Еврей Петра Великого

ПЕЧАЛЬНАЯ КУВЫРК-КОЛЛЕГИЯ

Книга Давида Маркиша — не проста. Хотя на первый взгляд простой кажется. Единство простоты и неопределенности начинается с решения вопроса о ее жанре. Открыл, читаешь — вроде бы ясно: жанр исторического… исторического… Чего? Романа? Нет, для романности не хватает единства фабулы, выдержанности сквозных сюжетных линий, любовного начала. Сборник новелл? Тоже нет. Остановимся на формуле: повествование на некую тему с использованием исторического материала.

Но вот — на какую тему? Собственно говоря, о чем книга?

Об эпохе Петра Великого? Это — на поверхности. Указаны годы. Названы имена. Лефорт, Меншиков, Шереметев, Толстой — все как положено. Но — очень уж поверхностно. Если очистить историческое ядро сюжета от художественных и прочих наслоений, окажется, что вся история выписана с двух-трех страниц школьного учебника. Вот они, главы книги: Петр ездит в Немецкую слободу; Петр и Великое посольство; Петр и утро стрелецкой казни; основание Петербурга; Полтава; Прут; дело царевича Алексея; последние годы Петра; дальнейшие судьбы "птенцов гнезда Петрова”. Все это известно любому школьнику. Меншиков умер в ссылке, а Шафирову чуть не отрубили голову; Алексея замучили в каземате; Глебова посадили на кол — не за то, что был любовником монахини Елены (царицы Евдокии), а за причастность к делу царевича. Данилыч — вор. Толстой — негодяй, Ромодановский — палач, а Екатерина — "портомоя” и проститутка. Не в обиду автору будь сказано: может показаться что, кроме школьного учебника и — терпеть его не могу — романа А. Н. Толстого "Петр Первый”, никакой иной историографии о Петровской эпохе — С. Ф. Платонова, скажем, А. С. Пушкина или Е. В. Анисимова — он не читал. Или делает вид, что не читал.

Исторического начала в книге нет; точнее сказать, оно использовано поверхностно и условно. Ничего от настоящей истории не находим не только в изложении событий, но также и в описании бытовых реалий, в речах и мыслях героев, в картинах жизни Москвы и Санкт-Питербурха, в изображении петровских трудов и забав. Вообще, "всесильный бог деталей” не осенял автора своим крылом. Казнь стрельцов описана по А. Н. Толстому и по картине Сурикова; разговор Петра с царевичем Алексеем — по картине Н. Ге и по тому же А. Н. Толстому. Место исторически достоверных фактов и описаний занимают мифы, байки легендарно-анекдотического характера. Хулиган-Алексашка, торгующий пирогами с зайчатиной, — такой же миф, как "застой” времен Тишайшего Алексея (ничего себе “застой” — всю Сибирь освоили, Украину отвоевали, с Китаем договор заключили), как посещение похмельным Петром сумасшедшего Ньютона, как сотни тысяч сгнивших в болотистой почве строителей Петербурга…

Не было базарной драки молодого Шафирова с юным Меншиковым; не было ежедневных жутких казней на Красной площади (казнь стрельцов совершилась — однажды); не было запоев у царевича Алексея; ничего этого не было.

Особенным образом — не было той развязки Прутского похода, которая описана в самом центре книги, в новелле седьмой. Здесь, пожалуй, единственный раз автор резко и нарочито расходится с традицией российской мифологии Петрова царствования, объясняя чудесное спасение армии, царя и царства с неожиданно-убедительной простотой: сладострастием визиря, прелестями Екатерины, сводничеством Шафирова. Конечно, эта история — не из области исторической науки. Была ли императрица “под туркою” или не была — это как жизнь на Марсе: науке об этом ничего не известно. И не может быть известно. Есть вещи, которые равно невозможно ни доказать, ни опровергнуть, они лежат за пределами положительного знания и составляют туманную область придумок и домыслов. Писать о таких делах в утвердительном тоне, да еще строить на них сюжет книги — несколько, так скажем, некорректно. Да, но можно: художественный вымысел есть художественный вымысел.

Но в чем смысл вымысла? Он как-то очень дорог автору. Ради него можно пойти поперек истины; на самом деле, положение русских войск на Пруте было, пусть очень и очень тяжелым, но не безнадежно-отчаянным (безнадежных положений, как учит история, на войне вообще не бывает); настроение турок, тоже ведь терпевших голод, жажду, умиравших от дизентерии, тифа, — не было таким уж радужным. Нарушает автор и собственную логику: если визирь был так уверен в завтрашней победе, как это настойчиво подчеркивается в тексте, то ведь и Екатерину он мог взять без всякого договора, в качестве боевого трофея, вместе с драгоценностями и знаменами. В этом муссировании сомнительной темы есть явная нарочитость. Автору надо, чтобы так было. Зачем? Об этом — чуть позже.

Нет, нет, книга Маркиша не исторична, она скорее нарочито антиисторична. Автор этого и не скрывает. Он буквально пропитывает ткань произведения очевидными для знающего читателя нелепостями и анахронизмами. Офицеры рассуждают в публичном доме о высоких материях с использованием лексики, неведомой восемнадцатому веку: “нравственно здоровые девицы… истинное единение с нашим замечательным многострадальным народом… время наше действительно передовое… да ты просто ретроград… это ведь ты нам такой сюрприз припас…” Дивьер отправляется в конце книги на каторгу, а ведь каторги-то еще не было, не завели; ссылка была: Сибирь, Забайкалье, Север… Шуты распевают до боли знакомые современному читателю частушки:

а ведь сам этот жанр народного творчества не бытовал и не мог бытовать во времена Кирши Данилова. И уж вершина анахронистичности — выкрикивание базарным торговцем Алексашкой антисемитской дразнилки:

В мои школьные годы нечто подобное распевали. Очевидно, и Давид Маркиш слышал. А вообще-то забавно: откуда в народном сознании петровской эпохи могло взяться такое, если евреев в России были единицы, и сам автор в другом месте пишет, что в Суздале на забредшего туда жида сбежался смотреть весь город?

Явное, нескрываемое отсутствие исторической достоверности — специфическая черта книги. Не могу отнести сие к числу ее достоинств. Знающего читателя — раздражает. И все же в мои намерения не входит за это автора бранить. Совершенно ясно: автор использует антиисторизм сознательно, как прием. Ему важно поместить героев и действие в условно-вымышленный исторический контекст, чтобы таким образом вывести основную тему книги за рамки всякого реального исторического контекста. Поместить в пространство историософского мифа. В этом аспекте сочинитель действует по образу и подобию Автора Библии. (Духовные и художественные достоинства этих двух произведений я, естественно, не сравниваю).

Так какова же эта основная тема?

Понятно, что в центре повествования судьбы нескольких евреев. Даны разные типы: Шафиров — правдолюб, карьерист и выкрест, физически крепкий, честный еврей, готовый и обществу послужить, и себя не обидеть. Авантюрист Дивьер, который забыл обычаи еврейства, которому безразличен любой народ, который ищет власти и успеха даже с риском для жизни… Но своим все-таки помогает. Мечтатель, еврейский Дон Кихот, бедняга Лакоста, родовая судьба которого — воплощать в жизнь грустную поговорку про еврейское счастье. Его несчастливая дочка Маша-Ривка, его внук Яша, судьба которого тоже угадывается… Тут же упертый талмудист, хранитель традиций Борох Лейбов, духовный (а может, и генетический) предок белорусских хасидов… Хорошая, представительная компания.

Смысл их “вписки” в российскую ситуацию Петровской эпохи вот в чем. Люди бродячего народа попадают — волею случая — в новое место и в новое время. Очередная Идумея на пути в Палестину. В таком попадании — соль истории еврейства. Всякая историческая трещина, всякий разлом эпохи притягивает выходцев от колен Израилевых, выбрасывая их семя на чуждую землю, в среду чуждого народа, куда раньше путь был заказан и где впоследствии судьба их потомков обогатит историю человечества новой насмешкой, новой ненавистью, новой кровью и новыми слезами.

Главная тема книги Давида Маркиша — выявление драматического парадокса еврейства. Евреи — нация без своей страны, без родины; всюду, где бы они ни жили, — они чужие, и земля чужда им, и они чужды земле. Им всюду легко устроиться, и всюду трудно ужиться; вражда нелюбимой земли, не терпящей на своем хребте чужаков, рано или поздно восстанет против них… Осуществится парадигма Моисея.

“Нам что скажут, то мы должны и делать. И поменьше болтать о нашем новом отечестве — все равно нам никто не верит. Мы для всех как были жиды, чужаки — так и остались. Отечество, в конце концов, не ложка, его с собой по всему свету таскать не обязательно” — так говорит Дивьер.

Грабя нелюбимую землю ростовщичеством, укрываясь за стенами гетто от общегосударственных законов, идя в революционный террор, попадая под нож холокоста или под дубину массового погрома, еврейство тоскует о своей земле, той самой, обетованной, — но как только обретет ее, так сразу перестанет существовать. Распадутся за ненадобностью связи, скрепляющие народ изгнания, объединяющие еврея с евреем независимо от языка, внешности, одежды, богатства, бедности, убеждений, веры. И семя Авраамово погибнет в тот момент, когда достигнет осуществления обетования.

Исторический путь еврейства — путь через море и пустыню, через восстания и убийства — к самоубийству.

Евреи — вечный фермент брожения истории. Они тянутся к Царству, ибо в Царстве выковывается новое время, в Царстве богато и перспективно… Иосиф у Фараона, Даниил у Валтасара, Мордехай у Артаксеркса… Но искренними сынами Царства быть они не могут, ибо место их — нигде, общество их — государство в государстве, и путь их — бегство, эмиграция, измена. Говорит Петр Лакосте: “Был бы у тебя истинный царь и отечество, ты бы по-другому думал, а так от твоих разговоров один вред и смущение умов… Уходи”. Если не для Иосифа, Даниила и Мордехая, то для их потомков близость Царства заканчивается холокостом и исходом.

Еврейское счастье и еврейские беды творятся не вне, а внутри души еврейства. Само еврейство — их неизбывная причина.

Говорит Лакоста Шафирову; “Почему мы всегда ищем любовь к себе как к евреям, а не просто как к людям! <…> «Русские не любят евреев». «Немцы любят евреев». Ведь если какой-нибудь Мойше разбойник и вор, то он разбойник и вор не потому, что он еврей, а потому, что он плохой человек. <…>.

— Это только мы понимаем — с сомнением в голосе сказал Шафиров.

— Если бы понимали! — вздохнул Лакоста. — <…>. С одной стороны мы хотим быть, как все, а с другой стороны, боимся этого как огня. <…>. Пока у нас нет своей земли, мы не можем быть, как все. А если у нас появится своя земля и свой царь — мы станем, как все, но тогда мы перестанем быть евреями…”

Мысль простая и одновременно очень непростая. Здесь — главный смысл и пафос книги Давида Маркиша. Простой и сложной книги.

Надо сказать: автор (и это очень чувствуется) сам — плоть от плоти своего народа. Он как бы рассредоточивает свои мысли и чувства между героями — Лакостой, Шафировым, Дивьером, Борохом Лейбовым. Он сам по-еврейски несправедлив к вмещающей стране и ее народу. Образы евреев заслоняют фигуры всех прочих деятелей той эпохи (кроме — что тоже типично! — царя). Их горе и их драмы полностью затмевают грандиозные события эпохи. Это все тот же антиисторизм. Конечно, Меншиков не был только прохвостом и вором, конечно, делали дело при Петре и Стефан Яворский, и Яков Долгорукий, и Репнин, и Апраксин… И страна не была такой черной грязью, такой бездарной карикатурой на общество, какой она предстает порой глазам героев и читателей книги. Конечно, и Шафиров не был при Петре Иосифом и Даниилом, а занимал почетное, но куда более скромное место в движении реальных событий. Но автору надо вспомнить Иосифа, Даниила и Мордехая — и он делает Шафирова главной пружиной исторических интриг; ради этого и придуман эпизод с турецким миром в обмен на ласки Екатерины: тут соль не в том, что супруга царя отдалась визирю, а в том, что Шафиров все это устроил.

Это — тоже очень еврейское свойство: свою мозоль и мозоли своих близких ощущать как боль и язву всего человечества… И вот — еще один парадокс: еврейство — непременная закваска исторического процесса, но еврейство — вне исторического процесса. В нем самом воля Божья застыла, и развития нет. И страдания, и радость каждого еврея равны страданиям и радостям Авраама, Исаака и Иакова. Так — вплоть до Иозефа, Иоганна, Генриха, Хильды, Розалинды, Ганса, Хьюберта и Минны — потомков петровского шута Яна Лакосты, убитых в газовой камере Бухенвальда в 1943 году.

Или вплоть до восстановления храма Соломонова на горе Сионе в Иерусалиме, столице государства Израиль. Что в свете недавних политических событий не представляется столь уж невероятным. И этим, по обетованию, закончится история вообще. И тогда не станет ни иудея, ни эллина, ни царя, ни шута. Все там будем.

Анджей Иконников-Галицкий