Еврейская сага - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Пётр Азарэль (ч. 2)

Старик достал из нагрудного кармана куртки маленькую записную книжку, черкнул в ней авторучкой и протянул Илье листок бумаги.

– С богом, друзья мои. Получайте образование и уезжайте отсюда. У этой страны нет будущего. Он повернулся, махнул им рукой и устало двинулся по мосту, и ребята ещё долго смотрели ему вслед.

Илья и Яна прошли по мосту и по лестнице спустились на Берсеневскую набережную. На углу Дома правительства они сели в троллейбус. Ехали молча, после встречи со Стариком, так они, будто сговорившись, назвали Ефима Яновича, казалось, что всё уже сказано и всякие слова покажутся излишними. На Ленинском проспекте сошли и двинулись по поросшей тополями и клёнами тёмной в это время улице Академика Петровского. Илья уже несколько раз провожал Яну после школы, и ему не составляло труда здесь ориентироваться.

– Старик всё правильно сказал, Илюша, – произнесла Яна.

Они уже подходили к её дому, и она решила выразить ему то, что знала и поняла давно.

– Мне кажется, на его умонастроение повлияли преследования, которым подверглась его семья и семьи его знакомых. Но потом ведь им всё вернули. Смотри, где он живёт и как обеспечен. Ему сейчас не на что жаловаться, – попытался переубедить её Илья.

– Какой же ты наивный, – с сожалением сказала она, – за деревьями не видишь леса. Разве он о себе говорил? У него душа болит за его родину, которую обескровили и обобрали коммуняки, за нас с тобой. Он видит жизнь с высоты своего огромного опыта и не верит в светлое будущее.

– У тебя другая жизнь, ваша семья в отказе. А это, наверное, быстро вправляет мозги.

– Вот теперь ты глаголешь истину, Илюша. Последние годы были для меня хорошей школой.

Они вошли во двор, всё ещё обсуждая встречу со стариком. В тусклом свете фонаря у подъезда они увидели троих парней. Они курили и о чём-то говорили, и в их разговор время от времени вторгались синкопы матерных слов и смачные, вперемешку с похабщиной плевки.

– Илюша, давай-ка быстро пройдём мимо них в подъезд. Они не успеют нас тронуть. К тому же и трусливые, – сказала Яна.

Они ускорили шаги и были уже в нескольких метрах от двери, когда один из парней поднялся и перегородил дорогу.

– Куда это ты спешишь, жидовочка? Не хочешь с нами развлечься? – спросил он.

– Нет, не желаю. Уходите, или я вызову милицию, – подавляя страх, ответила Яна.

– Ха, слышите, она на нас ещё голос поднимает, – злобно усмехнулся тот. Потом повернулся и взглянул на Илью. – А ты, похоже, тоже жид. Ты чё за нашими девочками волочишься?

– Отстаньте от него, он мой друг, – потребовала Яна.

Она к этому времени подавила вызванную страхом дрожь и взяла Илью за руку, чтобы вывести его из враждебного круга, но с двух сторон уже подошли кореша, и Илья загнулся от жестокого удара в печень. Он взвыл от боли и повалился на бок, инстинктивно прикрывая больное место. Яна стала кричать и пыталась их оттолкнуть, но они легко справились с ней и принялись пинать Илью ногами. Он сжался в комок, беззвучно принимая удары.

– Ты, падла, теперь будешь знать, как у нас девочек уводить, – сплюнул заводила. – Так, баста, уходим. Жильцы могут вызвать милицию.

В тот же момент они прекратили избиение и как ни в чём небывало удалились вглубь двора. Илья, почувствовав перемену, медленно поднялся, пытаясь стряхнуть пыль с нового костюма. Из носа обильно текла густая чуть солоноватая кровь, зуб на верхней челюсти шатался и кровоточил. Яна озабоченно смотрела на него.

– Илюша, эти подонки тебя хорошо разукрасили. Идём, надо остановить кровотечение и привести одежду в порядок, – взволнованно сказала Яна.

Он, прихрамывая и держась за бок, покорно поплёлся за ней, опираясь на её руку. На лестничной клетке было темно, слабый свет проникал сюда со двора через окно. На втором этаже Яна остановилась и, нащупав звонок на стене, позвонила. За дверью послышались шаги, и на пороге появился отец Яны. Свет из коридорчика упал на стоявшую на площадке дочь и её приятеля. Григорий Иосифович мгновенно оценил обстановку. Четыре года назад он был начальником хирургического отделения в больнице, но после подачи заявления на эмиграцию, его сняли с должности. Руководство хотело его сразу же уволить, но потом передумало – опытный, умелый врач был нужен. Его оставили в отделении к радости коллег и медсестёр.

– Заходите, бедолаги, – пробасил он и вернулся в гостиную. – А твоего друга изрядно поколотили.

– Представь себе, на крыльце дома. Я их и раньше видела, они недалеко живут, в нашем районе, – сказала Яна. – Илюше нос разбили.

– Сейчас я кровь остановлю. Перекись, йод и бинты дома есть, – послышался голос отца. – Илья, снимите пиджак и садитесь. Софья Александровна почистит.

Моложавая красивая брюнетка, мать Яны, в разноцветном байковом халате уже давно стояла у двери спальной комнаты и с беспокойством смотрела на юношу.

– Хулиганьё поганое, – произнесла она и, подойдя к Илюше, взяла протянутый пиджак.

– Мама, это ещё мягко сказано. Бандиты есть во всех странах, – рассудительно проговорила Яна. – Но эти озлоблены потому, что мы евреи. Они же сразу опознали нас и обозвали «жидовками» и «жидовскими мордами».

– Рыба гниёт с головы, Яночка. В антисемитском государстве не пресекают бытовой антисемитизм. Поэтому погромщики и наглеют, – заметил Григорий Иосифович, обрабатывая раны на лице Илюши. – Ну, кажется всё, остановили кровотечение. Как ты себя чувствуешь?

– Главное, живой. Ещё немного бок побаливает и нога, но я уже смогу пойти домой, – проговорил Илюша. – Спасибо за помощь. Уже ночь и мне как-то неудобно.

– Да брось. Сейчас попьём чайку, мы же с женой готовились к этому дню, – ответил он. – Софа, вскипяти воду, а я вытащу торт из холодильника.

Яна потянула Илюшу к себе в комнату, и они сели на тахту.

– У тебя такие замечательные родители. В прочем, я понимал, зная тебя, что другого не может быть. Яблоня от яблока недалеко падает.

Она засмеялась и, взглянув на ссадины на его лице, наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

– Я уверена, что и у тебя тоже замечательные предки. Потому, что ты очень хороший, – прошептала она.

– Я люблю тебя, Яна.

– Я это чувствовала. Ты мне тоже очень нравишься, но, к сожалению, я не надёжный партнёр. Меня в нашей стране не ждёт ничего хорошего. Власть нашу семью уже забраковала. Рано или поздно, мы уедем отсюда.

Илюша захватил руками её голову и неумело коснулся губами её сухих губ. В это время они услышали голос Софьи Александровны.

– Ребята, кушать подано!

– Да, мама, – ответила Яна, поднимаясь с тахты. – Пойдём, милый.

Перед уходом Илюша позвонил домой. Трубку взяла Елизавета Осиповна.

– Мама, это я. Я тут недалеко, у Яны. Скоро приду.

– Илья, я попрошу Виктора тебя проводить. Скажи адрес.

– Не надо, мама. Я сам доберусь. Минут через двадцать приду.

– Ну, хорошо. Будь осторожен, сынок, – сказала она и в трубке раздались гудки.

– Папа, я помогу Илюше спуститься во двор, он ещё прихрамывает.

Возле дома никого не было. Глубокая ночь поглотила Москву, и стало так тихо, что слышался даже отдалённый шум машин на Ленинском проспекте.

– Знаешь, Яна, эти парни неплохо меня проучили. Теперь я точно стал умней.

– Ты и раньше дураком не был. А я люблю умных мужчин.

Она обняла его и поцеловала в губы.

– Всё, иди уже. Мама твоя волнуется.

Яна смотрела ему вслед, пока он, ковыляя ушибленной ногой, не скрылся за углом дома, потом повернулась и медленно поднялась по лестнице.

Прекрасна пора юности, когда душа жаждет счастья и любви, а тело удовольствий и плотских наслаждений! Она оставляет в памяти каждого человека яркие всполохи, которые нежданно озаряют его жизнь и возвращают в прошлое. Сердце его вдруг защемит тоска по тому времени, когда он был молод, любим, полон сил и надежд.

Неуёмная Катя проявила недюжинную настойчивость, звонила и организовывала, договаривалась с заведующими, и через несколько дней ребята встретились на Арбате в популярном кафе, где по вечерам играли джаз, а прелестная девица пела песни советских и зарубежных композиторов. Вечер только начал опускаться на Москву и на променаде зажглись фонари, но в разгар лета темнота наступает поздно, и было ещё светло и через стекло больших окон хорошо просматривались фасады старых отремонтированных и подкрашенных домов вдоль улицы и многочисленные прохожие, шедшие в театр Вахтангова, с работы или на прогулку.

Добирались на метро парами и радостно приветствовали друг друга, усаживаясь за столом. Школа была уже позади, и наступило короткое, но прекрасное беззаботное время. Стояла хорошая погода, и хотелось гулять, встречаться с друзьями и подругами и не думать о будущем.

– Сегодня замечательный день, – бодро заметила Наташа. – Спасибо Кате, что вытащила нас из дома.

– И надо провести его так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитый день, – сострил Санька. – Предлагаю не скупиться и заказать побольше еды и вина.

На столе уже лежало шесть брошюр меню, и все взялись его изучать. Снова подошёл молодой официант в переднике и принял заказ.

– Пока мы ещё трезвые, давайте обсудим, куда пойдём в воскресенье, – предложил Ромка. – А не попытаться ли нам прорваться в Таганку.

– После смерти Высоцкого я там ни разу не был, – сказал Илюша. – По-моему, без него театр стал неинтересен. В «Гамлете», «Мастере» и в других постановках он исполнял главные роли. В «Галилее» он стоял на голове, сам видел. Если сегодня туда ходят, то просто из ностальгии по Высоцкому.

– Ты не прав, там есть ещё замечательные актёры, – парировал Ромка, – и все они звёзды: Вениамин Смехов, Хмельницкий, Золотухин, Алла Демидова, Губенко, Славина, Леонид Филатов, Ярмольник, Готлиб Ронинсон, Семён Фарада …

– Верно, – перебил его Санька. – Кроме того, там гениальный режиссёр Юрий Любимов. Но ему не дают делать то, что он хочет и как он хочет. Почти за все постановки приходилось воевать, а «Владимира Высоцкого» и «Бориса Годунова» просто запретили. «Берегите ваши лица» на стихи Вознесенского запретили после третьего представления, там Высоцкий пел «Охоту на волков». Он принял его на работу, когда в «Современник» его не взяли. И тоже не взял бы, но Высоцкий пришёл с гитарой. Любимов попросил его сыграть, и тот что-то спел. Это решило его судьбу. Похороны тоже ему организовал грандиозные. А отец, между прочим, еврей, от него отрёкся, заявив, что антисоветчик ему не сын. Даже проститься не пришёл.

– Мне отец рассказывал, как однажды его приятель приехал из Ленинграда в командировку, – вступила в разговор Яна. – Он вечером, когда закончил свои дела в институте, захотел пойти на «Мастера и Маргариту». Ему объяснили, как попасть в театр. И вот он подходит к воротам заднего двора. Охранник его спрашивает, куда это он … К Готлиб Михайловичу Ронинсону, говорит. Ну, те его тут же пропускают, и он идёт по коридору и сталкивается с актёрами, которые выходят, заходят или просто сидят и гримируются в своих уборных. Входит в фойе и растворяется среди зрителей. А в зале уселся на откидную скамью на пружине, которая прикручена к креслу и открывается в сторону прохода. Так он сходил в театр и был в восторге.

– Здорово, но мы так не пойдём, мы москвичи, что-нибудь придумаем, – подытожил Ромка.

– А я предлагаю поехать в Серебряный Бор или Химки покупаться, позагорать. Говорят, очень тёплая вода. В театр, ребята, нужно ходить осенью или зимой. Скорее всего, Таганка сейчас на гастролях, – подключилась к разговору Катя.

– А что, Катюша дело говорит, – сказал, поразмыслив, Ромка.

На столе уже появились рюмки и бутылка красного молдавского вина, нарезанный белый хлеб и огромное блюдо пахнущего свежими овощами салата.

– Предлагаю выпить, – сказал Санька, разливая вино. – За прекрасных дам!

Все подняли рюмки, свели их над столом, и раздался нестройный звон стекла.

– Хорошее вино, друзья, – произнёс Илюша. – Я недавно читал Омара Хайяма и нашёл у него про питие очень забавные рубаи. Вот, например:

« Хочу упиться так, чтоб из моей могилы,

Когда в неё сойду, шёл сильный запах милый,

Чтоб вас он опьянял и замертво валил,

Мимо идущие товарищи-кутилы».

– Как современно, будто сегодня написано, – восхитилась Катя.

– Или ещё один, правда, немного грустный:

« Растить в душе побег унынья – преступленье,

Пока не прочтена вся книга наслажденья,

Лови же радости и жадно пей вино.

Жизнь коротка, увы! Летят её мгновенья ».

– Да, глубоко копнул Хайям. Даром, что мусульманин, – произнёс Ромка.

– Так, всё, друзья, кушать подано, – заявил Санька. – А вот и наши стейки!

Из кухни вышел официант с большим подносом и направился к ним. Он расставил на столе тарелки с бифштексом и жареной картошкой и пожелал приятного аппетита. На маленькой эстраде в углу зала появилось трио музыкантов и начало играть джаз. Ребята ели и над их молодыми головами витала знакомая мелодия «Каравана».

Над Москвой уже воцарилась ночь, когда они, немного опьяневшие от вина, еды и разговоров, вышли из кафе. На фоне чёрного неба фонари горели ярко, выхватывая из темноты лица и фигуры идущих мимо прохожих. Решили вместе двигаться к станции метро, разбившись на пары. На Добрынинской поднялись на эскалаторе и оказались на Люсиновской, откуда дорога домой занимала не более минут сорока.

– Ребята, до свиданья! – попрощалась Наташа. – Было здорово!

– Пока, друзья, я провожу Наташу, – сказал Санька. – Парни, через пару дней увидимся у меня. Есть о чём поговорить. Илюша, будь осторожней, не лезь на рожон.

– А меня Яна защитит, – ответил Илья.

Санька засмеялся, обнял Наташу за плечи, и они свернули в тёмный переулок. Вначале шли молча, поглощённые неизъяснимым чувством свободы и внутренней гармонии.

– Нас соединила общая судьба. Мы не должны расставаться, Сашенька, – произнесла Наташа. – Ты ещё любишь меня?

– Да, очень.

Она остановилась и молча посмотрела на него. Он заметил её нерешительность и спросил:

– Ты что-то хотела сказать?

– Сашенька, я тоже люблю тебя. Я хочу, чтобы ты увидел, как я живу. Пойдём ко мне.

– Уже поздно, твои родители, наверно, спят. Мне как-то неудобно.

– Они вчера уехали в подмосковный санаторий, – сказала она. Он почувствовал овладевшую ею неловкость. – Я не хотела тебе раньше об этом говорить. Ты не обиделся?

– За что, Наташенька?

Он прижал её к себе и поцеловал в полураскрытые губы. Через минут десять они вошли в парадное и поднялись лифтом на седьмой этаж. Она вынула из сумочки ключ и открыла дверь. В квартире было темно. Лишь отдалённые уличные фонари и окна соседних домов бросали на занавеси и стены рваные лоскуты света. Она щёлкнула включателем, и красивая хрустальная люстра осветила большую гостиную с мягкой кожаной мебелью, высоким книжным шкафом и сервантом.

– Что-нибудь выпьешь? – спросила она. – У отца в баре полно всего.

– Давай просто водочки.

– Есть «Столичная». Она тебе нравится?

– Очень. Это одна из немногих вещей, которыми Советский Союз может гордиться.

Наташа достала из серванта две хрустальные рюмочки и налила водки. Комната сразу же наполнилась её особенным ароматом.

– Погоди. У нас, кажется, и лимон есть.

Она зашла на кухню и открыла холодильник. Санька подошёл к ней, когда она резала лимон.

– Люблю этот запах. Не знаю почему. Наверное, дело в генетике. Мои далёкие предки жили на Ближнем Востоке.

– Мне нравится, что ты не скрываешь, что еврей. Мой дедушка говорит, что без вас христианская цивилизация не достигла бы таких высот.

– Ты славный человек, Наташа. Я прилип к тебе не только потому, что ты красавица.

– А вот об этом подробней.

Она улыбнулась и подала ему ломтик отрезанного лимона. Они выпили, и живительная пьянящая влага обожгла горло и пробежала по телу. Пойдём, я покажу тебе мою комнату. Она потянула его за руку, и он послушно пошёл за ней.

– Ну, как она тебе? – спросила Наташа.

– Прекрасная комната.

– Старший брат женился, и наши родители и родители жены помогли ему купить кооперативную квартиру. А я из своей комнатки перебралась сюда.

Он нерешительно присел на тахту, и она опустилась рядом с ним. Затенённый абажуром свет торшера придал ей смелость, и она легла на его колени. Её каштановые волосы мягко спадали на его ноги и руки, глаза, затуманенные алкоголем, призывно смотрели на него. Она охватила руками его голову и наклонила к себе.

– Поцелуй меня, Сашенька. Ты боишься?

– Нет. Просто ещё не привык.

Наташа вдруг поднялась, повалила его на тахту и поцеловала в губы. Он ответил ей, прижал к себе и теперь оказался сверху. Его охватило возбуждение, он помог снять платье, и, с трудом сдерживая страсть, вошёл в неё. Вначале она вскрикнула от боли, потом успокоилась и стала раскачиваться в такт его движениям, пока не почувствовала изливающийся в неё горячий поток.

Он лежал рядом с ней, отдыхая после блаженства любви и держа её за руку.

– Ты первый, Сашенька, до тебя у меня никого не было, – прошептала она.

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Боялась, что ты испугаешься и не решишься сделать меня своей женщиной.

Он поднялся на локте и лёг на бок, провёл ладонью по ткани тахты и, почувствовав липкую влагу, поднёс её к глазам. Пальцы покрылись тёмно-красной краской крови. Он посмотрел на её прекрасное лицо.

– Ты всегда вела себя так раскованно, вокруг тебя крутилось столько парней, – произнёс он. – Я, дурак, думал, что…

– Да, у меня было много возможностей. Но без любви я не хотела отдаться никому. В эти дни, когда мы попрощались со школой и вырвались на волю, мне вдруг стало страшно, что ты исчезнешь, и я не познаю твою любовь. У тебя уже были женщины?

– В Крыму прошлым летом. Познакомился с ней на пляже в Алупке. Она приехала из Прибалтики и сняла там комнату. На пятнадцать лет старше меня. Влюбилась и не отпускала, пока у неё не кончился отпуск. Больше не было никого.

– А я в школе думала, что у тебя есть.

– Просто флиртовал, создавал впечатление.

– А со мной ты не играешь?

– Нет, тебя я люблю.

Так они лежали и тихо говорили, и свет торшера падал на их лица и руки.

– Тебе пора идти. Позвони домой и уходи. Наверно, тебя уже ищут.

– Ты права, Наташенька.

Они поднялись с постели и вернулись в гостиную. Санька взял трубку телефона и набрал номер.

– Где ты, Саша? – услышал он взволнованный голос мамы.

– Я провожал девушек. Скоро приду.

– Только не задерживайся, дорогой.

– Хорошо, мамуля.

Он положил трубку и подошёл к Наташе. Она обвила его шею руками и поцеловала.

– Мы увидимся? – спросила она.

– Я позвоню завтра.

Через несколько дней ребята встретились во дворе. Санька появился с четырёхлетней сестрёнкой, обещающей стать в девическом возрасте красоткой, но уже сейчас кокетливой и забавной, с интересом посматривавшей на парней.

– Родители ушли на юбилей к главному инженеру института, где отец работает. Оставили мне Эллочку. Давайте посидим на лавочке, а она на детской площадке побегает, – произнёс он извиняющимся тоном.

– Да всё в порядке, Саня. Не нужно оправдываться. Мы что – звери что ли?

Она очень славная и, когда вырастет, станет нашей младшей подругой, – успокоил его Ромка.

– Хорошо, друзья мои, – сказал Санька. – Я, честно говоря, хотел собраться у того пивного ларька на соседней улице. Там продают даже солёную и копчёную рыбку. Но не судьба.

– Мы обязательно это сделаем, – произнёс Илюша. – Давай ближе к телу. О чём ты собирался поговорить?

– Интрига, ребята, в том, что наступает время, когда предстоит ответить на вопрос – что делать дальше, куда пойти учиться? Прямо по Чернышевскому. Мне кажется, что нужно обсудить всё на нашем форуме. Если хотите, конечно.

– А что, дельная мысль, – поддержал его Ромка. – Мы знакомы ещё с детского сада и дружим почти всю жизнь. Не хочу быть высокопарным.

– Я согласен со Стариком, нужно получить хорошее образование, чтобы содержать семьи, которые, надеюсь, у нас появятся. Выбор должен учитывать нашу национальную принадлежность. Наша родная коммунистическая партия не желает готовить специалистов для народного хозяйства Америки и Израиля. Поэтому попасть в ВУЗ нужно обязательно в этом году, иначе загремим в армию. А там и Афганистан недалече, – рассудил Илюша. – Вступительные экзамены скоро начнутся. Надо успеть подать документы и зарегистрироваться.

– Хорошо сказал, – одобрил Санька. – Мне нравятся точные науки, и я хочу изучать математику. У мамы есть знакомая в Московском университете. Попытаюсь поступить туда на мехмат.

– Без математики не обходится ни наука, ни техника, – заметил Ромка. – У меня в Москве нет никакого особенного блата. А вот в Воронежском университете работает дядя отца, профессор. Папаша уже говорил с ним и тот поторопил, сказал, чтобы я приехал.

– Моё положение труднее, чем у вас, – сказал Илюша. – Мама мечтает, чтобы я поступил в консерваторию, а папа видит в этом большие проблемы. Ему не понравится, если после многих лет учёбы я стану концертмейстером при какой-нибудь певичке или преподавателем музыкальной школы. А буду ли я знаменитым пианистом, лауреатом международных конкурсов, большой вопрос. И сильных связей в консерватории у нас нет.

– Отец твой, похоже, прав, – произнёс Санька. – Тогда нужно искать альтернативу. Что он советует?

– У него друзья, с которыми папа учился, остались преподавать в МЭИ. Один даже защитился. Он хочет увидеться с ними.

– Прекрасно, он станет родоначальником династии инженеров-электриков, – сострил Ромка. – Сказал же Владимир Ильич, «коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны».

Ребята засмеялись, похлопывая друг друга по плечу. Эллочка повернулась на смех и тоже улыбнулась.

– А не кажется ли вам, господа, – заявил Санька, – что наша девочка заслужила эскимо?

– Конечно, заслужила, – одобрил Ромка. – Элла, ты хочешь мороженое?

– Да, да, – защебетала она и подбежала к ним.

– Тогда пошли в кондитерскую, – сказал Санька.

Ребята поднялись и, подшучивая друг над другом, вышли на улицу. Уже смеркалось, и они поторопились – кондитерская закрывалась через полчаса. Шура, полноватая женщина средних лет, давнишняя знакомая ребят, увидев их, радостно воскликнула:

– Мальчики, ну, наконец, явились – не запылились! Что-то давно вы не появлялись?

– Шурочка, у нас были выпускные экзамены, а недавно состоялся выпускной вечер. Нам было не до сладостей, – подыгрывая ей, произнёс Санька.

– Ну и как, сдали? – спросила она. – Да что я говорю? Вы же талантливые парни.

– Всё в порядке, Шурочка. Вот мы и пришли отметить, – не угомонялся Санька. – Три чашки кофе с заварными пирожными не сваришь нам? А Эллочке – эскимо?

– Что за вопрос, конечно. Садитесь за тот столик.

Через десять минут девочка уже с наслаждением ела мороженое, а они пили и наслаждались крепким душистым кофе.

Наутро Катя опять обзвонила всех, предложив провести время на пляже в Серебряном бору. Наташа неважно себя чувствовала, а Санька без неё ехать не хотел. Ромка одолжил «Москвич» у отца и сейчас лихо катил по живописному шоссе, обступаемому с обеих сторон плотной стеной лиственного леса.

– Какая красота! – восхищённо сказала Яна. – Жаль, что Наташа не смогла.

– По-моему, у Саньки с нею нешуточный роман, – буркнул Ромка.

Он хорошо знал друга и, как чувствительный барометр, ещё накануне определил едва уловимое изменение в его настроении.

– А почему бы и нет, оба они красоты неописуемой и умницы. Великолепная пара. Она его любит, сама мне призналась как-то, – подтвердила Катя.

Припарковав машину на стоянке, ребята взяли вещи и вошли на территорию пляжа. На широкой, поросшей травой и обрамлённой деревьями поляне было немноголюдно в разгар рабочего дня. Они направились к реке, вырвавшейся здесь из тесных объятий гранитных набережных на свободу и величаво несущей свои воды вдоль зелёных плоских берегов.

– Давайте под той сосной, – предложила Яна.

– Отличное место и песочек рядом. Обожаю валяться в тёплом песке, – поддержал её Ромка.

Девушки пошли переодеваться, а парни присели на траву. Солнце сияло на безоблачном голубом небе, сухой горячий воздух, гонимый лёгком ветерком, овевал их молодые, жаждущие любви тела и лица.

Они увидели возвращающихся подруг и дружно замахали им руками.

– Красивая у тебя девушка, – заметил Ромка.

– Катя тоже очень милая, – отреагировал Илюша. – Понимаешь, Рома, Яночка – удивительное создание, какие иногда появляются в интеллигентных еврейских семьях. Но я не знаю, что делать. А если завтра откроют границу и она уедет?

– Да, это проблема. Ладно, пошли купать наших красавиц.

Ромка вскочил на ноги и с весёлой улыбкой двинулся навстречу им.

Вода вначале обожгла своей прохладной свежестью, но парни быстро привыкли и поплыли к середине реки. К ним, умело рассекая водную гладь, присоединилась Катя. Яна, признавшись, что плавать не умеет, купалась возле берега, где в тихой заводи росла осока и желтые лилии. Крики о помощи заставили ребят оглянуться. Туда, где они оставили Яну, уже мчался мужчина в плавках. Пробежав по мелководью, он прыгнул, через несколько секунд вынырнул, держа девушку на мускулистых руках, и стал бить её по бледным щекам. Яна закашлялась и из её рта на шею и грудь широкой струёй полилась вода. Она вздохнула, придя в себя, и обессиленно

повисла на его груди. К этому времени Илюша уже выбрался на берег и подбежал к ним.

– Парень, таких красавиц на произвол судьбы не бросают, – произнёс мужчина. – Бери её.

Илюша поднял девушку и под сосной, где они побросали вещи, положил на траву.

– Как ты себя чувствуешь, Яночка.

– Уже лучше. Там был уступ, я потеряла равновесие и упала в яму, – пробормотала она, не открывая глаз. – Испортила вам всю обедню.

Ребята склонились над ней и смотрели на Яну с озабоченными лицами.

– Так, ты отдохни, а потом мы отвезём тебя домой, – решил Ромка.

Возвращались, с наигранным весельем разговаривая и пытаясь растормошить Яну и Илюшу. А те сидели молча, прижавшись друг к другу, и сознавая, что произошло что-то важное, что оставит след в их памяти и судьбе.

А Санька позвонил Наташе и предложил вечером увидеться. Она пожаловалась на головную боль и попросила перенести свидание назавтра. На следующий день он пришёл к ней домой, охваченный необоримым желанием, и она отдалась ему со всей страстью первой любви.

– Я никогда не думал, что это так прекрасно, – проговорил он, безуспешно пытаясь развеять туман, застивший его голову после горячей волны оргазма.

Обнявшись и целуясь, они лежали на тахте, не стесняясь своей совершенной наготы. Он наслаждался её изумительной грудью, мягкими бёдрами и стройными ногами.

– Ты так хороша. Мне кажется, что это сон.

– Нет, любимый, это явь. Скажи мне, что никогда меня не покинешь.

– А я тебе разве не говорил?

– Скажи ещё раз.

– Я люблю тебя и никогда с тобой не расстанусь, – прошептал Санька. – Ты знаешь, нам бы следовало предохраняться.

– Ты прав, дорогой, мы просто потеряли голову.

– Сегодня я куплю презервативы. Буду проходить мимо аптеки.

– Да, Сашенька, купи. А я приготовлю нам что-нибудь поесть.

Она поднялась и, накинув на себя халат, пошла в кухню. Он тоже оделся и последовал за ней. Сковорода с четырьмя разбитыми яйцами и нарезанными дольками сосисками уже стояла на газовой плите, шипя и брызгая маслом.

– Это ты хорошо придумала. Помнишь фильм «Брак по-итальянски»? Там играют Софи Лорен и Марчелло Мастроянни.

– Во время войны они знакомятся, потом занимаются любовью несколько дней подряд…

– И она кормит его яичницей, чтоб восстановить его силы.

– Вот и я так хочу сделать, – засмеялась Наташа. – Ну, как тебе моя идея?

– Замечательная. Ты – прелесть, какая умница.

Она поставила на стол тарелки, положила туда яичницу, быстро приготовила салат с огурцами, помидорами, редиской и зелёным луком, полив его подсолнечным маслом.

– Как вкусно! – восхищённо проговорил Санька.

– Потому что всё свежее и натуральное. Японцы едят только то, что даёт природа, даже иногда в сыром виде.

Он с аппетитом поел и поднялся из-за стола.

– Наташенька, спасибо. Я должен уйти. Мы с мамой договорились поехать в универ. Она хочет познакомить меня с подругой, которая там преподаёт. Та порекомендует хорошего учителя математики. Нам, евреям, нужно быть готовыми ко всему и знать лучше других.

– Ты думаешь, что евреев специально заваливают на экзаменах? – спросила она, искренне сомневаясь.

– Если ты желаешь связать свою судьбу со мной, тебе нужно оставить всякие иллюзии и трезво смотреть на жизнь.

– Я тебя никогда в обиду не дам, – сказала она.

– Хорошо, любимая. Я побегу, чтобы в будущем у нас с тобой было меньше проблем.

Она поднялась и обняла его. Он поцеловал её и направился к выходу.

Лев Самойлович купил билет на поезд и позвонил сыну.

– Ты собираешься, Рома?

– Да, папа. Я готов. Мама пойдёт меня провожать.

– Хорошо. Отправление в среду в девять вечера с седьмого пути, вагон номер пять. Я приду и принесу билет.

– Спасибо, папа.

Ромка положил трубку и после короткого раздумья набрал номер Кати.

– Добрый вечер. Позовите, пожалуйста, Катю.

С той стороны раздались какие-то невнятные шорохи, и Ромка услышал знакомый голос.

– Рома, что случилось?

– Я послезавтра уезжаю в Воронеж. Отец уже взял билеты. Хочу с тобой увидеться. Давай завтра.

– Хорошо. После обеда, часов в пять. На нашем месте.

– Ну, пока, целую, – сказал он и положил трубку.

Он ждал на улице возле газетного киоска недалеко от её дома. Она опаздывала, и Ромка с неведомым ему прежде беспокойством переминался с ноги на ногу. Увидев Катю, он облегчённо вздохнул, и пошёл навстречу.

– Знаешь, я впервые так разволновался. Мне вдруг стало ясно, что ты мне очень нужна.

– Рома, дорогой, я не случайно задержалась. Я с утра обзвонила своих подруг и Лена дала мне ключи от квартиры. Ты рад?

– Да я счастлив. Это далеко?

– А ты ещё большой ребёнок, Ромочка. Даже если на краю света, какое это имеет значение? Тут недалеко.

Через минут двадцать они зашли в подъезд дома и поднялись на третий этаж. Катя щёлкнула ключом, дверь легко подалась и они оказались в полутёмной гостиной, затенённой со стороны двора пышными ветвями тополей.

– Тебе тут нравится? – спросила она.

– С милой рай и в шалаше. Мы что-нибудь выпьем?

– Сейчас посмотрю.

Катя подошла к буфету и открыла его.

– Не густо, но есть открытая бутылка и тут же фужеры. Я налью. А вот и шоколадные конфеты.

Она протянула ему фужер, наполненный красным вином.

– За что пьём? – игриво произнесла она.

– За тебя.

– И за тебя и твои успехи. Ты же умненький мальчик.

– Я уже не мальчик, Катюша. Вчера мне ударило в голову, что могу тебя потерять. Пока не пойму, что со мной произошло.

– А не влюбился ли ты?

– Наверно. Никогда со мной такого не случалось.

Они выпили и принялись безудержно целоваться. Потом он подхватил её на руки и понёс в другую комнату, оказавшуюся спальней. Они рухнули на постель, и он стал лихорадочно срывать с неё одежду.

– Успокойся, милый. Вижу, что это у тебя в первый раз. Не торопись и разденься сам.

Он обнажённый лёг возле неё, она приподнялась на боку и, оказавшись сверху, навалилась на него.

Они лежали на спине, отдыхая после порыва безудержной страсти. Покоя и сладостное томление охватили всё его существо. Ромка был счастлив, тело и душа ликовали от незнакомых прежде ощущений.

– Ты любишь меня? – спросил он.

– Ты мне очень нравишься, ты милый и добрый, и сексуальный. Я от тебя такого не ожидала.

– А зачем тебе еврей? Нашла бы русского мужика покруче меня.

– Я ищу человека, который смог бы вывезти меня отсюда. И нашла тебя. Ты не доволен?

– Конечно, я рад, хотя я пока не думал об эмиграции. Да и границы-то сейчас закрыты. Кроме того, мне всегда казалось, что любовь лишена всякой корысти и не связана с какими-либо ожиданиями.

– Ты ещё не понял, Ромочка, что любовь просто так скоро кончается. Мужчину и женщину обязательно должно связывать что-то ещё.

– Наверное, это правильно. Ты умнее меня, Катюша.

Он повернулся к ней и, вновь почувствовав в себе острое желание, вошёл в неё.

Павелецкий вокзал пах машинным маслом и специфическим ароматом железной дороги, знакомым всем, кто когда-нибудь по ней путешествовал. К зданию вокзала необычной архитектуры с шатровыми покрытиями, построенному в начале века, прилегала огромная привокзальная площадь, на которой смыкалось стягивающее Москву, словно циклопической стальной удавкой, Садовое кольцо.

Ромка с мамой стоял на перроне возле вагона, ожидая отца, который должен был принести билет. Илья и Санька попрощались с ним днём, сделав перерыв в занятиях, и он в который раз подумал, как здорово жить с друзьями в одном доме. Тёплый июльский вечер опустился на город и здесь на путях их освещали бьющие со всех сторон мощные прожектора. Елена Моисеевна в свои сорок два года в бежевом брючном костюме выглядела свежо и молодо, как будто и не было мучительного развода с мужем. Появился Лев Самойлович, и они поднялись в вагон, на ходу показав билет молоденькой проводнице. Ромка поднял чемодан в багажную нишу под крышей, и они присели на матрасы, уже постеленные на нижних полках купе.

– Прибудешь, позвони.

– Хорошо, папа. Я позвоню от дяди.

– Питайся хорошо. На еде не экономь. Будущему экономисту тоже нужно крепкое здоровье, – наставляла сына Елена Моисеевна.

– Я понимаю, мама. Буду ведь ещё и стипендию получать.

– Ну, на ней ты не продержишься. Будем присылать тебе деньги. Ты только поступи и учись. Еврею без профессии в нашей стране преуспеть невозможно.

– Я постараюсь, папа.

По коридору вагона проследовала проводница, предупреждая провожающих об отправлении поезда. Родители попрощались с Ромой и спустились на перрон.

– Вырос наш сын, – сказал Лев Самойлович. – Время быстро летит.

– Он славный мальчик, Лёва.

– Ну как тебе живётся, Лена?

– Я привыкла, всё нормально. Миша – хороший интеллигентный человек.

– Я, наверное, сделал ошибку. Если бы не ребёнок от Веры, вернулся бы к тебе.

– Зачем ворошить прошлое. Разбитый горшок всё равно не склеишь.

Из окна купе Ромка со щемящей грустью наблюдал, как родители стояли на перроне, смотря в след отходящему поезду. Потом он достал из кожаного дипломата сборник шахматных партий, положил её на столик и углубился в чтение. В Кашире в начале двенадцатого, когда он уже лежал на верхней полке убаюканный мерными колебаниями вагона, дверь открылась и в купе ввалилась пара молодых людей. Вначале они сидели в обнимку, потом разделись, легли и занялись сексом, уверенные в том, что юноша, единственный возможный свидетель, уснул и им, молодожёнам, ничто не мешает предаться плотским наслаждениям.

Рано утром поезд прибыл в Воронеж. Ромка, стараясь не шуметь и не разбудить утомлённых любовью людей, достал из багажной ниши чемодан и вышел из купе. На привокзальной площади он сел в такси, постояв полчаса в очереди, и, зачитав водителю адрес из записной книжки, откинулся на спинку заднего сиденья «Волги». Начиналась новая пора жизни.

Санька сдал экзамены в университет и с беспокойством ожидал решение приёмной комиссии. В день, когда в вестибюле механико-математического факультета вывесили списки, он с трудом пробился через толпу абитуриентов к доске объявлений. Прочитав в столбце принятых «Абрамов Александр Наумович» он сразу не поверил и просмотрел список ещё раз. Ошибки быть не могло. Его приняли, несмотря на то, что фамилия и отчество не вызывали ни малейшего сомнения в его национальной принадлежности. Счастливый он вышел из здания, чтобы позвонить отцу и матери на работу. К телефонным будкам стояли очереди: юноши и девушки спешили передать своим близким радостную весть. Санька не захотел долго ждать и направился к станции метро «Университет». В вестибюле он быстро нашёл свободный аппарат.

– Папа, я зачислен.

– Я знаю, маме подруга уже позвонила, – спокойно ответил Наум Маркович. – Прекрасно, сегодня вечером выпьем за твои успехи. Не задерживайся.

Послышались частые гудки и Санька, повесив трубку, набрал номер Наташи.

– Саша, это ты? – спросила она.

– Да. Наташенька, меня приняли! – воскликнул он.

– Поздравляю, милый. Ты станешь великим математиком, а я буду тебя лечить. Если не такие таланты принимать, то кого же ещё?

– Ну, знаешь, есть одно важное обстоятельство.

– Извини, дорогой, там есть и умные люди.

– Наташа, мы сегодня увидимся?

– У меня завтра последний экзамен. Буду готовиться.

– Тогда пока. Я уверен, ты его сдашь и поступишь. Медицина – это твоё поприще. Ты же умница.

Наташа положила трубку и подошла к открытому окну. Тёплый ветерок потеребил пряди волос и снизу послышался гул проезжающих по улице машин. На время экзаменов к ней перебралась бабушка, которая умело вела хозяйство, готовила и кормила любимую внучку. Родители завтра вечером должны были вернуться из санатория, и с приближением этого часа росло беспокойство, вызванное тем, что задерживалась менструация, которая должна была пройти ещё неделю назад. Она решила пока о своём опасении никому не рассказывать, а посоветоваться с подругой матери, участковым врачом, которая знала её со дня рождения. Мария Петровна назначила ей встречу на среду вечером. Но неотвязная мысль не давала покоя и мешала сосредоточиться на занятиях.

В комнату вошла Светлана Никитична и поставила на стол чашку чая и тарелочку с сырниками и сметаной.

– Поешь, Ташенька, тебе сейчас нужно хорошо питаться.

– Спасибо, бабушка, но мне не хочется. Ну ладно, оставь.

Та собиралась было выйти, но взглянула на внучку и остановилась у двери.

– Что ты бледная такая? Ты себя хорошо чувствуешь?

– Устала немного. Пожалуй, мне нужно пройтись, подышать воздухом.

– Пойди, дорогая. Но вначале поешь.

– Хорошо, бабушка.

Она спустилась во двор и вышла на бульвар, поросший высокими клёнами и осинами. Здесь она любила гулять и сидеть, наблюдая за прохожими и родителями с детьми. Она увидела свою любимую скамейку и обессиленно опустилась на неё.

«Наверно, я залетела. Иначе объяснить задержку менопаузы невозможно. Маме придётся всё сказать. Папу пока беспокоить не стоит. Теперь главное. Это ребёнок Саши и я должна с ним поговорить. Почему я волнуюсь? Разве он откажется от ребёнка и будет настаивать на аборте? Перестань нервничать и возьми себя в руки. Дитя – это счастье. Мама и все бабушки займутся воспитывать и ухаживать за ним, пока я не закончу учиться. А Саша женится на мне, он порядочный мальчик. Он любит меня, поэтому полюбит и ребёнка, – рассуждала Наташа, и успокоение возвращалось в её молодое, здоровое тело».

В МЭИ Илюша не поступил. Институтские друзья объяснили Леониду Семёновичу, что ректор, к сожалению, не очень любит евреев, его сына попросту завалили, и они не смогут ничего изменить. Илья вспомнил, что во время экзамена по математике увидел на вопросном листе красную пометку. Это был один из способов указать экзаменатору, что перед ним еврей, которого нужно отсеять. Потом Илюша понял, что дополнительные вопросы касались материала, выходящего за пределы школьной программы. Елизавета Осиповна расстроилась, но приняла неудачу, как знак свыше.

– Лёня, вот мы не верим в б-га, а он там делает своё дело. Ты же видишь, у Илюши душа к технике не лежит. Так что, заставлять его учиться этому ремеслу? Он способный мальчик с возвышенной душой. Почему бы ему не пойти в Гнесинку? Там экзамены ещё не начались. Он успеет подготовиться, – сказала она, стараясь быть убедительной.

– Я, пожалуй, соглашусь, – поразмыслив, ответил Леонид Семёнович. – Пусть проучится этот год, посмотрим, как у него пойдёт. Если его талант проявится, и его признают, так и быть. А нет, можно ещё раз попробовать в институт.

– Прекрасно. Сынок, а не поучиться тебе на пианиста? – спросила Елизавета Осиповна.

– Не знаю, мама, нужно подумать. Я ведь настроился на другое.

– Нет времени на раздумье, Илюша. Ты ничего не теряешь. Отец правильно всё рассудил. Завтра я свяжусь с моей приятельницей, она опытный педагог. Попрошу её позаниматься с тобой.

В тот же день Илюша поднялся к Саньке.

– Что делать, дружище?

– Слушай родителей, они дело говорят. Можно было бы махнуть в Рязань или Горький, но и туда ты уже не успеваешь, – сказал он. – А военкомат не дремлет и пасёт тебя на длинной верёвочке. Ты же не хочешь загреметь в армию? Знаешь, сколько стоит от неё откупиться? Это очень большие деньги. На них можно «Жигули» купить и не одно.

– Не уверен, что родители наскребут столько денег. Да они и не знают никого, кому нужно дать.

– И прислушайся к себе, Илья. Ведь душа у тебя к музыке лежит. Разве нет? К тому же ты великолепно играешь. Я уверен, тебя возьмут.

– Ты меня убедил. Я соглашусь, пожалуй.

– Вот и молодец.

Санька открыл буфет и налил в рюмки вина, затем отрезал два кусочка шоколадного торта.

– Выпьем за наши успехи. Нам «нечего терять, кроме своих пейс». Хорошо сказал Карла Марла.

– И его закадычный друг Фридрих, – оживился Илюша.

Он вернулся домой и подтвердил своё согласие поступать в институт имени Гнесиных. Мама обрадовалась и развила бурную деятельность. На следующий день она договорилась с Зинаидой Марковной и после обеда они уже ехали в метро на встречу с ней. Милая женщина лет пятидесяти, с которой Елизавета Осиповна лет двадцать назад познакомилась на городском конкурсе учеников музыкальных школ, была известным в Москве педагогом. Она попросила Илюшу что-нибудь исполнить и, когда он заиграл, слушала его с загадочной улыбкой.

– Молодой человек, – сказала она, – у Вас несомненный талант. Если будете много и упорно работать, из Вас может получиться пианист. Мама просила позаниматься с Вами. Я возьмусь.

– Спасибо, Зинаида Марковна.

– Не торопитесь благодарить. С Вас сойдут ручьи пота, но Вы станете человеком. Я очень уважаю Вашу «а идише маме». Но берусь не ради неё.

– Я постараюсь.

– Лизонька, вы хотите приступить завтра?

– Да, Зиночка. У нас не так много времени.

– Тогда, жду Вас, молодой человек, здесь завтра в три часа. А Вы ещё дома что-нибудь поиграйте, чтобы пальчики размять и пролистать всё, что учили в школе.

Марк Семёнович Мирский был в Воронеже человеком знаменитым благодаря его популярным публикациям в городской газете, лекциям на тему культуры и истории науки, которые он проводил в обществе «Знание». Известный шестидесятник, доктор философских наук, он принадлежал к плеяде учёных, сделавших имя университету и городу, как крупному научному центру России. Обладая душевной щедростью и добротой, он, не теряя времени, принял энергичное участие в судьбе внучатого племянника и уже к его приезду всё выяснил и договорился с коллегами экономического факультета.

Участник войны, танкист, он был тяжело ранен в бою на Курской дуге. Ранение лишило его возможности иметь детей. Это огорчало его вначале и доставляло душевную боль ему и жене Маре Евсеевне, но увлечённость наукой и преподаванием отвлекали его от навязчивых мыслей о детях. Свою нерастраченную любовь он обратил на студентов, которые уважали его и с большим интересом посещали его лекции.

В день приезда Ромки он с женой ждал его дома к завтраку. Стол в большой гостиной был накрыт белой шелковистой скатертью и уставлен фарфоровыми тарелками и хрустальными фужерами. В центре стола блестела позолотой высокая бутылка шампанского Абрау-Дюрсо. Когда послышался звонок, он сам пошёл открывать дверь, остановив уже поднявшуюся с дивана Мару Евсеевну.

– Доброе утро, Марк Семёнович.

– Ого, Роман, как ты вырос! Я не видел тебя лет десять, наверное. Ну, заходи, – оживлённо заговорил он.

– А куда чемодан поставить?

– Оставь пока в лобби. Потом Мара покажет тебе твою комнату. Будешь жить у нас.

– Но я, если меня примут, буду иметь право на общежитие, – возразил Ромка.

– Я допущу, чтобы мой племянник валялся по общежитиям? – искренне возмутился профессор. – И что значит «если»? Всё будет в порядке. Ты же не дурак, как мне твой папа сказал? Если ты усердно готовился, поступишь обязательно. Здесь тебе не Москва, валить не будут.

– Спасибо, Марк Семёнович.

– Зови меня просто Марком, а жену Марой, – добродушно заявил он. – Мара, знакомься. Это Роман, сын Льва Самойловича, внук моего брата Самуила. Он будет жить с нами.

– Непременно, – подтвердила она, идя навстречу Ромке. – С приездом в наш замечательный город.

Лет пятнадцать назад она познакомилась с Марком в филармонии и не устояла перед его неудержимым напором и блестящим интеллектом. Она рассталась с мужем и ушла к нему. Мара, внучка купца первой гильдии, была в молодости очень красивой женщиной. Бурные романы сороковых-пятидесятых годов пронеслись над ней, оставив неизгладимый след в её памяти и душе. Да и теперь, в свои шестьдесят два она оставалась весьма привлекательной особой, прекрасно одевалась, много ходила с мужем пешком по живописным берегам реки Воронеж, и тщательно следила за собой.

Марк Семёнович умело открыл бутылку и разлил шампанское по фужерам.

Мара положила Роману салат Оливье и кусок жареного мяса.

– Говорят, дорога в ад вымощена благими намерениями. Давайте выпьем за то, чтобы наши намерения стали началом прекрасного будущего молодого экономиста Романа Мирского, – произнёс профессор.

– Спасибо, я постараюсь, – сказал Ромка, смущённый тёплым приёмом. – За ваше здоровье и благополучие!

Выпили и он с аппетитом принялся за еду, отвечая на расспросы о родителях и жизни Москве.

– Ты только раз проехал по городу, и Воронежа ещё не видел, начал разговор Марк Семёнович. – Все столичные относятся к другим местам немного свысока. Провинция, мол. Я это понимаю и никого не виню. Поверь мне, через день-два ты будешь чувствовать себя здесь, как рыба в воде.

– А мне он понравился, – не согласился Ромка.

– Хороший ты парень, Роман, – улыбнулся Марк Семёнович. – Я обязательно устрою тебе пару экскурсий на нашей «Волге». Но кое-что могу уже поведать. Крепость Воронеж была заложена в конце шестнадцатого века по веленью царя Фёдора Иоановича, сына Ивана Грозного для защиты от набегов крымских татар, вассалов Османской империи. Потом стали строить Белгородскую черту для охраны южных границ Русского государства, а наши донские казаки присягнули Московскому царству и стали ему служить. Ещё до Петра здесь появились верфи, где строили суда для похода на Азов и выхода в Чёрное море. А Пётр основал Воронежское адмиралтейство и здесь создавался впервые в России военно-морской флот. Благодаря ему удалось, наконец, завоевать Азов, выбить оттуда турок и заключить с ними мир.

– Марк, ну, пожалуйста, не утомляй Рому, он и так устал с дороги, – прервала его Мара Евсеевна.

– А мне очень интересно, – ответил Ромка.

– Ну, тогда ещё немного, – согласился профессор. – Благодаря этому Россия повернула штыки против Шведской империи, разбила войска Карла XII под Полтавой, укрепилась на берегах Балтийского моря и построила северную столицу Санкт-Петербург. В восемнадцатом и девятнадцатом веке город стал столицей огромной губернии, рос и развивался. В прошлом веке открылся Воронежский кадетский корпус. В девятьсот пятом году произошёл еврейский погром. После Февральской революции германские войска захватили Эстонию и сюда перевели Тартуский университет, тогда он назывался Юрьевским, и Воронеж стал крупным научным и культурным центром. В Гражданскую войну через город наступали на Москву войска Деникина, Донской корпус Мамонтова и отряды Шкуро. В сорок втором немцы захватили и разрушили правобережную часть города, но их остановили и на левый берег они не вышли.

– Марик, остановись, «караул устал», – попыталась остановить его Мара Евсеевна.

– Да, Марочка. В Воронеже родился, и работал и творил Андрей Платонов, родился Иван Бунин, пребывал в ссылке три года Осип Мандельштам, где его навещала Анна Ахматова. И ещё несколько фактов. Здесь создан ракетоноситель, который поднял в космос Юрия Гагарина, здесь на авиационном заводе выпускали сверхзвуковые самолёты ТУ144.

Мара взяла нож и постучала о фужер. Раздался мелодичный звон.

– Так, Марк, звонок прозвенел, лекция окончена, – пошутила она. – Давай-ка расскажи о вступительных экзаменах. Это сейчас самое важное.

– Марочка, ты кладезь разума и порядка. Покажи Роме его комнату, а после этого мы поедем с ним в университет подавать документы.

Комната, куда его завела Мара, как и все комнаты в этом построенном в тридцатых годах доме, была просторной с большим окном, выходящим в поросший деревьями двор, и высокими потолками с лепниной вдоль стен. Старинный платяной шкаф, письменный стол под зелёным сукном с настольной лампой, кресло и деревянная кровать – всё говорило о достатке и рациональности владельцев квартиры. Парчовые занавесы, красиво спадавшие с карниза, завершали убранство комнаты.

– Располагайся здесь и прими душ. Пора отправляться в город.

– Спасибо, Мара Евсеевна.

– Просто Мара, договорились?

– Хорошо.

– Прекрасно, ты славный малый. Мы обязательно поладим.

Она повернулась и вышла, затворив за собой дверь.

Санька с Наташей встретились возле её дома. У него было хорошее настроение. Впереди ждала его любимая математика в одном из лучших университетов мира, а потом работа и карьера в научно-исследовательском институте или в ВУЗе. А сегодня рядом с ним была любимая девушка, готовая разделить его судьбу. Вскоре он почувствовал, что с Наташей что-то не в порядке. Она была скованна и молчалива, напряжена и взволнованна, и отвечала невпопад.

– У тебя всё в порядке? – спросил он.

– Нет, – не сразу ответила она. – Сашенька, я беременна.

Он остановился, повернулся к ней и взглянул ей в глаза. В них стояли слёзы. Теперь он не мог сказать ни слова. Он понимал, что Наташа ждёт от него решения. Судьба её и их ребёнка зависела от него, его порядочности и благородства.

– Ты уверена?

– Я сделала тесты, и они подтвердили мои ощущения. Да, у нас будет ребёнок. Ты рад?

– Наташенька, конечно. Я счастлив. У меня будет ребёнок, похожий на тебя. А значит, красивый и умный…

– Как ты, – перехватила она его слова.

Из её глаз лились слёзы, но это были слёзы счастья. Напряжение оставило её, она задышала свободно и к ней вернулись её обычная весёлость и спокойствие.

– Я люблю тебя, ты моя прелестная мамочка. Мы поженимся, и будем жить вместе, и воспитывать нашего ребёнка. А кто он?

– Не знаю, мне ещё ничего не сказали. Наверное, ещё рано.

– Собственно, какая разница? Главное, он от тебя, – сказал Санька. – Через месяц нужно будет подать заявление в ЗАГС.

– Конечно, любимый, – ответила Наташа. – Представь себе меня с большим животом в свадебном платье. А какой скандал в благородном обществе. Да, стоит подать заявление побыстрее. Мама уже всё знает, а теперь и папе можно будет рассказать.

– А я сегодня своим скажу. Нет, сделаем иначе: мы пойдём ко мне вместе, я познакомлю тебя с моими родителями…

– Они, между прочим, знают меня. Они видели нас в прошлое воскресенье на улице. Ты был так увлечён, что не заметил их.

– А они мне ничего не сказали, – удивился Санька.

– Наверное, решили не говорить об этом до поры до времени.

– Ладно, буду делать вид, что они только сейчас о тебе узнали. Уверен, что ты им понравилась.

– Но я русская. Не знаю, как они ко мне отнесутся, – усомнилась она.

– Да брось, мои родители – современные цивилизованные люди без национальных предрассудков.

– Тогда всё в порядке, дорогой. Ты лучший человек, которого я видела в моей жизни.

Они договорились встретиться завтра, в субботу, и пойти к нему домой. Он проводил Наташу, и, размышляя о происшедшем, побрёл домой. По дороге он решил прежде поговорить с мамой. Инна Сергеевна приходила домой всегда раньше отца, часто задерживающегося на работе допоздна.

– Мама, хочу поговорить с тобой о деле очень важном для меня.

– Говори, сынок. Что за дело?

Инна Сергеевна выглядела лет на десять моложе своих лет. Красота её получила какое-то мистическое завершение и на работе мужчины не давали ей прохода. Но любовь к мужу была сильна и возвышенна, и она деликатно отвергала все предложения и соблазны, от которых иная женщина на её месте вряд ли бы устояла. Сын был похож на неё, и она обожала его, её чудесную копию и продолжение лучшего, что было в ней. Санька, конечно, рассчитывал на это, желая вначале всё обсудить с ней.

– Мама, я люблю девушку из нашей школы и хочу на ней жениться.

– Мы с отцом недавно видели тебя с ней. Она прекрасна. Любовь вообще превращает мужика в человека. Ты изменился, стал каким-то одухотворённым. Есть только одно «но». Мне кажется, нужно прежде получить образование, а потом жениться. Она никуда не денется, если любит.

– Всё что ты говоришь, правильно, мама. Но она беременна и у нас будет ребёнок.

Инна Сергеевна замолчала, и ему даже показалось, что слышит, как бродят мысли в её голове.

– Ты замечательный человек, сынок. Так в таком положении поступают только особенные люди. А где вы будете жить? Кто будет зарабатывать? Ты же студент?

– Об этом мы с ней ещё не говорили, – задумался Санька.

– Ещё один нелишний вопрос: она русская?

– Да, но какое это имеет значение в нашей стране. Она из благороднейшей профессорской семьи. У них много друзей-евреев. Если бы ты только слышала, что она о нас говорит.

– Хорошо, пригласи её завтра к нам. Мы всё обсудим. Отца я подготовлю.

– Спасибо, мамочка. Я тебя люблю.

Он подошёл к телефону и набрал её номер.

– Наташа, это Саня. Как ты себя чувствуешь? – взволнованно заговорил он.

– Хорошо. А что случилось?

– Мои родители хотят с тобой познакомиться.

– Я так волновалась. Не знала, как они отнесутся ко мне.

– Всё прекрасно. У меня клёвые родители.

Они договорились встретиться у неё дома в шесть часов вечера.

На следующий день он по дороге к ней купил в магазине «Цветы» букет хризантем. Солнце на чистом небе светило ярко, птицы дружно пели в пышных зелёных кронах деревьев, ещё не собираясь в стаи, чтобы улететь на благословенный юг. Душа его была полна нежности к ней и их будущему ребёнку.

Наташа открыла дверь и кинулась ему на шею.

– Я рассказала маме и отцу и они решили, что ты будешь жить у меня. У нас квартира большая. Мы будем грызть гранит наук, а бабушка – воспитывать нашего ребёнка. Я уже обо всём договорилась.

Её глаза сияли от счастья и душевного покоя, который вернулся к ней после разговора с Саней. По пути к нему домой они несколько раз останавливались и целовались и прохожие оглядывались, любуясь красивой влюблённой парой.

Наум Маркович сначала принял известие о женитьбе сына с недовольством, но Инне Сергеевне удалось убедить его и, когда Наташа и Санька пришли, он, искренне улыбаясь, пожал ей руку.

– Вы очень красивая девушка, Наташа, – сказал он. – Надеюсь, Вы с моим сыном будете счастливы.

Они сидели за столом в гостиной, пили коньяк и ели салат и фаршированную рыбу, мастерски приготовленную хозяйкой. Потом пили чай с купленным в кондитерской тортом и говорили о множестве проблем, которые возникали в связи с предстоящей свадьбой и рождением ребёнка.

Через неделю они подали заявление. Татьяна Андреевна, мать Наташи, обзвонив друзей и подруг, вышла на человека, знакомого с заведующей районного ЗАГС а. Та назначила ей встречу в конторе в среду днём и она, взяв на работе половину отгула, в назначенный час сидела в кабинете заведующей. Марина Николаевна оказалась милой женщиной, и они быстро нашли общий язык.

– Моя дочь с женихом недавно были у Вас. Видите ли, они попали в весьма пикантную ситуацию. Так у молодых неопытных бывает, когда от любви теряют голову. Они ждут ребёнка.

– Я Вас, Татьяна Андреевна, очень хорошо понимаю, – улыбнулась Марина Николаевна. – Молодо-зелено.

– Вы правильно делаете, что устанавливаете срок три месяца до регистрации брака. Жених и невеста должны проверить ещё раз свои чувства, подготовиться к свадьбе. Я знаю, сколько проблем нужно решить, чтобы всё организовать. Но в нашем случае это слишком большой срок. Моя дочь беременна и скоро это будет видно всем. Я Вас очень прошу расписать их не позже, чем через месяц. Понимаете, дети любят друг друга уже много лет, и им нет никаких причин снова проверять свои чувства. А что касается свадьбы, это не вопрос.

– Я постараюсь подвинуть им очередь. Вы знаете, в сентябре – октябре всегда много свадеб.

– Очень Вам благодарна, Марина Николаевна. Вы славная женщина. Не откажите принять от меня скромный подарок.

Она наклонилась, вынула из сумки большую коробку шоколадных конфет, и протянула её над столом.

– Это лишнее, Татьяна Андреевна.

– Ну, пожалуйста, от всего сердца, дорогая.

– Ну, хорошо, мои дети любят шоколад.

– Вот и прекрасно.

– Я позвоню Вам и сообщу, когда состоится бракосочетание.

– Огромное спасибо.

Татьяна Андреевна вышла на улицу и, увидев будку телефона-автомата, направилась к ней.

– Наташенька, всё в порядке. Заведующая поставит вас на очередь и сообщит мне.

– Мамочка, я тебя люблю, – обрадовалась она.

– Ради счастья единственной дочери я всё сделаю. Я заскочу в гастроном, а оттуда домой.

Начались занятия в университете и в медицинском институте, и они стали видеться реже. Позвонила заведующая ЗАГС ом, и они принялись готовиться к свадьбе. В ателье заказали свадебное платье, ей купили белые туфли на высоких каблуках, а Саньке – синий шерстяной костюм, голубую рубашку и красивый галстук. Отец Наташи, главный инженер Главка, договорился с директором ресторана «Арбат» на Проспекте Калинина.

Вечером они составляли список приглашённых и безудержно целовались, когда её мама выходила из комнаты.

Наташа возвращалась из ателье после примерки. В Москве воцарилось бабье лето, гоняя по улицам, бульварам и скверам жёлтые и оранжевые листья. Платье было почти готово, и она весело шла по тротуару, улыбаясь прохожим, идущим ей навстречу. Она, не замечая движения автомобилей, ступила на пешеходный переход и сделала несколько шагов. В последнее мгновение Наташа увидела автобус, со пронзительным скрежетом тормозов несущийся на неё, и почувствовала сильный удар и нестерпимую боль.

Какой-то мужчина побежал вызвать скорую помощь, подъехала милицейская машина. Но было поздно. Её окровавленное тело лежало на асфальте без признаков жизни. Примчалась скорая и врач констатировал смерть. Санитары положили Наташу на носилки и накрыли белой простынёй. Машина скорой помощи увезла её в больницу, а милиция ещё долго оставалась на месте происшествия, опрашивая свидетелей, фотографируя, делая замеры и составляя протокол.

Мама ждала её дома и, когда стало уже темно, набрала номер Саши.

– Наташа случайно не у тебя?

– Нет, Татьяна Андреевна, она обещала мне позвонить после примерки, но не позвонила.

– Я очень волнуюсь, на неё это не похоже. Она очень ответственная дочь и всегда сообщает о себе.

– Вы не волнуйтесь, Наташа скоро придёт. Я сейчас зайду к вам.

Отец вернулся с работы поздно и сразу же позвонил в городской отдел милиции.

– Капитан Тихонов слушает, – раздался в трубке зычный мужской голос.

– Здравствуйте, я разыскиваю свою дочь Наталью Тимофееву.

– Сейчас проверю по спискам. Так, так, в списках нет, но есть одна девушка, личность которой не установлена. Её сбил автобус, когда она переходила улицу Крымский вал на красный свет. Я Вам продиктую сейчас номер телефона, позвоните туда.

Иван Дмитриевич записал его на бумаге.

– Городская больница слушает.

– А с кем я говорю? – спросил он.

– А что Вам нужно.

– Я разыскиваю мою дочь. В милиции мне сказали, что она у вас.

– Минуточку, – сказал голос, и Иван Дмитриевич почувствовал с другой стороны некоторое замешательство. – У вас есть машина? Знаете что, лучше возьмите такси и приезжайте сюда на улицу Доватора 15. Мы Вас ждём.

В телефонной трубке раздались гудки. Он позвонил в таксомоторный парк и заказал такси, предчувствуя беду.

– Таня, не волнуйся. Возможно, Наташа в больнице. Есть адрес, собирайся.

– Я с вами, – сказал Санька, поднимаясь с кресла.

Ехали молча, напряжённо ища в затуманенном сознании объяснения происходящему и не находя ответа. Через минут сорок вышли из такси. Мужчина в халате ждал их возле ворот.

– Это вы звонили? – спросил он.

– Да, – ответил Иван Дмитриевич. – А кто вы?

– Я психолог. Успокойтесь и идите за мной.

Все трое двинулись за мужчиной, энергично шагавшим впереди. Тот свернул направо и вскоре они вступили в длинный полутёмный коридор.

У двери с надписью «Морг» остановились, и человек в голубом халате обратился к ним:

– Сегодня днём в больницу привезли девушку. К сожалению, она была мертва, и её доставили к нам в отделение. Я хочу, чтобы Вы, он обратился к Ивану Дмитриевичу, пошли со мной.

– А мне можно? – спросил Саня, скованный тисками страха.

– А вы кто?

– Я её жених.

– Нет, можно только членам семьи. Останьтесь здесь с женщиной, – жёстко сказал психолог.

В это время в комнату вошёл ещё один человек в голубом халате и присел на стул возле Татьяны Андреевны. В середине соседней комнаты на высоком лежаке Иван Дмитриевич увидел лежащее под белой простынёй тело и с трудом удержал себя в руках. Они подошли к изголовью, и мужчина приподнял край простыни.

– Это Ваша дочь? – спросил он и сразу же, не дождавшись ответа, понял всё.

Отец зарыдал, стараясь не повышать голос, чтобы находящаяся за дверью жена не услышала. Потом вытер слёзы платком и посмотрел на психолога.

– Да, она.

Тот подошёл к нему и обнял его за плечи.

– Вам не нужна наша помощь? – спросил он.

– Нет. А вот жене нужно.

– Мы о ней уже позаботились. И ей не следует заходить сюда. Вас отвезут прямо домой.

Многочасовые занятия Ильи с Зинаидой Марковной принесли плоды. Он вспомнил и повторил программу музыкальной школы, умело читал с листа и мог дать объяснения по характеру произведения, к нему вернулась техника, которой он прежде отличался. На экзаменах Илья так хорошо сыграл Шуберта и Бетховена, что профессор, председатель приёмной комиссии зааплодировал и, добросердечно улыбаясь, подошёл и обнял его.

– Просто именины души. Молодой человек, если не зазнаетесь, Вас ждёт блестящее будущее.

Решение комиссии было единогласным, и Илья был зачислен в Гнесинку.

Мама была счастлива и принялась хорошо его кормить. Она прекрасно знала по себе, сколько сил потребует от него учёба в институте.

Но вскоре в семье Вайсман произошли большие неприятности. Старший сын Виктор подружился с ребятами, которые в подпольном кружке учили иврит и знакомились с еврейскими традициями. В Судный день, пришедшийся в этот год на конец сентября, он с друзьями пришёл в Хоральную синагогу, расположенную на улице, названной в честь художника-передвижника Абрама Ефимовича Архипова. Но в те времена КГБ не оставляла своим вниманием места встреч московских евреев. Секретные агенты активно внедрялись в общины и сведения от них поступали в особый отдел на Лубянке. Виктор тоже попал в поле зрения, и уже на следующий день сообщение о нём оказалось в первом отделе МИИТ. Его вызвали в ректорат и сообщили о том, что принято решение исключить его из института за сионистскую пропаганду. Не помогло ни заступничество профессора математики Мельмана, ни просьба декана Сомова оставить его, как отличного студента, которому оставалось учиться всего один год. Леонид Семёнович после недолгих размышлений пошёл на приём к директору завода с просьбой принять сына на работу. Воронов уважал толкового и умелого главного энергетика, и заявление подписал, и Виктора зачислили техником в бригаду электриков.

Яна поступила в Строительный институт и начала изучать архитектуру. Илья по вечерам после занятий иногда заходил к ней домой, и мама её, расспросив о делах, оставляла его с ней наедине.

– Поздравляю, Яна. Я был уверен, что ты поступишь, – заявил он.

– Не будь наивным, Илюша. Если бы не отец, мыла бы полы в больнице. Он несколько лет назад удалил опухоль проректору моего института. Ну, тот оказался неплохим дядькой и помог.

– Но ты ведь здорово рисуешь, у тебя талант. Иначе тебя бы не приняли на архитектуру, – не унимался Илья. – Твой автопортрет, который ты подарила мне на день рождения, висит на стене в моей комнате.

– Да, я знаю, – угомонилась Яна. – Ты тоже молодец. Говорила же я тебе, что в жизни нужно заниматься тем, к чему лежит душа.

– «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха? За то, что хвалит он кукушку», – процитировал Илья басню Крылова.

Они засмеялись, и он коснулся её лица своими сухими губами. Она внимательно посмотрела на него и вздохнула.

– Жаль, такой парень пропадает зря, – лукаво произнесла Яна. – У нас на даче в этом году хорошие яблоки и груши созрели. А крыжовник – объеденье. Давай поедем на субботу и воскресенье. Ты мне поможешь.

– Конечно, помогу, – ответил он и, обняв её и страстно целуя, повалил на диван.

– Я люблю тебя, Яночка.

– Я тоже люблю тебя, Илья.

– Мне Санька прислал приглашение на свадьбу.

– А мне Наташка. И куда они торопятся?

– Наверное, есть причина. Не только сумасшедшая любовь, – усмехнулся Илюша.

– Я, кажется, начинаю соображать, – улыбнулась Яна. – Нам за ними уже не угнаться.

Известие о гибели Наташи стремительно облетело Замоскворечье и уже на следующее утро к дому, где жили Тимофеевы, стали стекаться люди. Илье сообщила об этом Яна, с которой она училась в одном классе. Илюша, увидев во дворе Саньку, окликнул его и стремглав спустился к нему. Ребята обнялись.

– Дружище, я в шоке. Такое не должно было случиться. Прими от меня самые искренние соболезнования.

– Спасибо, Илья. Я всю ночь пробыл у них. Мать и бабушка её рыдают. Мне пришлось их утешать. Вот забежал на пару часов поспать и поесть что-нибудь. Опять иду к ним. Наташку привезут в одиннадцать.

– Когда похороны?

– Пока не знаю. Заместитель Ивана Дмитриевича с утра должен договариваться с кладбищем. Настроение моё ниже плинтуса.

– Я вижу, Тебе очень трудно, Саня. Роме позвонить?

– Честно говоря, не знаю. Пусть учится. Приедет на каникулы, пойдём с ним на могилу.

Но через день поездом примчался Ромка. Ему позвонила Катя, и он сорвался с лекций на два дня. Друзья обнялись и вечером долго сидели на кухне у Саньки, говорили о жизни, пили «Московскую» водку, закусывая её селёдкой и сваренной Еленой Моисеевной картошкой.

– Вчера умер Брежнев. Отовсюду только музыка Чайковского и доносится, – заметил Илюша.

– Может быть, что-то изменится к лучшему? – спросил с наивной надеждой Ромка.

– Для евреев ничего не изменится. Разве там есть другие люди? – решительно заявил Илюша. – Ты держись, Санька.

– Когда я думаю, всё ли сделал правильно, я не нахожу со своей стороны никакого греха, – грустно произнёс тот. – За что нас с Наташей так судьба покарала?

– Я не знаю, есть ли бог. Витя верит, что есть. Если так, то всё в мире происходит по его воле. Наташа была изумительным созданием. Но может быть он не желал этого союза, – сказал Илюша.

– Мы, друзья, избранный народ и, наверное, поэтому он строго наказывает нас за отступничество от нашего предназначенья, – философствовал Ромка.

– Пусть ей земля будет пухом, – произнёс Санька.

Похороны были назначены на пятницу. Наташа, невыразимо прекрасная, лежала в деревянном обитом чёрной тканью гробу, установленном на столе в гостиной. На ней было белое свадебное платье и фата, их попросила одеть мама. Рядом на стулья в чёрных платьях сидела бабушка и Татьяна Андреевна. У неё уже не было слёз, и на лице, почерневшем от горя, застыла неизъяснимая печать страдания. Отец находился в своём кабинете с приехавшим час назад распорядителем похорон. Непрерывной цепочкой в комнату входили школьные друзья и учителя, студенты медицинского института, приятели и знакомые родителей. На зеркала на стенах и шкафу по старинному русскому обычаю были наброшены покрывала. Большой портрет с чёрной полоской наискосок стоял на горке напротив гроба.

– Вынос через час, – заявил вышедший из кабинета распорядитель. – Автобусы скоро подойдут. Будьте готовы.

Кавалькада автобусов и автомобилей медленно выехала со двора, заполненного множеством людей, и начала свой путь по улицам Москвы. Через минут сорок она въехала в ворота кладбища и двинулась по узкой асфальтированной дороге. Возле свежевырытой могилы автобус похоронного бюро остановился, и четверо мужчин вынесли гроб и поставили его на два табурета. Когда появился гробовщик с молотком, мать и бабушка зарыдали в голос и лишились чувств. Врач, знакомый отца, открыл флакон и дал им понюхать смоченный нашатырным спиртом кусочек ваты.

Когда гроб опускали в яму, Санька не сдержался и заплакал. Он и сам не ожидал, что такое с ним может произойти. Она и их ребёнок уходили в другой мир, оставляя его на Земле одного со жгучей любовью, которая жила и росла в его юном теле, и зияющей пустотой в душе.

Глава 3

В марте восемьдесят пятого года после смерти Константина Черненко Генеральным секретарём становится молодой и энергичный Михаил Горбачёв. Компетентные люди говорили, что его кандидатуру поддержал Андрей Андреевич Громыко. Ментором, способствовавшим переводу его из Ставрополья в Москву, был Юрий Андропов. Членом Политбюро ЦК он стал в восьмидесятом, через два года после встречи в Минеральных Водах с Брежневым, Устиновым и Андроповым, который в то время лечился там. Похоже, руководству страны стало ясно – Кремль превратился в дом престарелых, что, несомненно, вредило имиджу партии в глазах народа. Да и стремление в верхах к обновлению партии и страны становилось очевидным в период экономического кризиса и застоя.

Ожидание перемен, на которое указывал барометр подспудного общественного мнения, вскоре подтвердилось новыми инициативами генсека. Была провозглашена политика ускорения, и народ ждал повышения уровня жизни и благосостояния. Но, как сказал английский богослов XVII столетия Джордж Герберт, «the road to hell is paved with good intentions» («дорога в ад выложена благими намерениями»). Кампания привела к падению производства. С магазинных полок исчезли товары, и возникший дефицит стремилось восполнить возникшее, как грибы после дождя, кооперативное движение, с которым в первое время милиция и прокуратура боролись не слишком успешно. А потом началась антиалкогольная кампания, инициированная соратниками Горбачёва. Цены на алкогольные напитки резко повысились, сократилось их производство, на юге страны вырубались виноградники, в магазинах не стало сахара – наилучшего сырья для самогоноварения, и появились гигантские очереди везде, где продавали вино и водку. И то, что в результате в стране снизилась преступность и смертность, расцветавшие на почве алкоголизма, не помогло – власть кампанию отменила и признала ошибочной. Кооперативы побудили партийное руководство задуматься о перестройке и переходе к свободному рынку, хозрасчёту и самоокупаемости.

Отношения между главами государств Рейганом и Горбачёвым, замороженные после ввода Советских войск в Афганистан, установились, и по стране поползли слухи об открытии границ и возобновлении эмиграции. Находившиеся долгие годы в отказе приободрились, ожидая новостей из ОВИРов и Министерства иностранных дел, а миллионы прочих евреев работали, растили детей и выживали, преодолевая трудности, как все люди, не строя планов о лучшей жизни в США, Канаде, Австралии или Израиле.

А 26-го апреля восемьдесят шестого года произошла авария на четвёртом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции. При проведении эксперимента реактор вышел из-под контроля и взорвался. В атмосферу были выброшены десятки тонн радионуклидов. Несомые ветром, они осели на огромных территориях Украины, Беларуси и России, в центральной и северной Европе, создавая смертельную опасность для людей. На следующий день эвакуировали население города Припять и жителей многих сёл и деревень. Краткое сообщение об аварии ТАСС передало только вечером двадцать восьмого апреля.

На следующий день в квартире Льва Самойловича раздался телефонный звонок. Обычно он приходил с работы поздно. Ему, главному инженеру, приходилось задерживаться по вечерам, чтобы лучше ознакомиться с ситуацией на объектах и просмотреть документацию к проектам, которые предстояло возводить строительно-монтажному управлению. Но сегодня он, движимый каким-то неясным предчувствием, пришёл домой пораньше. Вера уже была дома. По дороге с работы она зашла в Гастроном и забрала Андрюшу из детского сада.

– Верочка, меня беспокоит вчерашнее заявление ТАСС, – сказал он, целуя жену. – Я немного знаком с руководящими органами. Они никогда не говорят всю правду. Мне кажется, там произошло что-то очень неприятное.

– Лёва, давай-ка вначале я тебя накормлю, – попыталась успокоить его Вера. – Даже если так, это очень далеко от нас.

– У меня, дорогая, в Киеве двоюродный брат с семьёй.

В этот момент и зазвонил телефон. Лев Самойлович взял трубку.

– Слушаю.

– Привет, Лёва. Это Изя, – услышал он чуть взволнованный голос.

– Здравствуй, дружище. Вот чудеса: мы с Верой сейчас как раз о тебе говорили.

– Чудеса, Лёва, у нас только начинаются.

– Информации об аварии никакой. Расскажи, что происходит.

– У меня знакомый в институте ядерных исследований. Наши дети дружат. Он сказал, что ядерный реактор искорежен, его многотонная крышка сорвана. Сразу же начался пожар. Кровля реакторного зала была покрыта битумом, который прекрасно горел. По проекту она должна быть из негорючих материалов. Чтобы огонь не перекинулся дальше и не уничтожил третий блок, пригнали сотни пожарных.

– Изя, что случилось с реактором? Почему он взорвался?

– Хотели использовать режим выбега электрогенератора для питания системы собственных нужд электростанции. Для эксперимента выключили защиты реактора, отключили подачу воды, которая служила как для охлаждения, так и для замедления ядерной реакции. Реакторы этого типа очень неустойчивы и вместо снижения выработки энергии он пошёл в разнос. Разрушения вызвал поток пара, выбросивший из шахты значительную часть графита и топлива. Изотопы йода, цезия, стронция и прочей нечисти из таблицы Менделеева унесло ветром на тысячи километров.

– А Киев?

– Б-г милует, пока ветер на север, северо-запад и запад. Киев же к югу, где-то сто-сто десять километров. Но ветер может перемениться. Кстати, город поливают сверху донизу, и дороги, и фасады домов. Я никогда не видел его таким чистым. Да, так этот парень собирается эвакуировать из города свою семью. И мне советует.

– Тебе есть куда вывезти детей? Если нужна моя помощь…

– В том-то и дело, что я ещё не нашёл. Жену на пару недель пошлю с ними. Ты не возражаешь?

– Не возражаю. Присылай мне всех. Потом прикинем, что делать дальше.

– Спасибо, брат. Я позвоню, когда достану билеты. Сейчас это большая проблема. Я слышал, что и руководство Украины своих детей вывозит. Значит, количество отъезжающих будет расти, как снежный ком.

– А тебе зачем там торчать? Бери отпуск и уезжай.

– Не могу. Меня, как инженера-строителя, мобилизуют для работы в зоне. Это территория радиусом тридцать километров.

– Откажись.

– Я попытался и мне сказали: за дезертирство – партбилет на стол и увольнение с работы. Успокоили тем, что каждому дадут счётчик радиоактивного облучения. Мол, если доза достигнет максимально допустимой, высылают из зоны.

– Ты в это веришь?

– А что мне остаётся делать.

– Надеюсь, всё обойдётся, – попытался ободрить его Лев.

– Ну, ладно, пока, – сказал Изя и в трубке раздались гудки.

Лев молча постоял возле тумбочки, потом, повернувшись к жене, произнёс:

– Верочка, месяца на два нам придётся потесниться. В первое время будет трое, потом Юля, наверное, вернётся. Останутся двое детей. Ситуация тяжёлая, нужно помочь.

– Лёва, в тесноте да не в обиде. Я не возражаю.

– Ты самая лучшая женщина на свете.

Он подошёл к ней, посмотрел ей в глаза и поцеловал в губы. Она взяла его за руку и повела в кухню, где на столе уже был накрыт ужин на троих. Андрюша пошёл вслед за ними и взгромоздился на свой стул.

– Ешь, Лёва. Скоро тебе потребуется много сил, – сказала она.

В мае Москва, сбросив с себя заморозки, холодные дожди, ветры и гололёд ранней весны, преобразилась, как юная невеста, нарядившись новым зелёным убором своих парков, скверов и бульварного кольца. Дожди ещё порой смывали прохожих с многолюдных улиц, но небо потом очищалось от облаков, уступая умеренному жару светила, тепло всё решительней заявляло о своих правах и мириады птиц заселили торжествующие кроны деревьев. Столица старалась не думать о том, что где-то там, в Чернобыле, идёт круглосуточное сражение с коварным монстром, выпущенным в двадцатом веке из бессердечного и равнодушного к человечеству сосуда научно-технического прогресса и пожирающим каждый день свои жаждущие жизни, теплокровные жертвы.

Каждый год в это время Наум Маркович Абрамов справлял дома день рождения, созывая друзей и приятелей. Он всё покупал, а Инна Сергеевна готовила на кухне и убирала в квартире. В этом году Наум обратил внимание, что купить что-нибудь в магазинах стало трудней и ему пришлось хорошенько побегать по городу, чтобы достать продукты.

– Инночка, я почти всё купил, но это было непросто, – сказал Наум, вернувшись поздно вечером и выкладывая из сумки сервелат, голландский сыр, баночки шпрот, печени трески, осетровой и кетовой икры. – Пришлось поехать даже в центр на улицу Горького и просить директора гастронома. Тот оказался неплохим человеком.

– Не знала, что ты такой делец.

– Кажется, теперь, чтобы выжить, нужно им стать. Проныра – герой нашего времени. А где Саша?

– Он у себя, работает над курсовым проектом. Светлая у него голова, Нёма.

– Так ты посмотри, какие у него предки.

– Ты себя имеешь в виду?

– А деды и бабы у него какие! Интеллект в основном зависит от генов.

На следующий день вечером в квартиру стали стекаться гости. Стол в гостиной был заставлен салатами и закусками, а в центре его возвышалась бутылка армянского коньяка. В то время некоторые острословы сформулировали парадокс советской действительности: в гастрономах ничего нет, а холодильники ломятся от деликатесов, в магазинах одежды нечего купить, а люди хорошо и модно одеты.

Пришли Леонид Семёнович и Елизавета Осиповна, родители Ильи, потом

Лев Самойлович с Верой и коллега и друг Наума главный инженер проекта Семён Гликман с женой. Сели за стол, хозяин открыл бутылку шампанского и разлил его по хрустальным бокалам.

– Дорогие друзья, – поднялся словоохотливый Гликман. – Науму исполнилось пятьдесят. Я где-то читал, что Господь заповедовал евреям жить до ста двадцати. Значит, он не прожил и половину. Расскажу анекдот. Жена обращается к мужу: «Сёма, шо ты делаешь? – Я тянусь к звёздам! – Но ты тянешься к полке с коньяком. – Розочка, я так и сказал!» Я хорошо знаю юбиляра. Он тянется к настоящим звёздам. За тебя, дорогой!

Тост вызвал оживление и смех женщин и руки с бокалами потянулись к середине стола. Раздался мелодичный звон. Выпили и принялись наполнять тарелки едой и закусывать.

– А у меня есть весьма актуальный анекдот, – произнёс Леонид Семёнович. – «Рабинович подал на выезд. В ОВИРе ему говорят: – Яков Самуилович, ну теперь-то зачем уезжать? У нас, слава богу, демократия, можете спать спокойно. – Спасибо, я уже выспался. Теперь я хочу кушать!»

– Да, круто, – усмехнулся Наум. – Вчера с отчаяния что-нибудь достать к столу я познакомился с директором Первого гастронома. Своей шкурой почувствовал, что непорядок в нашем королевстве. К власти в партии пришли новые люди, которые поняли, что если не они осуществят переворот, то это сделает народ.

– О чём ты, Наум, говоришь, – прервал его Леонид. – Народа-то уже нет. Три миллиона, мозг и совесть страны, эмигрировали после революции, семь миллионов уничтожила Гражданская война, потом голодомор, индустриализация и коллективизация, террор тридцать седьмого года. Великая Отечественная унесла миллионов тридцать, архипелаг Гулаг. После войны борьба с космополитами, так изощрённо называли евреев, Еврейский антифашистский комитет, подготовка к депортации всех нас, во времена Брежнева принудительное лечение в психушке тех, кто ещё был в состоянии бороться.

– Как говорил царь Соломон, все вы правы, – подключился к разговору Лев Самойлович. – Но нам деваться-то некуда. Холодная война продолжается. Границы закрыты. Приходится выживать. Страна обнищала из-за гонки вооружений и неэффективного руководства. Горбачёв провозгласил политику ускорения. Но, как в старом еврейском анекдоте, «когда денег нет, коммунизм не строят». Да ему просто не везёт. Чернобыльская авария, как чёрная дыра, всасывает все ресурсы и деньги страны. У нас сейчас спасается семья моего двоюродного брата из Киева. От того, что Юля, его жена, рассказывает, волосы дыбом.

– Я обратил внимание на место, где всё произошло, – перехватил инициативу Леонид. – Чернобыль находится на границе между Украиной, Белоруссией и Россией. Это центр огромной территории, где раньше жили евреи, черты оседлости. Они и сейчас там проживают. Теперь представьте, что они осознают опасность и рванут оттуда. А угроза распространяется не только по воздуху, но и по реке. Днепр заражён радиацией и воду из него все пьют.

– А куда нам бежать, когда никакой эмиграции нет, – возразил Наум.

– Пока нет, – подтвердил Леонид. – Но Горбачёв уже встречается с Рейганом, предлагает сокращение стратегических наступательных вооружений. Ему это крайне необходимо. В стране нет денег на реформы. Не хочу быть пророком, но это приведёт к улучшению отношений с Соединёнными Штатами и открытию границ, как условию снятия всяких экономических санкций.

– Глубоко копнул, – заметил Лев Самойлович.

– Друзья, ну что мы о грустном, – прервал его рассуждения Семён. – Тут у нас такой роскошный напиток. – Он поднялся и разлил коньяк по рюмкам. -Тянуться-то нам нужно к прекрасному. Давайте выпьем за наших прекрасных дам.

Напряжение, вызванное невесёлой темой разговора, разрядилось. Женщины заулыбались и охотно выпили вместе с мужчинами.

Рома с отличием защитил проект, посвящённый повышению рентабельности строительной компании, и, попрощавшись с Марком Семёновичем и его милой женой Марой Евсеевной, вернулся в Москву. Профессор предлагал ему остаться в Воронеже и делать карьеру вдали от столиц. Старики очень привязались к Ромке, относились к нему, как к сыну, и даже строили планы женить его на дочери профессора Винера. Но девушка была настолько же умна, насколько некрасива. Она бесконечно проигрывала в сравнении с Катей, которая, не дождавшись Рому, ответила согласием на предложение молодого и неженатого кандидата физико-математических наук Симкина и вышла замуж. На свадьбу он не был приглашён и узнал о ней через месяц от Саньки, с которым иногда созванивался. Как ни пытался он выбросить из головы Катю, пустившись с Милой во все тяжкие, забыть её он не смог. Несколько раз он даже переспал с девушкой, но она чувствовала, что думает Рома не о ней и однажды поставила его в тупик очень знакомым всем вопросом:

– Рома, ты меня любишь?

Он был парнем порядочным, и обманывать её не стал. Они расстались, и Мила, крепко влюбившись в него, от разрыва отношений в первое время очень страдала. Этот облом в значительной степени подтолкнул Ромку принять решение и покинуть Воронеж, где он провёл очень приятные и плодотворные четыре года своей жизни. Но, как говорится, дело молодое, и пришлось старикам с этим смириться и с нескрываемым сожалением отпустить внучатого племянника в Москву. Они проводили его на вокзал, он искренне благодарил их за отеческую опеку и материнскую заботу, а, когда вагон тронулся, долго понуро стояли на перроне, пока поезд не скрылся за пакгаузом.

Никто его на Павелецком вокзале не встречал, да он и не просил. Перед отъездом он, конечно, позвонил маме. Отцу звонить не стал, чтобы избежать наставлений, советов и утверждений, что на периферии ему будет легче стать на ноги.

Когда Ромка открыл дверь, Елена Моисеевна была уже дома и ждала его, накрыв в кухне стол на троих – должен был прийти с работы её второй муж. Ромка уважал Духина за дружеское участие и доброту, за то, что он никогда не навязывал ему своего мнения.

Есть в еврейском народе особая черта, выражающаяся в отношении к детям. Благословение и предназначение человека – дать жизнь детям, «вырастить, воспитать и умудрить» их, и жертвенно покровительствовать им, пока те не станут на ноги, и не создадут свои семьи и не приведут в этот мир «сыновей и дочерей праведных…во все дни их». Любовь к детям способствовала выживанию народа, прошедшего времена истребления, изгнания и погромов, адские муки катастрофы Второй Мировой войны. Она проникла в плоть и кровь еврейских отцов и матерей, за сто – сто пятьдесят поколений стала органичной частью их ДНК.

Это качество оказалось свойственно Михаилу Семёновичу в высокой степени и лишено какого-либо расчёта. Он, как отчим, понимал двойственность своего положения, но на подсознательном уровне, любя и уважая Елену Моисеевну, был фактическим отцом Ромки. Поэтому, придя домой, он крепко и искренне приветствовал его.

– Скажи, сынок, ты проходил распределение после защиты? – спросил он,

когда они уже сели за стол и с аппетитом ели жареную рыбу с картошкой.

– Да, я получил неплохое место на одном из воронежских заводов, – ответил Ромка. – Но я пришёл туда перед отъездом, объяснил, что я в городе один, родители в Москве, женщина ждёт меня и мы должны пожениться. Не знаю, поверили ли они мне или нет, но, похоже, не были в восторге оттого, что я еврей, и держать не стали.

– Я обратился несколько дней назад в отдел кадров моего института, – сказал Духин. – Они посоветовали искать работу в сфере производства и строительства, а главный инженер, приличный мужик, сказал принести ему твои документы и он подумает, что можно сделать.

– Рома сделал, между прочим, отличный проект, который может заинтересовать Льва. Я ему позвоню, хотя думаю, он уже задумался о трудоустройстве сына, – резонно заметила Елена. – Он хороший отец, у меня к нему нет претензий.

– Пожалуй, я с ним сам свяжусь, потом отдохну пару дней, и мы встретимся, – заявил Ромка.

Он поднялся из-за стола и направился в гостиную, где стоял телефон.

– Здравствуй, папа.

– Ромка, ты откуда звонишь? – услышал он голос отца.

– Из дома. Сегодня приехал.

– А почему мне не сказал перед отъездом?

– Не хотел расстраивать. Не сложилось у меня там, папа. От завода, куда меня распределили, я открепился. Город хороший, но с Москвой не сравнить.

– Ладно, разбитый сосуд не склеишь. Отдохни недельку, и договоримся о встрече. А я пока разузнаю, что происходит и помозгую, что с тобой делать.

– Спасибо, папа, – сказал Ромка и положил трубку.

Он прошёлся по комнате и подошёл к окну. Двор почти не изменился, только прибавилось машин, стали выше деревья, а конструкции на детской площадке поизносились и покрылись ржавчиной.

«Вот и вернулось всё на круги своя, как будто не минуло одиннадцать лет с тех пор, как гоняли здесь мяч, и уехал Гинзбург. Надо бы позвонить Саньке и Илюше. И как-нибудь увидеться с Катей», – подумал Ромка.

Он зашёл к себе в комнату и с наслаждением повалился на тахту. Он не сомневался, что в огромной Москве, в этом экономическом гиганте, ему найдётся работа. Красный диплом и молодые мозги всё ещё востребованы. Жизнь казалась ему прекрасной, и ничто не могло омрачить его светлое, лучезарное будущее. Только одно не давало покоя: любовь к Кате, которая всё ещё не отпускала его из своих жарких, мучительных объятий. Звонить ей сейчас из дома не представлялось ему возможным. Он не хотел, чтобы мама и отчим услышали, понимая, что они его не одобрят.

На следующее утро, когда мама и Михаил Семёнович ушли на работу, он набрал её номер телефона, решив сразу положить трубку, если ответит кто-нибудь другой.

– Слушаю, – ответила Катя.

– Привет, это Рома. Ты можешь говорить? – немного волнуясь, спросил он.

– Лучше подходи сегодня часа в три к месту, где мы всегда встречались.

– Ладно, пока.

В три он уже стоял возле газетного киоска. Катя пришла минут через десять, которые показались ему вечностью. Красота её приобрела какую-то завершённость, обычно появляющаяся у девушек в первое время после замужества, и он невольно залюбовался ею.

– Здравствуй, Роман. Извини за опоздание. Мама попросила меня кое-что купить.

– Муж живёт у тебя?

– Да, у нас квартира побольше. Правда, он хотел, чтобы я перебралась к нему, – ответила Катя.

– Зачем ты вышла за него? Мы же договорились, что закончим учиться и поженимся. Ты же говорила, что любишь меня? – задал Ромка вопрос, который мучил его с того момента, как узнал о её свадьбе.

– Прости меня, Ромочка, но ты был далеко и мы редко встречались. А женщина нуждается во внимании, ласке и заботе. Но я бы дождалась тебя, если бы не обстоятельства, которые открылись после знакомства с ним.

– Какие ещё обстоятельства? – удивился Рома.

– Его институт сотрудничает с университетом в США и их представитель передал нашей Академии наук, что они очень заинтересованы в нём для работы над проблемой, в которой мой муж уже получил весьма обнадёживающие результаты. Этот университет предоставляет ему рабочий гарант на пять лет. Муж сказал мне, что его отпустят в Америку, если он женится. Симкин сделал мне предложение, я мучилась, просила об отсрочке, но он торопил, и я дала согласие. Ты же знаешь, я давно хочу отсюда уехать.

– Я тебе тоже обещал, что мы поженимся и уедем, – не унимался Рома.

– Дорогой мой, как бы мы могли, когда никакой эмиграции нет?

– А ты хоть любишь его?

– Любила я тебя, а он мне просто нравится. Но теперь это не имеет никакого значения – я беременна. Он не хотел ждать с ребёнком.

– Когда вы уезжаете, Катя?

– Через три недели. Самолёт из Шереметьево.

– Не хочу и не могу тебя останавливать. Ты сделала свой выбор. Прощай, Катя. Будь счастлива.

Он повернулся, чтобы уйти, но она вдруг схватила его за руку, прижала к себе и поцеловала.

– Теперь прощай, Рома.

Юля вернулась в Киев через месяц, исчерпав свой годичный отпуск. Вера подружилась с ней и, прощаясь на Киевском вокзале, они тепло обнялись. Детей привезли на вокзал, чтобы проститься с матерью, и они печально стояли на перроне и махали руками, пока вагон, на котором она возвращалась домой, не исчез за поворотом. Дети Юли очень подружились с Андрюшей, сыном Веры, и Лев Самойлович не возражал, чтобы они остались у них в Москве до конца лета.

В Киеве её никто не встречал. Огромный полупустой город, в котором почти не осталось детей, цвёл неестественной буйной зеленью своих парков, аллей, бульваров, ботанических садов и набережных. Но жители понимали, что этот апофеоз природы вызван невидимым фантомом – радиацией, распылённой и растворённой в воздухе, земле и воде. Юля спустилась в метро и через полчаса вышла на станции Левобережная. Здесь пять лет назад они с Изей купили кооперативную квартиру и здесь родились их дети-погодки. Они представляли себя счастливыми людьми, и будущее казалась им безмятежным и прекрасным. Чернобыльская катастрофа ворвалась в их благополучную жизнь, как медведь в пчелиный улей, и разбросала по далёким пределам Советского Союза.

Она открыла квартиру и остановилась на пороге, привыкая к новому для неё чувству отчуждения. Всё дома было таким же, как и перед её отъездом в Москву, но что-то тревожное появилось в её душе. Дети, конечно, были в безопасном месте, но их отсутствие ощущалось в звенящей тишине квартиры. Изи тоже не было дома, и в ней подспудно росло неосознанное опасение за его жизнь. Юлия разложила свои вещи в шкафу и трюмо и включила телевизор. Шла передача о буднях Чернобыля, о самоотверженном труде ликвидаторов. В воздухе над разрушенным реактором зависали вертолёты, сбрасывая в его активную зону тонны порошка, призванного погасить таинственный атомный котёл. Дикторы говорили о том, что опасность ещё одного ядерного взрыва миновала, и ведутся интенсивные строительные работы вокруг и под четвёртым энергоблоком. Она облегчённо вздохнула и пошла на кухню, где в раковине лежала гора невымытой посуды. Изя, наверное, забегал во время коротких перерывов, но у него, уставшего, не было сил помыть за собой. Она одела фартук, открыла кран, налила на губку моющее средство и принялась за мытьё. Потом открыла холодильник и обомлела: он был абсолютно пуст, а картофель внизу обмяк и покрылся глубокими старческими морщинами.

Юля вышла из дома и побрела в ближнее кафе, находившееся в десяти минутах ходьбы. Голод в одиннадцать утра заявлял о себе всё сильней, и она заказала яичный омлет, сырники со сметаной и чай. Потом направилась в Гастроном, где купила сыр, докторскую колбасу, молоко, творог и хлеб. В находившемся рядом овощном магазине взяла помидоры, картофель, огурцы и редиску. Она очень удивилась, когда на выходе её остановил мужчина и предложил проверить овощи на наличие в них веществ, попадающих туда из химических удобрений. Он взял одну картофелину и проворно погрузил её в ящик прибора. На шкале высветилось какое-то число.

– Всё в порядке, гражданка, концентрация химических соединений значительно ниже верхней нормы, – деловито заявил он.

– А на радиацию Вы не проверяете? – спросила она.

– Зачем, все продукты, продаваемые в городе, завозятся из дальних областей, куда не добралось радиоактивное облако.

– Спасибо хоть на этом, – сказала она и двинулась домой.

Вечером позвонил Изя и сообщил, что его отпускают из зоны, и завтра он возвращается в Киев. Юля приготовила обед и убрала давно немытую квартиру. Во втором часу дня раздался звонок. Она открыла дверь и бросилась мужу на шею.

– Слава богу, Изя, ты вернулся. К началу учебного года приедут дети, и всё будет, как прежде.

– Я тоже, Юленька, надеюсь. Я голодный, как тамбовский волк. И очень устал, – сказал он, обнимая жену.

– Мой руки, я тебя покормлю. Как ты добирался?

– На автобусе, а потом метро.

– Ты оброс и осунулся, какой-то бледный.

– У меня завтра проверка в поликлинике, а потом месяц отдыха. Поедем в Одессу или Крым. Мне дадут путёвку.

– Не знаю, смогу ли я поехать с тобой. Я свой отпуск уже отгуляла в Москве.

– Может быть, возьмёшь пару недель за свой счёт?

– Завтра утром мне нужно появиться на работе. Наверняка там куча нетронутых проектов. Ещё с тех пор, как я с детьми уехала. Поговорю с начальством. Не уверена, что меня отпустят.

– Юленька, нам запретили это говорить, но я не могу не рассказать тебе. Вначале думали, что реактор заглох, но потом поняли, что он продолжает разогреваться и в конце концов прожжёт бетонную плиту под ним. А внизу огромный резервуар воды и, если это случится, произойдёт взрыв колоссальной силы. Заразится вся Европа, Украина и Россия до Уральских гор. Нужно было выпустить воду из-под реактора. Обратились к нам. Вызвались трое работников станции, которые хорошо знали оборудование. Одели скафандры и с лампой и инструментами погрузились во мрак. Когда уже аккумулятор выработал свой ресурс, они увидели, наконец, задвижки и им удалось их открыть. Вода стала вытекать из резервуара. Они вернулись героями без каких-либо шансов выжить. Получили смертельные дозы. Ты и наши дети живы благодаря им.

– Ты тоже герой, Изенька, – сказала она. – Поешь и пойди отдыхать.

Он ел, а она с нежностью и печалью смотрела на него. После обеда он лёг и проспал до ночи. Юля обняла его и, коснувшись члена, попробовала соблазнить. Он навалился на неё, но эрекции почему-то не наступило и она, поцеловав его, повернулась на другой бок и вскоре уснула.

Рано утром она собралась и ушла на работу, а он после завтрака отправился в районную поликлинику. Врач провёл осмотр и дал направление к гематологу и в лабораторию, где он сдал кровь на анализ. Вернувшись домой к обеду, он почувствовал упадок сил и прилёг в гостиной на диване. Вечером пришла с работы Юля. Увидев его лежащим опять, она забеспокоилась.

– Что сказали врачи? – спросила она.

– Сегодня я сдал кровь, а завтра с результатом анализа должен пойти к гематологу.

– Как ты себя чувствуешь?

– Неважно. Слегка кружится голова. Мы же работали по двенадцать часов в сутки. Там сейчас весь Советский Союз, вся Академия наук. Я такого патриотизма ещё никогда не видел.

– Меня не интересует общий патриотизм, меня волнует твоё здоровье.

– Думаю, это пройдёт. Я просто устал.

Они вместе поужинали, а потом Изя вышел на балкон и сел в старое скрипучее кресло. Солнце, сделав свой полный дневной круг, медленно заходило за высокий берег Днепра, осветив последними лучами золотые купола Киево-Печерской лавры. Он скрыл от неё, что во время последней вахты хватанул радиации в два раза больше нормы. Но он надеялся, что его молодой организм справится с облучением и всё образуется. Теперь он смотрел на роскошную, охватившую полнеба вечернюю зарю и впервые в жизни молился, чтобы высшие силы помогли ему выбраться из безжалостной западни, в какую он попал волей судьбы.

Гематолог, мужчина средних лет с выразительным еврейским носом и семитским взглядом сквозь стёкла очков, посмотрев на Изю, обречённо мотнул головой.

– Не хочу вводить Вас в заблуждение, любезный, у Вас серьёзное заболевание крови. Возможно, лейкемия. Но пусть Вас всё же обследуют в Институте онкологии.

Он взял бланки и начал в них что-то писать. Размашисто подписавшись, он протянул их Изе.

– Скажите, доктор, у меня есть шансы?

– Шансы всегда есть. Человеческий организм – это вселенная, которую только начали изучать и осваивать. У Джека Лондона есть рассказ «Любовь к жизни». Если Вы такой любовью обладаете, то шансы у Вас есть. Вы ещё молоды и полны сил. У Вас есть дети?

– Да, мальчик и девочка.

– Вот ради них и живите. А с женой помягче. Не лишайте её надежды.

– Спасибо, доктор.

Он решил пока ничего не говорить Юле, и когда она вернулась вечером домой, сказал, что врач не видит пока никакой проблемы, но рекомендует всё-таки хорошенько отдохнуть и усиленно питаться.

– Начальник отдела пошёл мне навстречу. Похоже, пару недель за свой счёт я получу, – произнесла она, не слишком поверив ему. – Когда тебе предоставят путёвку?

– Завтра я загляну в профком, – стараясь быть убедительным, сказал он. – Знаешь, давно мы не были с тобой в ресторане. Поехали в «Динамо». В Чернобыле я неплохо заработал.

Она поцеловала его и ушла в спальню переодеться. Он тоже надел свой лучший синий костюм с рубашкой серого цвета и белым шёлковым галстуком.

На станции «Левобережная» они сели в метро и вышли на «Арсенальной», откуда пешком добрались до ресторана. Его пятиэтажное, по-европейски экстравагантное, здание было построено архитектором Иосифом Каракисом в тридцатых годах здесь на высоких склонах Днепра в стиле конструктивизма под очевидным влиянием Ле Корбюзье. Сам ресторан занимал четыре этажа, и они поднялись на третий и заняли свободный стол на двоих у парапета, откуда было удобно наблюдать за всем происходящим.

– Ты знаешь, когда здание строили, конструкцию перекрытий изменили, – сказал Изя. – Архитектор выступил против, но его не послушали. И тогда он, умный еврей, составил докладную записку. Через два месяца обвалился потолок и за ним пришли люди из органов. Ресторан-то стал очень престижным местом встреч украинской знати, и это событие посчитали диверсией. Но Каракис вынул из кармана свою докладную записку, и она спасла ему жизнь. Его освободили.

– Забавная история, – улыбнулась Юля и открыла роскошный фолиант меню – Ну, давай заказывать. Что ты будешь есть? Тебе рекомендовали хорошо питаться.

– А почему бы не спросить метрдотеля? Что он посоветует, то и закажем, – предложил Изя.

Тот профессионально рассказал о шедеврах ресторанной кухни и тут же записал в блокнот выбранные ими закуски и главное блюдо.

– И горилки, пожалуйста, граммов триста, – сказал ему вдогонку Изя.

Метрдотель кивнул и вскоре вышколенный официант стал подносить и расставлять на столе разнообразную изысканную еду. Внизу заиграл оркестр, и огромное пространство заполнилось популярной музыкой.

– Правда, вкусно? – произнесла Юля, кусая бутерброд со сливочным маслом и чёрной икрой. – Работаешь всю жизнь и не замечаешь, как пролетают молодые годы «без божества, без вдохновенья». Лучше Пушкина и не скажешь.

Они ели и пили, ещё не зная, что делают это вместе в последний раз. У него кружилась голова, тошнота порой подступала к горлу, но ему удавалось

справиться с собой. Он старался не показывать сидящей напротив любимой женщине, как ему плохо, и когда она его спросила, отшутился, сказав, что с непривычки опьянел от горилки.

Когда они вышли из ресторана и спустились по лестнице к дороге, безлунная ночь уже воцарилась над городом, и только огни Печерска выхватывали из тьмы фасады зданий, кроны столетних деревьев и идущих по

улице Грушевского людей. Изя не без труда добрёл до станции метро и в электричке сразу опустился на спасительное сиденье. Дома он разделся, не приняв душ, устало растянулся на постели и мгновенно провалился в сон, оставив удручённую жену наедине с тревожными мыслями.

Когда Изя проснулся, над Русановкой сияло позднее солнечное утро. Юля ушла на работу, и не было свидетелей его борьбы со всё больше и больше захватывавшей его немощью. Он с трудом оделся, пожарил яичницу с колбасой, выпил чай с печеньем и, вызвав такси, вышел во двор. Через несколько минут появилась машина с шашечками. Он сел возле водителя и назвал адрес института онкологии. Волга мчалась по прекрасным зелёным улицам Киева, и он упивался пьянящей атмосферой любимого города, понимая, что, может быть, никогда больше его не увидит.

Вернулась с прогулки по Измайловскому парку Вера с детьми, и пришёл с работы уставший Лев Самойлович, когда в гостиной раздался телефонный звонок. Вера взяла трубку и привычно произнесла «алло».

– Это Юля говорит, – услышала она взволнованный голос.

– Да, здравствуй, Юлечка. Что случилось?

– Изя в больнице. Подразумевают рак крови.

– Боже мой. Как он себя чувствует? Его ведь лечат, – сочувственно произнесла Вера.

– Неважно, дорогая. Он мне ничего не сказал, но я чувствовала – что-то

происходит, – дрожащим голосом рассказывала Юля. – Утром, когда я ушла на работу, Изя оделся и уехал в институт онкологии. Там он сидел, ждал очереди и у него случился обморок. Его привели в сознание и положили в коридоре. Я вернулась домой, а его нет. Позвонила к семейному врачу, та ещё куда-то и выяснилось, что гематолог дал ему направление в онкологическую клинику. Ну, я с трудом дозвонилась туда, и мне подтвердили, что его госпитализировали. Я рванула туда, нашла его. Он, бедняга, бледный и осунувшийся, лежит под капельницей. Я к врачу, спрашиваю, почему он не в палате. А он объясняет, что больница переполнена чернобыльцами, и он ничего пока предложить не может. Просидела с ним до утра. Ночью скончался оператор, который был на смене, когда взорвался реактор, и его перевели в палату.

– Что говорят специалисты?

– Днём сделали переливание крови и готовят его к пересадке костного мозга. У него в Житомире есть родная сестра Ида. По их просьбе я позвонила ей. Она очень славная женщина и согласилась быть донором. Завтра я встречу её на вокзале и сразу отвезу в клинику.

Лев Самойлович всё это время стоял возле Веры, и слушал рассказ Юли. От своих коллег он уже знал, что многие ликвидаторы больны и уже сотни умерли от лучевой болезни. Но сейчас беда коснулась его брата, и это стало неожиданностью для него. Он любил Изю за острый ум и весёлый нрав и, приезжая в Киев, всегда останавливался у него. Они вместе гуляли по Крещатику и бульвару Шевченко, ездили в Гидропарк поплавать и позагорать на Днепре и посидеть там за дубовыми столами ресторана «Млын», что в переводе означало «Мельница» и ему думалось, что этот праздник жизни не закончится никогда. Он взял у Веры трубку и спросил:

– Юля, дорогая, как такое могло случиться? Ведь у него был счётчик.

– Это статистика, ему не повезло. Он, наверное, оказался в месте, где была высокая радиация. У неё же нет ни запаха, ни вкуса. Она – невидимый убийца.

– Дай бог, пронесёт. Я слышал, у вас там работает бригада профессоров из-за рубежа. Чем мы можем вам помочь?

– Лёва, наши дети у вас и пусть они побудут до конца лета.

– Это не вопрос. А деньги вам нужны?

– Спасибо, Изе там очень хорошо платили, – ответила Юля. – Я просила его отказаться, но он сказал, что его выгонят из партии и уволят с волчьим билетом, а у него жена и двое детей. Вот такая история. Позови детей, я хочу услышать их голоса. Только ничего им не говорите.

– Хорошо, Юля. Ты держись.

Он позвал Нелю и Даниила, возившихся с Андрюшей в детской комнате.

Старший сын Дани взял телефонную трубку.

– Как тебе у тёти Веры в Москве живётся, мой дорогой?

– Хорошо, мамочка. Правда, мы скучаем по тебе и папе.

– У меня сейчас много работы. Но если смогу, обязательно приеду. А как там Нелля?

– Мамочка, нам тут очень нравится, – ответила она сама, перехватив у брата трубку. – Сегодня гуляли в парке, а недавно были в кукольном театре.

– Я и папа, мы любим вас, – произнесла она, едва сдерживая слёзы.

Концертный зал и все здания института имени Гнесиных вокруг были построены в стиле русского классицизма в сороковых-пятидесятых годах. Из больших окон обрамлённой белыми колоннами анфилады, охватывающей зал широким полукругом, лился свет летнего дня. Огромный овальный потолок с люстрой посредине как бы поглощал его лучи и возвращал их в пространство под ним. Зал был полон – экзамены выпускников фортепианного факультета всегда привлекали внимание студентов и преподавателей. Фортепиано, обладающее богатейшей звуковой палитрой, пожалуй, самый любимый инструмент в мире, и сегодня для них должен состояться настоящий музыкальный пир. Особенно ждали выступления Ильи Вайсмана, который за четыре года стал знаменитым среди студентов, и его победа весной на городском конкурсе в Москве лишь подтвердила мнение педагогов – на музыкальном небосклоне столицы появилась новая яркая звезда. Его известность в кругах профессионалов и любителей музыки уступала только растущей славе Евгения Кисина, который был на шесть лет младше Ильи. В музыкальной школе имени Гнесиных Женя учился у знаменитой Анны Павловны Кантор. Уже в десять лет выступил с оркестром, исполнив 20-й концерт Моцарта, год спустя дал свой первый сольный, а в двенадцать исполнил первый и второй концерты Шопена для фортепиано с оркестром в Большом зале Московской консерватории. В четырнадцать лет он впервые выехал с концертами за рубеж и его, молодого гения, несомненно, ждала мировая слава. На его выступления Илья всегда ходил с мамой, Елизаветой Осиповной. Она была опытным педагогом и к её мнению он прислушивался. Среди живущих ныне исполнителей по глубине интерпретации, говорила она, его можно сравнить, пожалуй, только со Святославом Рихтером. Да и сам Илья понимал, что до уровня Кисина ему, возможно, никогда не подняться.

Член экзаменационной комиссии, располагавшейся за столом перед сценой, назвал его имя, и он вслед за его педагогом Светланой Моисеевной Рувинской вышел из боковой комнаты, сопровождаемый аплодисментами. На сцене стояли два рояля Steinway & son’s и Илья, немного волнуясь, подошёл к одному из них, сел на стул и поднял крышку, обнажив ряд черно-белых клавиш. Для полифонии они со Светланой Моисеевной выбрали из «Хорошо темперированного клавира» Баха «Прелюдию и фугу до мажор», которая очень нравилась ему своей совершенной гармонией и выразительностью. Она рождала у него чувство бесконечности, необъятного пространства, и этому способствовала «чистая» мажорная тональность. Появлялось ощущение света и простора. Он объявил и начал играть. Когда через пять минут закончил, в зале зааплодировали, мама, сидящая во втором ряду, улыбалась и делала ему ободряющие знаки. Илюша взглянул на профессора, председателя комиссии – он одобрительно кивал, обмениваясь впечатлениями с коллегами.

Из произведений крупной формы он подготовил «Патетическую» сонату Бетховена. Когда Илюша закончил зал взорвался аплодисментами. Он поклонился и спустился со сцены.

– Поздравляю, ты очень хорошо сыграл, Илья, – сказала ожидавшая его педагог. – Комиссия к тебе явно доброжелательна, несмотря на твою национальную принадлежность. Она ведёт себя крайне осмотрительно и не пойдёт против очевидного всем таланта.

– Спасибо, Светлана Моисеевна, – поблагодарил он. – Моя мама хотела с Вами поговорить.

Они двинулись вдоль первого ряда к проходу возле стены, где уже находилась Елизавета Осиповна.

– Здравствуйте, милая, – сказала она, пожимая ей руку. – Я очень благодарна Вам за сына. В Гнесинке много способных ребят и девушек. Но Илюша всё же на их фоне выделяется.

– Это Ваша заслуга, Светлана Моисеевна.

– Оставьте, у него талант. А его не может испортить даже самый невежественный педагог. Кроме того, у него невероятная работоспособность и упорство, свойственные многим в нашем племени. Они инстинктом своим сознают необходимость борьбы за место под солнцем, – ответила она. – Я недавно говорила с Ильёй о его будущем. Как Вы знаете, в дипломе у него будет записано «педагог, концертмейстер, пианист». Таким образом, возможны три направления. Если бы он выбрал специализацию педагога или концертмейстера, ему было бы легче жить и это обеспечило бы ему скромное и стабильное материальное положение. Но Илья – Икар, он желает взлететь к солнцу и выбрал третье.

– Пока я молод и не обременён семьёй, хочу себя попробовать как пианист. Вернуться к другим опциям я всегда смогу.

– Это очень тяжёлый путь, дорогой, – заявила Светлана Моисеевна, дружески улыбаясь ему. – Многочасовые репетиции, самолёты и поезда и гастроли по стране, где в первое время тебя ждут полупустые залы, завшивленные гостиницы и вонючие столовки.

– Но это его выбор, пусть попробует. Обожжёт крылья, всегда есть куда спуститься, – ободрила сына Елизавета Осиповна. – У Вас есть знакомые в филармонии или Москонцерте? Прежде всего нужно попытаться зацепиться в Москве.

– Я ничего не могу обещать, – задумалась Рувинская, – но первое место на городском конкурсе кое-что значит. Я Вам позвоню, когда что-нибудь прояснится. Очень хочу помочь Илье, он симпатичный и талантливый мальчик.

– Большое спасибо, Светлана Моисеевна.

– Извините, мне нужно представить ещё одного моего ученика.