Эвтаназия советского строя

Перестройка на работе

Новое большое объединение возглавил Радченко – директор объединения «Электрон». Говорили, что Кезлинг и Евдокимов участвовали в создании нового объединения «Электронмаш» и рассчитывали стать во главе его. Не назначили, почему? То ли из-за недавних проверок? Или потому, что первый секретарь Романов, покровительствовавший Кезлингу, теперь в Москве?

Евдокимов сразу же уволился, доктор наук стал зав кафедрой в финансово-экономическом институте. С ним ушел Юкелис.

Радченко – передовой директор Ленинграда. На его предприятии «Электрон» действует изобретенная им система управления. Построен рыбный модуль – в ответ на призыв партии участвовать в продовольственной программе. Вход-выход сотрудников – через турникеты по электронным картам. Подписание документов – на «муравейнике»: директор и все начальники садятся в большом зале, у каждого на столе телефон, люди ходят между ними и собирают подписи на документах.

«Муравейник» – удобная вещь, прижился на многих предприятиях Ленинграда.

У Радченко два лица. Одно – человека одержимого, упрямого до жестокости. Его навязчивая идея – система управления предприятием (по этой теме он защитил диссертацию). Второе лицо – обычного и даже хорошего директора предприятия. Второго лица лэмовцы не видели, он употреблял его только на ЛЭМЗе, головном заводе, но это выяснилось лишь в финале драматических событий.

Радченко прочитал курс лекций. Колесов внимал с восхищением. Старое начиналось сызнова – возвращение к научной организации труда и управления. А вдруг получится? С новым руководством страны. После лекций – деловые игры. Серьезные люди – по десятку руководителей от каждого предприятия – сели вкруговую, получали задания, принимали решения. Получился балаган, хотя все старались – кто искренне, кто по привычке к послушанию, все люди с богатым жизненным опытом («быть мне помощником письмоводителя»).

Система управления быстро усовершенствовалась. ЛЭМ лишился расчетного счета, плановые, кадровые и другие отделы подчинили центру, расположившемуся на ЛЭМЗе, на крайнем юге города, в десятке км от метро. ЛЭМ – на крайнем севере. Теперь все документы возили на подпись за полсотни км. Совсем плохо стало с планом: Радченко многое отвергал сходу, часто казалось, из каприза, грубо напоминал о плохой работе ЛЭМа, выявленной контрольными органами.

Буря и натиск – с таким размахом он требовал внедрять свою систему. Начальники всех уровней должны были составить перечни своих обязанностей, оценку качества работы в баллах и еще много другого. Радченко вернул составленные перечни – нет, он не вникал в их содержание, а сказал «мало», в каждом перечне должно быть не меньше 30 строчек, а лучше 100. Возникло подозрение: вменяем ли он? А тут еще в системе обнаружились всякие штучки, например, возможность сюрпризов: любой смежник имеет право вставить в план другого любую работу. Все с интересом смотрят полученные планы – а нет ли там чего новенького. И никакой бюрократии, согласований, разговоров… Четко продумано подведение итогов работы. Каждый ставит оценку работы соседу, то есть все друг другу. А подчиненные – своему начальнику. А начальник – самооценку на себя. Дальше понятно: премии, депремирования, понижения, увольнения.

«Великие мыслители вспоминаются: Томас Мор, Фурье и, извиняюсь, Оруэл».

Основная продукция завода ЛЭМЗ – устройства ЧПУ (числового программного управления) станками. Их разрабатывает заводской институт. Руководство завода и института просило всесторонней помощи. У Колесова сложились тесные связи с заводом и институтом еще по старым работам.

Переговорил с начальником отдела программирования Васильевым, тот обещал:

— Работа большая, полезная, интересная, обеспечена твердым финансированием. Так что давай, переходи к нам.

С директором института Бутриным Колесов имел дела по персональным компьютерам, тот ласково подталкивал:

— Приятно иметь дело с хорошим человеком.

И Колесов согласился.

Кезлинг не стал возражать:

— Ну что, будем переводить?

Для ускорения (ходовое слово Перестройки) не стали возиться с корректировкой штатов, а просто переподчинили все отделение Бутрину. Отделение работало по старым планам, а с Васильевым продолжились переговоры…

По заданию Бутрина Колесов съездил в Москву, в институт управляющих систем, к зам директора Хрущеву Сергею Никитовичу. Игра судьбы – в первый раз он увидел сына вождя четверть века тому назад, когда тот зашел в стендовый зал, где Колесов занимался отладкой системы для крылатой ракеты. Молодой, улыбчивый, уже кандидат наук С.Н.Хрущев работал у Челомея. После отставки его отца он оказался в сфере компьютерных систем, т. е. там же, где и Колесов. С.Н.Хрущев бывал в ЛЭМе на заседаниях научно-технического совета, подавленный, какой-то замшелый, безмолвно дремал.

Теперь Колесов впервые близко соприкоснулся с ним – по поводу имевшейся у них зарубежной операционной системы. Хрущев очаровал его – мягкий, доброжелательный, предупредительный. Доктор наук. Интеллигент в первом поколении. Впоследствии, долго прожив в США, Хрущев-сын перешел в американское гражданство. Непонятно и неприятно.

Постепенно прояснялась картина у Васильева. Сам он, не разбираясь в программировании и не пытаясь вникать в него, играл на противоборстве двух групп в своем отделе – западников и славянофилов. Западник Петров был за западные программные средства – с подстройкой при необходимости. Славянофил Рабинович разработал собственную систему, уже почти готовую (это уж как водится), на порядок лучше, чем западная (по мнению автора).

За разговорами Колесов не мог добраться до главного – до денег на финансирование своего отделения. Картина прояснилась после того, как Васильев, вероятно, устав уходить от прямых вопросов, вдруг предложил: давай раздадим твоих людей по моим группам во главе с нашими специалистами.

«Ничего я им не сказал, а только говорю…» В отличие от персонажа Зощенко, Колесов и говорить не стал – развернулся на 180 градусов.

Момент истины. Этот последний штрих завершил картину. Крики о помощи – обычная дымовая завеса от начальства. Технических замыслов – нет. В работе – суета и бестолковщина.

Всю эту пирамиду шабаша на Лысой горе венчал Бутрин – сгусток энергии – суматошный, взбалмошный и вздорный. В сфере устройств для станков он был новичком. В конце концов его безалаберность и вредность начали сплачивать старых товарищей по институту. Под их напором Радченко снял Бутрина и отправил его в ЛЭМ ведущим инженером.

У победителей мелькнули даже фантастические идеи: один из них предложил Колесову возглавить их институт. Отклонил сходу – живу слишком далеко, не осилить поездки. Звучал внутренний голос – не лезь в клоаку. И так уже сильно прокололся, по своей вине.

Выручили его, во-первых, ускорение – его отделение оставалось в штатах ЛЭМа, во-вторых, перестройка – благодаря неизбежной при ней кутерьме он провел приказ о переводе в отделение Пальмского двух отделов, объединенных по дороге в один отдел под руководством Колесова. Приказ подписал Кезлинг, не согласовывая с пребывавшим в неразберихе руководством ЛЭМЗа.

Под ложечкой сосало: он оставил на ЛЭМЗе отдел Отцовского: «не предал ли?» Впрочем, Отцовский там вписался в тематику.

Прошел год. Радченко собрал руководителей ЛЭМа, Кезлинга не было:

— Георгий Борисович подал заявление об уходе на пенсию, я подписал. Принимаю на себя руководство институтом… У Георгия Борисовича, как я понимаю, был такой стиль руководства: он занимает нейтральную позицию, а с министерством и заказчиками работали руководители подразделений. К чему это приводит, мне хорошо известно. Так вот, такого больше не будет. Всё только через меня… Этот кабинет – теперь мой кабинет… Вы не думали о фактическом эффекте, работали с кем придется, с теми, кто совершенно не был готов к внедрению системы. На Западе уважающая себя фирма никогда не будет работать со слабым заказчиком, наоборот, она стремится работать с процветающей фирмой, чтобы еще более повысить ее прибыли… Я ухожу в отпуск? Кто вам сказал? Слухи? Вот у вас очень много слухов ходит. Я не уйду в отпуск, пока не наведу у вас порядок. Вы сейчас находитесь в том положении, в котором находился завод ЛЭМЗ в октябре прошлого года. Планы не выполнены, исходная база планирования определена неправильно. Пора прекратить писать объяснения контрольным органам, надо браться за исправление недостатков… О попытках отделиться: письмо в обком – просто глупость, никакого пересмотра не будет.

После совещания зав отделениями, мрачные, подавленные, поговорили между собой:

— Он же нам войну объявил. Издевка насчет планов, с министерством работал Евдокимов.

— Фактический эффект – не разобрался, ахинею понес. Иезуитство. А что за письмо?

— Кезлинг подготовил письмо о переводе ЛЭМа в другое ведомство и даже завизировал его в некоторых отделах обкома.

Перестройка продолжалась.

К тому времени произошло новое колебание в генеральной линии партии. Прошлое колебание – научно-технический прогресс уже стал забываться. Программу тотальной автоматизации Ленинграда с выходом на мировой уровень не профинансировали. Теперь Горбачев объявил, что страну спасет демократия.

На этот раз Колесов воодушевился еще сильнее. И весь народ, а особенно интеллигенция. Начались кампании по выборам советов трудовых коллективов и директоров предприятий.

В ЛЭМе выбрали совет трудового коллектива института. На совете предложили две кандидатуры на председателя совета: Колесова и Германова. При обсуждении выявился перевес в пользу Германова. Встал Бунаков:

— Прошу сделать небольшой перерыв, надо обсудить.

После перерыва проголосовали: 12 на 12.

— Ладно, выбираю сам себя, — сказал Колесов и поднял руку тринадцатым. По его предложению заместителем председателя избрали Германова.

Прошел слух – на таком-то предприятии коллектив выразил недоверие директору и того сняли. Воодушевление перешло в сильное возбуждение. Поговорили на партбюро. Предлагалось мелкое – обратиться в верха с претензиями к руководству, требовать самостоятельности и т. п. Колесов высказался нарочито буднично, как будто речь шла о рядовом предложении:

— Провести собрание трудового коллектива и выразить недоверие генеральному директору Радченко.

Никто не подхватил, но и не возразил. Страшно.

Идея овладела массами, подготовили и провели собрание. До собрания Колесов написал речь, на одну страницу – чтобы было кратко и резко. Показал Пальмскому. Он: «Это лучшее из того, что у тебя было».

Собрание вел Залыгин, секретарь партбюро ЛЭМа. Первым он выпустил представителя рабочего класса, который долго и жалобно критиковал, но ключевых слов так и не сказал.

С начала собрания и особенно во время первого выступления Колесов почувствовал себя плохо, близко к полуобморочному состоянию: сердцебиение, затрудненное дыхание. («Отречемся от старого мира» – легко петь, да трудно делать). Залыгин объявил его вторым. Заготовленный текст выручил – зачитал его четко и уверенно:

— Товарищи! Свежий ветер перемен, наступивших после многих лет затхлого, застойного времени, вселил в нас надежду на построение гармоничного, развитого общества, в котором каждый сможет полностью реализовать свои творческие возможности. Надежду на избавление от бюрократического гнета, от произвола и некомпетентности. Мы видим, что партийное руководство инициировало широкое развитие демократических начал в обществе и государстве. Но что мы видим конкретно в нашем объединении, в положении нашего коллектива? Усиливается административное давление, урезаются права нашего института, генеральный директор Радченко постоянно подчеркивает свое негативное отношение к творческому потенциалу коллектива. Уже более двух лет прошло после проверок народного контроля, уже мы сделали выводы и приняли меры, а генеральный по-прежнему громит нас за прошлое, грозит навести порядок и разобраться с мошенниками. Что ж, так мы и останемся вечными мошенниками?…

Не вникая в наши профессиональные проблемы, генеральный директор безапелляционно отвергает наши предложения по плану, тем самым подводит наш коллектив к той черте, за которой начинается его распад и ликвидация. Уже начался отток людей, причем уходят самые лучшие. Где же тут провозглашенные партией перестройка и ускорение, демократия и творчество масс? Под маркой этих лозунгов генеральный директор Радченко воспроизводит худшие черты административно-командной системы.

Товарищи, с учетом всего вышесказанного я вношу предложение выразить недоверие генеральному директору Радченко и просить министерство освободить его от занимаемой должности.

Главные слова были сказаны: о недоверии и освобождении. Плотина была прорвана, дальше все выступали в поддержку этого предложения. Приняли решение, разослали его по всем предприятиям объединения.

Процесс пошел. Состоялось собрание представителей трудового коллектива всего объединения. Более тысячи человек собрались в кинотеатре «Рубеж». В защиту Радченко дружно выступили работники завода ЛЭМЗ, но их было меньшинство. Представитель обкома партии подвел итог: «Здесь всё ясно». По партийной этике директор был виноват хотя бы даже в том, что довел дело до этого собрания. Радченко был снят с должности.

— Идет перестройка, не все ее выдерживают, — мужественно признал он. 8

Руководителем объединения был назначен Тихонов, директор объединения «Буревестник». Высокий рост, роскошная копна седых волос, красавец-мужчина пятидесяти лет. На первой встрече с руководителями ЛЭМа он говорил полтора часа подряд: образно, вдохновенно, иронично. Обо всем – об управлении, организации, текущих задачах и развитии – содержание не запоминалось. На вопросы не отвечал – просто не предоставил на них времени. В его упоении можно было предположить некоторое самодовольство и легкое высокомерие…

После совещания Колесов и Пальмский посмотрели друг на друга и горько улыбнулись – везет же нам на таланты.

С ЛЭМЗа позвонил приятель:

— Вы знаете, кого ставят на место вашего директора? Нет? Если вы сейчас стоите, то лучше присядьте… (пауза) Бутрина!

Бутрин остался самим собой. В делах ЛЭМа у него не было опыта, как и на предыдущем посту. Так что он не смущался и с большим рвением взялся за наведение порядка. Верхушка ЛЭМа после года работы со своим парнем Бутриным убедилась – катимся в пропасть.

Лэмовцы начали борьбу за самостоятельность своего института, хотя бы в рамках объединения. Подготовили обращение к министру и в партийные органы, утвердили его на общем собрании и решили направить в Москву ходоков.

Перед поездкой директор Тихонов долго говорил с Колесовым:

— Убедительно прошу вас: не надо ехать в министерство, все вопросы решим на месте.

— Владимир Семенович, коллектив принял решение, я не могу его отменить.

Тихонов продолжал убеждать, потом предложил:

— Ну хорошо, давайте отложим поездку на пару дней.

Логичных возражений против пары дней не было, Колесов согласился.

Доложился в ЛЭМе, радикалы возмутились его уступкой…

В январе в Москву поехали четыре представителя коллектива: парторг Залыгин, профорг Гиманова, председатель совета трудового коллектива Колесов и завлаб Шит, спец по законам о предприятиях. Сначала их пропустили через трех заместителей министра, в конце дня их принял министр Шкабардня. Ходоки рассказывали о своих бедах, они – о своих, о положении в экономике, промышленности. Министр обещал положительно решить вопрос.

Выйдя из министерства в соседний сквер, ходоки распили бутылку водки. Залыгин радостно заявил:

— Ребята, мне все ясно! Бесполезный номер. Ничего не пройдет! Я в эти игры больше не играю.

Залыгин долго работал в райкомах комсомола и партии, контактировал с обкомом партии.

Тихонов, опытный работник системы, в отличие от решительного революционера Радченко действовали по известным правилам кнута и пряника. В мае он предложил ходокам выехать вместе с ним к министру Шкабардне. На совместной встрече министр поручил Тихонову восстановить ЛЭМ в качестве структурной единицы объединения.

Тихонов издал такой приказ: о создании научно-технического комплекса ЛЭМ.

Лэмовцы требовали восстановить банковский счет – Тихонов открыл для них текущий счет.

Они требовали хозяйственной самостоятельности – Тихонов издал приказ по этому вопросу: что-то предоставить, подготовить предложения и положения и т. п.

Бутрин по инерции мешал формировать план на очередной год, они направили коллективную жалобу Тихонову. Он в тот же день (!) снял Бутрина, назначив его старшим научным сотрудником, а директором назначил Смирнова, главного конструктора систем управления станками с ЛЭМЗа.

Смирнов – душа-человек, бунтовать против него невозможно и не нужно – с ним приятно работать.

Они требуют провести выборы директора – в соответствии с решениями партии. Тихонов назначает комиссию по подготовке выборов, по разработке положения о выборах. Германов, зам председателя СТК, делает это положение. Тихонов согласовывает его несколько месяцев, назначает отдаленную дату выборов, потом переносит ее.

Колесов на своем более низком уровне пользовался подобными же «системными» правилами и знал их убойную силу. Призывал остановиться и подумать, поработать с тем, чего уже добились. Но напор народной стихии не ослабевал. Каждый в отдельности требовал максимума, не задумываясь о последствиях для целого. Почему-то особенно непримиримы были женщины – Атовмян, Захаревич и др.

Волна народной стихии катилась всё дальше и дальше. От радости своей победы, а более от слов и призывов к демократии лэмовцы потеряли чувство реальности. От них откупились одним человеком, бунтовщиков умиротворили, заодно отчитались о проведении в жизнь генеральной линии на демократию. А они теперь вцепились в название комплекса, данное в приказе: кто мы – структурная единица или подразделение. Собрали в июне общее собрание, решили: нам нужна «единица», а не «подразделение», требуем полной хозяйственной самостоятельности, вплоть до выхода из объединения.

В октябре пришло известие о том, что заместителем министра стал директор Волгоградского института компьютерных систем: «наш человек, он нас поймет и поможет». На общем, а затем на партийном собраниях решили послать к нему ходоков. Прямо на партсобрание секретарша передала телефонное распоряжение Тихонова: «Запрещаю Колесову ехать в Москву». Но Колесов поехал вместе с ходоками. Разумеется, поездка оказалась бесполезной – новый начальник говорил сухо и кратко, ничего не обещал.

На следующий день после возвращения вышел приказ Тихонова: зав отделом Колесова уволить за прогул.

Сокрушительный удар. На улицу с волчьим билетом. По советским понятиям в трудовой книжке появлялось несмываемое пятно, с которым трудно было бы устраиваться на работу. Тихонов сделал умный и смелый ход. Умный – потому что не нарушил закон. Трудовой кодекс защищает только рядовых тружеников, но не административных руководителей, к каковым относятся зав отделами, и которых можно увольнять без согласия профсоюза. Второе: смелый ход – уволил председателя СТК на фоне демократии и перестройки. Впрочем, смелость небольшая – в партийных органах уже сложилось отрицательное мнение о «нездоровом» коллективе ЛЭМа.

«Вот такая мера устрашения, — размышлял Колесов, — немного садистская и явно излишняя. Ну да мне трудно судить, лицо заинтересованное».

На собрании коллектива радикалы предложили объявить забастовку. Колесов решительно возражал. Во-первых, забастовка в научном институте выглядит комично, во-вторых, лучше не обострять, подождать дальнейших шагов. Решили: он продолжает работать, СТК ведет переговоры с Тихоновым.

С ЛЭМЗа приехали кадровики, потребовали трудовую книжку Колесова – внести запись об увольнении. Германов и директор ЛЭМа Смирнов уговорили пока этого не делать.

Зам директора Лозинский оформил задним числом поездку в Москву как использование отгула за дежурство в праздничный день. Через неделю прибыл юрист от Тихонова для проведения служебного расследования: проверил запись в журнале о дежурстве, разрешение на отгул. Все на полном серьезе, по правилам следствия. Еще через неделю вышел приказ Тихонова: «Считать т. Колесова не уволенным, а заключенный с ним трудовой договор действующим».

Итого две недели он провел в воспитательной колонии. Его поздравляли (?!), а Пальмский наставительно сказал:

— Ну теперь тебе нужно быть крайне осторожным, отслеживать каждый шаг.

Ему такие слова не понравились.

Наоборот, теперь он стал бомбардировать инстанции требованиями наказать Тихонова. Прокуратура отказала, а министерство и областной профсоюз признали незаконность увольнения. Профсоюз обнаружил крупный ляп директора: должность Колесова не входила в утвержденный им же список № 1 тех должностей, увольнять с которых можно без согласия профсоюза. «Эхма, знал бы прикуп!.. Сразу бы начал с кляуз!»

А Тихонову пришлось отписываться, не более того.

«Подергал за титьки, и то хорошо».

На помощь Тихонову бросились подчиненные. Начальница планового отдела потребовала от Пальмского дать сведения, обеспечен ли финансированием отдел Колесова. Требование незаконное, хозрасчет проводился только по отделению в целом, а не по отделам. Пальмский был в командировке, замещающий его Аминов помялся, приказал экономисту посчитать и дал сведения. Директор ЛЭМа сразу же прислал указание Пальмскому: «Довожу до Вашего сведения, что отдел 242 (зав отделом Колесов) не обеспечен объемом собственных работ. В связи с этим допущен значительный перерасход по фонду заработной платы. Вам необходимо срочно принять меры или же предусмотреть по данному отделу сокращение численности».

Состоялась встреча в обкоме партии по заявлению о судьбе ЛЭМа. В коридоре Смольного парторг Рогов и Гиманова поздоровались с Тихоновым. Колесов стоял в стороне.

— А вы, что же, со мной не будете здороваться? — Тихонов обратился к нему жизнерадостно как к старому приятелю.

— Да у меня просто руки грязные.

Работник обкома подтвердил то мнение, о котором Колесов раньше говорил своим:

— Для вас все делается, а вы только кляузами занимаетесь.

Через несколько месяцев состоялись перевыборы совета трудового коллектива, истек годичный срок его работы. На этот раз решили выбирать председателя совета непосредственно на собрании. Старый совет предложил переизбрать Колесова. Подготовка к собранию шла с какими-то закулисными разговорами. На собрании была предложена еще одна кандидатура – Петелин, зав отделением, уважаемый человек. Развернулась бурная дискуссия. Стало понятно, что проводилась интенсивная обработка по отделам, по известным правилам, сверху, от руководства. Среди противников Колесова оказались многие как бы приятели. Более всего огорчил Отцовский, его «воспитанник» («вот где старца проклятье»). Если он бы знал заранее, отказался бы избираться. Однако сторонники, наверняка знавшие ситуацию, ничего ему не говорили, а сам он не вникал в интриги.

За Колесова проголосовало 60 %, против 40 %. Он заявил приятелям:

— Это мне очень не нравится, возмущен до глубины души. Взбешен. Сначала удар сверху, теперь – снизу, от народа.

Оставаясь председателем совета, он постепенно отходил от дел, переключал их на заместителя – Петелина. Затем написал заявление о невозможности выполнять обязанности председателя, придумал причины. Совет возглавил Петелин.

Вообще-то у него и раньше возникали сомнения в полезности совета трудового коллектива. Члены совета полностью зависимы от своих начальников, действуют по их указаниям. Это четко выявилось при обсуждении хозрасчета: каждый член совета голосовал за выгоду своего отделения. Общую выгоду искать было некому. Для обсуждения хватило бы известных структур: научно-технического совета и профкома, а окончательное решение должно оставаться за руководителем – к общей выгоде. Иного не дано.

Перестройка подкосила их – разработчиков компьютерных проектов. Система планового внедрения новой техники была разрушена. Сверху перестали давать деньги на эти цели. Заводы стали отказываться от прогресса в пользу прогрессивки. Институты типа ЛЭМ оставались без заказов, без работы.

В ЛЭМе наиболее решительные и предприимчивые потянулись на сторону. Вслед за ними и Колесов в октябре 1990 года уволился, создал малое предприятие с десятком своих сотрудников. Работали по той же тематике, но за гораздо меньшие стоимости проектов и за гораздо большие зарплаты.

Подвел итог: проработал в ЛЭМе двадцать три с половиной года. Расстался с государством, ушел в свободное плавание. Еще два года работал по специальности.

В ЛЭМе все-таки состоялись выборы директора. Выбрали Петелина, который продолжил попытки выделиться в самостоятельную фирму. 9

Затем Тихонов назначил директором ЛЭМа Виталия Пивоварова.

От большого ЛЭМа (1500 работающих) осталось 100 человек. В остальных помещениях – десятки разных фирм.