Факел

Глава третья

День Победы застал Павла в Крыму, куда он был переведен в последние месяцы войны. И как ни грустно ему было расставаться с однополчанами, как ни уговаривал он командира оставить его а полку, Борисов был неумолим: Крым есть Крым а Заполярье - Заполярье. В Крыму летать легче, а это как раз и необходимо Павлу.

- Потрудился на славу, большое спасибо тебе,- сказал Борисов.- А теперь высшее начальство приказало,- да Юг. И я не имею права возражать.

Борисов выстроил полк, чтобы попрощаться с Павлом, у всех на виду крепко, по-мужски поцеловал его, сказал:

- Ну, Павел Сергеевич, счастливого пути! От всех ребят тебе земной поклон. Встречай победу в солнечном Крыму, она не за горами.

Павел прошелся вдоль строя, крепко пожал руки своим боевым друзьям, дольше других задержался возле Димы Соловьева, притянул его к себе.

- Ну, будь здоров, Шплинт,

- Встретимся, Павел! - горячо прошептал Дима.

До победы над немцами действительно оставалось немного, и Павлу уже не пришлось участвовать в боях с фашистами в Крыму. Немцам было не до Крыма. Они отступали в глубь своей территории и заботились лишь о том, как бы уберечь шкуру от неминуемого возмездия.

И вот она, долгожданная победа, взметнулась над страной радужным фейерверком, объятиями, поцелуями, слезами!

Сообщение радио о победе Павел услышал дома. Он нарочно не выключал репродуктор в эти майские дни, с часу на час ждал известия. И точно - ранним утром торжественно прозвучал голос диктора, и весь дом заходил ходуном. Павел разбудил Тоню, схватил ее в охапку, поставил на ноги, начал целовать в губы, в щеки, в глаза. По его лицу текли слезы, руки дрожали, его колотил, словно в лихорадке, радостный озноб.

Тоня закричала:

- Павлик, Павлушка, буди всех! Победа! Всех, всех буди!

Павел носился по коридору, стучал в двери соседей, неистово орал:

- Радуйтесь, друзья, победа! Победа!

Люди в одном белье выбегали в коридор, бросались Павлу в объятия, целовались, плакали и сквозь слезы кричали «ура».

Этот майский день был торжественным и на аэродроме. Командир полка Загубисало поднял все самолеты в воздух, они прошли в строгом строю над летным полем, дали победный салют, а затем летчики доказывали фигуры высшего пилотажа.

Мальцев вел свой «ястребок» с какой-то особенной легкостью, с блеском. Авиаторы, находившиеся на аэродроме, невольно любовались его полетом.

Потом летчики отпраздновали победу за общим столом. Шумно произносили тосты, по очереди подходили к Загубисало, поздравляли с победой, хвалили его за личную храбрость, желали новых удач.

Подошел к Загубисало и Павел, сказал:

- Мой тост за славных воздушных бойцов, которые отважно защищали Родину на севере и юге.

В ответ Загубисало заметил:

- Спасибо, Павел Сергеевич, за добрые слова. Желаю скорее закончить службу, ведь тяжело тебе…

«Нашел что сказать в такой радостный час», - подумал Павел и, скрипя протезами, вернулся к своему столу, молча досидел до конца торжества.

Домой пришел расстроенный. Рассказал обо всем Тоне. А она улыбнулась, шепнула:

- Он, наверное, пошутил. Разве посмеет. Ведь мы уже не вдвоем…

Тоня прижалась к Павлу, заглянула ему в глаза.

- Не чувствуешь? Он уже бодается… наш малыш…

- Молодец ты у меня, Тонечка. Хорошо бы девочку.

- Не все ли равно кого? Ведь наш он, весь до кровинки наш.

- Оно, конечно. Но девочку - лучше. Тебе помощницу. Если второй вдруг…

Тоня легонько оттолкнула его от себя.

- Ишь, какие планы строит.

- А в наше время без плана никак нельзя, - отшутился Павел.

За полетами, за заботами Мальцев не заметил, как в его семье прибыло пополнение. Тоня, и верно, родила дочку, назвали ее Леночкой. Черноглазая, с носом-пуговкой, она, как утверждал Павел, была очень похожа на него, а Тоня перечила: отыскивала на едва расправившемся личике Леночки свои черточки. Так и жили Мальцевы, наслаждаясь радостью, пришедшей в их дом после войны.

Но однажды Павел вернулся домой сумрачный, злой. Еще с порога швырнул фуражку на кровать, грузно протопал в переднюю комнату, тяжело опустился на стул. Тоня, насторожившись, прошла следом за Павлом, тихо прикрыв за собой дверь. Он вскинул на нее усталые глаза:

- Ну вот, я, кажется, приземлился. - Павел заерзал на стуле, отвернулся к окну.

- Что-что? - переспросила Тоня.

- Сегодня вызвал и предложил подумать… Предложил подумать о пенсии, мать.

- Тебе предложили? Да ты что, не в себе, что ли? - вскрикнула Тоня и повернула к себе лицо Павла. В его глазах она увидела слезы. - Да кто же это посмел? А? Да как ему не стыдно!…

- Загубисало. Вызвал сегодня и говорит: заводи, Павел Сергеевич, пенсионную книжку, пробил час уходить па покой…

Мальцев встал, взял со стола папиросы, чиркнул спичкой так, что серная головка огненным шариком отлетела в сторону, закурил.

- Да как же это он… как же? - Тоня заплакала, Павел рассказал все по порядку. Оказывается, уже несколько дней Мальцева обхаживал командир звена Федорович, воевавший с Павлом раньше в Заполярье, а теперь переведенный на Юг. По поручению Загубисало он «готовил» Мальцева к разговору о его демобилизации. Издалека, намеками Федорович давал понять Павлу, что он, хорошо повоевав, имеет право на заслуженный отдых, что его заменит молодежь, а он будет помогать ей расти, как ветеран, как летчик-вояка, приходя в полк на досуге. Павел огрызался, говорил Федоровичу, что без неба у него никакой жизни не будет и пусть, мол, он заткнется со своей демобилизацией. Если в войну добился разрешения летать, специальный самолет для него сделали, так разве он не может служить в авиации в мирное время?

- Нет, ты мое сердце больше не береди, иначе худо будет! - сказал Павел сгоряча.

- Как это так, худо? - вскипел Федорович. - Угрожаешь? А еще командир!

- Да, командир, - спокойно ответил Павел. - Но ведь ты ерунду порешь, потому и говорю так.

- Как это «ерунду»? - еще больше ощетинился Федорович. - Да знаешь ли ты…

- И знать не хочу, - перебил его Павел. - Прошу больше не напоминать мне о запасе. Слышать не хочу.

- Ну что ж, товарищ Мальцев, - пригрозил Федорович. - До встречи у Загубисало. - Он резко повернулся и направился к штабу.

А через несколько минут запыхавшийся посыльный вызвал Мальцева к командиру.

Павел явился, доложил. Загубисало принял его не сразу. Он приказал обождать в приемной. В кабинете командира находились Федорович и замполит Бортов. Но вот дверь открылась, и Павлу разрешили войти.

Не пригласив сесть, Загубясало перешел в атаку:

- Что же это вы, Павел Сергеевич, подчиненному угрожаете?

- Не понимаю вас, товарищ командир, - сказал Павел.

- Что ж тут непонятного. Вот Федорович только что в присутствии Бортова доложил, что вы ему угрожали…

- Ничего подобного, - не удержался, перебил Павел.

- Товарищ Мальцев! - строго крикнул Загубисало, - вы что, старинку решили вспомнить?!

- То есть, товарищ командир? - насторожился Павел.

- Хоть вы и далеко были, Мальцев, но проказы ваши вот здесь все зафиксированы. - Загубисало потряс папкой. - Если забыли, я вам напомню, Мальцев.

- На память еще не обижаюсь, товарищ командир.

Загубисало обратился к Бортову и пренебрежительно сказал:

- Этот ас выкидывал на Севере такие штучки, только ахать приходится. Не так ли, Федорович, ведь вы там служили?

- Точно, товарищ подполковник.

- Ну, скажем, приехали как-то на Север артисты, один из них, не то Казин, не то Мазин, петь отказался, простудился, голос сел, - продолжал Загубисало. - Так знаете, что этот хлюст отчубучил? Явился в клуб, схватил этого артистика за шиворот, выволок на сцену и приказал петь. Да, да, приказал петь. Тот отказывался, возмущался, но все же запел. Правда, на первых же нотах петуха пустил, но пел…

- Был такой случай, - согласился Павел, глядя в пол, - А что ж он, гад несчастный, артачился? Ребята изголодались по песне, все бои да бои. А он приехал и… на бюллетень. Ну ребята и попросили меня поговорить с ним по душам. Пришел я к артисту, добром попросил повеселить ребят. А он хватается за горло, побаливает малость, говорит. Тогда я сбросил с себя ботинки, показал на протезы, повертел ими перед его носом и спросил: «А у меня не побаливает, думаешь, вот эта культяпка? Иди и пой, говорю ему. Война требует жертв, а сердце - песню». Пошел. За шиворот его я, конечно, не брал, товарищ Загубисало, это кто-то присочинил, но дал понять… И он запел, чертяка, не петухом, а соловьем запел, да еще и приплясывать стал, помните, как Макс - растратчик ресторана из картины «Заключенные».

Федорович и Бортов рассмеялись. Загубисало нахмурился еще больше, недовольный ходом разговора. Повернувшись к окну, он сказал:

- Ну и схватили за это десять суток «губы».

- Правда ваша, товарищ командир, отсидел. А генерал Головкин до срока выпустил, посмеялся и говорит: «Бросайте ваши глупые шутки. Не то рассержусь и на полную катушку врежу».

- Так вот, очевидно, Мальцев, вы и вспомнили про эту старинку. Ведь вам Федорович о деле говорил, а вы с угрозой…

- Никто ему не угрожал, товарищ командир. А что касается его разговоров, то это напрасно он. Это не его ума дело.

- Как не его? - возразил Загубисало. - Он по моему поручению действовал. Пробил час, товарищ Мальцев, надо идти на покой. Ведь даже здоровых, полноценных людей увольняем.

- Это мне на покой? - тихо спросил Павел и тут же добавил: - Да вы шутите, Кирилл Прокофьевич!

- Это почему же я должен шутить? Что я вам мальчик или командир?

- Я в запас не хочу. Вы знаете…

- Но приказ…

- Он не для меня. Я в войну добился отмены всех приказов и стал летать. И сейчас добьюсь, если вы поставите вопрос…

- Но ведь это делается для того, чтобы лучше было тебе… вам, - переходя на более умеренный тон, проговорил Загубисало. - Ведь вам надо сохранять здоровье. А летное дело, сами знаете, тяжелое. Тут ж здоровому трудно справляться. А вы будете загорать на пляже, любоваться красотами природы, удить рыбку. Ну чем не жизнь?

- Что ни говорите, Кирилл Прокофьевич, а запас не для меня. Я рожден летать и буду летать. Греть животик на пляже - дело будущего. А рыбки я наловлю и в выходной день. Так что очень прошу не ставить вопрос о моем увольнении.

Павел заметил, как на скулах Загубисало заходили желваки. Он нервничал. Чувствовалось, что вот-вот сорвется и накричит, а то, может быть, в припадке гнева и выгонит из кабинета.

- Вот что, товарищ капитан, - сказал Загубисало, строго глядя на Павла. - Езжайте домой, посоветуйтесь с женой, хорошенько подумайте, а завтра доложите. Но помните, выхода нет.

Павел сжал палку, сжал так, что пальцы правой руки побелели. Выпрямился, щелкнул каблуками, отрапортовал:

- Есть, подумать, товарищ командир. Но завтра я скажу то же самое, что сказал теперь.

- Идите! - махнул рукой Загубисало.

- Слушаюсь! - Павел повернулся и вышел из кабинета. Пошатываясь, он направился к автомашине, стоявшей недалеко от штаба. Загубисало смотрел на широкую, немного сутулую спину Павла и думал: «Вот, черт упрямый, недаром он заставил того артистика петь». Повернулся к Федоровичу и Бортову.

- Видели, каков фрукт! Идите, Федорович. - И, помолчав немного, спросил Бортова: - Какое ваше мнение, Иван Сидорович?

- Этого приказом не возьмешь.

- Как это приказом не возьмешь? - возразил Загубисало.

- Очень просто, Кирилл Прокофьевич. Поставьте себя на его место - и вы сразу же другое заговорите. Он же - герой. Восемнадцать фашистских самолетов угробил. Звезду заслужил… И с женой у него что-то не ладится - после родов плохо себя чувствует. Надо повнимательнее отнестись.

- Посмотрим, - неопределенно буркнул Загубисало, дав понять, что разговор окончен.

Бортов вышел из кабинета и направился домой.

По настоянию майора Бортова Павла назначили штурманом наведения. Бортов уговорил его пойти на эту должность. Это было верное решение. Посадить такого летчика, как Мальцев, на пункт управления - полезное дело. Павел имел опыт, разбирался в тактике воздушных боев, хорошо чувствовал маневр. Такой штурман быстро найдет общий язык с летчиком, выполняющим задание, и сноровисто, с наиболее выгодного направления наведет его на цель. Какой командир не захочет иметь толкового летчика на командном пункте?

Загубисало представление о назначении Павла подписал неохотно, с оговоркой, что он идет навстречу комиссару - так он по старой привычке называл своего замполита Бортова, которого, кстати, немножко побаивался. «Бортов - человек крутой, стукнет в верха - и поминай, как звали», - сказал как-то Загубисало Федоровичу.

Но Бортов никуда и никогда «не стукал». Он был просто прямым и честным коммунистом, который ценил человека, вникал в его дела, радости и огорчения. Его сердце всегда было открыто для людей, какое бы положение они ни занимали. К Бортову шли днем и ночью, шли все, кому хотелось поделиться с ним радостью, излить свою печаль: пусть и об этой печали знает замполит, легче будет одолевать невзгоды.

Пришел к Бортову и Павел Мальцев. Вошел в кабинет без стука, как к своему, родному. Сел па диван, вынул папиросы, помолчал.

- Я знал, что ты заглянешь, - сказал Бортов, поднимаясь из-за стола. Подошел к Павлу, взял предложенную папиросу, щелкнул зажигалкой, дал прикурить Мальцеву, сам прикурил. - Трудно спалось? - спросил и выпустил куда-то в пол струйку дыма, разогнал ладонью.

- Признаться, глаз не сомкнул, Иван Сидорович, - выдохнул Павел.

- Понимаю. Я тоже мучался… Нелегкую задачу перед тобой поставил командир. - Бортов вернулся к столу, стряхнул пепел в пепельницу. - Ну и что же ты надумал, Павел? - спросил, не оборачиваясь.

- Служить решил, Иван Сидорович, вот и вся моя дума. Пришел к тебе поддержку искать. И Тоня просила, Иван Сндорович.

- Правильно, Павел, служить надо. - Шагнул к Мальцеву Бортов. - Но где? Летать?

- Только летать!

- Но только ли? Может быть, осядешь на капе? Чем черт не шутит - из тебя прекраснейший штурман наведения получится. А, Павел Сергеевич? Да и Антонине Степановне спокойнее будет. Хватит уж ей ночами-то не спать, глядеть в небо. Ведь она не железная. Пока шла война - туда-сюда, долг, все на фронт работали. Ну теперь-то дай ей, как говорится, вздохнуть. Прихварывает она у тебя, говорят.

Павел поднял на Бортова удавленные глаза:

- А это откуда тебе известно, Иван Сидорович?

- Э, батенька мой, что не известно замполиту? Какой же он будет замполит, если…

- Нет, в самом деле? - перебил Мальцев.

- Ну а это уж мое дело. Скажи, серьезно больна?

Павел тихо ответил:

- После родов чего-то расклеилась. На сердце жалуется.

- А что говорят врачи?

- Навещают, капли какие-то прописали.

- Как это «какие-то»?

- Поди разберись в них, каплях-то. В медицине я не силен, хотя по госпиталям навалялся. А Тонечка - сама медичка. Понимает, что к чему.

- Ты это дело не запускай. Помощь нужна - скажи.

- Страшного пока ничего нет, Иван Сидорович. Если что - загляну… Так как же, Иван Сидорович, посоветуешь? - вернулся Павел к началу разговора.

- Я же сказал - служить, Павел. Ты еще нужен авиации. Но где - вот вопрос?

- Летать хочу… Не могу без неба.

- А капе, по-твоему, паршивая лужа, что ли?

- Ну зачем же так, Иван Сидорович! - возразил Павел. - Разве я…

- Да знаешь ли ты, с капе дальше и выше видно. Перед тобой - весь воздушный океан, а в нем - молодые летчики, которых твоя уверенная рука выводит на цели.

Павел улыбнулся.

- Знаю, знаю, Иван Сидорович, ты мастер, так сказать, зажечь сердечко. Но ведь…

- Что ведь?

- И все же это земля-матушка.

Бортов взглянул на часы:

- Тебе во сколько к командиру?

- В двенадцать.

- Сейчас без четверти, решай!

Павел встал, оперся на палку, выпрямился:

- Вот что, Иван Сидорович, если командир намерен списать, пусть будет капе, а если повременит, тогда…

- Хорошо. Договорились. Пошли. - Бортов широко распахнул дверь, пропуская вперед Павла.

Загубисало встретил Мальцева официально. Окинул его взглядом, кивнул на стул. Павел сел, оперся на палку.

- Ну что надумали, товарищ капитан?

Павел встал, приложил руку к козырьку:

- Служить, товарищ командир!

- Садитесь и не паясничайте. Я серьезно спрашиваю.

В разговор вступил Бортов:

- Кирилл Прокофьевич, он в самом, деле решил служить.

- Как это понимать, Иван Сидорович? Товарищ капитан, - обратился Загубисало к Павлу, - выйдите, пожалуйста… Как это прикажете понимать? - повторил он вопрос, когда Мальцев вышел.

Бортов приблизился к столу, встал напротив Загубисало.

- Кирилл Прокофьевич, я долго беседовал с Мальцевым. Мне кажется, с увольнением следует повременить.

- То есть? - сердясь, спросил Загубисало.

- Нельзя одним махом это делать. Он нам еще нужен, опытный летчик, сердцем прирос к самолету, и, если оторвем его от машины, как говорится, с кровью, мы нанесем человеку непоправимую рану.

- А кто будет выполнять приказ об увольнении людей в запас, я или ты?

- Оба, Кирилл Прокофьевич, будем выполнять. Ты и я. Но ведь приказ-то надо выполнять не формально, а… по существу.

- Что ж, по-твоему, я формалист? Так, что ли? По-твоему, здорового, крепкого парня уволь, а инвалида оставь? Да? И это выполнение приказа по существу? А с кем, позволь тебя спросить, ты воевать будешь, если завтра сыграют вновь тревогу? С инвалидом?

- Кирилл Прокофьевич! - повысил голос Бортов. - Вы забываете, о ком говорите! Вы оскорбляете человека, который…

- Я уже сорок лет Кирилл Прокофьевич, - перешел на еще более высокую ноту Загубисало, - и никому не позволю командовать! Я командир и попрошу вас, товарищ майор, выслушать, что я скажу. - Загубисало перешел на «вы».

- Я повторю, Кирилл Прокофьевич, - твердо сказал Бортов, - вы можете принимать любое решение, но не имеете права говорить оскорбительно о человеке, перед которым мы должны снимать шапку…

- Ну и хватил, вот так хватил, комиссар. - Загубисало круто повернулся к Бортову. Глаза их встретились, схлестнулись. Несколько секунд они смотрели друг на друга сурово, не моргнув. Наконец Загубисало отвел взгляд в сторону, нервно запустил руку в карман, выхватил оттуда портсигар, закурил,- Кури, комиссар,- сунул он в руки Бортова портсигар и шумно опустился на стул.

Бортов закурил, положил портсигар на стол. Загубисало взял его и нервно сунул в карман.

Несколько минут курили молча.

- Так что же ты предлагаешь? - спросил Загубисало, успокоившись.

- Штурманом наведения назначить, - так же спокойно ответил Бортов,

Загубисало нажал кнопку, вызвал начальника штаба. Тот явился быстро, словно стоял за дверью:

- Слушаю вас.

- Напишите представление на Мальцева.

- На увольнение, как договорились?

Загубисало зло блеснул глазами:

- Поперед батьки не лезьте в пекло.

- Слушаюсь.

- Напишите представление о назначении его на должность штурмана наведения. В кадры я позвоню. Идите и позовите Мальцева.

Павел вошел в кабинет энергично, широко.

- Вот что, товарищ капитан, - сказал Загубисало. - Комиссар уговорил меня оставить тебя на капе наведенцем. Как ты на это смотришь?

- Положительно он смотрит, Кирилл Прокофьевич,- вставил Бортов.

- Положительно, товарищ командир, - подтвердил Мальцев.

- Тогда жди приказ. А теперь - будь здоров.

Павел, постояв немного в нерешительности, повернулся к Бортову, протянул ему свою широкую ладонь, сжал маленькую, но крепкую руку замполита, сказал:

- Спасибо, комиссар.

- Идите, Павел Сергеевич, - ответил Бортов и тихонько подтолкнул его в плечо. Павел, опираясь на палку, вышел из кабинета.

- Думаешь, справится? - спросил Загубисало, пуская в потолок дым.

- Уверен, - ответил Бортов, гася папиросу.

Они помолчали. Над аэродромом раздался гул самолета. Загубисало посмотрел в окно.

- Федорович идет. По почерку вижу.

- Да это он, - неопределенно заметил замполит,

- Хоть сейчас комэском ставь.

- Дело твое, но я бы воздержался.

Загубисало всем корпусом грузно повернулся к Бортову:

- Не любишь его?

- А при чем тут любовь?

- Но летает-то здорово!

- Летать еще мало.

- Нет, комиссар, ты определенно на него зол. - Загубисало посмотрел в глаза Бортова. - Не скажешь, почему?

- С чего это ты взял? Я не зол на него. Замполиту быть злым, как ты знаешь, просто запрещено. Да, да, запрещено. Но на Федоровича у меня свой взгляд. И раз ты спрашиваешь - отвечу. Он прямолинейный службист, а точнее… карьерист. Ты не улыбайся, Кирилл Прокофьевнч, он карьерист.

Загубисало прищурил глаза:

- Так чего ж ты его не лечишь, комиссар?

- Давай лечить вместе, Кирилл Прокофьевич.

- Но я этого самого карьеризма в нем не замечаю. Даже под лупой рассматривал - не нашел. Не путаешь ли ты хорошую службу с карьерой? А?

Бортов встал, зашагал по комнате.

- Очевидно, Кирилл Прокофьевич, мы по-разному понимаем, что такое хорошая служба.

- Отчего ж?

- Ты видишь в нем только летчика. А я хочу видеть и человека. Вместе, слитно.

- А разве на собраниях Федорович не выступает?

- Даже слишком часто.

- Так как же тебя понимать?

- Очень просто. Он выступает, но о чем? Он больше поучает других, чем анализирует положение в своем звене. У соседа и то не так и это не эдак, а у самого под носом черт знает что творится - этого он не замечает. А скажи - на любого набросится: «Придирки. Позорят лучшее звено». А как он строит взаимоотношения с подчиненными? «Вот вкачу тебе «арбуз» - ты у меня забегаешь», «Вот суну тебе «рябчика» четыре - запрыгаешь». И это так разговаривает опытный летчик, командир звена!

- А по-твоему, с ними лобызаться он обязан, - возразил Загубисало. - Он же командир, а не тряпка!

- Командир - это не солдафон, а воспитатель. Война прошла. Она, может быть, и прощала грубость. Но сейчас-то пора перестраиваться. Требовать нужно. Но как?

Загубисало не глядя нащупал спичечный коробок на столе, взял его в руку, секунду-другую поиграл им. Затем встал, оперся кулаками о крышку стола. Стол заскрипел.

- Ну, будет, комиссар, - сказал Загубисало. - Так немудрено и поругаться. Поедем-ка лучше на аэродром. Подышим воздухом, посмотрим, как наши орлята летают.

- Поехали! - поддержал Бортов

Загубисало поднял трубку телефона, гаркнул:

- Саня, заводи драндулет!

Кирилл Прокофьевич, надев фуражку, ребром ладони примерил, точно ли над переносицей находится «краб», шагнул из-за стола. Бортов, улыбаясь про себя, направился за ним. «Ты тоже службист будь здоров», - подумал он о Кирилле Прокофьевиче, садясь в машину.

Загубисало, поудобнее устроившись на сиденье, громко сказал:

- Саня, на аэродром!…