Фантасмагория. Забавные, а порой и страшные приключения юного шиноби

⠀⠀ Глава первая ⠀⠀

Ну, что ж… Идя по не очень хорошо убранным коридорам и лестницам, стуча деревянными сандалиями по побитому кафелю, он делал вид, что серьезен и собран (ну, это на тот случай, если за ним следят какие-нибудь внимательные глаза), хотя в душе юноша заговорщицки улыбался самому себе и потирал в злорадстве руки. Ну да, ну да… Пока всё шло по плану. И никак не выбивалось из тех предположений и прогнозов, которые ему озвучили умные люди перед самым выездом на это задание. Ратибор прекрасно помнил те наставления:

«Они будут затягивать дело». — И представители местного семейства действительно тянули как могли. «Будут пакостить по мелочи». — И с этим господа из дома Эндельман не стеснялись. «Будут оказывать давление, пытаться оскорбить, вывести из равновесия». — И это было… «Будут следить за каждым шагом». — Следят, юный шиноби в этом не сомневался ни секунды. В общем, ничего неожиданного, пока что, не происходило.

— Они могут отказать вам в доступе к телу усопшего и тогда вы просто уедете оттуда… — Вспоминал он. — Ну… Или они решатся на крайние меры, но в подобном случае вы об это не узнаете.

— Не узнаю? — удивился Свиньин. — Но почему же?

— Если они решатся на что-то радикальное, вы умрёте очень быстро, скорее всего во сне, так что вам не о чем беспокоиться — успокоили его заказчики.

«Скорее всего во сне… Ну, слава Богу».

В общем он был окрылён нелегкой, но плодотворной беседой с раввинами. Тем более, что управдом был уверен, что совет, или скорее, собеседование, прошло… Неплохо… И пока бородатые мудрецы, знатоки талмуда будут принимать решение, он может немножко отдохнуть. Признаться, этот совет оказался для юноши не таким уж и простым, каким поначалу он его себе представлял. Уж больно пылкими и въедливыми оказались ревнители дома Эндельман, уж больно упорны они были в своём желании вывести хитрого гоя, этого юного убийцу, на чистую воду. Мудрецы словно соревновались перед друг другом в своём рвении. Но Ратибор с самого начала понимал, что решение всё-таки, будут принимать не эти учёные люди. Решение вопроса о допуске шиноби в святая святых дома Эндельман, в нижние этажи, в прохладные подвалы, конечно же будет принимать тот человек, которой до сих пор себя ещё никак не проявил, не показал себя юноше, но который, безусловно, с самого появления здесь Свиньина, неотрывно за ним следит. И которому мамаша Эндельман доверяла, как никому другому.

⠀⠀

Путь, бесконечный путь, болота, дороги, придорожная грязь и промокшие онучи. А ещё клинки, яды и засады, ненависть и удары исподтишка — вот удел шиноби. А в награду лишь пригоршня монет. Не так уж и много за все его усилия…

Он пережил нелёгкие минуты на совете, и напряжение, пережитое там, в молодом организме легко преобразилось в голод. Посему, выйдя из дворца фамилии Эндельман, он собрался пойти в город, и там перекусить, но перед этим решил поменять кто-что в своём костюме. Так как предполагал задержаться в городе до вечера… А может быть и до ночи.

Он думал, что Муми ждёт его «дома» одна, Свиньин собирался заскочить туда всего на минутку, но у дверей его дома, под козырьком крыльца, шиноби ещё издали, разглядел через дождь, крупную фиолетовую голову на худом и сутулом тельце. Президент всех свободолюбивых пытмарков Лиля…

«Опять она… Не долгою была разлука, а обещала мне явиться к ночи. А, впрочем, может быть, визит её придётся, кстати. Обед отложим. Ради дел насущных, вести беседы будем натощак».

Она тоже увидала его и когда шиноби приблизился, то помахала ему рукой:

— От всех пытмарков земли Эндельман и от меня лично, вам пламенный привет… Ту фаер хай.

— Мне снова видеть вас приятно, и пусть расстались мы совсем недавно, отрадно сердцу появление ваше, — заверил её Ратибор. Он зашёл под козырёк крыльца и учтиво поклонился ей. — Вы как всегда милы, и красок ярких, в обычный, серый дождь добавили немного.

— Ой, ну чего вы… — Засмущалась Лиля. И неожиданно дёрнула головой, словно хотела кивком поправить чёлку. У неё были ямочки на щеках. Такая милашка… Глядя на неё и не подумаешь, что вот это вот существо неопределённого пола, и с местоимением «оно», совсем недавно, после допросов и пыток, без всякой жалости отправила группу революционных лесбиянок и их приспешников в биобаки на переработку. — А я тут как раз ту ран по делам мимо вашего дома, и подумала, может зайду… — Она в смущении тискала в руках какую-то, видавшую виды, тетрадь. — Ну, вдруг вы уже освободились от важных дел.

— Брешет она, ту лай, — донеслось из-за двери, голос был сдавленный, кто-то из дома, в щёлочку меж косяком и дверью, шёпотом пытался донести до Свиньина правду. — Она тут уже полчаса торчит. Ломилась ин дор, так я ей не открыла. А она не ушла…

Не только шиноби это услышал, президент всех свободных пытмарков тоже услышала правду о себе, и кажется уши над её «туннелями», немного покраснели и она поморщилась как от чего-то противного. Но на Ратибора слова из-за двери не произвели никакого впечатления, и он вполне радушно и с галантными жестом произнёс:

— Надеюсь я, что сей приятный случай, визитом вашим обернётся долгим. И времени у нас изрядно будет, чтобы как следует общеньем насладиться.

— Ой, ну я просто не могу… — Президент пытмарков закатывает глаза, — вы так разговариваете, я бы листен энд листен ту ю.

И после этого наконец заходит в дверь, услужливо и галантно распахнутую перед нею юным шиноби.

⠀⠀

⠀⠀

Муми тут деваться было некуда, и она стала прислуживать господину посланнику и президентке. Наконец расселись и тогда Ратибор говорит:

— Я вашему визиту рад безмерно, вот только к нему я оказался не готов, мне угостить вас абсолютно нечем, хотя бокал игристого вина, в сей день туманный и дождливый, пришёлся бы сейчас, как никогда.

— Хе… — Негромко хмыкнула Муми, за стулом Свиньина. И потом, склонясь к нему, зашептала в ухо. — Да какое ей вино, вы на лупыдры её гляньте, там зрачков не видно, она серым грибом закинулась, ей не до вина.

— Ой, да ладно, — махнула рукой Лиля. — Мне и без вина норм. Ай эм окей.

У неё и вправду были странные зрачки, и президентка немного дёргалась время от времени, но улыбалась при этом. И тогда Свиньин перешёл к делу:

— Сдаётся мне визит ваш не случаен, явились вы ко мне с каким-то делом, в руках у вас тетрадь я вижу и, кажется, она здесь не случайно.

— А, ну…. — Лиля немного смущается. Но потом находит в себе силы. — Окей, вы тут как-то назвали меня коллегой… Ну, я тут ту синк, что мэй би, я почитаю вам свои стихи… Ну, вы как рил мэн мне может, что-то подскажите… Ту рекоменд насчёт них…

— Послушаю, послушаю конечно. Я с нетерпеньем жду, скорее начинайте.

— Ой, — президентка смущается ещё больше, она раскрывает тетрадь и глядя в неё своими изменёнными зрачками лихорадочно листает страницы: не то! Не то! Опять не то! Наконец ей попадается что-то нужное: — Ну, вот… — Она пару раз хлопает себя по груди, потом откашливается. И говорит сама себе: — Донт ворри Лили, донт ворри. — Она бросает на шиноби пронзительный взгляд и поясняет. — Это очень личное… Это воспоминание о моей первой любви.

— Прошу вас, дорогая, начинайте! — Поддерживает её шиноби. Он даже похлопал немного в ладоши.

— Угу… Окей… — Кивает Лиля, глубоко и нервно вздыхает и чуть подвывая с некоторой гнусавостью для насыщения атмосферы начинает читать. —

Поэтесса замолчала и подняла свои огромные глаза на юношу: всё. Теперь она, как обвиняемая ждала приговора с замиранием сердца, ждала его оценки, и он сразу, сразу дал ей то, чего она хотела, причём выразил всё одним, но необыкновенно ёмким словом.

— Белиссимо… — Произнёс он на итальянский манер собрав пальцы в «щепотку» и потрясая ими в воздухе. И повторил для убедительности. — Белиссимо!

— Чего? — Президентка явно его не понимала. Нет, она, конечно, догадывалась по его вербальным коннотациям, что речь идёт о чём-то позитивном, но ей, нужно было аудио подтверждение этой его семантики. — Вот из ит? Это, в смысле, как?

Но шиноби лишь усугубил некоторый хаос в её фиолетовой головке новым неожиданным словом, он ещё и произнёс его ярко, на этакий неаполитанский манер:

— Пер-рфэкто! — И только после этого, видя в её ненормальных глазах метание её неспокойной души перевёл своё восхищение в язык простонародья. — Прекрасно! Идеально!

— Святая демократия! — Охнула Лиля и выдохнула… — О, е-е… — Она сразу зацвела, а из одного, особенно широко раскрытого глаза, потекла слеза глубокого удовлетворения. И она добавила. — Вы так меня взбодрили. И все ваши эти волшебные вордс, как там вы сказали… Би… Би… — Лиля не могла вспомнить слова…

— Белиссимо, — напомнил ей шиноби.

— Да, точно… Белиссимо… Белиссимо… Это слово такое найс, что я аж ощущаю его привкус на языке, и второе ещё… Как оно там…

Напомните, плиз!

— Это после машрум у неё, — прошептала Муми за спиной у Свиньина. — Она серые жрала, после них всегда во рту привкус. Итс э рил.

— Перфекто. — Произнёс Свиньин почти не слушаю свою ассистентку.

— Перфекто… Какое красивое слово, это, наверное, из идиша? — предположила президентка.

— Почти, — кивал ей юный шиноби. И продолжал.

— Обожаю мёртвые языки, — сообщила слушателям поэтесса. — В них такое звучание.

— Насыщены они, тут не поспоришь. — Кивает Свиньин. — А что-нибудь ещё вы прочитать готовы? Ещё один рубин из ваших кладовых…

— Рид море? — Она была удивлена и радостна. Видимо от радости, а вовсе не из-за грибов, её снова слегка передёрнуло. — Вы правду хотите что-нибудь ещё из моего? Ю сериоз?

Шиноби кивает ей и делает жест рукой: ну же, прошу вас, начинайте.

И тогда она, снова «порывшись» в своей тетради, находит там нужное произведение и объявляете его:

— Навеянное… — На сей раз президентке кажется, что эту вещь нужно читать не с завыванием, а с прононсом… И она читает:

И после этих печальных слов Лиля остановилась. Замерла, и видимо остро прочувствовав, пережив свои собственные стихи, отвернулась к окну и стала шмыгать носом.

На сей раз шиноби поразил поэтессу ещё одним необыкновенно красивым словом, он с восхищением и придыханием произнёс:

— Инсолитаменте…

— Ой… А что это значит? — Чуть робея поинтересовалась поэтесса.

— Необыкновенно! — перевёл шиноби.

— Снова идиш? — Уточнила Лиля, смахивая очередную слезу счастья и берясь за карандаш. — Такое надо записывать…

— Почти, — повторил Свиньин.

— Значит ю лайк май креативити? — С надеждой продолжает она.

— То был как раз тот редкий случай, когда слова насквозь пронзили сердце… Особенно рельефно вышло утро, и пеликаны пели как живые…

— А-а… — Закричала президентка, закатывая глаза к потолку. — Я знала… Я знала, что эни тайм, найду человека, который будет меня так андестенд! Слава демократии!

⠀⠀

⠀⠀ Глава вторая ⠀⠀

И тут Свиньин понял, что время пришло. И когда она замерла, он стал говорить как можно более проникновенно:

— Скажу вам по секрету, Лиля, что выбрал я профессию свою, в немалой степени поэзией ведомый. Не скрою, что к великому искусству я прикипел от самых ранних лет, и с возрастом лишь укрепился в тяге к изысканному изложенью мыслей.

Я выбрал путь бездомного скитальца, в надежде находить в пути своём те искры нераскрытого таланта, что пламенем когда-то разгорятся. Возможно вы и есть та Божья искра, которую искал я много лет, и я мечтаю только об одном, о том, чтобы раздуть из вашей лёгкой искры поэзии неугасимый пламень. Чтоб рядом с вашим именем в веках и моему прозванью было место.

— О-о… — Застонала президентка пытмарков. — Вы серьёзно, что ли?

— Поймите, Лиля мне любой поэт как брат или сестра, я чувства нежные давно питаю к ним. И разглядев в вас родственную душу, уже готов обнять вас как родную. Обнять и сообщить вам, что хочу я все ваши вирши облачить в бумагу, в каком-нибудь, пусть небольшом издании. Есть у меня знакомые в столицах, которые ваш дар оценят быстро, и я не сомневаюсь ни секунды, что вы, как озарённая талантом, найдёте почитателей своих, едва тираж появится на полках.

— Издание? Тираж? А-а… Это я? Это всё со мной…? — Лиля, кажется, не верила ему, её глаза бесцельно блуждали по комнате, и вела она себя довольно странно. — Я сплю что ли?

— Вот педовка… — Тихо бурчала за спиною Ратибора Муми, — оно сейчас отключится. Точно отключится… Нарколыга… Блэкаут фулл вилл хеппен… Я до такого состояния никогда не нажираюсь. Надо же так обожраться грибов, у него аж лупыдры вываливаются…

И снова шиноби её не слушал, он привстал и протянул обе руки к президентке:

— Позвольте мне обнять вас, дорогая.

— А-а-а… — Только и смогла проорать Лиля и полезла к шиноби обниматься. И едва подержав юношу в слабых объятиях пришла немного в себя. — Вы что ту рил поможете мне «напечататься»?

— Я приложу все силы, дорогая, — обещал ей юный шиноби.

— О, я так ждала итс тайм. Я так ждала, — причитала Лиля. — Слава демократии!

— Подумаешь, поэтесса… — бубнила из темного угла Муми, но никто её не слушал.

После слёз и объятий, поэтесса, провалившись в творческий кураж, протекавший на фоне грибного опьянения, настойчиво пыталась продолжить свой бенефис, и начать читать очередной шедевр из потрёпанной тетради, но шиноби уже всерьёз проголодался, и пообещав, как-нибудь, при случае, если будет время, то обязательно снова «прикоснуться к её фонтану божественной амброзии». А пока у него нашлись неотложные дела, после чего он ласково проводил президентку до дверей, а потом сказал Муми:

— Напрасно задевали вы её. Хоть под грибами наша поэтесса, притом рассудка явно не теряла, случится так, что может и запомнить все ваши эскапады и тирады. Уеду я она вам их припомнит.

— Да ладно… — беззаботно отмахивалась Муми. — Лиля — безмозглая ТэПэ, оно было угашено. Слава демократии, туморров не вспомнит, что обещало тудей.

— Ну, дай-то Бог, — ответил ей шиноби. И перед тем, как уйти попросил: — Трутовика у нас, как вижу я, в избытке, печь растопи́те, комнату прогрейте, прогрейте и постель, в ночь предыдущую я спал нехорошо, мокрицы дважды за лицо кусали…

— Мокрицы?! — Разозлилась ассистентка. — Вот гадины, а меня не трогали. Ладно, перетряхну всю постель, прогрею и матрас, и одеяло. Нау!

⠀⠀

С деньгами у него было… Ну… надо было экономить. Шиноби, конечно, помнил ту недорогую, и в общем-то неплохую забегаловку, где его арестовывали, но туда ему, почему-то, больше не хотелось. Воспоминания не очень. Вот и пошёл он бродить по улицам, едва выйдя из ворот поместья. Ходил, как будто, бесцельно под дождём, туда-сюда, сворачивал в переулки, искал, где бы недорого поужинать. И забрёл он в такие районы, где домишки были и вовсе кривы, а заборы так кособоки, что сохраняли они своё какое-то вертикальное состояние непонятными силами, каким-то чудом господним, а стены у местных домов поросли чёрным мхом, что было верным признаком близости хлябей. Но не только из-за скудости средств, и вопреки растущему чувству голода, Ратибор продолжал своё путешествие по городу. И в том была ещё одна причина… Ведь у ворот усадьбы он подметил одну толстозадую бабёнку… Была она из тех ловких и крепких женщин, которых знатоки женского пола, и прочие умудрённые опытом люди называют бой-бабами. И вот эта ловкая женщина увязалась за ним, и шла от самых ворот, несмотря то, что ходил он по таким улицам, где дороги больше смахивали на канавы с грязью глубиною по колено, и совсем не отставала она от него, шлёпала по грязи, хотя и держалась на хорошем расстоянии.

А он останавливался у всяких маленьких забегаловок с кривыми и блеклыми вывесками, и первым делом принюхивался. Почти все заведения этих местах пахли жареным луком и дурным, давно пережаренным барсуленьим жиром. И уже сделав из запаха вывод, шиноби либо заходил внутрь, либо шёл дальше. Но и зайдя пару раз в очередную забегаловку, он тут же покидал её, едва уловив тухловатый запах порченых устриц. И на выходе тут же замечал внимательный юноша всё ту же бабёнку, что таскалась за ним уже, наверное, час. Замечал её аккуратно, не поворачивая головы, что называется, краем глаза. И спокойно шёл дальше. Но в одном узком проулочке, он задержался у одной хромой торговки, что выложила на лоток возле своего дома синеватые пирожки, и бойкой женщине пришлось пройти мимо него, пока шиноби щупал холодные пирожки и разговаривал с хромоногой торговкой. А после того, как задастая женщина исчезла из поля его видимости, при нём стал куриться какой-то золотушный мальчишка. Был он бос, и бегал по лужам весьма проворно, но при всём при этом малый не шибкого ума, так как боясь упустить Свиньина таскался от него шагах в пятнадцати или двадцати. Да ещё и таращился на шиноби всё время. Ну, разве так можно осуществлять наружное наблюдение?

Впрочем, голод заставил юношу, сделать наконец выбор. И он, зайдя в очередную харчевню, не стал уже привередничать по поводу запахов и заказал себе хумус из болотного гороха. Еда самая простая и дешёвая. Которую, казалось бы, сложно испортить, но в этом заведении решили, что нет ничего невозможного, и испортили горох отвратительным жиром, старым и прогорклым жиром барсуленя. Но делать было нечего, и Свиньину пришлось съесть то, что подали. Благо хоть хлеб из речного проса был вполне съедобен.

Пока шиноби ел, мальчишка-шпик зашёл в харчевню, чтобы убедиться, что подопечный ещё тут, а не исчез куда-нибудь. Но владелец заведения, тут же вытолкал его взашей: нечего здесь грязь таскать. И тот отправился под дождь дожидаться подопечного. А Ратибор тем временем спокойно доедал отвратительную еду.

Он вышел на улицу, когда день уже клонился к концу. Дневная серая пелена из туч, тумана и мороси и без того не располагали к излишне светлому дню, а с сумерками так и вовсе всё усугубляли. Уже было темно и мальчик-соглядатай, боясь потерять шиноби, торчал буквально у входа в столовую.

«Вы здесь, мой юный друг? Мой влажный спутник с горестным челом. Блох ловите, минуты коротая? Пойдёмте — время путь продолжить, узнайте, что вас ждёт, пора уже… Устрою вам сегодня науку горькую и трёпку от начальства. Ну, поспешайте же…»

Шиноби, даже в приближающейся темноте, легко обходил и перепрыгивал лужи, но его белоснежные онучи уже не были белоснежными. Он неспеша шёл в сопровождении наблюдателя, в сторону поместья. А в маленьких окнах маленьких домов, тем временем загорались огни. А не спешил шиноби как раз потому, что ожидал наступления полной темноты. И вот, когда она наступила, а людей на улицах поубавилось, вот тут он и предпринял задуманный ранее манёвр.

Эти места шиноби уже немного знал. С большой и кое-как освещённой улицы, Свиньин вдруг свернул в узкий проулок и быстро пошёл в темноту меж кривых заборов. Он делал длинные шаги и оборачивался на освещённую улицу. Да, мальчишка утомился, слежка вообще дело очень утомительное, поэтому в неё берут людей выдержанных и спокойных, но даже такие не могут полноценно работать больше четырёх часов, а тут сопляк какой-то… Поначалу парень просто «проспал» исчезновение шиноби. И стал бегать по улице искать своего подопечного. Потом догадался, что Свиньину некуда было деться кроме как свернуть в узкий проулок. И побежал туда же. А Ратибор к тому времени уже нашёл самое тёмное в проулке место, и присел в куст чертополоха, под покосившийся забор, привалился к гнилым доскам. Замер. Сливаться в темноте с окружающим пейзажем, было как раз то искусство, которому шиноби обучаются в первую очередь. Тут, в темноте, его можно было отыскать только с собакой. Или с хорошей лампой. И никак иначе.

И теперь, затаившись в удобной позе, Ратибор спокойно слушал как быстро прошлёпали по грязи босые ноги искавшего его мальчишки. И как тот причитает негромко:

— Ну, всё… Упустил гниду эту… Упустил… Ы-ы-ы… Что теперь будет?

Шиноби дождался пока, продолжая подвывать юный шпик пробежит проулок из конца в конец, а потом вернётся обратно на освещённую улицу. И лишь тогда Свиньин встал и пошёл быстрым шагом в нужном ему направлении. Шёл он энергично, но всё время останавливался в темных местах, чтобы поглядеть на прохожих. В это время людей на улицах было мало, но среди тех, что попадались, были как раз такие, с кем встречаться в темноте никому не захочется. Нет, конечно, юноша не боялся уличных грабителей, он им был не по зубам, вот только шум, стычки и ночные разговоры ему были сейчас совсем не нужны. Он спешил сделать одно очень важное дело. И вскоре уже был на нужной ему улице, на которую собирался с того самого часа, когда покинул совет раввинов. Теперь, когда у него появилась хоть какая-то определённость в ситуации, хоть какая-то информация, Свиньин хотел установить связь с центром.

⠀⠀

На всей улице два тусклых фонаря, каждый возле большого дома. Но ему нужен был дом обыкновенный. Кривой, как и у всех заборчик, хлипкая калитка не заперта. Тут же сарай с шипящими и, кажется, дерущимися в темноте игуанами. Маленькое окошко, за мутным стеклом которого горит блёклый, одинокий огонёк. Пройдя в калитку, шиноби замер возле сарая, затих на целых пять минут. Ждал, не появится ли кто. Его не покидала мысль, что тот мальчишка, которого приставили к нему после женщины, был шпиком… Фальшивым. Которого он должен был непременно «раскусить». И который должен был отвлечь внимание от настоящего наблюдения. Так что эти пять минут под лёгким моросящим дождём, в тишине и темноте, были ему необходимы, чтобы убедиться в полном контроле ситуации. И лишь после этого, он подошёл к двери дома и постучал стуком по-настоящему условным: тук-тук, тук-тук-тук… И через несколько секунд юноша повторил его: тук-тук, тук-тук-тук…

За дверью послышались шаги, потом всё стихло, как будто у двери кто-то замер и прислушивается, и лишь после нескольких секунд тишины из дома донёсся голос:

— Кого надо?

— Это у вас продаётся славянский шкаф? — Так же негромко поинтересовался шиноби.

— Никаких славян не существует, — донеслось из-за двери, — как и их шкафов, но могу предложить вам почти новый табурет или яйца игуан. По копейке за штуку.

Ответ был правильный. И тогда Свиньин уточнил:

— А табурет у вас какой?

И лишь после этого дверь открылась и голос из темноты ему сказал: — Заходите — посмотрите.

⠀⠀

⠀⠀

«Резидент».

Шиноби вошёл в тёмные сени, пахнувшие ему в лицо теплом и сыростью. И уже оттуда хозяин дома, заперев дверь, провёл его в освещённую комнатушку. И лишь тут они смогли разглядеть друг друга. Свиньин увидел высокого брюнета лет сорока, поджарого и видимо сильного. С короткой стрижкой и внимательными глазами:

— Сурмий, Игорь, из Пскова. — представился брюнет, делая левой рукой жест, короткий и быстрый, как будто он разрубил что-то невидимое ладонью как мечом.

Нет, это был не просто жест, это был знак цеха, знак по которому шиноби безошибочно узнавали друг друга. Вернее, это был один из опознавательных жестов. И тогда Ратибор показал Сурмию правую раскрытую ладонь, то был жест подтверждение: я вас понял. Я тоже. Хотя его внешний вид и без того буквально кричал об этом. И лишь после открытой ладони, юноша представился в свою очередь:

— Ратибор Свиньин. Из Купчино.

Правильные жесты и поведение успокоили их обоих. Теперь они были уверены друг в друге, и первая их насторожённость отошла, и они расслабились:

— Прошу вас, проходите, — сказал Сурмий и указал юноше на стул у стола. — Садитесь.

— Благодарю вас, — ответил молодой человек в простой форме, между собой, как и на секретных заданиях, шиноби не пользовались высоким слогом. Он снял шляпу и сел куда ему было предложено.

⠀⠀

⠀⠀ Глава третья ⠀⠀ ⠀

— Вы ужинали? — интересуется хозяин, садясь напротив.

— Благодарю вас. Только что, — сразу отзывается молодой человек.

— Тогда чай? — продолжает Сурмий. — У меня хороший чай. И я только что его заварил.

— Не утруждайте себя, — скорее из вежливости отказывается молодой человек. Чаю бы он выпил, но не хочет устраивать излишнюю суету.

— Мне сообщали, что прибудет группа. — Это было произнесено, скорее, в форме вопроса. Резидент смотрел на юношу не отрывая глаз, он явно ожидал пояснений.

— Старший группы получил травму в пути, — стал рассказывать Свиньин. Он прекрасно понимал, что каждое сказанное им слово будет проверяться, поэтому тянуть с рассказом не было смысла. — Жаба обожгла ему глаза.

— Жаба обожгла глаза? — переспросил Сурмий и в его голосе Ратибор разобрал едва уловимое удивление. Мол, и что же это за шиноби такой, которому болотная жаба смогла забрызгать глаза кислотой? Как-либо объяснять ту ситуацию на дороге Свиньин не стал. Не захотел. Своего старшего товарища, которого ему пришлось оставить в пути, Ратибор слишком уважал, и ему было неприятно обсуждать ту досадную, если не сказать, немного позорную, травму.

— И значит этим делом теперь занимаетесь вы? — с едва различимым сомнением поинтересовался Сурмий.

— Я понимаю ваш скепсис. — Сразу отозвался Ратибор. — Но как вы сами могли догадаться, я был вынужден продолжить его в одиночку, время поджимало.

— Да-да… — Кивал Сурмий. — Это понятно… Это понятно… У вас есть что-нибудь, что я могу сообщить в центр?

— Да, сообщите, что я установил внятный контакт с домоуправом Бляхером. Ещё сообщите, что сегодня я был на совете раввинов…

— И как раввины? — интересуется Сурмий.

— Ничего нового. Совет был именно таким, как и предполагали в центре. Думаю, мнение этих раввинов никого не интересует.

— Конечно, — согласился Сурмий, — всё будет решать сама мамаша или Равиковский Старший.

Свиньин знал о ком говорит резидент. Равиковский был начальником безопасности дома Эндельман. Перед операцией юноша, конечно, ознакомился со списками всех мало-мальски значимых представителей дома. Прочитал характеристики на этих людей. Также общую расстановку сил внутренних группировок.

И поэтому он согласно кивнул. И тогда Сурмий спросил:

— Как вы считаете, вас допустят до подвалов?

— Предполагаю, что вероятность высока.

— Основания для подобных предположений?

— Заинтересованность Бляхера. — Отвечает Свиньин чуть подумав. — Он хочет замять этот инцидент. Ему не нужен конфликт с домом Гурвицев.

— Да. Наверное. — Чуть подумав, согласился с юношей резидент. — У него и так всё хорошо, ему не нужна лишняя напряжённость.

— Вот только… — Начал было юноша и замолчал, как бы задумавшись.

— Продолжайте, — настоял Сурмий.

— Вот только мне кажется, что центр переоценивает значение проникновения в нижние этажи дома. До лабораторий и арсеналов меня всё равно не допустят. Меня не пустят ниже морга, а морг судя по данным, находится на минус втором этаже. Чуть ниже продовольственных складов. Так что…

— В центре это прекрасно понимают, — заверил юношу резидент. — Там будут рады любой собранной вами информацией. Подвальных площадей вечно не хватает. Также туда, на нижние этажи, усложнена доставка питания для големов и эмбрионов. Например, часть големов может быть расположена и на верхних этажах подвалов, они много едят и естественно много гадят, для их обслуживания нужно много народа, не всегда всех големов держат в нижних бараках, так же некоторые баки с биоматериалами стоят на верхних этажах. В лабораториях просто не хватает на всё места. Что-то просто может быть сложено у проходов и лестниц… Мелочей в этом деле нет, а перепроверить не получится, у вас будет всего одна возможность заглянуть в подвалы. Обязательно проследите за планами этажей. Если есть перепланировка, или увидите подготовку к ремонтным работам, мешки с цементом, арматуру или трубы, обязательно всё для себя отметьте.

— Это мне понятно, — кивал юноша. И заверил резидента. — Всё что увижу — запомню.

— Ну а как там с контактами в поместье?

— Ну… Скажем так, — начал юноша. — Кое-что есть.

— Вот как? — Оживился Сурмий. — Что-то интересное?

— Президент пытмарков Лиля. — Произнёс Свиньин, внимательно следя за реакцией резидента. И он не ошибся в своих предположениях. Тот остался почти невозмутим, услышав кандидатуру молодого человека: ему было неинтересно.

— Я видел её пару раз… — Вспоминает Сурмий. — Но пытмарки… Это не интересно, возни с ними много, а результат околонулевой. Сегодня он активно сотрудничает, а уже к вечеру в биобаке на переработке, съел грибов, выпил латте с лавандой, расслабился, решил похвастаться, сболтнул лишнего — и свои же его тут же и заложили.

— Ну, за неимением речных омаров едят болотных устриц, — заметил ему юноша. — Тем более, что она только что весьма эффективно и жёстко подавила мятеж, и Бляхер встал на её сторону. Не дал её свергнуть.

— Вот как? — тут уже резидент заинтересовался.

— Да. У неё твёрдый характер, при слабых мозгах. Хорошая комбинация. Она держит пытмарков в кулаке. Скорее всего поэтому Бляхер её и поддержал при попытке переворота. — Продолжал Свиньин. — К тому же она имеет свободный выход в город, могла бы выполнять роль наблюдателя или связной. Всё-таки она имеет доступ на нижние этажи поместья. Она распределяет рабсилу.

— Да, Ратибор, в этом что-то есть, — чуть подумав согласился резидент. — Возможно вы правы. Возможно её стоит взять в разработку.

— Стоит-стоит, она почти готова к сотрудничеству. — Уверял его Свиньин. — Она поэтесса. Пишет стишки под грибами.

— Хорошие? — Поинтересовался резидент.

— На любителя… Грибов, — пояснил юноша. — Впрочем, она неплохо отражает действительность. Вот только требует, ну, во всяком случае, от всех своих подчинённых, обращаться к себе через форму местоимения третьего лица среднего рода.

— Она — оно? — Уточняет резидент.

— Она — оно, — подтверждает молодой человек. — Это у свободолюбивых сейчас тренд такой.

— Да, я слышал об этом. Скорее всего это косвенный признак дегенеративности.

— Дегенеративность? Ну, да… Не исключено, — согласился Ратибор. — А в совокупности с низким интеллектом, она может послужить нам с искренним непониманием происходящего.

— Всё, убедили, убедили, — произнёс Сурмий. — Берём её в разработку. Вы сказали, что она пишет стихи?

— Да, поэтому грошовая брошюрка смехотворным тиражом сблизит её с нами. Главное, чтобы выпустило книгу известное издание. Нужно потешить её самолюбие.

— Согласен, — кивает резидент. — Поэтам нужно признание.

— Именно, именно, — говорит Свиньин.

— Думаете заняться этим сами?

— Боюсь, что времени на это у меня не будет… — Отвечал юноша чуть погодя. — Завтра, послезавтра решится вопрос с моим допуском в подвалы. Так что… Мне будет не до поэзии.

— Понимаю. Я займусь поэтессой. Завтра же запрошу в центре субсидий на эту операцию, и как только получу согласие, готов начать. — Говорит Сурмий. И продолжает. — А как вы мне её передадите?

— Может… Представлю вас как агента издательства? Или… — Ратибор замолчал, понимая, что для резидента это будет означать определённый риск. Сам-то он пользовался, хоть и относительной, но всё-таки дипломатической неприкосновенностью. У резидента такой неприкосновенности не было. — Или надо что-то придумать.

— Придумаем. — Заверяет его Сурмий. — Как только получим одобрение центра, сразу за это дело и возьмёмся. А больше у вас на примете никого нет? — Сурмия явно не удовлетворял столь скромный выбор кандидатов в агенты. Президент пытмарков — конечно же мелочь. Сам же он, не имея доступа в поместье, не имея возможности даже близко подобраться к лицам там обитающим, был очень ограничен в возможностях вербовки.

— Ну, хорошо… — Согласился юноша. — Я правда не хотел забегать вперед… В общем есть ещё один человек. Человек интересный…

— Надеюсь из богоизбранных? — Оживился Сурмий.

— Из богоизбранных, — подтвердил юноша. — Зовут Аарон Кун. Он писарь из бухгалтерского контроля. Молод, не глуп…

— Каков процент чистой крови? — Это было первое, чем интересовался резидент.

— Четверть. — Ответил юноша.

— Не густо, — с сомнением произносит Сурмий. — Это на улице любой человечек с четвертью — король, а там в поместье… Четвертина. Не Бог весть что.

— Вы абсолютно правы, — соглашается с ним Ратибор. — Поэтому это наш человек.

— Наш? — Переспрашивает резидент. — Предмет вербовки?

— Честолюбие! Он закончил школу с медалью, курсы бухгалтеров с отличным рейтингом, а занимает должность третьего помощника четверного клерка. — Стал объяснять Свиньин. — Очень от этого печалится.

— Недооценка? Оскорблённое самолюбие? — Сурмий улыбается. — Наш человек.

— Тем более он молод, его обуревают желания, а женщины у него нет, есть только потенциальная невеста. Но она с ним знаться, кажется, не хочет, так как у него маленькое жалование.

— Ну, что же, — говорит Сурмий. — О нём стоит подумать.

— Да, стоит, — соглашается молодой человек. — У вас есть какая-нибудь яркая женщина на примете?

— Женщина? У меня? — Резидент смеётся. — Господин Свиньин, я состою на ставке учителя танцев в танцевальном клубе «Весёлый ногодрыг». У меня есть на примете как минимум пол дюжины таких горячих женщин, что у вашего бухгалтера кровь закипит.

— Танцевальный клуб? — Переспросил юноша.

— Клуб для знакомств нищих выпивох и потасканных жизнью женщин. — Пояснил резидент. — Он находится ближе к центру, на улице Скользких лещей. Вы сразу найдёте большое здание с кривыми дверями и фонарём.

— Кривые двери и фонарь. — Повторил молодой человек и уточнил. — А женщины, наверное, все как одна, возраста, исключительно, бальзаковского.

— Любитель вина и женщин Бальзак, узнав возраст тех дам, которых называют его именем, как минимум, поперхнулся бы, — заверил его Сурмий. — Кстати, встречаться нам лучше в клубе, я работаю там каждый вечер с девяти часов, кроме понедельника. Там меня знают под именем Танцор Гарик. Там вечно толчётся куча народа, а здесь у меня очень бдительные соседи. Могут и донести, сами понимаете — демократия.

— Понял, шабак не дремлет, — кивает Свиньин, — в клубе — значит в клубе. И как я понимаю, вы намереваетесь вытащить Куна в ваш клуб? И именно там познакомить его с нужной женщиной.

— Именно так я и намереваюсь поступить. — Отвечал Сурмий. — Сведу их, и уж не сомневайтесь, если у него нет постоянной женщины, он будет наш.

— Да, согласен, это разумный план. А как же нам его вытащить на свидание? Он ведь, скорее всего, не покидает поместья, — интересуется Свиньин.

— Скорее всего, — соглашается резидент. — У него нет нужды, у него есть комнатка, его там кормят… В городе у него, к примеру, мама.

— Выходить на него через маму? Неопределённо долго, — сомневается Ратибор. — А вдруг у него и мамы в городе нет. А я, как вы сами понимаете, доступа в бухгалтерию не имею.

Но эта ситуация только для молодого человека была трудноразрешимой, для такого опытного резидента как Сурмий, вопрос был вполне себе решаемым:

— Тогда нам пригодится ваша поэтесса.

— Конечно же! — соглашается Ратибор. — Разумеется, у неё-то есть доступ во все помещения поместья.

— Почти во все, — уточнил резидент. — В лаборатории и арсенал её вряд ли пускают, но уж принести молодому бухгалтеру записочку от поклонницы, она точно сможет.

— Ну разумеется, — соглашался молодой человек.

— И вы полагаете, что использовать её лучше в тёмную?

— Только в тёмную, — был уверен Свиньин. — Пытмарки подвержены депрессиям и перепадам настроения. В общем нестабильны, кто знает, что будет у неё на уме во время очередного приступа хандры. Куда она побежит? — Он развёл руками демонстрируя полную непредсказуемость обсуждаемого субъекта.

— Возможно вы правы, — не сразу согласился резидент. — Но ведь она, рано или поздно, может и догадаться, что её используют?

— Она? Догадаться, что её используют? — молодой человек засмеялся. — Ну, это вряд ли… Уж очень сильно она любит демократию. В общем предлагаю начать работу с неё.

— Да… С неё, а там уже как пойдёт. Думаю, что вам было бы неплохо привести её ко мне в клуб. Показать мне её. А пока я запрошу разрешение из центра.

— Да, так и сделаем. Приведу. — И Ратибор напомнил самому себе: — Значит в любой день, кроме понедельника, с девяти часов вечера. — И он поднялся, собрался уходить.

Сурмий тоже встал:

— Вам что-нибудь нужно? Деньги, или ещё что-то?

— Ах, как вовремя вы спросили! Совсем из головы — вон! Деньги мне бы не помешали, я почти всё оставил своему старшему, когда он получил травму. Мои средства подошли к концу.

— Конечно. — Сурмий на несколько секунд вышел из комнаты, и вернувшись в неё протянул юноше монеты. — Десять шекелей, если будет нужно ещё, сообщите.

— Нет, пока этого достаточно, благодарю вас, коллега, — произнёс юный шиноби, принимая деньги.

— Благодарность здесь неуместна, — отвечал ему шиноби опытный. — Это ваши деньги. Центр зарезервировал их для вас. А я просто вам их передаю.

⠀⠀

⠀⠀ Глава четвёртая ⠀⠀

Почти без приключений юноша вернулся к себе, на этот раз, за ним никто не следил. И он, точно зная, что у ворот его ждут наблюдатели, прошёл именно через них. Показав себя. Муми, уже прогрев до духоты его домик, и по возможности просушив постельное бельё с матрасом, доложила:

— Разогнала всех мокриц, форева, пролила кровать кипятком, теперь если кто вас и укусит, так это онли клопы. Так что вы, господин посланник, будете сегодня спать спокойно, а значит и я тоже.

— Прекрасно, я благодарю вас, Муми, — отвечал ей шиноби.

Он устало сел на стул, а она стала помогать ему раздеваться, хотя он к её помощи всё ещё не привык, тем не менее не стал ей противиться. Не то, чтобы это было ему необходимо, или нравилось… Нет, просто… Пусть помогает, раз ей положено. Тем более, если кто-то следил за ними через глаз под потолком, то пусть видит, что он принимает её службу как должное.

— Ужин он тейбл, — сообщила Муми, сняв с него онучи и бросая их в таз для стирки. — Я сбегала в столовку для господ, сегодня праздник какой-то, у кого-то из господ день рождения… Бёздэй. Слава демократии… Еда там лакшери, нам такую не дают… Хвост омара в соусе… В каком-то… И ещё там… Всякое вкусное. — Она, кажется, сглотнула слюну.

А Свиньин встал со стула, и, потягиваясь всем телом, разминая уставшие мышцы спины и шеи, подошёл к столу и приподнял белую салфетку, что прикрывала поднос с ужином:

«Да-а… А господа в поместье этом уж знают толк в изысканности блюд. Но от излишеств этих благородных, разумно будет отказаться, уж слишком хороши, чтоб быть едой простою».

И он взглянул на Муми:

— Коль пожелаете, так ужин ешьте сами. Я ужинал уже сегодня, и хоть мой ужин был ужасен, мне голод перебить им удалось.

— Вы серьёзно? — Ассистентка не верила своим ушам. — Это можно съесть мне? Рили?

— Ну, ешьте. Если разум вас не остановит, — предостерегающе произнёс юноша и пошёл к тазу умыться перед сном.

— Какой ещё разум?! — Воскликнула ассистентка. — Да всё наше комьюнити подохнет от зависти, олл ту дай, когда я скажу им, чем ужинала у вас тут тудей… Ну, уж ноу… Я это съем, несмотря ни на что. Слава демократии!

Свиньин уставился на неё с некоторым удивлением:

«И не подумал бы, что в этом хлипком теле, есть сила, что способна преодолеть остатки разума и самосохранения. И сила та зовётся… тщеславие!»

Но ей он ничего говорить не стал, а завершив водные процедуры и сделав перед сном несколько медленных упражнений на растяжку и прогиб, улёгся в постель. В постель, надо отдать должное Муми, сухую. Он вынужден был признать, что наличие… ассистентки… Имеет несомненные плюсы. В бытовом смысле, разумеется.

А Муми тем временем стирала его одежду и непрерывно говорила:

— А когда вы ушли, снова припёрлась эта обдолбанная…

— Имеете ввиду вы президентку? — Уточнил шиноби.

— Ну, а кого ещё, её, педовку… Пришла, стала спрашивать про вас, ещё хотела ту рид вам свои поэм, но я её не пустила, сказала, что вы аутсайд, так она под дверью выть стала… Прямо край ин зе рейн… Так ей нужно было стихи почитать, совсем от грибов у неё башню сегодня оторвало…

Шиноби немного напрягся. Подобное поведение президентки у его двери явно привлекало к себе ненужное внимание окружающих, а заначит и шабака, что в перспективе могло помешать его планам на неё. И тогда он сказал:

— Прошу вас, Муми, непременно, пускать её в моё жилище сразу, пусть даже в тот момент меня нет дома, она лицо, что получило власть, согласно волеизъявлению народа, и перед дверью ей топтаться не пристало.

— А-а… — Поняла ассистентка, — Ну, ок… Андестенд, я просто думала, что она вас раздражает.

— Вам и самой с ней нужно быть… Спокойней… Вы слишком с ней грубы. Уеду я — вам с нею оставаться. Она припомнит вам всю колкость вашу.

— О! — Как быстро в голосе ассистентки появились слёзы. Она готова была уже разрыдаться. — Как я не хочу, чтобы вы уезжали… О, ноу… Даже синк эбаут ит не хочу. Я так хеппи с вами… Слава демократии! — Говоря это она пошла вешать его шаровары и онучи возле печки, чтобы всё высохло до утра. — А когда вы уезжаете?

— Отъезда дата не назначена ещё, есть у меня дела и их немало.

Муми тут же чуть успокоилась: есть дела? Не уезжаете завтра? То есть я ещё денёк поживу с вами? Ну и слава демократии… Она, выполнив все дела, села наконец за стол и совсем уже успокоившись и, кажется, даже повеселев, стала осматривать еду на тарелках, и тут вдруг вспомнила:

— А-а… К вам ещё какой-то мэн заходил!

— Мэн заходил? — Шиноби немного удивился.

— Да, как стало темнеть, так припёрся… Ходил тут вокруг тихонечко, заглядывал ин виндов… Я сначала думала упереть что-то хочет, и стала на него орать из-за дор, что я его ту лук. И тогда он подошёл к двери.

«Шабак? Да нет, не может быть, чтоб так топорно делали работу».

И он решает уточнить:

— И кто же это был, из ваших кто-то или чистокровный?

— Да из каких наших-то? — Муми с пренебрежением махнула рукой.

— Из господ, оф коз.

«От Бляхера неужто приходили? — Все вечерние упражнения, что он проделал перед сном, пошли сразу прахом, так как юноша тут же потерял контроль над собой и сердце его забилось с заметным учащением. — Ах, неужели принято решенье, о допуске моём в подвалы, шабак, возможно, разрешенье выдал?»

Но всё-таки он решил уточнить у Муми:

— Того кто приходил, вы описать способны?

— Ну, способна… — Она начала вспоминать приходившего и даже закатила глаза кверху. — Ну, это был мэн… Ну, из кровных… А как его ещё описать… Старый… Лет тридцать ему уже… Небритый…

— Он с бородой иль со щетиной просто? — Понимая, что сама она не справится с поставленной задачей, юноша стал ей помогать. — Был в шляпе он или в простой ермолке, на пейсах или просто стрижен?

— Да-а… Нет… Не с бородой, небритый просто… Старик. Без шляпы… — Вспоминала ассистентка. — Да, точно… В ермолке. Пришёл, постучался ин зе дор, я открыла, а он: убийца здесь живет? Я говорю, господин посланник здесь ту лив, а что вам ту нид? А он говорит, у меня дело ту хим. Ну, я сказала, что вас нет, а он спросил, когда вы будете, я ответила, что не знаю, что вы ужинать в город ушли, а он сказал: «Вот счастливая сволочь, чтоб он там подавился своим ужином в городе»… И всё… И ушёл…

Тут шиноби, кажется, стал догадываться, кто нанёс ему вечерний визит.

«А-а, ну теперь-то ясно, что за «старик» небритый, тридцатилетний и без пейсов, в одной ермолке к дому приходил».

Молодой человек, даже, немного расстроился, и поэтому дальше свою ассистентку почти не слушал. Интерес пропал. А когда она, съев всё то изысканное, что было на подносе, разделась и полезла к нему в постель, он прикосновений её холодного тельца даже не почувствовал, так как крепко спал, наверное, уже целых три минуты.

⠀⠀

Конечно же это был никто иной, как торговец посудой и половиками, а по совместительству владелец школы актёрского мастерства Кубинский. Он пришёл к дому шиноби, ещё до того, как окончательно рассвело, и ходил вокруг крыльца в непроглядном утреннем тумане хрустя гравием и что-то бурча себе под нос.

— Не он ли был вчера? — Интересуется юноша у своей ассистентки.

— Да, он… Оф коз. — Разглядела через туман визитёра Муми. — Ты глянь, уже припёрся. Не спится благородному.

Понимая, что разговора не избежать, шиноби умывшись и одевшись, решает покончить с этим делом ещё до завтрака и открывает дверь, выглядывает и кричит в туман:

— Кто ходит тут с утра, кто встречи ищет, кому не лень бродить в тумане утром? Кубинский, вы ли это?

— Да, я… — Доносится из-за угла. И оттуда выплывает тень. — Вы уже проснулись, господин убийца? Шалом вам.

— Проснулся, и хотел бы знать цель ваших нескончаемых визитов.

Ратибор сказал это без намёка на грубость. Скорее, с немного наигранным любопытством.

— Да я это… — Кубинский подошёл к крыльцу. — Хотел бы прояснить ситуацию…

Шиноби ничего не говорит, пусть торговец ковриками сам всё объяснит.

— Короче, у меня погрузка товара послезавтра… — продолжает Кубинский и замолкает.

— Хотите, чтобы я помог с погрузкой? — Ёрничает Свиньин.

— Чего? — Удивляется торговец. — Да нет… Какая погрузка? С этим я сам разберусь… Вы, господин убийца, это… Помогли бы мне с бандитами местными… Наконец.

— Простите, господин Кубинский, — сокрушённо отвечает ему шиноби, — возможно я забыл вам рассказать, что я здесь нахожусь не в поисках работы. И не на отдыхе, и не забавы ради, сюда я прислан важною персоной. Я здесь по политическим делам. — Юноша поднимает палец к небу, которое через туман и не видно. — По политическим! Последнее, что мне необходимо, это ввязаться в лёгкие бандитские разборки, которыми по вашей твёрдой воле, я должен скрасить серость скучных будней.

Выслушав всё это, владелец школы актёрского мастерства решает уточнить:

— Так вы не хотите мне помочь?

В ответ на этот вопрос юноша смотрит на него очень выразительно, так выразительно, что Кубинский уже не первый раз прибегает к знакомой методе:

— А если я дам вам десять… Слышите, убийца? Де-сять шекелей! Вы поможете мне выбраться из Кобринского?

Шиноби вздохнул:

«Опять вопрос всё тот же возникает, мне разобрать того не удаётся. Вот кто передо мной сейчас стоит? Олигофрен иль может быть дебил? Он речь мою как будто слышит, слова и фразы разделяет вроде, но смысла сказанного НЕ ВОСПРИНИМАЕТ! Суть остаётся от него далёко».

— Кубинский, неожиданный мой друг, — начинает шиноби медленно. — Ещё раз повторю вам то, что говорил уже неоднократно: я здесь по делу важному, другими делами заниматься не готов. Тем более, из чувства состраданья, нарушил я неписаный закон, дал вам номер человека, что все вопросы ваши разрешит… Вы говорили с этим господином?

— А, вы про этого… Про Тараса? — Вспомнил торговец половиками.

— Да, про него, Тарас Дери-Чичётко вопросы ваши сразу разрешит. Вы с ним поговорили?

— Да, нет… Я вызывал его, так он не ответил, — кисло отвечает Кубинский.

— Так дозовитесь, — настаивает юноша. — Это вам по силам. Поговорите с ним, послушайте его. За разговор он денег не возьмёт. И даже если он откажет, он дельный вам совет, возможно, даст.

— Ну, так-то да… — вяло согласился владелец школы актёрского мастерства. — Просто эти две жабы астральные, ну, что тут работают на менталографе, они же, крысы, дерут втридорога. Я вот один раз и набирал его, этого Тараса… А его может дома не было… Я бы чаще ему набирал, но я же не могу выйти в город, где на менталографах нормальные цены, там меня этот вонючий арс Рудик поджидает… Ненавижу! У-у… — Тут Кубинский сжал кулаки, стал дёргать головой и выть. — У-у… Что же мне делать… Послезавтра нужно выходить из поместья… Меня загрузят… А тут жить так дорого… Как я вас всех ненавижу… — он вытаращил глаза на юношу. — И тебя тоже, сопля… Убийца, собака, гой. А если я выйду с товаром, то Рудик у меня его заберёт! Товар-то хо-ро-оший… Как мне жалко товар… Как жалко… Жена же от меня уйдёт после такого… Она ещё та тварь, продажная… Ей всё деньги нужны… Да пропади она пропадом, такая жизнь!

Но юноша стоявший рядом и смотревший на него думал:

«Припадок это или же игра? Если игра? То в общем… Впечатляет.

Видно, не зря он школу мастерства, актёрского так часто вспоминает».

Но чтобы не давать торговцу шансов на продолжение истерики или спектакля, молодой человек весьма безжалостно ткнул его пальцем в рёбра, и после того, как тот содрогнулся всем телом, перестал завывать, и взглянул на шиноби более-менее осмысленно, юноша произнёс:

— Тарас Дери-Чичётко вас спасёт, не экономьте на менталлограммах, вам надо дозвониться непременно, иначе потеряете товар, да и жену утратите, возможно…

— Вы думаете? — С некоторой надеждой спросил Кубинский. Он, кажется, немного остыл, пришёл в себя после своих последних горячих тирад.

— В астрал, мой друг, в астрал, спешите. Через него спасенье обретёте товара своего, да и жены… Вперёд, не мешкайте, секунды не теряйте, успех ждёт яростных и энергичных…

— Да, — неожиданно согласился Кубинский. Он снова сжал кулаки и устремил взгляд слегка остекленевших глаз куда-то в туман. — Именно яростных и энергичных, это как раз про меня. Как раз про меня, ну а про кого ещё-то?

После чего он, не разжимая кулаков, быстро зашагал куда-то прочь, даже не попрощавшись со Свиньиным. А тот остался стоять и смотреть, как в сером тумане растворяется тёмная фигура торговца.

А к нему из дома вышла Муми и тоже поглядев в туман, произнесла:

— Это хорошо, что я не стала открывать ему дверь вчера, я сразу ту фил, что он припадочный. У нас таких много, я их узнаю по завываниям, но у нас они безопасные, слава демократии, а этот мэн очень страшно завывал, почти как бобры на болотах.

Шиноби лишь кивнул ей в ответ.

⠀⠀

⠀⠀ Глава пятая ⠀⠀

Ну, что ж… Наступающий день обещал быть важным, шиноби рассчитывал, что именно сегодня ему сообщат самое главное, а именно: будет ли он, простой гой, да ещё и убийца, допущен в подвалы поместья мамаши Эндельман. Туда, куда допускаются далеко не все кровные обитатели поместья. Даже не все родственники самой мамаши. Но вот когда его известят… Юноша мог только догадываться. А ведь принимающая сторона была заинтересована в затягивании всего этого вопроса. Эндельманам очень хотелось спустить всё это дело, как говорится, «на тормозах». И чем медленнее они бы его спускали, тем, по идее, меньше были бы их репутационные и финансовые потери. Ведь все понимают, чем дольше длится какое-то дело, тем меньше к нему интерес. И тем чаще о нём забывают.

«Им незачем, конечно, торопиться. Пусть непрестанно тянутся туманы, и в полдень дождь опять сменяет морось, пусть в круговерти этой вечно влажной, дни и недели протекают плавно, пока я буду умирать от скуки, в домишке с Муми коротая время. Хозяева ждать будут терпеливо, пока от скуки не устанут люди, пославшие меня сюда для дела. А мне опять, в напоминанье, пришлют слегка отравленный обед. Чтоб я не забывал, что здесь я гость незваный, и что какой-нибудь другой подарок, отравлен будет вовсе не «слегка». Нет, нужно действовать, хоть что-то предпринять, плыть по течению — удел медуз безвольных».

В общем шиноби понимал, что нужно как-то ускорять процесс. Но у него был всего один способ ускорения. И он спросил у стоявшей рядом ассистентки:

— Надеюсь мой армяк просох?

⠀⠀

Он снова был в избушке менталографа, правда, перед этим зашёл в столовую для купечества. Во-первых, позавтракал, во-вторых, не хотел снова встретиться с Кубинским. И снова вынужден был наслаждаться общением с на удивление культурными дамами. Впрочем, на этот раз, он был уже готов к общению с местной интеллигенцией.

И снова дамы пили грибной отвар. В их будке висел настоявшийся запах веселящего серого гриба.

«Грибы с утра? И утро стало добрым!»

А кассирша, разглядев его, ехидно оскалилась:

— А обещал, что больше не припрёшься… — Она радостно потрясла своими подбородками. — А сам припёрся… Сбрехнул, как Печорин…

Она стала дуть на блюдце, притом карандашом помешивала грибное варево в кастрюле, а во взгляде её легко угадывался смысл: о, явился — не запылился.

— Таня, — оживилась женщина-ментал, — не рыжий пришёл?

— Не рыжий, не рыжий, — устало отвечала кассирша. — Хлебай, Дуня, отвар, хлебай спокойно.

— Нищеброд? — Уточняет Дуня.

— Нищеброд, нищеброд, — уверяет её Татьяна обыденно, как будто говорит ей такое ежечасно. И добавляет после. — Как придёт рыжий или богатый я тебе сразу скажу.

— Ой… И я с ним уеду, — мечтательно произнесла менталка.

— Уедешь, уедешь, Дуня, — тут кассирша наконец обратилась к Свиньину. И не переставая помешивать грибное варево карандашом спрашивает у него: — Ну, калик перехожий, чего надо? Хочешь, что ли, менталлограмму отправить?

— Рад был бы, если это вас не затруднит.

— А если затруднит? — Ерничает Татьяна, вздыхает и соглашается. — Ладно, давай, что там у тебя?

— Тринадцать, тридцать шесть, — сообщает ей Ратибор номер абонента.

— Слышала? — Интересуется кассирша, вставляя в лоб мечтательной менталке штекер. — Тринадцать тридцать шесть… Лови волну…

— О-о-о… — Стала низко гудеть Дуня, закатывая глаза. — Выхожу в астрал… Центральная… Центральная… Дай релейку.

— Тринадцать тридцать шесть, — напоминает ей кассирша.

И тут женщина-ментал вдруг меняется в лице и становится фиолетово-пунцовой, и ни с того, ни с сего, неожиданно для юноши вдруг начинает говорить низким мужским голосом:

— «Спасибо, что вы ещё с нами. Так как первый оператор, так и не освободился, из астрала вам ответит… Кто угодно… Уа-ха-ха-ха-ха!..».

— О, Господи! Из варпа опять кто-то прорывается… — тут Татьяна вскакивает и отвешивает Дуне отменную оплеуху по физиономии. — А ну пошёл прочь! Ну, ты погляди, второй раз уже за сегодня!.. Оборзели сволочи…

У Женщины-ментала заметно дёрнулась голова, и уже буквально через секунду она стала выдавать:

— А, вижу… Есть релейка… Есть связь… — Есть абонент… Гони текст! Быстрее, а то астрал сегодня густой, мозг закипает…

И шиноби, немало удивлённый этой сценой, стал сразу диктовать:

— Совет раввинов состоялся.

— Совет раввинов состоялся. Тчк… Дальше… — Сразу откликается ментал.

— На совете подвергался оскорблениям… — вспоминает юноша.

— Оскорблениям… Зпт… — Повторяет Дуня. — Дальше…

— Несмотря на то, что советники были уведомлены… — продолжает Свиньин.

— Советники уведомлены…

— Что я представляю великий дом.

— …великий дом.

— Наблюдаю общее негативное отношение ко мне…

— Отношение ко мне… — передавал ментал.

— Посему, прошу одобрить мой отъезд…

— Мой отъезд…

— Если в течении двух дней местными властями мне не будет разрешён доступ к телу покойного.

… к телу покойного…

— Посланник Ратибор Свиньин.

— … Ратибор Свиньин. — Завершила Дуня и замерла в ожидании.

Но продолжать шиноби не собирался. Теперь он поглядел на кассиршу:

— Знать надобно мне, сколько я вам должен?

Татьяна отставила блюдце с отваром грибов, вытащила карандаш из кастрюли, облизала его и заметила:

— Да ты немало наболтал-то. — Стала что-то считать…

— Два шекеля с него бери, — посоветовала товарке женщина-астрал. — Космос сегодня жуть какой тугой, так тяжко шли слова, как через масло…

— Два, двадцати три… — Насчитала Татьяна.

Ни слова против… Юноша достаёт деньги и расплачивается. Прав был Кубинский, прав, тут, в этой сырой избушке, эти упившиеся грибным отваром интеллигентные женщины, брали вдвое, а то и втрое больше, чем взяли бы в каком-нибудь другом менталографе. Но именно отсюда шиноби был вынужден оправлять менатлограму, так как знал, что её содержание будет немедленно передано… Ну, например в шабак, а может быть Бляхеру, в общем кому-то из руководства. И его угроза быстро покинуть поместье в случае затяжки с решением, могла быть услышана теми, кому и адресовывалась.

В общем, всё что мог, чтобы как-то ускорить процесс принятия решения юноша сделал. Теперь ему оставалось только ждать.

⠀⠀

Когда он вернулся в свой коттедж на отшибе, Муми сообщила ему, что «приходило это, ну вы знаете кто, спрашивало, когда вы вернётесь. Сказала, что спать тудей не смогло, от волнения накропало ещё два стиха. Хотело их ту рид фо ю».

Признаться, шиноби и сам был не совсем спокоен, всё это от ожидания важного решения… Посему в данный момент молодой человек был как-то не расположен к поэтическим чтениям.

И он решил избежать литературных встреч, и пошёл в город. Тем более, что у него появились некоторые средства, которые он мог без зазрения совести потратить… Ну, например, на чашку хорошего «бразильского» цикория, привозного, который добывался в топях тёплых болот. Он давно его не пил.

И так уже ему пригрезился этот цикорий, что молодой человек буквально ощущал его привкус у себя во рту. Конечно, в том сомнений у него не было, что в таком крупном населённом пункте как Кобринский, должны быть любители этого недешёвого напитка. А раз есть ценители, то непременно должно быть и заведение, где его варят. Он не сомневался, что найдёт его и бодро вышел из ворот поместья. Юноша знал, что как только выйдет за них, так его там сразу «встретят» какие-нибудь любопытные люди, но никак не ожидал увидеть там того, кого увидал.

— Убийца! Убийца-а… — к нему шлёпал по грязи и ещё издали орал… сам Левитан. Он махал Свиньину рукой, как машут старинному приятелю или даже другу. — Здравствуйте, убийца.

Шиноби поморщился. Так как все, кто были вокруг рядом с ним, тоже стали искать глазами убийцу. Ну и конечно же находили. И таращились как на какую-то невидаль. В общем все эти взгляды, эта встреча, эти крики… Как это всё было некстати. Абсолютно невовремя…

А Левитан, ещё и подойдя к юноше, панибратски его приобнял и залихватски приподнял, так что оба гэта молодого человека оторвались от грунта.

— Довольно, хватит, — сдавленно шипел юноша, высвобождаясь из этих неуместных объятий. — Тут людей немало, а вы внимание их этим привлекли…

— Да и чёрт с ними… — радостно сообщил доносчик, а шиноби, поправляя очки и шляпу, заметил, что от того уже попахивало самогоном. — А я думаю, пойду к воротам — погляжу, вдруг вас встречу, — доносчик улыбается. — Не поверите, только подхожу и вот они вы!

— А уж как мне приятна наша встреча, того вам и представить невозможно, — меланхолично заметил шиноби. Нет, конечно, он не выпускал из головы заманчивого де́льца, которое ему предлагал Левитан, вот только считал, что всему нужно своё время. А сейчас он вообще хотел посидеть в одиночестве, насладиться крепким напитком с изрядно будоражащей долей кофеина, и подумать о сложившейся ситуации. О ближайшем походе в танцевальный клуб, о деле с поэтессой. В общем у него было о чем поразмышлять, а тут этот… человек… Который даже не замечал настроения своего собеседника и радостно рассказывал:

— А мне младший следователь Гупник, из отдела ереси… Поймал меня перед разнарядкой и говорит — иди-ка на рынок, так как там один приезжий из области купчишка, торговец навозом и раками, болтал что-то про электричество, в общем форменное мракобесие… Иди, говорит, послушай, что он там лопочет…

— И что же вы? Осушались приказа?

— Ой, да ну их… — Левитан машет рукой, — эти бездельники из инквизиции таких приказов по пять штук в день изобретают, всё им мерещатся заговоры еретиков. В общем плюнул я на этого торговца навозом, скажу, что не нашёл его, и пошёл сюда… — Он улыбается. — И вот видите, как хорошо всё получилось — мы встретились.

— Уж лучше и придумать трудно, — не очень-то радостно бубнит Свиньин, а сам, аккуратненько, из-под своей сугэгасу озирается по сторонам, смотрит чтобы сразу выбрать из множества людей тех, кто похож на шпика, и зелёные стёкла очков, скрывающие глаза, ему в этом помогают.

— Ну, — продолжает Левитан всё так же радостно, — вы обдумали моё предложение? Ну, насчёт той тетради? Помните?

— Кричите громче, — тихо, но холодно замечает шиноби, — а то вон те купцы, что в очереди на проезд в поместье последними стоят, вас не расслышали, они ещё не знают, что мы задумали убийство совершить, чтоб завладеть секретною тетрадью.

— А-а… — доносчик стал оглядываться по сторонам, — да-да-да… Вы правы, правы… — И он тут же продолжает. — Тогда может пойдём куда-нибудь? Я же говорил вам, у меня есть хорошее, приличное местечко… Там посидим.

Не то, чтобы шиноби хотел с ним куда-то сейчас идти… Вот только из этой толчеи у ворот поместья, всяко нужно было выбираться. И тогда молодой человек сказал:

— Ну, что ж, пойдёмте, только побыстрее. Здесь слишком много глаз, и каждый глаз — сплошное любопытство, которое вы криком привлекли… Идёмте, только объясните сразу, куда нам путь держать, куда направить стопы…

— Направить стопы… Хэ-хэ… — Левитан смеётся. Но всё-таки начинает движение и шиноби идёт с ним. А доносчик, тряся головой, восхищается. — Вот всё-таки забавно вы говорите… Надо же… Направить стопы. Нет, ну это понятно, понятно… Это вас так с детства научили. А меня, между прочим, тоже учили… Учили-учили… Матушка меня отдавала там в учения всякие… Уж очень мечтала, чтобы я стал чиновником при поместье. Но я, понимаете, я же натура творческая… Ищущая. Так же, как и вы!

— Неужто, как и я? — Юноша посмотрел на своего спутника поверх очков с некоторым удивлением.

— Ну, я в том плане, что я тоже личность творческая… В том смысле, что я тоже работать-то не очень люблю. — И доносчик мечтательно добавляет. — Я вообще бы хотел жить как вы. Понимаете?

— Мне даже любопытно знать, как в вашем представлении, жизнь проживают скромные шиноби? — Спрашивает у спутника юноша.

— Ну как, как… Ну, у вас всё так красиво, такая жизнь у вас яркая… Вы всё время путешествуете, разные, там, схватки, засады, погони… Вас всякие знатные люди постоянно приглашают к себе, у вас работа очень креативная… Это же нужно всё время придумывать: как, кого, и где убить? Кого придушить, кого зарезать… А кого и отравить самым зверским ядом… Чтобы корчился подольше. Ну, когда заказчик просит, конечно. Сам-то я против особых зверств. Когда там ядом лугового мухомора выжигают у кого-нибудь внутренности и несчастный умирает несколько дней в ужасных корчах… Нет, это не по мне. Это, в конце концов не благородно.

Шиноби снова смотрит на своего спутника поверх очков, признаться, Левитан удивляет его всё больше и больше. А тот, замечая его взгляд вздёргивает подбородок:

— Да-а, чего вы удивляетесь? Мне тоже не чуждо благородство. Я же вам говорю, я человек приличный, а доношу, — тут он машет рукой и делает кислую мину, — ну, так это исключительно из стеснённых жизненных обстоятельств. У меня ведь куча всяких проектов в голове. Вы думаете, что я только про ту тетрадь хороший план придумал? Нет! У меня и другие хорошие идеи были, просто мне их реализовать не с кем было. Хотите расскажу одну?

Шиноби промолчал, скорее всего он даже и не хотел слышать про идеи доносчика, но того молчание молодого человека вовсе не смущало.

⠀⠀

⠀⠀ Глава шестая ⠀⠀

Левитан продолжал двигаться к какой-то своей цели, при том шёл он уверено, почти игнорируя грязь и лужи, и при этом не переставал говорить:

— Вот к примеру… А вы заметили, какие в наших краях отвратительные козлолоси? — Он указал дланью на движущуюся им навстречу телегу гружёную старыми бочками. — Вот поглядите, поглядите, каков это ублюдок идёт. Поглядите, какие кривые у него ноги. Какой он вислозадый… Шлёпает этими ногами по грязи еле-еле… Ну, ублюдок же? — Спрашивал Левитан и сам себе же отвечал: — Явный ублюдок.

Говорил он, как обычно громко, и возница, немного удивился такому делу, принимая слова доносчика явно на свой счёт:

— Это ты полегче, сволочь… А то вот кнутом-то по харе… Ты глянь на него… Ублюдок! Вислозадый… Ноги ему не те… Обзывается ещё, босота… Эти благородные охамели уже совсем… Паскуды.

— Иди-иди, дурак… — огрызается Левитан. — Свинья гойская, ещё говорить тут надумал, кнутом грозит благородному человеку, вот сообщу куда следует… Попляшешь ещё… — И буквально сделав два шага, разминувшись со злобным возницей, он продолжает как ни в чём не бывало: — А ведь вы, господин синоби, из столиц к нам пожаловали.

Шиноби не стал этого отрицать:

— Родился я, признаюсь, и вырос в Купчино прекрасном.

— О-о, — у Левитана закатилась к небу глаза. — Купчино. Вечерние огни, извозчики, благоуханные шавермы в роскошных придорожных ларьках, дамы в полупрозрачных одеяниях. — И он тут же меняет тон с мечтательного на деловой: — Вот раз вы из Купчино, так ответьте, вы сможете раздобыть генетический материал Ксении Стульчак^[9]?

— Чего? — Признаться, смог, смог, своими интеллектуальными метаниями из стороны в сторону, немолодой уже мечтатель Левитан, удивить молодого прагматика Свиньина. Вот только что, доносчик рассуждал о отвратительности и местных козлолосей и вдруг уже интересуется биологическими материалами известной светской львицы. И юноша вопрошает. — Зачем вам это?

— Вот видите? — Тут Левитан смеётся и смех его чуть припорошен лёгким высокомерием. — Даже вы не понимаете моей задумки.

— Скажу вам честно: да, не понимаю. Уж больно далеки друг от друга кривые ноги местных козлолосей и биоматериал известных в свете дам. Настолько далеки, что связь едва возможна между ними.

— А вот и возможна! — С весёлым оживлением почти выкрикивает доносчик. И повторяет: — Воз-мож-на! Это очень большая тайна, я даже думал получить патент на эту идею, но не знаю, как нужно получать эти долбанные патенты… Там столько всяких бумажек нужно заполнить… Разведут сволочи, бюрократию… Такую бюрократию… Жадные твари… Это чтобы с честных изобретателей деньги получать… В общем я не разобрался с ними, ну с этими патентами. Поэтому многие годы я хранил её, мою мысль, в страшной тайне, и никому, никому об этом не рассказывал… Но вам я расскажу. Хочу, чтобы вы сказали своё мнение о моих идеях.

— Возможно тайну лучше сохранить, — попытался остановить своего спутника шиноби. — Конечно же мне льстит доверье ваше. Но может быть не тот я человек, что ваши сокровенные мечты достоин выслушать, им дать ещё оценку.

— Да, нет же… Я сразу понял, что вы человек благородный… Как и я. Вы крысятничать и воровать чужие идеи не будете, — был уверен Левитан. — Поэтому я вам всё объясню… И мы страшно, — у него при этих словах из орбит стали вылезать глаза, он ещё сжал кулаки, и повторил зловеще: — Мы просто страшно… Разбогатеем.

Шиноби уже понял, что избежать этой тайны, как и страшного богатства ему не удастся, поэтому лишь вздохнул и собрался выслушать своего знакомого. И тот не заставил себя ждать, тем более что ему просто не терпелось убедить молодого человека в гениальности своей собственной идеи.

— Ну, вы же видели, какие у нас здесь козлолоси? — Снова начал Левитан. — Низкие, хилые, вислозадые… Но вот если нам удастся раздобыть геноматериал, например, какую-нибудь завалявшуюся её яйцеклетку… О, мы сможем вывести новую породу козлолосей с уникальным экстерьером. Понимаете? — тут он хватает юношу за рукав и пытается заглянуть тому под шляпу. — Понимаете? Вы приставляете какие это будут благородные красавцы… О… — Левитан выпускает рукав шиноби и смотрит на серое небо. — За ними будут в очередь стоять козлолосезаводчики со всех областей, а может даже из Купчино всякая тамошняя сволочь поналетит, чтобы купить у нас какого-нибудь особенно красивого жеребца. Я, по сути, уже… — тут он указывает молодому человеку на переулок. — Нам сюда, — и сразу же продолжает. — Я уже поговорил с Плейнером… Знаете Плейнера? Не знаете? — Ратибор не успевает ответить, а собеседник продолжает с досадой… — Ну, что же вы… Так это тот самый Плейнер, что владеет генной мастерской на выезде из города… Да вы видели её… Ну, конечно видели… Так вот он выводит новые породы игуан-несушек. Знаете как у него несутся игуаны?.. О, какие они несут яйца… Ах, что это за яйца… У его игуан яйца крупнее, чем яйца болотных бобров… — Ратибор был не готов в это поверить, но возражать не стал, промолчал. — В общем он вообще толковый паренёк, и вот он-то и сказал мне по секрету, что ему новую породу скакуна вывести — плёвое дело. — В подтверждение пустячности, доносчик смачно плюётся, — тьфу… — и продолжает: — Гены козлолосей у него есть, осталось только раздобыть генный материал этой необыкновенной женщины, — дальше Левитан говорил с блаженным придыханием, — непризнанной королевы Купчино, а может быть даже и признанной… Ну так что, сможете раздобыть биоматериалы Ксении?

— И как, по-вашему, я должен раздобыть этот материал, что нужен вам для дела? — Со скепсисом интересуется шиноби.

— А вы что? Вы разве не крутитесь с нею в одних и тех же кругах? — удивляется доносчик.

— Да-а… Представленье странное у вас о бедном молодом шиноби, — замечает Свиньин.

— Ну, как же… — не понимал Левитан. — Вы же патентованный убийца из Купчино, здесь представляете знатную фамилию… Абы кому такое не доверят… А она всемирно известная светская львица… Я думал, что вы должны как-то там пересекаться в верхах… Ну, там всякие балы, фуршеты, светские рауты… Или ещё что-то.

В ответ молодой человек снова поглядел на своего спутника поверх очков:

«Ну, да… Ну, да… Светские рауты».

— Допустим, вы с нею не знакомы… Но добыть её материал вы же сможете? — Даже неодобрительный и полный скепсиса взгляд юноши не мог остановить разгоревшийся энтузиазм доносчика. — Ну, там… пробраться ночью к ней во дворец, как вы это, синоби можете… Беззвучно, в темноте… Раз — и вы уже на крыше, два — вы уже у неё в спальне… Проникли через открытое окно… А она полуобнажённая распласталась по шёлковым простыням… Её пегие, слегка крашенные кудри размётаны на подушке, её прекрасное продолговатое лицо мирно дремлет рядом…

— Вам надо бы писать шпионские романы, что сдобрены эротикою щедро, — иронизирует молодой человек. — Уверен я, что вам бы удалось средь авторов иных не затеряться.

При этом шиноби приостановился, и сделал вид, что вытряхивает камешек из сандалии, при том, быстро и незаметно почти не поворачивая головы, огляделся и бросил взгляд назад, и сразу заметил незнакомого ему, хлипкого мужичка, что тащился за ними почти сливаясь с заборами. Его, именно его, юноша зафиксировал ещё у ворот поместья.

«И вот мой новый, неразлучный друг. Опять он тут, опять бредёт за мною. Мне это на руку, пусть тащится тихонько, пусть всё увидит и потом напишет рапорт. И прочитав его, ретивый офицер, что мною днём и ночью озабочен, ломает голову над лёгкой дружбой той, что с Левитаном нас почти связала. И в оборот доносчика возьмут, пусть на него потратят время и ресурсы. Мне между тем, дышать чуть легче станет».

Но Левитан словно не замечает его иронии, он мечтательно смотрит вдаль:

— Пара ловких движений, пара прикосновений к её нежному, но сухощавому телу, и её биоматериал уже у вас, спрятан в пробирке на груди… А вы крадётесь в ночи по крыше… Ловкий и по-прежнему хладнокровный!

— Вы как себе представили такое? Как это в голове у вас сложилось? — Тут уже шиноби не иронизировал, а скорее даже посмеивался. — Как вытащить из женщины из спящей, не испугав её и сна не потревожив, то, что надёжно укрывает лоно?

— Э-э… — Всего секунду доносчик был в замешательстве, но секунду, не больше, — ну, у вас же, у профессиональных убийц есть… ну, там какой-нибудь препарат, который может обездвижить жертву, не убивая её? — И эта мысль ему очень понравилась. Он снова устремил взгляд вдаль. — Какая это прекрасная должно быть вещь. — Тут он даже остановился. Но потом встрепенулся и догнал юношу. — У вас же есть такой препарат? Яд какой-нибудь отвратительной улитки из болота.

В общем-то такой препарат действительно имелся в биохимическом арсенале любого шиноби, но Ратибор не собирался делиться со своим спутником ни самим веществом, ни его рецептом. Но мысли о подобном веществе как-то, в воображении доносчика, как будто затмили мечты об уникальных биологических материалах прекрасной Ксении Стульчак. Теперь вся умственная энергия этого человека протекала в ином русле.

— Ах, как бы он мне пригодился… — негромко говорил он, шлёпая по грязи. — Такой замечательный и очень нужный яд, — продолжает Левитан, о чём-то сосредоточенно размышляя. Но как не погружался он в думы об удивительном и необходимом ему веществе, нужного им заведения профессиональный доносчик не пропустил…

— А… Мы пришли… — Он указал на двери заведения. И с радушием хозяина добавил. — Пойдёмте, уважаемый убийца… Посидим по-человечески. Обсудим наши планы.

Над дверями весела вывеска, чуть облупленная по краям:

⠀⠀ «Три селёдки»

Вывеска наглядно демонстрировала уровень заведения.

«Цикорий варят тут навряд ли!»

Впрочем, он и не думал, что доносчик в стоптанных и промокших башмаках, в шляпе с обвисшими полями, может привести его туда, где в помещениях чисто и пахнет цикорием. И юноша молча согласился «посидеть» и «обсудить планы» в «Трёх селёдках».

Но «посидеть» им там не удалось.

Едва они показались на пороге заведения и юноша даже не успел снять свою сугэгасу, как здоровенная тётка, завёрнутая в грязный фартук и вытиравшая до этого освободившийся столик, увидала их и сразу заорала:

— Ва-аня… Ваа-а-аня…

Все посетители, а их было не так чтобы много, обернулись на орущую тётку, а из подсобки появился крепкий бородатый мужик:

— Чего ты? Чего?

— Да этот вон… — Кричит баба. — Опять притащился.

Бородатый Ваня сразу взглянул в сторону двери и… его взгляд тут же, тут же воспылал огнём радостного негодования, и бородатый, не раздумывая и весьма энергично двинулся к Левитану, на ходу крича:

— А, Лютик-доносчик! Пришкандыбал значит, падлюка! — Он подлетает к Левитану и одной рукой сгребает его за грудки, а вторую сжимает в кулак и поднимает над головой.

— Ваня! — Воскликнул Левитан, явно удивлённый таким горячим приёмом. — Ваня, вы чего? Я отдам вам эти несчастные сорок шесть агор, чего вы так из-за них… Это же копейки… Поглядите на себя, разве так можно буянить из-за сорока шести агор? — Причитал доносчик.

— Не слушай его Ваня, слышишь, хлопай балабола сразу, — орёт баба, которая очень заинтересовано наблюдает за разваривающимся действом. Буквально болеет им, она даже в горячке швырнула тряпку на пол со всех сил и заорала, предупреждая: — не слушай, а секи его, Ваня, по мусалам. По мусалам секи, не то опять начнёт загибать про яйцеклетки Ксении Стульчак и про богатства неслыханные, опять всех заболтает, пустобрёх.

— Ты свинья, ты… — Бородатый, кажется, слышит её и начинает действовать энергичнее, он тычет кулаком в лицо Левитана. — При чём тут деньги?.. Деньги тут не причём… Ты на меня донос накропал, гнида жабья…

— Ваня! Да о чём вы говорите? — Искренне возмущается Левитан.

Кажется, он действительно не понимает: — Какой донос? Когда? — Но бородатый яростно прижимает свой очень неприятный кулак к его лицу с такой силой, что говорит он с явными затруднениями. — Я, честное слово не понимаю!

— Не бреши мне, свинья! Не бреши! — Ещё больше злится Ваня. — Следователь мне показал твои каракули пьяные, там всё записано, и подпись стоит «агент Лютик», — тут после каждого слова кулак крепыша Вани, вминался в лицо доносчика с новой силой. — Там… Всё… Записано… Лютик! И я хорошо помню тот случай, когда чёрт меня дёрнул выпить, а после болтать про электричество в твоём вонючем присутствии.

— Ваня… — Воскликнул Левитан. И шиноби подумал, что тот продолжит доказывать, что донос писал не он. Но всё пошло совсем не так. Доносчик сразу сдался, под неопровержимыми доказательствами, и сменил тактику защиты: — Какие это пустяки… Да я таких доносов десять штук в день пишу, думаете, их кто-то читает?

— Тот, свинья, как видишь прочитали! — прорычал Иван. И Свиньину стало казаться, что лицо доносчика превратилось в белую глину, которая легко проминается под каменным кулаком собеседника, но тот не переставал говорить:

— Иван, я вас прошу, не будьте гоем, сохраняйте человеческое обличие, мы же благородные люди, зачем все эти грубости. Вот видите, я вам и клиента привёл, я же обещал, что буду приводить хороших клиентов, так вот он, Ваня… Ну, поглядите… Вот же он стоит, — кривым ртом из-под кулака блеял Левитан.

И только тут грубый Иван, до сих пор, почти, ослеплённый своими эмоциями, взглянул на юношу, который снял шляпу и на всякий случай, отошёл от беседующих на пару шагов.

— Ты это… Парень… Ты можешь пройти, — сказал Ваня, обращаясь к Свиньину: — Садись куда хочешь… — И тут же снова стал вдавливать кулак в физиономию Левитана, — а ты свинья, ты… Ты мне был должен сорок шесть агор, но из-за твоего доноса… Я должен был отдать один шекель следователю, и ты мне отдашь за него два. Пока не принесёшь мне два шекеля и сорок шесть агор, чтобы сюда своей свинской хари даже не показывал… Понял?

— Ваня, ну прекратите, это же не интеллигентно… А ещё в шахматы играете, — кряхтел под кулаком Левитан. — Это всё какая-то ошибка… Послушайте меня…

Но слушать его Ваня не захотел, он, приложив ощутимый кинетический импульс к телу доносчика, этим самым телом с шумом и треском распахнул дверь заведения и при помощи весьма увесистого пинка, что сотряс все тело доносчика, выпроводил того на улицу с напутствием:

— Пшёл вон, свинья, у нас заведение почти кошерное. И не появляйся здесь, пока не принесёшь денег…

— А-а!.. — заорал несчастный, хватаясь за копчик, — какая же это подлость! Иван! Какая бесчеловечность… Разве можно так с благородными людьми…

Иван же, захлопнув за ним дверь, теперь оборотился к шиноби:

— А ты… — Он тут уже внимательно оглядел юношу и сделал некоторые выводы для себя… — То есть вы… Он ваш приятель?

— Назвал бы я его, скорей, знакомым, — ответил Ратибор.

— Знакомым? Ну, ладно. В общем, если хотите выпить, то присаживайтесь. Сейчас вас обслужат.

— Ну, если в заведенье вашем найдётся для меня цикорий… — с сомнением говорит шиноби, оглядывая не очень-то изысканное местечко.

— Цикорий? — и снова Иван взглянул на юношу с интересом. — Вы пришли по адресу. Я сам вам его сварю, располагайтесь.

⠀⠀

⠀⠀ Глава седьмая ⠀⠀

Ну, что же… Этот Иван, как оказалось, в цикории знал толк, и умел его варить. А крупная баба знала, как подавать напиток в чистой чашке. Шиноби был даже немного удивлён и качеством самого цикория, он явно произрастал там, где солнца было значительно больше, и сварен напиток был вполне себе… Не хуже, чем в некоторых неплохих столичных цикорнях.

В общем, он выпил две чашки. Пил не спеша и наблюдал за народцем, что приходил в заведение и уходил из него. Люд был небогатый, пришедших вполне устраивали пара рюмок самогона, кружка крепкого грибного отвара, тарелка мелких мидий с подсохшим озёрным мандарином. Но среди всей этой публики появился человечек не простой, был он хмур. Зашёл, сел за свободный стол и, не снимая старой шляпы заказал у бабы кружку отвара, попросил принести погорячее. Шиноби делал вид, что пьёт цикорий, а сам сразу же оглядел пришедшего. Так и было. Молодой человек уже видел его прежде и не раз. Свиньин был уверен — слежка. Да. С ним работали на совесть. Агентов у шабака, впрочем, было не очень много, поэтому они уже все были знакомы юноше. Примелькались. Но всё равно контрразведчики мамаши «держали» его «плотно». Старались ни на минуту не оставлять без внимания. И этот хмурый тип, что заказал грибной отвар, должен был выяснить, с кем тут в «Трех селёдках» общается молодой человек. Вот только шиноби не с кем тут особо не общался. Допил не спеша чашку цикория и попросил ещё одну. Выпив, расплатился, встал и пошёл к двери под, казалось бы, незаинтересованным взглядом хмурого. А на улице его ждали два человека. Во-первых, всё тот же шпик, что вёл его от ворот усадьбы, пригорюнился у забора под дождиком. А вторым ожидавшим… Ну, конечно, это был так и не сдавшийся доносчик Левитан. Он, уже весь промокший, торчал невдалеке от входа в «Три селёдки» и конечно обрадовался, увидав юношу:

— А я вас жду, жду… Вы чего так долго?

— Цикорий пил, и был он в заведении неплох. Неплох настолько, что выпил я две чашки кряду.

— О, цикорий, — уважительно произнёс доносчик. И тут же продолжил, но уже с сомнением. — У вас, у богатых столичных жителей, конечно, свои причуды. Цикорий… Там, поди, одна чашка стоит как целая бутылка самогона из тростника.

— Напиток тот, признаюсь — да, цены не малой. — Соглашается шиноби.

— Послушайте, господин убийца, — начинает Левитан, — а ведь мы с вами так и не поговорили… Ну, о наших делах… Этот тупой шлимазл, кинулся на меня с кулаками… Да, вы же всё видели… Придумал повод, чтобы вытрясти из меня денег… А мы с вами так и не посидели, так и не обсудили главного.

— О яйцеклетках госпожи Стульчак вы снова речь ведете? — Уточняет Свиньин и наконец начинает движение, после чего и его спутники — и Левитан и тот шпик, что торчал возле забора, тоже трогаются в путь.

— Да, нет… — С некоторым лирическим сожалением доносчик машет рукой, — Ксения, козлолоси улучшенной породы — это так… Мечты… Я про тетрадь… Помните, я вам рассказывал? Ну, что у меня друг есть один… Гнида редкостная. И вот у него…

— Я помню-помню, вы, кажется, его пытать хотели.

— Точно, хотел… — Левитан улыбается мечтательно. — Хотел… Ну, так что мы решили? Вернее, что вы решили? Будем у него тетрадь отбирать?

— Ну, хорошо, давайте всё обсудим, — предлагает юноша. — Но я пока не вижу оснований, чтобы тетрадь ту отнимать… Насильно.

— Ну, а как ещё? Он её хранит пуще денег, прячет её, — тут доносчик трясёт шляпой, с которой летят капали. — Не-ет, нет… Он просто так её не отдаст. Говорю же, он редкостная гнида… И к тому же абьюзер.

Шиноби косится на собеседника, не ожидал он от умудрённого и весьма потрёпанного жизнью человека, услышать термин, что более присущ феминисткам или пытмаркам. И Левитан правильно истолковал его взгляд:

— Господин убийца… — начал он с убеждением. — Вы уж не думайте, что я какой-то там… Я всё понимаю, но он настоящий долбаный козлолось… С такими же закидонами и рогами. Сколько лет с ним дружу, а он всё время меня притесняет и угнетает? Всё время надо мной доминирует, мразь… Бен зона (сын шлюхи)… Подлец… Ну, так что? Пойдём к этому ублюдку?

— Скажу вам честно, я заинтригован. — Сообщает своему спутнику шиноби. Раз уж день сегодня выдался у него свободный, он решает, как следует нагрузить «своё» наружное наблюдение. Пусть потаскаются по городу как следует, пусть потом посидят за рапортами до ночи, пусть аналитики из шабака ломают головы над его странными маршрутами и его удивительными контактами. Тем более, что впереди у шиноби намечались дела и встречи, о которых контрразведке знать было ну никак нельзя. Поэтому нужно было уже сегодня перегрузить шабак информацией, требующей кропотливого анализа и серьёзных проверок. И он решает согласиться с предложением доносчика. — На друга вашего уже взглянуть охота, чтоб убедиться в вашей правоте, а также в тех эпитетах нелестных, что вы ему так щедро отгрузили.

— Вы серьёзно? — не верит Левитан. Он явно обрадовался такому повороту событий. — Пойдёмте, тут не очень далеко. Хотя живёт он на краю города, но я знаю короткую дорогу. — И указав рукой в сторону большого тракта доносчик добавил. — Нам туда.

— Тянуть не будем — в путь, — Согласился юноша.

— Послушайте, синоби… — Начал Левитан, без всяких предисловий переходя к делу. — Вы спрячетесь, там есть где спрятаться, тростник же везде, там болото рядом, почти до его дома доходит, а я пойду к нему, сяду с ним пить, как стемнеет, он запалит лампу, а как он пойдёт в сортир, так сразу маякну вам лампой в окно пару раз туда-сюда, значит дело пошло и вам нужно скорее подойти к двери, а я вам дверь — то и отворю… — Тут Левитан стал улыбаться. Видимо представлял вожделенную им картину. — Он то-о-лько из сортира… А вы его ножичком своим вот так вот — р-раз-з… Без предупреждения… И ещё р-раззз…

В том как уверенно всё это расписывал доносчик, как он был пошагово-последователен, чувствовалась серьёзная продуманность и многократное осмысление будущей операции. Но заметив неодобрительный взгляд юноши, соискатель яйцеклеток светских львиц, внёс в свой план необходимые правки:

— Нет, ну я всё понимаю, не до смерти, конечно, не до смерти, и чтобы кровищей там всё не залить… Аккуратненько его резануть… Это я предлагаю так, для острастки, для начала разговора… — И тут же он добавляет. — Но сделать это необходимо, так как он очень опасен.

— И чем опасен этот человек? — Сразу заинтересовался молодой шиноби. Он, как истинный представитель своей профессии, как говорится, по долгу службы, знал, что никакими предупреждениями пренебрегать нельзя, и если тебе кто-то сообщает о какой-то опасности, нужно как можно подробнее выяснить в чём она состоит: — Он из бандитов? Или из военных, а может он из органов каких-то?

— Да, не знаю я, — честно признался Левитан. — Говорю же, про него толком ничего не известно… Он не наш, не кобринский. Он тут появился лет пять назад. Как он добывает деньги? Чем занимается? Дом у него на болоте. Зачем ему хороший дом у болота? Но он там живёт, не боится… Одно слово, мутный типок. Я даже по своим каналам пытался про него что-то выяснить, так мне ещё старший… В общем отругал: чего, говорит, лезешь куда не надо? Не суй свой нос, а то допрыгаешься.

Да, эта информация подтолкнула юношу к размышлениям, и первое, что пришло ему на ум, так это то, что план с лёгкими порезами обладателя тетрадей никуда не годится. И поэтому он сразу предупредил Левитана:

— План ваш не плох, и кажется продуман: с умом пуская в дело вакидзаси, приятнее идти к заветной цели, но в этом случае, — тут шиноби погрозил кому-то невидимому пальцем, — прибегнуть лучше к слову. Нам вежливость и логика помогут, не раз они уже мне помогали. Начнём с общения, а там уж будет видно.

— С общения? — кажется, Левитан немного расстроился. — Просто будем с ним болтать? — И потом нехотя согласился: — Ну, ладно, давайте начнём с разговоров, потрындеть — это он любит…

— Как звать его, как лучше обращаться к такому непростому человеку? — сразу после этого согласия поинтересовался шиноби.

— Знаете, убийца, — тут Левитан сдвинул шляпу и в задумчивости почесал лоб. — А вот хрен его знает, как по-настоящему его зовут.

— И как же это понимать?

— Да, вот так же… Некоторые, соседи всякие, почтальон, опять же, зовут его Аарон Моисеевич, но так зовут его только за глаза. Помню ещё, мутные людишки одни… Звали его по фамилии Моргенштерн. Сам он себя требует величать Фридрихом. Или Фрицем… Чаще Фрицем. Ага… — Тут доносчик смеётся. — Возомнил о себе: Фридрих он, видите ли… Ну, а я своровал у него письмо от его мамашки, валялось там, в прихожей… Пока он ходил по нужде… Так вот фамилия его мамашки оказалась Захаренко. Вот и думайте теперь, как его называть, — закончил рассказ доносчик.

— И значит… — Подвёл итог молодой человек. — Фриц Моисеевич Моргенштерн-Захаренко. Тут и прибавить нечего. И без того понятно, что личность колоритная выходит.

— Да уж, колоритная, колоритная… — Соглашается доносчик. — Вот как увидите, так сразу сами всё поймете.

— Мой друг, а долго нам ещё идти?

— Да, нет… Вот эта улица… Вон она уже кончается, а там налево и болото пойдёт. По бережку пройдёмся немного и будет его дом, — поясняет Левитан.

Шиноби бросает украдкой взгляд назад и конечно же замечает человека, что так и плетётся за ними, делая вид, что прогуливается.

⠀⠀

⠀⠀ Глава восьмая ⠀⠀

Странное это было местечко… Болото — вот оно, прямо за домом начинается. Пучки тростника и всякая другая болотная флора — ивы, берёзы, усеянные трутовиком и паутинами. В это место северный ветер, непременно должен доносить затхлые и мёртвые запахи хлябей. А ещё ядовитые миазмы… Тем не менее, среди утлых и самых бедных лачуг, коим от Господа тут положено было находиться, возвышался в этом месте приличный, и не маленький каменный дом. С мощной дверью и очень крепкими ставнями на окнах. А ещё, тут пахло печным дымом. Кажется, хозяин от вечной сырости спасался, как и положено, теплом. Шиноби остановился, чтобы осмотреть местность. Тут почти не было людей. Одна баба, пока они шли к дому, глазела на них в щели забора. Ещё пара детей, выбежали на улицу, тоже глядели на пришедших… И всё… Хотя люди тут жили. Юноша сразу отметил кучи золы и мусора у самого края болота. А потом шёл тростник вперемешку с камышом, и начинались заросли сразу за домом. А ещё… До дома шла дорога, но она не обрывалась у порога, а заворачивала за угол здания. Ратибор приподнял подбородок и принюхался. Он не смог разобраться с запахами. Дым… Болото… Гниль… И что-то ещё… Не смог понять что. И это ему не нравилось. Нет, нет… Местечко было не просто странным, местечко было… Нехорошим. Юноша был в этом уверен. Он обернулся назад. Шпик был тут, невдалеке. Он делал вид, что рассматривает что-то возле одной из лачуг, хоть как-то смягчая пустоту улицы.

— Ну, так что, идём? — интересуется доносчик. Он и сам, видно, чувствовал себя не очень комфортно.

— Идём, конечно, — отвечает ему шиноби отметив для себя, что тут нужно быть максимально внимательным. — Ведь не зря же через весь город мы сюда тащились.

— Но вы имейте ввиду, он очень опасный человек. — Предупредил юношу спутник.

— Опасный он? Насколько же опасен? — Интересуется тот.

— Он призёр Лужской области по кёрлингу. Он всегда начеку, и швабра у него всегда под рукой.

— Угу, угу, и швабра под рукой, — констатирует шиноби. Тем не менее это не сильно его пугает.

— Он ею бил меня.

— Уже хочу взглянуть на чемпиона. — Говорит Свиньин уверенно. Он хотел, чтобы уверенность передалась и Левитану.

— Значит вдвоём идём… Ну, как хотите, — вздохнул доносчик и пошёл к дому. Шиноби шёл за ним, внимательно оглядывая здание, и едва они подошли к двери, едва Левитан встал на ступеньку перед дверью, и поднял руку, чтобы постучать, как в верхней части двери открылось небольшое окошечко и оттуда, донёсся резкий, как удар хлыста окрик:

— Хальт!

— А-а… — В ответ заорал доносчик и судорожно отдёрнул от двери руку. — Господи, Фридрих! Шалом тебе! Зачем ты так пугаешь людей? Ты что, не видишь? Это я, Лютик!

— Это я вижу! — Орёт из окошка хозяин дома. — Думмис швайн (тупая свинья). А зачем с тобой этот унтерменьш (недочеловек)? Задумал меня прирезать, дас фи (скотина)?

— Это не унтерменьш, он вообще может быть даже и не гой, — стал объяснять хозяину дома Левитан. — Это господин убийца, он посланником к нашей мамаше прибыл от дома Гурвицев, его Фурдон за убийства задерживал, а потом всё равно отпустил. Он уважаемый человек.

И тогда в окошке в двери появился глаз, он глядел на юношу несколько секунд, а потом исчез, и из окошка снова донеслось резкое как удар хлыста требование:

— Аусвайс (удостоверение)!

Пару секунд юноша раздумывал, но потом всё-таки согласился с требованием, полез во внутренний карман армяка и достал оттуда верительную грамоту, сделал шаг на крыльцо и просунул её в окошко. Бумаги тут же исчезли за дверью, а потом повисла тишина. Шиноби и доносчик стали ждать. Юноша снова взглянул на шпика, что топтался у кучи золы, потом поглядел на небо, из которого сменив морось стали падать капли лёгкого дождя. И после ещё пришлось ему подождать, пока, наконец, верительная грамота не была ему из-за двери возвращена. И возвращена она была с вопросом в окошко:

— А зачем же я вам понадобился, господин Свиньин?

— Да это я его… — Начал было Левитан, но очередной окрик его остановил:

— Швайген! (Молчать). Пусть говорит посланник. — При этом в окошке снова появился внимательный и не очень-то добрый глаз хозяина дома.

Тут шиноби понял, что пришло его время и заговорил:

— Фриц Моисеевич, знакомый общий наш, — тут юноша указал рукой на Левитана, — благодаря которому мы вдруг свели знакомство, мне рассказал историю одну. Про некие секретные тетради, что вам, удача выпала, хранить. И я, узнав про эту вашу тайну, хотел…

Ратибор не успел договорить, так как засов на двери лязгнул, и после крепкая дверь раскрылась. И на пороге появился не совсем обычный человек, и с жестом вежливости он произнёс:

— Заходите, посланник. — И взглянув на Левитана человек добавляет со снисхождением, что больше напоминает презрение: — Ты тоже заходи.

Юноша, как вошёл — остановился. Первым делом, как и положено шиноби, он стал оценивать опасность помещения и людей в нём находящихся. И что касается хозяина дома… Ну, этот господин привёл молодого человека в некоторое замешательство, так как в его таблице опасности, этому человеческому типу… Просто не нашлось своего места. Личность это была, безусловно, уникальная. Во-первых, он носил деревянные башмаки из какой-то светлой породы дерева. Хотя с его, отнюдь не мощными икрами, подобная обувь выглядела несколько гротескно. Длинные нитяные и свободные носки при этом добавляли ногам Фридриха Моисеевича определённого шарма, а над носками в районе колен, начинались кожаные шорты из тех, к которым пришиваются такие же кожаные, широкие лямки-подтяжки. Шорты с подтяжками были надеты на голое тело. Этот залихватский, как выражались пытмарки, лук, довершала небольшая, почти кокетливая шляпка с пером какой-то птицы. А в руках он сжимал очень, очень неприятный на вид, гибкий и увесистый стек для верховой езды.

В общем, не найдя для подобного типа сапиенсов классификации, шиноби пришлось найти своё название:

«Какой-то этно-увлечённый псих, помешанный на чём-то германском. Угрозы видимой… пока не представляет, но кто там знает, что в башке его сложиться может в каждую минуту».

Только потом молодой человек стал оглядывать помещение. Перед ним была большая комната, нечто среднее между прихожей, кухней и столовой. В комнате были две двери. Одна дверь, скорее всего, в уборную, другая… другая в спальню. Тут же была печь, а возле неё и упоминаемая Левитаном швабра. Крепкий, надёжный инструмент. Вполне пригодный для избиения кого-либо. А на печи в большой кастрюле варилось что-то мясное, судя по ароматам — вкусное. Возле печи на полу стояло блюдце. Кажется, хозяин имел кошку, хотя запаха этого животного в доме не чувствовалось. Тут же был стол, добротный, с добротными стульями. Но больше всего в этой комнате юношу удивил висевший на стене… портрет. На нём был изображён человек с выбритыми висками, в пенсне, с маленькими усиками и в великолепном чёрном мундире. И было в лице изброжённого человека что-то настолько знакомое и демоническое, что юноша даже немного растерялся:

«Так это же…».

— Это не Гитлер, — предвосхитил его догадку Левитан.

— Нет? — Продолжал удивляться шиноби, хотя некоторое сходство двух лиц он для себя отмечает.

— Нет, — беззаботно махнул рукой доносчик, — Гитлер не носил пенсне. — Изображения Гитлера на стену вешать нельзя, это преступление, за такое можно и на костёр угодить, это совсем другой человек, это Гиммлер. Генрих, кажется, — он глядит на хозяина дома, — да, Фриц?

— Да, — коротко отвечает тот. И продолжает, указывая на стулья возле стола: — Господин посланник, прошу садиться.

Юноша снимает свою шляпу, но не снимает очки, кланяется хозяину, проходит к столу и садится на один из стульев. Доносчика никто не приглашал, но он тоже садится рядом с юношей.

— У меня варится змея, — начал Фриц Моисеевич, указывая на кастрюлю, — уже почти готова, осталось только закинуть укроп и посолить, змея свежайшая. Ещё два часа назад жрала кальмаров в болоте. Мне её охотник только что принёс. Господин посланник, не желаете ли?

В общем-то Свиньин мог бы уже и поесть, завтрак у него был довольно лёгкий, из-за нелёгких цен в купеческой столовой, что находилась в поместье. Но принимать пищу без явной необходимости, в незнакомом месте, которое он считал небезопасным, было против правил шиноби, и молодой человек ответил на предложение, прикладывая руку к груди и как бы извиняясь:

— Я завтракал совсем, совсем недавно, и только что цикория испил, в одном из местных заведений тихих, от жадности две чашки выпил кряду. Ну, а теперь, прошу меня простить, мне даже слушать о еде не просто.

— Понимаю, — коротко согласился хозяин дома и в знак понимания кивнул своим пером на шляпе.

— А я бы так съел бы немного змеи, — заметил доносчик как бы между прочим. И добавил: — Пару кусочков…

На это его заявление последовал ответ, который шиноби посчитал… Не совсем адекватным. Господин Моргенштерн яростно выпучил на Левитана глаза, угрожающе сжал свой стек и заорал:

— Швайген! (молчать).

Гости сразу притихли. Оба. А хозяин, буравя взглядом доносчика, продолжал всё в том же тоне и всё с тем же выражением на лице:

— Ауфштейн, швайн! (встать, свинья).

Левитан беспрекословно встал и замер, вытянувшись. И тогда Моргенштерн рявкнул снова:

— Зитцен! (сидеть).

Левитан тут же сел.

— Ауфштейн! — Продолжает радушный хозяин.

Доносчик снова выполняет приказ.

— Зитцен! Ауфштейн! Зитцен! — Три раза повторяется это действо. И только после того, как доносчик садится в третий раз на свой стул, господин Моргенштерн говорит уже тоном более мягким: — Лютик, без разрешения рта не раскрывать! Хаст ду ферштадн? (ты меня понял?)

— Так точно! — зачем-то по-военному отвечал доносчик. Удовлетворившись этим обещанием, хозяин дома продолжает уже обращаясь к Свиньину:

— Господин посланник, вы уж не считайте меня каким-то грубияном, или хамом, или садистом, просто у нас тут, скажем так… Свои традиции… Понимаете? Дело в том, что эта инфузория на меня семь доносов в инквизицию уже накатала…

— Ну, Фриц… Ну, что ты начинаешь… — начал было Левитан, но Фриц звонко щёлкнул стеком по столу:

— Швайген! — и после продолжил как ни в чём не бывало, обращаясь уже к юноше: — Как не прискорбно это сознавать, но отвратительная и пошлая поговорка: "от шаббата до шаббата брат натягивает брата", как никогда актуальна в наше время. Понимаете? У современного общества нет стержня, нет точки единения… Каждый сам за себя, каждый благородный человек копошится в окрестных болотах как может, как умеет, а всякий раввин пытается создать своё собственное учение, завести собственных учеников, соорудив в каждой отдельной взятой синагоге, по сути, собственную секту… — Фридрих Моисеевич с сожалением замолкает на секунду, и потом продолжает: — Всё рухнуло, понимаете? Всё рухнуло как раз в тот момент, когда сионизм оказался обществу не нужен. Да, молодой человек, сионизм давно мёртв… И вот это вот брюхоногое, вот это вот, — он для убедительности указывает стеком на Левитана, — самое яркое тому подтверждение. Вот и скажите, господа хорошие… Нужна ли современному обществу благородных людей какая-либо объединительная сила?

«Яркое подтверждение краха сионизма» вслух что-либо произносить не осмелилось, так как ему было запрещено, и оно только покосилось на Свиньина: ну, что вы на сей счёт думаете?

Но и юноша не нашёлся, что сразу ответить, так как был достаточно далёк от объединительных аспектов общей теории сионизма. И пока он обдумывал ответ…

— Ладно, — говорит Фриц Моисеевич и устало машет стеком, — не мучайтесь, господин посланник. — После идёт к кухонному комоду, и поясняет: — Мне нужно выпить, так как очень расстраиваюсь, когда думаю о современном обществе, — он оборачивается на Свиньина, рассматривает несколько секунд и продолжает: — водки вам, по молодости лет, предлагать не буду, пива не держу — ибо баловство, грибов не варю, они разрушают мозг, так что могу вам предложить воды. Чистой.

Но Ратибор всё ещё не готов что-либо употреблять в этом доме, так как не доверяет ни хозяину, ни доносчику, что его сюда привёл и поэтому отказывается:

— Благодарю вас, нет нужды. Воды вокруг и так в избытке.

— Ну, как знаете, — Фриц Моисеевич достаёт из комода наполовину пустую бутылку водки без каких-либо этикеток, и одну большую рюмку на ножке. Ставит их на стол, садится и не снимая своей шляпы, наливает в рюмку водки, и лишь взяв в её в руку, вспоминает про доносчика, Моргенштерн глядя на Левитана улыбается улыбкой хладнокровного мучителя и спрашивает:

— Что, швайн? Хочется шнапса? Да?

И тут доносчик, гордо вскинув подбородок, почти с вызовом бросает ему в ответ дерзкое:

— Обойдусь.

И вот тут шиноби уже глядит на него… Ну, что тут сказать… С удивлением смотрит юноша на Левитана. Никак не ожидал молодой человек, что этот потрёпанный господин и большой любитель халявной выпивки, с такой твёрдостью откажется от спиртного.

⠀⠀

⠀⠀ Глава девятая ⠀⠀

— А-ха-ха… Вы, я вижу, тоже удивлены, господин Свиньин? — смеётся Фриц и залпом выливает в себя самогон. Потом, поставив рюмку на стол, не закусывая и не занюхивая, не делая пауз, так как ему это было не нужно, спокойно продолжает: — засекайте время, посланник, мне самому интересно, сколько это жадное шимпанзе продержится против дармовой выпивки? Сейчас на наших глазах развернётся схватка недели: бездушный яд против склонного к алкоголизу примата! Кто сильнее?

— Ну, хватит, Фриц… — морщится Левитан. — Это какое-то ребячество. А мы пришли сюда по делу. Думаешь у господина убийцы нет больше дел, как выслушивать твои дебильные шуточки?

— Ну, если ты настаиваешь… Лютик… — Холодно соглашается хозяин дома. И потом обращается уже к шиноби: — Так вы хотите приобрести тетради, господин посланник?

— Давайте дело сразу проясним, — начал юноша, сделав предостерегающий жест при помощи открытой ладони: стоп, не будем торопиться. — Пока что речь идёт не о покупке. И если мой нечаянный визит вас натолкнул на мысль о быстрой сделке, я сразу извиненья приношу. — Шиноби встаёт….

И тут же Моргенштерн рявкает по своему обычаю:

— Зитцен!

Вот только юноша совсем не был похож на Левитана, и запросто подчиняться окрикам не собирался. В холодном взгляде молодого человека так и читалось: вы ещё стеком по столу хлопните для наглядности. И тогда Фриц Моисеевич сразу меняет тон:

— Посланник, да сядьте вы, сядьте! Чего вы вскочили? Я просто спросил. Может, вы и вправду хотели купить эти тетради. Я же не знаю, что это пугало огородное вам там наплело про них.

Только после этого Свиньин садится. И начинает:

— В беспечном настроении недавно, мы с Левитаном вечер коротали, и он тогда, скорее, смеха ради, историю одну мне рассказал: мол, есть здесь в городе особенная личность…

— Это я что ли? — догадался Моргенштерн.

Юноша кивает и продолжает:

— Откуда взялся вдруг, никто не знает, дом на болоте, сам же очень скромен, с соседями не знается почти. Не местный, но откуда взялся, где жил до этого и занимался чем, вам вряд ли кто-нибудь возьмётся рассказать. А власти вместе с ним хранят его секреты…

Тут Фриц Моисеевич глядит на доносчика очень и очень нехорошим взглядом и говорит ему весьма недружелюбно:

— Ты, Лютик, доболтаешься, — он ещё и пальцем ему грозит: —Доболтаешься, тебе говорю…

— А чего? — искренне удивляется Левитан. — А что такое-то?

— Вот когда-нибудь вырвут тебе твой поганый язык, причём вырвут вместе с гортанью и пищеводом, — продолжает хозяин дома.

— Да за что, Фриц? Ну, объясни! — Продолжает удивляться доносчик.

Но Фриц ничего ему объяснять не собирается, а снова берётся за бутылку и наливает себе, а налив, поднимает глаза на своего собутыльника:

— Тебе налить?

— …

— М-м, — с уважением мычит Моргенштерн. И добавляет, качая головой и изображая удивление: — Стальная воля в действии. Ну-ну…

После он выпивает свою водку и снова обращается к юноше:

— В общем, этот шлимазл наболтал вам про меня всякого, и что-то приплёл про тетради?

— Да, и признаться, так их расписал, что пробудил во мне к знакомству интерес, с тетрадями и с их владельцем также.

— Значит интерес пробудил? — С сомнением говорит Моргенштерн. И юноша начинает думать, что вот сейчас этот очень непростой человек и начнёт какой-то ловкий торг, или потребует каких-то обещаний, гарантий, или что-то в этом роде, и хозяин дома, внимательно глядя на шиноби, говорит:

— По возрасту вашему, понятно, что университетов вы не кончали?

Свиньин мог, конечно, рассказать ему, что любой шиноби за десять лет своего обучений знакомится с десятками самых разнообразных дисциплин, это, не считая дисциплин боевых и нескольких физических практик. Причём соискатель звания знакомится с дисциплинами на вполне себе академическом уровне. Но хвастовство юный шиноби считал недостойными своего звания, поэтому лишь сказал:

— Мне не представилась подобная возможность.

— Хотя там и с университетским образованием не понять, — начал объяснять Фриц Моисеевич. — Там, в тетрадях этих, гуманитарным губошлёпам не разобраться, там… Понимаете, я и сам учёный, я экономист-кабалист, а там нужен биохимик-технолог, чтобы понять. Настоящий. Ну, и не теоретик, конечно, а инженер-прикладник, чтобы без дураков.

Шиноби кивал ему при этом: понимаю, понимаю… Но молодому человеку казалось, что его первое предположение о торге было правильным. Кажется сейчас поведение Фрица Моисеевича становилась похоже… На отговорки, или на уклонение от реального разговора. Дескать, да какой смысл, интерес у тебя, конечно, пробудился, но ты всё равно в них ничего не разберёшь…

В общем, дело как раз подошло к тому моменту, который и определял суть всего этого визита, и суть была такова: есть тетради — так показывайте, нет тетрадей, или не хотите их показать — тогда, как принято в вашем доме, «ауф фидерзейн майне шёне кёнигин». И шиноби тогда говорит Моргенштерну ласково, вкладывая в слова всё своё юное обаяние:

— Ваш дом комфортен, общество приятно. Сидеть бы тут, в уютной обстановке, на Гиммлера прекрасного глазеть, вести беседы, вдыхать змеи варёной аромат я мог бы целый день… И даже целый вечер. Но злоупотреблять гостеприимством, пожалуй, наивысшая бестактность, и посему, я должен возвратиться к причине, что сюда нас привела… А именно к загадочным тетрадям. — Тут шиноби заискивающе улыбнулся Фрицу Моисеевичу и продолжал вкрадчиво: — И попросить вас, мой радушный друг… Коль сыщется подобная возможность, на них взглянуть, хотя бы мимолётно.

Моргенштерн после подобной подачи пожелания, после приятной интонации гостя, был немного… озадачен. Он несколько секунд сидел, смотрел на молодого человека и хлопал глазами, а потом вдруг и говорит, пожимая плечами:

— Ну-у, а что… Ладно. Покажу. — Но кажется он всё ещё думает, и вставать со стула не торопится.

Но юноша не спешил радоваться, тетрадей он ещё не видел, и продолжая улыбаться, добавляет:

— Спасибо вам, радушный наш хозяин, я буду вам премного благодарен.

И уже только после этого, отказаться или как-то оттягивать дело Моргенштерну стало неудобно. И он поднимается со стула. Но прежде, чем уйти, зачем-то берёт со стола бутылку водки со словами:

— А то это членистоногое непременно приложится, — кивает на Левитана. Стуча по полу деревянными башмаками, хозяин дома подходит к печи, снимает с огня кастрюлю с варевом, а потом, под удивлённым взглядом молодого человека наливает в стоящее на полу блюдце из бутылки… водки. Наливает, не жалея напитка, наполняет посуду почти до краёв.

«Такое даже и представить трудно, неужто в этом доме пьющий кот?»

После чего, неожиданно и весело подмигнув юноше, Моргенштерн пошёл к одной из дверей, так и не поставив бутылки с водкой на стол. Он достал из карманов шорт связку ключей, отпер дверь, ведущую в тёмную комнату, и заверил остававшихся за столом гостей:

— Я скоро.

И закрыл дверь за собой. Закрыл на ключ, чтобы «кто-то» не вздумал заскочить за ним следом:

— Ну, — назидательно и зло говорит Левитан: — Теперь-то вы поняли, какая это вонючая тварь!?

— Ну, человек он, в общем, не обычный, — мягко соглашается с ним молодой человек.

— "Не обычный", — продолжает доносчик всё так же зло. — Вот говорил же вам, говорил… Ну полосните вы его своим ножом… По ляжкам его, по ляжкам… Нож ведь у вас острый? — Сам же Левитан при этом встаёт из-за стола и идёт к плите… Свиньин следит за ним и у юноши округляются глаза, так как доносчик вдруг… становится перед блюдцем на колени, и даже, как иной раз говорят, на четыре точки, и начинает с естественным для такого процесса шумно высасывать из посуды водку. Он делает таким образом глоток и останавливается, чтобы перевести дух, при том заявляет:

— Ах, как я ненавижу этого подонка. Бен зона! Вот зря вы его не хотите ножом полоснуть, видите, что он вытворяет? У меня от обиды сердце, — он стучит себя ладонью по груди, — рвётся. Ах как этот садист меня притесняет!

После этих горячих слов доносчик снова наклоняется к блюдцу и начинает с шумом тянуть из него водку. Опешив поначалу, молодой человек тут уже как-то приходит в себя и рекомендует своему спутнику:

— Вам будет легче, полагаю, когда посуду в руки вы возьмете.

Тут Левитан отрывается от блюдца, нехорошим взглядом смотрит на шиноби и выдохнув водочный дух, отвечает ему с обидой:

— Умный вы, да? Умный? Идите — попробуйте возьмите посуду в руки! Или я бы сам до этого не догадался? — И после почти выкрикивает: — Этот подонок, азазелев потрох, блюдце-то приклеил. Я как-то попытался предыдущее оторвать, так оно лопнуло и всё вытекло на пол! Думаете с пола пить удобнее будет? — Левитан снова наклоняется над посудой, но шиноби успевает расслышать негромкое:

— Сидит, умная Маша, советы даёт!

Больше Свиньин советов доносчику на эту тему не давал. А Левитан, поднялся, наконец, с колен, и вернулся на свой стул, был он подавлен и тих. И в комнате, между знакомыми повисла некоторая неловкость. Но тут, наконец, дверь в комнату открылась и на пороге появился хозяин дома. Он по-прежнему был с бутылкой, но ещё и с кипой толстых тетрадей. Заперев дверь на ключ, Фридрих Моисеевич взглянул, первым делом, на доносчика и что-то нужное подметив в нём, широко улыбнулся. А затем, подойдя к блюдцу и заглянув в него, прокомментировал удовлетворённо:

— О, швайне очень либен шнапс! И шнапс, как и всегда, побеждает глупых швайне!

Шиноби покосился на своего спутника, думая, как тот отреагирует на подобную колкость, но доносчик сидел на удивление спокойно, его лицо выражало оскорблённое благородство, а гордый взгляд был устремлён в район кастрюли с варёной змеёй.

А Моргенштерн тем временем вернулся за стол, сел и выложил перед молодым человеком тетради. Три толстых тетради, по виду которых можно было сказать следующее: они длительное время использовались кем-то.

— Прошу вас, посланник, — произнёс хозяин дома, сопроводив свои слова широким жестом, — ознакомьтесь.

Свиньина не нужно было уговаривать, он хоть и расслышал едва различимые нотки ехидства в голосе Фридриха Моисеевича, дескать: ну-ну, читай, а мы посмотрим, неуч, что ты там сможешь вычитать, взял первую же тетрадь, раскрыл её и сразу прочёл:

«После отделения сырья от посторонних фракций, необходимо экстрактировать полученный материал до коэффициента 0,7, отделив от вещества излишнюю влагу. Для того нам необходима уже упоминавшаяся ранее центрифуга Т-9. Соотношения указаны в таблице номер сорок один».

После этого начиналась таблица, а потом шёл технологический эскиз на весь оставшийся лист. В той таблице указывались количества вещества в граммах, и время работы центрифуги «на оборотах «единица».

Он пропустил таблицу и стал листать тетрадь дальше. Но и там он не встретил ничего такого, что хоть как-то прояснило бы ему о чём тут вообще идёт речь. И тогда он взял следующую тетрадь, стал листать её. Иногда останавливаясь, чтобы что-то прочитать. Левитан сидел с ним рядом, заглядывал через руку, и даже пытался что-то читать из написанного, пыжился, хмурил брови. Но, судя по всему, как и юноша, мало что понимал в этом умном тексте с диаграммами и таблицами. А вот Моргенштерн, смотря на них обоих, улыбался. Он-то прекрасно видел, что ничего из прочитанного визитёры понять не в состоянии. А шиноби не обращая внимания ни на одного, ни на другого, долистал тетрадь до конца. Загадочные диаграммы, формулы, сдобренные пояснительными кусками текста. Ничего, за что мог «зацепиться» глаз. И кивнул хозяину дома с благодарностью.

В принципе третью тетрадь… Можно было и не смотреть, но молодой человек, уж если что-то начинал делать, на средине или на трети останавливаться не привык, и он всё-таки взял в руки и её. И тут же понял, что теперь у него в руках была последняя тетрадь из трёх, потому что в конце её сохранилось несколько чистых, хотя и пожелтевших, листов. А последний абзац был таков: «Полученный продукт хранить в прохладном, темном месте без доступа кислорода (в герметичной посуде). Применять не более, чем через двадцать четыре часа после изготовления».

⠀⠀

⠀⠀ Глава десятая ⠀⠀

Моргенштерн продолжал смотреть на него с той же победной миной: "ну, я же говорил тебе, дурачок, а ты не верил". Но это ничуть не трогало юношу. Теперь он понимал, что рассказы про тетради не враньё и не попытка его заманить в какое-то хитрое предприятие. Тетради были подлинным руководством для какого-то производства. А написаны от руки… Скорее всего потому, что кто-то умный решил скопировать важный техпроцесс, не делая из этого огласки. Писал всё это, возможно по памяти и втихаря. Но у юноши, после ознакомления, сразу появились вопросы к обладателю тетрадей, и он произнёс:

— А не могли бы вы, мой друг гостеприимный, поведать мне откуда эта мудрость? Иль чья рука всё это записала?

И тут, как-то даже неожиданно, весёлое и снисходительное благодушие хозяина дома в одну секунду испарилось, его взгляд стал серьёзен, а потом он и ответил:

— Я не знаю, кто всё это записал, а тетради я — нашёл.

Причём он не стал уточнять, где и при каких обстоятельствах это произошло. И поняв всю серьёзность Моргенштерна, юноша не стал задавать следующих вопросов. И сказал с вежливой улыбкой.

— Ну что ж, я видел то, зачем сюда явился, теперь мне нужно время всё обдумать.

— А чего там обдумывать? — без всякого энтузиазма заявляет Фридрих Моисеевич. — Тут, думай не думай, а если у вас нет хорошего специалиста, так и думать особо не о чем. Пока кто-то не растолкует про что это всё, — он стучит пальцем по тетрадям, — ни о чем можно и не думать. А нормальных учёных в Кобринском нет, это факт. Вернее, они есть, но все они сидят на цепях в подвалах у мамы, и вряд ли кто-то из них увидит дневной свет, когда-нибудь.

— А может быть, тетради эти, удастся показать в других местах, — предложил Свиньин. В общем-то он был согласен с хозяином дома. Но искал какой-то выход. — Уверен я, что в городах больших специалиста отыскать возможно. Вы думали когда-нибудь об этом?

— Думал, — заявляет Фридрих Моисеевич. И повторяет, чуть сдвинув шляпу на затылок и почёсывая лоб: — Думал. А ещё я думал, что если тетради эти окажутся тем… Ну… Если имеют ту ценность, на которую я рассчитываю, то в том большом городе, куда я с ними приеду… я просто исчезну.

Теперь шиноби молчит. А что тут можно сказать? В словах Моргенштерна безусловно есть смысл, есть понимание ситуации. Одинокий человек, не являющийся членом какого-либо сплочённого городского коллектива и при этом обременённый значимыми ценностями, в городе долго не продержится. Скорее всего он исчезнет раз и навсегда в районе какого-нибудь распределителя городской клоаки. И можно, конечно, сказать Моргенштерну: да не нужно волноваться, я обеспечу вам безопасность. Всё будет хорошо, и вы получите кучу денег, если согласитесь прихватить тетради и поехать со мной. Вот только Моргенштерн скорее всего понимал, что именно эти фразы про гарантии, про полную безопасность и главное про скорое богатство слышали те самые люди, чьими телами потом забиваются стоки городской канализации. А тут, в Кобринском, под крылышком у службы безопасности мамаши Эндельман, за крепкой дверью и не менее крепкими ставнями, этот странный человек мог чувствовать себя в относительной безопасности.

— Возможно, правы вы, — соглашается юноша и встаёт. — Теперь же мне пора. Пойду, но за посольскими делами я о тетрадях забывать не буду. — Свиньин поклонился и надел свою шляпу.

— Ну-ну, — напутствовал его Моргенштерн. — Думайте, думайте, может придумаете что-нибудь. — И увидав, что и Левитан встаёт со своего места, он говорит ему: — А ты, парнокопытное, что, тоже что ли уходишь?

— А что мне тут делать? — Пробурчал доносчик. Но как-то без особой уверенности в голосе.

И тогда Моргенштерн взял со стола бутылку водки за горлышко и потряс её, явно показывая собеседнику: ну, гляди. Видишь, что у меня есть? Видишь? И в ёмкости от этой тряски жидкость начала весело плескаться, чем сильно смутила и без того не очень-то решительного доносчика. А к этому хозяин дома ещё и бросил в виде последнего козыря:

— И змея у меня уже сварилась.

И тогда Левитан произнёс твёрдо:

— Имей ввиду, из блюдца я больше лакать не буду, я тебе не кот какой-нибудь облезлый.

— Не будешь, не будешь, — сразу согласился Моргенштерн, но улыбался он при этом весьма зловеще и добавлял. — Какой-же ты кот, ты совсем не кот. Вообще не кот и не облезлый даже.

После этого, доносчик глядит на юношу и сообщает ему:

— Я, наверное, тут останусь, видите, друг просит посидеть, поговорить хочет. А я его в одиночестве оставить не могу.

— Да, он останется, этому стафилококку нужно набраться новых, острых ощущений, — поддержал Левитана хозяин дома, — а то у нас на новый, на восьмой донос всё никак вдохновения не набирается.

И шиноби оглядывает их обоих и кивает:

— Как интересно, я давненько не встречал таких воистину высоких отношений.

⠀⠀

Дождя на улице не было, закончился на какое-то время, а вот шпик никуда не делся. Бродил, одинокий, по берегу болота и делал вид, что наслаждается местными отвратными пейзажами. А шиноби пошёл обратно, но теперь он шёл другой дорогой, так как хотел изучить и этот район города. И заодно найти где-то в центре улицу Скользких лещей. А ещё и поесть. Ужинать в поместье в столовой для купцов, он не хотел — больно дорого.

И всё задуманное молодой человек осуществил ещё до того, как на Кобринское стал опускаться вечер. Он, сначала, нашёл улицу, где находился клуб «Весёлый ногодрыг». И сразу узнал это здание. Большое. Двери кривые. Перед входом газовый фонарь. Так что ему даже не нужно было читать вывеску. Конечно, юноше хотелось остановиться, и повнимательнее всё разглядеть, и может даже зайти внутрь, но человек, что устало плёлся за ним от самого болота, не должен был понять, что у шиноби к этому зданию есть какой-то интерес. И посему молодой человек прошёл мимо танцевального клуба, а через две улицы зашёл в первую попавшуюся забегаловку, чтобы поесть. И почему-то выбрал из меню именно отварную змею, которая с укропом и рыбьим жиром оказалась очень даже недурственной. После, уже сытый и немного уставший, двинулся к поместью, у ворот которого и «распрощался» с наружным наблюдением и пошёл к себе в домик. А там его ждала Муми. Как обычно, уже принесли из столовой ужин для господина посланника. Шиноби взглянул на белые тарелки, на хороший хлеб и на солидный хвост омара под острым соусом, и ещё на всякие закуски, что были на подносе и со вздохом опустил салфетку.

— Что, опять? — Почти возмутилась его ассистентка. Она подошла к столу и подняла салфетку над подносом. — Вы даже это есть не будете?

— Я уже сыт, — с некоторым сожалением отвечал он, конечно, с сожалением. Змея и омар, разве можно сравнивать, но всё равно, он не хотел рисковать, тем более рисковать перед самыми важными днями за всю его миссию, — и, если пожелаешь, то можешь это съесть.

— Вы точно не будете? — не верила ему Муми. Она не понимала, как можно отказываться от такого.

— Не буду, можешь есть, а как поешь, займись моим костюмом. — Он полагал, что завтра ему, должны… Вернее, не должны, но могут сообщить о решении совета раввинов, а потому хотел утром быть к этому готовым и выглядеть безукоризненно.

Но прежде, чем лечь, он поинтересовался у Муми, которая развешивала его онучи у печки:

— А не искал ли кто меня, пока я был в отлучке?

— Оф коз, приходил какой-то мэн из управления делами, а ещё таскалась тут Лиля обдолбанная… Два раза приходила аскед эбаут ю, хотела вам новые стихи читать, да я не открыла, а она мне их через щёлочку двери начинала орать, так я ей ту сэй, чтобы шла на хауз, спать…

— Постой-постой, — Свиньин был немного утомлён к вечеру и до него не сразу дошли первые её слова, — ещё раз повтори, кто первый приходил ко мне ещё до поэтессы?

— Ну, ван мэн, пришёл и сказал, что он из управления делами мамаши, фром гувермент, слава демократии, и сказал, что чего-то они там решили, и сказал, что «уполномочен предать вам решение совета раввинов».

И шиноби замер возле кровати, в которую уже готов был лечь. Он с укором смотрит на Муми:

— И от чего же ты про то мне сразу не сказала?

— Ну, откуда же я знала-то? — Муми уже развесила все его вещи возле печи. И она тут же расстраивается. — Господин, я что, подвела вас?

Он машет рукой: ладно, ничего страшного. Потом смотрит в окно, а там уже… Восемь вечера, дождь. В общем темень несусветная. И нет сейчас никакого смысла одеваться в мокрую одежду и бежать во дворец: там давно заперты все двери, а все служащие разошлись по своим квартирам. Молодой человек понимает, что сегодня он уже ничего не узнает и сделав Муми успокаивающий жест, сам принимается правильно дышать и выполнять те самые спокойные и неторопливые вечерние упражнения, которые должны способствовать быстрому засыпания и крепкому сну.

⠀⠀

Долго валяться в такое утро в кровати, пусть она даже будет очень сухой и тёплой, шиноби, естественно, не мог. Внутренний его будильник поднял Ратибора за час до рассвета.

— Вы уже встали, да? Слава демократии. — Муми, спавшая калачиком у него в ногах, села на кровать и стала потягиваться. — Что, воду вам греть?

— Ты же не первый день при мне, должна уже запомнить, что воду греть особой нет нужды, — отвечал он, проделывая комплекс силовых упражнений, соответствующих утру и пробуждению. — Я пользуюсь такой, какая есть.

— Да просто господа благородные всегда орут как резаные игуаны, если нет тёплой воды, — бубнила ассистентка, вылезая из тёплой постели и напяливая неимоверно широкие штаны на свои худые ноги.

— В который раз тебе я повторяю: не из господ я, не из благородных, — назидательно произносит юноша, не снижая интенсивности своих упражнений.

— Да помню я, — бубнит Муми, она ходит по дому босая, нечёсаная, всё ещё заспанная. Заливает воду в рукомойник, а под него ставит таз. Кладёт мыло на полочку.

Шиноби наконец закончил утреннюю зарядку и идёт к умывальнику, и с удовольствием начинает мыться. А Муми, стоя рядом, держит полотенце и спрашивает:

— За завтраком для вас бежать?

— Ну, ты же знаешь, что он мне не нужен, поем потом. Но если вдруг решишь сама поесть, сходи в столовую, и забери там ту порцию что мне отведена.

— Нессесерли схожу, я так хорошо никогда в жизни не ела как ту ит виз ю, господин. Слава демократии. — Заверила его ассистентка, подавая Свиньину полотенце.

Он омыл себя. Конечно, молодой человек давно хотел сходить в баню, и серьёзно вымыться там, вымыться как следует, как какой-нибудь гой-пейзанин, что тяжело работает с утра до вечера, но сейчас он готов довольствоваться лёгким господским омовением.

А ассистентка уже подавала ему одежду, и он одевался. Шиноби вышел из дома, когда ещё было темно. А если к предрассветной темноте добавить ещё непроглядный туман… Но тут ему на помощь пришёл слух, едва он вышел из дому и сделал несколько шагов по песчаной дорожке, как услыхал впереди себя какой-то звук. Молодой человек сразу классифицировал его, как трагический стон. Глубокий и с надрывом. Он становился и замер.

«Кто стонет тут в тумане предрассветном? Чей дух страдает, дожидаясь солнца? Неужто зомби, что сражён болезнью ещё не до конца, пробрался за забор поместья, и бродит в темноте, ища себе на завтрак пропитанья?»

Рука юноши легла на рукоять вакидзаси, а на нос он натянул маску. И тут шиноби уже подумал о том, что было бы разумным вернуться в дом за копьём. Подпускать к себе крайне заразное существо на расстояние руки дело не очень-то умное. А из чёрной пелены тумана снова донеслись звуки. То был новый, тяжёлый, не то стон, не то вздох. И на этот раз молодому человеку показалось, что в этих звуках он уловил какие-то едва распознаваемые оттенки уже знакомых ему тембров.

Свиньин поэтому и не повернул к дому за оружием, а продолжал стоять в утренней мгле. Он замер, не издавая ни звука. Но руку с оружия не убирал. И вскоре услышал новый стон, а за ним последовала и целая словесная тирада. То есть, существо, сотрясавшее утро трагичным воем, не было безмозглым чудовищем. Слова были едва различимы, человек из тумана скорее бормотал, чем говорил, но кое-что юноше разобрать всё-таки удалось…

— Гойская свинья… Бу-бу-бу… Спит… Бу-бу… Промок до нитки… Эхе-хе-хе-хе… Уа-ууу-ооо… Как это мне всё… бу-бу-бу…

Шиноби начал догадываться насчёт того, кто там стонет и страдает в предрассветной тиши, на доороге. Но всё ещё не делал ни одного движения, чтобы не выдать себя. И вскоре после нескольких, слегка скрипящихзвуков шагов по мокрому песку, он услышал новые слова, после длинного вздоха:

— О-о-ох-хо-хо-хо… Чтобы они все сдохли… Ну что за жизнь такая!? Ну, как так можно… Охо-хох… Она меня точно, бросит…

Да, теперь шиноби окончательно уверился в том, что ему известен «источник» этих вздохов, стонов и фраз. Но желания встретиться с этим «источником» у него отнюдь не возникло. И юноша, как и положено шиноби, не спеша и беззвучно, стал шаг за шагом обходить Кубинского, а это был именно он — торговец половиками и основатель школы актёрского мастерства, сторонкой. И уже через три-четыре следующих вздоха, обогнул торговца по большой дуге, и поспешил к главному дому поместья, где в окнах уже зажигались огни, которые было видно даже через туман.

⠀⠀

⠀⠀ Глава одиннадцатая ⠀⠀

Уже давно рассвело, и тихий, поначалу, дворец, все коридоры его и лестница стали заполняться разными людьми. Как всякой служебной мелочью со значками, так и многочисленными пытмарками, курьерами и уборщиками. Свиньин и не рассчитывал на то, что его примут раньше, чем кончится официальный завтрак у членов дома, имеющих доступ в господскую столовую. В общем, пока господа из управления делами или сам управдом не придут с завтрака. А посему он занял место у окна невдалеке от шикарных дверей приёмной управдома, встал так, чтобы не мешать уборке коридора, которой занимались тут несколько пытмарков. И стал ждать. Ему не хотелось думать о предстоящем и очень важном разговоре, который должен был ознаменовать всю его миссию. Эти мысли вызывали у него волнение, а шиноби не должен волноваться. И, чтобы как-то отвлечься от сущего, он стал воспроизводить в памяти вчерашний разговор со странным господином Моргенштерном, а также его тетради, и, в частности, верное представление обладателя тех тетрадей о том, что их надо показать настоящему учёному. И тут Ратибор вспоминает, что видел такого учёного, во всяком случае, человека, выдававшего себя за него, в тюрьме. И казалось бы… Чем ему мог посодействовать из заключения бедолага, приговорённый к сожжению инквизицией? Чем он мог помочь делу из тюрьмы, из камеры-то смертников? Но как-то неожиданно, сама собой, общая разрозненная, разбитая на не слагаемые фрагменты ситуация с предпринимателем Кубинским, с местными бандитами и сидящим в тюрьме учёным, вдруг в его голове стала складываться в определённую комбинацию. В комбинацию неожиданную, маловероятную, но… Возможную. Тетради, учёный в тюрьме, жадные бандиты и бродящий в утреннем тумане торговец придверными ковриками… Он только, только начал нащупывать связи между этими, казалось бы, никак несоприкасаемыми сюжетами, как увидал, что к нему направляется один молодой человек в лапсердаке (сюртуке), меховой шапке типа сподик и беленьких гольфиках. Юноша знал этого молодого человека, он был одним из секретарей управдома Бляхера. Когда секретарь приблизился, он сообщил юноше, чуть скривившись:

— Эй, гой, радуйся, господин управдом тебя примет.

— Рад это слышать, — с поклоном ответил молодой человек секретарю.

— Иди уже, — настоял секретарь и мотнул головой в сторону двери.

Сам же домоуправ демонстрировал самое сердечное радушие, он даже встал со своего трона, бросил дымящийся окурок сигары в пепельницу, и разведя руки пошёл навстречу юноше:

— Ну, друг мой, рад вам сообщить, что совет раввинов согласился на ваш допуск в святая святых нашего дома. Всё в порядке… Вы допущены.

— Не знаю, как мне выразить восторг! — отвечал молодой человек с глубоким поклоном. — Какие здесь слова уместны будут? — Шиноби вежливо улыбался и продолжал. — Я счастием как будто ослеплён, и рад тому без всякой меры, что преисполненные мудростью отцы, ко мне, к обычному, простому человеку, доверием великим снизошли. Я вас прошу, мой драгоценный друг, им передать поклон наинижайший.

— Передам, передам, — заверил его Бляхер и похлопал по плечу. Он, кажется, был доволен реакцией молодого посланника. — Теперь нам осталось только согласовать время.

Конечно, он собирался и дальше, по возможности, оттягивать главное событие. То есть допуск юноши к телу усопшего, но шиноби не хотел терять времени, тем более что на сей счёт у него были специальные инструкции и поэтому он стал просить:

— Глубокочтимый друг мой, я прошу вас, возможность изыскать ускорить это дело. Мой наниматель нетерпеньем полон, что скоро перельётся в раздраженье. Не мне вам объяснять, чем обернуться может разлад между великим домами, когда один из тех домов к другому, публично выражал пренебреженье.

— Ах, ну что вы такое говорите! — Тут Бляхер даже морщится. — Ну, какое пренебрежение?! — Он ведёт молодого человека с своему столу и усаживает на стул. — И намёка на пренебрежение нет, мы очень уважаем достопочтенную семью Гурвицев и счастливы, что являемся её соседями. Уверяю вас, друг мой, уверяю… Сама матушка наша так и говорит: это хорошо, что наши границы на севере прикрывают такие приличные люди как Гурвицы, а не какие-нибудь азазелевы выродки, как на западе или юге.

— Так значит вы изыщите возможность ускорить дело, для которого я прибыл? — сразу интересуется юноша.

И тут домоуправ садится в своё большое кресло, смотрит на Свиньина и устало вздыхает:

— О, Господи, ну какой же вы… — Тут он остановился, стал ёрзать на троне и, кажется, потерял свой шлёпанец под столом, потом нашарил его, а заодно выбрал наиболее безобидное слово, — настойчивый. — И прежде, чем шиноби что-то успевает ответить, продолжает: — Ну, сегодня уже никак не получится. Даже если бы я и захотел, мне не утрясти этот вопрос людьми из «безопасности». Мне их просто всех не собрать сейчас. А завтра шабат. Все молятся и пьют грибной отвар, до синевы в глазах, потом воскресенье, все будут отдыхать от шабата. В общем, — Бляхер опять вздохнул, — не раньше понедельника.

— То шаг огромный на пути нелёгком преодоления прохлады меж домами, так шаг за шагом, мы придём однажды, к счастливой дружбе, что взойдёт навеки, меж домом Эндельман и домом Гурвиц, — прокомментировал его решение молодой человек.

— Ну, конечно… — согласился с юношей управдом. — Придём, обязательно придём к дружбе. У наших домов вообще нет повода для конфликтов. Матушка наша так и говорит: чего нам с Гурвицами делить? Да нечего нам с ними делить…

А шиноби кивает и продолжает:

— Я нанимателей своих порадую немало, лишь сообщив, что день определён. Но уж, нижайше буду вас просить, чтоб сроки, оговоренные ныне, причин вам не нашлось перенести.

— Будем надеяться, что таких причин не возникнет, — как-то без особой радости соглашался Бляхер.

— И значит в понедельник, с утра, я буду здесь у вас, — поставил последнюю точку молодой человек.

— Да-да, — Бляхер, не вставая, через стол протянул ему руку для рукопожатия. — Я вас тут буду ждать. Имейте ввиду, что вас будет проверять наша «безопасность…»

— Я понимаю всё, иначе быть не может, — согласился Свиньин.

— Да, чтобы никакого скрытого оружия, всяких там веществ в одежде и всего прочего… — Тут домоуправ погрозил пальцем. — Иначе… Ну, вы сами понимаете… Сразу нота недоверия и немедленная высылка.

— Ну, разумеется, — шиноби встал и поклонился. — Я помнить это буду.

⠀⠀

Его молодой организм уже вовсю требовал для себя питательных веществ, но в сложившейся ситуации юноше было не до того. Первым делом, он, конечно, поспешил на менталограф и передал нанимателю послание, в котором сообщил, что совет раввинов дома Эндельман принял его кандидатуру, и допустил его в морг, и что уже в понедельник ему, вероятно, представится возможность осмотреть тело. В подельник с утра. Этот срок в своей менталлограмме он отметил дважды, чтобы люди из службы безопасности мамаши Эндельман, доложили ей, что эта дата уже доведена до сведения официальных лиц мамаши Гурвиц и коррекции отныне не подлежит. Отправив сообщение, он вздохнул с некоторым облегчением. Ему удалось достичь важной промежуточной точки своей миссии, достичь её и зафиксировать достижение. И это при том, что наниматель, ему и его старшему товарищу сразу сообщил, предупредил, что этой точки им вообще вряд ли удастся достигнуть. То есть то, что они получат от Эндельманов согласие на осмотр тела усопшего (умерщвлённого), уже при установке задачи бралось работодателем под сомнение.

Так что… Он был молодец? Да, он был молодец! Но Свиньин прекрасно понимал, что это всего на всего одна из вех пути. И что до понедельника ещё три дня, которые ему нужно пережить. В общем завтраки, обеды и ужины в поместье теперь полностью исключались. Даже столовая для приезжих отныне не казалась ему безопасной. Теперь, когда перед ним по-настоящему замаячил финиш, свалиться с тяжким кишечным расстройством он очень не хотел. С этой минуты он не только не собирался есть в поместье, он не собирался здесь и пить. Юноша, прекрасно знающий силу и разнообразие современных природных и синтетических токсинов, теперь даже спать собирался исключительно на свежевыстиранном белье. Пусть даже влажном.

И теперь, прежде чем уйти в город и как следует там позавтракать, он поспешил в свой коттедж, чтобы приказать Муми замочить постельное бельё.

Туман уже был развеян ветерком, что нес неприятные запахи с южных болот реки, и несмотря на обычную утреннюю морось, шиноби ещё издали разглядел знакомую фигуру. По идее, если бы он этого захотел, юноша смог бы избежать встречи с Кубинским. Но настроение у него было приподнятое, а главное, его всё ещё не покидали мысли о сложной комбинации, которая могла бы ему помочь разрешить задачу с «умными» тетрадями, и посему он не стал сворачивать с песчаной дорожки, а так и пошёл на встречу торговцу половиками, приветственно помахав тому рукой. Кубинский едва не подпрыгнул, когда увидал молодого человека и поспешил тому навстречу слегка подёргиваясь от переполнявших его чувств. И ещё не подойдя, издалека стал орать, и размахивать рукой, как будто с возмущением:

— А вы знаете сколько этот ваш поганый дружок с меня хочет взять? Знаете? Да? Кто он такой, а? У вас… Там… Что? Банда? Откуда такие ценники, я хотел бы знать! — И он, подходя ближе, вовсе не унимался, а наоборот распалялся, кажется, ещё горячее: — Я сразу понял, что вы, негодяи, одна гойская шайка-лейка! Мне вот что непонятно… Куда вам, гоям, столько денег? Вы, гои, что, совсем от жадности офигели? И ведь я сразу это понял: Вы с ним в доле! Вы подгоняете ему тупорылых клиентов вроде меня, а он вам отслюнявит потом пару монеток, да?

— Постойте, — попытался остановить его шиноби, подходя ближе, — я прошу вас, не кричите. И объясните, что произошло? Что вас расстроило и что так близко к сердцу, вам довелось принять с такою болью?

— С такою болью? — прокричал торговец ковриками. — С такою болью?! Да, гои вообще осатанели в конец! — тут он, кажется, стал немного утихать: — Ты… Вы мне дали номер этого вашего дружка, Дери-Чичётко…

— Да, так и есть, я дал вам этот номер, — невозмутимо согласился юноша. — Так расскажите, что вас разозлило?

— А что там могло не разозлить? — воскликнул Кубинский. — Я ему писал, писал… Тратил последние деньги на эту тупую переписку… Эти две дебелые барсуленихи, что заправляют на менталографе, драли с меня за каждое слово, за каждый вздох… Жирные твари… И наконец сегодня утром этот ваш… Тарас! Господь всемогущий, что за имя… Как вы, гои, подбираете себе такие омерзительные прозвища? Тарас! Тьфу! В общем, этот самый Тарас соизволил мне, наконец, ответить. И что же он мне прислал?

— Вот то я и узнать хотел бы, — успел вставить шиноби.

— Прислал он мне вот что! — Тут владелец школы актёрского мастерства, выхватывает из кармана клочок серой бумаги и начинает читать. — «Дел много, но я могу подскочить, за вызов сорок шекелей, остальные услуги — по договорённости!» — Тут Кубинский перестаёт читать и поднимает глаза на молодого человека. — Сорок шекелей за вызов? За что? За вызов? Это в каком смысле? Просто за вызов? Просто чтобы он приехал сюда? Что значить «могу подскочить»? Да я за сорок шекелей буду… Буду скакать целый час без перерыва!

— Возможно он имел ввиду… — начал было шиноби, но торговец половиками его прервал: — Ой, ну хватит, я не дурак, я понимаю, что значит подскочить… — и тут он стал лупить ладонью в другую ладонь, на которой лежал кусочек бумаги. — Но я не понимаю, что значит сорок шекелей за вызов? Сорок шекелей?! Да за сорок шекелей он должен не только подскочить сюда, а ещё и осуществить в Кобринском полный геноцид! — Возмущение переполняло торговца, он таращил на молодого человека глаза и продолжал: — Вот… Вот, что он пишет? Это значит, что за сорок шекелей он только приедет сюда, а за резьбу бандитов ему что, нужно будет платить отдельно, что ли? И сколько? И сколько я должен буду ему запалить?

— За главаря серьёзной банды… — Шиноби не сразу продолжил, а огляделся сначала, убедился, что никого вокруг нет и никто их не слышит. — Тарас, скорей всего, захочет сто шекелей в награду получить. Но вам-то это, в общем ни к чему, вам просто нужно выбраться отсюда. А посему в убийстве нет нужды. С бандосами Тарас договорится. И вы домой уедете спокойно, отдав немного откупных Рудольфу. Еще немного денег заплатить за хлопоты и Тарасу. И это будет много меньше, чем за убийство вам отдать придётся.

— Что? — Снова орёт Кубинский вылупляя на молодого человека свои бешеные глазищи. — Что? То есть он сюда приедет, возьмёт с меня денег, а потом ещё и даст моих денег этому арсу Рудику, чтобы он от меня отстал? Да ещё и тебе, мерзавец, какую-никакую монетку подкинет за заказ. Да? То есть я всё равно в проигрыше окажусь? Всё равно без денег? Это так вы, гои, делишки свои обделываете?

У-у, вы крысы гойские, так и норовите нажиться на чистокровных людях. Всё хотите у нас отнять, всё заграбастать…

Но шиноби был на удивление спокоен, и почти не повышая тона говорил ему в ответ:

— Хотелось бы напомнить вам, друг мой, что сами стали вы причиною конфликта, не гои вас с бандитами столкнули, а лишь заносчивая ваша спесь и гонор, что так вредны купеческому делу. А я всего лишь предложил решенье. Обычное для случая такого. Но если вам оно не по карману, иль как-то вашим принципам претит, вы можете спокойно отказаться. И больше к этому прискорбному вопросу мы с вами не вернёмся никогда.

— Да, не вернёмся… — ещё по инерции проорал торговец придверными половиками, и тут же сник… Потух морально, да и плечи у него опустились, и он проговорил уже без всякого огня: — У меня нет даже сорока цехинов, чтобы вызвать этого вашего Тараса.

— Да, и ещё, — продолжал молодой человек, поднимая указательный палец вверх подчёркивая серьёзность следующей информации, — считаю это важным: с Тарасом я лишь шапочно знаком, и никаких мифически процентов, и никаких комиссионных тайный, я от него конечно же не ждал. Ведь в нашем ремесле, в кругах шиноби, подобных отношений быть не может. Проценты хитрые, излишняя проворность, что в денежных делах так свойственна купцам, нам не присуща. Мы простые люди, что далеки от тонких махинаций.

Кубинский, выслушав всё это, начинает горестно жмуриться и раскачиваться всем телом:

— Ой, Господи… Ой, да как же мне плевать на ваши завихрения, знать не хочу, что у вас там в вашей банде, какие там у вас гойские порядки… — Шиноби видит, что он вот-вот может зарыдать, или, к примеру рухнуть на мокрый песочек к его ногам. — Азазель бы вас побрал с вашими процентами… Как вы не поймёте, как вы только не поймете, что у меня нет столько денег… У меня всего сорок монет, и я, если соглашусь перевести их вашему этому дружку Тарасу Свисти-Мочалко…

— Тарасу Дери-Чичётко, — поправил его шиноби.

— Да, Господи! — Воскликнул торговец половиками. — Хорошо! Хорошо… Вот ему… У меня больше вообще не останется денег, а чем дальше я буду с ним расплачиваться? Что я дам ему, когда он приедет? А откупные этому вонючему псу Рудику из чего я буду давать? Из посуды, что здесь закупил? А? Скажи мне, глупый гой? Вот скажи… Что я тогда привезу обратно? — Он воздевает руки к небу. — О, Господь, Ты — Царь, помогающий и спасающий, Ты — щит Авраама! Скажи же… Что же мне делать, вразуми меня, помоги… Ведь если я вернусь без товара и денег, моя потаскуха жена уйдёт к этому подонку Семаху, что держит кузницу на соседней улице. Он давно на неё зарится. И она уже о том грозилась пару раз! Что мне делать, Господи, вразуми… Вразуми…

Он уже и вправду готов был рухнуть на песок от психического бессилия, но у юноши, всё отчётливее складывался в голове интересный план. И к этому плану добавлялось всё больше нюансов и всяких тонкостей, и уже понимая, что его задумка имеет некоторую вероятность быть реализованной. И поэтому он говорит торговцу, достаточно сурово:

— Коль вы скулить так будете всё время и причитать, навязываясь Богу, то вовсе никого не удивит, что вам жена легко помашет ручкой. И ручкою она махать вам будет, возможно из кровати кузнеца.

— А-а-а… Из кровати-и… Не говори мне этого, гой! Не говори… — заорал Кубинский. Он опять зажмурился и схватил себя за волосы. — А-а-а-а-а… Я даже этого представить не могу, этого… Это просто разорвёт мне сердце…

— Ну, хватит, — твёрдо произнёс юноша. — Я впечатлён, я горе ваше вижу, отчётливо и очень живописно, вам, кажется, и вправду нужно, преподавать искусство лицедеев. Теперь довольно… И в себя придите. Я вам попробую, по мере сил помочь.

— Попробуете? — Кубинский открыл глаза и выпустил волосы. Он глядел на юношу с надеждой. — Вы это честно? Не врёте? Вы меня не обманете?

— У вас найдётся хоть одна причина, подобные вопросы задавать? — довольно холодно интересуется шиноби.

— Ну, а что вы хотите предпринять? У вас есть мысли? — не стал извиняться Кубинский за свои бестактности.

А юноша не счёл нужным отвечать на его вопросы и буквально потребовал:

— Сказали, вы что деньги есть у вас, прошу до времени не тратить их бездумно.

— Вы решили зарезать Рудика? — Обрадовался торговец половиками.

Но юноша не стал ему отвечать и оставив торговца поспешил к своему домику. А продавец полевиков ему кричал в след:

— Я на вас надеюсь, слышите, синоби? Надеюсь…

⠀⠀

⠀⠀ Глава двенадцатая ⠀⠀

Он быстро отдал нужные распоряжения Муми, насчёт стирки постельного белья и других важных мелочей и сразу покинул поместье мамаши Эндельман. И первым делом нашёл себе место, где ему удалось наконец позавтракать. То была совсем убогонькая лавочка, где над едва «живыми» углями жарили шаверму. Мало того, что шаурмист вид имел не самый стерильный, впрочем, как и все известные ему шаурмисты, так юноше, стоя в очереди, пришлось ещё принюхиваться, на предмет свежести мидий. С его стороны было бы очень неразумно, избегая отравления благородными кушаньями из господской столовой поместья, отравиться при этом в придорожной забегаловке. Ну, во всяком случае, мидии ещё не воняли, а пища готовилась прямо у него на глазах, так что какая-то вероятность, что этот завтрак пройдёт для него без негативных последствий, была.

⠀⠀

Найти резиденцию Рудика, в общем-то не составило для него труда. Стоило юноше немного порасспросить людей и те ему всё с радостью рассказали. И конечно же первый бандит города и области заседал в одном из самых дорогих заведений Кобринского, а называлось оно «Слеза Давида». И уже вскоре молодой человек стоял у больших и чистых ветрин заведения. Тут же перед входом находилось несколько лёгких бричек, в которые были впряжены отличные козлолоси. А одна из бричек выделялась и дорогим животным, и этакой такой залихватской вычурностью. Это была явно повозка уважаемого и несомненно ещё не старого человека, что не боится быстрой и опасной езды.

Шиноби, взглянув на шпика, который, как и всегда, сопровождал его, убедился, что тот на месте и пошёл к дверям заведения. Там-то его и встретили два молодых человека, которые были на два или три года старше Свиньина, вполне себе жиганского вида: то есть в лакированных сапогах, в жилетках, и с золотыми цепочками под расстёгнутыми рубахами, оба были в модных гламурных, чёрных котелках с шёлковыми лентами, из-под которых вились замысловатые пейсы.

— Э-э, — они сразу заметили его и встали в дверях, преграждая путь. — Горемыка, ты это куда намылился?

И один из них с усмешечкой интересовался: — Ты, гой, никак, тут у нас покушать собрался? — А второй сообщил Ратибору радостно: — У нас тут гоев не кормят. Если ты по делам, так зайди с чёрного хода.

— Шалом вам, господа лихие, ах, как сверкают ваши сапоги, в их сторону смотреть едва возможно, — как можно более вежливо отвечал им шиноби. И после этого молодые бандиты переглянулись немного удивлённо: ты это слышал? А шиноби продолжал: — Здесь пищу принимать я и не думал, а дело у меня как раз такое, что вам о том Рудольфу лучше доложить. Скажите, что его знакомый, шиноби, что приехал в дом мамаши, желает с ним потолковать немного. И дело то касается Рудольфа.

Эти двое переглянулись, один потом мотнул своим котелком на проход, и второй всё понял, тут же исчез в глубине заведения. А юноша остался ждать у входа. И ждать ему пришлось около пяти минут. Не меньше. Наконец тот бандит, что уходил, вернулся и произнёс:

— Рудик сказал, чтобы этого, — он кивает на юношу, что ждёт у дверей, — пропустили.

— Э, гой, — говорит Свиньину тот бандит, что оставался с ним. — Иди. — И когда Свиньин проходит мимо него, он добавляет. — Только швайку дай сюда.

При этом он пытается дотянуться до вакидзаси шиноби, но тот изящно и легко отводит его руку, и произносит спокойно всего одно слово:

— Нет.

И это было сказано с такой твёрдостью, что два молодых бандоса, только переглянулись и ни один из них не решился настоять на изъятии оружия у этого необычного гоя. А Ратибор уже шёл по чистым полам в шикарно отделанный зал, где столы были покрыты белыми скатертями.

Народа здесь было мало, может от того, что сидеть за такими скатертями по карману очень немногим, а может потому, что было утро и все люди, даже состоятельные, были заняты добычей хлеба насущного. В общем шиноби сразу понял, в какую сторону ему идти, так как во всём зале были заняты всего два стола. И за одним из них как раз восседал сам Рудольф, и с ним была парочка людей, одного из которых юноша уже видел ещё при первом знакомстве с криминалитетом города Кобринского.

Все трое смотрели на приближающегося шиноби с интересом и с насторожённостью: ну, и какого хрена он припёрся? И когда юноша подошёл к столу шагов на пять, один из сидевших с Рудольфом за столом, поднял руку:

— Там стой, — на его кулаке была намотана цепь. А под лапсердаком тускло поблёскивала кольчуга. — Ближе не подходи. Говори: чего надо?

И тогда шиноби поклонился бандитам:

— Шалом вам, господа, и пусть шабат ваш будет безмятежен.

— Шалом и тебе, мокрушник, — отвечал ему Рудольф. Все остальные господа, а были эти типы весьма угрюмы и крупны в размерах, ничего на его приветствие не ответили. И главарь местного криминалитета продолжал: — Ты пришёл, чтобы перетереть за Кубинского, как я думаю.

— Наш разговор пойдёт о нем, конечно, — согласился юноша.

— Ну, а что там трындеть-то, — заговорил тут тот самый спутник Рудольфа, которого тот ещё в прошлый раз называл Яша. — Вылезет этот козлолось из поместья, мы у него товар заберём, а его самого… Да, отпустим мы его… На хрен он нам сдался… — Он оборачивается к своему босу. — Да, Рудик?

Тот ни словом, ни жестом не возражает, просто смотрит на молодого человека. И ждёт. И тогда Ратибору начинает казаться, что не зря этот человек занимает, в свои-то небольшие годы, столь высокий пост. Он не болтает лишнего, не красуется, не понтуется, подобно своим подручным, не упивается важностью своего положение, да и вообще, Рудольф, кажется, понимает, что перед ним не шкет босоногий, не просто гой и не бродячий убийца, а юноша серьёзный. В общем, Рудик не выглядит глупым человеком, которого просто обмануть. Тем не менее шиноби не собирается останавливаться, и раз уж пришёл сюда, решает начать дело. Для этого юноша выбирает тон, который называется «со значением». Это в искусстве дикции шиноби как раз та манера, которой лучше преподносить важную, или даже тревожную информацию. И он начал:

— Я для того сюда и прибыл, господа, чтоб рассказать о том, что мне известно стало. Меня, признаться, это удивило. И то, о чём хочу вам рассказать, покажется и вам во многом интересным.

— Ну, давай, уже… — вальяжно требовал Яков, — чего ты тянешь, шпендель? Бубни, чего там тебя удивило?

— Я только что, и часа не прошло, как говорил с одним знакомцем общим, он донимал меня уже не первый раз, просил о разрешении конфликта, что сам затеял с вами, между прочим…

— И ты за этого комерса решил зарамсить? — догадался Яков беря со стола бутылку и наливая себе. И продолжил, уже обращаясь к своему боссу негромко: — Я же сказал, что этот шпек барсулений будет за дружка своего хлопотать.

Но и на сей раз Рудольф ничего не сказал, а лишь слегка постучал вилкой по стакану и кивнул юноше: ну, давай, продолжай…

И шиноби продолжил:

— И тут тот человек, что мне и вам знаком, вопрос вдруг задаёт весьма нежданный, он спрашивает с деланою скукой: а что ты знаешь про Дери-Чичётко? Того, что прозывается Тарасом и в Купчино прекрасном проживает. Вопрос сей удивил меня немало. Так как Тарас известен мне… Слегка. Да и не только мне известен он. На севере, в столичном регионе, Дери-Чичётко видная фигура, среди людей простых, таких как я, таких, что тихим промыслом живут. В местах, где знать его, казалось, не должны… Купец вдруг вспоминает это имя. К чему бы? Я насторожился. Да и купца того о том спросил тотчас. А он ответил, что уже связался с Дери-Чичётко, и что тот готов сюда приехать времени не тратя, коли ему сполна оплатят вызов. За вызов он просил монет не мало, но и не много, то купцу по силам…

— Сколько? — Перебил юношу Рудольф.

— М… Он сорок шекелей за вызов попросил… И эту сумму наш купец имеет.

— Вот выхухоль! — с видимой злобой произнёс Яков хлопнув ладонью по скатерти. — Ну ты глянь, какая крыса болотная. Ужом крутится, — тут он ещё и рукой изобразил как крутится уж, — вертится, лишь бы от косяка отскочить и за базар свой гнилой не отвечать…

Ратибор отмечает для себя, что правильно поданная им информация, производит нужный ему эффект. Господа бандосы реагируют так, как и было задумано. И бандит Яков продолжает:

— Так выхухоль, он выхухоль и есть… Одно слово — барыга… — спокойно поясняет тот человек, у которого намотана цепь на кулак. — Они все такие. Что, первый раз, что ли?

А Рудик тут поворочает голову к нему и говорит негромко, так, что шиноби едва может расслышать:

— Шломо, ты пошли кого-нибудь, пусть слетают в управление, пусть по картотеке поглядят, кто такой, этот Дери-Чичётко. Может он есть там у них. Тарас Дери-Чичётко. Из Купчино.

— Угу… Значит выяснить про эту Деричечётку… Про Тараса… — соглашается Шломо и встаёт, огромный как шкаф, выбирается из-за стола аккуратненько, чтобы не опрокинуть стаканы и уходит.

А Свиньин тут думает, что если бы он хотел убить босса местного криминала, это был бы удобный случай:

«Возможно Рудик и не глуп, но и не так чтоб очень осторожен».

А Рудольф тут и спрашивает у него:

— Так Кубинский этого мокрушника из Купчино подтягивает сюда, чтобы он за него рамсил?

И тут шиноби вздыхает, и тоном весьма доверительным сообщает ему:

— Я сам так и подумал поначалу, но наш купец, умеет удивлять, уже от безысходности, наверно, иль от предчувствия больших проблем, или же попросту от скудости рассудка, он вдруг спросил меня: а сколько будет стоить… — тут шиноби сделал паузу чтобы нагнать немного саспенса: — убрать авторитета, что первый в городе, среди других бандитов.

— А-а… — Заорал Яша, вскакивая со стула. — Рудик, эту выхухоль надо рвать! Клянусь папашиной торой. Рвать его надо, эта крыса болотная совсем берега потеряла.

А вот Рудольф, почти ничем не выдал своего волнения, почти… На самом деле, после последних слов молодого человека, он просто поднял руку и стал пальцами как будто разглаживать кожу на лбу. Притом вид он имел задумчивый. А вот Яков не унимался, он сразу начал искать возможности пресечь этот купеческий беспредел:

— Я его сам кончу, возьму с собой Давика и Шнидка, — стал предлагать он. — Перелезем через забор, найдём эту выхухоль там в поместье и кончим её! Я ему тухес разорву, всё сделаю микер-бикицер. (быстро и чисто, комар носа не подточит).

— Хас ве шалом, (Боже упаси) Яша, хас ве шалом! — Рудик смотрит на своего товарища даже чуть-чуть испугано. И потом щёлкает его по лбу и говорит немного раздражённо. — Какой микер? Какой бикицер? Ты что, поц, собираешься наказывать барыгу в доме нашей любимой мамы? Яша, ты совсем что ли мишиге коп (тупая башка)? Может тебя проверить на дурость у доктора Ваймана? Думай, что говоришь! Да ещё при гоях… — И потом добавляет нравоучительно: — Не будь поцем, Яша.

— Да не нужно меня у Ваймана проверять! Ну, ты же меня знаешь, Рудик… Я просто… Не знаю… — отвечает ему Яков, комкая рубаху на груди, пылая от возмущения. И, признаться, юноша удовлетворён реакцией этого бандита. — Рудик… Меня просто разрывает этот глупый мамзер… Что он там себе решил? Он что, собрался заказывать приличных людей? Да кто он есть, этот барыга? Да я как подумаю о том, так просто сидеть не могу на месте. Ух, попадись мне этот фаршмак. — Он сжимает кулаки. — Ух… Только попадись… Но Рудольф уже не чешет лба, он глядит на молодого человека:

— И что же ты ему сказал…? Ну, насчёт ваших расценок, на ваши тихие дела?

— Сказал, как есть, — отвечает ему шиноби. — Я вспомнил, что заказ подобный, на сотню шекелей, скорей всего потянет, а в данном случае, возможно, что и больше. — И тут он немного снижает накал повествования. — Купчишка наш расстроился немного, услуга эта, видно, оказалась не то, чтоб по его карману.

— А-а, — тут Яша даже обрадовался. — У этого мамзера (ублюдка), лавёх нет. Как говорит мой папаша, он азазелев шлимазл (чёртов неудачник) и это аф идише (очень хорошо).

— Да, — тут же продолжает Свиньин. — Нет денег у него, но надо помнить, что он товаром расплатиться может. Товар ему вот-вот отпустят, и тот товар купцы другие готовы выкупить немедля. И даже с прибылью для нашего героя. Чтоб самим в очереди долго не стоять.

— Ну, ты глянь, крыса какая! — Снова негодует подручный босса.

Но Рудольф неожиданно говорит юноше:

— Выпьешь, малой? — И тут же обращается к своем товарищу. — Яша распорядись, пусть ему нальют пива, самогона или что там гои обычно пьют…

— Благодарю вас, я не пью спиртного. — Юноша поклонился бандиту. — Мне не по возрасту. И не по нраву также.

— Ну, ты видал?! — ухмыляется Яков. — Непьющий гой. Бывает же такое чудо! Ну, ничего, это он молодой пока что. Хлебнёт этой жизни и забухает ещё как.

— А может быть грибы? Яша, у тебя есть хорошие грибы? — Продолжает босс бандитов.

Но и в этом случае юноша отказывается:

— Спасибо, не употребляю, при ремесле моём и при моих делах, то на здоровье может пагубно сказаться.

— Во даёт, гой! — Усмехается Яков. — Здоровье он бережёт!

— М-м… — Понимающе мычит Рудольф и с улыбкой интересуется. — Долго жить собираешься?

— Попробую подольше протянуть, но я готов принять судьбу любую.

— Грибов не хочешь, выпить тоже, от еды, наверное, откажешься? — Рассуждает Рудольф. — Так, чего же ты хочешь, малой? Зачем сюда пришёл и всё это нам тут рассказываешь?

Тут и Яков этим вопросом заинтересовался:

— А, да… Точно. Тебе-то что за цимес со всего этого, гой?

И тут шиноби подумал, что сразу всё выкладывать этим прекрасным людям не следует, рановато ещё. Он решил, что пусть складывающаяся ситуациях их немного… Промаринует. И уже тогда, когда они будут готовы, он и сделает им предложение, а пока…

— Лишь для того я здесь сейчас стою, чтобы у вас вдруг не возникло мысли о том, что я причастен к той затее, что наш купец задумал предпринять. На статус, что возложен на меня, пасть не должно и тени подозренья. Хочу вас искренне уверить господа: к делам Кубинского я не имею отношенья.

— И что, гой? Вот так всё просто? — Удивляется Яша. — В этих всех рамсах никакого твоего гешефта?

— Здесь, в Кобринском, я представляю дом известный. Фамилию, что всем давно знакома. И мне никак нельзя ту честь большую бездумно запятнать, ввязавшись в дрязги, что затевают два субъекта местных. Ведь статусу и чину моему, весьма некстати будут всякие разборки. И никакого в них участья, само собой, я принимать не должен. Надеюсь, вам теперь понятно, господа, в чём главный мой гешефт в вопросе этом.

Яков взглянул на своего Босса, а тот, помолчал немного и произнёс:

— Ну, ладно. Мы тебя поняли. Ты к Кубинскому отношения не имеешь.

В общем разговор был закончен. Он сделал то, что намеревался сделать. Шиноби поклонился и пошёл к выходу. Но не успел юноша и пары шагов пройти, как босс местных бандитов окликнул его:

— Э, малой!

Свиньин остановился и обернулся:

— Имей в виду, я всё проверю.

На что Ратибор сделал жест рукой, который мог обозначать: ну, это ваше право. А Рудик тогда и добавил:

— Спасибо, что предупредил.

Свиньин поклонился ещё раз. Он вышел на улицу, где шёл дождь, и несмотря на ту свежесть, что приносила падающая с неба вода, молодой человек перевёл дух и поправил ворот рубахи. Не просто, не просто было совсем ещё юному человеку, вести такой трудный диалог с очень опасными людьми, и при этом демонстрировать ещё ледяную выдержку и абсолютное хладнокровие. Вообще сохранять хладнокровие почти круглосуточно, дело очень непростое. Даже взрослым и опытным мужчинам далеко не всем подобное по плечу, а уж юноше, внутри которого бушует кровь и гормональные коктейли сменяют другу друга ежеминутно, это было неимоверно трудно. Капли часто падали на его шляпу, но он не стал ждать под козырьком, пока дождь поутихнет, и пошёл, ловко перепрыгивая через лужи. Обернулся, отойдя немного, чтобы зафиксировать следящего за ним шпика, и помимо того, уже промокшего до нитки, юноша ещё увидел… Рудольфа. Местный босс, чуть отодвинув гардину смотрел на Свиньина из большого окна ресторана. И взгляд его был внимательный и… Нехороший.

⠀⠀

Делать ему в городе было больше нечего. Он мог бы, конечно, выпить кофе, но этому приятному занятию Свиньин решил предаться после ужина. Ведь ему сегодня нужно будет как-то скоротать время до темноты. В общем, несмотря на то, что возвращаться в свой коттеджик, у молодого человека особого желания не было, он тем не менее направился к воротам поместья, где его ждал… ну, конечно же его знакомый и колоритный доносчик. Левитан промок до нитки, поля его шляпы свисали весьма уныло, а его брюки были в грязи почти по колено. Тут, у ворот поместья, десятки телег, выезжая и въезжая в ворота во время дождя, превратили дорогу в огромную лужу грязи. Грязь была повсюду, даже мощные големы у ворот и те были ею забрызганы, хотя стояли неподвижно. В общем видок у доносчика был весьма непригляден, тем не менее знакомый юноши был бодр, почти весел.

— А я так и знал, что вы появитесь… — начал доносчик, протягивая руку шиноби для рукопожатия.

Свиньин не сразу пожал протянутую руку, он чуть помедлил, уж очень сомнительным было это знакомство, но потом подумал, что не нужно отвергать подобные контакты, ибо посланнику всегда полезны люди из разных сословий, ну хотя бы для сбора информации. Это было их первое рукопожатие.

— А прикольные у вас перчаточки, — заметил Левитан, выпуская руку юноши.

Да, перчатки его были хороши. У шиноби вообще вся одежда была качественной, и это была не только дань его должности; качество одежды, да и всех вещей было необходимо ему для умения располагать к себе людей. С чистым, опрятным, хорошо одетым человеком люди общаются намного охотнее, чем с каким-нибудь бродягой.

— Сии перчатки произвёл отменный мастер, — согласился юноша со своим знакомым. И, подняв на него глаза, заметил, что у Левитана… Синяк под левым глазом. — О, я вижу эту ночь и утро вы провели не за беседой скучной?

— Чего? — Поначалу не понял доносчик. И тут же догадался, потрогав свою припухшую скулу. Он наклонился к юноше и дыша свежей, недавно выпитой водкой, сообщил доверительно. — А, это… Это мне этот мамзер Фриц навесил ночью.

— Неужто меж товарищей таких прекрасных, разлад негаданно случится может? — С сарказмом поинтересовался молодой человек.

— Да, может! — не поняв тона Свиньина, с жаром отвечал Левитан.

— И что ж причиною конфликта стало? — скорее из вежливости, чем из интереса интересуется юноша.

— Да он меня так достал, что я его зарезать хотел. Да не получилось… Такой он проворный козлолось… И бьёт так сильно… — Доносчик рукой снова ощупывает скулу. — А феер цоль им трефне (чтоб он сгорел) сволочь!

— Зарезать? — Тут Свиньин уже удивляется.

— Говорю же, он так меня мучает, арс поганый, так унижает… А ведь я из благородных колен. Понимаете? Иной раз душа, просто, пылает от несправедливости, я не выдерживаю… И вот опять этот фашист меня оскорблял… Не буду рассказывать, как… Вот я и схватился за вилку!

— За вилку? — Всё ещё удивляется шиноби.

— Да, я понимаю, понимаю, — стал объяснять Левитан, — без хорошего ножа нету в жизни куража, но этот поц прячет от меня все ножи. А взять с собой какую-нибудь швайку, когда я иду к нему, я всё время забываю. Память! Память — моя главная проблема, она всё время меня подводит в нужный момент.

— Так это память ваша главная проблема. По виду вашему не сразу так решишь, — замечает юноша.

— Да, память… Уверяю вас. Я так часто всё забываю… К примеру, сижу у нас в конторе, пишу отчёт, вспоминаю, где, кто, что сказал, — сразу оживился доносчик, — и вот, не поверите! Слова помню, морду говорившего помню, где всё происходило — помню, а имя этого гнусного типа… Ну, хоть башкой об стену бейся… Не, могу вспомнить и всё тут! Столько хороших дел из-за этого пропало. — Доносчик в расстройстве машет рукой: ой, да пропади оно всё! И заканчивает. — А вы говорите — память!

И тут возникла в их беседе пауза, тема казалась исчерпала себя, и нужно либо найти другую, либо терпеть неловкое молчание, но Левитан был не из тех, кому нужно искать тему для разговора:

— Слушайте, господин убийца, а у вас случайно не будет пяти агор? А лучше десяти. — И прежде, чем юноша успел ему ответить отказом, он продолжил, желая убедить своего собеседника. — Это не на выпивку. Не на выпивку! Я выпил совсем недавно. На часик мне хватит. Это для души, для искусства. А я так люблю искусство… Так люблю. Понимаете, сердце иной раз так просит, так просит искусства…

И шиноби был снова удивлён своим знакомцем. «Искусство и донос! Какое диво. Неужто в этом юноше несвежем способны уживаться лёд и пламень?»

⠀⠀

⠀⠀ Глава тринадцатая ⠀⠀

— Я вам покажу место, где выступает одна женщина, она… — тут он вдохнул чуть нервно. — Она шикарна… Она там распорядителем работает, следит за официантками и во время обеда ещё и поёт песни. А все биндюжники, когда кушают — её слушают. Если ей дать пять агор, можно сделать на песню заказ, — говорил Левитан, стараясь убедить юношу.

Ну, в принципе… У шиноби было два варианта: согласиться и пойти приобщаться к искусству за пять агор, а может там и пообедать заодно, или вернуться в поместье и сидеть в своём коттедже… До подельника. Без книг и имея в собеседниках премудрую Муми. Но едва юноша вспомнил, что «дома» он будет подвергаться неминуемым визитам продавца придверных ковриков и, пока что ещё не признанной поэтессы, то сразу принял решение:

— В обычный серый день, когда разверзлись хляби, когда из низких туч, спускается унылая хандра, что ж делать нам ещё, как не придаться забвенью лёгкому, которое сулит бокал вина и песнь прекрасной девы… — произнёс юноша.

— … и песнь прекрасной девы, — заворожённо повторил Левитан. И тут же продолжил: — Вот что не говори, а умеете вы ввернуть словцо… Всё вот это вот: унылая хандра… И про прекрасную деву вы это очень точно заметили, хотя девой её, конечно, не назвать. — Он ехидно ухмыльнулся. — Ну, вы понимаете? Да?

Шиноби, несмотря на свою юность, всё понимал, и сказал:

— Ну, так веди меня, мой проводник проворный, в те самые шатры, где по бокалам, вин благородных влага разлита, туда, где дев смешливых голоса, разбавлены звучаньем нежной лютни.

— Лютни? — Левитану пришлось несколько секунд стоять и с открытым ртом смотреть на юношу, прежде чем он понял смысл сказанного, а когда понял, доносчик обрадовался: — А, так вы в этом смысле… Ну, тогда пойдёмте побыстрее, чего под дождём тут торчать, тут недалеко.

Заведение «Облезлый козлолось» несомненно пользовалось популярностью у возниц, кучеров и крепких биндюжников. Это шиноби понял, едва они вышли из проулка на большую улицу, так как улица та была забита телегами, повозками, бричками и, главное, длинными, вместительными возами, в которые были впряжены пары мощныхкозлолосей, в просторечье именовавшимся битюгами. Управлять свирепыми и норовистыми битюгами могли люди только сильные и смелые. И вот именно они и были посетителями той харчевни, в которой приятели собиралась послушать песни, которые исполняла управляющая официантками и по совместительству «шикарная женщина». Едва они вошли в заведение, их упеленала ароматная духота, в которой переплетались запахи стряпни, онуч, и мокрых людских спин, что тяжко трудятся на воздухе и под дождиком.

— Ещё не пела, — голос доносчика передавал близкое к экстазу его состояние. Он глазами искал свободный стол и так увлёкся этим, что не заметил, как к нему быстро подошёл какой-то неприятный тип в засаленной жилетке, несвежей рубахе навыпуск и кипе. Сразу поднеся к лицу Левитана кулак, он спросил у него:

— Лютик, падла… Чуешь?

— А… — вся сладкая расслабленность тут же покинула физиономию доносчика, а на место ей пришла реакция удивлённого непонимания: — Изя, да ты чего? Ты чего это?

— Чего? — зло говорит Иосиф и хватает Левитана за воротник лапсердака. — Ты, шельма, в прошлый раз напил и посуды набил на одиннадцать агор, сказал, что идёшь в сортир! А сам что?

— Что? — Явно не понимал доносчик.

— Что — "что"? — злился Иосиф.

— Что-что-что? Я, не понимаю, Изя ты говоришь ребусами. — искренне удивлялся Левитан.

— Ты подонок, напил и посуды набил на двенадцать агор в прошлый раз, встал и пошёл, а когда официантка Хяа тебя остановила, ты сказал, что ты ещё не закончил и идёшь в сортир, а сам сбежал!

— Изя, Изя-я… — Левитан сложил руки в молитвенном жесте, — я вообще не помню такого… Я тебе клянусь! Честное слово.

— Ах, он не помнит, а вот хромой Хае пришлось вносить эти деньги за тебя, сволочь, — зло продолжал мужик с кулаком, — у неё муж чахоточный и трое детей. Они и так не жируют.

— Да я не помню… — продолжает удивляться доносчик.

— Позвать Хаю? — коротко интересуется Иосиф. — она сегодня не работает, но я пошлю за ней, если ты, бобр-курва вонючий, хочешь.

— Ну, зачем, — как-то тушуется доносчик, и говорит потом, — не нужно звать Хаю, пусть отдыхает.

— Отдашь деньги, козлолось? — с угрозой интересуется Иосиф.

— Ну, конечно! — убеждает его Левитан. — Честное, благородное…

— Благородное, — кривляет его Изя, — отдаст он… А сейчас ты опять без денег припёрся?

— Я без денег? — В голосе Левитана слышится обида и он кивает на молодого человека, который стоял чуть поодаль и молча наблюдал за этой не очень-то приятной сценой. — Да вот же… Вот, Изя, разуй глаза, я с другом! Вот же он… Посмотри! Посмотри!

И тут первый раз за весь диалог свирепый взгляд Иосифа отрывается от жертвы и устремляется в сторону юноши, изучает его несколько секунд и лишь потом решает удостовериться:

— Вы с этим что ли?

В этом вопросе удивления было больше, чем пренебрежения, и после чего шиноби отвечает ему, несколько нейтрально, как-бы не говоря ни «да», ни «нет».

— Сюда пришёл я пение послушать, мне о певице чудной рассказали, и рассказал о ней как раз вот тот человек, — юноша покосился на доносчика, — которого сейчас вы за грудки держали.

— Ну, видишь! — восклицает Левитан, приходя в себя и вырывая полы своего лапсердака из крепкой руки Иосифа. — Говорю же, это мой друг, а ты не разберёшься и драться ещё лезешь!

— Да? — продолжает удивляться Изя. — Ну, ладно, выбирайте любой свободный стол, господин убийца. Роза скоро будет петь. — И тут же снова обращается к доносчику, — а ты, бобр-курва, даже и не думай отползти, вернёшь всё, что должен, до гроша.

— Изя… — устало отвечает доносчик, и даже вздыхает, — Аз-ох-н вэй (в этом случае «да Боже же ты мой!»), ну конечно же отдам, я всё отдам. Разве я когда-нибудь не отдавал?

— Отдашь, отдашь, даже и не думай, что отползёшь, — с заметной угрозой говорит Иосиф и уходит, оставляя товарищей.

А Свиньин тут и интересуется:

— Мне даже это интересно стало: а есть ли в Кобринском одно хоть заведенье, где нет желающих… слегка вас отмутузить?

— Ой, да не берите вы в голову, — отмахивается Левитан с пренебрежением, а сам оглядывает почти битком набитый посетителями зал, — подумаешь, одиннадцать агор, ничего, переживут… — И продолжает обрадовавшись: — О, вон столик освобождается. Пойдёмте… Быстрее, господин убийца, быстрее, а то займут.

Они уселись за один стол, который потная женщина наскоро вытирала грязной, влажной тряпкой. Она собрала посуду на старый поднос и спросила:

— Чего будете, господа хорошие?

— Я был бы рад обычной чашке чая, — ответил шиноби, усаживаясь и снимая свою сугэгасу.

— Мне тоже, — добавил Левитан. — Хотя водку с грибами лучше не мешать… — он склоняется к шиноби и добавляет. — Я от этого просто дурею.

— С чёрным грибом? — Уточнила женщина.

Тут юноша, покосившись на своего спутника и подумав, что в данной ситуации, им правильнее будет довольствоваться чем-то, что не содержит дурманящих веществ, и говорит:

— Я думаю, нам лучше травяного.

А официантка, смерив молодого человека взглядом полным презрения и заявляет:

— Пойла для козлолосей и мудаков не держим.

— Тогда два чая с двойным чёрным грибом, — заканчивает заказ Доносчик, прежде чем юноша успевает ответить. И кажется он доволен, так как понимает, что молодой человек эту ядовитую бурду пить не будет, а значит, ему достанутся обе чашки. Официантка уносит грязную посуду, а шиноби оглядывается ещё раз. Ну, да, время обеда. Свободных мест почти нет и в помещении одни мужчины.

— Вот она! — с придыханием говорит Левитан и похлопывает юношу по руке.

— Идёт, идёт…

И юноша видит женщину средних лет, в ярком обтягивающем… Хорошо обтягивающем её фигуру платье. Женщина явно происходила из благородных, она имела заметный бюст и всякий иной полагающийся дамам шарм. Её тёмно-каштановые волосы были уложены в «башню», губы ярко накрашены, а нос… Ну, а нос был вполне гармоничен с её сценическим образом. С собой певица несла гитару. Едва она появилась среди публики, как по залу прокатилась волна оживления, жующий народ стал отрываться от своих тарелок и поднимать головы:

— О, Роза! Розочка…

Раздались редкие хлопки.

— Розалия. — тихо произнёс Левитан с благоговением, он повернулся к молодому человеку. — Она не замужем. — И он перешёл на шёпот. — Я как-то ходил её провожать, после окончания работы. Ну, пару раз… Знаю, где она живёт. — И тут он многозначительно подмигнул молодому человеку: ну, вы поняли, да?

Шиноби только кивнул в ответ, хотя ничего он и не понял. А Розалия тем временем взобралась на небольшое возвышение типа сцены и громко спросила:

— Заказы и пожелания будут?

Тут Левитан снова обернулся к юноше:

— Ну, что? Закажем песню?

— Давайте подождём немного, — не стал торопиться молодой человек. Он не отрывал глаз от происходящего.

— Если не дать ей денег, она не будет петь, — начал хныкать доносчик, но юноша указал ему, как человек, весьма могучих кондиций, встал и протянул певице что-то.

— «Ухажёра», — заорал один из посетителей, что сидел от товарищей за соседним столом. — «Ухажёра», давай!

— «Ухажёр» не оплачен! — Громко крикнула Розалия в ответ, хорошо поставленным голосом и потом объявила: — Песня «Страсть!»

Раздались не частые хлопки и одобрительные выкрики, публика готова была слушать эту песню.

Певица уселась не принесённый Изей стул, и взяла первый аккорд на гитаре. Проверила. В столовой стало тихо, официантки перестали сновать по залу и сгрудились возле выхода на кухню, и тогда Розалия начала:

И надо признаться пела она… Неплохо. Лучше, чем подыгрывала себе на гитаре. Музыка была пошловата, это были какие-то вариация на тему плохого, пылкого танго, а вот слова были забористы, казалось, что автор этих строк будоражил свой гений изрядным количеством разнообразных грибов.

— Офигенная женщина. И её нос её совсем не портит. — шептал доносчик и снова тряс руку юноши. — Вы согласны? — Ему было необходимо, чтобы и молодой человек признал талант его кумира.

— Талантом не обделена, то несомненно. — согласился тот. А насчёт носа певицы, он счёл допустимым не отвечать.

А когда она закончила, зал взорвался аплодисментами, несомненно, публике песня понравилась. Но потом посетители снова принялись кушать своих мидий и игуан.

— Ну, господин убийца, — оживился Левитан, — вы обещали пять агор. Ну, давайте, давайте ей заплатим. А? Ну, пусть она ещё споёт…

В общем шиноби был не против послушать ещё одну песню, он достал и отдал медный пятак своему знакомцу.

И тот схватив деньги вскочил, и спотыкаясь, задевая углы столов, извиняясь, побежал к сцене, где, вручив деньги певице, стал что-то ей говорить, и та вежливо слушала его до тех пор, пока злобный Изя не подошёл к ним и весьма бесцеремонно не отпихнул доносчика от сцены: да иди ты уже на своё место. Чего привязался, отдал деньги — отвалил…

Только после этого Левитан вернулся к Свиньину за стол. И сообщил ему радостно:

— Она будет петь «Ухажёра».

А тут и официантка подоспела: принесла две не очень-то чистых чашки с мутной коричневой жидкостью. Ценитель шарма и вокальных данных сразу, едва плюхнулся на своё место, схватил одну из чашек и неимоверным глотком, за секунду, ополовинил её. И после проговорил:

— Ах, какая фемина, какая фемина, Боже ж ты мой!

А в зале снова стали тише жевать и звенеть посудой, и фемина, мечта доносчика, запела. И это уже было не какое-то там легкомысленное танго. На этот раз обеденное пространство заполнял настоящий, душераздирающий и пошлый, как и положено этому виду искусства, романс:

⠀⠀

⠀⠀ Глава четырнадцатая ⠀⠀

И тут, как раз во время второго куплета, когда все присутствующие в зале люди заворожённо замерли, шиноби краем глаза зафиксировал какое-то движение слева от себя, и сразу решил уточнить, что это там шевелится, и, конечно, обернулся…

Поначалу, на какую-то секунду, юноша даже решил, что увидел человека из своего цеха, но едва он сфокусировал взгляд и первое впечатление тут же растаяло, так как перед ним стоял довольно хлипкий субъект с тонкой шеей, на вид такой же подросток, как и сам Свиньин… Только вот с едва заметной жиденькой бородкой и такими же усами. Была на нём шляпа, как раз такая, что носят богоизбранные, а из-под неё свисали не очень ухоженные, не завитые в спираль пейсы. И ничем бы та шляпа не отличалась от всех иных, что носят богоизбранные, если бы не длинное, белое перо, торчащее откуда-то из тульи. Что добавляло во внешность этого человека утончённого гротеска.

А вместо чёрного, приличного лапсердака поверх белой рубахи, он носил простой гойский армяк, и к тому же под армяком у него неожиданно имелся широкий пояс, из-за которого торчала… Длинная рукоять вакидзаси. Но слишком уж разукрашенная и вычурная, чтобы представлять настоящее оружие. Как раз армяк и пояс с оружием и смутили поначалу Свиньина. А ещё выдавали в этом типе человека благородного, который вовсе не бродячий убийца, и аккуратные галошики, надетые поверх нитяных белых носочков.

Кажется, искусство мало интересовало подошедшего, песню он не слушал, а смотрел на юношу и доброжелательно улыбался ему, явно имея к Ратибору какое-то дело. И когда шиноби в знак приветствия, кивнул этому человеку головой, тот сделал к юноше шаг и протянул шиноби белый квадрат плотной бумаги. Свиньин взял тот кусочек бумаги снова кивнул и прочитал:

___________________________________

Максим «Чингачгук» Коц: «Когда интеллект острее томагавка».

Быстрые займы под залог ваших, а также и чужих внутренностей: деньги вперёд и сразу.

Лекции по менеджменту: как разводить гоев, чтобы они вам верили всегда. (Большой опыт)

Иные консультации.

___________________________________

— Благодарю вас, но пока что, так сильно в средствах не нуждаюсь я, — говорит юноша, прочитав информацию. И даже подумывает вернуть бумажку её владельцу.

— Так вы не зарекайтесь, — улыбается Максим «Чинагачгук» Кац, и визитку забрать не торопится. Причём улыбается он весьма зловеще. — Знаете, как бывает… Сначала у них всё хорошо идёт, этакие прожигатели жизни: нам ничего не нужно, мы на вершине мира, а потом раз… В общем потом по-разному бывает. — И тут всё с той же улыбочкой обращается к Левитану: — Ну, а у вас, уважаемый Лютик, тоже всё хорошо?

Шиноби вдруг взглянул на Левитана и… сразу поразился тому, как изменилось лицо доносчика. А оно изменилось… Физиономия у него превратилась в маску ужаса, только что окаменевшую маску. Глаза выпивохи остекленели, и из них уже выветрилось всё пьяное наслаждение искусством. Кажется, он уже и не помнил про певицу и песни, весь мир для него в данную минуту был сфокусированна этом хлипком человечке в калошиках и шляпе с пером. А тот, видя, что доносчик никак не может вымолвить ни слова в ответ, снова спрашивает:

— Так вам нужны деньги, господин Лютик?

— Мне… А-а-а… — Левитан всё ещё не может прийти в себя: — Да зачем… Зачем мне они? Нет, нет… Мне деньги вообще не нужны… Вообще… — Он делает пассы руками и те пассы обозначают: нет, нет, нет… Мне деньги даже даром не нужны. — И чтобы как-то объяснить свой отказ он поясняет: — Мне и заложить-то нечего, я же очень употребляю… Очень… Ну, вы же сами знаете, господин Чингачгук, ну… Не первый же день знакомы… У меня все органы ну никакие! Печень… Почки… А лёгкие… — тут он начинает покашливать. — Лёгкие тоже не к чёрту. Всё плохое, всё… У меня последнее время весь организм в разнос пошёл. Просто вразнос… Вот не поверите… Хожу по улицам, хожу, а сам чувствую, что разваливаюсь с каждым шагом…

— Да? — зловеще улыбается Максим Коц. — А глаза? Глаза ваши, как? — И тут Левитан даже немного обрадовался, он махнул на Коца рукой: — Ой, да что вы, тут и говорить не о чем… Мы с Митяем-толстоногом, на той недели пили настоянный на корягах самогон, так наутро встали слепыми… Вы не поверите, ходили всё утро на ощупь, зрение еле прорезалось к полудню… — тут он сделал жест как будто ощупывает что-то. — Я и вас сейчас… Вот вижу, как-то смутно, только по голосу понимаю, с кем говорю…

— Да? — Не очень-то верит Коц. — Значит ничего в вас ценного? — Но говорит он это всё ещё с каким-то нехорошим подтекстом. И тут же продолжает: — Вообще-то, чтобы вы знали, Лютик, в наших землях растёт благосостояние богоизбранных людей…

— Ну, так и должно быть, — разумно замечает Левитан. — На то мы и богоизбранные.

— Да-да… На то, на то… — соглашается Чингачгук, он кивает своим длинным пером, — но с благосостоянием растёт и продолжительность жизни у людей. Живут людишки теперь долго.

— Это очень хорошо, — заявляет доносчик.

— Конечно хорошо, вот только у стриков случаются проблемы с костями, дорогой господин Лютик, особенно с шейками бёдер. А у вас я вижу… — Чингачгук замолкает и глядит Левитану прямо в глаза, словно гипнотизирует того.

— Что у меня вы видите? — едва ли ни шёпотом интересуете Левитан.

Тут Коц наклоняется к доносчику и говорит тому прямо в лицо:

— Я вижу, что у вас очень хорошие бёдра.

— Очень хорошие? — переспросил доносчик, а потом и заорал: — Да вы что! — Заорал так, что многие посетители, слушавшие уже третью песню певицы, на него обернулись, и поглядели нехорошо. — У меня бёдра? У меня? Да это рвань какая-то, а не бёдра! Да я хожу еле-еле… Вы вообще видели, как я хожу? У меня ещё и прострелы в пояснице… — И тут он кидает последний козырь. — И деньги мне не нужны.

И тогда Максим Коц, по прозвищу Чингачгук и говорит ему:

— Да как же вам не нужны деньги, нутрия вы зловонная, когда вы должны этому заведению одиннадцать агор. — Тут он указывает рукой на дверь. — И пока вы их не отдадите, вас отсюда не выпустят.

Снова маска ужаса ложится на лик доносчика. И пока он находится в шоке, в состоянии интеллектуального грогги, Чингачгук достаёт из внутреннего кармана бумагу и карандаш, и улыбаясь кладёт это на стол и спрашивает:

— Ну что, договорчик заполнять будем? — и видя, что Левитан всё ещё не придёт в себя и сидит одеревеневший, Коц небрежно шлёпает его по щеке пару раз, чтобы привести в чувства. — Да не бойтесь вы, Лютик, у меня всё по-честному, без мелких шрифтов. Ну, берите карандашик, берите… — Он снова шлёпает доносчика по лицу. — Ну, давай-давай просыпайся, уже… — Он вздыхает. — Вот какие же они все слабенькие…

А тут ещё и выступление закончилось, певица ушла, столовая ожила, народ снова принялся жевать, а официантки суетиться, и Левитан вернулся из короткого забытья, он вцепился в рукав молодого человека и заговорил с необыкновенным, почти горячечным жаром:

— Господин убийца, господин убийца… Я вас умоляю, умоляю… Не дайте сгинуть за понюх табаку! Прошу вас… Дайте мне сейчас же одиннадцать агор, чтобы я смог отдать долги… Не хочу погибнуть в мои-то молодые годы, за одиннадцать каких-то вонючих агор. У меня мама старушка, кто её похоронит? Я вам отдам, тем более что у нас с вами такие дала, такие перспективы… Дайте, умоляю…

Говоря это, он так держал молодого человека за рукав, что удивлял того силою своей хватки. И всё происходящее не было похоже на хитрую аферу мелких мошенников, что решили развести незадачливого лоха на деньги. Во-первых, потому что… Одиннадцать агор не та сумма, из которых нужно разыгрывать целый спектакль, а во-вторых, ну уж необыкновенно натурально «играл» Левитан. Страх сквозил во всех его движениях и всех словах, что он произносил. В общем, всё было очень и очень натурально. И поэтому юноша ответил доносчику, не без труда отрывая от себя его руки:

— Ну, будет, будет вам, ну что вы в самом деле… Какой же вы… Необычайно цепкий! И если силы столько в вас, ей Богу… Возможно прав усердный Чингачгук, что в вашем теле заинтересован. — Он оторвал от себя руки Левитана. И когда тот снова попытался схватить его за одежду, юноша закончил: — Уймитесь, наконец, и наконец позвольте достать мне деньги и покончить с этим. — И только после этого он достал монеты и, отсчитав, протянул их доносчику:

— Держите.

Тот сразу схватил деньги, едва не подпрыгнув с лавки и даже не думая взглянуть в сторону стоящего тут же Коца, стал искать глазами Иосифа. И как нашёл, так закричал тому:

— Изя, Изя, я хочу рассчитаться. — Он стал пробираться к нему между столами, приговаривая самому себе: — ну и где он там, вечно нужно его искать…

А Чингачгук Коц, всё ещё улыбаясь, тут и говорит юноше:

— Вот так вот, да? Приехали к нам сюда, значит, мы вам, вроде как, и рады, а вы приличным людям бизнес ломаете? Некультурненько получается.

— Прошу прощения нижайше, — отвечает ему шиноби.

— Он что вам, родственник что ли? — не унимается Чингачгук. Кажется, он этого не понимал. — Вы же гой, а он из наших, чего вы его взялись выручать? Он же вам никогда не отдаст денег…

— Скорей всего, — соглашается юноша, — но, честно говоря, я о возврате средств не помышляю.

— Вы потеряли деньги и ничего не приобрели, — замечает Чингачгук и качает головой: — Никогда я вас, гоев, не понимал, никогда не понимал.

— У нас, у гоев, так заведено, — молодой человек пожимает плечами, — когда о помощи взывает кто-то, мы мимо просто так пройти не можем, и в помощи посильной не откажем.

— Ну-ну, пройти они не могут, — скептически заметил господин Коц. А потом покачал головой: — Вы, гои, точно необучаемые. И я всё-таки вам скажу: вы спасли Лютику сегодня его скальп, но это не ваша заслуга, это просто моя недоработка.

И тут же появился Левитан, и прикладывая руки к груди и чуть униженно кланяясь, стал уверять Коца:

— Уважаемый господин Чингачгук, все претензии Изи насчёт денег я урегулировал, можете у него спросить, он ко мне больше денежных вопросов не имеет.

И ничего не ответил ему Коц, а молча повернулся и не спеша ушёл, а доносчик упал на лавку рядом с юношей, схватил недопитую чашку с грибным отваром и залпом осушил её. И лишь после этого выдохнул более-менее спокойно и произнёс мечтательно:

— Ах как славно было бы зарезать этого подлеца. Как было бы приятно! Ну, согласитесь!

— Сдаётся мне у вас есть целый список людей, с кем вам хотелось бы покончить, — заметил ему шиноби. — Уверен я: тут, в городе, найдётся не менее десятка человек, что вам частенько омрачают будни. Кого вы много раз уже мечтали в загробный мир успешно переправить.

— Ну, а что делать?! — воскликнул Левитан. — Что делать порядочному человеку, если вокруг него одни подлецы и сволочи? Ну и гои ещё. — Он взял новую, непочатую ещё чашку чая с грибом, и отпив из неё немного, стал шептать юноше:

— Но этот… Чингачгук… Это страшный тип. Страшный, уверяю вас, господин убийца. Он настоящий… упырь. Из людей добывает почки, кости, глаза и прочие кишечники… — Доносчик снова отпивает из чашки. — У него большие связи в поместье, он для тамошних господ добывает импланты… Его в городе никто не трогает, ни Фурдон, ни бандиты, никто…

Тут Левитан замолкает на секундочку, а потом наклоняется к юноше и интересуется:

— Интересно, а такого зарезать… Сколько будет стоить?

На что шиноби отвечает ему лишь укоризненным взглядом. И тогда доносчик продолжает:

— Он таскается там, у болот. Ну там, на выезде из города, где дом этого подонка Фрица. Я его там два раза встречал. Бродит там один, скотина… Хрен его знает, что он там у болот делает. На людей жути нагоняет. Может, из тамошних гоев мослы какие за долги выдирает, а может и ещё что… В общем не понятно, — продолжает шептать Левитан, тиская в ладонях чашку с грибным отваром. — И очень странно.

И на это юноша ему ничего не сказал. Он вообще не хотел вникать во всякое такое. Это было не его дело. У шиноби на ближайшее время, как говорится, был план. И он собирался строго его придерживаться.

И подумав немного, Свиньин решает, что неплохо было бы ему как следует поесть, но так как заказывать еду напрямую у официантки он побаивается, ну мало ли… Вдруг на кухне, прибежав за ним следом, а может сидел тут заранее и ждал, пока по договорённости Левитан приведёт шиноби сюда, какой-нибудь грамотный человечек теперь отслеживает заказы, и когда узнает, что посланник заказал, то в этот заказ прибавит пару капель такого, от которого юношу будет «полоскать» пару, а то и тройку дней не хуже, чем Муми в прошлый раз. И до понедельника, до важного дня, шиноби после такой еды не выздоровеет. Так что…

Свиньин просто остановил официантку, что несла тарелки с едой и заглянул на поднос:

— Прошу прощенья, дорогая, а что это за блюда вы несёте? Они… Так аппетитны с виду.

— Так это клубни тростника жареного на сале барсуленя, а это мидии с луком. Обычная еда, для извозчиков. И хлеб. И водка. Вот и всё. –

Она показала ему поднос.

— А можно это всё у вас я заберу? — Интересуется юноша и достаёт серебряную монету.

— Так это за седьмой столик, — отвечает юноше женщина немного удивлённо. — А я вам повторю заказ. Сейчас принесу.

— Нет, — твёрдо говорит молодой человек и берёт у неё поднос, — я этот заберу заказ, а вам за то я дам цену вдвое. — И он протягивает ей серебряную монету. — На стол седьмой вы после принесёте.

Ну, что тут поделать, женщина с опаской взглянула на седьмой стол, не будут ли там ругаться, а потом спрятала деньги в разрез на блузе… В район бюстгальтера. И стала выставлять еду с подноса перед молодым человеком, а тот пододвинул тарелки к себе, а перед доносчиком поставил стакан с самогоном: ну, а это вам.

Этот поход за искусством, обошёлся ему, что называется, в копеечку. Десять агор за обед, двойная переплата… Ну, Бог с ним, допустим, обед оказался питательный, не противный, а главное безопасный, и вообще стоил заплаченных денег. Но две чашки грибного чая, стакан самогона, которые вылакал Левитан, пять агор за песню, да ещё одиннадцать агор долгов доносчика, которые пришлось взять на себя шиноби, всё это было заметным ударом по его финансам. А пока юноша ел и подсчитывал про себя сегодняшние расходы, его приятель дошёл до определённой кондиции.

Зрачки доносчика после двух двойных чашек грибного варева стали чёрными дырами, а немалая стопка самогона поверх всего, сделала его сентиментальным и даже немного фамильярным:

— Выручил ты меня, конечно… Что тут сказать… Выручил. Деньгами… В смысле… Да и поговорить с тобой можно… А почему? А потому, что ты хороший человек… Да-а… Вот так вот жил-жил, жил-жил, жил-жил, — говорил Левитан, кладя руку на плечо юноши, — и вдруг понял, что поговорить по душам, с теплотой, по-человечески, можно только с убийцей. И вот, что я тебе скажу… А я ведь тоже мечтаю кого-нибудь убить. У тебя есть кто на примете? Ну, может там у тебя какое дело наклёвывается, так ты можешь на меня рассчитывать. И ты не думай, что я не помню про долг… Долг, для порядочного человека — это святое. И заметь, я не смотрю, что ты гой. Вот все благородные люди считают, что благородный человек гою ничего не должен, никогда… Никогда… Наоборот. Это гой всегда должен благородному… — Тут он энергично машет пальцем пред лицом юноши. — Нет, это не моя концепция. Понимаешь? Я умею признавать свои долги… Даже перед всякими гоями. У меня скоро жалованье. Да, уже в среду… — И тут он отвернулся от юноши и стал глазами искать официантку, приговаривая… — Надо взять ещё чего-нибудь… А то душевность из разговора начинает пропадать…

Но шиноби к тому времени уже всё доел, он кинул на стол пару медяков, и встал. Потом под локоть бесцеремонно вытащил упирающегося доносчика из заведения, чтобы тот снова не наделал долгов, и повёл его по улице. Левитан, которому на улице, под дождиком, стало полегче, всё пытался вызнать у него цель их движения:

— Слушайте, а куда вы меня тащите? Что за спешка? Ведь так хорошо сидели!

Но определённой цели у молодого человека не было, он просто хотел увести пьяницу подальше от трактира, и когда отвёл на приличное расстояние, остановился и сказал ему:

— Вам нужно полежать, домой ступайте.

Левитан хотел что-то возразить ему, даже кричал ему вслед, но шиноби оставил его, свернул на маленькую улочку, и исчез в пелене дождя.

⠀⠀

⠀⠀ Глава пятнадцатая ⠀⠀

Делать молодому человеку было особо нечего. Он собирался дожидаться сумерек, так как на сегодня у него был намечен один визит. В общем, ему нужно было скоротать до вечера пару часов, и вот за эти пару часов он решил вымотать наружку. Да, за ним продолжали следить. И на сей раз, это была та самая бой-баба, которая за ним уже недавно наблюдала. Правда в этот раз, она была одета по-другому, тем не менее даже в новой одежде, её выдавала выдающаяся корма, и типично-женская целеустремлённость.

«На вид она бодра и энергична, осталось только выяснить надолго ль, энергии той хватит в ней кипучей».

И юноша начал её, что называется, «водить». Он ускорил шаг, но не так, чтобы она сразу отстала, а так, чтобы поспевала, но при этом прилагала усилия. Неожиданно стал менять направления, сворачивая на небольшие улицы. Но там он не исчезал из поля зрения женщины, а ждал, давал ей возможность догнать его, и снова появиться в зоне её ведо́мости. Такой простой трюк стимулировал женщину к… бегу. То есть к ускоренной потере сил. Да, ей приходилось ускоряться, что называется, попотеть, чтобы не потерять своего подопечного. И получаса не прошло, как шиноби заметил, что она стала уставать и отставать от него. И только тогда он решил дать ей отдышаться. Поэтому пошёл чуть медленнее, а ещё шиноби оказался недалеко от заведения «Три селёдки» и решил завернуть в него. Баба еле плелась за ним в конце улицы, и, наверное, обрадовалась, что он, наконец, свернул в заведение, и она сможет отдышаться.

А Ратибор же в свою очередь, был уверен, что после стремительной ходьбы, никто из организаторов слежки не сможет здесь устроить ему отравление. Просто никто не успел бы. И посему, зайдя в заведение, молодой человек сразу попросил себе две чашки цикория, а Ваня, сразу узнавший его, пообещал ему:

— Всё сделаем как надо. Садитесь, господин.

Здесь он и посидел за цикорием в раздумьях. И жалел, что нет с ним какой-нибудь книги. А как народ стал к вечеру собраться, как на улице стало темнеть, так он и покинул заведение. И вот теперь юноша решил избавится от слежки. А шпики его поменялись, и место бабы занял весьма невыдающийся молодой человек. Да… На вид этот персонаж был несколько плюгав, но именно он смог заставить напрячься Ратибора. Так как плюгавый оказался и внимательным, и выносливым. Можно, конечно, было от него просто убежать… Но это было бы уже открытым вызовом, и посему шиноби просто энергично «гулял» по городу. Хорошо, что на Кобринский спустилась темнота, лишь тогда молодой человек смог оторваться от своего шпика. И вот только теперь, по самым тёмным и самым небезопасным улицам он направился туда, куда собирался с самого утра.

⠀⠀

Прямо перед заведением из грунта торчал, немного криво, фонарный столб, придававший улице некоторый налёт фешенебельности. Под дождём и неярким светом масляной лампы, было на удивление… многолюдно. Он прошёл мимо входа и весёлых людей. Тут были и кавалеры, и дамы, толпились они у больших распахнутых дверей, и несмотря на дождь, не спешили войти под крышу. А некоторые даже пританцовывали на месте. Люди разговаривали, а ещё громко и не очень сдержано смеялись. И шиноби понял, кстати и по запаху, доносившемуся до него тоже, что курят там под фонарём не только простой болотный табак, но и вещи более забористые. А из распахнутых настежь дверей доносились обрывки каких-то энергичных мелодий, они так же содействовали атмосфере непринуждённого веселья, что царила перед входом в заведение.

Он притаился у покосившегося забора в конце улицы и минут десять наблюдал за праздными людьми, и за суетой, что царила перед входом в здание. Ещё раз убедился в том, что никаких знакомых ему шпиков под фонарём не бродит. И только убедившись, он наконец вышел из темноты и пошёл ко входу. Там, пройдя через группу пританцовывающих людей, юноша протиснулся к дверям, над которыми висела вывеска «Весёлый ногодрыг» и прошёл в них.

Под небольшой лампой стояли два крепких мужчины в лапсердаках и шляпах — охранники входа, и тут же сидела женщина неопределённого возраста, на груди которой висела табличка «Касса». Она курила едкий и крепкий табак из аккуратно свёрнутой самокрутки, и увидав, женщина сразу заявила:

— Своё не бухаем!

— Простите, — не понял молодой человек. Он, честно говоря, в подобных заведениях был человеком новым, и естественно о некоторых нюансах и понятия не имел.

Женщина взглянула на него устало, пыхнула табаком в его сторону и пояснила буднично:

— С бухлом, грибами, травами и прочей дурью в клуб вход запрещён, у нас своего хватает. Если заметят, что ты бухаешь своё, то выкинут из клуба сразу. Потом не умоляй, не плачь и не говори, что ты не знал, красавчик. Тебя предупредили. И запомни, тебя выкинут, а бухло твоё оставят.

— А, сейчас понятно, — кивнул ей шиноби. Теперь ему и вправду было понятно, почему люди перед входом курят и выпивают, а не спешат уйти с дождя под крышу. И он уверил её: — У меня с собой ничего.

А дама с надписью «Касса» продолжила:

— Для дам вход бесплатный, для кавалеров десять агор. Если ты дама, у тебя должны быть каблуки, накрашены глаза и губы, — тут она внимательно поглядела на ноги юноши, на его гэта и добавила, видимо удовлетворившись обувью шиноби, — можешь только накрасить губы и пропущу.

— Ну нет, я не готов пока что красить губы, — немного ошарашено отвечал ей Свиньин. — Я лучше заплачу, мне так спокойней будет.

Он поспешил достать деньги и протянул женщине монетку:

— Дело твоё, миленький, — сухо произнесла «касса», её и вправду это мало волновало, женщина забрала серебро и указала самокруткой на лестницу: проходи.

Шиноби ещё волновался, что крепкие мужчины заметят его вакидзаси, и станут задавать насчёт него вопросы, но те не заметили оружия, а может им было на него наплевать. И Ратибор уже спокойно стал подниматься по лестнице в зал, навстречу лёгким, и пока чуть ленивым, но уже танцевальным мелодиям. Он остановился в темноте коридора и стал разглядывать, по мере возможности, большое пространство, которое было освещено получше. Шиноби, как ему и было положено по «должности», стал глазами искать входы и выходы из зала: туалеты, подсобка бара, служебка… Никаких окон, а ещё лестница от бара вдоль стены, под нею несколько столиков, для самых состоятельных. Сама лестница ведёт на балконы, а там, наверху, занавесочки, и двери, двери, двери… Скорее всего, на втором этаже номера для жалеющих уединиться. Вот в номерах, возможно, окна имелись, но это нужно было ещё проверить. А у барной стойки крутилось несколько молодых людей, почти подростков, возраста шиноби или чуть старше, вот тут-то юноша и понял, что имела ввиду кассирша, пропускавшая его сюда: эти молодые люди были в женских туфлях на каблуках, и неких подобиях женской одежды, видимо они все проникали в клуб не платя денег.

На танцполе почти никого не было, человек пять, не больше, оркестр из дюжины балалаечников и пары ложкарей, и каких-то ударных инструментов, не спешил зажигать зал, так как народу в зале было ещё немного. Музыканты экономили силы. А всеми этими людьми, судя по всему, руководила слегка немолодая горбунья в ярком поблёскивающем платье а-ля диско, и пышно начёсанной шевелюрой. Была она легка и подвижна, и держала большие маракасы в тонких, немного костлявых пальцах. Женщина вертелась перед музыкантами, пританцовывала, дёргала тощим задом и грамотно задавала маракасами темп. А играл оркестр знаменитую мелодию «Виновата ли я?», при том, горбунья пыталась сотворить из этой, казалось бы, лирической, обожаемой всеми женщинами, мелодии нечто горячее и резкое, отчётливо напоминавшее аргентинского танго.

«Здесь, вдалеке от признанных столиц, забавные находятся прочтенья мелодиям, что нам давно известны, к которым мы все издавна привыкли».

Он был готов признать эту неожиданную находку.

«Провинция сумела удивить, новацией и свежей партитурой энергии добавив и огня в унылую и траурную песню!»

Наконец он прошёл в зал, и уселся в тёмном уголке, чтобы лишний раз не попадаться на глаза разным людям. Стал смотреть, как постепенно зал заполняется мужчинами и женщинами. Публика, как следует настоявшись перед входом, поднималась в зал изрядно завеселевшая, некоторые из них, особо разгорячённые, поднявшись в зал, шли на танцпол уже приплясывая. И оркестр, словно разгоняясь, стал постепенно наращивать громкость в исполнении композиций. В общем, жизнь в клубе набирала обороты и вскоре горбунья с маракасами обернулась к публике и голосом, неожиданно сильным, прокричала:

— Дамы и господа, наш вечер начинается! Прошу всех на танцпол, пусть «Весёлый ногодрыг» вздрогнет. И как всегда, первой композиций идёт хит, из тех, что на века — «Семь, сорок…».

Первыми, цокая каблуками, кинулись на середину зала юноши в женском обличии, они картинно изгибались и выдавали замысловатые па ещё до того, как грянула музыка. Ну, а когда ударили балалайки, на танцпол потянулись настоящие женщины, и после уже, набирая танцевальный ход издали стали подтягиваться и мужчины. Танцевальный вечер грянул.

⠀⠀

⠀⠀ Глава шестнадцатая ⠀⠀

Шиноби впервые присутствовал на подобном мероприятии, и всё происходящее ему было интересно. Он вдруг увидал, как к нему приближается… какая-то женщина. У неё в руке стакан, она садится невдалеке, и глядя на танцующих, медленно цедит свой напиток. Если центр зала с танцующими был ещё хоть как-то освещён, здесь у стены в клубной темноте, юноше не удаётся её как следует разглядеть, но ему почему-то кажется, что эту даму, с весьма заметными формами, он где-то видел. Нет, нет… Тут было слишком темно, чтобы сказать о ней что-то определённое. Но женщина, посидев немного, вдруг привстаёт и пересаживается на место рядом с молодым человеком. И потом, довольно бесцеремонно, заглядывает ему в лицо, а после, удовлетворённо, а может быть даже с облегчением произносит:

— Слава Богу!

Слова, как ему показалось, не были обращены непосредственно к юноше, но он всё-таки интересуется:

— Мадам, прошу простить, но я не уловил контекста.

— Говорю, слава Богу, что вы не из этих… — Она указывает стаканом на центр зала, на танцующих. — Не из этих малолетних шалав мужского пола, что толкутся тут вечно, отбивая последнюю в городе твёрдую плоть у несчастных женщин.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять сказанное дамой и лишь разобравшись в смыслах, шиноби ответил ей:

— По этому вопросу, однозначно, готов я славить Бога вместе с вами. Я сам тому, признаться, рад без меры, что твёрдой плоти не ищу последней. Уж не хотел бы я лишать несчастных женщин, того, что Богом им отведено по праву.

— О, как вы забавненько воркуете, — восхитилась женщина. — Шарман… А то от моих дураков на работе, только и можно услышать, что… — Шиноби так и не узнал, что можно услышать от сослуживцев дамы, так как она вдруг, придвигается к нему, наклоняется и своими выдающимися рельефами, почти касаясь Свиньина, протягивая свой ему свой стакан и произносит:

— Мальчик, я вижу, что вы трезвый как тот раввин на Йом-Кипур, хотите бухнуть?

От неё пахнет духами и самогоном… И в это мгновение, молодому человеку удаётся разглядеть лицо дамы и… узнать её выдающийся нос! Он тут же вспоминает эту женщину. Ну, конечно же это была она… Розалия! Та самая Розалия, что ещё несколько часов назад неплохо исполняла прекрасные песни в заведении для возниц и биндюжников. Свиньин даже не знает, радоваться ему этой нежданной встрече или заподозрить что-то неладное, и он отвечает даме, хоть и вежливым, но отказом:

— Мне не хотелось бы невежливым казаться, но я боюсь, что… воздержаться должен. К моим годам, я опыта не нажил, что б смысл познать в изысканных напитках.

— Что, вы не хотите выпить со мной? — искреннее удивилась певица.

Розалия. И шиноби вдруг показалось, что она вот-вот задаст ему тот самый знаменитый и такой актуальный в подобных случаях вопрос: ты что, меня не уважишь? Но всё-таки это была дама и она спросила несколько иначе: — Мальчик, вы что, хам?

— Не хам, ни в коем случае, поверьте, — стал убеждать её шиноби. И тут он уже начал не в шутку думать о том, что выпить ему дама предлагает неспроста. — Я алкоголь не пью из опасенья, что потеряю здравый образ мысли.

— Мальчик мой! — убедительно говорит ему Розалия, покачивая головой. — Самогон для того и пьют, чтобы потерять этот ваш "здравый образ мысли". Или как, по-вашему, дамы в трезвом уме осмелились бы что ли, танцевать перед мужчинами на барных стойках, подбирая юбки?

После этого она отпивает большущий глоток из своего стакана. И вдруг замирает, а потом говорит сама себе:

— Господи-и, докатилась! Уже не меня уговаривают выпить водки, а я уговариваю!

Тут она неожиданно встаёт и быстро скрывается во мраке и шуме клуба. А шиноби вздыхает и оглядывается. Теперь почти все места на лавках у стен заняты, центр зала сплошь танцующие, у бара и на лестнице тоже люди, кто-то пьёт, кто-то пританцовывает прямо на ступенях. Бармен и его помощница трудились не покладая рук. Два тех самых охранника, что стояли на входе, уже поволокли к выходу какого-то извивающегося и упирающегося типа — на чём-то спалился бедолага. А балалайки гремят, выдавая уже следующий, кажется третий или даже четвёртый по счёту танец, и шиноби казалось, это была какая-то неописуемая и инфернальная «Ой, рябина кудрявая», исполняемая в стиле классического диско. Тут особенно стали выдавать огня разухабистые ложечники. Шиноби отметил их профессионализм. А перед оркестром приплясывала, и время от времени уходила в публику, та самая горбунья с маракасами. И в лучших традициях самых горячих гоу-гоу-гёрл, пробравшись к танцующим, она просто взрывала танцпол своим задором.

«Опять новация, и снова интересно!» — констатировал юноша. Он собирался встать, пройтись вдоль стен и поискать того, ради кого он сюда пришёл. И едва Свиньин об этом подумал, как в ту же секунду, рядом с ним повалился на лавку тяжело дышащий человек, которой очень знакомым голосом произнёс:

— Что, не ожидали? Да?

И он был прав, юноша и вправду не ожидал услышать здесь этот голос. Ведь сидел рядом со Свиньиным Фридрих Моргенштерн и пахло от него, как и положено, водкой. Фриц Моисеевич был всё в тех же шортах на лямках, в деревянных башмаках и шляпке с пером.

Моргенштерн с улыбкой поясняет:

— Это же Кобринский, тут куда не пойди, одни и те же осточертевшие морды, и тут поневоле будешь рад любому свежему рылу, типа вашего… Фу, — он переводил дух, как и положено после серии ритмичных и энергичных телодвижений, — чем больше слушаю балалайки, тем в больших сортах рябин и берёз разбираюсь. — И он подпел немного заканчивающейся мелодии: — Ой рябина кудрявая, белые цветы… — А когда оркестр стих, поинтересовался: — Послушайте, убийца, а почему вы не танцуете? Или вам по долгу службы не положено? — Засмеялся: — Типа, воры не танцуют?

И пока шиноби формулировал ответ, Моргенштерн сам догадался:

— А-а… Так вы на работе! Что? Присматриваете за кем-то? Ждёте, пока он на улицы выйдет? И там… — тут он делает многозначительный жест, — раз его… — Он немного привстаёт и смотрит на танцующих. — Даже интересно, кто тут ваш… избранник.

Но шиноби вздыхает и говорит ему:

— Я здесь чтоб музыку послушать. Зашёл сюда, чтоб вечер скоротать.

— Так пойдёмте танцевать, — сразу обрадовался Фридрих Моисеевич, — ну, вставайте… — И тут же новая мысль посещает его нетрезвую голову. Он ухмыляется и дышит перегаром в щёку юноши. — А может, вы присматриваете себе цыпочку… Эдакую горячую красотку лет пятидесяти пяти… Да-а, они бывают ещё ничего, ещё шевелятся, в перерывах между гипертоническими кризами.

И юноша снова не успел ему ответить, так гоу-гоу-горбунья подскочила к оркестру, встряхнула своимм маракасами и на весь зал прокричала:

— Раззадорьтесь пятки, я помру в присядке!

И оркестр грянул хит, прошедший через века, это была конечно же задорная хава нагила. Фриц Моисеевич аж подпрыгнул и закричал в голос:

— Обожаю! Я так люблю всякие эти танцы-манцы… Пойдёмте, убийца, пойдёмте, это же хава… — И он даже схватил юношу за руку, но тут из темноты вылетела… Розалия. Да, та самая певица. В руке её был новый стакан с выпивкой, и она дольно неуклюже села рядом со Свиньиным и спросила:

— Скажите, мальчик, это из-за носа? Да?

— Простите? — Не понял юноша.

Он действительно не понимал, о чем говорит дама. Свиньин смотрел на певицу, а в это время ему в ухо нетрезво бубнил Моргенштерн:

— Послушайте, убийца, танец закончится, гоните этого пеликана вместе с его клювом обратно на болото, и пойдёмте та-анцевать.

Но женщина крепко вцепилась в рукав армяка молодого человека и снова спросила:

— Вы не стали со мною пить из-за моего носа? Да?

— Мадам, ваш нос здесь абсолютно не при чём… — начал было шиноби, но женщина его не слушала, не отпуская его рукава она продолжила:

— Я с детства ненавидела свой нос, из-за него я дважды становилась вдовой, а ещё дважды от меня сбегали мужья, в общем…

— Убийца… — дёргал его за другой рукав Моргенштерн, — скажите этой птице «кыш»! А мы вам потом, после танца, найдём что-нибудь поприличнее…

Но юноша ему не отвечал, так вежливость не могла позволить молодому человеку пренебречь женщиной и просто уйти, а та, отхлебнув из стакана, продолжала свой рассказ:

— В общем, я решила сделать пластическую операцию, и стала по объявлениям искать хирурга, и нашла его. О, он запросил у меня двести шекелей и это было всё, что я накопила. Но он был так хорош. Так очарователен. Он кудряв и высок, и говорил, что у него под Псковом маслобойня. Его звали Борух Купцов. Мы встретились с ним в прекрасном ресторане, где на столах были белые скатерти, и этот Борух рассказал мне как будет делать операцию, и как потом я прекрасно заживу, возможно даже с ним. И вот… — она снова отхлебнула: — Я отдала ему все накопленные за прошлые и нелёгкие замужества деньги. Но, этот ублюдок оказался жуликом, он вышел в туалет, чтобы помыть руки и сбежал через туалетное окно, просто свинтил с моими деньгами.

— О, к этой ситуации, вместо выражения «совсем безмозглая», прекрасно подойдёт эвфемизм «осталась с носом». — Заметил Фриц Моисеевич.

— Мальчик, а что это с вами за свинья? — впервые Розалия поглядела на Фридриха Моисеевича: — Она наша, Кобринская, или вы её откуда-то из болот приволокли?

— Я наша-наша, Кобринская свинья, — за юношу ответил Моргенштерн. — Если бы вы, мадам, хлестали поменьше этого ядерного пойла на карбиде, возможно вы бы меня разглядели и даже, может быть, вспомнили.

Шиноби показалось, что певица собирается плеснуть в лицо этому грубому человеку тот самый напиток, который он только что упомянул, она даже уже отвела руку со стаканом в сторону, но в это мгновение со стороны танцпола послушались крики, кажется, вспыхнула потасовка, или что-то похожее, и музыка тут же смолкла. Да, на танцполе что-то происходило, оттуда доносились возгласы, и возгласы те были полны негодования:

— Это с лестницы! Нет, твари, это с балкона! С балкона! Хулиган там, там прячется! Шутник в номерах! Вытащим его!

— Что? Бьют кого-то? — Моргенштерн вскочил со своего места. Стал всматриваться в темноту, но так как ничего разглядеть не смог, поспешил на место происшествия. А юноша и певица, смотрели как группа возбуждённых мужчин кинулась вверх по лестнице на балкон.

— Всё, как всегда, — со вздохом сожаления произнесла Розалия. — Кого-то будут бить.

А шум на лестнице и балконе продолжался, оттуда доносились крики, но уже не очень злые. Кажется, событие себя исчерпывало. И вскоре горбунья снова была перед оркестром и снова взмахивала маракасами и кричала:

— Итак, мы продолжаем наш танцевальный вечер.

И выдав в виде прелюдии превосходное соло на ложках, оркестр заиграл заметную и весьма ритмичную танцевальную мелодию «Ой, цветет калина».

И опять все затанцевали, а шиноби стал уже подумывать как бы ему уйти от певицы, но аккуратненько, так, чтобы не сильно расстраивать женщину своим уходом. И тут рядом с ними снова появился тип в шляпе с пером, он уселся на своё место, и тогда Розалия спросила у него:

— И что там было?

— Да, — Моргенштерн презрительно махнул рукой: ничего, о чем стоило бы рассказывать. Но всё-таки он рассказал: — Кто-то наблевал на танцующих с балкона.

— И что? Почему его не били? — Интересуется дама.

— Да он оказался французом. — Пояснил Фридрих Моисеевич.

— И как же они поняли, что он француз? — продолжает допытываться певица.

— Когда его схватили и хотели уже мордовать, кто-то понял, что он не наш, не Кобринский, а он ещё он говорил на французском. Извинялся, его уже бить готовы были, а он и говорит им: «пардоне муа, педерасты». Ну, его сразу и отпустили. Оно и понятно, любят у нас культурных людей, — рассказывал Моргенштерн. И как рассказал, снова стал цепляться к шиноби: — Ну что, пойдёмте танцевать? Глядите как там люди выкаблучивают.

— Отстаньте от мальчика, — шипела на Фрица Моисеевича певица, — что вы к нему прицепились, как педофил к школьнику, идите на танцпол, там вон куча нужных вам юных дырявых личностей, как раз вам под стать, а то тащит и тащит его куда-то!

— Да что вы такое несёте… Да я не в том смысле его тащу, — стал объяснять ей Моргенштерн. — Просто хочу, чтобы он развеялся, потанцевал немного.

— Да знаю я как вы «не в том смысле его тащите», — продолжает дама с хмельным раздражением. При этом она не выпускала рукава юноши. — Тут, в Кобринском, в кого не ткни пальцем, все здесь «не в том смысле», вот правильно про вас французы говорят.

— Фу, какая дура, — негромко говорит Фриц Моисеевич и интересуется у молодого человека: — Вы её с собой притащили, или этот пеликан спланировал на вас уже здесь?

— Это известная певица… — начал было объяснять шиноби, но Моргенштерн поморщился и перебил его: — Да, Господи, я тут в Кобринском живу уже давно, знаю я, кто это… Мне интересно, отчего этот дракон закогтился вам в рукав? Это ваша избранница, или вы стесняетесь её турнуть, куда-нибудь в болото к бобрам и кальмарам, где ей, в принципе, и место…?

— Что вы такое говорите? — Снова начал Свиньин…

— Да не бойтесь вы за неё, с таким-то клювом она не пропадёт, она им там, в болоте, всем ещё покажет, кто главная альфа особь на хлябях, через полгода она станет королевой окрестных топей, — продолжал шептать Моргенштерн. — Ну, скажите честно, она вам нравится, да?

Он взял и выглянул из-за юноши, чтобы ещё раз осмотреть певицу, которая также смотрела на него. Он размышлял:

— Ну, в принципе, фактура у неё есть, но имейте ввиду, молодой человек, кувыркаться с нею нужно аккуратно, иначе этот пеликан может во время страстных ласк, своим клювом попортить вам зрение.

— Что вы там всё время шепчите этому бедному мальчику, барсулень вы зловонный? — едко поинтересовалась Розалия. — Ещё выглядывает…

И, чтобы, не развивать эту тему, шиноби решил всё ему рассказать:

— Избранница то вовсе не моя, к ней на концерт водил меня доносчик…

— Наш швайн-Лютик, что ли? В смысле Левитан? — уточнил Моргенштерн и даже в темноте было видно, как у него сразу поменялось лицо.

— Он, именно, и вот как было дело. Наш друг уговорил меня пойти к прекрасной этой даме на концерт. И денег клянчил, чтобы заказать, не выпивку, — на этой информации молодой человек сделал ударение, — а песню этой дамы. А сам во время песни трепетал, закатывал глаза влюблённо, и говорил мне, что она мила…

— Так он что, в этого пеликана влюблён, что ли? — Теперь Фриц был заинтересован ещё больше. — Да ну, ерунда… Быть того не может, чтобы дизес швайн (эта свинья) могла любить кого-то, кроме себя.

— Он предпочёл спиртному песню! — напомнил ему шиноби.

— О-о! — Тут уже Моргенштерну нечего было возразить. И он с загадочной улыбкой стал о чём-то думать. И он снова выглянул из-за юноши и взглянул на певицу. — М-м… Значит это и есть его тайная любовь? — И потом произнёс зловеще. — Ну, что ж, прелестно…

— Мне кажется, задумали вы что-то? — Произнёс молодой человек с некоторой опаской, ему не хотелось, чтобы певица как-то пострадала из-за отношений двух мужчин.

— Да, задумал, — радостно сообщил ему Моргенштерн. — Я закручу с этим драконом роман!

И разглядев удивление в молчании и взгляде юноши, он пояснил с удовольствием:

— Буду немножко… Терзать нашего штинктиер (вонючку), буду приглашать его к себе, поить водкой, а потом у него на глазах раздевать его возлюбленного пеликана и иметь её во всех возможных ракурсах. А если Лютик будет ерепениться, то я буду его связывать и бить, и снова иметь его возлюбленную с особым ожесточением, так, чтобы ей нравилось, чтобы она повизгивала. Ах, как душевненько всё это будет протекать. — Он даже потёр руки и тут же спохватился: — но вы пока ничего ему не говорите, хочу сделать для него сюрприз.

— Границ коварство ваше не имеет, — заметил ему юноша. Но Фридрих Моисеевич его уже не слушал. Он вскочил, простучал своими деревянными башмаками до певицы, и встав перед ней, поклонился весьма галантно:

— Мадам, разрешите вас ангажировать на полонез.

— Ой, да катитесь вы к хренам собачим, — отмахнулась от него жеманница. Но она и улыбнулась при этом, было видно, что в общем-то женщина не против… Немножко потанцевать.

— Но я настаиваю! — продолжал Моргенштерн, и снова кланялся.

— К хрена-а-ам… — Смеялась певица, поводя носиком из стороны в сторону. И оттолкнула руку кавалера.

Но Фриц Моисеевич, поставив перед собой цель, уже не собирался отступать. Он подмигнул юноше: это она кокетничает так! И снова протянул ей руку, добавив многозначительно:

— Пойдёмте, мадам, у меня есть чем вас удивить, вы не пожалеете.

— Ой, всю жизнь это слышу, все вы так говорите, — произнесла певица и… положила свою ладонь в мужскую руку. — Ну, ладно… Пойдемте…

И едва они ушли танцевать, как шиноби поднялся с лавки и пошёл вдоль стены. Он искал учителя танцев, но при первом обходе зала по периметру он его не нашёл. Возможно, он был где-то тут, но дальше искать резидента Свиньин не стал. В общем, ему было не к спеху. И тогда молодой человек направился к выходу.

⠀⠀

⠀⠀ Глава семнадцатая ⠀⠀

День — украшение дней. Шаббат. Утро. Свиньин дал несколько указаний ассистентке; ей и ему в этот день работать не рекомендовалось, но как не принадлежащим к истинному народу и не возбранялось. После отданных указаний молодой человек покинул свой домик на окраине поместья и пошёл к воротам. Он думал о завтраке, а в день молитв и радостей далеко не все заведения общепита работали. Но людям нужно есть даже и в день молитв, так что кто-нибудь в городе должен был, несмотря на все заперты, разводить огонь и готовить еду.

Телег перед въездом в поместье было намного меньше чем в день обычный, как и всякого торгового народа, так что своего дежурного шпика Ратибор «вычислил» сразу… А ещё… Ещё юноша разглядел в утреннем тумане то, что его насторожило. Это была лихая и лёгкая, можно даже сказать пижонская бричка на изящных рессорах и с украшенным верхом, поднятым от утреннего дождя, в которую был впряжён отличный козлолось, весьма похожий на турнирного. Судя по экстерьеру, очень… Не дешёвый.

Юноша не собирался выяснять, кому принадлежит этот вызывающий транспорт, и хотел пройти побыстрее мимо, но из тумана раздался залихватский свист. И он сразу понял, что свистят именно ему. Шиноби не составило труда догадаться кто это свистит. Нет, он не мог определить персоны свистящего, но был уверен, что свистевшая личность, несомненно, принадлежит к местному криминалитету. И его уверенность была тут же подтверждена:

— Э, гой! — донеслось из брички.

А вот уже тут шиноби узнал и тембр голоса, и характерную заносчивость кричащего. И Свиньин, пожалев про себя, что ему не удалось проскользнуть в тумане незамеченным, двинулся к бричке. И конечно же это был Яшка, подручный Рудика. Это он упрятался в бричку, и подойдя, поначалу Свиньин видел лишь его начищенные сапоги, да ещё мощного кучера в засаленном лапсердаке и модной шляпе, что сидел на козлах.

— Шалом шаббат, лихие господа, — вежливо произнёс юноша, остановившись возле брички. На что кучер лишь смерил его взглядом тяжёлым и ничего не ответил. А старший бандит так сразу и пригласил его к себе не в очень-то деликатной форме:

— Прыгай сюда, гой.

Юноша знал, что бандиты будут искать его после разговора, который был вчера. Но он не ожидал, что они решат продолжить беседу уже на следующий день. И он продолжил свою игру. После чего поинтересовался дольно холодно:

— А надо ли мне то?

Эта дерзость была ему необходима. Бандит должен был понять, с кем имеет дело. И что приказывать юноше он не будет. Из этого у него просто ничего не получится.

Яшка даже выглянул из-под «верха» тачки, чтобы убедиться в твёрдости юноши, он поглядел на молодого человека чуть осоловело, с недоумением потеребил пейсу и поинтересовался:

— Ты что, псина, не понял, что ли?

— А не подскажите, что должен я понять? — Так же хладнокровно продолжает шиноби. Хотя он прекрасно понимал, зачем Рудик держит рядом с собой человека, который ведёт себя немножко по-скотски. Под рукой у настоящего бандитского лидера всегда должен быть отморозок или человек очень на него похожий. А лучше, чтобы таких было двое. Они своей свирепостью и непредсказуемостью держат окружающих в напряжении или даже страхе. В общем, подобные колоритные типы очень полезны для бандитского бизнеса. Главная задача руководителя, не давать им срываться с поводка и тогда бизнес его будет процветать.

После такой холодной наглости Яков даже растерялся, видимо не часто он слышал подобные ответы от других людей, и тут же мужик, сидевший на козлах, тоже немало удивлённый, уставился на шиноби и даже стал поднимать было хлыст для удара… Но юноша спокойно положил руку на эфес своего вакидзаси и взглянув снизу вверх на мужика, произнёс спокойно, но громко, чтобы люди, которые были невдалеке, а главное долговязый смотритель ворот, обратили на всё происходящее внимание:

— За то, что лишь коснётесь меня пальцем, возможно шкуру спустит с вас мамаша, а если я зарежу вас обоих, мне даже слова поперёк не скажут. Желаете проверить этот тезис? Иль согласитесь с ним как с аксиомой?

Мужик на козлах понял, кажется, не всё, он «почесал» под шляпой и обернулся назад: ну, что делать-то? И тогда Яков поумерив тон и говорит юноше:

— Э, слышь, гой, может хорош тут быковать перед лохами? Рудик с тобой потолковать хочет насчёт этого дела. Поехали уже… — И так как молодой человек не пошевелился поначалу, он добавил: — Он за тобой прислал.

Конечно, дипломатический статус многое ему давал, в смысле безопасности, но шиноби, всё-таки, немного волновался. Он понимал с кем имеет дело, и пока не знал, что задумали бандиты. Тем не менее молодой человек сам заварил это дело, и посему согласился и спокойно влез в бричку, сев на свободное место. Тут же щёлкнул бич и транспортное средство тронулось, мягко покачиваясь на своих изящных рессорах. А Яшка бандит, так и буравил своим взглядом щёку, и так как шиноби даже не смотрел в его сторону, начал разговор:

— Ну, ладно, гой, сколько возьмёшь, чтобы прямо там, в поместье, распороть тухес этому псу Кубинскому? — И когда юноша поворачивает к бандиту голову, тот уточняет: — Так распороть, чтобы его там и схоронили? Я могу хорошо заплатить!

— Вы, видно, не расслышали меня, при нашей с вами самой первой встрече, сдается мне, что вы не услыхали рассказ мой и на встрече на второй, — сухо замечает Свиньин. — Мне видно в третий раз всё повторить придётся. Прошу слова мои запомнить и понять, чтоб больше нам к тому не возвращаться. — Тут он сделал паузу, чтобы сфокусировать внимание бандита на следующих свои словах: — Сюда я прибыл с миссией высокой, мне дела нет до мелочных интриг, до тяжб финансовых, в которых вы погрязли, в которые меня пытаетесь втянуть. Ещё раз говорю: я не ищу работу, мне дел своих хватает и без ваших.

Тут даже мужик с козел на него обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на того, кто осмеливается так дерзко разговаривать с Яшкой. А сам Яков с раздражением и говорит юноше:

— Слышишь ты… гой… Тут речь идёт о жизни уважаемого человека. Очень уважаемого. И ты бы очень… мог помочь. Мы бы в долгу не остались.

На это юноша лишь взглянул на бандита поверх своих зелёных очков, и вздохнул. И этот вздох его и это взгляд красноречиво выражали фразу: хоть кол ему на голове теши… Но на самом деле, из всего этого разговора шиноби вынес главное: бандиты были обеспокоены. Обеспокоены не на шутку. И это как раз то, чего юноша добивался. Теперь с ними можно было работать. Он на всякий случай выглянул из-под «верха» брички, взглянул назад. И увидал как за транспортным средством бежит какой-то худой мужичок. Он задыхается и прихрамывает, у него развязался шнурок, кажется, мужичок, боясь потерять бричку из виду, выбивается из сил, но всё равно бежит, скользя по грязи и перепрыгивая лужи. И юноше стало как-то спокойнее на душе. Ратибор понял, что «наружка» его не оставила, что он не один… «Беги-беги, мой козлолось поджарый, скачи по лужам, грязь превозмогая. Пусть скользкий грунт тебя не подведёт, пусть правый твой ботинок рваный, сцепление надёжное находит, чтоб не сломал ты ног своих ретивых. Беги-беги, спеши мой друг настырный, и пусть удачей, усердие твое Господь вознаградит».

Как это не странно, но доехав до резиденции, в которой заседал Рудольф, и выходя из брички, юноша снова увидал того человека, что бежал за ними от самых ворот поместья. Конечно, он появился только что в самом конце улицы, тем не менее Свиньин отдал ему должное:

«Вот это вот и есть пример того, как к службе относиться нужно».

А в ресторане, за белыми скатертями сидели люди, и были они все старше тех, кого юноша видел до сих пор, и когда он вошёл, они стали переглядываться и потом один из них, кажется, самый старейший из всех присутствовавших, помешивая чай в чашке, спросил у главаря с заметной долей недоумения:

— Рудольф, и что? Вот это вот и есть тот самый гой-мокрушник, которого мы должны серьёзно слушать?

— Да, дядя Фалик, это он и есть… Это он и есть. — отвечает Рудольф немного задумчиво и даже не поворачивая головы к спросившему. Главарь неотрывно смотрел на юношу. А тот очень плотный мужичина, у которого на прошлой встрече была намотана на руку цепь, и которого босс называл Шломой, говорит чуть нагнувшись к вопрошавшему, негромко:

— Рафаил, этот гой не так, чтобы прост, мы про него кое-что узнали… Ты не смотри, что на вид он такой задрипанный шмендрик.

Расслышав эту почти похвалу, юноша кланяется и решает начать:

— И чем же я могу помочь собранью столь уважаемых людей? Хотелось бы мне знать, зачем меня позвали?

— Ты, скажи-ка, гой, что там затевает этот мамзер Кубинский? — продолжает тот здоровяк, что в прошлый раз был с цепью на руке.

— Я всё, что знал, уже вам рассказал, и с прошлой нашей встречи мне нового узнать не довелось, — отвечает юноша.

— Так вызвал этот шлимазл, — тут видимо здоровяк имел в виду Кубинского, — того мокрушника, из Купчино, — на сей раз он имел ввиду Дери-Чичётко, — которого собирался, или не вызвал?

Свиньин тут только развёл руками:

— Боюсь, мне снова повторить придётся, то, что сказал я вам ещё вчера. Я не видал Кубинского сегодня, я не видал его вчера под вечер. С тех пор как мы беседовали с вами, его я больше не видал ни разу. И что он делает, и что уже он сделал, я не могу поведать вам, поверьте. Вы господа и воры, и жиганы, напрасно ждёте от меня открытий, каких-то свежих новостей и сплетен. Всё, что я знал, уже я вам поведал.

И тогда, тот самый здоровый мужик, что в прошлый раз был с цепью, взглянул на Рудольфа, который был спокоен и холоден и получив от него одобрение в виде кивка, уведомил юношу:

— Нам тут подсказали, что этот упырь… Этот твой Дери-Чичётко вчера вечером сорвался с Купчино, бросил молодую жену и свинтил, сказал ей, что по делам. Когда вернётся, не сказал. Вот только никто не знает, куда он уехал. Уж не сюда ли?

«И вот бывает же! Ну что за совпаденье! — шиноби ничего не говорит, а лишь разводит руки услыхав такую новость. — Теперь мне самому бы знать хотелось, куда отправился лихой Дери-Чичётко. Быть может, выманил его сюда Кубинский, а может дом покинул он по собственному делу? Уж лучше б делом он своим занялся, тут появясь, он спутает мне карты!»

⠀⠀

⠀⠀ Глава восемнадцатая ⠀⠀

— Ну, а ты, конечно, ничего про этого Дери-Чичётко не знаешь? — интересуется дядя Фалик.

— Откуда же мне знать, — пожимает плечами юноша. — Я здесь, а он в столице. И мы с ним только шапочно знакомы, с чего бы знать мне про его дела?

И тут Яшка, поигрывая золотой цепочкой от часов, говорит с подчёркнутым пренебрежением:

— Да и хрен с ним, подумаешь, мокрушник залётный, первый раз что ли… Приедет — найдём его, да кончим.

Но Рудик смотрит на своего помощника как-то без восторга, а ещё один серьёзный мужчина, что до сих пор молчал, тут решил узнать у юноши:

— Слышь, пацан, а как он выглядит, этот твой знакомый?

— Как выглядит? Я даже… Не скажу… Каким я его помню — то неважно. Когда появится Дери-Чичётко здесь, иметь он будет вид такой, какой вы и не ждёте. Он может выглядеть возницей потным, что у телеги трудится изрядно, или купцом богатым, что приехал узнать расценки здешние на устриц, иль лекарем, иль бородатым ребе, а может выглядеть отцом семейства, что пять детей имеет и жену… Вам остаётся только лишь гадать, в каком обличии он перед вами встанет.

— Поставим охрану, — говорит Шломо, который был с цепью на руке, — хорошую, наберём пацанов, молодых, стремящихся, раздадим нормальное оружие. Рудик, все рады будут постараться ради тебя.

И тут снова заговорил старейший из присутствующих:

— Охрана это хорошо, но тебе, Рудольф, лучше уехать отсюда на время. В деревню… На месяц или два… Там заныкаться, отлежаться, а мы пока этого столичного гицеля (живодёра) поищем… А как найдём, так ты сразу и вернёшься.

— В деревню? — Рудик смотрит на родственника с презрением. Ему явно не хочется уезжать. — Заныкаться? Дядя, я не жаба, чтобы ныкаться в грязи, когда приближается бобёр или цапля… Сбежать? Спрятаться? Как я после этого буду людям в их «рейбаны» смотреть. За кого они будут меня держать?

— Ай, Рудольф, — дядя машет на него рукой. — Оставь ты эти понты для уличных поцев. Главное выжить, главное сберечь семью, а там будет видно, кто, кому и как будет заглядывать в эти ваши «рейбаны». — И тут он снова поднимает глаза на юношу: — Слушай, пацан, а как он обычно работает? Есть у него любимый метод?

— Да, — поддерживает вопрос Яшка, — чем он любит работать?

— Опять я должен повторить вам, Дери-Чичётко вовсе мне не друг. Я методов его не знаю, и лишь предположить могу, в случае таком, довольно сложном, — тут он указал на Рудольфа, — работать лучше тонким ядом. Опасный сюрикен, кинжал, игла из трубки — для этого всего приблизиться придётся. А в данном случае опасно это очень и посему, яд будет нанесён… К примеру… На дверную ручку, или может в еду попасть, что с виду безопасна… Я даже затрудняюсь всё предугадать, на что фантазия распространиться может, того, кто в нашем ремесле так долго.

— Рудольф, — говорит дядя Рафаил уже тоном, не допускающим возражений, — тебе нужно уезжать. Месяца на три.

— Да ладно вам, Рафаил, — не соглашается Яков, он язвительно усмехается, и повторяет слова дяди Рафаила с сарказмом: — «надо уезжать», «надо уезжать». И главное, теперь он советует ухать уже на три месяца. На три! — Он смотрит на дядю нехорошим взглядом. — А уедет он, так вы с Симоном и со своим хитрым Додиком сразу начнёте подгребать все гешефты Рудика под себя. Ага, начнёте, начнёте… Очень красиво всё для вас, Рафаил, вырисовывается.

— Ай! — резко восклицает умудрённый жизнью Рафаил. Он в возмущении машет рукой в сторону Якова: — Яша, придави ты свой тахат (низ, зад) к стулу и не подпрыгивай здесь больше. Хотя бы до тех пор, пока отсюда не уйдут приличные люди. — И тут же он обращается к племяннику: — Ой-вэй, Рудольф, ты когда-нибудь уже заткнёшь этот фонтан вселенской мудрости, который всех приличных людей давно, невозможно, как раздражает?

Но Яшка и не думает умолкать, он склоняется к своему боссу и начинает с жаром говорить:

— Рудик, послушай меня, послушай, надо просто кончить Кубинского. Кончим этого бен зона (ублюдка) и всё… Всё! Дело закрыто. Да, да… Я понимаю, резать всяких козлов в доме у мамы, это очень некошерно, но мы всё объясним Бляхеру, скажем, что речь шла о жизни и смерти, а потом зашлём маме какой-нибудь сладкий цимес и весь хипеш (кипиш, ненужная, неприятная суета) как-нибудь утрясётся.

— Вы только послушайте, что несёт этот мастуль (укуренный, обдолбанный, неадекват), — возмущается дядя Рафаил. — Он собирается осквернить кровью дом нашей матери! Рудольф, ну ты же понимаешь, что его нельзя слушать, он просто азазелев арс (чёртов гопник), — Рафаил сокрушённо качает головой. — Как так можно? Как так можно?

— Мамаша может и осерчать, — поддерживает его ещё один из присутствующих.

— Может и осерчать, — соглашается Яшка. — Но с этими гицелями (живодёрами), — он кивает на юношу, — лучше не шутить. Они же пипец, какие упоротые. Лучше всё закончить до того, как началось. — Тут его даже передёргивает от злости, "ох, как я буду кромсать этого шлимазла, ох, как буду лить его кровь".

Все смотрят на него и понимают, что Яша не шутит, и конечно спорить никто не берётся. И это радует Свиньина. Во-первых, он горд за свой цех, который даже на отъявленных головорезов производит должное впечатление, а во-вторых, рад тому, что всё пока идёт так, как он и предполагал. Бандосы и раздражены, и обеспокоены.

— Не кошерненько, конечно, — говорит тут крепкий Шломо, — но если нет другого выхода, можно его, этого выхухоля Кубинского, там, в поместье, не мочить, а просто упаковать в какой-нибудь сидор, и перекинуть через стену живым, а уж тут… — Он машет рукой: — Вон Яша, проводит выхухоля до хлябей, до бобров и кальмаров, и всё, дело сделано.

— Ой, мазл тов, Соломон! Ой, мазл тов! (ой, как нам повезло) — С поддельной радостью поздравляет его дядя Рафаил. Он даже привстаёт со своего места, и слегка кланяется крепкому Шломе. — Как хорошо, что ты есть у нас… Не зря твои родители, пусть будут они благословенны, прозвали тебя Соломоном. Ты такой умный, что иной раз я думаю, что ты умнее, — тут он кивает на яростного Якова, — самого умного Яши.

— Да что тебе всё не нравится, Рафаил? — С кислой миной интересуется Шломо.

И тогда Рафаил начинает объяснить:

— А мне то не нравится, Шломо, что потом, когда всплывёт, что мы у мамы со двора её барыг в мешках выносим… Мы потом с Бляхером не расплатимся. Устанем ему шекели носить, а уж он-то такой гвалт нам организует, что мы будем все дружно икать, как от самой плохой изжоги, что бывает от прокисших улиток. Уж вы мне поверьте. Бляхер своего не упустит, он и так на папу Рудольфа, на моего дорогого брата, смотрит косо и всё копает под него, и копает, а тут мы с этим выхухолем дохлым, ему ещё такую хорошую лопату дадим в руки. Бляхер нам всем спасибо за этого Кубинского скажет и споёт «хава нагилу». — И тут он поворачивается к Рудольфу. — Дорогой племянник, тебе нужно уехать. На время, Рудольф, на время. Пока мы не найдём этого гоя-мокрушника, что сюда едет.

А Рудик поглядев на него, переводит взгляд на Свиньина и потом спрашивает:

— Слушай, шкет, видишь, как всё не просто образуется: там, в поместье, эту крысу трогать… — он постучал вилкой по столу. — Как сказал мой друг Шломо, некошерно, а дождаться пока сюда приедет твой знакомый мокрушник и встретится с Кубинским, так себе перспективка… Тут у нас остаётся не так уж много вариантов… И посему возникает вопрос к тебе: а ты сможешь вытащить этого урода Кубинского, сюда, за ворота? Самому тебе его, даже, трогать не придётся, нужно только вытащить крысу за ограду. Уговорить как-то…

Ратибор застыл, он просто смотрит на главного бандита Кобринского, и ничего ему не отвечает, и тогда тот добавляет:

— Можем поговорить о деньгах. Какие там у вас расценки?

И вот тут шиноби понял, что его опасная игра, достигла, наконец, нужной ему точки. Рудик был готов сделать ему предложение. Вот только деньги не интересовали юного шиноби. Интерес у него был в этом деле иной. И тогда он вздыхает и говорит бандиту:

— От вас мне даже шекеля не нужно, и к делу этому быть сопричастным, нет у меня желанья никакого. Хотел бы мимо вас я тенью проскользнуть, но видимо Господь пути иные, мне уготовил в кару иль в науку.

Он делает паузу. И убедившись, что все собравшиеся, даже нервный Яков слушают его внимательно, продолжил:

— Я попытаюсь дело разрулить, чтобы вы, Рудольф, ничем не беспокоясь, не потеряв ни в прибылях, ни в чести, закрыли эту трудную страницу.

— И как ты это сделаешь? — сразу интересуется Яшка, и спрашивает с вызовом, как будто ему больше всех нужно, у юноши, даже, создаётся впечатление, что он сам хотел решить эту проблему и таким образом оказать значимую услугу своему боссу. А тут какой-то гой влезает, со своими рецептами.

— Сначала я поговорю с Кубинским, узнаю мысли, выведаю планы.

— А если он тебе ничего не скажет? — с «наездом» продолжает Яшка.

Свиньин равнодушно разводит руками:

— Что ж, может быть: не скажет — так не скажет. Тогда вернусь сюда, и смысл беседы той передам в подробностях Рудольфу, а там уж он пускай решает сам, как быть ему, как поступать с Кубинским.

Яшка не сдавался и хотел ещё что-то спросить у шиноби, но Рудик сделал ему знак: "Яша помолчи", а после сказал:

— Ладно, пацан, так и поступим, только ты не тяни, завтра я тебя жду прямо с утра. — И потом добавил. — Жду с решеньем вопроса.

— Уй, — воскликнул Яков, как от боли и даже зажмурился, а потом с силой хлопнул себя по ляшке, — ох и добрый ты Рудольф, ох и хороший ты человек, я бы так не смог! Вот погляди… — Он протягивает руку своем начальнику. — Погляди как меня трясёт от злости, ой-вэй, пусть мне только попадётся этот охреневший фраер, возомнивший о себе не пойми что, Кубинский, я его сам, — он сжимает кулаки, — сам буду на куски резать. Ой, как буду резать, на фаршмак порублю.

Свиньину показалось, что Яша совсем немного, но переигрывает. Хотя кто его знает, может он и вправду такой кровожадный и жестокий.

А Рудольф ему и говорит, чуть устало:

— Яша, Хасве шалом, (упаси Господь) так нервничать… Ты так себе инсульт раньше времени устроишь! — И потом он машет рукой Свиньину: "иди, иди… занимайся".

Юноша поклонился и пошёл к выходу. Он вышел из помещения ресторана и прежде, чем надеть шляпу, постоял под дождём несколько секунд, ему нужно было прийти в себя. Это только внешне он был спокоен и на удивление хладнокровен. На самом деле, напряжение не покидало юношу, пока он стоял перед всем бандитским цветом города Кобринского. Свиньин прекрасно понимал, с какими опасными типами имеет дело. Понимал. А ещё молодой человек понимал то, что не просто беседует с ними. Он их… Откровенно дурачит или обманывает. Или, как выражались сами бандиты: "разводит как лохов". Ну, а наказание, в случае если его разводка, ложь раскроется, могло быть только одно. И тут лишь дипломатическая неприкосновенность могла бы его спасти. Да и то, гарантий он сам себе бы не дал. Шиноби, наконец, надевает свою сугэгасу, опускает тесёмку под подбородок и быстром шагом направляется к знакомой ему харчевне, где он, несмотря на пропавший после беседы с бандитами аппетит, собирался позавтракать.

⠀⠀

Он нашёл себе сносную еду, быстро поел и уже вскоре, под присмотром усердного и выносливого шпика, вернулся в поместье. Ещё возвращаясь Ратибор думал, где ему найти Кубинского, вот только искать его не пришлось, так как тот, подобно какому-то бесполому духу или зомби, торчал под моросящим дождём невдалеке от коттеджа Свиньина. И увидав юношу он поспешил к нему, а тот сразу спросил его:

— Шалом, а разве вы не грузитесь сегодня, вы говорили мне, что этим утром должны вам загрузить товар?

— А, — владелец курсов актёрского мастерства раздосадованно машет рукой куда-то вглубь поместья. — Дебилы… Был у них всего один гой-учётчик, так они выгнали его вчера для экономии, а те учётчики, что из истинных людей, сегодня работать не хотят, шабат же. Даже за двойную плату.

— И даже за двойную? — С притворным сочувствием удивляется молодой человек.

— Да. Я с одним прохиндеем пытался договориться, но он отказался сразу, говорит, ребе ему устроит потом. Он сказал, что тут ребе свирепее болотных бобров, обглодают как липку за то, что помолиться забыл, а уж если в шабат вздумаешь работать, так такими штрафами обложат, что и тройной тариф не окупится.

— М… Вот как, — кивает шиноби.

— Да-а, у них тут такие раввины, что с ними не забалуешь, — вздыхает Кубинский, — в общем грузиться мне теперь только в понедельник. Придётся тут ещё два дня сидеть, а думаете это дёшево? За койку плати, за каждый кусок хлеба плати в три дорога, новое полотенце попросишь и тут деньгу гони… Все время деньги и деньги, деньги и деньги… — И он хотел было снова потихонечку съехать в свой очередной припадок иступленного раздражения, но шиноби пресёк это на корню:

— Ныть прекратите, это раздражает.

⠀⠀

⠀⠀ Глава девятнадцатая ⠀⠀

— И лучше расскажите мне, как вы с телегами хотели прошмыгнуть из Кобринского на торговый тракт? Как собирались миновать кордоны, где властвуют подручные Рудольфа? Неужто вам, мой друг, известны тропы, что проведут вас через злые топи, в обход бандитов кровожадных здешних, которые мечтают вас поймать?

— Да ничего мне не известно, — понурив голову отвечает Кубинский. — Я просто думал, вдруг как-нибудь проеду… Вдруг они забыли про меня, или не заметят… Ну, там… Или договорюсь…

«Незнание наивное порою, жизнь некоторым людям облегчает. Невежество весь мир им наполняет, событиями, что не объяснимы, которые невежды с придыханьем, обычно именуют чудесами. И вот один такой, во всей своей красе, торчит перед моим коттеджем. На что рассчитывал, о чём он только думал, когда намеревался проскочить с обозом городские перекрёстки, забитые подручными Рудольфа? Что было б с ним, когда б его схватили, и Якову свирепому отдали. Готов поспорить, что костей торговца, никто бы не сыскал в окрестных топях».

Тут шиноби вздыхает, снимает свои зелёные очки и смотрит на владельца школы актёрского мастерства:

— Вы вправду думали, что это вам удастся?

— Да не знаю… А что делать? Вот как меня погрузят, что мне делать? Придётся ехать… — с полным смирением отвечает торговец половиками. — Тут-то вечно сидеть не будешь, тут деньги просто улетают, не успеваешь пересчитывать.

— А что ответил вам Дери-Чичётко? Вы с ним установили связь? — интересуется юноша.

— Да какую связь… — раздосадованно отвечает Кубинский. — Я ему написал, что дело есть, он написал мне, что вызов будет стоить сорок монет, сказал, что ждёт предоплаты. Ну, я написал про вас, что вы тут и без предоплаты всё сделаете. Сказал ему, что обойдусь без него, ну он больше и не написал с тех пор ничего.

— О, Господи, ему вы написали про меня? — Удивился Свиньин. — Зачем же вы так поступили? Что вам полезного могло сулить такое?

— Да не знаю я, — опять удручённо признаётся торговец половиками. И тут же находит себе оправдание. — А что он такие цены заламывает, да ещё и предоплату просит? — И торговец опять начинает раздражаться: — Может он жулик какой, знаю я таких уродов… Ага, денежки ему переводи. Пусть держит карман шире, нашёл дурака, чёртов гой.

А шиноби тут ему напоминает:

— Дорог из Кобринского три всего, пусть даже у ворот поместья вас не схватят, но вот куда с телегами вам деться, когда вас ждут на каждом перекрёстке?

Кубинский тут ещё больше опечалился и спрашивает с разрывающим сердце трагизмом и прикладывая руки к груди:

— Синоби, ну скажите, умоляю, у меня есть шансы увидеть свою жену? Вообще, выжить в этой ужасной ситуации?

— Мне это интересно самому! Немного подождём и будет видно, — отвечает ему юноша так, чтобы этот глупый человек, наконец понял, всю серьёзность ситуации.

А потом Свиньин всё-таки спрашивает:

— Скажите, господин торговец, какою суммой вы пожертвовать готовы, чтобы живым из города убраться?

— Пять шекелей! — сразу отвечает Кубинский. И в нём просыпается надежда. С которой тут же расправляется шиноби, причём быстро и весьма безжалостно.

— Ну, что ж, приемлемая сумма, отдать за жизнь пять шекелей не жалко, — рассуждает юноша, и тут же на оживающего под благостным дыханием надежды купца он выливает ушат ледяной воды, — но думается мне, что вы хотите, отсюда выбраться с товаром вместе.

— Так, конечно же, с товаром. Я ж вам говорил, что у меня жена… Мне без товара, ну никак… — чуть растерянно отвечает торговец придверными ковриками, — а что, за пять шекелей только без товара?

— Наивный человек, я вижу, — мягко говорит ему шиноби, — до вас всё не дойдёт никак, печаль той ситуации в которой, вы прибываете уже всё это время.

— Да я вижу печаль! Вижу! Я всё понимаю, я просто…

— Так сколько денег есть у вас для вашего спасенья? — Перебил его молодой человек. — И говорите честно, без утайки, в виду имейте, речь сейчас идёт, и о товарах, и о жизни в целом.

— Ну… — Тут Кубинский вздохнул. — У меня есть сорок один шекель шестьдесят три агоры. — Он поглядел на молодого человека. — Вы всё, что ли, хотите забрать?

— Давайте сорок шекелей, надеюсь, — юноша протягивает руку, — того нам хватит, чтобы откупиться. Цена не велика, уж мне поверьте, иначе заберут они у вас, товары ваши, вместе с вашей жизнью, и шекели, что в кошельке у вас.

— Так-то да… Но сорок шекелей… Это же очень много, — сомневается торговец половиками.

— Товар ваш стоит двести, — напоминает ему молодой человек. — Продав его, удвоите вы сумму. Хоть ваша жизнь дана вам и бесплатно, но ведь для вас она имеет тоже ценность, всё это заберут у вас, поверьте…

— А вдруг не заберут? Вдруг удастся мне проскочить? Ну, как-то там, может вы как-то там сможете договориться…

На что шиноби лишь качает своей шляпой: "Господи, они же абсолютно необучаемые".

— Зачем? Зачем вы ежедневно, приходите ко мне стонать и плакать? — произносит Свиньин с недоумением. — И в тот момент, когда я соглашаюсь, вы начинаете канючить, торговаться, и сомневаться в здравых алгоритмах, в моих усилиях, что я вам предлагаю.

— Ну, просто сорок шекелей… — морщится Кубинский. — Так их жалко, так жалко, — он качает головою, — вы гой, вы даже не можете себе представить, как тяжело благородному человеку расставаться с деньгами. — Он немного нервно хихикает. — Хе-хе, сорок шекелей.

— Ну, что ж, тогда я умываю руки, — говорит шиноби, он думает, что владельцу студией актёрского мастера нужно немного дозреть. Подумать и смириться с этой гигантской утратой. — Господь, надеюсь, сохранить поможет вам и товар, и сорок шекелей и жизнь, которой вы не очень дорожите. Прощайте, мой попутчик безрассудный.

Юноша поворочается и идёт к своему домику, уже думая о том, что нужно будет сказать бандиту Рудольфу завтра утром. Но торговец окликает его:

— Послушайте, синоби, а может вы утрясёте дело… Как-нибудь подешевле?

На что юноша, не оборачиваясь и не останавливаясь, лишь поднимает указательный палец кверху, как будто грозит им кому-то: даже и не начинайте. И продолжает своё движение. И тут же получает в спину:

— Да чтоб ты сдох, свинья, гойская собака. — У Кубинского, на почве обострения жадности, начался очередной приступ. — Пёс, пёс, собака паршивая…

— А вы напрасно оскорбить хотите, меня сравнением с животным этим чудным, — откликался юноша, не замедляя шага.

И тогда Кубинский пошёл за ним, сменив тон:

— Убийца, да подождите вы, послушайте… Ну, подождите… — И так как юноша не собирался останавливаться, он крикнул. — Да, нате… Слышите? Возьмите деньги… Чтоб вас распёрло! Сволочь! Забирайте, жрите, мои кровные… А я знаю, что вы можете сбежать с моими шекелями… Знаю! Ну, стойте же…

Только тут юноша и остановился, повернулся к спешившему к нему торговцу: ну? И увидал, как тот догоняет его, на ходу вытаскивая из внутреннего кармана лапсердака кошелёк. Кошелёк этот знатный, он, как говорится, видал виды, но на нём алеет красная вышитая литера «К». Видимо первая литера хозяина. И при этом сам хозяин подвывал от своих действий, как от чего-то болезненного.

— Ы-ы… Ы… Как всё это плохо, как всё мне это не нравится…

Он высыпает деньги на ладонь, и начинает считать их, и потом протягивает юноше горсть серебра:

— Вот, десятка и шесть пятёрок, держите… — И едва шиноби принимает деньги, торговец, спохватившись, и как будто одумавшись, пытается выхватить монеты из руки молодого человека, но тут уже сжал кулак. И тогда Кубинский схватив юношу за кисть пытается разогнуть ему пальцы, сам при том говорит сквозь зубы от усилия:

— Какой хитрый гой, гляньте как захапал деньжата, попробуй ещё отбери их у него. У-у… — он пыхтит, — Свинья какая… Крепкая…

— Кубинский, вам должно быть стыдно, — к удивлению торговца, этот ещё совсем молодой человек, демонстрируя хорошие навыки борьбы дзюдо, легко, одним простым движением освобождается от его хватки. И слегка отталкивает торговца. — Со стороны вы кажетесь смешным и жалким.

При этом денег он торговцу не отдал, а спрятал их к себе под армяк.

— Ну, подождите, — захныкал владелец студии актёрского мастерства. Он снова стал цепляться за одежду шиноби, хотя уже и не так агрессивно. — Я прошу вас, друг, прошу вас… Поклянитесь своими гойским богами, что вы не присвоите моих деньжат. Я как подумаю об этом, о том, что какой-то гой заберёт себе мои денежки, так сердце у меня разрывается.

И юноша говорит ему довольно холодно:

— Кубинский, я вам обещаю, что, если это серебро, как откупные Рудик не возьмёт, его я вам верну и дальше вы сами думайте, как выбраться отсюда. Искать ли тропы потайные иль чрез кордоны пробиваться с боем.

— Точно? Вы клянётесь? — не унимался торговец половиками.

— Да, точно, я клянусь! — Ответил ему молодой человек и повернувшись, пошёл к своему дому.

⠀⠀

Этот шаббат оказался не такой уж и простой для юноши. Один напряжённый разговор следовал за другим, а всякий человек, который ведёт переговоры со сложными партнёрами, знает, как это бывает нелегко. В общем он ускорил шаг, чтобы побыстрее отделаться от торговца, что тащился за ним и то ныл, то просил вернуть ему его дорогие денежки, и с радостью скрылся у себя в домике. Но торговец не угомонился, и стал, было, царапаться в дверь и что-то ныть, про то, как у него разрывается сердце, но тут уже ситуацию взяла в руки Муми:

— Хэй мэн, а ну отойди от двери, — сказала она, зло запирая дверь на засов. — Гэт аут, хулигэн, и побыстрее.

— Мне нужно с ним повторить, откройте! — донеслось из-за двери, а за криком последовал и удар. — Прошу вас! Откройте!

— Чего ломишься! Отстань от посланника! Отойди от двери! — резко и с угрозой почти кричала в ответ Муми. — А ну гэт аут отсюда и побыстрее, а то я секьюрити вызову, они тебя успокоят сразу! Ван момент вылетишь из поместья и больше тебя сюда не пустят, ты глянь как дверь ломает, а ещё из богоизбранных… А сам хулиганит! Шеймфулли (стыдно) должно вам быть.

То ли воззвание к стыду, то ли угроза вызвать охрану, в общем ассистентка нашла способ утихомирить торговца, он взвыл, на прощанье пнул дверь и медленно ушёл прочь, а Муми, выглядывая в окошко, произнесла удовлетворённо:

— Ну, вот, убрался, наконец. А то топчется тут эври дэй, пока вас нету, сам с собой разговаривает, а ещё бьёт кого-то воображаемого, а я его боюсь — как бы ножом не пырнул, у нас тоже был один такой… Уж я-то знаю.

Шиноби и рад был бы её успокоить, но вот поручиться за этого нервного и жадного человека он, конечно же, не мог. Пусть лучше Муми его опасается — целее будет.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцатая ⠀⠀

Он решил немного отдохнуть и, раздевшись и размотав онучи, уселся у окна с книгой, а Муми занялась его костюмом. Шаббат не распространялся не только на гоев, но и на пытмарков. Главное, чтобы в поместье никто не работал слишком явно. А где-нибудь, понемножку — можно. И при этом она рассказывала:

— А ещё к вам наше приходило.

Ну, естественно под «нашим приходившим» Муми подразумевала свою президентку.

— Вас всё домогается, злое было, трезвое… ин зе гласс. Ломилось в дверь, да потом, слава демократии, упёрлось обратно.

Вот чего он не хотел сейчас, так это лишних встреч и поэтических ассамблей. И он сказал:

— Сегодня я устал и мне бы не хотелось кого-нибудь нежданного увидеть.

— Если прискачет, скажу, что вас нот эт хом. Пусть катится к себе, — сразу сообразила ассистентка. И продолжила: — Господин посланник, обед уже скоро. Мне сбегать ту кичен?

— Обед уже? — удивился юноша, снова отрываясь от книги. — Я ж завтракал совсем недавно.

— У вас бизнес энд бизнес олл дей, — сокрушается Муми. — Не удивительно, что вы дня белого не замечаете. — И тут же вздыхает мечтательно: — ваша лайф… Она у вас вери интрестин.

Юноша не отвечает, нет смысла рассказывать ей о том, как непроста его «интересная жизнь». Он снова пытается «погрузиться в книгу», но ассистентка не отстаёт от него:

— Ну, так что, я побежала за обедом?

И тогда он кивком головы даёт своё согласие. Муми убегает и её нет некоторое время, а когда она возвращается, то снова отрывает его от чтения:

— Сегодня угорь и речные мандарины! Итс э кулл! — Она ставит поднос на стол и снимает с него салфетку. А после добавляет с придыханием: — Ла-акшери.

Да, с нею не поспоришь, угорь — это вкусно, и этого угря очень солидный кусок, да и мандарины очищены от скорлупы и сварены умело. Это всё ещё красиво сервировано. Конечно, он поел недавно… Но не отказался бы от такого роскошного куска отличной рыбы. Вот только… Нет. Шиноби отводит взгляд от кушанья: риск не оправдан. Он должен быть готов через два дня и никакое недомогание не должно помешать его делу.

— Вы можете всё это съесть, — произносит он спокойно. — Раз это блюдо вам по вкусу будет.

— Вы опять? Опять отказываетесь? — Ассистентка, кажется, даже возмущена. — Да как вы только так умеете? Как можно отказаться от такой вкуснятины?

— Прошу вас, ешьте, не мешайте мне, — шиноби был немного недоволен ею. Ему и так стоило усилий отказаться от вкусной еды, так Муми ещё и усложняла этот отказ.

— Как пожелаете, — ответила она и с удовольствием села за стол и пододвинула к себе первую тарелку.

И чтобы она не была такой счастливой, Свиньин ей и говорит:

— А как закончите с обедом, прошу вас простирнуть постельное бельё, усердствовать особо нет причины, его прополосните только и у печи повесьте просушиться.

— Так только же стирала! — удивилась Муми.

Но шиноби добавил:

— Мои перчатки тоже постирайте.

На том он и закончил.

И ассистентка, как поела, стала выполнять задания, а он так и сидел с книгой у окна. Но больше думал, чем читал, так как читать она ему мешала своими разговорами.

Так и пребывал он беззаботно, в лёгкой праздности, которую иногда может себе позволить посланник, представитель большого дома. Но как день перевалил во вторую половину, он вдруг понял, что уже проголодался. И тогда он попросил у Муми одежду. И перчатки, и онучи были ещё сырыми, да и армяк тоже, но это молодого человека заботило мало. Он умылся, оделся в чистое, привёл себя в порядок, и покинул свой коттедж.

⠀⠀

Никуда. Он никуда не мог пойти без своего шпика. Но теперь шиноби уже знал их всех, так сказать, в «лицо», а заодно их все тактико-технические характеристики. И сколько бы не пыталась задастая дама сменить свою одежду и ходить сутулясь, её характерная физиологическая особенность сразу выдавала эту ловкую женщину с головой.

«Ну, что ж, сегодня мне придётся вас потаскать по городу немало».

И сначала он отправился в одну забегаловку, в которой до сих пор не покупал еды ни разу. Ему приходилось всё время менять пункты питания. Юноша был осторожен.

Да, не очень-то свежие мидии и варёный тростник ну никак не могли встать в один ряд с отличным угрём и мандаринами, что поедала за него Муми. Но юноша готов был терпеть. Впрочем, обед, а скорее уже ужин, был хоть и не изысканным, но весьма сытным. И это было для него важным. Он, засыпая блюда сушёным чесноком, съел всё. Последние ложки толчёного тростника он ел через силу, что называется про запас. После ещё посидел немного, коротая время, дожидаясь пока на город начнут опускаться сумерки. Можно было пойти и выпить цикория, конечно, но опять же он побаивался. А посему пошёл гулять по Кобринскому, на который уже опустилась темнота.

В общем через час он без труда оторвался от «своей» женщины и проблуждав по городу ещё полчасика, был на улице Скользких лещей, невдалеке от того самого фонаря, под которым люди курили и выпивали, прежде чем отправиться на танцы.

Свиньин приготовил монету заранее, и стараясь смешаться с толпой проник внутрь клуба:

— Ну что, понравилось тебе у нас? — узнала юношу дама с надписью «касса» на табличке, что висела у неё на груди.

На что молодой человек не ответил, а протянул ей десять агор.

— А губы ты ещё красить не надумал, — констатировала она, принимая монету. И кивнула на лестницу: ну, проходи.

Уже отсюда он услышал музыку. Ратибор поднялся наверх и остановился тут же в темноте на лестничной площадке перед входом в зал. Отсюда, как из укрытия, он стал оглядывать танцпол, бар и скамейки возле стенок.

Музыка… какая-то неприятная и дёрганая лилась из зала, поэтому он не слышал, как сзади к нему подошёл кто-то и спросил негромко:

— Маркс или Лахманн?

Шиноби едва не вздрогнул от неожиданности, но тут же успокоился, потому что узнал голос. Это несомненно был Сурмий. И тогда юноша ответил, не оборачиваясь назад:

— Лахманн, слава демократии!

— Я почему-то так и думал, — произнёс резидент и добавил свой слоган: — Маркс — рот фронт!

Обменявшись своим взглядами, они, не выходя из темноты лестницы, продолжили разговор:

— Я вас видел вчера, но не мог подойти… — сказал опытный шиноби.

— Ну да, знакомые не отходили от меня, — согласился шиноби молодой.

И тут оркестр от легкой мелодии, которую он исполнял негромко, рванул куда-то в быстрое и забористое. Как будто давая знать собравшимся людям, что вечер начался. Юноша не мог разбирать что там играют и главное поют, но видел, как люди вставали со своих мест и спешили в центр зала.

— Не могу разобрать, что они там поют? — произнёс он.

И тогда Сурмий, чтобы перекричать музыку, приблизился к нему и продекламировал:

— Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже. Древний шлягер.

— Господи, какая пошлость! — скривился юноша. — И музыка пошлость и слова. Уж лучше бы играли «рябину» как вчера.

— А что бы вы хотели услышать на провинциальных танцах? Рахманинова с Шопеном? — смеётся резидент.

— Ну, не знаю, может быть, Штраус подошёл бы.

— Дорогой мой, оставьте свой столичный снобизм, — говорит ему резидент посмеиваясь. — Штраус! Выдумали тоже. Вы, молодой человек, в Кобринском. Тут «ты целуй меня», «хава нагила» и «виновата ли я» играют по три раза за вечер. Публика от этих вещей впадает в танцевальное неистовство.

И Ратибор вынужден был с ним согласиться. А старший товарищ тут и говорит ему из темноты, из-за спины:

— Пришёл ответ из центра.

— Да, и что там решили? — Оживился юноша.

— Что решили? Решили, что за неимением лучшего, одобряют операцию «Издательство», выделяют средства. Но операция должна быть с продолжением. — Объясняет Сурмий.

— И что это за продолжение? — Интересуется Свиньин. — Или это уже не моя компетенция?

— Ваша, ваша, — успокаивает его опытный шиноби. — Операция «Издательство» должна стать ступенью к операции «Бухгалтерия».

— Ах, вот как! — Юноша был рад, он мог даже немного погордиться собой, так как оба предложенные им кандидатуры были приняты центром в разработку. — Значит там посчитали, что эти варианты перспективны.

— Говорю же, приняли, поворчав. За неимением лучшего, — напомнил ему старший товарищ.

Но это замечание ничуть не расстроило молодого человека. Он всё равно был рад. А Сурмий продолжал:

— Из столицы уже выехал человек, он будет исполнять роль агента издательства «Свисток литературный». Вам нужно предупредить поэтессу, что он едет к ней. Чтобы это не было для неё неожиданностью. Чтобы она не умерла от радости.

— Хорошо, скажу ей, что отправил несколько её четверостиший в «Свисток» и редактору они понравились, — предложил Свиньин.

— Да, а дальше я уже сам, — продолжал резидент.

Сам. Шиноби был уверен, что у старшего товарища тут подготовлена целая группа людей, его помощников: агентов и связных, они всем коллективом и возьмут Лилю в оборот.

— А на бухгалтера вы думаете выйти через поэтессу? — догадывался Ратибор.

— Ну, другого способа выйти на человека из поместья, из самой канцелярии, у меня пока нет, — отвечал Сурмий.

Скорее всего, он врал. Ведь никакой резидент не будет раскрывать своих наработок и связей даже тому, кому доверяет. Но в этом случае резидент, почему-то, сделал исключение. И произнёс:

— Кстати, та сексуальная конфетка, которую я готовлю для нашего бухгалтера, сейчас тут. Танцует девочка.

— Вот как? — юноша был заинтригован. — Даже интересно, кто она.

— Это безусловно яркая женщина, — сообщил ему резидент. — Она уверена, что её фигура напоминает песочные часы.

— И… — Свиньин стал шарить глазами по танцующим в центре зала, но женщин там было немало, а света в зале, как раз наоборот, тем более там все ещё и двигались, в общем он не нашёл подходящую женщину и спросил… — Где же она?

Он по голосу понял, что его старший товарищ улыбается:

— Неужели не видите, она же перед вашими глазами? Она танцует.

Но Свиньин и вправду не видел на танцполе женщину, которую можно было отнести в разряд «сексуальных конфеток».

— Признаться, пока не могу заметить её.

— Да вон же она. В жёлтом платье. Видите? Это та, что вызывающе двигает бёдрами!

— Двигает бедрами? — То ли удивлённо, то ли растерянно переспросил молодой человек. Только теперь он обратил внимание на одну очень подвижную особу в жёлтом платье.

«Фигура песочные часы».

Ну, нет… Её фигура давно уже не напоминала песочные часы, «часы» её были скорее настенные, из которых при резких движениях могла и кукушка вывалиться.

— Вы не шутите? — На всякий случай поинтересовался юноша. — Это и есть ваша медовая ловушка для бухгалтера?

— Не «ваша»… Не «ваша», а наша медовая ловушка, мой молодой друг, — смеялся из-за спины юноши Сурмий. — А вы, наверное, представляли, что мы ему предложим что-то нежное и возвышенное? Изящную деву шестнадцати лет? С тонкой талией и точёными формами?

Да, кажется, так он себе и представлял ту женщину, на которую должен был позариться бухгалтер Аарон Кун. Тут юноша сразу вспомнил ту очаровательную деву по имени Лея, которую, впрочем, он и не забывал. Ратибор помнил, как делал ей небольшую операцию на мягких тканях. Да, Свиньин прекрасно помнил эти самые ткани. Но Сурмий тут ему и говорит:

— Утончённые юные девы в подобных ситуациях не «работают», это уж вы мне поверьте, здесь нужно что-то горячее, лет эдак сорока восьми, заводное и сексуальное как танго, или с ног сшибающее как «ча-ча-ча». Не лёгкий флирт, а сжигающая страсть…

Да, та дама, глаз от которой не отрывал Свиньин, никак не походила на «лёгкий флирт» она, своими подвижными бёдрами, воплощала именно сшибающую с ног страсть. Именно «ча-ча-ча».

— Она моя коллега, и её можно ангажировать на вечер всего за пятнадцать агор. — Он замолкает, пока мимо них в зал проходит группка весёлых людей, и после предлагает: — Если сомневаетесь в моём выборе, можете её проверить.

На это предложение молодой человек отреагировал скептическим молчанием, но старший коллега настоял:

— Давайте, давайте, пообщайтесь с нею… Её зовут Нина. Проверьте её, можете считать, что это рекомендация центра, а заодно и развеетесь немного.

— Вы имеете ввиду…? — Несмело начал было юноша и даже хотел обернуться назад, чтобы посмотреть на собеседника.

— Ничего я не имею ввиду, — отвечал ему резидент. — Просто пообщайтесь, посмотрите, может она нам и вправду не подходит. Давайте… Примите решение.

— Ну, будь, по-вашему, — нехотя соглашается молодой человек.

— Тогда на сегодня хватит, — говорит ему старший товарищ. — Сообщите нашей поэтессе, про интерес издательства и… ждём понедельника.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать первая ⠀⠀

Ну, что ж, сказано ему было проверить, значит нужно было проверять. И он оставляет резидента в темноте лестницы и проходит в зал. И уже в приближении рассматривает ту самую яркую женщину на танцполе, о которой говорил Сурмий. Шиноби останавливается невдалеке от танцующих и начинает пристально… интересоваться Ниной.

В принципе ничего, ничего от приближения объекта не поменялось, так как и при ближайшем рассмотрении, Свиньин не нашёл в ней чего-либо такого, что могло бы хоть как-то, хотя бы отдалённо, сопоставить эту даму с прекрасной Леей. Нет. Нет. Ни одной общей черты.

«Абсолютно не конгруэнтные типажи».

Женщине, несмотря на все попытки заштриховать годы макияжем, это сделать не удалось. Как и сообщал ему резидент, было ей глубоко-глубоко за сорок.

«Старуха», — решает для себя юноша.

Естественно, талию дамы ни при каких натяжках нельзя было назвать осиной. Тут юноше ещё вспомнился идеальный зад юной девы, после которого он делает следующий вывод:

«Толстая старуха».

Ни грацией, ни красотой, как казалось молодому человеку, её па не отличались, тем не менее она была очень подвижной и достаточно гибкой для своих замшелых лет, при том, что двигалась она весьма рьяно.

«Толстая, но ещё энергичная старуха».

И тут пока он рассматривал её, музыка и закончилась. А горбунья встала перед оркестром и громко выкрикнула:

— Перерывчик — перекур!

И все танцевавшие, ещё приплясывая в такт звучавшим в их головах ритмам, стали расходиться с танцпола к лавкам, а некоторые из балалаечников в оркестре стали закуривать. А Свиньин стоял и с некоторой долей непонимания всё ещё размышлял, как подступиться к этой яркой особе, а она сама вдруг пошла на него, игриво поводя рыхлыми бёдрами, едва прикрытыми вовсе недлинным платьем. А подойдя поближе стала смотреть на него исподлобья и эротично манить его слегка облупленным маникюром: ну, что же ты ждёшь? Ну, подойди же ближе, мой лев. Юноша не пошёл к ней навстречу и даже обернулся назад, он, поначалу подумал, что эти манящие жесты были предназначены не ему, но оказалось… что ему. Так как за ним никого кроме стены не было. И тогда он, немного скованно, помахал даме в ответ рукой типа: и вам здрасьте. Жест вышел совсем неловкий, даже жалкий, но Нину это не остановило, она, находясь всё ещё в ритме танца, и делая длинные шаги подошла к нему и сказала:

— А вы не сводили с меня своих нахальных глаз, пока я кружилась в танце. А я люблю нахалов.

«Нахалов? Вот азазель, как она смогла это понять, я же в очках?», подумал он с замешательством. И всё, что молодой человек смог произнести в ответ было лишь:

— Э-э… Не сводил? Я?

Но женщине и этого было достаточно, чтобы продолжить знакомство, она протянула ему ладошку и произнесла:

— Жанна. — При этом игриво подёргивая себя за лиф платья, таким образом проветривая тело.

«А как же «Нина»?! Что всё это значит? Неужто резидент задумал что-то? Возможно, что сие пикантное знакомство, не столько для неё проверка, а для меня скорее?»

Но деваться ему было некуда, и он, не снимая перчатки, слегка пожал её руку:

— Свиньин. Ратибор.

— Ратибор? — она, кажется, удивилась. А потом вдруг и говорит: — Ну, конечно же… Конечно, в Кобринском невозможно встретить мужчину с таким интересным именем. Да ещё и такого галантного. — Жанна тут же виснет у него на локте: — Сразу видно, что не местный. Откуда вы такой?

Она повела юношу вдоль лавок, на которых сидели люди, болтали и смотрели на них. Женщина, кажется, показывала Ратибора публике, словно «выводила» его как дорогого жеребца перед богатыми покупателями.

— Недавно прибыл я из Купчино! — ответил он.

— Из Купчино? — воскликнула она, дыхнув ему в щёку восторгом и самогоном. — Я сразу поняла, что вы из столицы! Вот понимаете, сразу! — Жанна ещё крепче впилась в его локоть своим маникюром. — Я не могу этого объяснить…. Но от вас просто исходят столичные флюиды! Я их чувствую…

— Флюиды? — не понял шиноби.

— Да, я их чувствую… — продолжала она. — Понимаете? Я рождена для столиц. Я от Кобринского… просто задыхаюсь.

Женщина приблизилась к нему и снова задышала юноше в щёку:

— Это бескультурье вокруг, — она обвела рукой людей у лавок и стен. — Поглядите только на их лица. — Она даже остановилась, продолжая указывать на людей. — Вот посмотрите, посмотрите… Вы видите?

— Не уточните ли? Что надобно мне видеть? — на всякий случай справился Ратибор. Он подумал, что женщина возмущена тем, что многие, даже большинство здесь присутствующих, слегка навеселе… Но он ошибся.

— В них нет породы! — сообщает ему Жанна и добавляет с сожалением: — Совсем нет породы.

Тут почему-то юноша сразу вспомнил Левитана… Ведь тому тоже казалось, что в Кобринском с породой что-то не так. Хотя в том случае нехватка касалась только козлолосей. Тем не менее Свиньин отметил для себя, что в кругах местной интеллигенции, бытовал тезис о явном дефиците каких-то пород. И так как он обдумывал всё это, и ничего не произносил вслух, Жанна начала раскрывать тему:

— А оркестр тут какой?

— Какой? — на всякий случай, чтобы опять не ошибиться уточняет он.

— Одни задрыпанные балалайки, — она закатывает глаза к небу (к потолку). — Одни балалайки, и для изысканности попозже к вечеру добавится ещё баян! Баянисты, если не сильно убьются грибами, конечно, у нас молодцы. Виртуозы. Но где флейты? — Тут Жанна остановилась и заглянула юноше под шляпу: — Где валторны, я вас спрашиваю? Почему их у нас тут нет?

Она спросила это негромко, но с таким душевным порывом, что юноша на секунду почувствовал себя виноватым в том, что в местном оркестре нет валторн. Он, вот так, с наскока, не мог ответить, почему в оркестре клуба отсутствуют валторны, хотя у него и была мысль, насчёт культурно-танцевальной эстетики клуба «Весёлый ногодрыг», которая не в полной мере коррелируется со звучанием валторн. Но будучи человеком вежливым, конечно, шиноби даже не заикнулся о своих мыслях. А женщина и не ждала ответов на свои вопросы, она, продолжая заглядывать ему в линзы очков, вдруг произносит томно:

— А знаете, что обозначает имя "Жанна"? — В это мгновение, хоть и освещения в зале почти не было, он смог разглядеть её глаза. Веки дамы были приопущенны, а вот зрачки… Зрачки были велики так, что сразу навело юношу на мысль, что Жанна, помимо благоухающего самогона, заправилась ещё и грибочками. И глядя на него чёрными кружками глаз, женщина ждёт от него ответа. И тогда он предположил:

— Возможно это производная, от имени, что нам давно известно.

Юноша уже думает сказать что-то насчёт связи Ивана-Иоанна и её имени, но женщина опережает его и накрывает ему рот влажной ладошкой:

— Чушь! Никаких производных от каких-то там имён!

Дальше она говорит с придыханием, причём придвигаясь к нему так близко, что даже самый тонкий клинок, не проник бы меж ними, не коснувшись кого-нибудь из них:

— Жанна, это значит… Сад наслаждений! Райский сад!

«Райский сад?»

А молодой человек, чувствуя её руку у себя на губах, вдруг подумал о том, что если бы на эту женщину ему не указал резидент, то он счёл бы это всё попыткой его отравить. И чтобы как-то избежать этой непонятной ситуации, этих чуть потных её пальцев у себя на губах, он чуть отстранятся от неё и произносит… Произносит дурацкое слово, которое слышал совсем недавно от Моргенштерна, и которое сейчас пришлось как нельзя, кстати:

— Сударыня, дозволено ль мне будет, вас ангажировать на танцевальный вечер? Сказали мне, что вам подвластен, неистовый и терпкий ча-ча-ча…

— М-м… Ча-ча-ча… А я знала, — тут Жанна пригрозила ему пальцем, — я сразу поняла, по одной вашей стойке, что вы делали на меня, как делает борзая на быстроного болотного бобра, что вы… — женщина покачала головой в стиле: о-ля-ля, — что вы ещё тот… кобельеро.

— Быть может вы имели в виду кабальеро? — уточнил шиноби.

— А может и кабальеро, — она скосила глаза и смерила всепонимающим взглядом опытной женщины. — Ну, хорошо, возможно, мы и продолжим наш интересный вечер, если, конечно, у вас найдётся пятнадцать агор, чтобы ангажировать меня.

Деньги у молодого человека были. И он достал монеты. У него, под пристальным взглядом дамы, не вышло широких жестов, так как Свиньин стал пересчитывать монеты, а не кинул их, не считая в ладонь Жанны, но женщина терпеливо ждала, пока он не отсчитал нужную сумму. Только после того, как сделка была оплачена, она и говорит ему:

— Ну, что ж, дорогой мой, сегодня я вам покажу, как выглядит настоящий, огненный ча-ча-ча… — Она прищурилась. — Смотрите не опалите свои усы.

«Усы? Какие ещё усы? — удивился шиноби. — Нет у меня никаких усов. Может она слепая? Или имеет в виду что-то такое, о чём я и понятия не имею? Может это что-то иносказательное? Что всё это значит?»

В общем, ему вдруг подумалось, что вечер в стиле ча-ча-ча… возможно принесёт ему некоторые открытия. И неожиданно для них обоих, рядом с ними остановился один весёлый тип, он взглянул на юношу и весело и многозначительно ему подмигнул, типа: давай-давай, старичок. А после и говорит Жанне:

— Нинка, ты на грибы скидывалась… Так чубатый принёс, беги, а то он твою долю продаст кому, а может и сам сожрёт.

На этом закончил и ушёл.

— О, — обрадовалась Нинка-Жанна (сад наслаждений), — так, кавалер — теперь она была серьёзна, — ждите — через минуту я буду. И уж тогда потанцуем.

И с удивительной быстротой, женщина из его зоны видимости исчезла где-то в районе выхода из зала.

«Уж не исчезнет ли сия кокетка, с деньгами, что я только что ей выдал?» — подумал шиноби и на всякий случай своим пятнадцати агорам мысленно «сделал ручкой»: аревуар. Сам же прошёл к стене и нашёл свободное место на лавке. Но в это время, перед оркестром появилась горбунья с неизменными маракасами и звонко сообщила:

— Танцевальный вечер продолжается! — И пока балалаечники тушили окурки, добавила: — Оторвись от стенки — разомни коленки! Под бессмертную композицию «Все бегут, бегут, бегут, а он им светит!» Это энергичный танец… — Она вскинула маракасы, а балалаечники дружно ударили по струнам.

Народ с радостью стал подниматься с лавок, с первых же нот начиная пританцовывать под весьма быструю мелодию.

И тут юноша увидел её…

Нина-Жанна ворвалась в зал широко разбросав руки в стороны, влетела как птица, и сразу с головой кинулась в танец, под звонкий крик горбуньи: «А потому, потому, потому что был он в жизнь влюблённый!»

Нина-Жанна ворвалась в танец и стала танцевать так рьяно и страстно, с таким душевным напором и такой амплитудой дерзких па, что вокруг неё сразу образовалось свободное пространство, так как другие танцующие и мужчины и даже женщины, сразу признали её первенство на танцполе. И тут женщина нашла глазами Свиньина и сразу, длинными, с проседанием и в некотором роде грациозными, шагами двинулась к юноше, и протянула к нему руку так яростно, словно бросила ему её, как будто собиралась вызвать его на танцевальный поединок. Шиноби растерялся в который уже раз. Что он только не изучал в своей жизни, чему только не обучали его премудрые учителя, но вот танцевать… Нет, танцевать он не умел. И посему растерялся, видя с каким эротическим напором надвигается на него эта уже вспотевшая, темпераментная женщина бальзаковского возраста, у которой вместо зрачков в глазах, от приёма всяких деликатесных грибов образовались чёрные дыры.

Может именно эти неестественные зрачки, делавшие взгляд Нины весьма удивлённым, и немного дёрганый, если не сказать конвульсивный, ритм её движений, обескуражили молодого человека. А она, подойдя к нему, наконец, перевела дух, и, говоря слегка с прононсом, произнесла, беря юношу за руку:

— Чёртов ринит! Аллергия… Это всё из-за грибов, совсем дышать не могу, — но женщина не собиралась сдаваться, и успокоила Ратибора. — Ничего, вы не волнуйтесь, бывало и хуже, — она добавила с намёком, — так что мы с вами ещё потанцуем. Ну, кавалер, видите даму на танцпол, пока у неё колени не разболелись.

А один из балалаечников вскочил на стул и стал выдавать в зал какое-то такое зверское соло, что зал просто взорвался. Люди в центре зала прыгали, и выделывали самые замысловатые выкрутасы, и самые эротичные и горячие па, они просто жили дебильной мелодией и завораживающим ритмом, при этом дружно, всем танцполом, орали в такт музыке…

— Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он горит!

То было великолепно. Неповторимо. Но глядя на это музыкально-алкогольное буйство, шиноби вдруг почувствовал, что танцы… Это не его! Почувствовал и сказал Нине-Жанне:

— Сегодня я чуть-чуть не расположен к танцам.

Но услышав это, та посмотрела на него огромными чёрными дырами зрачков и сообщила назидательно:

— Имейте в виду, дядя. Уплоченные деньги возврату не подлежат.

— Согласен я, и на возврат не претендую, — тут же произнёс шиноби.

— А раз согласны, — она обрадовалась этому, — так купите мне ещё шампанского, — Жанна-Нина помахала на себя рукой, — а то так сушит после грибов.

— Шампанского? — переспросил юноша с некоторым удивлением.

— Ой, да вы не волнуйтесь, — она махнула рукой: — Это наше местное шампанское: брага из тростника и болотного газа. Оно не дорогое и почти безалкогольное. Только пробка в нём и шибает.

Он не хотел отказывать ей… Потому, что резидент просил её проверить. И шиноби кланяется даме:

— Какой же это будет вечер, раз в нём не зазвенят бокалы, что предназначены для вин игристых?

Но видимо принятые грибы помешали ей осознать столь замысловатые слова и посему она уточнила:

— Нихрена не поняла… Так вы купите шампанское или нет?

— Куплю, — обещал кавалер как можно более простым языком.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать вторая ⠀⠀

Она изящно порхала на танцполе среди других танцующих. Порхала, как и положено лёгкой сорокавосьмилетней и семидесятикилограммовой малышке, с больными коленями и острым ринитом на почве грибной аллергии. Юноша же, купив бутылку и вправду недорогого шампанского, уселся за один из столов возле бара, как раз освободившийся, так как кавалер с дамой пришли к консенсусу и стали, о чём-то болтая, подниматься по лестнице к номерам.

А народ всё прибывал в клуб. И всё больше людей двигались на танцполе, нагревая помещение и вызывая в нём духоту. Нина-Жанна вовсе не забывала про юношу, который сидел за столом и любовался ею. Во-первых, она пресекала все попытки всяких иных и не очень трезвых кавалеров с их забавными и не всегда скоординированными телодвижениями пристроиться к ней в танце, а во-вторых, она то и дело посылала ему воздушные поцелуи, которые должны были показать ему: я про вас не забыла! Наконец, то ли от жары и духоты, то ли из-за острого отёка носоглотки, она, жадно дыша вышла из массы танцующих и направилась к столу в ритме звучащего танца. А подойдя к столу, Нина-Жанна, кинулась ко вставшему ей навстречу юноше. Но что-то пошло не так… И юноша, несмотря на свою тренированность не среагировал, как следует, да и она сам не рассчитала своих физическим кондиций, в общем дама с размаху хлобыстнулась перед Свиньиным на пол, задев при этом край стола своим дамским лицом.

«Убилась, к хренам! Что я теперь Сурмию скажу?» — перепугался шиноби, пока, в первую секунду после падения, Нина ни одним своим членом не подвала признаков жизни. Так и лежала в позе задремавшего барсуленя. И никто, никто в суматохе танцзала и не заметил «потери бойца». Свиньин же так оторопел от случившегося, что просто стоял столбом над нею. Но тут дама зашевелилась, стала подниматься и оглядываться… Причём взгляд её огромных зрачков не фокусировался на чём либо, а просто блуждал по клубу и её выражение лица гласило: "где это я"? Но уже через несколько секунд она пришла в себя и собрала сознание в кучку, кажется, что-то вспомнила, потом, чуть размашисто вытерла лицо ладонью, и прошамкала с упрёком разбитыми о стол губами:

— Да ёпсель-мопсель, мальчик, ну ловить же даму надо! Чуть зубы не повылетали, об этот стол долбаный. — Она качает головой в недоумении. — Что, блин, за кавалеры пошли, ну в самом-то деле! — И уже после этого рухнула на стул и произнесла, беря со стола бутылку шампанского. — Срань азазелева, надо охладиться.

Потом молодой человек заворожённо смотрел, как на его глазах Нина-Жанна продемонстрировала ему редкое умение: она открыла бутылку шампанского, не прибегая к помощи рук, лишь губами и весьма подвижной челюстью. Причём делала это женщина ярко, театрально, напоказ, удивляя при этом не только Свиньина, но и людей, сидящих за соседними столами. Все видевшие пришли в полный восторг, когда пробка задорно хлопнула этой необыкновенной женщине в ротовую полость, после чего была элегантно выплюнута Ниной прямо на пол. Дальше Нина-Жанна легко и непринуждённо присосалась к горлышку и не проливая ни капли шампанского из болотного тростника, несмотря на всю его бурную природу, опустошила половину бутылки. И под аплодисменты из-за соседних столов, поставив бутылку на стол, она спросила у юноши:

— Ну… вы ещё сомневаетесь, что Жанна обозначает сад наслаждений?

Вопрос, казалось бы, такой простой, застал Свиньина врасплох, он не помнил, что высказывал на сей счёт какие-то сомнения, и посему молодой человек не нашёлся, что ответить. И он подумал: «Во всяком случае, бухгалтеру зевать от скуки не придётся с нею». Но после, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного, он всё-таки распрощался с нею.

И вот когда Свиньин уже покидал танцевальный зал, в темноте лестницы его окликнул знакомый голос:

— Ну, и какое впечатление на вас произвела кандидатка на место пассии бухгалтера?

Ратибор не стал кривить душой, и сказал честно:

— Неоднозначное.

Да, неоднозначное. Хотя юноша и отдавал должное этой женщине. Несомненно, Нина была яркой и запоминающейся личностью. Но сам бы, будь Ратибор на месте Аарона Куна, вместо пламенного ча-ча-ча предпочёл бы что-то изящное, что-то в стиле менуэта или лёгких пьес Моцарта. Тут шиноби опять вспомнил Лею. Впрочем, в данном вопросе он полагался на опыт Сурмия, Свиньин был уверен: резидент знает, что делает. И посему, ложась спать у себя в домике, он уже думал о сложном, важном и несомненно опасном деле, которое предстояло ему завтра.

⠀⠀

Конечно, его уже ждали. Коляска у ворот поместья была та же самая, вот только нервного Якова в ней не было. А сидел там один из людей, что в прошлый раз был на разговоре, но так как он не принимал участие в беседе, Свиньин его имени не знал. Не узнал он его и сейчас, а посему просто поприветствовал:

— Шалом, хорошего вам утра.

Встречающий только и буркнул:

— Садись, поехали.

И тот самый кучер, что вёз его к бандитам в прошлый раз, сидел на козлах и сейчас. И уже вскоре шиноби был в дорогом ресторане.

— Шалом вам всем, лихие люди. — вежливо поздоровался юноша, встав перед столом, за которым сидел Рудольф и ещё пара важных господ. То были Соломон (Шломо) и Рафаил (дядя Фалик). Хмурый Яков сидел отдельно, оттащив стул от стола подальше. Рубаха на груди расстёгнута, в руке стакан. Другие люди были тут же.

— Слышь, гой, — без всяких приветствий начал огромный Соломон. — Этот твой Дери-Чичётко не объявился ещё?

— Ну, если он позавчера уехал из столицы, сюда к сегодняшнему дню, он вряд ли доберётся. — рассуждал юноша. — Рискованной дорогой через топи? Кому охота по грязи тащиться?

— Но если поедет через хляби, то сегодня должен быть тут, — прикидывал умудрённый опытом Рафаил.

Юноша подумал и ответил:

— Не раньше, чем после обеда, ну а скорее, даже, позже. Не думаю, что после всех дождей последних, ему покажется дорога лёгкой.

Пока разговор шёл в том русле, который был выгоден юноше. И он не собирался убеждать собравшихся бандитов в том, что опасности не существует.

— Ну, а ты сам узнал что-нибудь про него? — снова спрашивает дядя.

— С Кубинским я имел беседу, и та беседа не была короткой, — сообщает молодой человек.

— И что этот мамзер думает? — продолжает Рафаил.

— Сейчас он думать ни о чём не может, как только о спасении своём, несчастный загнан в угол, удручён, он только о жене своей мечтает, волнуется о том, что более её не повидает.

— Да пусть он сдохнет! — замечает Яшка и делает глоток из стакана. Тут шиноби понимает, что бандит не очень хорошо себя чувствует. Видно, ночь у него была весёлой. И вдруг он оживает от какой-то идеи и продолжает, с ухмылкой: — А знаешь, что, пацан… Ты ему скажи, когда жена приедет за его трупом, уж мы её здесь приголубим… Всем коллективом. — Он смеётся. — Да! Точно! Так ему и скажи. Скажи, что ей понравится. Очень.

Шиноби лишь кивает ему в ответ, и почему-то слова этого отморозка не кажутся юноше пустым бахвальством. Он почти уверен, что такой тип как Яшка, запросто устроит подобное. Но слово тут берёт сам Рудольф.

— Так, когда Кубинский ждёт этого мокрушника из столицы?

— О том доподлинно мне не известно, — отвечает юноша и начинает свою игру. — Но вот, что я подумал… — он замолкает.

— Ну, чего ты там подумал-то? — не терпится узнать Якову.

И тогда шиноби продолжает:

— Я у купчишки деньги заберу, те сорок шекелей, что у него остались. Отдам их вам, Рудольф, и это будет вам возмещение морального ущерба.

— Ты чего, гой, охренел что ли? — сразу обозлился Яшка. — Сорок монет? Всего? А эту выхухоль… Ты думаешь выкупить за сорок монет? И он отсюда уедет спокойно?

Но на сей раз Свиньин даже не взглянул в его сторону, а сделал шаг к столу, за которым сидел Рудольф и продолжил, вкладывая в свои слова всю доступную убедительность:

— Не знаем мы когда сюда приедет, из Купчино коллега мой шиноби. Не знаем мы в каком обличье будет, и что замыслил этот хитроумный. О том вы, уважаемый Рудольф, узнаете в последнюю секунду. В последнюю секунду жизни вашей… Зачем же ситуацию простую, нам доводить до крайности последней? И сорок шекелей вам лишними не будут, и от опасности избавитесь вы с честью.

— С честью? — снова лезет в разговор Яшка. — Какая это, нахрен, честь, когда этот шлимазл уйдёт безнаказанно? Да над нами все будут потешаться. Все будут говорить, что Рудольфу можно безнаказанно угрожать! А эта выхухоль ещё хвалиться потом будет, что вела разборки с Рудольфом, и ничего ей за то не было.

Да, почти та же мысль, как показалось юноше, светилась в глазах и самого босса бандитов. Да и другие бандиты смотрели на подобный вариант, кажется, со скепсисом. Но у шиноби и на этот случай имелось социальное пояснение:

— Не так всё просто, господин Рудольф, — молодой человек качает головою, — я уверяю вас, что в деле есть нюансы. Ведь сорок шекелей, что приберёг купчишка, которые мы у него изымем, за вызов он уже отдать не сможет. И чем тогда он вздумает платить приехавшему вдруг Дери-Чичётко? Я уверяю вас, что мой коллега, претензию за ложный вызов, купцу предъявит с радостью великой. Удвоив стоимость такой услуги. Чтоб избежать подобных осложнений, я посоветую Кубинскому бежать. Бежать, едва товар ему отгрузят.

— Ну, а как выйдет… Мы его тут уже и возьмём, — с предвкушением согласился с этим планом Яшка. Он даже оскалился, представляя как будет хватать Кубинского и мучать его.

Но у шиноби на сей счёт были свои мысли, и он продолжил:

— Кубинский убежал, Дери-Чичётко за ним стремится, раздраженьем полон. И что он сделает с купцом, поймав его, возможно мы и не узнаем даже. Но нас это немало не заботит, ведь вы, Рудольф, остались при деньгах, стравив своих врагов непримиримых. Вы в выигрыше, господин Рудольф! Что будет с ними, пусть Господь рассудит.

— Ну, в принципе… — Это было произнесённое Соломоном в форме одобрения. — Если так…

— Да, — махал рукой дядя Фалик. — Решим так, это нормально. И покончим с этим делом.

И даже Яков был согласен:

— Ладно, пусть выползет из-за забора, а тут мы ещё поглядим, кто до него доберётся быстрее, мы, или этот хвалёный мокрушник из столицы.

И тогда Свиньин лишь взглянув на него, снова обращается к боссу бандитов:

— Всё дело это я готов устроить, лишь исключительно под слово ваше, что вы отпустите Кубинского живым, со всем его оплаченным товаром.

— Э! Ты чё, гой, условия нам тут ставишь, что ли! — оживился Яшка.

Но шиноби словно не слыша его, продолжал:

— Что цел и невредим, на этот раз, ваш славный город тот купец покинет. Лишь сорок шекелей оставив вам на память. И про Дери-Чичётко кстати, вы больше не услышите и слова. Коль нету серебра, то нет и дела, а «за бесплатно» кто ж работать будет? — И тут юноша поднимает палец, чтобы придать нужный акцент: — Но я уверен в глупости купца, он психопат, да и дебил, походу. И года не пройдёт, как он вернётся сюда за новой порцией товаров. Решив, что вы давно про всё забыли. И тут уже он в полной вашей власти… Трясите, обдирайте, режьте, и обрезанье делайте ему, второе или третье, как хотите, меня уже то больше не заботит… — Он тут сделал паузу, заканчивая речь: — Ну, а пока мне нужно ваше слово. Да или нет, ту би ар нот ту би…

И вот только теперь Рудольф произнёс неспеша, как бы размышляя:

— Ну, допустим… Допустим я дам тебе слово… Кубинский уедет отсюда, твой знакомый мокрушник свалит за ним вытрясать из него деньги за вызов, я получу сорок монет… И всё вроде красиво получается… Одного только я не пойму: твой-то гешефт в чём?

— Да, — словно обрадовался Рафаил. — Тебе-то что хлопотать? В чём твоя прибыль? Тебе что, Кубинский обещал что-то? Или вы с этим твоим Дери-Чичётко что-то хитрое мутите?

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать третья ⠀⠀

И тогда шиноби и говорит ему:

— Как хорошо, что вы о том спросили. Я думал всё, как к делу подступиться. Но раз уж разговор зашёл, то я начну, а там уж как пойдёт, как повернётся… Есть просьба у меня одна, она для вас совсем пустяшной будет. Вот только… — Свиньин со значением оглядел всех присутствующих: — Та просьба тайная, и не для всех ушей.

Тут Рудольф поглядел в одну сторону, на дядю Рафаила, потом на Соломона, а те, не понимая, что он ответит шиноби, всем видом показывали удивление: "да что этот гой себе позволяет? Рудик, ты что, будешь говорить с ним без нас?" И босс решил, что будет, так как ему вдруг стало интересно, что там нужно этому пацану. И он произнёс:

— Ну, ладно… Господа, дайте нам поговорить с ним.

Никто с Рудольфом спорить и не подумал, уважаемые люди стали подниматься со своих мест, и бросая нехорошие взгляды на молодого человека, отходили в другую часть зала. А вот бешеный Яшка и не подумал убраться подальше, он как сидел невдалеке от своего начальника, так и сидел с кислой мордой. Хотя «голоса» и не подавал. И когда шиноби сделал шаг к столу, за которым остался один Рудольф, он зло рявкнул:

— Э, поц! Куда… На месте стой!

Он даже привстал со стула, но Рудольф лишь махнул на него рукой: "Яша, Яша. Сиди спокойно". И тогда Свиньин, подойдя ближе к главарю бандитов, и чуть наклонившись вперед, заговорил тихо:

— Здесь на СИЗО, у вашего папаши, есть человек, что чалится напрасно. Я с ним слегка знаком и мне б хотелось, — тут шиноби сделал недвусмысленный знак рукой, — с нар вытащить его, без всяких адвокатов.

— Чалится напрасно? — Рудольф хмыкнул. — На тюрьме, кого не спроси, все чалятся напрасно. А по какой статье его приняли?

Тут шиноби, понимая, всю деликатность вопроса, немного выждал, прежде чем ответить:

— Он еретик. Судом приговорённый.

— О-о, — Рудик махнул рукой. — Я с этим и связываться не хочу, на хрен мне такой шахер-махер не сдался, хочешь какого другого вытащу, а этого… — Он качает головой: "нет".

Но Свиньин предвидел такой ответ и оступаться не сбирается:

— Он осуждён не в Кобринском суде. Он к здешнему суду касательств не имеет. Раввинам местным неизвестен даже, о ереси его никто не знает здесь. И после приговора где-то там, палач, чтоб топлива не тратить понапрасну, продал его бродячему купцу, а тот усиленно возил его по свету, желая деньги заработать на сожженье, я с ним и познакомился в дороге. А здесь купчишку кто-то сдал властям, и еретик тут чалится на нарах до выяснения судебных обстоятельств дурацкого и путанного дела. Он человек приличный, но горячий, из богоизбранных, но слишком образован. — Юноша говорит так, как его учили, и, кажется, слова находят свою цель. — Помочь ему, то честная затея, что всякому помощнику зачтётся.

Рудольф слушает его внимательно и от скепсиса, возникшего у него в начале разговора, уже ничего не осталось. Тем не менее он всё ещё сомневается:

— Приличный! Ой, вэй, приличный… Ты ещё совсем молодой, ты того не знаешь, глупый гой, — бандит смотрит на шиноби и качает в сомнении головой. — что приличный человек никогда на суд раввинам не попадёт. — Тут он погрозил шиноби пальцем и добавил многозначительно: — А вот образованный…

— Да, я согласен: он слегка горяч и ко всему чрезмерно образован. Суждений умных сдерживать не в силах, вот тем и не понравился раввинам. Все те — кто с молодых ногтей, кто юность проживал кастет в кармане пряча, они-то понимают по-любому, что за базар ответ держать придётся. Но те, кто получил образованье, кто папины просиживал деньжата в аудиториях престижных самых вузов, тому про жизнь немногое известно. Вот и болтает этот пустомеля, подобно женщине, которая к полудню, уже закинулась бутылочкой просекко, и удержу не знает в разговорах. Но в принципе, он человек хороший, который лишь от глупости страдает, к тому же, как и вы, из благородных, из богоизбранных и истинных людей. Спасти его — благое дело. Уверен я, оно зачтётся вам, — тут юноша показал пальцем на «небо». — Спасение души невинной, от смерти лютой плюс огромный к карме. Ну, а уж я, поверьте, вас избавлю от всех хлопот, что вам принёс Кубинский. Я всё устрою так, что мой коллега, свой гнев направит против идиота, который ради нескольких монет, затеял эти глупые разборки, и донимал интригами людей, столь уважаемых в округе вашей.

Свиньин замолчал. В общем, он был удовлетворён тем, как вел дело. Рудольф слушал его внимательно, не отвлекаясь. А значит смысл сказанного шиноби и интонации, доходили до бандита. И теперь тот обдумывал всё, что услышал. Молодой человек уже начал думать, что ему придётся ещё что-то добавить к сказанному, но тут Рудик у него спросил:

— А что там про шекели, пацан?

— Вам деньги будут переданы сразу, едва вы обещание дадите, что дурачок Кубинский без угрозы поместье Эндельман покинуть может, и что учёного, который зря страдает, вы скоро вытяните с грязных нар тюремных, — тут же отвечал ему шиноби.

— Значит, доверяешь мне деньги, гой? Аванс кладёшь? — усмехнулся Рудольф.

— Ну, есть поверие, среди простых людей, что богоизбранный так просто врать не будет, — простодушно отвечал юноша, доставая при этом деньги и выкладывая их на белую скатерть перед бандитом.

— Ну, раз доверяешь, то… Ладно, пусть Кубинский сваливает. А насчёт этого твоего сидельца… Я выясню, можно ли его с нар вытащить или нет, — говорит Рудольф, когда деньги были выложены все без остатка. Говорит он как бы нехотя, как будто делает юноше одолжение. Но на того этот тон не произвёл впечатления.

В принципе, Ратибор был уверен, что Рудольф его не обманет. Хотел бы, конечно, представитель истинного народа, объегорить гоя, но был для тупого и наглого кидняка глава бандитов слишком умным. Да и сорок шекелей не та сумма, чтобы наживать себе проблемы. В общем, пахан местных жуликов не стал бы рисковать, переползая, что называется, из огня да в полымя, начиная неприятную игру сразу с двумя шиноби раздражёнными, один из которых, несмотря на удивительную молодость, был уже обличён большим доверием очень влиятельной семьи. Так что юноша разумно полагал, что ничем не рискует. Впрочем, он не потерял бы ничего, если Рудольф просто забрал бы деньги. Тут проигравшим был бы Кубинский, а шиноби, всего навсего, пришлось бы поискать другой способ вытащить учёного из тюрьмы. Поэтому он преспокойно выложил чужие деньги перед бандитом. Рудик не стал их брать, серебро тут же сгрёб подошедший к столу Яков. А главарь бандитов лишь спросил:

— Как этого твоего лишенца кличут?

— Несчастного зовут Бенишу Габриэль. Он в камере для смертников сидит.

— Шломо, — окликнул Рудик. И сделал знак здоровяку приблизиться. — Шломо, слетай до тюрьмы. Там сидит какой-то залётный крендель по фамилии Бенишу. Спроси у наших за него: за что чалится, кого знает, как себя ведёт, с кем сидит? Ну, в общем всё как обычно, потом давай ко мне.

— Ага, я понял Рудик, всё выясню. Значит, Бенишу.

— Габриэль, — на всякий случай добавил шиноби.

— Угу, — кивнул здоровяк и пошёл к выходу.

— Ну, а теперь, раз мы договорились… — продолжает юноша. — Я поспешу Кубинскому сказать, чтоб на заре, едва его загрузят, летел отсюда со своим товаром. И побыстрей, чтобы не ждал приезда того, кого сюда он вызвал не подумав. А если мой появится коллега, ему я быстро объясню в чём дело. Скажу, что убежал уже Кубинский, и пусть его он ловит на дороге. — И когда Рудик, несмотря на все гримасы и негодование нервного Яшки на эти слова, согласно кивнул, юноша продолжил: — Ну, а насчёт несчастного сидельца… Я завтра к вечеру приду и справлюсь. А вы мне скажете, как дело протекает.

— Хорошо, — ответил ему глава местной бандитской группировки. — Приходи завтра.

⠀⠀

Ну, что ж, дело потихоньку, помаленьку складывалось. Теперь ему оставалось лишь оповестить владельца студии актёрского мастерства, что у того есть шанс целым и с имуществом покинуть Кобринский. И он, купив первую попавшуюся на дороге шаверму, и поедая её на «бегу», поспешил в поместье. И конечно же торговец бродил понурый возле его дома. Ещё издали шиноби помахал ему рукой, но тот был не весел, и никак не отреагировал на приветствие.

— Унынье прочь, я с добрыми вестями. — Говорит ему юноша, приближаясь.

— Ну? Чего? — мрачно интересуется Кубинский.

Он уже серьёзно зарос щетиной, его одежда далека от чистоты и свежести. В общем всё подстать его настроению.

— Грузитесь завтра же как можно раньше, — продолжает шиноби.

— Я первый на погрузку, — бурчит торговец половиками. — Мои телеги уже у ворот склада. Как только склад начнёт работу…

— Вот и прекрасно, значит поутру, едва загрузитесь, езжайте из поместья, — объясняет ему ситуацию молодой человек, — с бандитами договорился я, езжайте смело, вас они не тронут. Из города скорее выбирайтесь, а там и затеряетесь в дороге.

— Ты думаешь я дурак? Да? — Неожиданно спрашивает у Свиньина торговец половиками.

— Простите? — не понял юноша.

— Никуда я не поеду, — весьма решительно заявляет Кубинский. И продолжает зло: — Я всё понял, я тебя, негодяя, сразу раскусил! Денежки ты мои… Мои сорок шекелей ты, подонок, присвоил, а меня на растерзание бандитам выдаёшь… Это же как белый день… Деньжата при тебе, а мне эти сволочи, как и обещали, повторную брит-милу (обрезание) сделают, а товары отберут. Короче я в канаве у болота истекаю кровью, ты остаёшься тут с сорока шекелями, мамзер Рудик с моим товаром, а мой сосед Семах с моей женой… И все счастливы, свиньи вонючие, все счастливы и хором поют «Хаву нагилу», глядя как меня на приливе под эту прекрасную песню радостно кушают голодные кальмары. И вы думаете я не понимаю…

— Кубинский, хватит! — довольно резко прерывает его шиноби. У него уже сложилась комбинация, а этот олигофрен теперь начинал её разрушать. И посему Ратибор решает быть с этим несчастным пожёстче: — Больше не желаю, подобное нытьё я дальше слушать.

Коль вам не надобны мои советы, и хлопоты мои вам боле не нужны, в подобном случае катитесь к азазелю и возле дома моего не отирайтесь. — Тут он погрозил торговцу придверными ковриками пальцем. — А если вдруг ещё увижу вас, я тут же у властей прошу защиты, и управдому лично сообщу, что вы меня третируете злобно. И уверяю вас, что в тот же час, вы из поместья вылетите птицей. Той птицей, что округу будоражит, безумным криком, пролетая низко.

Тут Кубинский растерялся немного, он помолчал, глядя в негодующее лицо молодого человека, а потом произнёс:

— Ну, скажите, господин убийца… Прошу вас, скажите, меня завтра не убьют?

— Вас не убьют, когда без промедленья, покинете поместье завтра утром, вас не убьют и не ограбят даже, когда вы в городе не вздумаете мешкать, — сообщает ему Свиньин.

— Ну, вы точно не прикарманили моих денежек? — со вздохом спрашивает Кубинский. И так как молодой человек ему отвечает лишь взглядом полным укоризны, поясняет: — Да любой бы порядочный человек прикарманил. Я сам бы прикарманил в этом случае, я же вам не брат и не сват… Вообще никто, чего же мне не шваркнуть как последнего гоя? Разве у вас не было желания… Деньги ведь немалые… На них очень даже можно пожить, месяц-другой, третий.

— Присвоить сорок шекелей, однако… — он качает головой. — И мысли даже не было такой, — отвечает ему Ратибор, вкладывая в свои слова тон самый нравоучительный, — средь большинства из нас, средь глупых гоев, с седых времён поверье прижилось. Гласит оно, что на чужом несчастье, устойчивого счастья не построить. Как на могилах дом не возвести, как кровью сад не напоить цветущий. И счастья никогда не принесут, те тридцать шекелей, что ты добыл доносом.^[10]

— Сорок! Сорок шекелей, — поправил юношу Кубинский и вдруг засмеялся. — Хе-хе-хе, ну и дураки же вы, гои. Сад какой-то там не напоить… Что за бред? Хе-хе… — И добавил важно: — Деньги, есть деньги, и уж вам-то, господин убийца, в силу вашего ремесла, это известно лучше, чем мне.

Шиноби и не собирался с ним спорить: ладно-ладно, будь по-вашему. Ратибор был рад тому, что у владельца студии актёрского мастерства сменился настрой:

«Вот до утра таким бы он остался!»

— Значит завтра я быстро гружусь, я там в очереди первый, и сразу выезжаю за ворота? — уточнил Кубинский.

— Всё так, — подтвердил Свиньин. — И тут же этот городок оставьте, вам медлить ни к чему, быстрее уезжайте.

— Послушайте, убийца, — начал тут торговец, вкрадчиво и очень дружелюбно, — а может вы со мной пойдёте утром, ну хоть до околицы проводите меня, мне так будет спокойнее…

— И рад бы, только это невозможно, — отвечает ему шиноби, демонстрируя искреннее сожаление, — до первых солнечных ещё лучей, мне нужно завтра, быть уже готовым к делу, к тому, ради которого я прибыл. Придётся вам справляться без меня, но думаю, что вам то будет просто, коль вы мои запомните советы. Ну, а на том… Позвольте мне проститься, не думаю, что встретимся мы снова. — Тут шиноби элегантно поклонился Кубинскому и пошёл к своему домику.

— Свинья, чтоб ты сдох! — полетело ему вдогонку. Хотя и негромкое. — Сорок шекелей забрал, а ещё и помогать не хочет. Дела у него, видите ли… Азазелев гой… Псина деловая…

«И всё-таки как скоры перемены, в эмоциях у этого торговца!» — думал юноша, надеясь, что никогда больше не встретится с импульсивным руководителем школы актёрского мастерства.

На этом его встречи в этот день не закончились; вечером, когда возвращался с ужина из города, он встретил президента местных пытмарков. Она-оно поспешила к нему, и начала, сразу едва поздоровавшись:

— Господин посланник, а я ещё стихи написала, может быть вы лисен ту ми? А то больше мне и почитать их некому, мои дебилы, если я им начинаю читать, сначала засыпают, а когда просыпаются, начинают меня расхваливать… Или рыдать. Дебилы же…

А Свиньин как раз нёс с собой пачку хороших устриц, лаваш и бутылку тростникового кваса, всё это он прихватил себе на завтрак, а собирался он уже вскоре лечь спать, так как следующий день был очень важным, и юноша хотел встать до рассвета. И поэтому шиноби не пригласил поэтессу на поэтический вечер, а сказал ей с радушною улыбкой:

— Ах, как прекрасно, что меня нашли вы нынче, я нашей встрече несказанно рад…

— Ну, да… А то я хожу к вам каждый день, да всё никак не могу вас поймать… — Лиля заулыбалась застенчиво. Она уже ждала, что Свиньин пригласит её, но у него на этот вечер планы были несколько иные:

— Но, к сожалению, дел круговорот, меня в себе вращает беспощадно, и завтра новый тяжкий день настанет, и мне к нему, готовым нужно быть. Уж не взыщите, дорогая Лиля, но ваших чудных рифм сегодня, навряд ли выйдет у меня послушать.

— А-а… — разочарованно произнесла она. — Ай эм андестенд.

— Я не расстраиваться вас прошу покорно, тем более что у меня для вас, одна есть потрясающая новость, и полагаю новость эту услышать будет вам особенно приятно.

— Да? Новость? И что это за новость? — оживилось президентка.

— Я тут на днях, отчёт один готовил, и после бесконечно скучных фраз, что надобно писать в таких отчётах, я отдохнуть, развеяться решил, и написал стишок, что вы мне прочитали, про пеликанов, что кричат в болотах. И вот отчёт тот отослав начальству, я ваш стишок, приятелю послал. А тот приятель мой, литературный критик, что в Купчинских газетах всем известен. И я не ожидал как быстро, вдруг из столицы мне ответ придёт. Читаю я ответ и что же в том ответе?

— Что? — с придыханием спрашивает президент. Шиноби сразу подмечает, что оно взволновано.

— Мне пишут, что в издательстве одном, пусть и не самом крупном, но известном, ваш стих буквально произвёл фурор, и восхитил редакторов бывалых. Ещё мне пишет мой приятель старый, что принято решение уже, к поэту, неизвестному пока что, послать скорее ловкого агента, и договор с поэтом подписать.

— Это со мной? — кажется Лиля не верила ему.

— Неужто вам ещё известны в Кобринском поэты? — посмеялся юноша. — Конечно с вами, ну а с кем ещё. Дня через три, а может и четыре, сюда агент прибудет из столиц, и чтобы не тянуть, на месте вашем, я б подготовил для него тетради.

— О, май Гот. Итс анрил какой-то! — Лиля схватила свои фиолетовые волосы на висках с такой силой, что шиноби подумал, что сейчас она их просто вырвет. А потом она всё-таки спросила у него: — А вы не врёте?

— Зачем же мне вам врать? — удивился в свою очередь юноша. Он был уверен: если резидент сказал, что операция центром одобрена, то, значит, делу дан ход. И шиноби только мог немного ошибиться со временем. — Готовьтесь, я думаю, агент приедет скоро.

— О, Господи… Скоро? Слава демократии! — она стала таращить глаза куда-то в даль, волноваться и снова принялась рвать на висках волосы. — Ой, а как же он меня найдёт? Его же не пустят в поместье, мне придётся к нему выходить!

— Решится это всё, пока же поспешите, к его приезду подготовить тексты, — напутствовал её молодой человек.

— Тексты? — Она была в смятении. — Ах, ну да… Оф коз… Тексты! — И тут уже президентка кинулась в сторону дворца. Бегом, и даже не попрощавшись с юношей. А Свиньин, поглядев ей вслед, пошёл к своему дому. А там его поджидала Муми, и помогая ему раздеться она спрашивала:

— Опять эта дура цеплялась фо ю?

— Надеюсь то был раз последний. — Отвечал ей юноша, отдавая ассистентке свой промокший армяк и усаживаясь в кресло.

— Отшили вы её? Итс э кулл, Лиля педовка! — Заявила Муми, забирая у него одежду и вывешивая её возле печи.

— Не отшивал её, но мне сдаётся, теперь найдётся дело у неё, и времени на частые визиты, уже не будет у неё отныне.

— А ещё этот нудный мэн приходил, — сообщила ему ассистентка, помогая разматывать онучи, — ну тот, припадочный. Опять что-то орал из зе скай и выл страшно.

«Кубинский», — сразу понял юноша. И сказал:

— Надеюсь, завтра он уже отъедет и больше беспокоить нас не будет.

— В каком смысле отъедет? — Муми замерла, ожидая ответа.

— В прямом. Он, загрузив товар, покинет этот город.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать четвёртая ⠀⠀

Ну, вот и настал тот день, которого он ждал. Юноша проснулся ещё в пять часов утра, поглядел на «глаз», свисавший с потолка. Тот был абсолютно безжизненный. В его ногах уютно свернулась калачиком Муми. Было тихо, только дождик шелестел по крыше. Он полежал пару минут, прислушиваясь к дождю, но потом откинул оделяло и выскочил из тёплой кровати на влажную прохладу, что молодого человека только взбодрило, и он сразу без раскачки и раздумий принялся за упражнения.

— Вы что, уже встали? — Муми протирала глаза, не вылезая из-под одеяла. — Ещё раньше, чем обычно…

— Вставайте, Муми и несите скорее воду со двора из кадки, сегодня дело у меня такое, которого важнее быть не может. Онучи новые из торбы доставайте, рубаху свежую готовьте, и перчатки.

— А, — вспомнила ассистентка и не спеша, потягиваясь, стала выбираться из кровати. — Вас же сегодня допускают до подвала.

— Да, именно, а ты бывала там? — Отвечает юноша, интенсивно изображая разрубание воздуха ладонью руки. Чёткое движение с фиксацией в определённой точке.

— Бывала, пару раз, у них там специальные рабы есть, тупые такие, ходят без одежды и не мёрзнут, ну и наших немного, кто накосячил, туда отправляли, — отвечает Муми, наконец опустив из кровати ноги на холодай пол и ища обувь. — Но я старалась туда не попадать, там рили найтмаре. Холодина, сырость, — она морщится, — слизни светящиеся. Они, говорят, ядовитые. Они выделяют газ, им дышать нельзя, можно обблеваться, — ассистентка морщится и высовывает язык. — Бе-еэээ…

— И что же вам приходилось делать? — продолжает свои упражнения Свиньин.

— Первый раз мыла шкафы, — она снимает с веревки над печкой его онучи, сворачивает их и кладёт на стол, а из его торбы достаёт новые, белоснежные онучи, рассматривает и встряхивает их. — Огромные такие шкафы, из лаборатории какой-то. Вонючие, тухлятиной воняли, мы их мыли хлоркой, долго… Два дня. Ну и потом всякое я там мыла, стены светящиеся протирала, с антресолей мох соскребала, в общем, из э террибл ворк, а пальцы мёрзнут, свет такой неприятный, короче, в подвалы лучше не попадать. А вы вот сами туда стремитесь.

— Стремлюсь туда, чтобы покончить с делом, и побыстрее город ваш покинуть. — Объяснил юноша и начал интенсивно отрабатывать «троечку», левой, правой в лицо, и правой ногой, маваси-гири подъёмом, в область колена воображаемого противника. Конечно, подобные серии нужно отрабатывать на мешке. Но сейчас у него был такой настрой, что и мешка ему было не нужно.

— А, уехать хотите? — безрадостно вздохнула Муми и взяв большой кувшин пошла на улицу к кадке, которая за ночь наполнилась от дождя до краёв.

Он мылся так, как не мылся давно, к тому же он уже почти перестал смущаться Муми, которая уверяла его всякий раз, что благородные господа никогда не стесняются своих ассистентов. Мылся со всей тщательностью, прекрасно понимая, что сегодня, прежде чем запустить его в святая святых поместья, его обязательно будут осматривать, обнюхивать и проверять.

— Ох и любите вы плескаться, — приговаривала при этом Муми, принося очередной ушат с водой, — никто из наших господ и вполовину столько не моется, сколько вы. И ведь каждое утро вы моетесь так, как будто у вас обсессивно-компульсивное расстройство на почве тревоги и с депрессией, у нас есть такие челы, что моются по двадцать раз в день, а тудей, вообще у вас просто зверская мойка какая-то…

«Зверская мойка!» — Ну, пусть так, главное, чтобы в воду ничего лишнего не подмешали, но в том он был почти уверен, воду Муми носила из кадушки, а та была на улице, так что, если туда что и подсыпали, за ночь и утро дождь довёл концентрацию вещества почти до нуля. И вода, по идее, должна была быть чистой.

А мылся он с таким усердием потому, что никто из руководителей охраны не допустит его в подвалы, если от него будет пахнуть хоть какими-то ядами. В общем, муми в результате этих утренних процедур вычерпала всю воду из кадушки у дома. И только когда вода закончилась, он с удовлетворением вытираясь чистым полотенцем, произнёс:

— Довольно, на сегодня хватит, теперь одежду подавайте мне.

После того, как надел рубаху и шаровары, как завязал онучи, юноша сел, наконец, за стол, и стал завтракать. Завтракал он только тем, что принёс с собой вчера из города, то есть устрицами, которых освободив от скорлупы, заворачивал в лаваш. Юноша, нет-нет, да и бросал взгляд на глаз под потолком… И отмечал для себя, что пока он делал утреннюю зарядку, мылся и завтракал, глаз дважды менял свою позицию. Да, там, где надо, там знали, что он не проспал и всерьёз готовится к важному делу. И одной из части этой подготовки был завтрак. Устриц вчера он купил у какого-то охотника, ещё воняющего болотом, самых свежих:

— Уж не извольте сумлеваться, барин, токмо из жижи их достал. Потому и прошу за них столько.

Да, устрицы были недешёвыми, но то, что они самые, что ни на есть свежие, Свиньин чувствовал по запаху. И да, исходивший от лепёшек запах подсказывал ему, что жарены они с изрядной долей барсуленьего жира. В общем, у молодого человека завтрак был очень калорийный. И он, благоразумно полагая, что пообедать ему придётся, возможно вечером, съел всё без остатка, сказав Муми лишь:

— Съесть можете опять тот завтрак, что мне предназначается как гостю.

И, конечно же, ассистентка согласилась:

— Да уж, оф коз, не выброшу. Такие вкуснятины как не съесть? Слава демократии!

А он, наевшись до вечера, точно стал собираться. Надел свой армяк, сандалии после того, как Муми их помыла, повязал пояс. Он взял две пары перчаток, а также две маски. Его ждал торжественный ритуал обыска, и к нему, возможно, нужно было прийти с копьём. Но его пришлось бы оставить, а своё прекрасное копьё шиноби нигде оставлять не хотел. Поэтому он засунул за пояс свой вакидзаси, особенный нож, таящий в себе сюрпризы, ну и на всякий случай взял с собой тонкую, потайную кусари-фундо (паяная цепь с грузилами на концах) которую шиноби обычно носил, спрятав в пояс. Ратибор прекрасно понимал, что её непременно найдут, и поэтому даже не думал прятать её. Просто повязал вокруг пояса, скорее для ритуала. Ну, не мог же шиноби, прийти на важное дело всего с одним видом оружия.

— Ох, вы симпли бьютифол! И онучи у вас на ногах просто офигеть какие белые, итс э найс! — Восхищалась Муми, молитвенно скалывая руки перед собой, когда он уже перед дверью надел свою сугэгасу.

— Ну, что ж, тогда желайте мне удачи, она сегодня мне не помешает! — молодой человек улыбнулся ей, поправил очки и вышел в темноту, так как утро ещё не взяло своё у настырной ночи.

— Слава демократии!

⠀⠀

Он не спеша, а куда ему было спешить, если в окнах дворца почти нигде не горел свет, дошёл до главного входа. И там стал прохаживаться по песчаным дорожкам перед ступенями и двумя могучими трёхметровыми големами, что на ночь выставлялись у парадных дверей, наверное, больше для красоты, чем для охраны. Но ждать ему пришлось не очень долго. Вскоре окна стали зажигаться, а потом дверь отворилась и появился невзрачный человек в сером, кажется, халате, то ли с палкой, то ли с длинным стеком в руке, и он стал этих огромных существ загонять в двери:

— А ну, пошли… — И он звонко свистнул. — Пошли, пошли родимые… Да, да, кушать пойдём, кушать… Проголодались за ночь-то… Настоялись бедные, устали… Ну, да ничего, сейчас я вам силоса набросаю сочного, с мидиями, потом помою вас, а потом и отдохнёте.

А могучие существа забавно порыкивали, если не сказать похрюкивали, низким утробным хрюком, причём, при всей своей природной свирепости, совсем беззлобно. Видимо рады были своему смотрителю и близкому завтраку. А смотритель, при помощи палки, загнал их в распахнутые двери и все они затихли где-то в долгих коридорах большого здания. А юноша опять остался на улице один. И наблюдал, как на черном от туч небе, едва-едва светлеет край на востоке прямо над крышей здания. Он так и смотрел бы на приходящий рассвет, если бы вдруг не появился в дверях один молодой, тонконогий человек в белых гольфиках, который, выйдя к ступеням спросил у него:

— Ты, что ли, посланник?

— Имею честь, — коротко ответил шиноби, кивнув своей сугэгасу.

— Я за тобой. Пошли, — произнёс тип в гольфиках, и зашёл в дом.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать пятая ⠀⠀

Свиньин уже несколько раз видел человека, что вышел к нему из-за стола. Человеку тому было лет тридцать, и имел он жидкую бородёнку. Он был в свите всевластного управдома, но имени его юноша не знал. До этой минуты…

— Я Зээфф Пудрицкий. — Важно сказал человек Свиньину, задирая нос, когда тот ему поклонился. При этом Пудрицкий сделал важный жест рукой, открытой ладонью: да, Пудрицкий, и это, гой, тебе не фунт болотного каштана. И тогда Ратибор сразу понял, что имеет дело с представителем очень уважаемого семейства. На Зээффе так же, как и на посыльном, были белые гольфики. А ещё он носил тот самый вызывающий полосатый лапсердак, который у богоизбранной молодёжи считался последним криком моды, и который так раздражал всех умудрённых опытом старцев, что носят консервативно-чёрную одежду. На голове у Пудрицкого был роскошный и безусловно дорогой штраймл (шапка, отороченная мехом). А на носу очки.

— Я тут для того, что провести твой обыск. Хотя мне и не охота с тобой возиться, — продолжал Зээфф, указывая на юношу пальцем, как будто это он был во всём виноват. И говорил это Пудрицкий таким тоном, что у Свиньина не возникло и тени сомнения в том, что это очень важное и серьёзное дело доверено очень важному и ответственному человеку. И этот ответственный человек добавил: — Но я вожусь, гой… Потому что это безопасность!

Безопасность!

Говорить тут больше было не о чем, и шиноби лишь развёл руками:

— Ну, что ж, я готов. Прошу вас.

И тут Зээфф кивнул одному из своих помощников и тот кинулся исполнять волю начальника на лёгкой рысце и подбежав к двери и распахнув её, сказал:

— Заходите.

И тут же в кабинете стали появляться один за другим серьёзные молодые люди при оружии. У кого-то были удивительные шпаги с замысловатыми гардами, а у одного был настоящий абордажный кортик. Все как один были молоды, все носили хорошую одежду, что носят истинные люди, но среди этих людей был один невзрачный тип. Носил он какой-то коричневый пиджак. Ни шляпы, ни даже кипы он не носил. С возрастом его определиться не было никакой возможности. Ему можно было дать и тридцать пять лет и с таким же успехом сорок пять. Был он лысоват и рыжеват, в общем, более заурядного человека трудно было себе представить. И вот на него-то, больше, чем на других, обратил своё внимание шиноби, несмотря на то, что этот невзрачный человек не лез на глаза и вообще старался прятаться за спинами вошедших. Причём так ловко, что Ратибору рассмотреть его как следует не удавалось. А один из вошедших, человек лет двадцати, не больше, в шляпе и со шпагой на поясе, элегантно встряхнул своими пейсами и важно сказал юноше:

— Сдай своё оружие, гой.

— Мне на стол! — скомандовал Пудрицкий.

Ни слова не произнеся, шиноби вытащил свой вакидзаси из-за пояса и аккуратно положил его на стол. Потом он снял с себя кусари-фундо и положил её рядом с мечом. После сделал шаг от стола.

— Это всё? — С недоверием спросил Зээфф.

На что юноша ответил лишь кивком головы. Он не стал говорить, что в его шляпе-сугэгасу, под соломой скрыт металлический круг-конус в форме шляпы, края которого заточены. Но ведь, по идее, это не оружие, это средство защиты головы…. Просто с острыми краями… Так что…

Все собравшиеся смотрели на молодого человека, и кажется, ждали, что он вот-вот выкинет какой-то фортель, какой-то опасный фокус. Но шиноби всем своим видом выказывал всяческое согласие и непротивление. И тогда Пудрицкий произнёс громко:

— Давайте сюда «бычка».

И сразу один из присутствующих молодых людей закричал в раскрытую дверь:

— «Бычка» сюда!

— Обоих, — добавил Пудрицкий.

— Обоих, — кричит его помощник в коридор.

Все зашевелились и стали отходить от дверей, как бы освобождая пространство. И вот после этого там, в коридоре, послышались тяжёлые шаркающие шаги, влажные, неприятные всхлипывания, какие-то разговоры, позвякивание металла и стук каблуков, и после этого, грузно задевая косяки дверей, в помещение вваливается… Конечно же пузатый Антуан. Одежды на нём не прибавилось, а вот сала на брюхе, кажется, стало больше. Он хотел было остановиться в дверях, но поводырь дёрнул цепь, что была привязана к его шее:

— Антуан, не стой в дверях! Входи!

Нюхач поведя своим отростком на лице, что издали смахивало на огромный нос, спросил гундосо:

— Чего нюхать?

— Входи же ты! — Поводырь дёрнул его за цепь и отволок от двери, и тут же на пороге появился почти такой же «антуан», со своей цепью и своим поводырём.

И тогда, тот человек, что предложил шиноби сложить оружие предлагает ему:

— Стань сюда, на середину комнаты.

Юноша опять без слов выполняет просьбу. И после, подтягивая цепи, поводыри стали подводить к нему нюхачей, и те неприятно хлюпая носами на каждом вдохе, начали его обнюхивать, причём они не стеснялись наклонять головы и до самых его ног. При этом один поводырь поставил второго нюхача на колени и заставил обнюхать онучи и гэта Ратибора.

В общем, обнюхивали юношу всего, едва не касаясь его одежды кончиками своих мокрых отростков-носов, исследовали со всех сторон, причём Антуан сообщал присутствующим:

— Я его помню… Опасный гой. — После этого он продолжил, с хлюпаньем втягивая воздух. Он даже подсунул свой гибкий нос под края сугэгасу Свиньина. Булькал жидкостью своей носоглотки прямо у уха шиноби. Но и там ничего, кажется, не учуял. И ещё через тридцать секунд вынес вердикт:

— Ядами он разными воняет. И грибными, и улиточными, но при себе у него ничего нет. Нет… Нету…

— При себе у него ничего нет, — подтвердил второй нюхач. И причмокнул противно. Типа: как-то так.

И тогда тот самый невзрачный человек, на которого Свиньин обратил внимание, негромко спросил:

— А тонкие токсины?

— Нет, — громко, и как показалось Свиньину, немного раздражённо ответил ему Антуан. — Ничего у него нет. Одежда воняет, ядов нет.

И тогда рыжеватый кивнул и сделал знак рукой: понял, уводите. И поводыри поволокли пузанов к дверям. А сам невзрачный подошёл к столу, натягивая перчатки, и взял с него вакидзаси юноши, стал его оглядывать, со всех сторон, потом вытащил клинок из ножен и тоже оглядел. Закончив осмотр и положив меч на стол, он взял в руки цепь, осмотрел и даже поиграл ею немного. И так же вернул на место. После чего Зээфф сказал юноше:

— Ты же понимаешь, что мы не позволим тебе взять оружие с собой.

— Настаивать на том я и не собирался. Ведь ваша безопасность — ваше право, — сразу ответил юноша. — Вот только… Прошу оружие моё не потерять случайно.

— Не потеряем, — холодно ответил, забирая оружие шиноби и пряча его в стол, Пудрицкий.

Но и на этом его обыск не окончился, невзрачный тут подошёл к нему, и произнёс достаточно вежливо:

— А шляпку вашу можно взглянуть?

А вот это было уже неприятно, как не крути, а шляпа была его последним оружием, хоть и не таким очевидным, как меч или страшная цепь. А для шиноби, остаться совсем без оружия, что другому человеку остаться без рук, но юноша тут же и беспрекословно, снял шляпу и передал её рыжеватому типу. А тот взял её и тут же стал ощупывать, перебирая пальцами прямо по окружности головного убора. Шиноби даже побоялся, что этот человек, может порезаться об острую кромку стального диска, искусно спрятанного в аккуратно уложенном тростнике шляпы. Но рыжий не поранился, а через несколько секунд… Вернул сугэгасу молодому человек и произнёс учтиво:

— Благодарю вас, господин посланник.

После он отошёл в сторону к стене — спрятался за спинами боевитых молодых людей с оружием, что присутствовали при осмотре и обнюхивании Свиньина. Вот теперь, кажется, все условности были соблюдены, и юноша стал пристально смотреть на Пудрицкого: "Ну? И что дальше?" И тот, поскучав под его взглядом, произнёс зачем-то:

— Мы все из-за тебя опоздаем на завтрак.

Свиньин чуть стянул очки пониже к кончику носа, и поглядел на него с не очень вежливым выражением: да, неужели? В это мгновение, кто-то из-за спины Свиньина, сделал Пудрицкому какой-то знак. От которого тот сразу засуетился. Юноша почему-то подумал, что знак сделал невзрачный человек. Потому что Зээфф сразу произнёс:

— Никуда отсюда не уходи, я доложу управдому, что ты обыскан.

И весьма поспешно вышел из кабинета, оставив Свиньина, невзрачного и ещё пол дюжины вооружённых молодых людей в напряжённой и даже в каком-то смысле неловкой тишине. Но эта неопределённость длилась недолго, Зээфф Пудрицкий вернулся минут через пять. Судя по булочке с сахарной пудрой, он забегал в господскую столовую. Вернулся, и сказал Свиньину с заметной неприязнью:

— Из-за тебя, гой, мы не попадаем на завтрак, — и после, кивнув на дверь своей богатой шапкой, добавил. — Иди за мной.

И на ходу поедая булочку, снова вышел из кабинета. Шиноби сразу же отправился за ним. А уже за юношей, гремя своими шпагами и кортиками о дверь, стали выбираться из кабинета и все остальные. Шиноби, уже находясь в коридоре, бросил взгляд назад. Его интересовал лишь один человек. И-и, да! Невзрачный шёл со всеми. Выражаясь языком военных: замыкал колонну. Те пытмарки, что мыли полы в коридорах и лестницы, удивлялись их вооружённой компании, и на всякий случай славили демократию. Но сосредоточенные люди, сопровождавшие Свиньина, на них не обращали внимания. Все шли молча вперёд.

Больше Ратибор невзрачным уже не интересовался, так как руководитель акции доел булочку, вытер липкие пальцы о свой прекрасный, полосатый лапсердак и стал спускаться с первого этажа здания в тёмный и прохладный цокольный этаж. Этаж, где юноша ещё не был. Теперь он старался всё запоминать. Первое, на что он обратил внимание, был запах. Вернее, это целый букет сложно переплетённых запахов. Сначала он почувствовал аромат плесени. Ну, куда же без него в подвалах. Светящаяся плесень была в подвалах главным источником света. Она покрывала все стены и потолки, несмотря на то, что споры её были достаточно токсичны. Тут шиноби, конечно, он знал куда идёт, достал из-за пазухи и натянул на нос маску. А Пудрицкий вдруг остановился, и все остановились вместе с ним, включая Свиньина. Руководитель миссии оглядел своих спутников с сомнением, потом посмотрел на юношу, который был уже в маске, а потом спросил у него без малейшей доли высокомерия, и даже наоборот, вкрадчиво и ласково:

— Послушай, а у тебя, случайно, не будет ещё одной маски?

Вообще-то у юноши была ещё одна маска, как и ещё одна пара перчаток, но делиться ничем этим он ни с кем не собирался. Там, в подвалах, после долгого прибывания, маска непременно промокнет, забьётся, и её нужно будет менять. Так что юноша только качает головой: нет. Он оборачивается и оглядывает свою вооружённую «свиту» — маска есть только у невзрачного. И Пудрицкий тогда произносит недовольно:

— Что, никто не взял масок? — И так как никто ему не ответил, он добавляет сокрушённо: — Стадо швицеров (показушников), которые ну ни о чём подумать не могут! Ладно, времени нет бегать маски искать, пошли…

И он снова двинулся вперед, вниз по лестнице, в холодный и сырой полумрак. И все пошли за ним, ниже, ещё один недлинный пролёт. Ну, вот и широкие и низкие двери, они влажные и тяжёлые. Хлипкий пытмарк не без труда отворяет пред ними одну из них. И вот оттуда уже буквальное пахнуло влажным холодом. Свиньин, преступая порог, вздохнул с волнением. Вот тут и начинались подвалы великого дома Эндельман.

Едва они вошли, как от дневного света, ещё падавшего сверху хоть немного, не осталось и фотона, теперь освещение стало зелёно-жёлтым, тусклым, холодным. Это был свет, исходивший от стен и потолка. На плечо Ратибору упала капля, ядовитый конденсат, наполненный спорами светящейся плесени. Неровный бетонный пол был весь мокрый, как будто его только что помыли. И едва они все вошли сюда, как что-то большое и тяжёлое, шумно вздохнуло в тёмной нише возле коридора, и утробно проревело:

— Куда? Что за шобла? Поубиваю… Стоять!

Коротко и убедительно. А главное сказано это было очень уверенно. И судя по тембру голоса, тот кто обещал всех убить, вполне вероятно мог исполнить это своё обещание.

Шедший первым Пудрицкий сразу замер и обернулся назад: ну, где ты там? И сразу вперёд вышел невзрачный, он подошёл к нише, в которой стояла непроглядная темнота и сказал в неё:

— Лиорочка, это я… А эти со мной.

— И этот гой-гицель (гой-живодёр) тоже с тобой? — урчало из темноты.

— Да, Лиора, — подтвердил невзрачный. — Он тоже со мной.

— Да кто же позволил его сюда привести? — рокотало из ниши. — Гоя! Убийцу! Это кто дозволил? Чья это идея?

— Совет раввинов решил его сюда пустить, дорогая моя, совет раввинов, — уверил её лысоватый. — Они дали добро. Это их идея.

— О-о… — проревело из темноты. — Жратва кончается, гои кончаются, пытмарки с каждым поколением всё уродливее и уродливее, а наши безмозглые раввины продолжают фонтанировать идиотскими идеями. Надо же! Запустить в подвалы убийцу! Попомни мои слова, Юра, смерть истинному народу принесут не внешние его враги, а безмозглые ребе, которых с каждым днём становится всё больше и больше… Попомни, Юра!

— Лиорочка, подобные разговоры… — Юра оглядывается на шедших с ним, — мы с тобой ещё поговорим на эту тему, а пока мне нужно отвести гоя в морг.

— Гоя в морг… Хорошо, идите, — нечто соглашается, тяжело вздыхает в темноте и замолкает.

А невзрачный машет Зээффу рукой: давай, двигай.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать шестая ⠀⠀

И вот вся компания двинулась дальше, и Пудрицкий вел всех вперёд. А шиноби сразу отметил лом, носилки и пару лопат у стены, лопаты были перемазаны в засохший цемент. Юноша сразу прикидывает:

«Мелкий ремонт? Расширение?»

И они проходят ещё одни двери. А там, вдоль стены, сложено шестнадцать мешков цемента, полная бочка песка, металлический прут, пластиковые трубы разных диаметров.

«Реконструкция?»

Навстречу им четверо удивлённых пытмарков при помощи длинных палок волокут огромную, грязную, мятую кастрюлю, в потёках и с пеной, наполненную какой-то коричневой, слегка бурлящей жидкостью. Пытмарки стараются, так как кастрюля весит немало, кило сто, наверное, и они ставят её на пол и сами чуть испугано жмутся к стенам, пока суровая группа Пудрицкого вместе с шиноби и невзрачным Юрой, мужественно придерживая оружие, энергично проходит мимо них.

Минус первый этаж, двери, двери, двери часто на замках, тут всё больше складские помещения, а в самом конце коридора уже видно площадей не хватает, и ближе к лестнице, ведущей дальше вниз, всякого навалено. Но только непонятно чего — корзины с большими бутылями из толстого стекла — ну, это явно химикаты, стеклянные банки, набитые светящимися слизнями и всяким мусором — это переносное освещение. Штакетины, крепления, рулоны прозрачных, эластичных трубок. И ещё какое-то биохимическое оборудование. Последнее, что было перед спуском — два огромных и глубоких, не очень-то чистых корыта, наполненных до краёв чем-то… съестным.

«Это только завтрак или весь дневной рацион?» — Сразу прикидывает молодой человек, едва скосив глаза на корыта. Серая, густая бурда из толчёного, болотного каштана, мятый тростник, а во всём этом темнели устрицы и даже улитки, а также там копошились ещё живые, жёлтые суповые черви. С устриц и улиток даже не убрали скорлупу. Это делать было необязательно. Ведь суп предназначался боевым големам.

«Не так уж много, если это конечно всё, — на ходу размышляет шиноби. — Двести, двести двадцать литров супа». Это был дневной рацион десятка гигантов. Он помнил тех големов, которых видел здесь в поместье, они были… Так себе. Мощью ни один из них не блистал. Но всё равно, ему хотелось бы знать: это дневная порция или только утренняя?

Но группа тут даже не приостановилась. Сам Зээфф уже начал спускаться дальше. И шиноби шёл за ним по мокрым и чуть скользким ступенькам.

И тут он услыхал снизу крики:

— Тащи ты, педовка, — кричал кто-то раздражённо.

— Да тащу, я, но руки не выдерживают, — чуть истерично кричал кто-то другой в ответ. И бормотал привычное: — Слава демократии…

— Тащи, иначе получим ещё день наказания! — продолжал первый голос: — Не ставь, камон, камон, плиз… Ещё один пролёт и передохнём.

И в это время, на лестнице, группа Пудрицкого поравнялась с двумя пытмарками, которые тащили наверх двадцатилитровую флягу… Ну, судя по запаху и виду, с фекалиями. Они, кажется, с облегчением поставили её на лестничной площадке, чтобы передохнуть, и пропустили вниз группу господ. А вскоре Пудрицкий, шиноби и все, кто их сопровождал, были уже на минус втором этаже. Свет тут был такой же тусклый, как и на первом, зато здесь было ещё прохладнее и сырость была ещё выше, а сразу у лестницы стояли приготовленные к подъёму две фляги, с тем же нехорошо пахнувшим содержимым.

— Вы все нужники вычистили? — Хрипло прокричал какой-то лысый старичок в некогда белом халате, почти до пола, и с очень продолговатой, покрытой старческими пятнами головой.

— Слава демократии, все! — прокричали ему в ответ откуда-то с минус третьего этажа. — Все горшки уже на второй этаж перенесли, слава демократии, подняли.

— Вымойте нужники и идите в девятую лабораторию, лаборант вам скажет, что делать, — орёт дедок, прозвенев чем-то, и поворачивается к спускающимся сверху господам, он видит их и кивает головой:

— А, вот и вы, а я вас уже жду! А вы ходите где-то, прохлаждаетесь. — Он был в шлёпанцах на босу ногу, а на носу у него были очки с неимоверно толстыми линзами. — Привели этого поганца?

— Вот он он, — сразу окликается Пудрицкий и кивает себе за спину, явно имея ввиду молодого человека. И тогда старичок подходит к юноше, причём звеня цепью на ногах, и осматривает молодого человека, особенно заглядывая под шляпу:

— Похож, похож… И главное, физиономию всю спрятал, не разглядеть ничего. Да-а, настоящий гицель. Канонический. — Тут он уже спрашивает у юноши. — А имечко у вас какое-нибудь есть, если, конечно, не секрет?

А юноша отметил для себя, что каждый шаг этого старичка сопровождается звоном цепи, которая связывает учёному ноги. Не так, конечно, чтобы он совсем не мог передвигаться, но всё-таки затрудняет его движения.

«А Моргенштерн соврал, когда сказал, что все учёные прикованы цепями. Их ноги цепью скованы конечно, но к стенам не прикованы они».

— Моя фамилия Свиньин, если вам то, конечно, интересно! — Отвечает ему шиноби и кивает.

— Свиньин? Ах, как это замечательно… — почему-то обрадовался старичок. — Хазиров сын (сын свиньи) пришёл к нам. Пришёл, так сказать, и лица даже не показывает. Наёмный убийца Свиньин! Имя и профессия — какая удивительная гармония! — Тут он обращается к Зээффу: — Пудрицкий, вы этого убийцу хотя бы обыскали, прежде чем привести сюда?

— Обыскали, доктор, обыскали, — заверяет старичка Пудрицкий. — Ни оружия, ни ядов у него с собой нет.

— Ну, хоть так, хоть так… — задумчиво продолжает старик, не отводя глаз от юноши. И даже восхищаясь им. — Как он прекрасен. Как прекрасен. По голосу слышу, что юн, но вижу, что он уже умнее вас и всех ваших идиотов, Пудрицкий.

— Это ещё почему вы так подумали, доктор? — не очень-то довольно интересуется Зээфф.

— Потому что только он, да ещё и хитрый Юра, надели маски, хотя все вы знали, что тут, у нас в подвалах, атмосфера так себе, — со злорадным удовольствием разъясняет старик, причём сам он обходится без защиты на лице. И его синие старческие губы, едко улыбаются красавцу. А Пудрицкий на это ничего ему не отвечает, а лишь ёжится и смотрит на потолок, так как оттуда непрестанно капает ледяная и ядовитая жидкость, и дедок продолжает, обращаясь к юноше:

— А меня зовут Урри Шнеерсон. Я заведующий вторым отделением лаборатории генетики и анализа, при дворе Её Великолепия мамочки Эндельман. А раз я занимаюсь анализом, то под моим руководством находится… что? — Он продолжал таращиться на молодого человека через свои толстенные линзы.

— Рискну предположить… — юноша сразу связал несколько фактов во единое. «Он нас ждал и занимается анализом в биолаборатории, значит производит вскрытия, то есть…» — что вы директор морга.

— Директор! А-ха-ах, — обрадовался Урри, — ты слышал, Пудрицкий, «директор морга», а вы всё хазир, да хазир. Ведь в целом-то «хазир» прав. А я всегда говорил, что отвратительное и нечистое животное свинья не обделено, совсем не обделено интеллектом. Вот вам и подтверждение, хоть и с произвольной корреляцией. — Он победно поглядел на Зээффа.

— Фу, — поморщился тот. Видно упоминание поганого животного вызвало у него реакцию отторжения, после которой он с презрением покосился на шиноби: — Фу-у…

— Ну, что ж, ладно, господин Хазиров сын, — продолжает доктор Шнеерсон, не отводя глаз, от шиноби, — пойдёмте. Я должен, кажется, показать вам труп некоего Шинкаря. Ну, что ж, покажу, раз вам так хочется.

Хазиров сын! Для Ратибора было очевидно, что доктор ведет себя высокомерно, и даже пытается его оскорбить, но тут в десятках метров от своей цели, юноша не собирался обращать внимание на оскорбления. Только выполнение задачи, только результат волновали его сейчас. И он молча кивает: пойдёмте.

Теперь движение уверенно возглавил хозяин минус второго этажа, он бодро шёл, позвякивая своими цепями, свисавшими с его лодыжек, впереди Пудрицкого и юноши, и полы его длинного халата почти развевались за ним. Свою лысую голову при этом, учёный закинул немного вверх, словно хотел рассмотреть что-то на светящемся потолке, и вёл он весь коллектив по длинному и широкому коридору. Справа и слева были большие двери с написанными на них от руки номерами, и все двери были закрыты, но кроме дверей, в коридоре у стен громоздилась куча разных вещей. Судя по всему, какие-то ванны, корзины с химической посудой, стеклянной и керамической, большие сосуды, какие-то предметы лабораторной обстановки: стеллажи, ящики, шкафы… Но всё это, в большей или меньшей степени, было накрыто брезентом и тряпками.

«Здесь, судя по всему, перед моим визитом контрразведчики работу провели». — Заметил шиноби. Он получил больше информации от увиденного на минус первом этаже, чем на минус втором. Тем временем они добрались почти до середины этого коридора.

«Морг. Вот и он, мы, кажется, пришли», — решил шиноби, ещё не дойдя до больших дверей, но уже увидав у стены две не прикрытые тряпками каталки для покойников.

И конечно же оказался прав. Тут, в середине коридора, у широких двухстворчатых дверей Урри Шнеерсон и перестал звенеть своими цепями:

— Останьтесь все тут, я на минуту! — произнёс он и несмотря на свой почтенный возраст, звякнув напоследок, весьма проворно юркнул в двери.

Все — и Зээфф с его храбрецами, и юноша остановились. Невзрачный Юра тоже был тут, но он и шёл последним, и теперь стоял как бы особняком. Тут один из охраны, ну или конвоя Свиньина, зачем-то решил, чуть облокотиться на какие-то завешенные тряпьём шкафы, а всё тряпьё вдруг со шкафов, да и упало на мокрый пол. И юноша вдруг понял, что это и не шкафы, а двухметровые стеклянные резервуары-колбы, стоящие вертикально, и в этих колбах, в зелёной и мутной жидкости плавают дети. В каждой колбе по десятилетнему ребёнку. Несмотря на их размеры, из их животов всё ещё выходила пуповина, уходящая другим концом куда-то в пол. И оба ребёнка плавали в этих больших колбах какие-то скукоженные, они всё время, что юноша смотрел на них, судорожно подергивались. А ещё их тельца были покрыты пятнами, которые можно было рассмотреть даже через мутную жидкость.

— Любуетесь? Это пытмарки, — сообщил Свиньину доктор, оказавшийся рядом почти бесшумно. — Дозревают уже. Новые образцы, с новыми функциями, мне привезли их на проверку, проведу пару тестов, а через три месяца выпустим и будем смотреть, что получилось из этих уродов. Надеюсь, что матушка Эндельман будет довольна ими. Она сама, лично, немало труда вкладывала в селекцию этих дураков.

— Мне кажется, они немного нездоровы, — замечает юноша, не отводя глаз от одного тельца, которое дёргалось чаще другого.

— Конечно нездоровы, — почти радостно сообщает ему учёный. — Мы их поражаем самыми лютыми, самым отборными штаммами герпеса, а сверху ещё подсаживаем и краснуху.

— Краснуху с герпесом? — ужаснулся юноша. И продолжил с непониманием: — Коктейль ужасен сей! Ведь всякому давно известно, что эти вирусы и в одиночку, на фазе созревания плода, когда кора едва сформировалась, мозг чада повредить изрядно могут. А если оба сразу, то тогда… Тут дело пахнет олигофренией.

— Именно, — радостно сообщил ему научный руководитель минус второго этажа. И даже похлопал юношу по плечу, словно поощряя правильный вывод. — Именно для этого мы и прививаем им вирусы. Раньше мы прививали вирусы на эмбриональной стадии, но тогда на выходе у нас был большой процент брака, количество конченых дебилов превышало уровень рентабельности… И вот, как видите: мы не стоим на месте, — он указал на большие колбы с телами величественным жестом, кажется доктор был горд собой. — При новой методике подсадки вируса, дебильность не превышает десяти процентов. Это, я вам скажу, один из лучших показателей в отрасли.

Тут юноша и подметил, в старичке некоторое самодовольство, и решил на нём немножечко поиграть, а вдруг что-нибудь выйдет:

— Многоучёный господин, — шиноби учтиво поклонился Шнеерсону, — прошу вас разъяснить загадку эту, никак я не могу прийти к решенью, мне в толк никак не удаётся взять, к чему столь изощрённые приёмы, зачем вы тратите усилия и время, чтоб изуродовать мозги своим рабам?

— А, так вы не знаете? — Шнеерсон обрадовался, он улыбался всем своим старческим ртом и снова похлопал по плечу юношу. Кажется ему нравилось поучать молодых. — Так это же просто! Если у человека или у искусственного человекообразного не будет как следует повреждена кора головного мозга, как он тогда сможет поверить в демократию? А если он не будет верить в демократию, как они поверит в прочие постулаты: в свободу, в независимый суд, в руку рынка, и в свободную прессу? Мой юный гой, запомните: человек со здоровым мозгом никогда не поверит даже в Великую американскую мечту! А не внушив низшим существам эти прекрасные социальные нарративы, как вы ими собираетесь управлять? Как вы их собираетесь доить?

— Ах вот как всё устроено хитро! — Шиноби делает вид, что восхищён. Он даже похлопал учёному в ладоши пару раз. — Теперь я только начал понимать суть и глубины тех процессов, что нам биотехнологи открыли. Признаться, я давно уже заметил, что пытмарки, почти без исключенья, расстройствами системы нервной страдают, и немного туповаты, но я никак не мог понять того, что это всё устроено нарочно. Что за уютным социальным раем, в котором мы комфортно проживаем, стоят великие титаны мысли, умы блестящие, — тут юноша чуть поклонился и сделал жест, указывающий на старика, — подобные Эйнштейну.

— Ой, — Урри Шнеерсон застеснялся, его большие, старческие, чуть обвисшие и желтоватые уши даже порозовели слегка, а лысина пошла пятнами, и он от волнения стал кокетничать, — ну уж вы замахнулись… Эйнштейну! Альбертику… Это уж как-то… Немного через чур. — Но Свиньин прекрасно видел, что самая тупая, самая безыскусная лесть легко достигает цели.

— Ничуть не «через чур», — настойчиво продолжал шиноби. — Талант ваш, сразу видно, несомненный, но вот признание ещё к вам не пришло. Бывает так, что только чрез года величия приходит пониманье свершившихся открытий дерзновенных, что современники бездарно проглядели.

— Да? — уши старичка продолжали розоветь. Ясное дело, что он был рад слышать подобное. — Вы полагаете? А хотелось, чтобы понимание пришло уже…

— Придёт-придёт, — уверил его юноша. — Я в том не сомневаюсь.

Видно, тут, в ледяных подвалах среди пытмарков, и людей с завитыми пейсами, подобных Зээффу Пудрицкому, или тихого и невзрачного Юры, учёный не имел возможности общаться с кем-то равным, и похвалу любого человека со стороны он не мог воспринимать критически, несмотря на свой высокий интеллект.

«Об этом нужно резиденту сообщить».

А старик уже пришёл в себя и сказал Свиньину:

— Да, тело уже подготовлено к осмотру, пойдемте.

И открыв дверь, первый зашёл в помещение морга. Свиньин уже хотел было последовать за ним, но вдруг его кто-то ухватил за рукав и оттянул от двери, пропуская вперёд храброго Пудрицкого и его команду. А держал рукав юноши… естественно невзрачный Юра, и при этом говорил ему тихо:

— Я бы на вашем месте, впредь воздержался бы от подобных упражнений по вербовке. — И он продолжил весьма серьёзно. — Если вы собираетесь вот так вот внаглую оттачивать здесь своё мастерство, из Кобринского живым не выберетесь… Пусть даже потом весь этот эксцесс приведёт к дипломатическим осложнениям.

Свиньин всё понял. В ответ юноша лишь кивнул: я ваши слова принял к сведению. И тогда невзрачный открыл широкую дверь и вежливым жестом предложил шиноби войти в морг.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать седьмая ⠀⠀

Вся компания Пудрицкого разместилась вдоль стен подальше от столов, господа притихли, кажется, им было холодно. Они ёжились и потирали руки. Молчали. Ну, а о чём говорить в таком скорбном месте? Сам Зээфф был суров и молчалив.

В большом пространстве было несколько столов, но лишь на одном из них лежало тело. И только над тем столом была подвешена банка со светящимися слизнями. Но слизни были старые, и света давали немного. А плесени тут было меньше, чем в коридорах, в общем в морге царил полумрак.

Возле стола уже стоял доктор Шнеерсон, он поверх своего безразмерного халата надел клеёнчатый фартук, а на руки перчатки. Шиноби молча проследовал к нему.

— Ну, вот усопший, — после старичок указал скальпелем на лицо трупа. — А вот и причина смерти.

Свет, конечно, был плох, но и его хватало, чтобы рассмотреть главное. А именно: изо рта покойника тянулись три тонких ножки с маленькими, величиной с ноготь мизинца, шляпками… Это были смертельно опасные грибы, именуемые… Свиньин не помнил их латинского названия, но переводилось оно как «фиолетовый, сладкий». Гриб был смертоносен своим токсином, но главное — микроскопическими спорами, которые можно было подхватить в любой части хлябей. Десяток, дюжина таких спор, при вдыхании, несмотря на свою миниатюрность, могли тяжело отравить человека. Не убить, споры не убивали, а ввести человека в состоянии эйфории, возбуждения и потери рассудка, от радости. В таком состоянии человек несчастный мог запросто вдохнуть ещё десятки спор этого гриба, и даже без этого он вскоре засыпал прямо там, где его застигал сон. И спал, крепко, несколько суток, пока споры гриба не укоренялись в его трахеях, лёгких или носоглотке. Но и после этого, человека ещё можно было спасти, если вовремя принять хорошие таблетки. Но люди, опьяненные сладким грибом, не всегда искали помощи, а напротив, искали нового приступа радости и веселья. И продолжали таскаться по болтам или влажным пустырям, где обычно произрастает гриб, вместо того, чтобы бежать к докторам.

Молодой человек кое-что знал об этих грибах, как и обо всём, что могло послужить ему в его непростом ремесле. И он, видя эти тонкие ножки и маленькие шляпки, сразу понял — грибы были… подсажены в тело… После смерти человека.

— Видите? — Доктор указал скальпелем на нос трупа. — Из ноздри ещё один растёт. Только не вылез, пока.

— Да, вижу, — отвечал юноша. — Вижу. Как печально это! Нелепа смерть, легка, но от того не меньше печали принесёт она известному семейству.

Свиньин говорил это немного пафосно, а сам тем временем внимательно оглядывал труп с ног до головы. Вот только освещение не позволяло оглядеть весь труп как следует. Банка со слизнями весела ближе к голове, но и к ней не слишком близко.

«Здесь мало света, это неспроста, секреты легче сохранять во мраке», — думает молодой человек и снимает свои очки.

— Да, да… Мы все тоже соболезнуем дому Гурвицев. Это большая утрата, — как-то без особого сочувствия говорит старичок, а потом интересуется: — А что это вы так осматриваете его?

— Покойного я должен осмотреть, чтобы потом в отчёте указать все замечания, которые найдутся, — отвечает юноша, и несколько замечаний он уже нашёл.

«Левая голень, ниже колена — ссадина, искривление — вероятен перелом. Левая сторона грудины в области сердца — гематомы, видимый провал — вероятен перелом нескольких рёбер. Лобная кость левая часть — отёк, гематома — вероятна контузия».

— На травмы не смотрите, это всё он после отравления получил, — уверенно говорит юноше доктор. — Человек в состоянии опьянения сладким грибом, часто ведёт себя неадекватно, неосторожно, так как совсем не чувствует боли.

— Да-да. Я тоже про такое слышал, — тут же соглашается с ним шиноби, а сам продолжает осмотр.

«Правое предплечье — крупная гематома, возможен перелом».

— А вы, может быть из тех столичных гоев, что разбираются в медицине? — Тут Шнеерсон снова пытается заглянуть ему под шляпу, тем более что Свиньин сейчас без очков. — Может вы и анатомию знаете?

— Таких наук постичь мне не случилось, — отвечает ему молодой человек немного расстроено. — Мозг не осилил тяжкого труда. И завалился я на первом же уроке.

Конечно, шиноби не собирался рассказывать этим благородным господам, которые находились с ним в одном помещении, что последние четырнадцать месяцев своей жизни он почти ежедневно работал в морге. Сначала мыл полы, столы и инструменты, помогал таскать и кантовать покойников, а через полгода не только убирал помещение, но уже и ассистировал патологоанатомам. Первое время просто вёл записи, а после был допущен и к настоящему делу: сшивал ткани, и непосредственно учувствовал в осмотре и вскрытии тел. Всё это он делал, чтобы бесплатно учиться у одного из знаменитых медиков, самого известного токсиколога столицы, который был хозяином того самого морга. Но зачем об это было знать всем этим господам?

— Ну да, ну да, — понимающе кивает доктор. — Мозг гоя не может постичь медицины, как и алгебры. Это всё слишком сложно для вас.

— А зачем же тебя сюда тогда прислали? — из полумрака интересуется Пудрицкий.

— Я был с покойным хорошо знаком, — отвечает юноша, обернувшись на голос.

— Так ты узнаёшь покойничка? — Зээфф выходит из темноты к свету и достаёт из-под своих прекрасных одежд бумагу. И подойдя ближе, спрашивает: — И кто же это?

Свиньин ещё раз, для надёжности, поглядел в серое лицо мертвеца, после на белый шрам на левой его ключице и потом уже ответил простым, и даже канцелярским стилем:

— Это Ицхак Мееер Гольдберг бен Шинкарь, девятый сын досточтимой матери Гурвиц.

— Удостоверяешь? — опять спросил его Пудрицкий.

— Удостоверяю, — подтвердил молодой человек.

— Тогда подпиши вот это. — Зээфф протянул ему несколько листов бумаги с уже отпечатанным текстом. Он совал ему ещё и карандаш. Но юноша карандаш не взял. И сказал, забирая бумаги, Пудрицкому:

— Мне надобно сначала прочитать.

— Читай, — снисходительно позволил тот и сложил руки в позе ожидания.

И Свиньин стал читать. Это были стандартные акты опознания тела, немного не такие, как в столице, но и не сильно отличавшиеся от тех. Но тем не менее Ратибор, испытывая терпение всех собравшихся, внимательно вчитывался в текст, в каждое слово, в каждую букву, так как его и учили. И лишь прочитав текст и повторно «пробежав» его глазами он протянул руку за карандашом:

— Я подписать готов бумаги эти.

Пудрицкий протянул ему карандаш:

— Там внизу: я такой-то, такой-то, представляю таких-то, признаю, что осмотренное мной тело принадлежит Ицхаку Шинкарю. Число, подпись разборчиво.

Тут к нему сзади подошёл невзрачный Юра и что-то прошептал ему на ухо, после чего Зээфф спохватился:

— Да, ещё там же напиши, что власти Кобринского никаких препятствий к осмотру тебе не чинили. И тоже распишись.

Всё это Свиньин сделал беспрекословно, он, положив листы на край стола, и прямо возле ноги покойного всё, что нужно написал, везде где нужно поставил свою подпись. Разборчиво. И когда все бумаги были подписаны, руководитель акции, тут же забрал у него их и достал несколько новых листов:

— Тут тоже нужно расписаться, — он протянул их Ратибору.

— А это что? — Молодой человек взял листы в руки и быстро проглядел «шапки»: морфология, первичный осмотр, диагноз… Он поднял глаза на Пудрицкого. — Прошу меня простить, но в этом документе я подпись ставить не уполномочен.

— Чего? — сразу стал раздражаться Зээфф. — Как не уполномочен? Ты чего несёшь, азазелев гой? Почему ты не уполномочен? Ты труп Шинкаря видел, грибы изо рта растут — видел? Я тоже всё видел, я подписал, доктор всё как надо составил… Чего ты-то ерепенишься?

— И труп я видел и грибы, что проросли из тела, — согласился юноша. — Но я про морфологию ущерба, и про диагноз ничего не знаю. И подписать всё это не могу. Мне компетенция моя не позволяет на столь серьёзном документе ставить подпись.

И молодой человек попытался вернуть бумаги Пудрицкому, но так как тот бумаги у него не принял, шиноби просто положил их на край стола для трупов.

— Так значит не будешь подписывать? — почти с угрозой просил Зээфф.

— Простите, не уполномочен.

— Если ты не уполномочен… Вот бен зона! (ублюдок). На кой хрен тогда эти шлимазлы сюда прислали твой тахат (задницу)? — зло повторяет Пудрицкий, но неподписанные документы всё-таки со стола забирает. Видимо перед ним стояла задача получить подпись и на акты осмотра с диагнозом, и теперь он злился, что у него этого не получилось. Но у шиноби были веские мотивы настаивать на своём. И он придерживался плана и инструкций, полученных от заказчика.

Поэтому он не стал акцентировать внимание на вопиющей грубости в адрес посланника знатного дома, и снова повернулся к телу покойного. Снова стал рассматривать его. А вот это, как оказалось, не входило в планы доктора Шнеерсона:

— Послушайте, хитрый, юный гой, у меня нет времени развлекать тут вас. Раз вы опознали покойного, но не разбираетесь в медицине, то и делать вам тут больше нечего. В общем мой сердечный вам йом тов! (доброго дня, всего хорошего).

— Несказанно был рад я знакомству с человеком умным, — шиноби церемониально поклонился, — ну, у меня есть к вам вопрос. Последний. Найдётся ли у вас пять-шесть мгновений, чтоб любопытство остудить моё?

— Вопрос? — сразу насторожился учёный. Кажется ему не хотелось отвечать на вопросы, насчёт диагноза или ещё чего-то такого, что непосредственно касалось смерти покойного. Но и проигнорировать пожелания юноши старик не мог. — И что же, юный хитрец, вас заинтересовало?

— Мне не понятно, как не страшно вам, быть в этом холоде и сумраке без маски, при том, что тут и потолок, и стены, токсины выдыхают беспрестанно, при том, что тут грибы роняют споры с букетами опасных аллергий.

— Ах, вот вы про что! — старичок обрадовался, что вопрос не коснулся трупа и диагноза. — Так я вам, конечно, скажу… Это всё мой иммунитет, выработанный годами, но к нему ещё правильное питание, движение, ну и конечно же здоровые сексуальные отношения.

— М… — Многозначительно заметил юноша. — Движение и тренированный иммунитет! А ларчик этот просто открывался!

— Да, да… Иммунитет, который я укреплял на протяжении последних ста двадцати семи лет, что тут работаю, ну и, в первую очередь, подчёркиваю, в первую очередь, правильный секс. — Эта тема доктора, судя по всему, очень занимала, и он стал с жаром рассказывать: — Понимаете? Питание, постоянная нагрузка это всё прекрасно, но… Обязательно помните о сексе! Ни на секунду не забывайте о нем, это будет держать вас в тонусе. Вам, конечно, ещё рано думать о том, но после ста лет, вдруг, начинаешь понимать, что вашим возлюбленным должно быть не больше двенадцати лет, Двенадцать… Это даже много… И тогда вы будет чувствовать, как их, молодость… Ваших партнёров… Буквально передаётся вам во время соития. Это что-то… — Он воздел толстые линзы своих очков к светящемуся потолку, но больше ничего добавить не успел, так как к нему подошёл невзрачный Юра и сказал, как всегда негромко:

— Доктор, посланнику, к сожалению, уже пора.

— Пора? — переспросил Шнеерсон с некоторым разочарованием.

— К сожалению, — повторил невзрачный, — всего хорошего, доктор, — он, аккуратно взяв юношу под руку повёл к выходу. Все остальные, кроме Шнеерсона, поспешили за ними, так как находиться лишние секунды в холодном и ядовитом морге… кому охота?

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать восьмая ⠀⠀

Ну, что ж, один пункт из основных остался позади: эндельманы пропустили его к телу покойного, но это была лишь треть задачи. И теперь ему нужно было решить второй вопрос. А именно, настоять отправить тело покойного семье. А это была ещё более сложная задача, чем первая. Теперь, когда его «конвоировали» из подвала, с ним остался лишь сам начальник конвоя Пудрицкий и неприметный Юра. С ними он и добрался до приёмной Бляхера. При том, что худенький секретарь домоуправа его предупредил:

— Господин домоуправ сегодня сильно-сильно занят.

— Готов я ждать, и столько, сколько нужно. — произнёс молодой человек и смирено устроился на стульчике в уголке.

Тогда Юра и Зээфф переглянулись, и невзрачный, не обратив внимания на всех чуть попискивающих от возмущения секретарей домоуправа, прошёл через приёмную почти по-хозяйски и открыл дверь в кабинет. Его не было, наверное, минуту, а когда он вышел из кабинета, подошёл к шиноби и сказал:

— Домоуправ примет вас после обеда, сейчас не может, у него неотложные дела.

— Спасибо за участие, — Свиньин встал и поклонился невзрачному, — я терпеливо буду ждать приёма.

Юра кивнул ему, и они оба с Пудрицкий ушли, оставив юношу с тремя секретарями, которые к шиноби были не очень-то расположены. Нет, конечно, они не смели ему что-то высказывать или как-то вызывающе демонстрировать свои чувства. Но то и дело молодые секретари бросали на него осуждающее взгляды. Кажется их возмущала непоколебимая целеустремленность Свиньина: "чего ты тут расселся, сказали же тебе после обеда". Но Ратибор мужественно сносил их косые взгляды и сидел, почти не шевелясь, на своём стуле в углу.

А сам Бляхер за это время один раз покидал свой кабинет и с парой секретарей куда-то уходил, на ходу кивнув юноше: я вас вижу, я про вас помню. А через час он вернулся, озабоченный и неприветливый, на сей раз он прошёл через приёмную, даже не взглянув на молодого человека. А ещё через некоторое время секретари в приёмной оживились, кажется, стали более радостными, и шиноби услыхал слово: обед. Да, он и сам уже проголодался, но в отличие от секретарей и их начальника, не покинул приёмную, когда управдом, оставив одного из своих помощников караулить Свиньина и демонстративно заперев кабинет на ключ, удалился в столовую.

Оставшийся следить за юношей секретарь, кажется, самый молодой из всех, бросал на Свиньина взгляды, полные ненависти. Мало того, что он смотрел на него плохо, сторож время от времени, с истинным благородством богоизбранного скалил на шиноби зубы, и даже украдкой, пока посланник, как казалось секретарю, не видел, показывал ему кулак: убить тебя мало за это. И Ратибор его, в целом, понимал. Обеды тут, во дворце, прекрасные. Тут и лангусты, и великолепное фрикассе из мидий и улиток, и всякие другие удивительные блюда. А что там останется на кухне, когда этот молодой секретарь туда попадёт, после выполненного задания — неизвестно. Возможно, только толчёный каштан да хлеб какой-нибудь с чаем. Но, как говорится: вы уж извините, дело есть дело, и ради него можно пожертвовать и отличным обедом, если на то возникла необходимость. Мало того, в этом было что-то героическое, даже некоторая жертвенность. Так что, ничего, пусть сидит, сторожит. Шиноби, между прочим, тоже есть хотел. Наконец свита управдома появилась в приёмной, и сторож, едва не подпрыгивая, кинулся в столовую. Бегом. Юноша даже порадовался за него: ну слава, Богу, хоть поест теперь бедолага, хотя сам тоже уже изрядно хотел есть. Завтракал-то он до рассвета ещё. Впрочем, Ратибор и воспитан был по-другому, совсем по-другому, посему стоически, продолжал ждать господина Бляхера. И тот наконец явился, примерно через час после того, как в приёмной оказались его секретари. Был он явно не в духе. Даже не взглянув в сторону шиноби, он пробурчал, проходя мимо него:

— Господин посланник, прошу вас.

И отперев ключом дверь в кабинет, вошёл туда первый. Свиньин сразу поспешил за ним.

«Ну, вот и началось!»

Бляхер удобно уселся в своё кресло за столом, поёрзал в нём для полного комфорта, положил ногу в спортивных брюках с тремя лампасами на колено, достал толстую сигару, отрезал у неё кончик, прикурил от массивной зажигалки, и глядя на шиноби нехорошим взглядом, произнёс, так и не предложив тому сесть:

— Мне доложили, что вы отказались подписывать акты осмотра тела.

Юноша развёл руками и соврал:

— Мне тело осмотреть не удалось, там, в морге, было очень мало света, к тому же к актам об осмотре, ещё был приурочен и диагноз, а как я мог диагноз подписать, когда на то я знаний не имею, и полномочий не имею так же. Нет медицинских у меня познаний.

— Но труп же вы видели? — едва ли не с раздражением спрашивает управдом. — Вы же опознали его! Вы грибы видели, что проросли у него изо рта?

— Я видел труп, — соглашается юноша, — я опознал его, и нет в том у меня сомнений ни малейших, что это сам Ицхак Шинкарь-прекрасный, девятый сын мамаши благородной. Мамаши Гурвиц, — тут Ратибор воздел руки к потолку, — пусть её шаббаты, в веках спокойных длятся безмятежно.

— Да, да, конечно, — отвечает Бляхер, выпуская сигарный дым. — Пусть, пусть длятся.

— Но вы же видели, что труп поражён фиолетовым грибом?

— Я видел это, так же, как и вас, — согласился шиноби.

— Ну… — Тут домоуправ ткнул в сторону посланника сигарой: — А раз видели, то вы понимаете, что его нельзя транспортировать? Из него же страшные грибы лезут, как мне сказали.

— Вы снова правы, благородный мажордом, у мертвеца-бедняги, было видно, вся полость рта уже поражена, — тут юноша кивает, соглашаясь с собеседником, — грибница глубоко пустила корни.

— Ну, вот! — радуется Бляхер. — Вот! Там и не нужно быть врачом, чтобы всё понять. И это он в ледяном морге лежал, потому грибы и не доросли до спор… Понимаете? Его нельзя выносить на тепло, иначе грибы дадут споры и ещё кого-нибудь убьют.

— Согласен я, здесь смысла спорить нет, но это вовсе и не означает, что я могу брать смелость на себя, и самозванно подписи свои, на всяких важных документах ставить, — трезво размышлял шиноби.

Тонкая струйка дыма поднимается от сигары к потолку, пальцы управдома выбивают по столу какой-то незамысловатый ритм, а он сам смотрит на юношу, прежде чем, наконец, спрашивает:

— Так значит акты осмотра и предварительного диагноза вы подписывать не собираетесь?

— И рад бы, но… не уполномочен, — отвечает ему Свиньин. — Коллега мой, партнёр мой старший, он подписать такие акты мог, а мне, увы, не позволяет должность. Я в медицине не силён, пока.

— Да врёте вы всё, — вдруг устало говорит Бляхер, он машет на молодого человека рукой, и с сигары на ковёр слетает пепел, — вы в медицине лучше меня разбираетесь, вам, убийцам, курс анатомии читают, а ещё по токсикологии, это я точно знаю… — И тут он вспоминает. — Это, не считая курса помощи первой.

«А ещё курса первой полевой хирургии и курса травматологии». — думает Свиньин. Но это ровным счётом ничего не значит. Шиноби ни под каким видом не должен подписывать акт об осмотре, не должен подписывать согласие с первичным диагнозом. Потому что после этого… Труп тут же будет… Моментально сожжён. Так как слишком опасен для окружающих и не подлежит обычной транспортировке. А Ратибору, как раз, необходимо было добиться обратного. Он должен был отправить тело родственникам покойного, чтобы они могли провести вскрытие по всем правилам. Возможно, даже, с привлечением посторонних специалистов и получить независимый результат. Независимый. И посему он говорит:

— И всё-таки, меня вы уж простите, но я в тех актах подпись не поставлю.

— Вы что, всерьёз собираетесь транспортировать заражённое тело? — спрашивает юношу домоуправ, всё ещё надеясь получить отрицательный ответ. — Вы же понимаете, что как только труп будет вынесен из холода, грибы начнут распылять споры? Мне сказали, что там несколько грибов уже созрели.

— Всё правда, вас не обманули, в грибах уже почти созрели споры, — отвечает ему шиноби, — но знаем мы надёжный протокол, который неуклонно соблюдая, мы транспортировать покойника смогли бы, опасности великой избегая. И этот протокол давно описан во всех известных договорах, что меж домов великих существуют.

Бляхер затягивается, потом выпускает дым и, как бы уже смирившись, спрашивает:

— Вы говорите про тот протокол, что допускает транспортировку поражённого тела при помощи осиной колоды и тараканьего мёда?

— Я именно про это говорю, — соглашается Свиньин. — Надёжный способ, хоть и архаичный.

И после этого домоуправ замолкает, он смотрит на юношу взглядом холодным, каким-то отстранённым. Смотрит так, словно решает: убить этого шкета, или не убивать. И, честно говоря, в эти мгновения, юноша всерьёз стал жалеть о том, что при нём нет его вакидзаси и копья. Уж очень, очень неприятный взгляд был в эти мгновения у Бляхера. Но и этим мгновениям приходит конец, юноша про себя «переводит дух», а управдом говорит ему:

— Ну, что ж, это ваше право, настаивать на возврате тела несчастного безутешным родным. Тогда вам придётся подписать согласие на экстренную транспортировку. — И тут он спрашивает с едва заметной надеждой. — Надеюсь, хоть на это вы уполномочены? Надеюсь…

Конечно, он ещё на что-то надеялся, может на то, что подобных полномочий у юноши нет. Но Свиньин и его старший товарищ были на этот счёт очень хорошо проинструктированы, и имели все полномочия, о чём и сообщил домоправителю:

— Готов я подписать бумаги эти, коли они составлены как надо.

И тогда Бляхер, усевшись в кресле уже не так вольготно, кладёт сигару в пепельницу, берёт колокольчик и звонит в него. Тут же в дверях появляется один из его многочисленных секретарей. Они хорошо подготовлены, стоит Бляхеру поднять палец, как секретарь исчезает за дверью, а всего через несколько секунд он, и ещё два секретаря, возвращаются с двумя пачками документов. Бляхер молча указывает на юношу сигарой: это ему отдайте. И секретари отдают пачки бумаг юноше. Тот начинает разбираться: что это ему дали. Свиньин сразу понимает, что первая, толстая пачка документов это и есть протокол заражённого тела. Он уже читал его, но это ровным счётом ничего не меняет. Юноша начинает читать документ так, как будто видит его в первый раз. А документ ещё и дублирован, посему он читает и вторую часть. Нет, тут всё в порядке, бумаги в точности соответствуют тем договорам, что подписаны высокими сторонами ранее. И Свиньин жестом просит у секретаря перо, макает его в чернила, и без слов подписывает обе копии. Одну передаёт Бляхеру, вторую кладёт рядом с собой. Первая часть дела закончена. И шиноби берёт второй документ: так, а тут что? Это оказывается уведомление. И оно гласит: что после получения упомянутого выше заражённого тела, господина Шинкаря, полномочным представителем дома Гурвиц, в лице господина Свиньина, дом Эндельман ответственности за безопасность транспортировки нести не будет.

Отличный ход! Когда Свиньин и его руководитель, обсуждали это задание, в их кропотливых расчётах каких только вариантов противодействия тогда не рассматривали. Но вот про безопасность транспортировки, они все тогда даже и не подумали. Да, кто бы это ни был, Бляхер или Равиковский Старший, или ещё кто… В общем, придумал этот ход человек не глупый. И всё дело было в том, что отказаться подписывать эту бумагу… юноша просто не мог. Он ведь только что подписал протокол транспортировки, в котором брал на себя ответственность за перевозку зараженного трупа. А значит брал на себя и сохранность оного. Тут шиноби поднял глаза на Бляхера: так значит я буду за всё отвечать?

А тот только развёл руками:

— К сожалению, мы можем гарантировать вам безопасность транспортировки только до границ Кобринского… — И тут он даже немного сжалился: — До конца агломерации города. А дальше… Извините, у нас сложная финансовая ситуация. Мы можем вас обеспечить охраной только до границ нашей земли. — Он почти улыбался, видя озадаченность шиноби. — А дальше сами уже, дальше сами.

Ну сами — так сами. Свиньин ничего ему не сказал, просто вздохнул, взял перо и поставил на уведомлении подпись. На обеих копиях. Перед тем как юноша покинул кабинет домоуправа, тот предупредил его, что на отправку заражённого тела в путешествие ему нужно будет получить одобрение совета раввинов. Но вот это как раз юношу и не волновало. Абсолютно. Тот минимум, что он должен был сделать со своей стороны — он сделал. Он добился того, что его пустили в подвалы дворца, он опознал покойного, он получил согласие на экстренную транспортировку заражённых останков благородного Шинкаря. Все следующие препятствия его теперь заботили мало, так как у него на руках был документ с печатью Эндельманов и подписью одного из первых лиц администрации этого дома. И всякие там решения раввинов могли быть только незаконными препонами к исполнению всеми уважаемого протокола, а ещё… Реальным казусом белли, то есть поводом для войны.

— Мы известим вас, когда тело будет готово к транспортировке, — на прощание сообщил юноше управдом. При том он был мрачен. Сидел, положив ногу на ногу и поигрывал своим элегантным шлёпанцем.

— Надеюсь, дело не затянется надолго, — произнёс Свиньин, причём он, по неопытности, сделал это с радостью, чем вызвал у Бляхера приступ плохо скрываемого раздражения, он немного подскочил на своём троне, шлёпанец упал с его ноги, домоуправ ответил едко:

— Мы исполним всё со всей возможной поспешностью, но только после того, как совет раввинов даст добро.

— Я руководству так и передам! — сообщил шиноби и поклонился.

⠀⠀

Свиньин был очень рассудительным юношей, но даже ему не верилось, что всё задуманное осуществилось. Посему, выйдя из приёмной и добравшись до лестницы, он остановился и ещё раз проверил бумаги. Как будто имел дело с трактирными шулерами. Но экслибрис самой мамаши, её печать и подпись Бляхера были на всех документах, на положенных местах. И вот только тут шиноби вздохнул с облегчением. Первый раз за весь день.

В общем, он уже преуспел в своём предприятии, хотя успех его, ещё нельзя было считать безусловным. Теперь ему нужно было срочно закрепить свою победу официально, а сделать это он мог, отправив подробную менталлограмму своему нанимателю. И молодой человек, едва получив назад свой вакидзаси и боевую цепь, вышел из дворца и сразу направился к уже неплохо знакомым ему двум неординарным дамам, что работали в местном менталографе. И несмотря на отсутствие у Дуни и Татьяны большого энтузиазма к работе, несмотря на ужасную дороговизну этого пункта связи, он отправил куда следует большую, развёрнутую менталлограмму, в которой подобно описал… Ну, а что тут скрывать, конечно же… свои успехи. После чего, пряча под армяк от дождика толстую пачку разных очень важных бумаг, юноша направился к своему дому.

⠀⠀

⠀⠀ Глава двадцать девятая ⠀⠀

У молодого человека не было большой необходимости заходить домой, он мог бы сразу побежать в город обедать, ведь как не крути, а время уже потихоньку шло к ужину, но настроение у него было такое хорошее, что он хотел просто перекинуться с кем-то хоть словом. А тут Муми как раз собралась относить посуду на кухню. Он встретил её на полдороги к столовой и сообщил ей, что у него всё… ну, нормально. Свиньин не хотел хвастаться. И что он идёт в город обедать. А ассистентка сказала ему, что будет ждать его возвращения, а ещё она спросила, увидав край торчащих из-под армяка уголок бумаг:

— Может бумажки ваши я домой заберу? Чего вам их таскать, промокнут ещё! — предложила она.

И сначала юноша хотел отдать ей бумаги, но потом как-то вдруг оглядел её с ног до головы. Вся расхристанная в своих, сырых от дождя и уборки огромных серых штанах, свитере с отвисшими рукавами и не промытой головой, и подумал шиноби, что… Не хочет доверять своей ассистентке такие важные документы, да ещё так нелегко ему доставшиеся. Ведь она с ними потащится на кухню, а там ещё встретит кого-нибудь из своего комьюнити, станет болтать, ещё забудет или потеряет. Будь она дома, так он может и оставил бы бумаги с нею, но сейчас — нет. И посему он ответил ей:

— Бумаги эти мне не в тягость, пусть будут у меня. А как вернётесь, так скорее бельё постельное возьмитесь просушить.

— Ас ю виш, — без всякой задней мысли сказала она и понесла грязную посуду на кухню. А юноша поспешил к воротам, а от них и в город, так как он очень хотел есть. И на ходу думал, чего же ему больше хочется: варёной с укропом змеи, шашлычков из жирных улиток, окорочков игуан или огромной шавермы с мидиями. И решил пойти туда, где еда была ближе.

Он, не обращая внимания на слежку, пробыл в городе до самого вечера, отъедался за весь день. Посетил пару забегаловок, а потом ещё зашёл в «Три селёдки» и с удовольствием выпил две чашки отлично сваренного цикория. И после этого, обходя драку и каких-то мрачных людей, таящихся в темноте, направился к поместью. А придя к себе, он сразу заметил перемену в Муми. Всё дело было в том, что ассистентка находилась в состоянии близком к остолбенению. Которое прекрасно выражал взгляд её остекленевших и неподвижных глаз, обращённых куда-то в бескрайние просторы её собственного внутреннего мира.

— Так, Муми, что произошло?

На что она, придя в себя, моментально ответила сосредоточенно и чётко:

— Слава демократии!

— Конечно слава, кто же с этим спорит, — соглашается юноша, — и всё-таки скажите мне, прошу вас, что здесь произошло пока я был в отлучке?

Но Муми лишь таращила на него «стеклянные» глаза и качала головой: ничего, ничего я вам сказать не могу, в общем она упрямо молчала, что было нехарактерно, при её-то болтливости. И тут Свиньин догадался и спросил тихо у неё:

— Вам велено молчать? Под страхом смерти?

А вот теперь ассистентка не спеша подняла голову так, как будто хотела поглядеть на потолок, а потом медленно опустила её, и это, чуть заторможенное движение, шиноби, иначе как утвердительный кивок истолковать не мог.

«Тут кто-то был. Один вопрос — зачем? Возможно, обыскали помещенье! А что искать могли? Ведь всё уже, что можно, обыскивали раньше и не раз. Искали что-то новое, конечно, того, чего здесь раньше не бывало. И что же это может быть?»

Ну, тут и гадать было не нужно. Вопрос был праздный. Первое, что пришло ему в голову:

«Искали документы!» — и он потрогал их на всякий случай у себя под армяком. Да, бумаги были на месте. — «Несомненно! Хорош я был бы, если б их утратил». — У него даже сердце забилось ускоренно от одной этой мысли. Он с ужасом подумал, что бумаги могли украсть или даже просто испортить. И это, по сути, одним жирным мазком перечеркнуло бы все произведённые им усилия:

«Как хорошо, что я бумаги эти не передал ей прошлый раз при встрече. Отвёл Господь, ну, а случись такое, возможно тех бумаг, мне не увидеть больше!»

В общем, бумаги нужно было прятать. Немедленно! Оставлять тут их шиноби не хотел ни при каких обстоятельствах. И где же можно было их спрятать? Спрятать надёжно. Только одна мысль пришла юноше на ум: резидент. Он бы вообще отправил бы документы в центр. Да-да, это был бы идеальный вариант. И Ратибор решил не тянуть с этим делом.

— Ложитесь спать, приду не скоро я, — произнёс юноша, доставая из своей торбы что-то нужное, а после вышел из коттеджа в темноту приближающейся ночи.

Свиньин не хотел проходить через ворота, было уже поздно, и это сразу бросилось бы в глаза, тем более у ворот его мог ждать «хвост», посему юноша прошёл к забору, где в тихом и тёмном месте его благополучно перелез. Спрыгнув с забора, он замер, и некоторое время стоял, ждал и слушал. Свет от соседних, богатых домов, чрез широкую дорогу до него не долетал, он стоял в темноте. Сейчас на улице никого не было, ну, а кто из приличных людей, проживающих возле поместья, будет таскаться по ночам? Нет, они все сидели в сухих домах, при свете. Проехала одна коляска мимо, возница на козлах и дама с мужчиной. Люди приличные. В общем, сейчас, на этой пустынной улице он чувствовал себя в безопасности. Убедившись, что всё нормально, юноша двинулся к намеченной цели, но, как и положено, шёл далеко не по кратчайшему пути. Обходил освещённые участки, места, где есть люди, и вот на одной из узких улиц, при очередной контрольной остановке, он заметил, как на фоне светящего вдалеке фонаря, мелькнули две тени. Мелькнули и исчезли где-то в темноте.

Ни кабаков, ни забегаловок тут не было, народ жил здесь зажиточный, чего бы там кому-то таскаться по темным углам. Свиньин сразу прибавил шагу. Вряд ли это были шпики, но вот разбойники…

Нет, конечно, он и не думал бояться. Ему, мастеру контактного боя, хоть с оружием, хоть без оного, уличные громилы не могли представлять угрозы, тем не менее всяких ненужных контактов ему было необходимо избегать. Он прибавил шаг, хоть это было опасно, ведь в темноте можно было оступиться, наткнуться на что-либо, получить травму. Но у него было нормальное желание побыстрее покинуть место, где существует какая-то непонятная активность. Свиньин быстро вышел на улицу, и пошёл в ту строну, где было какое-то освещение. Здесь он перешёл на бег, и уже через минуту находился в начале узкого проулка, возле которого и притаился в темноте. Признаться, он не ожидал, что мелькавшие в темноте две тени, при рассмотрении на светлом участке улицы окажутся двумя весьма проворными и энергичными людьми. Да, это были два высоких мужчины, что очень уверенно двигались вслед за молодым человеком.

Мало того, они ни на секунду не замедляли шаг, чтобы выбрать правильное направление. Эти люди как будто знали куда нужно идти и вовсе не были похожи, на тех унылых дилетантов, что следили за Свиньиным до сих пор.

«Вот азазель! На сей раз всё всерьёз!», — сразу понял Ратибор. Тут же свернул в почти полный мрак проулка, и уже не опасаясь рисков побежал, придерживая бумаги под армяком.

Он благополучно достиг его конца и снова оказался на относительно освещённой улице, по которой пошёл быстрым шагом, останавливаясь через каждые двадцать метров и делая контрольный взгляд назад. И делал он это не зря. Уже на второй остановке шиноби увидал своих преследователей.

Этого… Этого быть не могло! Эти двое не могли продвигаться в темноте быстрее него. Хотя… И тут ему в голову пришла мысль… Ну, конечно же могли! Они приняли воробьиный гриб. Гриб достаточно ядовитый, надо признаться. Но один маленький кусочек убить крупного человека не мог, а вот зрачки крупного человека, расширял значительно. После принятия такого гриба, люди начинали неплохо видеть в темноте.

И эти господа следовали за ним так уверенно потому, что отлично видели его следы на влажном грунте.

«Вот азазель!» — Теперь у юноши не было ни малейших сомнений, что на сей раз за ним идёт настоящий шабак. Всерьёз идёт. Без дураков. И он снова ускоряет шаг, а заодно на бегу думает, что ему теперь делать: всё-таки попытаться оторваться от преследований или свернуть на восток и быстрее направиться к забору поместья? И тут одна неприятная мысль пришла ему в голову:

«Быть может, эндельманы вдруг решили, что подписали документы зря, и там, в поместье, под предлогом глупым, те акты у меня изымут!»

И снова у него похолодело на сердце: нет, он не должен был допустить подобного, уж очень подписанные документы были важны. И очень непросто ему достались. Прежний план, хоть и осложнённый появлением эти типов в ночи, но необходимо было довести до завершения. Бумаги — это главное. И он опять прибавил шагу, на ходу ища знакомые улицы и места, где он мог бы сориентироваться и выбрать правильный путь. Теперь шиноби прекрасно понимал, что преследователи идут по его следу, и оторваться от них будет сложно, и он направился к улицам, где можно было встретить извозчика. Это был разумный ход, но даже пока Ратибор шёл к безопасным улицам по плохим районам, он старался запутать след. А как это сделать, когда след от твоей обуви ни с чем не спутать? Тут ему на помощь приходили длинные лужи. Уж чего-чего, а этого на маленьких улицах было предостаточно. Здесь имелись целые колеи, залитые водой. Так что, забрызгивая себя едва ли не до пояса грязью, Свиньин бежал по воде и выпрыгивал из луж, когда нужно было свернуть с улицы. Он разумно полагал, что если и не собьёт опытных людей со следа, то уж точно задержит их. Ведь как не крути, а им придётся внимательно оглядывать всё вокруг луж и это отнимет у них время. А тут, на его счастье, ещё и дождик пошёл. Сначала лёгенький, но, когда он остановился в конце переулка для контроля, и вглядывался из-под своей шляпы в освещённую вдалеке улицу, дождь пошёл заметно бодрее. Да, этот дождь был ему на руку. И он, так и не дождавшись преследователей, снова поспешил дальше.

Примерно час, меняя направления и переходя от улицы к проулку и обратно под непрерывном дождём, шиноби добирался до улицы, на которой проживал резидент. И постояв под дождём ещё некоторое время, он, наконец, постучался в светящееся окошко дома.

Сурмий его впустил и сразу спросил у юноши:

— Что-то экстренное?

И надо признаться, он не светился особой радостью от созерцания Свиньина. И тогда юноша, вытащил из-за пазухи и показал ему чуть влажные подписанные бумаги:

— Это нужно отправить в центр. У меня они храниться не могут. Кажется, они, — Ратибор имел ввиду эндельманов, — после подписания передумали.

Сурмий взял бумаги и быстро просмотрел их. Был он сосредоточен, может быть даже недоволен, но проглядев документы, и поняв их важность, немного подобрел:

— Расскажите, что случилось?

Сели за стол, и Свиньин рассказал ему о последних событиях: и про обыск в своей резиденции, и про цепких шпиков, от которых он с трудом оторвался. Резидент слушал его внимательно, иногда задавая вопросы:

— Нюхача с ними не было?

— Нет, я бежал почти всё время, — сразу ответил юноша, — нюхачи так быстро передвигаться не смогли бы. Но они шли по следам.

— Воробьиный гриб?

— С высокой вероятностью.

— А поисковые игуаны? Были при них?

Нет, юноша качает головой. Игуаны тоже не очень быстры. А держать собак у благородных не принято. Благородные контрразведчики, как, в общем-то и все богоизбранные, собаками брезговали. В общем, Свиньин был уверен, что ему удалось оторваться от преследователей.

И тогда резидент поглядел как с шароваров молодого человека на его чистый пол капает грязная вода, потом положил руку на документы и сказал:

— Они «шуганули барсуленя».

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцатая ⠀⠀

— Что? — Не понял Свиньин. — Барсуленя? Какого ещё барсуленя?

— Шабак провел с вами трюк, который на языке контрразведчиков называется «шугануть барсуленя», — пояснил Сурмий. — Они создали вам ситуацию, при которой вы потеряли голову. И стали делать необдуманные ходы.

И только тут до юноши стал доходить смысл выражения «шугануть барсуленя». И действительно, выходило всё очень складно. Он испугался за документы и «потеряв голову» побежал…

— Вы полагаете, они хотели выявить мои контакты в городе? — наконец спросил юноша.

— В том числе, — ответил резидент серьёзно. — Поэтому я вас и спрашиваю ещё раз: вы уверены, что вам удалось оторваться от хвоста?

Теперь шиноби уже не был так уверен и ответил:

— Я час бродил под дождём, делал контрольные остановки. За мной никто не шёл.

И тогда Сурмий вздохнул и успокоил его немного:

— Если у них с собой не было нюхача, в таком дожде им вас было не удержать. Но впредь, имейте ввиду, что не только мы владеем приёмами психических манипуляций, и я уверен, ваш Первый наставник говорил вам не раз, что в любой стрессовой ситуации, главное — это самоконтроль.

— Обычно я собой владею, — стал оправдываться молодой человек, — но тут речь шла о важных бумагах.

— Именно, именно так они и решили. В шабаке знали, что вас просто так не напугать, и нервничать не заставить, но также они поняли, что вы можете потерять голову из-за таких ценных для вас, и для нас бумаг. И как видите, оказались правы.

— Мне очень жаль, — сказал юноша искренне. — Я сожалею, что подставил вас под удар.

— Будем надеяться, что удара не последует, — отвечал ему резидент, — контрразведка, конечно, сильна и хитра, но по части умения скрываться и уходить от слежки, нам нет равных. И дождь… — Он привстал и чуть отодвинув занавеску выглянул в ночную темень, — нам на руку. В общем, всё они сделали правильно, но не учли, что пойдёт такой сильный дождь. Ну, а насчёт вашего просчёта, так вам ваше задание, уж извините меня, коллега, немного не по рангу. Не по возрасту. Не по опыту. Но даже и при этом вам удалось добиться значимых результатов.

Но эта похвала лишь отчасти успокоила юношу. Он чувствовал, понимал, какой серьёзной опасности подверг резидента, и то, что она миновала, это ещё далеко не факт.

— В общем, вы проделали большую работу, — продолжал старший товарищ, снова беря влажные бумаги в руки и пролистывая. — Я, конечно, их переправлю в центр. Ну, а вам… — резидент встал и вышел из комнаты, потом вернулся с кипой каких-то старых, пожелтевших, местами, бумаг и небольшим холщовым мешком. Потом он уселся и все принесённые бумаги упрятал в мешок. Придал этому пакету аккуратный вид: — Вот, носите это всегда собой, а когда ложитесь спать, кладите под подушку.

— Это чтобы шабак думал, что документы всё ещё при мне? — догадался Ратибор.

— Во всяком случае, пусть хотя бы первое время так считают, — соглашается Сурмий. — Будем надеяться, что нам удастся их провести.

— Будем надеяться, — согласился с ним Свиньин. — А что там из центра пишут?

— Из центра приезжает человек, которой заключит договор с нашей поэтессой. Может уже завтра будет здесь, так что работа идёт. А как только заключим с нею договор, начну разрабатывать бухгалтера.

— В общем всё идёт по плану, — удовлетворённо произнёс молодой человек; встал, и взял пакет со старыми бумагами. — Тогда задерживать вас больше не стану… Всё остальное расскажу вам в следующий раз.

— Куда вы!? Куда? — Сурмий жестом просит юношу сесть. — Раз уж пришли, рассказывайте давайте… Я тут два года голову ломал, как заглянуть во дворец мамаши, а вы в подвал пробрались, так что давайте выкладывайте, что там увидели, — он достаёт блокнот и карандаш, собираясь делать записи. — И со всеми подробностями. Даже с теми, которые вам покажутся незначительными.

И тогда Свиньин снова садится на свой стул и начинает вспоминать. Он вспоминает про намечающийся ремонт, про разницу в освещении на этажах, про глубину подвала, про количество пролётов между этажами, про количество ступеней, про доктора Урри Шнеерсона, начальника второго этажа, у которого ноги скованы цепью, про баки с едой, и конечно же про фляги с фекалиями… И кажется это: количество еды и фляг для фекалий в подвальных этажах, больше всего остального интересовало Сурмия, он даже прервал рассказ юноши и переспросил:

— Значит пытмарки одну флягу несли наверх, а ещё две оставались на втором этаже?

— Да, — подтвердил Свиньин. — Всего я видел три фляги.

— Ну, что ж… — задумчиво продолжал резидент, делая пометки у себя в блокноте. — Мои прикидки подтверждаются.

— Какие именно? — Полюбопытствовал молодой человек.

— У мамаши мало фуража… Мало фуража… — отвечал Сурмий всё так же думая о чём-то. — И в данный момент они могут содержать не больше десятка больших големов… Ну или двенадцать мелких. Ведь, кроме этого, эндельманам нужно кормить ещё сотни пытмарков, нужно будет уточнить у поэтессы, сколько их всего, но это уже после вербовки. А ещё, как не в себя жрёт куча разных бездельников-родственничков и управленческий персонал в господской столовой. В общем, увеличить количество боевых единиц, на данный момент, они не в состоянии. Да и быстро этого не сделать. Кстати, если найдёте время, коллега, проследите как-нибудь в столовой, посчитайте, хотя бы приблизительно, плюс-минус десяток, сколько за обед или за завтрак туда приходит разных богоизбранных. У вас ведь есть доступ в господскую столовую?

— Да, есть, займусь этим, как только получится. — Обещал ему молодой человек. И после продолжил свой рассказ. Он рассказал Сурмию про труп, про все повреждения, которые от него пытались скрыть. И про грибы, что росли изо рта покойника.

— Значит, проросли грибы? — уточнял резидент, снова делая пометки в блокноте. — И что вы думаете по этому поводу?

— В холодном морге, при температуре близкой к нулю, грибы не растут, — уверенно заявил юноша. — Споры не могли так прорасти в тех условиях. Грибница подсажена в полость рта и носоглотку уже после смерти и некоторое время после этого труп держали при нормальной температуре. — И он закончил тему: — В общем всё это инсценировка, причём низкого пошиба, рассчитанная на малограмотных наблюдателей.

— Может поэтому вас и прислали из центра. Эндельманы обрадовались и решили, что легко проведут подростка. И как мы видим — просчитались. Ваше мнение передам в центр, — резюмировал Сурмий. Он снова что-то записал в свой блокнот и потом он деловито продолжил. — Так, с этим какая-то ясность есть, теперь давайте по персоналиям, портреты можно большими мазками.

И тут юноша стал вспоминать физиономии людей, которые он видел во дворце за этот день. И секретарей Бляхера, и вооружённую группу важного и воинственного Зээффа Пудрицкого, и доктора Урри Шнеерсона, которому очень много лет, и который очень любит детей, и всё это резидент снова записывал в свой блокнот. Но старший товарищ сразу насторожился едва молодой коллега произнёс имя «Юра».

— Юра? — переспросил резидент.

— Да, Юра, — подтвердил молодой человек. — Так его назвал доктор Шнеерсон.

— Залысины, — Сурмий, как будто знал о ком говорит юноша, и сразу показал на свою голову, и продолжал очень точно описывать, — лицо невыразительное, средний рост, средняя комплекция, никаких примет. Говорит негромко, при разговоре почти никогда не отводит глаз, как будто следит за собеседником.

— Пожалуй, я сказал бы, — Ратибор оживил у себя в памяти образ невзрачного Юры, — что скорее он худощавый, чем среднего сложения, а всё остальное — да… Да, совпадает.

А Резидент стал задумчиво смотреть на стол и растирать себе шею, словно она затекла у него, и лишь потом произнёс:

— Почти ничего о нём не знаем. Только то, что он из шабака, и как предполагаем, что из ближайшего круга Равиковского, а значит и самой мамы Томы. Видно, сегодняшнему опознанию они придавали большое значение. Впрочем, ничего удивительного, в том состоянии, в каком сейчас находится дом Эндельманов, ему страшен любой конфликт, тем более они не хотят воевать с такой зубастой семейкой, как Гурвицы. — Это понимал и Свиньин. А Сурмий продолжал: — Думаю мамаша сама лично интересуется этим делом, а Юра был на опознании её «глазами». — Тут он поглядел на Ратибора и произнёс со значением: — А учитывая то, что после этого вы покинули поместье столь внезапно, да ещё и ушли от наблюдения… Рискну предположить, что вас впереди ждут интересные встречи.

Тут уже и Свиньин стал так думать. Ведь по сути подписанием бумаг дело не заканчивалось. Нужно было ещё добиться отправки тела покойного на родину. В общем… Как не крути, а всё было очень серьёзно. Конфликт меж двух домов был весьма вероятен. А вот разговор коллег был, в принципе, закончен. И юноша, пряча упаковку бумаг в мешке под мокрый армяк, встал и произнёс:

— Завтра я зайду в клуб, чтобы убедиться, что с вами всё в порядке.

— Ну, что ж, — тут резидент усмехнулся не очень весело, — если мы там не встретимся, значит сегодняшний дождь не помог вам стряхнуть «хвост».

Молодой шиноби очень надеялся, что всё будет хорошо, ведь он был прекрасно подготовлен к обнаружению слежки и уходу от неё, и Ратибор протянул Сурмию руку на прощанье. Но тот не дал ему пойти к двери после рукопожатия, а напротив, взял небольшой потайной фонарь и повёл Ратибора в спальню. А уже из неё, через небольшую дверь, вывел в тёмный и мокрый от дождя маленький садик, провёл к забору, всё время предостерегая:

— Ручку двери не трогайте, она смазана замазкой (стойкой ко влаге смесью барсуленьего сала и весьма токсичного яда болотной змеи). Сойдите с тропинки, тут ловушка. Не наступайте в лужу, там яма.

И это немного, но успокоило юношу: даже если шабак и вычислил его, даже если и придёт брать резидента, сделать это контрразведчикам будет не так уж и просто. И подведя к забору, Сурмий отодвинул одну из досок и сказал на прощанье:

— Ну, идите, надеюсь завтра в клубе встретимся.

— И я на это надеюсь, — отвечал Свиньин, после чего они снова пожали друг другу руки.

Дождь всё ещё шёл, когда молодой человек оказался на тёмной улице в полном одиночестве. Ему пришлось постоять под частыми каплями, пока глаза хоть как-то не привыкли к темноте, но ни темнота, ни дождь его не огорчали:

«Пусть ночь и непогода правят бал, мне в помощь темнота и бурные стихии».

В общем, он не поленился и сделал большой «крюк», пока не вышел к мощному забору с оббившийся штукатуркой. И только добравшись до поместья, он немного успокоился.

Было уже поздно, но огонёк в окошке его коттеджа светился в темноте. И конечно же Муми не спала:

— Ну наконец-то, — она вскочила и бросилась к юноше, — вы вернулись, слава демократи! О май год, какой вы грязный, олл вашу клоуз нужно ту вош.

— Да, тут будет стирки вам не мало, — согласился шиноби устало, падая в кресло, вытаскивая пачку бумаг и аккуратно кладя её рядом на пол.

— Хорошо, что я воды приготовила, — говорила ассистентка, помогая ему размотать с ног почти чёрные от грязи онучи. — И кафтанчик ваш тоже весь грязный, — она качала головой, — сейчас брошу трутовика в печь побольше, чтобы бай монинг высохло всё.

— Да, — соглашался юноша, — к утру мне нужно быть опять готовым. Иметь достойный вид и чистую одежду. Дел снова будет много у меня.

— Май гад, да сколько же у вас этих дел. И днём и ночью всё у вас дела, дела какие-то… Может вы поесть хотите?

— Нет, не хочу, — говорит он и берёт в руки пакет с бумагами, — я ужинал недавно. Но отдохнуть, давно уже хочу.

Свиньин сегодня делать упражнений на ночь не будет, он за последние три часа так наупражнялся, что ноги чуть подрагивают, да и глаза сами закрывается. Молодой человек помылся, хоть и без обычного удовольствия, и не обращая внимания на тот самый глаз, что висит под потолком, садится на кровать, бережно кладёт пакет с бумагами под подушку, и кладёт голову на неё.

Муми гремит тазом и кувшином, затевая стирку, она носит воду с улицы из кадки, поддаёт трутня в печку, суетится, несмотря на глубокую ночь, но вся эта шумная деятельность совсем не беспокоит юношу, он очень устал и почти сразу засыпает.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать первая ⠀⠀

Солнце уже встало, и даже успело развеять утренний туман. А он всё ещё лежал и лежал в кровати, хоть и без одеяла. Этим утром Ратибор никуда не торопился, у него вообще могло бы быть прекрасное настроение, если бы… Если бы не вчерашний конфуз. Во-первых, юноша всё ещё переживал за резидента, и очень надеялся, что за прошедшую ночь за ним не пришли крепкие люди из поместья. А вторым поводом к расстройству, были мысли о том, что его ловко… Провели. Что им банально манипулировали несмотря на то, что юноша десятки часов потратил на изучение психологических приёмов, и считал, что неплохо владеет ими. И как ему с такими знаниями не удалось разглядеть такой простой приём? Впрочем, он утешал себя мыслью, что теория всегда пасует перед практикой. И что «опыт — сын ошибок трудных». Но валяться в постели часами, и горевать насчёт допущенных ошибок он не собирался. Это было всё равно что расковыривать рану.

Он сел на кровати, и поглядев на «глаз», висевший под потолком, п разбудил Муми, а сам принялся за комплекс утренних упражнений. Несмотря на то, в домике было ещё жарко от печи, его вещи, особенно армяк, до конца не просохли. Но это не смущало юного шиноби, и заспанная, непричёсанная и неумытая ассистентка помогла ему помыться, а потом стала подавать одежду, в общем помогла ему собраться:

— Скажите Муми мне, как рано, столовая работу начинает?

— Так вы собрались в столовую? Рили? — Удивилась ассистентка, подавая ему ещё чуть влажную рубашку. — Ну, наша столовая начинает работу в шесть, господская в восемь. Но в восемь там только цикорий и чай с булками подают, а завтраки господам, слава демократии, начинают подавать к девяти.

— Ещё там и цикорий подают? — Удивился и обрадовала юноша.

— Оф, коз, все господа ту дринк по утрам цикорий, — сообщила ему ассистентка, подавая чистые онучи.

«Ну, что ж попробуем цикорий здешний, быть может, будет он не хуже того, что в «Трёх селёдках» подают!»

Через минуту шиноби был одет как положено полномочному посланнику, после чего он достал из-под подушки пакет с бумагами и спрятал его на груди под армяком и расправил пояс. Молодой человек сделал это так, как будто пакет представлял для него большую ценность, и он очень не хотел его потерять или просто выронить в какую-нибудь лужу. После чего он отдал Муми некоторые распоряжения и покинул своё жильё.

⠀⠀

Ещё не было смысла подниматься на второй административный этаж. Конечно, в столь ранний час в приёмной Бляхера не было даже самых младших его секретарей. И посему он сразу отправился в столовую, в которой уже завтракал народ. Было его не много, едва треть столов была занята, но тем не менее. Тут пахло цикорием и свежими булками из дорогой пшеницы. Признаться, почувствовал юноша себя тут не очень уютно, так как стал объектом изучения десятков глаз. Обладатели самых разнообразных меховых шапок, шапочек, шляп и просто кип на затылках, с нехорошим интересом изучали чужака, вдруг появившегося в местах их исконного обитания и забравшего себе с подноса одну из их булок.

Но Свиньина недобрыми взглядами было не испугать, он ещё подошёл к большому самовару и налил себе до краёв чашку коричневого цикория. Потом этот чужак, на глазах у всех обладателей прекрасных пейсов, с вызывающим нахальством уселся за свободный стол и стал нагло жрать булку, запивая её свежесваренным напитком. Конечно, среди десятков истинных людей это вызывало негодование и возмущённый шёпот, но никто не осмелился высказать шиноби своих претензий вслух. Тем более что один из присутствующих в столовой местных, оказался секретарём домоуправа, и на вопрос совсем юного представителя местной элиты:

— Что здесь делает эта свинья?

сообщил:

— Я знаю этого гоя. Это вонючий посланник вонючих Гурвицев, — и добавил с сожалением, — так что придётся его тут терпеть.

Но и юноше приходилось терпеть. Он, выпив чашку, честно говоря, довольно средненького цикория, пошёл и налил себе ещё одну и, несмотря на все косые взгляды продолжал оставаться в столовой. А завтрак тем временем неумолимо приближался. И народа в зале становилось всё больше. Приходившие завтракать молодые, старые богоизбранные и богоизбранные средних возрастов нехорошо удивлялись, увидав юношу, и даже начинали негодовать. А наиболее экзальтированные господа воздевали руки к потолку и говорили что-нибудь подобное:

— Хас ве шалом! (Господи помилуй). Разве я думал, что доживу до такого?! Да пусть ослепнут мои глаза. Как же теперь тут есть, после гоя?

А совсем молодые, проходя мимо, даже толкали его стол, якобы не умышленно, и тут же извинялись ядовито, иной раз даже просто кривляясь:

— Ой, прости меня гой, я тебя не заметил.

Но на всё это Свиньин даже не отвечал. Он тут сидел не для того, чтобы обращать внимание на всякие колкости. Юноша мужественно терпел всё это… Потому что Сурмий просил его пересчитать количество людей, что приходят на завтрак. Вот так он посидел со всей положенной шиноби стойкостью, пока выдача блюд не закрылась. И к концу завтрака насчитал двести семьдесят шесть представителей избранного народа. Причём это всё был люд самый что ни на есть мелкий — чиновнички низших и средних рангов, ещё неблизкие родственники мамаши. Эти выделялись золотыми значками, что демонстрировали всем количество чистой крови. Никого из высшей номенклатуры. Такие люди как Бляхер, или даже не такой уж важный Пудрицкий, на завтраке не появились. В общем, никто из ближайшего окружения мамы Томы Эндельман, из её детей и мужей, в эту столовую сегодня на завтрак не зашёл. Видимо для первых персон существовали отдельные помещения. Но первые данные о численности благородных в поместье были получены. После этого он поднялся на второй этаж в канцелярию, и пошёл к приёмной Бляхера, где снова увидел его секретарей, один из которых, самый важный, сообщил ему, что господин домоуправ его сейчас принять не может, так как занят.

Но Свиньину нужно было согласовать дату, когда тело будет готовиться к транспортировке. Он как официальное лицо должен был присоветовать при этом, лично заверить факт заливки трупа мёдом и опломбировать колоду, в которой покойный отправится на родину. В приёмной он просидел часа четыре, до тех пор, пока секретарь его оттуда не попросил, сказав, что ему нужно на обед. Но после обеда молодой человек снова был в приёмной, и сидел там, пока опять всё тот же старший секретарь из свиты Бляхера не вернулся из столовой и сытно отдуваясь не сообщил ему надменно, что господина домоуправа сегодня уже не будет, так как у него — дела-с.

Но прежде, чем уйти, Свиньин попросил объевшегося секретаря:

— Прошу вас передать домоуправу, что завтра я опять приду с рассветом. Ведь дело скорбное, что мы с ним обсуждали, не терпит промедлений и задержек.

— Ладно, ладно, — лениво вздыхает старший секретарь, — я всё передам домоуправу.

На этом шиноби откланялся.

Утомительный был день, тем не менее он сделал шажок вперед. Завтра, возможно, ему снова придётся сидеть в приёмной с этими неприятными секретарями в напомаженных пейсах и нелепых головных уборах. Но, поделать тут он ничего не мог, пребывание в агрессивной среде было непосредственной частью его задания, к тому же юноша надеялся, что два дня подряд Бляхер не сможет его просто так держать в приёмной. Это будет уже чересчур.

Так размышляя, он двинулся по песчаной дорожке к главным воротам и вскоре оказался в обычной сутолоке десятков телег, злых возниц и деловитых купцов. Привычным взглядом окидывая собравшихся на въезде людей, он нашёл шпика. Шиноби уже знал его, это был тот унылый мужичок, что таскался с ним на окраину города, когда Ратибор и Левитан ходили к Моргенштерну.

«Ну, что ж, ступай за мной, мой молчаливый спутник».

И пошёл Свиньин обедать.

⠀⠀

Время как раз позволяло позднему обеду плавно перетечь в ранний ужин, чем юноша не постеснялся воспользоваться. Он отлично поел, а потом и зашёл в «Три селёдки», выпить пару чашек цикория, и только после этого отправился к себе. Мысленно Ратибор уже планировал завтрашний день, встречу с домоуправом и речь, которою он собирался произносить. Но ближе к ночи юноша восхотел посетить танцевальный клуб. Он просто не переставал думать о Сурмие и о том, что по своей глупости подверг старшего товарища опасности. Свиньину нужно было убедиться, что с резидентом всё в порядке. Но провидению было угодно немного изменить его планы. Об этом он понял, едва подойдя к воротам поместья и увидав там, на стоянке, уже знакомую ему роскошную коляску с роскошным скакуном. Только на этот раз приехал за ним не нервный Яков, а один из тех молодых бандитов, что встречали его на входе в логово главаря. Юноша подошёл к коляске и поздоровался как положено, на что бандос кивнул ему и сказал:

— Шалом, шалом… Садись, тебя ждёт Рудик.

Не задавая лишних вопросов, юноша сел в коляску, а уже минут через десять, они были у красивого ресторана «Слеза Давида». Конечно же шпик, дежуривший у ворот в поместье, коляской не обладал, а посему сразу остался, как говорят моряки, «далеко за кормой».

Юноша, едва вошёл в ресторан… Сразу-таки всё понял. На отдельном стульчике, прямо на входе, видно, чтобы не портить приличную мебель и не пачкать белоснежные скатерти, восседал ни кто иной, как Габриэль Бенишу. Был он неимоверно грязен, космат и бородат, но юноша узнал приговорённого еретика сразу. И едва кинув взгляд, он прошёл дальше, к столу, за которым на сей раз восседал один лишь дядя Фалик. Он кушал какую-то рыбку под маринадом и увидав юношу, отложил вилку и сказал:

— Ты извини, парень, но я с гоями не кушаю, поэтому ничего тебе не предложу. Да и некогда тебе тут рассиживаться, Рудольф приказал побыстрее убрать отсюда этого араба, — Рафаил кивнул на еретика, — а то с него вши сыпятся, а тут у нас, сам понимаешь, заведение приличное. После него стул мыть придётся и ковёр чистить. В общем… Кубинский из города свалил, сефарда вон он сидит… Рудольф сказал, что он часть своей сделки выполнил, а ты теперь выполняй свою, если этот твой гицель (живодёр) столичный приедет, ты уж там сам с ним всё порешай. Объясни ему, что нам его гастроли на хрен тут не нужны. Кстати… — Тут он сделал паузу и выразительно посмотрел на молодого человека. — Ты за этого гастролёра теперь сам ответ держать будешь. Имей ввиду, пацан.

— Прошу я вас Рудольфу передать, чтоб больше ни о чём не волновался, — тут юноша даже прижал ладони рук к сердцу, — я очень рад, что к обоюдной пользе, знакомство наше быстрое случилось.

— Ладно, ладно… — Рафаил махнул рукой: заканчивай свою болтовню. — Уводи этого вшивого отсюда, теперь он твой.

Юноша поклонился, и пошёл к выходу, а два молодых бандита, что торчали в зале, сразу оживились и стали поддевать Габриэля Бенишу:

— Давай уже, вставая и убирайся, вшивый еретик. Твой хозяин за тобой пришёл.

— Это что?! — Бенишу уставился на юного шиноби. — Что? — воскликнул возмущённо учёный, наконец поняв, что происходит. Он стал озираться по сторонам словно ища участия у кого-то, но в это время в ресторане почти никого ни было. И он, воздевая руки вверх надрывно продолжал. — Это и есть мой хозяин? Гой!? Вы меня отдаёте гою? Братья… Братья… Одумайтесь! Меня… Благородного человека — в рабство… Гою!?

— Ты слышал, — посмеиваясь говорил один молодой бандит другому: — Этот сефард тебя братом назвал.

— Это он тебя имел ввиду, — отвечал второй, морщась как от чего-то противного. И добавляет. — Фу-у… Эй ты, араб, давай проваливай отсюда, а то весь зал провонял.

— О, это какой-то позор… Это какой-то плен египетский! — воет учёный, но со стула встаёт. — Отдать благородного человека в рабство гою… Господь от вас отвернётся, негодяи…

— Да катись ты уже… Азазелев араб! — Злится один из юных бандитов.

— Наш раввин сказал, что всё с Господом урегулирует, — добавляет второй вынося из подсобного помещения швабру, и этой шваброй «подбадривает» учёного в спину. — А ты… Давай-давай… Тут тебе не подадут. Убирайся отсюда. А то расселся тут как на ём кипуре (на празднике), ждёт пока поднесут.

— Кишен мерен тухес, мамзеры (поцелуйте меня в зад, ублюдки) проклятые, — шипит еретик, когда его шваброй гонят к выходу и выталкивают из приличного заведения.

— Вали уже, — кричат ему вслед молодые бандиты, и один из них добавляет учёному пинка, это дураку за «мамзеров», — не рассыпай здесь своих вшей, урло арабское, — они смеются ему в спину.

— Ну? — С вызовом говорит Габриэль Бенишу оглядываясь вокруг. — И где этот мой новый палач?

Юноша, дождавшись учёного у входа, оглядывает его с ног до головы, и когда их взгляды встречаются, молодой человек жестом предвосхищает попытку учёного заныть, и произносит:

— Я не палач вам, даже не хозяин, я человек, что спас вас от костра. И потому, что вы меня просили, что бы о вас подумал на досуге.

— Подумал на досуге, — передразнил его учёный. Но как-то уже без злости. — И что, я теперь могу послать тебя к азазелю и идти куда мне вздумается?

— Ну, в принципе, — тут юноша пожал плечами, — возможно и такое. Вот только далеко ли вы уйдёте? Ведь дело ваше вовсе не закрыто, и вы ещё всё тот же еретик.

— Ы-ы… — зарычал учёный, — я так и знал, что это всё твои гойские штучки, я мол, тебя не держу, иди куда хочешь, но если отойдёшь хоть на шаг, снова окажешься в кутузке… — тут он стал усиленно расчёсывать голову, приговаривая, — у-у… Чтобы все сдохли и вши, и гои, и ашкеназы… Подлые, подлые люди… И насекомые. Весь этот мир полон мерзости…

— Ну, будет вам ругать сей мир прекрасный, — спокойно советует ему шиноби, а сам внимательно разглядывает вшей, что ползают по рубахе еретика, — вам баня надобна, и чан воды горячей, и мыло, от которого подохнут, — тут он переводит взгляд выше, на шею и голову Бенишу, и даже указывает на что-то пальцем, — все те, кто вас прокормом полагают. Но перед этим, надо вам решить, как дальше быть, куда направить стопы, со мной до бани и воды горячей, или гордости испив, хмельную чашу, вернуться в хладный дом, на тюфяки, на нары.

— Чего? — учёный трясёт головой. А потом снова начинает чесаться. — Нет, нет… Хватит с меня, я уже натерпелся всякого, я больше в тюрьму не пойду. Я там до костра не доживу, меня насекомые съедят… Конечно, в баню… Но что я потом… Как я потом с тобой рассчитаюсь? Что ты с меня хочешь взять, за твои услуги? За баню, за то, что ты меня вытащил с нар… Имей ввиду, я всякие камни таскать не умею, грязь копать, мидий вылавливать тоже, у меня руки слабые, кисти… Видишь какие кривые? Да и кальмаров я очень боюсь…

— Ну, что за бред, какие ещё камни? И мидии тут вовсе не при чём! — Юноша смотрит на кривые и очень грязные кисти рук несчастного и морщится. — Вы просто мне поможете советом, или скорее мнением эксперта, как говорят услуга за услугу. Поможете и вот уже свободны.

— Мнением? А предмет экспертизы? — Сразу оживился еретик.

— М-м… — задумывается шиноби. — Вопрос тут не простой, так сразу и не скажешь, вот так вот с хода и не объяснишь, в чём суть проблемы, что меня волнует.

— Ну, отрасль какая? Что за вопрос? — не унимается Габриель Бенишу, продолжая почёсываться. — Ну, хоть что за наука?

— Я бы сказал, задача прикладная. Есть технология, описана подробно, но у меня, здесь не хватает знаний, чтоб до конца в вопросе разобраться, — признался юноша. — Суть — биохимия, и кое-что понятно, но слишком много терминов и формул, которые едва знакомы мне.

— А, биохимия? — с некоторым разочарованием произносит еретик. — Ну, а что в этом мире ещё может кого-то интересовать, ну не металлургия же? Ну, ладно, раз вопрос прикладной… Вспомню, что знаю. И что нужно выяснить?

— Технологический процесс описан в документах, мне нужно чётко знать, что это за процесс. С чего мы начинаем производство и что в конце желаем получить.

— А… — еретик чешет горло под бородой, — ну в принципе, если процесс описан подробно… Можно попробовать.

— Там много формул, графики, таблицы, всё что так любит всякий ум пытливый, и, если вы, мне растолкуете предмет, считайте, что со мною рассчитались.

— Уже хочу взглянуть! — оживает учёный. — Но сначала бы в баню. Где у них тут баня, мне помыться надо, — тут он неожиданно снова переходит на «вы», — побриться. У вас есть деньги на парикмахера? И одежду нужно прожарить от паразитов.

— Туда, — шиноби указывает направление. — Там банно-прачечный ближайший комбинат.

И они пошли в нужном направлении, причём юноша шёл, выдерживая от учёного некоторое расстояние. А сам Габриэль Бенишу, живо интересовался предстоящей научной задачей, и всё время пытался сократить расстояние до своего молодого собеседника. Отчего юноше приходилось всё время менять скорость движения. Так они и добрались до бани.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать вторая ⠀⠀

— Это ты куда его тащишь, глупый гой? — воскликнула толстая хозяйка, ну или управляющая баней, сидевшая на кассе, когда юноша подвёл учёного ко входу.

— Куда ж его тащить, как не сюда? — логично рассуждал шиноби, ещё раз оглядывая спасённого Бенишу. — Мне кажется, ему как раз здесь место.

— Вообще-то ему место как раз в луже с барсуленями, — заметила женщина не очень-то дружелюбно, она продолжала рассматривать учёного. — Каторжник он, что ли? Ты его в самом деле отмыть хочешь?

— Отмыть и обстирать, подрезать ногти, и волосы, и бороду подправить, вид человеческий ему придайте, согласно правилам, указанным в галахе (свод иудейских бытовых норм), — подвёл итог молодой человек.

Толстуха смотрит на учёного со скепсисом, а тот ещё и подзадоривает её:

— Чего же, красотка, вы так меня разглядываете, никак я вам по вкусу пришёлся?

Женщина демонстративно изображает спазму рвотного рефлекса, а потом обращается к юноше:

— Пятнадцать агор, иначе я этот передвижной дом для вшей даже на порог нашей бани не пущу.

— Пятнадцать! — Безэмоционально возмущается шиноби. — Вы не милосердны.

— «Милосердие» приблуда исключительно гойская, — назидательно говорит ему дама на кассе, а потом стучит по ящичку с деньгами, — а мы тут бабки делаем. Так что, пятнадцать! И ни агорой меньше, — настаивает толстуха. — Это плата за репутационные риски. У нас приличное заведение. К нам заместитель председателя городского совета мыться хаживает. Не дай Господь, кто из приличных людей вот это вот увидит… Или вшей ещё подцепит. Пятнадцать монет и можешь мыть чудище, и то заводи через чёрный ход, пусть там и разденется возле прачечной.

Спорить и торговаться смысла не было, и юноша, со вздохом, согласился, а взбодрившийся близкой бани еретик на прощание послал даме воздушной поцелуй. На что женщина лишь поморщилась и махнула рукой: ой, да иди ты уже.

В общем баня обошлась дорого, и мылся в ней Рафаэль Бенишу на все, так сказать, потраченные деньги, долго и старательно. Потом, уже освободившись от своих мелких кровососущих спутников, он, завёрнутый в простыню, посидел у парикмахера, пока тот приводил его в порядок. В результате выяснилось, что он ещё и не стар, хотя седых волос и на голове, и на лице у него было в избытке. Еретик, после стрижки, вид имеет весьма приличный, хотя кожей, конечно, был смугл. Чего раньше за грязью видно не было. Но это только для юноши, остальные местные богоизбранные, сразу угадывали в нём сефарда. Наверное, у истинных людей, было какое-то врождённое зрение, генетическое.

Оглядев учёного после бани, Свиньин понял, что его траты ещё не кончились. Одежда, даже после стирки и прожарки от насекомых, выглядеть лучше не стала. Раньше на Бенишу было грязное рваньё, теперь это были лохмотья чистые. Ни белья, ни носков. Никаких этих глупостей.

— Да-а… Гардероб довольно… лаконичен, — замечает шиноби оглядывая еретика. — Костюм не элегантен, стиль — мешок, покрой бы я назвал весьма условным, через прорехи вентиляции заметно, что вы кальсон не носите совсем.

— Дурак вы! — огрызается учёный. — Посиди вы с моё, посмотрел бы я на ваши кальсоны и на ваши носки. Между прочим, чтобы вы понимали, кальсоны и носки — это первое, что в тюрьме приходит в негодность. Это хорошо, что рубаха ещё сохранилась.

— Пожалуй вам не до конца понятно, что означает слово «сохранилось», — саркастично произносит Ратибор. — Как не прискорбно размышлять об этом, но гардероб мне вам придётся обновить.

— Ещё поесть бы… — замечает Бенишу. — Я так отощал на тюремной баланде, а ведь сокамерники, сволочи, норовят вечно отобрать какой кусок… Говорят: а зачем тебе, тебе всё равно костёр. Чего еду переводить. Понимаете?

— Есть логика в подобных размышленьях, — говорит Свиньин и продолжает: — Сначала нам купить одежду нужно, уж скоро лавки будут закрываться, ну а потом подумаем про ужин.

— А ботинки? — сразу оживился еретик. — Посмотрите на мои гады, мне в них ходить тяжело. Он спадают с ног.

Юноша уже обращал внимание на обувь учёного, но и без обуви для Бенишу, расходы шиноби переходили рамки разумного. И посему он ответил:

— Пожалуй, ограничимся шнурками.

— А вы жадный, — заметил еретик с неудовольствием. — Знаете, один умный богоизбранный человек, скорее всего сефард, сказал одну умную вещь, он сказал: мы в ответе за тех, кого освободили.

— Одежда, ужин и шнурки, вот траты все, что мне по силам будут, — твёрдо ответил ему молодой человек. И они пошли искать лавку с одеждой.

И конечно же еретик капризничал:

— Это что? Это мне? — Он тряс штанами, которые предлагал ему продавец. — Этой гойские порты, для тяжёлой работ в болотах, вы видели их фасон? Вы видели их ширину, они из чего, вообще, сшиты?

— Это очень крепкие штаны, — заверял его продавец.

— Конечно, это же тростниковые штаны, говорю же, их носят гои, на кой хрен вы их предлагаете благородному человеку?

— Возможно потому, что денег лишних нет у меня и вряд ли скоро будут. Возможно потому, что эти брюки, намного выгоднее смотрятся, чем ваши, — замечал ему шиноби.

Учёный смерил его презрительным взглядом, но больше не с ним не спорил. До тех пор, пока ему не принесли на примерку новую вещь.

— Ну, что это? — он морщился, надев широкую рубаху. — Ну, что это такое, я вас спрашиваю? Между прочим, у нас, сефардов, есть вкус, мы вам не эти убогие ашкеназы, которые на три четверти гои, и которые, кроме своих чёрных костюмов, как на похороны, ничего больше и надеть не умеют, у нас есть стиль, у нас есть понимание цвета, а вы мне что предлагаете?

— Вам предлагают то, на что у нас есть деньги, — в очередной раз отрезвлял его юноша.

На эти аргументы возразить еретику было нечего, он вздыхал и начинал заправлять большую рубаху в широкие брюки.

Так же он купил учёному бельё и носки.

— Шляпу! — Вспомнил тот, когда всё было куплено и надето. — Я так истосковался по шляпам. Мне надоело ходить без головного убора. Я всё-таки не гой какой-то. Купите мне шляпу.

— Куплю, — пообещал ему юноша. — Как только вы закончите работу.

— Мелкий жадный гой, — Габриэль Бенишу, кажется, был разочарован. — Вот в этом вся ваша гойская сущность. Сначала стулья, а уж потом деньги. Вам не доступно благородство как понятие. Вы просто не верите в людей. Меркантильные кю! Тьфу… — Он сплёвывает, и тут же просит ласково. — А может сейчас купите, а?

Нет, шиноби непреклонен. И опечаленный еретик выходит из лавки без шляпы «как гой какой-то»!

Но настроение Бенишу моментально переменилось, когда он и молодой человек зашли в самую простую, самую обычную забегаловку, в которой торговали мелкими мидиями, печёными в золе и обычным, дешёвым угрём, жаренным в барсуленьим жире. То есть едой бродяг, уличных девиц и студентов. Но, после клетки и пары тюрем, эта незамысловатая пища вызвала в сидельце чувства, которые он выражал лишь одной фразой:

— Ещё мне купите угрей… И мидий тоже! И пива из камыша!

— Уверены? — сомневался юноша, причём в этот раз его волновали отнюдь не деньги, а скорее возможные проблемы с желудочно-кишечном трактом его подопечного. — Вам надо быть разумней в этом плане, спокойней быть с обильной, жирной пищей.

— Мой юный гой, хотел бы я на вас поглядеть… — уминая последний кусочек угря, отвечал ему еретик, — как вы бы жрали всякое вкусное, после года тюремной диеты. Уверен, трескали бы так, что за ушами трещало!

— Я был бы сдержан, уверяю вас, — отвечает учёному шиноби.

— Врёте вы всё, — не верил ему Бенишу. И Свиньин не стал его переубеждать. И лишь вместо угрей, пива и новой порции мидий, купил недавнему сидельцу только половину шавермы.

— Ну, хоть какой-то от вас толк, — сыто выдохнул и произнёс учёный, когда они вышли в темноту наступавшей ночи. — Ну, а теперь куда?

— Наш путь, увы, не близок, нам придётся, идти до самой городской черты, — признался шиноби, — И посему, давайте поспешим, иначе те, к кому мы направляем стопы, нам двери просто не откроют ночью.

— Ну ведите, — позволил ему учёный и они пошли по прекрасным и слегка мокрым улицам Кобринского. По пути следования им пришлось обойти одну не очень приятную группу людей, зачем-то таившихся в проулке возле большой улицы, и одну хорошую драку, возле питейного заведения. Юноша лишь сообщал учёному направление:

— Налево, направо, нам туда… — И тот без слов подчинялся ему, а после ещё и хвалил:

— А вы хорошо знаете город, как я погляжу. Хотя вы тут ведь, кажется, как и я в первый раз?

— Да, в первый, — коротко отвечал молодой человек. Ну, не будет же он рассказывать этому богоизбранному, что для шиноби знание местности, в которой ему придётся «работать», это первый и главный пункт любой программы действий. В общем, через некоторое время, без приключений, путники пересекли почти весь город и вышли на его окраину. К жалким хижинам, что ютились возле самого болота, от которого крепко несло сероводородом.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать третья ⠀⠀

На болоте яростно захихикал бобр. Свиньин сразу понял, что это было мелкое, молодое животное, не опасное. И откуда-то издалека отозвался другой, этот был уже басовитый, взрослеющий. Но они почти не представляли опасности. Просто ночь была их временем.

— Бобр-курва… Орёт… Что-то тут… Темновато, — бурчал еретик, влезая в лужи грязи своими дырявыми и бесформенными башмаками. Он даже остановился чтобы послушать бобров, а потом кинулся догонять шиноби. А юноша шёл дальше, не обращая на его недовольство внимания. И тогда Бенишу продолжал: — Ну и вонища тут… А вы знаете, что сероводород это яд? Знаете?

— То мне известно, как и всем другим, — теперь Ратибору приходилось отвечать.

— Известно? — он молчит, но всего несколько секунд и снова бурчит недовольно: — Не уходите от меня, а то я вас потеряю. А тут мрачновато.

— Ну, кто ж возьмётся с этим спорить. Места тут неприятные — согласен, — без всяких эмоций констатирует юноша.

— А вы меня здесь… — тут Бенишу задал вопрос, который, кажется, волновал его сейчас больше всего. — Не зарежете?

И тогда шиноби остановился:

— Послушайте, а вправду ль вы учёный? Неужто вы про логику слыхали? Или, по-вашему, звучит вполне логично, что я вас вытащил из заточенья, что, кстати, мне не дёшево далось, кормил и одевал лишь для того, чтоб на болоте вас потом прирезать?

— Согласен, согласен, — произнёс Бенишу, видимо, успокаиваясь, — ваши доводы убедительны. Но согласитесь и вы со мной, что здешняя атмосфера, да ещё этот сероводород, снижают возможности анализа… Эта темнотища…

— Мы уже близко, видите фонарь? Терпите, нам чуть-чуть осталось.

— Ну, ладно, пойдёмте, а кто там нас ждёт?

— Вы всё узнаете, как только доберёмся, — отвечал ему юноша.

— Вы поймите меня правильно, — волновался в темноте учёный, — для меня такие ночные прогулки по жутким местам в новинку. А вот для вас, кажется, это дело вполне естественное, оно и понятно… Как говорится, кто на что учился. Если бы я был профессиональным убийцей, я бы, может быть, тоже темных мест, всяких неприятных, не избегал бы, а чувствовал себя как вы, как кальмар в болотной жиже.

Так он и не умолкал, пока они, наконец, не добрались до единственного светлого места во всей округе — крыльца, над которым горел небольшой фонарь.

— Благословен Бог наш, Бог отцов наших, спасающий, защищающий, оберегающий, — начал негромко бормотать Бенишу, когда оказался в круге света, и посему темнота вокруг стала казаться ему абсолютно непроглядной, — ты Царь небесный, ты щит Авраама. Убереги меня от смерти сегодня… Пожалуйста…

И тогда юноша поглядел на него с некоторым скепсисом: неужели этот олух и вправду учёный? А еретик, увидав его взгляд, вдруг и говорит, словно оправдываясь:

— А что вы на меня так смотрите? Тут страшно, тут мертвецами воняет. Вы что, не чувствуете?

— То запах сероводорода, то мёртвый дух, что так присущ болотам. — Ответил ему юноша, а после уверенно постучал в дверь, чуть подождал и ещё раз постучал. И уже через несколько секунд из-за двери послышался стук деревянных башмаков, а потом и голос полный угрозы:

— Хальт! Чего ломишься, чего ломишься, швайн?! Имейте ввиду, у меня целая банка крабьей кислоты, открою окошко, плесну, и твоя ди хаут (шкура) в момент слезет, а плескать буду в морду, заодно и твои швайнеауген (свиные зенки) сразу сварятся… Предупреждаю, кислота свежая…

— Плескать в нас кислотой не нужно, — громко говорит юноша. — Фриц Моисеевич, то я, знакомец ваш.

— Какой ещё знакомец? — интересуется Моргенштерн уже не так свирепо. — Вер бист ду (ты, собственно, кто)?

— Посланник Гурвицев при доме вашей мамы, — поясняет молодой человек. — Я был у вас в гостях совсем недавно, а представлял меня доносчик Левитан.

— А, это вы, посланник! — донеслось из-за двери и в ней отворилось маленькое окошко. Пару секунд Моргенштерну понадобилось, чтобы разобраться в ситуации: — Так, это… Посланник! Вы, я вижу, здесь не один! А что это за биндюжник с вами? Я новую мебель или какую другую перевозку не заказывал, лас ес роллен (пусть катится отсюда) нахрен…

Шиноби поворачивается к еретику и быстро оглядывает того. Да… Признаться, тот и вправду, благодаря своей свободной одежде был похож на человека, который, несмотря на свою худобу, занимается трудом скорее тяжёлым, чем умственным. Но юношу это не смущает, и он говорит:

— Позвольте, друг мой, я представлю вам того, кто нам полезен будет. В том деле, что мы с вами затеваем. Знакомьтесь, это истинный учёный, он за учёность даже пострадал.

— Учёный? — не верит Моргенштерн. — Этот? — Он всё ещё разглядывает еретика через окошко. И штаны, и особенно ботинки Бенишу никак его не убеждают. — А, ну-ка, пусть скажет что-нибудь умное! Что-нибудь учёное…

— И что мне этому дураку сказать такого учёного, чтобы он при этом ещё это и понял? — тихо спрашивает Бенишу и смотрит на Свиньина вопросительно.

— Не знаю, право, — размышляет Свиньин. — К примеру расскажите, как будет выглядеть на графике… М-м… К примеру, игрек равен икс квадрат.

— Ну, как будет на графике выглядеть эта функция? Конечно, как парабола, — почти сразу отвечает учёный.

И тогда юноша указывает на него, и его жест означает: ну вот вам учёные слова, как вы и заказывали.

— Их хабе нихт ферштадн (я ни хрена не понял), — говорит Моргенштерн, — хотя и закончил университет. Но ладно… Заходите.

Лязгают засовы. И он наконец открывает дверь. Юноша входит первым, учёный идёт за ним. И едва он появляется в помещении, Фриц Моисеевич, закрывая за ним дверь, грозно кричит:

— Хальт!

Оба гостя замирают и тогда хозяин поясняет: указывая на шиноби он говорит:

— У него обувь чистая, — указывая на учёного. — У тебя — нет. — Потом также он указывает в угол, где стоит ведро с водой и веник. — Тебе нужно шуэ вашен (помыть ботинки). Я не потерплю грязи в доме. Шнель!

— Чего хочет это припадочный? — Тихо интересуется Бенишу у юноши.

— Рискну предположить, желает он, чтобы обувь вы свою слегка обмыли, пред тем, как в дом его пройдёте дальше.

— А-а… — понимает еретик и берёт в руки веник. И всё так же тихо спрашивает: — А он всегда такой?

— Частенько, — так же тихо отвечает юноша, и так как Моргенштерн предлагает жестом ему пройти, идёт к столу. Но едва шиноби делает пару шагов по комнате, как у стены, той самой стены возле которой было приклеено к полу блюдце, он видит… лежащего на полу человека, причём лежит тот лицом к стене, отвернувшись, так сказать от всего ужасного мира, что его окружал. Юноше было достаточно одного взгляда на одежду и обувь этого человека, чтобы понять кто это. Это был конечно же… доносчик Левитан.

А тут и Бенишу заметил лежащего у стены и он, держа в руках веник и подняв одну ногу, произнёс с гробовым фатализмом:

— Одного уже пришили! Я так и думал!

— О, майн Гот, чего вы несёте?! — Моргенштерн засмеялся. — Никто его не пришиб, этот членистоногий уже родился пришибленным, а тут он… Просто прилёг пострадать немного. По своей привычке. Он вообще большой любитель этого дела. Страдание его хобби. А на публике ему страдать нравится больше, вот он и таскается ко мне.

На всякий случай юноша сделал в сторону лежащего у стены человека пару шагов и спросил:

— Друг мой, скажите, что случилось с вами?

— А-а-а-а-а-а… — заревел лежащий куда-то в стену.

— Ну, вот… — развёл руками Фриц Моисеевич, — говорю же вам — живой, подонок, и главное, здоровый, сволочь… Несмотря ни на что.

Тогда учёный, чуть подождав, продолжил чистку своей обуви, хотя, всё ещё поглядывая с опаской на всё происходящее, и поинтересовался негромко:

— А кто этот несчастный человек?

— То тип довольно неприятный, известный всем доносчик Левитан. Не вздумайте сказать, что вы сидели, как можно меньше слов на эту тему, иначе тотчас он донос напишет, и вам, увы, придётся возвратиться на нары грязные к приятелям тюремным.

— Спаси меня Господь! — пробормотал учёный.

А лежащий у стены доносчик вдруг протяжно заныл, не поворачивая головы:

— Уби-и-йца, это вы-ы?

— Да, это я, что с вами, Левитан? — поинтересовался юноша.

— Я умираю, убийца! — продолжал стонать доносчик. — Этот подонок… Он изнасиловал мою мечту.

— О, — снова насторожился Бенишу и замер. — Тут ещё и насилуют. Вот так местечко.

— Я умираю, убийца-а-а… Моя мечта осквернена скотским насилием, — продолжает стонать Левитан. — Я умираю, моё сердце лопнуло пополам…

— Ага… Прямо по шву, — добавляет Моргенштерн, и стуча своими деревяшками, подходит к лежащему на полу и заносит ногу в деревянном башмаке, при этом зло говоря:

— У-у… Как дал бы… Думмес фи (тупая скотина), — но бить не бьёт, а лишь говорит. — Зачем же ты врёшь швайн, что я кого-то насиловал…

— Ты насиловал, — истерично орёт Левитан и даже приподнимает голову от пола, — насиловал! Подонок! Ты подонок, Моргенштерн…

— Она же сама раздевалась, это же происходило у тебя на глазах!

Тут Фриц Моисеевич снова начинает посмеиваться. И даже подмигивает молодому человеку: "ну, ты видал, что он творит!?"

— Зачем ты врёшь, собака криволапая? У тебя… У тебя… — тут он слегка пинает несчастного в спину. — У тебя на глазах она сама сняла юбки!

— Ы-ы-ы-ы… — воет доносчик. — Будь ты проклят, Моргенштерн, будь ты проклят! — орёт Левитан по-прежнему в стену. — Или ты не Моргенштерн, а какой-то там Захаренко, а? Да я про тебя всё знаю, ты Моргенштерн — никакой не Моргенштерн… Потому что ты… Потому что ты Захаренко, Моргенштерн! За-ха-рен-ко!

— Между прочим она сама сюда пришла, — продолжает Фридрих Моисеевич, не обращая внимания на столь тяжкие оскорбления. И тут он говорит, темнея лицом, уже со злостью и свирепостью в голосе: — И в следующий раз, когда она придёт ко мне, я разобью тебе сердце, ещё раз, причём самым, что ни на есть оскорбительным и извращённым способом. Я разобью тебе сердце, Левитан, не только обычным способом, но ещё способом анальным, и сдаётся мне, поганый ты моллюск, этот способ ей тоже понравится!

— А-а-а-а… — заорал со всех сил своих лёгких и голосовых связок доносчик: — А-а-а-а-а… Скажите ему, чтобы он так не говорил про неё, чтобы не смел! Не смел… О, я не вынесу этой боли… Моя душа сгорает… Сгорает нахрен… Одни угли… Одни головёшки…

— Адонай, Адонай, — качал головой учёный, видя и слыша всю эту трагедию. — Что за ужас тут у них происходит? Они анально разрушают друг другу сердца. Боже ж ты мой! — Говорить старался он всё это тихо. — Хуже гоев они. Хуже гоев! Видишь, Господь, вот это и есть твои ашкеназы.

Но кажется кто-то эти его слова расслышал… Кто-то. А этим кем-то был ни кто иной, как Фриц Моисеевич.

— А ну-ка… — Фриц встал руки в боки. И эта поза была вполне себе угрожающей. — А ну-ка ком цу мир (подошёл ко мне)! Сюда, на свет, слышишь, ты! Бросил веник и цу мир! Шнелле (быстрее).

— Чего? — сразу насторожился учёный.

— Сюда, говорю, выйди на свет, чтобы я на тебя поглядел! Сюда! — наставил Моргенштерн.

И тогда Бенишу смотрит на юношу: эй, что мне делать? Он меня бить не будет? И Свиньин знаком показывает учёному: ой, да не волнуйтесь вы, выходите на свет, не бойтесь. И лишь после этого еретик ставит веник в угол, и делает пару шагов от прихожей к столу. И едва он их сделал, как Фриц Моисеевич почему-то обрадовался:

— Ну, конечно, а я-то ломаю голову, кто это тут у нас настоящий учёный! А это… Азазелев араб!

— Послушайте! Вы… — возмутился учёный, но своё возмущение он обращал не на хозяина дома, а на молодого человека. — Если бы я хотел слушать эти тупые оскорбления от ашкеназов, я бы остался в тюрьме.

— А-а… — обрадовался Моргенштерн, — так он ещё и уголовник. — Фриц улыбался. — Ну, а что ещё ожидать от сефардского мурла? — И он весело спел:

Тут даже страдающий Левитан приподнял голову и повернул своё лицо от стены, чтобы посмотреть на учёного, а потом он простонал:

— Ну, да… Ну, да… Только сефарда мне тут мне не хватало для полного счастья! И так душа вся сгорела… — И он всхлипнул и снова отвернулся к стене.

Эти слова крыть учёному было нечем, и он только насупился, а вот Фриц Моисеевич взбодрился от собственной песни:

— Теперь я понял, как сефард гоя облапошил, они, сефарды, очень на это способные. Рассказал нашему сопляку-посланнику какую-нибудь байку про свою опупенную учёность, а тот и послушал его, так он же гой, и ум у него гойский. Но мы-то этих сефардских сказок наслушались за последние две тысячи лет, мы этих проходимцев насквозь видим… А то, какого сефарда не возьми, вот какого не возьми, — тут Моргенштерн наотмашь рубит ладонью воздух, — всяк будет учёный. Ну просто первый встречный — и сразу профессор! И умный, и учёный, и мудрый, ещё набожный, как полоумный раввин, и вся эта их мудрость-учёность, имеет какие-то ужасно древние, буквально библейские корни… О которых, кстати, никто из нормальных людей и не слыхивал даже, а знают о том лишь, — тут он кривляется, — одни лишь жулики сефарды. Вот какие они молодцы.

А ситуация складывалась не очень хорошая, и чтобы она не перешла в откровенный конфликт, шиноби уже намеревался включиться в разговор, и начал было про себя уже формулировать первые строки, как вдруг Габриэль Бенишу, не глядя больше, на хозяина дома, проходит к стене и останавливается перед висящим на ней портретом, а потом и говорит с некоторой задумчивостью:

— М-м… Гиммлер. Ну, да… Генрих Луитпольд. Интересный персонаж.

— Луитпольд? — уточнил страдавший до этого на полу Левитан, которого, почему-то, заинтересовало это имя и он, подогреваемый интересом, даже привстал на локте: — Это имя такое?

— Луитпольд, это имя его отца, — подтвердил Габриэль Бенишу и показал на потрет.

— Очень красивое имя, — произнёс Левитан и снова улёгся на пол, чтобы продолжить страдания.

А у Моргенштерна застряло какое-то очередное, едкое слово в раскрытых устах, он был удивлён. И в тоже время таращил на учёного глаза. И в комнате, при этом, повисла ужасная тишина. Такая тишина, что страдающий на полу от выгорания души доносчик, не понимая, что случилось, снова поднимает голову и оборачивается: а чего вы там все притихли? И лишь после этого Фриц Моисеевич соглашается:

— Да, это Гиммлер, ты прав, сефард, по-моему, ты первый, кто его угадал.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать четвёртая ⠀⠀

— Так что там за дело? — после произведённого эффекта наконец интересуется еретик.

И тогда шиноби обращается к хозяину дома:

— Уж скоро ночь, чтоб время не тянуть, учёному давайте предоставим, тетради, как предмет для изученья. Пусть разглядит и в приближенье первом, даст мнение экспертное своё, пусть скажет, наконец, что это за тетради. Продукт и результат холодной мысли, или каракули какого-то безумца?

То, что эти тетради ещё могут быть и мошенническим продуктом, юноша упоминать не стал, но этот аспект и без упоминаний сам собой подразумевался.

Конечно, на Моргенштерна произвел большое впечатление тот факт, что этот жалкий сефард-уголовник, в одежде гойского работяги и ужасных ботинках, узнал персону на портрете. Но судя по лицу Фридриха Моисеевича, он всё ещё сомневался в компетенциях этого человека. Моргенштерн подумал немного, но потом всё-таки согласился:

— Ладно, пусть посмотрит, хуже не будет. — Но потом предупредил юношу. — Хотя… Хотя может и набрехать. За сефардами такое сплошь и рядом водится.

После этого он достаёт ключ, отпирает дверь в спальню и уходит из комнаты запирая дверь с другой стороны. Юноша идёт к столу, и садится на лавку, Бенишу следует его примеру. И даже страдающий Левитан встаёт с пола. Его тоже заинтересовало происходящее и он, кажется, стал страдать значительно меньше. Доносчик также присаживается на лавку рядом с шиноби и спрашивает:

— Господин убийца, и что вы думаете, вот этот вот, — он кивает в сторону еретика, — разберётся в тех надписях?

— На сей вопрос ответит только время, — пожимает плечами шиноби, — ну а сейчас, я должен сделать выбор: мне дело это продолжать усердно или забросить глупую затею.

— А, теперь понятно, — говорит Левитан и смотрит на учёного, который в свою очередь, смотрит на него. И тут в комнату возвращается Моргенштерн. Он несёт одну тетрадь. Садится на хозяйский стул во главе стола, бегло пролистывает тетрадь, а потом протягивает её учёному с этакой миной сомнения: держи, конечно, но ничего ты в ней не поймёшь.

Габриэль Бенишу взял тетрадь, и сразу открыл её на первой странице. Шиноби полагал, что тот начнёт вдумчиво читать написанное, но еретик не задержался на первой странице и пяти секунд. Пролистнул её… На следующей тоже, и на следующей, и наверное, лишь на шестой он закрыл тетрадь и сказал:

— Во-первых, это не начало, во-вторых, это не подделка, писал всё это какой-то грамотный прикладник. И хорошо знал, что писал. Таблицы с температурами и продолжительности реакций, те, что на второй странице: надо, конечно, разбираться, но внешне всё записано, оформлено грамотно. В-третьих, мне нужен карандаш и бумага. И время, чтобы понять, про что тут написано. О чём здесь идёт речь. Потом и вам объяснить.

Странное дело, доносчик совсем позабыл про свои страдания, и даже как-то повеселел, и сказал молодому человеку:

— А я вам сразу сказал, что дело стоящее, а вы мне ещё не верили.

Но были и те, кто ещё сомневался во всё этой затее:

— А бархатный халат, тапочки и сигару вам не подать, майн хеарц (моё сердце, мой дорогой)? — язвительно поинтересовался Фриц Моисеевич.

— Не подать, — твердо ответил ему учёный. А шиноби меж тем взял тетрадь и тоже стал её пролистывать… И… Он тоже понял, что это тетрадь не первая. После чего он поинтересовался у хозяина дома:

— Мой друг, найдётся ли у вас бумага?

— Найдётся, — буркнул тот и снова зазвенел своими ключами. — Но мне кажется, это обычная и наглая прихоть!

— Это не прихоть, балда. Мне нужно делать записи! И первую тетрадь не забудь, — нагло добавил Бенишу ему вслед. И ещё посмеялся потом: — Хех… Хитрец, думал меня провести.

И снова Моргенштерн вернулся с тетрадью, парой каких-то жёлтых листов бумаги, исписанных, с одной стороны, и карандашом. Всё это он положил перед учёным. Тот сразу взял тетрадь, потом листок бумаги. Положил её перед собой и начал читать первую страницу.

— Кстати, а долго ты тут собираешься сидеть? — на всякий случай поинтересовался Моргенштерн.

— Не знаю, — бросил ему в ответ учёный, — три-четыре дня… Думаю, что за четыре управлюсь, если тетрадей всего две.

И тогда хозяин дома сразу обернулся к шиноби:

— Хёрен зи мир цу, майн либэ (послушайте меня, мой дорогой), я, конечно, совсем не против этих ваших научных изысканий, может быть даже, в каком-то смысле, и «за», но вот что я вам скажу напрямую, уне экивокс (без всяких экивоков): у себя дома, на ночь, я оставляю только женщин, и вот это вот ничтожество. — Тут Фридрих Моисеевич кивнул на Левитана. — У него тут и блюдце своё есть и горшок. А этого арабского мужика, — теперь хозяин дома указал на Бенишу, — я дома у себя не оставлю. — Он задорно покачал пёрышком на шляпе. — Нихт айнмайль троймен (даже и не мечтай)!

— Это потому, что у него всего одна цепь, — пояснил такой расклад Левитан. Но так как это ещё больше запутало и юношу, и учёного, он продолжил пояснения: — Этот гад меня на ночь к столу приковывает, а вашего дружка, господин убийца, ему приковывать нечем. Вот он и отказывает вам.

Свиньин ещё в первый раз заметил, что крепкие ножки стола были притянуты к полу хорошими такими скобами.

«Тут всё продумано, серьёзно и надёжно», — заметил про себя юноша, а учёный тогда и говорит ему:

— Ну, раз так, то нет смысла сегодня затевать работу, он нас через полчаса прочь попросит… Какой смысл? Завтра и начну!

И что теперь было делать Ратибору? Куда теперь девать еретика? Оставлять его ночевать на улице, так он сбежит или снова попадёт в полицию. Искать ему ночлежку для бродяг? Опять возвращаемся к первому варианту.

— Я о ночёвке вашей не подумал, — признаётся юноша учёному и смотрит на хозяина дома.

Но тот сразу распознал смысл этого взгляда и был непреклонен, он мотает шляпой и повторяет:

— Нихт айнмайль троймен!

И тогда, совсем уже позабывший о своей выгоревшей до углей душе Левитан, почти радостно сообщает:

— Так у моей мамочки освободилась комната два дня назад!

— Точно! — вспоминает Моргенштерн. — Старая карга Левитан сдаёт комнатушку посуточно, тем и проживает. Ну, не на дурака же сынка старушке надеяться.

А доносчик, не сильно расстраиваясь из-за нелестной оценки добавляет:

— Комната хорошая, сухая, как раз над печкой, и с окном.

— Надо ещё посмотреть! — нагловато замечает Габриэль Бенишу.

Но тут шиноби смотрит на него, и взгляд юноши, ну очень красноречив, он так и вопиет: "я бы на вашем месте, после камеры-то смертников, так не задавался бы". И учёный молча соглашается.

А Фриц Моисеевич и добавляет:

— А если нет денег, так вот этот закалённый боец и неоднократный победитель благотворительных раздач в задрипанных пельменных, — он опять кивает на доносчика, — знает все ночлежки в округе. Он вам расскажет, где можно перекантоваться бесплатно.

Но Левитан, кажется, не хочет ничего рассказывать про бесплатные ночлежки и говорит:

— Да поздно уже, и дёргаться нечего, сейчас все места на нарах уже заняты, если только на полу ещё свободные поискать.

«На полу — нет, — Бенишу качает головой, но вслух, естественно, ничего подобного не произносит, — хватит уже, на полу и на жёстких нарах я спал очень долго, последнее время».

И молодой человек понимает его без слов, и говорит:

— Искать жильё недорогое, в столь поздний час — бессмысленное дело. Ну, что ж, ведите нас к себе, о Левитан гостеприимный, нам с вашей матушкой придётся повидаться.

Доносчик вскочил, как будто только этого и ждал, он, кажется, был рад такому повороту событий и заверил Свиньина:

— Всё будет отлично, господин убийца, уверяю вас, ваш дружок будет доволен своим ночлегом.

⠀⠀

Они втроём покинули дом на отшибе, а хозяин дома стоял в дверях и провожал их взглядом. Левитан уверенно шёл в темноте, шлёпал по грязи, не переставая расхваливать комнату своей матушки. За ним шёл учёный, а замыкал «колонну» шиноби. И он, по профессиональной привычке, обернулся назад, и… Заметил тень, что едва проскользнула в свете фонаря, что горел над крыльцом дома. В случайности Свиньин не верил, и в то, что ему показалось, тоже… Вернее, показаться-то могло, но всякое «показалось», всегда требовало реальной проверки. Шпик? Вряд ли, они потеряли его ещё у ворот, когда он сел в коляску к бандитам, и потом он не видели никого из своих наблюдателей. А теперь кто-то был…

И Свиньин, подождав немного, поспешил за своими спутниками. А те и не заметили того, что Ратибор отставал от них. Левитан, шедший впереди, всё время болтал о всякой ерунде и своей мамаше, а учёный, помня предупреждения Свиньина насчёт этого болтуна, отвечал ему редко и односложно.

Пройдя до конца улицы, он снова остановился, и так как здесь почти не было света, сделал пару шагов с дороги к обветшалому и кривому забору и, присев возле него, замер. Два уходивших человека, продолжали что-то бубнить, в сыром воздухе ночи слова были трудно различимы, только бу-бу-бу-бу, они ещё и удалялись, оставляя шиноби почти в абсолютной тишине. И не пробыл юноша в одиночестве и минуты, как услыхал чавкающие в грязи и приближающиеся шаги. Тогда Ратибор чуть вытянул из ножен вакидзаси… Всего на пару сантиметров, и после этого шаги почти сразу затихли… Стало абсолютно тихо. Кто-то, так же, как и шиноби, замер в темноте в двадцати шагах от него.

«Заметили меня? И что же это значит… Гриб воробьиный кто-то принимает! Неужто снова люди из шабака?»

Так они и стояли. И эта ситуация долго продолжаться не могла, ведь Левитан и Бенишу уходили всё дальше от этого места, а Свиньин хотел убедиться, что учёный не останется на улице. А посему, подождав ещё несколько секунд, он загнал клинок обратно в ножны и аккуратно, чтобы не чвакать уличной жижей под сандалиями, стал уходить с этого не очень-то приятного места. Поначалу Ратибор думал, что таинственный тип пойдёт за ним, и где-нибудь на освещённом месте, да и обозначит себя, но тот, судя по всему, преследовать шиноби не стал, и сколько потом не оборачивался Свиньин, а узнать кто за ним шёл в темноте он так и не смог. И через пару минут юноша нагнал своих знакомых, которые в ночной темноте даже и не заметили его короткого отсутствия.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать пятая ⠀⠀

Домишко у мамаши Левитан, был не самый скособоченный на улице, да ещё имел два этажа и фонарь над входом. Что само по себе намекало на некоторую респектабельность жилища. И доносчик, остановившись у двери, стал шарить в карманах, потом достал оттуда ключ.

— Сейчас, сейчас, господа, — обещал он, отпирая замок, — я познакомлю вас с мамой.

Но знакомство пошло не так, как он полагал. Когда Левитан отпер дверной замок, ничего не произошло, после чего он начал дёргать дверь, раздражась при этом понемногу, так как выяснилось, что дверь по-прежнему заперта:

— Вот старая дура! — выругался доносчик. Он был явно раздосадован: — Сколько раз просил её не запирать засов! — И тут он, вовсе не стесняясь ночной тишины, разворачивается к двери спиной и начинает кабулом своего унылого ботинка громко лупить в дверь. При это крича: — Мама, откройте дверь! — Доносчик бьёт настойчиво и сильно. — Ну, мама же! Просыпайтесь!

Но сначала свет загорается в окнах в доме напротив, а потом с той стороны доносится низкий и злой голос:

— Левитан, пьяная ты свинья, ты опять всю округу перебудил!

— Сам ты пьяная свинья, Шмогиль, — доносчик перестаёт стучать и орёт в ответ: — А если будешь ещё гавкать, завтра окажешься в участке. Я тебе это организую, так и знай. Склочник, ничтожество, свинья! — После этого Левитан снова начинает колотить в дверь каблуком.

— Господи! Когда ж он уже сдохнет? — вздыхают из соседнего дома. Но тут прямо над головой у шиноби и его спутников, на втором этаже дома открывается окно, и голос пожилой дамы интересуется:

— Люцифер, это ты?

Тут Левитан обрадовался:

— Нет, не я, мама… Это принц Назаретский… Пришёл к вам ночью, пьяный, дверь ломать! Потому как ему, дураку, дрыхнуть больше негде!

— Принц Назаретский, — абсолютно серьёзно говорит старушка, — кандыбайте отсюда, не то помоями обдам. Будет вам…

— Мама, это я, Люцифер! Пришёл домой! — орёт доносчик, — ну я умоляю вас, умоляю, ну прекратите уже запирать дверь на засов, если я не дома… Ну, сколько можно?

— А если ты дома, то мне и вовсе не нужен засов, — поясняет госпожа Левитан. — Засов — это от тебя.

— У! Блин! Старая пиявка! Мама, в прошлый раз мне пришлось выдавить стекло в окне, — напоминает сын матери. — Имейте ввиду.

— Я знаю, Люцифер, там в раме до сих пор фанера. Она меня раздражает и напоминает, что ты такой же ретивый козлолось, как твой буйный, но слабоумный папаша. — Тут над ночным коллективом появляется из окна голова женщины в бигудях. Она некоторое время смотрит вниз. — А это кто с тобой? Что за пропойцы? Зачем ты сюда привёл банду негодяев?

— Мама, прекратите… Вам потом будет стыдно. Это мои друзья. Исключительно приличные люди.

— Мне всё время стыдно из-за тебя, глупый шлимазл. Ты абсолютно не умеешь врать! — заявляет женщина, и тут же продолжает удивлённо. — Я же всё вижу, Люцифер, один из этих забулдыг… Он же, кажется, убийца!

— Мама, да нет же… Причём здесь это. Мама, он не убийца… — начинает пояснять ей Левитан. — Вернее… Да, убийца, но он сейчас не по этому делу. Сейчас он здесь по другому делу.

— По-другому? — Кажется женщина не очень верит сыну. — А по какому ещё делу сюда ночью мог притащиться убийца?

— Мама, я умоляю вас… — говорит матери сын. — Вы себя накручиваете!

— Лучше я накручу себя сама, — заявляет старушка, — чем твой дружок накрутит меня на какой-нибудь кривой ножик.

— Мама! Он пришёл… — Левитан не знает, что сказать. — Он сейчас вообще уйдёт. Он тут не останется…

Но женщина продолжает:

— Просто мне кажется, Люцифер, ты всё ещё не успокоился… Ты не смог угробить меня вместе со своей профурсеткой-женой, которая от тебя в итоге сбежала, и теперь вынашиваешь новые планы. Вот поэтому…

— Мама, она сбежала из-за вашей невыносимости! И тупости! — срывающимся голосом заметил сын. — И никаких новых планов я не вынашиваю, они у меня все старые, облезлая вы игуана!

— Не перебивай мать, Люцифер, — строго произнесла мамаша. — Твоя беспутная жена сбежала, и теперь, как я вижу, ты нашёл кого-то посерьёзнее. Вон и такелажника какого-то с собой привёл, это чтобы он сразу утащил моё несчастное, истерзанное тело к ближайшему болоту… Вас тут целая группа злоумышленников. Ты, как я погляжу, всё продумал, Люцифер.

— Мама, я ничего не продумывал, этот такелажник хочет снять у тебя комнату. — доносчик уже начинает злиться. — И прекратите препираться, мама, вы перебудите всё соседское быдло. Они потом снова будут обсуждать нашу жизнь!

И он как в воду глядел, к этим семейным разговорам в ночи, которые и так не нравились доносчику, да и Свиньину, прибавились и другие голоса. Одним из них был голос из дома напротив:

— Давид! Ты спишь? Дави-ид!?

— Да какой там?! — отвечал ему голос откуда-то справа. — Уже пол улицы из-за этого бушующего козлолося не спит. А что он там… Опять его старуха домой не пускает? Шмогиль, а ты видишь, что там происходит?

— Представляешь, Давид, этот капцан (оборванец) Лютик, привёл кодлу гицелей (живодёров) резать свою несчастную мамашу…

— Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй… — доносится из ночи. — И что ты думаешь, будут старушку убивать?

— Ну, вон уже дверь ломают, — сообщает Давиду Шмогиль.

— Хас ве шалом (спаси нас Бог) от таких детей, — и тут же Давид продолжает: — А я всегда знал, что этим у них закончится.

— Он знал, он знал… — саркастично замечает Шмогиль. — А кто не знал? Это всем было ясно, едва на нашей улице появился сопливый поц с гойским именем. Надо сказать об этом деле тёте Саре, ей тоже будет интересно.

И Давид стал кричать в темноту:

— Тётя Сара, Тётя Сара…

Нет, дальше так продолжаться не могло, и юноша уже хотел начать переговоры со старушкой, но Люцифер Левитан перестал колотить в дверь, а свернул за угол дома, и после какого-хруста, за дверью послушались шаги, а потом она отворилась, и доносчик произнёс уже из темноты дома:

— Заходите, господа.

Переговоры в ночи набирали силу, но и Бенишу и молодой человек, уже скрылись в доме и не слышали их. А Левитан, запрев дверь, со вздохом заметил:

— Видите, с какими жабами я тут живу? Соседи называются… От них вонь почище, чем с болота… Я задыхаюсь в этой прогорклой атмосфере!

После этого он зажёг масляную лампу, и сказал:

— Давайте я вам комнату покажу.

— А может вашу матушку попросим, — предложил юноша. — Мне кажется, так ей спокойней будет.

— Ну попросить-то мы её конечно можем, но она в сортире заперлась, она там обычно отсиживается. Это её моя жена приучила. Они с нею… Немножко не уживались, — поясняет Левитан. — Ну, пойдёмте.

Он идёт первый, неся лампу, а еретик идёт за ним, и едва они выходят из прихожей, как Бенишу вскрикивает:

— О, Господи! Кто это там?

— А! Так это… Не боитесь, — доносчик смеётся. — Это гойский идол.

Шиноби подходит к ним и видит очень высокую статую, метра в два высотой, что стоит у лестницы… Он приглядывается… И удивляется, так как это… никакая не статуя… Это абсолютно высохшая, чёрная мумия, обнажённая, без глаз, с остатками длинных, чёрных волос на голове и несколькими зубами во рту. А Левитан меж тем непринуждённо продолжает:

— Папаша купил его как-то на аукционе, когда ещё не промотал всё наследство. Этому идолу поклонялись старухи-гойки, ну те, кто уже из ума выжил и одной ногой в могиле.

— А… Как неожиданно… — Тут заговорил Бенишу. Он оглядывает мумию с неподдельным теперь интересом. — Я читал про него очень красивую легенду, что все гойские женщины, преступившие климактерический порог его боготворили и носили ему подаяния постоянно. Он был их утешением. Говорят, избавлял их от климактерических приливов и всяких других горестей. Так же он ещё и пел им что-то там. Дальше легенда гласит, что он как-то ошибся, и вошёл в какую-то не в ту, в неправильную дверь, его популярность стала среди старых баб падать, и тогда чтобы вернуть их расположение он публично поджог себе зад, и стал при этом летать и петь.

— Летать? Не больше и не меньше? — усмехался молодой человек.

— Да-да, так и было, — стал уверять своих знакомцев Левитан. — Летать, летать… Летал, идолище азазелев и горел у всех на виду, да так, что искры от него летели. И старухи снова уверовали в него. И снова стали носить ему деньги. Кучи денег.

— Да… Особенно его после того, как он возродил свой зад из пепла подобно легендарному фениксу, — согласился с ним учёный. И тут же спросил у хозяина дома. — Слушайте, а почему у него только одна нога?

— А, понимаете… — вздохнул Левитан. — Это всё вандалы… Тут, пару лет назад, у нас жили студенты практиканты… Сволочи… Так они эту ногу у него отломили и сварили её по пьяни.

— Неужели сожрали? — изумился учёный.

— Сожрали, — подтвердил доносчик.

— Вот негодяи! Варнаки! Гои какие-то глупые! — Стал ругаться еретик. — Ничего святого у дураков, это же исторический, можно сказать, научный экспонат. Как так можно!? Это какое-то пренебрежение к науке, просто в голове не укладывается.

— Да уроды конченные. Говорят "очень есть хотели". Мы их, конечно, били потом, но ногу-то уже не вернуть было. Ну, ладно, пойдёмте, — и он стал подниматься по лестнице.

Но юноша, всё ещё рассматривая мумию, спросил вслед уходившим:

— А как же идол этот прозывался?

— А, так это, как его… Кирилл Фипкоров, — вспомнил Левитан где-то уже с середины лестницы.

Комната была как обычная комната, с комфортабельным коттеджем, в котором проживал юноша, конечно, это помещение не могло идти ни в какое сравнение. Тут не было печки, стекла к рамам прилегали не плотно, ну и так далее…

— Сыровато, — начал капризничать Габриэль Бенишу, оглядывая комнату, он потрогал одеяло на узкой кровати, — и постель влажная. Наверное, и мокриц тут много.

— Мокриц? Ой, да ну… — отмахивался Левитан. — Может и есть тут одна какая шальная, бродячая, да и та еле дохлая. Я когда дома ночую, так мокриц не чувствую, сплю как убитый.

Но учёного это не убеждало, он смотрел на доносчика свысока, дескать ну, с тобой-то всё понятно, ты самогоном зальёшься, так тебе всё равно сколько мокриц, да хоть они тебе ногу отгрызут, ты спьяна и не почуешь, пока не проснёшься.

И это было очень некультурно с его стороны, шиноби даже захотел напомнить ему при каких обстоятельствах произошла первая их встреча, и при каких обстоятельствах случилось их последнее прощание, но, естественно, он не стал этого делать при посторонних, тем более таких, как Левитан. Но Бенишу и сам перестал придираться и смирился с сыростью. После юноша поинтересовался у Левитана о главном:

— Друг мой услужливый, а сколько ж будет стоить для нашего учёного постой? Быть может, вы уговорите маму, нам скидку сделать, даже небольшую?

— А… — Вспомнил Левитан и сообщил радостно: — Мамаша берёт четвертак за ночь.

— Четвертак? А мама ваша малость того… Слегка не осатанела ли? — интересуется учёный и снова оглядывает комнату, которая явно не стоит таких денег.

— Мама у меня, конечно, с придурью, — охотно соглашается Левитан, — это у неё старость на природное, на их фамильное скудоумие наложилась… Но ценник она ломит как очень умная. Это из-за того, что у нас здесь район хороший, гоев вокруг нет, люди приличные проживают. Тихие. Все тут пожить хотят. — Тут он протягивает руку. — Так что давайте четвертак, и пусть учёный ложится отдыхать.

Но Свиньин не торопится давать ему деньги, он хочет побеседовать с хозяйкой дома, а вдруг ему удастся выбить скидку?

— А где же ваша мама, Левитан? Возможно ль с нею провести беседу?

А тут Левитан отвечает уже нехотя:

— Да что с нею говорить… Говорю же, она у меня с придурью, да вы и сами слыхали…

Но и шиноби и учёный ждут. И тогда он соглашается:

— Она в сортире запирается обычно, когда у нас возникают разногласия, и сейчас она, конечно же, там.

— Ну, что ж, мой друг, ведите нас к сортиру, — просит юноша, после чего им всем приходится спуститься на первый этаж.

— Мамаша, — стучит Левитан в одну из дверей, из-под которой выбивается полоса света, — тут с вами хотят жильцы поговорить.

— Я не буду разговаривать с убийцами, которые пришли меня убивать! — доносится из-за двери, причём дама, судя по всему, пытается говорить в щёлочку меж полотном и косяком.

— Ну, — доносчик показывает на дверь, дескать, "я вас предупреждал".

— Мама, он не будет вас убивать, он просто хочет заплатить.

Но из-за двери слышится:

— Я не хочу, чтобы в моём доме жил убийца!

— Мама, — чуть раздражено замечает Левитан. — В вашем доме уже жил убийца, причём серийный. Вы должны его помнить, он убивал женщин по ночам. Вы считали его приличным человеком, а он украл у вас пельменницу и два полотенца… Вы помните те полотенца?

— Я всё прекрасно помню, но он, во всяком случае, не был гоем, как эти твои дружки, — парирует мама.

И тогда шиноби берёт диалог в свои, так сказать, руки:

— Мадам, хочу я вас заверить, что здесь не задержусь и лишнего мгновенья. Останется на ваше попеченье, учёный человек, профессии почтенной, прошу вас назовите сумму, хочу я оплатить его постой.

— Чего? — Не поняла старушка. — Туалет занят. Люцик, ты тут? Скажи, чего этот убийца от меня хочет? Скажи, что вы все от меня хотите? Вы хотите, чтобы я вышла, и вам не пришлось ломать дверь? Вы меня убьёте, Люцифер?

— Мама, да прекратите вы уже сходить с ума! Ваше слабоумие крепчает день ото дня, мама… — орёт Левитан, раздражась, и не выдерживая напряжения дёргает дверь в уборную. — Послушайте! Я привёл арендатора, мама! Арендатора! С деньгами, мама! — Он приникает губами к щёлочке между полотном двери и косяком: — Деньги, мама, деньжата, шекели, слышите вы меня, ма-му-ляя…? Откройте же наконец, дверь, вы меня позорите! Или скажите, им сколько вам заплатить за верхнюю комнату? — Он отрывается от щёлки и тяжело вздыхает: — Шма Исраэль Адоной… Когда же ты прекратишь её мучения?

— Верхняя комната стоит четыре дня за шекель, — сразу доносится из туалета. — А как он мне отдаст деньги? Я дверь ему, убийце, не открою. Я его опасаюсь…

— Мама! — Доносчик начинает снова дёргать дверь. — Я вас умоляю.

Но шиноби останавливает его жестом: не нужно пугать старушку. Он достаёт серебряную монету и… Ему жаль денег и не хочется платить за четыре дня, но желание покончить со всем этим, перевешивает всю его бережливость. Свиньин подсовывает её под дверь:

— Мадам, вот деньги, я под дверь просунул, надеюсь плата вами будет принята. Ну, а теперь откланяться позвольте, учёного я с вами оставляю.

— Люцифер, скажи этому убийце, что завтрак я подаю в семь. Не встанет, так не получит. Я его будить не буду, — донеслось из-за двери.

Ну, кажется, вопрос с жильём решился. И уже после, как всё было утрясено, юноша напутствовал доносчика:

— Как только утром гость закончит завтрак, ведите его сразу к Моргенштерну, и пусть он там начнёт свою работу, а вы побудьте с ним, чтоб слышать всё и видеть.

Все дела были сделаны, распоряжения отданы, и Ратибор уже думал о своих следующих шагах на сегодня, но тут Бенишу спросил у Левитана:

— Послушайте вы, забавный человек… А сколько ваша мамаша собирается сидеть в этом сортире?

— О-о, — доносчик махнул рукой. — Иногда она там засыпает и спит до самого утра.

— А ещё у вас туалеты есть? — Не отстаёт от него еретик.

— Да откуда? Это же вам не дворец какой, — сообщает доносчик.

— А как же в таком случае справлять… потребности? — искренне удивляется учёный, шиноби даже показалось, что он сейчас скажет что-то типа: даже на тюрьме есть параша. Но Бенишу всё-таки сдержался.

— А, это… Да по фигу, справляйте… да вон, хоть вот в окно, — Левитан небрежно машет рукой.

— В окно? — как-то уныло спрашивает учёный.

Видимо он был не готов к подобной простоте нравов жителей города Кобринского. Тут шиноби припомнил то неимоверное количество еды, которое уничтожил Габриэль Бенишу в забегаловке после бани. Но юноша так устал за сегодняшний день, что больше ни про какие потребности этих господ ничего слышать не хотел. И чтобы не вникать во все эти непростые вопросы, молодой человек поторопился с этими двумя господами распрощаться и покинуть дом с мебелированными комнатами и завтраками.

Оказавшись на улице, юноша сразу, несмотря на пошедший дождь и темноту, поспешил в танцевальный клуб. И через некоторое время был уже там. Но в духоте танцевального зала, в балалаечном звоне, он так и не нашёл Сурмия. Народа было поменьше, чем в прошлый раз, припевы на танцполе хором хоть и подпевали, но не так отчаянно. Даже на гоу-гоу-горбатой заводиле, платье было не блестящим. В общем несмотря на «ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже», что горланили толстые, сорокалетние дамы на танцполе, градус угара в клубе был заметно ниже, чем в прошлый раз. Так и не найдя своего связного, молодой человек не в очень хорошем расположении духа, отправился в поместье, к себе.

Пришёл в коттедж, промокший до нитки, грязный. И первым делом озадачил Муми: всё стирать, всё сушить. А сам, достав и уложив пакет с бумагами под подушку, улёгся спать. Он очень устал, во многом от волнения, что не покидало его, и признаться, был рад, что ему предоставили ассистентку. Очень приятно иметь кого-то, кто будет стирать тебе одежду, пока ты спишь.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать шестая ⠀⠀

А утром снова он завтракал в столовой, несмотря на всё продолжающееся негодование тамошних завсегдатаев. А после завтрака, опять был в приёмной у Бляхера, в которой ему тоже были не очень-то рады. Но к этому всякий дипломат должен быть готов. И юноша молча терпел нехорошие взгляды и даже некрасивые слова в свой адрес. Хуже было другое: управдом снова его не принимал. Старший и самый надменный из секретарей Бляхера заявил Ратибору с самого утра:

— Господина домоуправа нет, когда будет — неизвестно.

— Я ждать готов, — отвечал ему шиноби, но прибавляя многозначительно. — Да дело не готово. И я вас, уважаемый, прошу напомнить обо мне домоуправу.

— Хорошо, хорошо, — обещал юноше секретарь, — я передам ему, как только он появится… что вы очень настойчиво просите о приёме.

При том он смотрел на юношу с едва прикрытым раздражением. После этого Свиньин сел на свой стул и продолжил сосредоточенно ожидать. Но управдом до обеда так и не появился. Причём юноша не сомневался, что дело затягивается специально, и не исключал, что, когда Бляхер появится, он сообщит посланнику Свиньину что-нибудь такое, от чего возврат тела покойного представителя знатной семьи будет отложен. За такими мыслями молодой человек просидел до обеда, а когда секретари попросили его освободить помещение, он направился в господскую столовую, где, несмотря на косые взгляды всех остальных посетителей, неплохо отобедал. Кстати, богоизбранные то ли получили предписания не задевать его, то ли уже начинали привыкать к его присутствию, в общем теперь они излучали значительно меньше негатива, чем в первое его появление здесь. Хотя, конечно, никто из лиц, принадлежащих к истинному народу, соседние столики вокруг обедающего посланника подчёркнуто не занимал.

А вот после обеда ему было сообщено, что господин домоуправ его примет. И он обрадовался самому факту приёма, а вовсе не тому, что дело может, наконец, сдвинуться с мёртвой точки. И эти рассуждениях юноша оказались небезосновательны.

Управдом после обеда был сыт, но сохранял энергичность, он курил сигару и положив ногу на ногу, поигрывал как обычно шлёпанцем и говорил:

— Согласно протоколу, подписанному великим домами, и городами, — тут он взял со стола листок бумаги и стал читать, — «Обязательные условия транспортировки… — он что-то пропускал в тексте. — Так, так… Так… — И потом нашёл нужное: — Вот: транспортировка через границу тела, останков, заражённых сладким грибом, именуемым также фиолетовым… Так… Обязательные условия: тело должно перемещаться в осиновой, герметичной колоде, само тело должно быть погружено в тараканий мёд. При уже уложенном в колоду теле, в колоде не должно оставаться пустот, незаполненных мёдом». — Тут Бляхер отрывает глаза от циркуляра и смотрит на юношу: — Надеюсь, вы знакомы с правилами транспортировки заражённых трупов?

— Естественно, я с ними ознакомлен, — отвечает шиноби.

Тут управдом делает большую затяжку, кладёт сигару в пепельницу и потом вздыхает. Ратибор чувствует, что сейчас всё и начнётся, и не ошибается.

— Всё дело в том, дорогой мой посланник, что у нас во дворце нет сейчас такого количества мёда… Ну, что там… — Он морщится. — Нашли на кухне пять-шесть литров, но и их шеф-повар не желает отдавать, говорит, что они ему самому нужны. А всего нужно около шестидесяти литров. У нас есть поставщик двора, — тут Бляхер морщится опять, — но этот алчный подонок стал что-то ерепениться. Понимая, что дело срочное, начал заламывать цену. Начал просить за этот мёд розничную цену, хотя мы покупаем немалую партию, в общем, главный бухгалтер не хочет ему переплачивать втридорога, и отказался подписывать счёт. И, возможно, он прав… Да, да, я понимаю, что вы мне сейчас скажете. Что дело не терпит отлагательств, и всякое такое… оно и вправду не терпит… Но в данный момент, у нет возможности приобрести этот чёртов тараканий мёд в городе. Понимаете… Сейчас просто не сезон!

«Не сезон?»

Ну, Свиньин, конечно, ожидал от домоуправа чего-то большего. Чего-нибудь серьёзного, ну, например хитрых ссылок на какие-то неизвестные юноше законы, или даже на обычаи, на традиции, на болезни персонала в конце концов, в общем, на что угодно… Но вот отсутствие мёда?..

«И это всё, на что у вас хватило изобретательности вашей утончённой?»

Шиноби так и замер в молчаливом удивлении, и видимо его удивление было и без всяких слов столь наглядно, что управдом снова вдохнул и начал:

— Уважаемый посланник, я всё прекрасно понимаю… — он даже приложил руку к груди. — И мы уже взялись решать эту проблему, вот, — он достаёт небольшой кусочек плотной бумаги, и показывает его юноше, — бухгалтерия уже выписала вексель, вексель именной, на имя фермера Бораша… Его ферма в двух днях пути отсюда, он один из главных поставщиков мёда, а также тараканьих яиц в Кобринский, я уже договорился, через четыре дня, ну может через шесть, к этому Борашу, будет отправлен гонец, он доставит фермеру вексель и тот сразу вышлет нам подводу с мёдом. Не сомневайтесь. Думаю, дней через десять-двенадцать мёд будет тут, и мы сразу уложим труп в колоду. Обещаю вам.

— Дней десять ждать или двенадцать? — удивляется Свиньин. — При том, что фермер тот живёт в двух днях пути отсюда?

— Понимаете, — начал снова объяснять Бляхер, — туда дорога идёт через места не очень спокойные, хляби там всякие, болота… Не знаю, что ещё… И нам придётся подождать, пока в ту строну соберётся хотя бы небольшой караван, ну, в самом-то деле, не военный же отряд нам туда посылать за мёдом. А караваны ходят туда часто, наверное, каждую неделю, так что не переживайте, через пару недель мы вам вашего покойничка упакуем и оправим домой в лучшем виде.

«А срок, меж тем, до двух недель возрос». — Отмечает про себя молодой человек. Нет, он точно не хотел позволять этим хитрецам так затягивать дело, ведь заказчик ждал от него скорейшего возвращения покойного на родину. И не найдя сразу другого, более взвешенного решения, возможно даже, немного необдуманно, молодой человек и говорит управдому:

— Недели две иль даже десять дней! — Ратибор качает головой. — Семья покойного так долго ждать на сможет. И этим промедлением бездумным, мы злопыхателям даём прекрасный случай, нас упрекнуть в затягивании дела.

— Но поймите, дорогой мой, — разводил руками Бляхер, а сам смотрел на юношу так тепло, так тепло, как будто был ему каким-то родственником, или ещё кем, кто отлично Ратибора понимает, и после говорил душевно и проникновенно, — …друг, мой… Быстрее, ну никак, ну никак не получается. Вы просто отпишите своему начальству, как складывается ситуация. И всё… Я думаю, там всё поймут. Это же обычное дело. Мы просто не были готовы к такому повороту событий, но при этом делаем всё, что в наших силах, уверяю вас.

На что Свиньин лишь вздохнул:

«Болван, он до сих пор не понимает, что люди дома Гурвицев давно разыскивают повод для раздора, который в будущем войною обернётся».

Но его, лично Ратибора Свиньина, эти раздоры больших семейств касались очень опосредованно. Он в генерации казусов белли не участвовал. У него была иная, простая и чёткая задача. Ему нужно было вернуть на родину тело Ицхака Меера Гольдберга бен Шинкаря, девятого сына досточтимой матери Гурвиц. И сделать это он должен был как можно быстрее. Именно за это ему обещалось очень приличное вознаграждение. И размеры вознаграждения напрямую зависли от скорости возврата тела. Посему юноша не хотел ждать ещё две недели:

— Я сам до фермы вексель донесу, вы только сообщите мне названье, и направленье верно укажите, да и письмо с печатью вашей дайте, что вы уполномочили меня от имени двора вести переговоры.

И когда смысл слов молодого человека дошёл, наконец, до домоуправа, вся теплота во взгляде его и растаяла, он молчал, а взгляд выражал лишь одну мысль: вот какая же это настырная гойская свинья. Они, эти Гурвицы-уроды, не зря такую въедливую заразу сюда прислали, все нервы уже выпил, и всю кровь уже потрепал.

Но при этом посланник Свиньин стоял перед ним и ждал от него ответа. И поначалу Бляхер думал как бы ему отказать, этому поцу. А как тут откажешь? Сказать — "нет, мы вам не доверим именной вексель на тридцать шекелей? Вы ещё тот подозрительный типок". Ну конечно же это будет выглядеть откровенным хамством. Или сказать: "нет, там дорога опасная, мы будем переживать за вас"? И кому это сказать? Профессиональному тренированному убийце? А это уже будет выглядеть, как насмешка… И больше в голову господину домоуправу ничего не приходило… Ничего, ничего… И он, наконец, произносит с сомнением:

— Ну, это будет… Как-то… Не совсем удобно. Вы, всё-таки, уполномоченный посланник благородного дома, а мы тут вас будем… посылать на ферму… Как гонца какого-то…

— То для меня не сложно, уверяю! — очень твёрдо заявляет ему шиноби. — И в деле том не вижу я обиды. Я трудный и опасный путь пройду, раз этот путь хоть чуть ускорит дело. Сомненья прочь, прошу вас, управдом, не мешкайте, решенье принимая.

Ну, что тут оставалось Бляхеру? И он с лицом кислым или усталым, пододвинул вексель к краю стола: ну, раз вы настываете, посланник… Но после он оживился:

— Вот только я попрошу вас расписочку написать, мол так и так, сия экспедиция моя собственная инициатива и руководство дома Эндельман к ней никакого касательства не имеет.

— Бумагу и листок! Я тотчас напишу вам всё, чтоб вас никто ни в чём упрекнул, — тут же соглашается шиноби. — А мне в ответ, скорее напишите, что вы уполномочили меня, от имени двора вести переговоры с тем фермером, что производит мёд.

— Ну, хорошо, — соглашается Бляхер.

Не то чтобы он был сильно рад этой инициативе настойчивого посланника, но, в принципе, в принципе… Это путешествие и транспортировка мёда всё-таки займёт какое-то время, может дней пять, а может даже и недельку, а может… Может так случиться… И тут с интересом домоуправ читает бумагу-расписку, что написал ему юноша… И потом у него улучшается настроение, он снова берёт сигару из пепельницы и с удовольствием её раскуривает: А что, всё ещё не так уж и плохо… Ведь может так случиться, что за неделю у этого гоя и не выйдет… А может и вообще ничего. Да и сам этот противный поц, сгинет где-то там в бескрайних хлябях, причём это будет уже не его, Бляхера, вина, да и вообще не его дело. Он прячет нужную ему бумагу в стол, запирает его на ключ и на всякий случай говорит Свиньину:

— Бумага это правильная, но вы всё-таки отправьте своим послание, что вы сами вызвались в эту экспедицию, что мы вас к этому не принуждали.

— Я тотчас же исполню вашу просьбу, — обещает ему Ратибор и кланяется.

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать седьмая ⠀⠀

После подписания нужной бумаги шиноби распрощался с домоуправом и покинул дворец Эндельманов. Надо признаться, его немного удивило поведение Бляхера, ведь тот, по большому счёту, все их переговоры имел несколько кислый вид, но сразу ожил, едва юноша поставил подпись на уверении, что он сам, по своему желанию, отправляется в двухдневное путешествие за тараканьим мёдом. Но молодой человек был не склонен слишком долго размышлять на эту тему. А поспешил на менталограф, чтобы передать заказчику информацию. И тут юноша не пожалел денег, чтобы отразить в полной мере складывающуюся картину. Свиньин во всех деталях описал ситуацию, в том числе упомянул свою инициативу, по его мнению, ускоряющую процесс. Понятное дело, помимо кучи денег, на эту менталлограмму ушло ещё и много времени. И когда отчёт в центр был закончен, и он уже рассчитывался с грубой Татьяной, ментал Дуня, закатив свои белые глаза кверху и устало буровившая что-то в бескрайний астрал, вдруг встрепенулась и заговорила:

— Посланнику Свиньину. Менталлограмма.

Ратибор уставился на неё в удивлении и замер: "да, я слушаю".

И тогда Дуня стала читать слова, приходящие из пустоты, из бесконечного, фиолетового варпа:

— «Посланник Свиньин. Вашу инициативу считаю обоснованной. Прошу максимально ускорить процесс доставки тела усопшего на родину. Ахмед Кокосов».

О! Это было не просто одобрение. Это была похвала. Да-да, именно похвала. В центре не просто одобрили принятое юношей решение, там его признали правильным. Он, даже приосанился после полученного сообщения и вздохнул глубоким вздохом удовлетворения.

— Тебе, олуху, вербального оглашения будет достаточно, или зафиксировать полученную менталлограмму на бумаге? — устало интересовалась рыхлая кассирша Татьяна, которой ничего, после обеда, делать конечно же не хотелось.

На бумаге! Естественно, он хотел получить осязаемое подтверждение своей правоты. И шиноби сказал:

— Обязательно зафиксируйте это послание на бумаге.

— Двадцать агор с тебя, — бурчит толстуха и берёт в руки карандаш.

Адская сумма. Кажется, она специально назвала эту цифру, причём взяв её откуда-то из своей сальной головы. А у него, между прочим, осталось уже не так и много денег, но ради этой бумажки юноша без разговоров достаёт монеты и кладёт их перед кассиршей: вот, держите. И уже через минуту покидает помещение менталографа с этой дорогой, для него, бумаженцией.

Это бумага ещё и придала ему энергии, она по-настоящему окрылила шиноби. И первым делом, он, выйдя из поместья, нашёл местную библиотеку, куда его правда не очень-то хотели пускать, по причине его вопиющего гойства, объясняя ему, что истинные люди не захотят находиться в заведении, где толкутся всякие гои-бродяги, и ему опять пришлось тратить деньги. Деньги — да, они умели открывать двери даже для неправильных людей. Тем более, что в библиотеке почти не было посетителей, так, пара каких-то школяров-студентов, которые хоть и косились на него неодобрительно, но вслух не возмущались. Там он попросил для себя весьма потрёпанный атлас владений Эндельман и стал изучать нужное ему направление. Хоть карты были и стары, но общее представление об окрестных топях он получил. И понял, что ферма тараканья Бораша Бумберга, находится не так уж и далеко, и правда одна часть пути, та, что ближе к ферме, пролегает через неприятные хляби. Но до середины пути, до одного хутора с трогательным названием «Дохлые красавцы», можно будет без труда добраться на извозчике. А значит и неплохо подсократить время в пути. Другое дело, во сколько ему обойдётся это комфортное путешествие… Тут всё нужно было взвесить…

И он, не теряя времени, покинул библиотеку и направился к ближайшей стоянке извозчиков. Оглядев несколько бричек, что там были, оглядев впряжённых в них козлолосей, выбрал то, что ему понравилось, и заговорил с бородатым обладателем крепкой тележки и сильного скакуна. Заговорил насчёт стоимости поездки до хутора Дохлых красавцев, и тот ему ответил:

— Барин, так сейчас уже поздно будет, эдак, если тронемся нонче же, так в ночь как раз посерёдке дороги и угодим. А ночью… Ну её к хренам там кататься. Там и днём-то не спокойно, а ночью… — он машет рукой. — А ежели с утра надумаете, с раненького, так за шекель вас до хутора, аккурат после полудня доставлю.

Да, всю опасность ночного путешествия через хляби юноша и сам прекрасно осознавал, тем более что готовился к пребыванию в болотах годами. И посему он согласился и спросил у возницы:

— Так значит, сможем мы договориться на ранний час, на завтрашнее утро?

— Так чего же не договориться, — согласился бородач. — Ну, тогдась… Говорите, где вас ждать? Только уж давайте на рассвете, чтобы у меня ещё засветло обернуться получилось.

— Центральные ворота, что в поместье, за полчаса до солнечного света, я буду ждать вас там без опозданья, — ответил ему юноша.

— Ну, так и уговоримся, барин, а вы пока шекель готовьте, — сказал бородач.

— Уже готов, об этом не волнуйтесь, — заверил его юноша и пошёл по делам. Он, конечно же мог попросить этого же возницу довезти до края города, куда он и собирался, но вот финансы не позволяли ему роскошествовать, посему он, несмотря на начавшийся дождик, пошёл туда пешком.

⠀⠀

Теперь у него было много дел. Во-первых, тут, в Кобринском, а во-вторых, ему нужно было подготовиться к путешествию, а это тоже требовало и времени, и усилий. Но для начала он как следует поел и заказал себе еды, что не портится. Жареные мидии с чесноком, лепёшки, подсушенную кашу из толчёного тростника. Не удержался и купил также два мандарина. Они были небольшие, и не самые спелые, и стоили недёшево, но шиноби их всё равно приобрёл, ещё он взял с собой двухлитровую тыкву-термос с чаем, причём просил, чтобы чай заварили при нём, а не лили старый из самовара. Короче, всё это ему упаковали в котомку, плетёную из нитей камыша. За которую, кстати, тоже пришлось заплатить. И уже с нею он поспешил на край города. Теперь он собрался заняться вопросами, которые касались его лично.

⠀⠀

Дом у болота. Хороший дом на самом отшибе. Зачем его построили здесь — среди сырых и заплесневелых лачуг, рядом с камышом и в болотном сероводородном смраде? Шиноби так и не мог этого понять. А ещё он не мог понять кто к этому дому подъезжал поутру.

Да, моросил дождик, но следы на глинистой почве, колеи от тележных колёс и отпечатки новых подков всё ещё не были размыты водой. Один раз телега прошла в направлении дома, и второй раз обратно. Подойдя к дому ближе, шиноби увидел, что следы колёс сворачивают за угол дома.

«Здесь что-то происходит несомненно!»

Но выяснять что именно, Ратибор, естественно, не собирался. Во-первых, не нужно лезть в секреты тех людей, которые тебе необходимы. Это может испортить отношения с ними, а во-вторых, это было просто… не его дело. Поэтому он поднялся на ступеньку крыльца и прислушался. Странное дело, но юноша услышал, музыку. Да. За дверью кто-то играл на струнном музыкальном инструменте. Ну, на это он никак не рассчитывал. Свиньин полагал, что в доме должна поддерживаться рабочая обстановка, что Габриэль Бенишу должен работать, а хозяин дома должен создавать ему рабочую атмосферу. Но за дверью… Кажется ещё и пели. В общем, это была не та обстановка на которою Свиньин рассчитывал, он послушал немного и потом постучал. Музыка сразу стихла. И за дверью послышались шаги, человека, обутого в деревянную обувь. Окошко в двери открылось и оттуда пролился знакомый голос и знакомые, не очень-то приветливые, интонации:

— Вейхис швайн ист гекоммен? (какую ещё свинью сюда принесло?). — И тут же Фриц Моисеевич разобрался в ситуации: — А, это вы, посланник!? — И сразу после добавляет. — Нор ду хаст хей гефельт! (только тебя тут и не хватало).

Дверь ещё не отворилась, но то ли по запаху из окошка в двери, то ли по голосу, но шиноби сразу понял, что Моргенштерн уже изрядно употребил. И когда дверь открылась, то молодой человек в этом убедился. Моргенштерн был весел и держал в руках укулеле. Источник музыки был определён. Следующим, едва Свиньин сделал шаг за порог, пред ним предстал Левитан. Вот только слово «предстал» не отражало позиции доносчика, так как он всё-таки лежал на полу, у стены, возле своего блюдца, как и в прошлый раз. Он оторвал голову от пола и чуть обернувшись спросил:

— А убийца, это вы? — И прежде, чем юноша ему ответил, он начал ныть: — Господи, за что мне эти муки? Вы же видите мой позор, господин убийца? Этот ублюдок меня здесь просто пытает!

— Азазелев головоногий! — со смехом отвечал ему Фриц Моисеевич. — Ты же всегда можешь убраться отсюда… Ну, штей ауф унд фершивинде! (вставай и убирайся отсюда!)

— Чёрта с два! — со слезами в голосе кричит ему в ответ Левитан. И продолжает с надрывом: — Я не уйду отсюда, когда дело уже на мази, когда осталось только чуть подождать и начинать собирать гешефты! Нет уж, подлая падла Моргенштерн, не дождёшься, теперь я точно не уйду! Тьфу… — Он даже плюнул от досады, кажется на стену перед собой.

— Ну, ладно, ладно, швайн, — Фриц, кажется, подобрел немного, он запер за молодым человеком дверь и потом взял со стола бутылку, и подойдя к Левитану налил в стоящее перед тем блюдце, немного самогона. — Вот, полакай немного, Люцик… Успокойся…

— Уйди отсюда! — истерично заорал на него доносчик. — Уйди, по-хорошему прошу, иначе я за себя не отвечаю.

И тогда Моргенштерн, посмеиваясь отошёл от него и сел на свой стул за столом. Только после этого юноша, наконец, обратил внимание на учёного. Тот сидел за столом с одной из тетрадей и листами бумаги перед собой. Когда Ратибор поздоровался с ним и сел рядом, тот тихо пожаловался:

— Это не дом, а какой-то ад! Тут практически отсутствует возможности работать! Я не могу сосредоточиться, мне приходится перечитывать текст по несколько раз! Эти двое… Они просто какие-то скоты…

— Признаться, нет большой охоты у меня, сидеть и обсуждать причуды благородных, но тут готов я с вами согласиться: да, эти двое… Не совсем обычны, — так же негромко соглашался с учёным молодой человек.

— Это ашкеназы, — он даже потряс рукой перед носом у юноши, чтобы тот это лучше понял, — аш-ке-на-зы, люди с изуродованной генетикой, понимаете? — с жаром продолжал еретик. — Они считают себя богоизбранными, но на самом деле они все, все отвратительные полукровки, они на половину или даже на три четверти гои, понимаете? Все, поголовно! Ашкеназы все почти гои, у многих из них светлая кожа, светлые глаза, они даже не стесняются этого, ходят такие важные со своими бледными рылами, а дикая гойская кровь в них всё равно пробивается, берёт верх над кровью праведной, и вот поэтому же и ведут себя так по-скотски. Они же пьют с утра! Как только мы пришли, так эти двое и начали откровенно бухать…

— Негодованье ваше мне понятно! — сразу согласился с ним юноша. — Пить с самого утра — дурное дело, вот только я просил бы вас хранить при всём при этом самообладанье.

Ратибор заглядывает в бумаги, что лежат перед Бенишу и отмечает для себя, что несколько листов уже исписаны заметками и все они пронумерованы. То есть учёный свою работу уже делает. И шиноби было нужно, чтобы он её продолжал. Посему юноша пытается его успокоить:

— Прошу вас помнить, что тетради эти принадлежат по праву Моргенштерну, и дом, в котором мы приют нашли — опять же собственность его же. Так что теории свои про ашкеназов, про кровь позорную и гойские замашки, до времени держите при себе. Прошу вас, сконцентрируйтесь на деле, и постарайтесь мне скорее дать рекомендации насчёт тетрадей этих. А уж потом, как будете свободны, любые споры смело затевайте. Ну а пока работайте усердно.

И тут Бенишу сообщает ему:

— У Моргенштерна вашего, — он кивает на дверь в комнаты, — там женщина пьяная.

— Женщина? — только и смог переспросить юноша.

— Она голая, — едва слышно добавляет еретик.

На этот факт юноша вообще слов не нашёл, он просто смотрел на учёного через зеленоватые стёкла своих очков. И тот пояснил ему:

— Не совсем голая, конечно… Она в неглиже. Но там у неё всякие кружева, которые мало что прикрывают. А я не видел женщин целый год… Вы же понимаете меня?

— В кулак всю волю соберите! — это было всё, что пришло юноше на ум.

— Да в какой, нахрен, кулак!? — заорал Бенишу, после чего Моргенштерн на него уставился: это чего ты там орёшь? И даже Левитан у стены зашевелился. И поняв, что он привлекает к себе лишнее внимание, еретик снова перешёл на шёпот: — В какой кулак? О чём вы? Она пьяная и почти голая, он выводит её сюда… — тут учёный сделал паузу, — нам напоказ. Ставит её здесь по-всякому, в разные позы, задирает ей последние кружева… — Тут учёному пришлось прервать рассказ и сделать пару больших вздохов. — Целует её в губы и лапает везде… Везде! Во всех местах. А она к тому ж и красавица. И ей весь этот балаган нравится. Она смеётся, когда Моргенштерн задирает ей последнюю одежду и лапает её во всех местах прилюдно. Левитан от всего этого неистово орёт и жалобно стонет, просит, чтобы ему выдавили глаза — идиот. Он два раза кидался на Моргенштерна драться, один раз даже с каким-то ножом. Но тот его беспощадно лупцует и пинками, и кулаками, а иногда и стеком лупит его, как возница лупит тупого козлолося, и тогда Левитан ползёт в свой угол рыдать и обещать самоубиться. А Моргенштерн смеётся и ведет женщину в комнату… А она там потом стонет… О, Господи, как она там стонет, я даже и придумать не могу, что он там с нею вытворяет… В общем, она стонет за дверью с той стороны, Левитан ревёт с этой… Знаете, что, дорогой убийца, — он качает головой, — я не могу работать в такой нервной обстановке. У меня всё время перед глазами, — он несколько раз помотал ладонью у себя перед лицом, — её изумительный зад, а в ушах мерзкие стоны Левитана…

Свиньин взглянул на Моргенштерна. А тот, кажется, пребывал в прекраснейшем расположении духа, и задорно подмигнул юноше: не боись, всё нормалёк!

Усмехающийся садист Моргенштерн. Валяющийся на полу доносчик. Напряжённый донельзя учёный, спящая за дверь пьяная и почти голая дама… Ну, что тут можно было сказать… Ситуация складывалась непростая. И юноше нужно было как-то разрядить напряжение, витавшее в местной атмосфере. И тогда он спрашивает учёного:

— Вы есть хотите, господин Бенишу?

— Конечно хочу! — оживился тот. — Эта старая карга, что берёт с вас за постой аж по четвертаку в сутки, обещала завтрак, а сама дала всего одну малюсенькую, — он даже показал размеры, — малюсенькую лепёшечку, и четыре мидии, которые скончались приблизительно год назад, и с тех пор усыхали где-то на адской жаре.

Ну, хоть это отвлекло еретика от аппетитного зада пьяной красавицы, и этому шиноби был рад. Он стал доставать из своей плетёной котомки еду и выкладывать её на стол, а Бенишу сразу стал хватать то, что ему было по нраву.

— О, мандаринчики! — Обрадовался Моргенштерн и схватил один.

— Вы что там, сволочи, жрёте? — поинтересовался Левитан, позабыв про страдания, и привстал на локте. Он разглядел, как юноша кладёт на стол съестное и сразу встал. — Я тоже, между прочим, жрать хочу, я уже давно не жрал.

А Бенишу уже откупоривал и тыкву с чаем:

— О, чаёк! — Он сделал большой глоток. — Сто лет не пил такого хорошего чая.

В общем со всей едой, что шиноби купил себе в дорогу, было беспощадно покончено. И молодому человеку оставалось только вздыхать. Но просто так вздыхать Ратибор не собирался, он серьёзно тратился, и понимал, что траты ещё не заканчиваются, а потому уже хотел некоторого понимания и ответа на главный вопрос:

«А не напрасно ли усилия мои, а не пусты ли будут траты?»

И посему он спрашивает у учёного, жадно жующего лепешку, на которую уложены мидии с чесноком:

— Мой друг, и что же в этом тексте? Набор пустых и пёстрых чисел, иль смыслы тайные, что логикой глубокой и алгеброй увязаны искусно?

Тут еретик качает головой и что-то мычит отрицательно, и пока у юноши не случился сердечный приступ, он прожевывает и заявляет:

— Ни в коем случае не набор… Это работа серьёзная, вот тут, — он мизинцем тычет в открытую тетрадь, — прямо с первых страниц идёт описание технологического цикла работ с прессом.

— Это с каким ещё прессом? — начинает интересоваться Моргенштерн. Оно и понятно, тетради-то его.

— Ну, я догадываюсь, с каким, — вслух размышляет Бенишу, — но пока точно марку назвать не могу. Вообще, тут описывается, как из килограмма обработанного, промытого биоматериала получить нужное количество первичного сырца.

— И что это за материал? — продолжает интересоваться Фриц Моисеевич.

— А вот об этом тут ни слова, — огорчает и его и юношу учёный. — Написано только, — он мизинцем листает страницы, — вот тут написано, что материал должен быть свежий и обязательно живой.

— Живой!? — удивляется и доносчик, прислушавшись к разговору.

А шиноби читает целый абзац текста в полстраницы, в котором нет ни формул, ни таблиц, и из прочитанного он узнаёт, как промывать в слабом растворе марганца материал, не допуская его гибели. Потом как его укладывать в посуду. И какую нагрузку давать на пресс. Чтобы получить чистый сырец в количестве сорока трёх грамм с килограмма исходного материала. Даже написано, что нельзя добывать большее количество сырца, так как он уже будет загрязнён и его придётся долго очищать от примесей при помощи сложного процесса дистилляции. Но прочитав пол страницы, шиноби так и не нашёл названия биоматериала необходимого для выжимки сырца.

— Возможно встретится нам дальше, название исходного продукта, — предположил он.

— Возможно встретится, — отвечал ему Бенишу, продолжая уничтожать мидий и лепёшки. — Но я бы большую ставку на это не делал. — И он успокаивает шиноби. Машет куском лепёшки. — Это ерунда, разберёмся с процессом — поймём и из чего всё делается.

— Вы думаете нам подвластно это? — подзуживает его юноша.

На что учёный лишь машет рукой:

— Никаких тут теорем Пуанкаре не предвидится, обычный прикладняк. Разберусь, как-нибудь… — и тут он вдруг добавляет, наклоняясь к юноше и шепча ему в ухо: — кстати, спасибо, что вытащили меня с нар. По-честному, спасибо…

⠀⠀

⠀⠀ Глава тридцать восьмая ⠀⠀

Они ещё посидели, и учёный объяснял юноше свои записи на листках и разъяснял тексты и графики. Причём их диалог увлёк и Моргенштерна, даже Левитан не уходил к стене лежать и страдать, а сидел со всеми за столом и тоже интересовался умными разговорами, хотя и воздерживался от комментариев и реплик. И в результате этого общения с учёным, юноша почти уверился в том, что это серьёзная научно-техническая работа, а не какие-то записки студента-технолога.

— Нет-нет, — качал головой еретик, — тут всё серьёзно. Писал это человек грамотный и знающий, что пишет.

— Но суть работы вы не уловили? — уточнял молодой человек. — Смысл этих технологий вам не ясен?

— Пока нет… Думаю, что к концу третьей тетради всё прояснится, — отвечал ему учёный, — надеюсь на то.

И Свиньин тоже надеялся. И в этих его надеждах было своё основание. Всё дело в том, что юноша, наблюдая за Фрицем Моисеевичем, и обобщая некоторые факты, пришёл к выводу, что человек это весьма… непростой. А у непростого и очень скрытного человека, не бедного, к тому же, и живущего особняком, редкие и ценные вещи могут появляться с большой вероятностью. Кто знает, что там за плечами у этого Моргенштерна? Да и Моргенштерн ли он вообще?

В общем, когда за окном уже стемнело, Свиньин достал из кошелька один из последних своих шекелей и протянул его Фридриху Моисеевичу:

— Это за что? — на всякий случай поинтересовался тот, прежде чем взять тяжёлую монету.

— Я должен удалиться на недельку, — отвечал ему Ратибор.

— Уезжаете? — спросил Левитан.

Шиноби ему кивнул и продолжил:

— Но наш учёный, чтобы дело шло, питаться калорийно должен. Прошу, мой друг, за тем вас проследить.

— Езжайте. Оф айнен гуттен вегь! (В добрый путь), — милостиво разрешил Моргенштерн и сразу спрятал монету в карман. — Этот ваш сефард в моём доме с голоду не помрёт. Их фершпрхе ес иннен (обещаю вам).

После чего хозяин дома залихватски запрокинув голову, приложился уже к почти пустой бутылке самогона. А юноша, попрощавшись с Бенишу и Левитаном, вышел в сырую темноту.

⠀⠀

Музыкальный вечер только начинался. А у фонаря перед входом уже собирались любители танцев. Шиноби, хоть перед этим и проверял наличие «хвоста», всё-таки первый раз прошёл мимо входа в танцевальный клуб. Прошёл, нашёл тёмный угол и остановился, выждал минут пятнадцать в темноте возле покосившейся стены старого дома. И лишь потом, убедившись, что преследователей нет, пошёл в заведение. А там, на лестнице, выше женщины-кассы — музыка, музыка… побитые жизнью красотки с ошеломляющим, местами макияжем, кавалеры всех мастей… И пород. И разухабистое пьяное веселье… Вот только Свиньину было не очень-то весело. Как бы не проходили его дни, как бы не отвлекали его насущные дела и проблемы, но ни на секунду юный шиноби не забывал про своего связного. Про резидента Сурмия. Ратибор очень переживал по поводу своего неосмотрительного визита в ту дождливую ночь, и боялся, что шабаку, несмотря на темень и ливень, всё-таки удалось выяснить с кем тогда встречался полномочный посланник. Юноша волновался о судьбе резидента. Очень.

И какова же была его радость, когда, стоя в темном коридоре перед танцевальным залом, он услышал за своей спиной:

— Ну, посланник, как продвигается ваше дело?

Да, это был голос опытного и мудрого шиноби. Значит, шабак ещё не добрался до Сурмия. Ах какое это было счастье — знать, что ты своим неосмотрительным поступком не подставил человека под что-то очень неприятное, а может быть и страшное. Но демонстрировать свои эмоции шиноби не полагалось, и как не хотелось юноше развернуться к старшему товарищу и обнять его, он выдержал паузу, успев сделать за это время большой вздох, потом выдохнул и ответил почти спокойно:

— Во-первых, я очень рад вас слышать.

— А во-вторых?

— Во-вторых, в столовую на завтрак пришло двести семьдесят человек, почти двести восемьдесят, и это без випов. Только мелочь.

— Чуть больше, чем я предполагал, — отмечает Сурмий. — А в-третьих?

— А в-третьих… Эндельманы затягивают дело.

— И какую они изобрели причину? — интересуется резидент.

— Решили, что у них нет тараканьего мёда, а он нужен для транспортировки, просили две недели, чтобы его найти, но я сказал, что сам съезжу на ферму за мёдом. Ферма в двух днях отсюда. Вексель Эндельманы мне уже передали. Завтра выезжаю за ним.

— Вексель у вас? Выезжаете? — Слова резидента были полны удивления. — И как им удалось уговорить вас на это безрассудство?

— А они и не уговаривали, — сообщил ему Свиньин. — Домоуправ заявил, что мёд будет через две недели, дескать, вексель уже есть, осталось только отвезти его на ферму, но я не хотел столько ждать, и вызвался съездить на ферму сам.

— Это какое-то… мальчишество! — Теперь в голосе Сурмия не было удивления, теперь он был возмущён. — Как вам вообще могло прийти такое в голову? Вы в своём уме? Вы же полномочный посланник, а не какой-то там посыльный, неужели вы это не понимаете?

А вот теперь юноша уже и вправду ничего не понимал:

— Я просто хотел ускорить процесс. — Говорил он, словно оправдывался. — Тем более, что центр полностью одобрил мою инициативу.

— Одобрил!? — шептал Сурмий уже раздражённо. — Мало того, что Эндельманы не хотят возвращать труп одного из Гурвицев, так у них на их земле ещё и посланник исчезнет… Конечно, это выгодно центру, — и тут резидент стал выговаривать Свиньину уже почти по буквам: — Потому что это уже стопроцентный казус белли. Мало того, что тут погиб Шинкарь, это можно было списать на случайность, так ещё и посланник, присланный за его телом, тоже погибает. Это уже неприкрытое заметание следов. Никто уже не сможет осудить Гурвицев после этого, все законы будут на их стороне. И они вправе будут объявлять Эндельманам войну… Вот только вы об этом не узнаете, потому что будете давно мертвы. Именно поэтому центр и одобрил вашу идиотскую затею.

Да, кажется, старший товарищ был прав. И это он ещё не знал, что Свиньин, по просьбе Бляхера, подписал бумагу о том, что всю ответственность за это берёт на себя. Так что поделать юноша уже ничего не мог. Вернее, не хотел, он ведь сам напрашивался на эту миссию, да ещё и в центр сообщил о ней. Обратной дороги уже не было. А Резидент ему и говорит:

— Сам я не смогу пойти с вами, и никого толкового, чтобы составить вам компанию, у меня на примете нет. Так что завтра утром идите к Бляхеру и скажите, что отказываетесь от этой затеи.

Это было заявлено юноше в виде директивы, почти приказа, вот только приказывать ему Сурмий не мог. Скорее всё было наоборот, это резидент должен был помогать посланнику по мере сил. И потому юноша ответил:

— Вы правы, друг мой, я не подумал, не проанализировал ситуацию, уж больно они меня напугали двумя лишними неделями, тем не менее я отказываться не буду. Я привезу этот мёд.

И конечно же Сурмий не стал его отговаривать, шиноби, пуст даже и юный, всегда самостоятельно принимает решения. И он спросил у молодого человека:

— Вам что-нибудь нужно: оружие? Материалы? — он, конечно, имел ввиду снадобья и яды. — Может быть деньги?

— Да! Точно! — вспомнил Свиньин. — Я остался почти без денег.

— Когда вы выдвигаетесь?

— До зари.

— А если бы вы меня сегодня не встретили? Я ведь мог и уехать из города… Вы готовы были отправиться в опасное путешествие без денег? — Сурмий тяжело вздыхает, Ратибор этого не видит, но резидент, кажется, сокрушённо качает головой: "Господи, у этого мальца вообще мозги имеются?"

— Ну, я бы что-нибудь придумал, — как-то без излишней уверенности отвечал старшему товарищу юноша. И чтобы отвлечь резидента он сам спрашивает: — Ну, а как идут наши дела?

— Наши дела? — с укоризной переспрашивает Сурмий и опять же с укоризной продолжает: — Наши дела, как раз идут неплохо. Документы, что вы добыли, уже отправлены в центр. Утром состоялась встреча агента и поэтессы. Она пришла деревянная от волнения и до последней секунды не верила в своё счастье. А пока она ещё не пришла в себя, Нина подошла к ней и попросила передать письмецо нашему бухгалтеру. Поэтесса сразу согласилась. Вот теперь ждём ответа из бухгалтерии поместья.

— Думаете, Нине удастся его охомутать? — Свиньин всё ещё не уверен, что пламенной красотке с ринитом это по силам.

— Если бухгалтер только согласится встретиться, она размажет его по матрасам, уверяю вас, — без тени сомнений отвечал юноше резидент.

Слышать это шиноби было немного странно, но спорить он не стал, а Сурмий начал размышлять вслух:

— Правда этот бухгалтер не сможет серьёзно помогать. Ну, да ничего, лишние глаза в администрации нам не помешают.

— А почему он не сможет нам помогать? Не захочет? — уточнил юноша.

— Скорее, не сможет… Больно мелкая сошка. К серьёзным документам его вряд ли допускают. Чистота крови не та, а проявить себя у него нет никакой возможности, в общем его нужно будет выращивать.

— Выращивать? — Не понимает молодой человек.

— Ну, да, помогать делать карьеру, правда, как? Я ума не приложу, как можно бухгалтеру продвинуться.

И тут Ратибор подумал немного, подумал и говорит, как бы размышляя:

— Он, кажется, занимается перепроверкой отчётных документов.

— Ну, вам-то это лучше знать. — замечает резидент.

— В деревне Малое Варево работает надсмотрщиком некто по имени Белкин, — вспоминает молодой человек.

— И что?

— Необыкновенно жадный тип, — продолжает юноша.

— А другие богоизбранные, по-вашему, обыкновенно жадные? — интересуется Сурмий.

— Его очень не любят местные мужики, — продолжает вспоминать Свиньин.

— Эка невидаль! И что этот Белкин, ворует? — предполагает резидент саркастично, то есть не принимая эту информацию всерьёз. — Все надсмотрщики воруют. Им жалование годами не платится.

— Так вот, — продолжает юноша задумчиво, — этот Белкин гонит провиант за границу, она там недалеко, и гонит целые телеги мидий, я сам их видел.

— За границу? — теперь Сурмий уже не ерничает. — И это при нехватке провизии в Кобринском? При здешней дороговизне? — Он молчит несколько секунд. — А вы знаете, это может сработать. Одно дело воровать, и совсем другое работать на противника. Я попробую довести до сведения нашего бухгалтера этот интересный факт. Если у нас, конечно, будет установлен хороший контакт.

— Да, попробуйте, — соглашается юноша. — Если он как-то сможет отправить в Малое Варево проверку, она несомненно принесёт результаты.

— Ну, да… Ну, да… — Сурмий, кажется, обдумывает, как это всё лучше устроить.

— Ну, что ж, господин резидент, мне уже скоро вставать, меня у ворот будет ждать бричка, — произнёс молодой человек.

— Я так понимаю, мне не удастся вас отговорить? — интересуется резидент серьёзно.

— Экспедиция за мёдом одобрена центром, — напоминает ему юноша. И это значит: "нет, не удастся".

— Хорошо, ждите здесь, — говорит Сурмий и уходит. Он появляется через пять минут и вкладывает в руку юноши тяжёлый кошелёк. — Семнадцать шекелей, всё что было в баре. О деньгах не волнуйтесь, у меня ещё не закончился фонд, выделенный центром под ваши нужды. До свидания, мой бесшабашный друг. Желаю вам удачи.

И они тепло попрощались.

⠀⠀

А с утра шёл дождь. Дождь в дорогу — это всегда к хорошему пути. Это знают даже дети. Муми рыдала, что называется, в голос:

— Если узнают, что вы уехали, меня снимут на другие работы, а когда вы вернётесь, вам могут другого ассистента выслать!

— Я настою, чтоб мне прислали вас, — обещал ей шиноби и обнял её за рыхлые плечики.

— Оф коз, сенкью вери мач, и слава демократии… — она не переставала рыдать. Но дальше утешать её у юноши не было времени, он помахал ей рукой и вышел под дождик.

Свиньин едва не бегом проследовал к воротам, где его уже и дожидался возница. Он поднял верх, чтобы диванчик для пассажира оставался сухим. Бородатый сразу признал юношу и поздоровался:

— Здравствуйте, барин. Думал, вы опоздаете.

— Опаздывать — то не в моих привычках, — ответил шиноби, ставя своё дорогое копьё в экипаж и думая, как его получше закрепить…

И так он увлёкся своим копьём, что из-за дождя не расслышал за спиной шагов, а вот глубокий и вкрадчивый голос он расслышал отлично. И голос тот произнёс:

— Здоровеньки булы, шановный пан и ласковый друже!

И юноша, уже поставив ногу на ступеньку брички, услыхав это, на мгновение замер. Он уже понимал, кто стоит у него за спиной.

⠀⠀

⠀⠀