Фантастика 1973-1974

ВАЛЕРИЙ ЦЫГАНОВ Марсианские рассказы

Он поглядел на марсианина, стоящего на фоне неба.

– Звезды! - сказал Томас.

– Звезды! - отозвался марсианин, глядя на Томаса.

Сквозь тело марсианина; яркие, белые, светили звезды, его плоть была словно расшита ими - так искрятся светящиеся крупинки в фосфоресцирующей оболочке студенистой глубоководной рыбы. Звезды мерцали, точно фиолетовые глаза, в груди и в животе марсианина, блистали драгоценностями на его запястьях.

– Я вижу сквозь вас! - сказал Томас.

– И я сквозь вас! - отвечал марсианин, отступая на шаг.

Томас ощутил живое тепло собственного тела и успокоился. “Все в порядке, - подумал он, - я существую”.

Марсианин коснулся рукой своего носа, губ.

– Я не бесплотный, - негромко сказал он. - Живой!

Рей Брадбери

Ночная встреча.

– Я как раз не склонен считать человека венцом природы, - сказал Петровский.

– Это любопытно, - сказал Паркер.

Он вскинул голову и посмотрел на Петровского немигающим взглядом. Была у него такая неприятная манера.

– Поймите меня правильно, - сказал Петровский, - я хотел сказать только, что глупо считать себя пупом вселенной. Надо полагать, мы не единственные представители разума даже в нашей Галактике. О более отдаленных местах я и не говорю.

Он был очень стар, настолько стар, что даже не помнил своего имени. Тело его сохраняло бодрость, глаза и слух - остроту, и только память… память иногда подводила.

Прошла, кажется, целая вечность с тех пор, как он остался один. Очень странно чувствовать себя единственным разумным существом на целой планете. Он страдал от одиночества и вместе с тем ощущал непонятную, самого его пугавшую гордость оттого, что вся планета принадлежит только ему. К одиночеству он со временем привык и перестал замечать его, а гордость осталась, разрослась до невероятных размеров и вытеснила все остальные чувства. Он ничего не хотел, ничего не ждал и ни во что не верил, а только без конца обходил свои владения, и его глаза горели безумным светом.

Потом на Марс пришли люди.

Он не искал с ними встречи и лишь посмеивался про себя, потому что был уверен, что им здесь не выжить, со временем они сами поймут это и улетят к себе домой. Но люди остались, они построили в пустыне первый город, и вскоре на Марс хлынула лавина переселенцев.

До сих пор он был спокоен - люди не рисковали покидать окрестности города. И вдруг будто разом исчезли сдерживавшие их опасности, и одна экспедиция за другой стали уходить на много километров в глубь планеты. Рождались новые поселки, появились первые дети. Но не это страшило его. Ужасным было другое - люди не замечали или не понимали следов великой цивилизации. Прекрасные города, чудеса марсианского зодчества, были для них всего лишь дряхлыми скалами со сложной системой сырых и мрачных пещер, великолепные дороги - зыбучими песками, остатки грандиозных каналов - древними тектоническими разломами. Люди удивлялись, откуда здесь такое количество сухих листьев - ведь на Марсе нет деревьев. И они жгли костры из листьев, радуясь редкой возможности погреться у живого огня. Они сдирали со стен то, что казалось им плесенью, и писали на стенах крупными белыми буквами свои имена.

Земные дети играли огромными клубками серебряной паутины, которые родители привозили им из пещер, и только он слышал обрывки мелодий - детишки рвали на части паутину, и ветер уносил кусочки в пустыню, чтобы навсегда похоронить в бесконечных песках.

Впервые за тысячелетия у него появилось желание - умереть, но он не мог вспомнить, как это делается.

Он уже не бродил из города в город. Он остановился в древней марсианской столице и беспомощно наблюдал, как люди прокладывают дороги для своих громоздких и шумных машин.

Он поселился на окраине, в здании крупнейшего на планете театра.

Но пришел день, когда люди подвели дорогу к самому его дому. Он обнаружил это утром, проснувшись, и отчаяние толкнуло его на безумный шаг - он побежал к людям и закричал во всю силу: “Стойте! Остановитесь!” Люди смотрели прямо на него, но не видели его и не слышали его отчаянных криков.

Человек в темно-синем комбинезоне нажал кнопку на пульте, и прогремел взрыв. А когда обломки скалы упали на землю и дым рассеялся, человек обернулся к своему соседу и сказал:

– Все в порядке, Мальцев! Можете идти дальше.

– Не будем загадывать, - сказол Паркер. - Конечно, мы не одиноки. Но пока что человек знает лишь одно разумное существо - самого себя. Так зачем же лишать его удовольствия хотя бы. временно, до встречи с себе подобными, считать себя совершенством? Я думаю, большой беды от этого не будет.

– А вот я не уверен в этом, - сказал Петровский. - Во-первых, как бы не пришлось человечеству впоследствии краснеть за свою кичливую самоуверенность, а во-вторых, пора бы привыкнуть к мысли, что мир может быть измерен не только человеческими мерками, иначе мы рискуем попросту не понять собратьев по разуму.

– Ты только посмотри, какой цветок! - сказал Хоган.

Даммер обернулся. Цветок в самом деле был замечательный. Ему и в голову не приходило, что могут быть такие цветы. Маленький, яркоалый колокольчик - что может быть проще! И в то же время какая хрупкость, чистота линий и насыщенность цвета! Он как будто соткан из воздуха, подсвеченного первыми лучами утренней зари.

Хоган уже карабкался по каменистому склону.

– Что ты делаешь? - сказал Даммер. - Не трогай его!

– Я отвезу его невесте. Цветок с Марса - вот это подарок!

– Он у тебя завянет. Сорви его лучше перед стартом.

– Пожалуй, ты прав, - Хоган остановился. - Вот только не отцветет ли он до того времени, как ты думаешь?

Даммер пожал плечами.

– На корабле его можно попробовать законсервировать, - задумчиво сказал Хоган.

– Он здесь не один, я думаю.

– Ладно, - сказал Хоган, - рискнем.

Он нагнулся и осторожно прикоснулся к цветку рукой в толстой перчатке. Цветок дрогнул, съежился и исчез. Только голубоватый дымок поднялся между пальцами. Хоган шарахнулся в сторону.

– Ты видел?! - заорал он.

Даммер кивнул. Он увидел даже больше: на голой скале позади Хогана внезапно появился точно такой же цветок.

– Вон еще один, - сказал он, хотя был уверен, что это тот же самый цветок.

Хоган побежал к нему и ткнул пальцем в колокольчик. Снова легкий дымок, и цветок исчез, чтобы появиться дальше.

– Чертовщина какая-то… - пробормотал Хоган.

– Оставь его, - сказал Даммер, - он не хочет, чтобы ты его взял.

– Ерунда! - отмахнулся Хоган. - Цветок не может хотеть. Здесь что-то другое…

Он тронул колокольчик носком ботинка и, когда тот перенесся на несколько метров дальше, пошел за ним.

Даммеру показалось, что перемещение цветка осмысленно. Он двигался в одном направлении, словно хотел привести людей куда-то.

– Не надо, Хоган, - еще раз сказал он.

– Ну нет, я дознаюсь, в чем тут дело!

Цветок забирался все выше и выше, и Хоган упрямо карабкался следом, перепрыгивая с камня на камень. Внезапно огромный обломок скалы зашатался у Хогана под ногами. Он раскинул руки, стараясь удержать равновесие.

– Прыгай! - отчаянно крикнул Даммер, но опоздал - громадный камень перевернулся, словно крышка чудовищной банки, и Хоган исчез под ним.

– Хоган! - закричал Даммер. - Хоган, ты слышишь меня?!

Молчание.

Даммер вздрогнул - он почувствовал чей-то взгляд на спине и стремительно обернулся. Никого.

Только аленький цветок - на том же самом месте, где они заметили его в первый раз. Даммер изо всех сил стискивал зубы, но не мог избавиться от озноба. Тогда он повернулся и побежал.

– Позвольте! - возмутился Паркер. - Лично у меня нет ни малейшего сомнения в том, что два разумных вида обязательно поймут друг друга. И потом, о человеческих мерках - это же несерьезно! Человек просто не в силах оценивать окружающее с какой-то иной, не человеческой точки зрения. Кому, как не вам, знать это?

Мальцев вышел из машины и захлопнул дверцу. Впервые за два месяца ему удалось выкроить день отдыха. Сейчас, в период бурного заселения Марса, как никогда нужны дороги, много настоящих, надежных дорог. Только вчера его отряд закон. чил автостраду между центральным Космопортом и Порт-Диксоном, а завтра нужно снова приниматься за работу. Зато сегодняшний день полностью принадлежит ему, и он намерен использовать его наилучшим образом. Прожив на Марсе почти год, он, по существу, не видел его. Говорят, здесь есть чудные места. Когда-нибудь он посмотрит все достопримечательности, а сегодня его вполне устроит этот небольшой скальный массив. До ближайшего поселения добрая сотня километров, и можно надеяться, что до него здесь еще никто не побывал.

Мальцев открыл багажник, выгрузил на песок палатку, ящик с продовольствием, канистру с водой и перенес все это к подножию ближайшей скалы. В тени было еще холодно, и прозрачный налет инея покрывал песок. Ботинки оставляли на нем отчетливые следы. Мальцев оглянулся - на границе света и тени земля была темная от влаги, и над ней поднимался бледный пар.

За выступом скалы оказалась пещера, очень узкая и сырая, как и все пещеры на Марсе. Мальцев включил фонарик и вошел в нее. Ему сразу сделалось зябко. Пришлось включить подогрев куртки. Стены пещеры покрывал толстый слой изморози. Колючие чешуйки осыпались от его шагов и таяли на лице. Под ногами похрустывал мелкий гравий. Пещера повернула направо. Инея здесь уже не было. Вместо него на стенах влажно поблескивали пятна разноцветной плесени. Откуда здесь столько пещер, подумал Мальцев, и как они похожи друг на друга, будто их сделал кто-то по единому образцу - на стенах плесень, на полу гравий, иногда попадаются обрывки странной паутины.

Под ногами зашуршало. Листья, огромный ворох листьев. Вот это здорово, подумал Мальцев, мне повезло. По рассказам старожилов, такие находки попадаются нечасто. В общем-то, никакие это не листья, потому что на Марсе нет деревьев.

Известно только, что это единственный на планете горючий материал естественного происхождения. Значит, у него будет костер. Вот и все, подумал Мальцев, кончился мой отпуск. На такое везение он не рассчитывал. Он нагнулся и взял в горсть несколько сухих и ломких лепестков, растер между пальцами и сдул с ладони тончайшую пыль. Еще на заре цивилизации была создана марсианская “Илиада”. Многие поколения литературоведов и историков бились над установлением ее авторства, но таки не пришли к единому мнению. Десятки городов спорили за право называться родиной великого поэта…

Тысячи марсианских писателей учились на примере поэмы глубине повествования, яркости образов и неувядаемости красок.

И лишь немногим из их числа удалось достичь высоты идеала…

Уже в сумерках он уложил в машину вещи, проверил, не забыл ли чего, и только после этого вытряхнул из мешка припасенные листья. Они вспыхнули, едва он поднес зажигалку. Языки пламени побежали с листка на листок, скручивая их в тугие черные трубочки. За одну минуту они охватили всю кучу, зашелестели, вытягиваясь к темному небу и разбрасывая тысячи искр. Мальцев зажмурился, чувствуя, как ласковое тепло проникает сквозь одежду и слабыми волнами скользит по телу.

Странное создание человек, подумал он, интересно, найдется ли во вселенной существо, которое так же любит огонь?

Костер вспыхнул напоследок и погас, оставив после себя горстку пепла, cхватил пепел и унес его с собой, рассыпая на ходу.

– Все правильно, - согласился Петровский, - однако не составляет большого труда вообразить мир, где развитие разума в силу специфики среды пойдет совершенно отличным от Земли путем. Конечно, мы не можем представить всех подробностей, но вывести общие принципы зависимости эволюции разума от среды можно и нужно, в противном случае мы можем не заметить чужой разум, потому что с нашей точки зрения это не будет даже жизнью, не то что разумом.

– Дай мне руку, - сказал Скотт, но Драйден только помотал головой, продолжая пятиться от ямы.

Драйден наконец остановился.

– Нет, Ричард, - сказал он, - ты конченый человек. И я тебе не помогу, никто не поможет, ты сам знаешь.

Скотт отвратительно выругался.

Руки его уже посинели, а ногти прямо-таки светились лазурью.

– Уходи, - хриплым шепотом сказал он, - уходи сейчас же. Оставь меня одного.

Драйден кивнул, не сводя глаз с его рук.

– Убирайся!-взорвался Скотт.Хоть это ты можешь сделать?!

Драйден подобрал разбросанное снаряжение, замешкался.

– Ты ничего не хочешь передать? - виновато спросил он.

– Ничего! Уходи!

– Прощай! - сказал Драйден и торопливо зашагал между дюнами.

Скотт не ответил, но в его глазах не было ничего, кроме ненависти. Он подождал, пока Драйден не скрылся из виду, вытащил из кобуры одеревеневшей рукой бластер и положил его перед собой на край ямы.

Драйден прав - когда человек попадает в лапы “лазурной смерти”, надеяться не на что. Остается собрать все мужество и умереть достойно, насколько это возможно в таких обстоятельствах. Все это он прекрасно знал, но не сдержался, облаял Драйдена без всякой к тому причины, да и кто сдержался бы?

Тот даже почувствовал себя виноватым, хотя никакой вины тут нет.

Просто ему повезло, и в ловушку угодил не он, а Скотт. Могло получиться наоборот. Тогда бы ушел Скотт, точно так же, не подав руки обреченному товарищу.

Он попробовал пошевелить ногами и не почувствовал их. Возможно, их и в самом деле уже нет - превратились в голубой студень. Хотя вряд ли - край ямы по-прежнему оставался на уровне его лица. Он совсем не чувствовал боли. Тело онемело и почти не слушалось его.

Стоит ли ждать, подумал он, не лучше ли покончить сразу? Многие так и делали в его положении. Но какая-то безумная надежда мешала ему сделать это. Он усмехнулся и положил ладонь на рукоятку бластера и тут же отдернул ее назад, опасаясь не устоять перед искушением.

Он стал думать о Земле, о доброй Земле, где повсюду можно ходить, не рискуя провалиться в зловонное гнездо лазоревки, где ласковое, теплое солнце и густой воздух, который, кажется, можно пить. Признаться честно, он знал, на что идет, когда летел сюда. Именно опасности привлекли его. На Марсе люди гибнут гораздо чаще, чем в других уголках солнечной системы, гибнут по разным причинам, и “лазурная смерть” только самая страшная из них. Пусть это будет ему утешением. Не так обидно, когда умираешь ужаснейшим на планете образом.

Первым погиб Лазарев, начальник русской базы, лет двадцать назад. Вместе с ним умерли еще трое - они пытались помочь своему товарищу. Тогда еще не знали, что достаточно прикосновения к пострадавшему, чтобы вместе с ним отправиться к праотцам. С тех пор погибло десятка полтора человек, а средство против болезни так и не было найдено. Не научились даже обнаруживать гнезда лазоревки, так искусно прятались они под тонким слоем песка. Найти гнездо можно было, только провалившись в него.

Край ямы дрогнул и быстро пополз вверх. Началось, подумал Скотт. Он по-прежнему не чувствовал боли. К бластеру он не притронулся. Ему было страшно, но он успел подумать, что умереть от “лазурной смерти” в некотором роде даже почетно.

Голубой светящийся студень сомкнулся над его головой. Поверхность его медленно вспучилась и изменила окраску. Дрожащий холмик рос, расслаивался на лепестки и переливался теперь всеми цветами радуги.

Странное образование походило на огромный цветок с непропорционально толстой ножкой. Он был красив зловещей, отталкивающей красотой.

Цветок оказался недолговечным, уже через минуту он сморщился, поголубел и исчез. Студень наполнил яму до краев и остекленел. Ветер довершил остальное. Он намел песку и совершенно скрыл последние следы самой страшной западни на Марсе.

Марсиане, так же как и люди, очень любили своих детей. А их дети, как и земные сорванцы, больше всего на свете любили игры.

Разумеется, они предназначались для ребят постарше. Самые маленькие самозабвенно возились в песке, как и их земные сверстники. Были у них и песочницы, правда, не совсем такие, как на Земле.

Стоило карапузу бросить в песочницу пригоршню песку, и она исторгала из своих недр цветок необычайной красоты. Даже взрослые поддавались искушению и иногда, в свободные минуты, принимали участие в детской забаве.

Песочницы, предоставленные самим себе, постепенно переродились. Они заманивали животных и пожирали их. Скоро на планете не осталось ни одного живого существа.

Песочницы приспособились и на этот раз - они впали в спячку.

А потом пришли люди…

Паркер рассмеялся.

– Дорогой коллега, - сказал он, - я не ожидал, что в вас сохранилось столько ребячества. Допустим, вы правы. Допустим, нами создана модель другого мира. Но в чем ее ценность? Где гарантия, что мы встретимся именно с таким миром и сможем использовать наши выводы?

Он на минуту прилег среди песчаных дюн, ласково прильнул к их оплывшим склонам и, отдохнув, полетел дальше. Он кружил по планете днем, в негреющих лучах солнца, и ночью, при слабом свете двух лун.

Он проносился над полюсами, вздымая снежную пыль, возвращался к экватору и печально завывал среди пустых домов, словно искал кого-то.

Он не знал, что ему никогда уже не придется играть густыми волосами молодых марсианок, шаловливо трогать края их широких нарядных одежд. Он был всего лишь ветер, и люди, пришедшие на планету, для него ничем не отличались от прежних ее обитателей, ему казалось, что все идет, как прежде.

А для людей он был слишком сух и колюч, они прятались от него в своих металлических домах, а если выходили на улицу, то надевали скафандры. Марсиане никогда не делали этого. Они вдыхали его полной грудью, ловили раскинутыми руками и звонко смеялись, когда он гладил их лица. Люди были совсем другими, а иногда, когда ветер крепчал, они боялись его.

Но он был всего лишь ветер и не обижался на них. Для него ничто не изменилось в этом мире. Он кружил над полюсами, возвращался к экватору, лихо проносился по безлюдным улицам городов, и ему было все равно.

Он даже не знал, как он одинок.

– Я говорю об общих принципах, - сказал Петровский.

– Какая разница!

– Разница есть, - сказал Петровский. - И некоторые из этих принципов для меня уже ясны. Главный из них - крайняя осторожность и уважение по отношению к чужим, пусть даже безжизненным, на наш взгляд, планетам. И еще: нужно попытаться представить себе, какая жизнь могла возникнуть в данных условиях, не обязательно похожая на ту, которую мы знаем по Земле, скорее наоборот. Главное, как можно дальше оттолкнуться от привычных представлений.

Крупный песок хрустел под ногами, словно снег. Фогель закрыл глаза и представил, что идет по широкому снежному полю и жмурится от солнечного сияния, и сосны на краю поля качаются и расплываются радужными пятнами в слезящихся глазах, и пахнет морозом и снегом. Он вздохнул и открыл глаза. Они успели привыкнуть к темноте, и теперь он различал впереди покатые склоны дюн, едва заметные на фоне почти черного неба. Звезд не было.

Такое случается на Марсе чрезвычайно редко - после больших песчаных бурь, когда тысячи тонн мельчайшей пыли несколько суток плавают в атмосфере, и тогда даже дни напоминают сумерки. Фогель обернулся на брошенный вездеход, но его уже не было видно.

До форта Экватор оставалось восемь километров, и идти предстояло весь остаток ночи, и это было необычно и здорово! Фогель ни минуты не жалел, что не проверил перед выездом горючее. Правда, завтра придется возвращаться за машиной, выслушивать нотацию Пономаренко, но это будет завтра.

Фогель был большим любителем новых ощущений, хотя и не признавался в этом самому себе, но это пристрастие, без сомнения, сыграло немалую роль в его появлении на Марсе.

Осваивать Марс было во сто крат труднее, чем неисследованные области Земли, но романтического ореола не было и в помине. Каждый шаг заботливо предусматривался перспективным планом освоения Марса. Романтики план не предусматривал.

Поэтому Фогель рассматривал неожиданное приключение как дар судьбы, как компенсацию за неоправдавшиеся надежды.

Он вспоминал многочисленные легенды, сложенные о планете, и с внутренним замиранием ждал, что хотя бы одна из них окажется правдой. Нужно только поверить, твердил он про себя, поверить полностью и бесповоротно, и это непременно случится. Совсем недавно Мальцев рассказал ему о Голосе ветра. На Марсе ветер почти беззвучен, но иногда, самыми длинными и темными ночами, он начинает говорить на непонятном и, как утверждают, осмысленном языке. Протяжные слова раздаются, словно падают откуда-то сверху, и озноб пробирает невольных слушателей до костей. Голос слышали лишь несколько человек, и, по их единодушному мнению, это было нечто большее, чем простая игра природы. Кто-то пытался записать его на пленку, но запись не получилась, и это послужило поводом для официального заявления о том, что Голос-де явление психического порядка, объясняющееся нервным утомлением. Объяснению никто, кроме неисправимых педантов, не поверил, и легенда осталась, время от времени обрастая новыми подробностями.

Фогель забрался на гребень дюны и остановился перевести дыхание.

Идти по податливому песку оказалось нелегко. Ноги налились свинцовой тяжестью и одеревенели. Фогель лег на спину и расслабился. Черное Вебо казалось таким близким, что его можно было достать лежа, стоило поднять руку. Фогель так и сделал: он протянул вверх раскрытую ладонь, но ничего не почувствовал, кроме слабого дуновения ветра. “Песок струится сквозь пальцы ветра…” - всплыла в памяти строка полузабытых стихов. Кажется, он произнес ее вслух? Фогель прислушался.

– Песок - струится - сквозь - пальцы - ветра, - медленно повторил он и почти не услышал собственного голоса. Слова гасли у самых губ, едва успев родиться.

– Надо идти, - сказал Фогель, и снова слова растаяли, будто упали в безвоздушное пространство или погрузились в вату.

Фогель стал спускаться с дюны.

Незаметно для себя он делал это чуточку торопливей, чем прежде. Рыхлый песок расползался у него под ногами, и он с трудом сохранял равновесие. “Испугался я, что ли? - подумал он. - Ерунда какая… Просто разреженный воздух”.

– Э-ге-гей! - крикнул он, но крика не получилось. Из горла вылетело невнятное бормотание, которое он уловил скорее сознанием, чем слухом. “Что такое?…” - подумал он и неожиданно для себя самого побежал, увязая в песке и размахивая руками.

Громкий звук, похожий на удар грома, остановил его. “Что это?” - прошептал он и услышал Голос.

Непонятные слова размеренно и тяжело, словно капли, падали сверху н, подхваченные эхом, разносились по всей округе, и возвращались назад, накатывались, подобно волнам, и громким звоном отзывались в ушах.

– Что это?! - беззвучно крикнул Фогель и повалился на песок, сжимая руками голову, но Голос продолжал звучать в его мозгу. Он бесстрастно рассказывал о чем-то, Фогель не понимал ни слова, но слышать его было невыносимо. Фогель поднялся на колени, с ненавистью посмотрел вверх. “Хватит! Хватит! - подумал он. - Я больше не могу!…” Внезапный порыв ветра бросил ему в лицо горсть песку, и, пока он протирал глаза, Голос умолк. Тишина оглушила его. Он с трудом встал на ноги и побежал.

Через два часа из-за горизонта выплыли звездочки - огни на куполах Экватора. Фогель всхлипнул и лег на песок. Воспаленные глаза горели, во рту было сухо, и пыль скрипела на зубах.

Близился рассвет.

– Ваши слова напоминают мне одну из историй барона Мюнхгаузена, - улыбаясь, сказал Паркер, - ту самую, в которой он вытащил себя из болота, ухватившись за собственные волосы. По-моему, все попытки человека выйти за пределы свойственных ему представлений и логики закончатся подобным парадоксом.

– Речь идет не о том, чтобы перестроить мышление человека, - сказал Петровский. - Такое вряд ли возможно, да и нужно ли? Ведь тогда человек перестанет быть человеком. Но мне кажется, что у любых типов разума должна быть хотя бы одна точка соприкосновения, на основе которой будет строиться взаимопонимание и которую необходимо научиться отыскивать.

Паркер снова улыбнулся.

– Не будем спорить, - ом наклонился и взял стакан. - Давайте хоть на время забудем о науке и поговорим о чисто человеческих делах.

Петровский не ответил.

– Не обижайтесь на меня, - сказал Паркер. - Решение нашего спора не за горами. Быть может, мы даже доживем до этого дня. Давайте выпьем за будущее. За прекрасное будущее, - он поднял стакан и неожиданно подмигнул, - а оно нас рассудит.

Прошел положенный срок, и ва Марсе появились поэты. На смену суровым пионерам всегда приходят поэты, чтобы описать их действительные подвиги и создать легенды о подвигах, никогда не совершенных.

Так было на Земле, и то же самое повторилось на Марсе.

Поэтам свойственно видеть мир несколько иначе, чем обычным людям, поэтому они увидели то, чего до них никто не замечал. И когда один молодой литератор написал фантастическую поэму, в которой изобразил Марс населенным странными разумными существами, все с восторгом приняли ее. Убедительно написанная вещь заставила читателей поверить, что изображенный мир мог существовать, в этом и заключалась причина успеха. Талантливая книга может заставить верить во что угодно.

Это была первая крупная поэма молодого автора. За ней последовали другие. Прошло много лет, и, когда поэт умер, он был признан одним из величайших гениев человечества. На всех освоенных планетах ему поставили памятники, а на Марсе соорудили мемориальный комплекс, потому что здесь он провел большую часть своей жизни и написал самые значительные свои произведения.

Поставили памятник и Марсианину, герою первой книги поэта. Поставили на самом видном месте новой марсианской столицы - на скале, почему-то не взорванной в свое время, да так и оставшейся торчать посреди города.

Многометровая статуя из нержавеющей стали изображала массивное, неповоротливое существо с очень большой головой, большими глазами и крючковатым носом. Марсианин стоял, расставив короткие ноги, и смотрел на раскинувшийся внизу город. Кое-кто находил выражение его лица растерянным, и им не нравилось это, потому что марсиане, описанные поэтом, были холодными, бесчувственными существами. Но, как бы там ни было, памятник скоро стал местной достопримечательностью и, по единодушному мнению туристов, очень украшал столицу. Недаром его создал самый выдающийся скульптор Марса. По его же настоянию вокруг скалы установили десяток мощных прожекторов, которые освещали памятник ночью.

Марсианин смотрел на город, и в его круглых глазах в самом деле можно было прочесть растерянность.

Город, над которым он возвышался, был чужд ему. Он не узнавал родной планеты, преображенной руками людей, и, самое главное, - не узнавал самого себя…