Исследователи грядущего

Уже к середине XVIII века в Росси появились оригинальные утопические произведения, живописующие процветающие страны с идеальным социальным строем. Конечно, первые русские утописты П. Ю. Львов и В. А. Левшин испытали влияние Кампанеллы, Мора и "Новой Атлантиды" Френсиса Бэкона — первой научно-технической утопии. Но это же совершенно естественный процесс! Как мы уже видели, европейские литературы тоже развивались под влиянием пионеров утопического социализма.

И в русских и в западноевропейских образцах социальной утопии было много путаного. В домарксистскую эпоху истинные движущие силы истории понимались либо слишком упрощенно, либо, напротив, фетишизировались. У того же Кампанеллы в коммунистическом, казалось бы, обществе сохраняются самые варварские обычаи его времени, а в идеальном обществе М. М. Щербатова ("Путешествие в царство "Офирское"") удивительно уживаются монархический деспотизм и прогрессивный экономический базис. Будь иначе, это сочинение вряд ли смогло увидеть свет в крепостнической России.

Философская и научно-социальная фантастика гармонично сочетаются в незаконченном романе В. Л. Одоевского "4348 год. Петербургские письма". Это весьма заметная веха в истории мировой мысли. В романе Одоевского присутствуют многие черты, выделяющие научную фантастику в особый вид литературы. Ученые просвещенной России, ставшей к 4348 году центром мировой культуры, покорили воздушное пространство и научились управлять воздухом, изобрели синтетические искусства (см. соответствующие места в "Туманности Андромеды" И. Ефремова и "Магеллановом облаке" С. Лема), научились получать искусственную пищу из небелковых продуктов. Короче говоря, в романе есть все то, что делает произведение научно-фантастическим. Одоевский заглядывал из николаевской России в тысячелетия, не подозревая, что век спустя многое из того, о чем он мечтал, станет реальностью. Его последователь американский писатель Эдвард Беллами в нашумевшем романе "Через сто лет" пытался заглянуть «всего» на век вперед, но и его опередил научный прогресс лишь за какие-нибудь три десятилетия.

Не в том дело, что сбылось или не сбылось. Писатель — не пророк. Одоевский звал из царства казарм и палочной дисциплины в мир прогресса и социального равенства. Этим и ценен его незавершенный и во многом наивный роман. И еще одно. Вслед за Одоевским к утопическому жанру обратился Н. Г. Чернышевский. Речь идет о том самом Четвертом сне Веры Павловны ("Что делать?"), который так подробно изучается в наших школах.

Оригинальную утопию гротеска ("344 год. Рукопись Мартына Задека") создал в 1833 году известный русский писатель А. Ф. Вельтман. Утопические картины "мужицкого рая" присутствуют в произведениях Льва Толстого, Н. Н. Златовратского и других. Модели общинного социализма создают писатели-народники С. М. Степняк-Кравчинский, Г. И. Успенский, П. В. Засодимский.

В 1895 году инженер В. Н. Чиколев публикует роман "Электрический рассказ", герой которого знакомится в "Институте экспериментального электричества" с электрифицированными фермами, электровозами, всякого рода автоматами. Это был почти в буквальном смысле слова взгляд в завтра. Потом это получило название "фантастики ближнего предела", в которой уже разработанные, но еще не вышедшие из стен научных лабораторий приборы и материалы сделались самоцелью, основным объектом повествования. Люди к таким приборам были искусственно пристегнуты, поскольку без людей не может быть и литературного произведения.

Другой инженер, А. Родных, в романе "Самокатная подземная железная дорога" выдвинул любопытный проект дороги, по которой поезда движутся под воздействием земного тяготения. Профессор Бахметьев предвосхитил в романе "Завещание миллиардера" создание больших исследовательских коллективов, инженер Н. С. Комаров (роман "Холодный город") нарисовал широкие полотна борьбы человечества с климатической катастрофой и тоже отдал известную дань воображаемому транспорту будущего.

В 1892 году вышел в свет роман Н. Шелонского "В мире будущего". Шелонский писал о трансмутации металлов, о прозрачной броне, идеальных теплоизоляторах и т. д. — то есть о всем том, что действительно пришло к людям через несколько десятилетий.

Это была добрая жюльверновская традиция. Она развивалась параллельно с "чистой фантастикой", которая достигла в России исключительных высот. И если теперь имя того же автора "Самокатной дороги" мало кому что скажет, то образцы русской "страшной повести" вошли в пантеон мировой литературы. Еще бы! Здесь и такой титан, как Гоголь ("Вий", "Страшная месть" и др.), и такой тонкий мастер, как А. К. Толстой. А "Звезда Соломона" и «Олеся» А. И. Куприна, разве это не шедевры? А «Крысолов» А. С. Грина? Эта повесть, кстати, обнаруживает влияние Гофмана в экспозиции и мрачно-гротескном колорите. Но есть в ней и нечто качественно иное — чистейший элемент научно-фантастического релятивизма, свойственный, допустим, Уэллсу. Герой Грина попадает в комнату, каждая минута в которой соответствует многим часам обычного земного времени. Это уже не легендарный Рип-ван-Винкель Ирвинга, проспавший двадцать лет как одну ночь. Это уже тот физический релятивизм, который принес Эйнштейн и без которого не обходится ни один современный научно-фантастический рассказ о звездных экспедициях.

Любопытно, что и Куприн следовал не только традиции страшного рассказа, где не умолкая звучит тема рока, но и оставил заметный след в области романтической ориенталистики ("Аль-Исса") и в области собственно научной фантастики. В некоторых его вещах ясно видны черты утопии. Он нарисовал фрагменты технократического общества будущего (повесть "Жидкое солнце" и рассказ "Тост").

Что касается той же романтической ориенталистики, то она всегда была близка русской литературе. Мотивы «Ватека» воспринял вслед за Байроном М. Ю. Лермонтов, после чего они стали неотъемлемой частью общей, если можно так сказать, литературной атмосферы. Той атмосферы, в которой родились такие различные произведения, как «Саломея» Уайльда, «Саламбо» Флобера, «Фараон» Пруса, «восточные» новеллы Куприна.

Но, как уже говорилось, жюльверновская линия развивалась почти независимо. Под влиянием "необыкновенных путешествий" французского фантаста написано было множество заслуженно забытых теперь романов.

Новаторством отличаются романы А. Богданова "Красная звезда" (1908), "Инженер Мэнни" (1913), сильно повлиявшие потом на А. Толстого в его работе над «Аэлитой». Действие обоих романов протекает на Марсе. Русский революционер Леонид летит на Марс на «этеронефе» — корабле с реактивной тягой, на корабле с атомным двигателем! Следовательно, А. Богданов внимательно следил за развитием научной мысли. Недаром его "Красная звезда" отличается глубокой разработкой социальных тем (социалистическое общество на Марсе), интересными мыслями о путях развития цивилизации и о месте человечества во Вселенной. Золотыми блестками пронизывают ткань книги научные предвидения поразительной глубины. Ведь Богданов говорит даже о некой "отрицательной материи", которая входила в состав первичной туманности, из которой образовались звезды. Только теперь после открытия антивещества мы можем по достоинству оценить эту интуитивную догадку.

Писал научно-фантастические очерки и К. Э. Циолковский Именно в них излагал он свои замечательные, опередившие время идеи. "На Луне", "Грезы о Земле и небе", "Без тяжести", "Вне Земли" — все эти уникальные по широте и смелости очерки были созданы им в период с 1893 по 1918 год Это не научно-фантастическая литература в строгом смысле слова. Но без преувеличения можно сказать, что очерки Циолковского во многом определили характер ранней советской фантастики. Александр Беляев, в частности, многим обязан Циолковскому.

Советская фантастика родилась вместе с Советским государством. Еще не отгремели бои гражданской войны, когда первые советские издательства стали выпускать научно-фантастическую литературу. Это были трудные годы для жизни людей, но какой простор давали они мечтам! "Мы наш, мы новый мир построим" — это стало делом каждого. Молодые красноармейцы, рабочие, рабфаковцы торопили время. Как хотелось хоть одним глазком заглянуть в тот прекрасный, сверкающий мир, который они взялись строить. Понимали, что предстоят еще годы и годы борьбы, но сердцем чувствовали радостный и светлый тот мир, словно до него осталось рукой подать. Эту молодую ненасытную жажду, горячее счастливое нетерпение, очевидно, ясно ощущали писатели. Они писали о яростной борьбе со старым миром и о том мире, который грядет за этой борьбой. Так определилось основное содержание научной фантастики тех лет.

Классические произведения того периода «Аэлита» и "Гиперболоид инженера Гарина" полностью отвечают короткой формуле: борьба, полная напряжений и приключений, победа и вновь борьба за построение социализма.

Научная фантастика тех лет тесно связана с приключениями и детективом. Тот же "Гиперболоид инженера Гарина" с одинаковым на то основанием можно считать и фантастикой и остросюжетным захватывающим детективом. А «Месс-Менд» Мариэтты Шагинян это уже почти целиком авантюрный роман с некоторыми элементами фантастики: таинственный металл лений, мутный шарик, навевающий сон, свисток, пронзительный звук которого заставляет человека душить самого себя.

Фактически с фантастики начинали свой путь тогда такие, например, писатели, как Валентин Катаев, Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Всеволод Иванов и Виктор Шкловский. Эти имена говорят сами за себя. Ефим Зозуля написал рассказ "Граммофон веков" о машине, возвращающей давно-давно умершие звуки. Илья Эренбург создал знаменитый "Трест Д. Е." — роман о гибели Европы, где политическая сатира и фантастика вплетены в головокружительный авантюрный сюжет. Крупнейший советский ученый академик Обручев написал «Плутонию» — роман, соединяющий в себе черты "Затерянного мира" Конан-Дойля и "Путешествия к центру Земли" Жюля Верна, но тем не менее удивительно своеобразный и точный. За «Плутонией» последовала "Земля Санникова". Обе книги эти не устарели до сих пор. Их с удовольствием читают и перечитывают новые поколения школьников.

О советской фантастике первых лет революции, о фантастике первых пятилеток можно было бы написать отдельную книгу. Наверное, это когда-нибудь будет сделано. Среди наших критиков есть великолепные знатоки этой темы. В этой же книжке едва удастся даже упомянуть все наиболее значительные книги тех лет. Ведь с 1923 по 1930 год в нашей стране было создано не менее сотни научно-фантастических произведений. Это внушительное число даже по сегодняшним меркам.

Конечно, далеко не все эти произведения выдержали проверку временем. Было много подражательных, иногда и беспомощных в литературном отношении книг. Фантастика тогда только нащупывала путь. Рука об руку шла она с приключениями и детективом, считалось, что серьезная идея требует легкого, чуть ли не легкомысленного сюжета. "Приключения идеи" подменялись просто приключениями, течение мысли заслонялось течением событий.

И все же фантастика росла, крепла, совершенствовалась и была очень разнообразной. Александр Грин создал при Советской власти свои лучшие вещи, взволнованные, романтические. "Блистающий мир", "Дорога никуда", "Золотая цепь" — эти прекрасные книги трудно уложить в прокрустово ложе узкого жанра.

Но вряд ли кто может сказать, что они не фантастичны. Конечно, левитация, свободное парение в эфире над цветущей землей у Грина или, положим, у Беляева имеют различное значение. В первом случае это скорее символ, потребность и способность души, во втором — фантастическое свойство, результат тех или иных совершенно рациональных манипуляций. Просто Грин — фантаст, а Беляев — научный фантаст. Различные ветви одного литературного течения. Грин создает глубоко символическую и таинственную "Бегущую по волнам", а Беляев — "Голову профессора Доуэля", о которой известный хирург и писатель-фантаст Амосов сказал, что описываемые в ней операции сегодня уже вопрос морали, а не науки и хирургической техники.

В двадцатых годах были написаны "Остров Эрендорф" В. Катаева, "Лучи смерти" Н. Карпова, "Тайна сейфа" Л. Никулина, «Иприт» В. Иванова и В. Шкловского, «Антибеллум» и "Лучи жизни" В. Никольского, «Катастрофа» В. Каверина, «Гольфштром» А. Палея и другие.

В основном это был фантастический детектив, развертывающийся на широком фронте классовых битв. Лучи смерти или холодное течение приводили мир на грань катастрофы. В напряженной борьбе прогрессивные силы одерживали верх и оружие оборачивалось против тех, кто готов был сокрушить государство рабочих даже ценой гибели планеты. Это, конечно, упрощенная схема. Но она отлично подходит ко многим произведениям того периода: и к «Месс-Менд», и к «Гольфштрому», и к "Гиперболоиду инженера Гарина". Это направление во многом определило и характер советской фантастики последующего десятилетия.

Традиционная для мировой фантастики тема дуализма научного прогресса тоже была затронута советской фантастикой. Еще в классическом «Франкенштейне» Мери Шелли показала, как научное открытие оборачивается теневой стороной, грозящей людям неисчислимым бедствием. С тех пор эта формула постоянно использовалась фантастами… "Тень и блеск" Джека Лондона, близкая ей по проблематике повесть Уэллса «Человек-невидимка», "Остров доктора Моро" того же Уэллса, "Возвращение со звезд" Лема и "Четвертый ледниковый период" Кобо Абэ — это все различные воплощения "франкенштейновской формулы".

Она же легла и в основу такого романа о вызванной научным открытием катастрофе, как, к примеру, "Аппетит микробов" А. Шишко. Но советский писатель не ограничивается тем, что показывает уничтоженный чудовищной катастрофой Париж. Для него такая катастрофа является поводом для бунта во французских казармах, который заканчивается свержением буржуазной власти. Здесь налицо как бы смешение жанров советского романа фантастических приключений, о котором уже говорилось, с романом-предупреждением.

Проблемы научного поиска тоже нашли своих выразителей. В интересных романах В. Орловского "Бунт атомов" и "Машина ужаса" говорится и о цепной ядерной реакции в атмосфере, и о машине, излучающей волны ужаса. Потом эту тему подробно разработал А. Беляев в романе "Властелин мира".

Александр Беляев — одна из наиболее крупных фигур в нашей фантастике. Кажется, не было такой научной проблемы, такой буквально носящейся в воздухе идеи которая бы ни привлекла его внимание. Он писал о передаче мысли на расстоянии ("Властелин мира"), о космических путешествиях ("Прыжок в ничто"), искусственных спутниках ("Звезда КЭЦ"), проблемах синтетической пищи ("Вечный хлеб"), роковой для фантастов Атлантиде ("Последний человек из Атлантиды"), левитации ("Ариэль"), радио ("Борьба в эфире), переделке человеческой природы ("Человек-амфибия") и т. д. Его интересовало, что случится, если замедлится скорость света, человеческая индивидуальность будет перенесена в организм слона, глаза обретут способность видеть электрический ток…

Далеко не все его произведения равноценны. Время во многом опередило самые смелые его прогнозы. Но на лучших книгах Беляева воспитывались поколения советских детей. Его творчество — одна из наиболее заметных вех в развитии советской фантастики. Беляев уступал А. Толстому и в литературном мастерстве и, может быть, в оригинальности идей. Но по широте разработки темы, по глубине писательской эрудиции, научной выдумки с ним мало кто мог сравниться. Неповторимая муза Александра Грина оказала слабое влияние на советскую научную фантастику. Зато влияние А. Беляева и А. Толстого было колоссальным.

Большое место в фантастике тех лет занимала и утопия. Повесть А. Богданова "Инженер Мэнни", которая значительно уступала по художественному мастерству и оригинальности идей более ранней его "Красной звезде", переносила читателя на Марс, выбранный писателем в качестве социологической модели будущего Земли. Технократический социализм Богданова, построенный в процессе постепенной эволюции, выдвигался им в качестве единственного пути развития.

О каком просветительстве или эволюционизме можно было говорить после штурма Зимнего, иностранной интервенции, жестоких боев гражданской войны?

Участвовавший в разгроме Колчака молодой красный комиссар Вивиан Итин возвращается к своей недописанной повести, начатой еще в 1916 году. Но разве теперь можно писать ее как в 1916 году? Не только мечта, но и живая действительность диктуют теперь писателю, как он должен показать общество будущего. Да и сама мечта обрела вдруг четкие грани реального, близкого, научно предвидимого.

"Страна Гонгури" Итина вышла в свет уже в 1922 году, Главный герой ее революционер Гелий засыпает в тюремной камере накануне казни, а просыпается ученым Риэлем в стране Гонгури, где свободные гордые люди живут в огромных дворцах, окруженные творениями искусства и совершеннейшими достижениями науки. Эти люди отправляются в космические экспедиции и проникают в тайны материи. Итин создал развернутую утопическую эпопею, совершил первую в советской фантастике попытку нарисовать мир будущего. Он писал свою книгу в те дни, когда только-только закончилась гражданская война, когда не хватало ни хлеба, ни топлива. Такова участь фантаста, таковы странные законы его творчества. И Эдгар По и Грин, буквально умирая от голода, писали о прекрасных людях, живущих среди сказочного изобилия.

Но молодой комиссар, с оружием отстоявший свою мечту, не только видел в фитильке коптилки электрическое солнце грядущего мира, он знал, твердо знал, что такое время придет.

Трагический конец повести не воспринимается как трагедия, как личное крушение отдельного человека. Гибель Риэля символизирует тот высокий драматизм, который станет потом характерным для любого серьезного размышления о космических судьбах человечества, о пути его к совершенству, исполненном страданий и героической борьбы пути (вспомним хотя бы главу "Тибетский опыт" из "Туманности Андромеды").

"Путешествие во сне" — характерный прием фантастики. Еще Апулей использовал его в "Золотом осле", столь пленившем юного Пушкина. Четвертый сон Веры Павловны, межзвездные скитания героя лондоновской "Смирительной рубашки", изощренный дуализм сна и действительности в "Мастере и Маргарите", наконец, простейший вариант сна у Беллами ("Взгляд назад") — все это различные варианты одного приема.

Но прием, использованный Итиным, не совсем традиционен. Вспомним, что его герой заснул в камере смертников. Знаменитый русский революционер Николай Морозов, много лет просидевший в Шлиссельбургской крепости, писал, что заключенные подолгу обсуждали между собой различные варианты как бы «нематериального» побега из тюрьмы. Когда, кажется, человеку отрезаны все пути к свободе, он готов хоть мыслью своей проникнуть сквозь тюремные стены.

Вот почему сон Гелия нельзя рассматривать только как простейшее средство, выбранное автором для перенесения героя в иной мир. Этот сюжетный ход становится еще и изобразительным средством, он несет самостоятельную эмоциональную окраску. Джек Лондон интуитивно чувствовал это. Ведь его герой тоже «нематериально» бежал из тюрьмы во время страшной пытки смирительной рубашкой.

Простейший прием преодоления временной бездны во сне избирает в своей утопии "Через 1000 лет" В. Никольский. Здесь даже название указывает на роман Беллами. Но время, естественно, накладывает свой неповторимый отпечаток. Герои Никольского не просто засыпают, они погружаются в анабиоз посредством особого газа, аналогично, скажем, тому, как засыпает герой современного нашего фантаста В. Савченко ("Пробуждение профессора Пинкберна"). Это не случайный штрих. Он довольно многозначителен. Для советской утопии тех лет уже недостаточно традиционно фантастического повода к пространственно-временному переходу, ей нужен научно-фантастический повод, внешне убедительный, «работающий» на создание реального впечатления.

Такова была реакция писателя на бурное развитие советской науки. Страна перестала быть полем сражения, она превращалась в исполинскую строительную площадку. Каналы, железные дороги, шахты, металлургические гиганты, электростанции — все это возводилось с неслыханной доселе широтой и размахом. Такому грандиозному строительству должна была отвечать и соответствующая научно-техническая база.

Создавалась та особая научная атмосфера, без которой теперь немыслим современный мир. Ее чутко улавливали советские фантасты тех лет. Недаром в утопии Я. Окунева "Грядущий мир" предвосхищены города-гиганты, управляемые, говоря современным языком, на основе научной статистики, телевизионная сеть, биоэлектрическое дистантное управление, гипнопедия.

Это лишний раз говорит о темпах современного развития. За какие-нибудь сорок лет чистейшая, казалось, фантастика стала будничным делом.

Некоторые волновавшие Никольского проблемы давно решены, другие стали объектом деятельности ученых, третьи все еще остаются прерогативой фантастики. Над синтетической пищей и восстановлением тканей и органов работают в химических и медицинских институтах; продление жизни и освоение Марса, очевидно, дело ближайшего будущего.

Кстати, еще один пример того, как удивительно сбываются порой случайные догадки — атомные взрывы в романе Никольского потрясли землю в 1945 году.

Советская фантастика всегда была проникнута духом интернационализма, яростной верой в человеческое равенство, жаждой справедливости. И лучшие эти черты ее вошли в самую плоть фантастики наших дней.

После знаменитой "Туманности Андромеды" И. Ефремова в советской фантастике было сделано много интересных попыток показать картины коммунистического будущего. Человечество, шагнувшее в бескрайний космос, его проблемы, успехи и трудности, ежедневный быт и психология — все это стало объектом пристального интереса таких разных художников, как Г. Мартынов ("Гость из бездны", «Гианэя», "Каллисто" и "Каллистяне"), Георгий Гуревич (проблемный роман "Мы из Солнечной системы", сборник "Месторождение времени"), А. С. Абрамов ("Хождение за три мира", "Тень императора", "Селеста-9000"), Сергей Жемайтис (роман о покорении Мирового океана "Вечный ветер" и повесть об освоении Марса "Багряная планета").

Вообще современная советская фантастика исключительно разнообразна. Она хорошо усвоила творческий опыт предшественников и, подобно многоступенчатой ракете, устремилась на новые рубежи.

В ее активе числятся такие книги, как "Победители недр", "Изгнание владыки" и "Тайна двух океанов" Г. Адамова, "Генератор чудес" Ю. Долгушина, памфлеты Л. Лагина "Остров разочарований", "Патент АБ", "Атавия Проксима", В. Брагина "В мире дремучих трав" и много других прекрасных книг. Все они, кстати, обрели свою вторую жизнь уже в качестве «детских».

Но если в основе их, как правило, лежал остроприключенческий, авантюрный сюжет, то в произведениях последнего времени наметился крен в сторону самоанализа, внутреннего монолога. Возник даже особый «поджанр» — философская фантастика. К ней прежде всего следует причислить Геннадия Гора, написавшего повести "Докучливый собеседник", "Странник и Время", «Кумби» и другие. Эти произведения действительно отличаются философской глубиной, раздумьями о проблемах времени и пространства, обществе будущего, горизонтах кибернетики, скрытых возможностях человеческого разума. Гор не любит острых сюжетов, головокружительных перипетий, жестких столкновений характеров. Его повествование, как правило, развивается спокойно и неторопливо. Даже приемы для перенесения своих героев в будущее он избирает давно известные, чтобы не сказать устаревшие. Так, герой повести "Странник и Время" погружается в анабиоз, космический путешественник ("Докучливый собеседник") прилетает на Землю, когда там был каменный век, а в «Кумби» фигурирует робот, наделенный не только "машинной памятью", но и эмоциями. Все это привычный фантастический реквизит. Но Гор и не стремится к броским идеям. Его интересует совсем другое. Он не хочет подменить приключение мысли простым приключением, и все свое внимание сосредоточивает именно на человеческой мысли — источнике всего хорошего и плохого на земле. Недаром он пытается переосмыслить "вечные темы" литературы. Так, в повести "Электронный мельмот" он развивает свой вариант древней легенды о вечном скитальце Агасфере. Эта повесть — прекрасный пример взаимоперехода чистой фантастики в фантастику научную. Канва не меняется, меняется только узор, или, говоря иначе, трансцендентные силы уступают место электронной машине.

Конечно, недостаточно убрать из сказки волшебство и заменить его прибором, чтобы она сразу стала научно-фантастической новеллой. Но есть в логике такие понятия, как «необходимо» и «достаточно». В них вся суть. Замена волшебства наукой сама по себе еще недостаточна, но необходима для превращения сказки в научную фантастику. Для удовлетворения же понятия «достаточно» требуется соблюдение именно того методологического ограничения, о котором говорилось вначале. Его равно соблюдают и «философ» Гор и «сатирик» Варшавский.

Короткая фантастическая новелла, сатирический гротеск, пародийная шутка и мягкий юмор — основные компоненты писательской лаборатории И. Варшавского. Сборники его рассказов "Молекулярное кафе" и "Человек, который видел антимир", "Солнце заходит в Донамаге" и "Чрезвычайных происшествий нет", безусловно, относятся к числу лучших книг советской фантастики последнего времени.

Варшавский любит высмеивать заезженные фантастические сюжеты, вроде машины времени, бунта роботов, замены человека машиной и т. п. Он доводит идею до совершеннейшего абсурда, тем самым как бы окончательно зачеркивая ее как надоевший штамп. "Если хотите сказать об этом, — как бы посмеивается автор, — пишите, но пишите по-другому, ищите новые, неизвестные грани". Но сам он действует в строгих рамках традиционной научной фантастики.

Это же характерно и для Николая Томана. В предвоенные годы в журнале "Вокруг света" были напечатаны его первые фантастические повести "Мимикрин профессора Ильичева" и "Чудесный гибрид", а недавно писатель вновь вернулся к фантастике. Его книга "Говорит космос!.." может служить убедительным примером строгой научной фантастики. Строгой не по приземленности и сугубой научности идей, напротив, идеи Томана смелы и оригинальны. Просто проблематика повести лежит как раз в сфере проблем, наиболее волнующих сегодняшнюю науку. Кроме того, развитие фантастической идеи осуществляется автором в русле приемов и методов научного анализа, а отношения героев разыгрываются на фоне точного и очень квалифицированного описания научной лаборатории. Это лишний раз подчеркивает широту диапазонов научной фантастики. От блистательной утопии о далеком космическом будущем до пародийной миниатюры, и от философской повести до точного научного детектива. Детектива потому, что "Говорит космос!.." и "Девушка с планеты Эфа" являют пример захватывающего научного поиска. Это детектив иного плана и качества, чем привычное чтиво о полицейских комиссарах, ловких преступниках и шпионах. Он не связан с криминалом, но протекающие в нем схватки отличаются еще большим накалом и остротой.

Большой популярностью у читателей всех возрастов пользуются произведения Ариадны Громовой, в том числе и ее критические статьи. Ариадна Громова является автором повестей «Глеги» и "В круге света", романа "Поединок с собой" и удивительно взволнованной книги о взаимоотношениях человека с животными "Мы одной крови: ты и я". Совместно с Р. Нудельманом она написала роман "В институте времени идет расследование".

Действие повести «Глеги» происходит на далекой планете, где таинственный вирус поставил под вопрос существование целой цивилизации. Когда-то вирус был выведен для создания послушных, как автоматы, солдат, теперь стал угрозой разумной жизни.

Не менее острые проблемы находятся в центре романа "Поединок с собой". В нем традиционная тема человека-двойника, человека-робота, получает новое, философски обобщенное содержание. В чем-то он напоминает «Франкенштейна» — то же сотворение себе подобного, тот же вырвавшийся из-под контроля эксперимент. Но это уже «Франкенштейн» сегодняшнего дня со всем комплексом стоящих на повестке дня моральных проблем.

"В круге света" — одно из наиболее ярких произведений фантастики последних лет. В этой повести автор вновь обращается к излюбленной биологической тематике. На этот раз — это актуальнейшая проблема науки, связанная с введением электродов в различные участки головного мозга. Но это лишь внешний антураж, так сказать, исходные условия. Автора по-прежнему волнуют вопросы морали: героизма и мещанской самоуспокоенности, самопожертвования и эгоизма…

Горит лампа под зеленым абажуром, бросает на скатерть уютный световой круг. Это границы семейного тепла, безопасности, взаимопонимания, а вокруг — тьма, притаившийся сложный мир…

Порой жизнь ставит перед человеком суровую дилемму, требует у него высокой жертвы за право оставаться человеком, который в ответе за все — за себя, своих близких и за тот мир, который окружает семейную лампу.

Оригинальностью научных идей и хорошим знанием обстановки современного исследовательского института отличается творчество ленинградца А. Шалимова ("Когда молчат экраны", "Тайна гремящей расщелины", "Тайна Тускароры", "Охотники за динозаврами") и киевского писателя В. Савченко. "Повесть черной звезды" сразу же выдвинула Савченко в первые ряды советских фантастов. За ней последовал роман "Открытие себя", где на совершенно реалистическом фоне научной лаборатории разыгрываются человеческие столкновения большой остроты и сложности. Фантастический элемент в романе, сам по себе интересный и нетривиальный, служит для еще большего заострения конфликта. А конфликты эти стары как мир, но каждому поколению приходится разрешать их по-своему. Суть их предельно проста: одни идут в науку за успехом, другие — за творчеством, и рано или поздно столкновения не избежать. Оно логически предопределяется.

Естественно, симпатия автора на стороне тех, кто не ждет от науки ничего, кроме высокого счастья быть причастным к познанию тайн природы. Впрочем, «симпатия» не то слово. Савченко яростно отстаивает созданный им образ молодого ученого, непримиримого, резкого, отвергающего все, что хоть отдаленно похоже на карьеризм. При этом, конечно, теряется известное чувство меры. Молодые инженеры читают весьма банальные, между прочим, нотации академикам, а защиту диссертации считают для себя совершенно неприемлемой, почти неприличной.

Но все это лишь небольшие издержки. Некоторая прямолинейность суждений и резкая полярность характеров в какой-то мере отвечают авторскому замыслу. Ведь многие сцены написаны Савченко в откровенной гротесковой манере.

Савченко мастер реалистической фантастики. Его герои — физики, кибернетики, инженеры — это люди сегодняшнего дня, работающие в сегодняшних научных учреждениях. Но неожиданно случается нечто, резко меняющее привычный распорядок. Темп убыстряется, конфликты достигают высшей точки. Это нечто раскрывает характеры людей с недоступной для обычного романа быстротой.

Вопросам воспитания нового человека много внимания уделяли в своих первых книгах А. и Б. Стругацкие. Они наделили своих героев — людей коммунистического будущего — лучшими чертами наших современников. В этом авторы видят преемственность эпох, неразрывную связь поколений, идущих к великой цели.

Будущее Стругацких предметно ощутимо, их герои по внешнему облику, нравственному складу и поведению почти не отличаются от наших современников. Недаром одна из ранних их публикаций носила декларативное название "Почти такие же".

"Возвращение", «Стажеры», "Страна багровых туч", "Шесть спичек" — эти книги Стругацких пользуются большой популярностью. В них не только показаны картины будущего, где человечество совершает межпланетные перелеты, переделывает климат, заселяет океан. Главное в том, что это будущее «населяют» живые, полнокровные люди. "Почти такие же", как мы.

Повестью "Попытка к бегству" Стругацкие заявили о новой тенденции своего творчества. Они напоминают людям о реальной опасности, против которой нужно долго и упорно бороться. Это — воинствующее мещанство. В образе мещанства Стругацкие обличают косность, равнодушие и темные устремления человека, оболваненного пропагандистской машиной капиталистического общества.

Стремителен и напряжен сюжет их повести "Трудно быть богом". Глубокое осознание личной ответственности перед историей, присущее людям коммунизма, противопоставляется здесь воинствующему фанатизму некоего условного общества, где слиты воедино черты мрачного средневековья и оголтелого фашизма. Обнаженная сущность извечно противоположных начал предстала на вымышленном скрещении исторических путей как цель, пойманная лучами прожекторов. Это не игра ума, не любопытный социологический опыт.

Внимание к человеку, к героическому началу человеческой натуры характерно для Стругацких. В их повести "Далекая Радуга" появляются новые черты будущего, развертываются более широкие полотна. Действие повести протекает на крошечной планетке, где проводятся работы по исследованию «нультранспортировки» — мгновенному перемещению сквозь пространство. Один из таких экспериментов заканчивается трагически. На полюсах астероида поднимается волна плазменной материи, которая медленно ползет к обитаемым зонам, испепеляя все на своем пути.

Неудачный опыт неотделим от истории науки. За драматической развязкой всегда открывались новые пути познания. Развитие немыслимо без борьбы. Читатель "Далекой Радуги" становится свидетелем острой схватки с взбунтовавшейся стихией, в которой раскрываются лучшие черты человеческого характера, воли, интеллекта. Творчество Стругацких исключительно многообразно и ярко. Здесь сложная, многоплановая, полная недосказанностей "Улитка на склоне", веселая, остроумная повесть "Понедельник начинается в субботу", где в НИИЧАВО (Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства) выступают сказочные персонажи — Кот ученый, Говорящая щука, Баба-Яга; и едкая сатирическая "Второе пришествие марсиан", где с обнаженной ясностью показан мещанин без маски, мещанин, в котором скрывается коллаборационист. В последних произведениях ("Отель", "У погибшего альпиниста", "Пикник на обочине", "Малыш") Стругацкие усиленно разрабатывают неисчерпаемую тему контакта, сложных коллизий столкновения человечества с проявлениями высшей цивилизации.

Непримиримость ко всем проявлениям мещанской морали всегда была отличительной чертой советской фантастики. В этом отношении весьма показательно творчество Александра Полещука. Его перу принадлежат повести "Великое делание", "Звездный человек", "Ошибка Алексея Алексеева", "Эффект бешеного солнца".

Для Полещука характерно тонкое сочетание реализма с фантастикой. С большим мастерством рисует он картины наших довоенных городов, ребячьи игры и споры, точными деталями подкрепляет зримую достоверность описываемых событий. Именно в этот безмятежный, пронизанный солнцем мир и вплетает исподволь Полещук неуловимую вначале ленту фантастики.

Его «чудо» приходит незаметно. Вначале оно лишь оттеняет кажущуюся обыденность происходящего, а потом вдруг, взорвавшись снопом ярчайшего света, как бы выворачивает мир наизнанку. Все предстает перед нами в совершенно ином свете. Словно в андерсеновских сказках мы с удивлением начинаем замечать потаенную суть вещей, их скрытую жизнь; различаем вдруг такие взаимосвязи и соответствия, о которых ранее и не подозревали.

"Разум не должен быть злым" — это писательское кредо Полещука. Добр осознавший себя микромир, живущий в иных временных границах, чем мы ("Ошибка Алексея Алексеева"), мудр и гуманен Разум, следящий за героем повести "Падает вверх". Впрочем, этот Разум не просто следит, он охраняет и направляет. Ведь речь идет о великой цели — указать человечеству принципиально иной путь в космос, в семью мыслящих обитателей Вселенной. Указать исподволь, постепенно и ненавязчиво, чтобы люди даже не подозревали об этой великодушной и бескорыстной помощи.

Еще один секрет неповторимого своеобразия произведений Полещука в том, что все они носят в той или иной степени автобиографический характер. Автор как бы передает любимым героям часть своей личной судьбы, наделяет их частицей себя. Некоторые писатели перевоплощаются в своих героев, Полещук перевоплощает их в себя. От этого в немалой мере и проистекает удивительная достоверность его вымысла.

Для писателя-фантаста характерно создание своего собственного мира, в котором он живет вместе с героями своих книг. Такой мир создал, например, Грин. Можно даже нарисовать карту и разместить на ней Гель-Гью и Зурбаган, можно даже составить таблицу суточного колебания воды в проливе Кассет.

Герои Полещука живут в памяти писателя вместе с реальными людьми. Мир ранних Стругацких постоянно менялся, но жили в нем всегда одни и те же герои. Свои собственные миры создали А. и С. Абрамовы, И. Варшавский, Георгий Гуревич, Сергей Жемайтис.

Сборник Гуревича "Пленники Астероида" объединен общей идеей постепенного освоения человеком Солнечной системы. Вначале Луна ("Лунные будни"), затем астероиды ("Пленники Астероида"), потом освоение и переделка планет ("Первый день творения") и, наконец, прыжок к звездам ("Инфра Дракона"). Но это как бы «внешний» функционально обусловленный мир. Сам писатель в нем не живет. Зато в "Крыльях гарпии" мы видим оттенки неповторимого ландшафта, который, часто даже не думая об этом, создает писатель сам для себя.

Новые возможности фантастики продемонстрировала Наталья Соколова. Ее увлекательные повести "Захвати с собой улыбку на дорогу" и "Пришедший оттуда" обращают на себя внимание мастерским переосмысливанием, казалось бы, давно установленных истин. Фантастика для Соколовой лишь средство для выявления и анализа подспудных процессов сознания и бытия. Это новое направление в фантастике, которое, пожалуй, можно было бы назвать философской сказкой.

Вообще различные писатели используют фантастику в своем творчестве по-разному и в разных дозах: от чистого эликсира до гомеопатических его концентраций. Все диктуется темой и методами ее раскрытия.

Оригинальное внедрение фантастики в роман приключений продемонстрировали бакинские фантасты Е. Войскунский и И. Лукодьянов, авторы сборников "Перекрестки времени" и "Плеск звездных морей", повестей "Этот далекий Тартес" и "Экипаж Меконга".

Последняя повесть недавно была вновь переиздана издательством "Детская литература".

Каждый год в советскую фантастику вливаются новые, молодые силы. Читатель уже успел полюбить творчество В Григорьева, 3. Юрьева, Д. Биленкина, Б. Зубкова и Е. Муслина, А. Львова, В. Михановского, А. Мирера, К. Домбровского, А. Меерова, В. Мелентьева, О. Ларионовой, А. Светова, В. Щербакова, поэта-фантаста Ю. Медведева, превосходно переведшего поэму Брэдбери, и многих других. Они принесли в фантастику свой жизненный опыт, свое индивидуальное видение мира. Взять хотя бы рассказ Григорьева "Над Бристанью, над Бристанью горят метеориты!". Он посвящен такому «вечному» для фантастики вопросу, как раскрытие необычного в привычном. Эмоционально напряженный образный язык, обильно сдобренный юмором, парадоксальность ситуаций и гротескное смешение "звездной пыли" с бытовщиной — все это придает рассказам Григорьева большое своеобразие. Многие из них, такие, как "Рог изобилия", пользуются большой популярностью.

Раздумьям над проблемами воспитания подрастающего поколения посвящены рассказы Львова. В разных ракурсах скрещиваются здесь поток сознания героя и авторский подтекст, точное реалистическое описание обстановки и напряженная психологическая нить становления человеческого характера. Эпиграфом к ним мог бы служить настойчиво повторяющийся лейтмотив: "Педагогика, древнейшая человеческая наука, только начинается".

Повести К. Домбровского "Серые муравьи" и 3. Юрьева "Люди и слепки" стали литературным событием последних лет. Талантливыми мастерами фантастической пародии и шутки заявили о себе Б. Зубков и Е. Муслин.

Вообще фантастические пародии и юморески заняли в современной фантастике довольно значительное место. Произведения И. Россоховатского, В. Шефнера и В. Бахнова — это конкретные примеры тех качественных сдвигов, которых может ждать сатирический цех от новой "фантастической технологии". Фантастика — древний жанр. Но она постоянно ищет себя, экспериментирует, пробует. За последние годы общий уровень ее сильно возрос. Это не раз отмечала критика. Конечно, разговор о современной фантастике можно было бы продолжать и продолжать, но даже на примере этого отнюдь не исчерпывающего обзора можно убедиться, насколько она разнообразна. Фантастика давно уже не требует скидок на жанр и игнорирует сюсюканья по поводу "болезней роста". Вот почему скоро и совершенно закономерно фантастику перестанут выделять из большого и единого потока литературы. Она влилась в этот поток. Но не растворилась в нем, не утратила своих специфических черт и отличий. Фантастика всегда шла рядом со знанием и, подобно знанию, каждый раз обновлялась. Поэтому она всегда молода, эта древняя муза, эта птица Феникс, постоянно возрождающаяся из звездного пепла.

Научная фантастика — прекрасное явление культуры двадцатого века. Она щедро оплодотворила все виды искусства: литературу, театр, живопись и кинематограф. Но не растворилась в них, не утратила своих специфических черт и отличий. Фантастика всегда шла рядом со знанием и каждый раз вместе с ним обновлялась. В этом секрет ее вечной молодости и новизны.

Загрузка...