Фантазер

Первый тетерев

Нужны были победы. Обязательно! Хоть какие-нибудь…

Я учился в 9-м классе школы, был отличником, но никак не мог преодолеть своей робости перед девушками, хотя влюблен был в первую красавицу соседней школы. И она отвечала мне взаимностью, вот ведь что интересно! Однако я не решался не только поцеловать ее, но хотя бы сказать чуть-чуть о том, что чувствую по отношению к ней. И как-то, может быть, обнять… Как только я думал об этом, сердце начинало бешено колотиться, дыхание срывалось, и словно барьер вырастал между ею и мною. И я ужасно мучился этим.

Но при том – да-да! – был отличником по всем предметам, старостой класса, и меня уважали ребята. А еще я увлекался поездками «на природу», рыбной ловлей на удочку, и даже охотой со старым отцовским ружьем… Что касается охоты, то и там никак не удавалось проявить свои мужские способности. Ружьишко было плохое – старенькая одностволка, – стрелять я толком не умел – никто не учил, а отца уже не было, он погиб, я жил с бабушкой и двоюродной сестрой… Но стать настоящим охотником мне очень хотелось!

А еще я вел дневник, куда записывал самое интересное – переживания, связанные с девочками, а также поездки на рыбную ловлю и на охоту. Как правило, я приглашал с собой кого-нибудь из одноклассников, чтоб веселее.

Вот что однажды я написал в дневнике:

«…На этот раз поехали втроем – со мною были Левка Чистоклецев и Эдик Пронин. Приехав в Рогачево, мы направились по знакомой дороге на север, дошли до Медвежьей Путыни и остановились у моей знакомой Марии Ивановны… Вечером первого же дня пошли на речку ловить рыбу. Места очень хорошие, но берет все-таки слабовато. Я поймал штук 5 окуньков, Левка – 4 окунька, густерку и пару пескарей. Эдька поймал 3 ёршика.

На другой день, это было 13-е августа, мы встали в 5 часов утра и опять отправились на рыбалку. Сидели до семи часов и почти ничего не поймали.

Искупавшись, решили пойти на охоту. Пошли вдвоем с Эдиком, Левка решил опять на речку. Я все время твердил Эдьке об осторожности в обращении с ружьем, и он слушал внимательно.

Вышли на болото за 3-ей канавой. Было часов 10 утра. Мы прошли по очень хорошим местам за 3-ей канавой, по ягодникам, но… не вспугнули ни одного косача. Прошли еще с километр. Я нес ружье наготове со взведенным курком, потому что вокруг была чаща из небольших кривых березок, а под ногами мох и брусничник. Вдруг передо мной раздался характерный звук тетеревиного взлета – мощные, чуть ли не пушечные удары крыльев. Я вскинул ружье и повел стволом, но тетерева не увидел. И тут из-за кустика, который был шагах в 25 впереди и левее меня, поднялся второй косач, и я его увидел. Не взлетел он и на два метра, как сраженный моим выстрелом упал.

Когда я подбежал к нему, он лежал на ковре из ярко-зеленого мха и сухих листьев. Его прекрасный хвост лишь слегка дергался, из клюва обильно текла кровь, на перьях же – ни кровинки: доказательство резкости боя моего ружья. Сердце мое буйно заколотилось – победа! Но тут же оно засвербило от жалости… И все же так красив был этот мой первый косач! С гордостью я положил его в сумку и тут же вспомнил выражение С.Т.Аксакова из его «Рассказов о разных охотах»: «ремень начал приятно резать плечо»…

Больше в этот раз мы ничего не встретили, а Эдик так ни разу не выстрелил.

Интересно то, что в Пустыни в этот сезон еще никто не убивал тетерева, даже охотники с собаками.

Итак, я сам поздравил себя «с полем»…».

Так я писал тогда – честно, как мог, пользуясь терминами из прочитанных книг, и, конечно, лишь в малой степени мог передать то, что чувствовал на самом деле. Однако читая теперь, вижу словно со стороны «того парня», который писал это.

А «Эдик» – это тот самый Эдик, который упорно и нахально ухлёстывал потом за моей любимой Аллой, пытаясь «отбить» ее у меня, и, как я думал, почти уже отбил, по крайней мере хвастался тем, что встречался с ней пару раз. Однако она его, как мне стало известно, в конце концов «бортанула». Я, конечно, простил его, потому что не в нем было дело, а во мне. А вот зато на охоте и в поездках он полностью мне подчинялся…

Но главное, очень хорошо – как сейчас! – помню тот знаменательный день 13 августа.

…Влажный, обволакивающий и приторный аромат багульника (голубику в тех местах называли «пьяникой», потому что растет среди багульника, чей аромат пьянит), мягкий ковер мха под ногами, в котором резиновые сапоги тонут наполовину, редкие хилые березки вокруг, с зеленовато-бурой листвой, серое мутное небо над нами, ощущение затерянности в бесконечном пространстве, напряженное ожидание взлета больших черных птиц; всегда внезапное, взрывное появление их с оглушительным хлопаньем крыльев и ощущение дикого первобытного волнения… Ружье навскидку, сравнительно негромкий стук выстрела, толчок в плечо, кислый запах бездымного пороха и – как правило! – очередное разочарование от промаха, досада, стыдное расслабление…

Но в тот раз я ощутил ошеломляющую радость победы, клокочущие крики вырвались из моего судорожно сжимающегося горла (кажется: «Дошел! Дошел!» – так писали в охотничьих книгах…) – я не написал этого в дневнике, но помню, помню! Слезы восторга и благодарности готовы были брызнуть из глаз; задыхаясь, я бросился к упавшему черно-белому красавцу, который лежал на мху, чуть-чуть вздрагивая, вывернув белоснежное подхвостье, а кровь, льющаяся из клюва, горела так же, как рубиновые брови… И тотчас ощущение торжества действительно сменилось чувством раскаяния, жалости, хотя и не уходила радость победы…

И что-то общее – да-да, чувство очень похожее, понимаю теперь! – на то, что испытывал я когда-то в отрочестве с девочкой, которая была по условиям нашей военной игры, «врагом», и я должен был ее «обезвредить», мы, борясь, упали оба на мягкую землю, и девочка подо мной вдруг обмякла, и глаза ее стали какими-то странными, совсем не «вражескими»…

И еще на то похожее было чувство – понимаю теперь… – что испытывал потом – много позже! – с любимой женщиной – когда стонет она то ли в беспомощности, то ли в восторге, и прижимает к себе, и мечется ее голова на подушке, и закрыты или, наоборот, широко и дико раскрыты глаза, странно смотрящие на меня или просто перед собой, а стоны – мучительные и радостные одновременно, торжествующие и беспомощные, – ласкают слух и будоражат душу. И жалость и нежность к ней соединяются с клокочущим в горле жестоким рычанием, и рвется из груди непроизвольно первобытная – победная! – песнь! Привет от далеких предков, куда уж тут денешься…

А тогда… Тогда это был первый в моей жизни «добытый» тетерев.

И это была – так нужная мне победа. Пусть не в том, что было столь важным и становилось все важнее и важнее. Но все-таки…

И понял я со временем вот еще что. Охота, убийства, изобретение оружия разных видов, желание непременно превзойти всех, всех победить и «порвать» – не следствия ли того, что мы не в состоянии преодолеть свою личную убогую несостоятельность в главном: В ТОМ, ЧТОБЫ НАС ЛЮБИЛИ? И чтобы мы могли соответственно – радостно и умело – ОТВЕЧАТЬ на любовь любовью…

Хотя я и добыл тогда, 13-го августа, свой первый достойный охотничий трофей, но так и не смог спасти свою первую любовь, не смог преодолеть свой страх, свою неумелость и внушенные мне «взрослыми» запреты. Алла ушла к другому. К тому, кто смог.

А я учился. И поэтому кое-что смог потом.