Фантазии

Часть 1

Личный секретарь бургомистра Фаунтерры носил белую маску. Никто не высмеивал дефекты его внешности. Друзья и родичи говорили, что секретарь может гордиться своими травмами, ведь он получил их, защищая честь и свободу великого человека. Однако он прятался под маской, боясь увидеть в оконном стекле или начищенной посуде случайное отражение своего лица. Собственное уродство напоминало ему о гораздо большей беде: весь мир теперь искалечен.

Стояла мартовская оттепель, любимая жителями столицы. Сосульки обильно плакали, издавая мелодичный перезвон; самые ленивые из горожан смывали с окон новогодние рисунки; снежные шапки обрушивались ломтями с храмовых башен, и констебли зычно покрикивали на прохожих: «Головы береги! К стенам не подходи!» Во всех без исключения душах это славное время пробуждало надежды. Личный секретарь бургомистра надеялся на то, что мир искалечен не безвозвратно. Срастутся изломанные кости, зарубцуются раны, и Поларис вновь станет прежним собою. Тогда секретарь снимет маску.

Роскошное здание ратуши, украшенное шестнадцатью скульптурами городских героев и восемью крылатыми химерами, вгоняло секретаря в тоску. Ратуша — не императорский дворец, и никакая маска не скроет этого факта. Тем не менее, секретарь старался как мог. С одобрения сеньора, он наполнил ратушу церемониями и ритуалами, ввел строгий протокол, не уступающий дворцовому, убедил командиров гвардии расставить почетные вахты. Живую деловитость, царившую при леди-бургомистре, секретарь вырвал с корнем, как сорняк. Никто больше не спорил, не бегал, не толпился в очередях. Ратуша стала степенным, благородным механизмом — но, разумеется, осталась ратушей, а не дворцом.

Каждое утро, к приходу сеньора, секретарь выкладывал на стол корреспонденцию в идеальном порядке: сводки новостей, доклады от военных, письма лордов, запросы от гильдий. Он старался сортировать новости по их окраске: хорошие — наверх, нейтральные — в середку, плохие — вниз. Силясь порадовать сеньора, секретарь также приносил университетский «Вестник» и отмечал закладками интересные статьи. Сеньор всегда любил науку — как прежде, так и теперь. Эта светлая черта не претерпела изменения.

Секретарь не ждал чуда от ученых. Да, они создали поезда и волну, искровые кипятильники и банковские переводы — но ничто из этого не помешало интриганам и злодеям развалить мировой порядок. Каково же было удивление секретаря, когда одним утром сеньор раскрыл очередной «Вестник», прочел отмеченную статью и вскричал:

— Вы видели это?! Подлинное чудо!

Конечно, секретарь видел — это же он пометил статью закладкой.

— Диковинная машина, милорд. Я счел, она вас позабавит.

— Позабавит? Сударь, вы не оценили ее потенциала! Эта машина — наш ключ к сердцам народа!

— Сердца народа и так принадлежат вам, — искренне отметил секретарь.

— Вот именно! — Сеньор улыбнулся, вероятно, впервые со второго декабря 1775 года. — Пригласите ко мне изобретателя, как можно скорее!

С этого и начинаются события, о которых мы поведем рассказ.

Следующим днем, около часа дневной песни, в ратушу явились два посетителя. Согласно порядку, они были задержаны охраной, опрошены дежурным, избавлены от шапок и шуб, а затем переданы в руки личного секретаря бургомистра.

— Профессор Николас Олли, — отрекомендовался старший из посетителей. — Со мною ассистентка Элис Кавендиш.

Секретарю понравилась скромность профессора. Ученый не козырял титулами, хотя — судя по гордой осанке, молочно-белой коже и мягким чертам лица — принадлежал к высокому роду Софьи. Профессор носил сюртук ярко-оранжевого цвета: секретарь аж прищурился, чтоб не ослепнуть. Это обнадеживало: лишь истинный гений может позволить себе такой экстравагантный наряд. Что смущало, так это размер саквояжа в руке ученого. Если внутри находится устройство, то оно до смешного мало, а серьезная техника не бывает меньше телеги. Вызывала сомнения и помощница профессора, Элис. На ней было серое платье — вроде бы строгое, но с нотою кокетства. А волосы Элис имели цвет солнечных лучей. Секретарь не доверял блондинкам со дня знакомства с бывшей герцогиней Альмера.

— Он очень ждет вас, — сказал секретарь.

— Мы рады, — наивно ответил профессор.

Видимо, ученый не владел дворцовым языком. Секретарь выразился яснее:

— Он возлагает на вас большие надежды. Не разочаруйте его.

— Боюсь, это логическая ошибка. Я не могу разочаровать того, кто не был мною очарован.

— Сеньор считает ваше изобретение чудом, — сказал секретарь.

Ученый открыл рот, чтобы изречь новую бестактность, но Элис его опередила:

— Мы глубоко польщены! Будем рады показать прибор во всей красе!

Секретарь провел их в кабинет бургомистра.

Сеньор поднялся из-за стола и приветствовал профессора радушно, как давнего знакомого. Они и были знакомы со времен испытаний первой волны.

— Доброго дня, друг мой. Рад видеть.

Элис присела в реверансе, профессор отвесил поклон:

— Желаю здравия вашему величеству.

— Не нужно лишнего, зовите просто милордом, — ответил сеньор.

Лицо секретаря скривилось под маской. Владыка Адриан принял условия игры и признал себя бургомистром Фаунтерры для того, чтобы заключить мир и спасти тысячи солдатских жизней. Тем самым он лишь доказал свое благородство, но секретарь до сих пор не мог слышать это жалкое «милорд».

— Вы принесли устройство? — спросил Адриан.

— В некоторой степени, — дал ответ профессор.

— Оно готово?

— Никоим образом.

Адриан нахмурился:

— Хотите сказать, оно не работает?

— Не хочу, но должен. Верность истине не позволит мне назвать его состояние рабочим.

— Однако «Вестник науки» писал обратное!

— Статья в «Вестнике» была дана преждевременно и необдуманно.

— Зачем же вы ее дали? Не смогли отличить рабочий прибор от неисправного?

Ученый умолк. Он выглядел загнанным в тупик, словно тот парень, которого спросили: «Какого цвета зеленая смородина?» Элис пришла профессору на помощь:

— С вашего позволения, милорд, это я дала статью. И осмелюсь сказать, она не совсем преждевременна. Позвольте мне произвести демонстрацию.

Адриан повел бровью:

— Отчего нет? Я всегда рад увидеть что-нибудь неисправное.

Отважно пропустив сарказм мимо ушей, Элис принялась за дело. Из саквояжа профессора извлекла устройство, провода и блестящие цилиндры, вроде стаканов, а из своей котомки — раструб. На ось, торчащую из устройства, надела цилиндр, подвела к нему дугу с черной головкой на конце, а к отверстию устройства присоединила раструб. Проверила сухость соединений и исправность изоляции на проводах, подключилась к искровой сети ратуши… Секретарь скептически наблюдал за нею. Блондинки в целом не заслуживают доверия, а пуще прочих — бойкие блондинки.

Профессор же в это время отвел глаза и стал шевелить губами, будто вел с самим собой неслышную беседу. Раз или два он даже порывался записать что-то голым пальцем непосредственно в воздухе.

Щелк! Щелк! Элис включила пару тумблеров, и цилиндр пришел во вращательное движение, а головка опустилась к его поверхности.

— Будьте любезны, милорд, скажите что-нибудь сюда.

— Куда? — не понял Адриан.

— Сюда, в раструб.

— Надеюсь, оно не взорвется. Вот все, что я могу сказать.

— Благодарю вас.

Элис остановила цилиндр, переставила головку, переключила режим — и снова щелкнула тумблером.

— Теперь слушайте, милорд.

Из раструба донесся кашель, похожий на «куд-куда». Потом раздалось «сииииууу» — и перешло в пронзительный визг, от коего все поспешили зажать уши. А затем прибор произнес голосом бывшего владыки империи Полари: «…не взорвется. Вот все, что я могу сказать».

Профессор стыдливо опустил взгляд; студентка, напротив, самодовольно уставилась в лицо Адриану. Сеньор с горящими глазами вскочил с места:

— А ну-ка, повторите!

Элис вернула головку на исходную точку. Снова, кашель, жуткий визг, несколько императорских слов.

— Оно запоминает мой голос? А можно попробовать еще?!

Элис сменила цилиндр.

— Прошу, милорд.

Адриан медленно, разборчиво произнес:

— О, милосердная Янмэй, чувствую руку твою на моем плече. Дай мне мудрости и сил, которые обращу во благо людей и во славу твою!

Элис включила воспроизведение. «О, милосерднай-ййааааа…» Нестерпимый визг, будто гвоздем по стеклу, «…на моем плече. Дай мне мудрости и сил, котор-хрр-хрр… во благо людей-ййййиииии…»

— Простите, — щелчком тумблера Элис прервала пытку.

— Приношу извинения, милорд, — сказал профессор Олли.

Адриан воскликнул:

— Вы извинялись бы, если б скрыли это чудо от меня! Объясните принцип действия.

Ученый изложил вкратце. Адриан не удовлетворился этим и потребовал развернутого рассказа. Задал ряд уточняющих вопросов — весьма метких, судя по всему. Секретарь просиял: это был прежний владыка Адриан, полный сил, ума и азарта.

— Хорошо, друг мой, я понял устройство, и отдаю должное вашему таланту. Гениальное изобретение!

— Премного благодарим! — Элис схватила похвалу на лету, как кошка муху.

— Вы мне льстите, милорд, — возразил ученый.

— Вы заслужили самую лестную оценку! Но я вынужден коснуться и худшей стороны дела. Откуда берется визг?

— Не знаю в точности. Имеет место паразитный резонанс на высоких частотах, в данный момент это все. Требуются дополнительные опыты и проверки вычислений.

— На высоких частотах? А если говорить басом, можно этого избежать?

— Вероятно, да, но это же не решает техническую проблему.

— Зато решает политическую. Есть ли другие дефекты?

— Слишком громкая речь выходит за диапазон амплификации, начинаются хрипы.

Адриан усмехнулся:

— Ваша машина не любит крики, и я согласен с нею. Мужчине к лицу низкий твердый голос.

Он понизил тональность. Его голос, и прежде красивый, теперь зазвучал так внушительно, что Элис забыла щелкать тумблерами.

— Профессор, ваше изобретение спасет Династию Янмэй. Мне требовался надежный способ говорить с народом, без помощи лукавых проповедников и голубиных писулек. Теперь я вижу такой способ перед собою. За месяц до выборов я должен получить сотню устройств.

— Приложу к этому усилия, — уклончиво сказал профессор. Похоже, о дате выборов он имел смутное представление.

— Выборы через два месяца, — как бы между прочим отметила Элис.

Профессор поперхнулся, зажав рот рукой.

— Успеете или нет? — уточнил Адриан.

— Питаю обоснованные сомнения.

Адриан нахмурился:

— Буду признателен за перевод с академического языка на поларийский.

— Данный образец — штучное изделие, — пояснил профессор. — В нем применена сверхтонкая проволока, специально заказанная у ювелиров, уникальная лаковая изоляция, а также алмазная игла. Намотка катушек выполнена вручную чуткими пальцами Элис. Сборка одного этого изделия заняла месяц. Вы же просите сто штук, милорд.

— Я задействую все ювелирные и искровые мастерские Фаунтерры. От вас потребуются только чертежи, а также контроль за производством.

— Но даже в этом случае производство займет целый год!

— Я заставлю их успеть за полгода.

— И еще месяц уйдет на доработку чертежей, что в сумме дает семь месяцев. Семь — несомненно, больше двух.

Адриан хлопнул в ладоши:

— Тем лучше! Я предложу перенести выборы на осень. Лорды Палаты будут только рады.

Профессор Олли озадачился:

— Чем позже, тем лучше, милорд? Могу порадовать вас и затянуть работы еще на год. Дольше уже вряд ли, но если постараться…

— Я поясню, — усмехнулся Адриан. — Ближайшее заседание Палаты неудачно для моих соперников: Север не успевает подготовиться к нему. В Нортвуде смута и голод. В Шейланде безвластие, единственная наследница титула по личным причинам никак не вступит в права. Ориджины подавлены трауром. Если я предложу отнести выборы на осень, это станет жестом благородства в их адрес. Но откладывать дольше я не хочу, поскольку самый вероятный исход выборов весьма желателен для меня.

Профессор расцвел в улыбке:

— О, так вы думаете, что она…

— Мы полностью согласны! — Воскликнула Элис, перебив наставника. — Отложить выборы — весьма благородно с вашей стороны, милорд.

Но секретарь успел понять, что хотел сказать профессор. Секретарь был очень чуток к словам «несущая мир», «северянка», «владычица». Даже к простому слову «она», сказанному с тенью придурковатого восторга. Было время, когда он сам говорил так об этой женщине.

— Вероятный исход выборов — моя победа, — развеял двусмысленность Адриан. — Она станет еще вероятнее, если к сентябрю вы обеспечите мне сотню устройств. Все мастерские Фаунтерры — в вашем распоряжении. А награда за верную службу превзойдет любые мечты.

— Премного благодарим! Сделаем все возможное, — поспешно ответила Элис.

Она принялась быстро складывать устройство. Прибор компактно улегся в саквояж, цилиндры — в кармашек, раструб — в котомку. Визитеры поклонились бывшему и будущему императору Полари.

— Чертеж уже существует, верно? — напоследок уточнил Адриан.

— Лежит в моем столе, милорд. Но потребуется около месяца на исправление ошибок.

— Постарайтесь успеть за две недели.

— Боюсь, что число два существенно меньше четырех.

— Все же постарайтесь, — повторил сеньор.

Ученый и студентка покинули кабинет, а Адриан устремил торжествующий взгляд на секретаря:

— Как я и говорил вам: чудо техники!

— Да, ваше величество.

— Милорд. Если уж я принял эту игру, то и вы извольте.

— Виноват, милорд.

— Николас Олли — гений! Он хорошо показал себя в работе над волной, но не мог развернуться в тени Айзека Флевина. Я велел выделить ему собственную лабораторию и финансирование — и вот, его талант проявился в полной мере!

— Осмелюсь сказать, милорд…

Секретарь осекся, поскольку, на самом-то деле, говорить не осмеливался. Минерва Стагфорт — самозванка и опасная соперница Адриана. Но когда-то он оказывал ей знаки внимания, и даже был с нею помолвлен, пускай лишь формально. Не заденет ли чувства сеньора критика в адрес этой особы?

Секретарь сказал осторожно:

— Боюсь, профессор Олли неправильно оценивает политическую значимость Минервы.

— Благодарю за чуткость, сударь. Я тоже заметил его оговорку. Заверяю вас: профессор Олли не думает ни о чем, кроме науки. Его взгляды на Минерву не имеют значения, поскольку никогда не воплотятся в действие.

Он сделал паузу, потеребив ворох писем на столе. Большинство из них начиналось постыдным «милорд», либо ироничным «герцог Арден».

— Однако вы правы, нужно быть настороже. Пригласите сюда наших молодцев.

Молодцев было двое: плечистый красавец в золоченом мундире и кряжистый мужичок в мещанском платье. Гвардии полковник Кройдон Бэкфилд — действующий глава тайной стражи, и отставной сержант Рука Додж — вожак своры бывших бандитов. Объединяла их лишь одна черта: собачья преданность владыке.

— Ваше величество! Рады служить!

— Скажите-ка: насколько меня любит простой народ?

Они рявкнули в ответ, выпучив глаза:

— Как отца родного!

— Отставить, вольно, — сказал Адриан. Предложил сесть, жестом велел Бэкфилду расслабить верхнюю пуговку мундира. — Теперь искренне: насколько народ меня любит?

Первым заговорил Додж:

— Если совсем честно сказать, то имеются в наличии козлики безрогие… Нахваливают эту, хоть бы зубы к языку присохли. Одни говорят: это она придумала платить налоги через банк. Мы им талдычим: владыка придумал, она только исполнила. Не верят, приходится досылать… Другие насыпают, что шаванов усмирила она. Вы, мол, не хотели, а она заставила. Тоже, значит, ведем работу. А третьи — совсем уж свиньи душные! — говорят, что она уладила с Подснежниками. Где ж уладила, тля ее сожри?! Только сопли распускала с Салемом на пару! Тряпка она, а не правитель!

— Как вы оцениваете их количество? — уточнил Адриан.

— Первых, вторых али третьих?

— Общим счетом.

— Ну, если всех зверьков посчитать, то выйдет меньше, чем честных людей. Две трети — за вас, а одна — за эту вот. И мы с ними трудимся, как можем! Годик дайте, владыка, — совсем гладенько сделаем!

— Но вы говорите только о Землях Короны?

— Конечно, а то как же? В другие земли нас не того…

— Ослабьте хватку, чтоб не пережать, — велел ему владыка.

— Виноват?..

— Довольно кнута, пора применить иной метод. — Адриан повернулся к Бэкфилду: — Можете дать отчет по иным землям?

— Так точно, владыка. О Севере ничего доброго не скажу: там ситуация крайне далека от малинового варенья. В восточной Альмере тоже не конфитюр: Минерва пролетала там на своем корабле и многих сильно впечатлила. Также посылала войска на Бэк для защиты от шаванов… Но остальные земли, к великой нашей радости, ничего о Минерве не ведают! То бишь, дворяне и грамотные знают, но простой люд не успел распробовать: слишком мало она корону носила. А про вас, владыка, помнят главное: пока были вы — был мир. Весь беспорядок начался из-за Ориджина, а продолжился при Минерве.

— Осмелюсь заметить, — вставил секретарь, — Северная Вспышка началась с сожжения Эвергарда, каковое наш владыка формально взял на себя.

Бэкфилд кивнул:

— О чем и речь! Эвергард — это замок в Альмере. Про него знают только альмерцы, дворяне и грамотеи, читающие книжки. Для простого люда из других земель Эвергард — все равно что луна. Простой люд мыслит просто: Орижин попер на владыку, значит, Ориджин — злодей. А Минерва — премного извиняюсь, его подстилка.

— А что будет, если я приглашу людей из разных земель к нам в Фаунтерру? Пущу дармовые поезда, обеспечу пропитание и попрошу лишь об одном: «Владыке нужна ваша поддержка. Приезжайте в столицу, скажите слово в мою пользу».

Молодцы переглянулись. Рука Додж снова начал первым:

— Так весна же идет. На носу посевная, куда они поедут…

— Это будет не сейчас, а осенью. Сразу после уборки урожая.

— А, тогда само собой! — просиял сержант.

Полковник отметил:

— Славная идея, владыка. Но, виноват, как вы обратитесь-то к черни? «Голос Короны» она не читает, волной и голубятнями не пользуется. Глашатаев пошлете? На каждого вашего глашатая местные лорды выставят десять своих… В виду безграмотности чернь недоступна для общения.

Адриан молвил с весьма довольным видом:

— Я обращусь к народу своим собственным голосом. Со ста площадей в сотне разных городов одновременно. И никакие лорды не заткнут мне рот, поскольку сами будут слушать с разинутыми ртами!

Бэкфилд и Додж не поняли ровным счетом ничего. Зато секретарь теперь в полной мере оценил идею сеньора. И если говорить о гениальных изобретениях, то вовсе не машина профессора Олли была таковым, а способ ее применения, придуманный Адрианом.

— Слава Янмэй! — с чувством воскликнул секретарь.

— Благодарю, — кивнул сеньор. — Молодцы мои, в связи со сказанным выше, вам поручается присмотр за ученым по имени Николас Олли и его лабораторией в физическом факультете. Никакие бумаги и приборы из лаборатории не должны попасть в руки к кому бы то ни было, кроме меня. Работе ученого не мешайте, пока она не будет закончена. Едва завершится — все результаты ко мне на стол. Задача ясна?

— Так точно, владыка!

Секретарь кашлянул:

— Осмелюсь добавить…

И снова замялся. Минерва предала его дважды: один раз — когда пропустила мимо ушей его признание в любви; второй — когда забыла о нем самом. Именно потому секретарь не принял исцеление из ее рук: ее запоздалая забота унизила его. Но сейчас речь идет о судьбе престола, будущее всей империи стоит на кону. Личная обида — слишком мелочный мотив, чтобы учитывать его в таком деле.

Однако она предала не только секретаря. Она изменила своему императору и сюзерену. Против всех законов чести уселась на трон, а Адриана высмеяла, назначив бургомистром. Нет, этой женщине нельзя доверять.

— Ус-становите слежку за самим профессором, — с легким заиканием сказал секретарь, — и за его ст-туденткой Элис Кавендиш. Я допускаю, что они попытаются связаться с П-первой Зимой.

— Благодарю, — кивнул Бэкфилд. — Приму во внимание.

Первая неделя после Весенней Зари недаром зовется временем надежд. Птичий щебет и звонкая капель талых вод будят светлые чаянья в душах пастухов и мастеров, секретарей и бургомистров, и даже академических ученых. Профессор Николас Олли возлагал живейшие надежды на грядущие выборы императора — однако надежды совсем иного сорта, чем другие герои нашей истории.

Профессор Олли терпеть не мог, когда вельможи вмешивались в его работу. Все власть имущие жаждали из каждого открытия выжать сок в виде прибыли и влияния. Наука низводилась до роли рабыни двух господ: политики и военного дела. Душа профессора бунтовала против этой вельможной тирании. Однако нельзя сказать, что симпатии Николаса были на стороне народа. Он уважал народ, но абстрактно, издали. Подобным образом шиммерийцы уважают льва, нарисованного на гербе, хотя никогда не видели сего зверя наяву.

Профессор Олли изобретал устройства не ради использования людьми, а ради тончайшего искусства, выраженного в них. Силы природы виделись ему чем-то вроде клавесина или арфы: умелый музыкант, дергая за правильные струны, может извлечь из них красоту. Боги создали искровую силу: незаметную, неощутимую, зримо проявленную только в ярости грозовых молний. Но ученый с помощью своего интеллекта может выделить ее из невидимого мира, преобразовать, направить — и создать нечто удивительное. Правильный набор сопротивлений, индуктивностей и емкостей, правильная схема, спаянная чуткими пальцами студентки, — и вот дикая сила природы научилась запоминать слова, говорить и петь. Устройство профессора Олли нельзя было назвать иначе, чем шедевром.

Его работа требовала предельного сосредоточения, больших умственных усилий и очень много времени. Потому Николас Олли любил войны. Увлеченные взаимным истреблением, лорды забывали о науке и не вмешивались в дела университета. Пока гремела Северная Вспышка, и Серебряный Лис вел полки против Ориджина, профессор доводил до совершенства аппарат волны. Ему никто не мешал, кроме Феликса — тогдашнего ассистента. Этот олух то и дело норовил рассказывать новости с фронтов, потому ученый выгнал его и взял в помощницы Элис, равнодушную к военному делу. Когда Ориджин засел во дворце, половина Фаунтерры в ужасе бежала. Святые боги, как славно пошла работа! Улицы опустели, стало тихо, как зимой в лесу. Даже занятия в университете отменились, избавив Николаса от досадной нужды читать лекции. С утра до ночи, запоем он работал над портативным аппаратом волны, способным работать в поезде на ходу. Элис показала себя прекрасной ассистенткой: быстро понимала, что нужно, и с головой уходила в работу. Лишь иногда рассказывала что-нибудь о дворце: как любая девушка Фаунтерры, она была неравнодушна к Династии. В таких случаях Олли спрашивал одно:

— Как полагаете, милейшая, Ориджин еще долго удержит дворец?

Профессор мечтал: пускай осада продлится достаточно, чтобы я успел окончить работу!

Следующая война — Ориджина против Кукловода — дала ученому возможность начать новый проект: устройство звукозаписи. Теория была разработана ранее, но не проверена на практике за отсутствием подходящих по размеру деталей. Едва шумная дворянская братия убралась из столицы, Олли взялся за дело. Добавил к бюджетным средствам собственные сбережения; вместо привычной искровой мастерской обратился к ювелирам; всю сборку крохотных деталей доверил тонким девичьим пальцам. Как это всегда бывает, практика развалила теорию: первое устройство не сработало. Он нашел ошибку и построил новое; оно оказалось немногим лучше первого. Олли целиком переделал амплификатор, применил отрицательную обратную связь вместо положительной, заменил считывающую головку… И тут чертова война окончилась победой северян.

Профессор не имел ничего против кайров, ведь они никогда не мешали ему работать. Но победа Севера опечалила его своей внезапностью. Устройство было сырым, как белье из рук прачки, и лишь одно событие давало шансы его доделать: грядущие выборы владыки. Николас Олли всей душою надеялся, что ближайший год все дворянство только и будет думать, что о взаимных интригах в Палате. Как же грубо реальность разбила его надежды!

В кабине экипажа, уносящего их от ратуши, ученый сказал помощнице:

— Знаете ли, это уже выходит за рамки моих расчетов.

Элис легко перевела его слова с академического на поларийский: «Какого черта, Элис, ты дала эту статью?! Теперь Адриан будет гнать нас в хвост и гриву, а я не конь, чтобы трудиться в такой обстановке!» Она ответила извиняющимся тоном:

— Простите, но вы указывали на потребность в деньгах…

То было правдой. Эксперименты с устройством съели уже весь отпущенный бюджет и вторую дотацию от министерства, и личные сбережения профессора Олли, и даже посильный вклад Элис. Следовало обратиться к меценатам, однако ученый совершенно не умел просить. Говоря строго, он даже Элис не просил о помощи, а только сказал недели две назад:

— Конфликт экономики с физикой обострился до предела…

Студентка поняла намек и нашла способ привлечь финансирование. Статья в «Вестнике» очаровала Адриана. Теперь ученый мог получить любую помощь — но цена этой помощи оказалась непосильна.

— Простите, милая Элис, здесь виноват только я. Мне следовало точнее поставить задачу. Нам требуются деньги, но не в счет свободы. Становясь подневольной, наука умирает.

В хмуром молчании они подъехали к зданию физического факультета. Вход украшали изваяния ученых Праотцов и мозаичная модель вселенной. На гранитных ступенях, до блеска отполированных ногами студентов, дежурил привратник с важной бородой. Он помог профессору и помощнице сойти с экипажа, принял на себя багаж.

— Желаю здравия, ваша милость. Давайте поклажу, незачем вам самолично-то…

Войдя в здание факультета, профессор ощутил прилив сил. Все здесь дышало прохладным покоем чистого знания. Арочные своды в идеальной пропорции соотносились с высотою и шагом колонн. Узоры на стенах изящною ритмичностью наводили на мысли о волновых процессах. Витражные окна так искусно расщепляли солнечный свет, что в голове сами собой рождались фантазии о его природе и происхождении.

Широкие двери в правой стене холла вели в учебное крыло. То была темница замка науки, место исполнения тяжкой повинности — лекций. А слева располагался вход в светлицу и сокровищницу замка — лабораторное крыло. Бдительный сторож охранял его и не допускал туда ни посторонних, ни, упасите боги, студентов. Сторож поклонился Николасу, ученый ответил вежливым приветствием. В эту минуту топот ног возвестил окончание очередной лекции. Шумная стая студентов высыпала в холл, и ученый поспешил скрыться в лабораторном крыле. Элис задержалась, чтобы поболтать с однокашниками; бородатый привратник пошел за профессором, неся багаж. В дальнем конце коридора второго этажа Николас отпер дверь лаборатории, скинул на вешалку шубу и шапку, проскользнул между столов с оборудованием к своему секретеру. Еще в кабинете бургомистра профессор догадался об одной ошибке в схеме устройства, и теперь спешил проверить ее. Начальная ступень амплификатора, изображенная на восьмой странице чертежного блокнота, лежащего в верхнем ящике справа. Привратник торчал в дверях, пожирая глазами дивную машинерию, но Николас уже забыл о нем. Выдвинул ящик, сунул руку, убрал руку, посмотрел, поморгал. Задвинул ящик и выдвинул снова, будто надеясь получить иной результат…

— Ваша милость, куда вещи положить? — спросил привратник.

Николас Олли сказал тихо:

— Милейший, не в службу, а в дружбу прошу: пригласите констеблей. По всей видимости, меня обокрали.

В народе ходят притчи о рассеянных ученых. Профессор Николас не являл собою исключения: забывал имена и лица, мог потерять глорию в собственном кармане, путался в вопросе о том, когда будут выборы и кого, собственно, выбирают. Но когда касалось работы, этот человек был идеально точен. В своей лаборатории он помнил расположение каждой вещи с точностью до дюйма. Если ночью во времена осады вырубалась искровая машина факультета, профессор в кромешной тьме наводил порядок, возвращал в исходное положение все тумблера, обесточивал все, что должно быть обесточено, и лишь тогда уходил домой. Содержимое ящиков секретера имело систему, выверенную, как имперский архив. Однажды в нижнем ящике — «памятное и душевное» — Элис нашла театральную программку, прочла и положила не под страницу из «Голоса», а на нее. Профессор отчитал помощницу — вовсе не за то, что рылась в его вещах, а за неверный порядок укладки бумаг.

Словом, он сразу исключил вариант «просто потерялся». Самый ценный документ в лаборатории никоим образом не мог потеряться случайно. Столь же нелепой была версия, что кто-то из коллег просто взял блокнот на время. Каждый ученый факультета знал, над чем работает Олли, и мог проявить любопытство, и получить полный ответ — ведь Николас не страдал излишней скрытностью. Но взять чертежи без спросу означало нажить в лице профессора врага. Надеясь на лучшее, Элис все-таки обошла все кабинеты и опросила ученых. Естественно, никто и не думал брать вещи Николаса. Сомнений не осталось: произошла именно кража.

В ожидании констеблей, профессор кусал ногти, теребил пуговицы, нервно перекладывал письменные приборы. Элис попыталась его утешить:

— Ничего страшного не случилось. Мы восстановим блокнот, вы же помните весь порядок расчетов.

— Это займет не меньше двух недель, а Адриан уже дышит в затылок. Он из нас души выест, когда узнает, что мы топчемся на месте…

— Но мы же не виноваты!

Олли только вздохнул.

Спустя час вернулся привратник и с порога заявил:

— Виноват, ваша милость, тут приключился конфуз. Я-то констеблей позвал, но эти вот господа констеблей оттеснили и пожелали взамен них явиться.

В уют лаборатории бесцеремонно вторглись четверо. Выделялся среди них рослый офицер при шпаге. Вторым по чину, видимо, являлся коренастый отставник с наглой физиономией. Остальные двое были рядовыми служаками при дубинках.

— Полковник Кройдон Бэкфилд, — отрекомендовался офицер.

— Майор Рука Додж, — сообщил коренастый наглец.

Они были слишком громкими и крупными для этого места. Профессор ощутил раздражение.

— Позвольте узнать: вы кто?

— Тайная стража его величества, — отчеканил Бэкфилд.

— Разве такая существует?

— Шутки неуместны, сударь. Как я понимаю, пропал ценный документ?

— Набор схем звукозаписывающего устройства.

— Так-так, — сказал Бэкфилд.

— Так-так-так, — повторил Додж.

Ни один не удивился. Откуда-то они уже знали об изобретении.

— Как выглядели схемы?

— Синий блокнот примерно вот такого размера, на сорок восемь страниц.

— Вы уверены, что он не потерялся где-нибудь здесь?

— Абсолютно уверен.

— Стало быть, полагаете, украден?

— Да.

— А зачем он мог кому-нибудь понадобиться?

Олли помедлил с ответом.

— Простите, ума не приложу. Продать его будет затруднительно. Во-первых, только горстка людей в мире поймет все написанное. А во-вторых, присвоить изобретение невозможно, ведь «Вестник науки» уже опубликовал статью. Любой суд признает мое авторство.

— Значит, кто-то украл блокнот только затем, чтобы испортить вам жизнь?

— Я не могу судить о мотивах вора. Но блокнот украден, это факт.

— Так-так, любопытно, — сказал Бэкфилд. — Что ж, приступим.

И они взялись за дело с пугающим рвением. Выставили стражу у дверей лабораторного крыла, чтобы никто не мог его покинуть. Тщательно осмотрели лабораторию, перерыли все ящики секретера, а также прочие места, где могли храниться бумаги. Созвали и опросили свидетелей, каковыми являлись ученые коллеги Николаса, сторож лабораторного крыла, привратник со входа факультета и продавщица булочек из холла.

Ученые ничего не знали. Большинство из них вели лекции в другом крыле, а те, что были здесь, даже не приближались к кабинету Николаса.

Сторож показал, что из учебного крыла в лабораторное не переходил никто, кроме двух профессоров, вернувшихся с лекций. Продавщица булочек подтвердила его слова. Конечно, студенты часто наведывались в холл, особенно к месту расположения булочной лавки, но никого из них сторож не пустил бы в лабораторное крыло.

Бородатый привратник сообщил, что в здание факультета не входил с улицы никто посторонний. Собственно, свои тоже не входили: была середина дня, все студенты давно сидели на лекциях.

— Праотцами клянусь: пока его милость Николас ездил в город, ни одна душа не проникла в факультет!

Бэкфилд уточнил, не отлучался ли привратник со своего поста. Тот сознался, что уходил минут на двадцать по чайно-бутербродным делам, но просил булочницу и сторожа последить за входной дверью. Сторож даже переместился так, чтобы лучше видеть вход в здание. За время отлучки привратника дверь не открывалась.

— Так-так, — констатировал Бэкфилд и поглядел в окно. — Высота второго этажа — футов двадцать пять. Деревьев поблизости не наблюдается. Кто мог сюда влезть?

Додж ответил:

— Только этот, орел саблезубый залетел бы!

— Орлы не летают.

— Это как это?!

— То есть да, орлы летают, а воры и преступники — нет.

Один из младших агентов осмотрел замочную скважину.

— Поцарапана чем-то острым — шпилькой или жалом стилета. Ключ не оставляет таких царапин. Замок подвергся вскрытию.

— Работал опытный человек?

— Не слишком. Опытный взял бы отмычки, а не шпильки.

— Итак, что имеется в наличии, — подытожил Бэкфилд, — Преступник вошел в кабинет через дверь. Но как он попал в здание? Привратник свидетельствует, что посторонние на факультет не входили. Значит, либо кто-то из учебного крыла перешел в научное, сговорившись со сторожем. Либо кражу совершил тот, кто уже находился в научном крыле. Либо же, как одна из версий…

Бэкфилд умолк на полуслове и стал копошиться в нижнем ящике секретера.

— Прошу вас не делать этого, — сказал профессор.

— Чего именно? — Рука полковника небрежно перемешивала бумаги.

— Вот этого. Вы приводите мои документы в беспорядок.

— А вас так заботит сохранность этих бумаг? Они представляют важность?

— Неважных не храню.

— И эти два документа также важны?

Бэкфилд поднял на свет страницу из старого «Голоса Короны» и бальное приглашение.

— Ее величество Минерва и лорд-канцлер Эрвин Ориджин дают особый бал в честь деятелей науки, — зачитал он первую строку приглашения. Затем перевел взгляд на страницу: — Минерва Несущая Мир посетила открытие театрального сезона. Ее величество избрала платье богини Лиолы, подчеркнув тонкость своей душевной организации…

— Пф! — кашлянул Додж.

— А еще тут напечатан портрет — надо сказать, весьма удачный. Минерва буквально как живая.

Элис не выдержала:

— Сударь, закройте секретер! Это личные бумаги профессора!

— В том и дело, барышня. То-то и оно, что личные. Были б официальными, вопросов бы не возникло.

Рука Додж вдруг просиял:

— А может, это сторож?!

— Что?.. — уставился Бэкфилд.

— Да этот черт, который стережет кабинеты! Сам зашел сюда, пошпилил дверцу, притырил блокнотик — и назад, на пост!

Бэкфилд скривился:

— На кой оно ему?

— Может, он Минерве служит! Для нее и украл! Видите, дрожит при виде картинки? Понял, козлик, что мы его поймали!

Бедолага сторож и вправду побелел, но не от портрета Минервы, а из-за обвинения.

— Увольте, я ж не того… Глорией прошу… Ничего я не это…

Профессор сказал ему:

— Успокойтесь, любезный, никто вас не винит. Будьте добры, подайте мне «Иллюзии» Агаты.

— Что подать?

— Вон там, на полке, одна из книг.

— Это я понял, а которая?

— «Иллюзии»… Темная с белым, третья слева.

— А, так бы и сказали!

Получив книгу, ученый показал ее сыщикам, словно улику:

— Сторож безграмотен. В моем секретере множество бумаг. Он в жизни не нашел бы нужную.

Додж сконфузился, но Бэкфилд просиял:

— Здесь я с вами согласен, профессор. Сторож не виноват. Может, кто другой, но точно не он.

Бэкфилд отпустил сторожа и подозвал привратника:

— Ответь-ка: ты вошел в лабораторию вместе с профессором?

В отличие от сторожа, привратник не робел:

— Еще бы. У них-то вещей — и саквояж, и котомка. Нельзя не помочь.

— И пропажу ты обнаружил вместе с профессором?

— Оно то да, но не совсем. Я вот здесь у дверей стоял, а ящик — вон там. Отсюдова тудась я мало что видел. Как профессор сказал: «Украли», — тогда я и узнал.

— С его слов, стало быть?

— Ну, а с чьих же?

— И потом ты ушел за констеблями.

— Как не уйти? Коли сталось преступление, необходимо доложить. Только я сторожа попросил присмотреть за дверьми, пока меня нету. И сейчас тоже волнуюсь: я-то здесь, а двери без надзора, вот и заходи кто хочешь.

— Потерпят твои двери. Ты подтверждаешь, что оставил профессора Олли здесь одного?

— Ну, да. Его ж кабинет, отчего не оставить. Потом еще Элис пришла, я ее встретил в коридоре.

Бэкфилд сказал невпопад:

— Рожа мне твоя знакома…

Внешность у привратника была памятной: усов нет, зато борода — что твоя лопата, и волосы до плеч. И то, и другое с красивою проседью, а взгляд упрямый и лихой. То ли кучер генеральский, то ли разбойник в отставке.

Мужик не дал себя сбить с мысли:

— Я с вами крайне не согласен по поводу дверей. Нельзя их так надолго…

— Да плюнь ты на них!

— Виноват, никак не могу. Сами смотрите: уже ломятся всякие.

Наглядным подтверждением его слов, в кабинет Николаса Олли вошли два человека — со всею очевидностью, отнюдь не ученых. Первою шла девушка шаванского племени, располагавшая к себе простыми и честными чертами лица. Вторым — благородный красавец-рыцарь при изрядном мече. Он возвышался над спутницей, точно медведь над ланью.

— Мы ищем господина Николаса Олли, — сказала девушка с сильным степным акцентом.

— Я к вашим услугам, — отозвался профессор, но хамоватый Додж перебил его:

— Кто вы такие? Имя, звание, кому служите?

— Меня зовут… — начала было девушка, но рыцарь выступил вперед:

— Ты сам кто такой, холоп? Грязь вычисти из-под ногтей!

Додж побагровел:

— Взять его!

— А попробуйте, — рыцарь бросил руку на эфес.

— Отставить, — велел полковник. — Сир Питер, имейте терпение. Дружище Додж, таких людей, как фрейлина владычицы, необходимо знать в лицо.

— Это вот фрейлина?! — возмутился Додж.

Бэкфилд дослал ему информацию с помощью подзатыльника.

— Миледи, — сказал Олли шаванке, — мне очень стыдно от того, что подобная сцена происходит в моем кабинете. Примите извинения и скажите, что хотели.

— Моя госпожа, леди Магда Лабелин, приглашает вас в гости. Завтра к дневной песне, в Престольную Цитадель.

Часть 2

Глагол «надеяться» обременен двузначностью. Говоря: «Я надеюсь», — часть людей имеет в виду свои желания: «Надеюсь разбогатеть», «Надеюсь снова стать императором», «Надеюсь, что мир будет таким, как прежде». Однако другие подразумевают не желанные цели, а имеющиеся средства: «Надеюсь на свой ум, на мечи вассалов, на точность расчета». Герцог Морис Лабелин всегда считал первое значение глупым, а второе — единственно правильным. Нужно ясно отличать желания от ресурсов, и к желанному — стремиться, а ресурсы — разумно использовать.

Герцог Южного Пути желал подобрать под себя всю Землю Короны, как уже подмял центр столицы. А на что он надеялся, двигаясь к этой цели? На собственное богатство, на страх лордов перед Севером и на человека в гробу. Еще, конечно, на умницу-дочь.

То, что случилось зимою в герцогстве Ориджин, потрясло многих. Бывший владыка, чуть не плача, стенал о крушении надежд. (Видимо, он тоже путал надежды с неоправданными мечтами.) Его полководцы — Лис и Гор — вопили о предательстве, рвались пойти на смерть. (Вернее, послать подыхать своих солдат. В подобных вопросах желательна точность выражений.) Шут хлебал эхиоту и жался к тощей груди жены… А Магда явилась к отцу, села рядом, выпила полный стакан орджа.

— Ты беременна, — отметил герцог без упрека, просто как напоминание.

— Насрать, — ответила дочь и налила второй стакан. Сказала: — Папа, в Первой Зиме случилось дерьмо.

— Ориджины?

— Нет, не они. Я не смогу объяснить, запутано слишком. Боги, вселенская спираль и все такое… Скажу просто: Великое Древо ордена накрылось.

— Орден уничтожен?

— Нет. Но Древо вырасти не сможет. Конец.

Герцог Морис обдумал ситуацию. О Древе он знал недостаточно много, чтобы принять его падение близко к сердцу. Собственное выживание волновало гораздо больше.

— Ориджины все еще хотят нас убить?

— Нет, поскольку я отдала им Уиндли и Майн.

Даже тут герцог не наорал на нее. Он понимал, что дочь не пошла бы на такие жертвы без веской причины.

— До чего договорились?

Магда рассказала. Почти все, кто видел то дерьмо, лишились самообладания. Но Магда сохранила дар речи и подняла непростой вопрос: как мы все теперь будем? Со стороны Ориджинов выступили леди София и судья, со стороны Минервы — первый секретарь Дориан Эмбер и фрейлина Лейла Тальмир. Герцог Ориджин присутствовал, но едва живой от истощения, так что беседу вели старшие — и Магда. В одном сошлись быстро: резать друг друга никому не хотелось. Видимо, стоит всем согласиться на выборы владыки. Но как дожить до них, сохранив и власть, и лицо? Минерву можно оставить временной владычицей — ее одну все готовы стерпеть в этой роли. Адриан должен отказаться от претензий и признать себя бургомистром Фаунтерры. Это единственный способ узаконить то, что есть по факту: Минерва носит Эфес, Адриан правит столицей. Фактическое положение дел признается и в другом аспекте: Уиндли остается под контролем северян. Однако войска Лабелинов уходят из Майна — по той простой причине, что в Майне им до весны не выжить.

— Ты отдала два города, а что получила взамен?

— Теперь о хорошем, папенька, — и Магда изложила светлую сторону.

Первое: Адриан сохраняет право участвовать в выборах. Второе: человек в гробу передается под личный контроль Мориса Лабелина. Магда не могла допустить, чтобы он достался Ориджинам; Ориджины не соглашались оставить его в руках фанатика из ордена. Решено было передать его на хранение Лабелину, а вопрос о его дальнейшей судьбе адресовать церковному суду. И третье.

— Папенька, насколько я смогла понять, Минерве дико понравилось в Первой Зиме. Она создала свой маленький двор — потешный, зато управляемый. Очаровала Ориджинов, причем всех поголовно. Они теперь с нее пылинки сдувают. В северном болоте Мими — самая важная жаба.

— Рад за нее. И что дальше?

— Если б даже мы отдали Фаунтерру, она бы все равно не спешила туда. Столица в Первой Зиме ее устраивает. Но Земля Короны — домен Династии. Чтобы узаконить положение дел, Мимишке нужен наместник в Фаунтерре. Губернатор Земель Короны, причем такой, которого Адриан не прирежет в первую же ночь.

— Роберт Ориджин?.. — предположил герцог.

— Плохая идея. Батальоны Роберта рядом с полками Адриана. Один солдат чихнул — и понеслось по трубам… Нет, папа, северянам хватило ума назначить другого человечка.

Она подмигнула, но герцог не понял. Она подмигнула вторым глазом.

— Ты?.. Нет, серьезно. Ты — правитель Земель Короны?! Чтоб мне сдохнуть!

Магда обняла отца.

— Правда, ты должен за меня поручиться. Ориджины не сильно доверяют той, кто спит с Адрианом. Если я нарушу договоренности, они получат повод для новой войны с тобой.

Он расхохотался:

— Святые ж боги! Они совсем размякли, если думают, что для войны нужен повод!..

Конечно, Морис поручился за дочь. Лично ударил по рукам с герцогом Севера и стал фактическим гарантом сделки. Морис выдрал из лап Адриана хрустальный гроб, позволил Ориджинам взглянуть и плюнуть на замороженную белую морду. Морис снял блокаду с Уиндли и передал Ориджинам один из самых доходных городов герцогства. Зато и выжал кое-что взамен: Династия в лице Минервы официально признала свои долги перед ним. Бургомистр Адриан не мог законно распоряжаться владениями Короны, зато Минерва могла. Престольная Цитадель и Воздушный мост, и Адмиралтейство, и еще целый ряд великолепных зданий перешли в его руки. Герцог Лабелин теперь имел больше владений в Фаунтерре, чем сама Блистательная Династия. А Магда, губернатор всех Земель Короны, очутилась выше в иерархии, чем ее муж — правитель единственного города.

Битва за Первую Зиму окончилась полным крахом Кукловода, растоптанной гордостью Адриана, тяжкими потерями Ориджинов — и триумфом Лабелинов, не потерявших ни одного солдата! Герцог оставил сыновей наводить порядок в Южном Пути, а сам вместе с Магдой поехал осваивать столицу. Теперь он души не чаял в дочке. Он говорил:

— Помнишь сказку о золотой кошке, которая исполняла желания? У меня тоже есть такая!

— Мур-мау, — отвечала Магда.

Нежданная Владычица — так прозвали Магду столичники — управляла бюджетом Земель Короны. Половину налоговых сборов она пересылала «наверх» — Минерве в Первую Зиму. Вторую половину использовала на свое усмотрение для финансирования дворцов, Адмиралтейства, искровых полков, протекции и трех оставшихся в Фаунтерре министерств — Науки, Земель и Искусств. «Свое усмотрение» Магды согласовывалось с папенькой. Герцог очень любил дочь, но больше не желал получать сюрпризов, вроде ее проделок в Шиммери. Он связал ее финансовым поводком — самым прочным из возможных.

Отец и дочь проживали теперь в Престольной Цитадели, наполнив верхние этажи роскошью, а нижние — рыцарями барона Хьюго. Во дворец Пера и Меча Магда наведывалась изредка, для исполнения супружеского долга, а на ночь возвращалась в Цитадель. Так велел папенька, да Магда и сама предпочитала быть подальше от мужа. Она не предполагала за Адрианом способности забыть унижение. Правда, Адриан вел себя корректно, исполнял обязанности бургомистра и мужа, добросовестно играл по чужим правилам. Но это еще больше настораживало. Вежливость Адриана намекала на тайную игру, исход которой может быть страшен. И герцог Морис, и его дочь создали сети шпионов, следящие за ратушей и дворцом. Каждый день за обедом они обменивались полученными сведениями.

Одним весенним вечером герцог показал дочке «Вестник науки»:

— Изобрели какую-то штукенцию. Якобы, записывает речь.

Магда прочла статью.

— Звучит забавно.

— Твой сильно заинтересовался этим. Но я не знаю, почему.

— А я догадываюсь, — сказала Магда.

И изложила то, как поняла план Адриана со слов шпионов. Герцог ощутил сильную тревогу.

— Доча, он очумел, или как?

— Папенька, прости, я не лажу к нему в голову. Меня пугает то, что я там нахожу.

— Нельзя допустить эту затею.

— Прикажешь остановить финансирование университета?

— Зачем же? Остальной университет ни в чем не виноват… Пригласи лучше к нам этого профессора, пусть покажет свое устройство. Я очень надеюсь, что оно не работает.

Читатель должен понимать: это была чистая фигура речи. Герцог Лабелин никогда не пускал надежды на самотек. Если бы устройство работало, он был готов исправить положение.

Через день пара изобретателей предстала перед герцогом и его дочкой. Профессор в нелепом сюртуке имел подавленный вид. Нетрудно понять причину: его привели в самую мрачную крепость столицы, сквозь три кордона стражи, вооруженной до зубов. Впрочем, герцог знал, что шансы ученого на спасение довольно высоки: достаточно будет, чтобы устройство не включилось.

— Профессор Николас Олли, — представился ученый.

— Рода Софьи, — добавил герцог, пожав руку профессора. — Я горжусь тем, что гений науки принадлежит к моему роду. Величавая Праматерь снова утерла нос Агате.

— Ваша радость преждевременна, милорд, — сказал ученый. — Сразу скажу: прибор работает очень скверно.

То бишь, именно так, как мне нужно, — подумал герцог и собственной рукою налил вина профессору и студентке.

Далее состоялась сцена, подобная той, которую читатель уже наблюдал в столичной ратуше. Профессор Олли точно так же стыдился, а смышленая Элис столь же умело провела демонстрацию прибора. Отличалась лишь реакция зрителей. Если Адриан игнорировал недочеты, то Лабелины, напротив, сразу заговорили о них.

— Омерзительный визг! Чуть уши не отсохли!

— Я согласен, милорд, — кивнул профессор.

— А когда громко, то хрипит, как подыхающий пес.

— Справедливая оценка.

— И сборка устройства слишком сложна. Тут прикрутить, там соединить, еще проверить провода… Неученый человек убьется током, если попытается включить.

— Ваша правда, милорд, устройство очень сырое.

Герцог улыбнулся:

— Но не печальтесь, профессор. Проделана огромная работа, я это ценю.

— И потеряна, — ответил ученый. — Вчера чертежи украли из моей лаборатории.

— Как — украли?

— В самом прямом смысле этого слова. Взломали дверь и забрали чертежи.

Герцог с большим трудом скрыл довольную мину.

— Какая жалость! Сочувствую вам! Полагаете, вор сможет разобраться в чертежах и воссоздать устройство?

— Очень маловероятно.

— А вы сумеете восстановить чертежи?

— Конечно, это же мое изобретение. Но уйдет много времени…

Лабелин просиял:

— Не торопитесь, любезный! Наука не терпит спешки. Спокойно восстановите чертежи, затем исправьте недочеты. А когда доведете до ума, я охотно куплю изобретение.

— В нем большой потенциал, — сказала Магда. — Например, можно устраивать невиданные развлечения в салонах.

— Отправлять голосовые письма, которые нельзя подделать, — продолжил герцог.

— Любовные послания с ахами и вздохами, — добавила дочь.

— Заверять договоры и свидетельские показания.

— Мы сможем производить и продавать дюжину в месяц.

— Две дюжины, — поправил герцог. — Словом, профессор, мы обещаем купить изобретение, когда оно будет готово, пускай даже через год. Десяти тысяч эфесов достаточно?

— Д-д-да, милорд, — ляпнула Элис Кавендиш с нехарактерным для нее заиканием.

Тут следует отметить, что последнюю свою агатку Элис истратила позавчера. Вчера она поужинала куском сыра, похищенным у соседки по кампусу, а нынче после утренней лекции постыдно взяла пирожок из рук студента, безответно влюбленного в нее.

— Д-да, милорд, десять тысяч — прекрасная сумма. П-правда, двенадцать — более счастливое число, да и мы бы работали быстрее…

— Элис, прошу! — осадил ее профессор. — Милорд, вы очень щедры, но я обязан уведомить: вчера бургомистр Адриан уже дал нам заказ. Он рассчитывает получить устройство в свои руки, и как можно скорее.

Оба Лабелина, конечно, были в курсе дела, но не собирались высвечивать источники информации. Изобразив удивление, они расспросили ученого. Узнав обо всем как бы впервые, Магда сказала:

— Мой любимый муж немного преувеличил свои возможности. Видите ли, профессор, я, как наместница императрицы, управляю финансами всех Земель Короны. А муж располагает лишь незначительными сборами с цехов и гильдий Фаунтерры. Говоря проще: он не даст вам денег, если я не дам ему.

Профессор потемнел лицом.

— Миледи, я же не смогу ответить ему подобным образом. Указание на бедность и незначительность оскорбит его.

— Но это факт, профессор. Бюджет министерства науки, а значит, и вашего университета контролирую я.

— Миледи, вы требуете от меня нанести обиду либо вам, либо Адриану. Прошу, увольте от такого выбора.

Герцог Морис выступил миротворцем. С высоты своего положения он мог позволить себе доброту:

— Профессор, вы неправильно поняли мою дочь. Она не давит на вас, просто уведомляет о положении дел. Для серийного производства прибора нужны деньги, коих у Адриана нет. Зато они есть у меня. Вот, возьмите для начала — без никаких обязательств, просто как знак моего расположения.

Он протянул профессору пачку банкнот — примерно на полтысячи эфесов. Ученый не прикоснулся к ним, но студентка взяла и присела в реверансе:

— Благодарю за щедрое пожертвование!

— Именно так, милое дитя, это пожертвование. Я ничего не требую взамен, кроме одного: не торопитесь. Не позорьте себя и факультет, доведите прибор до совершенства, а уж затем передайте кому захотите. Мне или Магде, или Адриану — за вами полная свобода. Но ни в коем случае не раньше октября. Иначе, боюсь, мы с дочкой будем расстроены.

Когда изобретатели ушли, Магда поклонилась отцу:

— Красиво, папенька. Отдаю должное.

— Благодарю.

— Но позволишь мне одно замечание?

После шиммерийской авантюры, которая могла кончиться очень и очень скверно, Морис больше не позволял дочке забыть первую заповедь: «Свое место в мире прими с достоинством». Магда больше не поступала вопреки отцовской воле, не орала на него и даже не говорила без его разрешения. Однако она была умна, и герцог, как правило, хотел ее услышать.

— Ага, валяй.

— В адриановом плане есть свой резон. Народ действительно любит его больше, чем Мими и Нетопыря. Дай беднякам лизать сапоги Адриана — они заблестят, как стекло.

А вот чего добилась Магда своею шиммерийской выходкой: уважения со стороны отца. Да, она говорила лишь с его согласия, но он слушал внимательно и не велел ей прочистить мозги или засунуть язык в жопу. Ответ герцога всегда содержал разумные аргументы.

— Дорогая доча, неважно, кого любит народ. Он не участвует в выборах владыки, и да спасут нас боги от такого мира, где он будет в них участвовать.

— Славно сказано, — улыбнулась Магда. — Я не предлагаю дать черни право голоса. Но она может оказать давление на своих лордов и склонить их выбор в пользу Адриана.

Герцог обрадовался возможности поучить дочку политике:

— Послушай-ка меня. Многого добивается лишь тот, кто умеет беречь достигнутое. Возможно, ты считаешь нашей целью возвести муженька на трон. Я полагаю иначе. Наша главная цель — сохранить то, что имеем. Мы с тобой фактически правим Землями Короны, и я не откажусь, чтобы так было всегда.

— Я тоже, — ввернула Магда.

— Тогда пойми, что Минерва ничуть не хуже для наших целей, чем Адриан. Разумеется, до тех пор, пока она сидит в Первой Зиме. Мы можем убедить лордов Палаты возвести на трон Адриана — это будет в наших интересах. А можем устроить Мимишке сказочную жизнь на севере, чтобы она никогда не надумала вернуться сюда. Этот вариант даже имеет преимущества: пока Адриан в ратуше, а не на троне, нам легче держать его жопу в узде. И только один исход выборов пойдет нам во вред. Угадываешь, какой?

— Ориджин.

— Вот именно! Он-то уж точно припрется сюда и начнет наводить порядки. Этот хлыщ обожает красоваться. Он не просто усядется на трон — с ногами на него залезет! А если вдруг когда-то и уедет из Фаунтерры, то назначит наместницей сестричку или любовницу, или ту же Мими — но точно не тебя.

— Я понимаю, папенька. Но к чему ты ведешь?

— К тому, глупышка моя, что идиотские игры с народом подарят корону не Адриану, а нетопырю! Только представь: сотня тысяч холопов соберется в Фаунтерру и начнет учить своих лордов, за кого им голосовать. Палата озвереет от такой картины! Свиньям не место на балу, холопам не место в политике! Лорды возненавидят Адриана, который спустил быдло с цепи. И Минерве перестанут доверять: она давеча тоже цацкалась с чернью. Дворяне сбегутся к тому, кто может усмирить холопов. К Ориджину и его кайрам!

— Дворяне боятся нетопыря… — отметила Магда не слишком уверенно.

— Сейчас — да, и нужно укреплять этот страх. Воспевать его великие победы — как он, значит, лично зарезал сто шаванов, а малахольная дура перебила еще тысячу, а ханидам засунули Персты в жопы и стрельнули раз по десять… Но все это не поможет, если Адриан призовет чернь. Презрение к быдлу пересилит любой страх. Палата выберет Эрвина.

Магда погладила живот, мечтая о том, как было бы все-таки неплохо родить наследного принца. Но доводы отца звучали весомо: похоже, Адриан совершал глупость.

— Ты прав, папенька… Вот только одна странность: неужто сам Адриан этого не понимает?

— А ты спроси его при случае. Не стесняйся, спроси.

Профессор Николас Олли погрузился в тяжкие думы, упершись лбом в оконное стекло кареты. Ровно сутки назад, после встречи с бургомистром, он почему-то сетовал на жизнь. О, какая ошибка! Ход событий начисто опроверг его мнение. Вчера-то профессор был редким везунчиком. Несчастным он стал теперь.

Сидя напротив, Элис снова и снова пересчитывала деньги. Она просто не могла удержаться — хруст новеньких бумажек завораживал.

— Я только что совершила открытие: счет бумажных денег — самое успокаивающее занятие на свете! Попробуйте, учитель!

Он отмахнулся:

— Хорошо, что существование Темного Идо недоказуемо. Иначе я назвал бы эти деньги идовскими.

— О, полно! Давайте заедем в шоколадницу, побалуем себя. Самой маленькой бумажки хватит, чтобы неделю питаться шоколадом!

Профессор принял за штуку. Но юмор студентки предназначался лишь для того, чтоб защитить ранимую надежду. Элис надеялась когда-нибудь набраться духу и пригласить наставника в кафе. Вместе пойти в театр — было даже не надеждой, а сказочной мечтой.

— Только послушайте. Я знаю шоколадный салон с очень особенной славой. Минерва Стагфорт ходила туда в те времена, когда еще и не мечтала стать владычицей. Эрвин Ориджин водил туда свою даму, когда был не герцогом, а всего лишь студентом. Прошлым летом туда заходила Карен Лайтхарт — опять же, до того, как была признана в свете и вернула свой титул. А теперь зайдем мы — и через год вы станете министром науки, а я… например, помощницей министра.

И снова шутливый тон маскировал трепетность ее надежд, и снова профессор не понял этого.

— Элис, я опечален вашей игривостью. Она выдает непонимание беды, в которой мы очутились. А может быть, вы радуетесь тому, что данная беда — скорее, моя личная, чем наша общая.

Со стороны мягкого профессора это был неожиданно колкий выпад. Элис расстроилась, ученый принес извинения.

— Простите меня, но поймите ситуацию. Адриан ждет от нас срочного завершения работ и уже выдал аванс в виде обещания оплатить сто приборов. Герцог Морис, напротив, желает, чтобы прибор не был готов до выборов. Он также выдал аванс, а вы по неосторожности взяли. Теперь два могущественных человека считают, что мы работаем на них, но ставят противоположные задачи. Чей гнев вы предпочтете испытать — герцога или бывшего императора?

— Я счастлива, наставник! Я тоже смогла хоть чему-то вас научить: теперь вы мыслите немножко по-дворцовому. Однако простите, есть изъян в вашей логике. Не забывайте, что чертеж пропал.

— И это только усложняет положение!

— А по-моему, облегчает. Ведь мы никому не говорили, сколько времени займет восстановление чертежей. Теперь мы можем выбрать либо Адриана, либо Лабелина, а второму отказать, сославшись на кражу. Адриан желает поскорее — но увы, из-за кражи мы никак не успеваем! Лабелин хочет подольше — но и ему можно отказать: скажем, чертежи неожиданно быстро нашлись, и Адриан забрал их в работу. Все теперь зависит от нашего желания!

— Но это будет нечестный поступок.

— Честность — это верное служение сеньору, не так ли? Наш с вами господин — наука. Мы выберем тот вариант, который будет лучше для него.

Профессор подумал минуту. Взял у Элис пачку денег, отделил две банкноты. Одну положил себе в карман, другую дал студентке:

— Это вам на шоколад.

Остальные пересчитал, мысленно вписал в бюджет проекта.

— Будьте добры, запишите. Для нового амплификатора необходимо заказать следующие детали…

Элис со вздохом достала блокнот и принялась писать.

Уже у входа в здание факультета Николас Олли заметил неладное. Косматый привратник отсутствовал на месте, зато на ступенях толклись студенты, совершенно лишние здесь во время лекции.

— Что произошло? — спросила Элис.

— Там такое!.. Неслыханное дело! Позорище!..

— Да что же?

— Обыск!

Профессор влетел в здание. У дверей лабораторного крыла его попытался задержать агент с дубинкой.

— Прочь с дороги! — рыкнул Николас, оттолкнув негодяя.

Еще из дальнего конца коридора он услышал омерзительные звуки. В коридоре толпились студенты и преподаватели, но их гомон не мог заглушить ужасные скрипы и скрежет, и лязганье металла. Агенты двигали мебель и оборудование, переворачивали лабораторию вверх дном.

Николаса встретили свои:

— Коллега, тут беда творится…

— Слышу. Где декан?

— Умчал в министерство. На этих никакой управы нет.

— Уж я найду управу!

Дрожа от ярости, профессор вбежал в лабораторию. У него потемнело в глазах. Все было сдвинуто и перевернуто, запертые ящики — взломаны. Ничто не разбилось лишь по единственной причине: медное оборудование не бьется. Хозяйничал тут Рука Додж с пятеркой мордоворотов. Полковник Бэкфилд надменно стоял в сторонке, периодически указывая шпагой:

— Вон там, за обивкой проверьте…

Треск! Драпировка оторвана, темнеет голая стена.

— А в углу половица топорщится…

Подважили фомкой, нажали — хрусь! Половица слетела, открыв дыру.

Профессор лишился дара речи. Так и замер перед Бэкфилдом, хлопая ртом, пытаясь выдавить:

— В-вы… п-по какому…

— Здравия, профессор, — ухмыльнулся негодяй.

Рука Додж подал голос:

— Полковник, скажите этим енотам ученым, чтоб не лезли!

Бэкфилд подмигнул профессору:

— Я бы выразился иначе, но суть-то вы поняли. Служивые люди находятся при исполнении долга. Прошу не мешать.

— В-вон отсюда! — процедил Николас. — Я требую убраться!

Бэкфилд не принял его всерьез. Указал Доджу шпагой:

— Под подоконник загляните. Там бывают щели.

Додж воткнул под плиту кинжал, со скрежетом прошелся.

— Вроде, ничего…

— А тыльную стенку шкафа проверили?

Один из подонков рубанул по шкафу топором.

— Уже проверили, господин полковник. Ничего.

Как бы ни было неприятно, читателю стоит задержать внимание на этой мерзостной сцене, чтобы постичь ее суть. Университет Фаунтерры никоим образом не подчинялся протекции, а тем более — головорезам Доджа, чистейшей воды наемникам. Свидетелями погрома являлись несколько десятков высоко образованных людей, в том числе дворян. Душа каждого кипела при виде вопиющего скотства. Но ни один не находил возможности вмешаться! Все протесты выражались в отдельных возгласах: «Беззаконие!», «По какому праву?», «Вы за это ответите», и тому подобных. Эти жалкие потуги лишь сильнее подчеркивали беспомощность ученых.

Вовсе не дубинки погромщиков и не шпажонка Бэкфилда так напугали ученую братию. Некоторые из студентов сами носили шпаги (в данный момент сданные в гардероб, но сбегать туда — минутное дело). И подавляющее численное превосходство было за людьми факультета. Но их шокировала и парализовала дикость происходящего. Интеллектуалы беспомощны перед грубостью и хамством. В их опыте и картине мира такого просто не может происходить — а потому и не выстроено способа защиты.

Сказанное станет особенно наглядным, если посмотрим на одного человека. Косматый привратник тоже стоял в коридоре среди ученых. Это был мужик, повидавший достаточно дикости, насилия и хамства. Он смотрел на погром без трепета, с чисто практическим расчетом: вмешаюсь — побьют, а оно того не стоит. Но тут в кабинете появился Николас с саквояжем в руке, и взгляд привратника переменился. Мебель и драпировка — дело наживное, а вот прибора будет жаль. Так что он подошел к профессору и сказал спокойно:

— Дайте поклажу, я вынесу.

Это была здравая мысль. Но спокойствие слов отрезвило профессора, и он придумал идею получше. В три шага очутился у окна, распахнул стекло и выставил руку с саквояжем:

— Прочь отсюда, или брошу.

— Кому хуже, осел? — ухмыльнулся Рука Додж. — Свое ж добро ломаешь.

— Твой господин хочет этот прибор. Я разобью. Нового не сделаю. Адриан ничего не получит.

Теперь Додж и Бэкфилд приняли угрозу всерьез.

— Профессор, ты полегче-то, — сказал полковник. — Пойми, что и твоя жизнь после порчи прибора сильно убавит в цене.

— Пошли вон, — повторил Николас.

— Отдай чертежи — уйдем. Сам понимаешь: мы все знаем. Ты служишь Минерве, скользкий хрыч. Тиснул статейку, чтобы она прочла. Но первым прочел Адриан и захотел чертежи. Вот ты и послал привратника за полицией, а сам их спрятал, пока был один. Отдай поздорову, а иначе…

Пока Бэкфилд говорил, внимание Николаса сфокусировалось на нем. Рука Додж увидел свой шанс и резко бросился к профессору, дабы схватить саквояж. Но привратник прытко подставил ногу, и Додж растянулся во весь рост. В сторону отлетела фомка. Один из студентов подобрал этот грубый инструмент, взвесил на ладони — и тут осознал верный способ общения с дикарями.

— Бей их, братцы!

С криком студент метнул фомку в ближайшего гада. Другие гады подняли дубинки и атаковали. Привратник, увернувшись от удара, сшиб одного из них. А студенты хлынули в лабораторию и вступили в драку. Оружие валялось прямо под ногами: раскиданный инструмент, штативы, детали, обломки мебели. Все это обрушилось на головы негодяев. Стыд за недавнюю трусость придал студентам сил. Молодчики Доджа успели нанести несколько ударов, но потом их обошли со всех сторон и принялись колошматить.

— Бей подлецов, братцы! Получайте, негодяи!

Дама из числа преподавателей завизжала:

— Прекратите, нельзя же так!

Ответила продавщица булок:

— Так и надо! Чтоб неповадно было!

Молодчиков разукрасили по первому классу. Наставили столько синяков, что мать родная не узнает, потом опрокинули на пол и добавили ногами по ребрам. Пора было окончить бой и удалить врага из кабинета.

— Братцы, окно… — как бы невзначай сказал привратник.

— Э, нет, нельзя! Скоты безрогие!.. — завопил Додж.

Его раскачали за руки и ноги и вышвырнули в проем. Потом остальных, одного за другим. Молодчики образовали стенающую кучу под окном лаборатории. Студенты издали триумфальный клич:

— Так их! Во славу науке!

Но полковник Бэкфилд еще оставался в кабинете. Все время драки он простоял в углу, отгородившись шпагой. К нему не приближались, но и он не смел прорываться с боем. Теперь студенты и преподаватели окружили его стеной. Стало тихо.

— Вашу шпагу, полковник, — произнес старший из профессоров.

— Я требую прохода.

— Сдайте оружие и идите.

— Именем Короны приказываю расступиться!

— Вы не можете приказывать. Университет не подчиняется никому, кроме ее величества. Шпагу!

Бэкфилд угрожающе поднял острие, но никто даже не пошевелился. Десятки свирепых взглядов сверлили его. Бэкфилд выдержал с полминуты. Пожалуй, это долгое время в такой ситуации. Потом он дрогнул и швырнул шпагу на пол. Один из студентов положил ее наискось и ударом ноги сломал, а рукоять швырнул в окно. Люди расступились, Бэкфилд прошел между ними, втянув голову в плечи.

Еще долго студенты гомонили, празднуя победу. Поздравляли друг друга, соболезновали Николасу, высмеивали поверженных врагов, обдумывали коллективное письмо владычице. Элис никак не проявила себя в драке, но все равно стала героиней и была осыпана комплиментами, а кто-то даже признался ей в любви. Затем студенты водрузили обломок шпаги на стену в качестве символа победы, спели бравый гимн факультета физики, и лишь тогда были разогнаны по аудиториям. Элис тоже ушла, поскольку начиналась лекция по ее любимейшему предмету — философии мироздания. Она поклялась, что после занятий вернется наводить порядок.

В оскверненной лаборатории остался лишь Николас — и привратник. Бородач сказал:

— Да я, пожалуй, это… Пора мне. Дверь-то сама за собой не присмотрит.

— Постойте…

Профессор хотел поблагодарить его, но запнулся о незнание имени. Обругал себя: какое высокомерие! Честный привратник уже несколько месяцев открывает дверь для Николаса, помогает с багажом — а ученый так и не удосужился познакомиться.

— Простите меня, бога ради. Как вас зовут?

— Эжен.

— Красивое имя.

— Это да. У меня еще прозвище есть, очень забавное… — Мужик хихикнул в усы. — Но оно не для ученых кругов. Зовите просто Эженом.

— Я вам очень благодарен, Эжен. Возьмите, пожалуйста.

Профессор дал ему банкноту из пачки.

— Ого!.. Ну, это… Мне неловко. Лучше не того, помельче бы…

— Прекратите спорить. Вы спасли мою научную работу, она для меня гораздо дороже этой бумажки.

Туту привратника блеснули глаза.

— А позволите, ваша милость, задать вопрос? Может, оно дерзко, но больно уж любопытно.

— Спрашивайте, конечно.

— Что было в том украденном блокноте?

— Чертежи этого устройства, — профессор поднял саквояж.

— Ну да, это я догадался, но что за прибор-то?

Николас Олли колебался недолго. Вернул на место один из опрокинутых столов, собрал прибор и произвел показ — в третий раз за последние два дня. Эта демонстрация оказалась единственной, что доставила ему удовольствие.

От звуков голоса Эжен пришел в бесхитростный восторг.

— А можно снова поставить?.. А еще разок?.. Простите, ваша милость, а можно в самый последний?..

Голос Эжена был низким и размеренным, прибор воспроизводил его, почти не срываясь на визг.

— Это чудо, ваша милость. Взаправдешнее чудо. Я-то поколесил по свету, несколько чудес видал. Ваше — ничуть не хуже любого из них!

— Благодарю вас, — ответил Николас растрогано.

— Знаете, ваша милость, у меня дочурка в пансионе. То бишь, приемная дочурка. Вижу ее редко, скучаю… Как бы славно было, если б такие приборы появились везде. Я бы мог записать ей пару слов и отправить. А в ответ она мне своим голоском…

Эжен шмыгнул носом:

— Пойду лучше, пока совсем не расквасился. Дверь-то открыта, заходи кто хочешь…

И, шагнув в коридор, он чуть не налетел на женщину. Белая сутана и медальон в виде пера не оставляли сомнений: факультет посетила монахиня Светлой Агаты, причем не самого низкого ранга. Правда, она держала на сгибе локтя мокрую шубу, что портило величественный вид.

— Профессор Николас Олли?.. — уточнила монашка.

— Да, святая мать.

— Ради всех богов, что здесь произошло?

Она испуганным взглядом обшарила лабораторию. Профессор развел руками:

— Пути науки извилисты и полны угроз.

— Какой-то эксперимент прошел неудачно?..

— Смотря что считать экспериментом. Если ставить целью познание человеческих душ, то опыт был весьма информативен.

— Надеюсь, вы не пострадали?

— Моя вера в людей была жестоко изувечена, но тут же исцелена… Святая мать, чем могу служить?

— Я аббатиса Изабелла, пришла к вам по поручению высшей матери Алисии. Ее светлость заинтересовалась вашим изобретением и просит произвести показ для представителей Церкви.

— Завтра утром, я полагаю? Или прямо сегодня вечером?

— Это было бы вполне…

И тут профессор Олли испытал сильное желание отказать ей. Нужно было именно так поступить позавчера, и вчера тоже — отказать. Адриана, Мориса с дочкой, всех вельмож — отложить на май. Пускай сидят и ждут момента, когда прибор будет окончен!

— Из наблюдаемой вами картины, святая мать, легко сделать вывод, что я занят. Для начала мне нужно повторить первое деяние богов и сотворить из хаоса порядок. Убрать разгром и провести несколько дней в полной тишине, чтобы вернуть минимальный контроль над собственными мыслями. Затем наверстать долги по лекциям, коих накопилось четырнадцать часов. Потом перечесть свои бумаги и хотя бы отдаленно вспомнить, чем я занимался. Только после этого — если больше ничего не приключится — я смогу что-нибудь кому-нибудь показать.

Аббатиса подняла руки жестом смирения:

— Конечно, профессор. Я не хотела торопить. Назначьте удобную вам дату…

— А также, изволите видеть, наш факультет наилучшим образом подходит для демонстрации. Кто желает увидеть мой прибор, пускай приедет сюда в назначенное мною время.

— Да, профессор, именно так и предполагалось. Мы не желаем вас обременить…

— Вы ничуть меня не обремените, если приедете на показ. В то время, которое я сообщу позже.

— Благодарю вас. Пришлите записку в здание капитула для аббатисы Изабеллы. Буду ждать.

Монашка удалилась, Эжен поглядел вслед и улыбнулся в усы:

— Ух вы ее!

Взмахом кулака он показал, как именно «ух».

— Слишком жестко?.. — смутился профессор.

— Да не, в самый раз. Я пойду, ваша милость. А то дверь же, заходят всякие…

Есть сословие, коему по роду службы полагается питать надежду. Конечно, речь о духовенстве. В виду близости его к богам предполагается, что последние сами разрешат все проблемы, стоящие перед служителями. Более того, если священник слишком погружен в мирские дела, слишком деловит или практичен — это почитается простым людом за порок. Какой он божий слуга, коли так суетится? Хороший церковник спокоен и безмятежен, а его дела решаются сами собой.

Но так может думать лишь тот, кто мало знаком с духовенством. А посвященный человек знает, как много проблем встало перед обеими Церквями в начале сего года. И боги, увы, даже не подумали чем-нибудь помочь своим слугам. Наоборот: именно боги-то и вызвали те беды, разгребать которые пришлось смертным.

Для начала, обе ветви Церкви лишились головы. Архиматерь Эллина выжила из ума, ее правая рука Корделия была убита Гной-гантой, а приарх Галлард погиб буквально через неделю. Ситуация осложнилась тем, что оба расстались с жизнью, сражаясь за противоположные цели. Корделия билась против Гной-ганты, Галлард дружил с ним и величал Праотцом. Какой из этого вывод? Боги все-таки за Ориджинов или за Кукловода? Паства желала знать, священники не имели однозначного ответа.

Затем стало хуже. Епископ Амессин, предводитель Боевого братства, повел монахов на Первую Зиму и лично благословил стрелков с Перстами. То есть, нарушил табу Праотца Вильгельма и попытался переписать святой закон. Монахи были разбиты, большинство ханидов погибло, что напоминало праведное возмездие. Другие епископы ветви Праотцов, по горло сытые доминированием вильгельминцев, обвинили Амессина в ереси. Но тот справедливо заметил, что на стороне Ориджинов также бились два носителя Перстов, один из коих, ни много ни мало, — Северная Принцесса. Сам-то Амессин Перста в руки не брал, так что выходил он более святым, нежели Ориджины. А доблесть и отвагу вильгельминцев признали даже северяне… Ну, и как тут разберешься — на чьей же стороне божья истина?

Еще был некий малоизвестный юнец, который дерзко называл себя богом — и ряд уважаемых людей почему-то ему верили. Затем, Гной-ганта — не то дух степи, не то чудище из шаванских легенд. И, конечно, Избранный — этот белолицый тип, который слетал на Звезду, поболтал с Ульяной и вернулся живехоньким. По общему итогу, возникло штук пять версий того, чья правда правдивее, и кто кому отныне должен поклоняться. Каждая из ветвей Церкви распалась на фракции, между коими вспыхнули конфликты и политического, и религиозного свойства.

Вильгельминцы Амессина и примкнувшие к ним ордена упорно стояли за святость Галларда и Пауля. Их позицию пошатнула бесславная гибель обоих святых, но Амессин отстреливался выпадами в адрес порочной Ионы и прославлял мученичество Галларда.

Максимианцы и эвриановцы во главе со Вторым из Пяти нарекли богом этого странного паренька, а святым делом объявили то, чем занят Адриан. Им сильно вредило логическое противоречие: ведь Нави помогал не Адриану, а Минерве, Адриан же преследовал их обоих.

Могучий культ Павшей, распространенный на северо-западе, обожествил и Пауля, и Нави: дескать, они оба — павшие боги. Некоторые закатники даже молились на Рихарда Ориджина — а что, он тоже был великим перстоносцем, павшим в бою.

А вот шаваны живо отреклись от Гной-ганты: раз погиб, то не так был велик, как казалось. Они могли бы сплотиться вокруг Избранного, но тот пропал без следа, и шаваны рассыпались в бесчисленные стаи. Самая крупная примкнула к ганте Корту, который нарек себя — ни много, ни мало — воином Праматери Елены. Дескать, она долго жила с Духами Степи и дала обильное потомство, и все великие шаваны — Пауль, Моран, ганта Корт — происходят от нее.

Праматеринский капитул казался островком порядка в этом бурном океане. Монахини тоже путались в понимании событий, но, по крайней мере, они сделали верную ставку. Корделия сражалась на стороне Ориджина, а Эллина благоволила к нему — бывало, гладила по голове и называла Мурчиком. И Ориджин достиг триумфа — разумеется, как раз потому, что Праматери ему помогали. Верховные монашки наслаждались своею правотой ровно два месяца: от Сошествия до второго февраля. Стояла холодная ночь, служанка в покоях архиматери сильно вкрутила отопление. И дряхлая старушка Эллина не вынесла духоты. Дернулась во сне, перекатилась на бок, обняла маленькую подушечку, сказала ясно:

— Ну, здравствуй, котик… — и улетела на Звезду.

Верховные матери четыре дня истово молились за ее упокой. Но когда крышка саркофага закрылась над Эллиной, капитул погряз в склоках. Следовало избрать новую архиматерь, а как ее изберешь? Очевидно, что новая владычица Церкви должна стать знаменем святой истины… Но что теперь, тьма сожри, святая истина?! Вариантов истин насчиталось четырнадцать штук — на одну меньше, чем живых верховных матерей, и то лишь потому, что мать Орланду свалила легочная хворь.

А Праотеческая ветвь тем временем переживала такой же кризис, еще и отягченный поражением в войне. Святая Церковь стремительно тонула в хаосе, ее авторитет погибал.

«Боги не сделают за нас работу. Нам нужен герой», — говорил персонаж одной древней легенды. Это была именно та ситуация. И, о счастье, герой явился!

Герой был мудр, благороден, властен и не чужд обаятельной самоиронии. Мы могли бы прямо сейчас поведать о том, как он за месяц решил большинство проблем обеих Церквей. Но излишек монотонного текста утомит читателя. Лучше сперва полюбуемся героем в действии.

Он вошел в демонстрационный зал факультета физики последним, пропустив вперед себя всех: и мать Орланду в пурпуре и золоте, и мать Алисию в белизне с серебром, и грозного Амессина, и по-южному надменного Второго из Пяти, и даже всех помощников. Машина звукозаписи уже была готова к показу, но профессор Олли оробел от такого числа важных персон. Герой тепло поприветствовал его, дал высокую оценку оранжевому сюртуку ученого и сделал комплимент Элис, найдя в ней утонченность Праматери Эмилии. Элис залилась румянцем, Олли растерял слова. Герой сказал:

— Согласен, нас много, но не робейте. Вам же случалось читать лекции толпе недоучек.

Все улыбнулись от этой шутки, кроме Амессина, который зло поджал губы. Профессор вернул дар речи и рассказал о машине. Затем спросил, можно ли начать показ. Важные персоны переглянулись, и почему-то никто не дал ответа. Герой развел руками:

— Уж простите, профессор: мы понятия не имеем, кто из нас главный. Не ждите позволения, а просто начинайте, когда вам удобно.

Элис приступила к делу, но от смущения выронила цилиндр, и тот укатился к ногам матери Орланды. Святая мать не пожелала нагнуться, считая это ниже своего достоинства. Ее помощница боялась цилиндра, как и всей искровой машинерии. А Элис не посмела подойти и взять — ведь цилиндр лежал у самой ноги, считай, под краем сутаны.

Герой будто не заметил затруднения — просто нагнулся и подал цилиндр студентке:

— Прошу, милая барышня.

Элис сочла нужным сказать:

— Я правда умею, клянусь вам!

— Никто не сомневается, — герой подарил ей улыбку.

Она успешно запустила устройство и предложила всем сказать по фразе. Каждый из священников выбрал строку из писания. Орланда процитировала Глорию — о ценности живого слова. Второй из Пяти вспомнил строки Эвриана про тернистый путь науки. Алисия сделала выпад против Амессина, отчеканив Вильгельминское табу: «Да будет проклят тот, кто силу Перста обратит…» Епископ в долгу не остался, ответил строками Агаты: «Знающий неизбежно принимает решение, и ничья воля не властна над ним, если знание его достаточно».

Ну, а герой сказал:

— Знаете, у меня радость: внучок родился. Глазки узкие, он же наполовину шаван. Воин Вильгельма растет.

Это было сказано без выпада, с иронией над самим собою. Напряжение между Алисией и епископом разрядилось.

Студентка включила воспроизведение, предупредив, что возможны визги, и нужно беречь уши. Визги, действительно, имели место. Второй из Пяти спросил, откуда они берутся, и профессор дал пояснения. Герой сказал со своей стороны:

— Я думаю, боги намекают, кто же из нас более святой. Мать Алисия, мои поздравления: у вас визжало больше других.

Чопорным Амессину и Орланде его шутки не всегда приходились по душе. Однако даже они понимали, что делает герой: разгоняет тучи, создает такую обстановку, в которой невозможно устроить яростный спор о вере.

Были заданы вопросы и получены на них ответы, каждый зритель удовлетворил любопытство. По просьбе Второго из Пяти был сделан еще один показ. Несмотря на визги и хрипы, каждый священнослужитель похвалил устройство. Все признали талант профессора, а герой отметил также и талант студентки.

— Перейдем к самому приятному, — он потер ладони. — К вопросу о будущем применении прибора.

Напряжение первых минут развеялось настолько, что ученый сказал напрямик:

— Признаться, для меня этот вопрос самый неприятный. Уже два вельможи твердо вознамерились купить изобретение. Я бы не хотел спровоцировать конфликт.

— Думаю, эти вельможи — миряне? — Благодушно, но твердо сказал Амессин. — Их цель — производство и продажа прибора. Интересы святой Церкви стоят выше, чем доходы каких-то дельцов.

— Ваша светлость, как же мой прибор способен помочь Церкви?

И тут, что любопытно, епископ польстил своей противнице — Алисии.

— Мы уже обсуждали этот вопрос, и мать Алисия высказала мудрое суждение. Прошу ее повторить его.

Алисия помедлила, не уверенная, что стоит посвящать мирян в дела Церкви. Но епископ повторил просьбу, а герой сделал приглашающий жест, и священница заговорила:

— Мрачные события минувшего года и две тяжких утраты, понесенных Церковью, пошатнули порядок. Нам не хватает сплоченности, и прихожане теряются, слыша разные смыслы в речах проповедников. Необходимо как можно скорее дать людям единую правду, которая положит конец конфликтам. Но теологи еще не пришли к ее полному пониманию, потому мы решили начать хотя бы с одной незыблемой истины, вокруг которой сплотятся все.

Она слегка кивнула Амессину, как бы смягчая жесткость слов:

— Применение Перстов — страшный грех. Табу Вильгельма должно соблюдаться.

Епископ продолжил ее речь:

— Однако все мы признаем, что сложная обстановка от многих требовала трудных решений. Не всегда Персты применялись по злобе. Нередко к ним прибегали люди обманутые, либо отчаявшиеся, либо загнанные в тупик. Мы решили дать носителям Перстов шанс раскаяться. Кто придет к нам и падет на колени, и исполнит епитимью, которую мы назначим, — тот будет прощен и очищен перед богами. А за головы тех, кто не сделает этого, мы назначим щедрую награду. Каждый, кто запятнал себя грехом, так или иначе предстанет перед судом святой Церкви.

И вот теперь настал идеальный момент, чтобы описать один из подвигов героя.

Это случилось в Первой Зиме, как раз тем днем, когда Адриан рвал на себе волосы от досады, а Магда вела трудные переговоры со старшими ориджинскими волками. Герой тоже был приглашен на встречу, однако опоздал. Он рассудил, что в замке имеется один человек, больше прочих достойный внимания.

— Я желал бы увидеть леди Иону Ориджин, — сказал герой кайру Обри, охранявшему покой принцессы.

Лицо солдата выразило замешательство.

— Видимо, вы пришли с целью переговоров. Не смею отказать столь важному послу, но и впустить никак не могу.

— Вы ошибаетесь, кайр. Передайте леди Ионе: я пришел не как посол Шиммери, а как друг, который понимает, что с нею творится.

Обри скрылся в комнате, а парой минут позже впустил героя.

— Я останусь рядом, — сказал кайр принцессе и занял пост у двери.

Леди Иона подняла бледное лицо, взглянула на гостя красными заплаканными глазами.

— Ваше величество…

Король Франциск-Илиан сел подле нее.

— Миледи, вам трудно говорить, и я не требую ответа. Просто выслушайте. Знаю, что вы задаетесь одним вопросом: «Что же мы наделали?» Знаю потому, что сам задавался им. Вы — человек тысячи достоинств. Я понятия не имею, отчего боги проявили ко мне больше милосердия, чем к вам. Вероятно, они знали, что вы способны вынести все это, а я сломаюсь, если не получу поддержки. Так или иначе, боги мне помогли.

— Как?.. — пролепетала Иона.

— Они дали ответ. Заранее, еще девять лет назад, боги послали вещий сон, который был ответом на мучительный вопрос. Что же мы наделали? Предотвратили гибель мира. Наш мир был бы уничтожен, если б вы и я, и еще несколько человек не совершили определенных действий.

— Боги?.. — выдавила принцесса.

Пророк ответил иносказательно, поскольку не знал, насколько посвящен в тайну Обри.

— Да, боги. Не те, о которых мы много слышали в последние дни, а иные, высшие и подлинные. Все мои сны сбылись. Последний из них сообщал даже о таких мелочах, как деревянная конструкция, к коей крепится ваше Орудие. Но полное значение снов я оценил лишь теперь. Они не только предостерегали об опасностях, они сделали больше: доказали существование… кое-кого.

Смысл начал достигать сознания принцессы. В глазах зажглись робкие искорки надежды.

— Они существуют?..

— Именно это я и говорю. Кто еще мог показать мне вещие сны? И кто сказал бы вашему брату точное время атаки?

Иона поморгала:

— А откуда вы знаете про это?

— Уже поговорил с ним. Подумал, лорда Эрвина тоже порадуют мои слова. И не ошибся.

— Ой… — Она изменилась в лице. — Я замкнулась, совсем забыла про него! И про Минерву тоже, мне так стыдно… Как справляется Эрвин?

— Ему легче, чем вам. Праматерь слишком часто говорила с ним, чтобы он в ней усомнился. А еще, его развлекает прелестная Магда гениальными идеями о политике империи Полари.

Иона выпалила не то в шутку, не то всерьез:

— О, боги! Эрвин в лапах врага. Я должна прийти на помощь!

— Дослушайте, миледи. Вам станет легче, когда тоже поверите в то, во что верю я и Эрвин. Однако личный демон останется с вами, и имя ему — вина. Вы убивали Перстом. Сомневаюсь, что вы скоро себя простите.

— Быть может, вы и тут дадите совет?

— Дам. Не примите за высокомерие, это всего лишь опыт — то богатство, которое я охотно выкинул бы в Бездонный Провал, если б мог. Опыт говорит, что вам нужно искупление. Исповедайтесь и примите епитимью. Чем строже она будет, тем легче станет на душе. Исповедником должен быть уважаемый вами человек, при этом абсолютно беспристрастный. Это, конечно, не ваш брат, и не я, и не кто-либо другой в Первой Зиме. Полагаю, на сто миль вокруг не найти человека, равнодушного к вам. Пошлите письмо в Фаунтерру, в капитул высших матерей.

Иона поднялась:

— Ваша правда. Именно это и нужно!

— Не сейчас, — отрезал пророк. — Сперва навестите владычицу — ей больше нужна помощь, чем вашему брату. Потом выспитесь и соберитесь с мыслями. А уж тогда…

Как показали дальнейший события, принцесса в точности исполнила совет.

Тем мрачным днем в Первой Зиме пророк еще не думал о реставрации Церквей и не искал политической выгоды. Как подлинный сын Юга, он просто хотел помочь красивой девушке, попавшей в беду. Соблюдая рыцарские правила, пришел и спас принцессу из башни. Именно поэтому, а не по какой-либо иной причине, мы зовем его героем.

Но покаянное письмо леди Ионы Ориджин, состоявшее из восьми страниц, благополучно достигло капитула и стало ключом к спасению Церкви. Оно подсказало духовенству идеальный способ вернуть авторитет. Наложить суровую епитимью на принцессу Севера, а от прочих стрелков тоже потребовать покаяния. Церковь восстановит моральный вес, обретет влияние на одних перстоносцев и уничтожит других. Каждый стрелок с первокровью в жилах склонится перед духовенством — либо погибнет. Вскоре вся Церковь объединилась вокруг этого плана. Не было средь высших отцов и матерей того, кого не радовала такая перспектива.

— Мы объявим всему миру нашу волю, — продолжал речь епископ Амессин, возвращая себе внимание читателя. — В полугодичный срок все перстоносцы должны принять епитимью. По истечении срока за головы нераскаявшихся будет назначена награда. Учитывая важнейший смысл сообщения, мы хотим, чтобы наш голос прозвучал на сей раз особенно мощно. Мы покупаем ваше изобретение, дабы с его помощью огласить свою волю.

Собственно, и без помощи устройства голос епископа звучал могуче. Профессор мог бы пошутить на сей счет, если б не был оглушен смыслом сказанного.

— Как — покупаете?.. Оно уже продано…

— Не имеет значения. Мы дадим большую цену. Только назовите.

За прошедшую неделю ученый с помощницей сосчитали все расходы и сложили себестоимость изобретения. Элис помножила ее на четыре: «Назовем это коэффициентом нашего таланта», — и записала результат на листке. Сейчас она поднесла и с поклоном отдала листок епископу. То было глупо: профессор не мог продать изобретение Церкви ни за эту цену, ни за любую другую. Двое обидчивых покупателей и так уже рвали его на куски.

Епископ мельком глянул в листок и попросил Элис:

— Передайте его матери Алисии. Я уступаю Церкви Праматерей право этого приобретения.

Алисия кивнула:

— Мы весьма признательны. Но не смеем отнять у вас эту честь, когда идея покаяния принадлежит монаху Церкви Праотцов. Сударыня, верните листок епископу.

Вмешался Второй из Пяти:

— С другой стороны, сама проблема Перстов исходит от Праотеческой Церкви. Будет правильно, если святые матери получат почести, связанные с ее решением. Право на покупку — ваше, мать Алисия.

Еще оставалась крохотная вероятность, что две Церкви так и не договорятся меж собою. Но нервы профессора дрогнули:

— Глубочайше прошу простить, но я никому не смогу продать чертежи. Во-первых, они уже проданы, а во-вторых — украдены.

— Мелочь, недостойная нашего внимания, — отрезал Амессин. — Обратитесь к шерифу, пусть разыщет.

— Уже обратился. Бургомистр Адриан запретил шерифу искать чертежи и послал на дело агентов протекции.

— Значит, пускай ищут они.

— Протекция обвинила меня самого!

— Так это вы украли?

— Нет, тьма сожри! — в отчаянье вскричал ученый.

— Не смейте призывать тьму! — отчеканила мать Орланда. — Избавьте нас от мирских сует. Неважно, кто украл чертежи. Вы составили их, верно?

— Да, святая мать.

— Так восстановите и передайте нам.

— Это займет много времени.

— Молитва поможет вам трудиться быстрее.

— Другие покупатели придут в ярость!

— Они нас не заботят, — рубанул Амессин. — Даже Иона Ориджин, хозяйка Перста и принцесса Севера, склонила пред нами колени! Мы не станем считаться с каким-то бургомистром!

От волнения у профессора задрожали руки. Епископ скорчил насмешливую гримасу:

— Не тряситесь вы так. Если боитесь Адриана, мы обеспечим защиту. Дюжина монахов Боевого братства будет вас охранять. Денно и нощно, дома и в университете.

— Нет, помилуйте!.. — В порыве отчаянья Олли схватился за последнюю соломинку. — Зачем вам мое устройство? Во всех городах и весях есть ваши проповедники! Просто прикажите — онк всюду объявят, что нужно!

Священники переглянулись, полные презрения к упрямству ученого. Король Франциск-Илиан попробовал вступиться, но мать Орланда перебила:

— Я скажу. Коль господин профессор желает знать, мы удовлетворим любопытство. К несчастию, в прошлом году имела место печальная разобщенность в церковных кругах. Священника разных орденов излагали разные теории, что подорвало доверие прихожан. Они больше не уверены, что слова местного проповедника отражают мнение капитула. Именно потому так важнс записать наше обращение на устройство. Во всех храмах Полариса оно повторится слово в слово, устранив любую тень разобщенности. Церковь заговорит единым голосом.

— Теперь вы видите, — добавила мать Алисия, — сколь глубокое доверие мы вам оказали. Отныне вы посвящены во внутренние дела капитула. Не подведите нас. Мы ждем устройство.

— Но оно очень дорогое… — безнадежно пролепетал Олли.

— Деньги не имеют значения! — припечатал Амессин.

Затем священники покинули демонстрационный зал.

Профессор закрыл лицо ладонями. Он был загнан в тупик. Раньше ему грозила только месть феодалов, теперь сами боги занесли свой меч. Ответственность была чудовищной: машине должна сплотить Церковь и призвать к покаянию перстоносцев. А если этого не произойдет, что тогда?.. Страшно даже представить последствия!

— Зато они приняли нашу цену, — попыталась подбодрить его Элис. — Это даже больше, чем обещал Лабелин. А кроме того, мы получим почетный караул из монахов! Разве не круто?

— Вы что, не понимаете?.. — тихо выдавил Олли. — Я не смогу.

— Что не сможете, наставник?

— Воссоздать изобретение.

— То есть как?..

— Моя жизнь превратилась в кошмар. Все мысли заняты поиском спасения. Я уже не способен думать о науке. Вчера попробовал пересчитать первую ступень — и запутался в расчетах.

Элис сникла.

— Ну, я тоже могу… Я постараюсь…

Она сама знала, как жалко звучит. Вероятно, Элис сможет повторить работу профессора, но у нее это займет больше года. Церковники и лорды разорвут их на части.

— Вижу лишь один выход, — сказал профессор. — Уеду в Первую Зиму и попрошу убежища у ее величества. Только там я смогу закончить работу.

Студентка обмерла. Наставник озвучил худший из ее страхов.

Элис давно знала: всем другим кандидатам на трон Николас Олли предпочитает Минерву. Она умна, она любит науку и не мешает ученым работать, она отменно играет в стратемы. Когда-тс Олли даже выстраивал на своей доске знаменитую партию Минервы против Адриана… А еще был случай, когда Олли попросил Элис узнать стоимость проезда до Первой Зимы. Тогда она испугалась. Элис не сможет поехать с ним — у нее же занятия. Молодой профессор — ему и сорока-то не исполнилось — обязательно найдет в Первой Зиме другую помощницу. И уж ей точно хватит смелости позвать его в кафе и в театр!

В тот раз тревога оказалась ложной. Олли не думал взаправду ехать на Север, спросил о цене так, из любопытства. Он сказал тогда: «Ну, что я забыл на Севере? Здесь факультет, коллеги оборудование. Здесь удобно работать, а не там».

И теперь Элис повторила его слова:

— Зачем вам в Первую Зиму? Здесь факультет, коллеги, оборудованье… я. Вам здесь удобней работать, а не там, у Минервы!

— Работать здесь? — он издал болезненный смех. — Меня довели до края, милая Элис. Голова забита хламом, никаких мыслей о науке. Я могу поменяться местами с привратником, и то больше толку выйдет.

— Но вам не нужно ехать, все наладится! Монахи нас защитят!

— Как я смогу работать, когда истуканы в рясах будут пялиться через плечо? Север спасет меня, только Север! Минерва — единственная, кто умел не мешать мне.

У Элис перехватило дыхание.

— Останьтесь, пожалуйста… Хотя бы взгляните на подарок…

— Подарок?

— Я вам купила… В верхнем правом ящике лежит.

— По какому поводу?

До чего же он непонятлив, святые боги!

— Я не знаю, по какому поводу. Я не придумала. Хочу, чтоб вы не уезжали, — вот по какому!

— Нерациональное желание. Для науки гораздо лучше, чтобы я уехал.

— А для вас лучше остаться! И для меня тоже. Я только затем и сделала все это, чтоб вы не уехали в Первую Зиму!

Профессор посмотрел ей в глаза:

— Сделала — что?

Но Элис не успела ответить. Внушительный кашель раздался от входа.

— Кха-кха. Простите меня, господа. Я вернулся сказать кое-что, но теперь вижу, что пришел не вовремя.

— Нет, нет, ваше величество пришли в идеальный миг! — воскликнула Элис. Явление короля помогло ей замять оплошность.

— Благодарю, юная леди, — южанин приложил руку к груди. — Позвольте мне принести извинения за жесткость моих спутников. Мать Алисия и мать Орланда, и Второй из Пяти — вовсе не бездушные чурбаны, какими кажутся. Просто многие беды двух Церквей сделали их нервными и склонными к гневу. Не принимайте к сердцу их угрозы.

— Мы и не думали, — ответила Элис. Отъезд Николаса — вот что она приняла близко к сердцу. А церковные дела почти ее не волновали.

— Касательно вашего изобретения, тоже не тревожьтесь. Его куплю я.

— Вы?..

Король склонил голову:

— Да, я.

Профессор Николас Олли разразился истерическим смехом.

— Вы тоже купите?.. А ваши друзья, а дети, а внуки?.. А степные шаваны?.. А мартышки из Литленда, жабы Дарквотера?.. Есть ли в мире хоть кто-нибудь, кто даст мне покой?!

— Извините его, ваше величество, он на нервах, — прошептала Элис, краснея.

— Понимаю, — благодушно кивнул король. — Излишек спроса так же изматывает, как и недостаток. Надеюсь, я смогу избавить вас от этой проблемы. Начну с епископа Амессина. Говоря, что цена его не волнует, он имел в виду простой факт: платить он не собирается. Ни у епископа, ни у матери Алисии, ни у кого из высших чинов Церкви нет достаточно денег.

— Церковь бедна?! — поразилась Элис.

— Именно так, милая леди. В прошлом году Церковь Праотцов понесла огромные затраты на военный поход, а ветвь Праматерей руками Корделии выдала ссуду императрице на чудовищную сумму. Кроме того, обе Церкви лишились лидеров, потому центральная казна обоих ветвей недоступна к использованию. Алисия, Орланда, Амессин и прочие располагают только небольшими средствами своих орденов.

— Как же они собирались купить устройство?

— За мои деньги. Именно это имел в виду епископ.

— То есть, он требует у вашего величества кучу монет? Но это же вымогательство! Вы можете отказать!

Король улыбнулся:

— О, нет, я соглашусь. Приятно знать, что мои деньги попадут в руки прекрасным и талантливым людям.

И ученый, и студентка смутились, а южанин добавил:

— Кроме того, моя посильная помощь матери-Церкви позволит мне поучаствовать в выборах.

— В каких, ваше величество?

— Боюсь показаться нескромным… я претендую на мантию приарха.

Профессор хлопнул глазами, у Элис отвисла челюсть.

— Простите, ваше величество, а так можно?..

— Ну, отчасти это против правил. Мой духовный сан очень низок: я всего лишь рядовой монах. С другой стороны, весь мир знает меня как пророка, я сумел помирить Праотеческую ветвь с Праматеринской, я же подал идею покаяния для стрелков. Что особенно важно, за все время войны я не сказал ни одной глупости с кафедры собора. Редкий церковник может похвастать таким достижением. Полагаю, шансы быть избранным у меня есть.

— Ваше преосвященство, мои поздравления!

Элис исполнила реверанс, южанин покачал головой:

— Благодарю вас, но пока что не преосвященство, а всего лишь величество.

Уверенные речи короля слегка успокоили ученого, но тут вспомнилось прежнее горе.

— Хорошо, что проблема епископа снята. Но как быть с Адрианом и герцогом Лабелином? Каждый из них придет в ярость, если я продам изобретение вашему величеству.

— Приятно, что вы спросили об этом. Как раз имею наготове ответ. Побеседовав с Адрианом и герцогом, я убедился, что их планы исходят из ложных предпосылок. Вы же знаете, сколь важно строить вычисления на фундаменте верных аксиом. Адриан жаждет получить устройство как можно скорее, чтобы созвать в Фаунтерру простой люд, который окажет ему поддержку. Лабелины же боятся этого, думая, что в таком случае лорды Палаты пойдут за помощью к Эрвину Ориджину. Так вот, оба тезиса станут неверны, если в выборах императора примет участие еще один кандидат. Видите ли, есть человек, которого народ уважает не меньше, чем Адриана. И к этому человеку лорды Палаты обратятся за помощью столь же охотно, как к герцогу Эрвину.

Король выдержал паузу, ожидая догадок. Элис додумалась первой:

— Ваше величество?..

— Правильно. Этот человек — я.

— Вы будете избираться на владыку?!

— Отчего бы и нет? Я обратил внимание, что три других кандидата молоды. Я совершенно не против юных парней, а тем более — барышень, однако люблю, когда есть альтернатива. Пускай молодежь не расслабляется.

— Но вы же… вы претендуете на приарха?

— Именно так.

— И на владыку тоже?!

— Хотя бы одни из двух выборов я точно выиграю. Правда, скверно выйдет, если оба сразу. Сложно будет совмещать два таких хлопотных дела.

— Браво! — воскликнула Элис. — Жаль, что я не лорд Палаты. Я бы точно голосовала за вас!

— Премного благодарствую, милая леди. Профессор, надеюсь, теперь ваши трудности развеяны? Возвращайтесь к работе и ни о чем не тревожьтесь. Завтра я объявлю о своей кандидатуре, и, поверьте, герцог с бургомистром сразу забудут о вас.

Король показал ученому листок с ценою и пожал ему руку, скрепив сделку.

Весьма эффектно смотрится такой поворот повествования: казалось бы, враги повержены, воцарились мир и любовь — как тут на голову падает новая беда и обращает счастье в пыль. В виду драматизма, данный ход применяется часто, и мы были бы рады избежать его. Но увы, факт — вещь упрямая, против него не попрешь. А факт состоит в том, что Николас Олли не забыл горячих слов студентки: «Я это сделала, чтобы вы не уезжали!»

Когда все проблемы решились по мановению руки короля, и Элис готова была плясать от радости, профессор убил ее на месте вопросом:

— Так это вы украли блокнот?

— Я?..

— Вы, Элис. Кто же еще.

Она замахала руками:

— Нет же, нет, вы не так поняли! Я дала статью в «Вестник», чтобы вы не уезжали. Хотела найти меценатов здесь, в Фаунтерре. Деньги кончились, я испугалась, что вы обратитесь к Минерве… Но блокнота я не брала!

— Все улики сходятся, — сухо возразил ученый. — Вы понимали: окончив работу, я могу продать ее Минерве. Тогда владычица пригласит меня на Север, а этого вы допустить не могли. И вы похитили блокнот, чтобы задержать меня здесь. Бэкфилд верно сказал: кражу совершил свой человек. Вы отперли замок ключом, но поцарапали скважину своею шпилькой, чтобы изобразить взлом. Правда, настоящие отмычки не оставляют царапин, вы этого не знали. Зато вы точно знали, где лежит блокнот. Вор не рылся в моих вещах — я бы заметил беспорядок. Вор сразу открыл нужный ящик. Кто еще мог знать его, кроме вас?

Элис задохнулась, глаза наполнились слезами.

— Вы не можете… Это не правда… Я же все для вас!..

— Вы меня безмерно разочаровали. Я верил, что любовь к науке для вас важнее женских хитростей… — Профессор тяжело вздохнул. — Верните блокнот или оставьте себе, значения не имеет. Старая схема плоха, я создам новую. Без вашей помощи.

— Я… — Элис всхлипнула. — Я… Я пойду на лекцию!

Она убежала, обливаясь слезами.

Николас Олли сам разобрал устройство и вернулся в лабораторию. Следы разгрома уже были устранены, повсеместный порядок радовал глаз. Профессор вспомнил, что Элис говорила о подарке, оставленном в секретере. Сперва не хотел смотреть — неприятно было думать про эту девицу. Затем сообразил, какой подарок она имела в виду. Простая логика. Элис украла чертежи, чтобы удержать профессора. Но кража запустила события, которые сделали его жизнь в Фаунтерре невыносимой. Значит, она должна вернуть чертежи — дабы вернуть положение к исходному.

Профессор открыл верхний правый ящик и не удивился, увидев синий блокнот на сорок восемь страниц. Эх. Элис была хорошей помощницей. Очень жаль, что так обернулось…

Олли взял злосчастный блокнот и замешкался — открывать ли его? Не лучше ли сразу начать с чистого листа? В этих чертежах полно ошибок, а еще там наверняка будет сопливая писулька от Элис: мол, простите, учитель, я плохого не хотела, только ради вас… Фу.

Он отложил синий блокнот, и тут заметил: в верхнем правом ящике появилась еще одна вещь — пара билетов в театр. Мистерия «Каррог и Лиола», новое прочтение. Олли бережно взял билеты. Год назад состоялась премьера, и он страстно хотел на нее попасть. Но тогда театр посетила Минерва, и все места в партере разобрали придворные, а ложи и так были выкуплены на целый сезон. Все, что досталось профессору, — это страничка из «Голоса Короны» с описанием пьесы.

Ирония, тьма сожри: его лабораторию разгромили из-за ложной улики. Верно, Николас Олли уважал владычицу за ум и интерес к науке, но хранил ее портрет вовсе не от теплых чувств. На обороте той страницы из «Голоса» была напечатана отменная рецензия на пьесу.

Николас Олли был заядлым театралом. Наука давала пищу его уму, но душа тоже требовала питания — чувств и эмоций. Профессор утолял этот голод с помощью искусства. Каким же кретином был полковник Бэкфилд! Если б он внимательно прочел все бумаги из нижнего ящика! Там хранились рецензии, репертуары, памятные билеты, программки, приглашения на те балы, где давались театрализованные номера… Но служивый идиот сразу выхватил портрет Минервы и усмотрел в нем крамолу. А Николас Олли рода Софьи Величавой был слишком горд, чтобы оправдываться перед дураком.

О проезде в Первую Зиму профессор также узнавал из-за театра. Вышла новость, что старшая леди Ориджин готовит феерическую пьесу по мотивам путешествия за край земли. Это было так заманчиво, что профессор замечтался: не взять ли отпуск на пару месяцев, увидеть своими глазами революцию в искусстве… Но цена проезда сокрушила мечты. В то время он уже питался одной кашей, а Элис — стащенным у соседок сыром. Эх, Элис…

Любопытно, — подумал профессор, — откуда взялись билеты на «Каррога и Лиолу»? Элис упоминала лишь один подарок — блокнот. Значит, билеты подкинул кто-то другой? Или все-таки она — в надежде вымолить прощение за кражу блокнота? Весьма наивно. Нельзя простить удар в спину. Что она только думала?

Видимо, придется-таки открыть синий блокнот. В нем будет записка от Элис и хоть какое-то пояснение. Профессор брезгливо раскрыл чертежи и на первой странице, возле общей схемы, обнаружил записку. Разумеется, она начиналась словами: «Простите меня, ваша милость…»

Но дальше шло нечто неожиданное.

Глаза профессора полезли на лоб. Он зажег свет, сел прямо под лампой и перечитал внимательно, чтоб ничего не упустить.

Спустя полчаса студенты физического факультета смогли наблюдать невероятную картину. Профессор Николас Олли, прославленный нелюдимостью затворник, коего силком не затащишь в учебное крыло, нынче по собственной воле посетил лекционную аудиторию. И не одну, а все подряд! Врывался в первую, вторую, третью, четвертую — и везде спрашивал:

— Виноват, что читают? Для какого курса? Элис Кавендиш здесь? Элис, Эли-иис!