Фарландер

Пролог. Большие унты

Полумертвого от холода, Эша втащили в зал ледяной крепости и швырнули к ногам вождя, где он и рухнул на пушистые меха. Его била дрожь. Хотелось только одного: свернуться возле собственного, еще не совсем остывшего сердца. Сиплое, сбившееся дыхание вырывалось облачками тумана.

Одежду сорвали, так что он лежал в одном нижнем белье, смерзшемся в жесткие складки шерсти. Меч отобрали. Он был один и безоружен. И все равно они вели себя так, словно им подбросили дикого зверя. Деревенские орали, наполняя криками дымный воздух, а их вооруженные сородичи кололи его в бока копьями с костяными наконечниками, подбадривая друг друга воплями и прыгая вокруг, но не смея приближаться. Пар поднимался от чужака, словно дым, дыхание клубами растекалось над свалявшимися, кишащими вшами шкурами. Вглядываясь с опасливым любопытством в эту дырявую туманную завесу, люди видели капли влаги, которые стекали по заиндевевшему черепу, мимо обледенелых бровей и трещинок глаз и срывались с резко проступавших скул, носа и похожей на замерзший клин бороды. Кожа под тающим на лице льдом казалась черной, как сумеречная вода.

Тревожные, взволнованные крики звучали все громче, и напуганные туземцы уже были готовы прикончить чужака прямо здесь, на полу.

– Брушка! – рыкнул вождь, восседавший на сложенном из костей троне. Голос вырвался из глубины груди, эхом раскатился вокруг ледяных колонн, расположенных по всей длине помещения, и вернулся, отразившись от высокого сводчатого потолка. Стоявшие у входа стражники стали оттеснять простодушных земляков, выталкивать их за перекрывавшие проем занавеси. Зрители поначалу сопротивлялись, жалуясь на несправедливое обращение; как-никак, они пришли сюда вслед за этим явившимся из метели стариком чужестранцем и желали видеть, что будет с ним дальше.

Ничего этого Эш не замечал. Более того, он оставался безучастным даже к изредка достигавшим цели уколам. И лишь ощущение близости источника тепла заставило его наконец поднять голову от пола. Неподалеку и впрямь стояла бронзовая жаровня, заполненная распространяющими вонь и смрад костями и животным жиром.

Он пополз к ней, не обращая внимания на попытки стражников воспрепятствовать ему в достижении цели. Тычки и удары не прекратились и тогда, когда Эш свернулся у жаровни; вздрагивая при каждом уколе, он тем не менее остался на месте.

– Ак ак! – пролаял вождь, и лишь строгий этот приказ заставил стражников отступить.

В зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени да тяжелым, словно они только что вернулись после долгой охоты, сопением воинов. Вот почему вырвавшийся наконец из горла Эша стон облегчения прозвучал неожиданно громко и чисто.

«А ведь я жив», – с некоторым даже недоумением подумал он, очнувшись от морока, рассеянного жаром раскаленного металла. И, спеша не растерять собранное занемевшими пальцами тепло, крепко сжал кулаки. Ладони уже начало пощипывать.

Лишь теперь Эш наконец огляделся. Со всех сторон его окружали изможденного вида люди с натертыми жиром телами и мрачными, утыканными костяными иглами лицами. В голодных глазах проскальзывало отчаяние.

Всего вооруженных стражников было девять. Вождь, восседавший за их спинами, ждал.

Эш собрался с силами, но, засомневавшись, что сумеет встать, поднялся кое-как на колени и посмотрел в лицо человеку, ради которого прошел нелегкий путь.

Вождь взирал на чужестранца так, словно решал для себя, какая часть его будет аппетитнее. Глаза почти потерялись на заплывшем жиром лице и напоминали сколы серого камня. Будучи от природы крупного сложения, он разъелся до такой степени, что принужден был носить широкий кожаный пояс, который поддерживал обвисшее брюхо. Если не считать пояса, вождь был гол, и кожа, покрытая густым слоем жира, тускло поблескивала в свете жаровни. Ноги были обуты в огромные, подбитые мехом унты. Свисавшее с шеи кожаное ожерелье лежало на груди.

Сделав глоток из перевернутого человеческого черепа, вождь довольно почмокал губами, смачно рыгнул, отчего жирные складки на шее заколыхались, и наконец выдал долгую трескучую дробь, чем изрядно испортил атмосферу ближайшего пространства. Эш молчал и вообще сохранял полную невозмутимость. Всю жизнь ему приходилось иметь дело с подобными особями: мелкими вождями, узурпаторами, а однажды даже с самопровозглашенным божком. За звонким титулом или даже претензией на благовоспитанный аристократизм неизменно скрывалось чудовище, каким и должен быть самозваный правитель. Данный случай вовсе не был исключением.

– Стобай, чим я ночи? – спросил вождь, разглядывая чужака с любопытством тугодума.

Эш прокашлялся и расщепил смерзшиеся губы. Во рту появился вкус крови. Он похлопал себя по горлу, показывая, что хочет пить.

– Воды…

Вождь благосклонно кивнул. К ногам пришельца бросили бурдюк.

Эш пил долго и жадно. Утолив жажду, перевел дух и утер рот. На тыльной стороне ладони осталось красное пятно.

– Я не говорю на вашем языке, – начал он. – Хотите о чем-то спросить – обращайтесь на торге.

– Бхаттат!

Эш склонил голову, но не ответил.

Физиономия вождя сморщилась в недовольной гримасе, мышцы задрожали. Повинуясь отрывисто брошенному приказу, один из стражников, самый рослый, направился к вырубленному во льду возвышению, на котором стоял ящик, незатейливый деревянный короб наподобие тех, в которых купцы привозят специи или чи. Собравшиеся в зале молча наблюдали за ним.

Расстегнув кожаный ремень и откинув крышку, воин наклонился, взял что-то обеими руками и без каких-либо усилий вынул… живой скелет, обтянутый плотью и полуистлевшей одеждой. Отросшие волосы спутались, из-под полуопущенных век, щурясь от света, смотрели покрасневшие глаза.

В животе у Эша заурчало, желчь вскинулась к горлу. Ему и в голову не приходило, что кто-то из участников прошлогодней экспедиции мог остаться в живых.

Он стиснул зубы. «Не раскисай».

Стражник подержал пленника на весу, а когда его сухие и тонкие, как палки, ноги перестали дрожать, опустил на землю. Вместе они медленно приблизились к трону. Пленник определенно был северянином, точнее, судя по тому, что от него осталось, уроженцем пустынной Алхазии.

– Йа грошка бхаттат! Вашеда ти савонья ночи, – распорядился вождь, обратившись к алхазу.

Пленник подслеповато моргнул. Смуглая, как у всех жителей пустыни, кожа пожелтела и напоминала древний пергамент. Стоявший рядом стражник развернул старика так, чтобы взгляд его уперся в стоящего на коленях Эша. В глазах алхаза мелькнула искра жизни.

– Король… – во рту у него что-то сухо щелкнуло, – будет говорить с тобой, темнолицый, – прохрипел он на торге. – Как ты попал сюда?

Не видя пока необходимости во лжи, Эш ответил честно:

– Я приплыл на корабле. Из Сердца Мира. И судно еще ждет меня у берега.

Повернувшись к вождю, алхаз повторил сказанное на туземном языке.

Вождь махнул рукой:

– Тул кувеша. Йа шизн ал кхат?

– Кто помог тебе добраться сюда? – перевел старик.

– Мне никто не помогал. Я одолжил сани и собачью упряжку. Они провалились в расселину, вместе со всеми моими вещами. А потом меня настигла метель.

– Дан чото, паш та йа неплочо дан?

– Тогда скажи, – заговорил переводчик, – что ты возьмешь у меня?

Эш нахмурился:

– Что ты имеешь в виду?

– Паш так дан? Йа тул крашьяви.

– Что я имею в виду? Ты пришел сюда издалека, проделав далекий путь.

– Йа булсвиданья, сач анай намости. Йа вис презнат.

– Ты – северянин, из-за Большого Безмолвия. Ты пришел сюда не просто так.

– Йа вис неплочо дан.

– Ты пришел, чтобы что-то взять у меня.

Вождь ткнул себя в обвисшую грудь толстым, размером с колбаску пальцем и сердито добавил:

– Вис пашак!

– Вот что я имею в виду.

Вопрос так и повис в дымном воздухе. С таким же успехом самозваный король мог требовать ответа от камня, которому придали сходство с человеком.

В зал, хлопнув перегородившими вход тяжелыми шкурами, со свистом ворвался ветер. Пламя над жаровней затрепетало и поникло. Метель напомнила о себе и о том, что его ждут. Он даже подумал, что, может быть, пора предложить вождю подготовленную заранее ложь. Но мысль эта мелькнула и тут же ушла. Эш не принадлежал к тем, кто слишком долго размышляет о последствиях. Как и все рошуны, он был последователем Дао, а потому предпочитал сохранять спокойствие и действовать спонтанно, полагаясь на свой Ча.

Внутренне сосредоточившись, он проследил путь воздуха, вошедшего в его ноздри, царапнувшего холодком легкие, отфильтрованного ими и вышедшего тем же путем, но уже с теплом и легким паром. И покой снизошел на него. Эш мерно дышал, ожидая, пока слова ответа соберутся вместе, а потом слушая их звучание. Слушая внимательно, заинтригованный, как и все остальные.

– Ты носишь то, что принадлежит другому. – Эш поднял палец и, вытянув руку, указал на ожерелье, свисавшее с шеи вождя и почти терявшееся между дряблыми грудями.

Предмет на кожаном шнурке имел размер и форму половинки разрезанного вертикально яйца, цветом походил на каштан, а его поверхность напоминала старую сморщенную кожу.

Вождь уже зажал его в кулаке, как ребенок, прячущий что-то от постороннего.

– Это не твое, – повторил Эш. – Ты даже не знаешь, какой цели оно служит.

Вождь подался вперед, и костяной трон под ним угрожающе затрещал.

– Кхут, – негромко сказал он.

– Говори, – перевел алхаз.

Долгих пять толчков сердца Эш смотрел на вождя, успев отметить и чешуйки кожи в густых бровях, и корки в уголках глаз. Пропитанные жиром длинные черные волосы свисали почти до плеч и напоминали парик.

Наконец он кивнул.

– За Большим Безмолвием, в Мидересе, называемом Сердцем Мира, есть место, куда человек – будь то мужчина или женщина – может обратиться за протекцией. Уплатив деньги, большие деньги, люди покупают печать, подобную той, что носишь сейчас ты, и вешают на шею, чтобы ее видели все. Печать дает им защиту, потому что если умирает владелец, то умирает и она сама.

Алхаз переводил. Вождь слушал внимательно, с интересом.

– Печать, что ты носишь сейчас, принадлежала Омару Сару, купцу и торговцу. У нее есть вторая половинка, и, наблюдая за ней, как наблюдаем за всеми, мы увидели признаки смерти. Много лун тому назад Омар Сар отправился сюда с торговой экспедицией. Вместо того чтобы разрешить ему торговать с подданными твоего… королевства, ты счел за лучшее убить его и всех, кто был с ним, и захватить товары, что он привез с собой. Но ты не понял, что печать защищала Омара Сара. Ты не знал, что если его убьют, то и печать тоже умрет, а вместе с ней умрет и ее половинка. А еще ты не знал, что эта вторая половинка укажет того, кто убил его.

Медленно, преодолевая боль в коленях и бедрах, Эш поднялся с пола и встал перед вождем.

– Мое имя – Эш, – громко сказал он. – Я – рошун, что на моем родном языке означает «осенний лед», приходящий рано. Это значит, что я пришел из того места, откуда приходят все рошуны, потому что оно есть место, откуда мы несем месть.

Он выдержал паузу, дав слушающим возможность в полной мере оценить важность сказанного, и продолжил:

– Так что ты прав, жирная свинья, я пришел сюда, чтобы забрать у тебя кое-что. Я пришел отнять твою жизнь.

К концу перевода толмач заметно разнервничался. Вождь взвыл от ярости и, привстав, оттолкнул алхаза от трона. Старик, и без того едва державшийся на ногах, свалился на пол. Сверкая безумными глазами, вождь схватил служивший кубком череп и запустил им в наглеца чужестранца.

Эш лишь слегка отвел голову, и снаряд пролетел мимо.

– Улбашка! – проревел вождь, и жировые складки на его лице затряслись в такт слогам.

Стражники на мгновение замерли. Никому не хотелось приближаться к темнокожему незнакомцу, посмевшему грозить их повелителю.

– Ублашка нейа! – возопил разгневанный властитель, и воины набросились на Эша.

Дав волю гневу, вождь опустился на трон и разразился злобной тирадой. Распростертый на полу алхаз затараторил на торге, едва успевая за потоком сердитых слов.

– Знаешь ли ты, как я стал здесь правителем? Целую дакхусу я провел в запечатанной ледяной пещере с пятью другими мужчинами и без всякой еды. И только луной позже, когда солнце вернулось и растопило вход, я вышел из пещеры. Я, один! – Словно ставя точку, он ударил кулаком в грудь, произведя глухой, сочный звериный звук. – Грози сколько тебе угодно, старый дурак… – алхаз остановился, поскольку остановился вождь, и оба наполнили легкие воздухом, – потому что сегодня тебя ждет суровое наказание, а завтра, когда я проснусь, мы найдем тебе достойное применение.

Дрожащими руками стражники схватили Эша и стали срывать с него нижнее белье, пока он не предстал перед ними голый, трясущийся от холода.

– Пожалуйста, – прошептал лежавший на полу алхаз. – Смилуйся. Помоги мне.

Вождь коротко кивнул, и Эша выволокли из зала.

За пологом воины остановились, натянули меховые одежды и потащили пленника по коридору и дальше. Метель еще не стихла и по-прежнему рвала ночь. Сердце чуть не остановилось от холодного шока.

Безжалостный ветер толкал его едва ли не с такой же силой, как и стражники, выл, требуя его тепла, и хлестал обжигающей снежной плетью по голой коже. Боль вошла в кости, во внутренности, в сердце, прыгавшее и колотившееся, не веря в происходящее.

Еще немного, и он просто умрет.

Хмурые стражники тащили чужестранца к ближайшей из устроенных по кругу ледяных избушек. Самый высокий, пригнувшись, вошел, прочие остались с пленником, направив на него копья, готовые при необходимости ударить.

Эш обхватил себя руками и прыгал на месте, утаптывая снег. При этом он медленно поворачивался, подставляя ветру то один бок, то другой. Стражники смеялись.

Через какое-то время из избушки, неся с собой спальные меха, появились двое. Мрачно поглядывая на воинов, они тем не менее молча поплелись к соседнему жилищу. Следом за ними вышел высокий стражник с охапкой собранных с пола шкур. У порога он остановился и сорвал шкуры, закрывавшие узкий, похожий на туннель вход.

– Хун! – распорядился высокий, и стражники впихнули Эша в избу.

Внутри было темно, тихо и даже тепло после бушующего снаружи ветра. Эш понимал, однако, что без одежды он и здесь скоро замерзнет.

Между тем стражники уже замуровывали вход ледяными глыбами. Потом их полили водой и стали ждать, когда она застынет.

Услышав удаляющиеся шаги, Эш пнул ногой ледяную стену. С таким же успехом можно было бить камень.

Он вздохнул, покачнулся и едва не потерял сознание от усталости. Весь тяжкий груз прожитых шестидесяти двух лет обрушился вдруг на плечи, клоня к земле.

Он упал на колени, даже не заметив боли в голенях, ударившихся о жесткий, плотно спрессованный ледяной пол. Потребовалось полное напряжение воли, чтобы не прилечь свернувшись, закрыть глаза и уснуть. Уснуть означало умереть.

Холод. Эш подышал в сложенные чашкой руки, потер ладони и похлопал себя коченеющими ладонями. Потом, немного приободрившись, похлопал для верности по щекам. Лучше.

Заметив на голове рассечение, он приложил к ране снежный комочек и подержал, пока кровотечение не прекратилось. Через какое-то время глаза начали привыкать к темноте. Ледяные стены посветлели, словно их пронизывало бледное молочное сияние.

Эш глубоко вздохнул. Сложил перед собой руки. Закрыл рот, чтобы зубы не стучали. И начал молчаливую мантру.

Постепенно тепло от пульсирующего в груди сердца потекло в члены, пальцы рук и ног. От покрытой пупырышками кожи начал подниматься пар. Прекратилась дрожь.

Высоко над его лысой головой ветер прорвался через небольшое отверстие в куполообразном потолке, загудел, словно взывая к нему, и бросил вниз одинокую снежинку.

Он представил, что поставил прочную брезентовую палатку и лежит в ней, надежно защищенный от ветра, согреваясь у сделанной из меди походной масляной плиты. На огне закипает бульон, распространяя бодрящий, с дымком, запах. Воздух сырой и тяжелый от оттаивающей одежды. Снаружи тявкают прячущиеся от метели собаки.

Он не один в палатке. С ним Ошо.

– Плохо выглядишь, – говорит ему на родном хоншю старый учитель, и морщинки беспокойства проступают на старческой коже, такой же темной, как и у самого Эша.

Эш кивает:

– Похоже, я почти мертв.

– Удивлен? В твои-то годы?

– Нет, – признается Эш, хотя, удостоившись упрека от наставника, на мгновение и впрямь забывает о возрасте. – Бульона? – предлагает он, наливая собеседнику в чашку. Ошо жестом отказывается, и Эш пьет из своей. Тепло струйкой бежит в желудок. Откуда-то доносится сладострастный стон.

Учитель с любопытством наблюдает за ним.

– Как голова? Болит?

– Немного. Думаю, скоро может случиться еще один приступ.

– Я ведь предупреждал, что так и будет.

– Но я же еще не умер.

Ошо хмурится. Потирает руки. Согревает их дыханием.

– Ты должен наконец понять: время пришло.

Эш вздыхает, и огонек масляной плиты трепещет и шипит. Он смотрит на хлопающий клапан палатки, на поднимающийся от чашки дымок. Прислоненный к кожаному дорожному мешку меч напоминает могильный знак.

– Эта работа… кроме нее, у меня ничего нет. Неужели ты отнимешь ее у меня?

– Не я – твое здоровье. Даже если выживешь сегодня, на сколько тебя еще хватит?

– Я не намерен, когда ничего не останется, ложиться и ждать конца.

– А я и не прошу тебя об этом. Но тебе нужно быть здесь, с орденом, с товарищами. Ты заслужил отдых и, может быть, покой, если сумеешь его найти. Пока еще есть время.

– Нет, – с жаром возражает Эш и, отведя глаза, смотрит на огонь. – Так поступил мой отец, когда ухудшилось здоровье. Потеряв зрение, он предался отчаянию и до самого конца лежал в постели и плакал. Он стал тенью себя самого. Я не собираюсь так бессмысленно растрачивать оставшееся время. Умру на ногах.

На Ошо это заявление впечатления не произвело.

– Ты не в том состоянии, чтобы идти дальше. Приступы учащаются и обостряются. Из-за них ты почти слепнешь. Куда может идти слепец? Как ты будешь нести месть? Нет, этого я позволить не могу.

– Должен! – восклицает Эш.

Глава ордена моргает, но ничего не говорит.

Эш опускает голову и делает глубокий вдох. Успокаивается.

– Ошо, мы знакомы давным-давно. Мы больше чем друзья. Мы ближе, чем отец и сын, чем братья. Послушай меня. Мне это нужно.

Их взгляды смыкаются. Они в палатке, обдуваемой ветрами, посреди раскинувшейся на тысячи лаков ледяной пустыни, в воображаемой теплой камере, столь крохотной, что их дыхание смешивается.

– Хорошо, – негромко говорит Ошо, и Эш вздрагивает от удивления.

Он открывает рот, готовый произнести слова благодарности, но учитель останавливает его жестом.

– С одним условием, и оно обсуждению не подлежит.

– Продолжай.

– Ты возьмешь ученика.

Порыв ветра бьет по стенке палатки, прижимая брезент к его спине. Эш замирает.

– Ты просишь меня об этом?

– Да, – резко бросает Ошо. – Я прошу тебя об этом, как ты просил меня. Ты – лучшее, что у нас есть. Ты лучше, чем был я. Однако ты постоянно отказываешься взять ученика, передать ему свои знания, навыки, свою прозорливость.

– Тебе известно, что у меня были на то свои причины.

– Конечно, известно. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо еще. Я сам был там, помнишь? Но в том сражении не ты один потерял сына, а другие – отца или брата.

Эш опускает голову:

– Да.

– Понимать ли тебя так, что ты сделаешь это, если выпутаешься из сегодняшнего переплета?

Он не может смотреть учителю в глаза и делает вид, что любуется танцующим пламенем масляной плиты. Старик и впрямь хорошо его знает. Для Эша он словно зеркало, живая, дышащая поверхность, отражающая все, что Эш может попытаться скрыть от себя самого.

– Хочешь умереть здесь, в одиночестве, в этой проклятой ледяной пустыне?

Эш отвечает молчанием.

– Тогда соглашайся на мое предложение. Согласишься – обещаю, что ты выберешься отсюда, что снова увидишь дом, что я позволю тебе продолжать работу, по крайней мере до тех пор, пока будешь обучать преемника.

– Предлагаешь сделку?

– Да, – твердо говорит Ошо.

– Но ты же не настоящий. Эту самую палатку я потерял два дня назад, а тебя со мной не было. Ты – сон. Эхо. Твое предложение ничего не стоит.

– И все же я говорю правду. Сомневаешься?

Эш смотрит в пустую чашку. Ее металлический изгиб уже похолодел и высасывает тепло из его ладоней.

Он давно смирился со своей болезнью и ее неизбежным исходом. Как смирился когда-то с тем, что забирает жизнь у тех, кого преследует, выполняя свою работу. И то и другое Эш принял как данность – с фатализмом. Побочным результатом такой позиции была нотка меланхоличности: вкус жизни – горьковато-сладкий, в ней смысл имеет только то, чему ты сам его придаешь; Вселенная же всегда нейтральна, и, изливаясь в вечную бесконечность из неиссякаемого источника Дао, она стремится только лишь к равновесию.

Он умирает, вот и все.

Однако заканчивать свой срок здесь, в этой глуши, ему никак не хотелось. Если сможет, он еще увидит солнце, насладится теплом, вдохнет пахучие запахи жизни, ощутит под ногами упругую прохладу травы, услышит журчание бегущей по камням воды. А уж потом… И здесь, в его воображении, Ошо был творением этого желания. На большее Эш не смел и надеяться.

Он поднимает голову – ответ учителю готов.

– Конечно, сомневаюсь…

Но Ошо уже исчез.

Боль, пришедшая теперь, была другой, тягучей, выматывающей, тошнотворной. Боль застилала глаза. Голова как будто попала в медленно сжимающиеся тиски.

Боль вытащила его из делириума.

Эш прищурился, вглядываясь в окружающий мрак. Нагое тело сотрясали конвульсии. На ресницах висели крохотные сосульки. Он едва не уснул.

Через отверстие в крыше не доносилось ни звука. Метель наконец унялась. Он склонил голову. Прислушался. Где-то залаяла собака. Ее поддержали другие.

Он с силой выдохнул.

– Еще одно, последнее усилие.

Старый рошун поднялся. Мышцы ныли, голова сжималась от боли. Поделать с этим он ничего не мог – кисет с листьями дульче отняли вместе со всем остальным. Впрочем, приступ вряд ли можно было назвать тяжелым; в долгом морском путешествии на юг болезнь на целые дни приковывала его к койке.

Притопывая и похлопывая себя по бокам и груди, он восстановил кровообращение. Дыхание выровнялось и участилось; каждый глоток воздуха наполнял силой, вымывая усталость и сомнение.

Эш еще раз подышал на пальцы, хлопнул дважды в ладоши и подпрыгнул. Рука проскользнула в отверстие, и он повис, болтая ногами в воздухе. Другой рукой он начал бить лед по периметру дыры, сопровождая каждый удар глухим «Ху!», не столько словом, сколько просто выдохом. И при каждом ударе острая боль пробивала руку от костяшек пальцев до плеча.

Поначалу – ничего. Все равно что бить камень.

Нет, так ничего не получится. Он представил, что имеет дело с тонкой, подтаявшей коркой покрывающего озеро льда. От ворвавшегося в ноздри морозного воздуха закружилась голова, и Эш заставил себя сосредоточиться.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем откололся первый кусочек. Переждав момент триумфа, Эш продолжил. За первым сколом последовал второй, третий… а потом на него словно обрушился ледяной душ. Он зажмурился, сморгнул пот, к которому примешалось и что-то еще. Кровь. Рука потемнела от крови, и капли падали на лоб или на пол, где и застывали, не успев впитаться в лед.

Отверстие расширилось настолько, что в него уже была видна часть ночного неба. Услышав собственное хриплое дыхание, Эш взял паузу и какое-то время просто висел.

Чтобы снова приняться за работу, потребовалось сделать над собой немалое усилие. Наконец, пыхтя от усталости, он подтянулся и, царапая бока, протиснулся в дыру и вылез на крышу.

Поселок мирно спал. Над головой чернело небо, усыпанное звездами, похожими на мелкие, безжизненные брильянты. Эш соскользнул на землю и на мгновение застыл, пригнувшись, по колено в снегу. За спиной у него крышу ледяной избы пересекал темный кровавый след.

Он тряхнул головой и огляделся, пытаясь сориентироваться. Справа и слева виднелись утопающие в сугробах ледяные жилища. Кое-где под снегом шевелились уснувшие собаки. Вдалеке группа мужчин готовила сани для утренней охоты.

Пригнувшись как можно ниже, Эш направился к ледяной крепости. Под голыми ступнями чуть слышно похрустывал свежий снег.

Крепость росла на глазах, темным пятном закрывая звезды.

Эш прибавил шагу и наконец, прорвавшись через полог из шкур, вбежал в узкий проход. Двое стражников, гревшихся у пылающей жаровни, явно не ждали его появления. Узкое пространство ограничивало возможности маневра. Первого караульного Эш ударил в физиономию лбом, сломав ему нос и свалив на землю. Пронзившая голову боль отвлекла на мгновение, и в это самое мгновение второй караульный едва не достал его копьем. Эш успел пригнуться, так что костяной наконечник лишь скользнул по плечу. Приглушенное сопение, шлепок столкнувшихся тел… Удар коленом в пах заставил противника согнуться, и Эш довершил дело тычком в горло.

Перешагнув два распростертых тела, он осторожно прошел дальше.

И оказался в тесном коридоре, за которым находился главный зал, откуда не доносилось ни звука. Впрочем, прислушавшись, Эш уловил негромкое похрапывание.

Меч.

Он свернул влево, в боковой проход, который привел его в небольшую, задымленную комнату, освещавшуюся лишь маленькой жаровней. Исходившее от жирных кусков красноватое мерцание рассеивало тьму не более чем на пару шагов.

На нарах сбоку от жаровни спали, прижавшись друг к другу, мужчина и женщина. Держась тени, Эш прокрался к дальней стене, где все еще лежали, сваленные в кучу, его вещи.

Порывшись в мехах, он нашел кожаный кисет с листьями дульче, достал сначала один, а потом, подумав, и второй и сунул оба в рот, между зубами и щекой.

Взяв небольшую паузу, Эш прислонился к стене, пожевал листья и сглотнул горьковатый сок. Боль отступила, в голове прояснилось.

Не обращая внимания на меха, он вытащил из ножен клинок и на цыпочках прокрался к входу в главный зал. Пара на нарах продолжала спать.

Свет, просачиваясь под пологом из шкур, падал на голые пальцы ног. Остановившись на миг, Эш втянул в себя побольше воздуху, медленно выдохнул через нос и, держа меч внизу, проскользнул в зал.

Вождь спал на троне в дальнем конце помещения. Воины, некоторые с партнершами, лежали вповалку на полу. Сбоку от входа дремал, опираясь на копье, караульный.

Дрожь ушла. Эш окунулся в свою стихию, и холод был для него теперь чем-то вроде накидки. Страх отступил в прошлое, став далекой, как и его меч, памятью. Все чувства обострились до предела. Он заметил сосульку, свисавшую с потолка над самой жаровней, услышал тихое шипение, с которым она уронила каплю, уловил резкий запах рыбы, пота, горящего жира и чего-то еще, почти сладкого, отчего заурчало в животе. Он почувствовал, как поют в предвкушении схватки натянутые мышцы.

Движение привлекло внимание караульного, который пошевелился и встряхнулся, прогоняя дрему. Он даже успел поднять голову, но увидел перед собой лишь окровавленное лицо и оскаленные зубы. Клинок уже летел к нему и, прорезав дугу в густом от чада воздухе, легко, почти не встретив сопротивления, вошел в грудь. Падая, несчастный всхрипнул.

И этого оказалось достаточно, чтобы разбудить остальных.

Поднимаясь, воины шарили по полу и хватали копья. Команды не было, они просто набросились на Эша со всех сторон.

Он разметал их, как детей. Каждому хватало одного удара. Не думая о себе, Эш просто шел к цели и убирал все, что вставало на пути. В этом всеобщем смятении, в этом бурливом хаосе он не издал ни звука. Каждое его движение направлялось отточенным чутьем, инстинктом наступать и только наступать, его рубящие и колющие удары, его блоки и нырки естественным образом совпадали с ритмом шагов.

Еще раньше, чем последний воин свалился на землю, Эш достиг трона, оставив за собой след из красноватого тумана, поднимающегося от изрубленных тел.

Вождь сидел на троне, трясясь от ярости и сжав подлокотники, словно пытаясь и не находя сил подняться. Он был пьян, и дыхание его несло тяжелый запах алкоголя. Грудь вздымалась, будто легким недоставало воздуха, а из приоткрытого рта стекала на подбородок струйка слюны. Безумные глаза взирали на рошуна из-под полуопущенных век.

«Похож на сердитого ребенка», – подумал Эш и тут же отбросил эту мысль.

Смахнув с клинка кровь, он приставил острие к горлу вождя. Дыхание последнего заметно участилось.

– Хут! – рявкнул Эш, заставляя врага поднять голову так, чтобы их взгляды встретились.

Вождь посмотрел на приставленное к горлу лезвие. По канавке легко и свободно, словно вода по промасленному холсту, текла его собственная кровь. Он перевел взгляд на Эша, и под левым глазом дернулась жилка.

– Акужка, – процедил вождь.

Войдя снизу под подбородок, стальной клинок пронзил мозг. Взгляд, только что полный ненависти, потух.

Эш выпрямился и перевел дух. От трона поднимался пар – в последний миг содержимое мочевого пузыря вождя пролилось на пол, словно вода из лопнувшего бурдюка.

Сняв с мертвеца печать, Эш повесил ее себе на шею и, словно вспомнив о чем-то, закрыл вождю глаза.

Потом подошел к деревянному ящику у стены, поднял крышку и вытащил лежавшего там алхаза.

– Все кончено? – прохрипел бедолага, хватаясь за Эша так, словно намеревался не отпускать его до конца жизни.

– Да, – только и ответил Эш.

И они ушли.