Фарландер

Глава 1. Щит

На гору Истины Бан поднимался не раз и не два. Сама гора представляла собой широкий зеленый холм с плавными склонами и не была очень уж высокой. Однако в то утро она казалась более крутой, чем прежде. Шагая по тропинке, ведущей к плоской, сплющенной вершине, он не находил этому никакого логического объяснения.

– Бан. – Марли потянула его за руку. – Подожди.

Он обернулся. Прикрывшись ладонью от солнца, жена смотрела куда-то вниз. Их десятилетний сын, Джуно, тащился сзади, заметно отстав. Мальчик был мал для своего возраста, и корзинка с продуктами для пикника, похоже, оказалась непосильной ношей. Тем не менее он настоял на том, что понесет ее сам, и от предложений помощи упрямо отказывался.

Бан вытер влажный от пота лоб и тут же ощутил легкий поцелуй прохладного ветерка.

«Не хочу, чтобы он увидел это сегодня».

Поймав себя на этой мысли, Бан вдруг понял, что дело не в крутизне подъема, а в его собственном сопротивлении этому походу.

Вывалившееся из корзинки краснобокое, блестящее, как губная помада, яблоко покатилось по отполированным камням. Джуно остановил беглеца ногой, наклонился и поднял.

– Помочь? – обратился к сыну Бан, стараясь не думать, во сколько обошлось ему и это единственное яблоко, и все остальное, что лежало в корзине.

Джуно ответил сердитым взглядом и, вернув яблоко на положенное место, поправил ношу и продолжил восхождение.

Вдалеке прогремел гром, хотя небо оставалось чистым до самого горизонта. Бан отвернулся и медленно выдохнул, надеясь очиститься от непонятного беспокойства, похоже свившего себе гнездо где-то на дне желудка.

Маскируя тревогу, он натянуто улыбнулся. Этому трюку, как и некоторым другим, Бан научился за годы службы в Красной Гвардии. Просто растягиваешь губы, и бремя забот уже не так сильно давит на плечи.

– Приятно видеть, что ты еще улыбаешься, – заметила Марли. В уголках ее карих глаз собрались морщинки. В холщовой перевязи за спиной спала, приоткрыв ротик, их маленькая дочка.

– Приятно провести денек вдали от крепостных стен. Хотя я предпочел бы любое другое место.

– Если он достаточно взрослый, чтобы спрашивать, пусть и увидит. Нельзя вечно скрывать правду.

– Нельзя, но попытаться можно.

Она нахмурилась, но еще крепче сжала его руку.

Раскинувшийся внизу город Бар-Хос напоминал бурлящую реку. Сотни кружащих над бухтой чаек создавали картину снежной бури, разыгравшейся над вершинами далеких гор. Птицы то взмывали вверх, то падали камнем вниз, и их отражения в застывшей глади воды тоже метались беспорядочно между стоящими на якоре кораблями. Солнечные лучи отражались от зеркальной поверхности, яркие блики окрашивали картину в цвет красного золота. Большую же часть города скрывало колышущееся знойное марево; фигурки людей, снующих по погруженным в глубокую тень улицам, выглядели крохотными и нечеткими. С куполов Белого Замка разливался колокольный звон, а от Стадиона Оружия доносились звуки горнов. В туманном от пыли воздухе то и дело вспыхивали зеркалами корзины купеческих воздушных шаров, привязанных к стройным башенкам. Еще дальше, за северными стенами, поднявшийся от пилонов воздухопорта корабль медленно поворачивал на восток, отправляясь в опасный путь к Занзахару.

Все это казалось Бану странным и непонятным. Жизнь – по крайней мере, внешне – шла своим чередом, хотя сам город стоял буквально на краю пропасти.

– Чего ты ждешь? – пропыхтел Джуно, нагоняя наконец родителей.

Бан улыбнулся, теперь уже по-настоящему, без притворства:

– Ничего.

В такие дни – а День Глупца приходился на самый пик лета – многие горожане предпочитали спекшимся от жары улицам Бар-Хоса прохладу горы Истины. Разбитый на ее вершине террасный парк предлагал убежище от зноя, а с моря постоянно дул освежающий ветерок. Ближе к парку тропинка стала выравниваться, и идти было легче. Джуно, успевший приладиться к своей ноше, воспользовался этой возможностью и, прибавив шагу, вырвался вперед и даже обогнал еще нескольких человек, которые, похоже, никуда не спешили. Вместе они обошли стороной зеленую полянку, где между запускавшими воздушного змея детьми уже разгорался спор из-за места в очереди. Чуть дальше, под ветвью высохшего дерева, расположившийся на скамейке старый монах прихлебывал вино из бутылки и внушал что-то прилегшему у его ног псу. Пес, похоже, не слушал.

Новый раскат грома прозвучал громче и отчетливее, что было неудивительно, поскольку теперь они находились ближе к южным стенам. Джуно оглянулся на родителей.

– Ну же, поторопитесь. – Он уже с трудом скрывал нетерпение.

– Надо было захватить воздушного змея, – заметила Марли. Детишки у них за спиной уже не только перестали цапаться, но и успели отправить в полет склеенного из бумаги и перьев змея, который плыл теперь в вышине.

Бан кивнул, но промолчал. Внимание его привлекло здание, стоявшее на вершине холма и расположенное в самом центре парка. Высокие стены окружал кустарник, а сотни окон, все с белыми рамами, отражали либо небо, либо пустоту – в зависимости от того, куда смотрел Бан. Сам он бывал в этом здании едва ли не ежедневно, поскольку состоял в должности адъютанта при генерале Криде. Взгляд его сам по себе отыскал окна военного министерства, где находился и кабинет генерала. Может быть, и старик сегодня там? Стоит у окна, смотрит вниз?

– Бан. – Жена укоризненно покачала головой и потянула его за рукав.

В конце концов они все же добрались до южной окраины парка. Джуно шел впереди, петляя между расположившимися на траве группками, но замедляя шаг каждый раз, когда ему открывался вид на город. В какой-то момент мальчик все же остановился, и корзинка незамедлительно выскользнула из рук.

Подойдя к сыну, Бан принялся собирать рассыпавшееся содержимое. При этом он внимательно и даже настороженно, как и тогда, когда тот делал свои первые, еще неуверенные шажки, поглядывал на Джуно. Раньше мальчику запрещали самостоятельные посещения горы Истины, но в последний год он постоянно просил и даже умолял сводить его туда, раззадоренный рассказами побывавших на холме друзей. В первую очередь Джуно хотел сам понять, почему это место назвали горой Истины.

Что ж, теперь узнает и запомнит навсегда.

Отсюда, с южной стороны высочайшего городского холма, море открывалось наблюдателю как с востока, так и с запада. Впереди же протянулся длинный, шириной в поллака коридор суши, Ланс, уходящий к далекому континенту, представленному в этот день едва различимыми на горизонте контурами. В самом узком месте полуостров пересекали сложенные из серого камня южные стены Бар-Хоса, более известные как Щит.

Стены эти – защищавшие город, а также остров Хос, житницу Мерсианских островов, от вторжений с суши на протяжении трех с лишних столетий – достигали в некоторых местах высоты девяносто футов. Во многих местах их венчали орудийные башни. Именно от них получил свое имя и город Бар-Хос – «Щит Хоса». Всего защитных линий насчитывалось шесть; по крайней мере, так было до прибытия маннианцев, захватнические намерения которых подтверждали развернутые боевые стяги. Теперь путь неприятелю преграждали только четыре каменных пояса, причем два были возведены относительно недавно. В дальней, ставшей теперь передовой, стене не осталось ни ворот, ни проездов – все они были заложены камнем и залиты раствором.

Гора Истины предлагала самый лучший обзор, и только отсюда простые горожане могли увидеть, что за противник угрожает Бар-Хосу и какой силы натиск сдерживают старинные стены. Вот и Джуно удивленно заморгал, окинув взглядом расположившееся за Щитом войско маннианцев. Казалось, узкую равнину затопил белый поток, наглядно демонстрировавший внушительную мощь Четвертой Имперской армии.

По мере того как пытливый детский ум вбирал новые детали, юное лицо бледнело, а глаза расширялись.

Весь Ланс был занят теперь палаточным городком, аккуратно разделенным прямыми улицами деревянных строений. Между палаточным городком и Щитом пролегли бесчисленные линии земляных укреплений, защитных валов, воздвигнутых поперек пыльной желтой равнины, и извилистых канав, заполненных черной водой. За этими укреплениями расположились пушки и осадные орудия, напоминающие дремлющих под жарким солнцем чудовищ. Обстреливая город, чудовища извергали дым и огонь. Канонада эта, неторопливая, но ведущаяся с пугающей регулярностью, продолжалась – чего никто не ожидал – последние десять лет.

– Ты появился на свет в первый день штурма, – сказала Марли, доставая из корзины буханку сладкого медового киша. – Схватки начались рано, и ты был такой маленький… как зернышко. Думаю, случилось так из-за потрясения – в то утро погиб мой отец.

Джуно как будто и не слышал мать; все внимание мальчика занимала открывшаяся ему картина. В прошлом он неоднократно просил рассказать о дне своего рождения – и получал максимально урезанную версию с изложением голых фактов. У каждого из родителей имелись веские и несовпадающие причины не вспоминать без крайней необходимости тот далекий уже день.

Когда-нибудь узнает, подумал Бан, опускаясь на траву и окидывая панораму взглядом профессионала. Слова жены встряхнули память, вызвав череду непрошеных воспоминаний.

Когда началась война, ему только-только исполнилось двадцать три. Бан до сих пор хорошо помнил, где находился в тот день, когда пришли известия о первых беженцах с континента. Он сидел в баре «Пьяный монах», уже не вполне трезвый после четырех кружек черного эля, так и не заглушивших мучившую его жажду. Настроение было паршивое: работа клерком в городском воздухопорте давно опротивела, необходимость безмолвно сносить придирки бригадира, коротышки диктатора наихудшего образца, раздражала донельзя, а зарплату они с Марли с трудом растягивали до конца каждой недели.

Первым тревожное известие доставил только что вернувшийся с юга торговец шкурами. В баре толстяк появился раскрасневшийся и потный, как будто бежал всю дорогу. Патия пала, с порога объявил он срывающимся голосом. Патия, их южный сосед, считалась традиционным врагом Бар-Хоса, и именно для защиты от нее возвели когда-то Щит. В баре эту новость приняли в наступившей вдруг мертвой тишине. Шок и удивление возрастали в равной пропорции по мере того, как торговец продолжал рассказ. Король Оттомек V, презираемый народом тридцать первый монарх династии Сансе, имел глупость попасть в плен живым. Его привязали к белой лошади, которую прогнали галопом по улицам покоренного Байрата. К концу пути несчастный почти полностью лишился кожи, а также носа, ушей и гениталий. Едва живого, свергнутого короля бросили в колодец, где он продержался целую ночь, моля о пощаде и получая в ответ насмешки. На рассвете колодец забросали камнями.

Судьба злосчастного монарха произвела впечатление даже на не отличающихся особой чувствительностью завсегдатаев пивной: кто-то качал головой, кто-то проклинал маннианцев. Бану стало не по себе, поскольку плохие новости касались всех. Сколько он помнил себя, маннианцы постоянно вели захватнические войны, покоряя один за другим народы, жившие вокруг внутреннего моря Мидерес. Никогда, однако, они не подходили так близко к Хосу. Вокруг него разгорался спор: посетители кричали, выражая чувства, и даже пытались шутить. Бан вышел на улицу и поспешил домой, к жене, с которой жил чуть больше года. Взбежав по ступенькам в их маленькую сырую комнатушку, расположенную над общественной баней, он выложил новости одной тирадой – длинной, отчаянной и произнесенной не вполне трезвым голосом. Марли попыталась успокоить его мягкими словами, а потом даже приготовила чи. Удивительно, что руки у нее совершенно не дрожали. Потом они занялись любовью – Бану требовалась какая-то разрядка – на скрипучей кровати, и она постоянно смотрела ему в глаза.

Вечером они вдвоем поднялись на плоскую крышу, откуда слушали – вместе с другими горожанами – крики и мольбы тысяч беженцев, столпившихся у крепостных стен. В отношении к этим несчастным мнения жителей Бар-Хоса разделились: одни требовали открыть ворота, другие, распаляясь, насылали проклятия на головы извечных врагов. Бан помнил, что Марли тихонько молилась за «бедняжек», обращаясь к Эрес, великой Матери Мира, и ее накрашенные губы зловеще шевелились в чудном свете повисшей над южным горизонтом двойной луны. «Сжалься, милосердная Эрес, позволь им войти в город, позволь обрести убежище».

Открыть ворота распорядился на следующее утро сам генерал Крид. Хлынувшие в город беженцы рассказывали страшные вещи об убийствах и предании огню целых поселков, жители которых оказали сопротивление захватчикам.

И все же большинство горожан полагали, что уж им-то ничто не угрожает. Великий Щит защитит всех. К тому же маннианцы будут слишком заняты установлением своего порядка на завоеванных южных территориях.

Бан и Марли жили как могли. Она снова забеременела и старалась не принимать ничего близко к сердцу, чтобы избежать еще одного выкидыша. Марли пила травяные отвары, которыми ее снабжала повивальная бабка, и часами просто сидела у окна, глядя на улицу и инстинктивно, оберегая ребенка, держа руку на животе. Иногда к ним приходил ее отец, мужчина громадного роста, настоящий великан, с суровым лицом и постоянно прищуренными глазами – с возрастом у него ухудшилось зрение. Дочь была его сокровищем, и двое, отец и муж, словно соревнуясь друг с другом, окружали ее невыносимой заботой и вниманием. В конце концов терпение лопалось и Марли взрывалась, но даже это останавливало их ненадолго.

Прошло около четырех месяцев, прежде чем Бар-Хос услышал о приближении имперской армии. Настроение горожан почти не изменилось. В конце концов их защищали шесть стен, высоких и прочных. Тем не менее городской совет объявил набор добровольцев в ряды Красной Гвардии, изрядно сократившейся за предыдущие десятилетия мира. Бан вряд ли подходил на роль солдата, но, будучи романтиком в душе и чувствуя ответственность за жену, ребенка и дом, остаться в стороне не мог. Бросив без лишнего шума работу – однажды утром он просто не пошел в контору, испытав злорадное удовольствие при мысли о том, как бесится в его отсутствие бригадир, – он в тот же день записался в ряды защитников города. На построении у главной казармы ему вручили старый, с зазубринами меч, красную, отдающую плесенью шерстяную накидку, круглый щит, кирасу, пару наголенников, не по размеру большой шлем и… одну-единственную серебряную монету. Каждое утро он должен был являться на Стадион Оружия для военных занятий.

Бан еще не успел запомнить имена всех товарищей по роте, таких же зеленых новичков, как и он сам, когда подъехавший к воротам маннианский герольд потребовал сдать город. Условия капитуляции были просты: откройте ворота, и большинство пощадят; будете драться – погибнут или попадут в рабство все. Сопротивляться божественному предопределению Святого Манна, громогласно объявил герольд, бессмысленно и невозможно.

Кто-то из стоявших на стене метким выстрелом сбросил герольда с коня. Гвардейцы встретили успех товарища восторженными криками – первая кровь.

А город затаил дыхание – что же будет дальше?

Поначалу в это просто не верилось. Целых пять дней Четвертая Имперская армия сосредотачивала силы для осады. Десятки тысяч воинов занимали четко определенные позиции, ставили палатки, возводили земляные валы, рыли рвы, подтаскивали невиданного размера и мощи орудия, поднимали высоченные осадные башни – и все это на глазах у защитников Бар-Хоса.

Первый залп начался с пронзительного одиночного свистка. И тут пушечные ядра ударили в стену, а одно, перелетев ее, упало на сосредоточившихся в тылу резервистов и взорвалось с оглушающей силой. Гвардейцы на парапете укрылись и стали ждать.

В то утро, когда случился первый сухопутный штурм, Бан с несколькими другими новобранцами стоял за главными воротами первой стены. На одной его руке висел тяжелый щит, в другой он держал меч. Никто толком не выспался. Всю ночь на них сыпались вражеские снаряды, и всю ночь с неприятельских позиций доносились пронзительные, рвущие нервы звуки горнов. Теперь, на рассвете, он думал только об одном: там, дома, его беременная жена сходит с ума от беспокойства за мужа и отца.

Маннианцы налетели, как перекатившаяся через скалы волна. Вооружившись лестницами и выдвинув вперед осадные башни, они атаковали укрепления мощной, сметающей все на своем пути шеренгой. С ужасом и изумлением Бан взирал на то, как закованные в белые латы люди бросаются на защитников города, вздрагивал от безумных воинственных воплей, каких не слышал никогда раньше, и режущих ухо завываний, произвести которые не могла, казалось, человеческая глотка. Он знал, что имперские солдаты употребляют перед боем какой-то наркотик, помогающий рассеять страх. И действительно, маннианцы дрались неистово, как бешеные, с полнейшим пренебрежением к смерти. Их свирепость поражала оборонявшихся. Защитные линии прогнулись.

По сути, то была бойня. Люди падали со стен и разбивались насмерть. Кровь стекала по желобам парапета, как дождевая вода, и пробегавшим под ними солдатам приходилось поднимать над головой щиты. Где-то там, наверху, в этом кровавом хаосе сражался его тесть. Бан не видел, как он упал.

Откровенно говоря, в тот день он вообще не воспользовался мечом и даже не сошелся лицом к лицу с неприятелем.

Бан стоял плечом к плечу с другими солдатами своей роты, со многими из которых еще не успел перекинуться и парой фраз. Бледные как мел, притихшие, они вовсе не рвались в бой. Затаив дыхание, он вслушивался в звуки схватки и ощущал предательскую слабость во всем теле и головокружение, подобное тому, что испытываешь при свободном падении. Меч он держал перед собой, как палку, да и воспользоваться им вряд ли смог бы с большей пользой.

Кто-то не выдержал и наложил в штаны. Распространившаяся вонь вовсе не способствовала пробуждению мужества у остальных, вызвав лишь желание бежать куда подальше. Новобранцы дрожали, как жеребята, застигнутые пожаром в конюшне.

Бан так и не понял, почему распахнулись ворота. Только что они все стояли за ними, массивными и прочными, казавшимися неприступными. Сосед слева, пекарь Ралл, бормотал что-то насчет того, что шлем и щит купил за свои деньги, на базаре, но Бан почти не слушал. И вдруг некая сила швырнула его на землю, и он обнаружил, что лежит на спине, хватая ртом воздух, что голова гудит, а в ушах стоит звон. Он попытался вспомнить свое имя и что здесь делает, почему видит над собой молочно-голубое небо с проносящимися по нему клубами пыли.

Подняв голову, Бан увидел, что все вокруг усыпано каменными осколками. Пекарь Ралл кричал что-то ему в лицо, неестественно широко раскрывая рот. Левой рукой пекарь поддерживал обрубок правой – оторванная кисть болталась на тонком, как бечевка, сухожилии. Ударившая вверх струя крови изогнулась аркой и блеснула, поймав солнечный луч. Только тогда Бан почувствовал боль, что впилась зубами в его разорванные щеки. Почувствовал и горячее дыхание Ралла на своем лице, хотя криков его так и не слышал. Повернув голову, он посмотрел на ворота между ногами оставшихся стоять людей, но увидел жуткую мешанину окровавленного мяса, костей и хрящей, в которой еще шевелилось что-то живое. Ворот уже не было. Их место заняла плотная завеса черного дыма, сквозь которую тут и там прорывались вопящие белые фигуры.

Бан кое-как поднялся. Те из его роты, кто еще уцелел, побежали к бреши. Предприятие это выглядело чистым безумием: плохо вооруженные и не обученные ремеслу войны крестьяне и торговцы бежали к тем, кто пришел убивать. Он смотрел на них, и в какой-то момент что-то полыхнуло в нем самом. Ему передался их порыв, их отчаянная смелость. Там, где повсюду лежали мертвые товарищи, где бродили обезумевшие от боли раненые, они нашли в себе мужество броситься на врага. Что-то шевельнулось в нем. Он вспомнил про меч и уже собрался побежать на помощь тем немногим, кто пытался преградить путь смертоносному потоку.

Но меча в руке почему-то не было. Бан поискал его взглядом и снова увидел стоящего на коленях старика Ралла, который все еще кричал что-то.

«Что ему нужно? Уж не ждет ли, что я поправлю ему руку?»

У самих ворот защитников города рубили как капусту. Как-никак, они были всего лишь зелеными новобранцами, столкнувшимися с закаленными ветеранами. За спиной у Бана орал, брызжа слюной, сержант. Его никто не слушал. Все кричали, толкались, ругались и не желали становиться в строй.

Бан понял, что все бесполезно. К тому же он лишился меча. Конечно, на земле валялось немало оружия, но не было нужного, с правильным номером на рукояти, а для него было жизненно важно найти именно свой, выданный ему клинок. Возможно, если бы поиски увенчались успехом, он тоже бы погиб в тот день. Но в какой-то момент потребность драться испарилась, и Бан поймал себя на том, что больше всего хочет еще раз увидеть Марли. Увидеть их ребенка, когда тот родится. И просто жить.

Подхватив старика Ралла, он взвалил его на плечо. Ноги подгибались, колени дрожали, но страх придал дополнительную силу. Вместе с толпой охваченных паникой людей, увлекаемый ею, он добрался до ворот второй стены. Никто уже не кричал, никто не разговаривал, слышалось только сопение и надсадный кашель. Даже Ралл перестал вопить и принялся благодарить его, роняя слова в такт неровным шагам Бана.

Разгром был полный, и таким же было отступление. Сотни людей спасались бегством, бросая оружие и щиты. Расстояние между двумя стенами было невелико, но ноша быстро тяжелела, так что Бан неизбежно стал отставать от основной массы. Пекарь подгонял его, предупреждая, что враг уже близко, но Бан и не нуждался в подсказке, он уже слышал за спиной дикие завывания разгоряченных преследователей.

Они были последними, кто успел проскочить в ворота, перед тем как громадные створки с грохотом сошлись и закрылись. Менее удачливые остались по ту сторону. Они стучали, требовали и просили. Кричали, что дома у них жены и дети. Проклинали и умоляли. Их не впустили.

Свалившись без сил на землю, Бан слышал крики несчастных и больше всего на свете радовался тому, что там остался не он.

А потом, даже не попытавшись встать, долго лежал, уткнувшись лицом в грязь, и плакал.

Теплый и влажный порыв ветра промчался над горой Истины. Бан выдохнул задержавшийся в легких воздух и вернулся в настоящее, на холм, на залитую летним солнцем вершину. Его сын все еще смотрел вниз, на стены.

– Пить будешь? – спросила Марли, протягивая мужу кувшин с сидром. Двигалась она осторожно и говорила негромко, чтобы не разбудить уснувшую дочь. Во рту пересохло. Бан отпил немного, подержал во рту сладковатый сидр, проглотил. Интересно, что же так привлекло внимание сына.

Обстрел велся и сейчас, хотя и не слишком интенсивный. Время от времени какой-то снаряд ударялся о пока еще не поврежденную внешнюю стену и, срикошетив, падал на землю. В первую очередь надежной защитой служил огромный земляной гласис, отражавший или поглощавший вражеские снаряды. Только благодаря таким вот нововведениям город выдерживал непрерывную осаду маннианцев на протяжении столь многих лет. И все же кое-где укрепления осели, а в зубцах зияли бреши. Где-то там, за кучками камней и уцелевшими башенками прятались бойцы Красной Гвардии и среди них артиллерийские расчеты, обслуживавшие баллисты и пушки, которые постоянно вели огонь по неприятельским позициям.

За тремя другими, внутренними стенами возводилась между тем еще одна. Пока под неослабевающим напором маннианцев, стоившим им немалых материальных затрат, пали четыре оборонительных рубежа. Защитникам Бар-Хоса за то же время удалось возвести два новых, но все понимали, что вечно так продолжаться не может. Последнее строительство шло в непосредственной близи от канала, разрезавшего Ланс и соединявшего два залива. От канала было уже рукой подать до горы Истины, за которой лежал сам город.

Рано или поздно им просто не хватит места.

Внимание Джуно привлекла внешняя стена. Та, что и подвергалась сейчас обстрелу. Кроме баллист и пушек, время от времени напоминавших врагу о своем существовании, здесь стояли краны, поднимавшие на стену огромные ковши, заполненные камнем и землей. Одни рабочие то и дело исчезали из вида, спускаясь на веревках с дальней стороны стены, другие просто высыпали содержимое ковшей на гласис. На глазах у Бана и сына группа рабочих исчезла вдруг в облаке разлетевшегося мусора.

Джуно ахнул.

– Посмотри туда. – Бан протянул руку, отвлекая сына от страшного зрелища и направляя его внимание к объектам, расположенным между двумя стенами. Издалека они напоминали башни, хотя и не отличались высотой и были открыты со всех сторон. – Минные шахты, – объяснил он. – Подземная война не останавливается ни на час, и те, кто спускается туда, стараются не позволить врагу подорвать стены.

Мальчик посмотрел наконец на отца:

– Не совсем то, что я ожидал увидеть. И ты воюешь там каждый день?

– Далеко не каждый. Боев сейчас почти не бывает. По большей части все идет вот так.

Слова отца, похоже, произвели впечатление на мальчика. Он задумался. Заметив в глазах сына гордость, Бан отвернулся и с усилием сглотнул. Джуно знал, что его дед погиб, защищая город, и уже носил на поясе старый кинжал старика. Бан не сомневался, что и сегодня, возвратившись домой, он потребует дать несколько наглядных уроков по его применению. Джуно постоянно говорил о том, что, когда подрастет, пойдет по стопам отца. Поощрять такого рода амбиции Бан не собирался. Пусть уж лучше сын станет странствующим монахом или запишется матросом на какую-нибудь торговую посудину. Только бы не остался здесь, где его ждет неизбежный конец.

Словно угадав настроение отца, Джуно негромко спросил:

– Сколько еще мы сможем продержаться?

Бан удивленно моргнул. Вопрос солдата, а не мальчишки.

– Папа?

Он едва не солгал, хотя и понимал, что это было бы оскорбительно для мужающего парня. Но рядом сидела Марли, воспитанная на том, что человек всегда должен смотреть правде в лицо, какой бы горькой она ни была. Бан знал, что и сейчас жена навострила ушки, ожидая его ответа.

– Мы не знаем, – признался он и на мгновение зажмурился от ударившего в глаза ветра. На губах появился вкус соли. Словно от засохшей крови.

Открыв глаза, Бан увидел, что Джуно снова смотрит на стены и на маннианский лагерь и как будто считает видимые знамена: с одной стороны хосские, со щитом, и мерсианские, с завитком на сине-зеленом фоне; с другой – имперские, с красной рукой Манна – край мизинца срезан, – вышитой на белом поле. Знамен этих были сотни.

– Надежда есть всегда, – сказала Марли, желая ободрить сына.

Джуно снова посмотрел на отца.

– Да, надежда есть всегда, – согласился Бан, так и не найдя сил ответить на вопрошающий взгляд сына.