Фата-Моргана № 1

Теодор Старджон МИСТЕР КОСТЕЛЛО, ГЕРОЙ

— Заходите, интендант. И плотнее прикройте дверь!

— Прошу прощения, сэр? — Капитан никогда и никого не приглашал в свою каюту. В кабинет — да, но не в каюту.

Капитан резко взмахнул рукой, и я вошел, закрыв за собой дверь. Это была самая роскошная каюта, какая только может быть на космическом корабле. Я старался не показать, что впервые вижу такое убранство, и не пялиться по сторонам.

Я сел.

Капитан облизнул губы и свирепо уставился на меня. Прежде я никогда не видел его в таком состоянии… Я решил, что мне лучше всего помалкивать.

Капитан вытащил из верхнего ящика стола колоду карт и швырнул ее через стол:

— Сдавайте!

— Прошу про… — начал я.

— Отставить извинения! — взорвался он.

Ладно. Если капитан хочет развлечься картами и джином, пока парсеки пролетают мимо… Я заерзал на стуле. Шесть лет я служил под началом этой хладнокровной счетной машины с рыбьими глазами, и вдруг…

— Сдавайте, — повторил он. Я мельком взглянул на него. Сдавайте по пять карт. Вы ведь играете в покер, интендант?

— Да, сэр.

Я раздал карты и отложил остаток колоды. У меня оказались три тройки и пара фигур. Капитан вперился в свои карты, потом сбросил пару и пристально посмотрел на меня.

— У меня три тройки, сэр, — сказал я.

Капитан отбросил карты, словно мусор, с грохотом встал, повернулся ко мне спиной и уставился на приборную панель, где высвечивались скорость, время, положение в пространстве и пройденный путь. До финиша — планеты Боринкуин — оставался всего день пути или около того, а Земля была далеко-далеко позади. Я услышал странный звук и опустил глаза. Капитан сцепил перед собой пальцы и так их стиснул, что они хрустнули.

— Почему вы не берете? — проскрежетал он.

— Прошу про…

— Когда я играю в покер, а я чертовски часто это делаю, я жду, что сдающий спросит, сколько карт хочет каждый игрок, и даст каждому столько, сколько он сбросил. Вы когда-нибудь слышали об этом, интендант?

— Да, сэр. Слышал.

— Слышали, — он снова отвернулся. Я представил, что он смотрит на приборную панель так же, как на меня, и удивился, почему он просто не разобьет ее вдребезги.

— Тогда почему, интендант, — допытывался он, — вы говорите о своих картах не сбрасывая, не снимая и, главное, не спрашивая, сколько карт нужно мне?

Я задумался.

— Я… мы… я хочу сказать, сэр, мы никогда раньше не играли в покер так, как сейчас.

— Вы играете в покер, не снимая колоду! — он вновь сел и устремил на меня свирепый взгляд. — И кто же изменил правила?

— Я не знаю, сэр. Мы просто… просто мы так играем.

Он задумчиво кивнул.

— А теперь скажите мне вот что, интендант: долго ли вы дежурили на камбузе в прошлый раз?

— Около часа, сэр.

— Около часа?

— Да, сэр, — и я поспешил объяснить, — была моя очередь.

Он ничего не сказал, и до меня дошло, что эти дежурства не входят в обычный корабельный распорядок. Я быстро добавил:

— Это ведь не противоречит вашим приказам, не так ли, сэр?

— Нет, — ответил он, — не противоречит.

Его голос был приторен до отвращения.

— Скажите, интендант, а кок не возражает против таких дежурств?

— О нет, сэр! Он даже благодарен нам за это. — Я знал, он думает о размере камбуза: там и двое — уже толпа. — Он знает, что так все будут доверять ему.

— Вы хотите сказать, что он не сможет вас отравить?

— Эээ… да, сэр.

— А теперь скажите, — продолжал он, и его голос стал еще слаще, — кто придумал, что он может вас отравить?

— Даже не знаю, капитан. Это пришло как-то само собой. Кок не против, — добавил я. — Он знает: если за ним постоянно наблюдают, никто не будет подозревать его. Все в порядке.

— Все в порядке… — снова повторил он за мной.

Я очень хотел, чтоб он перестал все повторять за мной, как попугай, перестал так смотреть на меня.

— И давно ли у нас вахтенные офицеры приглашают свидетеля, заступая на вахту?

— Не могу сказать, сэр. Это вне моей компетенции.

— Не можете сказать? Так подумайте, подумайте хорошенько, интендант! Вы когда-нибудь раньше, до этого рейса, несли вахту на камбузе, видели офицера, требующего свидетеля, чтобы принять вахту, или игроков в покер, играющих без прикупа?

— Ммм… нет, сэр. Не думаю. Должно быть, раньше мы просто не додумывались до этого.

— И никогда раньше у нас на борту не было мистера Костелло, да?

— Не было, сэр.

Я думал, он хочет спросить что-то еще, но он только сказал:

— Хорошо, интендант.

Это все. Я вышел и пошел к себе в корму, озадаченный и огорченный. Капитану не следовало намекать на мистера Костелло. Мистер Костелло прекрасный человек. Как-то капитан поспорил с ним. Это было в комнате отдыха, они кричали друг на друга; точнее, кричал только капитан, мистер же Костелло — нет. Это был большой добродушный человек с мягким голосом и открытым лицом. Открытым и честным. Раньше, на Земле, он был Триумвиром, самым молодым из всех, как он нам рассказывал.

Вы не представляете, каким энергичным мог быть этот добродушный человек! Триумвиры назначаются пожизненно, но мистера Костелло и это не удовлетворило. Понимаете, он должен был постоянно двигаться вперед. Все время кого-то наставлять, пожимать руки всем вокруг, быть вместе с людьми. Он любил людей.

Не знаю, отчего капитан не переносит его. Мистер Костелло всем нравится. И потом, он ведь сам не играет в покер, так чего ради ему волноваться, как мы играем? Он не питается с камбуза, у него в каюте были собственные запасы, так какая ему печаль, если кок отравит кого-нибудь? Но он заботится о нас. Он любит людей. Как бы то ни было, в покер лучше играть без прикупа. Покер — хорошая игра, но с плохой репутацией. Из-за чего, по-вашему, эта плохая репутация? Из-за мухлежа. А как мухлюют в покере? При раздаче карт, и никак иначе. Если шулер знает, какие карты у него, он знает, что нужно дать другим для своей выгоды. Прекрасно! Откажитесь от сдач, и вы избавитесь от шулеров в девяти случаях из десяти. Избавьтесь от жульничества, и честный человек сможет доверять партнеру.

Вот что говорил нам мистер Костелло. И беспокоился он вовсе не о себе. Сам он не играл в карты.

Я вошел в комнату отдыха, там сидели мистер Костелло и третий помощник. Когда я вошел, мистер Костелло встретил меня широкой улыбкой и помахал мне рукой.

— Входите, садитесь, интендант, — сказал он, — завтра я схожу с корабля. Вряд ли у нас еще будет случай поговорить.

Я уселся. Третий помощник закрыл книгу, что лежала на столе, и убрал ее на колени.

Мистер Костелло рассмеялся:

— Ну же, третий, покажите интенданту. Вы вполне можете доверять ему, он хороший парень. Я горжусь, что лечу вместе с ним.

Третий поколебался, а потом поднял книгу с колен. Это был Космический Кодекс с комментариями. Каждый офицер, чтобы получить патент, должен долго его зубрить. Но эта книга не из тех, что помогут вам скоротать время.

— Третий объяснял мне, что может и чего не может капитан, — сказал мистер Костелло.

— Да, вы спрашивали меня, — ответил третий помощник.

— А теперь — минуточку, — произнес мистер Костелло, — теперь — одну минуточку.

Это была одна из его привычек. Она была его неотъемлемой частью, как небольшая лысина на макушке, широкая улыбка, как манера склонять голову набок и переспрашивать, если он не расслышал, что вы сказали.

— Минутку. Вы же хотели показать этот параграф?

— Да, мистер Костелло, — сказал третий.

— Вы хотите преодолеть ограничения, налагаемые на вашу свободную волю капитанской властью, правильно?

— Да, пожалуй, — ответил третий. — Да, конечно.

— Конечно, — со счастливым видом повторил мистер Костелло. — Прочитайте интенданту тот параграф, который вы только что читали мне.

— Тот, что вы нашли?

— Вы знаете, какой. Вы сами мне его прочли, верно?

— О-оо, — протянул третий. Он взглянул на меня как-то неуверенно, потом обратился к книге.

Мистер Костелло положил на нее свою ладонь.

— Не трудитесь читать, — сказал он, — вы должны помнить это наизусть.

— Да, я помню, — согласился третий. — Это что-то вроде гарантии на тот случай, если капитану власть ударит в голову. Считается, что нельзя исключать возможность безрассудных действий со стороны капитана, и тогда команда решает, насколько он вменяем. Если на капитанском мостике сумасшедший, команда имеет право выбрать офицера и послать его к капитану для проверки. Если капитан против или если команда недовольна результатами, она имеет право заточить капитана в каюте и взять корабль в свои руки.

— Кажется, я слышал об этом, — сказал я, — но капитан тоже имеет свои права. Я хочу сказать, что команда сразу же должна доложить обо всем по косморадио, тогда капитана и команду рассудят в ближайшем порту.

Мистер Костелло с уважением посмотрел на нас и покачал своей большой головой. Когда он считал вас молодцом, вы бывали счастливы.

Третий посмотрел на часы и встал.

— Заступаю на дежурство. Пойдете со мной, интендант?

— Я бы хотел немного поговорить с ним, — сказал мистер Костелло. — Вы не могли бы найти другого свидетеля?

— О, конечно, если вам угодно, — ответил третий.

— Так вы найдете кого-нибудь?

— Обязательно, — заверил помощник.

— Самый безопасный корабль из всех, что я видел, — сказал мистер Костелло. — Здесь каждый уверен, что вахтенный не получит плохих приказов.

Я и сам так считал и только удивлялся, почему мы раньше до этого не додумались. Я видел, как третий помощник вышел и встал на его место. Я ощущал и гордость, и радость, и восхитительную защищенность — ведь со мной, простым интендантом, хотел поговорить мистер Костелло, бывший Триумвир.

Мистер Костелло одарил меня широкой улыбкой и кивнул в сторону двери:

— Этот молодой человек далеко пойдет. Хороший парень. Вы все здесь — хорошие парни.

Он подогрел кофейник и передал мне:

— Кофе, — сказал он, — мой собственный сорт. Всегда пью только этот.

Я глотнул — кофе был замечательный. Удивительный человек. Он сидел и лучезарно улыбался мне, пока я пил.

— Что вы знаете о Боринкуине? — поинтересовался он.

Я рассказал все, что знал. Боринкуин — чудесная планета, «четыре девятки Земли», это означает, что климат, гравитация, атмосфера и экология составляют 0,9999 земных. Известно всего шесть таких планет. Я рассказал, что там один город, а основное занятие жителей — охота с капканами. Верхнюю одежду они шьют из меха гланкеров. Она отсвечивает зеленым на белом фоне и теплым цветом тлеющих угольков — на синем. Вы можете взять целое пальто, свернуть его, и оно уместится в ладонях, до того оно легкое. Такой мех — идеальный груз для космических кораблей.

Конечно, на Боринкуине теперь много и всякого другого редкие изотопы в слитках, пищевые продукты, лекарственные травы. Полагаю, истощись торговля мехом гланкеров прямо сейчас, Боринкуин сохранит свое значение. Но именно мех привлек первопоселенцев, мех первое время поддерживал город, и до сих пор половина населения живет в дикой местности и ставит капканы.

Мистер Костелло слушал меня так, что я не мог не уважать его.

Помню, я кончил словами:

— Мне жаль, что вы сходите, мистер Костелло; Мне бы хотелось подольше общаться с вами. Я хочу навестить вас на Боринкуине, когда мы туда прибудем, хотя не думаю, что у такого человека, как вы, много свободного времени.

Он опустил свою большую ладонь на мою руку:

— Интендант, даже если у меня не будет времени, когда вы прибудете, я сотворю его. Слышите?

Да, он умел делать людей счастливыми.

А потом, представляете, он пригласил меня в свою каюту. Он усадил меня, налил мне полный бокал слабого красного вина со странным коричным ароматом и показал кое-что из своих вещей.

Он был истинным коллекционером. У него хранились несколько цветных листочков бумаги. Он мне объяснил, что они назывались марками и использовались до Космической Эры для оплаты бумажных писем. Он говорил, что где бы он ни был, одна из этих вещей неизменно приносит ему удачу. Еще у него были драгоценности, не кольца и украшения, а одни камни плюс занимательная история о каждом из них.

— Тот, что вы держите, — говорил он, — стоил одному королю жизни и половины такой огромной империи, как Объединенная Земля. А вот этот камень так хорошо охраняли, что большинство людей толком не знали, существует он вообще или нет. На нем основывалась целая религия. Потом он ушел с Земли, и вместе с ним ушла религия.

Удивительно было это чувство близости с человеком, который был так богат, и в то же время сердечен, словно ваш любимый дядюшка.

— Если вы дадите гарантию, что переборки звуконепроницаемы, я покажу вам кое-что еще из своей коллекции, — добродушно сказал он.

— Строители кораблей хорошо усвоили, — успокоил я его, что человеку иногда надо побыть наедине с собой.

Он по привычке склонил голову на бок:

— Еще разок, пожалуйста.

— Иногда человеку просто необходимо быть наедине с собой, — повторил я, — короче, большая у вас каюта или маленькая, дорогая или дешевая, но корабельные переборки строятся так, чтобы человек мог побыть в одиночестве.

— Прекрасно, — сказал он, — сейчас я покажу вам эту штуку.

Он отпер портфель, открыл его и вытащил из маленького внутреннего отделения коробочку, куда могли бы уместиться карманные часы. Она была квадратной, с красивой решеткой наверху и двумя маленькими серебряными кнопками сбоку. Он нажал на одну из них и с улыбкой повернулся ко мне. Я почувствовал себя не в своей тарелке, потому что в каюте раздался голос капитана, такой же громкий, как если бы он был рядом с нами. И знаете, что он говорил?

— Моя команда сомневается в моем здравом уме, — говорил он. — Можете быть уверены, если хоть один человек на борту подвергнет сомнению мои права, он быстро выучит, что хозяин тут я, даже если ему придется учить это под дулом.

Меня удивил не столько голос, сколько слова, и особенно удивило, что я сам недавно слышал, как капитан их говорил в споре с мистером Костелло. Я хорошо помнил эти слова, ведь я вошел в комнату отдыха в тот момент, когда капитан начал кричать.

— Мистер Костелло, — говорил он тогда резким и сильным голосом, — хоть вы считаете, что моя команда сомневается в моем здравом уме… — Остальное, насколько я помню, звучало так же, как и на записи мистера Костелло. — …даже если ему придется учить это под дулом. Это, сэр, относится к пассажирам; у команды есть законные методы.

Я хотел напомнить мистеру Костелло, как именно звучали последние слова капитана, но раньше, чем я открыл рот, он спросил:

— Теперь скажите, интендант — это голос капитана корабля?

— Верно. Если не его, то я не интендант, — ответил я. — Я слышал, как он говорил это.

Мистер. Костелло хлопнул меня по плечу:

— У вас хороший слух, интендант. Как вам нравится моя маленькая игрушка?

Он показал мне механизм, скрытый в ювелирной булавке, которую он носил на пиджаке, тончайший проволочный волосок тянулся к пусковой кнопке в боковом кармане.

— Моя любимая коллекция, — произнес он. — Голоса. Любого, в любое время, в любом месте.

Он взял булавку, вытащил из оправы крохотную бусинку, вставил ее в коробочку и нажал кнопку.

Я услышал свой собственный голос.

— Мне жаль, что вы должны сойти, мистер Костелло. Мне бы хотелось подольше общаться с вами.

Я рассмеялся. Это была самая удивительная штука из всех, что я слышал.

Я, помнится, подумал, что мой голос попал в одну коллекцию с голосом капитана и один космос знает с какими великими и знаменитыми людьми.

У него был и голос третьего помощника.

— На капитанском мостике сумасшедший. Команда недовольна.

Все-таки интересно побывать у него в гостях. Потом он попросил меня выправить его таможенные документы. И я пошел к себе, чтобы взять их. В течение всего полета документы пассажиров хранятся в сейфе интенданта. Я с удовольствием взглянул на бумаги мистера Костелло. Их было больше, чем у большинства людей.

Я обнаружил среди них бумагу из Земного Центра, она просто взбесила меня. Я решил, что это ошибка. Это был приказ «О полной информации», он обязывал официального консула каждые шесть месяцев сообщать на Землю о деятельности мистера Костелло.

Я принес документы мистеру Костелло, и он сказал, что это и вправду ошибка. Я вырвал приказ из паспортной книжки и вклеил официальную заметку о случайной порче страницы в проштампованной визе. За это он дал мне очень красивый синий самоцвет.

Тогда я сказал:

— Лучше не надо: мне не хочется, чтобы вы думали, будто я беру взятки с пассажиров.

Он засмеялся, положил одну из бусинок в свой аппарат, и оттуда раздался мой голос:

— Я беру взятки с пассажиров.

Он был большим шутником.

Мы стояли на Боринкуине четыре дня. Ничего не происходило, кроме того, что я был занят. Это один из минусов интендантской службы. В космосе вы неделями маетесь от безделья, а потом, в космопорте, оказываетесь так завалены работой, что не можете поднять головы.

По-настоящему это никогда меня не волновало. У меня есть математические способности, и я горжусь своей работой, хотя, признаться, не слишком хорошо разбираюсь во всем остальном. Думаю, у каждого должна быть своя область, где он специалист. Я не смогу объяснить, как работают устройства, позволяющие космическим кораблям лететь быстрее света, но я никогда не доверю главному инженеру мои декларации межпланетных грузов или таблицы курса шкурок гланкеров к долларам Объединенной Земли.

На борт поднялся зануда с мандатом следователя Космического Флота и диктофоном, он велел мне и третьему помощнику пересказать множество бредовых историй для какого-то теста, уж не знаю, зачем. Следователи Флота постоянно делают уйму бесполезных и загадочных вещей.

Я поспорил с портовым агентом и сошел с корабля вместе с коком, чтобы немножко выпить. Потом пришлось сверхурочно работать, регистрируя нового третьего помощника, поскольку мне сказали, что старого переводят на «Корвет».

Да-а, это был рейс, после которого капитан ушел в отставку. Думаю, прошло его время: он сделался каким-то нервным. Сходя с корабля, он бросил на меня такой жуткий взгляд, будто раздумывал, убить меня или разразиться слезами. Ходили слухи, что он ушел в бешенстве, угрожая команде оружием, но я не прислушивался к сплетням. Как бы то ни было, командующий портом назначил нового капитана. Меня это мало трогало, ибо не сулило сверхурочной работы.

Мы стартовали и совершили полный круг: Бутес — Сигма, Найтингейл — Карано и Земля — изделия из химического стекла, семена шо, сверкающие кристаллы, парфюмерия, музыкальные записи, шкурки глиззардов, обычный утиль в обычное время. Сделав круг, мы вновь опустились на Боринкуин.

Н-да, вы даже не поверите, что город может так сильно измениться в такой короткий срок. Боринкуин был милой, почти нетронутой планетой. На ней был лишь один крупный город и лагеря трапперов. Если вам нравилось общество, вы селились в городе и работали на фабрике или еще где-нибудь. Если вам это не нравилось, вы ставили капканы на гланкеров. На Боринкуине для каждого находилось дело.

Но на этот раз все было по-другому. Во-первых, на борт поднялся человек со значком Планетарного Правительства, чтобы — господи боже! — подвергнуть цензуре музыкальные записи, предназначенные для города, у него был мандат на это. Потом оказалось, что городские власти конфисковали склады мои склады — и превратили их в бараки.

А где были товары — шкуры и слитки на экспорт? Куда девать наш новый груз? Почему в домах, сотнях домов, расходящихся во все стороны и снабженных табличками новых контор, было полно призывников и добровольцев? Впервые с того времени, как я вышел в космос, мне пришлось запросить длительную остановку, чтобы собрать вещи.

Так я получил редкую возможность побродить по городу.

На это стоило взглянуть! Казалось, все ушли из домов. А большие здания превратились в пустые раковины, заполненные несчетными рядами матрасов. Поперек улицы были протянуты транспаранты:

«Ты человек или одиночка?»

«Один камень — еще не дом!»

«Дьявол боится толпы!»

Все это ничего мне не говорило. Потом я заметил белую надпись на стеклянной двери закусочной — «Трапперам не входить» — и счел это самым большим изменением.

На улицах не было охотников — ни одного. А ведь они считались одной из главных туристских достопримечательностей Боринкуина — одетые в мех гланкеров, с развевающимися при ходьбе «крыльями» и широко расставленными глазами, каких не встретишь даже у потомственных астронавтов. Надписи «Трапперам не входить» были везде: на магазинах, ресторанах, отелях и театрах.

Я стоял на углу улицы, смотрел вокруг, гадал, какого черта тут произошло, и тут меня окликнул из патрульной машины местный полицейский. Я не расслышал и лишь пожал плечами. Он развернулся и подъехал ко мне:

— В чем дело, деревенщина? Потерял капкан?

— Что? — переспросил я.

Он продолжал:

— Если будешь бродить в одиночестве, — продолжал он, мы посадим тебя в одиночку, и она будет для тебя в самый раз.

Я только таращил на него глаза. И тут, к моему удивлению, из патрульной машины высунулся второй полицейский. Из одноместной-то машины! Представляю, как им было удобно на ходу.

— Где твой капкан, парень? — крикнул второй.

— У меня нет капканов, — сказал я и указал на величественную башню корабля, что поднималась над космопортом. — Я интендант с этого корабля.

— Господи! — сказал первый. — Я должен был узнать. Слушай, космолетчик, ты бы лучше шел с кем-нибудь, иначе на тебя может напасть толпа. У нас не любят одиночек.

— Не понимаю. Я же просто…

— Я беру его, — сказал кто-то.

Я обернулся и увидел высокую женщину, она стояла у открытой двери одного из пустых домов.

— Я вернулась забрать кое-какие вещи, — сказала она. — А когда собрала все, не оказалось никого, чтоб идти со мной. Я целый час жду здесь кого-нибудь.

— Ты ведь знаешь, когда лучше ходить сюда, — заметил полицейский.

— Знаю, знаю. Я только хотела забрать вещи, я не собиралась оставаться, — она вытащила мешок и выставила перед собой. — Только забрать свои вещи, — испуганно повторила она.

Полицейские переглянулись.

— Ладно. Но следи за собой. Пойдешь вместе с интендантом. Лучше объясни ему все, похоже, он не знает, в чем правда.

— Хорошо, — сказала она с благодарностью в голосе.

Патрульная машина взвыла и потащила дальше свой двойной груз.

Я посмотрел на женщину. Она не была хорошенькой, наоборот, казалась мрачной и туповатой.

— Теперь все будет в порядке. Идемте.

— Куда?

— В Центральные Бараки, конечно. Там теперь большинство.

— Я должен вернуться на корабль.

— О, дорогой, — сказала она несчастным голосом, — прямо сейчас?

— Нет, не сразу. Я схожу с вами в город, если хотите.

Она подняла свою ношу, но я взял у нее мешок и взвалил на плечо.

— Здесь что, все спятили? — мрачно спросил я.

— Спятили? — она двинулась вперед, я следом. — Не думаю.

— Но вот это все! — настаивал я, указывая на плакат, гласивший: «У лестницы не бывает одиночных пролетов». — Что это значит?

— Только то, что написано.

— Много придется сделать, чтобы объяснить…

— А-ааа, — произнесла она, — вы хотите спросить, что это означает? — Она странно посмотрела на меня. — Мы узнали новую правду о человечестве. Хорошо, постараюсь объяснить, как вчера объясняли Люсили.

— Кто это, Люсиль?

— Люсили, — сказала она слегка шокированно. — Я думаю, на самом деле она одна, хотя, само собой, в студии в это время есть еще кто-нибудь, — добавила она быстро, — но по трайдио появляются четыре Люсили и говорят они разом, как в хоре.

— Продолжайте, — сказал я, когда она замолчала. — До меня медленно доходит.

— Вот что они говорят. Они говорят, что в одиночестве человек ничего, не может сделать. Нужны сотни пар рук, чтоб построить дом, десятки тысяч — чтоб построить корабль. Они говорят, что одна пара рук не просто бесполезна — она вредна. Человечество состоит из многих частей. Ни одна из них не может быть интересна сама по себе. Любая часть, желающая идти самостоятельно, наносит вред основной части, которая могла бы стать великой. И мы следим, чтобы никто не отделялся. Что хорошего было бы для руки, если бы ее пальцы решили стать самостоятельными?

— И вы верите в это… э… как вас зовут?

— Нола. Верю ли? Но это же правда! Разве вы не видите, что это правда? Каждый знает, что это так!

— Хорошо. Может, это и правда, — неохотно сказал я. — Но что вы делаете с теми, кто хочет жить сам по себе?

— Мы помогаем им.

— Предположим, они не хотят помощи?

— Тогда они — трапперы, — решительно сказала она. — Мы выгоняем их обратно в лес, откуда они и пришли, эти злые одиночки!

— Хорошо, но как же быть с мехом?

— Никто больше не носит мех.

Вот значит, что случилось с нашим товаром. А я подумал, эти бюрократы-дилетанты потеряли его где-нибудь.

Она произнесла, словно про себя:

— Все грехи начинаются в тоскливой тьме.

Я посмотрел вперед и увидел, что она просто прочла очередной транспарант.

Мы завернули за угол, и я зажмурился от яркого света. Это был один из наших складов.

— Это Центральные Бараки, — сказала она. — Хотите взглянуть?

— Пожалуй…

Я пошел за ней ко входу. У ворот сидел мужчина. Нола подала ему карточку, он отметил ее и вернул женщине.

— Посетитель, — сказала она, — с корабля.

Я показал парню карточку интенданта, и он произнес:

— О’кей, но если захотите остаться, вы должны будете зарегистрироваться.

— Я не хочу оставаться. Я должен вернуться, — ответил я и последовал за Нолой.

Помещение было забито до предела. Остались только те вертикальные перегородки, без которых рухнуло бы перекрытие. Здесь не было укромных уголков, ниш, драпировок, навесов, Должно быть, тут были тысячи две кроватей, коек и матрасов, стоящих бок о бок дт самой двери так, что между ними с трудом прошла бы рука.

Свет слепил глаза. Мощные лампы изливали желтоватое пламя на каждый квадратный дюйм площади.

— К свету привыкают, — сказала Нола. — После нескольких ночей вы уже не замечаете его.

— Свет никогда не выключают?

— Никогда, дорогой!

Я посмотрел в угол. Душ, ванны, раковины выставлено вдоль стены.

Нола проследила за моим взглядом:

— К этому тоже привыкают. Лучше держать все открытым, чем дать дьяволу шанс единой минутой уединения. Так говорят Люсили.

Я положил мешок и сел на него, думая только об одном.

— Чья это идея? С чего все началось?

— Это Люсили, — неуверенно сказала она. — А кто до них, не знаю. Люди только начинают выполнять это. Кто-то купил склады… нет, был голод… нет, не знаю, — сказала она, изо всех сил стараясь вспомнить. Она села рядом со мной. — Вообще-то, вначале многие не хотели этого, — она оглянулась. — И я не хотела. Я хочу сказать, по-настоящему не хотела. И те, кто верил, и те, кто делал вид, что верит — все так или иначе пришли сюда, — она махнула рукой.

— А что случилось с теми, кто не захотел жить в бараках?

— Люди злились на них. Они теряли работу, школы не принимали их детей, в магазинах отказывались учитывать их рационные карточки. Потом полиция стала забирать их, вот как сегодня — вас, — она вновь оглянулась вокруг, — Все случилось очень быстро.

Я отвернулся от нее, но обнаружил, что вновь уставился на всю эту сантехнику. Потом вскочил.

— Я должен идти, Нола. Спасибо за помощь. Да, как же я доберусь до корабля, если полиция забирает всех одиночек?

— О, вы просто скажите парню у ворот. Там люди ждут возможности выйти в вашу сторону. Всегда кто-нибудь ждет, чтобы куда-нибудь пойти.

Она вышла со мной. Я переговорил с человеком у ворот, и Нола пожала мне руку. Я встал у маленького стола, Нола тоже. Потом она подошла к какой-то женщине и они вместе пошли в барак. Страж ворот подтолкнул меня к появившейся группе, собиравшейся выходить.

— Север! — крикнул он.

Мне достался маленький толстый человечек с испорченными зубами, который всю дорогу молчал. Мы эскортировали друг друга две трети пути в космопорт, а потом он свернул на фабрику. В одиночестве я испуганно промчался оставшуюся часть пути, чувствуя себя преступником. Я поклялся никогда больше не ходить в этот сумасшедший город.

На следующее утро, едва рассвело, в бронированном автомобиле, с эскортом из шести двухместных патрульных машин прибыл сам мистер Костелло!

Как было здорово вновь увидеть его! Он был таким же, как раньше: большой, красивый и добродушный. Он был не один. Весь угол на заднем сиденье занимала самая красивая блондинка из всех, которые когда-либо лишали меня дара речи. Она почти не говорила, только временами поглядывала на меня и слегка улыбалась, потом смотрела то в окно автомобиля, чуть покусывая нижнюю губу, то на мистера Костелло и совсем не улыбалась.

Мистер Костелло не забыл меня. У него была такая же бутылка красного вина, что и раньше, он предался воспоминаниям, словно был моим дядюшкой. Мы совершили что-то вроде экскурсии. Я рассказал о прошлом вечере, о визите в Центральные Бараки, и он очень радовался. Он был уверен, что мне там понравилось. А я все время прикидывал, нравится мне это или нет.

— Думайте об этом! — сказал он. — Все человечество — союз одиночек. Вы знаете о принципе кооперации, интендант?

Поскольку я думал слишком уж долго, он сказал:

— Вы знаете. Два человека, работающие вместе, могут произвести больше двух, работающих поодиночке. Верно? А что будет, если тысячи, миллионы работают, спят, едят, думают, дышат вместе?

То, что он говорил, звучало здорово.

Мистер Костелло взглянул через плечо, и его глаза слегка расширились. Он нажал на кнопку, и водитель мягко остановил машину.

— Взять его, — сказал мистер Костелло в микрофон, который был перед ним.

Две патрульные машины помчались по улице и с двух сторон зажали какого-то мужчину. Тот метнулся вправо, потом влево, но патрульные схватили его и сбили с ног.

— Бедняга, — произнес мистер Костелло и нажал на кнопку «Вперед». — Некоторые из них упрямо не желают учиться.

Я решил, что он слишком это переживает. Не знаю, как блондинка. Она просто не смотрела в ту сторону.

— Вы мэр? — спросил я его.

— Нет-нет, — ответил он. — Я что-то вроде посредника. Немного — то, немного — это. Я могу вывести этот мир из трудного положения.

— Из трудного положения?

— Интендант, — доверительно сказал он, — теперь я гражданин Боринкуина. Эта земля приняла меня, и я ее люблю. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей. Цена меня не волнует. Эти люди нашли истину, интендант. Это внушает мне благоговение, делает меня смиренным.

— Я…

— Говори, парень. Я твой друг.

— Я ценю это, мистер Костелло. Да, что я хотел сказать… Я видел Центральные Бараки и все остальное. Это не укладывается в моей голове. Я не знаю, хорошо это или нет.

— Придет время, придет время, — сказал он сильным и мягким голосом. — Никто не должен принуждать людей уверовать в истину, верно? В настоящую истину! Человек должен найти ее сам.

— Да, — согласился я. — Да, наверное, это так и есть.

Иногда трудно было ответить ему.

Автомобиль остановился между зданиями. Женщина стала еще сдержаннее. Мистер Костелло собственноручно открыл ей дверцу. Она вылезла. Он легонько ударил, по кнопке трайдео.

— Работай хорошенько, Люсиль, хорошенько. Я буду смотреть. Она серьезно посмотрела на него, мимолетно улыбнулась мне, потом к ней подошел какой-то мужчина, и они вошли в здание.

Мы поехали дальше.

— Это самая красивая женщина, какую я видел, — произнес я.

— Вы понравились ей, интендант, — сказал он.

Я задумался. Это казалось невероятным.

— Хотели бы вы заполучить ее? — спросил он.

— О-о-о, еще бы, — протянул я. — Но она не захочет.

— Интендант, я обязан вам и хотел бы отплатить.

— Вы ничего не должны мне, мистер Костелло!

Мы выпили еще немного вина. Большая машина медленно скользила по дороге в космопорт.

— Мне нужна помощь, — сказал, наконец, мистер Костелло. — Я знаю вас, интендант. Вы как раз тот человек, что мне нужен. Говорят, вы математический гений.

— Ну, не совсем, мистер Костелло. Только цифры, статистика, переводные таблицы и тому подобное. Я ничего не понимаю в астронавигации или теоретической физике. Но у меня лучшая работа, на какую я мог рассчитывать.

— Нет, не лучшая. Буду откровенен. Сами понимаете, мне не нужно большей власти на Боринкуине, чем я получил. Но люди давят на меня. Они хотят порядка, мира и аккуратности. Они хотят быть такими же красивыми и аккуратными, как один из ваших многочисленных отчетов. Я могу прекрасно организовать их, но, чтобы держать их в руках, нужны такие аккуратные мозги, как у вас. Мне нужна статистика: от дат рождения до дат смерти, я хочу знать их, чтобы вырабатывать политику. Мне нужен учет калорий и рационирование для правильного распределения продовольственных запасов. Я хочу… в общем, вы знаете, чего я хочу. Раз дьявол обнаружен…

— Какой дьявол?

— Трапперы, — мрачно сказал он.

— Они действительно вредят горожанам?

Он взглянул на меня, явно шокированный.

— Они уходят из города, проводят целые недели наедине с собой, со своими вредными мыслями. Это блуждающие, дикие клетки в организме человечества. Их нужно уничтожить.

Я не мог не вспомнить о своем товаре.

— А как же торговля мехом?

Он посмотрел на меня так, будто я сморозил адскую чушь.

— Мой дорогой интендант, — терпеливо объяснил он, — не поставите же вы прибыль от нескольких шкурок выше бессмертной души народа?

Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.

Мистер Костелло настойчиво продолжал:

— Это только начало, интендант. Боринкуин — только трамплин. Этот великий союз — Человечество — станет известен по всей Вселенной!

Он закрыл глаза. А когда открыл, трубного голоса уже не было, он говорил прежним дружеским тоном.

— Вы и я, мы покажем им, как это сделать, а, парень?

Я наклонился вперед, чтоб разглядеть верхушку сверкающей иглы нашего корабля.

— У меня работа, и мне она нравится. Но… мой контракт истекает через четыре месяца.

Машина въехала на территорию космопорта и захрустела колесами по шлаку.

— Думаю, я могу положиться на вас, — проникновенно сказал мистер Костелло и засмеялся. — Помните ту маленькую шутку, интендант?

Он щелкнул выключателем и неожиданно кабину заполнил мой голос:

— Я беру взятки с пассажиров.

— А, это, — сказал я и даже выпустил одно «ха» из длинного «ха-ха-ха», пока до меня не дошло, к чему он клонит. — Мистер Костелло, вы ведь не используете это против меня?

— А что я буду иметь за это? — удивленно спросил он.

Мы подъехали к кораблю. Мистер Костелло вышел вместе со мной, протянул мне руку. Она была теплой и дружественной.

— Если переменишь мнение об интендантской службе, когда истечет твой контракт, сынок, позвони мне по полевому телефону. Тебя сразу же соединят со мной. Думай об этом. Думай до возвращения на Боринкуин. Вот твой срок.

Он пожал мне руку так сильно, что я сморщился.

— Ты ведь не собираешься думать дольше, верно, мой мальчик?

— Пожалуй, нет, — ответил я.

Он сел на переднее сиденье, рядом с шофером, и уехал

А я стоял, глядя ему вслед, и когда машина превратилась в темное пятнышко, более-менее пришел в себя. Я стоял в одиночестве у пусковой установки и чувствовал себя совершенно беспомощным.

Я повернулся и побежал в тамбур, спеша оказаться поближе к людям.

В этом рейсе мы везли сумасшедшего. Его звали Хайнес. Он был консулом Объединенной Земли на Боринкуине и возвращался домой для отчета. Первоначально у него не было трудностей, поскольку дипломатические паспорта обрабатываются быстро. На пятую вахту со времени старта с Боринкуина он постучал в мою дверь. Одиночество угнетало меня, и я был рад его обществу.

Но он не был хорошим собеседником, он был ненормальным. В первый раз он ввалился в мою каюту и сказал:

— Надеюсь, вы не против, интендант. Если я не расскажу об этом кому-нибудь, я сойду с ума.

Он сел на край моей койки, опустил голову на руки, долго раскачивался из стороны в сторону, а потом извинился и вышел. Сумасшедший, уверяю вас.

Но вскоре он пришел опять. Я думаю, вы никогда не слышали подобного бреда.

— Знаете вы, что случилось на Боринкуине? — допытывался он. В ответе он не нуждался. У него был свой ответ. — Я расскажу вам, в чем дело. На Боринкуине все сошли с ума.

Я взялся за работу, хотя в космосе ее было не так уж много, но Хайнес не мог выкинуть Боринкуин из головы. Он говорил:

— Вы не поверите, если сами не видели этого, — говорил он. — Первый маленький клин был загнан именно в то место, где еще могла быть рознь — между горожанами и трапперами. Между ними никогда не было конфликтов, никогда! И вдруг трапперы оказались опасными. Как это случилось? Почему? Бог его знает! Сначала смехотворные попытки доказать, что они-де оказывают на город нездоровое влияние. Смех, да и только! Как прикажете понимать такой вздор? Дальше — больше. Вам не требовалось доказывать, что траппер совершил что-то незаконное. Нужно было только доказать, что он траппер. Этого было достаточно! А потом… как можно было предусмотреть подобное сумасшествие?! — пронзительно кричал он. — Начали хватать каждого, кто хотел быть самостоятельным, их приравнивали к трапперам. Все это случилось так быстро… пока мы спали. Все вдруг начали бояться даже краткого одиночества. Они покинули свои дома и выстроили бараки. Все боялись всех, боялись, боялись… Знаете, что они сделали? Они сожгли картины, все картины на Боринкуине, которые смогли найти. А те немногие, что остались художниками! Я видел их. Они работают вдвоем или втроем одновременно, на одном холсте.

Он плакал. Просто сидел и плакал.

— В магазинах есть продовольствие. Поспели зерновые. Бегают грузовики, летают самолеты, учат школы. Желудки набиты, машины вымыты, люди богатеют. Я знаю человека по имени Костелло, он несколько месяцев как с Земли, а может, около года, так он уже владеет половиной города.

— Я знаю мистера Костелло, — сказал я.

— Знаете? Как так?

Я рассказал о нашем рейсе с мистером Костелло. Хайнес отшатнулся от меня:

— Так это были вы!

— Кто? — в замешательстве спросил я.

— Человек, который свидетельствовал против своего капитана, сверг его, заставил уйти…

— Я не делал ничего такого.

— Я консул. Я проводил расследование, парень! Я был там! Запись капитанского голоса, как он грозит команде оружием, если она отвергнет его. Потом ваши показания, заявление, что это голос капитана, что вы присутствовали, когда он говорил это. И заявление третьего помощника о том, что на капитанском мостике все из рук вон плохо. Парень отрицает, но голос-то был его.

— Подождите, подождите, — сказал я. — Я не верю. Должен же быть суд. Суда не было, меня никто никуда не вызывал!

— Суд был, идиот! Но капитан стал бредить о покере без прикупа, о команде, опасающейся, что кок их отравит, о людях, желающих иметь свидетеля при смене вахт. Подобного бреда я никогда не слышал! Капитан неожиданно выложил все это. Он был стар, болен и измучен. Он винил во всем Костелло, а тот уверял, что получил записи от вас.

— Мистер Костелло не мог так поступить! — взъелся я на мистера Хайнеса. Я рассказал ему о мистере Костелло, какой это замечательный человек. Он стал говорить, как мистера Костелло изгнали из Триумвирата за попытку помешать Верховному суду, но это была явная ложь, и я не желал ее слушать. Я рассказал о покере, как мистер Костелло спас нас от жульничества, как он спас нас от отравления, как он обеспечил безопасность корабля.

Я помню, как Хайнес смотрел на меня.

— Что случилось с человеком? — шептал он. — Что мы сделали с собой в эти столетия мира, доверия, сотрудничества и бесконфликтности? Здесь человек не доверяет человеку, всей тонкой кожей ждет укуса вампира, везде ждет ненависти и гибели…

— Господи! — неожиданно закричал он на меня. — Знаете, что меня поддерживало? Мысль, что несмотря на весь этот бред, всю эту глупость, идея об едином человечестве была на Боринкуине главным нравственным принципом. Я ненавидел его, но раз это был принцип — уважал. Но этот Костелло, который не играет в карты, но использует ваш страх, чтоб изменить покерные правила, Костелло, который не питается с вами, но заставляет вас бояться отравления; Костелло, который знает о трех столетиях безопасных межзвездных полетов, но заставляет вахтенного офицера сомневаться в самом себе, если нет свидетелей; Костелло, незаметно манипулирующий вами!

Господи! Костелло заботился не о вас!

И это не было нравственным принципом! Костелло распространял страхи когда угодно, где угодно и только для своей выгоды!

Он выбежал, плача от ярости и ненависти.

Признаться, я был ошеломлен. Возможно, его рассказ озадачил бы меня, но Хайнес покончил с собой, так и не долетев до Земли. Сумасшедший, вот и все.

Мы завершили круг точно по расписанию, словно пригородный монорельс. Погрузка, выгрузка, старт, полет и посадка. Запасы топлива, оплата счетов, декларации грузов. Еда, сон, работа. По поводу смерти Хайнеса было проведено расследование. Мистер Костелло, как только узнал об этом, прислал космограмму с соболезнованиями. На следствии я ничего не говорил, кроме того, что мистер Хайнес был сильно расстроен, а в таком состоянии с человеком всякое может случиться. Мы наняли второго инженера, он хорошо играл на гармонике. Один из пассажиров сошел на Корано. Все было по-прежнему, но я готовился уйти и уже написал заявление о расторжении контракта.

Мы вновь достигли Боринкуина, но там оказался Космический Флот Объединенной Земли. Никогда не думал, что в нем так много кораблей. Нам приказали сменить курс. Вот он, Флот во всей своей красе: одни приказы и никакой информации. Боринкуин молчал, внизу, похоже, шло сражение. Из-за карантина мы не могли ни получить, ни передать никакой информации. Это бесило капитана, а ему еще пришлось использовать часть груза на топливо, что испортило мои документы больше, чем обычно. Свое заявление я спрятал до поры до времени.

Мы подошли к Сигме и провели там пару дней, а потом, как всегда, пошли обратно. Точно по расписанию на курсе появился Найтингейл.

Там меня ждал сам Барни Роутиль, он служил врачом на моем первом корабле много лет назад, когда я только-только вышел из Академии. Теперь у него был животик, и он выглядел по-настоящему преуспевающим человеком. С дороги нам было не до веселья. Барни сел и как-то холодно посмотрел на меня. Я пошутил в том смысле, что Найтингейл — тесная планета. Я знал, что здесь у него большая практика и представить не мог, что он окажется в космопорте, в то же время, что и я.

— Я приехал сюда из-за тебя, — ответил он.

Прежде, чем я смог разобраться, что к чему, он стал задавать. мне вопросы: что я делаю, да что я собираюсь делать.

— Я уже многие годы служу интендантом, — ответил я. — Почему ты считаешь, что я хочу заняться чем-нибудь другим?

— Просто интересуюсь.

Мне тоже стало интересно.

— Ладно, — сказал я. — Я еще не решил окончательно… в общем, у меня есть приглашение.

В общих чертах я рассказал ему, какой большой человек на Боринкуине мистер Костелло, как ему хочется заполучить меня.

— Но приходится ждать. Вокруг Боринкуина кружит весь Космический Флот. Они не объясняют, почему. Но как бы там ни было, мистер Костелло поднимется на самый верх. Вот увидишь!

Барни раздраженно посмотрел на меня. Никогда не видел у него такого взгляда. Хотя нет, видел. Так смотрел старый капитан в день, когда сошел с корабля и подал в отставку.

— Барни, в чем дело? — спросил я.

Он встал и указал через стеклянную дверь на белый монобиль, стоящий у станции.

— Пошли, — сказал он.

— Эээ… я не могу. Я получил…

— Пошли!

Я пожал плечами. Работа или нет, это дело Барни, а не мое. В случае чего, он меня прикроет.

Барни подержал дверь открытой и вдруг сказал, словно прочел мои мысли:

— Я прикрою тебя.

Мы забрались в монобиль и рванули с места.

— Куда мы едем?

Барни не отвечал, только правил машиной.

Найтингейл — красивое место. Я думаю, одно из самых красивых, если не считать Сигму. Оно соответствует Объединенной Земле на все сто процентов. Это единственная планета, не обладающая никакими политическими правами. Найтингейл настоящий сад, он и содержится для этих целей.

Мы поднялись на гору, потом спустились по извилистой дороге, обсаженной настоящими итальянскими тополями с Земли. Внизу виднелось маленькое озеро с песчаным берегом. И никаких людей.

Дорога повернула, ее пересекла желтая полоса, потом красная, а после этого — прозрачная мерцающая завеса. Она тянулась во все стороны, далеко, насколько хватало взгляда.

— Силовая ограда, — пояснил Барни и резко нажал на кнопку.

Завеса исчезла с дороги, но осталась по сторонам. Мы миновали ее, и она закрылась за нами. Потом мы съехали с холма к озеру.

На нашей стороне пляжа стоял самый красивый коттедж, какой я когда-либо видел. Может, когда я состарюсь, мне дадут пожить в таком, или хоть наполовину таком домике.

Барни не дал мне толком разглядеть это архитектурное чудо.

— Иди, — сказал он.

Я удивленно посмотрел на него, и Барни указал мне, куда надо идти. Внизу у воды сидел мужчина большой, сильно загорелый, чем-то похожий на космический буксир. Барни махнул в его сторону, и я спустился вниз.

Человек поднялся и повернулся ко мне. У него были те же огромные, глубокие глаза, тот же звучный мягкий голос.

— Да это же интендант! Привет, старина! Вот ты и пришел наконец!

На какой-то миг мне стало неприятно. Потом я выдавил из себя:

— Привет, мистер Костелло.

Он хлопнул меня по плечу. Потом схватил меня за руку и притянул поближе к себе. Он посмотрел на холм, где Барни что-то делал с машиной. Потом взглянул поверх озера и выше, на небо. Мистер Костелло понизил голос:

— Интендант, вы тот человек, который мне нужен. Я говорил это и раньше, верно? — он вновь оглянулся вокруг. — Мы сделаем это, интендант. Вы и я, мы попадем на самую вершину. Идемте со мной. Я хочу кое-что вам показать.

Он пошел на край пляжа. На нем были только плавки, но двигался и говорил он так, будто все еще владел бронированной машиной и шестью патрульными. Я плелся за ним.

Вдруг он выставил перед собой руку и остановил меня, а потом. опустился на колени.

— Смотрите, — сказал он, — кажется, что они одинаковы, правда? Вот так, сынок. Сейчас я покажу тебе…

Я посмотрел вниз. Он указывал на муравейник. Муравьи совсем не походили на земных. Они были больше размером, медлительнее, какие-то синие, да к тому же с восемью лапками. Они строили жилище из песка со слизью, прокладывали под ним ходы, так что гнездо поднималось над землей на дюйм или два и казалось стоящим на маленьких сваях.

— Они одинаково выглядят, одинаково работают, но сейчас… — говорил мистер Костелло, — сейчас ты увидишь.

Он открыл пластиковый мешок, что лежал рядом на песке. Вытащил из него мертвую птицу и еще что-то похожее на плотву с Корано, но размером с руку. Он положил птицу рядышком, а плотву в стороне.

Муравьи толпами помчались к птице, они толкались, ползали вокруг. Словом, занимались делом. Но двое или трое помчались к плотве, метались вокруг нее, что-то рыли. Мистер Костелло взял муравья с плотвы и бросил его на птицу. Тот перевернулся и, толкаясь среди других муравьев, помчался по песку обратно к рыбешке.

— Видите? Видите? — с энтузиазмом говорил он. — Смотрите дальше…

Мистер Костелло взял муравья с птицы и положил на плотву. Муравей не стал тратить времени и проявлять любопытство. Он повертелся, сориентировался и ’направился прямо к мертвой птице.

Я смотрел на синих муравьев, на плотву с двумя или тремя прожорливыми мусорщиками, на мистера Костелло.

— Понимаете, что я имею в виду? — с восхищением произнес он. — Один из тридцати питается не так, как другие. Нам больше ничего не нужно. Говорю вам, интендант, вы всегда найдете способ заставить большинство напасть на оставшихся.

— Но они не воюют!

— Подождите немного, — быстро сказал он. — Подождите. Нужно только втолковать тем, что едят птиц, что другие опасны для них.

— Но они же не опасны, — сказал я. — Они просто другие.

— Да какая разница, если вы сведете все к этому?! Мы напугаем большинство, и они убьют тех, других.

— Да, но почему, мистер Костелло?

— Ты мне нравишься, парень. — Он усмехнулся. — Я буду думать, а ты — работать. Я все тебе объясню. Они все выглядят одинаково. Однажды мы заставим тех выгнать этих, — он указал на меньшинство вокруг плотвы, — они будут знать, что есть плотву нельзя. Они будут беспокоиться, и сделают все, чтоб их не заподозрили в пристрастии к плотве. И когда они будут хорошенько напуганы, мы заставим их делать все, что пожелаем.

Он сидел на корточках и наблюдал за муравьями. Потом взял любителя плотвы и бросил на птицу. Я встал.

— Ну, мне пора, я ведь только вас навестить, мистер Костелло…

— Я не муравей, — произнес мистер Костелло. — Пока мне наплевать, чем они питаются, я в силах заставить их делать все, что хочу…

— Я вижу, — ответил я.

Он продолжал говорить сам с собой, а я пошел прочь. Он наблюдал за муравьями, мечтал и не обращал на меня никакого внимания.

Я вернулся к Барни. Признаться, я ничего не понимал.

— Что он делает, Барни? — спросил я.

— То, что хочет, — ответил он.

Мы сели в монобиль, поднялись на холм и проехали силовые Ворота. Через некоторое время я снова спросил:

— Он долго здесь будет?

— Сколько захочет, — коротко ответил Барни.

— Никто не захочет долго оставаться взаперти.

Он посмотрел на меня прежним странным взглядом.

— Найтингейл не тюрьма.

— Но он же не может выйти.

— Слушай, приятель, мы можем переделать его, можем даже сделать из него интенданта. Но мы не делаем ничего такого уже много лет. Мы даем человеку делать то, что он хочет.

— Он никогда не хотел быть хозяином муравейника.

— Разве?

Должно быть, он увидел, что я ничего не понимаю и поэтому добавил:

— Всю жизнь он притворялся, будто он — единственный человек, а все остальные — букашки. Теперь это стало явью. Ему больше не придется ворошить человеческий муравейник, не будет случая.

Я посмотрел сквозь ветровое стекло на сверкающий шпиль моего корабля.

— Что стряслось с Боринкуином, Барни?

— Часть его людей проникла в Систему. Его идею нужно было остановить.

Он помолчал, размышляя.

— Не обижайся, но ты — просто глупая обезьяна. Я должен сказать тебе это, раз никто другой не решается.

— А почему? — спросил я.

— Нам пришлось вторгнуться на Боринкуин, который когда-то был царством свободы. Мы добрались до резиденции Костелло. Это был настоящий укрепленный форт. Мы взяли и его и его ребят. Но девушку мы спасти не успели. Он убил ее. И парней полегло предостаточно.

— Он всегда был хорошим другом, — сказал я через несколько минут.

— Разве?

Я ничего не ответил. Мы подъехали к космодрому, и он остановил машину.

— Он бы еще не так развернулся, если бы ты на него работал. У него была запись твоего голоса: «Иногда человеку просто необходимо побыть наедине с собой». Если бы ты работал на него, он все время держал бы тебя в страхе, угрожая огласить ее.

Я открыл дверцу.

— Почему ты показал мне его?

— Потому, что мы верим: надо позволить человеку делать то, что он хочет, если это не причиняет вреда другим. Если хочешь вернуться на озеро и работать на Костелло, я отвезу тебя к нему.

Я осторожно закрыл за собой дверцу и поднялся на корабль.

Я выполнил всю работу, и мы стартовали точно по расписанию. Я не находил себе места. Я не думал о словах Барни и не особенно беспокоился о мистере Костелло и о том, что с ним случилось: ведь Барни — лучший психиатр Флота, а Найтингейл самый красивый госпиталь во Вселенной.

Но меня еще долго сводила с ума мысль, что никогда не будет на моем пути другого такого значительного человека, как мистер Костелло, который подарит тепло, ласку и крепкую дружбу простофиле вроде меня.

Пер. с англ. К. Беловой