Фаворит короля

Глава VIII ДОКУЧЛИВЫЕ ЖЕНИХИ

Ухаживание принца Генри за леди Эссекс вряд ли можно было назвать успешным. Несколько раз ему удавалось увидеться с леди, но остаться с ней наедине он ни разу не смог. Чтобы добиться желаемого, его высочество прибегал к разным способам, и одним из них, надо сказать, довольно странным, было укрепление его отношений с графом Нортгемптоном.

Его высочество знал, что его светлость, как все Говарды, втайне исповедовал католичество, что уже само по себе было неприятно принцу как ярому протестанту. Он также знал о дружбе графа с Испанией и подозревал, что тот состоит на содержании у короля Филиппа. Это вызывало еще большую неприязнь. Но что хуже всего – граф Нортгемптон был сторонником испанского брака. Однако, подобно тому, как голод может превратить честнейшего из людей в вора, так и муки любви могут заставить человека щепетильного забыть о своей щепетильности.

Леди Эссекс была внучатой племянницей графа Нортгемптона, тот ее обожал, и леди часто бывала в его великолепном дворце на Стрэнде. Принц Генри также зачастил во дворец.

Старый аристократ был немало удивлен внезапным расположением принца, который прежде едва его замечал, и, будучи человеком опытным, решил найти этому причину. Вскорости острый глаз разглядел добычу, на которую нацелился юный монарх, – маленькую златокудрую племянницу. И, как бы сильно ни любил ее дядюшка – а любил он ее по-своему достаточно глубоко, – он лишь поздравил себя с таким открытием. Неважно, что честь горячо любимой племянницы может пострадать, – главное, теперь, когда принц, глава враждебной партии, прибился к его берегу, эта ситуация могла сослужить службу его ненасытному честолюбию. Роберт Сесил старел и слабел (его светлость как-то забывал, что ему и самому уже за семьдесят), и вскоре место первого лорда казначейства и главного государственного секретаря станет свободным. Если лорду Нортгемптону не удастся занять давно желанный пост, то не по своей вине – со своей стороны он ошибок не допустит. Однако даже в самых безумных мечтах он не смел и предположить, что лестницу, по которой он взберется до самого верха, будет поддерживать принц Уэльский. Так что он благословлял маленькую племянницу, предоставившую ему такой шанс, и со всем придворным искусством убирал с пути принца Генри все препятствия.

Граф стал вдруг человеком очень светским и в течение всего сезона давал у себя в Нортгемптон-хаузе замечательные приемы. Здесь проходили и банкеты, и танцы, и маскарады, на которые приглашался весь двор, устраивались и увеселения более интимного порядка – вечера у воды или обеды, на которых присутствовало не более полудюжины гостей и после которых его высочество прогуливался с миледи в прохладном саду над рекой.

Но то ли молодая графиня была чересчур уж благонравна, то ли она побаивалась злых языков, то ли по каким иным причинам, но она избегала оставаться с принцем наедине, хотя в обществе часто встречалась и беседовала с ним.

Не только это вызывало досаду его высочества. В Нортгемптон-хаузе часто бывал некий сэр Дэвид Вуд, имевший несчастье постоянно становиться принцу поперек дороги. При этом непонятно было, делал он это ненамеренно или вполне осознанно. Сэр Дэвид недавно вернулся из Испании и пользовался большим доверием графа. Видный мужчина лет под тридцать, веселый и хорошо воспитанный, он мгновенно пал жертвой прелестей леди Эссекс. Будучи искусным ухажером, он не делал тайны из своих устремлений. Сэр Дэвид предпринял наступление по всем правилам военного искусства и постоянно находился рядом с ее светлостью, либо не понимая, либо отказываясь понимать, что мешает принцу.

Нортгемптон заметил, что ситуация осложняется, но поскольку сэр Дэвид слишком много знал и о самом милорде, и о его испанских связях, просто так изгнать его он не посмел. Поэтому граф решил в мягкой форме упрекнуть племянницу в легкомыслии.

Она оскорбилась:

– В чем проявляется мое легкомыслие? Я не поощряю сэра Дэвида, я не удерживаю его при себе. По правде говоря, я нахожу его почти таким же докучливым, как и его высочество. Мне не нужно внимание ни того, ни другого. Впрочем, даже неплохо, что оба стремятся к одному и тому же – таким образом они нейтрализуют друг друга.

Вот уж об этом его светлость и слышать не хотел.

– Его высочество – одно, а сэр Дэвид – совсем другое. Внимание принца – большая честь, подданные обязаны принимать его со всем уважением, если, конечно, внимание не становится неприлично настойчивым. Но если леди ценит свое доброе имя, она может без всяких проблем избавиться от назойливости простого джентльмена, такого, как сэр Дэвид. Достаточно лишь дать понять, что она и вправду ценит свое доброе имя.

В тот же самый день ее светлость последовала дядюшкиному совету, однако побудили ее отнюдь не его слова.

Сэр Дэвид обедал вместе с графом и, когда обед уже подходил к концу, заметил в саду ее светлость. Он тут же объявил, что хотел бы глотнуть свежего воздуха.

Едва сэр Дэвид вышел, как объявили о прибытии новоиспеченного лорда Рочестера.

Роберт Карр явился в сопровождении Томаса Овербери (недавно провозглашенного рыцарем), чтобы обсудить с лордом-хранителем печати некоторые вопросы недавней корреспонденции из Испании.

Граф Оказал им радушный прием – он был всегда радушен к тем, кто мог оказаться ему полезным, и проводил гостей в удобную и богатую библиотеку во втором этаже.

Вскоре все главные проблемы были обговорены, а поскольку день выдался жаркий и терраса манила прохладой, лорд Рочестер предложил перейти туда, чтобы обсудить детали.

А в саду прогуливалась леди Эссекс в сопровождении усердно ухаживавшего за ней сэра Дэвида. Галантный рыцарь разливался соловьем, и ее светлость слушала его без гнева, потому что сэр Дэвид, в конце концов, не был таким уж неуклюжим воздыхателем. Как вдруг она подняла глаза на террасу и увидела, что ее внимательно разглядывает один из дядюшкиных гостей. Она остановилась, и с губ ее исчезла улыбка.

Лорд Рочестер приподнял украшенную плюмажем шляпу и поклонился. А затем продолжил разговор с собеседниками.

Сэр Дэвид удивленно взглянул на ее светлость.

– Кто этот славный господин? – спросил он весьма небрежным тоном, ибо по природе своей был не из тех, кто Склонен испытывать уважение к кому бы и чему бы то ни было.

– Это лорд Рочестер, – ответила она.

– Ах, Робин Карр! – воскликнул сэр Дэвид и снова глянул на террасу, теперь в глазах его появился интерес. Затем он вновь перевел взгляд на свою спутницу.

– Ваша светлость страдает от жары! – забеспокоился он. – Вы так побледнели.

Она подняла на него свои темно-синие, такие невинные глаза и с иронической улыбкой сказала:

– Вы слишком пристально следите за изменениями моего лица, сэр Дэвид. В упреке он услышал вызов.

– Да кто же не воспользовался бы такой благословенной возможностью? Я смотрю на вас так, как испанцы – я сам тому свидетель – смотрят на лики святых, однако в их взорах нет и половины того благоговения, которое испытываю я.

– Тогда их святопочитание не столь уж велико.

– Напротив! Но мое обожание еще больше.

Она слегка нахмурила брови, и тон ее стал суровым:

– Сэр Дэвид, я – неподходящий объект для обожания.

– Но если я действительно обожаю вас, что я могу поделать? Это превыше меня. Я не могу противиться.

– Этому может противиться мой супруг. Вы забываете, сэр Дэвид, что у меня есть муж.

– И пятьдесят мужей не могут лишить меня счастья боготворить вас.

– Прекрасно, но если вы меня уважаете, то достаточно и одного, чтобы лишить вас права говорить мне об этом.

– Такое право мне даровали вы.

– Каким же образом? – В ее голосе зазвучал гнев. – Вы безумец, сэр Дэвид.

Он даже задохнулся и побледнел. А когда заговорил, слова его были уже сплошным смирением:

– Дозволено ли мне будет осведомиться, чем я заслужил такую отповедь? Я ведь ни о чем не прошу. Я почитаю вас, но не жду никакого вознаграждения. Я ничего не требую взамен.

– Сэр Дэвид, я вас не понимаю. Возможно, я не способна вас понять.

– Но ведь все так просто и ясно! Я говорю, что навсегда останусь вашим преданным слугой, а то, что вы ничем не можете меня вознаградить, – это ничего не значит. Я просто вручаю вам себя, даже если вы во мне и не нуждаетесь. Вот и все, моя дорогая леди. Просто знайте, что есть на свете человек, который готов служить вам верой и правдой, который отдаст за вас все. Возможно, вам это кажется такой малостью…

– Нет, это не малость, сэр Дэвид. – Она вздохнула. – И все же я бы хотела, чтобы вы этого не говорили, поскольку мне нечем вам ответить.

Он окончательно утратил благоразумие.

– Но разве я вас об этом просил?! Я прошу лишь об одном: чтобы вы запомнили мои слова. Уже одно то, что вы их будете помнить, сделает меня счастливым.

Вообще-то подобная приниженность была для сэра Дэвида нехарактерна, с его стороны это скорее был искусный ход: в случае, если его атака встретит сильное сопротивление, он оставлял за собой путь к отступлению, но сохранял возможность возобновить приступ при первом же удобном случае. А в том, что она его слова запомнит и вспоминать их ей будет приятно, он был уверен – он хорошо знал женщин.

В этот момент граф окликнул его с террасы: собеседники решили узнать его мнение по одному из политических вопросов, касавшихся короля Филиппа. Он высказал свое мнение, сэр Томас Овербери продолжил дискуссию, которая, к досаде лорда Рочестера, грозила затянуться. Лорд Рочестер потерял терпение и, оставив спорщиков, сбежал по ступенькам, чтобы поприветствовать леди Эссекс.

У него уже вошло в привычку оставлять все дела на сэра Томаса (а его величество теперь тоже привычно передоверял все дела лорду Рочестеру). Король повел себя так потому, что в глубине души был лентяем и терпеть не мог никаких трудов, кроме литературных, таких, как «Энергичный протест против табака», его последний опус, которым он очень гордился. Единственное, ради чего король с охотой предпринимал усилия – ради раздобывания денег. И лорд Рочестер, следуя королевскому примеру, доверял все государственные проблемы своему заместителю, тем более, что он, в отличие от короля, прекрасно сознавал, что заместитель куда более компетентен, чем он сам.

Но сэр Дэвид этого, естественно, не знал, поэтому с удивлением воспринял бегство лорда Рочестера к ее светлости.

На леди Эссекс было розовое платье с высокой талией и пышной юбкой с фижмами и двойными рукавами на бледно-розовой подкладке. Золотоволосую головку покрывала маленькая белоснежная шапочка, украшенная, как и высокий воротник, кружевами. Синие"глаза ее светлости улыбались лорду Рочестеру – если бы сэр Дэвид мог разглядеть и эту улыбку, он бы удивился еще больше.

Новоиспеченный лорд с приличествующей скромностью принял ее поздравления, а затем заговорил о сэре Дэвиде Вуде, о его поездке в Испанию, о его достоинствах, о том, как тот хорошо знает дело. Она слушала его, затем со смехом прервала:

– По-моему, для вашей светлости стало привычным развлекать меня разговорами о посторонних.

Он припомнил их последнюю встречу в Ричмонд-парке, слова, которыми они обменивались на банкете в честь посла Испании, и тоже рассмеялся:

– Надеюсь, это не вошло у меня в привычку, но признаю, что до сих пор было моей ошибкой.

– И моей.

– Почему же вашей?

Она на мгновение помедлила, затем решилась:

– Я бы предпочла, чтобы вы говорили о себе.

– О себе? – Он взглянул на нее с недоумением, но она смотрела в сторону, и спокойное выражение ее лица ничего ему не подсказало.

– Потому что этот предмет вы знаете лучше всего, – произнесла она, как бы объясняя свое желание;

– Наверное… Но стоит ли? – Он засмеялся. – Говоря о себе, люди редко осмеливаются быть правдивыми.

– Ах, если человек, говоря о себе, не смеет быть правдивым, то как же узнать о нем правду? Ведь не от его врагов – они из ненависти станут говорить только плохое; и не от друзей – из любви они будут превозносить. Как познать истину?

– Это вообще невозможно, – ответил он. – Правда – самое неуловимое, что есть на свете. Сэр Фрэнсис Бэкон[35] уже задал устами своего Пилата вопрос: «Что есть правда?» И сэр Фрэнсис, наверное, единственный, кто мог бы ответить на этот вопрос, ибо задал его сам.

– В голосе вашем звучит печаль. Почему?

– Я просто стараюсь быть честным.

– Честность – второе имя правды. Почему же вы тогда говорите, что она неуловима?

Он снова рассмеялся:

– Мне трудно состязаться с вами в речах, вы бьете меня моим же оружием. Прошу пощады!

– Вы можете смело рассчитывать и на пощаду, и на многое другое, – сказала она, и в голосе ее зазвучала предательская нотка нежности.

Его светлость с удивлением взглянул на нее и, возможно, впервые заметил, как она молода и хороша собою.

– «На многое другое»? – повторил он. – Но о чем большем смел бы я вас просить?

– Разве я могу знать до того, как вы попросите? Я не обладаю даром прорицательницы.

– Неужели? – Он продолжал смотреть на нее, и в глазах его появлялся какой-то новый блеск. Очень нежно и медленно он добавил: – Разве на свете есть дар, которого вы лишены?

– О, их множество, уверяю вас.

– Пусть каких-то даров вы и лишены, но, клянусь, не тех, что делают вас желанной.

Внешне она оставалась спокойной, но почувствовала, как часто забилось сердце.

– Вот теперь я слышу речи придворного кавалера, который и не пытается угнаться за правдой, ибо она ему не нужна.

Она по-женски поддразнивала его, а в этом искусстве учителя не нужны. Однако внимание его светлости было отвлечено яркими золотыми бликами, видными в просвете лавровых кустов. По реке плыла украшенная королевским штандартом позолоченная лодка с двенадцатью гребцами. Лодка причалила к ступеням, и на берег сошла пестро разодетая группа джентльменов – лорд Рочестер точно определил их своим вопросом:

– Что за стрекозы летят на нас с реки?

От группы отделилась гибкая фигура принца Уэльского – он прямиком направился к леди Эссекс.

Принц заметил ее спутника и не изменил направления, однако веселость исчезла с его юного лица, а походка утратила живость.

Он замер перед ней в поклоне, она, в глубине души желая, чтобы он очутился на дне речном, ответила глубоким реверансом. Милорд, стоявший с обнаженной головой и также раздосадованный тем, что столь милую беседу прервали, церемонно поклонился – между ним и принцем был восстановлен мир, правда, лишь внешний: таково было требование короля, поскольку им обоим одновременно пожаловали орден Подвязки.

Принц понял, что его жалобы привели лишь к очередному возвышению фаворита, и предпочел хранить дипломатическое спокойствие.

Они обменялись приветствиями, и его высочество, холодно глядя в лицо его светлости, объявил:

– Вы свободны, милорд.

И слова, и взгляд больно уязвили его светлость, но неповиновение было немыслимо, и он вновь поклонился.

– Ваше высочество очень любезны, – пробормотал он не без сарказма и уже было повернулся, как заметил, что тонкие пальчики леди удерживают его за рукав. Ее светлость также была оскорблена словами принца, даже сильнее, чем его светлость. И, насколько это было в ее силах, попыталась смягчить удар.

– Мы уже собирались вернуться к его светлости. – Она имела в виду дядю. – Он на террасе и будет счастлив узнать, что его высочество почтил его визитом.

– Нет, нет, – ответил принц. – Не стоит пока тревожить его светлость.

Она улыбнулась:

– Но он мне никогда не простит, если я не препровожу к нему ваше высочество. – И, повернувшись на каблуках, пошла вперед.

Предположение, что принц прибыл с визитом к дяде, было вполне приличным и разумным – потому что она сама была здесь не более чем гостьей, и визит к ней был бы для принца абсолютно неоправданным.

Его высочество, проклиная свою нерешительность, пообещал себе, что при первом же удобном случае даст понять, что ездит к Нортгемптону только из-за нее, и он понуро поплелся вслед за ее светлостью. Лорд Рочестер шел рядом, процессию замыкала свита.

Доставив принца к дяде, миледи попросила дозволения покинуть их под предлогом, что ее ждет мать, и удалилась, несколько обеспокоенная.

Никаких причин повидать графа у принца не было, и он вскоре вернулся со своими джентльменами в лодку. Он и не пытался скрыть разочарование и негодование.

– Карр! Карр! Вечно этот Карр! Есть ли в мире место, где этот тип не сможет мне помешать?

Хотя он произнес этот вопрос вслух, он ни к кому конкретно не обращался. Однако среди свиты нашелся тот, кто понял, что это не вопрос, а, скорее, просьба. И поклялся себе ее исполнить.