Фаворитка месяца

1

Итак, ты ненавидишь Сэма Шилдза, так? Он такой же подонок, как все другие, которые тебе встречались в жизни, которые тебя покинули, которые тебе лгали, которые в конце концов уходили от тебя. Но вспомни, что все они, как и Сэм Шилдз, считают, что все вокруг них должно крутиться, что им подсунули тухлятину, что они разочарованы, и их предали.

После сцены на кухне у Джан Сэм ушел из ее дома, как пьяный. Он едва мог поверить, что женщина, которую он любит, ради которой рисковал своей карьерой, предала его таким образом. Джан оказалась Мери Джейн. Это было невероятно. Это было как в фильме ужасов Стивена Кинга. Она обманула его, сделала из него дурака. В каком-то болезненном кошмаре Сэм попытался вспомнить их разговоры о прошлом. Как часто Джан смеялась над ним, как часто ловила на лжи, на полуправде, на недоговоренности?

В конце концов он занял оборонительную позицию. Вот уже несколько месяцев его подлавливали на том, что он действовал эгоистично, вел себя глупо. Но раньше… Как давно она занялась этим? Конечно, Сэм далек от совершенства, но она – просто сумасшедшая и злая. Какая другая женщина даже попробует мечтать о подобном? И кто еще сможет достичь такого? О читатель, как ты сам ответил бы на такой вопрос?

Сэм сидел в темной просмотровой комнате и смотрел смонтированные новые эпизоды из «Рождения звезды». Он нервно ерзал в кресле. Это, конечно, был не тот фильм, о котором он мечтал. Это было похоже на его предыдущие фильмы, но это сработало.

Он, Эйприл, Ласло, Майкл вместе с дублерами, исполнявшими любовные сцены, полетели в Гонконг. Они лихорадочно работали девятнадцать дней над новыми сценами для фильма. Кинофабрика «Джо Уа Стьюдиоз» выпускала дюжину приключенческих и порнофильмов для азиатского рынка. Там было много специалистов, которые работали хорошо, но стоили значительно дешевле. Их усилиями фильм стал другим.

Сэм поднес руку к виску. Уже больше недели его мучила страшная головная боль. Ничто не помогало. Может быть, причиной стала еда или вода в Гонконге, может быть, причиной были бесконечные просмотры, но ему уже не помогали ни ежедневные массажи, ни китайская акупунктура.

Сэм работал днем и ночью, чтобы спасти фильм, чтобы спасти свою задницу. Только после того как были написаны и отсняты новые эпизоды, после того как были смонтированы самые ответственные куски, только тогда он смог покинуть место преступления и вернуться в Лос-Анджелес, имея на руках первоначальный вариант монтажа, и теперь страдал от головных болей.

Фильм отличался от первоначального замысла, но не стал хуже. На самом деле, первый вариант фильма был крайне неудачным. Он был мертворожденным. Сэму всегда не нравились глупые мелодрамы. Он и сейчас не знал точно, в чем была причина неудачи – в его ли сценарии, во враждебности ли Майкла, или в невыразительной игре Джан. Теперь же, с музыкой, более динамичный, фильм «Рождение звезды» имел шанс на успех. Не было сомнений, что к тому же это был фильм с великолепнейшим набором звезд и наибольшим количеством откровенных сцен одновременно. Сэм, однако, не был уверен в том, что это хорошо.

Сэм уехал в Гонконг, переполненный злостью на Джан. Он не разговаривал с ней до самого отъезда. Но те немногие часы, что был предоставлен самому себе, он попытался восстановить происшедшее и разобраться в нем как следует. Сэм любил Джан – любил и сейчас, – и теперь он знал, почему. Она доставляла ему наслаждение своей красотой – наслаждение, которое может доставить лишь красивая женщина, и она заботилась о нем так, как заботилась Мери Джейн. С Мери Джейн он чувствовал себя хорошо, знал, что она обожает его. Ему не приходилось делать усилий, чтобы понравиться ей. Мери Джейн заботилась о нем, как мать, а Джан доставляла восторг обладания девушкой, которая годилась ему в дочери. Разве можно было его строго судить за это? Разве не об этом мечтают все мужчины? Безопасность любви, которую принимают без вопросов и которая не утомляет. Сексуальное искушение без вызова, без угрозы быть покинутым. В теле двадцатилетней Джан крылась зрелость сорокалетней женщины и уязвимость обеих.

В Нью-Йорке Сэм стыдился Мери Джейн, стыдился своей зависимости от нее, но теперь-то он знал, что по-настоящему любил. Но если он никогда не захотел бы представить ее своим родителям или явиться с ней на прием в Голливуде, то по-человечески это объяснимо. Любой человек смог бы понять это. Сэм заерзал на стуле. Сцены, виденные на экране, мучили его. Лицо Джан, тело Джан. Они захватывали и не отпускали.

Сэм знал, что любит Джан. Он гордился ей. Джан понимала это и первая же должна была понять, что когда она была Мери Джейн, то показаться с ней в обществе, не испытывая при этом неловкости, было бы невозможно. Это понимание давило на Сэма, но это было истиной. Ему было стыдно, и он злился на себя. Теперь же нужно было решить, что делать дальше.

Разве Джан выставила его на всеобщее посмешище? Разве эти шуты Молли и Чак, или маленькая крыса Нейл смеются над ним? Над его пустотой и его глупостью? Кто еще думал, что он дурак? Голливуд? Сэм вздохнул. Сделала ли она все вопреки ему? Или Джан на самом деле любила его? Мери Джейн любила, в том не было сомнения. Прошла ли она сквозь эту перемену из любви или из мести? Но факт оставался фактом, несмотря на эту ужасную шутку, несмотря на предательство, Сэм любил Джан. И, скорее всего, у них может что-нибудь получиться. После того, что он сделал, чтобы спасти «Рождение».

Вернувшись в Лос-Анджелес, Сэм закрылся в комнате, где шло озвучивание, и смотрел отснятые и смонтированные эпизоды. Никто, кроме Майкла, Сеймура и Эйприл не имел возможность войти туда. Сэм разодрал бы смельчака на куски. Только конечный результат будет показан всем. И Сэм не станет говорить с Джан и смотреть на нее. Пусть она посидит одна, и так достаточно боли.

Тем временем начали распространяться слухи, что фильм терпит неудачу. Эйприл была в ярости.

– Эти идиоты похоронят нас до того, как мы выкарабкаемся! – кричала она. – У нас не будет возможности продать его дистрибьютерам или даже встретиться с ними.

Она отдала распоряжение, чтобы готовили презентацию фильма, рекламный ролик был запущен в тысяче кинотеатров. Джан, Ласло, даже маленький Джоель Гроссман не смогли его посмотреть. Сэм только качал больной головой. Бедный Джоель. Он и так был потерянным человеком с той поры, как Адрианна связалась с Майклом Маклейном. Потеря любимого человека могла сыграть злую шутку с мужчиной. Сэму приходилось улыбаться, невзирая на ужасную головную боль. Улыбка усиливала ее, он морщился, глядя на экран. Сцена была столь же яростной, как и его боль.

Сэм знал, что все это из-за чувства вины, злости, но он знал также, что никогда не сделал бы этого из злости или мести ни Джан, ни Мери Джейн. Не потому, что она не заслуживала этого. Но он хотел, чтобы все между ними оставалось по-прежнему. Нет, он делал все только ради фильма, чтобы удержать контроль над ситуацией. Чтобы не испортить свою карьеру. Если Сэм не сделает фильм, открыто сказала ему Эйприл, его доделает кто-нибудь другой.

«В конце концов, – сказал он себе, глядя на экран, – все не так уж плохо. Тело Адрианны великолепно, эпизоды легко монтируются. Джан увидит себя полным совершенством. Все увидят, что она совершенство».

Разве не этого, в конце концов, хотят все женщины?

Майкл Маклейн нежился в постели и улыбался. Он улыбался не для камеры. Съемки закончились неделю назад, и это было истинным удовольствием. Конечно, было несколько неловко уходить из кадра, когда начиналась любовная сцена, но дублерша Джан, Адрианна, дала ему ясно понять, что она желает именно его.

Так что даже не имея прежнего плоского живота, Майкл получил все, что хотел. Он протянул руку и похлопал Адрианну по голой попке. Девушка осталась с ним в Гонконге еще на неделю. Целую неделю они делали покупки и занимались сексом. Майклу нравилось и то, и другое.

И ему понравилось то, что он увидел уже отснятым на пленку. Это не просто возбуждало – это было красиво. Это было великолепно и очень возбуждало. Это, пожалуй, самый лучший фильм со сценами любви и нежности. Ласло и чертов Сэм сняли все в таких ракурсах, что, пожалуй, со времен «Не смотри теперь», когда Дональд Сазерленд и Джулия Кристи показывали любовь на экране, лучше ничего не было.

Ну а его работа вообще была сведена к минимуму. Был эпизод, когда восточные девушки пудрили и массировали его, опрыскивали глицерином, чтобы имитировать пот. Они кланялись и выполняли все его желания.

Да, все сработало. Конечно, это было и несколько рисковано. Если уж Николсон, Ланкастер и Кирк Дуглас показывали публике свои морщинистые задницы, то и он, Майкл Маклейн, безусловно, может выступить в роли любовника: смелая, изысканная любовь на серебристом экране. Тем более, что отныне он войдет в историю. Майкл собирался уходить из кино и заняться чем-нибудь. Может быть, он откроет какую-нибудь контору.

2

В свои двадцать лет Лайла ненавидела заниматься массой вещей, но работа с матерью в одном фильме была наиомерзительнейшей из всего. Видеть, как эта старуха приезжает каждый день на съемку трех девочек так, как если бы это было ее шоу, смотреть, как она приветствует каждого в съемочной группе по имени (как только она умудрилась так быстро выучить все имена? Лайла работала уже больше года и не знала ни одного), видеть, как Тереза подставляет свое старое лицо гримеру и консультируется с оператором – все это сводило Лайлу с ума от ярости.

Хуже всего, однако, было видеть, как Тереза ведет себя с Марти. Марти удивился, когда Лайла сказала ему, что переменила решение и согласна на участие матери в шоу, но ухватился за ее согласие. Лайла наблюдала, как он работал с Терезой. Боже, ему незачем было выпендриваться перед старухой, но он прислушивался к ее мнению, смеялся ее глупым шуткам, внимательно обдумывал ее предложения об освещении и ракурсах камеры.

Лайла кипела от ярости, но подавляла в себе приступы гнева, пока не почувствовала, что сейчас завизжит. Ее мать весьма четко поставила вопрос – угроза прозвучала оглушительно ясно. Поэтому Лайла была вынуждена злиться молча. Но кроме злости, она чувствовала и кое-что еще. Она чувствовала ревность. Лайла всегда ревновала, когда Марти обращал внимание на кого-нибудь еще. До сих пор он принадлежал лишь ей. Отныне Лайле приходится делить его еще с двумя. Конечно, это плохо, но невыносимо делить его еще и с Терезой. Лайла наблюдала за ними суженными глазками, кусая себя за внутреннюю часть щек. Через два дня весь ее рот превратился в кровавое месиво.

Единственное, что ее утешало, так это то, что «Рождение звезды» явно не удалось. Лайла искала в скандальной хронике какие-нибудь сплетни о съемках, и наконец Минос рассказал ей в подробностях о конфликтах, возникших между режиссером, продюсером и звездами.

Она еще более обрадовалась, узнав, что фильм, очевидно, настолько не удался, что даже не дойдет до дистрибьютеров.

Итак, закончив дела с матерью, Лайла могла наконец сосредоточиться на своих конкурентах на «Эмми». Ее не беспокоила Шарлин – борьбу с ней можно считать выигранной. Лайла беспокоилась лишь о Джан. Она молила Бога, чтобы «Рождение звезды» появилось на экране до того, как будет обсуждаться окончательное решение о том, кому присудить «Эмми». Лайла должна была стать звездой, но ее оттеснила Джан. Если благодаря фильму Джан Мур будет уничтожена, это можно считать определенной компенсацией.

Прошло две недели, и невыносимые съемки с участием матери закончились. Вечером, возвращаясь домой, Лайла впервые сумела улыбнуться шуткам Марти. Она согласилась поужинать с ним, хотя и не собиралась оставаться у него на ночь. Девушка никогда не спала в его доме.

– Все было не так плохо, Лайла, не правда ли? – спросил ее Марти, и она поняла, что он имел в виду ее работу с матерью. В течение двух недель съемок они ни разу не обмолвились словом об этом.

– Достаточно плохо, – ответила она коротко. – Слава Богу, что по сценарию мне не нужно было изображать нежной любви к ней. Если бы я смогла изобразить это, то меня надо было удостоить «Оскара», а не «Эмми».

– Лучшие выигрывают, – ответил Марти. – Академия увидит это шоу до того, как будет голосовать. А ты сыграла отлично. На самом деле отлично. Это поможет тебе. – Он улыбнулся. – Думаю, что мы побьем некоторые рекорды, когда шоу пойдет по телевидению. Никто не получает больше тридцати процентов. Даже «Мэрфи Браун», но, думаю, мы побьем рекорд. Да, мне кажется, что у кого-то скоро день рождения, – продолжил он, меняя тему разговора. – У меня сюрприз.

– И что же? – коротко спросила Лайла.

– Как ты хочешь отпраздновать день рождения? – спросил Марти. – Весь город твой.

– Я хочу видеть «Рождение звезды», прокатный вариант, – сказала она.

Марти чертыхнулся. Лайла знала, как задеть его побольнее. Он до сих пор сожалел, что не ему досталась съемка фильма, что фильм попал в руки варварам. И он знал, как охраняется все, что связано с отснятым материалом. Лайла же требовала то единственное, что он не мог для нее достать.

– Зачем беспокоиться? – небрежно спросил Марти. – К тому же он обречен на провал.

– Откуда ты знаешь? – спросила Лайла. – Ты его видел?

– Нет, но…

– Я хочу видеть фильм! – повторила она. – Именно так я хочу провести свой день рождения.

Салли сумел это сделать. Как – Марти не спрашивал. В конце концов у Салли были связи и лучше не вдаваться в подробности. Оставалось лишь оценить факт, что коробки с ярлыками «Рождение звезды» были готовы к частному просмотру вместе со всем, что полагалось еще для приятного вечера: великолепно накрытый стол, цветы, свечи, весело горящий в камине жаркий огонь, холод, идущий от кондиционера, и небольшая бархатная коробочка, ожидающая соответствующей минуты на каминной полке.

Марти не был склонен к показухе. Он выглядел совершенно обыкновенно – вел себя естественно, не пытаясь казаться красивее, чем был на самом деле. Одевался он обычно небрежно, но в этот вечер выглядел изысканно. По настоянию Лайлы Марти завел личного тренера и сегодня провел с ним целый день. После душа он посмотрел на себя в зеркало. Результаты тренировок уже начали сказываться. Лайла, как он убеждался, оказывала на него благотворное влияние. В результате тренировок живот стал плоским, кожа более упругой. Даже проступили мышцы на тощих руках. Неплохо.

Самой тяжелой уступкой, которую Марти пришлось сегодня сделать, – стал его поход к парикмахеру. Лайла очень хотела этого. Если она отдала столько времени, готовясь к вечеру, почему бы и ему не сделать то же самое? Девушка опять была права, хотя при ее красоте любое профессиональное вмешательство лишь обрамляло естественные достоинства. Марти же требовался своеобразный камуфляж.

Но хватит об этом. Он был счастлив.

Марти отвернулся от зеркала и взял смокинг, купленный ему Лайлой у Бижана. Он начал одеваться, и это приятно его возбуждало, потому как все, что он надел, было выбрано Лайлой, включая шелковое белье, которое приятно щекотало и возбуждало. Ощущение не просто приятное. Это было предощущение того, что последует за просмотром фильма на ужине для двоих. Марти чувствовал, как по телу пробегала дрожь. Когда он в любое время дня вспоминал об их ночных усладах, пот проступал на лбу, и Марти начинал нервничать. Ни одна женщина до сих пор не волновала его до такой степени. Он стал ее рабом. И сегодня вечером докажет это.

Марти принес отличный подарок. Он лежал на столике для кофе, перевязанный красной шелковой лентой. И Марти знал, что это сделает Лайлу счастливее, чем что бы то ни было. Это был сценарий – великолепный сценарий для таланта ее уровня, и он ей обязательно понравится. Это его подарок Лайле на день рождения. После следующего сезона они снимут этот фильм вместе, даже если придется отложить на некоторое время программу «Трех четвертей». Марти подумал о том, как будет орать Сай, как отреагирует телевидение, как будет угрожать «Фландерс Косметикс», но только улыбнулся. Это то, что позволят ему адвокаты из Голливуда.

Лайла посмотрела на огромную коробку, которую поставил на стол Робби. Она уже давно не видела его, но старый гомик выглядел так же патетично, как всегда.

– С днем рождения меня, – сказала Лайла, улыбаясь.

– Я был вынужден подождать, пока Тереза была на месте. Другого выхода не было. Я не знаю, что она станет делать, когда обнаружит пропажу. – Он вспотел, и его круглое лицо выражало крайнюю озабоченность.

Лайла только хмыкнула. Ей надо было готовиться к вечеру с Марти – еще много чего надо сделать, – и ей некогда было тратить время на этого важного толстяка. Несколько месяцев он добывал и наконец-то принес полагавшуюся дань, поэтому теперь Лайла может и простить его. Она посмотрела на коробку сверкающими от удивления глазами.

– Хорошо, – коротко сказала Лайла. – А сейчас у меня много дел, которые еще необходимо сделать. Я скоро ухожу.

– К кому-то, кого я знаю? – радостно спросил Робби.

«Можно подумать, я собираюсь тебе довериться», – зло подумала Лайла.

– Может быть, – ответила она равнодушно. Потом подошла к двери. – Всего хорошего, – сказала она, указывая Робби на выход.

– Неужели у тебя нет времени хотя бы на чашечку кофе? – спросил он. Лайлу раздражали просящие интонации в его голосе; ее это злило и не вызывало симпатии.

Лайла не отличалась проницательностью, но знала, что она всегда возьмет свое, а потому не выносила чьей-то слабости.

– Нет, даже для эспрессо времени нет! – сказала она радостно и захлопнула дверь перед его просящей физиономией.

Лайла удобно расположилась на софе в комнате для просмотра в доме Марти. Ужин был великолепен, а теперь они посмотрят похищенную копию «Рождения». Она знала, что бросила Марти вызов, и тот принял его.

– Включай, Салли, – сказал Марти в переговорное устройство, гася свет.

Фильм начинается неожиданно. Майкл Маклейн встречает шлюху. Он имеет у нее успех. Она официантка, но обладает талантом. Майкл помогает ей. Он уже на закате славы, но она обожает его. Все было в порядке, но ничего особенного. Марти нервно заерзал в кресле. Ему фильм не нравился.

Затем Майкл на экране наклоняется к Джан.

– Докажи, что ты доверяешь мне, – сказал он, и впервые его глаза ожили. Следует общий план: его руки, девушка вырывается, он вновь берет ее руки. Потом крупный план ее рта, его бедра, снова ее рот.

Майкл на экране застонал, и Лайле показалось, что и Марти застонал. Затем рука Джан высвободилась и вцепилась в обнаженную ягодицу Майкла, как будто она еще не насытилась им.

– Боже мой! – выдохнул Марти.

– Обожай меня, – умолял Майкл, и сцена закончилась. История разворачивается и следует еще одна сцена любви, на этот раз на пустынной улице. Майкл практически раздевает ее, занимается с ней любовью, не обращая внимания на случайных прохожих. Джан просто великолепна, ее ноги, ее грудь – все само совершенство.

Лайла была загипнотизирована. Конечно, это было спорно – но это было красиво снято. И это было очень сексуально. В темноте Лайла протянула руку к Марти и как бы невзначай пощупала его между ног. Внутри у нее как будто горели угли.

– О, у тебя встал! – закричала она, это звучало как обвинение.

– Лайла, я…

– Тебе она нравится. Ты хочешь ее!

– Лайла, не глупи. Это всего лишь фильм. Это сексуальный фильм. Я…

– Черт бы тебя подрал! – заорала Лайла. – У тебя встал на нее. Ты считаешь, что она больше женщина, чем я. – Она почти визжала. За ней Майкл и Джан продолжали спаривание. – Ну, говори!

– Салли, пожалуйста, выключи, – крикнул Марти в переговорное устройство. – Ты можешь идти. – Он включил свет и посмотрел на Лайлу. Впервые она продемонстрировала собственнический инстинкт. – Лайла, все произошло совершенно автоматически. Хорошее порно на меня всегда так действует. Я очень впечатлителен, Лайла. Но я потрясен – увидеть Джан в порнофильме. Я и не представлял…

– Ты хочешь ее? – спросила Лайла.

– Я хочу тебя и только тебя, – сказал он. Лайла упала на софу и разрыдалась.

– К ней будет приковано все внимание. Она получит и «Эмми», и «Оскара».

– Ты что, сошла с ума? В этом пуританском городе? Эйприл сделала это из отчаяния. Иначе фильм просто не пошел бы. Я имею в виду, на какой уровень рейтинга может он рассчитывать? Телевидение будет в ярости. Фландерс будет взбешен. Джан может расстаться с контрактом этой фирмы.

– На самом деле? – Лайла вытерла глаза. – Ты думаешь, что он не будет иметь успеха?

– Боже мой, Лайла. Одна из любимиц Америки трахается с Майклом Маклейном! О чем здесь можно говорить? – Марти засмеялся. Он подошел к столику у стенки и взял пакет. – Не беспокойся, дорогая, она уже ушла в историю. Лучше посмотри, что я для тебя приготовил.

Марти вручил ей сценарий.

– Что это? – спросила Лайла с подозрением.

– Самая лучшая карьера для молодой актрисы, какую я когда-либо видел за последние десять лет. И это для тебя. Мы сможем снять это до начала следующего сезона. «Парамаунт» уже дал мне зеленый свет.

Лайла вскочила с софы и бросилась к нему через всю комнату.

– Да! Да! – кричала она и крепко его обняла.

– С днем рождения! – сказал Марти.

– О, спасибо!

Вот оно! Вот оно! Она станет известнее и Джан Мур, и Шарлин Смит. В этом Лайла уже была убеждена до того, как фильм был снят. Марти никогда не делал ничего второсортного. Это будет что-нибудь претендующее на «Оскара». Теперь, после съемки шоу и с почти уже наверняка полученной «Эмми», Лайла была уверена, что она станет значительной величиной в этом городе – самой значительной за последние годы. И самой красивой! Она будет известнее, чем ее мать. Известнее, чем Тереза О'Доннел! Лайла вздрогнула при мысли, что она чуть не отвергла Марти и в результате чуть не лишилась и его, и новой роли. Она протянула к Марти руку.

Только Марти был достаточно могущественным, чтобы сделать это для нее. Только Марти так сильно ее любит, что сделал это для нее. Может быть, они и не составляли совершенную пару. Он был тем человеком, до которого Лайла не хотела бы и дотронуться, но хорошо к ней относился. Он заботился о ней так, как никто до сих пор не заботился. Слезы полились из ее глаз.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– Хорошо, – сказал он просто. Марти встал и прошел к камину. – У меня еще кое-что есть для тебя – сказал он, протягивая Лайле маленькую бархатную коробочку.

Лайла взяла ее и быстро откинула крышку. Внутри на фоне белого шелка переливался огромный бриллиант.

– Двенадцать каратов. Чистой воды. Чистого цвета. Само совершенство, как ты, – сказал Марти.

Лайла не могла оторвать взгляд от кольца. Бриллиант ловил отблески умирающего в камине огня и дробил их на тысячи маленьких точечек света, бликами переливавшихся по полу и стенам. Кольцо было слишком дамским, таким вызывающе эффектным, что у Лайлы перехватило дыхание и она не могла оторвать от него глаз.

– Ты выйдешь за меня замуж, – твердо сказал Марти.

3

Джан не могла ни есть, ни спать. Сцена с Сэмом была ужасной. Он догадался, кем она была на самом деле. Сэм был не просто зол, он был разъярен. И Джан, как ни странно, чувствовала себя виноватой. Виноватой за то, что лгала ему, за то, что позволяла себя любить. Он вылетел из ее дома шокированный, раненный, разъяренный, но через пять дней, пять долгих дней, он позвонил ей, зная, что ее не будет дома, и оставил послание. Сэм говорил, что отдает сейчас все силы фильму, что ему надо доснять несколько эпизодов, и будет отсутствовать несколько недель. За это время он все обдумает, но хочет ее видеть и позвонит ей как только вернется.

Больше он не звонил. Джан была слишком умна, чтобы надеяться на то, что время все излечит, что он сумеет соединить свою любовь к Мери Джейн с любовью к ней сегодняшней. Но разве она хотела этого? Хотела ли она столь эгоистичного человека, который только и занимался самолюбованием, человека, который и ее был в состоянии воспринимать лишь через себя. Он считал, будто Мери Джейн сделала все это ради него и для него. Что за кретин!

Крохотное сомнение зародилось в ее голове. Мери Джейн все это сделала, чтобы преуспеть: быть актрисой, делать карьеру благодаря артистическому таланту, воплощать в жизнь свое призвание и свой талант. Так ли все это было на самом деле?

Лежа в постели бессонными ночами, Джан мучилась одной и той же мыслью. Или она сделала все это, чтобы вернуть Сэма? Или самой вернуться к Сэму? Она никогда не считала, что настолько жадна и зла, что сможет пойти так далеко ради любви или ради мести. Но может быть, она и на самом деле не знает хорошо саму себя.

Она бродила по огромному дому, по темным комнатам. Они казались ей такими пустыми и напоминали гробницу. Наверное, Джан смогла бы сыграть погребенную заживо Аиду. Она чувствовала себя покинутой. Но покинутой кем? Вновь и вновь Джан подходила к зеркалам в гардеробной. Опираясь о мраморные подзеркальники, она рассматривала свое лицо. Купленное лицо. Лицо, которое любит Сэм.

Лицо давало ей власть – власть над Питом, благодаря которой она получила роль в «Меллроуз», власть, благодаря которой ее снимал Марти, власть, благодаря которой она получила Сэма. Что же это за власть, которую дают эти губы, этот нос, линия рта?

Джан только стало понятно, что она совершенно беспомощна после разрыва с Сэмом. Было очевидно, что ситуация в шоу изменилась. И раньше ее мнение имело мало значения, а теперь его и вовсе игнорировали – потому что между Лайлой и Марти произошло сближение. Ее же отсутствие в начале сезона оказало Джан плохую услугу. Что же касается «Рождения звезды», то она была просто выключена из последнего этапа подготовки фильма. На ее звонки не отвечали, ее услуги больше не требовались; Джан Мур даже не имела возможности посмотреть окончательный вариант фильма. Это было невероятно. Ее проинформировали, что связаться с Сэмом Шилдзом или с Эйприл Айронз невозможно: они были за границей. Джан позвонила Сеймуру Ле Вайну и натолкнулась на ту же каменную стену. Она попыталась позвонить Сэму домой. Никто не отвечал независимо от того, как рано или как поздно она звонила. Какой смысл? Ситуация вышла из-под ее контроля.

В то же время Лайла казалось, чувствовала себя великолепно. Роль, которую теперь исполняла Джан, стала еще глупее, чем раньше, и еще меньше. Лайла же участвовала в каждой сцене, произносила все выигрышные реплики. Шарлин исполняла свою роль неуверенно, Джан находила все это крайне унизительным. Сай Ортис не помогал ей. Никто ей не помогал.

– Что мне сказать? – жужжал он в телефоне. – Ты сама выбрала, с кем спать, а Марти не любит неблагодарных. Ты подвела его с «Рождением», теперь он отыгрывается на тебе. Что ты хочешь услышать?

– Скажи мне хотя бы, как мне посмотреть окончательный вариант «Рождения звезды», – резко ответила Джан. – Я не понимаю, что происходит.

– Ты не одна в такой ситуации. Кажется, фильм в большой беде. Голос его звучал тяжело, в нем слышалось удовлетворение. Его молчаливое «Я тебе так и говорил» висело в воздухе. Джан знала, что он был полностью прав, но мысль, что придется искать нового агента, если «Рождение» провалится, пугала ее. Только какой-нибудь грязный подонок захочет тогда иметь с ней дело. Ну а если Сай сам был подонком, то по крайней мере подонком со связями, могущественным подонком.

– Я догадываюсь, Сай, что ты был прав. Но, пожалуйста, попытайся достать мне фильм.

Это было все, что она сказала ему перед тем как повесить трубку.

Джан чувствовала, что она тает, как свечка. У нее вдруг отпала необходимость следить за диетой – она не могла есть. Надевая джинсы, те, которые сшила ей Май, она увидела, что они просто висят на ней. Щеки провалились, под глазами появились синяки. Но Джан все еще не имела никаких известий от Сэма. До сих пор она не видела «Рождения».

На студии к ней как-то подошел Пит.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

Вот уже несколько месяцев как они не разговаривали, обмениваясь лишь ничего не значащими «привет» и «пока». Джан посмотрела на него – он был таким же молодым, таким же простым и прямым, как всегда.

«Наверное, я на самом деле ужасна, если он спрашивает меня», – подумала женщина.

– Не слишком-то в порядке. – Она попыталась улыбнуться, но ничего не вышло.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил Пит. Джан отвернулась, не желая поддаваться на его доброту.

– Нет. Но все равно спасибо. – Она наблюдала за ним, когда он уходил, и вдруг ее осенило: – Пит, подожди. Твой отец ведь киномеханик? – спросила она. Он кивнул. – Может быть, он пустит меня в кинозал?

Можно было бы сказать, что Джан Мур вошла в кинозал девушкой. Через два часа и десять минут глаза ее были распухшими от слез. Она смотрела, как ее – или кого-то, загримированную под нее, – трахали полдюжины раз в самых разнообразных позициях и костюмах. Это делал кто-то моложе и тоньше, чем Майкл Маклейн. Она смотрела на свою грудь – на экране трехметровой ширины – сжимаемую его руками. Она видела, как соски ее напрягались от его поцелуев, она видела свое собственное лицо, снятое крупным планом и застывшее от наслаждения. Она смотрела, как вставала на колени, чтобы изобразить собачий стиль, видела совершенную задницу, снятую во весь экран. Она видела, как ее ноги – то, чему предполагалось быть ее ногами, – обвивались вокруг шеи Майкла. Она видела пот, струящийся по телу, – по ее будто бы совершенному телу.

Джан сидела в кинозале рядом с Питом и смотрела, во что превратился фильм «Рождение звезды». Он перешел все границы между «народным развлечением» и «мягким порно». Это было не мягкое порно. Это был фильм, в котором Джан не снималась, хотя ее лицо в нем присутствовало, иллюзия ее тела была – все могли видеть, как с ней занимались любовью, все могли видеть ее оргазм, все могли видеть, как ее насилуют. Видеть, как она отдается.

«Как это произошло? – спрашивала себя Джан. – Как могло случиться?»

Она почувствовала, что у нее кружится голова. Съемки Ласло, чудная музыка, прекрасные декорации – все это смягчало насилие. Но это было насилием. Как они смогли это сделать? Это, конечно же, не было ее телом, испещренным шрамами, это не было стареющее тело Майкла. К каким же трюкам прибегли Ласло, Эйприл и Сэм?

Пит ерзал на стуле рядом. Он прокашлялся. Однажды Пит даже прошептал:

– Боже мой!

Потом он только молчал. Джан подумала, испытал ли он эрекцию. Она не хотела знать ответ.

Потом Джан почувствовала, как по телу пробежал холодок ужаса. Как много мужчин увидят все это? Как много мужчин потом станут дергаться от одного ее лица? Как много неизвестных ей мужчин будут мысленно заниматься с ней любовью в уединении своих квартир? Одно из предупреждений Ла Брека звучало в ее ушах: «Ты не должна казаться доступной. Доступных убивают». Насколько же доступной становится женщина, которую трахают при всех? И на какое уважение в обществе она может рассчитывать? На какие хорошие роли она теперь может надеяться? Как она вообще сможет показаться на людях? Как же все это произошло?

Джан думала, что Сэм любит ее. Но это не было любовью! Это было яростью, предательством, изнасилованием. Она смотрела на движущееся изображение.

Наконец этот ужас закончился. Титры плыли по Майклу, который заходит в море. Отец Пита включил свет. Пит смотрел на нее, моргая от сильного света.

Джан встала, оперлась о подлокотник и ее вырвало на сиденье впереди стоявшего кресла.

– И что же вы хотите делать? – спросил Говард Тафт у Джан. Говард был лучшим адвокатом в Лос-Анджелесе и самым дорогим.

– Я хочу подать на них в суд. Остановить их. Я хочу, чтобы фильм сожгли.

– Отлично. Но на самом деле, что вы хотите делать?

– Подать на них в суд. Остановить их. Хочу, чтобы фильм сожгли.

– Мисс Джан Мур, это все хорошо, но мы имеем дело с Международными студиями. Мы имеем дело с Эйприл Айронз. Мы имеем дело с Бобом Ле Вайном. Мы имеет дело не с теми милыми людьми, которые вежливо отходят в сторону и с готовностью выполняют постановление суда. Да мы и не сумеем добиться постановления суда.

– Почему? Они…

– В вашем контракте есть статья, которая говорит, что…

– Но я не знала, что они сделают это. Неужели я не имею прав контролировать, что делают с моим телом, моим лицом…

– В соответствии с контрактом – нет. Вы попросили дублера для съемки обнаженного тела. Вы настояли на том, что имя дублерши останется в тайне. Именно это они и сделали. Вы не можете подавать на них в суд за то, что они выполняют условия контракта.

– Тогда на кого же мне подавать в суд?

– На вашего агента, наверное. Но только если вы не собираетесь дальше работать. – Говард снял очки в металлической оправе, вынул белоснежный носовой платок из нагрудного кармана и стал тщательно протирать стекла, не сводя с Джан своих серых добрых глаз. – Послушайте, я бы с удовольствием принял ваши деньги, и может быть, можно добиться некоторого смягчения при окончательном монтаже, но судебное разбирательство, обещаю вам, будет дорогим и к тому же погубит вашу карьеру.

– К черту мою карьеру.

Говард замолчал, потрясенный ее реакцией. А в этом мире было очень мало вещей, которые могли бы потрясти голливудских адвокатов. Он облизал губы, сцепил руки и положил их перед собой на безукоризненно чистый стол.

– Я вижу, что вы очень возбуждены, но со временем ваша точка зрения может измениться. Судебное расследование может оказаться длительнее и дороже, чем расследование Клиффа Робертсона. Это будет значительно хуже, чем дело Арта Бухвальда. Студия не может отказаться от права использовать ваше изображение. Вы подписали контракт, позволяющий использовать дублера. И подавать в суд на это… У вас нет шансов.

– И все-таки я настаиваю!

– Но самое главное, это ни к чему не приведет. Эйприл Айронз и свора банкиров вложили в этот фильм сорок миллионов. Вы не сможете их остановить…

Слезы выступили на глазах Джан. Ее вновь охватило чувство беспомощности, которое она пыталась подавить, но теперь оно лишило ее всякой энергии. Джан чувствовала себя слабой и беспомощной. Она заплакала.

– Значит, я ничего не могу сделать? – прошептала она.

– Здесь, – сказал Говард, протягивая ей безупречно чистый платок, – вы можете вытереть нос.

Выйдя из офиса Говарда Тафта, Джан была слишком зла, чтобы идти домой, слишком разъярена, чтобы стоять на месте. Она чувствовала, что если не будет двигаться, то или разобьет что-нибудь, или ударит кого-нибудь, или просто взорвется. Возможно, у нее не было никаких законных прав, но у нее были ее личные права. Она села в машину и поехала.

Джан тяжело дышала, фыркала, как лошадь. Лос-Анджелес размягчает, думала она, но не ее, не сейчас. Она чувствовала, что стала жестче, чем когда-либо, как сталь, как алмаз, она готова резать. Если Сэм в Лос-Анджелесе, она найдет его. Если нет… Джан въехала в ворота ограды его дома.

В сумке она нашла ключ. Ну зачем она таскает с собой так много барахла? Джан попыталась вставить ключ в замок, но у нее тряслись руки. Она глубоко вздохнула, потом успокоилась и обеими руками вставила ключ в замок.

Сэм был дома один. Джан не отреагировала, если бы он находился в компании какой-нибудь девчонки. Ей уже все было безразлично. Сэм лежал на софе, рука на глазах, текст сценария на груди. Какой-то свеженький фильм для какой-нибудь другой женщины, которую он тоже погубит.

– Ты, вшивое дерьмо! – закричала Джан.

Сэм подскочил на софе и отбросил в сторону текст сценария.

– Боже мой! Джан! Мери Джейн! Послушай, я знаю, что ты собираешься сказать…

Он дышал как после марафонского забега. Отлично, она испугала его. Она хотела его испугать.

– Нет, ты не знаешь, мерзавец!

– Эй, – он стоял, тяжело дыша и протянув вперед руки, обращенные вниз ладонями – жест Будды, успокаивающего воду. – Не нужно…

– Ты, подонок, не смей мне говорить, что нужно, а что нет, и как мне себя вести! Ты лживый ублюдок!

– Это ты лгала! Я…

– Я видела фильм!

У него хватило ума на секунду замолчать. Джан смотрела, как Сэм пытается дышать ровнее. Старый актерский трюк. К черту его и его трюки!

– Джан, у меня не было выбора. Фильм не удался. Я подвел Эйприл. Я подвел тебя. Только так можно было все спасти. И, – он остановился на мгновение, – раз ты его видела, то уже преодолела свое…

– Отвращение?

– Нет, удивление, и наверняка понимаешь, что все это работает. То, как я режиссировал эпизоды с твоим участием…

– Ты режиссировал мои эпизоды? Ты трахнул меня, как двадцатидолларовую шлюху. И не оскорбляй меня разговорами о том, что мне это понравится. И ты не мои эпизоды режиссировал. Я не была проинформирована об этих съемках, и не имею к ним ни малейшего отношения. Это были парочка дублеров, Майкл Маклейн и тюбик глицерина!

– А зачем было бы тебя спрашивать? Ты бы не согласилась. Да мы и не были в настроении вести переговоры.

– У вас нет такого настроения и сейчас.

Джан на минуту замолчала и почувствовала, как остывает ее гнев. Она бросила сумку и чуть не села на пол от охватившей ее слабости. Но Джан не хотела показать свою слабость. Она хотела быть сильной, злой и страшной, а потому сузила глаза, понизила голос и молча двинулась на Сэма. Сэм попятился.

– Ты предал меня, а я, как последняя дура, обвиняла в этом себя. Когда-то в Нью-Йорке я думала, что, будь я посимпатичнее, или добрее, или сексуальнее, или более понимающей, ты не сбежал бы от меня из Нью-Йорка и не отдал бы мою роль Бетани. – Она обошла диван, а Сэм все пятился и пятился. – Я во всем винила себя! Но как же ты сейчас оправдаешься? Теперь-то я и красивее, и добрее, и сексуальнее. Какова же причина твоего предательства на этот раз? Ты ведь знаешь, я хотела быть серьезной актрисой. Ты знаешь, насколько важна эта картина для меня, для моей карьеры…

Сэм прислонился спиной к камину.

– Всегда ты! – заорал он. – Всегда ты и то, что ты хочешь, как тебе больно, как ты себя чувствуешь, как это важно для твоей карьеры. А что же я? Я думал, что ты меня любишь. Но ты даже не сказала, кто ты на самом деле. Ты заставила меня полюбить тебя, а от этого фильма зависит моя карьера. Ты думаешь, может быть, что мне дадут снять хотя бы еще одну картину, если сорок миллионов долларов будут спущены в унитаз? Ты-то думала о моих чувствах? Я должен был спасать картину! И я спас ее.

– Но какой ценой, Сэм? – Джан пристально смотрела на него. Он конечно же признает, что сделал подлость.

– «Последнее танго в Париже» не повлияло на карьеру Брандо. Боже мой, он совершенно безнадежен.

– Нет, – горько рассмеялась Джан. – Ставки мужчин только растут, когда они трахают женщин на экране. Но что стало с Мари Шнайдер? Разве она не покончила жизнь самоубийством?

Джан повернулась, подняла сумку и пошла к выходу.

– Я люблю тебя, Джан! Я хотел жениться на тебе!

Она остановилась, сердце ее глухо забилось. Потом Джан медленно повернулась.

– Подходящее ты выбрал время для того, чтобы сказать мне об этом. Только почему твое предложение звучит как угроза?

– Умоляю тебя, прекрати этот разговор, пожалуйста. Если бы твое лицо не было столь невыразительно на экране, мне не пришлось бы сделать этого. Я работал с тем, что у тебя есть, а у тебя не так уж и много.

– Значит, опять я виновата!

– Виновата – это детское слово.

– Я не слышу слово «вина» от тебя. Я не слышу ни слова извинения, ни раскаяния, не вижу, чтобы тебя мучали угрызения совести. Все, что ты делал, было необходимо, было правильно. Ты чувствуешь себя отлично? Ты рад, что так поступил со мной?

Сэм замер. Он смотрел на нее, и глаза его были полны ярости, он смотрел прямо на нее, но вдруг, впервые за весь разговор опустил глаза, потом повернул голову в сторону спальни. Потом он снова взглянул на Джан.

– Я не предал тебя, – сказал он. – Я никогда никому не говорил о твоих шрамах.

– Благодарю тебя! – усмехнулась Джан, бросила ключи на пол и вышла.

Джан стояла под палящим солнцем рядом с домом Сэма, построенном в дурацком стиле, подражающем особнякам в Санта-Фе. Она вдруг поняла, что ей некуда идти, не с кем говорить, не с кем поделиться своим кошмаром.

Если бы только Май была жива! Если бы только можно было пойти к Май, выпить с ней стакан пива, поплакать с ней и посмеяться. Джан села в машину и поехала, пока скорость не достигла семидесяти миль в час. Куда она могла бы пойти? К кому бы она могла обратиться? Возвращаться в мавзолей, который считался ее домом – просто невозможно. Она умрет там.

Оставалось лишь одно. Джан поехала на восток, в сторону Долины. Через сорок минут она затормозила перед воротами, и охранник сразу же ее узнал. Он поприветствовал ее, потом позвонил в дом, пока Джан ожидала в машине. «Пожалуйста, Господи, пусть хотя бы она будет дома», – молилась Джан. Охранник повесил трубку и сказал, что Шарлин встретит ее у дверей.

Джан ехала уже по аллее. Навстречу ей вышла Шарлин и радостно ее приветствовала. Девушка наклонилась к дверце машины и сказала, улыбаясь:

– Как хорошо, что ты приехала. Я так рада тебя видеть!

Джан разрыдалась, слезы лились в три ручья и она, обессиленная, опустила голову на рулевое колесо, вцепившись в него обеими руками, чтобы хотя бы усидеть на месте.

– Джан, милая, что случилось? – Шарлин распахнула дверцу, но Джан даже не могла сдвинуться с места. – Выходи, выходи, хорошая моя, – мягко уговаривала Шарлин, пытаясь оторвать руки Джан от руля. – Выходи скорее из машины и пойдем в дом.

Но Джан еще несколько минут могла только сидеть, вцепившись в рулевое колесо, и плакать.

4

Когда Джан открыла глаза, спальня была наполнена солнечным светом. Уже два, нет, три дня она жила у Шарлин. «Господи, благослови Шарлин и ее друга, – думала Джан. – Дин, может быть, и не слишком умен, но он добрый и хороший. Было просто приятно сидеть рядом с ним».

Шарлин позвонила Марти и менеджеру фильма «Трое на дороге» и сообщила им, что Джан больна. Потом она вызвала доктора.

– Он просто посмотрит тебя, – успокоила она Джан.

Шарлин уходила каждый день на работу и даже не будила Джан. Той же казалось, что она может спать целую вечность. Только в десять часов в дверь тихо стучал Дин и приносил ей стакан свежего сока и чашку дымящегося кофе. Когда Джан выпивала сок и кофе, он приводил собак – Джан очень развеселилась, увидев Кару и остальную собачью компанию. Но больше всего ей понравилась охотничья собака золотистого окраса.

– У меня нет любимцев, – признался ей Дин. – Это было бы несправедливо, и они сразу бы все поняли. – Он заговорил тише. – Но если бы у меня и был любимец, то, конечно, Опрах – черный лабрадор одного моего друга. Но и то лишь потому, что я знаю его дольше всех.

Потом Дин выводил Джан в сад, она удобно устраивалась под деревом, а мальчик все оставшееся до обеда время работал на грядках, пропалывая сорняки, играл с собаками, косил газонную траву мини-трактором, обрезал фруктовые деревья. Джан сидела в плетеном кресле, слишком вымотанная, чтобы читать, думать или даже просто грустить.

Изобилие сада напомнило ей семью ван Хайсамз в Гетти. Изобилие. Она покачала головой. Ее жизнь в основном представляла собой противоположность этому понятию: скудное существование в Нью-Йорке, кусок жизни, потерянный на подмостках театра, пустота и бессмысленность ее успеха в Лос-Анджелесе. Все это было каким-то бесплодным поиском чего-то, чего она никак не могла найти: любви, теплоты и изобилия.

Ее жизнь явно не удалась. Джан нашла и полюбила мужчину, который не отвечал ей взаимностью. Мелкий, эгоистичный человек. Она бросила своих друзей и подчинилась диктату его и своего тщеславия, но так мало получила взамен. Фотографии на журнальных обложках. Изображение на мерцающих телеэкранах. Деньги. Известность. Но она никогда не была в Европе, у нее никогда не было ребенка, она никогда не каталась на лошади и лыжах, не знала иностранных языков. Она никогда не ночевала в палатке в лесу, не путешествовала на корабле по морю, не ходила в колледж. Она не помогла никому, даже самой себе.

Бог наградил ее талантом, Брюстер Мур дал ей красоту, но разве она не столь же слепа и эгоистична, как и Сэм Шилдз, разве не столь же бездарно она растрачивает свой талант?

Сэм. Думая о нем, ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Сэм никогда по-настоящему не понимал ее, никогда даже не пытался понять ее. Он не понимал Мери Джейн, он не понимал Джан Мур. Ему доставляло удовольствие ее общество, он испытывал возбуждение от ее красоты, но он никогда не знал ее. Что он ей дал? Несколько слов восхищения. Объятия. Ласки. Всего по крохам. А она, дура, принимала эти крохи и думала, что это и есть пиршество.

И вот сейчас, в саду Дина, под деревом, ей пришла в голову ужасная мысль. Может быть, где-то в подсознании она запланировала и осуществила все это – операцию, свой успех, воссоединение с Сэмом, – втайне надеясь, что он, единственный из всех, увидит под ее новой оболочкой прежнее сердце, узнает ее любовь, узнает и исцелит ее самое? Джан вновь вспомнила Библию, где эвфемизмом «секса» является «познание». «Авраам пошел с женщиной и познал ее». Сэм не сумел познать ее. А разве не этого она страстно желала?

Джан наконец поняла те искушения, которым Сэм не мог противостоять: амбиции подчинили себе и его мораль, и его рассудок. Но разве они не подчинили и ее? Она хотела Сэма и ради него согласилась играть в плохом фильме. Джан торжествовала, когда наконец заполучила Сэма в постель, она вцепилась в него, как паук цепляется за свою добычу. Как часто по ночам Джан испытывала наслаждение от того, что он лежит здесь, рядом. Но знала ли она Сэма? Ясно, что нет.

Достигнутая цель лишь тогда заслуживает восхищения, когда это достойная цель. Кто сказал ей об этом – Май? Брюстер? Нейл? Молли? Очевидно, кто-то из тех людей, которые различают истинные ценности, знают отличие между истинными достижениями и достижениями пустыми, удовлетворяющими лишь эгоистичное тщеславие. Джан не может сказать, что стала жертвой.

Сэм предал ее, Эйприл Айронз манипулировала ею, Сай Ортис использовал ее, Моника Фландерс эксплуатировала ее, но разве она не разрешила им это делать? Джан использовала свою красоту, выставляя ее напоказ за деньги в рекламе «Фландерс», использовала ее, чтобы получить сомнительную работу в шоу «Три четверти» и согласилась оголиться или позволила сделать это другой женщине за нее в фильме «Рождение звезды». Она продавала себя как недвижимость – так разве может она судить других за то, что они занимаются тем же самым?

Сидя под деревом, Джан погрузилась в невеселые мысли.

В полдень пришел Дин и прервал ее размышления. Обычно они вместе обедали. Дин приносил молодой салат с идеальных грядок, маленькую редиску, сахарный горох, миниатюрные морковинки. Джан мыла овощи, а Дин мелко их нарезал, заправляя то маслом, то майонезом. Потом они усаживались за столиком во внутреннем дворе и обедали, запивая все лимонадом. Вчера Дин сказал Джан, что очень любит обедать в чьей-либо компании.

– Да, в самом деле.

– Наверное, ты часто обедаешь с Шарлин?

– Нет, обычно я ем одна в своем вагончике. Я обедала одно время с… – Джан поперхнулась, – с одной пожилой леди, моей подругой, но она умерла.

«Бедная, бедная Май. Как ее теперь недоставало!»

– Почему же ты не ешь вместе с Шарлин?

– Мы слишком заняты. Или мы обедаем в разное время, потому что снимаемся в разных эпизодах. Или у нее есть другая работа. Или у меня.

«А может быть, потому что я снобка, даже не представляющая себе, кто истинные друзья, а кто так себе».

– Тебе нравится твоя работа?

– Нет.

– Это плохо. Это очень плохо, если тебе не нравится твоя работа. Боюсь, что и Шарлин не нравится ее работа. Мне кажется, это тяжело.

– Что же, нам платят много денег, поэтому и работа тяжелая. Дин пожал плечами.

– Я думаю, что лучше не заниматься тем, что тебе не нравится, ведь это слишком тяжело для тебя. Наверное, поэтому ты и грустишь.

– Возможно, ты и прав, – согласилась Джан.

В первую же ночь в доме Шарлин Джан проснулась от страшного сна. Шарлин стояла рядом и мягко ее тормошила.

– Проснись, дорогая, это просто ночной кошмар, это не правда. Джан ловила ртом воздух. Что это было? Опять ножи? Или это был сон, когда она голая стоит перед съемочной группой и все вокруг смеются, смеются и смеются? Джан вдохнула и почувствовала, как сильно бьется сердце. Казалось, что оно сейчас вырвется из груди.

– Хорошо, дорогая, хорошо. Успокойся, – говорила Шарлин нараспев.

Джан с благодарностью погладила ее по руке.

– Извини меня, пожалуйста, – прошептала она. – Тебе тоже нужен сон. Извини, что я разбудила тебя.

– Принести воды? Или теплого молока? Когда Дину снятся плохие сны, я даю ему теплого молока.

– Не надо, просто посиди со мной.

Джан чувствовала, что постарела на пять лет. Она прильнула к Шарлин, ощутила ее тепло, и вдруг ей показалось, что без тепла подруги ей не выжить. Джан дрожала под одеялом. Она больше не могла вынести одиночества. Это слишком тяжелое бремя, когда никто тебя не понимает.

– Шарлин, – сказала Джан, – можно я что-то тебе расскажу? Шарлин села на край кровати и похлопала Джан по руке.

– Конечно, говори.

Джан рассказала ей все: о Сэме, о своей нью-йоркской жизни, о Брюстере и Пите, о Май и Майкле, о «Рождении звезды», обо всем. Иногда она начинала плакать, а иногда могла говорить лишь шепотом. Наконец Джан выговорилась.

Во время ее длинного рассказа Шарлин все время похлопывала ее по руке.

– Бедная девочка, ты даже еще более одинока, чем я. – Шарлин наклонилась к Джан и обняла ее. – Бедная девочка, – нашептывала она ей на ухо, потихоньку покачивая, пока Джан не заснула.

После этого разговора Джан почувствовала себя лучше. Все утро она провела в обществе Дина, а после обеда осталась одна в своей комнате, избегая солнечного света. Но хотя она и почувствовала себя лучше, все равно не могла не думать о своем. Джан не могла не возвращаться вновь и вновь к тем эпизодам, которые видела на экране. Она в который раз проигрывала всю историю ее отношений с Сэмом и вспоминала их первую весну в Нью-Йорке, когда он взял ее в труппу; вспоминала ту хмурую зиму, когда Сэм покинул ее, вспоминала то время, которое они провели вместе на последних съемках. Джан вспоминала все.

Женщина вспоминала всю свою жизнь и пришла к выводу, что она не имела никакого смысла. Джан была полна решимости понять, почему. Вроде бы она достигла того, чего желала: превратилась из никому не заметной женщины в женщину, которую невозможно не заметить и невозможно забыть. У нее было столько денег, сколько нужно. К тому же значительно больше известности, чем она того желала.

Но за последние три года, за редчайшим исключением, она не встречала людей, которых бы хотела знать. Май умерла, Рауль вернулся домой в Южную Америку, а доктор Мур жил своей собственной жизнью в Нью-Йорке. Джан была совершенно одинока, если не считать общества Шарлин и Дина. Она не доверяла никому, кроме них, никто не был добр к ней. И вот в течение нескольких дней или недель она приобретет сомнительную славу. Может быть, Шарлин и Дин не захотят иметь с ней ничего общего, когда этот чудовищный порнографический фильм выйдет на экраны. И даже Брюстер, которого вообще сложно чем-либо удивить, будет шокирован этим фильмом, как и сама Джан.

Ей стало легче, когда в конце дня Дин постучал в дверь ее комнаты. По вечерам они вдвоем готовили ужин и ждали Шарлин. Потом смотрели видео, или Дин смотрел один, а женщины тем временем болтали. Все было обычно, просто, тепло и однообразно. Джан наконец впервые за очень долгое время почувствовала, что может по-настоящему расслабиться. Это напоминало возвращение домой – в тот дом, которого у нее никогда не было.

Медленно, очень медленно Джан стала ощущать себя более человечной, ближе к жизни. Она почувствовала, что готова вернуться к своей жизни.

В четверг вечером Шарлин сказала ей:

– Наверное, тебе лучше вернуться к обычной жизни.

Слезы наполнили глаза Джан. Она вдруг почувствовала, что это место было единственным, где она живет в согласии с собой.

– Милая моя, не плачь, пожалуйста. Просто Марти беспокоится, что съемка задерживается. Он и так оказался достаточно добр и позволил тебе отдохнуть… Ты ведь знаешь Лайлу? Она не упускает возможности, чтобы не обвинить тебя или меня в любой неудаче. А Сай звонит мне по три-четыре раза в день.

Джан глубоко вздохнула.

– Извини, что я доставляю тебе столько хлопот.

– Ты не доставляешь мне никаких хлопот. Нам с Дином приятно твое общество. Ты как будто член нашей семьи. Может быть, тебе жить с нами и дальше? Мы можем вместе ездить на работу.

– В самом деле, Джан. Оставайся! Как хорошо, у меня будут две сестры! Даже если мы и не будем обедать вместе – все равно хорошо. Зато Шарлин сможет обедать с тобой.

– Можно? Хотя бы еще немного, когда выйдет в прокат «Рождение звезды». Чтобы я перенесла весь этот шторм в надежном укрытии.

– Конечно, можно, – сказала Шарлин. – Да и кто знает, может быть, все будет не так плохо, как ты думаешь? – Она улыбнулась. – В любом случае, ничего хуже уже не случится.

Зазвонил телефон охраны, и Шарлин подняла трубку. Джан и Дин играли с собаками в глубине двора.

– К вам посетитель, он не записан на прием. Можно ему пройти?

– Нет, я поговорю с ним по телефону.

– Будьте любезны, попросите Джан Мур, – сказал ей мужской голос.

– С кем я говорю? – спросила Шарлин.

– Это Сэм Шилдз.

– Не думаю, что она захочет с вами говорить.

– Кто вы?

– Подруга Джан. Настоящая подруга, – отвечала Шарлин.

– Слушайте, у меня нет настроения выслушивать моральные наставления или смотреть театральные сцены. Я слишком долго ее разыскивал. И хочу теперь видеть.

– Послушайте, вы. Я знаю, как вы обращались с Джан, и я знаю, что вы за человек. У меня самой были в жизни такие мужчины. Мне тогда было всего одиннадцать лет. Их интересовала лишь моя внешность и не волновало, кто я на самом деле. Вы недостойны такой девушки, как Джан.

– Пойдите и спросите ее! Увидите, Джан захочет поговорить со мной.

Шарлин неохотно положила трубку и вышла во двор. Джан бегала по двору, держа высоко в руке кость, а собаки гонялись за ней. Дин стоял и смеялся.

– Джан, – позвала Шарлин. – Джан! – Подруга взглянула на нее. – Кое-кто хочет с тобой поговорить.

Джан прикрыла глаза от солнца.

– Кто? – спросила она. – Сэм.

Джан остановилась. Шарлин внимательно поглядела на нее. Поддастся ли она соблазну? Попадет ли она вновь в ту же самую ловушку? Шарлин смотрела на Джан и ничего не говорила. Какую-то минуту они молча смотрели друг на друга. Первой заговорила Джан.

– Скажи, чтобы он убирался, – произнесла она.

Той же ночью Джан написала письмо доктору Муру.

«Я не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь ощущала такую зависимость, как теперь. Даже те долгие месяцы, проведенные в госпитале, я не была так зависима от Вас. Как Бланш Дюбуа, я завишу от доброты посторонних людей. Но боюсь, что и они, и Вы строго осудите меня за этот ужасный фильм, в котором я снялась.

Я понимаю, что прошу слишком о многом, но если бы у Вас нашлось время, могли бы Вы посетить меня в Лос-Анджелесе? У меня большие неприятности на студии.

Я пойму Ваш отказ, но буду признательна, если Вы найдете время для встречи».

Запечатав конверт, она вдруг вспомнила слова Дина, сказанные им вечером, когда мальчик обрадовался тому, что Джан останется жить в их доме. Дин сказал что-то о том, как хорошо иметь двух сестер.

Он сказал «сестры»? Джан выключила свет. Как странно. Потом она заснула.

5

«Оголи задницу – и достигнешь успеха.

Несмотря или по причине изысканных сексуальных сцен, «Рождение» бьет все рекорды кассовых сборов. Таким образом, полностью нарушено правило Голливуда «за грязь никто не заплатит» (вспомним хотя бы «Калигулу» Гуччионе). Переделанный фильм «Рождение звезды» с Майклом Маклейном и Джан Мур в главных ролях доставляет истинное наслаждение и вызывает наплыв зрителей в кинотеатры. Среди зрителей люди всех возрастов – кинороман, в котором нарушены все границы дозволенного, превзошел все ожидания…»

«Дейли Вэрайити»

Лайла скомкала газету и швырнула ее через всю комнату. Черт подери! Она взяла в руки «Лос-Анджелес Таймс».

«Самая сексуальная женщина в мире» – гласил заголовок, набранный крупным шрифтом на странице, посвященной кино. Статьи даже не сопровождались обычными интервью, которые актеры дают в подобных случаях. Только фотографии Джан Мур. Сука! Она даже не заботится о рекламе!

В мозгах Лайлы успех Джан в фильме «Рождение звезды» каким-то образом отрицал ее самое. Как будто Лайла вернулась на свои исходные позиции. Хотя этот фильм вышел на экраны как фильм для взрослых, но он уже побивал кассовые рекорды и, вероятнее всего, скоро станет фильмом номер один текущего сезона. Только в прошлое воскресенье кассы собрали тринадцать миллионов долларов. Хуже всего то, что все только и говорят об этом фильме. Из коммерческих соображений этот фильм нарушил все табу. Лайла сгорала от ревности. Когда она думала, что «Эмми» лежит уже в маленькой коробочке, перевязанной золотой ленточкой, то считала, что это бесчестие должно было случиться именно с ней! Это было нечестно! Что-то надо было делать!

Она взглянула на скомканные газеты. Там, на последней странице было напечатано объявление, которое надо было бы набрать крупным шрифтом на первой странице.

Режиссер и кинозвезда объявляют о скором браке. Боже мой, вопреки рассудку, лишь бы удержаться вровень с новой славой Джан, Лайла сказала «да» Марти и – вот она, ее реклама! Тетушка Робби говорил, что уверен – эта новость получит большой отклик в прессе. Но о каком отклике можно говорить, когда сообщение спрятано на двадцать четвертой странице «Лос-Анджелес Таймс» и ему посвящено несколько строк в «Майлстаун». Это оскорбление! В конце концов, она звезда Голливуда! Она дочь Керри Кайла! Она – дочь Терезы О'Доннел, которая, несмотря ни на что, тоже была звездой.

Зазвонил телефон; Лайла редко отвечала на звонки, возлагая эти заботы на прислугу. Но сейчас она ожидала звонка от Марти и ответила сама.

– Ты сошла с ума? – задребезжал голос в трубке. – Ты совершенно сошла с ума?

Лайла на мгновение заколебалась, – прервать разговор или нет, – но власть Терезы вновь оказалась сильнее.

– Замолкни, – рявкнула Лайла.

– Я только что прочитала «Таймс». То, что ты задумала, невозможно. Ты заходишь слишком далеко.

– Замолчи! Я могу делать все, что захочу. А когда мне понадобится твое мнение, я пошлю тебе записку.

– Лайла, этого ты не можешь сделать! Марти Ди Геннаро не кальвинист. Это погубит нас обеих.

– Замолчи, я дала тебе возможность участвовать в отличном шоу. Все остальное тебя не касается. Оставь меня в покое, иначе, клянусь, я уговорю Марти отменить программу.

Лайла чуть не разрыдалась от гнева. Она жалела, что не может убить Терезу.

– Лайла, послушай меня, ты можешь дурить всех подряд…

– Но я не могу обдурить свою мамочку? Так? Заткнись, мамочка. Проваливайте вы все – и ты, и тетушка Робби, и Кальвин, и Кенди, и Скинни, и Эстрелла – все вы! Ты ведь не беспокоилась об этом двадцать лет назад? Не тревожься и теперь. Предупреждаю, оставь меня в покое! – Она бросила трубку.

Но через секунду телефон зазвонил вновь. Лайла фыркнула и посмотрела в окно. В Малибу, кажется, становится холодно. Она встала, трясясь от злости. Сначала Марти уговаривает ее выйти за него замуж, потом фильм Джан становится событием сезона, а ее премьера омрачена, новость о ее помолвке не находит отклика в прессе – и вот еще одно!

Она должна выиграть «Эмми», доказав Терезе, что она, Лайла Кайл, не относится к людям, на которых можно безнаказанно плевать. Лайла стояла, тяжело дыша, от гнева у нее кружилась голова. Девушка обдумывала свои возможности. Пришло время для начала широкомасштабного наступления на них всех. Ей нужен только Марти. Она выйдет за него замуж. Да.

Лайла взглянула на свои руки – они дрожали. Девушка чувствовала, что сейчас непременно кого-нибудь убьет. Потом она вспомнила о коробке. О подарке, который ей сделал Робби. Она все еще стояла нераспечатанной на столе. Лайла мрачно улыбнулась и прошла в кухню. Она порылась в ящиках и достала очень острый нож. Очень острый!

Минос Пейдж был не слишком удивлен, когда ему вновь позвонила Лайла Кайл. Очень редко удивляющийся Минос Пейдж, в котором, безусловно, мало нуждаются рядовые обыватели города. Тем не менее, он весьма удивился тщательным инструкциям Лайлы. Хорошо, что его не застигли врасплох, в противном случае он не заработал бы той суммы, что зарабатывал всегда, – она превышала ровно в четыре раза то, что ему платила Лайла Кайл. Но эта работенка была так же дорога для Лайлы, как его истинная работа была дорога ему. В этом он был убежден.

Миносу не пришлось долго думать о том, как выполнить инструкции, полученные от Лайлы. У него все было четко разработано, он знал, кому позвонить и в каком порядке. Минос улыбнулся сам себе, набирая телефонный номер. В последний раз Лайла задала ему ту еще работенку – он обегал весь город и сумел завершить ее лишь к исходу второй недели. Это же поручение отнимет несколько минут, и его можно будет выполнять только по телефону. Судьба!

Когда я подняла трубку телефона в офисе, то услышала знакомый монотонный голос:

– Догадываешься, кто тебе звонит, чтобы сообщить хорошие новости? – игриво спросил голос.

– Мало кто из мужчин позволял себе говорить со мной, Лаурой Ричи, подобным образом.

– Это Кевин Костнер, у тебя ребенок от меня. Лаура, я хочу сообщить тебе что-то очень интересное. Клянусь, ты первый человек, которому я это рассказываю, и делаю это не ради денег. Я делаю это потому, что ты хорошо относилась ко мне в прошлом. Поэтому приготовь пару острых карандашей и большой лист бумаги. Все, что тебе надо делать, – слушать и записывать.

А затем трубку взял Минос Пейдж – и разговор не длился и пятнадцати минут. У меня есть его запись. Время от времени на пленке можно услышать мой голос, однажды я даже воскликнула: «Черт возьми!» – но кроме этой реплики все остальное – его рассказ. Я только повторяю вслед за ним. Когда Пейдж закончил, я задала единственный вопрос:

– Минос, у тебя есть какие-нибудь бумаги, подтверждающие это?

– Ты получишь их по факсу ровно через пять минут.

– Фотографии хирургической операции? Он засмеялся.

– Вот за это тебе еще придется заплатить.

– Сколько за эксклюзивность? – спросила я.

– Больше, чем вы с Китти Келли можете себе позволить. Никакой эксклюзивности. В течение последующих двадцати минут я звоню в «Инквайэрер», «Обсервер», «Энтетейнмент Уикли» и в «Тайм». Но ты – первая, кто услышал эту новость. Куй железо, пока горячо.

Перед тем как повесить трубку, он не мог не произнести коммерческой реплики.

– Запомни, Лаура, отныне – ты моя должница. И мое имя в публикации упоминать нельзя.

– Если у тебя есть документы, то мне неинтересно твое имя. Но если я не стану за это платить, то на кого мне ссылаться?

– На Джона Бересфорда Типтона, – рассмеялся Минос и повесил трубку.

6

Шарлин Смит – кровосмесительница!

Шокирующая история звезды, которая спит со своим братом. Читайте об этом на внутренних полосах «Нешнл Обсервер». Самая сексуальная женщина в мире? Кто она – подлинная Джан Мур?

Пластическая операция. Полная история Джан Мур и ее общей пластической операции на лице и на теле. Репортаж Лауры Ричи. В этом выпуске «Энтетейнмент Уорлд».

Телефон звонил, не переставая. Сэму казалось, что он покончит самоубийством, если услышит еще один звонок. Журналисты из каждой желтой газетенки хотели проинтервьюировать Сэма. Все хотели знать, каково спать с Джан Мур. Вчера во время обеда в «Ле Дом» они выкрикивали свои вопросы на автостоянке.

– До операции она приносила такое же наслаждение, как и после?

– Вы сделали это ради рекламы?

– Как, по-вашему, это повлияет на сборы фильма «Рождение звезды»?

Телефон в офисе продолжал звонить. Секретарша сходила с ума. Сэм отключил свой домашний телефон. За ним уже гонялся Боб Ле Вайн, который не мог поверить, что Сэм в их фильме снял чудовище в женском обличье и угрожал судебным преследованием. Его агент тоже не верил, что Сэм был не в курсе всей истории, и советовал нанять кого-нибудь из фирмы по связям с общественностью, чтобы предотвратить возможный ущерб. Наконец раздался звонок от Эйприл. Сэму было наплевать на эти звонки, но откладывать разговор на неопределенный срок тоже было нельзя. Боже! Что она ему скажет? Сэм поднял трубку.

– Привет, Эйприл!

Он старался говорить спокойно, обычным тоном, но услышал в трубке щебет.

– Шестнадцать миллионов, – сказала Эйприл.

– Что?

– В прошлые выходные кассовый сбор составил шестнадцать миллионов. Мне только что об этом сообщили. Они вынуждены пускать фильм и на ночных сеансах, чтобы удовлетворить публику. Шестнадцать миллионов долларов. Это гениально!

Сэм мог лишь молча кивнуть головой.

«Трое на дороге». Что произошло?

О'Коннор объявляет турне по десяти городам, чтобы успокоить нацию. Призывы к семейной ответственности.

Нью-Йорк. Вчера в своей воскресной проповеди в соборе Святого Патрика кардинал О'Коннор, архиепископ римской католической епархии Нью-Йорка, объявил своей пастве, а также прессе, заинтересованной его пресс-релизом, что он осуждает телевидение за фильм «Трое на дороге», как пример того, что делает со страной Голливуд и его принцип поклонения золотому тельцу. Он осудил «Мэрфи Брауна», программу «Чиаз», а также ряд других программ. Затем кардинал заявил, что его турне призвано исцелить народ Америки от тех моральных ран, которые нанесли ему Шарлин Смит своим кровосмесительством и Джан Мур участием в откровенно порнографическом фильме, потрясшем страну. Он попросил прихожан присоединиться к его молитвам за грешных ведущих программ телевидения, затем добавил, что все трое повинны в разжигании похотливых желаний и мыслей. Кардинал обратился к Святому Жозефу, покровителю семьи, чтобы он помог стране преодолеть возникшую смуту и восстановить семейные ценности. «Что произошло с миром Диснея? – спросил кардинал в своей страстной проповеди. – Что произошло с Мэри Поппинс? Вместо них у нас сегодня Шарлин Смит и Джан Мур. Что-то неладно в стране, где забывают священный и прекрасный пример Благословенной Девы Марии и поклоняются идолам на глиняных ногах».

«Тайм»

Джан жила как в осаде. Наверное, именно так чувствовали себя жители средневековых городов, окруженных врагами. Она сняла телефонную трубку. Ла Брек прислал еще трех охранников, а полиция Беверли-Хиллз установила полицейскую машину, чтобы контролировать движение. Джан не могла выйти, ее нельзя было видеть, но оставаться дома для нее было невыносимо.

Это было как в кошмарном сне. Две недели спустя после выхода на экран «Рождения звезды», вызвавшего бум в газетах и журналах, последовало разоблачение. Снежный ком набрал достаточную скорость, чтобы перерасти в снежную лавину. Джан чувствовала себя раздавленной под его тяжестью. Кто похитил историю ее болезни? Или это Сэм предал ее таким образом?

Ирония состояла в том, что новая секс-богиня нации оказалась делом рук человеческих, однако, это ничуть не уменьшило интереса к ней. У Джан не хватало мужества читать большую часть той грязи, которая вылилась на страницы прессы. Она лишь заглянула в «Энтетейнмент Тунайт» и увидела интервью мисс Хеннеси, медсестры доктора Мура. Было опубликовано ее старое фото и снимок в клинике доктора Мура. Она выглядела ужасно.

– Боже мой! – простонала Джан.

Потом они начали расследование по делу Шарлин. Приводились все возможные спекуляции. Джан чувствовала себя совершенно больной. Она вспомнила ошибку или оговорку Дина. Что-то о том, как хорошо иметь двух сестер. А что, если это правда? Кем была она, Джан, чтобы судить их? Она подняла трубку и набрала частный номер Шарлин. Конечно, ей ответили гудки «занято». Что же, Джан придется поехать туда. Если она нужна Шарлин, то Джан обязана ее поддержать. Она хотела ей помочь. «Шарлин мой друг», – думала Джан. Они подруги!

Меморандум

Всем сотрудникам «Сай Ортис и K°»

От Сая Ортиса

Об утечке информации

Любой, кто будет уличен в утечке информации о Шарлин Смит или Джан Мур, или о шоу «Трое на дороге», будет немедленно уволен и подвергнут судебному преследованию за злоупотребление доверием клиента и за разглашение его тайны.

Если какая-то часть этого меморандума неясна, просьба обратиться в отдел связей с общественностью к мисс Хэнкок.

Сай Ортис.

Джан сумела проникнуть к Шарлин, преодолев толпу репортеров. Они сидели в почти забаррикадированной комнате. Шарлин была бледнее обычного, но держалась хорошо. Джан села рядом и взяла ее за руку. Два человека из отдела по связям с общественностью из офиса Сая Ортиса сидели на кухне и отвечали на телефонные звонки. Адвокат со своим помощником безвылазно находились в столовой.

– Джан, ты сердишься на меня? – спросила Шарлин.

– За что?

– За то, что ты поделилась со мной своим секретом, а я не рассказывала тебе о своем.

– Шарлин, это же не торговля. Друзья так не поступают.

– Мы по-прежнему друзья? – спросила Шарлин, и из-под ее длинных ресниц сбежала слеза.

– Конечно, мы друзья, – сказала Джан и пожала Шарлин руку.

– Очень тяжело думать, что все презирают тебя.

– Да, конечно, – вздохнула Джан и попыталась улыбнуться.

Губы у нее дрожали, но девушка не плакала.

«Вот это тот самый риск, которому ты себя подвергаешь. Ты не просто хотела этого, ты заплатила за это. И такое впечатление, что мне придется и дальше платить за это», – подумала она. Подумала Джан и о Брюстере Муре. В водовороте событий, захватившем ее в течение последних месяцев, Джан поняла, что кроме Май и Шарлин, только тихие беседы с Брюстером Муром тогда в больнице, лишь его письма имели смысл. Но она ничего не слышала о нем с того времени, как написала ему последнее письмо. Мур наверняка не предал ее. Приставали ли к нему журналисты? Презирает ли он ее за шумиху и за те беспокойства, которые она ему доставляет? Если Брюстер станет ее презирать, этого Джан уже не вынесет.

«Отец Шарлин Смит рассказывает о проведенных в тюрьме годах.

Специально для «Даллас Индепендент» от Клинта Ропера.

Дин Смит, отец исполнительницы главной роли в фильме «Трое на дороге», встретился с репортером и рассказал ему о Бойде Джемисоне, в убийстве которого виновен подросток Дин. Убийство произошло неподалеку от вагончика Смита в Лэмсоне, штат Техас, более трех лет назад. Он также подтвердил факт кровосмешения его и дочери. «Индепендент» намерен расследовать заявление Смита о том, что Шарлин могла бы спасти отца от приговора, если бы явилась на судебное заседание и подтвердила бы, что отец убил Бойда Джемисона в целях самообороны, защищая дочь от его посягательств. Отец утверждает, что любит Шарлин, несмотря на ее грехи, и умоляет ее встретиться с ним.

Он не имел никаких сообщений от своих жены, сына или дочери со времени убийства, и говорит, что скучает по ним всем. Он утверждает, что убийство было совершенно в пьяном виде, но теперь он излечился от этой дурной наклонности благодаря помощи Христа. Он трезв с тех пор, как был доставлен в тюрьму. Нет сомнения в том, что сказание о семье Смитов из Лэмсона, штат Техас, составит основу для нового романа».

– Я все не могу поверить в то, что отец жив, – пробормотала Шарлин.

Девушка была совершенно вымотана, ей казалось, что она никогда не сможет подняться с софы.

– Нам ни к чему видеться с ним, правда? – спросил Дин.

Глаза его были широко открыты, они всегда становились такими, когда мальчик пугался. Удивительно, что ничто так не пугало Дина, как его собственный отец. «Может быть, это стало привычкой с тех пор, как мы были детьми», – подумала Шарлин.

– Наверное, не нужно. Но он говорит, что мы плохие дети. И так же говорят все остальные.

– Я не понимаю, – сказал Дин, вставая рядом с софой, на которой лежала Шарлин. Он вытащил газету из пачки, лежавшей рядом. – Я не понимаю.

– Знаю, хороший мой, что ты не понимаешь.

– Но отчего они все так взбесились? Я ударил его, потому что он хотел ударить тебя. Я убью его, если он еще раз попытается ударить тебя.

– Они взбесились не поэтому.

– Тогда почему?

– Из-за того, чем мы занимаемся ночью. Из-за того, что мы спим вместе.

– Но мы всегда это делали, – сказал Дин. – Почему они взбесились сейчас?

– Наверное, раньше они об этом не знали.

– Значит ли это, что ты теперь не получишь премию? Какое-то мгновение Шарлин не понимала, о чем он говорит. Потом она вспомнила об «Эмми».

– Да, не получу.

Дин подошел к ней, уронил газету и уставился на Шарлин.

– Ты огорчена из-за этого? Шарлин кивнула.

– Но я не столько огорчена, сколько мне стыдно. Слеза вновь скатилась по ее щеке.

– Шарлин, пожалуйста, не огорчайся. Мы ведь не сделали ничего плохого, Шарлин. Они могут убедиться в этом.

Шарлин взяла брата за руку и покачала головой.

– Не уверена.

– Почему?

– Потому, что мы в Голливуде. Первые фотографии: Джан Мур до и после.

«В этом выпуске «Нешнл Квестченер» эксклюзивные фотографии Джан Мур – результаты волшебной операции. Убедитесь в том, что может сделать хирургия: из тридцатичетырехлетней толстой незаметной женщины превратить вас в двадцатичетырехлетнюю красавицу с телом богини. Только у нас!»

Пойти немного прогуляться – это, конечно, глупо. Вся система безопасности, ограда – все это не работало. Джан услышала шорох шин туристического автобуса перед домом и остановилась в ожидании. Потом она услышала:

– Это дом Джан Мур, ставшей всемирно известной благодаря своей роли в фильме «Трое на дороге», – говорил экскурсовод в громкоговоритель. – Мисс Мур перенесла полную пластическую операцию. Говорят, что на ее теле ни один дюйм не остался нетронутым скальпелем хирурга.

Это продолжалось почти десять минут. Наконец автобус уехал, а Джан прошла в гостиную и уселась на диване, поправляя складки кофты на полностью изрезанном скальпелем хирурга теле, как только что ей напомнил экскурсовод.

«Мать Шарлин Смит занимается проституцией! «Лос-Анджелес Таймс»

Нью-Орлеан. Флора Ли Делюс, мать Шарлин Смит, участвовавшей в фильме «Трое на дороге», была арестована вчера вечером за проституцию в мотеле на 101 дороге. Сначала полиция не знала, что миссис Делюс – мать мисс Смит, и арест обещал быть обычным делом.

Миссис Делюс, отказываясь комментировать свои отношения с дочерью, заявила, что ее арест незаконен. «Я даже не успела вынуть свои зубы, когда фараоны ворвались в комнату».

Сногсшибательная карьера Шарлин Смит, обвинение ее в кровосмешении высветили и другие аспекты ее семейной жизни. Ни мисс Смит, ни ее секретарь не прокомментировали эти сообщения.

Судебное заседание назначено на два часа пополудни в здании суда прихода Святого Чарльза. Залог в пятьдесят долларов был внесен за миссис Делюс доброжелателем, пожелавшим остаться неизвестным».

– Ну и семейка! – орал Сай Ортис в трубку телефона в своей машине. Ему едва хватило воздуха в легких, чтобы сделать это. – В семье Смитов есть хоть один, не посидевший в тюрьме и не нарушивший заповедей Божьих?

– Боже мой!

Марти едва верил своим глазам. Сначала возникли проблемы с Джан Мур по поводу «Рождения». Затем проблемы с Лайлой и Терезой. Затем Джан звонит и говорит, что она заболела на неделю. Теперь Шарлин и Джан оказались в эпицентре грандиознейшего скандала. Они хотя бы понимают, что ему нужно снимать шоу?

Марти отложил съемку на неделю. Телевидению съемки эпизода обходились во столько, во сколько обходились простои. Сай постоянно звонил ему, сообщая новости, почерпнутые из прессы. Все были в ярости и в отчаянии.

Марти слышал, как за дверью его офиса разрывались телефоны. Он поднял руку и почесал нос. У Марти разыгралась безумная головная боль, и он боялся, что скоро она не пройдет.

ДЕСЯТЬ ГЛАВНЫХ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ ЖЕНЩИНЫ БОЛЬШЕ НЕ СМОТРЯТ «ТРОЕ НА ДОРОГЕ».

От «Лейт Найт», Дэвид Леттерман

10. Их друзья не заставляют их больше смотреть шоу.

9. Их братья не заставляют их больше смотреть шоу.

8. Таким образом они не ненавидят себя утром.

7. Они не увлекаются мотоспортом.

6. Их матери не позволяют им.

5. Их отцы не позволяют им.

4. Их священники не позволяют им.

3. Они предпочитают другие программы.

2. Они не могут позволить себе оплатить хирургические счета.

1. Они предпочитают «Невесту Франкенштейна».

«Рождение звезды» побивает рекорды кассовых сборов.

Джан Мур, снявшись в «Рождении звезды», вновь побила все рекорды кассовых сборов. Менее, чем за месяц со дня выхода на экран, фильм принес восемьдесят три миллиона долларов.

Шарлин сидела в гостиной, укутавшись до подбородка одеялом. Она услышала его голос раньше, чем увидела его самого.

– Доуб! – закричала она и спрыгнула с кресла-качалки, сбросив плед. – Доуб Самуэлс, что ты здесь делаешь? Ты сейчас желаннее, чем горячая печка зимней ночью.

– А ты выглядишь как драная кошка, – сказал Доуб. – Чего ради ты заперлась в этой темной дыре?

– Я сказал ему, что ты больна, Шарлин, – смутился Дин. – Я сказал ему, что ты плачешь и все такое.

– Ну и о чем ты плачешь, хотел бы я знать?

– Доуб, все так ужасно! Газеты и телевидение не оставляют нас в покое, а потом новости о папе. Мы с Дином просто больны. К тому же еще и Флора Ли…

– Люди отрабатывают свой хлеб, Шарлин. Их дело, – как. Ты же никому не причинила зла, насколько я знаю. Так почему же ты спряталась в этой дыре, как преступница?

Шарлин пожала плечами. Доуб покачал головой.

– Сядьте оба. – Сказал он. Шарлин уселась в кресло-качалку, Дин сел на полу рядом с собаками. – Теперь послушайте меня. Здесь нет никакого кровосмешения. Никогда не было и не будет. Флора Ли не ваша мать…

– Я знаю. Дин – мой сводный брат, но… Но это ничего не меняет в принципе.

Доуб прервал ее резким движением руки.

– Дин тебе вовсе не брат, Флора Ли так сказала твоему отцу, но это неправда. У меня есть свидетельство о рождении, которое это доказывает. Флора Ли носила Дина в чреве еще до встречи с твоим отцом. Она никогда не была замужем за твоим отцом. Его дом просто стал для нее пристанищем во время шторма.

Шарлин минуту сидела молча.

– Дин – не сын своего отца? – Это было слишком.

– Вся секретность, весь стыд – и все ни за что!

Изумление и облегчение – эти два чувства Шарлин испытала почти одновременно. Потом она разрыдалась.

– Мне было так тяжело. Так тяжело. Лайла вела себя мерзко, потом мистер Маклейн, потом фото, на котором мистер Ортис лежит на мне. С Марти так тяжело работать, я такая медлительная. Теперь это… Даже если это неправда, я уже не смогу участвовать в конкурсе на «Эмми» и не смогу пойти на прием к Аре Сагарьяну, чтобы все смеялись у меня за спиной и сплетничали о Дине и обо мне.

– Что тебе за дело, что именно скажет горстка неудачников и извращенцев? Зачем тебе вообще беспокоиться о том, кто и что о тебе думает?

Шарлин не хотелось обсуждать все это с Доубом, хотя слово «извращенец» прозвучало, как удар. Впервые со времени знакомства с Доубом ей стало стыдно.

– Они именно такие, Шарлин. Ты знала об этом с той минуты, как появилась в Лос-Анджелесе. Они все извращенцы и больные.

Его слова не помогли, слезы продолжали литься рекой. До сих пор Шарлин ни разу не плакала в присутствии Доуба.

– Но они-то говорят, что это я и Дин – извращенцы. Ты ничего не читал из того, что было напечатано в прессе? Тебя бы стошнило. Я удивляюсь, почему мама никогда не рассказывала об этом. Надеюсь, она не слишком-то расстроилась, когда прочла все их россказни. Это может убить ее.

– Не беспокойся о своей маме. Правдивость никогда не была ее сильной стороной. – Доуб спокойно смотрел, как по ее щекам текли слезы. Затем он покачал головой и вздохнул. – Дорогая, у меня есть кое-что для тебя. Но сначала пообещай, что не станешь спрашивать о том, откуда это у меня. Договорились?

Шарлин молча кивнула.

– Тогда слушай, милая. Ты никогда не рассказывала мне, дорогая, о том, как росла. Но у меня чертовски сильное воображение. Поэтому я подумал, что может быть тебе это может пригодиться.

Он взял свой портфель, достал пачку бумаг и вручил их Шарлин.

– Это свидетельство о твоем рождении. И свидетельство о рождении Дина. Дин тебе не брат. Дин тебе вообще не кровный родственник. Это копии. Оригиналы хранятся в банке.

– Но как… – начала было Шарлин, потом вспомнила свое обещание и замолчала. Потом она резко села. – Доуб, я просто не могу в это поверить. Я должна спросить, неужели это правда? Неужели бумаги не подложные?

– Нет, все строго законно. Все газеты смогут напечатать копии этих документов, как только ты того пожелаешь. К тому же ты сможешь преследовать их за клевету.

– Доуб, у тебя есть все доказательства?

– Да, думаю, да. Минос честный малый, в определенном смысле слова. – Доуб усмехнулся. – У тебя на руках все необходимые доказательства. Самое же главное, что ты сама знаешь правду, и никто не имеет права судить тебя. Если хочешь – выйди замуж за Дина. Я тебя знаю, Шарлин. Ты очень хорошая девушка. Прекрасная девушка. А теперь кончай плакать.

«Актриса – робот?

Разоблачение того, что Джан Мур является результатом умелой хирургической операции, потрясло Лос-Анджелес, индустрию развлечений всего мира, заставило почувствовать себя плохо всех, как после переедания гусиной печенки. В городе, где на душу населения приходится больше пластических хирургов, чем где-либо, все теперь оглядываются с опаской и ожидают, что еще какая-нибудь медсестра выдаст чей-нибудь секрет и огласит список имен.

Многие в Голливуде уже подумывают о том, чтобы самим рассказать о своей пластической операции, не дожидаясь, что кто-то сделает это вместо них. Называют новые и новые имена, репортеры кидаются от одной знаменитости к другой, небольшая группа радикально настроенных хирургов выступила против подобных операций. Рэкуэл Уэлч, выступающая от имени группы «Красавицы Америки», задает вопрос:

«Что плохого в пластической операции? И даже в том, чтобы переделать все тело? Я испытываю к Джан Мур лишь глубокое уважение. Это равносильно использованию любого другого косметического средства. Мужчины не видят ничего плохого в том, чтобы ежедневно пользоваться бритвой, улучшая свою внешность. Когда то же самое делает женщина, ее называют фальшивкой».

Майкл Джексон, Мишель Пфайфер и Шер устроили пресс-конференцию, чтобы высказать свое мнение о том, какое отрицательное воздействие оказывает на американок вторжение в частную жизнь женщин. «Это похоже на изнасилование», – сказала Шер.

«Он мне не брат!

Шарлин Смит выступает с опровержением.

В продолжение разворачивающегося скандала вокруг звезд, исполняющих главные роли в шоу «Трое на дороге», Шарлин Смит выступила сегодня с заявлением, опровергая обвинение в кровосмешении с Дином Делюсом, известным как Дин Смит, ее предполагаемый брат. Она предъявила свидетельства о рождении и письменное заявление от Флоры Ли Делюс, которая отказалась дать интервью.

На вопрос собирается ли она преследовать в судебном порядке виновных в порочащих ее публикациях, мисс Смит заявила собравшимся журналистам: «Я думаю, что и так было принесено много вреда».

Лайла перевернулась на живот. Вокруг нее валялись разорванные и скомканные газеты и журналы. Ветер подул в окно и спутал аккуратно лежавшую перед ней стопку вырезок. Если ее помолвка и не нашла должного освещения в прессе, то уж это было полностью компенсировано грязными помоями, обрушившимися на Шарлин и на Джан.

Прямо сейчас Лайла могла отдохнуть от съемок «Трех четвертей». Марти и телевидение решили отложить на неделю съемки и определиться, что делать дальше. Если бы Марти узнал, что благодаря Лайле начался этот ураган? Разозлился бы он? Лайла сочувствовала ему и предложила вышвырнуть вон Шарлин и Джан и найти других актрис. Вопрос будет решаться на следующей неделе. Лайла сожалела, что не сможет пойти туда, но девушка может сделать только то, что она может сделать.

«Эмми» теперь наверняка будет ее, в этом Лайла была уверена. Голосование состоится на следующей неделе, и никто не посмеет проголосовать за монстра или за кровосмесительницу. Независимо от того, какими подобными или более ужасными секретами они располагали. «Эмми» будет ее, это точно. Ну а «Трое на дороге», может быть, станет ее собственным шоу.

7

С тех пор как Доуб, словно ангел, просто явился и спас ее, Шарлин почувствовала себя счастливой, как никогда. Она больше не боялась быть счастливой! Отныне девушка знала, что никогда не будет брошена на произвол судьбы. И еще она больше не была грешницей, Дин не был убийцей, и поскольку отец жив, было приятно сознавать, что он благополучно отделался. Если это знание дала им известность, то можно было быть благодарными ей. Читать об окончательном падении Флоры Ли было грустно, но не неожиданно. Шарлин пошлет ей денег, но будет уверена, что та не побеспокоит Дина вновь.

Самое лучшее во всех этих новостях то, что они с Дином могут быть вместе. И не было ничего дурного в том, что они любили друг друга. Новости были такие хорошие, такие огромные, что к ним надо было привыкнуть. Шарлин сидела рядом с Дином и некоторое время пыталась дать ему возможность все осознать. Они расположились во дворе дома, в безопасной ночной темноте. Ночь – единственное время, когда пленники скандала могли выходить во двор без риска, что их сфотографируют.

– Дин, у меня для тебя хорошие новости. Я тебе не сестра. Дин печально взглянул на Шарлин.

– Я не твой брат?

– Нет. Мама говорила нам и отцу неправду.

– Но я хочу быть твоим братом.

– Нет, Дин. Братья и сестры не спят вместе.

На мгновение Шарлин очень хотелось услышать от Дина романтическое признание. Услышать, как он ее любит, как она ему нужна, как он будет ухаживать за ней с цветами и подарками. Но говорили только глаза Дина. Шарлин поняла, что он чувствует, и вздохнула.

– Дин, ты хочешь остаться со мной навсегда? – спросила она.

– Конечно, Шарлин. Ты знаешь это.

– Я думаю, мы могли бы пожениться. Я могла бы быть твоей женой, а не сестрой.

Дин молчал.

– Ты не можешь быть обеими сразу?

– Нет, так не получится.

– Хорошо, тогда давай поженимся.

Это не было романтическим предложением, но оно было неподдельным и внушающим доверие.

– Ты говоришь серьезно, Дин? Ты хочешь этого?

– Конечно, да.

Шарлин улыбнулась и взяла его за руку.

И здесь, в темноте позади дома, посреди прекрасного сада Шарлин переполнила такая любовь к Дину, такое глубокое, полное и чистое волнение любви, что она на миг подумала, что не сможет больше жить. Ей казалось, что сердце ее разорвется! Шарлин стояла, жадно впитывая переполненность и боль.

Дин не был совершенством; она знала, в молодом человеке не было того, что большинство женщин ищут в мужчине. Но он был тем, кого любила Шарлин и кого она желала. Его доброта, чистота и простота были для нее самыми важными на свете. Дин был ее якорем и ее компасом, он был тем, кто помогал девушке выстоять в опасном водовороте.

В день присуждения наград «Эмми» Шарлин проснулась с чувством радости и благодарности. Копии поздравлений с днем рождения и соответствующих заявлений появились в печати. И неизбежно хлынул новый поток рекламы.

Поздравления были тяжелым испытанием. Но после завтрака Доуб настоял, что она должна пойти – и пойти вместе с Дином.

– Но я никогда не беру его на деловую чепуху.

– Нет причины не сделать это сейчас.

– Но он возненавидит это.

– Так же, как и ты. Дин взрослый человек.

– Доуб Самуэлс, я не хочу никаких поздравлений и я не хочу идти на вечер, где все будут смотреть на меня как на ненормальную. Все, что я хочу… – Она сделала паузу, тщательно обдумывая слова. – Жить спокойно за городом на ранчо с лошадьми для Дина, с кучей собак, со множеством деревьев, с открытыми полями, озерами и холмами. И вокруг бегает много ребятишек. Они не обязательно должны быть моими. Просто им негде больше играть. И никаких других людей. Только ты рядом. И никаких модных магазинов, или изысканных вечеров, или пустых журналов. Я хочу немного мира и покоя для Дина и для себя. Остаться одной и никогда вновь не надевать официальный костюм. – Она сделала паузу, представляя себе это. – Ты когда-нибудь танцевал джигу, Доуб?

– Нет. Я никогда не оставался на одном месте так долго, чтобы можно было научиться.

– А я бы хотела научиться. Я всегда хотела, но так и не собралась. Теперь, если у Дина и у меня будет прекрасный загородный дом, Мы сможем научиться танцевать и немного повеселиться. И, возможно, скоро мы сможем себе это позволить.

Шарлин не хотела, чтобы Доуб чувствовал себя виноватым за деньги, которые она ему одолжила. И девушка замолкла. Но Доуб, казалось, даже не помнил о деньгах.

– Это все возможно, Шарлин. И даже скорее, чем ты думаешь. Сейчас все, что ты можешь сделать – это показать вечером, как ты владеешь ситуацией, и поверь мне, девяносто процентов этих ублюдков – прости, дорогая! – девяносто процентов поверят в тебя. Не важно, что они будут говорить или писать. Для того, чтобы что-то значить в этом городе (это одна из истин, которую я усвоил), ты должна действовать так, будто тебе наплевать на них, и они съедят это.

Шарлин внимательно слушала Доуба и должна была с ним согласиться. Впрочем, она всегда соглашалась с Доубом, поскольку обычно он был прав.

– Но я все еще чувствую себя как ненормальная!

– Хорошо, милая, если говорить честно, то это так и есть. С тех пор как ты впервые встала перед телевизионной камерой. Это можно сказать про любую другую теле– и кинозвезду. Все ненормальные. Но ты – одна из самых притягательных и красивейших женщин Америки, ты можешь идти, высоко держа голову. Большинство женщин, которые придут туда вечером, с восторгом хоть на минуту поменялись бы с тобой местами. И это показывает, насколько они на самом деле больны. Это не настоящий мир, Шарлин. Не заблуждайся. Это даже не планета Земля. Мы находимся на какой-то отдельной планете, вращающейся вокруг Солнца в обратном направлении, да еще со скоростью в десять раз больше обычной. Женщина в этом городе стареет за два или три года вместо двух или трех десятилетий. Это город вывихнутых. Только ты и я знаем это. Каждый из тех, кого другие дергают за веревочки, думает, что он в небесах. – Доуб сделал паузу. Слава Богу, Шарлин чувствовала себя лучше. – И никто из обитателей Голливуда не достоин того, чтобы чистить тебе обувь. Может быть, Джан Мур. Звучит так, будто она получила какие-то преимущества! Но и это ложь! Глаза Шарлин наполнились слезами.

– Доуб, ты милый человек. Ты достоин самого лучшего в жизни. Если мы куда-нибудь и уедем, то только с тобой. Хорошо?

Она подождала, пока Доуб кивнул. Была ли это краска смущения? Шарлин поднялась, поцеловала его в щеку и уже хотела выйти из комнаты, но Доуб остановил ее:

– Шарлин! Сегодня вечером, после того как вся эта кутерьма закончится, мы с тобой должны очень хорошо все обсудить. У меня есть маленький, но очень приятный для тебя сюрприз. Подготовься. Поговорим, когда все закончится.

Шарлин подбежала к Доубу и поцеловала его. Возможно, из-за Доуба она потеряет много денег, но теперь это не имело значения. Он был хорошим другом, одним из тех, кто доказал свою преданность, и Шарлин любила его.

– Спасибо тебе за все! – сказала она и пошла переодеваться.

Джан проснулась утром в день награждения «Эмми» в ознобе. Вечером накануне она приняла две таблетки ксенекса, но не это вызвало озноб, от которого ее трясло. Джан просто была не в состоянии собраться или сосредоточиться. Она набрала номер телефона Шарлин, рука ее тряслась так, что бедняжка дважды перепутала номер. Когда Шарлин ответила, Джан еле смогла выдавить:

– Привет…

– Приходи, Джан. Все в порядке, – сказала Шарлин.

Когда они говорили в последний раз, Шарлин согласилась, что жизнь не так уж и плоха.

– Ты собираешься? – спросила Джан.

Ничего не нужно было объяснять, Шарлин прекрасно знала, о чем речь.

– Да. Я иду с Дином. А как ты, Джан? Идем с нами.

– Не знаю. С кем я пойду? Сай сказал, что он что-то обеспечит, но я не согласилась. Ла Брек предложил быть моим кавалером. Но это слишком, идти в свет под ручку со своим платным телохранителем.

– О Джан! Идем с нами. Я попрошу Доуба сопровождать тебя. Он хороший друг. Что ты скажешь? Мы не можем позволить, чтобы вся слава досталась Лайле.

– Не знаю. Я перезвоню.

Джан повесила трубку и походила по комнате. Она дрожала. В этом доме всегда было холодно. Джан ненавидела его.

Сможет ли она предстать сегодня вечером перед барракудами? Может ли Джан позволить себе не сделать этого? Счастливая Шарлин, ее избавили. Никто не может избавить Джан. И что она наденет, если пойдет сегодня вечером? Это не такой легкомысленный вопрос, как кажется. Единственный смысл показа состоит в том, чтобы продемонстрировать, что она выглядит хорошо, чувствует себя хорошо, что она в порядке. Но удастся ли ей выглядеть хорошо? Без Май у Джан не было советчика и не было уверенности в собственном выборе. «Надо смотреть правде в лицо, – сказала она себе, – когда Май умерла, ты потеряла и своего лучшего друга, и свой стиль».

Со всем этим так много хлопот. Найти хорошее платье, сделать прическу, маникюр, педикюр, макияж, подобрать духи, украшения – все в целом. Джан просто измучилась, думая об этом. А потом, потом начнется тяжелое испытание – на нее будут смотреть и ее будут оценивать тридцать или сорок миллионов человек. Джан представила, как приближаются камеры, как комментатор начинает свой скандальный рассказ, как зрители дома у экранов смотрят во все глаза на сигнальное табло. И как камеры подогревают зрителей, показывая крупным планом проигравших, когда будут объявлены имена победителей.

– Нет, – простонала Джан, прошла в спальню и рухнула там на постель.

Она достала еще две таблетки ксенекса и проглотила их, не запивая. Прошло еще больше часа. И вот зазвонил телефон. Джан подняла трубку, будто это была ядовитая змея.

– Алло, – нерешительно произнесла она.

– Джан? Слава Богу! Это Брюстер.

– Брюстер? О Боже, Брюстер. Так радостно слышать тебя! – Тепло заполнило все ее тело. Это было просто физическое ощущение. – Брюстер, привет, – повторила она.

– У тебя все в порядке, Джан? – спросил Мур. Телефон щелкнул и затрещал от помех.

«Он, должно быть, звонит издалека. Из Южной Америки, – подумала Джан. – Брюстер там в командировке? Как хорошо, что он позвонил».

– У тебя все в порядке? – повторил доктор Мур.

– Я так растеряна, Брюстер. Это звучит глупо, но я чувствую конец.

– Какой конец? – спросил он. – Джан, я едва слышу тебя. О каком конце ты говорила?

– Жизнь кончается. О Брюстер, мне так плохо. Ничего в жизни не получается так, как я хочу. У меня был второй шанс, и я упустила его. Я просто не смогла успешно использовать его.

Голос ее дрожал. Даже ей он казался слабым и далеким.

– Ужасная связь! – прокричал Брюстер. – Нас разъединяют. Что ты сказала? Тебе что-то не удалось?

– Брюстер, тебе не стыдно за меня? Этот ужасный фильм и сейчас это бульварное шоу. Они не сводят тебя с ума? Я не разрушила твою жизнь?

– Правильнее сказать, не разрушил ли я твою? Ты в порядке, Джан?

– Ты меня еще любишь, Брюстер?

– Конечно, да. Джан, я… – Брюстер умолк.

– Брюстер, Брюстер, ты здесь?

Прошла еще одна волна помех, потом связь прервалась. Она тупо трясла телефонную трубку.

– Брюстер? Брюстер? – кричала она.

Но его не было. Джан стала всхлипывать, но слабо, безнадежно, как отчаявшийся ребенок. О Боже, Брюстера больше не было. Джан не могла поговорить с ним. Джан всхлипывала, с носа капало. Она взяла полотенце, чтобы утереться. Зазвонил сигнал охранной сигнализации.

Джан подняла трубку внутренней телефонной связи.

– Брюстер Мур. Вы ждете его? – спросил голос охранника.

Она потрясла головой, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Каким образом Брюстер мог оказаться возле внутреннего телефона?

– Да, – пробормотала Джан и повесила трубку. Должна ли она была положить трубку? Пропустят ли его?

Позвонили в дверь. Джан протянула руку за одеждой и едва сумела одеться. Но Брюстер не звонил. Вновь настойчиво позвонили в дверь.

– Минутку, – крикнула Джан, хотя знала, что никто не мог ее слышать.

Зачем она повесила трубку? Следовало ли ей дать отбой? Не потеряла ли она Брюстера?

Джан положила телефон на постель и поспешила к двери. У нее было такое ощущение, будто на ноги ей навесили гири. По дороге Джан чуть не упала.

– Иду! – крикнула она, восстановила равновесие, прошла через гостиную по галерее к огромной входной двери.

Открыла. На пороге стоял Брюстер Мур, в левой руке он держал чемодан, в правой – плащ. Брюстер! Брюстер был здесь!

– Разве ты не в Гондурасе? – спросила Джан. Мур шагнул в прихожую.

– У тебя неприятности? – спросил он, поставил чемодан, и они бросились в объятия друг другу.

В этот же день, позже, после того как Джан приняла ванну, после того как Брюстер приготовил ей завтрак и помог вымыть голову, Джан достала платье и оделась к торжеству. Потом они сели в «лимузин».

– Знаешь, – сказала Джан доктору Муру, – если бы не ты, я бы сегодня никуда не поехала. Спасибо, что ты пришел!

– Прости меня, Джан, но я должен был это сделать. Ты не знаешь, но очень многие люди, и мужчины и женщины, сильно нервничают при виде меня. Ты не поверишь, кто звонил мне в Нью-Йорк! Ведь мое имя оказалось связанным с тобой. Люди в этом городе, заметив меня, нервничают больше, чем космонавт на старте. Каждый боится, что теперь нокаутируют его.

Джан с удивлением посмотрела на Мура.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Неужели ты в самом деле думаешь, что только ты у меня знаменитая пациентка? Тогда ты не была знаменитостью. Но, Джан, в течение нескольких лет я исправлял ошибки других хирургов, занимаясь лечением очень богатых, очень известных людей. Было бы неэтично с моей стороны говорить с тобой об этом в те дни, когда у нас впервые начались деловые отношения. Или даже сейчас. Но все боятся, что я заключу договор на книгу, или на телепередачу, или как-нибудь еще выйду на публику. – Мур сделал глоток белого вина. – И учитывая, что эти ублюдки сделали с тобой и что они говорили обо мне, да, это очень заманчивая идея. Знаешь ли ты, что за последние сорок восемь часов ко мне обратилась Лаура Ричи и другие издатели из англоязычных стран с просьбой рассказать все? И предлагали неприлично большие суммы? Заманчиво, очень заманчиво. Такие бешеные деньги позволят оплатить лечение доброй сотни таких парней, как Рауль. Они придут к тебе тоже, не удивляйся.

– Ха! Я никогда не буду говорить с кровопийцами-журналистами. Я лучше уйду, – рассмеялась Джан. – Это звучит знакомо?

– Да, но не так уж глупо. Может быть, тебе следовало бы сделать именно так. Возвращайся в Нью-Йорк.

Мур взял ее за руку. У него была небольшая, теплая и на удивление уютная ладонь. Джан крепко пожала ее.

– Зачем? Играть? Это смешно. Самое большое для меня – это быть звездой в какой-нибудь возобновленной постановке на Бродвее, и люди будут глазеть на меня? Или участвовать в интермедии на карнавале. Нет, нью-йоркскому театру пришел конец. К счастью, кажется. Мне нужно подумать, как зарабатывать на жизнь другим способом. Но проблемы своей карьеры я обдумаю позже, когда у меня будет больше времени. Сейчас же я должна ценить момент – то, что есть. – Джан попыталась улыбнуться. – Однако нынче я должна предстать перед этими прекрасными барракудами.

Доктор Мур рассмеялся.

– Некоторые из них были ужасными барракудами, но они пришли ко мне, – лукаво похвалился он, – И что? Не думаешь ли ты, что показываешь класс, являясь на прием в компании своего хирурга? Этим ты колешь им глаза!

Джан рассмеялась.

– Никто не знает об их тайне, но зато теперь каждый знает обо мне. Мой возраст, мой прошлый и нынешний вес – они видели мои прежние изображения, брали интервью у девочек, с которыми я училась в школе, вытащили дела, которые были у меня с Питом и Майклом Маклейном. Я унижена.

– Я не психиатр, но полагаю, что кое-что понимаю в людях. Когда они увидят, с кем ты была сегодня вечером, они станут относиться к тебе, как к принцессе Диане до ее скандалов. Не забудь, я знаю такие подробности их жизни, что твои мелкие проблемы выглядят как прыщ в сравнении с раковой опухолью. Если тебе так плохо, если у тебя предстартовое нервное возбуждение и ты не хочешь выходить из машины, я покажу тебе несколько картинок, которые привез из Нью-Йорка. Из моих архивов. Я знаю, это непрофессионально, но я ненавижу лицемеров. Джан, помнишь, что я говорю всем своим пациентам? Это только немножко ранит, а потом все проходит.

Лайла закинула руки за голову, а ноги вытянула во всю длину сатиновых простынь. Едва открыв глаза, она вздрогнула от резкого дневного света. Это было проклятие дома Малибу – резкий свет с востока. Слишком много солнца, даже при спущенных занавесях. Лайла позвонила горничной, велела ей принести свежевыжатый апельсиновый сок и медленно – очень медленно – открыть занавеси. Ей больше не нужна никакая помощь. Как всегда, Лайла займется туалетом.

Она лежала, не двигаясь, потягивая охлажденный сок, пытаясь представить, что она в действительности думает о предстоящем вечере. Награждение «Эмми» было его завершением. Лайла могла ощутить вес медали в руке, холодок металла в теплой ладони. Сейчас, двигая носками по простыням, она чувствовала наслаждение, как будто была принцессой Циндереллой, впервые проснувшейся в замке. После всего Марти был принцем Голливуда, а она была принцессой. Свадьба и новое совместное кино отметят начало их царствования.

Конечно, риск велик, но дело стоит того. Лайла уже сказала Марти, что настаивает на отдельной комнате, отдельной постели и уединении. Если ее капризы устроят его, ему не на что будет жаловаться.

А если она не выйдет замуж за Марти, что тогда будет?

Холодный ветер подул в открытое окно, кожа покрылась мурашками. Лайла почувствовала, как хорошее настроение уходит, так было всегда, когда она думала о замужестве. Но она отказалась думать о нем. Она должна быть счастливой!

Лайла знала, что сегодня у нее много дел, но она не собиралась что-либо делать, кроме как обдумать получение премии. И еще что она скажет в речи при вручении. Возможно, Лайла отметит своих соперниц, просто из злобы. Она рассмеялась.

У постели зазвонил телефон. Девушка мысленно выругалась, но ответила иначе.

– Да, – просто сказала она, это было ее обычное приветствие по телефону.

– Лайла, дорогая. Я так рада, что застала тебя. – Это была Лаура Ричи. – Надеюсь, что не потревожила тебя. Мне хотелось первой поздравить тебя с присуждением премии «Эмми».

– Спасибо, Лаура. Я всегда буду помнить это. Поздравлять меня с тем, что я еще не получила! Это говорит о настоящем доверии.

Я рассмеялась.

– Чепуха, дорогая, что это значит для друзей? В любом случае, премия у тебя в кармане. Каждый, даже не самый умный, знает, что ты всех опередишь. Все, моя дорогая, так говорят.

Я пыталась задействовать побольше сотрудников, чтобы заранее написать завтрашнюю статью. Это довольно-таки сложно, поскольку иногда тебя могут поймать на лжи, но порой необходимо успевать побывать сразу в трех местах.

– Лаура, извини, я должна бежать. Они ждут меня на лестнице. Фотографы, рекламные агенты. Дом просто кишит. Конечно, я ничего им не скажу и все детали сохраню для тебя. В конце концов, ты мой самый старый и самый дорогой друг в Голливуде.

– Я не такая старая, дорогая, но спасибо за доверие, – сказала я. – Ты идешь с Марти?

– Конечно.

– Вы уже договорились о дате?

– Еще нет, но ты будешь первой, кто узнает об этом.

– Да, между прочим, перед тем как ты убежишь, скажи, что наденешь сегодня вечером? Мне ты можешь это сказать. Я не проболтаюсь.

– Лаура, – воскликнула Лайла с притворным раздражением. – Я никогда и никому не скажу об этом, даже самому лучшему другу. Только намекну, но это будет между нами, не говори об этом ни слова Эдит Хед.

– Но, дорогая, разве Эдит Хед не умерла?

– Да, но один из ее нарядов из зеленого шифона жив.

– Лайла, ты потрясающее, талантливейшее дитя Голливуда! Я сохраню в тайне твой сюрприз. Целую, дорогая. До вечера.

Это был мой последний разговор с Лайлой Кайл.

8

Майкл Маклейн лежал в шезлонге около своего бассейна и наносил очередной слой солнцезащитного крема. Как получить этот прекрасный цвет здорового загорелого мужского тела, не теряя эластичности кожи? Такая проблема. Майкл терпеть не мог, когда приходилось применять грим для получения бронзового оттенка кожи, поэтому сегодня он уделял особое внимание тому, чтобы лицо равномерно загорело и каждые пятнадцать минут поворачивал голову.

Вечер у Ары должен быть одновременно и удовольствием, и пыткой – все равно что трахать женщину с исключительным телом и обычным лицом. Что, собственно, и предстоит ему скоро делать. В конце концов, у Майкла сегодня свидание с Адрианной.

«Рождение звезды» дало ему необходимую сейчас поддержку. Это продлит ему жизнь. У Майкла опять получилось! В самом деле, он не был глупым или наивным. Это была его лебединая песня, вне всяких сомнений, но Майкл понимал, что это лучшая из всех ролей для красивых, безрассудных мужчин. Он мог уже сейчас видеть, что Стюарту Грейнджеру – типу мужчин, как-будто специально созданных для киноролей на телевидении, – светило в будущем; и он, Майкл, был далек от того, чтобы завершить свою великолепную актерскую карьеру, играя роли стареющего, но еще достаточно привлекательного Джона Форсайта. Только не Майкл Маклейн.

Нет, настало время поднять его имидж в глазах публики на совершенно новый уровень. Майкл любил быть в списке первых и хотел оставаться там навсегда, как Грегори Пек и Джимми Стюарт. Итак, в конце концов настало время, когда уже не миновать того, что раньше можно было обойти. Что всегда интересующий репортеров Майкл Маклейн никогда не делал с женщиной? Не женился.

В конце концов, это были девяностые. Время семейных ценностей. Не говорила ли ему Адрианна, что она уже упустила время? На этот раз никакого аборта. Майкл женится на ней. У них будет ребенок.

Он станет отцом. Какой интересный способ провести шестой десяток. Майкл отвернул лицо к солнцу и перестал улыбаться, чтобы не образовывавались так выдающие возраст морщины. Сразу после вечера по поводу присуждения «Эмми» он объявит, что собирается жениться на Адрианне. Не вызовет ли это сенсации в газетах?

Тетушка Робби появился у Терезы в девять утра того же дня, когда намечался вечер «Эмми» у Ары.

– Где она? – спросил Робби Эстреллу. Та кивнула вверх на спальню Терезы, затем пожала плечами. – Она уже пила что-нибудь? – спросил Робби.

– Я не знаю, мистер Робби. Я ей больше ничего не даю. Она теперь все время у себя в комнате. Не знаю, она не дает мне зайти к ней.

Робби направился к лестнице, призывая женщину следовать за ним. У двери Терезы он остановился, чтобы постучать, но решил, что ответа не последует, открыл дверь и вошел.

– Господи Иисусе, – произнес он в пустоту.

В комнате повсюду были видны следы побоища. Даже с задернутыми шторами в полумраке были видны груды разбросанной повсюду одежды и испачканная чем-то желтым кровать со сдернутым бельем, на полу белела человеческая масса, растянувшаяся во всю длину через порог ванной комнаты. Это была Тереза, голая и грязная, ее серые волосы имели тусклый, засаленный вид, какой бывает у уличной женщины. «Вот чем чаще всего становится легенда», – подумал Робби. Он не мог позволить себе предаться тому чувству горечи, что жгло его изнутри. Предстояло слишком много работы.

Робби раздвинул шторы, и комната залилась светом. Тереза застонала и повернула голову.

Он перетащил старуху с пола на кровать, а Эстрелла стала убирать месячный слой грязи.

– Но что она собирается надеть? – недовольно спросила Эстрелла. – Она все бросает на пол. Или вы думаете, розовое подойдет? Я его хорошенько проглажу. Как вы думаете, мистер Робби? Это будет хорошо выглядеть поглаженным, нет?

– Превосходно, Эстрелла. Но я возьму его в чистку. Ты тем временем найди пару длинных белых перчаток и туфли.

Эстрелла начала рыться в груде на полу, что-то бормоча себе под нос.

– И спасибо, Эстрелла. Ей повезло с тобой, – прокричал Робби.

– И с вами тоже, мистер Робби. Никто больше не пришел бы взять ее на вечер. Вы хороший друг.

– У меня нет друзей, – заплакала Тереза. – Никому нет дела до меня.

– Черт побери, Тереза! Возьми себя в руки! – Робби схватил ее за плечи и тряхнул. – У тебя сегодня вечер у Ары. Это может быть поворотным моментом для тебя.

– Нет. Больше нет. Они узнают. Они все узнают! – бормотала Тереза.

«Интересно, о чем она, к дьяволу, говорит», – думал Робби.

– Тереза, тебе нужно протрезвиться и давай собираться. Если ты не покажешься, Ара будет взбешен. Мы идем сегодня. Ты и я. Черт возьми, Тереза! Я хочу пойти на этот вечер.

– Но, Робби, – заплакала Тереза. – Я не могу пойти. Меня засмеют.

– Нет, если ты протрезвеешь, не засмеют.

– Но там будет Лайла, – причитала Тереза. – С «Эмми». – Тереза перестала плакать и огляделась. – Она убьет меня, Робби, – прошептала старуха.

– Какая нелепость! С каких это пор Лайла или кто другой стали пугать тебя?

– Она была такой чудесной малышкой, не правда ли? Керри никогда бы не согласился на сына. Я не хотела сына. Дочь была самое то.

– Конечно. Превосходно. А сейчас давай собираться к парикмахеру.

– Но она убьет меня. Как она убила Кенди и Скинни. Тереза опять стала причитать.

Робби слушал ее бессвязные всхлипывания, но старался не придавать этому значения. Пока Тереза не упомянула о куклах. Он почувствовал приступ вины. Да, необходимо, чтобы было подписано перемирие. И это вернет Терезу в список друзей Лайлы. Тогда о чем еще она говорит? Кукол больше нет!

– О чем ты говоришь, Тереза?

Кинозвезда сжалась посреди кровати, и Робби не был уверен, дрожала она от протрезвления или от страха.

– Я правильно сделала, не так ли, Робби? Я поставила девочку на ноги. Прелестную девочку. Только теперь она ненавидит меня. Мне никогда не следовало этого делать! – прошептала Тереза.

– Чего? – спросил Робби.

– Того, как я ее воспитывала. И того ужаса, который я с ней сотворила. За это она меня ненавидит. Она хочет убить меня. Как она убила Кенди и Скинни. Она убила других моих детей.

– Тереза, о чем ты говоришь?

Медленно, как будто каждое движение причиняло ей боль, Тереза подползла к краю кровати, затем сползла вниз, упала на колени и начала царапать пол. Ни Робби, ни Эстрелла не могли предотвратить того кошмара, который должен был последовать, и одному Богу известно, когда в последний раз это пыталась сделать Эстрелла.

Но вместо пустых бутылок или старых непарных туфель Тереза вытащила длинный белый ящик. Должно быть, гроб. Затем другой. Два настоящих гроба, скорее всего для погребения детей. Робби затрясло, и он увидел, что Терезу тоже трясет. Хныча, она щелкнула замками крышек.

Робби посмотрел внутрь. Скинни была обезглавлена, ее голова изрублена в крошки. Лицо Кенди было изуродовано сотнями ран от ожесточенных ударов. Обе куклы были без одежды, их тела были испачканы краской, или, может быть, чьей-то кровью. И у каждой было по набору превосходных маленьких мужских гениталий, прибитых в нужных местах.

Нейл Морелли не получил приглашения на вечер Ары. Не удивительно. Но он был удивлен, что после столь долгого молчания получил известие от Роджера. Они говорили по видеотелефону, а не из машины, как это делали обычно. Он, Нейл, приближался к центру событий. Нейл был очень рад, что Роджер позвонил. Ему нужно было так много узнать и о многом расспросить его. Что касается неудачи и унижений, которые свалились на него, как груда кирпичей, Нейл знал… Роджер поймет и поможет. Теперь Нейл знал, кто был виноват в его провале – все те, кто опирался на известное имя или семейные связи.

Он раздумывал поначалу, говорить ли Роджеру, кто был в конце концов, ответственен за все его унижения, о его плане пойти на церемонию «Эмми», как-нибудь попасть туда.

Роджер был такой добрый, такой, ну, по-отечески добрый. Нейл начал рассказывать ему все, и к его огромному облегчению и удивлению, Роджер не только согласился с оценками Нейла, но улучшил план Нейла и дал ему точные указания, как его выполнить. По сути дела, это Роджер рассказал ему об управляющем, который занимался наймом швейцаров для программы «Эмми». Нейл побежал и обратился за работой на вечере «Эмми». За него поручились, хотя ему и пришлось наврать и поклясться, что у него имеется смокинг. Конечно, Нейл был убежден, что это благодаря Роджеру он получил работу. Роджер, должно быть, поговорил с управляющим от его имени.

Роджер также велел ему не беспокоиться о смокинге и намекнул на отдел смокингов в Саксе. Он объяснил, как легко надеть смокинг под обычную одежду в примерочной и выйти. В отделе смокингов было меньше всего народа во всем универмаге, поэтому там никогда не было бдительно спящих продавцов или охранников. Выйти в парадной одежде под мешковатыми джинсами и ветровкой было пустяковым делом. Даже нагло стащить рубашку и галстук бабочкой с витрины около входа казалось легче легкого, имея за своей спиной Роджера.

Другие вещи, которые Роджер сказал ему взять, тоже можно было легко достать, например, у ребят в таксопарке. Он не был точно уверен, но Нейл не собирался задавать вопросы по поводу указаний Роджера. Потому что Роджер сказал ему, что он – Нейл Морелли – должен сегодня встречать гостей на церемонии награждения. Он, Нейл, будет и известен, и обожаем, и любим. Роджер предусмотрел все, вплоть до подтяжек. Этот человек был на его стороне, возможно, единственный. Нет, Нейл собирался сделать все, что скажет ему Роджер. Роджер поймет. Роджер поможет ему поставить все на свое место.

Нейл повязал галстук перед зеркалом в ванной, пожалев, что у него нет большого зеркала, чтобы насладиться полным эффектом смокинга.

Но как знать? Как будто читая мысли Нейла, тут же объявился Роджер и заявил, что комик выглядит превосходно. У Нейла слезы навернулись. Затем Роджер попросил его сесть и стал объяснять, как и где рассаживать аудиторию, которую управляющий закрепил за каждым швейцаром; велел запомнить, где должны сидеть главные гости. Роджер также объяснил расположение театра внутри и указал точное место, где он должен будет стоять, назвал точное время, когда можно будет увидеть самое интересное в программе.

Нейл все записал, положил листок во внутренний карман, смочил руки и пригладил волосы, затем открыл дверь и вышел на улицу к автобусу. По дороге ему слышался голос Роджера, идущий изнутри, а не по радио или громкоговорителю, голос из-за плеча, словно голос ангела-хранителя.

– Время решает все, – сказал Роджер.

И Нейлу не нужно было оглядываться, чтобы узнать, что Роджер рядом, и что он, как всегда, абсолютно прав.

Сэм Шилдз поднялся на голливудском термометре Ары. В этом году он не просто получил приглашение как обычно в качестве сопровождающего Эйприл, но отдельное приглашение лично для себя.

С тех пор как «Рождение» получило успех, он стал популярным парнем. Без всяких сомнений. Два попадания сразу. Эйприл хотела, чтобы Сэм подписал контракт на три фильма, но это только у кинокомпании «Коламбиа Пикчерс». Теперь же он имел право выбора.

У Сэма был новый смокинг от Армани и специально заказанная у Тхэ шелковая рубашка. Он скользнул в пиджак и застегнул манжеты. Сэм выглядел, как победитель.

Сегодня он увидит Мэри Джейн – Джан. Стало традицией, чтобы победители «Эмми» после церемонии заглядывали на вечеринку. Конечно, Сэм мог уйти пораньше. Но он хотел видеть Джан. Подумав об этом, Сэм был готов просить ее о любви. Он хотел, чтобы Джан вернулась. И после того как его развернули у ворот, ему еще больше захотелось увидеть ее.

И в конце концов, не обязана ли Джан ему всем? Сэм с иронией покачал головой. Мери Джейн не могла получить место в каком-нибудь коммерческом театре, производящем «мыльные оперы», не могла получить роль даже весьма и весьма далеко от Бродвея, пока он не дал ей место в своей пьесе. И Мери Джейн прошла через весь ад. Поэтому сейчас, сегодня, Джан Мур запросто может уйти с наградой «Эмми». А в будущем, возможно, и с «Оскаром». Иногда Сэму казалось забавным то, как разворачивались события. Как, например, сейчас.

Но ему следует подумать о собственной персоне. Сегодня, после церемонии награждения, если Джан заглянет к Аре, он будет там. Сэм просто обязан быть там! Как будет выглядеть встреча с Джан на глазах целой «империи кино»! Вот что ему было необходимо решить.

А как она собирается это уладить? Сэм надеялся, что Джейн на самом деле получит «Эмми». По крайней мере она будет в хорошем – нет, в приподнятом – настроении, и их соединение будет быстрым и радостным. О, он припомнил все, что Джан обычно говорила о наградах, и церемонии, и о победителях. Но это было задолго до того, как она получила малейший шанс на номинацию, никогда в действительности не думая завоевать приз. Будет ли Джан все так же невозмутима по поводу всего этого, как и была, и не приведет ли ее растерянность к тому, что она бросится к нему, нехотя обратит на него внимание.

Сэм сомневался насчет этого.

Но его последняя мысль, которая помогла принять душ и подготовиться к вечеру, заключалась в том, что Джан Мур должна сильно любить его, чтобы пройти через все то, что она сделала. Даже если Джан не приняла его у Шарлин Смит. Так или иначе, но Сэм был уверен, что они будут вместе. Потому что в самом деле, кто еще когда-нибудь так любил его?

Моника Фландерс нетерпеливо ждала, когда Хирам заедет за ней. Жена Хирама, Сильвия, все еще злилась, что ее не пригласили на вечер Ары Сагарьяна. Или, возможно, из-за того, что Хирам ехал с Моникой. Потому что приглашение было для Моники – всегда для Моники.

Она последний раз взглянула на себя в зеркало. Сегодня, благодаря программе вручения наград, у Моники будет больше возможностей для бесплатной рекламы, чем раньше. Кто бы ни победил, на победительнице будет ее косметика. За исключением лишь этой бойкой девочки. Ей откажут, и определенно. Если она, конечно, не победит.

Моника поправила парик и затем надела серьги из драгоценных камней. Они была такими большими – прекрасные восьмикаратовые изумруды – что ее уши болели, но боль есть цена, которую мы платим за красоту.

Сегодня одна из ее девочек получит премию. И Моника тоже получит! «Фландерс Косметикс» была спонсором шоу. Завтра на торгах будет бум. Что за идея была эти «Трое на дороге»! Самая лучшая идея, какая когда-либо возникала в голове Моники.

Пол Грассо сделал очередной глоток водки и в третий раз попытался повязать этот чертов галстук бабочкой, который был обязателен для такой церемонии. «Что случилось с застежкой?» – подумал он.

Сегодня была хорошая для Пола ночь. Наконец-то он сделал это. Ему не нравилось вспоминать прошлый год: пробраться к Аре на вечер через кусты. Сегодня Пол собирается посмотреть, как его открытие Лайла Кайл получит «Эмми», затем он двинется на вечеринку Ары по случаю присуждения «Эмми», где будут главные виновники событий. Плечо к плечу, как за столиками рулетки в Лас-Вегасе. За столом сидят только асы. Мальчики, засранцы с их двадцатидолларовыми фишками, стоят вокруг внешнего края. И тоже ненадолго. Или они выиграют с первого захода, или им опять придется отойти от стола, ожидая следующего розыгрыша. Весь секрет состоит в том, чтобы заставить их играть, играть до изнеможения, всю ночь, если понадобится. Как в этой голливудской игре. Но может случиться, если вы останетесь, что удача отвернется от вас, и вы будете разбиты другими, более сильными игроками.

Сегодня Пол Грассо чувствовал себя сильным, у него было настроение разгромить кого-нибудь в пух и прах. Если только удастся повязать этот проклятый галстук.

Саю казалось несправедливым, что все три претендентки на премию «Эмми» были его клиентками, но ни одна из этих сук не пригласила его сопровождать ее сегодня. Он остановился на Крайстал, которая была в дерьмовом положении, так как не получила приглашения. Ну, может быть, они смогут использовать вечер в качестве стартовой линии для ее затормозившейся карьеры.

Конечно, Саю не нужна была ни одна из этих девочек, чтобы попасть на церемонию награждения или на вечер Ары Сагарьяна. Но это неплохо, если хорошенько подумать. В конце концов Сай был единственным, у кого три клиентки разом прошли номинацию.

Только Шарлин как-то однажды позвонила ему, чтобы поблагодарить за номинацию на «Эмми». Джан написала ему прохладную записку. А Лайла была в отъезде. Удивительно.

Сай мог позволить себе оставить все это за собой. Сегодня была большая ночь! Самая большая ночь в его карьере. Сегодня Саю принадлежало все и вся, потому что все три главные кобылицы были из его конюшни. Сегодня ему принадлежал даже сам Ара Сагарьян, и не потому, что он был таким ценным призом. На этот раз Ара чуть-чуть обошел его. «На следующий год, – подумал Сай, – вечер «Эмми» будет проходить в моем доме. Вечер «Эмми». Если я действительно выше, чем когда-либо был Ара Сагарьян, и это что-то значит в этом городе, тогда вся церемония «коронации», и все награды, что идут с ней, могут быть мои. Итак, на следующий год вечер Сая Ортиса будет в списке первый из первых и потом еще что-нибудь».

Конечно, Сай никому не проговорился об этом, но выходило так, что все эти паршивые газетенки с их писаниной выворачивали все на благо, для репутации его девочек. Да, сейчас каждый сжимал задницу от волнения, но Сай знал, что первый шквал успеха для Шарлин и для Джан пройдет, и на это место придет всплеск нового интереса. И с этим, конечно, более высокий рейтинг.

Итак, Сай вовсе не раздумывал, показываться или нет на сегодняшних празднествах. Одна из его девочек собиралась выйти сегодня с «Эмми», это было обеспечено. Ему в самом деле было все равно, которая, но была какая-то надежда, что это будет Шарлин или Джан, – они смогут использовать тот положительный импульс, который даст их карьере награждение, и в свете газетной шумихи уйдет много времени на то, чтобы все успокоилось.

Но кто бы ни получил приз, это будет победитель Сая. И этого у него никто не отнимет.

Сай подумал, что единственным, из-за чего он пропустит вечер, будет взрыв атомной бомбы. Сай усмехнулся. Каков шанс на взрыв атомной бомбы?

Эйприл посмотрела в зеркало и сделала гримасу. Помада опять смазалась на два передних клыка. Когда она была ребенком, некоторые ребята в школе дразнили ее, называя «вампиром». Она никогда, даже сейчас, специально не подправляла их. Зубы приходили на помощь, когда Эйприл приходилось вцепляться в горло ее очередной жертвы.

Она аккуратно вытерла помаду с зубов. Да, сегодня Эйприл вцепится кому-нибудь в горло. Сай Ортис и Марти Ди Геннаро, кажется, собирались принять участие в ее любимой игре: возмездие.

Плохая реклама не принесет вреда этой суке Джан, так же как и разоблачение этого семейного инцидента а-ля Джуки и Калликаксы, но Эйприл была почти уверена, что тем не менее сможет все нейтрализовать. Ее давление на Уоррина Лашбека и на комитет по цензуре Индустрии усиливало давление на Леста Мерчанта, главу всей Сети. Их можно было заставить отменить шоу. Конечно, Эйприл не собиралась верить в обещания. Но в чем она была абсолютно уверена, так это в том, что эти крысы в Голливуде знали, что делать, если тонет корабль.

Сегодня, после почти одиннадцати лет, Эйприл получила возможность послать подальше Марти Ди Геннаро и Сая Ортиса, как они послали ее много лет назад.

Марти Ди Геннаро мурлыкал про себя что-то невнятное, поправляя опаловый кабошон, пристегнутый к рубашке. Это была привычка, которая часто бесила его бывшую жену, но Марти уже давно забыл о ней. Он почти надеялся, что наткнется на нее этим вечером, расхаживая под руку с Лайлой. Его бывшая была маленькой и темной, совсем неинтересной. Прекрасная в своем роде женщина, но не сногсшибательная. Не Лайла. Никто не был похож на Лайлу.

Марти все пытался пристегнуть запонку, но что-то мешало. То ли пуговица была близко пришита, то ли с проклятой застежкой что-то было не в порядке. Черт. Марти был исключительной персоной, и он любил исключительно одеваться. Опаловые запонки когда-то принадлежали Гарри Куперу. Марти приобрел их из собственности последней хозяйки Купа. Салли была ошеломлена, и сказала, что опалы приносят неудачу, если только это не твой камень, но Марти они нравились. Он надел их сегодня в первый раз.

Да, пусть они приносят неудачу. Марти посмотрел на часы, затем позвал на помощь Салли. Он будет носить опалы, черт бы их побрал. Потому что он был человеком, который во всем был удачлив! У него была восхитительная невеста, которая никогда не смотрела на других мужчин, вереница «Оскаров» длиной в милю и новая карьера на телевидении, которое он собственноручно теперь изменял.

– Сал! – нетерпеливо позвал он. – Поторопись и принеси ножницы.

В то время как Салли входила в комнату, Марти рукой дернул запонку. Она выпала из его руки, завертелась волчком, описала в воздухе полукруг, и упала в мраморное углубление внизу у двери его гардеробной. Как при замедленной съемке в одном из его фильмов. Марти смотрел, как опал разлетелся вдребезги, рассыпая по полу переливающиеся отблески.

– Черт возьми! – воскликнул Марти.

– Их нельзя склеить? – спросила Салли и наклонилась, чтобы собрать осколки.

– Брось это, – сказал ей Марти. – Раз сломано – значит сломано.

Появились новые гости. И хотя Ара чувствовал себя уставшим – да, почти истощенным – от всех приготовлений, которые, сейчас казалось, стоили этого. «Не плохо для старика», – подумал он. Ара был здесь, человек, который должен был по всем законам уже умереть, или, по крайней мере, отойти от дел и жить в Палм Спрингс, он был здесь и давал еще один успешный вечер, на котором были только сливки сегодняшней Индустрии киноискусства.

Ара посмеялся своей маленькой претенциозности. «Сливки, мой сморщенный армянский Йорик, – подумал он про себя. – Звезды, их создатели, их любовники и их разрушители – все хватающие, подлые убийцы».

Но, напомнил он себе, большинство среднего класса собралось сегодня под одной крышей. Ара все еще был игроком. Главным игроком. Человеком власти, окруженным законодателями вкуса, людьми новой волны. Все под одной крышей. Его крышей.

Он улыбнулся, кивнул и захромал навстречу первому гостю.

– Не забывай, с кем ты имеешь дело! – набросилась Тереза на Робби, когда попросила у него стакан «шерри», а он отмахнулся. – Мне просто нужно немного чего-нибудь, чтобы меня успокоило.

– Тереза, ты уже достаточно выпила валиума, чтобы вознестись выше высокого! Тебе больше ничего не нужно.

Тереза не сдавалась так легко.

– Как будто валиум мог когда-нибудь заменить водку. Ты, кажется, не ухватываешь одной очень важной вещи. Я под невероятным давлением. Через несколько минут я могу стать матерью победительницы «Эмми». Ты очень, очень пожалеешь.

– Да, знаю. Я заплачу завтра.

– И прекрати идиотскую игру. Ты находишься на этом чертовом голливудском вечере, Господи Боже, не в каком-нибудь баре с флагом и пианино. Тебе не нужно называть «бывшие» фильмы. Мы здесь с людьми «этого дня»!

Робби ухмыльнулся.

– А ты не знала, да?

Тереза на мгновение заерзала на стуле. Она редко когда могла выдержать, и Робби знал это. Конечно, да. Тереза была не в состоянии согнать его с дороги и ненавидела Робби за попытки отвлечь ее внимание.

– Я заплачу завтра. История жизни Лилиан Рос, алкоголички. Господи, у меня же не куриные мозги.

– Тогда ты согласишься со мной. Тебе лучше быть хорошей девочкой сегодня, а иначе я положу тебя на лопатки и выверну на изнанку, – предупредил Робби.

Тереза была на высоте своей вечерней порции высокомерия.

– Против моей воли? Не смеши меня. Этого никогда не случится. Робби кивнул, затем усмехнулся.

– О нет, это случится. Это случилось однажды ночью.

– Прекрати! – Она почти завизжала.

– Я только говорила – кто это был? Уоррен Битти? Нет, это была Аннет. Нет, Эйприл Айронз. Вот кто это был! Эйприл! – Крайстал Плинем чуть не схватила Ару за лацканы. – Я говорила Эйприл: как Ара Сагарьян смог хорошо сохраниться? В чем секрет, Ара? Ты можешь совершить удачную сделку, продав его.

Крайстал чувствовала себя ужасно и это было заметно. Она знала, что это такое – войти в комнату и произвести впечатление. И она знала, что сегодня не произвела его.

Лицо Крайстал пылало. Если ей нужно будет улыбаться этим засранцам еще минут десять, у нее наступят спазмы лица. Она вспомнила, что сказал ей режиссер ее первого фильма. Он сказал, что некоторые актеры и режиссеры думают, что самое трудное – заплакать. У него было другое мнение на этот счет, и он сказал, что актерам труднее всего натурально изобразить смех, а не слезы. Он был прав. Смеяться ничтожным шуткам людей было выше ее сил.

После этого Крайстал увидела его. Сукин сын! Маленькими шажками, насколько могло позволить ее платье, она подошла к Сэму Шилдзу. Он был окружен кем-то из властителей Индустрии, но Крайстал их проигнорировала.

– Ты не собираешься поздороваться? – спросила она.

Сэм взглянул на нее и улыбнулся – одна из этих ничего не выражающих вежливых улыбок, которые Крайстал десятками получала за последнее время.

– Привет, Крайстал!

Она смотрела ему прямо в лицо.

– Я просто хотела поблагодарить тебя. Поблагодарить за то, что ты разрушил мою карьеру. И я хотела дать тебе вот это.

И она влепила ему пощечину.

Элизабет бродила с Ларри. Уоррен сидел, смеясь, позади Аннет. Кевин Костнер и Синди без умолку болтали с Марвином Дэвисом. Джо Пески стоял в углу, потягивая воду на пару с Джеком Николсоном. Стивен Сигал ел саши у мониторов. Скотт Рудин швырнул салфетку в Паулу Уэйнстайн. Роб Рейнер стоял позади своей жены, одной из известных сестер Сингер.

Сейчас тридцатипятидюймовые экраны, разбросанные по всему дому Ары, были забыты. За исключением одного. Гости собрались у экрана в библиотеке. Ара сидел в центре гостей. На экране ведущий представлял Фаррах Фосетт, которая улыбалась и открывала конверт. В комнате не было ни звука, как будто каждый сделал ставку на результат «Эмми». Ара улыбался про себя. Он тоже поставил. Да, на кого-нибудь…

Фаррах открывала конверт, делая вид, что волнуется, и продляя таким образом напряженность. Она открыла конверт, достала карточку и сказала:

– Победительницей стала…

9

Джан заняла свое место с края, рядом с доктором Муром. Брюстер сидел рядом с ней, его рука крепко держала ее руку. И это был не просто утешающий, но явный сдвиг карьеры: получилось так, будто Джан смеялась над прессой, похваляясь перед ними своим доктором. Она не казалась пристыженной.

Трудно было сидеть здесь, в зале, заполненном самыми лучшими и прекрасными актерами, зная, что за тобой наблюдают и тебя обсуждают. Тебя. Получит ли она Эмми? Беспокоится ли она об этом? Джан была уверена, что ни Шарлин, ни Лайла не смогут ничего сделать. Она не была так уверена, что остальные ее друзья видели все в таком свете. И она обнаружила, что сегодня хочет победить. Не потому, что эта борьба имела какое-то значение, но потому, что прямо сейчас ей нужно было одобрение.

Когда Шарлин прибыла в театр, она посмотрела в монитор, только чтобы увидеть свое собственное лицо, отворачивающееся от камеры.

Девушка быстро отвела взгляд и посмотрела на Дина. С другой стороны сидел Доуб – Сай смог достать лишний билет.

– Я никогда раньше не присутствовала при прямой трансляции. Ты не нервничаешь от этого? – спросила она его шепотом, с пересохшим горлом.

– Конечно, нервничаю. Боюсь, некоторые ребята, которым мы продали таблетки, должны уже настроиться на программу.

Мгновение она испуганно смотрела на Доуба, потом поняла, что он шутит.

– Из-за них никто никогда не волнуется, Шарлин. Они слишком стесняются своей скупости и глупости. Итак, держи выше голову, девочка. Ты на телевидении, и тебе нечего смущаться.

– Мне стыдно, что я сомневалась насчет тебя, – призналась Шарлин. – Я думала, что никогда снова не увижу тебя, после того как дала тебе эти деньги.

– Но тем не менее ты дала их мне, не так ли? Как так?

– Я не могла сказать «нет» другу, Доуб.

– И ты пока что ничего не спросила о нашем соглашении.

– Все о'кей, если ты потерял деньги, Доуб. Я просто не хочу потерять тебя.

– Потерял деньги? Черт, ты думаешь, что я полный дурак? Я не потерял деньги. Но я не купил землю в Монтане.

Замечательно! Он был готов признать свою вину. Шарлин почувствовала облегчение. Это было единственным, что стояло между ними. Все нормально, Доуб. Это как вода под мостом. Ему дали добро на деньги. Она просто не хотела, чтобы он врал ей насчет этого.

– Великолепно! Я рад, что ты не расстроилась. В Монтане полно новых карьеристов и голливудских глупцов. Превратили целый чертов штат в заросли папоротника. – Шарлин кивнула. Это было верно. Она любила Доуба и всегда будет любить. Доуб улыбнулся. – Да, Монтану превратили в развалину. Поэтому я купил славное местечко в Вайоминге. Ты такого никогда не видела!

Шарлин открыла рот от удивления.

– В самом деле, Доуб?

Она развернулась к нему, лицо ее сияло. Счастье переполняло Шарлин.

– Конечно да! Ты ведь никогда во мне не сомневалась. – Доуб лукаво усмехнулся. – Девятьсот акров. Не слишком убого. А теперь помаши зрителям ручкой и настраивай внимание на сцену. Они объявляют лучшую актрису года. Не важно, что произойдет, но я хочу, чтобы ты сохраняла достойное выражение лица, когда будет объявлена победительница.

Ведущий церемонии прошел через все эти причудливые традиции номинации, единственно ради которых сидели здесь семьи и друзья претендентов на премию, сидели, съехав на край кресел. Представили предпоследнего победителя, лучшего актера в драматическом сериале, а затем ведущий произнес:

– А теперь то, что мы все так долго ждали! Лучшая актриса в драматическом сериале.

Он прочитал имена претендентов с табло, а затем неизбежное:

– Конверт, пожалуйста!

Лайла почувствовала, что вот-вот спрыгнет с кресла. Она уже несколько раз прижимала к груди вечернюю сумочку, и соски ее стали большими и твердыми, как виноградины, и проступали через зеленую паутину шифона. Лайла была полностью готова к победе. Она была готова.

Но что, если она проиграет? Все рухнет сразу, возможность проплывет мимо нее. Лайла протянула руку и положила ее на руку сидящего рядом Марти и почти сдавила ее, схватила, как клешней.

– Господи, какие у тебя холодные руки! – сказал он, и затем ведущий церемонии, Джонни Бартон, передал конверт Фаррах Фосетт.

– Победительницей стала Лайла Кайл!

10

Театр вздохнул как один человек, а затем взорвался аплодисментами. Камера нашла лицо Лайлы, она изобразила хорошо отрепетированное удивление, затем широчайшую улыбку, какой у нее еще никогда не было на экране или вне его.

Лайла поцеловала сидящего рядом с ней Марти, вскочила, и, придерживая длинное платье, чтобы не споткнуться, быстро прошла к подиуму. Она слышала биение своего сердца и ощущала жар прожекторов. Лайле казалось, что она движется как в воде, как во сне, как в замедленном кадре, с каждым шагом все выше к подиуму, через сцену. Лайла приняла «Эмми» из рук Джонни – его лицо она видела все еще как во сне – и затем повернулась к микрофону.

Лайла еще никогда не стояла перед такой толпой. Ну, в конце концов, она не сценическая актриса. Сейчас, стоя перед этой аудиторией, перед сливками общества, она слышала аплодисменты и чувствовала их любовь. О, это невозможно было описать! Это было то, о чем она мечтала ночами. Любовь. Чистая любовь. Любовь, которая не принижала, любовь, которая не задевала ее, но которая окружала, как теплая ванна, как грудь матери.

Лайла могла ощущать аплодисменты, она могла ощущать их своими торчащими сосками, своим животом и ниже, где-то ниже.

– О!.. О, благодарю вас! – попыталась что-то сказать Лайла в микрофон, но подготовленная речь вылетела у нее головы. – Благодарю вас всех!

Аудитория, уставшая от обычных пространных речей и фальшивой искренности, ответила на ее простое чувство. Снова начались аплодисменты, нарастая и усиливаясь, пока не превратились в овацию. И Лайла почувствовала, как что-то нарастает и ширится внутри нее. Аплодисменты, казалось, несли ее, одобрение поднимало и опускало, освобождало и выпускало.

В первый и последний раз в своей жизни Лайла почувствовала неповторимую дрожь, которая переросла в волну, глубокую, мощную волну, заставившую ее содрогнуться и приведшую ее, прямо здесь, на вершине подиума, к оргазму.

Прошло несколько минут, пока аплодисменты утихли, и в течение этих нескольких минут Лайла плакала.

От облегчения, от радости, но больше всего из-за того, что это было впервые после того вечера, много лет назад, когда она вызвала аплодисменты зрителей.

«После этого Тереза ревновала меня. Смотрит ли она сейчас и ревнует ли?»

Лайла затрепетала от триумфа. С того вечера до этой волшебной ночи она выступала только перед камерой, лишенная ответной реакции, без благодарных аплодисментов. Сегодня она поняла, что потеряла. И хотела еще.

Лайла собралась с духом, хотя еще дрожала. Затем осторожно выступила вперед и обошла подиум, чтобы еще раз поклониться, чтобы успокоить аудиторию и в то же время еще раз насладиться моментом успеха. Лайла поклонилась и теперь стояла, замерев, с «Эмми» в руках.

Это был самый счастливый миг в ее жизни. И последний.

11

Щелчок раздался откуда-то сбоку, из зала, и Лайла упала. «Эмми» выпала из ее рук и откатилась на несколько футов вперед, пока не остановилась, качнувшись, на самом краю сцены. У операторов заняло почти четыре секунды, чтобы понять, что случилось что-то экстраординарное. Лайла Кайл полностью исчезла из кадра. Митч Годман, продюсер шоу «Эмми», находившийся сзади в контрольной будке, прорычал приказание камере.

– Дай мне длинный кадр, – выкрикнул он. Лайлу показали, распростертой посреди сцены.

– Эта сука пьяна? – спросил Митч. – Она споткнулась? Дай мне финальный кадр, Бобби.

Толпа ошеломленно жужжала. Это шутка? Несчастный случай? Джонни Бартон был первым, кто оказался около Лайлы. Он дотронулся до нее, потом посмотрел на красное пятно, которое уже начало растекаться по спине девушки.

– Она застрелена! – громко закричал он. – Врача!

– Черт бы побрал эти прямые съемки, – простонал Митч Годман.

Как только упала Лайла, все гости Ары в гостиной разом вздохнули. Они все стояли, парализованные, недвижимые как статуи. Никто даже не моргнул, все уставились на экран. Что происходит? Лайла только что была объявлена победительницей, раскланивалась… и вдруг упала. На экране Джонни Бартон склонился над ней. Его голос еще раз прорвал тишину комнаты.

– Она застрелена!

Первая мысль Ары была: «Это трюк!»

Потом, после общего молчания, завизжала Тереза О'Доннел.

– О Боже! – вырвалось у Майкла Маклейна. Несколько женщин заверещали.

– Она мертва? – вопил кто-то.

Все вскочили, проталкиваясь поближе к экрану. Вероника Пек рыдала.

– Тихо! Замолчите, чтобы мы могли слышать! – приказал толпе Майкл Дуглас.

В этом кромешном аду только незамечаемый никем Ара продолжал сидеть в своем кресле.

Сэм только что вернулся из комнаты для мужчин. Он восстанавливал свой внешний вид после инцидента с Крайстал. Завидев всеобщее смятение, он взглянул на экран и тут же услышал объявление о Лайле. У него перехватило дыхание.

«Боже! – подумал Сэм. – Что с Джан? С ней все в порядке? Если бы она победила, она тоже была бы застрелена».

И сразу же огромное беспокойство – самое сильное в его жизни – охватило Сэма. «Бог мой, что, если она мертва? Что, если я уже никогда не увижу ее, никогда не сожму ее в своих руках, никогда не буду любить ее снова?»

В этот момент Сэм понял, что никогда никого не будет любить, кроме нее.

Робби не мог думать, не мог связать двух слов, поэтому и не пытался. Вместо этого он поднял обессиленное тело Терезы и стал быстро продвигаться к выходу. Лайла, действительно ли ее застрелили? Нет, это всего лишь телевидение. Это не может быть на самом деле. У Терезы случился удар, надо вытащить ее отсюда. Господи, где машина? Он стал звать шофера, как только выбрался за дверь. Шофера нигде не было. Но Робби как-нибудь доберется до больницы, обеим девочкам нужна была помощь.

Сай Ортис стоял посреди комнаты – место, на которое он пробрался, чтобы оказаться рядом с Арой. Ему надлежало быть именно здесь, в центре всего и получать поздравления. Сейчас он замер, не мог пошевелиться. Лайлу застрелили? На мгновение Сай приложил руку к груди, затем сунул ее в карман за ингалятором. Но дыхание у него было отменное. Сай посмотрел на экран. Лайлу застрелили. Господи Боже! Национальное телевидение показало, как ее застрелили. Сай никогда не перестанет восхищаться этой женщиной. Она должна все уладить. Он вспомнил, что сделала автобусная авария для Глории Эстефан.

Если Лайла переживет это – а Сай ничуть не сомневался, что девушка выживет, – она должна будет стать самой популярной актрисой ближайших лет. Готовая обложка в журнал «Пипл» на следующую неделю. Он будет ее, этот паршивый город.

Вся комната была в движении. У Ары не было никакой возможности остановить это, даже когда он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, то увидел все в розовом цвете, как плывущие огни на сцене. Красное. Он узнал это. Он уже чувствовал, что это приближается. Острый приступ боли, затем боль утихла, давая ему время передохнуть. Ара попытался встать, закричать, но не мог. Затем снова опаляющая красным огнем боль в его голове, пронизывающая всю левую половину тела. Ара попытался открыть рот, чтобы позвать на помощь, но все, что у него вырвалось, – только глубокий вздох облегчения. Ара откинулся в кресле, чувствуя себя легче от охватившего его полубессознательного состояния.

Старик оставался сидеть, вокруг него мельтешила толпа, круг за кругом, как в адской карусели. Болела голова. Ара решил оставаться в кресле до тех пор, пока это все не прекратится. И затем, как будто ради него, боль успокоилась.

– О, нет, бедная девочка! – Какая-то малоизвестная блондиночка рядом с Полом Грассо была вся в слезах, ее голова склонилась на плечо Пола. Пол не обращал на это никакого внимания.

«Марти, – подумал он. – А что с Марти Ди Геннаро?»

Они ничего о нем не сказали. Насколько Пол мог понять, похоже, что Лайла была единственной, кого ранили. Кадры покушения уже передали для программы новостей, и ведущий программы говорил напряженным, но четким голосом.

– Только что мы получили сообщение, что это была акция Международной лиги антинепотизма. Полиция все еще пытается узнать, кто стрелял. Вызвано ФБР. Похоже, что это дело рук террористической группы.

Пол повернулся к блондинке, которая уже только сопела.

– Я открыл Лайлу Кайл, – сказал он.

– Подождите минутку, – крикнул Майкл Маклейн. – Заткнитесь. Давайте послушаем, что они говорят!

Адрианна была рядом, как и весь вечер, только сейчас она обеими руками вцепилась в его смокинг.

– Все хорошо, дорогая, – сказал ей Майкл, очарованный ее беспомощностью.

Живот красотки уже проступал, образовывая очаровательный холмик, который теперь так приятно упирался в будущего папашу. Майкл легонько погладил его и затем перенес свое внимание на экран. «Это была Лайла Кайл, – подумал он. – Застрелена. Это подтвердили. Что это за лига, Господи?! Сейчас начнутся убийства кинозвезд».

Майкл подумал о психопате в тюрьме, который все еще слал ему письма. Вполне вероятно, к этим угрозам присоединятся угрозы поклонниц, как только Майкл объявит о своей помолвке с Адрианной. Он повернулся к Адрианне, чтобы увести ее из этой комнаты. Не было нужды оставаться здесь. Тем более, если твоя невеста в деликатном положении. Пока Майкл вел схватившуюся за него Адрианну к двери, он подумал, что могло быть и хуже. Лайла могла быть застрелена до награждения. Тогда за ее отсутствием премию могла получить эта сука Джан Мур.

Кто-то произнес:

– Кто эта тетушка Непо…

– Вы знаете. Они сказали, та женушка…

– Непотизм, – последовал ответ, – это когда ты получаешь работу благодаря семейным связям.

– Чертово дерьмо! – закричал Сеймур Ле Вайн. – Они собираются всех нас убить.

12

Нейл Морелли тихо исчез со сцены, даже не ожидая момента, когда наступит реакция. В конце концов Роджер сказал ему, что делать, и Роджер сказал ему, что он не промахнется. Когда они не вызвали Нейла, чтобы заменить Джонни в качестве ведущего церемонии, Роджер успокоил его ярость. Роджер объяснил, что планы изменились.

Нейл стал медленно спускаться вдоль левого прохода к сцене, к огням рампы, к Джонни, который сейчас держал обмякшее тело Лайлы Кайл, олицетворяя собой мужской образ плачущей Богоматери.

Спокойно. Нейл чувствовал себя необыкновенно спокойно, потому что в данный момент худшее было позади.

Крики, казалось, доносились откуда-то издалека. Не то, чтобы он их не слышал. Половина зала визжала, а другая половина бежала к выходам. Но это столпотворение казалось далеким, не имеющим к нему никакого отношения.

Нейл был в пятнадцати футах от сцены, когда его схватили. Он почувствовал сзади удар, согнулся к коленям и ударился в пол, но боли не было. Роджер сказал ему, что ничего не случится. Винтовку вырвали из его рук, но Нейлу она была больше не нужна. Чего ему не хватало, так это воздуха. Он чувствовал недостаток воздуха и гору извивающихся тел сверху. Ему не было больно – Роджер обещал, что боли не будет, просто его сильно придавили сверху. Потом давление исчезло, и он почувствовал боль, когда ему закрутили руки назад. Но он, Нейл – слишком занят, пытаясь наполнить легкие, чтобы обращать внимание на защелкнувшиеся на его тонких запястьях наручники.

Когда его подняли на ноги, прожекторы и камеры были уже здесь, как и уверял его Роджер. Нейл улыбнулся. Он не был проигравшим. Отнюдь. Сегодня Нейл станет звездой. Избавителем. Он освободит всех от этой жалкой системы. И Роджер предвидел все это. Роджер выбрал его. У Нейла были страхи и сомнения, но сейчас это был его триумф. Он выполнил миссию, только не успел произнести речь.

Его засыпали вопросами. Нейл просто улыбался.

– Я представляю Международную лигу антинепотизма, – выкрикнул он. – Смерть тем, кто обманул нас.

И он запустил свой комедийный монолог.

13

Судьба улыбается каждому из нас однажды, и то, если заметит. Знали ли Вудворд и Бернштейн, что они сотворили, когда расследовали этот инцидент? Не думаю. Но я точно знаю, что известия о выстреле в Лайлу было достаточно, чтобы за двести десять долларов наличными подкупить шофера взятого напрокат «лимузина», который, покинув своего клиента, отвез бы меня в моем «роллсе» в больницу.

Улицы вокруг больницы кишели полицейскими и патрульными машинами. Мрачно вертелись их красные пульсирующие сигнальные огни, выхватывая из темноты напряженные лица случайных свидетелей случившегося. «Скорая помощь» теряла драгоценное время, ожидая когда полиция расчистит дорогу. Полиции наконец удалось пропустить воющую машину, которая подкатила к пролету, ведущему к операционной неотложной помощи. Задние двери машины были распахнуты, медперсонал вытащил носилки и побежал к дверям операционной. Я могла разглядеть только Марти Ди Геннаро, бегущего рядом с носилками и держащего внутривенную капельницу с беспорядочными трубками.

Вход в операционную больницы Седарс-Синаи представлял собой сумасшедший дом.

Подъехала другая «скорая помощь». Тогда я еще не знала, что мимо меня проплывали останки Ары Сагарьяна. В ежеминутно увеличивающейся толпе я разглядела не только Марти Ди Геннаро, но и Терезу О'Доннел, продирающуюся сквозь толпу репортеров и зевак и пытающуюся пройти в двери госпиталя.

Тереза О'Доннел подбежала к носилкам, я даже не знаю, откуда она появилась. Тереза постоянно спотыкалась, глаза ее блуждали от одного лица к другому.

– Все хорошо, миссис О'Доннел. Только полиция и работники госпиталя.

Офицер полиции галантно предложил ей руку, и Тереза последовала за носилками с Робби Лаймоном, поддерживающим ее под другую руку.

Женщина в белой спецодежде и с карточкой на груди, удостоверяющей, что она служащая больницы, сказала Терезе:

– Следуйте за мной, миссис О'Доннел. Появились следующие носилки.

– Что у тебя? – крикнул один из специалистов по неотложке.

– Оставь его. У нас живой!

Вот как был покинут Ара Сагарьян, мертвый, оставленный в проходе у операционной еще на пять часов, пока вокруг него разыгрывалась драма живого.

Толпа продолжала напирать, пытаясь прорваться сквозь строй сдерживающих ее полицейских. Она была похожа на стаю стервятников, слетевшихся, чтобы полакомиться падалью.

Шуршание видеокамер за кордоном полицейских, репортеры выкрикивают вопросы. Последний вопрос, который сквозь шум и смятение услышала Тереза перед тем, как они свернули в коридор, был:

– Она мертва или жива, миссис О'Доннел?

Медсестра, чья белая униформа резко контрастировала с черным смокингом Марти, открыла дверь и, сдерживая натиск толпы, втащила сначала Марти, затем Терезу О'Доннел и Робби в коридор. К этому моменту локти помогли мне удостовериться, что я права насчет этой троицы, но я знала, что мне, как и другим обычным зрителям, придется остаться снаружи. Я прижала нос к стеклу двери, вместе с другими ожидая обрывки сведений.

Позднее мне улыбнулась удача. Буквально. Дверь распахнулась и ударила меня по носу. В таких случаях у меня всегда сразу и обильно идет кровь.

Внутри больницы был кромешный ад, но охранник увидел кровь и махнул мне рукой. Медсестры и персонал больницы все сосредоточились на Марти, Терезе и Робби, провожая их в более спокойное место.

– Я вместе с ними с вечера, – пробормотала я дежурной сестре, и та усадила меня с ними. Я специально наклонила голову, чтобы кровь продолжала течь. На моей желтой шелковой блузке (триста шестнадцать долларов у Джордажио) уже были впечатляющие пятна, и я сделала так, чтобы они были и на лице. Операционная неотложной помощи не место для суеты из-за такой мелочи.

Дежурная сестра уже начала хлопотать над громко стонущей Терезой. Марти сидел безмолвный, но руки его безжизненно весели между худых ног. Он как будто был в стопоре. Робби Лаймон громко вскрикивал.

Через двойные двери операционной вышел доктор и попросил самого близкого родственника Лайлы Кайл.

– Здесь, – простонала Тереза.

– А я ее тетя. То есть дядя, – поправился Робби.

– Я ее жених, доктор, – сказал Марти, вставая. Доктор как-то странно посмотрел на Марти.

– Пациент не может быть вашей невестой, – сказал он. Остальным он добавил: – Мне нужно поговорить с кровным родственником или с адвокатом. Кто-нибудь из них здесь?

Робби тронул Терезу за плечо, старая женщина стонала и ни на что не реагировала.

– Это мать, доктор. Миссис О'Доннел. Доктор обратился прямо к Терезе:

– Миссис О'Доннел, – сказал он, – я не знаю точно, что произошло, но вам не следует беспокоиться. Пациент, которого к нам сейчас привезли, не ваша дочь. В этом я могу вас заверить.

Тереза окончательно ослабла, и ее обмякшее тело чуть не выскользнуло из цепких рук Робби и медсестры.

– Сестра, – прорычал доктор, – Отведите миссис О'Доннел в приемную.

Больничный халат съехал и мешал Терезе и медсестре идти, следом тащился Робби.

Не вымолвивший до этих пор ни слова Марти наконец пришел в себя и обратился к доктору:

– О чем вы говорите? Конечно, это моя невеста. Я видел, как ее застрелили. Я приехал с ней на «скорой помощи».

– Это физически невозможно, – резко бросил доктор. – Это не Лайла Кайл.

– Почему? – выпалил Марти.

– Потому что у пациента, которого вы привезли с огнестрельной раной, есть пенис.

14

Табличка на двери гласила: «Нет входа. Только для персонала».

Перед дверью, заложив руки за спину, стоял охранник с военной выправкой. Проходя, женщина кивнула ему.

Терезу и Робби наконец ввели в приемную, затем в более просторный кабинет, со вкусом оформленный внутренний офис с табличкой «Доктор Роберт Стерн, главный врач». Робби не понимал, что за чертовщина творится. Что означают слова доктора, что Лайла не застрелена? Робби видел ее на носилках. Тереза вроде бы пришла в себя и о чем-то шепталась с врачом.

– Я – миссис Мак Элрой, – наконец проговорила женщина, которая провела их сюда, когда они уже были вне опасности. – Доктор Стерн обсудил ситуацию и согласен, чтобы вы оставались в его офисе сколько вам потребуется. Врач из дежурки придет и сообщит вам, как только состояние пациентки прояснится. Сейчас все, что я могу сообщить, это то, что она пока еще жива. Извините, миссис О'Доннел. Мне хотелось бы сообщить вам больше. Но теперь уже ждать не долго.

Миссис Мак Элрой предложила обычные освежающие напитки и дала Терезе телефонный номер, по которому та могла позвонить, если ей что-нибудь понадобится или возникнет какой-нибудь вопрос. Она открыла нижний ящик конторки доктора Стерна и показала им личный телефон, которым пользовались только она и доктор Стерн. По нему Тереза должна была только отвечать. Для звонков в город ей следовало пользоваться другим аппаратом. В данной ситуации следовало отвечать только по личному номеру.

Когда миссис Мак Элрой открыла дверь, чтобы уйти, там стоял еще один страж безопасности. Дверь за ней закрылась. Тереза могла слышать, как эта квалифицированная и энергичная женщина давала ему указания.

Как только они остались одни, Робби плюхнулся в кожаное кресло и погрузился в молчание. Тереза стала ходить по комнате, открывая и закрывая дверцы шкафов, пока не нашла то, что искала. Она выбрала бутылку отличного бренди из запасов доктора Стерна и с бутылкой и стаканами в руке опустилась на диван напротив Робби. Она свернула пробку, налила себе полный бокал и все еще с бутылкой в руке выпила его до дна. Наконец Тереза поставила бутылку и бокал на кофейный столик и задышала, словно была под водой.

– Соберись, Тереза. И объясни мне, что, черт возьми, происходит.

– Не рычи на меня! Я и так весь вечер была паинькой и делала все, как ты хотел. Ну, вечер окончен. Я заслужила выпивку в таких обстоятельствах. Я и тебе советую выпить, ты бледен, как привидение. Не хватало, чтобы ты хлопнулся в обморок.

Тереза налила себе еще стакан и стала потягивать из него. На лице ее было угрюмое, но отрешенное выражение.

– Ну, надежды теперь нет.

– Ты слышала, что сказала миссис Мак Элрой? Лайла еще жива. Тереза покачала головой, выходя из своего далека:

– Я говорю не о Лайле. Нельзя ли на минутку подумать обо мне? Что я пережила? Что теперь будет со мной? С моим будущим?

Робби уставился на Терезу, затем в дверь настойчиво постучали. Тереза слышала, как охранник спрашивал кого-то, затем открыл дверь и впустил молодого врача.

Он явно нервничал и был официален. Белый халат был в крови, и в руках он держал листок бумаги. Врач прошел через комнату и без всяких вступлений обратился прямо к Терезе.

– Мне надо поговорить с вами наедине, – настойчиво сказал он.

– Она жива? – спросил Робби.

– Да, – кивнул врач, а затем обратился к Терезе: – Мы должны поговорить.

Тереза перевела дыхание и ответила доктору:

– Вы можете говорить при мистере Лаймоне. Он один из моих старейших и ближайших друзей. В чем дело, доктор? – Тереза сделала вид, что понятия не имеет, о чем пойдет речь.

На мгновение врач потерял самообладание, но быстро собрался.

– Лайла Кайл – ваш ребенок? Вы ее настоящая мать?

– Да, – ответила Тереза.

– Тогда я должен попросить вас подписать исправленное разрешение на операцию. Такое же, как и раньше, но с исправленным полом.

Доктор сделал паузу, посмотрел на Робби и продолжил:

– Вы ведь конечно знаете настоящий пол своего ребенка. Робби едва верил свои ушам.

– Что? Что он, черт подери, говорит? О чем вообще идет речь? Тереза сделала Робби знак рукой, чтобы он замолчал, и потом отрывисто ответила доктору:

– Да!

– Итак, вам было известно, что Лайла Кайл на самом деле мужчина, а не женщина?

– Да, – снова сказала Тереза.

– Что? – взвизгнул Робби, но на него не обращали внимания.

– Не стоит говорить, что это ничего не изменит в нашем стремлении спасти ее… хм, его жизнь. Но по очевидным легальным соображениям мы должны это уточнить. Пожалуйста, подпишите исправленную форму, миссис О'Доннел. Нам надо проделать массу дополнительных операций. Тереза расписалась.

– Каковы ее шансы?

– Пока еще рано что-нибудь говорить. Извините, но мы делаем все, что возможно. До сих пор кажется, что рана всего одна, но пуля угодила в аорту. Я буду с вами откровенен, миссис О'Доннел. Не хочу давать вам ложной надежды, могу лишь заверить, что мы сделаем для него все, что в наших силах.

– И, доктор… Еще один вопрос. Как долго это останется конфиденциальным?

Врач задержался в дверях.

– Все, что относится к состоянию мисс Кайл, будет известно лишь больничному представителю, в данном случае миссис Мак Элрой. Итак, официально никаких пресс-конференций, пока мы не будем знать больше. Мы не упоминаем сейчас о переосвидетельствовании пола, пока не посоветуемся с вами. – Теперь он смотрел прямо на Терезу. – Неофициально – другое дело. Это важная информация. Могу сказать только, что я полагаюсь на порядочность персонала. Толпа репортеров и фанатов ошеломляющая.

Затем он оставил Робби и Терезу одних. Робби сорвался с дивана.

– Что, черт возьми, это означает? Тереза осушила стакан.

– Я всегда хотела девочку, – пробормотала она, словно обращаясь к самой себе. – У меня не было возможности вырастить мальчика.

– Да ответь же мне! – настаивал Робби. Тереза подняла голову.

– Оставь этот тон. У меня и так хлопот полон рот, чтобы мне еще возиться с взбешенным педиком.

Робби смолчал.

– Ты знаешь Керри. Он не мог быть женатым, не говоря уже о том, чтобы быть отцом своему сыну. Боже, мы были супругами только для публики и рекламы. На этом настояла студия. Ты это знаешь лучше других.

– Ну и? – настаивал Робби.

– И что? Мы выпивали по ночам, я забеременела, и Керри вернулся к тебе или к какому-то парню, с которым он тогда сношался. Когда я ему сказала, что беременна, он так смеялся, что я боялась не будет ли у него кровоизлияния в мозг.

Тереза пила, доливая в стакан, даже когда он еще не был пустым.

– Когда он свыкся с этой мыслью… Когда мы с ней свыклись, то стали толковать о маленькой девочке. Мы оба так хотели и даже не рассматривали возможности, что может родиться мальчик.

– Но он родился. – Заявил Робби.

– Технически, да.

– Технически! Технически? Что, черт возьми, ты хочешь сказать? Разве возникают вопросы?

– По существу нет.

– Так как же ты… В свидетельстве о рождении у Лайлы значится «девочка». Я сам видел?.. Как тебе удалось?..

– Помнишь доктора Карлтона. Этого старого шарлатана. Он делал все, что ему говорили. Продавал в Голливуде амфитамина или морфия больше, чем ныне какой-нибудь торговец наркотиками. Делал аборты, которые тогда были незаконны. И даже залечивал пулевые раны, о которых никогда не сообщалось полиции. В общем все. Он был весьма личным врачом киноиндустрии и обслуживал роддом. Так что, когда он сказал мне, что у меня мальчик, я просто заявила ему, что он ошибся. У меня девочка и я ожидаю, что так и будет записано в свидетельстве о рождении.

– И Карлтон так и сделал? Зарегистрировал Лайлу девочкой?

– Конечно же, и это влетело мне в копеечку.

– Боже правый! Черт подери, Тереза! А что об этом сказал Керри? Тереза рассмеялась:

– Ты, возможно, и не знаешь, но в ночь, когда родилась Лайла, Керри был у Ары на одной чисто мальчишеской круглосуточной секс-оргии. Он не показывался в больнице, чтобы посмотреть на меня или ребенка, пока требовались какие-либо заботы.

– Но как он мог так никогда и не узнать об этом?

– Почему? Он что, менял ей подгузники? Или купал ее? Не будь ослом, Робби. Ты знаешь Керри лучше меня. Ему было наплевать и на меня, и на ребенка, на счастливую семейную жизнь. Он и с тобой-то не очень считался, как я припоминаю, если казалось, что тебе надо нечто большее, чем случайный перепих. Керри не хотел никаких обязательств. Ни перед кем. Так что это был наш секрет. Мой и Лайлы.

– А Эстрелла?

– Эстрелле было заплачено. Она знала все с первого же дня. Либо надо было смириться с этим и жить со всеми удобствами, которые ей предоставлял мой стиль жизни, или вернуться туда, откуда она пришла, в хижину с соломенной крышей в мексиканской пустыне. Что бы ты выбрал?

На Терезе начал сказываться эффект бренди. Глаза ее затуманились, и она утонула в низком кожаном кресле.

– Лайла была такой миленькой девочкой. Вся кругленькая и мягкая, с прекрасными глазами и волосами.

Тереза, казалось, потерялась в воспоминаниях.

– Мы никогда не думали об этом больше. Когда пришло время, Карлтон начал пичкать ее гормонами, сделал в Мехико имплантацию грудей и у нее были отличные сиськи. Лайла никогда не жаловалась, никогда не задавала вопросов. Она была счастлива, как маленькая девочка. Большую часть времени мы забывали, что она родилась мужчиной.

– Не очень-то счастлива она была, когда съехалась со мной! Боже, Тереза, ты украла у нее ее пол. Ты сделала ее бесполой. Искалечила ее. Не удивительно, что она ненавидит тебя.

Робби плюнул.

– Да совсем не в этом дело, – взвизгнула Тереза. – Лайла ненавидит меня, потому что я не помогаю ее карьере. Но я-то знаю, чем это кончится. Нельзя быть знаменитой и иметь личную жизнь и тайну. Но теперь все кончено! Я знала, что ее разоблачат.

– Хочешь сказать, тебя разоблачат, ведь ты была автором этой маленькой трагедии. – Робби тоже отпил из своего стакана. – Тереза, ты сделала из Джоанн Кроуфорд мать Терезу.

– Да как ты смеешь! Я что, била ее, привязывала к стулу или кровати? У нее была роскошная жизнь, которой позавидовал бы каждый ребенок.

– Кроме ее личности.

– Ее личности? А как насчет моей? Какая разница для визгливого ребенка, носит он платье или портки? Никакой. А для меня, для моей карьеры – это все.

– Твоей карьеры, – хмыкнул Робби.

– Да, моей карьеры. Без меня у нее не было бы миленьких платьев, больших домов, прислуги, частных школ. Ничего этого без меня. И затем она ушла и послала все это к черту. Не без твоей помощи, добавила бы я.

– Как это она послала все к черту?

– Ей хотелось пойти и стать актрисой. Она не хотела выйти замуж за парня, который бы все понимал и сделал бы ее жизнь проще. Нет, ей приспичило стать звездой. Она сделала это, чтобы соперничать со мной. После созревания. Лайла всегда хотела соревноваться, не интересуясь, как это отразится на мне. Теперь у меня ничего нет. Люди смеются. Никто не понимает. Я уже никогда не буду снова работать. Никогда не пойду на вечеринку.

– Ну а Лайла? Что будет с ней?

– Ничего. Она все еще имеет наследство Керри и получает миллионы, которые делает на этом шоу. А «Эмми»! Надеюсь, они не отнимут у нее «Эмми»!

Зазвонил телефон. Тереза глянула на Робби.

– Это миссис Мак Элрой. Она хочет предупредить меня, что идут врачи, и мне надо впустить их.

В дверь постучали. Тереза допила стакан и встала посреди комнаты. Робби открыл дверь. Вошли два доктора.

– Миссис О'Доннел, – начал старший. Он шагнул к ней и взял за руку. – У нас очень плохие новости. Очень сожалею, мы потеряли его.

Минуту Тереза стояла молча.

– Что значит «потеряли»?

– Лайла Кайл мертв. Он умер во время операции.

Робби издал хриплый звук и пошел к двери, намереваясь уйти. Тереза вскрикнула:

– Робби, не уходи, ты мне нужен! Но он даже не замедлил шаг.

15

Джан слышала выстрел, видела, как рухнула Лайла, словно марионетка, у которой перерезали нити. Зал замер, наступил тот момент жуткой пугающей тишины, которая позволяла понять, что случилось нечто ужасное. Затем начался крик и визги.

Позднее Джан подумала, что бы она делала, не будь рядом Брюстера. Он увел ее, затем, когда начались крики, давка и толкотня истеричной толпы, он присоединил ее к Шарлин, Дину и Доубу.

– Держите их здесь, – сказал он Доубу. – Я доктор и должен посмотреть, не нужна ли моя помощь.

Мур прошел по креслам на сцену. Доуб держал их всех троих, укрывшись за колонной. Джан смотрела, как знаменитости отшвыривали друг друга, чтобы добраться до выхода. Потом Брюстер вернулся, бледный, но спокойный.

– Его задержали. Все в порядке. Какой-то псих, очевидно, из зависти. Они отобрали у него оружие. Все в порядке. Мы вне опасности, если только какой-нибудь актер не убьет нас в паническом бегстве.

– С Лайлой все в порядке?

– Не думаю. Ранена в грудь. Рана серьезная, Но будем надеяться, не фатальная.

– О Боже! – вздрогнула Джан. Шарлин заплакала.

Затем до них добрались люди Джеральда Ла Брека. Пошли разговоры о запасном выходе, заговорах и снайперах, но Джан уже не слушала. У нее снова начался озноб, как это случилось с ней утром, но только на этот раз женщина не могла его остановить. Внезапно Джан стала бояться всего: театра, сцены, стражников, толпы, огней, шума. Дрожь становилась все сильнее. Она пыталась что-то сказать, но вдруг обнаружила, что не способна говорить.

– Джан плохо! – воскликнул Дин, и она почувствовала наплыв благодарности за то, что молодой человек это заметил. Тогда Брюстер снял пиджак, набросил ей на плечи и обнял. Джан закрыла глаза, а Мур что-то бормотал. Она положила голову ему на плечо. Они выбрались из театра. На улице выли сирены и вспыхивали огни полицейских машин и камер. А затем наступила тишина.

Брюстер не отходил от Джан целых два дня. Они были в Беверли Уилшир, в угловой квартире, пока не выяснилась правда об убийце. Брюстер разговаривал с ней, читал ей, но большую часть времени Джан дремала. Он отключил телевизор и не допускал к ней ни звонков, ни газет, но на второй день рассказал все о Лайле. Джан в шоке и изумлении слушала и плакала. Брюстер держал ее за руку, пока она не уснула, и ей казалось, что она может проспать так целый месяц.

Брюстер не позволял Джан вставать с постели иначе как для вылазок в ванную. Он вызвал горничную, позволил поговорить с Шарлин, но не допускал никого другого. Это было облегчением.

Наконец Джан уселась на кровати и вымучила улыбку.

– Ты прекрасный доктор, – проговорила она. Брюстер покачал головой:

– Нет, я превосходная сиделка, как и ты.

Джан подумала, как много воды утекло с тех пор, как она была сиделкой. Казалось, прошли десятилетия.

– Тебе лучше?

– Намного, со мной все в порядке, правда.

– Так, здесь некто хочет повидаться с тобой. Он ошивался в холле два дня. Мне не хотелось отсылать его домой.

– Сэм? – спросила Джан и почувствовала, что краснеет. Брюстер кивнул.

– Ты хочешь с ним встретиться или мне стоит отправить его домой? Джан вздохнула:

– Я уже дважды отсылала его назад. Лучше пусть придет. Извини.

– Ну что ты. Это ведь твоя жизнь, Джан. Незачем извиняться. Ты мне ничем не обязана.

Брюстер вышел.

«Наверное, я дерьмово выгляжу, – подумала Джан, а затем разозлилась на себя. – О, да какое кому дело, как я выгляжу? Сэм? Но он для меня больше ничего не значит».

Она подняла голову. Сэм молча вошел в спальню.

– С тобой все в порядке? Я просто поверить не могу. Мне надо с тобой поговорить.

Джан кивнула. Сэм подошел к постели.

– Боже, когда я увидел по телевизору убийцу, я сразу же понял, что не вынесу, если с тобой что-нибудь случится, Мери Джейн. Я… Я не знаю, что мне надо тебе сказать, чтобы ты ко мне вернулась, не знаю, что ты мне скажешь, но я знаю, что на свете нет абсолютно никого, кроме тебя, на ком я хотел бы жениться.

– Жениться? – Джан почти лишилась слов. – Выйти за тебя? Да я видеть тебя больше не хочу.

– О, я понимаю, что ты должна была пережить, пока «Рождение» не стало таким хитом. Но теперь ты видишь, что было необходимо…

– Ты что, свихнулся? – спросила Джан. – Ты окончательно рехнулся?

– Послушай, мы оба делали вещи, которыми не можем гордиться. Но ведь еще не поздно…

– Вот тут ты ошибаешься на все двести десять процентов. Мы опоздали на годы.

– Джан, все, что ты сказала, каждое слово – правда. Я во многом виноват. Я много думал и знаю теперь, чего хочу. Я хочу тебя, никого кроме тебя. Давай забудем все остальное. – Сэм взял ее руку. – Жизнь слишком коротка, чтобы ее растрачивать.

Джан посмотрела на него. И что она в нем любила? Внешность? Эгоистичность? Его легкий мелкий стиль? Мелкое остроумие? Как мелка была она, заботясь об этом человеке!

– Ты прав, – сказала она наконец. – Жизнь слишком коротка, чтобы ее растрачивать. Именно поэтому я не хочу тратить на тебя ни минуты больше.

До третьего дня Брюстер не позволял ей смотреть телевизор. В новостях показали целый раздел, посвященный событиям на церемонии вручения «Эмми». Джан смотрела эпизоды о том, как она, Лайла и Шарлин прибыли для получения «Эмми», как они шли к своим местам. Просто ужас. Кому нужно просматривать это раз за разом? Почему это нравится публике? Смотреть на смерть идола? Ложного идола? От этого Джан стало плохо. У нее даже заболел живот.

– Ну что ж, как доктор, я дам тебе лекарство, которое всегда предлагала моя мать, – улыбнулся Брюстер и вызвал горничную.

Джан выпила стакан простого старого имбирного эля, в этот момент у нее впервые мелькнула догадка об убийце. И вот на экране наплыв – это Нейл Морелли.

16

Джан простилась с Брюстером у входа в свой дом. Мысль о прощании в аэропорту слишком напоминала ей прошлое расставание с Нейлом там, в Нью-Йорке. Она вздрогнула.

– Тебе холодно? – спросил Брюстер.

Джан улыбнулась его заботе. Словно зима с убийственным морозом спустилась на всех них, но Голливуд безжалостен, а погода приятна и успокаивающа.

– Нет, со мной все в порядке, и я буду о'кей. – Она запнулась, так как не была в этом слишком уверена. Зачем же лгать? – Послушай, Брюстер, я не знаю, как смогу тебя когда-нибудь отблагодарить…

– Ну, я думаю, ты уже это сделала. Мур смотрел себе под ноги.

– Нет, мне кажется, ты заслужил больше, чем просто слова.

– Вероятно, мне действительно надо решить с этими ботинками, – попробовал отшутиться он, но понял, что это не проходит и добавил: – Но на то ведь и существуют друзья.

С этими словами он приподнялся на цыпочках и поцеловал ее, всего лишь раз и очень нежно, в губы, а затем ушел.

Джан вернулась в дом, губы ее дрожали. После Сэма она не целовалась ни с кем, и ощущение было приятным. Привкус горечи улетучился. Джан уселась на диване и начала писать список. Ей предстояла масса дел.

Когда зазвонил телефон, Джан растерялась: отвечать ей или нет. Но охранник от Ла Брека сделал это за нее. Он стоял у двери гостиной:

– Какой-то Сэм. Вы возьмете трубку?

Похолодев, Джан села. Что ему теперь надо? Она покачала головой, – не охраннику, а себе.

– Я возьму трубку!

– Мери Джейн? Джан? Это ты?

– Да, это я. Секунду Сэм молчал.

– Послушай, я по делу. Я знаю, что ты чувствуешь по отношению ко мне, но полагаю, нам есть о чем поговорить. В частности я только что подписал с «Парамаунт» договор о трех фильмах и хочу, чтобы ты играла главную роль в первом.

Теперь настала очередь Джан молчать. Голливуд! Она чуть не фыркнула. Это город, где сам дьявол скрывается под личиной продюсера и предлагает сделку на три фильма. Кто этот тип на том конце провода? Кем она его считает и кем считает ее он?

– Извини, но больше это не пройдет. Вот и все, что она сказала.

Голос Сэма усилился, Джан услышала, как актер нажал на свои струны. Играет он или сошел с ума? Или же Сэм просто самый бесчувственный человек в Америке?

– Все может быть так, как есть, я работаю над сценарием и он хорош, Джан. Действительно хорош. Он о гонщике, который чуть не потерял любимую, так как не мог бросить гонок. – Сэм сделал паузу. Джан не промолвила ни слова. – Послушай, я знаю, что это звучит по-детски, но так не играют.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, и впервые за весь разговор Джан подумала, что слышит его настоящий голос.

– Мы можем поладить! – заявил он. Джан тихо положила трубку.

17

Они не перестают играть эту чертову песню. Сай Ортис чуть не выскочил за шкалу, когда крутил ручку радиоприемника, но не имело значения, какую бы станцию он ни слушал: после этого убийства все играли посвящение Кинка женщинам-самозванкам. Следующим была пародия этого дурацкого Ола Янковича под названием «Лайла». Но она мало что могла добавить к оригиналу.

Не удивительно, что офисы начинающих артистов оказались в дерьме. Спонсор, пресса, студия – весь Голливуд, казалось, хотел нажиться на «Троих на дороге», а теперь спасал свое. А у этой старой шлюхи Лауры Ричи хватило наглости позвонить ему домой ночью по личному телефону и спросить, видел ли он когда-либо Лайлу или Джан Мур голыми.

Когда Сай Ортис пришел в свой офис, рядом с дурочкой за конторкой лежал экземпляр «Информер» с явно комбинированным фото на обложке и кричащим красным заголовком: «Скандал в конце дорожного шоу».

– Что ты собираешься делать, когда уйдешь отсюда? – спросил Сай девицу.

– Не знаю, – ответила она, мигая.

– Очень плохо, потому что ты здесь больше не работаешь! – заявил Сай, схватил газету, смял ее и разорвал на мелкие кусочки. Потом швырнул на пол, растоптал ногами и прошел через стеклянную дверь в холл. Там его ждала секретарша.

– Есть что-нибудь от мистера Ди Геннаро?

– Нет. Он все еще под воздействием успокоительного. Но был звонок из больницы, мисс… Я хотела сказать о состоянии мистера Кайла. – Она сделала паузу. – То есть я сказала бы, что он мертв.

– Да мне-то какое дело? – пролаял Сай Ортис. – Эта сука, я хотел сказать, этот сукин сын все равно был не лучше, чем мертвый.

Черт, он не мог дышать! Сай прошел в кабинет и стал рыться в ящиках конторки. Он чувствовал, будто грудь его разрывается. Если Сай не побережется, то попадет в морг и окажется рядом с этим уродом. Он попытался считать, чтобы восстановить дыхание. При этом Сай заметил, что рядом с его многокнопочным телефоном лежит пачка розовых сообщений. Он пробежал по ним взглядом. Все клиенты вскоре будут экс-клиентами! Конечно же, каждого из этих уродов вызовут на «тяжбу по условиям контракта». Конечно. У этих свинячьих детей нет ни привязанности, ни совести. Они ринутся звонить Майклу Овитсу, Си Эм Ай, Си Эй Эй и другим агентам так, что провода будут плавиться. Все распадается! У Марта полный упадок сил, Шарлин оказалась извращенкой, Джан Мур – хирургическим трюком, а чертова Лайла Кайл – мужчина! Там в телесети взбесились, грозятся аннулировать шоу. Хайра Фландерс был убит, да и все другие спонсоры спасались бегством. Боже, Сай легко отделается, если эти торгаши не потащат его в суд. А они наверняка станут судиться, и это обойдется ему в миллионы!

Хуже того! Голливуд построен на лицемерии, но у него своя вера. На коне ты герой, но только свалился – и сразу же стал мертвее мертвого. Боже! Сай поморщился. Что говорили эти гринго в понедельник вечером у Мортона? Сай чуть не заерзал на стуле, подумав об этом. Их ухмылочки, когда он проходил мимо их столиков, подавленные смешки. Шутки о мокрых спинах и чиканос! Ух, он и сейчас их слышит.

Необходим контроль убытка. Быстро. Но не слишком ли поздно ставить заплаты? Да, он может спасти Джан Мур. «Рождение звезды» все еще хит, да еще какой! Джан сможет выудить еще одну крупную роль. Фактор любопытства вовсю работает на нее. Тот телесценарий о проститутке, усыновившей двоих детишек, может сработать. Тем временем Сай подаст в суд на «Информер» и эту суку, Лауру Ричи. Нет, это долго и дорого. Сай сморщился и профилактически подышал из респиратора.

Да, так он и сделает. Позвонит Хефнеру. Это не для Кристи. Он идет вверх. Центральный план, неразмытые снимки из фильма. Свежее горячее мясо. Джан покажет им все, и тогда они быстренько вставят ее в другой телефильм. Теперь сучка будет делать все, что ей скажут, если хочет выжить. Разве это дерьмо не сработало для Мадонны? К тому же есть семья Смитов. Очевидно, что Дин не братец! Они будут судиться со всеми газетенками в пользу Шарлин, и, возможно, она будет помолвлена или, еще лучше, выйдет замуж. Тогда церкви и моральному большинству придется заткнуться и взять все обратно. Так что остается только Лайла. С ее смертью «Трое на дороге» может быть и пойдет дальше, когда Марта выйдет из шока. Или даже раньше, с другим режиссером. А этого урода Кайла надо заменить, в конце концов найти свежее мясо в Голливуде не так уж трудно. Всего неделю назад Сай решил заменить Шарлин и Джан. Теперь он заменит Лайлу и оставит двух других. Сохранив двух из трех, шоу имеет хорошие шансы выжить.

Итак, по существу остается единственная проблема – Марти. Он несет чушь и лепечет, ну так и что? Несколько недель в доме отдыха и он опять, как огурчик. «А возможно, – думал Сай Ортис, – нужно заменить и Марти. Положим, идеи, формат – все это его, но теперь уже все на ходу. Возможно, этот мальчишка помощник режиссера из «Рождения» (Как его там? Джоель Нечто.) сможет с этим справиться. А что, собственно, там делать?»

Еще за четыре дня осады Сай сумел удержать начинающих и собрался сам, непрерывно отражая атаки средств информации, кинопроизводства, теле– и киносети и спонсоров. Каждый подонок, которого он раньше имел, как хотел, считал своим долгом прийти в его офис и быть выслушанным. Каждый сукин сын имел что ему сказать. Да пошли они все… Число зрителей у «Троих на дороге» побило прошлым вечером все рекорды. Так что теперь все, что было надо Саю, это заменить Лайлу и Марти и, как они говорили, удерживать шоу на дороге.

Зазвонил внутренний телефон.

– К вам мисс Мур.

– Впустите.

Матерь Божья, Сай не был готов к встрече с этой тварью с ее чертовыми взглядами и мнениями. Сегодня, по крайней мере, ее надо держать в узде. Навидался он этих талантов, когда им впервые приходит в голову: то, что им дает публика, она может так же и отобрать. Посмотри, какой покорной стала Крайстал. Сай улыбнулся самому себе, ему нравились таланты покорные, покорные и напуганные. Так они становились гораздо почтительнее. Конечно, пока они не впадают в панику.

Как он понял, Джан Мур была озабочена, но не напугана и, уж конечно, не в панике. Вероятно, ее успокоил успех «Рождения», она поняла, что Сай был прав, предрекая это. И перспектива продолжать в «Трех четвертях» с возможным увеличением ее роли позволила Джан держаться. К тому же снимки в «Плейбое» и «Пентхаузе» заставят прекратить болтовню о пластической операции. Хорошая стратегия, и Джан наконец оценит его. Сай отложил респиратор, готовый успокоить расстроенный и напуганный талант.

Только Джан вовсе не казалась ни расстроенной, ни напуганной. Она была как всегда красива и спокойна. На ней были эти чертовы джинсы и простой белый свитер, но Сай не мог ни на минуту перестать думать о том, что было под ними. Он улыбнулся, Джан не ответила. Господи, что же сейчас выкинет эта шлюха?

– Привет, Сай! – сказала она и села напротив. – Я пришла, чтобы воспользоваться своим правом замены.

– Каким правом?

– Уйти из «Трех четвертей».

– Что?

– Я ухожу, Сай. Ты вставил это в контракт, теперь я этим воспользуюсь.

– Да что, черт возьми, ты мелешь? – сузил глаза Сай. – Знаю, что у тебя есть другие предложения. Действительно, я читал несколько сценариев, но не надо выбрасывать ребенка вместе с грязной водой.

– Все, Сай. Вышвырни с водой и ребенка, все равно. Я ухожу. Прочь «Три четверти», фильмы, рекламу косметики, я ухожу из бизнеса.

В дверь просунула голову секретарша Сая. Не обращая внимания на Джан, она сказала:

– Ваша жена на линии.

– Какая? – буркнул Сай.

– Сандра.

– Да никакая она не жена! Какая линия? Сай нажал на указанную секретаршей кнопку.

– Что? – прорычал он. – Нет! Не смей ходить в клуб. Ни с кем не разговаривай. Нет. Особенно с Энн. – Энн была подругой его жены, замужем за репортером «Лос-Анджелес Таймс». – Так будь одинока! – приказал он и швырнул трубку, снова повернувшись к этой суке Мур.

– Послушай, – проговорил он насколько мог спокойно. – Ты все еще расстроена «Рождением». Ты явно излишне реагируешь. Я понимаю, ты чувствительна, ты актриса. Но надо смотреть на это как на вызов.

– Забудь об этом. Я ухожу.

– Джан, послушай. У меня великолепная идея, как всем им утереть нос. Я говорил с Гуччоне. Мы покажем им, что все эти сплетни лишь завистливая ложь. Мы дадим разворот. Восемь страниц. Боб обещал сам все отснять, и ты будешь роскошна. Все будет в увеличении, и ты окажешься на коне, как никогда. И ролей у тебя будет хоть отбавляй.

– Ладно. Я хотела бы сыграть Корделию.

– Что это за роль? Я видел сценарий? Как называется постановка?

– «Король Лир». Мы можем дешево получить на нее право.

– Забавно. Я слыхал о «Короле Лире». Шекспиру не везет.

– «Гамлет»?

– Да что угодно. Во всяком случае, Джан, оставь этот тон. Мы столько в тебя вложили, и я знаю, что это всего лишь этап, который тебе надо пройти. Раны известности, но худшее уже позади.

– Показать все мои прелести? – Джан засмеялась и покачала головой. – Забудь об этом, Сай.

– Не уверен, что ты понимаешь, о чем я пытаюсь тебе сказать. Послушай, все здесь подправляли внешность. Взять хотя бы Джексонов, все они столько оставили на операционном столе, что из этого можно было бы сделать целого орангутана. Тут нечего стыдиться. Понятно, что при нормальных обстоятельствах тебе это было не нужно. И обычно я этого и не рекомендую. Но речь идет о необычной угрозе твоей карьере. И хороший показ в прекрасном журнале…

– Сай, мне не по нутру шутка о Джексонах. «Пентхауз» не «прекрасный журнал», а Боб Гуччоне – антихрист. – Джан выдержала паузу, а затем улыбнулась и продолжила: – Во всяком случае это не сработает. Шрамы слишком явны.

– Шрамы? Погоди. О чем ты толкуешь?! – воскликнул Сай Ортис, вцепившись в респиратор. – Ты что, хочешь сказать, что вся эта чепуха – правда?

– Да, именно так, – ответила Джан, глядя прямо ему в глаза.

– Итак, ты вся в швах. Как Франкенштейн? – почти провизжал Ортис.

– Мне не хотелось бы так ставить вопрос, но швов предостаточно.

– Итак, никакого «Пентхауза»?

– Никакого, – улыбнулась Джан.

– Так чему ты улыбаешься, черт возьми? – взревел Сай. – Ты знаешь, что это значит для тебя?

– Конец карьеры секс-бомбы? – спросила Джан, пожав плечами.

– А как насчет конца карьеры вообще? Не понимаешь? Иллюзия ушла. Все смотрят на экран и удивляются: «А где же шрамы?» Начинают искать, в чем же дело. Они загипнотизированы. Ни один продюсер, ни один режиссер не возьмут тебя.

Джан рассмеялась.

– Над чем, черт тебя подери, ты смеешься? – провизжал Сай.

– Подумала, как забавно: телешоу о трех самых сексуальных женщинах в Америке. Одна – Франкенштейн, другая спит со своим братом, а третья – вообще мужик!

18

Никогда не бывало подобных похорон. Ни у Рудольфа Валентино ни у Джин Харлоу, ни даже у Мерилин Монро, ничто не сравнишь с той оргией карнавала средств информации, в который вылились похороны Лайлы Кайл.

И не было никого, кто бы сделал это для нее, кроме убитого горем Робби Лаймона. Тереза была выведена из строя лекарствами, Сай выставлен под зад, Марти зализывал раны. У любимой миллионами, еще большими миллионами поносимой Лайлы не оказалась никого, кто бы вынес ее гроб и организовал поминальную службу, кроме единственного старого подпевалы ее матери.

Робби облачил труп в лавандовое платье от Боба Макки.

– Раз уж он при жизни изображал девицу, пусть так и останется после смерти, – заявил он.

Ужасающее фото Лайлы в гробу с рыжими волосами, дико дисгармонирующими с лавандовым платьем, была помещена на обложках половины журналов мира. Зато была прислана почти тысяча венков и букетов.

Посмотреть покойную пришли тысячи.

– Они были ее фанатами, – всхлипывая, говорил Робби. – Она их любила.

Дело было не в тех, кто любил ее. Одна женщина пыталась стереть грим с ее лица. Другая начала ругаться у гроба. Администрация укрыла покойного за непробиваемое стекло. От этого гроб стал похож на хрустальный ящик.

Еще хуже, чем те, кто поносили Лайлу, были пришедшие поклониться ее раке. Сотни молодых людей и некоторые не столь молодые появились в полных регалиях Лайлы Кайл, включая высокие каблуки, косметику и обязательно длинноволосый рыжий парик. При виде тела некоторые взвизгивали и падали в обморок. Другие рыдали. Многие нуждались в медицинской помощи. Но раз увидев, они спешили в хвост семиквартальной очереди, чтобы пройти мимо еще раз.

Появились тысячи девочек-подростков. Их, по-видимому, не волновала эта суета с переменой пола. Возможно, так она нравилась им еще больше. В конце концов Девид Боуи одевался почти столь же экстравагантно и опередил Лайлу на целые два десятилетия. А теперь были девяностые. Девчонки визжали до боли из постоянной тяги подростков визжать.

Почти две сотни автомобилей пытались проложить долгий путь к Форест Лон. Спектакль у могилы представлял собой сущий бедлам. И из всех, кто там был, только один действительно знал Лайлу при жизни. Это был ее тетушка Робби, которого пришлось буквально оттащить от могилы.

19

Мелочи. Если он думает о мелочах, о сущей чепухе, значит он здоров, решил Марти. Солнечные блики исчезли со складок снежно-белых простыней. Тень от ночника на стене. Вкус ломтиков банана с хлопьями.

В банном халате и шлепанцах Марти медленно подошел к окну, выходящему на красиво ухоженный сад. «Должно быть, это Япония», – подумал он. Все было настолько совершенно, настолько опрятно, что это должна была быть Япония. Но затем Марти вспомнил и отошел от окна.

Он услышал, как поворачивается в замке ключ, и увидел сиделку. Как ее имя?

– Как вы сегодня, мистер Ди Геннаро? – Она взяла поднос с остатками завтрака и пошла к двери. – Вы сегодня в отличной форме. К вам вернулся аппетит.

Сиделка закрыла и заперла за собой дверь, оставив Марти в тишине наедине со своими мыслями.

Он сел в кресло времен королевы Анны, из которого можно было видеть сад. Ах, нет. Теперь Марти был расстроен. Слезы полились из его глаз, медленно сползая по щекам. Марти часто сидел здесь, в этой чистой и тихой комнате, и плакал. Он сам не мог объяснить, почему позволяет себе плакать.

Больничную постель убирали рано, застилали пледом, вытирали пыль на сундуке в стиле Шератон и на прикроватной тумбочке. Все это делали, пока Марти принимал водные процедуры перед завтраком. Ему понравилось здешнее обслуживание. Хороший отель. Но никакие муки в мире не могут быть облегчены тем, что живешь в отличном отеле. Где бы он ни находился. Если это не Япония, может быть, это Англия? Нет. Слишком солнечно.

Марти сидел в обитом парчой кресле и плакал. Всякий раз перед началом процедур словно крошечное окошко приоткрывалось в его сознании, и Марти вспоминал. Лайла! Лайла умерла!.. И он плакал. Лайла обманывала его, вспоминал Марти, слезы лились быстрее. И Лайла была мужчиной!

Ей не надо было лгать. Марти в любом случае любил бы ее. Но это сделало его гомосексуалистом. Все-таки они могли найти выход. Они бы нашли выход. Все было бы хорошо, если бы Лайла не лгала. Лгала и умерла. Эта безобразная рифма сверлила его мозг. Ей не стоило лгать и умирать. Вместе они бы справились с этим. Но сейчас, думал Марти, они не вместе. Он стал посмешищем для всего Голливуда, и все его жалели. Эта жалость была самой болезненной для Марти. Или, возможно, мысль о том, что он больше никогда не увидит Лайлу? Нет, реальностью было то, что Марти никогда не сможет работать снова, никогда не сможет создавать красоту на экране, и это было самым тяжелым.

Лайла лгала ему. И теперь она мертва. Лгала и умерла.

Скоро должна была вернуться сиделка с пилюлями и водой. Скоро, и тогда придет конец слезам и воспоминаниям.

Обычно Марти не помнил этого. Обычно он не мог остановить свою память на прошлом. Даже когда приходила Салли. Он помнил Салли, но не мог вспомнить, как и где с ней познакомился.

И полное беспамятство, незнание того, что привело его в это место, где он жил за запертой дверью – именно это нравилось Марти.

20

Моника Фландерс возвышалась над согнутой фигурой сидевшего за своим письменным столом сына Хайрама. Это было нелегко – возвышаться при четырех с небольшим футах роста, но Моника достигала желаемого эффекта.

– Сначала мы обнаруживаем, что блондинка спит со своим братом…

– Он не был на самом деле ее братом, ма, – начал было Хайрам.

– Ох, прости, – медленно произнесла Моника. – Шарлин действительно выяснила, что он ей не брат. А затем мир узнает, что брюнетка – чудовище.

Моника глубоко вздохнула, Хайрам тоже.

– Не чудовище, ма. А только пациент клиники пластической хирургии. Ты сама…

– Я сама никогда не выглядела так, как она, – перебила Моника. – Она была ничем, а теперь представляет «Фландерс Косметикс»! – фыркнула Моника. – И этого недостаточно – извращенка, дура и, добавим, – уродка. Кое-как одетая имитация женщины, убеждающая пользоваться нашей помадой. Отлично, Хайрам, отлично. Замечательная идея!

– Мама, шоу на этой неделе получило наивысшую оценку по сравнению со всеми остальными. Это…

– Это уродливое шоу, вот что!.. И дурацкая оценка. Дурацкие оценки, Хайрам. Расскажи мне о распродаже…

– Хорошо, ты ждала небольшого понижения…

– Хайрам, ты действительно осел. Даже если предположить такую возможность, что ты сменишь меня, это было бы единственным жутким решением, которое я когда-либо принимала в своей жизни. Конечно, кроме этого фиаско. Ты понимаешь, Хайрам? Черта подведена. Финиш. Ни одна женщина больше не купит это дерьмо. Мы продаем мечты, Хайрам, а не кошмары. Как говорят, окончен бал.

– Но мы в эту дрянь вложили сотни миллионов долларов.

– Прими эту потерю, как взрослый, Хайрам.

– Мама, ты с ума сошла. Мы найдем замену Лайле Кайл. Мы заменим напечатанные фото. Мы можем даже избавиться от двух других. Но мы должны сохранить направление, мама.

– Возьми поручителя. Снизь потери. Начни сначала, Хайрам. Он встал.

– Забудь об этом. Я не собираюсь смириться с потерями. Особенно в первый год моего президентства. Мама, я вот что думаю: я поборюсь с тобой и возьму на абордаж. Следующие серии выйдут, мама. Зрители не увидят это, как ты.

– Да, Хайрам. Но они будут помнить, кто подкинул им эту дикость. Не делай этого. Ты пожалеешь.

Но он сделал.

21

Джан сидела на веранде дома Шарлин посреди упакованной мебели и кухонной утвари.

Друзья некоторое время молчали. Солнце застыло над аллеей в эффектном закате.

– И пыль создает цвет, – сказала Джан.

– Иногда даже грязь бывает нужна. А я думаю, все, что написала о нас бульварная пресса, необычно.

– Черт возьми, нет! Мы завернули в них наши тарелки. А кое-что используем для растопки. – Шарлин усмехнулась. Затем она оглянулась на закат. – Действительно великолепно. Хорошо знать, что можешь видеть это каждую ночь. Я до сих пор не могу поверить, что Лайла умерла. Она уже не увидит закат. Я считаю, это все так таинственно. Я до сих пор не могу поверить, что она была мужчиной.

– Знаешь, я думаю, в действительности она им не была. Она имела мужские причиндалы, но это не заставило ее стать мужчиной.

– Если честно, мы знаем, почему она была такой. Думаю, Лайла была действительно несчастной.

Шарлин покачала головой.

– Что сделала ей мать?

– Я хочу знать, что сделал ей Марти.

– Думаю, ей надо было быть очень соблазнительной, дурача его и заставляя думать, что она женщина. Иногда я подделываю свой оргазм, но не мой пол.

– Как?

Джан взглянула на Шарлин.

– Ты когда-нибудь притворялась, что кончила?

– Ах-ах. Хорошо, зачем мне это делать? Какой смысл?

– О, чтобы снять напряжение с него или с тебя. Кончить, если надоело этим заниматься.

Джан обнаружила, что пристально вглядывается в лицо Шарлин.

– Конечно, нет. Я спала не со многими, но никогда не играла в постели. Это очень неподходящие мгновения для вранья.

– Думаю, ты права, Шарлин, но знаю, что очень многие женщины так делают.

Шарлин тряхнула головой.

– Я не разбираюсь в сексе, – сказала она.

– Вступи в клуб.

– Я так долго испытывала стыд за себя и за Дина, что мне трудно относиться к этому спокойно.

– Ты должна отбросить чувство вины. Повторяй себе все время, что он не твой брат.

– Хорошо, даже если Дин не мой брат, он чувствует себя им, – сказала Шарлин. – Вот, что мне нравится. Ты знаешь, мы словно одной крови. Мы действительно знаем друг друга. И теперь мне не стыдно. Я знаю, что могу себе говорить, но это меня не беспокоит. Потому, что мне не стыдно.

– Самое главное, что ты так думаешь, Шарлин, – улыбнулась Джан.

– Да, мне бы хотелось, чтобы ты поняла. – Шарлин сделала паузу. – Посмотри, секс с мужчинами, другими мужчинами, всегда ощущается в постели как соединение с мужчинами. Совершенно разные тела. Даже с Бойдом, а потом с Майклом Маклейном. Это всегда ощущалось как разные тела.

Джан подумала о Майкле, о Сэме и кивнула.

– Хорошо, с Дином по-другому. Это ощущается как единение. Мы едины, совершенно едины. Признаюсь, я не ощущала такого возбуждения с Майклом. И я стеснялась. Но сейчас я знаю: для меня существует только тот секс, которым я занимаюсь с Дином.

Слезы застыли в глазах Шарлин, когда она повернулась к Джан.

А Джан неожиданно почувствовала, что на нее нахлынула зависть, и сама ей удивилась. Потому что в глубине души она всегда сражалась со своей любовью. Это была битва за свободу. И всегда, поддавшись возбуждению, Джан чувствовала разочарование и предательство. Всегда. «Они никогда по-настоящему не были со мной, – подумала она. – Кроме, возможно, Нейла. Нейл был со мной, но он не достаточно меня хотел. Я никогда с ним не спала. А сейчас, возможно, слишком поздно для Нейла. И, возможно, слишком поздно для меня».

Она взглянула на Шарлин, более откровенно и светло, чем обычно, просто и ясно. Джан думала о всех советах, которые она давала Шарлин, о том, как думала о ней, и едва не покраснела.

– Что ты собираешься делать? – спросила Джан у Шарлин.

– Думаю, мы с Дином должны принять приглашение моего друга. Мы собираемся уехать в Вайоминг с Доубом. Он уже давно наш компаньон. С Дином мы поженимся позже.

– Итак, ты уезжаешь?

– Конечно.

– И ты все теряешь? Все внимание… И все деньги.

– О, это только кажется. Ты знаешь, это кажется, что денег много. А сколько их уходит на налоги! К тому же здесь все заложено. Кажется, только у мистера Ортиса есть деньги. Я не потеряю состояние. Я потеряла мачеху. Я потеряю мечту о славе. Было бы неправдой утверждать, что я уже не потеряла ее. Но на самом деле я не хотела бы потерять… – Шарлин повернулась, чтобы выглянуть в окно на возвышающиеся холмы, потом опять посмотрела на Джан. – Я не хотела бы потерять тебя, но надеюсь, что ты будешь приезжать.

– Буду, – пообещала Джан.

– А что собираешься делать ты? Оставайся.

– Прежде всего, мне надо кое о чем побеспокоиться.

– А потом?

– Потом не знаю.

– Мы всегда будем тебе рады, Джан.

– Спасибо.

Слезы полились из ее глаз. Возможно, Джан была недостойна такого друга, как Шарлин! Она зарыдала за двоих.

– Итак, не будет больше Кримсон, Кары и Кловер.

– О, черт возьми, конечно. Мы заберем с собой всех трех сук. Она улыбнулась и повернулась, чтобы потрепать по голове первую попавшуюся под руку собаку.

22

Джан одевалась тщательно, словно на важное свидание. «Чего ты хочешь добиться? – спрашивала она себя. – Хорошего друга? Чуть поздно для этого. Долгое время ты не была другом Нейлу. Леди Баунтифул? Это не смешно. Ты никогда не была леди. А за последние годы ты оскудела и эмоционально. В ком Нейл действительно сейчас нуждается, так это в хорошем психиатре и юристе, а не в загнанной лошади. Хорошо, ты можешь умереть. Возможно, Нейл никогда не выяснит, кто я. Он никогда не узнает, что я – Мери Джейн. Хорошо. Я была его. Возможно, он даже не согласится увидеть меня». Джан обнаружила, что стоит перед зеркалом в ярко освещенной ванной. На ней джинсы Май, по ней сшитые, и большой свитер, который она носила во время отпуска с Сэмом в Северной Калифорнии. Она уставилась на свое отражение в зеркале: высокая, стройная, с совершенным, четким овалом лица; ее густые блестящие черные волосы волнами спадали на плечи, лицо с пухлыми губами было очаровательно. Джан сама изумилась своему собственному взгляду. Она смотрела так, как одна из тех, кто всегда смотрел на нее свысока. Там, в Нью-Йорке, многие смотрели на нее так. «Кроме Нейла», – отметила она.

«Вот одна из привилегий славы», – думала Джан, спускаясь по коридору Лос-Анджелес Каунти. Только родственникам и адвокатам разрешалось посещение заключенных. И, конечно, случайным репортерам, заплатившим несколько долларов. Или кинозвезде.

– Близкий друг семьи, – так представилась Джан, и тюремное начальство ничего не спросило, кроме фотографий с автографами. Начальник тюрьмы тщательно осмотрел ее. Потом он выслушал полный отчет от женщины-конвоира, которая, внимательно оглядев Джан, разрешила пройти в коридор, ведущий в комнату посещений. Станет ли Нейл разговаривать с ней?

Джан вышла из комнаты дежурных и пошла по коридору.

Она вошла в маленькую комнатку, которую ей указала надзирательница. Казалось, комната до отказа забита деревянным столом и четырьмя стульями. Нейл сидел на пятом. Он был в оранжевом жакете и сидел спиной к двери. Но вот он повернулся к Джан лицом, более серым, чем обычно, с печальными и глубокими глазами. Он осмотрел ее и ни один мускул не дрогнул на его лице.

Затем Нейл встал.

– Вероника! – произнес он, и, когда обнял Джан, глаза его наполнились слезами.

Так хотелось поверить, что Нейл узнает ее, несмотря на хирургию, время и необычное место встречи. Ведь он любил ее. Джан крепко обняла друга и села рядом за столом.

– Прости, что я так долго не могла найти тебя, – объясняла Джан. – Я искала, действительно искала, но твой номер не был внесен в списки и я…

– Все нормально, Вероника, – ласково сказал ей Нейл. – Я прощаю тебя. – Выглядел он нормально, только был несколько подавленным. – Как вы будете разговаривать со старым другом, ставшим преступником?

– Что случилось? – мягко спросила Джан.

– Они ошиблись. Все было не так.

– Что ты имеешь в виду? События были показаны десятками камер.

Конечно, Нейл не собирался утверждать, что он не виновен.

– Не предполагалось, что я Джагхед. Полагали, что я Арчи. Любимый вами. Это была ошибка, но теперь все выяснено. Роджер выяснил это. Это не моя вина, что девочку застрелили. Кто-то набрался. Джонни Бартон. Его не предполагали тоже.

Нейл посмотрел на Джан, безумные глаза словно впились в нее.

– Я уверена, тебя простят, – прошептала она.

– Отлично! – выкрикнул Нейл куда-то в сторону. Затем снова повернулся к ней с хитрым видом.

– И тогда я получу назад свое шоу? Потому что я не могу взять больше, чем это дерьмо. Будучи неузнаваемым и неуважаемым, я не могу взять больше. – Его голос потускнел, он обхватил голову руками и начал плакать. – Ты не знаешь, что это такое, – рыдал он, – ты не знаешь, что чувствуешь, когда теряешь все, что любишь.

– Я знаю, Нейл, знаю.

Они сидели вместе, и Нейл плакал. Джан гладила его по плечу так нежно, как могла.

– Прости. Что тебе нужно? – спросила она. – Я достану тебе все, что разрешено иметь.

– У меня есть все, что нужно.

Нейл оторвал голову от стола и вытер глаза.

– А адвокат? Я могла бы помочь с…

– Подруга моей сестры – адвокат. Диана. И есть Роджер. Роджер позаботится обо всем.

– Нейл, я хочу помочь. Я…

Мягкая улыбка на его лице сменилась звериным оскалом.

– Не Нейл! – оборвал он ее. – Арчи. Я Арчи теперь. Действительно знаменитый. Каждый любит меня.

– Хорошо, хорошо, Арчи, – сказала Джан, чтобы успокоить его. Лицо Нейла испугало ее. Он сошел с ума? Он узнал ее!

– Хорошо, Арчи. С тобой хорошо здесь обращаются?

– Хорошо обращаются? Я самый популярный парень здесь. Я был выбран президентом избранных. Регги соперничал со мной, но я выиграл. Единодушно. В конце даже Регги голосовал за меня. Джан попыталась улыбнуться шутке, но это была нелегко.

– Арчи, прости меня за все.

Нейл вскочил, опрокинув стул. Джан в ужасе подпрыгнула от его неожиданного рывка. Быстро открылась дверь, и над ними нависла огромная фигура тюремного надзирателя. Нейл взглянул на него.

– Привет, Вероника, – сказал он.

Затем протянул руки, и глаза его наполнились слезами.

Когда Джан шла по коридору, прочь от Нейла и его невразумительного бормотания, ей пришлось собрать все свои силы, чтобы не разрыдаться в голос. Нейл не должен был узнать ее. Он не знал, какой был день, не знал, что произошло. Возможно, он всех называл Вероникой, или так ему сказал начальник тюрьмы.

Нейл был заперт в свою собственную воображаемую тюрьму. Его вина была даже хуже, чем его помешательство, и время от времени, когда он выходил из плена своих заблуждений, ужас, в его глазах был много хуже, чем бредовые рассуждения. Впервые Джан поняла, что в безумии можно найти успокоение.

Там, в тюремном коридоре, перед длинной вереницей закрытых дверей, Джан заплакала. Как долго Нейл будет приговорен к жизни за решеткой? Или потеряет жизнь? Она почувствовала слабость и головокружение. О Боже, как это было несправедливо. Джан знала, что Мери Джейн и Нейл должны были вместе проворачивать большие дела: «Каждый из нас родился без ярко выраженных талантов, и каждый из нас имеет разум, чтобы понимать это. Половину жизни мы вынуждены самоутверждаться. Но в конце концов Нейл оказался не в состоянии сделать это, и он оказался не в состоянии жить с тем, кем он был. Слабый, смешной, без свиданий, без друзей».

Джан судорожно вздохнула.

– О Нейл, как ты мог? – прошептала она.

Но каким далеким от нее самой было «убийство» в Скьюдерстауне? Она почти забыла это время, после похорон бабушки. После собственной подавленности, едва не приведшей ее к такому же сумасшествию, как у Нейла. Нейл, не сумев самоутвердиться, повел себя по-другому, он обратил свой гнев наружу, убив другого вместо себя. Так поступают мужчины. Женщины убивают себя. Какой грех больше?

Джан остановилась, прислонившись к стене своим длинным стройным телом, ее всю затрясло. Потому что она четко осознала, что она тоже виновата в убийстве. Более двух лет назад в Нью-Йорке она убила Мери Джейн Морган. Мери Джейн умерла от ножа Брюстера точно так же, как Лайла Кайл умерла от пули. Джан оборвала жизнь Мери Джейн, послав ее на смерть, как недостаточно симпатичную и недостаточно удачливую, чтобы жить.

Несчастный, трогательный Нейл. Бедная нелюбимая сирота Мери Джейн.

23

Сэм Шилдз ерзал в кресле рядом с проходом, пытаясь вытянуть ноги. Он уже забыл, какими неудобными бывают сиденья в кинотеатрах. Теперь Сэм ходил только на премьеры. Когда он по-настоящему ходил в кино? Наверное, последний раз еще в Нью-Йорке с Мери Джейн.

Мысли его были далеко. И ему было хорошо от этого. Потом Сэм вернулся мыслями к настоящему, к тому, что началось около семи недель назад. Он заработал на этом больше трех миллионов и собирался вернуться в свой первый настоящий дом – в местечко за отелем Бел Эйр. Между тем, он стал самым популярным парнем в Лос-Анджелесе. Каждый хотел, чтобы Сэм был режиссером его следующего фильма. Он уже встретился с Робом Рэйнером из «Кастл Рока», некоторыми парнями из «Коламбии» и со Стэнли Йаффе из «Парамаунта». Это было хорошо – быть знаменитым.

Свет погас и начался показ рекламных роликов. Сэм смотрел до тех пор, пока его сосед захотел выйти. Он встал и, все уже смотрели на него. Эти средние американцы. Двое из них, примерно двадцатилетние, сидели неподалеку от Сэма. Парень отправлял в рот жареную кукурузу, черпая ее из бумажного пакета. Сэм повернулся к экрану.

Зазвучала музыка и начался фильм, его фильм. Аудитория сидела, переговариваясь и ерзая в своих креслах. На экране возникло изображение Джан. Все шло довольно хорошо. Публика смеялась над Джан. Эйприл была права.

Эйприл хотела работать с ним над следующим сценарием. Почему же он отказался? До сих пор их тысячи раз били, но все-таки Эйприл не давала ему отставки, она была дипломатом. С началом удачного периода вся кровная вражда между ними, казалось, смывалась при поступлении денег. Предложения от других студий казались многообещающими, но один черт знает, где лучше. Не скажешь точно, что Эйприл не была дьяволом. Откуда явился ее образ? «Я не имел дел с дьяволом», – сказал себе Сэм.

«Рождение» развертывалось на экране, и, несмотря на то, что Сэм видел это сто, или пятьсот, или тысячу раз, ему казалось, что фильм сделан, как говорил Сай Ортис, «профессионально». И игра была действительно хорошей. Джан и Майкл – Джудит и Джеймс – только что поцеловались на переднем плане. Когда Джеймс расстегнул блузку Джудит, Сэм услышал глубокий вздох зрительного зала. Он оглянулся на парочку справа. Парень полуоткрыл рот, уставившись на экран. Его подруга повернулась, взяла его руку и положила себе на грудь. Сэм задрожал.

Он повернулся к экрану. Джан действительно выглядела блистательно. Его собственные руки вспотели, словно он только что держал ее грудь. Сэм смотрел, как разыгрывается сцена. И он мог ощущать то волшебное влияние на публику, которое оказывала эта работа. Зал замер в молчании, когда Джан начала свое символическое поглощение Джудит.

«Это действует, потому что сюда вложена вся моя несостоявшаяся любовь и ярость, – думал Сэм. – Я любил ее. И я люблю ее. И теперь, когда мне доступна любая женщина, какую я пожелаю, я никогда не получу другую, которая любила меня до моих успехов. Теперь они любят то, что я могу делать для них».

Сэм посмотрел на парочку сзади. Парень оставил свою кукурузу и держал руку подруги около молнии на своих джинсах. Сэм почувствовал такую острую боль, что едва не поднял руку к груди.

Любовная сцена закончилась, и камера остановилась на теле Адрианны, рука Майкла лежала на крутом изгибе ее красивых бедер. Впечатление было такое, что это Джан, и Джан защищалась. После сцены борьбы во время близости, Джан оказалась беспомощной и искалеченной. Сэм услышал гортанное хрюканье парня за спиной, – Майкл снял плавки, чтобы достичь своей цели – женщины, любой женщины. Каждой женщины, которая могла бы служить вместилищем для него.

Сэм почувствовал влияние сцены на публику.

– Дай ей! – кричал один.

– Трахни суку, – басил другой.

Потом несколько минут тишины, затем хихиканье.

Сэм почувствовал подступившую тошноту. Да, он хотел вызвать их возмущение, он вложил сюда свою собственную ярость, но что в результате он создал?

Сэм смотрел фильм и слушал реакцию аудитории. Он видел, как он вложил свой гнев на мать, Джан, Эйприл, в экранный образ Майкла.

«Это была не любовь», – подумал он.

Жаркие сцены были жаркими, хорошо, а текущие были злыми и страшными. О, это были не любовные сцены. Нет. Теперь Сэм мог видеть это. Типичный самец одержал победу над женщиной с помощью секса. Он не любил ее. Он трахнул ее. Так же, как этот фильм трахнул Джан.

Сэм сидел один в темноте и смотрел, что он сделал с Джан и как на это реагировала публика.

24

Шарлин закрыла за собой дверь дома и вскочила в кабину нового грузовичка Доуба. Дин сидел на заднем сиденье с четырьмя собаками, каждая из которых старалась привлечь его внимание. Девушка захлопнула дверь кабины и с наслаждением вдохнула запах нового пластика, металла и обивки.

– Отлично, – заметила она Доубу, и машина выехала в ворота. Дин повернулся, чтобы помахать смотревшему им вслед охраннику.

– Ты будешь скучать, Дин? – спросила Шарлин. Дин минуту помолчал.

– Да, о моем саде.

Доуб взглянул в боковое зеркальце и поймал взгляд Дина.

– А ты хотел бы ферму, а не только сад?

– Большую? – спросил Дин.

– Девятьсот тридцать два акра.

Первый раз за этот день Шарлин рассмеялась.

– Это так много, как государственный парк, – сказала она.

– Не так много по сравнению с участками некоторых прилипал. Ты знаешь Теда Тернера и других типов. Но это самая чудесная земля, какую я когда-либо видел. Дин тряс головой.

– Я не знаю, как другие фермеры, но я считаю это огромным пространством. Я не смогу обрабатывать его самостоятельно. Мне будет нужна помощь.

Шарлин повернулась к Дину.

– Мы будем помогать тебе. Правда, Доуб?

– Конечно. Именно поэтому я собираюсь вылезти на свежий воздух и делать трудную, но честную работу.

Доуб рассмеялся, и Шарлин заметила, что он краешком глаза наблюдает за ней.

– Это будет именно так, Доуб. Честно и тяжело.

– Нельзя думать о лучшей жизни, Шарлин.

– Честно и тяжело.

– Там есть фруктовый сад? – спросил Дин.

– Пока нет, но будет. Если ты захочешь.

– И нам нужна лошадь, – сказал Дин. – Там есть тропинки?

– У нас будет три лошади. И там изобилие тропинок.

Шарлин снова подумала обо всем том, что оставила за собой. «Расставание не такое уж тяжелое», – подумала она, когда грузовичок выехал из Калифорнии.

Девушка знала, что у нее есть все, что она хочет. Ранчо, Дин, Доуб, собаки. Там должно быть хорошо, настоящая работа и весело.

– И безлюдно на мили вокруг, – сказал Доуб.

Нет телевидения. Нет интервью, вечеров с разнаряженными людьми, говорящими, что любят тебя, хотя на самом деле нет. Нет газет, журналов, скандальных сплетен. Нет стыда, лжи, секретов. Но нет большого количества денег. Впрочем, все это не так важно. Зато они обладают землей, а через день-два на ферму доставят мебель. И это больше, чем Шарлин когда-то надеялась заиметь. «Оставь все это им», – подумала девушка, когда они пересекли границу штата. Лос-Анджелес сделал ее печальной и одинокой. «И все это было ненастоящим, – подумала Шарлин. – Кроме страданий».

– Смотри! – воскликнул Дин.

– Что? – вернулась к действительности Шарлин.

– Айдахо. Знаменитая картошка. Разве не смешна эта штампованная фраза?

– Знаменитая картошка, – повторила Шарлин с улыбкой.

И затем единственным звуком в грузовичке, увозящем их от Голливуда – нарядов и вечеринок, славы и почетных караулов, денег, особых привилегий, от обладания всем, кроме уединения и душевного спокойствия, – единственным звуком, раздававшимся в грузовичке, был их смех.

25

«Отказаться от всего этого, должно быть, очень тяжело», – думала Джан, складывая одежду в лежавший на кровати чемодан. Что же она теряет? В конце концов, Джан почти никогда не могла играть ту роль, которую хотела. Сначала это были «характерные» роли, теперь – постельные сцены. Она с неприязнью посмотрела на стопку сценариев, которые ей предлагали последнее время. Каких женщин признает Голливуд: беглянок, проституток, жертв, зависимых женщин и девочек-подростков. Это женщины, которые нравятся Америке. Да, Джан смогла это бросить. Боже, почему она хотела любой ценой стать актрисой? Это был вопрос, ответ на который оказывался слишком печальным. Она подумала о Нейле. Как и он, Джан была ребенком, который никогда не видел чьего-либо одобрения. И у которого никогда не было семьи. Все сложилось соответственно. Запах кулис, чувство семьи в труппе, внимание публики… «Единственное, что я всегда хотела, это чьего-нибудь одобрительного взгляда. Я так уставала без этого». Джан покачала головой и сложила белую шелковую блузку, положила ее в чемодан и снова потрясла головой. Никто не глядел на нее так, кроме, возможно, Нейла, а Джан не доверяла ему, не заботилась о том, чтобы он был хорошего мнения о ней. Могла ли любовь Сэма, ярость критиков или овации публики – могло ли что-нибудь из этого заставить Джан поверить в то, что она достаточно хороша? Она сомневалась в этом.

С болью в сердце Джан подумала о тех, кто оставался в Нью-Йорке, стараясь быть увиденным, услышанным, любимым. И еще больше о несчастных отверженных Лос-Анджелеса, практически готовых умереть ради того, чтобы стать фавориткой месяца. Хорошо, Джан имела все это и кто-то еще может иметь это. Ну и что? Джан освободила себя, ушла от всего, что считала вульгарным.

Однако Джан не думала так плохо обо всей своей жизни. Скорее, она осуждала себя в телешоу, журналах, кино. Быть симпатичной, популярной, сексуальной, желанной, быть обожаемой. Джан угрюмо усмехнулась, теперь она была обожаемой. Не было мужчины в стране, который бы не задергался, видя, как она имитирует оргазм. И завтра она может выйти на мировой экран. Сегодня – Скьюдерстаун, завтра – мир. Джан почти рассмеялась. Как она хотела показать им всем. Показать бабушке и девицам в Скьюдерстауне, показать торговым агентам и продюсерам в Нью-Йорке, показать каждому, насколько она хороша. Да, но ее бабушка умерла, имени своих однокурсников Джан даже не помнила, а Нью-Йорк никогда ничто не беспокоило.

Между тем, казалось, единственное, что показывала Джан – это свои половые органы всем, кто был в состоянии заплатить два доллара за билет. Она показывала, как хороша в притворном оргазме, образы, которые почти каждая молодая девушка могла найти полезными для себя. Джан затрясла головой от своих горьких мыслей.

Ей следовало смелее сказать себе другое – игра устраивала ее еще и потому, что она очень боялась жить. Боялась погрязнуть в повседневной рутинной работе, муже, семье. Джан думала о Шарлин и ее решительности: уехать жить будничной жизнью. Смогла бы Джан сделать это? Играть роль было значительно легче, чем жить. Хорошо, черт с ней, с идеей показывать чувства других людей, поскольку публика может иметь свои собственные чувства. Нет, Майкл все-таки научил ее делать различие между созданием образа героя и поведением злодея.

Злодеи. Их было так много, все они встали в позу героев. Сай Ортис, Хайрам Фландерс, Боб Ле Вайн, Майкл Маклейн, Марти Ди Геннаро. И конечно, Сэм. Джан посмотрела на фотографию ее и Сэма, которая все еще стояла на прикроватной тумбочке и сунула ее в мусорную корзину. Это было в Санта Крус. Всего несколько месяцев назад. Тогда Джан думала, что он может любить ее. Тогда она думала, что он достоин любви.

Еще одна правда: она была рада, что прошла через это. Джан принадлежала ему, была отвергнута и сгорела от оскорбления, совершенно такого же, как и другие чувствительные и серьезные девушки. Но, в отличие от них, Джан по крайней мере имела возможность переделать себя и затем испытать его страстное желание. Однако конец был таким же. Ничего не изменилось. Красота не спасает от предательства. Разве Джан не слышала это от Май? И от Брюстера Мура? Кому нужна красота? Это лишь еще одна ловушка для женщины. Не что иное, как ловушка с ловцами.

Джан пошла в ванную, чтобы упаковать зубную щетку, дезодорант и все, что обычно находилось там, обещая сделать ее более молодой, привлекательной и красивой.

Женщина взглянула на себя в зеркало: четко очерченное, выразительное, симметричное, совершенное лицо. И еще раз она увидела свои глаза – свои старые глаза, те прежние глаза маленькой девочки. Глаза преданного и брошенного ребенка. Они были отдельно от нее, смотрелись отдельно от лица, походившего на маску. Джан снова ударила эту маленькую девочку, еще раз заставила ее испытать боль.

– Прости меня, – прошептала она и обнаружила, что плачет. – Я так виновата перед тобой. – Изображение в зеркале затуманилось от ее слез. Джан вытерла их. – Я виновата в том, что ненавидела тебя, что причинила тебе столько боли. – Джан подумала о тех годах, когда ее отвергали при попытках пробиться в Нью-Йорке, отвергали мужчины, не хотевшие ее; о собственном истощении; об агонии в больнице. – Прости меня, – прошептала она снова. – Я верила им, а не тебе. – Джан посмотрела в свои собственные глаза, теплые, карие, не изменившиеся и такие печальные. – Я никогда больше не сделаю это снова. Обещаю тебе. Я никогда не поверю им снова.

Она повернулась к выстроившимся вереницей баночкам и пузырькам, взяла одну из них – такую хорошенькую, как жемчужина.

– Никогда! – воскликнула Джан и швырнула маленькую бутылочку на мраморный пол, и та разбилась, разлетевшись на крохотные яркие осколки.

Джан взяла следующую баночку. «Систематический дневной крем против старения кожи». Где они берут эти названия? Джан и его швырнула через всю комнату, и тяжелые белые осколки рассыпались по полу. Потом она взяла крем для глаз, кондиционер для волос, крем для рук, тональный крем – все это тоже полетело через комнату. Потом одну за одной Джан стала открывать коробочки с тенями для век. Тяжело дыша, она вытряхивала каждую и размазывала по стене или швыряла на пол. И этого было недостаточно. Все надо уничтожить за ту ложь, которую они внушали: «Пользуйся мной и будешь красивой», «Накрась мною веки и ты будешь любимой». Джан разбрызгала духи из пульверизатора, и комната наполнилась ароматом, словно распустилось множество цветов. Женщина уже задыхалась, но не могла остановиться, не хотела остановиться.

Всю свою жизнь Джан была недостаточно хорошенькой. Она теряла работу, мужчин и самоуважение потому, что была недостаточно похожа на модели в журналах, на киноэкране, на телевидении. Джан знала, что ни эти модели, ни она не будут выглядеть совершенно без умелой косметики, постоянного ухода за волосами, тренера, голодной диеты, маникюра и целого легиона специалистов по созданию иллюзий. Без сомнения, в Америке не было ни одной женщины после сорока, которая была бы удовлетворена тем, как она выглядит. Без сомнения, женщина рискует заболеть раком, пытаясь искусственным путем увеличить свой бюст. Голливуд, мужчины – все они завуалированно заставляют женщин ненавидеть себя за то, что они не выглядят как Лайла Кайл.

Джан вновь посмотрела в зеркало. Хуже всего было то, что она помогала распространению лжи. Джан пользовалась услугами хирурга, она морила себя голодом, уменьшала свой аппетит, свой возраст, свое лицо.

«Я помогала им, – думала Джан. – Я помогала Марти и Саю, и Сеймуру и Эйприл. Я помогала им протолкнуть их продукцию, протолкнуть имидж. Я помогла «Фландерс Косметикс» в стремлении утвердиться. Я помогала продавать ложь. И меня за это любили. Это значит, что по-настоящему меня никогда не любили».

– Никогда! – вскрикнула Джан и, схватив сиреневую помаду Шанель, стала писать ею на зеркале. Когда она писала «Никогда», помада сломалась. Джан отшвырнула ее, взяла другую и продолжала писать до тех пор, пока все зеркало не было покрыто разноцветными словами «Никогда», а пол не был усыпан обломками двух дюжин помад. Джан вернулась к парфюмерии.

Недостаточно стесняться того, как вы выглядите. Вам приходится стесняться и своего запаха. Вы не должны пахнуть женщиной. Вам надо пахнуть как лилии, или туберозы, или эвкалипт. Вам нужен аромат цитрусовых, или мускуса, или фиалок. Облейтесь дезодорантом, потом духами, и вы будете свежи и душисты, как букет лилий.

Одним махом Джан сбросила дорогие флаконы на пол. Хрустальные бутылочки трещали и хрустели у нее под ногами.

– Да! – кричала Джан.

Теперь от нее пахло, как от проститутки. И это было подходяще. Джан продавала и сама была продана Эйприл, Сэмом, Саем Ортисом.

– Но больше никогда! – кричала она, и ее начало тошнить от запахов.

Джан схватила оставшуюся пудру и другую косметику. Она била все, что могла, вытаскивала все новые и новые ящички, вываливала их содержимое на пол и крушила все, что можно.

Джан перевела дыхание и оглядела комнату. Разгром был полный: ее престижная ванная, женский храм, была забрызгана мерзостью, которая, как учили ее и каждую американку, была им необходима.

Джан лежала на софе в своей огромной пустой комнате. Жилая комната? Этот мавзолей? Нет, отказаться от этого не слишком тяжело. Но что она сделает потом?

Джан подумала о Нью-Йорке, о своей жизни с Сэмом, о расставании. Она думала о Молли и Чаке, о Нейле, о тех двух ужасных, одиноких годах, которые провела после разрыва с этим миром.

Хотела ли Джан, чтобы этого никогда не было? Желала ли она подтвердить свое тождество с Мэри Джейн?

Джан не могла ответить на это утвердительно. Она была рада тому, что стала хорошенькой. Не для каждого, конечно, а для себя. Не будучи никогда красавицей, Джан всегда жаждала ею быть. И если бы она не прошла через хирургическое отделение, то никогда бы не вкусила этого. Джан подумала, что хорошо знает разницу между жизнью красивой женщины и жизнью уродки. Она испытала это. И была рада.

И сейчас Джан злилась на мир, увековечивший эту разницу: размер глаз и форма носа значат больше, чем личностные качества. Голливудомания и американомания распространяются по всему земному шару. Америка экспортирует свое представление о культуре так же, как Япония экспортирует автомобили.

Джан слышала гудки на другом конце провода. «Пожалуйста, доктор, будьте дома», – умоляла она. Ей было интересно, как выглядит квартира Брюстера. Спит ли он в односпальной кровати или в двуспальной? «Боже, – молила она, – дай ему спать одному».

– Алло?

– Брюстер? Это Мери Джейн!

Слава Богу! Это было хорошее начало. Джан слышала, как он вздохнул.

– Я разбудила вас? Простите.

– Все в порядке. – Он помолчал. – Я не разговаривал с Мери Джейн много лет.

– Знаю, так же, как и я.

Джан умолкла. Как она могла объяснить? Как мог кто-нибудь, даже Мур, понять, что с ней случилось: кем она была, и кем она попыталась стать, и кем она стала сейчас?

– Кое-что произошло. Я имею в виду, я чувствую, как я изменилась, как…

Джан вслушалась на минуту в молчание на другом конце провода, поскольку ей показалось, что Брюстер ее не слышит.

– Брюстер? – позвала она.

– Да, Мери Джейн?

– Когда вы возвращаетесь в Гондурас?

– В течение месяца.

– Вам нужна сиделка?

– Вы нуждаетесь в работе?

– Нет, но я… Я очень, очень хочу.

Хотел ли Мур посмеяться над ней? Счел ли он ее дилетантом, входящим в новую роль? Все равно, Джан чувствовала, что это самый важный звонок, который она когда-либо делала, самый важный звонок в ее жизни.

– Я знаю, это достаточно неожиданно, – начала она, – но кое-что изменилось во мне. Я думаю, что это вызревало во мне долгое время.

– Я тоже так думаю, – сказал Брюстер.

– Мне кажется, я могла бы стать сиделкой. Я имею в виду, мне надо учиться, я многое забыла. И я не знаю испанский, кроме того, чему учил меня Рауль…

– Значит, надо пойти на курсы.

– Да! – Джан глубоко вздохнула. – Я могла бы помогать в присмотре за детьми. Я знаю, могла бы. Не в хирургии, конечно, но, может быть, во время консультаций. Я могла бы помогать кому угодно, могла бы присматривать за ними, Брюстер. Я знаю, я могла бы.

Слезы полились из ее глаз.

– Могу я приехать, Брюстер? – прошептала она.

– Добро пожаловать, – сказал он.