Громкогласный наш глашатай,
С дальних пальмовых ветвей
Протруби нам весть скорбей.
Созывай народ пернатый.
Ты ж, крикливый вестник горя,
Темный демона гонец,
Предвещающий конец,
Ты чужой на нашем сборе.
И не смейте приближаться,
Птицы хищного крыла
(Кроме короля орла):
Время мессе начинаться.
Белой ризой облаченный,
Лебедь, чей печальный глас
Раздается в смертный час,
Начинай обряд законный.
Ворон трижды долгой жизни,
Ты, который гроб творишь
Тем, кому ты жизнь даришь[1],
Плакальщиком будь на тризне.
Верность и краса мертвы.
Феникс с горлинкой, увы,
Сожжены огнем взаимным.
Двое любящих их было,
Но была в них жизнь одна —
В двух, но не разделена:
Так любовь число убила.
Сердца два слились так тесно,
Что просвет неуловим
Между ней и между ним
В их гармонии чудесной.
Так голубка воспылала,
Что могла по праву сметь
Вместе с Фениксом сгореть.
«Я» и «ты» для них совпало.
Но была в них жизнь одна —
В двух, но не разделена:
Так любовь число убила.
Сердца два слились так тесно,
Что просвет неуловим
Между ней и между ним
В их гармонии чудесной.
Так голубка воспылала,
Что могла по праву сметь
Вместе с Фениксом сгореть.
«Я» и «ты» для них совпало.
И смешался ум в понятьях:
Как же два с лицом одним —
«Я», но с именем двойным?
Что ж, одним, двумя ли звать их?
Разум полон стал смущеньем:
Разное слилось в одно,
«Это» с «тем» совмещено
Чудодейственным смешением.
Можно просто подивиться,
Что слились так мирно два;
И не ум, любовь права,
Если два могли так слиться.
И любовь над их гробницей,
Над свершеньем роковым,
Скорбный плач сложила им —
Фениксу и голубице.
Красота — чиста, скромна,
С верностью сопряжена —
В урне здесь схоронена.
Смерть — гнездо, где Феникс дремлет,
Где голубку мир объемлет.
Вечность души их приемлет.
Их союз бесплодным был —
Не затем, что мало сил,
А невинность он хранил.
Верность прочих — напускная,
Красота их — показная,
Истинные ж — персть земная.
Кто красив, в ком верность — суть,
К этой урне лег ваш путь,
Птиц усопших помянуть.