Феникс. Начало

Глава 3

Глава третья. Обретение корней.

Вернее, будет сказать, что уснуть я не смог — было очень страшно уснуть и вновь очутится в абсолютной пустоте, зависнув в этом вечном безмолвии, уже навсегда, лишится этого счастья — видеть краски, чувствовать запахи, да просто драться с какими-то придурками. Я старался анализировать то, что мог видеть через полуприкрытые веки парня, желая дать юному телу возможность отдохнуть.

Я очнулся за минуту до того, как в комнату вошел крупный мужчина лет сорока на вид, с пегой от густой седины в, когда-то черных волосах, головой. Он склонился и замер, затаив дыхание, глядя на безмятежно спящего подростка с такой тревогой и любовью, что я сразу понял, что это отец Саши. Пальцы мужчины скользнули по макушки сына.

— Саша, Саша, вставай.

С третьей попытки пробуждение все-таки началось. Саша дрыгнул ногой, перевернулся, и попытался завернуться в простыню, но, очевидно, опытный в этом деле отец попытку уползти пресек, простынь изъял и до сумрачного сознания ребенка достучался. Я Сашу понимал, тело хотело спать, так как можно хотеть спать только в детстве, да учебники я читал до трех часов ночи.

— Встал — молодец! Ты помнишь, что мы едем на кладбище?

— Да папа помню. А мне обязательно ехать?

— Саша, ты уже не ребёнок, поэтому ехать надо.

— Хорошо папа, сейчас оденусь. — Саша повалялся еще пару минут, затем рывком вскочил с диванчика, открыл встроенный в стену шкаф. Да! Такое количество одежды, которой были забиты многочисленные полки шкафа, можно было собрать, если только вывернув сундуки абсолютно всех обитателей украинского хутора, где прошло мое детство.

— Саша, тебе сколько лет?

— Блин, ну я же надеялся, что ты глюк! Ну почему ты не исчез?

— Ну, извини, что не исчез. Так, сколько тебе лет?

— Пятнадцать — буркнул впавший в уныние подросток.

Саша долго выбирал одежду, затем долго начесывал блестящей щеткой свою длинную челку, затем семейство долго завтракало невкусным хлебом с маргарином, на красивой упаковке которого было почему-то написано «Масло Вологодское отличное». Сухая колбаса была вполне вкусной, но вот чай…. Наконец подростка выгнали из — за стола, где, как я понимаю, он надеялся отсидеться, и семейство, мама, папа и Саша, вышло из квартиры. Одежда потомков была, несравненно, более удобная, праздничная, и просто красивая, по сравнению с той серой, тяжелой, которую носили в мое время. Особенно меня поразила обувь. Яркая, сшитая из разноцветных кусочков кожи, легкая, приятно пружинящая ногу. Заперев входную дверь, отец нажал на кнопку вызова лифта, и все стали терпеливо ждать. Через пару минут двери разъехались в сторону, открыв нашему взору человека, одетого во все темное, с черным капюшоном на голове, что полностью закрывал все его лицо. Человек в капюшоне держал перед своим лицом маленькую коробочку, типа той, в которой вчера смотрел фильмы Саша. По экрану пробегали отсветы, из коробочки раздавалась громкая, ритмичная музыка. Саша шагнул вперед и встал рядом с человеком, родители вошли следом, мама недовольно фыркнула, двери сомкнулись, и кабина поехала вниз. Саша косился на экран коробочки, где несколько девушек, встав, отбивали что-то вроде чечетки, при этом выделывая стройными ногами какие-то коленца, так что почти до пояса взлетали надетые на них короткие юбки.

Пока я вместе в хозяином тела пялился на стройные бедра и круглые коленки девчонок, лифт прибыл к месту назначения, и мы все вышли во двор, человек в капюшоне, так и не оторвав голову от орущего экрана, быстро пошел куда в сторону, а мы двинулись прямо. Вдоль тротуара, плотными рядами стояли маленькие, яркие, как конфеты в обертке, автомобильчики. Количество машин, стоявший плотными рядами во дворе огромного здания, наверное, равнялось количеству машин, которые я за день видел в Иркутске в одна тысяча девятьсот сороковом году. А дальше стоял ещё один такой же дом, за ним еще один, и везде стояли десятки и сотни машин. Один из автомобильчиков, маленькая, ярко-красная, похожая на леденец, мигнула желтыми фонариками, и мы стали загружаться в нее. Саша открыл заднюю дверь и уселся на мягкий диванчик бежевого цвета, тихо щелкнула прикрытая дверка. Вжикнул стартер, на панели у руля загорелось множество огоньков, двигатель зажужжал, и мы плавно двинулись к выезду со двора, чтобы нырнуть в плотный поток таких же ярких и юрких машинок.

— Саша, а это кто был? — мама, обернулась с переднего сидения.

— Где?

— В лифте с нами ехал…

— А, так это Янка с верхнего этажа…

— Яночка? Как изменилась, не в лучшую сторону.

— Э… почему не в лучшую? — Саша был в недоумении.

— Взрослые зашли в лифт — она не поздоровалась, музыку свою слушала на полную громкость в маленькой кабине…

— Мам, ты не обращай внимание, она в последнее время чем-то замороченная ходит. Она, наверное, нас и не заметила…

— Наркотики что ли?

— Мам, ну какие наркотики⁈ Я же сказал — замороченная.

Саша наконец то повернул голову к окну, и я смог насладится видом современного города. Мы быстро ехали в потоке автомобильчиков, что сотнями неслись по ровному асфальту, мимо красивых высотных домов, то замирали, чтобы пропустить такой же поток, едущий по перпендикулярной улице, то вновь ускоряясь. Мой сосед по телу, привольно расположившийся на заднем сидении, достал вчерашнюю плоскую коробочку и вновь включил ее.

— Саша, это что?

— Смартфон.

— Угу, сразу так стало понятно.

— Телефон такой.

— Где тогда провода?

Саша на минуту задумался, потом все же снизошел до объяснений:

— Этот телефон — как маленькая радиостанция. По всей местности, ну почти по всей, стоят вышки сотовой связи, типа антенн. Они передают между собой сигналы, и также позволяют телефонам, которые находятся близко от вышки… Ну как близко? На равнине, до нескольких километров расстояние неуверенной связи, в городе, конечно, поменьше. Вот, видишь на крыше белые антенны — вот, это и есть вышки. Их стараются установить, как можно выше, чтобы связь была лучше, и чтобы вышек можно было установить меньше.

— Ладно, а эти картинки и фильмы. что вчера ты смотрел? Оно как-то передается или на микропленке в телефоне храниться?

— Ну ты и сказал. Можно через эти вышки принять, как и телефонный сигнал, и посмотреть, а можно и на телефон записать, только не на пленку, а специальные устройства для записи электронных сигналов. В этом телефоне есть фотоаппарат, кинокамера, патефон.

— Да ладно! А пластинки где?

— Внутри. Все записывается на маленькие радиодетали, некоторые только в лупу можно рассмотреть. В этот телефон можно записать все книги из огромной библиотеки и, еще, место для тысяч песен останется.

— И ты хочешь сказать, что у вас не коммунизм. Живете в хорошей квартире, одеваетесь как дворяне и буржуи. У тебя одного одежды больше, чем в нашей командирской казарме у десятка жен краскомов было. Машина есть, смартфоны эти у каждого. Маргарин вы, конечно, едите вместо масла, но это, наверное, временные трудности. А сухая колбаса на завтрак, хлеб белый. Кофе этот со сливками….

— Да достал ты со своим коммунизмом! У нас коммунистов, которые не покаялись, в нулевых годах всех деклассировали.

— Что?

— Ничего, приехали уже.

Машина стояла на дорожке, которую окружали многочисленные могилы, большинство с православными крестами, но были и знакомые пирамидки, единственное, что почти все без звездочек наверху. Потом я заметил, что несколько звезд лежат на земле, очевидно срезанные с верхушек пирамид. Мы остановились у одной могилы, очевидно недавней. Холмик земли венчал большой деревянный крест, с прибитой к кресту фотографии весело улыбался пожилой мужчина.

— Саша это кто?

— Это мой дедушка. Он умер в прошлом году.

Отец с материю стали рвать траву и сорняки, вылезшие на могильном холмике, а я замер, пораженный в самое сердце, которого у меня уже не было. Даже мой сосед почувствовал, что со мной творится неладное.

— Ты чего? У меня даже сердце заныло.

— Саша, а как твоя фамилия?

— Иванов, а что?

— А почему на могиле написано «Михайлевич Феликс Александрович», если это твой дедушка?

— Пап, пап!

— Что, Саша? — разогнулся отец.

— Почему у тебя фамилия не как у деда?

— Ну, я же тебе рассказывал.

— Расскажи еще раз, пожалуйста.

— Мой дед, отец папы пропал на территории Монголии в сорок втором году, там была мутная история, подозревали, что он перебежал на сторону японцев. Отца это преследовало всю жизнь, поэтому меня записали под фамилией мамы, твоей бабушки.

— Ну что, подселенец, услышал? Алло, гараж.

А я молчал. На меня с цветной фотографии смотрел восьмидесятилетний маленький Феликс, которого я помнил смешным карапузом в толстых ватных штанах, который, забавно переваливаясь, бежал встречать меня в наполненном сквозняками коридоре общежития комсостава.

— Эй, ты не умер там случайно.

— Нет, я не умер. Мой сын умер.

— Охренеть. Какой сын, где?

— Твой дедушка — мой сын. Когда я видел его последний раз, ему исполнилось два года. Когда я уезжал… в командировку, Феликс на прощание сказал, что пока меня не будет, он вырастет, и в следующий раз, мы вместе пойдем бить японцев. Как видишь, он вырос, но бить японцев вместе у нас не вышло.

— Так ты что, вспомнил кто ты? Ты тот, который пропал?

— Да, я вспомнил. Я Михайлевич Александр Владимирович, капитан Красной Армии, получается, что твой прадед. Меня в сорок втором году в спину убил предатель на нейтральной территории, когда не удалось вывести меня на японскую засаду. Тело, наверное, досталось противнику. А умер, а потом очнулся в тебе.

Всю обратную дорогу мы молчали. Родители, недоуменно переглянувшись, очевидно решили, что посещение кладбища не самым лучшим образом отразилось на психике подростка, также расспросами не донимали.

— Саша, спроси отца, что Феликс о своем детстве рассказывал, и вообще спроси….

— Папа, а пап, расскажи…

Из рассказов Феликса, в изложении моего внука, которого, как оказалось Николаем, выходило, что по семейному преданию я был командиром танкового батальона. Семья проживала в тылу, в военном городке возле поселка Ундур-хан, а я появлялся в лучшем случае раз в месяц. Однажды осенью сорок второго года моей жене Женечке пришло письмо о том, что я, будучи в нетрезвом состоянии, в компании гулящих женщин, в состоянии запоя, застрелился. Жене с двумя маленькими детьми перестали платить деньги по аттестату и выдавать паек, но так, как перемещение в Союз было запрещено, оставили в комнате при командирском общежитии. Очевидно, японцы заявили протест, так как убили меня формально на их территории, а мое многомудрое командование, боясь вызвать враждебные действия со стороны японцев, объявило меня алкашом- блядуном, по пьяни попершимся на сопредельную территорию. Представив себе в продуваемой ледяным ветром безлюдной степи уютное местечко с водкой и девочками, я мысленно криво улыбнулся, и стал слушать дальше заключения моей семьи.

Из милости, жене разрешили убирать помещения клуба и штаба, за это семью подкармливали с солдатской столовой. Так и жили, как и все, впроголодь, до тех пор, пока угроза вступления Японии в войну на стороне гитлеровцев не отступила. В сорок четвертом году, внезапно, без всяких объяснений, жене стали выплачивать содержание, как вдове погибшего офицера, а также выдавать положенный паек. Очевидно, что в сорок четвертом году военным властям СССР стало наплевать на мнение японцев, и я из алкаша-самоубийцы превратился в неизвестно кого.

— А потом дед Родно….

— Саша, кто это?

— Ринчинов Родно Ринчинович, он потом на прабабушке женился, и вывез ее в СССР.

— … дед Родно, который был начальником разведшколы, пытался узнать, что с отцом, но сказал, что ничего не получилось, ничего узнать не удалось.

Я вспомнил этого типа, он преподавал в разведшколе, когда я там учился, японский и маньчжурские языки. Этот бурят, как и я, был одним из немногих в этом заведении, кто носил на гимнастерке орден Красного знамени, только он щеголял голубыми авиационными петлицами и носил звание военинженер третьего ранга.

— Саша, а как этот Родно к детям относился, спроси отца.

— Это я тебе и сам могу сказать. Как к своим. У них с прабабушкой потом еще двое своих детей родились. Деда Феля только уехал в Город, а остальные в конце концов, после того, как дед Родно ушел в отставку, живут в Нижнем.

— Где?

— В Нижнем Новгороде.

— Это который Горький?

— Я не знаю, я старые названия плохо знаю.

— Понятно. — я надолго замолчал, думая свои невеселые мысли.

Саша не выдержал первый:

— Как мне теперь тебя называть?

— Зови дед.

— Ладно.

— А тебя?

— Внук.

В конце нашего пути, позади, за кормой машины, раздался заунывный вой сирен, машины впереди юрко прыснули в стороны, как плотва от хищной щуки. Наша машина также прижалась к обочине. Звук сирены быстро приближался, затем мимо, двигаясь по осевой разметке шоссе, пронеслись три белых автомобиля с красными проблесковыми огнями на крыше. Коротенькую колонну возглавлял огромный грузовик алого цвета, с металлическим отвалом на носу, каким железнодорожные поезда расчищают пути.

— Саша, это что — пожарные?

— Почему пожарные?

— Впереди машина красная.

— Нет, это ревизоры Евросоюза.

— А, зачем им этот бульдозер впереди?

— Ну, он сейчас почти не используется, а вот раньше…Видишь, как все в стороны раздались? Они имеют право немедленного входа на любой объект, в целях проверки полноты выполнения обязательств России перед мировым сообществом. И слово «немедленно» тут трактуется в буквальном смысле. Если ты дорогу им не уступил — это препятствие сметается вон тем отвалом. Время на отпирание любых дверей — две минуты. Двери не открылись — в дело вступает спецназ из грузовика.

— Весело вы тут живете.

— Да нормально живем. Живи по правилам, плати налоги, переходи дорогу на зеленый сигнал светофора, никуда не встревай — и все у тебя будет норм.

— В смысле — никуда не встревай?

— Потом расскажу, мы, видишь, уже во двор въезжаем.

После обеда, который тоже был неплох, как и завтрак, Николай с женой, которую, как оказалось, звали Оля, уехали в гости к каким-то знакомым, а внук сел делать уроки, ну и я вместе с ним.

Вечером Саша явно был не в настроении.

— Ты что такой грустный?

— Настроения нет.

— Что-то случилось?

— Да нет, ничего.

— Я, так понимаю, ждёшь каких-то неприятностей от завтрашнего похода в школу?

— Помнишь ребят, что мы побили вчера? Завтра они со мной рассчитаются. Они такие вопросы не решенными не оставляют. И их будет пятеро, как минимум.

— Кто они вообще такие?

— Беженцы.

— В смысле беженцы, откуда?

— Я не знаю откуда. Откуда-то из Средней Азии.

— А как они в вашей школе оказались?

— Международный трибунал признал Российскую Федерацию ответственной за судьбу и развитие народов всех союзных Республик. Россия обязана принимать меры по выравниванию социально-экономического положения население всех Республик, а также за их безопасность. Если где-то возникают вооруженные конфликты, российские войска обязаны немедленно вмешаться и развести стороны конфликта. Если в течение трех месяцев не смогут погасить конфликт, то Российская Федерации обязана принять беженцев с этой территории, обеспечить их жильём, работой, образованием. Вот эти пятеро — беженцы. Где год как к нам в класс пришли. У половины класса трясут деньги. Если деньги не даёшь, то бьют, жаловаться бесполезно. По закону, ты должен доказать, что в отношении тебя беженцы совершили преступление. По правилам толерантности, они, как менее образованные, не владеющие государственным языком, являются более слабой стороной, нуждающейся в особой защите, соответственно государство обычно принимает сторону беженцев. Если возникает юридический спор, то ты можешь нанять адвоката, а интересы беженцев представляет прокурор

— Скажи, почему только у половины класса деньги отбирают?

— Вторая половина класса с самого начала вместе учатся, у них своя компания, их не трогают. Трогают только одиночек.

— А ты почему не в компании?

— Я в эту школу только в прошлом году начал ходить, до этого мы в другом месте жили. В коллектив не вписался.

— А почему переехали? Квартиру дали?

— В каком смысле — дали квартиру?

— Ну как дают? Вместо комнаты дали отдельную квартиру, большей площадью, с изолированными комнатами, ведь ты почти взрослый.

— У нас так не делают. Квартиры не дают. У нас раньше была четырехкомнатная квартира в центре. Потом у отца прошла налоговая проверка и ему насчитали недоимки. Нам пришлось продать квартиру и купить двухкомнатную квартиру на окраине.

— А почему отец налоги не платил?

— Он платил, а при проверке сказали, что доходы, которые он показал, не соответствуют расчетным доходам, которые должны быть при его деятельности, значить он часть расчетов проводил наличными. И насчитали недоимки.

— А если жалобу написать?

— Жалобу писать бесполезно. Можно подать в суд, но ты должен суду представить доказательства, что у тебя не было клиентов, и ты деньги наличными не брал.

— О как! А как доказать?

— Вот поэтому отец рукой махнул, продал квартиру, недоимки и контору закрыл, и мы сюда переехали.

— И чем он сейчас занимается?

— В подземном переходе киоск держит, вещами торгует.

— Он нэпман что ли?

— Он продавец. Сказал, что больше на свое имя ничего открывать не будет. А киоск оформлен на его знакомого, инвалида, тот никуда не лезет, только какие-то деньги от отца каждый месяц получает.

— Так это окраина? А как город называется?

— Западный Город.

— Почему Западный?

— Мы на западном берегу живем.

— А почему не просто Город?

— Просто Город не наша территория. Там сепаратисты.

— Какие серпаратисты?

— Не серпаратисты, а сепаратисты. В двухтысячном году, когда Союз в трибунале признал свою вину и подписал мировое соглашение, на Урале и в Сибири военные подняли мятеж. Евросоюз и НАТО перебросили Союзу экспедиционный корпус, две недели на Урале шли бои, потом сепаратистов оттуда выбили, они отступили в Сибирь. Когда войска ССР и европейцев подошли к Иртышу, в Городе заняли оборону три дивизии Народной армии Китая. Два месяца шли бои, потом оказалось, что мятежники успели вывезти на восток большую часть ядерного оружия, а оставшуюся часть, почти все, привели в негодность. После этого подписали перемирие. Часть Города на западном берегу стал называться Западным Городом. Тут мало что было до этого, поэтому дома все новые.

— И как там, на том берегу?

— Везде одинаково. До реки зона отчуждения, там трущобы и нейтральная территория. Сепаратисты себя назвали Сибирской республикой, ООН их не признает, все дела ведут через Китай. Когда я там был в прошлом году….

— Туда пускают?

— Ну да, они к нам ездят, мы к ним, но только организованно, туристическими группами, или есть родственники на той стороне.

— Понятно. Ладно, потом расскажешь. Что с одноклассниками будешь делать?

— А что я могу сделать. Несколько раз побьют, деньги, если будут, заберут. Телефон я в школу не таскаю, поэтому его забрать не смогут.

— Не надоело, что тебя колотят?

— Что я могу сделать?

— Могу помочь, если мне доверишься. Мне как-то не хочется вместе с тобой каждый день по морде получать.

— Да это бесполезно.

— Дай мне месяц, и в этой школе тебя пальцем никто не тронет.

— Да ладно.

— Ты деду, вернее даже прадеду, не хами. Если будешь делать то, что я скажу, то за месяц вопрос решим. Ты знаешь, эти ребята — беженцы, кто они по национальности?

— Я не знаю.

— Где живут?

— Ну, примерно знаю, но точных их адресов нет. Это вообще личные данные, их запрещено разглашать.

— Ну, а личные данные где-то можно взять?

— В классном журнале, наверное, но нам его не дают.

— Где журналы хранятся? Как и раньше — в учительской?

— Наверное, но нас туда не пускают.

— Сейчас в школе кто-нибудь есть?

— Есть. Охранник сидит.

— Давай собирайся. Найди и возьми с собой несколько упругих стальных проволочек.

— Зачем?

— Просто возьми.