«Отправляющиеся на кораблях в море,
производящие дела на больших водах,
видят дела Господа и чудеса Его в пучине».
Посвящается Оррину Хатчу, сенатору от штата Юта, неутомимому борцу с преступностью
На рассвете 16 октября, когда солнечные лучи только-только проглянули сквозь ночную мглу, на краю темного леса за моим окном призрачной тенью показался осторожный олень. Сверху и снизу в трубах шумела вода, и одно за другим освещались изнутри окна других комнат. Утреннюю тишину нарушил пронзительный звук — где-то в военных лагерях играли зорю. Я опять легла и проснулась под грохот выстрелов.
В Квонтико, штат Виргиния, шум не прекращается ни днем ни ночью — академию ФБР со всех сторон окружают базы морской пехоты. Здесь я проводила несколько дней в месяц, поселяясь в охраняемом крыле, где могла укрыться от нежелательных телефонных звонков и общества какого-нибудь перебравшего пива коллеги.
В отличие от спартанской обстановки комнат для свежеиспеченных агентов и командированных полицейских в моем номере были телевизор, телефон, кухня и ванная, которую ни с кем не приходилось делить. Хотя курение и алкоголь находились здесь под запретом, подозреваю, что в этом отношении агенты под прикрытием и свидетели, попавшие под программу защиты, не следовали правилам так уж буквально — как и я сама.
Пока в микроволновке подогревался кофе, я полезла в портфель за делом, ожидавшим меня со вчерашнего вечера, с моего приезда сюда. Я еще не просматривала материалы — не могла заставить себя погрузиться в детали, не хотела тащить такое в ночной сон. Мое отношение к работе существенно поменялось в этом плане.
Еще учась в медицинском, я всегда была готова иметь дело с любыми, самыми тяжелыми травмами. Сутками напролет я работала в приемном отделении «Скорой помощи» и до рассвета в одиночку делала вскрытия в морге. Спала я всегда урывками, просто проваливаясь в темноту, почти без сновидений. Однако с годами что-то кардинально переменилось. Перспектива работать допоздна стала приводить меня в ужас, а по ночам то и дело наваливались кошмары — подсознание выталкивало из своих недр жуткие образы, увиденные наяву.
Эмили Стайнер было одиннадцать, и первые, робкие и стыдливые, проявления сексуальности едва наметились в ее хрупкой фигурке. Первого октября, в позапрошлое воскресенье, она писала в своем дневнике: «Я сегодня такая счастливая! Сейчас почти час ночи, и мама не знает, что я пишу в дневник, потому что я забралась с фонариком под одеяло. Мы ходили в церковь, все принесли с собой какую-нибудь еду, и Рен тоже там был! И он смотрел на меня, я точно заметила. А потом дал мне коричную бомбочку! Я спрятала, когда он не видел, и положила в свою секретную шкатулку. Завтра днем опять собрание молодежного клуба, и он сказал, что будет ждать меня перед началом, но только чтобы никому!!!»
В половине четвертого Эмили вышла из своего дома в Блэк-Маунтин, городка к востоку от Эшвилла, и отправилась в церковь, до которой было около двух миль. С собой она несла гитару в футляре. По словам других детей, с собрания она уходила одна. Это произошло в шесть часов вечера, когда солнце уже садилось за вершины холмов. Она свернула с шоссе, выбрав короткую дорогу вдоль берега небольшого озерца. Следствие предположило, что именно там Эмили встретился тот, кто лишил ее жизни несколько часов спустя. Возможно, она остановилась и разговаривала с ним; возможно, прошла мимо, торопясь домой и не заметив его в сгущающихся тенях.
Полиция Блэк-Маунтин, расположенного в западной части Северной Каролины и насчитывающего семь тысяч жителей, не часто сталкивалась с убийством или изнасилованием ребенка и никогда прежде — с тем и другим вместе. Они и думать не думали о Темпле Бруксе Голте из Олбани, штат Джорджия, хоть он и скалился с каждого плаката «Десять самых разыскиваемых преступников США», которые были развешаны по всей стране. Громкие дела и их фигуранты мало кого интересовали в этом живописном уголке, известном именами Томаса Вулфа[1] и Билли Грэма[2].
Не знаю, чем привлекли Голта это место и худенькая девочка по имени Эмили, которой недоставало отца и внимания мальчика по имени Рен. Однако когда двумя годами ранее Голт устроил кровавую вакханалию в Ричмонде, мотивы, которыми он руководствовался при выборе жертв, тоже казались лишенными всякой логики. В сущности, они так и остались неразгаданными.
Выйдя из номера, я шла по остекленным, залитым солнцем коридорам, но красоту утра омрачали воспоминания о преступлениях безжалостного убийцы. Однажды, всего на какой-то миг, он оказался так близко от меня, что я буквально могла коснуться его рукой, прежде чем он выпрыгнул в окно и исчез. У меня не было с собой оружия, да и вообще стрелять — не моя работа. Но с тех пор мою душу не переставало грызть сомнение, от которого я никак не могла избавиться, — сделала ли я тогда все, что могла?
Вино в столовой академии никогда не отличалось хорошим качеством, и я пожалела, что вчера вечером выпила несколько бокалов. Утренняя пробежка вдоль шоссе Эдгара Гувера давалась тяжелее обычного. «Господи, кажется, сегодня не справлюсь», — думала я.
По обочинам дороги, с которой открывался вид на стрельбище, морпехи расставляли складные стулья и оптические трубы. Двигаясь черепашьей рысцой, я чувствовала на себе их нахальные взгляды. Из-за золотой эмблемы на синей футболке меня, вероятно, принимали за агента ФБР или копа. Представив, как по тому же маршруту совершает утреннюю пробежку Люси, моя племянница, я почувствовала беспокойство. Я предпочла бы, чтобы она проходила стажировку в другом месте. Безусловно, немалое влияние оказал на нее мой пример, и именно это страшило меня больше всего на свете. Такие переживания почти всегда возникали во время тяжелых физических нагрузок, когда я выбивалась из сил и осознавала, что годы идут.
Специальный отряд ФБР по освобождению заложников проводил учения. Лопасти вертолета, неторопливо вращаясь, рассекали воздух. Мимо с ревом промчался небольшой грузовик, нагруженный баллистическими щитами, за ним проследовала колонна солдат. Развернувшись, я потрусила обратно к зданию академии, от которого удалилась мили на полторы. Сложенное из желтоватого кирпича, его можно было бы принять за отель современного типа, если бы не антенны на крышах и сплошной лес вокруг.
Наконец я добралась до пропускного пункта, обогнула подъемные шипы на въезде и, подняв руку, вяло помахала дежурному за стеклом будки. Задыхаясь, вся в поту, я намеревалась продолжить путь обычным шагом, когда услышала сзади замедляющую ход машину.
— Нарочно под колеса лезешь, или как? — громогласно осведомился капитан Пит Марино, перегнувшись через пассажирское сиденье своей серебряной «краун-виктории». Торчащие удочки радиоантенн заколыхались от резкой остановки. Несмотря на все мои нотации, он был не пристегнут.
— Есть более верные способы покончить с собой, — ответила я, наклонившись к открытому окну. — Например, не пользоваться ремнем безопасности.
— При моей работе не знаешь, когда придется пулей выскакивать из тачки.
— Врежешься куда-нибудь — точно вылетишь как пуля, — сказала я. — Прямо через лобовое стекло.
Марино, опытный детектив, специализирующийся на убийствах, жил, как и я сама, в Ричмонде. Не так давно он получил повышение с переводом в первый участок, находившийся в самом криминальном районе города. С ФБР Марино долгие годы сотрудничал в рамках программы по расследованию насильственных преступлений.
В пятьдесят с небольшим он являл собой живой пример человека, поддавшегося порокам собственной натуры, жертву неумеренности в пище и злоупотребления выпивкой. На лице, обрамленном редеющей седой шевелюрой, явственно читались следы непростого жизненного пути. Излишний вес, плохая физическая форма и дурной характер были его отличительными чертами. Я знала, что его вызвали в качестве консультанта по делу Эмили Стайнер, но количество багажа на заднем сиденье машины меня удивило.
— Ты что, надолго сюда?
— Бентон записал меня на тренинг в условиях уличной перестрелки.
— Тебя, а еще кого? — поинтересовалась я. Мне было известно, что эта программа рассчитана на оперативные подразделения, а не на отдельных детективов.
— Меня и группу захвата с моего участка.
— Только не говори, что на новой должности тебе придется двери ногами вышибать.
— Один из плюсов повышения, док, — приходится вновь втискивать задницу в униформу и выходить на улицу. Времена изменились, если ты вдруг не заметила: дешевые пукалки у преступников уже не в ходу.
— Спасибо за информацию, — холодно ответила я. — Не забудь надеть что-нибудь поплотнее.
— А? — Сквозь темные очки он поглядывал в зеркало заднего вида на машины, осторожно проезжавшие мимо.
— Шарики с краской бьют довольно ощутимо.
— Я под выстрелы подставляться не намерен.
— Так никто не намерен.
— Ты когда приехала? — сменил он тему.
— Вчера вечером.
Марино вытащил пачку «Мальборо» из солнцезащитного щитка.
— Тебя уже ввели в курс?
— Поверхностно. Насколько я понимаю, основную часть записей по делу местные детективы представят сегодня утром.
— Это Голт. По-любому он.
— Определенные параллели прослеживаются, — осторожно согласилась я.
Щелкнув по пачке, Марино вытряхнул сигарету и зажал ее в губах.
— Я этого долбаного сукина сына все равно засажу, пусть хоть в пекло от меня спрячется.
— Если окажется, что он и впрямь в аду, лучше его там и оставить, — заметила я. — Пообедаем вместе?
— Только если ты платишь.
— Я и так всегда плачу, — напомнила я.
— И дальше будешь. — Он вырулил на подъездную дорожку. — Кто из нас двоих богатенький доктор?
Сбиваясь с бега на шаг, я добралась до пешеходной тропинки, пересекла ее и через заднюю дверь вошла в здание спорткомплекса. В раздевалке на меня уставились три хорошо сложенные девицы разной степени наготы.
— Доброе утро, мэм, — пропели они в унисон, сразу прояснив, к какому подразделению принадлежат. Среди обитателей академии подобной раздражающей приветливостью известны лишь агенты Управления наркоконтроля.
Смущаясь, я начала стаскивать с себя мокрую одежду. Принятая здесь и среди слабого пола мужская казарменная простота отношений, когда можно преспокойно болтать друг с другом в чем мать родила, выставляя напоказ синяки и ссадины, так и не стала для меня привычной. Вцепившись в полотенце, я поспешила в душ.
Едва я включила воду, как за пластиковую шторку заглянула пара знакомых зеленых глаз. Я вздрогнула от неожиданности и выронила мыло. Скользнув по кафельному полу, оно остановилось у заляпанных грязью кроссовок моей племянницы.
— Люси, неужели нельзя подождать, пока я выйду? — Я резко задернула шторку.
— Ну, загонял меня сегодня Лен! — проговорила она со счастливым выражением, подтолкнув мыло ногой обратно в кабинку. — Здорово было. Я его спрошу, когда следующий раз побежим по «Дороге из желтого кирпича», — может, мы и тебя возьмем.
— Нет уж, спасибо. — Я намылила голову. — Порванные связки и переломы мне ни к чему.
— Ну, тетя Кей, хоть раз пробежать надо. Это как обряд посвящения.
— Только не для меня.
Люси помолчала секунду, потом как-то нерешительно произнесла:
— Я хотела у тебя кое-что спросить.
Смыв шампунь и убрав волосы с глаз, я отодвинула занавеску и выглянула наружу. Люси стояла чуть поодаль, с ног до головы покрытая грязью и потом. Серую футболку с эмблемой ФБР забрызгала кровь. Моей племяннице исполнился двадцать один год, и она оканчивала Виргинский университет. У нее было красивое, четко очерченное лицо и короткие каштановые волосы, золотившиеся на солнце. Я же помнила ее пухленькой, с длинными рыжими патлами и скобками на зубах.
— Мне предлагают остаться здесь после выпуска из университета, — сказала она. — Мистер Уэсли внес предложение, и руководство скорее всего возражать не будет.
— Так в чем вопрос?
— Просто хотела узнать твое мнение. — В ее словах снова отчетливо прозвучали сомнение и неопределенность.
— Ты же знаешь, что новых сотрудников сейчас не набирают.
Люси пристально посмотрела на меня, стараясь по выражению лица распознать, что я пытаюсь от нее скрыть.
— Меня все равно не взяли бы агентом сразу после университета. Смысл такой, чтобы я пока поработала в ТИКе, на гранте или еще как. А уж как там будет дальше, кто знает? — Она пожала плечами.
Строгое здание ТИКа — Технико-исследовательского комплекса ФБР — было возведено на территории академии недавно. Проекты, над которыми там работали, были строго засекречены, и меня слегка задевало, что я, будучи главным судебно-медицинским экспертом штата Виргиния и консультирующим патологоанатомом отдела следственного анализа Бюро, не имею допуска туда, где моя юная племянница проводит каждый день.
Люси сбросила кроссовки, стащила шорты и через голову стянула футболку вместе со спортивным бюстгальтером.
— Потом договорим, — сказала я, выходя из душа и уступая место ей.
— Ай! — взвизгнула она, когда вода попала на ссадины.
— Промой как следует, побольше воды и мыла. Как тебя угораздило так поранить руку?
— На склоне поскользнулась, и веревка врезалась в кожу.
— Надо бы обработать спиртом.
— Еще чего!
— Во сколько сегодня освободишься?
— Не знаю. Как получится.
— Мы еще увидимся до моего отъезда в Ричмонд, — пообещала я.
Вернувшись в раздевалку, я принялась сушить волосы. Не прошло и минуты, как Люси, в отличие от меня отнюдь не страдавшая излишней стыдливостью, прошлепала мимо в одних только швейцарских часах, которые я подарила ей на день рождения.
— Ч-черт! — прошипела она от боли, натягивая одежду. — Ты просто не поверишь, сколько мне надо за сегодня успеть. Переразбить на разделы жесткий диск, всю систему переставить — место постоянно заканчивается, выделить дополнительный объем дискового пространства, отредактировать кое-какие файлы… Надеюсь, хоть с «железом» проблем больше не будет, — продолжала она жаловаться, не особо, впрочем, искренне. На самом деле Люси обожала свою работу, даже самые рутинные и малозначимые моменты.
— Я, когда бегала, встретила Марино. Он приехал на неделю, — вспомнила я.
— Увидишь его, спроси, как насчет пострелять со мной. — Она зашвырнула кроссовки в шкафчик и с энергичным «бамс!» захлопнула дверцу.
— Думаю, стрельбы у него и так будет хоть отбавляй, — бросила я вдогонку. В раздевалку тем временем вошли еще с полдюжины сотрудниц наркоконтроля в черном.
— Доброе утро, мэм. — Развязываемые шнурки захлестали по высоким кожаным ботинкам.
Пока я оделась и закинула спортивную сумку в номер, было уже девять с четвертью, и я опаздывала.
Миновав две двери с кодовыми замками, я сбежала по лестнице на три этажа вниз, в помещении для чистки оружия заскочила в лифт и спустилась еще на шестьдесят футов, в привычный круг ада — на нижний уровень. В конференц-зале за длинным дубовым столом сидели девять полицейских следователей, группа психологического портрета и аналитик из программы по расследованию насильственных преступлений. Заняв место рядом с Марино, я прислушалась к репликам, горохом сыпавшимся со всех сторон.
— Этот тип явно разбирается в уликах.
— Как и любой, кто отмотал срок.
— И он как будто не ощущает для себя никакой угрозы — вот что важно.
— По-моему, это как раз говорит о том, что он еще не сидел.
Я приложила к делу, которое передавали по кругу, свою часть материалов и шепотом попросила у одного из экспертов фотокопию дневника Эмили Стайнер.
— Тут я не согласен, — вмешался Марино. — Если кто отсидел, еще не значит, что перспектива опять угодить за решетку его испугает.
— Во всяком случае, большинство старается этого избежать. Раз обжегшись, другой раз с огнем играть не будешь.
— Голт — не большинство. Ему нравится играть с огнем.
Мне передали стопку распечатанных на лазерном принтере фотографий с места преступления. Дом Стайнеров был выстроен в фермерском стиле. Взломав одно из выходивших во двор окон первого этажа, преступник проник внутрь и оказался в небольшом помещении с белым линолеумом на полу и стенами в бело-синюю клеточку. Здесь стирали и гладили белье.
— Судя по характеру местности, окружению и личности жертвы, Голт стал действовать более дерзко, чем прежде.
Застланный ковром коридор вел в хозяйскую спальню, оклеенную обоями пастельных тонов с рисунком из букетиков фиалок и воздушных шариков. На кровати под балдахином я насчитала шесть подушечек; еще несколько лежали в шкафу на полке.
— Да, действительно, подобраться к дому незамеченным очень сложно.
Спальня, подходившая скорее маленькой девочке, принадлежала матери Эмили, Денизе. Согласно ее показаниям, она проснулась около двух часов ночи и увидела наставленное на нее дуло пистолета.
— По-моему, он нарочно нас дразнит.
— Ему не впервой.
Миссис Стайнер описала нападавшего как мужчину среднего роста и телосложения. Цвет кожи определить было сложно из-за надетых на нем перчаток, маски, длинных брюк и свитера. Он вставил ей в рот кляп, опутал ярко-оранжевой клейкой лентой, какую используют для герметизации труб, и запер в гардеробной. Затем он направился по коридору к детской, вытащил Эмили из кровати и вместе с девочкой растворился в предутреннем мраке.
— Думаю, не стоит слишком зацикливаться только на этой версии. Я имею в виду Голта.
— Согласен. Нельзя отвергать и другие варианты.
Я вмешалась в разговор:
— Была ли постель матери убрана?
Многоголосый хор смолк. Средних лет следователь потасканного вида, с нездоровым румянцем на щеках, глядя на меня, кивнул:
— Точно так. — Цепкие стальные глазки маленькими паучками пробежали по моим светло-пепельным волосам, по моим губам, опустились на шейный платок дымчатого цвета, выглядывающий из открытого ворота блузки в бело-серую полоску. Внимательный взгляд проследовал ниже, к рукам, задержавшись на золотом перстне с печаткой и безымянном пальце без обручального кольца.
— Доктор Скарпетта, — представилась я без малейшей теплоты в голосе.
Следователь продолжал пялиться на мою грудь.
— Макс Фергюсон, Бюро расследований штата в Эшвилле.
— А я лейтенант Хершел Мот, полиция Блэк-Маунтин. — Пожилой здоровяк в тщательно отглаженной форме цвета хаки протянул через стол мозолистую лапищу. — Рад познакомиться, док, много о вас наслышан.
— По-видимому, — заявил Фергюсон, обращаясь ко всем присутствующим, — до приезда полицейских миссис Стайнер застелила кровать.
— Но почему? — спросила я.
— Может быть, просто из стеснения? — предположила Лиз Майр, единственная в группе женщина. — В спальню только что ворвался незнакомый мужчина, а теперь еще и копы вот-вот нагрянут.
— Как она была одета, когда прибыла полиция? — задала я следующий вопрос.
Фергюсон заглянул в отчет.
— Розовый халатик на молнии и носки.
— Она и спала в этом? — прозвучал позади меня знакомый голос.
Руководитель группы Бентон Уэсли закрыл за собой дверь конференц-зала. Его глаза на секунду встретились с моими. Высокий, элегантный, с резкими чертами лица и серебрившимися сединой волосами, в темном однобортном костюме, он держал в руках кипу бумаг и кассеты со слайдами. Все замолкли. Энергично прошествовав к своему месту во главе стола, Уэсли сел и сделал несколько пометок «Паркером».
Не поднимая глаз, он повторил:
— Известно ли, что именно так она была одета в момент нападения? Или она переоделась уже после?
— Халат вроде больше смахивал на домашний, а не на что-то, в чем спят, — пояснил Мот. — Фланелевый, с длинными рукавами, до щиколоток, спереди молния.
— И под ним ничего не было, только трусики, — высказался Фергюсон.
— И как же вы это определили, интересно знать? — спросил Марино.
— Очертаний лифчика там точно не просматривалось, только резинка трусиков. Наблюдательность — вот за что мне платят власти штата. Федералы, кстати, — он оглядел сидящих за столом, — за все это дерьмо мне ни хрена не платят.
— За дерьмо никто платить не будет, если только золото не жрать, — отозвался Марино.
Фергюсон вытащил пачку сигарет:
— Никто не против, если я закурю?
— Я против.
— Я тоже.
— Кей. — Уэсли подтолкнул мне по столу пухлый конверт большого формата. — Отчеты о вскрытии и еще фото.
— Опять лазерные копии? — спросила я. Они не вызывали у меня особого энтузиазма — как и распечатки, сделанные на матричном принтере, они были хороши только издали.
— Нет. Самые что ни на есть подлинные.
— Отлично.
— Особенности личности и поведения преступника — вот что нас интересует. — Уэсли обвел взглядом сидящих за столом. Несколько человек кивнули. — И у нас имеется конкретный подозреваемый. Во всяком случае, мне кажется, есть основания так считать.
— По мне, тут и говорить не о чем, — буркнул Марино.
— Сперва рассмотрим место преступления, затем перейдем к личности жертвы, — продолжил Уэсли, углубившись в бумаги. — Думаю, кандидатуры среди известных нам преступников пока лучше оставить в стороне. — Он взглянул на группу поверх очков, в которых читал. — Есть ли у нас карта?
Фергюсон раздал фотокопии.
— Отмечены церковь и дом потерпевшей. Также выделен маршрут вдоль берега озера, по которому она предположительно возвращалась с собрания.
Эмили Стайнер, с ее птичьим личиком и щуплой фигуркой, я бы дала лет восемь-девять, не больше. На последней школьной фотографии, сделанной весной, она была в светло-зеленой кофте на пуговицах, льняного цвета волосы расчесаны на боковой пробор и скреплены заколкой в виде попугая.
По имеющимся сведениям, после этого ее не фотографировали вплоть до ясного субботнего утра седьмого октября, когда некий пожилой мужчина решил немного порыбачить в озере Томагавк. Устанавливая на обрывистом берегу у самой воды складной стул, он заметил торчащий из куста розовый носочек. Носочек был надет на ногу.
— Спустившись по тропинке, — комментировал демонстрируемые слайды Фергюсон, водя тенью ручки по изображению, — мы обнаружили тело здесь.
— Как далеко от этого места до церкви и ее дома?
— Что туда, что туда — около мили, если по дороге. Напрямик немного меньше.
— Вдоль озера получается как раз напрямик?
— Практически.
Фергюсон продолжал:
— Труп найден лежащим головой на север. При осмотре обнаружено: носки на обеих ногах, левый сполз… наручные часы… ожерелье. Одежда, бывшая на ней в ночь похищения — голубая фланелевая пижама и трусики, — не найдена до сих пор. Вот крупным планом рана на затылочной части черепа. — Кончик тени скользнул по экрану. Сверху, пробившись сквозь мощные перекрытия, донеслись приглушенные звуки выстрелов из расположенного в здании тира.
Тело Эмили Стайнер было полностью обнажено. При детальном осмотре судебно-медицинский эксперт округа установил, что имело место сексуальное насилие. В результате удаления мягких тканей на внутренней стороне бедер, верхней части груди и плече остались обширные темные области с глянцевитой поверхностью. Девочку связали той же клейкой лентой, что и мать, и так же вставили в рот кляп. Причиной смерти была признана единственная на теле огнестрельная рана — от выстрела, произведенного из малокалиберного оружия в затылок жертвы.
На экране мелькал слайд за слайдом, и, пока фотографии бледного тельца вспыхивали в темноте, в комнате висела тишина. Истерзанный труп ребенка — не то зрелище, к которому можно привыкнуть. Никому из следователей и полицейских, с которыми я была знакома, это так и не удалось.
— Что вы можете сказать о погодных условиях в Блэк-Маунтин с первого по седьмое октября? — спросила я.
— Пасмурно, ночью пять — семь градусов по Цельсию, днем — тринадцать — пятнадцать, — ответил Фергюсон. — Приблизительно.
— Приблизительно? — Я пристально посмотрела на него.
— Это средние температуры, — медленно и раздельно, как непонятливому ребенку, пояснил он. В комнате вновь зажегся свет. — Ну, когда значения складывают и делят на количество дней.
— Агент Фергюсон, здесь важно любое сколько-нибудь существенное отклонение, — заявила я, скрывая под внешней бесстрастностью и невозмутимостью возрастающую неприязнь. — Повышение температуры даже в течение одного дня может серьезно изменить состояние тела.
Уэсли уже заполнил пометками целый лист и начал следующий. Прервавшись, он поднял взгляд на меня.
— Доктор Скарпетта, если бы убийство произошло вскоре после похищения, как сильно разложилось бы тело к моменту обнаружения — седьмого октября?
— В данных условиях оно должно было достичь средней степени разложения, — ответила я. — Кроме того, следовало бы ожидать проявления активности насекомых и, возможно, других посмертных повреждений в зависимости от того, могло ли тело оказаться доступным для хищников.
— Другими словами, оно выглядело бы куда хуже, чем здесь, — Уэсли постучал по фотографиям, — если бы девочка была мертва шесть дней.
— Да, разложение проявилось бы сильнее.
На лбу Уэсли поблескивали бисеринки пота, крахмальный воротничок взмок, на висках и шее набухли вены.
— Действительно, странно, что до нее не добрались собаки.
— Да ничего странного, Макс. Это тебе не большой город, где шавки разгуливают повсюду. У нас в Блэк-Маунтин любая псина либо за забором, либо на привязи.
Марино по кошмарной своей привычке увлеченно крошил пенопластовый стаканчик из-под кофе.
Тело на фотографиях было очень бледного, почти землистого цвета. В правой нижней четверти оно приобрело зеленоватый оттенок. Кожа на кончиках пальцев высохла и отставала от ногтей. На волосистой части головы и ступнях кожные покровы заметно провисли. Ни синяков, ни порезов, ни сломанных ногтей — ничего, что свидетельствовало бы о борьбе.
— От солнца ее закрывали деревья и кусты. — Я говорила, будто в тумане. — Раны, по-видимому, почти или вовсе не кровоточили, в противном случае тело повредили бы хищники.
— Таким образом, можно предположить, что убийство произошло не там, где нашли тело, — прервал меня Уэсли. — Отсутствие одежды и следов крови, местоположение трупа и прочее указывают на то, что его перенесли туда уже после. Мягкие ткани также были удалены посмертно?
— Незадолго до или вскоре после смерти, — ответила я.
— Чтобы избавиться от следов укусов?
— Не могу утверждать точно — имеющихся данных недостаточно.
— По вашему мнению, повреждения схожи с причиненными Эдди Хиту? — Уэсли упомянул имя тринадцатилетнего мальчика, которого Темпл Голт убил в Ричмонде.
— Да. — Открыв другой конверт, я достала перетянутую резинкой пачку фотографий со вскрытия. — В обоих случаях срезана кожа с плеча и внутренней поверхности бедра в верхней части. Хиту так же выстрелили в голову, и его тело тоже было выброшено.
— Мне, кстати, вот что пришло в голову: не считая разницы в поле, обе жертвы принадлежат к одному физическому типу. Хит был щуплым, без признаков начала полового созревания. Девочка тоже небольшого роста, худенькая, едва вступила в пубертатный период.
— Есть одно важное различие: по краям ран, оставленных на теле девочки, отсутствуют неглубокие разрезы и поперечные насечки, — заметила я.
Марино объяснил каролинцам:
— Мы думаем, в случае с Хитом Голт сперва пытался убрать следы зубов, изрезав их ножом. Потом понял, что ничего не выходит, и снял куски кожи размером с нагрудный карман. А на сей раз, с похищенной девчушкой, видать, решил их попросту вырезать.
— Я все-таки думаю, что не стоит делать таких поспешных выводов. Нет оснований предполагать, что убийца — Голт.
— Лиз, прошло целых два года. Не думаешь же ты, что Голт стал другим человеком или вступил в Красный Крест.
— Это еще не известно. Банди, например, работал в центре психологической помощи.
— Ага, а Сын Сэма слышал глас Божий.
— Могу заверить — Бог не говорил с Берковицем[3], — спокойно сказал Уэсли.
— Просто я считаю, что на сей раз Голт — если убийца он — мог сразу удалить укусы с тела.
— Что ж, возможно. Как и в любом деле, опыт приходит с практикой.
— Господи Боже, хоть бы уж этот опыт был у него последним. — Мот промокнул платком пот над верхней губой.
— Итак, я думаю, мы готовы к анализу? — Уэсли оглядел сидящих за столом. — Все согласны с тем, что преступник — белый, мужского пола?
— Район там преимущественно белый.
— Да, здесь без вариантов.
— Возраст?
— Действует взвешенно и расчетливо, это свидетельствует об относительной зрелости.
— Согласен. Вряд ли мы имеем дело с юнцом.
— Я бы предположил — лет двадцати с небольшим. Может быть, под тридцать.
— По моему мнению, от двадцати семи — двадцати восьми до тридцати шести — тридцати семи.
— Очень организован. Предпочитает, например, специально принести с собой оружие, а не использовать то, что под руку подвернется. Также, по-видимому, ему не составляет труда подчинить себе жертву.
— Эмили было несложно подчинить. Родные и друзья описывают ее как робкого, пугливого ребенка.
— Да, и еще она много болела, не вылезала от врачей. Привыкла во всем слушаться взрослых. В общем, тихоня, пай-девочка.
— Не совсем. — С бесстрастным лицом Уэсли внимательно просматривал дневник погибшей. — Например, она скрывала от матери, что в час ночи не спит, а пишет в дневник под одеялом, светя себе фонариком. И вряд ли собиралась ей рассказывать, что выходит из дома раньше, чем нужно, отправляясь на воскресное собрание в церкви. Кстати, тот мальчик, Рен, встретил ее перед собранием, как обещал?
— Нет, он пришел точно к началу, в пять.
— А что известно о ее отношениях с другими мальчиками?
— Как обычно в этом возрасте. Анкеты типа «Я тебе нравлюсь? — Да/нет».
— А что тут такого? — спросил Марино. Все рассмеялись.
Продолжая выкладывать перед собой пасьянс фотографий, я испытывала нарастающее беспокойство. Выпущенная в затылок пуля вошла в височно-теменную область черепа, повредив ветвь средней менингеальной артерии и твердую мозговую оболочку, однако не оставила над или под последней ни ушиба, ни гематом. Никаких прижизненных реакций не повлекли и травмы гениталий.
— В округе много гостиниц?
— Где-то с десяток. Ну, еще в паре домов можно снять комнату с завтраком от хозяев.
— Вы просматриваете регистрационные записи постояльцев?
— Честно говоря, как-то даже не пришло в голову.
— Если Голт в городе, ему нужно где-то жить.
Результаты лабораторных исследований меня тоже озадачили: уровень натрия в стекловидном теле глаза возросло 180, калий был на отметке 58 миллиэквивалентов на литр.
— Макс, тогда давай начнем со «С-Путника». Займись ими, а я возьмусь за «Желудь» и «Яблоневый цвет». Можно еще на всякий случай попробовать дальше по дороге, в «Горянке».
— Голт, вероятнее всего, предпочел бы место, где на него меньше всего обращали бы внимание. Думаю, в его планы не входит, чтобы персонал знал, когда он уходит и во сколько возвращается.
— Ну, тут ему не повезло. Ничего такого, чтоб на широкую ногу, у нас не водится.
— Да уж, «Качалка и плед» и «Черничный пирог» на такое не тянут.
— Что верно, то верно, но надо бы все-таки и там проверить.
— А как насчет Эшвилла? Там-то должны быть крупные отели.
— У них там теперь, как питейные заведения узаконили, чего только нет.
— Думаете, он мог притащить девочку в номер и убить ее там?
— Нет. Это, конечно, исключено.
— Невозможно держать похищенного ребенка в таком месте. Кто-нибудь — прежде всего обслуга — обязательно почувствует что-то неладное.
— Так что Голт вряд ли жил в отеле — полиция начала поиски сразу после похищения. Эмили показывали во всех новостях.
Вскрытие производил доктор Джеймс Дженретт, вызванный на место преступления патологоанатом эшвиллской клиники. По контракту с властями Северной Каролины именно он занимался в том районе посмертным исследованием криминальных трупов. Здесь, в уединенных предгорьях на западе штата, случаи, когда возникала такая необходимость, можно было перечесть по пальцам. Сделанные им выводы о том, что «некоторые из полученных данных не могут быть объяснены ранением в голову», меня не удовлетворили. Сняв очки, я помассировала переносицу.
Уэсли тем временем продолжал:
— Кемпинги, дома внаем — как с ними обстоит дело?
— Да, сэр, такого добра у нас хватает. — Мот повернулся к Фергюсону: — Макс, думаю, с этим тоже надо разобраться. Давай-ка составим список, посмотрим, что там к чему.
Видимо, уловив мою тревогу, Уэсли обратился ко мне:
— Доктор Скарпетта? Кажется, вы хотите что-то добавить?
— Меня смущает отсутствие прижизненной реакции на травмы, — ответила я. — Кроме того, состояние тела указывает на то, что смерть наступила всего за несколько дней до его обнаружения. Однако показатели электролитов говорят о другом…
— Какие-какие показатели? — Мот явно слышал о них впервые.
— Уровень натрия повышен. Поскольку в мертвом теле его содержание практически не изменяется, очевидно, оно было высоким и на момент смерти.
— И что это значит?
— Это может свидетельствовать о сильном обезвоживании, — объяснила я. — И кстати, для своего возраста Эмили мало весила. Она не страдала расстройствами пищеварения? Тошнота, рвота, диарея? Не принимала мочегонное?
Я обвела взглядом лица сидящих за столом, но никто не ответил.
— Расспрошу у матери. Мне так и так надо с ней поговорить по приезде, — сказал Фергюсон.
— Концентрация калия также слишком высока, — продолжала я, — что, в свою очередь, требует объяснения. Калий после смерти высвобождается из клеток из-за разрушения межклеточных мембран, и его содержание в стекловидном теле глаза растет с постоянной скоростью.
— В стекловидном теле? — переспросил Мот.
— Глазная жидкость — наиболее надежный материал для исследований. Она изолирована и защищена от внешнего воздействия, а потому в меньшей степени подвержена разложению, — пояснила я. — Проблема в том, что уровень калия указывает на более раннее время смерти, чем остальные признаки.
— Насколько более раннее? — спросил Уэсли.
— За шесть-семь дней до обнаружения тела.
— Могут быть какие-то другие объяснения?
— Разложение могло идти более интенсивно под воздействием высокой температуры.
— Но к нашему случаю это, видимо, не подходит.
— Либо ошибка, — добавила я.
— Можете проверить данные?
Я кивнула.
— Док Дженретт считает, что она умерла сразу, как только пуля попала ей в мозг, — сообщил Фергюсон. — Раз так, по-моему, никаких прижизненных реакций и не должно быть.
— Дело в том, — ответила я, — что такое ранение не влечет, как правило, немедленной смерти.
— И сколько она еще оставалась живой? — спросил Мот.
— Несколько часов.
— Какие еще могут быть варианты? — обратился ко мне Уэсли.
— Commotio cerebri. Это как короткое замыкание в мозгу — удар по голове, мгновенная смерть и почти, а то и вовсе никаких повреждений. — Я сделала паузу. — Либо все травмы на теле являются посмертными, включая огнестрельное ранение.
На секунду все замолчали, переваривая информацию.
Стаканчик Марино превратился в маленький холмик искусственного снега. Пепельница наполнилась скомканными обертками от жевательной резинки.
— Никаких указаний на то, что ее могли сперва задушить? — спросил он.
Я ответила, что нет.
— Тогда обсудим семью. Что известно о ее отце, кроме того что он умер? — Теперь он взялся щелкать своей шариковой ручкой.
— Он работал преподавателем в Христианской академии Брод-Ривер в Сваннаноа.
— Эмили училась там же?
— Нет. Она ходила в местную муниципальную школу. Папаша-то умер с год назад, — добавил Мот.
— Да, это было в деле, — заметила я. — Его звали Чарльз, кажется?
Мот кивнул.
— А причина смерти? — поинтересовалась я.
— Не помню точно, но ничего подозрительного.
— Кажется, что-то с сердцем, — вставил Фергюсон.
Уэсли поднялся и подошел к пластиковой доске на стене.
— Итак. — Сняв колпачок с черного маркера, он начал писать. — Еще раз пройдемся по деталям. Жертва из семьи среднего достатка, белая, одиннадцать лет. В последний раз ее видели сверстники около шести вечера первого октября, когда она уходила домой с собрания в церкви. Она возвращалась одна, короткой дорогой вдоль берега озера Томагавк, представляющего собой небольшой искусственный водоем. Посмотрим на карту. С северного края озера находятся домик гольф-клуба и общественный бассейн, действующие только в летний сезон. Вот здесь теннисные корты и площадка для пикников. Они открыты круглый год. По словам матери, Эмили вернулась домой в половине седьмого или немного позже. Она сразу ушла в свою комнату и до ужина занималась на гитаре.
— Миссис Стайнер упоминала, что Эмили ела вечером? — задала я вопрос.
— Да, макароны с сыром и салат, — ответил Фергюсон.
— Когда именно они ужинали? — Согласно отчету о вскрытии в желудке девочки содержалось только небольшое количество буроватой жидкости.
— Около половины восьмого, так миссис Стайнер мне сказала.
— К двум часам ночи, когда девочку похитили, еда уже могла перевариться?
— Да, — подтвердила я. — Пища должна была покинуть желудок гораздо раньше этого времени.
— Возможно, преступник не давал Эмили достаточно воды и пищи.
— Это объясняло бы высокий уровень натрия — обезвоживание, я имею в виду? — спросил меня Уэсли.
— Да, вполне вероятно.
Уэсли сделал еще несколько записей.
— В доме нет ни охранной сигнализации, ни собаки.
— Что-нибудь похищено?
— Возможно, кое-какая одежда.
— Чья?
— Скорее всего вещи матери. Она вроде бы слышала, как преступник открывал ящики комода, пока она была заперта в гардеробной.
— Если он и правда там рылся, то делал это чертовски аккуратно. По ее же словам, она не заметила никакой пропажи или беспорядка.
— А что преподавал отец? Есть сведения?
— Закон Божий.
— Брод-Ривер — местечко ортодоксальное. День там начинается с того, что детишки поют «Да не властны будут надо мною грехи мои».
— Кроме шуток?
— На полном серьезе.
— Господи Иисусе.
— Да, они тоже часто его поминают.
— Может, хоть в этой академии моего внука наставят на путь истинный.
— Да елки-палки, Хершел, на какой там путь, если ты избаловал его донельзя. Сколько у него уже мини-байков? Три?
— Мне хотелось бы больше узнать о семье Эмили, — снова вмешалась я. — Как я понимаю, они религиозны?
— Да, весьма.
— У нее есть братья или сестры?
Лейтенант Мот сокрушенно вздохнул:
— Вот тут-то самое печальное. Несколько лет назад был у них еще ребенок, но умер совсем крохой — внезапная остановка дыхания.
— Это тоже произошло в Блэк-Маунтин? — спросила я.
— Нет, мэм. Дело было еще до того, как Стайнеры перебрались в наши края. Они вообще из Калифорнии. К нам отовсюду едут, со всех концов.
Фергюсон добавил:
— Приезжих у нас куча. Пенсионеры, отпускники, на религиозные собрания опять же. Да если б я с каждого забравшегося в наши горы баптиста хоть пятицентовик имел, я бы тут не сидел.
Лицо Марино налилось багровой яростью. Казалось, исходившие от него волны гнева могли обжечь на расстоянии.
— Для этой мрази местечко просто рай. Они, конечно, читали про Голта — во всяких желтушных газетенках такие вещи обожают, — но им и в голову не приходит, что такой маньяк может заявиться в их милый городок. Для них он — просто монстр из ужастика, а на самом деле его как будто и не существует.
— Ну, про него еще вроде фильм шел по телевизору, — вставил Мот.
— Когда это? — нахмурился Фергюсон.
— Прошлым летом. Мне вот капитан Марино сказал. С каким-то известным актером, он еще во всех «Термократорах» снимался. Я правильно запомнил?
Марино было глубоко наплевать. Он уже чуял запах добычи.
— Этот сукин сын еще там — вот что я скажу. — Он откинулся в кресле и швырнул в пепельницу еще одну смятую бумажку.
— Вполне возможно, — скупо обронил Уэсли.
— Ну… — Мот прочистил горло. — Как говорится, будем благодарны за любую помощь.
Уэсли взглянул на часы.
— Пит, не мог бы ты снова выключить свет? Я хотел бы вернуться к ранним делам Голта. Думаю, нашим гостям из Северной Каролины будет полезно узнать, чем он занимался в Виргинии.
Весь следующий час в темноте вспыхивали ужасные картины, будто выхваченные из моих ночных кошмаров. Фергюсон и Мот застыли, не сводя расширенных глаз с экрана. За все время они не проронили ни слова. Кажется, они даже ни разу не моргнули.