Фея-крестная Воробьёва

О нет. Я, кажется, заболела. Я не могу так желать своего одноклассника — ботана. У меня навреняка температура, или грипп, или свиной грипп. Хотя свиной грипп — это как-то не очень гламурно. Как и птичий, впрочем. А бывает грипп фламинго? Это было бы интересно..

«Больная, вы больны!» — «Чем же доктор?» — «У вас грипп фламинго!» — «Надеюсь, розовый?» — «Да! Вам необходимо лечение — смотреть на закаты и танцевать!».

Тьфу ты, что за ерунда лезет в голову. А мне, между прочим, нужно план Барбаросса разрабатывать.

— Итак, что мы имеем? — обратилась я к своим внутренним солдатикам.

— Неприступную крепость.

— Мы брали крепость едой?

— Брали. Не сдалась.

— Мы брали крепость красивым платьем?

— Крепость осталась стойкой.

— Мы давили на жалость?

— Клянемся, такого больше не повторится.

— Мы подключали родителя?

— И внутреннего, и реальную.

— Что еще остается?

— Вызвать ревность!

— Отставить ревность!

Нет, ну правда, я люблю такое дело, но только в случае, если дело касается начала отношений с незнакомым еще парнем. Как-то неправильно давить в человеке на слабую самооценку. И так поступить с родным давным-давно Видинеевым я не могу. Несмотря на его уже повзрослевшую сущность, шикарный вид, уверенную речь, в нем все так же где-то глубоко прячется тот несмелый мальчишка в огромных очках и неказистым портфелем, с которым я села когда-то за парту.

Тогда остается одно — я должна сказать ему о своих чувствах прямо. Ну а что? Мы вроде бы взрослые люди, я ему скажу: Видинеев, в конце-концов, падет к моим ногам! Охоспади, извиняюсь, старые привычки берут свое. Скажу так: Видинеев, будь уже моим в конце-концов!

И сама поцелую его. У него не будет другого выхода, как проснуться от своего летаргического сна, аки спящая красавица, зевнуть, потянуться… то есть, ответить на мой поцелуй со всем жаром, который я почувствовала от него в грымзином кабинете.

— Будем давить на бессознательное! — подкинули классную идею мои внутренние солдатики.

И для того, чтобы все выгорело наверняка, в понедельник с утра я надела платье и заплела косы, чтобы выглядеть точь-в-точь, как в школе. Только накрасилась поярче, ясное дело. Потому что восьмой класс — это восьмой класс, а двадцать семь лет и работу в крупной фирме еще никто не отменял.

Мой внешний вид ожидаемо всколыхнул общественность. Коллеги похихикали, и судя по участившемуся бряканью клавиатур, рьяно обсудили меня в мессенджерах. Ну и ладно. Меня волнует только один человек. Который, кстати, все не спешил появляться.

Работы накопилось реально много. Помимо того, что нужно было срочно решать текущие дела, надо было решить вопросы с празднованием Нового года со своим ехидным коллективом. А раз они такие все тут общительные подобрались, устрою им по-настоящему королевский Новый год. Корпоратив я правда забронировала в нашем драматическом театре, выбрав по-настоящему нудную постановку. Но чтобы немного сгладить впечатление, заказала богатый и обильный фуршет до и после представления, и даже алкогольных напитков заказала чуть больше, чем обычно полагается на такую компанию.

С другой стороны, ничего такого. Я могла заказать спектакль на корейском! Вот бы они там все поумирали, подогнув пальчики, натренированные в обсуждениях в соцсетях, слушая переводчика!

— Му-ха-ха-ха — изобразила я внутри себя сатанинский смешок, глумливо потирая ручки, представляя мучения ушей каждого из пчелок в тисках корейских слов.

— Воробьева! Ты меня пугаешь!

Вот черт, я что, вслух хохотала?!

Сделала невинные глазки и повернулась к Максиму. Ну наконец-то!

— Максим, не язви, тебе это не идет! — чего он такой хмурый? — Как дела? Все нормально?

— Нормально, все хорошо, вот только… — он осекся и посмотрел в сторону открытой от жалюзи «стекляшки» — кабинета Грымзы.

— Что — «только»? Максим, не пугай меня!

— Да нет, все в порядке. А ты чего сегодня вся такая… такая…умм… — он закусил губу.

— Непривычная?

— Да нет, наоборот, очень даже привычная! — слишком уверенно заявил он.

— Это-то и пугает… — мне послышалось, или он правда это сказал?

— Все для тебя, Максимушка, все для тебя! — вытянулась по стойке «смирно» на стуле, выпятив грудь колесом.

Он возвел глаза к потолку, пошевелил губами, кажется, считая, как минимум до десяти, и приступил к работе.

Внутренние солдатики требовали боевых действий и свернули лагерь для отдыха, готовые к наступлению. Пора!

— Максим, можно с тобой поговорить?

— Да, да… я слушаю, — оторвался, наконец, от документов.

— Давай выйдем.

— Давай. Может быть, здесь поговорим? Что-то случилось? Тебе помощь нужна? С удовольствием помогу.

— Нет-нет, это личное!

Максим нехотя поднялся и пошел за мной к дверям.

Солдатики внутри приготовились к бою и в предвкушении поглядывали на победный флаг. Вот сейчас я ему скажу о своих чувствах, и он поцелует меня, и мы вернемся в наш рабочий улей уже другими людьми. Меня затопила волна нежности к нашему общему будущему. Представилось, как Максимка целует меня перед и после рабочего дня, придерживает двери, пропуская в кабинет, или на выходе, и при этом смотрит родными глазами, наполненными неприкрытой любовью.

Мы встали у окна в углу коридора. Максим присел на подоконник, сложив руки на груди, оказавшись на одном уровне со мной. Я улыбнулась. Облизнулась. Внутренний солдатик дает команду:

— Пли!

И я плюю. То есть плию. В общем, начинаю.

— Максим, мы знакомы с тобой сто лет. И даже больше, — делаю шаг как можно ближе. — Мы уже не просто знакомые, а даже, можно сказать, родные люди, — еще один шаг. — Столько лет провели бок о бок в школе, и сейчас работаем вместе, мне кажется, что это судьба ведет нас рядом, чтобы мы были вдвоем, ты так не думаешь? — заглядываю в его посветлевшие на солнце карие глаза.

Глаза улыбаются, и горят, и блестят, но сам Максим напряжен.

Он жадно осмотрел мое лицо и выпрямился, отвернувшись к окну.

Нервно взъерошил волосы, оперся обеими руками о подоконник.

Вздохнул.

Смотрю на него ясными глазами с радостным предвкушением. И медленно понимаю, что что-то идет не так. Вообще не так должен вести себя мужчина, которому практически в любви признаются!

— Ален, ты выбрала неудачное время, чтобы пошутить надо мной.

Даже не поворачивается ко мне.

— Мы стали другими. Я больше не тот мальчик, что был влюблен в тебя. Я думаю, и тебе не нужно сейчас играть со мной, надо мной… Прости, если говорю что-то неправильно, — вполоборота он повернулся ко мне. — Но тебе нужно оставить эти игры, это даже не смешно. Ты прекрасная девушка, прекрасный человек, но я не хочу быть твоим очередным трофеем, твоей собственностью. Да и зачем тебе Я? Вокруг тебя итак множество ухажеров, протяни руку да выбери любого.

Он неожиданно обернулся. Отошел дальше по коридору.

— Прости, но тебе нужно оставить эту мысль. Я не нужен тебе.

Он развернулся и чуть ли не побежал по коридору. От меня. От оглушенной и растерянной меня.

Я прижалась лбом к холодному стеклу. Главное — не разреветься. В конце концов, это не конец света, кого не бросали? И я бросала, и меня. кажется. бросали… так больно…не знаю, может быть, в детском саду?!

Мои солдатики растерянно побросали оружие и ревели, глядя на сугробы за окном. Вслед за ними разревелась и я.

— Эй, Ален, ты тут? — сквозь отчаянное шмыганье услышала я голос Ульяны. Подружка сразу поняла где меня искать — в подсобке, где хранился нужный и ненужный инвентарь. Я сидела на каком-то барабане, чтоли, укрытом мешковиной и всласть ревела, жалея себя, свою загубленную молодость, представляя себя одинокой старухой с котами, прикармливающей на лавочке голубей. Мысленная старуха из меня получилась какая-то странная, с яркими красными губами, в шляпе с пером, меховом зеленом тулупе. В общем, жалкое зрелище. От этой мысли стало почему-то еще горше и я снова заревела в голос.

— Похоже, тут, — донесся до меня сначала голос Ульянки, потом глухой стук, звон разбитого стекла, короткое ругательство и стук каблучков, остановившихся возле моего барабана.

— Чего ревем?

— Меня Максим брооосил!

— Какой еще Максим?

— Леонииидыч!

— Какой еще Леонидыч?

Ну что за тугодумность у такой образованной барышни? Я даже перестала реветь и уставилась на нее, оторвав ладошки от лица.

— О боже.

Я снова закрыла лицо руками.

— Видинеев, чтоли?

Я кивнула.

— Не поняла. Вы что, встречались? И ты мне ничего не сказала? Он тебя бросил? Или ты его? Он тебя обидел? Ничего не понимаю!

Конечно не поймешь, если будешь так тарахтеть!

Я укоризнено посмотрела на нее сквозь пальцы.

— Так. Давай по порядку.

Она опустилась передо мной на корточки и приготовилась слушать, поглаживая рукой коленку.

Не знаю, с чего начать. С того, что привыкла к своему однокласснику сто лет назад, когда пересела к нему за парту в восьмом классе? С того, что догадывалась в глубине души, что он был в меня тайно немного влюблен, как почти вся параллель? Или с того, что когда увидела его в этом ужасном пенсионерском прикиде, подумала, что этот высокий парень столько для меня значит, олицетворяя собой все самое хорошее, и став напоминанием о прекрасном школьном времени? А может быть с того, что проводя с ним так много времени, я прикипела к нему душой, и судя по тому, как у меня волоски вставали на руках от прикосновений к нему, — и телом? Или может быть, с контрольно удара по моему сердцу — с того, что когда я увидела его дома, таким милым, мягким, родным, я подумала, что хочу, чтобы мы принадлежали друг другу? И принадлежали другу другу вполне серьезно, со всеми потрохами, надолго, и даже, как бы это ни звучало, — навсегда?

И захлебываясь в словах, перепрыгивая с места на место, я поведала подружке краткую историю своего падения в ужасную пропасть под названием Чувства.

Ульяна молчала. Молчала даже после того, когда я выплакалась и выревелась.

— Ну? Долго будешь молчать-то? Утешай давай!

— Кого?

— Да, психолог на телефоне доверия из тебя будет никакой! Уволят за профнепригодность через две секунды! — разозлилась я.

— Чего это меня сразу уволят? Вот тебя не то что уволить, треснуть хорошенько надо по макушке!

— Меняяя????? — удивление во мне граничило с яростью.

— Ну конечно. Пристаешь к начальнику, понимаешь ли, вспомнила она, что он ей списывать давал! Воспылала любовью после совместных занятий спортом! Решила, что раз соизволила на мальчика внимание обратить, он должен к ее ногам переспелой грушей брякнуться! А если он боится? Боится, что ты его отвергнешь, после нескольких дней ворочанья за нос. Кстати, есть такое слово: ворочанье?

— Нет.

— Значит, боится, что ты его отвергнешь после нескольких дней, как поводишь за нос ради своего самолюбия! Вы столько вместе учились, ему ли не знать, как ты с мальчиками обращаешься? Двадцать семь лет, а все туда же! Парни на неделю, флирт постоянный со всем, что движется, прямо перед его носом, в рабочем кабинете, который, между прочим, не кабинет, а аквариум, тут даже цвет лифчика скрыть нельзя!

— Хватит завидовать, Федосова!

— Значит, так. Соберись, тряпка!

Мои солдатики подняли голову, выкинув сопливые платки.

— Ну подумаешь, отшили тебя. В первый раз, чтоли? Соберись! Платье расправь! Вытри уже этот ужас под глазами, да не моей юбкой, Воробьева! Ты еще мне высморкайся туда! Вон, краешком этой тряпочки, да аккуратнее, что ты тушь по подбородку-то размазываешь? У тебя столько дел! Корпоратив, а он, к слову, уже через неделю. И через девять дней — Новый год! А ты со всеми этими догонялками Максима и платье себе, наверное, даже не купила?!

— Не купила…

— Форменное безобразие! Никуда не годится такое положение дел!

Мои солдатики, как под горн, восстали из руин растоптанного самолюбия и приняли воинственную позу. Мне даже стало немного смешно. Оттого, что генералом стала Ульяна, которую мне приходилось этими же словами регулярно собирать в кучку после неудачного расставания.

Да.

Надо отпустить. То, что было в школе, было в школе. Действительно, все сейчас по-другому. Почему Видинеев должен до сих пор испытывать ко мне что-то, ну кроме благодарности, что я его человеком из старого дедка сделала? То, что мы с ним так повстречались — это прекрасно. То, что он открыл мне глаза на то, как я могу чувствовать другого человека — прекрасно. Может быть, завтра все изменится, и он найдет свое счастье, или уже нашел. Надо наслаждаться тем, что было, тем, что будет, но самое главное — тем, что есть. Надо жить этим мигом. Жить каждым мигом. Потому что жизнь — это движение.

— Жизнь — это движение..-прошептала я одними губами.

— Что ты там бормочешь, Воробьева?

— Ничего, я тряхнула головой, рассыпав расплетенные волосы из своей прически из кос, которую носила в восьмом классе. — Ничего.

Внутренние солдатики, поймавшие такой мощный дзен, понимающе улыбались друг другу. И вдруг подобрались уверенно, и встали в круговую оборону для нового боя — ежедневного боя — за меня.

Глава одиннадцатая, в которой мало кто понимает, что происходит

Оставшиеся дни я занималась корпоративом для коллег. Организация давалась мне легко, потому что я уделяла продумыванию каждой мелочи все лишние секунды, забивая свое личное время. Утром, пока чистила зубы, я придумывала текст для шутливых грамот от деда Мороза, вечером, за глажкой рубашек, размышляла, как можно отблагодарить самих актеров, дающих новогоднюю историю за три дня до главного праздника года. На работе с утра разгребала все дела, а после обеда начинала обзванивать, переносить, резервировать и согласовывать мелкие детали, из которых, как все знают, и состоит главное. Грымза, видя мои старания, улыбалась и даже не не мучила проповедью по отчету, который я сдала, по обыкновению, позже всех.

И все это время я не бегала от опасной близости к Максиму, хотя замечала иногда его заинтересованные взгляды на себе. Даже не заинтересованные, а какие-то очень внимательные, изучающие. Я же излучала деланное равнодушие, тактичное и деликатное, вполне в духе брошюрок из самых крупных кадровых агентств, гордящихся своей корпоративной этикой.

Во всем этом была заслуга, по молчаливому согласию Ульяны, в моем новом платье, купленном для корпоратива. Белое шелковое облако, расшитое по подолу мелким стеклярусом с речным жемчугом, стало сказкой во плоти. Закрытое, но оставляющее намек на женственную эротичность, облегает тело и струится по изгибам груди и бедра, скользя легкой волной чуть ниже колен.

Каждое утро я дотрагивалась до платья, спрятанного в полиэтилене в глубине шкафа и получала от него мощнейший заряд бодрости. Ох, вот она — любовь во плоти!

— Обееед! — прогремело над моим ухом Ульянкино. — О чем там мечтаешь?

— Ой, я и не заметила, пойдем уже.

— Ну как, все готово к корпоративчику? — повернулась она ко мне чуть позже, в столовой.

— Готово, не сомневайся, — улыбнулась я, отмечая, что в очереди все прислушиваются к нашему разговору. — Да все нормально будет, не боись!

Я шутливо толкнула ее в плечо.

— Ох, какие люди! — обрадовался мне наш бесконечно не терпящий блондинок, я бы даже сказала, блондиноненавистник, лысеющий повар Дениска. Сейчас опять начнется. А я даже не приготовила шуточку про лысых!

— В голове моей опилки, не бе-да! Так устроены блондинки да-да-да! — мультяшным голосом пропел злодей.

— Может, и правда, что лысина — признак мужской потенции, но она уменьшает ваши возможности доказать это — перехватив мой сомневающийся взгляд, парировала Ульянка.

Дениска закашлялся и смутился. А я противно захихикала.

Ура! Наша взяла!

Наверное, Федосова, все-таки, нравится нашему лысеющему злыдню. «Ах, как прекрасно она его уела» — размышляла я, выискивая свободное место в столовой. Как назло, почти все свободные столы оказались заняты.

— Воробьева, стой! — мужской окрик позади заставил меня испуганно вжать голову в плечи. Дениска надвигался на меня через весь зал, коварно улыбаясь, держа в руках стакан компота. Я очень медленно и осторожно, дрожа вместе с подносом, полным еды, обернулась. Нехорошее предчувствие заструилось по позвоночнику.

Ох, надеюсь, Дениска меня не прихлопнет как муху, или не выльет на меня компот, как в диснеевских фильмах про подростков! Я же просто шутила все это время!

Прощайте мои прекрасные замшевые синие туфельки! Прощайте, чудесная белая с розовыми ниточками блузка и синяя юбочка- карандаш. И макияж, прощай. Вы верой и правдой служили мне целых полдня, мне будет вас не хватать.

Вокруг прекратился шум, и между нами, будто море от движения рукой Моисея, расступились люди. Я с Дениской остались один на один.

Он остановился. Я замерла.

Он хитро прищурился и пожал каким-то неуловимым спортивным движением, будто разминая мышцы, плечи. В голове моей промелькнула мелодия из вестерна и пропала, как только тот сделал шаг навстречу ко мне. Ту-ту-ту!

О нет, я буду сражаться! — решила я и ринулась прочь, балансируя тарелками с едой на бегу, путаясь в ногах на каблуках.

Люди ошарашенно глазели и расступались передо мной.

Дверь близка! И близок Денискин провал! Ведь всем известно, что повара за пределами кухни теряют свои магические свойства и становятся обычными парнями и девчонками.

Тарелка с капустным салатиком опасно скатилась к самому краю подноса, и я отвлеклась на милисекунду, чтобы подхватить ее.

— Воробьева, стой! — слышу за спиной вражеский голос, задыхающийся от смеха.

— Ну ты и блондинка, Воробьева! — через секунду уже прямо передо мной.

Денис отрезал путь к двери своей мощной фигурой в белоснежном поварском халате. Стоит и смотрит на меня, а я боюсь поднять глаза от своего несчастного спасенного салата. Вот сейчас, вот сейчас он расквитается со мной за весь год шуток про лысых!

— Что здесь происходит?

Это еще что?

Я неверящим взглядом наблюдаю Видинеева, встающего прямо передо мной.

Глас Максима Леонидовича строг и серьезен. Он выжидательно смотрит на фактурную фигуру повара. Тот мгновенно съеживается от требовательного взгляда Видинеева.

Видинеев поводит подбородком и плечами. О боже, такой жест обычно делают парни перед дракой. Не то, чтобы я видела драки вживую, но в фильмах определенно это выглядело именно так! От него волной идет холод.

— Ээммм… — пытается мой мозг дать команду языку, но тот неожиданно распух во рту.

Видинеев засовывает руки в карманы своих темно-синих классических джинс, ладно сидящих на бедрах.

— Ну вот, такую игру испортил! — расстраивается повар. — Да Воробьева, блондинка стоеросовая, компот забыла!

Бровь Видинеева ползет удивленной дугой, и холод в глазах резко тает, сменившись на радужные смешинки.

— Компот? — Он, не прячась, улыбается во весь рот.

— Компот, компот, а ты что подумал? — бурчит Дениска и аккуратно ставит стакан на мой поднос. Действительно, забыла.

Повар ныряет во вновь бурлящую столовую, и по дергающейся спине видно, что он все же дает волю смеху, томившемуся в груди.

Ну хоть кому-то смешно. Мне же, под улыбающимся взглядом Максима Леонидовича не смешно совсем. Я разворачиваюсь и медленно делаю два шага обратно, уверенно цокая каблуками по мраморному полу.

— Давай помогу, а то уронишь, в конце концов, что-нибудь — мягко забирает у меня из рук поднос Видинеев.

— Я сама.

— Конечно, сама, но я, все же, помогу.

Он ставит поднос на стол к Ульянке, нашедшей для нас местечко.

— Приятного аппетита, Алена!

— И тебе — бурчу и отворачиваюсь.

— Что это было? — Федосова улыбается мне.

— Очевидное — невероятное, или в мире животных!

— Ага, ага! — качает головой подружка.

Я принимаюсь за салат, чтобы спрятать радостную улыбку, рвущуюся из самого сердца. Обедаем мы, играя в гляделки, она — разглядывая меня, а я — отводя глаза.

Этому маленькому происшествию в столовой удалось вывести меня из равновесия, и я, уже сидя в нашем опен-спейсе, начинаю мечтать. Витаю в облаках до бури, разразившейся в начальственном кабинете.

— ВОРОБЬЕВА! — кричит Грымза.

На негнущихся ногах стремлюсь под удивленные взгляды членов улья в «стекляшку».

Начальница положила трубку и, как ни в чем не бывало, говорит мне:

— Алена, в театре не прошла наша проплата, будьте добры, отвезите наличку сами.

Всего-то? Я думала, там у нее косинусы за синусы в голове зашли и сложили наобум мою фамилию.

— Маргарита Владиславовна… — начинаю я.

Меня перебивает запыхавшийся Максим Леонидович, появившийся в проеме двери. Он переводит дух и спрашивает:

— Все нормально?

Грымза удивленно глядит на него:

— А что у нас тут должно быть не нормально?

— Мне показалось, что что-то случилось.

— Ничего особенного, мы разобрались.

Мы с Грымзой недоуменно переглядываемся. Видинеев все также стоит в дверях.

— Может быть, что-то случилось у ВАС? — делает она акцент на последнем слове, прерывая паузу.

— У меня все в порядке.

— В таком случае, попрошу вас вернуться к работе. Воробьева, расчет возьмете в бухгалтерии.

— Спасибо, Маргарита Владиславовна. Ну так я поеду? И, наверное, мне уже нет смысла возвращаться сюда?

— Конечно, нет. Я вас уже не жду. До свидания.

Видинеев коротко выдыхает, когда я прохожу мимо него и следует за мной до моего рабочего места. Я медленно убираюсь на столе под его прожигающим взглядом, подхватываю сумку и иду переобуваться в соседний кабинет, безлико махнув на прощание улью.

— Ты уходишь? — Он ждет меня, прислонившись к косяку у входа.

— Ухожу, как видишь.

— Зачем?

— Надо мне, Видинеев, не видишь?

- А может быть, ты торопишься?

— Боюсь, завтра уже будет поздно! — Огибаю мужчину и быстрым шагом иду в бухгалтерию, захлопнув прямо перед его носом дверь.

Степановна, наш главбух, выдает конверт и щурится.

— Что ты такая довольная, Воробьева?

— Тык домой пораньше иду, Анна Степановна!

— Домой? А не куда-нибудь налево, а? — Она подмигивает мне. Мол, дело молодое, плавали — знаем. Да какое налево? Я и направо-то уже ходить разучилась, а тут какое-то «лево»!

— Домой-домой. — Прощаюсь и выхожу, натягивая на ходу шубку.

— Давай помогу. — Видинеев выхватывает у меня из рук сумочку и я, с достоинством кивнув, натягиваю рукава.

— Ален, давай поговорим. Зачем ты уходишь? Это неправильно. Ты не должна!

— Очень даже должна! Мне Маргарита так и сказала: Воробьева, это твоя обязанность — сплотить таким образом моральный дух коллектива.

Видинеев напряжен. Это видно по побелевшим пальцам, с силой сжавшим ручки моей сумочки. Я пытаюсь ее забрать. Тот не отпускает.

— Алена! Не нужно идти у кого-то на поводу! Не нужно этого делать, зачем? Тем более сейчас, прямо перед Новым годом!

— Ну так именно сейчас это и нужно сделать, Видинеев! — рассердилась и вырвала-таки сумочку из рук сослуживца.

Он нервно вздыхает и резко проводит рукой по волосам. Этот жест выглядит как-то отчаянно, но при этом мило.

— Я могу что-то сделать для тебя? — тихо говорит он, опустив глаза.

Молчу и застегиваю шубу.

— Может быть, подвести тебя?

А вот это мысль! Пока я доберусь до театра, пока поеду обратно, окажусь дома как раз в то время, что возвращаюсь обычно и никакого счастья от незапланированного побега с работы не испытаю.

— Давай, хорошая мысль. Даже странно, что она появилась в твоей пустой голове, Видинеев! — он затравленно заглядывает мне в глаза, бежит по коридору за курткой и провожает меня к машине.

Пока греюсь вместе с нутром автомобиля, Видинеев чистит ее от снега, смешно при этом подпрыгивая, когда белые хлопья залетают ему в лицо или рукава.

Ох, я снова начинаю на него засматриваться! Так, надо собраться, собраться! Мысленно собираю себя по частям и встречаю его уже вполне равнодушно.

— Домой? — смотрит он на меня страдальческим видом уличной собаки.

— Сначала в театр.

Видинеев удивлен.

— В театр?!

— А ты куда думал? В театр, в театр. Меня Маргарита послала, деньги им отвезти!

— Так ты не увольняешься?

— С чего ты взял? — настала моя очередь удивляться.

— Вы так говорили в кабинете, и ты пошла в бухгалтерию сразу, я понял, что за расчетом.

Если бы на месте водителя сидел не Максим, я или насмеялась вдоволь, или надавала ему сумочкой по голове за глупость.

Но сейчас только хихикаю, видя, как расслабляется его лицо, а потом глаза, шея, руки на руле.

— Ну и напугала ты меня, Воробьева! — он счастливо заглядывает мне в глаза, от чего я начинаю смущаться.

Так. Надо как-то перебороть это некстати появившееся ощущение. Видинеев уверенно ведет машину и все время смотрит, улыбаясь, на меня.

Мне становится не по себе еще больше, и я прибегаю к своему излюбленному трюку — беру в руку сотовый, будто бы почувствовав виброзвонок и начинаю вести уверенный диалог с несуществующим собеседником.

— Але. Да, у меня все хорошо. Вот, еду в театр, заплатить за завтрашний корпоратив. Почему-то деньги из банка не дошли и только сегодня вернулись обратно. И такое бывает! Ни разу не сталкивалась, честное слово. Видимо, перед Новым годом все с ума посходили. Да, да, — качаю головой.

И испуганно вздрагиваю, выронив из рук аппарат, когда молчащий телефон предательски разражается громкой мелодией звонка прямо в мое ухо.

Видинеев, поняв, в чем дело, счастливо смеется на весь салон, запрокинув голову на спинку кресла. И не может успокоится, даже когда я недовольно шиплю на него, пытаясь объяснить Ульянке, что на работу сегодня уже не вернусь.

Он паркуется прямо на дороге, включает аварийку, и начинает даже не смеяться, а прямо гоготать на всю машину. Ох, никогда его таким не видела. Громко смеется, утирает рукавом слезы, выступившие в уголках глаз, снова откидывается на спинку головой и от души заливается заразительным смехом. И мое смущение пропадает, и вот уже мы смеемся с ним вместе, заливисто и искренне.

Вот смех утихает, наши взгляды пересекаются, и снова, заразившись один от другого, хохочем на весь салон автомобиля.

Наконец и эта волна сходит на нет. Стекла в автомобиле запотели, и мы снова будто стали ближе друг к другу. Максим смотрит на меня блестящими карими глазами, и я снова не могу оторвать от него глаз. Словно притянутый канатом, очень медленно он приближает свое лицо к моему.

Я медленно закрываю глаза и начинаю медленный внутренний отсчет. Пять. четыре… три. два…

Сквозь вату в ушах прорывается звонок его мобильного и все очарование момента рушится. Ох, слава богу. Еще одного объяснения в стиле «мы не подходим друг другу, ты ошиблась» я не выдержу.

Вытираю вспотевшие ладони о шубу и вполуха слушаю, о чем он ведет разговор. Ничего не понимаю, кроме того, что Видинеев отказывается от какой-то встречи. Он косится на меня одним взглядом, пытаясь говорить односложно, но собеседник не настроен на рубленые фразы, наконец Максим не выдерживает, рычит в трубку:

— Извините, я перезвоню через час, — и выключает телефон. Подмигивает мне и снова заводит двигатель.

До театра и обратно мы едем под размеренную музыку по радио и комфортном молчании. Я гляжу в окно на набирающий силу вечер, мягко падающий снег, а Максим следит за дорогой, все время оглядываясь на меня.

— Спасибо, что подвез, — спешу я выбраться из салона.

Леонидович выпрыгивает из машины, и придерживает мне дверь, пока я выхожу. Дежавю какое-то.

Вытаскиваю сумку и неловко проваливаюсь каблучком в мягкий недавно наметенный небольшой сугроб. Максим с готовностью ловит меня за талию, но я мягко высвобождаюсь из его объятия и тороплюсь к спасительным дверям подъезда.

— Алена, до завтра!

Оборачиваюсь и машу ему в ответ.

Глава двенадцатая, в которой несчастная любовь сходит со сцены в зрительный зал

Расправляю юбку белых кружевных волн, расшитых стеклярусом и речным жемчугом, и по мне пробегают мурашки от предчувствия волшебства. Несмотря на то, что мне уже двадцать семь лет, я вполне себе взрослая и самостоятельная девушка, которая, между прочим, уже пять лет как живет одна, новогоднее волшебство чувствую постоянно. Особенно теперь, когда стою у входа в драматический театр и встречаю гостей, направляя опоздавших к гардеробу, а заплутавших — к фуршетным столам. Кругом расставлены огромные рамы с фотографиями из наших рабочих и не очень будней, работает очень красивая фотозона, откуда постоянно слышится смех.

Пчелки довольны и благожелательны, ко мне уже подходили поздравляться и делать селфи на память уже не очень трезвые коллеги, и мне так радостно от их слов, и я тоже рассыпаюсь в поздравлениях и комплиментах.

У входа немного прохладно, зимний ветер норовит ворваться в тепло холла с каждым пришедшим, но я стойко держусь до конца, встречая коллег, и совершенно не чувствую холода.

Вот в дверях, наконец, появляется Грымза. Она скидывает белый полушубок, оглядывает холл и подходит ко мне, прекрасная в своей главной авторитарной начальственной ипостаси.

— Миленько, миленько, — не очень приятно цедит она. — Ну чего можно было ожидать от человека, который тянет все до последнего, да? Надо было пригласить ещё и ростовых кукол, чтобы уж наверняка. И шарики надувные развесить, как в детском саду. Ну да ладно, это мелочи. Нужно уметь видеть свои ошибки, чтобы в будущем их не допустить. Кстати, Алена, Максим Леонидович не подошёл ещё? Он мне очень нужен.

Отрицательно мотаю головой, чтобы не открыть рот- иначе чувствую, в моих руках скоро окажется клок из волос из её супер аккуратной прически, а пол украсит стеклярус и речной жемчуг с подола моего платья.

И Грымза растворяется среди пчелок. Не выпускаю ее из вида. Кажется, что она беседует с каждым, сердечно улыбается и вообще излучает непривычную для себя раскованность в общении.

— Видала Владиславовну? — подлетает ко мне Ульяна. — Мне кажется, ее похитили пришельцы, а к нам телепортировали совершенно другого человека. Она сказала мне, что всегда по-доброму завидовала моему умению подбирать аксессуары!

Ульянка делает огромные удивленные глаза. Я зеркально повторяю жест и усмехаюсь.

— Ну, значит, у нее тоже вкуса нет!

Ульянка хихикает и шутливо толкает меня в плечо.

— Заменить тебя? Не замерзла?

— Нет, все в порядке. Пришли почти все, хочу убедиться, что все в порядке.

— А вот и опоздавшие.

Следую взглядом за Ульянкой и мое сердце начинает бухать в ушах.

Максим Леонидович собственной персоной. Он здоровается и снимает куртку в гардеробе.

— Здравствуй, Алена. Я не первый, уверен, это скажу. Но ты сегодня такая красивая, как снегурочка.

Ответитить мне не дает подлетевшая Грымза. Она сразу берет его в оборот, причем в буквальном смысле — хватает его за руку и начинает лавировать вместе с ним между столиками, вклиниваясь во все подвернувшиеся разговоры. Видинеев расслаблен и много шутит, становится центром беседы, и весь будто светится изнутри. И откуда только в нем это все взялось?

Делаю глубокий вдох и искусственно тяну улыбку вновь пришедшим гостям. «Пусть мальчик будет счастлив, пусть мальчик будет счастлив» — повторяю словно мантру непростые слова. И прекрасно понимаю, что видеть этих двоих вместе просто выше моих сил. И даже белые кружевные волны нового платья не спасут дробящуюся на кусочки душу.

Но вот звенит третий звонок, и коридор пустеет. Звоню администратору и мы вместе с ней выставляем подарки коллегам под елку, которые я приготовила накануне. Спектакль уже начался, но я решаю, что постановку целиком посмотрю в другой раз.

Наконец все закончено. Тихонько открываю дверь в зал и присаживаюсь на пустое зарезервированное кресло прямо у входа и погружаюсь в происходящее.

На сцене — бессмертная история любви «Евгений Онегин».

«Два дня ему казались новы

Уединенные поля,

Прохлада сумрачной дубровы,

Журчанье тихого ручья;

На третий роща, холм и поле

Его не занимали боле», — декламирует со сцены актер, и я перевожу свой взгляд в зал, туда, где сидят мои пчелки, ожидая увидеть на их лицах восторг и умиление.

Я вижу восторг. Вижу умиление. Но совсем не так, как хотела. Такими глазами смотрит на Видинеева Грымза. Он сидит вполоборота и улыбается, и мне уже понятно от чего: ее идеально отманикюренная ручка находится в его большой и до этой поры надежной ладони.

Она склоняет к нему головку, лукаво улыбается и что-то комментирует на ушко.

Мое сердце готово выскочить из груди, кровь приливает к голове, и, кажется, даже пар идет из ноздрей.

Это не шутки. Максим наклоняется и легонько целует ее запястье.

Меня прошиб холод и ударила жара. Испариной пошла спина, а мое собственное запястье ощутило его невесомый поцелуй, подаренный другой.

Время замерло. И только на сцене происходила вечная история о несчастной любви.

«Я влюблена», — шептала снова

Старушке с горестью она.

— Сердечный друг, ты нездорова.

«Оставь меня: я влюблена», — словно из тумана доносились слова со сцены.

Вот новенький нескладный мальчик садится со мной за парту в восьмом классе. Он улыбается мне, а я, сморщив нос, в лучших традициях королевы школы демонстративно отодвигаюсь от него.

Вот урок алгебры и меня садят рядом с ним, надеясь, что умный отличник вытянет безголовую двоечницу из гуманитарного тумана, и сможет дотянуть меня хотя бы до твердой тройки. Он протягивает мне тетради и я уже сама улыбаюсь ему, и охотно смеюсь над его неловкостью.

Вот наш выпускной и мы, бывшие одиннадцатиклассницы, больше похожие на именниников у украшенного свечами торта, стоим у берега реки и кутаемся в мальчишечьи пиджаки, милосердно пожертвованные нам уже вчерашними школьниками, чтобы спастись от туманной прохлады.

Максим ищет мою руку в складках пиджака, находит ее и уверенно ведет за собой в темноту леса, откуда скоро должен явиться рассвет, и его горячая, уверенная как никогда ладонь говорит мне больше, чем он готов мне сказать наедине.

«Алена, я не хотел тебе этого говорить, но, сегодня очень важный день для меня. И для тебя. Для нас! Ты очень нравишься мне. Очень! И я уверен, что это навсегда! Навечно! А ты, ты что-то чувствуешь ко мне?».

«Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю…» — проносится речь откуда-то издалека, пока перед моими невидящими глазами происходит трагедия молодого человека — как меняется его лицо с ожидающего на расстроенное, как тухнет в его глазах нетерпеливый свет, как сереет лицо, как сжимаются в тугую струну губы.

Откуда-то издалека доносятся веселые голоса наших друзей, именниников сегодняшней ночи, прощающихся с детством, а передо мной стоит вмиг повзрослевший товарищ по парте, и он уже не принадлежит им, не принадлежит мне.

Пахнет болотом и травой, волшебство испаряется из его напряженных рук, он отпускает мою ледяную ладонь, качает головой и стремглав несется обратно, туда, где уже открывают игристое шампанское и крепленое вино, где уже смеются вместе с ним, а потом уже и над ним.

«Что с ним? в каком он странном сне!

Что шевельнулось в глубине

Души холодной и ленивой?

Досада? суетность? иль вновь

Забота юности — любовь?» — в театре моего падения в пропасть, в свете софитов горечи и страдания, под звуки рвущейся на лоскуты души, — двое.

Он не сводит с нее глаз, а она улыбается ему спокойно и нежно, и в глубине ее глаз горит женское обещание подарить всю нерастраченную нежность.

«Вот, теть Варь, извините, что так получилось, но Максим немного перебрал, вы не волнуйтесь, все уже хорошо!» — сдаем с рук на руки тело упирающегося Видинеева вместе с однокашником.

Он, повернувшись лицом ко мне, морщится, проводит в воздухе рукой, будто отгоняя видение, и падает в руки мамы. На ее укоряющий взгляд и растерянное лицо только пожимаю плечами. Ах, если бы мне вернуть тот день назад!

«А счастье было так возможно,

Так близко!.. Но судьба моя

Уж решена».

Уж решена.

Уж решена.

Вдруг все кругом встают, аплодируя несомненному таланту блестящего актерского состава, а мои глаза невидящими зрачками смотрят на тех, кто находится в собственном коконе, мире, в который погружаются влюбленные, мире, в котором над двумя появляется прозрачный купол, защищающий их от внешнего мира и потемневших злых взглядов умирающих от собственной ошибки глупых королев школы.

Все выходят в коридор за распорядителем бала — переодетой в костюм снегурочки маленькой актрисы, чтобы получить свои подарки из-под елки.

— Алена, спасибо тебе, — от неожиданного шепота в ухо вздрагиваю и резко поворачиваюсь в сторону смертника, посмелившего так сильно меня напугать, сталкиваюсь с ним лбами.

Шиплю, Видинеев улыбается и держится за лоб. Он стягивает с себя наручные часы и протягивает мне.

— Зачем мне твои часы, балда? — от дружелюбия не осталось и следа.

— Приложи ко лбу, не хочу, чтобы у тебя по моей вине появился синяк. Тем более, на твоем лице, — так тихо, что даже я его еле слышу, шепчет он.

— Давай сюда свои часы, смертник, — часы сразу нагрелись от моей головы, в которой столько всего варится. Протягиваю ставшее ненужным лекарство Максиму с очень тихой благодарностью, не поднимая на него глаз.

Он поворачивается ко мне и смотрит своими огромными темными блестящими глазами. По лицу расплывается улыбка, от которой у меня внутри все переворачивается и я неловко сую ему в открытую ладонь часы. Максим перехватывает мои пальцы и сжимает их, не отпуская.

Зло дергаю рукой, но оказываюсь даже ближе к нему, чем была до этого.

В ту же секунду мое тело от кончиков накрашенных ресниц до мизинчика на ноге напрягается. Его глаза становятся темнее, он будто мне в душу смотрит своим требовательным взглядом.

Ох, чего же тебе надо от меня, черт-искуситель?

Он улыбается и держит мою ладонь, большим пальцем вырисовывая замысловатые узоры на моей ладони и посылая импульсы через мое без того напряженное тело.

— Спасибо тебе, — повторяет он. — Это самый лучший подарок.

И он показывает мне именную коробку, в которой лежит его любимый «Евгений Онегин», с закладкой, сделанной мной еще вчера, закладкой, в которой я сама лично написала признание.

Он оборачивается на зов и улыбается подошедшей Маргарите Владиславовне. Улыбается так, что я понимаю, что она для него — просто Маргарита.

Вечер заканчивается общей фотографией на фоне елки, и я точно знаю, что потом я себя на ней не узнаю — место пышущей счастьем оптимистки заняла странная девушка с горящими щеками, белым лбом и ввалившимися стеклянными глазами, в которых можно прочесть угасающую мысль, которую уже увидел тот, кому мое признание уже не нужно: «Максим, ты — самый лучший. Самый лучший для меня. С любовью, я».

Глава тринадцатая, в которой Новый год приходит только к тем, кто в него верит

Новогоднее утро я встретила с жуткой головной болью. А что вы хотите? Всю ночь, обнявшись с единственной бутылкой шампанского и огромным тазом оливье, принесенного неугомонной Ульянкой, я плакала, разговаривая с телевизором о своей нелегкой доле неудачницы.

Припасенные подарки, которыми я так любила делиться для того, чтобы получить в ответ приятные коробочки, пылились тяжким грузом моего несогласия с действительностью в глубине заваленного ненужным тряпьем шкафа.

Растянутая футболка порвалась на уровне горловины и висела странным хомутом. Обломанные ногти, погрызенные в уголках, серели облезшим лаком.

Зеркало открывало неприглядную картину запущенного в своем горе человека, потрескавшиеся губы дополняли картину сжавшегося в серости лица. Тусклый взгляд покрасневших от недосыпа и постоянных слез глаз бездумно блуждал по углам задернутой в плотные шторы квартиры.

Клубки пыли растаскивались шаркающими от вытянутых носков ногами дальше по коридору, в кухню, к кровати.

Солнечный свет забыл дорогу в обитель погрузившегося в сонное безразличие человека, спертый воздух гулял от редкого движения единственного жителя маленькой квартирки, бывшей в прошлом оплотом хорошего настроения яркой девушки.

Ночь сменялась днем, день — ночью, а вокруг меня коконом плелся сумрак. И чем дальше, тем больше он съедал меня изнутри.

Телефон давно сел и не включался, чтобы не нарушать ненужной суетностью глупых поздравлений покой измученной души.

Паутина тоски и безжизненности оплеталась вокруг, высасывая остатки жизни, повергая в прах мысли и стремления.

Вечером перед сном я снова вспоминала тот день, когда Максим пришел к нам в офис в своем странном виде запущенного маргинала и огромных пластмассовых очках, скрывающих его умные, веселые и родные глаза. Тот день, когда он бежал впереди меня на пробежке у дома, и мне казалось, что передо мной открывается удивительный симбиоз мягкости и твердыни характера, легкости и тяжести прошлого. Тот день, когда я увидела в его глазах, обращенных со сцены театральной постановки на Маргариту Владиславовну, тот отблеск, который согревал меня в школе.

Такое больше не повторится никогда и этот нескладный юноша, которому я отрезала своим жестким отказом крылья, выжил и отрастил себе новые. Благодаря им он снова сможет летать, и они увлекут за собой родственного ему человека и сделают его счастливым.

И теперь такой яркий и открытый мир мне казался опустевшим и ненужным, бесцветным и глупым. Тоскливая музыка, которая на автомате включалась на ноутбуке, только доказывала мою тщетность и безраздельную трусость бытия.

И если раньше мне удавалось жонглировать несколькими мячами: работой, друзьями, семьей, то сейчас все мячи разлетелись в кладовые, музыка закончилась, провода от софитов перерезаны, и будущее казалось туманным и ненужным.

Как хорошо было в средние века девушкам — в случае сердечной напасти можно было уйти в монастырь и там предаваться служению богу, мысли о тщетности бытия заменялись мыслями о важности духовного роста, приземленные волнения суетного мира таяли, растворялись в темных неустроенных кельях, воспитывающих плоть.

И вот настал тот день, когда я уже твердо рассматривала необходимость взять больничный, чтобы не выходить на следующий после Рождества день на работу.

Новогодние каникулы, благословенная неделя обжорства, а в моем случае — неделя падения в пропасть подходила к концу, а решимость видеть довольные лица сослуживцев таяла с каждым часом. Трусость колотилась в висках и отдавалась тупой болью в сердце.

Мои стенания на весь свет были прерваны звонком в дверь.

Решив сражаться за свой серый мир до последнего, я накрыла голову подушкой.

Звонок не прекращаясь, давил веселой третью.

Испуганная пыль в углах комнаты едва ли не зашипела встревоженной кошкой, мрачный серый свет у настольной лампы схлопнулся, а шторы задрожали в испуге.

Треть прекратилась. Я расслабленно откинулась на подушки, подтянув одеяло повыше к подбородку.

В замке затрещал ключ, поворачиваемый неуверенной рукой.

О. БОЖЕ!

Неужели я окончу свой нелегкий жизненный путь именно сегодня?

Неутешительные мысли не успели встревоженной стайкой пронестись у меня в голове и были рассеяны уверенным голосом мамы, проникшей, наконец, в квартиру:

— Дочь! Это мы! Фуй! Ульянка была права! Все хуже не придумаешь!

Я застонала. Этого мне только не хватало. Все же мама решила взяться за меня всерьез и выполнить свою угрозу по вызволению из клетки добровольного заточения.

В прихожей послышались переругивания с папой и шорох одежды.

Дверь в мою единственную комнату хлопнула, хоть и была открыта.

— А я говорила, что тебе еще рано жить одной!

— Ну маааам!

— Не мамкай! — сердитостью голоса меня не обмануть, но вдруг стало стыдно за неприглядную картину, открывшуюся их взору.

— Лучше папкай, дочь! — улыбающееся широкое лицо папы розовело в тени моей комнаты.

Я натянула одеяло на голову, открыв только нос.

— Ну что, тут кто-то умер, чтоли? Вот моду взяли, сердешные дела переживать. Тебе чегось, пятнадцать лет, чтоли? Из-за мальчика решила плакать? Ну, принцесса, прекрати, это так на тебя не похоже.

Родители, несмотря ни на что, улыбались. И пружина, натянутая в течение этой недели, наконец, лопнула, ударив по глазам, запустив спасительную очищающую боль по щекам горячими слезами.

Мама присела на краешек моего дивана и обняла меня в коконе из одеяла.

Папа крякнул и сбежал в кухню, курить в форточку, чтобы избежать женского безобразного, по его словам, «мокрого дела».

А слезы все текли и текли, но уже приносили облегчение, даруя свободу измученной ненужными переживаниями душе. Дождавшись, пока я выплачусь, мама запустила спасительную операцию.

Выгнала меня в душ, открыла все шторы, окна, пригласив морозный воздух перемен.

Папа вытащил маленькую елочку с антресолей и устанавливал ее на моем маленьком столике в комнате.

Мама достала из объемной сумки продукты и запустила работать на холостом ходу духовку, чтобы прогреть озябшую от одиночества комнату. Схватилась за швабру, распугав темных домовых, клубящихся в углах серой пылью. Прошлась влажной тряпкой по плафонам, и в комнате все стало игристым и радостным.

— Рождество же, дочка, переоденься, — выгнала она меня в ванную комнату со свертком, перевязанным красивым красным бантом.

Я, всхлипнув от переполнявших эмоций, развернула подарок. Легкий голубой трикотаж простенького платья дарил ощущение покоя и защиты моим исхудавшим плечам, легко драпировался на груди, зарождая ощущение надежды и ожидания счастья. Подол легко кружился у ног, подначивая на легкость и новые шаги.

Наш семейный рождественский ужин пошел не так, как обычно, — в кругу соседей и многочисленных друзей, — а тесном кругу любящих друг дружку людей, подтрунивающих над недостатками так легко, как это нужно, чтобы держать себя в тонусе. И полились рассказы о том, что было и том, чего совсем не может быть…

— А вот помню я, был еще школьником, — начал папа свою самую любимую историю, которую рассказывал почти каждый праздник после того, как примет «на грудь» грамм сто горячительного напитка.

— Пошли мы в деревне с мальчишками гулять, до Медвежьей горы. А как мы раньше ходили? Не то, что вы, городские, в бахиллах да латексных перчаточках, — он хитрО покосился на маму, а та сразу же скривила личико, чтобы тут же улыбнуться, — а все, как надо: в трусах, да без майки, и без сандалий, боже упаси! Идем, и вдруг гром! Молнии! Кругом природный такой ажиотаж, коллапс, по-вашему. Деревья гнуться, мы бежим к горе, чтобы скрыться от дождя, кругом ни деревца, только трава хлыщет по босым ногам. Бежим, а тут молнии как начали свистопляску на небе, нам страшно до судорог на ногах. И тут один наш самый умный товарищ, из интеллигентной, ученой семьи — сын конюха, и говорит: мол, от головы идут магнитные волны. И, стало быть, чтобы молнии в магнитное поле не попали, не почуяли его, и нас не прибило, надо это магнитное поле перекрыть! А чем перекрывать! Так трусами! Не долго думая, стянули, на голову по нос нахлобучили, бежим, довольные — на голове панамой трусы, антеннки вниз, таксзть, бежим к горе. Спрятались, сидим, ждем, пока пройдет стороной гроза.

Мы с мамой смеемся, представив в красках картину преисполненных важности от собственной задумки мальчишек.

— А мы на ручной переправе, ну знаете, есть такая, просто веревку тянешь, — ударилась в воспоминания мама, — в деревне у бабушки ходили ягоды собирать. У нас же в деревне луга были, речка, мы там и карасей ловили. И такая тут туча налетела, черная-черная, и такой град, а мы — с ведрами, двадцатилитровыми, не меньше, полными ягод. Увидели старую телегу, под нее забрались. А кто не успел, тот потом синяки считал от града, такой лед — с голубиное яйцо, вот те крест! Так интересно!

И мы уже с папой смеемся, представив маму маленькой, высунувшей из-под телеги любопытный нос.

И только когда был доеден последний кусок маминого домашнего торта, только тогда для меня наступил, наконец, Новый год. И я загадала желание, что в новом году у меня все будет так хорошо, как я желаю другим. А другим желать я буду искренне только самое чистое и хорошее.

Глава четырнадцатая, в которой читатель знакомится с изменениями в жизни главных героев

Февраль. Самый ужаснейший месяц в году. Самый, что ни на есть разужаснейший месяц во всем самом странном году! До Нового года остается целых…(так…365 минус 30..минус 31…), ладно — до Нового года остается целых одиннадцать месяцев!

Сижу и смотрю на длинные столбики цифр в мониторе. Глаз медленно ползет вниз, к окошку мессенджера. И, как назло, ни одного сообщения от товарищей по переписке. Ни от Ульянки, ни от… кого.

Ну, Видинеев вряд ли будет писать мне сюда в течение дня. Я же у него, практически, на ладони сижу здесь. Ему и так прекрасно видно, что я делаю, или не делаю. Особенно, судя по всему, видно то, что я не делаю — потому что теперь он является и моим начальником тоже.

Слава богу, эти ужаснейшие новогодние праздники завершились.

И начались рабочие будни.

Видинеев с Грымзой никак не показывали, есть ли у них какие-то отношения или нет, вообще было не понятно, существует ли между ними связь, увиденная мной на прошлом новогоднем корпоративе.

Я знала, что в голове у Видинеева ничего, кроме работы, нету. Каждое утро, как только он открывал глаза, в глубине его зрачков просыпался ботан-Видинеев, и начинал строить какие-то новые схемы, придумывать новые пути работы и переработки на благо нашей фирмы. Честно говоря, проверить, так ли это на самом деле (я имею в виду, правда ли, что по утрам в глазах Максима появляется ботан-Видинеев) я проверить не могла, но уверенность не проходила.

Всего Видинеева поглотила работа. Вернее, будем честными до конца, его поглотила РАБОТА.

Он работал на работе, в машине, у себя дома, на улице, в спортзале и на пробежке, в гостях у своих родителей. Такой трудоголизм поражал воображение, но совершенно не мог использоваться в быту!

Я покосилась на «стекляшку». Грымза, уставившись в монитор, что-то увлеченно печатала. Видинеев, открытый моему взору, увлеченно говорил с кем-то по телефону. Таким я видела его только в этом огромном кабинете.

Ну, кому — то работать, а кому-то, значит, нужно и в интернете погулять. Должен же соблюдаться мировой баланс?! Кто-то много работает, значит, другой кто-то должен за работничка поотдыхать.

Открыла браузер и загрузила последние странички интернет-магазинов, где обещались скидки зимних вещей.

Кто-то говорил о том, что февраль — самый ужаснейший месяц в году? Да будет отрезан лгуну его гнусный язык! Судя по тому, как пестрели зачеркнутые красным ценники на платишках и кофточках уже в трех магазинах, обозначая сумму значительно меньше первоначальной, февраль — это король всех месяцев года!

Я сразу закинула в виртуальную корзину красное облегающее платье, синий кардиган и две пары шерстяных брюк. Ох, какой же я буду красоткой в этих брючках! Так, нужно срочно подобрать новенький верх, не припомню в своем шкафу чего-то подходящего к ним!

На столе пиликнул телефон, вырывая меня из чудесного плена красивых вещей. Я покосилась на мобильник. До конца рабочего времени оставалось несколько минут и брать трубку, то есть, ввязываться в рабочий разговор, который, ясное дело, задержит меня здесь на несколько дополнительных минут, за которые мне, между прочим, никто не доплатит, не хотелось. Я перевернула вибрирующий телефон монитором вниз не глядя. Перезвоню завтра!

«ТЫ чего трубку не берешь?» — пиликнуло в углу монитора сообщение от Видинеева.

«Зайди, пожалуйста», — полыхнуло в мессенджере.

Походкой «от бедра» прошествовала в «стекляшку».

Максим сидит в кресле за столом и нахмуренно смотрит в монитор. Мое эффектное появление осталось незамеченным.

— Кхм! КХМ!

— А? Ален, ты чего трубку не берешь?

— Да не слышала я звонок, на вибраторе был. Ой. На вибре… на виброзвонке. То есть. Да, на виброзвонке.

Грымза ухом не повела, печатая что-то с увлеченным видом. Видинеев даже не обратил внимание на оговорочку, а вот Ульянка не пропустила бы возможности поглумиться. Как хорошо, что Видинеев не такой испорченный, как некоторые!

— Да, я звонил, чтобы сказать, ты присядь, пожалуйста, присядь, вот сюда.

Он как квочка забегал вокруг меня, пододвинул кресло, сам сел напротив, заглядывая в глаза. Грымза остановила свою бешенную скачку пальцев по клавиатуре и с заинтересованным видом начала наблюдать за разговором. Я поежилась.

— В общем, мне только что звонил генеральный, тут такое дело, нужно срочно кое-что доделать, ты знаешь, мы ищем новых партнеров в Китае, чтобы закрепиться на их рынке, и мне нужно немного задержаться сегодня, и мне правда, очень жаль, что так получилось…но тебе нужно сделать мне полный отчет за прошлый год по этим параметрам.

Он протянул мне три листа, скрепленных черной скрепкой.

Вздохнув, я запустила программу «работать, не понятно зачем» в своей прекрасной голове, венчающей шикарные блондинистые локоны.

Весь день копалась в документах, складывала, искала, вздыхала и снова искала.

А в конце рабочего дня молча покинула здание и поплелась на остановку. Ну что за напасть-то, в самом деле?

И я подумала, что от того, что я весь день суетилась, не было момента, когда бы я подумала, а для чего же я это делаю вообще. День был бесконечно забит, но совершенно пуст и ненужен. Я чувствовала себя, будто мои мозги прокрутили через мясорубку, голова не думала и не осознавала ничего вокруг, и я понимала только одно — я зря тратила свое время.

Дома открыла ноутбук и забралась на диван, обложившись подушками и яблоками, как Обломов.

Хотя… очень такой стильный Обломов, с чудесным свежим французским маникюром на пальчиках рук и ножек, благоухающий кокосовым кремом для тела и в красивой сиреневой пижамке, оттеняющей светлую кожу. Греясь в кругу привычных вещей, я снова становилась собой.

Вернее, такой современной версией Обломова, который, похоже, так и помрет в одиночестве, любуясь на свои наманикюренные пальчики… не явив никому свою новую черную комбинацию.

Эх, как бы там ни было, а явить миру комбинацию нужно. Хотя бы для самой себя.

Я приняла соблазнительную позу и сфотографировала себя на телефон, глуповато хихикая. Да ладно, в самом деле! За постыдным делом — селфи — были пойманы хоть раз все, у кого есть мало-мальски приличный телефон. Кто-то, правда, придумывает, что селфи делают люди с небольшим айкью. Я же скажу, что один раз — не Тинто Брасс, как говорится, и мое айкью резко не сядет от одной фотокарточки в телефоне. Тем более, такой соблазнительной фотокарточки, в черной новенькой комбинации. Сохраню на память. Однажды, став старушкой в сморщенном костюме Евы, я достану свой телефон, зайду в архив и явлю свету себя молодую и красивую, кровь с молоком.

Я увеличила фотографию. А кровь — то действительно с молоком, даже слишком! Похоже, пора снова садиться на диету и влачить жалкое существование, потому что явно же среди кружавчиков комбинации видны лишние килограммы, грозящие резко превратиться в лишние КИЛОГРАММЫ.

Вздохнула и снова облачилась в пижамку. Пижама, кстати, это самое что ни на есть прекрасное изобретение. И полезное, и функциональное. Жалко, что в офис нельзя в этой самой пижаме ходить. Она всегда на страже интересов женщины — скрывает все то, что нужно скрыть и прическа под пижаму подойдет совершенно любая — от хвостика на затылке до гульки на макушке. А то и вовсе растрепанной ходи. Все одно — под пижаму любая прическа подходит, и все тут!

Под эти мысли я улеглась спать, чтобы вскочить ни свет, ни заря от страшного предчувствия.

Липким пауком предчувствие ползало по моим венам все то время, пока я тряслась в автобусе, отражалось в зрачках глаз, пока я подкрашивала губы, смотря на себя в зеркальце, и билось в груди, когда я входила в «стекляшку» на аппаратное совещание одной из последних.

— Алена! Ты не могла бы спуститься вниз, на проходную к нам подошел один человек, его нужно встретить и провести к нам в кабинет, — жутким дежавю прозвучали слова Грымзы в мой адрес.

Тадааам! Вот теперь мое неясное предчувствие перемен получило, наконец, выход. Все случится именно сегодня!

Глава пятнадцатая, в которой главная героиня встречает еще одного героя

Я как можно медленней спустилась на первый этаж. Насколько медленней? Очень медленно! Во-первых, обошлась без помощи лифта, уподобившись нашим бешенным пчелкам, считающим калории и шаги в придачу ко всему. Во-вторых, задержалась у зеркала. В третьих, шла так медленно, что если бы случайно приняла участие в забеге улиток, заняла бы там последнее место. Не вру.

В общем, когда я спустилась к проходной, ожидающий меня человек, наверняка, скончался от старости или нетерпения. От старости скорее всего, кстати.

Прогулочным шагом я дошла до входа. Ничего не понимаю. Никого нет. Только два охранника дружески болтают на проходной.

— А ты что?

— А ничего! Сказал: мадам, зачем вы замужем?! — услышала я конец какой-то развеселой истории. Оба мужчины зашлись смехом.

— А вот и она! — один из мужчин повернулся ко мне и я поняла свою ошибку — его собеседник был не охранником, а гостем.

— Здравствуйте, вы, я вижу, за мной! — от «вертушки» отделился мужчина и направился ко мне.

— Здра. зда. здравствуйте! — если бы вы видели какой персонаж к нам пришел, то поняли бы мое смущение и то, почему челюсть никак не собиралась подниматься с пола.

Ровным шагом уверенного в себе мужчины ко мне приближался мужчина из грез. Вернее, МУЖЧИНА ИЗ ГРЕЗ и фантазий одинокой девушки. Господи, если я приду сейчас с этим экземпляром к нам в «стекляшку», от обилия феромонов, выделяемых всеми нашими девушками вне зависимости от семейного положения, мы захлебнемся и умрем в самом расцвете лет.

Рост выше среднего, спортивный разворот плеч, темные жгучие волосы в модной прическе, узкая мужская талия, светлые яркие глаза и полные чувственные губы. Все это богатство нужно приправить сверху модным мягким коричневым костюмом и приятным низким голосом, пускающим волну ожидания по позвоночнику, чтобы понять, почему я резко забыла, как меня зовут и где я работаю.

Так, надо собраться. Меня зовут Алена Воробьева, я работаю здесь уже второй год и я вообще не падкая на мужчин. Вернее, только на одного, но мысль о нем настолько глубоко законсервирована в моей голове, что навещает меня только в чернильной тьме глубокой ночи.

Вынырнув из колдовского плена синих глаз, я вернулась на грешную землю и повела нашего гостя к лифту.

Может быть он тоже из этих маньяков, которые считают шаги и что там еще считают эти фитнес-браслеты, но пусть это выяснится потом. А сейчас пусть он побудет просто Аполлоном с очень приятным голосом.

— Как вас зовут, прекрасное создание, позвольте полюбопытствовать?

— Ох, конечно полюбопытствуйте, — я кокетливо улыбнулась мужику-из-мужиков.

Он непонимающе посмотрел на меня. Я дала себе мысленную оплеуху.

— Меня Алена зовут. Воробьева, — исправилась.

— Алена, как приятно! Я — Федор Константинович, можно просто — Федор.

Федор переложил портфель из одной руки в другую и неожиданно поцеловал мое запястье. Я глупо захихикала и покраснела.

Ох, прямо чувствую, как горят мои уши. Да на них яичницу можно жарить!

Приложила ладошки к ушам, чтобы хоть немного их охладить, но чуть не обожгла щеки. Так, и щеки тоже горят! Ох, мамочки, срочно надо звонить пожарным. Как там их вызывать? 03? 02? Позор — перешагнула двадцатилетний рубеж, а все еще нуждаюсь в пожарных после того, как на тебя обратит внимание мужчина. Хотя, к своей чести должна сказать, что таких явных представителей генофонда нации я еще ни разу не встречала. Только если в голливудских фильмах.

Так, пытаясь охладить щеки и не пялиться на мужественную спину Мужчины Из Страны Грез, я провела Федора к нам на аппаратное совещание. Удивительно, как оно еще не закончилось, пока меня тут гоняло на гормональных горках туда-сюда.

Дверь отворилась, и я, предвкушая, как упадут рты наших пчелок, не удержалась и, пройдя вперед, указала на Федора двумя руками, будто фокусник на сцене.

Видинеев недоумевающе уставился на меня. Грымза хмыкнула. Ульяна подозрительно свела на переносице брови. Девчонки захлопали глазками, а мужская половина улья нахмурилась. Я нервно хихикнула.

— Уважаемые коллеги, позвольте представить вам нашего нового специалиста из отдела логистики! Федора Константиновича! — взял себя в руки Видинеев.

Все захлопали, особенно воодушевленно — наша женская половина. Даже Грымза. И даже Пелевина. Ей вообще в декрет через две недели, а все туда же, ей богу.

Я заняла свое место в самом углу. Федор снова бросил на меня свой обольстительный взгляд, напомнив о поцелуе руки, и я снова раскраснелась как школьница. Наш обмен взглядами не укрылся от Видинеева, и тот вперился взглядом в мое медленно краснеющее лицо.

Ну вот. От этого взгляда мне захотелось скрыться, будто я действительно совершила что-то предосудительное, а не запереживала от близости другого мужчины рядом с собой, словно монашка.

Чтобы спрятать свои бесстыжие глаза, которые смеют любоваться очевидными преимуществами живого мужчины, я посмотрела на потолок, на свои руки с французским маникюром, в пол, и, наконец, на Ульянку. Та покачала головой и стрельнула взглядом в Федора. Тот занял пустующее кресло по правую руку от Видинеева и внимал задачам, которые как из рога изобилия полились на нового сотрудника.

Первые минуты знакомства прошли и Федор расслабленно развалился в кресле. Он уверенно оглядывал ясным взглядом своих ярких глаз гарем, готовый поклоняться новому божеству, подбирая слюни. Мне показалось, или правда к неофициальному гарему нового начальника помимо всех женщин внутренне присоединились пара мужчин?!

Совещание закончилось на хорошей ноте, и мы начали тихонько расходиться по своим рабочим местам. Уверена, что наш женский состав «стекляшки» по ходу движения к своим рабочим местам перебирал в голове все возможные способы соблазнения прекрасного мужчины. Все, судя по всему, кроме Ульянки.

Подружка жарко дышала в спину Федора, но тот только улыбался направо и налево, источая нечеловеческое обаяние, но не заостряя ни на ком внимание, а Ульяну так и вовсе игнорируя.

Федор Константинович сел на пустующее место и, пока запускался компьютер, начал рассматривать канцелярию на столе, расставляя ее по удобным для него местам. Вот он откинулся в кресле и призывно взглянул на меня. Я спрятала взгляд в монитор, изображая из себя человека-работника. Федор негромко покашлял, привлекая внимание. Я сдвинула брови на переносице, делая вид, что погружена в процесс сопоставления цифр в документе. Федор не выдержал и обратился ко мне по имени. Прервав выполнение такого важного, между прочим, задания.

— Алена, я очень извиняюсь, что мешаю вашей, уверен, очень важной работе, но у меня личный, так сказать, вопрос.

Взглянула в его заинтересованное лицо, обожглась о синеву глаз и снова вернулась невидящим взглядом в свой монитор.

— Да, да, чем смогу, помогу.

— В вашем управлении проводятся какие-то корпоративы, или общие мероприятия, так сказать, для коллектива?

— Проводятся. Вот скоро 23 февраля будет.

— Угу, 23 февраля, понятно.

Он взял кончик карандаша в рот и немного его пожевал. Пелевина в своем углу застонала, а Ульянка фыркнула.

Я пожалела человека жующего.

— Федор Константинович, у нас на первом этаже столовая работает, можете сходить туда, чай попить, — я вздохнула, ведь теперь перекусы мне не грозили. С моим-то состоянием! Вспомнив неудачное фото в телефоне, открывающее глаза на наличие лишних жировых отложений, тяжко вздохнула.

— Алена, спасибо вам за беспокойство. У меня просто привычка иногда ручки грызть, не волнуйтесь, деревом я не питаюсь, привычки такой, слава богу, не заимел.

— Нравится вам здесь? — после небольшой паузы вернулся к разговору Федор.

— Конечно, не очень, очень нравится, — неопределенно промычала я, оперативно закрывая вкладки на компьютере с открытыми сайтами магазинов.

Федор улыбнулся и пристально взглянул на меня.

— Хорошо, — ответил коротко и вернулся к своей работе.

«Воробьева! Ты с новеньким флиртуешь, чтоли?» — мигнуло сообщение от моей подруги в горе и радости, магазинах и клубах.

«Вообще-то, я работаю!».

«Конечно, работает она. Вижу, строишь глазки!».

Я поскорее стерла сообщения, чтобы по закону Мерфи не попасть в неудобную ситуацию.

«Может быть, по кофейку?» — подруга, похоже, решила проверить мою силу воли!

«Никакой еды! Только вода и божья роса!»

«От божьей росы, если она хорошо поджарена и с кремом, я бы не отказалась», — написала вредная подруга и вышла из опен-спейса, провожаемая моим голодным вглядом. Голодным и голодающим. Хотя, чем больше думаешь о еде, тем больше хочется. Мне надо собрать всю волю в кулак и думать о чем-то совершенно другом! Например, о…

«Алена, завтра выходной, какие у тебя планы?» — пиликнул телефон, принимая сообщение от Видинеева.

Я удивленно вздернула брови.

«План один — выспаться!»

«Тогда завтра пообедаем вместе, нужно поговорить».

Не люблю эту фразу — «нужно поговорить». За ней всегда следует что-то не очень приятное, ограничивающее свободу. Мою — точно.

Интересно, о чем хочет поговорить Видинеев? Уж точно не о том, что хочет прогуляться со мной по магазинам. После того, как я заставила его оставить всю зарплату в HENDERSON, накупив рубашек и рубашек-поло, примерно такой же расцветочки, что носит мой папа, который одевался на обычном вещевом рынке, туда он в ближайшие сто лет самостоятельно не потянется.

Может быть, он хочет сказать, поставить, как друга, в известность, что предлагает Грымзе переехать к нему? Конечно, это очень спорная мысль — еще слишком рано переходить к такому шагу…

О, нет, значит, он скажет, что и дружить со мной не намерен больше. Ну конечно. Скажет что-то вроде того, что работа превыше всего, и всякая подобная муть, которая безраздельно царит в его голове. Скажет: мне некогда, я строю карьеру, у нас тут на пути подписание договора с Японией какой-нибудь, честь фирмы и тэдэ. И вообще, общаться больше не будем никаким образом, или вообще — уходи из фирмы, не мешай личному счастью.

Ох, что же я буду тогда делать?

Глава шестнадцатая, в которой героиня прощается с героем

Всю ночь я ворочалась в кровати и не могла заставить себя заснуть, хотя точно знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Ну сто процентов будут синяки под глазами, которые не замазать никаким корректором.

Долго и упорно призывая сон, считая баранов и овец, которые почему-то все пытались трансформироваться в кошек, под утро я провалилась в сон без сновидений.

Переволновавшись, я вскочила в семь утра. Вот надо же, февральским утром на работу еле отскребаешь себя с кровати, как барон Мюнхгаузен вытаскивая за волосы себя из плена теплой постели, а тут, в законный выходной, вскочила в семь утра! И сна, кстати, ни в одном глазу.

Душ совершенно не вернул голове ясности, и потому перед шкафом, набитым одеждой я зависла, как компьютер во время переустановки операционной системы.

Может быть, надеть вязаное красивое платье с хомутиком спереди? Покажу, что я в первую очередь красивая женщина, и значит, обижать меня категорически не рекомендуется. А может быть, черный строгий костюм? Он подумает, что мы с ним на одной волне — даже в субботу думаем о работе. Тем более, наверняка в кафе на обед он приедет не из дома, а из офиса. Или сексуальную белую рубашку, намекнув, так сказать, от чего он отказался?

Ох, следуя такой логике, мне нужно надеть фартук и прийти на свидание с половником, чтобы показать серьезность своих намерений.

До обеда время тянулось катастрофически медленно, и чтобы успокоиться, я запустила свой недосмотренный на прошлой неделе сериал на ноутбуке. И очнулась только от смс от Максима с вопросом о том, сколько меня можно ждать.

Ох, мамочки. Натянув джинсы и бежевый пуловер, едва накрасив ресницы, наврала в ответ, что застряла в лифте, но подмога в виде серьезных дядек-лифтеров близка, потому что жду их уже давно.

Максим сразу начал перезванивать, но я взять трубку не могла, потому что искала запропастившуюся сумку, которая подходит к шубке.

Наконец, я готова. Пробравшись сквозь звонки от Макса, вызываю такси и спешу вниз. А вот и машинка с шашечками. Прыгаю в седло, ой, то есть, на пассажирское сиденье и отпыхиваюсь от бега.

— Трудный день? — косится на меня усатый таксист.

— Нормальный, не трудный, как всегда.

— Что-то случилось? — в глазах явное желание поболтать. Ну конечно, с кем же еще, как не с блондинкой?

— Ну, пока еще ничего не случилось. Но случится через несколько минут.

— Что это?

— Ну, у меня встреча с парнем, и я думаю, что он наконец мне скажет, что любит другую. А она является моим начальником. И он тоже мой начальник. И скажет, что ему трудно работать со мной в одном здании, и попросит уйти, чтобы не мешать, так сказать, счастью.

Брови таксиста взлетают почти на макушку.

— А зачем тогда вы к нему едете?

— Хочу, чтобы он мне в лицо все это сказал наконец! — в запале я кручу зазвонившим телефоном, от чего он выпрыгивает мне под ноги.

Таксист хмыкает, видимо, удивляясь женской уверенной логике, а я шарю по грязному полу в поисках поющего мобильника. Нашла. Снова Максим звонит.

Сбрасываю. Нет уж, поговорим лично! Решимость моя не потеряется и не иссякнет! Он же сам позвал на разговор! Пусть говорит в лицо!

Мы и без того ходим вокруг да около уже столько времени, делая вид, что ничего не происходит, что уже можно было бы жениться, развестись, жениться вновь и завести рыбок!

— Он? — таксист кивает на телефон.

— Ну да… — делаю унылое лицо.

— Да все образуется, не думаю, что такая красотка надолго останется одна! И вообще, хочешь, познакомлю тебя со своим братом? Он должен понравиться — спортсмен, работа неплохая, еще сравнительно молодой, как раз со второй женой развелся!

— Нет уж, боже упаси, то есть — большое спасибо! — вовремя спохватилась.

Когда подъезжаем к кафе, Максим уже перестает звонить. Вот и хорошо. Влетаю в заведение и обвожу глазами полупустое помещение. Столиков полно, но почти все они пустые, и Видинеева нет.

Сажусь за столик возле окна и набираю номер Макса.

— Але, привет! Я в кафе. А ты где?

— Алена, с тобой все в порядке?

— Конечно. Где ты? — начинаю терять терпение — нервы натянуты уже со вчерашнего дня, недолго и взорваться.

— Я у твоего дома, думал, что нужна помощь выбраться тебе из лифта.

Ох… Сразу почувствовала себя не очень хорошо — липкое ощущение обмана опустилось по животу. Ужасное неприятное ощущение, когда твое вранье заставляет другого человека менять свои планы.

— А меня уже вызволили и я жду тебя на месте…

Максим вернулся в кафе через полчаса, пробравшись в кафе сквозь пробки и февральские завалы снега. И, как ни странно, в нормальном настроении, готовым болтать о всякой ерунде, которой я с удовольствием его загрузила, чтобы не обсуждать вопрос моего не-нахождения в совершенно не застрявшем лифте.

Видинеев заказал себе кучу всякой еды, а я вздыхала и жевала совершенно безвкусный салат, состоящий из надежд на красивую худую фигуру.

Мы побеседовали о родителях, немного о работе, и чтобы не уйти в дебри обсуждения рабочих проблем, сразу перевела тему на новенького.

— Как тебе Федор? Вообще, откуда он взялся-то?

— Ну как откуда. Мы давно искали человека на новую клетку, сама знаешь, что очень трудно подобрать специалиста на такую должность, — вот что странно, из уст Максима такая хвалебная оценка не звучала как самопохвальба. Вот такой вот человек! — Нам его порекомедовали в другой компании, очень перспективный специалист, большой опыт работы. И сам он прямо рвался к нам в фирму. Готов был почти бесплатно работать, что не удивительно, если учесть, что он сын, в общем не бедных родителей.

Максим покосился на меня и добавил после паузы:

— Не женат.

— Наверное, в разводе? — деланно безразлично спросила я.

Конечно, они, такие зацикленные на карьере люди, только и делают, что бросают честных девушек! И Макс, наверное, сейчас начнет подбирать слова, чтобы пережить такой неприятный момент. Я скуксилась, и это выражение не прошло незамеченным.

— Ну почему в разводе. Нет, он не был женат. Тебя это интересует?

— Конечно интересует! Меня вообще личная жизнь нашей компании очень интересует, жить не могу без свежих сплетен! — неудачно сыронизировала я.

Максим опустил плечи и уставился в стакан с чаем.

— Вот оно что… Тебе так интересна личная жизнь Федора..

Он вдруг резко отставил горячую кружку.

— Алена, я…

— Воробьева! Привет, красавица! — раздался громогласный голос прямо у меня над ухом.

— Сам «красавица», — улыбнулась уголками губ своему старому знакомому — соседу по лестничной клетке Николаю.

Николай протянул руку Максиму, чтобы поздороваться. Тот нахмуренно глянул на него, на меня, но руку пожал. Николай уселся возле меня на диванчик, легонько приобняв за плечи.

— Это Николай, мой сосед, а это — Максим, мой… — проглотила все рвущееся изнутри на безразличное —… мой начальник.

Максим даже поперхнулся воздухом после моих слов и недобро зыркнул глазами.

— Начальник? А я думал — парень, извините! Хотел сказать вам пару слов — а именно: не обижать эту малявку, она при мне росла, с белыми бантиками бегала в школу, коленки била на пороге дома, а сейчас вон какой красавицей выросла, глаз да глаз сейчас за ней! А раз уж такое дело — не буду, не буду мешаться. Извините!

— Николай, ну что же ты, я тебя жду! — к столику подошла дородная женщина — Ольга, жена нашего соседа.

— Вы его извините, Николаю лишь бы языком потрепать.

— Жена, ты права!

— Алена, все в порядке? Как здоровье мамы? — не удержалась от вопроса Ольга, которая, видимо, переняла болтливую привычку мужа.

— Все в порядке, уехала в отпуск с отцом в санаторий на неделю. Должны приехать в среду.

— Нравится им там? — Ольга расстегнула шубу, и я испугалась, что она присоединится к Николаю, усевшись за наш столик, и тогда переговорный процесс с Видинеевым станет вообще невыносимым.

— Нравится, только вот отец не доволен столовской едой.

— Не мудрено, — хмыкнул Николай.

— Ну, ты передавай им привет, а мы пойдем, — спохватилась Ольга и поманила Николая.

Они обнялись и неспешно покинули заведение, попрощавшись. Над столиком повисло неловкое молчание. Ну вот и все. До часа «ХЭ» остались секунды.

— Алена, я должен тебе кое-что сказать. Через неделю я вылетаю в Китай, для того, чтобы расширить сферу присутствия фирмы на рынке. Я уеду ненадолго — меньше, чем на две недели.

Он мягко улыбнулся и за эту улыбку я готова была ему простить свое ночное бдение, накрученные нервы и даже то, что на встречу с ним мне пришлось прибежать в джинсах.

От сердца отлегло и я расслабилась, откинувшись на спинку дивана.

— Но у меня будет одна к тебе просьба… Хочу оставить на время своего отсутствия тебе своего кота. У мамы аллергия, а с ним, я думаю, вы подружитесь. Я нашел его возле своей двери, он был как после жуткой кошачьей драки. Оставлять дома одного его нельзя, характер…

— А почему бы тебе его не оставить Грым. Маргарите Владиславовне? — не удержалась я.

— Все же я прошу присмотреть за котом именно тебя. Ты знаешь… мой папа был военным и часто переезжали с места на место, пока, в восьмом классе, он не погиб. Мы с родителями, когда я еще учился в начальной школе, жил на Дальнем Востоке… И вот однажды, к нам в подъезд приблудился кот. Он явно не раз бывал в драках и был обычным драным котярой, белым, с черным хвостом и черной грудкой. Я упросил родителей оставить его хотя бы на один день, чтобы тот отогрелся и поел нормально, уж очень грустно он мяукал. Его приютили на один день, а задержался Пушок на два года. Стал откормленным верзилой среди своих собратьев. И вот однажды летом мы пошли гулять к военному бункеру, откуда в военных городках и ведется огонь, недалеко от дома, и взяли с собой кота — он был самостоятельной личностью, но от меня старался не отходить. Вдоль изотов проходила трасса. Дорога не сильно загруженная, но все же. И вдруг во время игры мы слышим визг тормозов, шум, удар. Я обернулся и увидел это своими глазами. На своих руках я нес окровавленного Пушка домой. Родители его и похоронили. Потом отца перевели в другую часть, и мы уехали. И я очень долго не решался завести кота. А Маркиз сам ко мне пришел, понимаешь?!

И он опустил опасно покрасневшие глаза и отставил пустую чашку с чаем на блюдце, окончательно поставив точку в нашем разговоре.

Глава семнадцатая, в которой героиня делится личным пространством

Маркиз переехал ко мне в воскресенье. Вело себя это черно-белое бегемотейшество сначала очень прилично. Он методично обнюхал каждый угол моей маленькой съемной однокомнатной квартиры, заглянул в ванну, чихнул на протекающий кран и сразу определил для себя спальное место — посередине моего диванчика.

Максим, попив чаю с конфетами, подтянул протекающий кран, убрав раздражающее капанье, и убежал собирать вещи, оставив нас с Маркизом наедине.

— Ну что, котик, идем ко мне на ручки, посмотрим очень интересный фильм — про хоккеистов!

Котик, развалившись на добрую половину дивана, махнул хвостом и лениво оглядел меня зелеными глазами, показав, кто теперь хозяин в доме. Я присела на самый краешек, чтобы не потревожить нового жителя. Гостям же, вроде бы, предлагается все самое лучшее?

Вечером, укладываясь спать, Маркиз тяпнул меня за руку, когда я попыталась сдвинуть его тушку с дивана.

— Ну и ладно, и не таким рога обламывали, — трусливо отложила я мысль о перевоспитании, засыпая в неудобной позе, чтобы не пнуть случайно их королевское высочество.

Еще до того, как прозвенел будильник, мои руки начали гореть огнем. Мне снился сон, будто я отбиваюсь от наваливающихся кирпичей, пытаясь при этом потушить горящие руки. Тело нестерпимо жгло, и из сна я выныривала с трудом, а проснувшись, просто тихо обалдела: Маркиз, обхватив лапами мою руку, покусывал кисти, параллельно отбивая задними лапами чечетку на моих руках, оставляя красные царапины.

Оттолкнув меховой будильник, который тут же успокоился, встала с дивана. Маркиз поднял белый хвост, показав крупные ляжки и демонстративно прошествовал к двери, оглянувшись у выхода, словно призывая меня следовать за белым кроликом, тьфу ты, за черно-белым котом.

Все понятно, кот проголодался, или у него реально заведен внутренний будильник на Видинеева. Только встает он, судя по всему, намного раньше, чем я.

Накормив кота припасенным Максимом кормом, от чего тот преисполнился благодушного настроения судя по блеску зеленых глаз, ускакала на работу, сквозь февральский буран, предусмотрительно отказавшись от завтрака. Увиденные на фотографии килограммы не давали спокойно жить и сейчас мной уверенно не только сокращались порции еды, но и вообще приемы пищи.

На работе все уже бурлило. Как говорится, не жизнь, а именины сердца для трудоголиков. Время еще — десять минут до начала рабочего дня, а кругом уже кипит деятельность. Мда, все-таки Видинеев слишком положительно влияет на наш улей. Мы так скоро КАМАЗы начнем прямо в офисе производить..

— Привет, дорогая, как выходные? — стрельнув глазами по сторонам, обращается ко мне Ульянка.

— Я теперь — обладатель кота!

Подруга выпучила глаза.

— Что, начало твоей карьеры кошатницы положено? Дорогая, думаешь, замуж ты так и не выйдешь? — захихикала язва в юбке.

Я прогнала нахалку со стола блокнотом, чуть не попав по подошедшему Федору.

Константинович удивленно посмотрел на нас, открыто ответив на прищуренный взгляд Ульянки и тоже сощурился ей в ответ. Та обошла красавчика и показала мне из-за его спины свой любимый жест — тыкнув двумя пальцами на свои глаза и в воздух в мою сторону, мол, я за тобой наблюдаю.

— Алена, доброе утро! Не подскажете, где у вас тут обширный телефонный справочник?

Конечно подскажу.

— Да да, все в компе, — я нагнулась над компьютером, тыкая мышкой по папкам.

— Воробьева!

От оклика Видинеева я подпрыгнула и чуть не отдавила шпильками ногу сзади стоящему Федору.

— Что вы делаете?

— Телефонник ищу, — захлопала глазами я.

В глазах Видинеева пронеслись дементоры. Штук пять, не меньше, высасывающие радость и жизнь не только из собеседника, но и из него самого.

— Я покажу вам, Федор Константинович.

— Вы бы меня так выручили, такая мелочь, а оказалось, что без него довольно неудобно.

Максим передвинул меня к моему компьютеру, и они начали какой-то производственный диалог. Дементоры пропали из глаз Макса, но дружеской улыбки так и не появилось.

Я оградилась от их жужжания и погрузилась в приятный мир переписки с поставщиками, опуская мысленные филологически выверенные посылы умников на Север, Запад и Восток. А Юг, уж ладно, оставлю для себя. Хихи.

— Алена! Алена!

Покосилась на Федора.

— Послушайте, Алена, в эту среду — 23 февраля. Я не случайно спрашивал вас про корпоратив, все же какая-никакая дата. Вы же планируете что-то?

— А почему вы это спрашиваете у меня, а не у начальства?

— Решил, что вы-то должны быть в курсе всех факультативных мероприятий компании, — он подмигнул, а мне стало немного обидно. Так он меня за девочку-сплетницу тут решил определить? Не выйдет!

— Я к ним не имею никакого отношения!

Видинеев оторвался от своих блужданий в компьютере, перевел звонивший телефон в беззвучный режим и перевел все внимание на меня.

— Как Маркиз, обжился? Он тебе не мешает?

— О нет, думаю, мы с ним подружились, — я отвернулась от Федора, сидевшего справа, уверенно соврала Максиму и даже глазом не моргнула.

— Я рад. Мы улетаем уже послезавтра, я бы хотел удостовериться, что у тебя здесь все остается в порядке, — он посмотрел на свои сложенные в замок руки.

— Да все вроде бы в порядке.

— Если тебе хочется мне что-то сказать, или пожаловаться, или что-то изменить, ты мне скажи, — после короткой паузы продолжил он.

— Да что менять-то… все у меня нормально… Ничего мне менять не нужно. Ну разве что квартиру, — хихикнула я.

Максим удивленно поднял на меня глаза, задумчиво почесав подбородок.

— Это шутка такая, шучу я, — улыбнулась начальнику-без-юмора.

— Может быть, тебя рабочее место не устраивает?

— Ты намекаешь, что я плохо справляюсь со своими обязанностями? Что я зря здесь сижу? Так знай, Видинеев, это ужасные слова, тем более — от тебя! — вызверилась я.

Прокричала и тут же пожалела. Ох, что это — гормон играет? Или пустой желудок?

Максим подскочил и усадил меня в кресло.

Максим взъерошил волосы и придвинулся ко мне ближе.

По моему сердцу пробежала горячая волна нежности, окрасив в пунцовый цвет щеки. Я потянулась к Максиму. И между нами зазвенело притяжение.

— Максим Леонидович, простите за беспокойство, но мне нужно с вами решить пару вопросов, — Федор невозмутимо оценил нашу миниатюру «она тянется к нему, а он соблюдает френдзону».

Я, искрясь чистой энергией внимания, села за свой компьютер, для того, чтобы запостить в мессенджер Ульянке красивых картинок с цветами и влюбленными парами. Та приподняла взлохмаченную голову с покрасневшими от рабочего усердия глазами из-за компа и покрутила у виска пальцем.

— Мда-да, мур-мур… — побарабанила я пальцами по столу и мечтательно расслабилась.

— Обед, Воробьева! — прошипела Ульянка мне прямо в ухо, выдернув из приятных и розовосиропных дум.

— Какой обед… — расстроилась я.

— Давай-давай, хватит воздухом питаться.

Ульянка спиной обошла заинтересованно наблюдавшего за нами Федора. Вот умеет человек из неловкого положения вынырнуть! Манипуляция отхода Федосовой к выходу, игнорируя начальство, Федора Констаниновича очень впечатлила, судя по тому, как весело заблестели его глаза. Улыбаясь, он повернулся ко мне, безмолвно вопрошая: мол, что это? Я не стала отвечать, а «сделав лицо», устремилась за Ульянкой.

Столовая уже гудела. Денис сновал между поваров, хитро поглядывая в конец очереди, где мы с Ульянкой горячо обсуждали сегодняшнее меню. Я была настроена категорически против традиционных треугольников, тогда как Ульяна бессовестно показывала на парок, исходящий от подноса с выпечкой, недвусмысленно намекавший на свежесть калорийных изделий.

— Ну что ты придумываешь? Какие килограммы? Ты тощая, как жердь! — шепотом кричала на меня Ульяна.

— Я худая? Да я тебе сейчас покажу, какая я худая!

Я открыла галерею в телефоне и увеличила фото в черной комбинации, после которой и решила стать стройной, как ангелы Виктории Сикрет.

— Ох…

Мы с подругой от испуга подпрыгнули метра на два, не меньше. Федор Константинович серьезно посмотрел мне в глаза.

— Извините, это случайность.

— Угумс, — сглотнула я. Федосова хмыкнула и возвела глаза к потолку.

Федор затравленно глянул на нее и ретировался.

— Не ожидала от такого увереного в себе красавца такого поведения. Думала, сейчас начнет язвить и комментировать, — зашептала я Ульянке.

— Алена! Какие люди! Что же ты не спускаешься на чай? Забыла, где находится столовая? Да и сейчас опять не ешь совсем, смотрю? — противносующий нос в чужие подносы Денис, сложив руки на груди, в упор смотрел на меня через стойку с выпечкой.

— Ем я, ем, — в доказательство переставила из угла в угол подноса овощной салатик со свеклой.

— Маловато будет, — поддержала повара моя заклятая подружка, добавив к одинокой тарелочке вторую, гораздо большую, с рассольником.

Я сделала страшные глаза и отрицательно замотала головой.

— Не придумывай давай, — противно щелкнула меня по носу подруга и подмигнула Денису. Тот расцвел от радости. Я печально вздохнула и понесла две тарелки калорий к столикам.

Сегодня мы обедали за маленьким столиком у окна, рядом с Федором и Антоном. Они весело общались, оглядываясь в окно, наблюдая, как вьюга заметает машины на стоянке.

Федор проводил нас взглядом и подмигнул мне, но его тут же закрыла собой от меня недовольная Ульяна.

— Что ты на него все смотришь?

— На кого? — нагнулась я к ней через стол.

— На прохвоста этого!

— На Антона?

— Ня Аньтооня? — передразнила меня Федосова.

— На Дениса, может быть? — забавлялась я.

Та сердито насупилась и приступила к поеданию вкусного пюре с котлетой, распространяющего вокруг себя одуряющий запах домашней еды.

Я посмотрела на свой прозрачный рассольник и со вздохом запустила в него ложку. Любить — так любить, стрелять — так стрелять, худеть — так худеть!

***

Спустя миллион рабочих часов, вечером открыв дверь в квартиру, перво-наперво вытянула ногу вперед, чтобы загородить проход Маркизу. Почему-то у меня возникла твердая уверенность в том, что кошак решит сбежать из дома, на волю, к друзьям, в неуютный февраль. Или даже не к друзьям, а к кошкам. Судя по его комплекции и отношению к жизни, отбоя у кошек у Маркиза быть не должно.

Меховая статуэтка с достоинством дожидалась, пока я воровато проникала в собственный дом. Маркиз смотрел на то, как я раздеваюсь и, огибая белоснежным хвостом угол коридора, направил меня в кухню.

Я погладила кота, не надеясь на взаимность, но одиночество в квартире, похоже, немного подкосило дух пушистого Видинеева-младшего и он с удовольствием откликнулся на ласку, приправленную звуком ссыпаемого в миску корма.

Поужинав, кот — кормом, я — творожком, мы благополучно уместились на диване, правда, я на меньшей его половине, потому что Маркиз отстаивал свою территорию острыми коготками.

Позвонила маме, узнала, что кормят в санатории неплохо, как раз для них — постненько и мало, убедилась в том, что процедуры все выполняются в нужный час, благополучно пропустив мимо ушей информацию про пиявок и прочую нечисть, и заснула без снов, надеясь скорее приблизить завтрашний день.

Глава восемнадцатая, в которой героине удается показать не то, что она хотела

Ожидаемо утро началось с того, что Маркиз, наплевав на то, что у меня есть свой собственный будильник в телефоне, начал будить, кусая руку. Кстати, прислушавшись к ощущениям, за секунду до того, как спихнула с кровати несносного кота, поняла, что Маркиз кусает не в полную силу. Клычищи-то у него вон какие — закаленные, похоже, в боях, и если бы впился зубами от души, то крови тут пролилось много. Литров пять, не меньше. И, хоть кот не камышовый, но все же не маленький. Раскормленный в неволе, орел, так сказать, молодой. Если бы поставил себе задачу отметелить спящую смотрительницу, сделал бы это без напрягов.

Накормив и погладив довольного кота, убежала на службу.

— Привет! — пыхтит у лифта Ульяна, стараясь развязать туго завязанный шарф, но еще больше путается в одежде.

— Доброе утро, Алена, Ульяна! — едва ли не раскланивается перед нами Федор Константиныч. Замечая взъерошенный вид подружки, даже не спрашивая разрешения, легко развязывает шарф на шее. Ульянка наливается злостью, а мне становится смешно. Похоже, обаяние мужественности не действует на девушку, а только злит.

С пожеланиями хорошего дня мы расходимся по рабочим местам, а мои мысли улетают совершенно в другую сторону, когда я вижу Максима на его рабочем месте. Поймав мой взгляд, он приветливо машет рукой, не прерывая разговора по телефону.

Мою глупую и счастливую улыбку ловит Федор и тоже улыбается. Рядом вздыхает Пелевина. Похоже, ее гормональное состояние оставляет желать лучшего, если она, несмотря на наличие мужа и вполне себе уже приличного пузожителя млеет от улыбки красивого мужчины.

«Воробьева! Что будем делать завтра?» — пишет мне неугомонная Ульяна.

«Развлекаться, как что. Не зря же я сняла нам на 23 февраля караоке-кафе!»

«Слушай, корпоративщица, мне нужно помочь выбрать платье. Идем со мной по магазинам сегодня после работы?».

«Предложение заманчивое».

«Выезжаем в обед», — отдают приказание мои солдатики в сообщении Ульянке.

Та шлет в ответ подмигивающий смайлик.

В торговый центр мы спешим, как на пожар. Не раздумывая, Ульянка тянет меня в известный бутик женского белья, где мы растворяемся в кружевах и всевозможных расцветках. Подружка цокает на каждое из предложенного мною изделие, и я уже подумываю о том, чтобы тихо прибить пластмассовым манекеном свою несговорчивую спутницу.

— Да, Фадим Константинович, — Ульянка делает большие глаза трубке сотового телефона. — Такая неприятность, мы попали в пробку, но надеюсь, что прибудем как можно раньше. Будем спешить, не волнуйтесь, все в порядке.

— Вот что за привычка — спрашивать, куда я делась, а до конца обеда, кстати, еще целых три минуты! — ворчит она уже мне, толкая в сторону примерочных с шелково-кружевным черным великолепием.

Ульянка приносит и приносит мне в примерочную комплекты, я все примеряю и все мне подходит и все мне нравится. Прикидываю, что вещей, вроде бы, у меня уже не так много, как потенциального белья, да и денег таких огромных, конечно же, нет, чтобы весь магазин переселить к себе в шкаф, и останавливаю ручеек из вешалок.

В соседней кабинке кто-то пыхтит и нервничает, судя по звукам.

Выходим из кабинок одновременно с девушкой.

— Знаете что? Мне в вашем магазине ничего не подошло! — зло выкрикивает она продавцу, бросает кружавчики на стол и убегает, пылая лицом.

Вздыхаю ей в след и точно так же злюсь:

— Знаете что? Мне в вашем магазине подошло все!

В результате долгих препирательств с ценительницей женской красоты у кассы становлюсь счастливой обладательницей черного кружева и старательно прячу в сумку пакет всю дорогу до офиса.

— А платье-то, платье я так и не купила! — сокрушается шопоголик.

— Не боись, подруга! — хлопаю ее по плечу и тут же все содержимое моей сумочки оказывается на полу.

Вот это да… сколько же у меня барахла! Влажные салфетки, косметичка, ключи, штопор, визитница, платок, бусы, три флешки, блокноты, пакет из магазина белья, и все распространилось по коридору перед входом в «стекляшку». Штопор? А этот предмет что делает в женской сумочке? Так, его надо в первую очередь перепрятать. Ульянка начинает хихикать и заводит тему о «неизлечимом женском алкоголизме». Будто не сама мне его на 14 февраля в сумочку затолкала, чтобы «быть во всеоружии, иначе никак!».

Дверь опен-спейса открывается и оттуда за нами заинтересованно наблюдает Федор.

— Дамы, вам помочь?

— Нам Ваша помощь не нужна, — цедит подружка и протекает мимо него на свое рабочее место.

— Спасибо Вам, Федор Константинович, — смущенно улыбаюсь ему, проходя внутрь и усаживаясь перед компом.

Федор Константинович догоняет меня и нагибается прямо надо мной:

— Алена, извините, прошу вас, но это, по-моему, — ваше — и на клавиатуру ложатся новенькие черные кружевные трусики. Вот черт! Они из пакета выпали, пока я штопор в рукаве прятала!

— Алена?! — как черт из табакерки, из-за спины Федора выныривает Максим и потемневшими глазами наблюдает, как я прячу трусики под столом.

Он разворачивается и окунается в телефонный разговор, резко кидая обрывистые фразы на немецком, будто объявляет кому-то войну, а Федор растерянно пожимает плечами.

Сквозь волну смущения до меня медленно доходит, что мог подумать Видинеев. Он, конечно, не истеричка какая-нибудь, но наличие моих трусиков у мужчины — не очень стандартная ситуация.

Творю на лице виноватую улыбочку.

— Алена, Маркиза кормить не забывай, — говорит он и выходит в коридор, продолжая разговор.

Сухой тон высушит и океан, но не меня.

— Воробьева! — приоткрыв дверь, высовывается голова Грымзы из «стекляшки».

Ох, а я думала, она уже в командировку смоталась, а она, оказывается, уже в городе. Настроение стремительно побежало к отметке «минус».

— Зы. здравствуйте, Маргарита Владиславовна, — вытягиваюсь в струнку перед ней.

— Алена, мы с Максимом Леонидовичем летим в Китай, будь добра, заполни за нас эти внутренние документы на командировку, и отнеси в бухгалтерию, надеюсь, тут уж вы ничего не напутаете.

Вернулась к своему компьютеру.

Уставилась невидящими глазами в монитор. Хотя нет, так не пойдет. Надо изображать бурную деятельность, иначе сейчас Ульянка прибежит, начнет выяснять, что случилось.

«Что делать, если молодой человек заинтересован в двух девушках», — пишу в поисковике. Может быть, какой-никакой совет среди девчонок в блогах найдется?

Так так… «что делать, если молодой человек изменил?» — не то… «что делать, если муж ушел после родов?» — это еще как тут оказалось?

Вот оно. Кликаю по ссылке и попадаю на сайт, где отвечает психолог.

«Сделайте шаг вперед». Да сколько же уже можно этих шагов делать вперед? Нет, такое мне не подходит.

«Требуйте уважения». Не думаю, что Видинеев не уважает меня.

«Сходите на свидание». Так, это точно вменяемый психолог советы дает? Как я на свидание с ним пойду, если он заинтересован другой? Никакой логики!

«Перейдите на его уровень». Нет, я точно работать до 10 вечера не хочу. Тем более у нас. Для меня работа — это только зарабатывание денег. Я не чувствую эйфории, когда заканчиваю один проект и начинаю другой, поэтому и критику в свой адрес воспринимаю совершенно спокойно, другое дело, когда это касается праздников. Вот тут я постигаю инсайд. Или, как еще называют это сакральное чувство вдохновения.

«Уменьшите темп. Сделайте паузу». Так она постоянна, эта пауза. А сейчас они вдвоем будут в Китае, и что? Вот это пауза так пауза!

«Подумайте, может ли ваш молодой человек немного устать от общения с вами? Если вы слишком навязчивы и не даете ему прохода, возможно, ему хочется отдохнуть от общения с вами». Ох, а вот это дельный совет. Наверное, я его просто достала своим присутствием. То в спортзал его агитирую, то в кино, то на фотовыставку.

И даже то, что он, вроде бы как встречается с Грымзой, не сократило наших регулярных встреч в спортзале. Все же для меня это еще одна возможность побыть с ним, помучать свое сердце, а для него. для него..

Значит, нам нужно взять тайм-аут, вернее, мне отстать от него наконец, чтобы каждый решил, что ему нужно. И нужно ли вообще.

Я закусила губу, сдерживая слезы. Так, спокойно, дышим ровно.

— Алена, отомрите! Рабочий день закончен! — смеется надо мной Федор. Ох, точно. Мне ж ребенка кормить надо — кота! Хватаю сумку и бегу к выходу, чтобы не столкнуться взглядом с героем моих переживаний. Вот пусть и катится в свой Китай. Общается там со своими коллегами — роботами! И со своей разлюбезной Грымзой! А я…а я!!!!

Я еще придумаю себе что-нибудь. Запишусь на курсы кройки и шитья какие-нибудь. Найду, чем занять свое освободившееся время. И субботние пробежки брошу наконец. Ох, вздохну с облегчением.

Безнадежно испорченное настроение вылила на кондуктора в автобусе, от чего почувствовала себя еще хуже и тут же попросила прощение за резкие слова.

А возле дома уже сбросила набранную скорость! Все, что думала по поводу поведения хозяина, высказала Маркизу. Пушистый бегемот внимательно выслушал меня, щуря свои зеленые глазища и сыто мурлыкнул.

— Да, Маркиз, похоже моя навязчивость сыграла злую шутку. Вот вернется китаизированный Максим обратно, и скажет все как есть — мол все, Воробьева, разошлись наши пути-дорожки, прошла любовь, завяли огурцы. А я, как говорит психолог в интернете, должна буду дать ему время или вообще исчезнуть с его орбиты. Вот так вот!

Глава девятнадцатая, песенная

Сегодня — 23 февраля. Не самый, скажу я вам правильный праздник. Но это — праздник, и кто, как не я, сможет помочь ему состояться в нашем унылом здании! Задвинув в глубь сундуков своего очень логичного разума боль от того, что Максим с Грымзой вдвоем (!!!!!!) улетели в Китай, я беру себя в кулак, строю внутренних солдатиков и направляюсь на войну с реальностью.

Так уж повелось, что каждый год мужеский пол нашего филиала награждается бесконечными походными наборами. Не знаю, откуда пошла такая уверенность у руководства, что наш офисный планктон вообще готов на такие подвиги, как ночевка с палатками вдали от интернета и сотовой станции, но ежегодно такие наборы передавались в дар хиленьким офисникам и вечно занятым мускулистым мастерам.

Сегодня все изменится. И эти изменения принесут добро в наш маленький мир, потому что подарки принимаю я, и отвечаю за это все я, как человек, проявивший инициативу в прошлом году, полностью организовав клевый новогодний корпоративчик.

Бегу в бухгалтерию с утра пораньше и спорю со Степановной. Одержав победу, пользуясь тем, что почти все наше руководство в Китае, седлаю телефон и занимаюсь обзвоном — должна выполнить задуманное до обеда.

— Алена, я вас не узнаю, первый раз вижу, чтобы вы так вдохновенно работали, — хихикает Федор.

Едва сдерживаюсь, чтобы не показать ему язык. Тот, похоже, читает это мое желание на лице, потому что хитро прищуривается и заговорщицки подмигивает. Пелевина пыхтит из другого угла здания. Женщина, угомонись, тебе рожать скоро!

Наконец, обед. Пока наши не рванули в столовую, выскакиваю вперед.

— Дорогие наши мальчики! Сегодня прекрасный день — 23 февраля! Все наше женское население опен спейса от всей души поздравляет вас с этим праздником! И все мы желаем вам оставаться нашими любимыми защитниками!

Девчонки затягивают нестройным веселым хором песенку «Жил отважный капитан», который объездил много стран и покорял моря, потому что поддерживал себя добрыми словами про улыбку. Дотянув песню, к которой подключились уже и наши мальчики, Ульянка громыхнула конфетти. Веселые и довольные все бросились обниматься, причем Федор первый побежал к моей подруге, отодвинув по пути Антошку и развернув его на 180 градусов от нее, и хоть та не ответила на его порыв, обняться ей ни с кем из мальчишек так и не удалось.

Веселой гурьбой мы дружно ввалились в столовую, где под моим чутким телефонным руководством уже был накрыт длинный праздничный стол, украшенный триколором. Кругом уже носились официантки, заказанные из соседнего кафе, и сегодня нашу столовую от свадьбы отличало только безалкогольное шампанское.

Кругом все шумело и радовалось, а через минут двадцать вообще пошли тосты! Наш веселый улей то и дело разражался задорным смехом, и народ начал чокаться стаканами с компотом и лимонадом.

Да уж, такого наша фирма точно никогда не видела! И как хорошо, что наше самое высшее руководство не увидит моего самоуправства.

Денис, оторвавшись от дел, из кухни подмигнул мне, подняв вверх большой палец, одобряя. Да я сама довольна, честное слово!

Как и предполагалось, работали до вечера все на подъеме, и то тут, то там слышались веселые переговоры, шуточки и смех.

А вечером наш опен-спейс собрался в караоке-клубе, чтобы сразиться в самом древнем бою — оральном.

— И я напоминаю, что главное в нашем песенном соревновании — не орать, а петь! — возмутилась я, как ведущая, после трех песен от двух команд — мальчиков и девочек.

Немного алкоголя и интригующая темнота сделали свое дело и праздник вновь пошел в гору. В счете вели девочки, выбирая веселые песни, которые и зажигали толпу. И тут микрофон взял Федор.

— Эту песню я хочу посвятить самой красивой, живой, умной девушке нашего офиса.

Он кривовато улыбнулся в темноту и перевоплотился в Джо Дассена, пропевая на французском каждую строчку известной песни Et si tu n'existais pas (Если б не было тебя).

Даже у меня внутри все задрожало от проникновенного тембра и истории, рассказанной в песне, что уж говорить о девчонках! Я обернулась на диван, где сидела команда завороженных девушек. Кое-кто даже промокал салфетками уголки глаз, растрогавшись.

Песня кончилась, и Федора обступили пчелки, выражая свой восторг.

— Битва не окончена! — вырвала микрофон из моих рук злая Ульянка и сделала знак менеджеру.

Ее ответом была песня «У меня появился другой». Неплохой, наверное, выбор, но не по мнению Федора.

Тот закатал рукава рубашки и отобрал у меня микрофон после того, как девчонки натанцевались под Ульянкино пение.

«По переулкам бродит лето,

Солнце льется прямо с крыш.

В потоке солнечного света

У киоска ты стоишь.

Блестят обложками журналы,

На них с восторгом смотришь ты,

Ты в журналах увидала

Королеву красоты».

Кругом все затанцевало, забилось в ритме, к нам на голос Константиныча, давшего фору Магомаеву, слетелись на танцпол девушки из соседнего зала.

Я даже не сомневалась, что попеть больше никому не удастся. В дуэль между Ульяной и Федором никто не хотел влезать, и я сама отдала микрофон подруге.

«Я на тебе никогда не женюсь, я лучше съем перед Загсом свой паспорт» — запела она. Ну и память у человека! Эта песня не старше ли самой героини сегодняшнего музыкального баттла?

Федор опрокинул в себя рюмку с чем-то прозрачным, подвинул Ульяну в сторону от экрана и начал зачитывать под музыку совершенно неожиданную вещь от Noize MC:

«Я смотрел на твои фото сквозь призмы аквариумных стекол, мои глаза мне врали — не ловили фокус

Я бился головой об толстый лед этих прозрачных стен, лучше смерть среди осколков на полу, чем плен.

Я знал, что должен быть с тобой еще когда был икринкой, поэтому я не лежу с открытым ртом на рынке,

Поэтому я не в цистерне и не в банке консервной, я здесь и я прошу тебя: не надо нервов.

Я так давно тебя искал по грязным пресным руслам, зубами сети рвал, напрягая каждый мускул

Пожалуйста, теперь не выплюни меня на берег во время очередной бури твоих истерик».

Ульяна цокнула каблуками, схватила сумку и убежала. Федор тяжело опустился на диван и передал микрофон суетившейся возле него девчонке.

Зная свою подругу, говорить с ней не было смысла и я решила, что второй участник неожиданно развернувшейся музыкальной драмы может быть более словоохотливым. Взяв Федора под локоть, увела его в чил-аут, где можно было под чашку кофе поболтать.

Константинович поднял на меня глаза и даже не отпустил на волю ехидную улыбочку.

— Рассказывай, — качнула ножкой я.

— Не буду.

— Давай, колись, что там у вас.

— Не колюсь и пью редко.

Я закатила глаза и тут Федора прорвало.

— Ульянку я знаю миллиард лет. Мы вместе, можно сказать, выросли — наши родители много лет назад приобрели дачные участки рядом. Семьи дружат, но не мы. Все время язвит мне, при случайных встречах делает вид, что не знакомы, прекрасно общается с моими родителями, но стоит мне оказаться поблизости, человека будто меняют. Что не так-то?

Многозначительно посмотрела на него.

— Она на первом курсе, кажется, училась, мы поцеловались. А я ей сказал, чтобы подросла. Мол, потом поговорим. Ну сглупил, сам знаю!

Хоть теперь все встало более-менее понятно.

— И что, увидел, что подросла? — ухмыльнулась.

— Увидел.

Спрятал лицо в ладонях.

— Она же ни с кем не встречается? — прохрипел в сторону.

— Ни с кем, но скоро будет! — уверенно похлопала я его по плечу.

Федор вздрогнул.

А моя неуемная энергия феи-крестной заструилась по венам, ссохшимся за время двух месяцев нахождения во френдзоне с парнем, к которому питаю самые неплотские чувства.

Вечером перед сном я разглядывала себя в зеркале и вспоминала песню, которую, если все сложится удачно у двух строптивцев, буду петь в самых подходящих для этого условиях.

«А эта свадьба свадьба свадьба пела и плясала

И крылья эту свадьбу вдаль несли

Широкой этой свадьбе было места мало

И неба было мало и земли».

Глава двадцатая, в которой кое-кто отпускает на волю внутреннюю ведьму

Всю ночь меня преследовали образы обнимающихся Максима и Маргариты. Вот он отодвигает ей стульчик, она жен легко касается ладонью щеки. Вот она просит принести ей полотенце в ванную комнату, он просовывает тряпочку в раскрытую дверь, их руки соприкасаются, и… Вот они сидят на встрече, и он замечает, что у нее видна линия чулка под юбкой, он сглатывает, она ловит его взгляд и показывает, что все еще впереди…

А утро нахмурилось неожиданно быстро. Споткнувшись перед лифтом о зевающую соседку, полная ночных кошмаров, подумала о том, что всего лишь один лишний час в кровати мог сделать меня счастливой как минимум до конца дня. А сегодня счастливой меня вселенная делать не собиралась — Маркиз возлежал своим белым бочком на моем черном платье, прищуривая сытые зеленые глаза в ответ на мою отповедь о бесконечной работе сотрудницы химчистки; геркулесовая кашка подгорела, хороня надежды на теплоту души, которая, как известно поднимается прямиком из желудка; на улице, как показал первичный осмотр из окна, моросил снегодождь, намекая, что шубку, мою прекрасную, легкую, новую подружку, нужно оставить дома.

Дорога в переполненном автобусе тоже не добавила оптимизма, и в офис приехала не красивая девушка-колокольчик, а злая кикимора, вместо метлы из ведьмовской атрибутики имеющая гнездо на голове. Пульнув замораживающую молнию из глаз, оперативно пресекла вопрос о причине опоздания на работу.

Спрятавшись за компом, чтобы не вызвать извержение вулкана под названием Воробьева-не-в-духе, заглянула в зеркальце и ужаснулась. Круги туши, размазанные дождем, живописно оттеняли белые щеки, на которые я забыла наложить румяна. А может быть, и к лучшему забыла, сейчас бы за компьютером сидел яркий натюрморт Сальвадора Дали.

Нажала на кнопку запуска компа и ругнулась: пискнув, погас монитор. Нажала еще раз и аппарат обрадовал синим окном смерти.

— ДА ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ? ЛЮДИ ДОБРЫЕ? НИКАКИХ УСЛОВИЙ В ЭТОЙ ОТВРАТИТЕЛЬНОЙ ФИРМЕ! — завелась я с полоборота. — Ни праздников толковых, ни аппаратуры нормально работающей! Да даже кофе нормального нет!

Я полыхала огнем, стоя лицом к удивленным моим выступлением в непривычном амплуа пчелкам. Вдруг Федор, повернувшийся в офисном кресле ко мне вполоборота, сделал огромные глаза и уставился на дверь.

— И в командировки ездят все, кому не лень! А кому надо, кто уже устал ездить на работу с утра, командировок не дают! — надрывалась я, ища поддержки в ошарашенных глазах коллег.

— Ну если только в этом причина вашего недовольства, Воробьева, ее легко устранить, — раздался за моей спиной устрашающий голос.

Я съежилась и повернулась на полуслове.

В дверях стоял Генеральный. Уверенный взрослый мужчина, затянутый в дорогущий костюм, полыхающий знаниями четырех языков, который таких воробьев на завтрак вместе с кофе употребляет.

— Пройдемте. Пройдемте, пройдемте, чего вы боитесь, Алена. У меня-то как раз есть НОРМАЛЬНЫЙ кофе, — выделил он слово из моего безнадежного спича.

Мы вошли в «стекляшку» — кабинет Грымзы под гробовое молчание коллег и расположились друг напротив друга за большим столом.

— Кофе? — поднял он бровь в вопросе.

— Нет, спасибо, — стыдливо прикрыла глаза я.

— А теперь давайте, Алена, по порядку. Мне кажется, ты чем-то огорчена, что происходит? Уверен, я могу тебе чем-нибудь помочь.

— Знаете что, не нужна мне ваша помощь. Вообще ничего мне не нужно. Ухожу я из фирмы, увольняюсь.

Он изогнул бровь дугой.

— И нет, я не нашла себе работу. Просто не хочу больше находиться в месте, где работают такие двуличные особи, которые портят жизнь!

Я вскочила.

Ощущение правильности действий заструилось по кончикам пальцев.

— Подожди, не принимай необдуманных решений под действием настроения, или гормонов… Я даю тебе неделю за счет фирмы, придешь через семь дней.

Я зыркнула глазами и помчалась за вещами.