Филипп Стил

Глава XII. БОРЬБА И СТРАННЫЙ ГОСТЬ

Кровь закипела в жилах Филиппа при этих словах. Он громко рассмеялся и сбросил руку «аутлоу» со своего плеча.

— Я не боюсь смерти, — крикнул он гневно. — Не считайте меня ребенком, Вильям Де-Бар. С каких пор вы стали верить в знамения?

Он тотчас же пожалел о своей резкости, ибо в тоне, которым ему ответил Де-Бар, не было ни гнева, ни обиды.

— Я убил троих, Филь, и я участвовал в повешении еще троих, но я верю в мировую справедливость, несмотря на все законы, фабрикуемые в Оттаве.

Хижина маячила под сенью сосны темным пятном. Добравшись до нее, они увидели, что окна и дверь занесены снегом.

— Пьер ушел, — пробормотал Де-Бар, разгребая снег. — Он ушел на Новый год в форт Смит и с тех пор не возвращался.

На двери не было ни замка, ни засова, и они вошли внутрь. Было так темно, что они не могли ничего разглядеть, и Де-Бар чиркнул спичкой. На столе стояла жестяная керосиновая лампа, он зажег ее, и она осветила уютную комнатку в двенадцать квадратных метров с двумя койками, несколькими стульями, столом и печкой из листового железа, позади которой были навалены нарубленные дрова. Де-Бар указал на полку, на которой стояли в ряд придавленные несколькими палками жестянки.

— Еда, — сказал он.

А Филипп прибавил, указывая на дрова и огонь.

— Огонь… и еда.

В его голосе звучало что-то такое, что Де-Бар не мог не понять, и пока Филипп набивал печку дровами, а Де-Бар рылся на полке, царило тяжелое молчание.

— Тут есть галеты и вареное мороженое мясо, — сказал он, — и бобы.

Он поставил несколько жестянок на печку и сел перед гудящим огнем, который уже начал распространять жар. Он протянул к нему свои заскорузлые руки, дрожавшие и синие от холода, и взглянул на Филиппа, стоявшего против него.

Он не говорил ни слова, но в его глазах было такое выражение, что Филипп не удержался и крикнул, уже не пытаясь скрыть свое волнение:

— Де-Бар, я многое бы дал за то, чтобы все уже было окончено.

— И я тоже, — сказал Де-Бар.

Он потер руки и хрустнул пальцами.

— Я не боюсь и знаю, что вы тоже не боитесь, Филь, — продолжал он, уставившись в печку. — И все же я хотел бы, чтобы все уже было окончено. Я бы лучше провел здесь год-два, чем вас убивать.

— Убить меня? — крикнул Филипп, снова воспламеняясь.

Спокойный голос Де-Бара и его необыкновенная самоуверенность заставили Филиппа покраснеть от гнева. — Вы опять говорите со мной, как с ребенком, Де-Бар. Я имею приказ доставить вас живым или мертвым, и я это сделаю.

— Не будем ссориться, Филь, — ответил ему «аутлоу» так же спокойно. — Мне бы хотелось, чтобы моим противником были не вы, а кто-нибудь другой. Я бы с большей охотой убил полдюжины людей, чем вас.

— Понимаю, — сказал Филипп иронически. — Вы пытаетесь сыграть на моей симпатии к вам и уговорить меня вернуться, а?

— Вы были бы трусом, если бы так поступили, — быстро ответил Де-Бар. — Ну, как же мы это устроим, Филь?

Филипп достал из кобуры обледенелый револьвер и подержал его над печкой.

— Если бы я не был признан призовым стрелком и не попадал бы в двухдюймовую мишень с тридцати шагов, то я предложил бы вам стреляться.

— Так хорошо я не стреляю, — сказал Де-Бар с заминкой, — но я попадал в волка два раза из пяти. Это будет самый простой и легкий способ. Остановимся на револьверах. Будем стрелять до смертельной раны.

— Нет. Мне бы хотелось обойтись без этого. Я от волнения могу ранить вас смертельно, а мне бы хотелось доставить вас живым. Так что я постараюсь ранить вас легко раз или два.

— А я всегда стреляю насмерть, — ответил Де-Бар, не поднимая головы. — Вы хотите сообщить что-нибудь домой, Филь?

Тот ничего не ответил, и Де-Бар пристально смотрел на него.

— Да, да, — продолжал он тихим спокойным голосом. — Ведь все-таки может случиться несчастье, а у вас, наверное, есть друзья. Если что-либо случится со мной, то вы найдете у меня в кармане письмо. Я бы хотел, чтобы вы написали ей… и… сообщили, что я погиб от какого-нибудь несчастного случая. Вы это сделаете?

— Да, — сказал Филипп. — Что до меня, то вы найдете адрес в моей куртке. Ну, дайте руку.

Они пожали друг другу руки над печкой.

— У меня болят глаза, — сказал Де-Бар. — Вероятно, из-за снега и ветра. Не поспать ли нам немножко после обеда? Я глаз не смыкал трое суток.

— Спите, сколько вам угодно, я не хочу, чтобы вы дрались с больными глазами.

Они поели, почти не разговаривая. После еды Филипп тщательно вычистил свой револьвер и смазал его медвежьим салом, которое он нашел на полке.

Де-Бар все время следил за ним и видел, как он тщательно осмотрел все пять патронов, прежде чем вложил их в барабан.

Потом они закурили. Де-Бар растянулся на одной из коек, и вскоре его тяжелое дыхание возвестило, что он уснул.

Некоторое время Филипп сидел у печки, не сводя глаз с неподвижного тела «аутлоу». Дремота начала одолевать его, и он лег на другую койку. Через несколько часов его разбудил Де-Бар, подкладывавший дрова в печку.

— Как ваши глаза? — спросил Филипп, садясь на койку.

— Лучше, — ответил Де-Бар. — Хорошо, что вы проснулись, через час уже будет плохой свет на дворе.

Он начал растирать свои руки, и Филипп, подойдя к печке с другой стороны, занялся тем же самым. Он почему-то не мог себя заставить посмотреть на Де-Бара, и знал, что тот тоже не глядит на него.

Первым заговорил «аутлоу».

— Я выходил, — сказал он тихо. — В сотне шагов от хижины есть прогалина. Самое правильное будет, если мы встанем по обе ее стороны, по сигналу пойдем друг другу навстречу и будем стрелять.

— Лучшего быть не может, — воскликнул Филипп и повернулся, чтобы достать револьвер из кобуры.

Де-Бар напряженно следил за каждым движением Филиппа, когда тот раскрыл револьвер, взглянул на сверкающий круг патронов и вновь закрыл его.

Не говоря ни слова, он подошел к двери, раскрыл ее, и, держа свой револьвер в руке, пошел направо. Одно мгновение Филипп смотрел ему вслед, к его горлу подкатился комок. Он хотел было обменяться с Де-Баром еще одним рукопожатием, но теперь был доволен, что тот ушел именно так. Он повернул налево и сразу увидел, что «аутлоу» предоставил ему более выгодную позицию в смысле света. Дойдя до своего места, он увидел на противоположном конце прогалины Де-Бара.

— Вы готовы? — крикнул тот.

— Готов, — ответил Филипп.

Де-Бар побежал вперед, вобрав голову в плечи, слегка вытянув руку с револьвером. Филипп пошел ему навстречу. На расстоянии семидесяти шагов «аутлоу» выстрелил, и пуля прошла в трех футах над головой Филиппа. Филипп решил не стрелять до тех пор, пока он не возьмет на точный прицел руку или плечо Де-Бара. Но когда вторая пуля просвистела совсем близко от его лица, он вернул выстрел с расстояния пятидесяти шагов.

Де-Бар нагнулся, и Филипп решил, что «аутлоу» ранен. Но вдруг тот с криком бросился вперед, стреляя на ходу…

Филипп выстрелил второй и третий раз, и когда он увидел, что Де-Бар продолжает бежать невредимый, с его уст сорвался крик изумления. С сорока шагов он попадал в четырехфунтовую мишень три раза из пяти, а тут он промахнулся, стреляя в человека. С тридцати шагов он ставил рекорды — теперь, на открытой поляне, он промахивался и с тридцати шагов.

Четвертая пуля Де-Бара чуть не задела ему щеку. У каждого из них осталось по одной пуле в барабане. Они шли друг на друга, шаг за шагом. Наконец на расстоянии двадцати шагов Де-Бар остановился и стал тщательно целиться. Их револьверы грянули одновременно. Рука «аутлоу» бессильно повисла. Его револьвер упал в снег. Одну минуту он стоял неподвижно, подняв лицо к сумрачному небу, и горестный вопль вырвался из груди Филиппа.

В неподвижной позе Де-Бара он увидел не только следствие раны, но и странную стылость смерти. Он швырнул свой револьвер в снег, побежал вперед, и в ту же минуту Де-Бар ринулся на него с яростью зверя.

То была страшная ловушка со стороны Де-Бара, и Филипп растерялся. Однако он сейчас же отпрянул в сторону и с ловкостью опытного боксера ударил Де-Бара кулаком в лицо, когда тот поравнялся с ним. Но в этом ударе не было силы; он пошатнулся под тяжестью навалившегося на него тела, рыча от бешенства и сознавая, что теперь преимущество на стороне противника.

Пальцы Де-Бара вцепились ему в глотку и сжались, как стальные клещи. С хриплым криком он схватил Де-Бара за кисти рук; он видел победный блеск в глазах Де-Бара и последним усилием занес руку и нанес тому жуткий удар в живот.

Тиски на его горле ослабли. Второй, третий, четвертый удар — его рука двигалась взад и вперед, точно поршень, — и выражение торжества в глазах Де-Бара сменилось выражением агонии. Пальцы, стискивавшие горло Филиппа, почти разжались. Филипп одним рывком высвободился и отскочил назад, чтобы набраться силы для решающего удара. Это движение оказалось роковым. Его нога попала в засыпанную снегом яму, он пошатнулся, и Де-Бар снова ринулся на него.

Снова стальные пальцы вцепились в его горло. Но на этот раз он не оказывал сопротивления, и через полминуты «аутлоу» встал на ноги и посмотрел на белое, неподвижное лицо, утонувшее в снегу. В следующее же мгновение он наклонился и осторожно поднял голову Филиппа. На снегу расплылось алое пятно, а подле него чернел острый камень.

Де-Бар поспешно отнес Филиппа в хижину и положил на койку. Потом отобрал кое-какое продовольствие из запасов Пьера и упаковал его в свой мешок. На полпути к двери он внезапно остановился, осторожно поставил мешок на пол, сунул руку в нагрудный карман своей куртки и достал оттуда письмо. То было женское письмо, полное непоколебимой веры, надежды и любви. Он прочел его, склонив голову. И когда он повернулся к Филиппу, его лицо сияло великим блаженством.

— Может быть, вы не поймете, Филь, — прошептал он, словно тот мог услышать его. — Я вам оставлю записку.

Огрызком карандаша он нацарапал на полях письма:

«Вы бы победили, если бы не камень. Но я уверен, что сама судьба положила там его, Филь. Пока вы спали, я вынул пули из ваших патронов и заменил бумажными шариками, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь из нас был ранен. Я старался не попасть в вас и в конце концов я очень рад, что не я стал виной вашей раны, а камень».

Он склонился над постелью, желая убедиться, что дыхание Филиппа стало ровнее, и положил письмо ему на грудь.

Спустя пять минут он уже шел, сопутствуемый своим огромным псом, в глубь пустынных гор, направляясь на юго-запад.

А через некоторое время Филипп открыл глаза и увидел то, что Де-Бар оставил ему. Он с трудом сел на край койки и прочел записку.

— Это для вас, Мак-Грегор, — усмехнулся он слабо. — Вы были правы, чтобы поймать Вильяма Де-Бара, нужны по крайней мере два человека.

Через три дня, в той же самой хижине, он поднес руку к забинтованной голове и скорчил гримасу, полуболезненную, полуироническую.

— И ловкач же ты, — сказал он самому себе, ковыляя по хижине. — Идешь к начальнику, выпячиваешь грудь и говоришь: я его поймаю, а когда начальник говорит, что тебе это не удастся, ты в душе называешь его старым дураком и вымаливаешь разрешение отправиться за «аутлоу». И все потому, что ты, видишь ли, влюблен. Потом переть четыреста миль за твоей дичью, и что в результате?

Теперь у тебя нет никакой надежды отыскать даму твоего сердца, а твоя дичь сделала то самое, о чем говорил Мак-Грегор, и уложила тебя на три дня в кровать, хотя в конце концов это не твоя вина. А потом ты забираешься в чужой дом, ешь чужую пищу, лечишь проломленный череп и удивляешься, какого черта тебя понесло поступать в «славные отряды» конной стражи, когда тебе жилось и так неплохо. Ты — парень хоть куда, Филь Стил, ты — светлая голова; а вот и тебе довелось поучиться чему-то новому. И прежде всего ты узнал, что как бы ни был человек хорош, а все-таки найдется кто-нибудь получше, будь то даже профессиональный убийца вроде мистера Вильяма Де-Бара.

Он закурил трубку и вышел из хижины. Впервые за все эти дни показалось солнце и залило холодным светом юго-восточные отроги гор. В шестидесяти милях к западу находился форт Смит. В ста милях к югу — пост Компании Гудзонова залива на Чиппеуей. В полутораста милях к юго-востоку — пост Фон-дю-Лак, а на севере — ничего. Филипп устремил взгляд на серую пустыню, тянувшуюся от дверей хижины до края света. Вдали, на севере, он увидел черное пятно, двигавшееся по необозримому белому пространству. Вероятно, это была лиса, двигавшаяся на расстоянии ружейного выстрела, а может быть, и мускусный бык или карибу на еще более далеком расстоянии. Но по мере того как он прислушивался, ему становилось ясно, что это ни то, ни другое, ни третье. Скорее всего это был человек. Он двигался медленно, на несколько минут исчез из виду, спустившись в какую-то ложбинку, потом вновь показался, уже значительно ближе. Да, это определенно был человек, с санями и собаками.

— Пьер, — пробормотал Филипп, возвратившись в хижину и подсев к печке. — Интересно, что он скажет, когда найдет у себя в хижине чужого человека и недосчитается половины своего продовольствия?

Несколько минут спустя он услышал скрип полозьев у самой хижины, а потом и мужской голос. Почти одновременно кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — крикнул Филипп. И тотчас же подумал, что это не метис, а какой-то странный и необыкновенный человек, ибо стучать в дверь в такой пустыне сущее чудачество.

Дверь распахнулась, и в хижину вошел маленький человечек, закутанный в огромную бобровую шубу. Бобровая шапка закрывала почти все его лицо, за исключением глаз, кончика носа и заиндевевшей бороды, которая торчала из мехового воротника, точно рог.

Филипп воззрился на пришельца, онемев от изумления и даже забыв вынуть трубку изо рта. Странный гость притворил за собой дверь и подошел к нему.

— Прошу прощения, — сказал он приглушенным голосом, передвигаясь так, точно он весь был изо льда и боялся разбиться. — На дворе такой зверский мороз, что я взял на себя смелость постучаться к вам.

— Да, мороз зверский, — выговорил Филипп. — Вчера ночью было шестьдесят градусов. Разоблачайтесь.

— Чертова страна, — пробормотал незнакомец, расстегивая шубу. — Я предпочитаю сгореть в лихорадке, чем замерзнуть тут.

Филипп подошел, чтобы помочь ему раздеться, и незнакомец пристально посмотрел на него.

— Странная походка, — сказал он отрывисто. — На повязке кровь, глаза лихорадочные, бледные губы. Больны или ранены?

Филипп рассмеялся, когда маленький человек подскочил к печке и начал греть и растирать руки.

— Ранен, — сказал он. — Не находись вы сейчас в четырехстах милях от человеческого жилья, я бы сказал, что вы доктор.

— Доктор и есть, — сказал незнакомец. — Эдуард Уоллос Боффин, доктор медицины, 300 Уэбеш-авеню, Чикаго.