Философия Х. Патнэма

1. Защита "научного реализма"

В первые два десятилетия своего творчества (до середины 70-х годов) Х.Патнэм открыто заявлял о себе как стороннике так называемого "научного реализма". В этот период реализм был для него позицией, которую он не подвергал сомнению и которая не была для него предметом глубоких раздумий; свою задачу он видел "не в том, чтобы бить себя в грудь по поводу правильности реализма, а в том, чтобы решать конкретные вопросы в философии науки с определенной реалистической позиции" [7]. Большинство его работ, вышедших в это время, были посвящены философским проблемам математики, физики, квантовой механики, космологии; он уделял большое внимание анализу психофизической проблемы, однако для нашего исследования наибольшую актуальность имеют его разработки в области философии языка, поскольку именно здесь были сформулированы его основные аргументы в защиту "научного реализма".

"Научный реализм" – термин, вошедший в философский обиход в середине ХХ века, однако, не будучи связанным с какой-либо строго определенной и детально разработанной философской доктриной, он выражает общее представление о науке и научных теориях, которое было преобладающим в западной культуре с конца XVII столетия. По существу он сводится к следующей совокупности утверждений.

1. Человеку противостоит независимый от него объективный мир; причем этот мир не ограничен только материальными объектами, доступными человеческому восприятию, он имеет "глубины и измерения", скрытые от человеческих чувств и познаваемые наукой. Это означает, что постулируемые истинными научными теориями объекты имеют столь же реальное существование, что и предметы нашего непосредственного восприятия, то есть протоны, фотоны, энергетические поля и черные дыры столь же реальны, как турбины, вулканы, потоки воды и т.д. Более того, эти постулируемые объекты и сущности имеют более фундаментальный характер, поскольку они позволяют объяснить наблюдаемые явления и раскрыть их внутренние механизмы.

2. Хотя указанная сфера реальности выходит за пределы того, что доступно человеческому восприятию, человек может иметь точную и надежную информацию о ней благодаря науке, которая, опираясь на строгие процедуры и методы, раскрывает свойства и характеристики ненаблюдаемых сущностей, тем самым давая истинное знание о них.

3. Цель науки состоит в создании истинной картины мира, изображающей мир таким, каков он есть на самом деле.

Как это ни удивительно, развитие науки в XX веке, и прежде всего создание теории относительности и квантовой механики, поколебали это общее представление о науке. Это связано с тем, что используемый в этих науках сложный математический аппарат позволяет делать точные расчеты и предсказания, но создает огромные трудности при интерпретации исследуемой области в терминах определенных физических сущностей (например, "частиц" или "волн"). Это дало повод для усиления "инструменталистских" представлений о науке, согласно которым научные теории являются не более как удобными средствами для проведения наблюдений и экспериментов, и их ценность состоит лишь в их предсказательной способности, поэтому вопрос о том, существуют ли постулируемые ими объекты и сущности, не имеет смысла.

В 50-60-е годы ряд философов выступили с критикой инструментализма под общим лозунгом "научного реализма". Так, в философии науки появилось "новое" направление, поставившее своей задачей защиту способности науки давать истинное знание о мире. Философы этого направления разделяли общее убеждение в том, что "физический мир имеет глубины и измерения, для описания которых незаменимы методы образования понятий, характерные для теоретических наук, и для познания которых мы полагаемся на научный метод" [8]. Важная особенность этого направления состоит в том, что оно объединило философов, в наибольшей мере сохранивших "верность" логическому позитивизму, поэтому научный реализм «из всех постпозитивистских течений… является наиболее "законным" детищем логического позитивизма» [9]. От своего влиятельного "предка" научный реализм унаследовал прежде всего представление о кумулятивном характере развития научного знания, постепенно приближающегося к истинной картине мира, и традицию переводить философские проблемы в лингвистическую плоскость для решения их средствами логико-семантического анализа.

Когда в начале 60-х годов в западной философии науки возникло новое направление – так называемая "историческая школа", связанная с именами таких философов, как Т.Кун, П.Фейерабенд, Дж.Агасси и др. и выдвинувшая радикальную программу пересмотра основных положений методологической концепции логического эмпиризма, – это неизбежно породило жесткую полемику между сторонниками нового направления и представителями научного реализма. Одним из центральных пунктов этой полемики оказался вопрос о характере развития научного знания. Кумулятивной модели научных реалистов представители "исторической школы" противопоставили представление об истории науки как о процессе смены обособленных концептуальных структур (парадигм, научно-исследовательских программ, альтернативных теорий), в ходе которого не происходит приращения знания, поскольку знание, накопленное, к примеру, предыдущей парадигмой, отбрасывается в момент ее замены. В новой парадигме все оказывается иным: и законы, и научные факты, и проблемы, и методы их решения. Ученые разных парадигм живут в разных мирах, и переход от одной парадигмы к другой нельзя объяснить логико-методологическими соображениями, он происходит как "переключение гештальта".

Следует отметить, что в рамках "исторической школы" был сформулирован один из наиболее серьезных инструменталистских аргументов против научного реализма: "почему мы должны доверять тому, что современная наука говорит нам о некотором аспекте базисной структуры вселенной, если наука так часто меняла свое мнение об этой базисной структуре в прошлом?" [10]. История науки не дает никаких оснований полагать, что сущности, постулируемые современными научными теориями для объяснения наблюдаемых явлений, не будут отброшены некоторой будущей научной революцией, как это уже случалось не раз, и поэтому мы не вправе считать их столь же реальными, как растения, животные, камни и т.д.

Патнэм принял активное участие в полемике между представителями исторической школы и научными реалистами. Его статья "Как нельзя говорить о значении" ("How Not to Talk about Meaning", 1965) явилась ответной критикой в адрес "исторической школы" и одновременно защитой научного реализма. Его метод защиты состоял в обосновании того, что вывод "исторической школы" (в лице П.Фейерабенда) о несоответствии кумулятивной модели реальной истории науки опирается на некорректные посылки, в частности – на неправильную концепцию значения.

Итак, объектом критики Патнэма является точка зрения Фейерабенда, согласно которой наука может дать "не корректное объяснение явлений, а различные их альтернативные объяснения посредством ложных теорий" [11], поэтому нужно стремиться к плюрализму теорий, а не к единственному истинному объяснению, которое в принципе не достижимо. Согласно Патнэму, в основе этого отказа Фейерабенда рассматривать науку как "кумулятивный процесс накопления знаний о природе" лежит неправильная трактовка термина "значение". По мнению Фейерабенда, значение любого дескриптивного теоретического термина детерминируется контекстом теории в целом или ее основоположениями, и поэтому если две различные теории содержат один и тот же термин (например, термин "масса"), то значение этого термина различно в силу различия теорий. Так, в ньютоновской механике термин "масса" выражает абсолютное свойство тела (меру инертности), а в теории относительности это свойство находится в зависимости от скорости тела. Это означает, что изменение теорий (то есть переход от одной теории к другой) влечет за собой изменение значений входящих в них дескриптивных терминов. А поскольку Фейерабенд отрицает существование нейтрального языка наблюдения, который бы обеспечил общий эмпирический базис для различных теорий и, следовательно, предоставил бы критерии для их сравнения, то эти два тезиса: тезис об изменении значения терминов при переходе их из одной теории в другую и тезис о создании каждой теорией своего собственного эмпирического языка – позволили Фейерабенду сделать вывод о несоизмеримости научных теорий. Наличие повседневного языка, которым пользуются представители различных теорий, не может, по мнению Фейерабенда, служить аргументом против тезиса о несоизмеримости, поскольку повседневный язык в определенном смысле сам является теорией: с ним связана определенная система понятий и представлений, основывающихся на принципах, аналогичных основоположениям научных теорий. Поэтому значения слов обыденного языка детерминируется этими принципами.

В чем же видит Патнэм несостоятельность трактовки значения Фейерабендом? Во-первых, согласно Патнэму, отождествив значение термина с определенной теорией, содержащей этот термин, Фейерабенд "просто спутал "употребление слов" (в лингвистическом смысле) с вхождением их в некоторый контекст" [12]. Проведя различие между такими понятиями, как "значение слова" и "вхождение слова в контекст", Патнэм четко обозначил принципиальное расхождение между его позицией и позицией Фейерабенда. Если Фейерабенд придерживается контекстуальной концепции значения, согласно которой значение термина определяется контекстом его употребления, то Патнэм вполне однозначно признает, что каждое слово обладает самостоятельным значением, не зависящим от значений других слов, входящих в контекст его употребления.

Основное же возражение Патнэма состоит в том, что для Фейерабенда не существует различия между лингвистическим значением термина и теми представлениями, которые складываются у людей о явлении, обозначенном данным термином. Однако, "опираясь на лингвистическую интуицию, лингвистически более правильно говорить, что Галилей измерял и рассуждал о величине, которую мы называем "температурой", но наши представления относительно этой величины несколько отличаются от тех, которые были у Галилея" [13]. Отождествление значения термина с содержащей этот термин теорией означает устранение различия между вопросом о значении и вопросом о факте, а это в свою очередь означает невозможность провести различие между аналитическим и синтетическим, невозможность решения вопросов о тождестве и различии значений. Однако именно эти вопросы имеют принципиальную важность для теории значения. С другой стороны, Патнэм обратил внимание на тот факт, что если значение термина тождественно теории, содержащей этот термин, то утверждение Фейерабенда «"Различие теорий влечет различие в значении" выражает у него только то, что "Различие теорий влечет различие теорий"» [14], то есть, по существу, является тавтологией. Но будь это утверждение тавтологией, оно не привлекло бы столь большого внимания и не произвело бы такой сенсации, какую оно имело. Дело здесь в том, считает Патнэм, что в этом утверждении происходит неявная подмена, и термин "значение" употребляется не в фейерабендовском смысле, а в обычном смысле, то есть так, как он используется в лингвистической теории и в повседневном употреблении. Это означает, что Фейерабенд использует два понятия значения, хотя и не отдает себе в этом отчета.

В чем же состоит этот обычный смысл слова "значения"? По мнению Патнэма, в основе теории значения лежит тот факт, что язык имеет правила – синтаксические и семантические. Эти правила описывают способы лингвистически корректного употребления слов, определяют, какие выражения являются синонимичными, а какие выражения являются многозначными, устанавливают, когда предложение считается аналитическим и т.д. «Назвать женатого человека "холостяком" или сказать, что геометрическая точка "грациозна", – значит нарушить семантические правила…» [15], и, обобщая сказанное, Патнэм дает следующее определение: «"Значение" некоторого слова является функцией правил, управляющих его употреблением» [16]. Отметим, что это определение Патнэма говорит о его приверженности к теории, которая действительно в это время была преобладающей в философии языка. Согласно этой теории, понимать значение выражения значит знать, как это выражение употребляется. Однако эта трактовка значения не является единственной и ей противостоит точка зрения, согласно которой понимать предложение (знать его значение) значит знать условия его истинности.

Из трактовки значения как употребления вытекает, что термин изменяет свое значение тогда, когда изменяются правила, управляющие его употреблением. Но здесь возникает вполне правомерный вопрос: не происходит ли вместе с изменением теории и изменение семантических правил? Положительный ответ на этот вопрос означал бы, что трактовка Фейерабендом термина "значение" вполне согласуется с "обычным" пониманием этого термина. Хотя Патнэм явным образом не формулирует этого вопроса, весь пафос его критики предполагает отрицательный ответ. Кроме того, в статье "Как нельзя говорить о значении" содержится рассуждение, которое разъясняет его позицию по этому вопросу. Патнэм рассматривает случай, когда человека спрашивают о значении слова "золото", и отмечает, что в ответ этот человек может дать «массу эмпирической информации о золоте (что оно драгоценно, имеет обычно желтый цвет, не подвержено коррозии и т.д.) в дополнение к существенной лингвистической информации о том, что "золото" есть наименование некоторого металла. И даже если золото станет "дешевым как грязь", начнет ржаветь или окажется зеленым, значение слова "золото" не изменится. Только в том случае, если бы мы прекратили использовать "золото" как наименования некоторого металла или употребили бы это слово для названия другого металла, основное значение этого слова изменилось бы. (Я говорю "основное значение", поскольку сопутствующие значения слова "золото" действительно зависят от того, что фактически золото обычно желтого цвета, драгоценно и т.д.)». [17] Этот отрывок в сжатом виде содержит набросок той идеи, разработке и обоснованию которой Патнэм в дальнейшем посвятит немало работ и которая составляет специфику его подхода к проблеме значения. Эта идея состоит в том, что в значении термина существует некоторое устойчивое ядро ("существенная лингвистическая информация"), которое остается инвариантным при переходе термина из одной теории в другую, хотя "сопутствующие значения" термина могут при этом измениться. Устойчивость этого ядра определяется тем, что термин всегда обозначает вполне определенное явление природы или объект, то есть он как бы "пришпилен" к некоторому фрагменту реальности.

Указанная идея Патнэма уже содержит элементы, подготавливающие его разрыв с традиционным подходом к проблеме значения. Говоря упрощенно, традиционный подход отличают два момента: понимание значения термина как двухкомпонентного образования, состоящего из смысла и денотата, и положение о том, что смысл определяет денотат (то есть денотатом термина является тот объект, который удовлетворяет характеристикам, образующим смысл данного термина). В предложенной Патнэмом трактовке значения, зависимость между двумя компонентами значения как бы разрывается: научные термины получают инвариантные денотаты (или референты) в силу того, что они "пришпиливаются" к определенным явлениям или объектам, в то время как их смыслам "разрешается" меняться от теории к теории.

Предложенная Патнэмом трактовка значения ставила больше проблем, чем давала ответов. Прежде всего она не объясняла, каким образом вычленяется тот фрагмент реальности, к которому "пришпилен" термин, и, во-вторых, каким образом мы определяем, что термин относится к этому фрагменту реальности, а не к какому-либо другому.

Необходимость дать ответ на эти и многие другие вопросы побудила Патнэма к интенсивным семантическим исследованиям, завершившимся его отказом от традиционной теории значения и созданием своей собственной концепции референции. Отметим тот любопытный факт, что с осознанием Патнэмом неудовлетворительности традиционного подхода изменился и его взгляд на то место, которое трактовка значения, предлагаемая Фейерабендом и Куном, занимает в современной семантике. Если в статье "Как нельзя говорить о значении" Патнэм указывает на несогласованность этой трактовки с общепринятым представлением о значении, то в дальшейших работах он приписывает Фейерабенду и Куну приверженность к традиционной теории значения.

По существу разработкой концепции референции Патнэм занимается на протяжении всего первого этапа в его творчестве (с начала 60-х до середины 70-х годов). В течение этого времени вышли такие его важные статьи, как "Возможна ли семантика?" ("Is Semantics Possible?", 1970), "Значение и референция" ("Meaning and Reference", 1973), «Значение "значения"» («Meaning of 'Meaning'», 1975), а в 1975 году Патнэм опубликовал второй том своих философских работ "Сознание, язык и реальность" ("Mind, Language and Reality"), в котором были суммированы и обобщены полученные результаты.

Следует отметить, что параллельно с Патнэмом, хотя и независимо от него, несколько других философов (К.Доннелан, С.Крипке, Д.Каплан и др.) выдвинули похожие идеи по проблеме значения, что послужило основанием для объединения этих идей под общим названием "новой теории референции". Несмотря на очевидное концептуальное сходство, подходы упомянутых авторов, безусловно, имели и различия, обусловленные как разными сферами приложения, так и разными акцентами на том или ином положении выдвигаемой теории. Так, К.Доннелан, начав с исследования так называемого референциального употребления определенных дескрипций, затем основное внимание сосредоточил на анализе референции имен собственных. Крипке предложил свою теорию жестких десигнаторов сначала применительно к именам собственным, а затем распространил ее на термины естественных видов (такие, как "вода", "тигр" и т.д.). Д.Каплан разработал теорию так называемых индексальных выражений, то есть контекстно-зависимых выражений типа "я", "здесь", "это" и т.д. Что касается Патнэма, то он разработал основные идеи своей концепции референции на основе исследования терминов естественных видов. В обобщенном виде основную идею новой теории референции можно сформулировать так: референция упомянутых выше выражений (имен собственных, терминов естественных видов и индексальных выражений) устанавливается без посредничества смысла (фрегевского Sinn).

Исторически сложилось так, что новая теория референции привлекла к себе внимание не столько своими конструктивными идеями, сколько критикой традиционной теории значения. Да и сейчас многие исследователи видят заслугу этой теории прежде всего в ее критической аргументации. Поэтому изложение новой теории референции (а точнее той ее части, которая связана с идеями Патнэма) имеет смысл начать с рассмотрения ее аргументов против традиционного подхода к проблеме значения. Это тем более оправданно, что убедительность этой критики имеет прямое отношение к рассматриваемой нами защите Патнэмом научного реализма.

2. Критика традиционной теории значения

Прежде чем рассматривать критические аргументы сторонников новой теории референции, следует кратко определить, что же они понимают под традиционной теорией значения. Х.Патнэм и другие критики, как правило, указывают, что традиционная теория значения восходит к идеям Г.Фреге и Б.Рассела и представляет собой ту совокупность положений, которые обычно излагают в учебниках и справочных изданиях по семантике и на которые явно или неявно опираются многие современные логики и философы, когда рассуждают о значении языковых выражений [18]. В обобщенном виде традиционная теория содержит следующие положения [19].

1. Значение языкового выражения представляет собой двухкомпонентное образование: оно обозначает некоторый объект или объекты (имеет денотат или экстенсионал) и выражает некоторый смысл (имеет интенсионал) [20]. Считается, что человек понимает некоторое выражение, если ему известен связанный с этим выражением смысл.

2. Смысл языкового выражения понимается как множество дескрипций. Смысл общего термина представляет собой дескрипцию свойств или характеристик, которые являются общими для всех объектов, входящих в экстенсионал данного термина. В случае имен собственных каждое имя считается синонимичным некоторому множеству дескрипций (то есть, в терминологии Б.Рассела, имя является "скрытой" или "сокращенной" дескрипцией).

3. Интенсионал термина определяет его экстенсионал в том смысле, что некоторый объект входит в экстенсионал термина, если и только если он имеет характеристики, включенные в интенсионал данного термина.

4. С интенсионалом тесно связано понятие аналитической истины [21]. Предложение считается аналитическим, если его истинность устанавливается на основе интенсионалов входящих в него терминов. Если Р – свойство, входящее в интенсионал Т, то утверждение "Все Т есть Р" является аналитически истинным. В соответствии с традиционной трактовкой аналитичной истины, это означает, что данное утверждение является априорным и необходимым [22].

Для того, чтобы дать общее представление о критике традиционного подхода в рамках новой теории референции, мы вначале кратко опишем основные аргументы К.Доннелана и С.Крипке против традиционной теории имен собственных. Эти аргументы главным образом направлены против так называемого "принципа идентифицирующих дескрипций", согласно которому имя обозначает тот индивид, который единственным образом удовлетворяет совокупности дескрипций, соединенных с данным именем. Из этого принципа следует, что обладание атрибутами, указанными в этих дескрипциях, является необходимым и достаточным условием для того, чтобы имя было применено к данному индивиду. Свои аргументы против традиционного подхода Доннелан и Крипке формулируют в виде моделируемых ситуаций, когда объект, на который указывает имя, не соответствует связываемой с этим именем дескрипции.

Первая группа моделируемых ситуаций призвана показать, что "имя собственное может иметь референт, даже если не выполнены условия, формулируемые принципом (идентифицирующих дескрипций)" [23]. Например, какой-то человек знает о Ричарде Фейнмане только то, что тот является известным физиком. Хотя дескрипция "известный физик" не может никого индивидуализировать уникальным образом, тем не менее, полагает Крипке, естественно считать, что имя "Фейнман" в устах рассматриваемого человека, все же обозначает Фейнмана. Или, например, какой-то человек может считать Эйнштейна изобретателем атомной бомбы. В этом случае, по мнению Крипке, естественнее было бы признать, что когда этот человек произносит имя "Эйнштейн", оно обозначает, несмотря на связываемую с ним ложную дескрипцию, Эйнштейна и никого другого.

Сторонник традиционного подхода мог бы возразить, что денотат имени определяют отнюдь не дескрипции, которые связывает с этим именем отдельный человек. Согласно Фреге, смыслы слов образуют "общее достояние" лингвистического сообщества, а не являются частью опыта отдельного человека. Поэтому такие имена, как "Эйнштейн" или "Фейнман", с которыми некоторые люди связывают очень скудную или даже неверную информацию, только потому обозначают Эйнштейна и Фейнмана, что в лингвистическом сообществе есть необходимый объем информации для установления референции этих имен.

Более серьезным аргументом является вторая группа моделируемых ситуаций, когда объект, который уникальным образом удовлетворяет некоторой дескрипции и поэтому, согласно принципу идентифицирующих дескрипций, должен был бы быть референтом этого имени, необязательно им является. В подтверждение Доннелан предлагает следующий пример. В традиционной трактовке предполагается, что имя "Фалес" обозначает того, кто удовлетворяет дескрипции "греческий философ, считавший, что все есть вода". Но если вдруг в ходе исторических изысканий выяснится, что Фалес, о котором упоминали Аристотель и Геродот, никогда не считал, что все есть вода, а этого мнения придерживался другой греческий философ-отшельник, о котором не знали ни Аристотель, ни Геродот, то на какого же из этих двух философов указывает имя "Фалес"? Согласно традиционному подходу, это имя обозначает того, кто считал, что все есть вода. Но это же абсурдно, считает Доннелан, поскольку совершенно очевидно, что имя "Фалес" указывает на того человека, которому это имя было дано, независимо от того, придерживался он указанного мнения или нет.

Для большей убедительности этот аргумент можно сформулировать несколько иначе [24]. Если принять, что имя "Фалес" является сокращением для дескрипции "греческий философ, считавший, что все есть вода", то предложение

(1) Фалес не считал, что все есть вода

должно выражать то же самое высказывание, что и предложение

(2) Греческий философ, считавший, что все есть вода, не считал, что все есть вода.

Однако совершенно очевидно, что высказывание (2) является необходимо ложным, а высказывание (1) выражает возможную истину, так как приверженность Фалеса идее, что все есть вода, является случайным фактом, поскольку он мог бы иметь и другие воззрения на мир. И если бы он действительно имел другие воззрения, то (1) было бы истинным, а (2) в любом случае было бы ложным. А это означало бы, что имя "Фалес" и дескрипция "греческий философ, считавший, что все есть вода" не относятся к одному и тому же индивиду.

Таким образом, основная идея критических аргументов Крипке и Доннелана состоит в следующем: дескрипции, которые носитель языка связывает с именем, не определяют референцию имени, поскольку референт может не удовлетворять этим дескрипциям (а тем не менее быть референтом имени) или же дескрипции могут быть слишком неопределенными и скудными, чтобы уникальным образом индивидуализировать референт. Отсюда делается вывод, что референция имен собственных является неопосредованной и "не фиксируется с помощью дескрипций" [25]. По определению Крипке, имена собственные являются жесткими десигнаторами, то есть они обозначают один и тот же объект в любом возможном мире, в котором данный объект существует. Например, имя "Аристотель", являясь жестким десигнатором, обозначает того человека, которому это имя было дано при рождении, независимо от того, удовлетворяет этот человек дескрипциям, обычно связываемым с этим именем ("ученик Платона", "учитель Александра Македонского" и т.д.), или нет. Даже если бы Аристотель не был учеником Платона или учителем Александра Македонского, тем не менее, считает Крипке, имя "Аристотель" все равно указывало бы на него.

Насколько разрушительны эти аргументы для традиционной теории имен собственных мы рассмотрим позже, а сейчас обратимся к такой важной разновидности общих терминов, как термины естественных видов (natural kind terms), поскольку сторонники новой теории референции считают традиционный подход неудовлетворительным и применительно к этой категории языковых выражений. Термины естественных видов – это слова, служащие наименованиями природных веществ, животных, растений и физических величин (например, "вода", "тигр", "лимон", "электричество" и т.д.). К этой категории языковых выражений относится большинство научных терминов. Помимо такой общей характеристики не было предложено никакого строгого определения терминов естественных видов, однако специфику этих терминов призвана раскрыть их теория референции, которую поэтому и называют теорией естественных видов.

Наиболее серьезные соображения, обосновывающие необходимость выделения терминов естественных видов в особую лингвистическую категорию и показывающие неудовлетворительность традиционной дескриптивной трактовки их значения были высказаны Патнэмом и Крипке независимо друг от друга. Патнэм предложил свою первую формулировку теории естественных видов в статье "Аналитическое и синтетическое" (“The Analytic and the Synthetic”, 1962), где он определил термины, обозначающие естественные виды, как "концепты, образуемые пучком законов" (“law-cluster concepts”). В последующих работах он развил и углубил свое понимание этих терминов и сформулировал ряд серьезных и интересных аргументов против их традиционной трактовки.

В статье "Возможна ли семантика?" (1970) Патнэм предлагает аргумент, который по своему характеру очень близок к критике традиционной теории имен собственных в работах Доннелана и Крипке. Согласно этому аргументу, неудовлетворительность традиционного понимания значения общих терминов станет совершенно очевидной, если попытаться определить в традиционном духе значение какого-нибудь термина естественного вида, например, термина "лимон" или "золото". По традиционной теории значение общего термина (например, термина x) задается конъюнкцией свойств (например, P₁ amp;P₂ amp;… amp;P_n), для каждого из которых утверждение "x обладает свойством P_i" является аналитической истиной. Общий термин считается синонимичным этой конъюнкции, которая тем самым выражает необходимые и достаточные условия для вхождения объекта в экстенсионал термина x. При таком подходе значение термина "золото" формулируется в виде дескрипции "тяжелый, неокисляющийся, твердый металл, желтого цвета, растворимый в царской водке" или в виде любой другой аналогичной дескрипции, и предполагается, что любой объект, обладающий перечисленными свойствами, является золотом. Неадекватность такой трактовки Патнэм видит в том, что естественный вид может иметь аномальных членов, которые не удовлетворяют соответствующей конъюнкции свойств, но тем не менее принадлежат к данному естественному виду. Например, "зеленый лимон (который так никогда и не пожелтеет) все же является лимоном, тигр с тремя ногами – все же тигр, а золото в газообразном состоянии не перестает быть золотом" [26]. Другая трудность, с которой сталкивается традиционная теория, состоит в невозможности указать такую конъюнкцию свойств, которая позволила бы выделить естественный вид единственным образом. Никогда нет гарантии, по мнению Патнэма, что не будет обнаружено такое вещество или животное, которое полностью удовлетворяет дескрипции свойств соответствующего естественного вида, но которое тем не менее в силу своей внутренней природы не принадлежит к данному виду.

Итак, основная идея этого аргумента состоит в следующем: ни одно из свойств, обычно включаемых в интенсионал термина естественного вида, не годится для аналитического определения этого вида, поскольку по традиционному истолкованию аналитической истины она должна быть априорной и необходимой, а ни одно из указанных свойств нельзя считать необходимым, так как принадлежность объекта к некоторому естественному виду может не зависеть от обладания этими свойствами.

Конечно, Патнэм не отрицает, что традиционная теория значения выполняется для определенной категории общих терминов, например, таких, как "холостяк", "ведьма" и др. Однако особенность этих терминов состоит в том, что они допускают явное исчерпывающее определение (например, холостяк – мужчина, который никогда не был женат). Такие термины Патнэм называет однокритериальными, поскольку их значение может быть выражено с помощью одной дескрипции. Обобщая сказанное, Патнэм делает вывод, что «традиционная теория принимает объяснение, которое корректно только для однокритериальных концептов (например, для таких концептов, как "холостяк" и "ведьма"), и превращает его в общее объяснение значения общих терминов. Теорию, которая правильно описывает поведение возможно трех сотен слов, считают правильно описывающей поведение десятков тысяч общих имен» [27].

В ответ на этот критический аргумент Патнэма сторонник традиционного подхода мог бы возразить, что значение общего термина задается конъюнкцией свойств, которые являются общими для всех предметов, входящих в экстенсионал данного термина. Установив, что какое-то свойство не является общим, его следует исключить из конъюнкции. Но поскольку нельзя отрицать, что общими для всех членов естественного вида являются их существенные свойства, то интенсионал термина естественного вида должен поэтому содержать дескрипцию этих существенных свойств. Например, интенсионал слова "вода" должен содержать дескрипцию "иметь химическое строение Н₂О". Однако, согласно Патнэму, это возражение не способно устранить выявленную несостоятельность традиционного подхода, поскольку существенные свойства также не пригодны для аналитического определения естественных видов. Утверждение "Вода есть Н₂О" не является аналитически истинным, поскольку его истинность, будучи вопросом научного открытия, не является априорной. Вполне возможно, что это утверждение окажется ложным, если когда-нибудь обнаружатся серьезные ошибки в химической теории.

Таким образом, рассматриваемый аргумент Патнэма, как впрочем и аргументы Крипке против традиционной теории имен, говорят о несогласии с традиционным пониманием аналитической и необходимой истин. Как мы увидим дальше, конструктивные идеи создателей новой теории референции включают пересмотр концепции необходимости и необходимой истины.

В статьях "Значение и референция" (1973) и «Значение "значения"» (1975) Патнэм предлагает еще один аргумент, который имеет более развернутый характер и призван показать неадекватность традиционного понимания значения в целом. Согласно этому аргументу, традиционная теория значения опирается на два допущения, которые не могут быть одновременно выполнены.

Первое допущение устанавливает, что понимание значения слова связано с пребыванием в определенном ментальном (или психическом) состоянии. Это допущение лежит в основе характерного для традиционной теории отождествления интенсионала (или смысла) с концептом и в признании того, что концепты должны каким-то образом опосредоваться ментальными репрезентациями. Иначе, полагает Патнэм, сторонники традиционного подхода были бы вынуждены допустить, что человеческое сознание способно непосредственно воспринимать ("схватывать") внементальные объективные сущности, то есть оно должно быть наделено некоторым "шестым чувством". Поскольку эта альтернатива является простым уходом от проблемы, сторонникам традиционного подхода ничего не остается, как признать, что понимание значения слова связано с пребыванием в определенном ментальном (или психологическом) состоянии.

Второе допущение связано с тем фактом, что значение слова (понятое как интенсионал) определяет его экстенсионал, в том смысле, что интенсионал образует необходимое и достаточное условие для вхождения объекта в экстенсионал. Согласно Патнэму, за этой зависимостью экстенсионала от интенсионала стоит признание двух простых вещей: во-первых, из тождества интенсионалов двух слов следует тождество их экстенсионалов, и, во-вторых, слова, совпадающие по экстенсионалу, могут иметь различные интенсионалы (например, "живое существо, имеющее почки" и "живое существо, имеющее сердце" выделяют один и тот же класс объектов). Обратное считается невозможным, хотя "никто никогда не приводил доказательств этой невозможности" [28].

Согласно Патнэму, из указанных двух допущений следует, что ментальное (психическое) состояние человека, понимающего некоторый термин, определяет экстенсионал данного термина. Ход его рассуждений является следующим. Ментальное состояние в данном случае следует понимать как состояние знания того, что I является значением A, где I – интенсионал, а A – термин; то есть состояние знания значения термина предполагает не только мысленное усвоение его интенсионала, но и осознание того факта, что усвоенный интенсионал является интенсионалом данного термина. Если ментальные состояния тождественны (на-пример, и Оскар₁ знает, что I является значением A, и Оскар₂ знает, что I является значением A), то из этого следует тождество связанных с ними интенсионалов. С другой стороны, интенсионалы слов могут совпадать, а связанные с ними ментальные состояния могут быть различными (например, Оскар₁ знает, что I является значением А, а Оскар₂ знает, что I является значением B). Таким образом, считает Патнэм, из этой зависимости (по аналогии с зависимостью между экстенсионалом и интенсионалом) сторонник традиционного подхода должен сделать вывод, что ментальное состояние определяет интенсионал термина, а в силу второго допущения, лежащего в основе традиционной теории значения, определяет и экстенсионал термина. Следовательно, если принять указанные два допущения, то нужно признать, что происходящее "в нашей голове, должно детерминировать то, что мы имеем в виду и на что указывают наши слова" [29].

Однако, считает Патнэм, ментальное состояние не может определять экстенсионала термина. Для доказательства этого Патнэм предложил небольшой научно-фантастический рассказ о Земле-Двойнике и воде. Нужно отметить, что этот "мысленный эксперимент" Патнэма приобрел очень большую популярность, его изложение неизменно присутствует во всех работах, посвященных новой теории референции, и по аналогии с ним строится множество других аргументов. Итак, Патнэм предлагает представить, что где-то далеко в космосе существует планета "Земля-Двойник", которая во всем похожа на Землю, за тем исключением, что океаны, моря и реки на этой планете наполнены жидкостью, которая при нормальной температуре и нормальном давлении неотличима от воды, но не описывается формулой Н₂О. Эта жидкость имеет вкус воды и способна утолять жажду, но ее химическое строение выражается очень сложной формулой, которую для краткости можно записать как XYZ. Земля-Двойник населена людьми, которые очень похожи на жителей Земли и которые тоже говорят по-английски. Их английский язык ничем не отличается от земного, за тем исключением, что слово "water" ("вода") обозначает у них указанную выше жидкость XYZ. Если в какой-то момент между Землей и Землей-Двойником установится контакт и будет обнаружено различие в значении слова "вода" на этих планетах, то это различие, на первый взгляд, легко объяснимо, поскольку разным значениям слова "вода" соответствуют разные экстенсионалы: на Земле экстенсионалом слова "вода" является множество соединений, состоящих из молекул Н₂О, а на Земле-Двойнике экстенсионалом слова "вода" является множество соединений, состоящих из молекул XYZ.

По мнению Патнэма, ситуация значительно усложнится, если предположить, что люди на Земле не знают, что вода имеет химическую формулу Н₂О, а люди на Земле-Двойнике не знают, что вода – это XYZ, то есть и тем, и другим не известна дальтоновская химия. Для этого достаточно провести предложенный мысленный эксперимент применительно к середине восемнадцатого столетия. Тогда очевидно, что в 1750 году жителям Земли-Двойника было известно о воде все то, что знали о воде в этом же году и люди на Земле. Поэтому если выбрать двух человек, один из которых жил в 1750 году на Земле, а другой – на Земле-Двойнике, но которые были точным подобием друг друга, включая внешность, чувства, внутренние монологи и т.д., то следует признать, что думая о воде, и тот, и другой находились в одинаковом ментальном состоянии. Но согласно Патнэму, экстенсионал слова "вода" в 1750 году был на Земле таким же, как в 1950 году (то есть Н₂О), а экстенсионалом слова "вода" на Земле-Двойнике и в 1750, и в 1950 году было вещество XYZ. Таким образом, этому различию в референции слова "вода" на Земле и Земле-Двойнике не соответствует никакое различие в ментальном состоянии жителей той и другой планеты, которое могло бы служить объяснением различия в экстенсионалах. На основе этого рассуждения Патнэм делает вывод, что лежащие в основе традиционной теории значения допущения не могут быть выполнены одновременно, поэтому необходимо отказаться от одного из них, то есть или нужно признать, что значения не "локализованы" в голове, или же нужно отбросить тезис о том, что интенсионал термина определяет его экстенсионал. То, какой путь избрал Патнэм, мы рассмотрим чуть позже, а сейчас нам хотелось бы обратить внимание на то, что в этом своем аргументе Патнэм использует допущения, которые не могут быть приняты как само собой разумеющиеся и нуждаются в обосновании.

Так, в мысленном эксперименте Патнэма предполагается, что и в 1750 году, и в 1950 году слово "вода" имело один и тот же экстенсионал. Однако, почему бы не принять, что в 1750 году экстенсионалом слова "вода" на Земле было вещество, имеющее, как было впоследствии установлено, химическую формулу Н₂О, а на Земле-Двойнике – вещество, имеющее химическую формулу XYZ. Поскольку убедительность предложенного критического аргумента зависит от обоснованности этого допущения, то перед Патнэмом стоит задача показать, что экстенсионал термина "вода" действительно сохраняет свою инвариантность на протяжении веков. Решение этой задачи составляет важную часть позитивной концепции Патнэма, и мы рассмотрим этот вопрос позже.

Мысленный эксперимент Патнэма опирается еще на одно допущение, которое тесно связано с первым. Принимая, что в 1750 году экстенсионалом слова "вода" было вещество с химической формулой Н₂О, хотя люди еще не знали этого, Патнэм тем самым допускает, что экстенсионалы такого рода слов формируются независимо от человека и его знания об окружающем мире. Это очень сильное допущение, и в дальнейшем мы рассмотрим, как Патнэм обосновывает его.

Итак, мы рассмотрели критику традиционного понимания значения сторонниками новой теории референции. Является ли эта критика столь разрушительной, чтобы полностью опровергнуть традиционный подход? Нельзя отрицать, что многих философов языка убедили аргументы Крипке и Патнэма в неадекватности дескриптивной семантики. Однако, на наш взгляд, есть немало соображений, ставящих под сомнение безапелляционность подобного вывода.

Возьмем, к примеру, теорию имен, которая, безусловно, составляет наиболее важную часть любой семантической концепции. Решение вопроса о том, сводится ли значение имени собственного к его денотату или же оно включает в себя и второй компонент – смысл, представленный дескрипцией свойств обозначаемого объекта, должно опираться не только на наши "интуитивные" представления об употреблении имен (например, на соображения о том, что является более естественным – признать, что имя "Аристотель" указывает на того, кому это имя было дано при рождении, или допустить, что оно обозначает того, кто удовлетворяет дескрипции "последний великий философ античности"). Это решение должно также учитывать семантическое поведение имен в различных контекстах. Поскольку имена, как и другие виды терминов, служат для построения разного рода высказываний, то следует установить, какой "семантический" вклад они при этом вносят, а этот вопрос напрямую связан с трактовкой их значения. Для сторонников новой теории референции семантическим вкладом имени в высказывание является его референт, то есть объект, обозначаемый этим именем, без какой-либо информации о его атрибутах. Таким образом, единственная функция имени – это ввести объект, о котором что-либо утверждается в высказывании. Например, в предложении "Аристотель является последним великим философом античности" имя "Аристотель" вводит индивида, о котором утверждается, что он последний великий философ античности. Фреге и Рассел [30] совсем иначе трактовали семантический вклад имени собственного. Для них этим вкладом является репрезентация обозначаемого объекта в виде дескрипции его атрибутов, позволяющих индивидуализировать объект уникальным образом.

На первый взгляд, первое решение может показаться более простым и естественным. Однако Фреге и Рассел отказались от этого решения (хотя именно его предлагал Милль), поскольку они сочли его неудовлетворительным при анализе семантического поведения имен в более сложных контекстах.

Напомним, что Фреге ввел понятие смысла как второго компонента значения в результате анализа проблемы тождественности имен. Рассматривая такие предложения тождества, как "Утренняя звезда есть Утренняя звезда" и "Утренняя звезда есть Вечерняя звезда", Фреге установил, что они имеют разное информационное содержание, хотя и выражают самотождественность одного и того же объекта. Если предположить, что каждое из входящих в эти предложения тождества имен вводит лишь обозначаемый им объект, то этому различию в информационном содержании нельзя дать никакого объяснения. Поэтому Фреге сделал вывод, что каждое имя связано с определенным способом представления (репрезентации) обозначаемого, который он и назвал смыслом. Именно смысл, согласно Фреге, является семантическим вкладом имени в высказывание и именно смысл объясняет различие между такими предложениями тождества, как "Утренняя звезда есть Утренняя звезда" и "Утренняя звезда есть Вечерняя звезда". Необходимость двухкомпонентного значения вытекала для Фреге и из невозможности подстановки salva veritate для имен одного и того же объекта в неэкстенсиональных контекстах (например, в контекстах косвенной речи). Заменив, к примеру, в истинном высказывании "Петр считает, что Утренняя звезда – это Венера" имя "Утренняя звезда" на имя "Вечерняя звезда", мы получим высказывание ("Петр считает, что Вечерняя звезда – это Венера"), которое может быть и ложным, поскольку Петр может не знать о тождественности этих имен. Разрешить эту трудность возможно, согласно Фреге, только если допустить, что разные имена являются разными способами представления объекта, то есть имеют разные смыслы.

Что касается Рассела, то он создал свою теорию дескрипций, трактующую имена собственные как сокращенные дескрипции, для разрешения так называемых парадоксов теории именования [31]. Эти парадоксы возникают при анализе единичных отрицательных высказываний существования ("Зевс не существует"), высказываний с пустыми именами ("Нынешний король Франции лыс") и при анализе употребления имен в неэкстенсиональных контекстах («Георг IV хотел знать, является ли Вальтер Скотт автором "Веверлея"»). Как и Фреге, Рассел считал, что единственный путь разрешить эти парадоксы – это представить имя собственное как сокращенную форму для связываемой с этим именем дескрипции.

Нельзя не учитывать, что парадоксы теории именования "возникают заново, как только мы отказываемся от понятия смысла в пользу представления, согласно которому референция имен собственных является неопосредованной" [32]. Таким образом, отказываясь от понятия смысла, сторонники теории референции оказываются перед необходимостью дать иное решение трудностям, которые были выявлены Фреге и Расселом. Поэтому неудивительно, что критика традиционной теории значения создателями новой теории референции привлекла внимание философов к тем проблемам, которые Фреге и Рассел решали с помощью дескриптивной семантики. Ряд авторов, и прежде всего Тайлер Бердж и Гарет Эванс, нашли это решение неудовлетворительным, поскольку оно, по их мнению, опирается на ошибочную философию сознания. Эта философия сознания, представляя собой картезианский взгляд на природу ментального, постулирует, что "такие ментальные состояния, как мысли, убеждения, намерения и желания имеют сугубо качественный характер и по своей природе концептуальны. Подобные состояния, с одной стороны, логически независимы от внешнего мира, а с другой – полностью познаваемы с помощью интроспекции" [33]. Именно этот взгляд на природу ментального выражен, согласно Эвансу, в требовании дескриптивной теории значения, согласно которому "… для того, чтобы иметь в виду некоторый объект или иметь о нем мнение,… необходимо владеть дескрипцией, которая уникальным образом истинна относительно этого объекта" [34]. Однако это не верно, считает Эванс, поскольку, как показал Витгенштейн, для человека иметь в виду некоторый объект означает лишь быть помещенным в контекст, который связал бы его с объектом его интенции. Более того, абсурдно предполагать, что референтом имени может быть объект, изолированный в каузальном отношении от сообщества носителей языка и культуры. Это означает, что наши ментальные состояния, будь то мысли, убеждения, желания и т.д., следует рассматривать не в терминах их концептуального содержания (не в терминах смыслов выражающих их слов), а в терминах внешних объектов, к которым они относятся.

Позволит ли это изменение взгляда на природу ментального преодолеть трудности, для решения которых было введено понятие смысла, – вопрос сложный, и его рассмотрение увело бы нас в сторону от обсуждения семантической теории Патнэма. Безусловно, критика Эвансом и Берджем концептуалистской ориентации традиционной семантики в определенном смысле созвучна с идеями Крипке и Патнэма. Достаточно вспомнить, что первое допущение, на которое, согласно Патнэму, опирается традиционная теория значения, по существу и формулирует в сжатом виде философию сознания, стоящую за концепцией "смысла". Однако в целом вопрос о природе ментального не составляет на этом этапе важного аспекта в размышлениях Патнэма о значении, и для трудностей, выявляемых его критическими аргументами против традиционного подхода, он ищет решение в иной плоскости.

Что же касается терминов естественных видов, то критика Патнэмом их традиционной трактовки, безусловно, фиксирует серьезные трудности, однако, как мы видели, эффективность этой критики находится в прямой зависимости от того, насколько убедительно новая теория референции раскроет специфику этих терминов и насколько обоснованные ответы она даст на вопросы, возникшие по ходу нашего обсуждения критических аргументов Патнэма. К рассмотрению конструктивных идей новой теории референции мы сейчас и перейдем.

3. Основные положения новой теории референции

Вывод, к которому подводит критика Патнэмом и Крипке традиционной теории значения, состоит в том, что референция таких языковых выражений, как имена собственные и термины естественных видов, устанавливается без посредничества смысла, или, словами Патнэма, экстенсионал этих выражений не определяется концептом, локализованным в голове говорящего. Отказавшись от смысла как механизма, определяющего и систематически обеспечивающего референцию имен собственных и терминов естественных видов, сторонники новой теории референции оказались перед необходимостью предложить иной "механизм" определения экстенсионала. Обобщенно их основной тезис в этом вопросе можно сформулировать так: референция указанных выражений устанавливается благодаря внешним нементальным факторам.

Так, согласно Патнэму, в установлении референции терминов естественных видов участвуют два фактора: социальный (в силу того, что существует "разделение лингвистического труда") и природный (благодаря тому, что "сами естественные виды играют определенную роль в установлении экстенсионалов терминов, которые на них указывают" [35]).

Действие социального фактора Патнэм описывает с помощью "социолингвистической гипотезы". Хотя эта гипотеза формулируется с использованием понятия смысла, ее цель – показать, что "смыслы" – это не то, что локализовано в голове отдельного носителя языка.

Патнэм рассуждает следующим образом. Согласно традиционной теории значения, человек понимает некоторое слово, если усвоил его смысл. Но учитывая, что смысл слова часто представляет собой довольно сложную совокупность информации, следует признать, что очень небольшое число людей владеет смыслами и, следовательно, понимает слова. Тогда огромное большинство носителей языка можно было бы обвинить в том, что они не понимают те слова, которые используют. Но такое предположение, по мнению Патнэма, является абсурдным, поскольку для того, чтобы понимать и использовать слово, совсем необязательно в полном объеме знать "фрегевский" смысл слова. Вполне достаточно, считает Патнэм, положиться на экспертов, которые владеют этим смыслом, а, кроме того, владеют методом распознавания (например, золота) и благодаря которым этим методом «владеет весь языковой коллектив, хотя он и доступен не всякому индивидуальному представителю коллектива: таким путем частью общественного знания слова "вода" могут стать самые специальные сведения о воде, хотя они и не известны большинству людей, в чей лексикон входит слово "вода"» [36]. Из этого следует, что в лингвистическом сообществе существует разделение труда, связанное со знанием и использованием разных аспектов "значения" слов и опирающееся на обычное разделение труда. Вследствие этого лингвистического разделения труда к определению референции терминов естественных видов имеют отношение не обрывочные и неполные "смыслы", локализованные в головах отдельных людей, а та детальная информация и методы распознавания, которыми владеют эксперты.

Безусловно, трудно не согласиться с этой "социолингвистической гипотезой" Патнэма. По существу, она не противоречит традиционному пониманию значения и является важным уточнением и конкретизацией того положения, что смыслы слов образуют общественное достояние. Только вряд ли можно согласиться с Патнэмом, что этот факт никогда прежде не отмечался философами. Аналогичную идею (хотя и не называя ее разделением лингвистического труда) высказывал в свое время еще Лейбниц. Так, в "Новых опытах о человеческом разумении" (в разделе "О словах") Лейбниц пишет: «Вы видите, таким образом, что название, например "золото", означает не только то, что знает о нем человек, произносящий это слово (например, что оно желтое и очень тяжелое), но и то, чего он не знает и что знает, может быть, другой человек – что оно тело, обладающее внутренним строением, из которого вытекают цвет и тяжесть его и возникают еще другие свойства, известные, как он признает, знатокам» [37].

Наряду с разделением лингвистического труда Патнэм указывает второй фактор, который, по его мнению, играет наиболее важную роль в установлении референции терминов естественных видов. Этот фактор состоит в том, что экстенсионал термина естественного вида "частично устанавливается внешним миром" [38]. В основе этого утверждения лежит допущение, что любой естественный вид (будь то биологический вид, природное вещество или физическая величина) предполагает наличие у его членов общей внутренней природы (или сущности), выражающейся в общей внутренней структуре, общих существенных свойствах или общих объективных законах, управляющих поведением или развитием членов данного естественного вида. Человек познает эту внутреннюю природу естественных видов в ходе развития науки, поэтому, по мнению Патнэма, "в определении экстенсионала парадигмы и исследовательские программы, открывающие законы (или повышающие точность имеющихся законов), занимают место, которое ранее отводилось жестко сформулированным необходимым и достаточным условиям" [39]. Именно обладание внутренней природой, раскрываемой в ходе научного познания, отличает естественные виды от искусственно создаваемых предметов и явлений (например, телевизора, стола и т.д.). Природа последних полностью известна, поскольку человек сам проектирует и создает их, а поэтому способен указать необходимые и достаточные условия для их принадлежности к экстенсионалу соответствующего термина [40].

Аналогичную позицию занимает и Крипке, который определяет термины естественных видов как жесткие десигнаторы, то есть как выражения, обозначающие одни и те же объекты во всех возможных мирах, в которых эти объекты существуют. Термины естественных видов потому являются жесткими десигнаторами, что они обладают необходимыми существенными свойствами, то есть свойствами, присущими им во всех возможных мирах, в которых эти естественные виды существуют. Например, слово "золото" жестко указывает на одно и то же вещество во всех возможных мирах, где оно присутствует, в силу того, что оно обладает необходимой внутренней природой, а именно – атомным весом, равным 79.

Однако констатацию того, что естественные виды "сами выполняют работу" по установлению экстенсионалов своих терминов благодаря присущей им внутренней природе, еще нельзя считать полным объяснением механизма референции, поскольку здесь еще не указано, как устанавливается связь между внешними объектами и терминами нашего языка. Для Крипке и Патнэма таким механизмом, объясняющим референцию, являются каузальные связи между носителями языка и референтами используемых ими слов. Благодаря этому обстоятельству концепцию Крипке и Патнэма часто называют "каузальной теорией референции".

В этой теории каузальный механизм служит для объяснения референции и имен собственных, и терминов естественных видов. Так, согласно Крипке, референция имени собственного устанавливается не в соответствии с принципом идентифицирующих дескрипций, а во время "церемонии первого крещения (или именования)", когда человеку впервые присваивается имя, а затем референция этого имени передается по каузальной цепочке от одного говорящего к другому, причем единственным механизмом, сохраняющим референцию имен в каузальной цепочке, является намерение "последующих участников цепочки… употреблять имя с той же референцией, с которой его употребляли предыдущие участники" [41].

Для описания каузального механизма в определении референции терминов естественных видов Патнэм вводит понятие "парадигмального" или "стереотипного" образца естественного вида. Хотя он не формулирует это явным образом, однако, по аналогии с именами собственными, видимо, нужно предположить, что всегда имеет место некоторое "первоначальное" присвоение термина определенным представителям естественного вида, которые таким образом становятся парадигмальным образцом этого вида и по отношению к которым устанавливается принадлежность других объектов к этому виду. "Действительные вещи, какова бы ни была их дескрипция, сыгравшие определенную каузальную роль в нашем овладении и последующем использовании терминов, определяют, на что указывают эти термины. Термин указывает на некоторый объект, если последний стоит в правильном отношении (…имеет тождество природы) к этим экзистенциально данным вещам" [42]. Таким образом, согласно Патнэму, нахождение определенной вещи в отношении тождества природы к парадигмальному образцу некоторого естественного вида является необходимым и достаточным условием для принадлежности этой вещи к данному виду и, соответственно, для вхождения этой вещи в экстенсионал термина этого вида. Например, некоторый объект является лимоном благодаря обладанию той же самой природой (в данном случае – той же самой ДНК), что и парадигмальные лимоны, а не благодаря соответствию некоторому набору заранее сформулированных критериев (желтый цвет, толстая кожура, кислый вкус и т.д.).

По мнению Патнэма, уже в простейших остенсивных определениях терминов естественных видов предполагается это отношение тождества природы к некоторому парадигмальному образцу. Например, один человек, разъясняя другому значение слова "вода", может указать на стакан с водой и сказать: "Эта жидкость – вода" (или просто "Это – вода"). Согласно Патнэму, в основе такого определения лежит эмпирическая предпосылка, что указываемая жидкость находится в определенном отношении тождества к тому веществу, которое в данном лингвистическом сообществе называют водой. Следует отметить, что указанное отношение тождества является теоретическим в том смысле, что оно выражает тождество внутренней природы, и поэтому для его установления может потребоваться достаточно сложное и длительное научное исследование. Это же обстоятельство объясняет и возможность ошибочного отнесения того или иного объекта к некоторому естественному виду, как это было в случае с веществом XYZ в мысленном эксперименте с Землей-Двойником. Жидкость на Земле-Двойнике, в точности совпадающая по своим внешним феноменологическим свойствам с водой, не является водой, поскольку она не имеет тождественной природы с той жидкостью, которую называют водой на Земле. Используя понятие возможного мира, это утверждение можно переформулировать следующим образом: вещество x в любом возможном мире является водой, если и только если оно находится в отношении тождества природы к тому веществу, которое обозначается словом "вода" в действительном мире. Это означает, что не может быть такого возможного мира, в котором вода не есть Н₂О. Конечно, до открытия химической формулы воды можно было ошибочно принимать за воду жидкость, которая заполняет озера и которую пьют на Земле-Двойнике, но как только было установлено, что вода – это Н₂О, следует сразу констатировать, что жидкость на Земле-Двойнике не является водой.

В первоначальных формулировках своей теории референции Патнэм отмечал сходство между установлением референции в случае терминов естественных родов и в случае индексальных выражений. Особенность индексальных выражений состоит в том, что их экстенсионал изменяется при изменении контекста их употребления, а если говорить более точно, то индексальные выражения имеют не экстенсионал, а экстенсионал-функцию, которая определяет их экстенсионал в каждом контексте их употребления. Для описания контекста вводятся различные параметры (места, времени и т.д.), которые называются индексами. Экстенсионал-функция содержит аргументы, пробегающие по соответствующему параметру. В случае слова "я" эта функция имеет вид f(x), где x – множество людей, произносящих слово "я". Согласно Патнэму, термины естественных видов "имеют неявный индексикальный компонент: вода – это вещество, которое находится в некотором отношении подобия к воде здесь, в данном месте" [43]. Благодаря этому уподоблению терминов естественных видов индексальным выражениям концепцию референции Патнэма иногда называют теорией индексалов. Однако в последующем многие критики отмечали не вполне адекватный характер такого уподобления. Если в случае индексальных выражений их референция изменяется с изменением контекста конкретного произнесения, то в случае терминов естественных видов непонятно, об изменении какого контекста идет речь [44]. Поэтому в более поздних изложениях своей концепции Патнэм, не отказываясь от основной идеи, уже не подчеркивает индексальный характер терминов естественных видов.

Многие критики усмотрели в признании Патнэмом и Крипке внутренней природы, конституирующей естественный вид, возврат к "давно дискредитировавшей себя" локковской (или даже аристотелевской) идее "реальной сущности". Согласно определению, реальная сущность представляет собой внутреннюю структуру субстанций (конкретных вещей) и благодаря ей субстанции являются тем, чем они являются. Таким образом, теория естественных видов дала повод для многочисленных обвинений Патнэма и Крипке в эссенциализме. Некоторые сторонники новой теории референции (в частности К.Доннелан) попытались показать, что эссенциализм не является неизбежным следствием их позиции. Аналогичная попытка была предпринята Н.Салмоном в его книге "Сущность и референция" (“Essence and Reference”, 1981), где он попытался переформулировать основные положения новой теории референции с тем, чтобы избежать обвинений в эссенциализме. Однако Патнэм и Крипке вполне однозначно и открыто признают наличие существенных свойств или внутренней природы, которая является общей для всех членов естественного вида и благодаря которой объясняются отличительные свойства этого вида. Эта внутренняя природа раскрывается в ходе научного исследования, и, как отмечает Патнэм, "то, чем является существенная природа, – это не вопрос анализа языка, а вопрос построения научной теории" [45]. Этот вывод уже сам по себе является примечательным фактом, поскольку после длительного периода безоговорочного неприятия понятия "сущности" западная аналитическая философия (во всяком случае в лице ее некоторых представителей) возвращается к анализу и экспликации этого понятия.

Как уже отмечалось, важную часть новой теории референции Патнэма и Крипке составляет пересмотр понятий необходимости и необходимой истины [46]. По мнению Крипке, в течение длительного времени в философии предполагалось, что все необходимо-истинные утверждения носят априорный характер, а то, что известно a posteriori, может быть только случайной истиной. Определив необходимо-истинное утверждение как утверждение, истинное во всех возможных мирах, Крипке в своем анализе показал, что могут быть необходимые истины, устанавливаемые эмпирическим путем [т.е. "эпистемически случайные, но (метафизически) необходимые истины"], и случайные истины, известные априорно. Например, все истинные утверждения тождества, содержащие собственные имена ("Утренняя звезда есть Вечерняя звезда" и т.д.), являются необходимо-истинными (т.е. истинными во всех возможных мирах), даже если их истинность установлена в ходе эмпирического исследования. Аналогичным образом, если в ходе научного исследования раскрыта внутренняя природа воды, то есть установлено, что вода имеет химический состав, выражаемый формулой Н₂О, то, являясь жестким десигнатором, вода имеет указанный химический состав во всех возможных мирах, и, следовательно, утверждение "Вода есть Н₂О" является необходимо истинным. Поскольку и открытие того, что "Утренняя звезда" и "Вечерняя звезда" обозначают одну и ту же планету, и установление химической формулы воды является результатом эмпирического исследования, то указанные утверждения нельзя назвать априорными, а поэтому они являются эпистемически случайными, хотя и "метафизически" необходимыми. Это означает, что "наука открывает необходимые истины, что наука открывает сущность вещей" [47].

Эта новая трактовка необходимой истины объясняет непригодность как внешних феноменологических, так и внутренних существенных свойств для аналитического определения естественных видов. Согласно Патнэму и другим сторонникам новой теории референции, ни утверждение "Вода бесцветна", ни утверждение "Вода есть Н₂О" не может считаться аналитически истинным. Традиционное понимание аналитической истины предполагает, что эта истина является необходимой и априорной. Но как показали Крипке и Патнэм в своем анализе понятия необходимой истины, утверждения, включающие внешние свойства естественного рода, не могут считаться необходимыми (истинными во всех возможных мирах), а утверждения, содержащие существенные свойства, хотя и являются необходимыми, но не выражают априорной истины (то есть являются "эпистемически случайными"), поскольку они – результат эмпирического исследования. Поэтому, согласно Патнэму, "естественные виды не имеют аналитических определений" [48], и «только из-за смешения метафизической необходимости и эпистемической необходимости можно сделать вывод, что если (метафизически необходимым) условием принадлежности к воде является обладание структурой Н₂О, то "вода" должна быть синонимична с Н₂О…» [49]. Из сказанного Патнэм и Крипке делают вывод, что невозможно указать свойства, обладание которыми явилось бы необходимым и достаточным условием для вхождения в экстенсионал термина, а это означает, что рушится основной тезис традиционной теории значения об определении экстенсионала интенсионалом термина. Нетрудно видеть, что пересмотр Патнэмом и Крипке понятия необходимой истины также в значительной мере опирается на эссенциалистские допущения, и поэтому его обоснованность находится в прямой зависимости от того, насколько оправдан выбор эссенциалистской позиции.

Итак, мы рассмотрели, как решает проблему референции Патнэм. Принципиальными моментами в его решении являются, во-первых, учет социального фактора (разделения лингвистического труда) и фактора природной среды ("вещество само выполняет работу по установлению экстенсионала своего термина" [50]); во-вторых, формулировка каузального механизма в определении референции и, в-третьих, пересмотр понятия необходимой истины. Теперь мы можем возвратиться к вопросам, сформулированным в предыдущем параграфе, и рассмотреть, какой ответ на них предлагает теория референции Патнэма.

Напомним, что первый вопрос касался тождественности экстенсионала слова "вода" в 1750 году (до открытия химической формулы воды) и в 1950 году (когда уже было известно, что вода – это Н₂О). Обоснованием инвариантности экстенсионала термина естественного вида служит то положение концепции Патнэма, согласно которому в определении экстенсионала термина наиболее важную роль играет внутренняя природа или существенные свойства обозначаемого им вида. А поскольку, считает Патнэм, и в 1750 г., и в 1950 г. внутренняя сущность воды выражалась формулой Н₂О, хотя в 1750 г. это было неизвестно, то экстенсионал "воды" не изменился. Рассматривая пример с золотом, Патнэм формулирует эту идею с еще большей определенностью. По его мнению, слово "золото" (если не учитывать различия между английским, греческим и латинским эквивалентами этого слова) не изменило своего экстенсионала за последние две тысячи лет, хотя методы идентификации золота стали несравнимо более совершенными. Если, к примеру, относительно некоторых образцов вещества (обозначим их X) во времена Архимеда нельзя было установить, что это не золото, хотя современными методами это устанавливается без труда, то эти образцы, согласно Патнэму, не принадлежали к экстенсионалу "золота" ни во времена Архимеда, ни в наше время. Архимед и его современники ошибались относительно принадлежности X к экстенсионалу "золота", поскольку не имели технических средств, чтобы это установить. Но, по мнению Патнэма, "в любое время, безусловно, существуют вещи, которые, будучи истинными, не могут быть верифицированы" [51]. Таким образом, Патнэм обосновывает инвариантность референции терминов естественных видов тем, что любой естественный вид конституируется благодаря общей (и, видимо, неизменяющейся) внутренней сущности всех его членов. Это означает, что обоснование Патнэма опирается на эссенциалистские допущения. И хотя эссенциалистская позиция хорошо согласуется с его научным реализмом, тем не менее это не освобождает его от необходимости обосновать выбор такой позиции.

Что касается допущения о том, что референция терминов естественных видов определяется независимо от человека и его знания об окружающем мире, то и оно находит свое обоснование в эссенциализме Патнэма. Поскольку экстенсионалы терминов естественных видов определяются внутренней природой этих видов и поскольку эта внутренняя природа не зависит от человека и его знания о ней, то вполне естественно заключить, что механизм определения референции этих терминов не зависит от лингвистического сообщества. Однако, на наш взгляд, подобный вывод искажает реальную "картину" функционирования языка. Этот вывод означает, что до тех пор, пока лингвистическое сообщество не располагает научным знанием о внутренней природе вещей и не владеет совершенными методами распознавания этой внутренней природы, ничто не гарантирует корректного употребления языка (во всяком случае той части его выражений, которые обозначают природные вещества, животных, растения и т.д.), и люди обречены делать "ошибки", называя, к примеру, золотом такие образцы вещества, которые золотом не являются. По существу, это означает, что корректное употребление языка находится в прямой зависимости от степени развитости научного знания о мире, более того, оно невозможно без науки. Безусловно, в этом аспекте патнэмовской концепции референции со всей очевидностью проступает ее научно-реалистическая "подоплека", однако в нем же обнаруживается и ее не вполне адекватный характер.

Итак, объяснив, как определяется референция таких выражений, как имена собственные и термины естественных видов, Патнэм и его "единоверцы" оказываются перед необходимостью дать общую трактовку значения этих выражений. И здесь их пути расходятся. Если Крипке и другие сторонники новой теории референции отождествляют значение имени собственного и термина естественного вида с их референтами, то Патнэм предлагает более компромиссное решение, которое говорит об относительной правомерности отнесения его к ортодоксальным сторонникам новой теории референции.

Напомним, что показав несовместимость двух посылок, лежащих в основании традиционной теории значения, Патнэм оказался перед выбором: то ли сохранив отождествление значения с концептом, отказаться от идеи, что значение определяет экстенсионал, то ли отказаться от указанного отождествления и сохранить идею определения экстенсионала значением. Выбор первого пути означал бы, по существу, сведение значения к экстенсионалу термина.

Патнэм выбирает второй путь. Поэтому его задача – определить значение таким образом, чтобы оно не было тождественно концепту, но определяло бы экстенсионал. Признавая, что исчерпывающее определение – это задача будущего научного исследования, Патнэм предлагает лишь его общую идею – представить значение как "вектор", образованный из следующих компонентов: 1) синтаксические маркеры, описывающие грамматическую категорию термина (например, "нарицательное существительное" или "собирательное существительное"); 2) семантические маркеры, указывающие, к какой категории вещей применяется данный термин (например, в случае "воды" такими семантическими маркерами являются определения "естественный вид" и "жидкость"); 3) описание стереотипа (в случае "воды" описание стереотипа включает такие характеристики, как "бесцветная, прозрачная, лишенная вкуса, утоляющая жажду" и т.д.) и 4) дескрипция экстенсионала (например, Н₂О).

Наиболее оригинальным вкладом Патнэма является третий компонент значения – стереотип. В понимании Патнэма стереотип – это некоторое конвенциональное представление, связанное с термином естественного вида. Стереотип включает стандартизованное описание черт некоторого естественного вида, которые считаются типичными или обычными в том смысле, что являются достаточными для установления принадлежности в обычных ситуациях некоторого объекта к данному естественному виду. Например, стандартизованное описание тигра как "крупного кошачеобразного хищного животного, имеющего четыре лапы и грязно-желтую шерсть с черными полосами и т.д.", как правило, является достаточным, чтобы отличить тигра от льва. Стереотип представляет собой тот минимум информации, которым должен овладеть носитель языка, чтобы использовать слово со знанием дела. Этот минимальный уровень компетенции в значительной мере зависит от культуры и от той темы, с которой связано данное слово. "В нашей культуре от говорящих требуется, чтобы они знали, как выглядят тигры" [52] и были способны отличить тигров от леопардов. Это означает, что стереотипы обладают лингвистической принудительностью в том же смысле, в каком такой принудительностью обладают грамматические правила.

На первый взгляд, стереотип ничем не отличается от того, как трактуется смысл в традиционной теории значения. Однако Патнэм указывает, что стереотип не тождественен фрегевскому Sinn, поскольку он не определяет экстенсионал термина и не имеет аналитических определений. Тот факт, что некоторая характеристика (обозначим ее P) входит в стереотип термина X, не означает, что утверждение "Все X есть P" является аналитически истинным. Хотя стереотипной характеристикой тигра является полосатость, тигр без полос тем не менее остается тигром. Таким образом, информация, содержащаяся в стереотипе, необязательно является правильной или точной, поскольку большинство стереотипов включают характеристики, которыми обладают, как правило, парадигмальные представители данного естественного рода. Включение Патнэмом в состав значения термина естественного рода такого компонента, как стереотип обусловлено тем фактом, что корректное использование таких слов, как "тигр", "золото" и т.д. невозможно без знания достаточно многих вещей о тиграх и золоте. "В этом смысле понятия имеют прямое отношение к значению" [53].

Видимо, можно согласиться с точкой зрения Н.Салмона, который увидел в предложенном Патнэмом определении значения не отказ от понятия смысла, а шаг в сторону дальнейшей дифференции понятия значения, начало которой было положено работой Г.Фреге "Смысл и значение". Согласно Салмону, понятие смысла выполняет в традиционной теории, по крайней мере, три следующих функции: [54]

Смысл 1 – чисто концептуальная репрезентация объекта, которую усваивает носитель языка, когда он понимает термин. Смысл 1 включает качественные характеристики объекта и является психологическим или концептуальным понятием.

Смысл 2 – образует механизм, благодаря которому определяется и систематически обеспечивается референция термина.

Смысл 3 – составляет вклад, вносимый термином в информационное содержание предложений, в которые он входит. Смысл 3 термина имеет отношение к выражаемому предложением суждению и к эпистемологическому статусу предложения, содержащего данный термин (то есть определяет, является ли данное предложение априорным или апостериорным, тривиальным или информативным, аналитическим или синтетическим и т.д.). [55]

В решении, предложенном Патнэмом, эти функции, полагает Салмон, распределены между разными компонентами значения. Например, функцию "Смысл 2" выполняет значение слова, взятое как целое; функция "Смысл 1" возложена на стереотип, а функцию "Смысл 3", видимо, делят между собой остальные компоненты значения.

Хотя в целом подобное направление разработки теории значения представляется нам довольно оправданным и перспективным, решение, предложенное Патнэмом, на наш взгляд, является наименее интересной частью его вклада в современные дискуссии по проблеме значения. И здесь нельзя не согласиться с ироничной характеристикой И.Хокинга, который отметил сходство между структурой значения, предложенной Патнэмом, и теми компонентами, из которых состоит любая справочная статья в словаре. Как правило, такая статья начинается с фонетической транскрипции и грамматики, после чего следует этимология слова, а затем множество сведений, включая примеры употребления. А поскольку Патнэм строит свое описание структуры значения из аналогичной строки компонентов, то, иронично замечает Хокинг, «можно сказать, что он начал движение "Назад к словарю"» [56].

Завершая наше рассмотрение трактовки Патнэмом понятия значения, следует отметить, что принятая им стратегия на дальнейшую дифференциацию этого понятия вовсе не означает его примирения с традиционной теорией. Хотя из двух альтернатив, выявившихся при критике традиционного подхода, Патнэм выбрал стратегию, предполагающую сохранение тезиса о том, что значение термина определяет его экстенсионал, однако в его концепции референции этот тезис получает совершенно отличную от традиционной трактовку. Поскольку экстенсионал становится составной частью значения, то определение экстенсионала значением (включающим экстенсионал) приобретает совершенно тривиальный характер. А в 1983 году Патнэм, обобщая основные идеи своей концепции референции, уже открыто признал, что он "главным образом подчеркивал важность референции в определении значения в противоположность традиционной идее, распространенной как среди реалистов, так и среди идеалистов, что именно значения определяют референцию" [57].

Таким образом, мы рассмотрели основные идеи новой теории референции, представленные в трудах Х.Патнэма и С.Крипке. Конечно, проблемы, обсуждаемые этими известными американскими философами, ни в коей мере не являются новыми для философии, тем более для философии XX столетия, и принципиальные решения, предложенные ими, тоже имеют своих предшественников [58]. Однако тот факт, что эти проблемы вновь введены в поле обсуждения современной философии и под новым углом зрения проанализированы, что предложены оригинальные и плодотворные аргументы и получены важные результаты (связь между референцией и сущностью, пересмотр понятия необходимой истины, концепция жестких десигнаторов и т.д.), говорит о том, что новая теория референции представляет собой значительное событие и достижение в современной аналитической философии. Эта теория, безусловно, способствует формированию более адекватного и глубокого представления о том, как функционирует язык и как осуществляется его взаимодействие с реальностью. Тем не менее эта концепция имеет ряд недостатков, которые позволяют предположить, что спор между нею и традиционной теорией значения еще не окончен.

Во-первых, эта теория (во всяком случае в том виде, как она сформулирована Крипке и др.) содержит решение проблемы референции для наиболее простого случая, а именно – для случая обычного употребления имен, и не предлагает никаких путей решения этой проблемы, скажем, в случае косвенной речи, хотя, как мы видели, именно употребление имен в косвенной речи представляет наибольшую трудность для семантики. В новой теории референции не получают разрешения и трудности, заставившие Г.Фреге и Б.Рассела обратиться к дескриптивной семантике.

Во-вторых, хотя концепция жестких десигнаторов, безусловно, является очень важным вкладом в современную семантику, трактовать имена собственные только как жесткие десигнаторы представляется неправомерным. Исследования многих авторов показали, что имеется немало случаев, когда имена функционируют как нежесткие десигнаторы. Поэтому "говорить, что собственные имена, как таковые, являются жесткими, – ошибочно. Собственные имена – это контекстуально-зависимые референциальные выражения, которые обычно употребляются жестко" [59], но которые могут использоваться и нежестко.

Что касается терминов естественных видов, то их определение как жестких десигнаторов на основе их необходимой внутренней природы, ведет, как мы видели, к ошибочному выводу о том, что корректное употребление этих терминов находится в прямой зависимости от уровня развития науки и поэтому возможны случаи, когда термин указывает на одни объекты, а люди ошибочно включают в его экстенсионал другие объекты.

Еще одну неадекватность в предложенной Патнэмом и Крипке трактовке терминов естественных видов отметил А.Айер. Он предложил представить, что в какой-то части нашего мира мы наткнулись на вещество, которое имеет химическое строение Н₂О, но которое не обладает такими свойствами, как "способность выпадать в виде дождя, утолять жажду, тушить огонь и т.д., и, возможно, даже не выглядит как жидкость". По мнению Айера, было бы очень удивительно, если бы большинство людей стали называть это вещество "водой". Наоборот, они «продолжали бы использовать слово "вода" применительно к веществу, которое обладает перечисленными свойствами, даже если оно имеет иное химическое строение» [60]. Это рассуждение Айера показывает, что трактовка терминов естественных видов в новой теории референции не согласуется с нашими обычными интуитивными представлениями о том, как мы употребляем слова нашего языка.

В-третьих, сторонники новой теории референции отказались от понятия смысла как механизма определения референции и заменили его каузальным механизмом. Однако каузальные связи могут объяснить референцию имен только тех объектов, с которыми мы знакомы по опыту. Но огромное большинство используемых нами имен принадлежит объектам и индивидам, с которыми мы не связаны никаким каузальным контекстом. В случае этих имен механизм передачи референции по каузальным цепочкам является очень слабым объяснением. Поскольку единственным гарантом того, что референция имени будет сохранена, являются намерения говорящих употреблять имя с той же референцией, с какой его употребляли люди, "передавшие имя по цепочке", то становится совершенно непонятно, почему имена, переданные нам через многие годы или даже столетия, тем не менее сохранили свою референцию несмотря на то, что передача их по цепочке, наверняка, была связана с различными ошибками, неправильными интерпретациями, искажениями и т.д. Это означает, что референция, в понимании Крипке и его сторонников, – это некоторый "таинственный трюк, который каким-то образом передается и, будучи переданным, не может быть утрачен" [61].

4. Философские следствия новой теории референции

Создание Патнэмом новой концепции референции во многом стимулировалось стремлением опровергнуть тезис Куна и Фейерабенда о несоизмеримости научных теорий и обосновать инвариантность значения научных терминов при их переходе из одной теории в другую. Теперь, после ознакомления с этой концепцией, можно сформулировать "окончательный" ответ Патнэма Куну и Фейерабенду.

Итак, согласно Патнэму, тезис о несоизмеримости научных теорий опирается на неправильную трактовку значения, в основе которой лежит традиционный подход. Патнэм следующим образом реконструирует "ход рассуждения", приведший Фейерабенда к принятию этого тезиса. При введении некоторого научного термина референту данного термина дается теоретическое описание, основанное на законах и положениях, постулируемых данной теорией. Поскольку это теоретическое определение является аналитическим (в традиционном понимании), то референтом данного термина является тот объект, который удовлетворяет указанному определению. Если же ничто не удовлетворяет этому строгому теоретическому описанию, то следует признать, что у данного термина нет референта. Если никакой объект не соответствует дескрипции электрона, данной Бором (в 1904 году), то "электрон" в том смысле, в каком это слово использовали ученые в 1904 году, ничего не обозначает. В разных теориях даются различные дескрипции электрона, и поэтому смысл этого слова, синонимичный с указанными дескрипциями, различен. На основе этих соображений, по мнению Патнэма, «Фейерабенд делает вывод, что указанный термин не может иметь ни общего референта, ни общего смысла в различных теориях ("несоизмеримость теорий")» [62].

Согласно Патнэму, некорректность этого вывода вытекает из несостоятельности традиционного решения проблемы референции применительно к терминам естественных видов, которые составляют основную часть научных терминов. Если принять, что семантическая концепция Патнэма убедительно доказывает инвариантность референции терминов естественных видов, то это означает, что научные термины при их переходе из одной научной теории в другую продолжают обозначать одни и те же объекты. Их референция, определяемая во многом внутренней природой обозначаемых ими естественных видов, остается постоянной, хотя стереотипные описания, связываемые с этими терминами, могут измениться значительным образом. Именно референция, согласно Патнэму, фиксирует тождество того, о чем говорят различные научные теории. А раз это так, отмечает Патнэм, то "мы не согласны с сэром Карлом Поппером и с Полом Фейерабендом, что признание радикальных изменений парадигм в науке несовместимо с идеей роста объективного знания. Мы можем иметь и смену парадигм, и… объективное знание" [63], которое и гарантируется инвариантностью референции научных терминов.

Однако такой "ответ" не долго удовлетворял Патнэма. Как мы видели, его концепция референции основывается на сильных эссенциалистских допущениях, но помимо этих допущений в ней неявно предполагается определенное понимание отношения между мышлением и реальностью, определенная трактовка истины и объективности нашего знания. Во многом изменения во взглядах Патнэма к середине 70-х годов было следствием критического осмысления этих гносеологических и метафизических "оснований" его семантической концепции. В этот период его научный реализм начинает постепенно утрачивать свои "крипкеанские" черты, и, хотя Патнэм не говорит о своем отказе от эссенциализма и продолжает в своих работах ссылаться на то, что природа сама устанавливает экстенсионалы наших терминов, однако этот аспект перестает быть преобладающим в его размышлениях о референции и в центр его внимания перемещаются совсем иные проблемы. Как подготавливались эти изменения и в чем они выразились, – вот вопросы, на которых нам хотелось бы сейчас остановиться.

Во-первых, следует отметить, что дальнейшие размышления Патнэма о референции научных терминов приводят его к осознанию того, что теория естественных видов удовлетворительным образом обосновывает инвариантность референции отнюдь не для всех видов научных терминов. Эта концепция хорошо описывает случаи с наблюдаемыми естественными видами (например, водой, золотом, тигром и т.д.), то есть случаи, где можно непосредственно указать на представителя того или иного естественного вида. Однако на электроны, гены, молекулы ДНК и другие объекты, обозначаемые теоретическими терминами, указать нельзя. Как в отношении этих терминов можно доказать, что они являются "транстеоретичесими", то есть имеющими одну и ту же референцию в различных теориях? Патнэм хорошо осознает тот факт, что большинство теоретических терминов (если не все) вводятся с помощью дескрипций. Например, ученый, вводящий в теорию новый термин, может рассуждать примерно так: "На мой взгляд, существует частица, ответственная за такие-то и такие-то эффекты. Назову ее кварком". Но если в последующем научном исследовании выяснится, что никакая частица не является ответственной за указанные эффекты, то есть никакая частица не удовлетворяет данной при введении термина "кварк" дескрипции, то означает ли это, что кварков не существует? Сторонник традиционной теории значения ответил бы на этот вопрос утвердительно: да, кварков не существует. Патнэм же настаивает на отрицательном ответе. Но даже если принять, что вводимые учеными дескрипции служат лишь для фиксирования референции теоретических терминов, а затем эти термины употребляются жестко (поскольку природа сама определяет их референцию), то остается непонятным, почему это имело место в случае таких терминов, как "электрон", "ген", "кварк" и т.д. и не произошло в случае таких терминов, как "флогистон", "теплород", "эфир" и т.д. Теория естественных видов не дает объяснения этому различию и поэтому для ответа на этот вопрос Патнэм вводит методологический принцип, получивший название Принципа полезности сомнения (Principle of Benefit of Doubt) или Принципа разумного сомнения (Principle of Reasonable Doubt). Согласно этому принципу, следует допустить, что ученый, вводящий новый термин с помощью некоторой дескрипции, примет разумную переформулировку этой дескрипции, если она окажется ошибочной и неспособной ни на что указывать. Благодаря этому принципу становится очевидным, что термин "электрон", как его использовал Бор, обозначает электроны, хотя в мире нет ничего, что в точности соответствовало бы дескрипции электрона, данной Бором. Однако, по мнению Патнэма, в мире есть частицы, которые приблизительно соответствуют дескрипции Бора: они имеют такой же заряд, такую же массу и ответственны за те основные эффекты, за которые, как полагал Бор, ответственны электроны". Благодаря этому принципу возможны "ретроспективные присваивания" референтов, то есть «мы можем присвоить референт "гравитационному полю" в ньютоновской теории с точки зрения теории относительности,… или "гену" Менделя с точки зрения современной молекулярной биологии, или дальтоновскому "атому" с точки зрения квантовой механики» [64]. Но поскольку с точки зрения современной науки нельзя присвоить никакого референта таким терминам, как "эфир" и "флогистон", то это означает, по мнению Патнэма, что флогистона и эфира не существует. Тем самым Принцип полезности сомнения позволяет избежать возражений, связанных с этими терминами.

Таким образом, без Принципа полезности сомнения было бы невозможно объяснить устойчивую референцию теоретических терминов. Но каким образом можно было бы оправдать принятие этого принципа? Согласно Патнэму, Принцип полезности сомнения, как любой методологический принцип, является одновременно дескриптивным и нормативным, то есть, с одной стороны, он описывает реальные интенции людей при установлении референции терминов (каждый человек, вводящий новый термин, хотел бы, чтобы ему была предоставлена возможность, сформулированная в этом принципе), а с другой стороны, этот принцип имеет регулятивный характер (именно таким должно быть отношение к тем, кто вводит новые термины, с тем, чтобы обеспечивалась устойчивая референция). Назвав свой принцип дескриптивным, Патнэм не предложил никакого обоснования, опирающегося на конкретную историю науки, кроме собственной интуиции. Именно в этом многие исследователи усмотрели слабость его позиции. Так, Хокинг отмечает, что главный недостаток концепции Патнэма состоит в том, что "он отдает предпочтение придуманным историям перед фактами" [65], а обращение к реальной истории науки часто показывает, что концепция Патнэма не всегда согласуется с фактами. Мы здесь не будем рассматривать, насколько серьезным является это обвинение в адрес Патнэма, тем более что, на наш взгляд, сам Патнэм придает наибольшее значение не эмпирическому подтверждению правильности его Принципа полезности сомнения, а тому обстоятельству, что этот принцип наилучшим образом увязывает тезис о конвергенции науки с истинной картиной мира, научно-реалистическую позицию и положение об инвариантности референции научных терминов. Как отмечает Патнэм, если нет конвергенции в развитии науки, если последующие теории не включают предыдущие в качестве "предельных случаев", то Принцип полезности сомнения также оказывается неразумным, поскольку в этом случае не может быть разумной модификации теоретических дескрипций, предлагаемых более ранними теориями, что позволило бы терминам, связанным с этими дескрипциями, указывать на объекты, которые существуют, с точки зрения более поздней теории. В результате, считает Патнэм, нет никакого основания считать, что научные термины имеют референтов, и поэтому "референция рушится" [66]. Таким образом, обоснование Патнэмом необходимости принятия таких основных положений его философско-методологической концепции, как идея конвергенции научного знания, Принцип полезности сомнения, инвариантность референции научных терминов и т.д., по существу, сводится к тому, что все эти положения взаимодополняют друг друга в общей "модели" развития научного знания, и поэтому отказ от любого из них ведет к разрушению всей модели.

Принятие Принципа полезности сомнения свидетельствует также об определенном сдвиге в отношении Патнэма к научному реализму. Если раньше Патнэм разделял общее научно-реалистическое представление об объективном и независимом существовании постулируемых истинными научными теориями сущностей (подтверждением тому является его концепция референции), то теперь он считает необходимым уточнить, что «поскольку "научный реалист" как ярлык несет на себе определенный идеологический оттенок – оттенок, отнюдь не слабо напоминающий о материализме XIX века или, говоря более грубо, о деревенском атеизме» [67], то его, Патнэма, научно-реалистическая позиция означает не более как принятие двух принципов, которые были сформулированы Ричардом Бойдом:

(1) термины зрелой науки, как правило, имеют референты;

(2) законы теории, принадлежащей зрелой науке, как правило, приблизительно истинны [68].

Это уточнение Патнэмом своей научно-реалистической позиции отражает общее изменение его взгляда на отношение между языком и реальностью. Теперь носитель языка выступает для него как "конструирующий символическую репрезентацию того, что его окружает. Точность или неточность этой репрезентации оказывает влияние на жизнеспособность носителя языка и на успех его усилий во взаимодействии с тем, что его окружает. Таким образом, рассмотрение отношения между носителями языка и миром является частью каузальной модели человеческого поведения. И поскольку предполагаемое соответствие между репрезентациями в сознании носителя языка и их внешними референтами является частью указанной модели, реализм, таким образом, становится эмпирической гипотезой" [69]. С точки зрения нашего исследования, это превращение реализма в "эмпирическую гипотезу" фиксирует очень важный момент в творчестве Патнэма, когда реализм для него из "само собой разумеющейся" позиции становится тем, что требует осмысления и анализа. На наш взгляд, это важный шаг в постановке философской проблемы реализма.

Другой важный аспект творчества Патнэма в этот период, имевший далеко идущие последствия, связан с осознанием им того, что "нельзя серьезно решать реальные философские проблемы, не будучи более чутким и внимательным к своей эпистемологической позиции" [70]. Это имело следствием выдвижение понятия истины в центр философских размышлений Патнэма, для которого и референция, и реализм становятся теперь имеющими прямое отношение к вопросу об истине.

Конечно, в логической семантике понятия референции и истины связаны самым непосредственным образом. Достаточно упомянуть, что по определению экстенсионалом (референтом) термина является множество тех объектов, относительно которых данный термин истинен [71]. Однако для Патнэма зависимость между понятиями истины и референции выходит за пределы их чисто логико-семантической трактовки и имеет глубокое философское значение, о чем свидетельствует его отношение к теории истины А.Тарского.

Тарскому принадлежит классическое определение семантических понятий истины и референции, которое было дано им в известной работе "Понятие истины в формализованных языках" (1935). Рассматривая истину как свойство осмысленных предложений, Тарский определяет предикат "истинно" (а также и предикат "указывает на"), используя только понятия объектного языка и понятия математической логики, не прибегая ни к каким семантическим категориям. Под объектным языком Тарский имеет ввиду тот язык, для предложений которого строится искомое определение истины, хотя само определение формулируется в другом языке, который получает название "метаязыка". Все определения истинности для конкретных предложений объектного языка, согласно этой теории, должны удовлетворять некоторому условию адекватности, которое формулируется следующим образом:

"Р" истинно, если и только если Р,

где Р – некоторое предложение, а "Р" – имя этого предложения, например: "Снег бел" истинно, если и только если снег бел. Существенной чертой теории истины Тарского является то, что истина и референция определяются в ней не для какого угодно языка, а для вполне конкретного формального языка с четко заданной структурой и само определение истины формулируется в виде совокупности определений истинности для каждого предложения этого языка. Это определение истины не говорит, при каких условиях мы может утверждать предложение

(1) Снег бел

Оно означает лишь, что когда мы утверждаем это предложение, то мы тем самым утверждаем соответствующее ему предложение

(2) Предложение "Снег бел" истинно.

Отсюда Тарский делает вывод, что "мы можем принять семантическую концепцию истины, не отказываясь от своей эпистемологической позиции: мы можем оставаться наивными реалистами, критическими реалистами или идеалистами, эмпириками или метафизиками или кем угодно. Семантическая концепция полностью нейтральна по отношению ко всем этим позициям" [72]. Именно эту особенность теории истины Тарского имеет в виду Патнэм, когда указывает, что принятие этой теории многими философами (такими, как Карнап, Поппер, Гемпель и др.) было обусловлено тем, что эта теория является философски нейтральной и не обязывает ни к какой философской позиции. Однако для Патнэма эта особенность не является достоинством, и он не считает теорию Тарского удовлетворительной экспликацией корреспондентной теории истины, поскольку отождествление идеи соответствия с "условием адекватности" не проясняет природы истины и референции. Хотя Патнэм признает, что Тарский дал абсолютно корректное формально-логическое определение истины, философская концепция истины не может ограничиться только этим определением. "Работа Тарского требует дополнения, и когда это философское дополнение будет осуществлено, мы увидим, что понятие истины не является философски нейтральным и что необходимо рассмотрение соответствия для того, чтобы понять, как функционирует язык и как функционирует наука" [73].

Итак, согласно Патнэму, реалистическая позиция связана с признанием корреспондетной теории истины, согласно которой предложение истинно, если оно соответствует реальному положению дел, и задача теории истины состоит поэтому в том, чтобы раскрыть природу этого отношения соответствия. В связи с такой трактовкой истины появляется новый аспект в критике Патнэмом тезиса о несоизмеримости научных теорий. Патнэм указывает, что в концепции Куна и Фейерабенда истина фигурирует только как внутритеоретическое понятие, вбирающее в себя такие свойства теории, как простота, когерентность, рациональная приемлемость и т.д. Но поскольку, считает Патнэм, для последовательного реалиста истина имеет смысл только как внешнетеоретическое понятие, выражающее отношение между теорией и миром, этот отказ от понимания истины как соответствия реальности говорит о сильной антиреалистической направленности позиции Куна и Фейерабенда.

Нет ничего удивительного в том, что в раскрытии отношения соответствия между языком и реальностью Патнэм возлагает большие надежды на теорию референции. Признавая сложный и разнообразный характер связей между элементами языка и аспектами мира (о чем свидетельствует анализ референции различных категорий терминов), Патнэм тем не менее считает, что это многообразие не должно заслонять главного в нашем понимании референции. Поэтому "рассматривать наше эволюционирующее и расширяющееся понятие референции только как пролиферирующее семейство – значит упускать из виду сущность отношения между языком и реальностью. Сущность этого отношения такова, что язык и мысль асимптотически соответствуют реальности, по крайней мере в определенной степени. Теория референции является теорией этого соответствия" [74]. Эту свою мысль Патнэм поясняет следующим образом: референция определяет "параметризацию" (parameterization) мира и осуществляет ее корреляцию с "параметризацией" языка, причем таким образом, что наши "предложения имеют тенденцию в далекой перспективе коррелировать с реальными состояниями дел (в смысле параметризации)" [75]. Это общее описание, конечно, задает определенное видение проблемы, но в нем больше неясностей, чем ответов. Если референция определяет "параметризацию" мира (то есть членение мира на "параметры": объекты, свойства, отношения и т.д.), то следует ли понимать это в том смысле, что природа, устанавливая экстенсионалы наших терминов, дает своей "параметризации" проявиться в "параметризации" нашего языка? Но каков в таком случае механизм референции? Что же определяет саму референцию? И каким образом осуществляется корреляция "параметризации" языка и "параметризации" мира и обеспечивается соответствие между миром и языком?

Первое время Патнэм полагал, что на все эти вопросы сможет дать ответ каузальная теория референции. В 1972 году была опубликована статья Хартри Филда "Теория истины Тарского" [76], которая сыграла важную роль в развитии взглядов Патнэма на проблему истины и референции. В этой статье делалась попытка создания "физикалистской" теории референции. Исходя из того, что референция только тогда имеет место, когда использование термина говорящим стоит в определенном каузальном отношении к той вещи, на которую говорящий имел намерение указать, Филд выдвинул гипотезу, что это отношение должно быть установлено эмпирической наукой в том же смысле, в каком наука установила, что вода – это Н₂О, а золото имеет атомный вес, равный 79. Эта гипотеза показалась Патнэму очень привлекательной, поскольку, во-первых, она хорошо согласовывалась с его концепцией референции, а главное, ее реализация означала бы выполнение той программы, которую Патнэм возложил на теорию референции. Однако, очень скоро Патнэм осознал полную утопичность создания "физикалистской" теории референции, а дальнейшие размышления над причинами невозможности создания такой теории привели его к выводу о том, что понятию референции невозможно дать по-научному точное определение, и поэтому каузальная теория референции, являясь описанием того, как устанавливается референция, не может дать ответа на вопрос, что такое референция, "фактически она предполагает понятие референции" [77].

В ходе дальнейшего углубленного изучения проблемы истины и референции Патнэм не столько находил подтверждения своему представлению об истине как соответствии реальности, сколько обнаруживал трудности, с которыми сталкивается каждый, кто придерживается корреспондентной теории. В частности, в этот период он много внимания уделяет анализу так называемых эквивалентных описаний. Более подробно об этих описаниях мы поговорим позже; здесь же отметим лишь, что эти описания свидетельствуют о возможности множества истинных описаний одного и того же фрагмента реальности. Хотя это обстоятельство может представлять серьезную проблему для идеи соответствия между языком и реальностью, для Патнэма совершенно очевидно, что "реалист в XX веке не может игнорировать существование эквивалентных описаний" [78]. О том, какие выводы сделал Патнэм из анализа этой и многих других трудностей, с которыми сталкивается корреспондетная теория истины, речь пойдет в следующей главе.

Итак, мы рассмотрели период в творчестве Патнэма, когда он стоял на позициях научного реализма. Он трактовал реализм в это время как признание объективного и независимого существования референтов научных терминов и главную свою задачу видел в том, чтобы показать совместимость реалистической позиции и факта развития научного знания, в ходе которого пересматриваются многие научные истины, меняются парадигмы, отбрасываются считающиеся ранее истинными теории. Научный реализм Патнэма имел в своей основе сильные эссенциалистские допущения и опирался на результаты его семантических исследований, в первую очередь исследований по проблеме референции для терминов естественных видов. Однако в ходе этих изысканий Патнэм приходит к осознанию того, что для реализма первостепенное значение имеет вопрос о связи между языком и реальностью, вопрос о соответствии элементов языка различным аспектам мира. Так проблема истины становится центральной в его философских размышлениях, а реализм превращается из "само собой разумеющейся" позиции в эмпирическую гипотезу. Вначале, связывая реализм с принятием корреспондетной теории истины, Патнэм полагал, что раскрыть природу отношения соответствия между языком и реальностью сможет каузальная теория референции, однако дальнейшие исследования в этом направлении столкнули его с такими трудностями, которые подвели его к необходимости пересмотреть свою эпистемологическую позицию и которые заставили его иначе взглянуть на проблему реализма.

В заключение нам хотелось бы очень кратко охарактеризовать отношение к проблеме истины, которое сложилось в аналитической философии к середине 70-х годов и которое, безусловно, оказало влияние на направление последующих исследований Патнэма и на предложенные им решения.

С одной стороны, этот период в западной философии науки отмечен отказом многих ведущих философов от понимания истины как соответствия реальности. За этим отказом стоит определенное изменение в предмете исследования, обусловленное "переходом философии науки от общефилософских рассуждений об истине и ее критерии к анализу условий истинности отдельных научных утверждений и теорий" [79]. На таком "атомарном" уровне исследования оказалось очень сложной задачей сохранить идею соответствия наших представлений реальным вещам и явлениям. Во-первых, сопоставление научных теорий с реальностью имеет очень сложный и опосредованный характер, поскольку можно сопоставлять только эмпирические следствия теории, а в этой ситуации становится непонятным, о каком "соответствии" можно говорить. Во-вторых, сопоставление можно проводить только с научными фактами, результатами экспериментов и наблюдений и т.д., но учитывая "теоретическую нагруженность" последних, вызывает сомнение то обстоятельство, что соответствие теории фактам является свидетельством ее истинности. Указанные трудности побудили многих философов науки отбросить корреспондентную теорию истины и, более того, привели к выводу, что "понятие истины для методологии науки оказывается совершенно излишним и может быть устранено из методологического анализа науки" [80].

Однако в другой области, а именно – в философии языка, понятие истины в этот период, наоборот, приобретает первостепенное значение. Этому прежде всего способствовали исследования известного американского философа-аналитика и логика Дональда Дэвидсона, который положил понятие истины в основу своей теории значения. По существу, Дэвидсон возрождает и детально разрабатывает теорию, согласно которой значение предложения определяется условиями его истинности. Хотя теория значения Дэвидсона представляет собой важное событие в современной философии языка, однако, с точки зрения влияния на взгляды Патнэма, более актуальной является критика этой теории другим известным философом наших дней Майклом Даммитом. Определив трактовку значения в терминах условий истинности как реалистическую позицию, Даммит показал, что эта позиция дает неадекватную картину функционирования языка. Во-первых, мы часто понимаем предложения, не будучи способными установить условия их истинности. Более того, в языке существует огромное количество предложений, условия истинности которых никогда не будут нам известны, поскольку они недосягаемы для наших познавательных способностей (например, многие утверждения о прошлом и будущем, контрфактические высказывания, универсальные обобщения и т.д.). Однако, принимая принцип двузначности, согласно которому каждое предложение является или истинным, или ложным, реалист вынужден приписать себе обладание истиной, которая выходит за пределы нашего знания о мире и которую могло бы иметь только существо со сверхчеловеческими способностями. Квалифицируя свою собственную позицию как "антиреализм", Даммит предлагает верификационную семантику, в которой значение истинности приписывается только тем предложениям, которые могут быть верифицированы (или подтверждены). Главный итог рассуждений Даммита об истине можно сформулировать так: нет объективной истины, независимой от того, что нам известно о мире.