Философия Х. Патнэма

1. Новая концепция истины

К середине 70-х годов Патнэм в ходе исследования природы референции и отношения соответствия между языком и реальностью оказался перед лицом целого ряда проблем, для которых он не нашел удовлетворительного решения в рамках научного реализма. Выход из этой ситуации был найден им совершенно в духе времени: Патнэм увязал неразрешимость выявленных им трудностей с определенной гносеологической позицией, которую он квалифицировал как "метафизический реализм" и в основе которой лежит корреспондентная теория истины. Этот шаг Патнэма совпал с происходящим в это время в аналитической философии мощным наступлением на понимание истины как соответствия реальности под девизом "когерентности". Взамен "догматичного" и повинного в создании неразрешимых философских проблем метафизического реализма Патнэм, стремясь остаться на "реалистической платформе", предложил новую концепцию истины, которую он назвал "внутренним реализмом".

На этот кардинальный пересмотр Патнэмом своей гносеологической позиции оказали непосредственное влияние идеи М.Даммита и Н.Гудмена. О философской позиции первого речь шла в конце предыдущей главы. Что касается Гудмена, то для целей нашего рассмотрения представляет интерес прежде всего его вывод о многообразии правильных версий описания мира (предоставляемых не только наукой, но и обыденным сознанием и разными видами искусства) и о невозможности сравнения описаний мира с реальностью, как она есть вне какого-либо описания. Согласно Гудмену, мы можем сравнивать только разные версии друг с другом и при отборе правильной среди них, мы пользуемся такими критериями, как когерентность описания, дедуктивная и индуктивная правильность, простота, сфера действия и т.д. Важно отметить, что в концепциях Даммита и Гудмена истина как соответствие действительности исчезает и вместо нее вводятся такие понятия как "когерентность", "правильность подгонки", "рациональная утверждаемость" и т.д.

Если же говорить о главных "идейных предшественниках" Патнэма, то здесь прежде всего следует упомянуть Канта и Витгенштейна, поскольку именно Канту Патнэм приписывает заслугу быть родоначальником той "философской перспективы", в рамках которой он формулирует свой "внутренний реализм", а в трудах Витгенштейна, особенно в его "Философских исследованиях", Патнэм черпает идеи для многих своих аргументов.

Свое первое различие между метафизическим и внутренним реализмом Патнэм вводит в статье "Реализм и Разум" (“Realism and Reason”, 1976). Дальнейшую разработку эта идея получает в его докладе "Модели и реальность" (“Model and Reality”, 1977), сделанном на заседании Ассоциации по символической логике в Вашингтоне. Но если упомянутые работы содержали лишь отдельные положения новой концепции истины, то в книге "Разум, истина и история" (“Reason, Truth and History”, 1981) Патнэм дает уже полное изложение этой концепции и разворачивает "массированное" наступление на метафизический реализм. Следует отметить, что новый этап в творчестве Патнэма характеризуется перенесением акцента с логико-семантической проблематики на гносеологическую. Если на первом этапе Патнэм основное внимание уделял анализу проблемы референции, то теперь в центре его внимания стоят гносеологические проблемы, а исследования по проблеме референции отступают на второй план, хотя и продолжают выполнять важную роль в обосновании новой гносеологической позиции.

Формулируя свою новую гносеологическую позицию, Патнэм видит основную задачу в том, чтобы разрушить дихотомию, которая, по его мнению, как "оковы" сдерживает мышление философов и обычных людей. Эта дихотомия выражается в противопоставлении объективного и субъективного представления об истине. Согласно Патнэму, объективное представление связано с пониманием истины как соответствия независимой от сознания реальности, в то время как субъективное – предполагает, что "все схемы мысли и все точки зрения безнадежно субъективны" [81]. В противовес указанной дихотомии Патнэм стремится сформулировать такую концепцию истины, которая соединяла бы в себе объективные и субъективные компоненты. Свою концепцию он называет внутренним реализмом (или интернализмом). Согласно Патнэму, концепция внутреннего реализма является выражением определенного философского видения взаимоотношения между миром и языком или выражением определенной "философской перспективы", которую он называет интерналистской и которой противопоставляет экстерналистскую перспективу [82]. По его мнению, экстерналистская перспектива лежит в основе объективистского понимания истины, которое он называет метафизическим реализмом. Хотя Патнэм употребляет термины "метафизический реализм" и "корреспондентная теория истины" как синонимы, на наш взгляд, более точным определением метафизического реализма (в понимании Патнэма) было бы описание его как совокупности философских допущений, которые с необходимостью дополняют понимание истины как соответствия реальности. Рассмотрим более подробно, что же представляют собой эти экстерналистская и интерналистская перспективы.

В реконструкции Патнэма метафизический реализм сводится к следующей совокупности положений.

1. Признание независимой от сознания реальности. Согласно Патнэму, метафизический реализм предполагает, что "мир состоит из некоторой фиксированной совокупности независимых от сознания объектов" [83].

2. Объективное понимание истины. По мнению Патнэма, метафизический реалист считает, что истина – это "некоторый вид отношения соответствия между словами и знаками мыслей, с одной стороны, и внешними предметами и множествами предметов, с другой стороны" [84].

3. Независимость истины от позиции "наблюдателя". Согласно Патнэму, такое понимание истины предполагает взгляд на мир с точки зрения Бога (находящегося вне мира и способного сравнивать объекты мира и мысли человека), или, иначе говоря, метафизический реализм считает истину независимой от наблюдателя.

4. Единственность истинного описания. Метафизический реализм, согласно Патнэму, связан с признанием возможности только одной истинной картины мира или, иначе говоря, только одного описания мира, каков он есть на самом деле.

Для того, чтобы предупредить возражение, что не все философы, придерживающиеся корреспондентной теории истины, признавали существование независимых от сознания вещей, что некоторые из них понимали истину как соответствие данным опыта, Патнэм отмечает, что такая трактовка истины предполагает наличие в человеческом опыте таких компонентов, которые ни в коей мере не оформлены понятиями или языковыми средствами, то есть таких компонентов, которые "допускают только одно описание, независимое от всех концептуальных средств" [85]. А поскольку в философии и психологии убедительно показано, что в нашем опыте нет ничего, что не было бы "осквернено" концептуализацией, то Патнэм совершенно справедливо полагает, что точку зрения такого "наивного" эмпиризма можно не учитывать при философской экспликации корреспондентной теории истины. Описав таким образом метафизический реализм, Патнэм отмечает, что "… невозможно найти ни одного философа до Канта, который не был бы метафизическим реалистом" [86]; разногласия между философами касались вопроса о природе реально существующего, а не понимания истины. Создание наиболее древнего варианта корреспондентной теории истины [87] Патнэм приписывает Аристотелю и называет этот вариант теорией референции через подобие (similitude theory of reference). Согласно теории референции через подобие, отношение между ментальными репрезентациями (фантазмами в терминологии Аристотеля) и внешними объектами, на которые указывают фантазмы, в буквальном смысле является отношением подобия. Согласно Патнэму, Аристотель понимал это подобие как наличие общей формы у фантазма и внешнего объекта.

Описывая дальнейшую историю корреспондентной теории истины, Патнэм отмечает, что в ХVII веке Локк и Декарт подвергли критике теорию подобия в отношении так называемых "вторичных качеств" (под которыми понимаются цвет, вкус и т.д.), сохранив ее для "первичных качеств" (таких, как форма, движение и расположение). Однако уже Беркли обнаружил очень неприятное следствие теории референции через подобие: из нее вытекало, что не существует ничего кроме ментальных сущностей ("душ и их идей"). Этот вывод Беркли сделал на том основании, что выдвинутый Локком аргумент против вторичных качеств, верен и для первичных качеств. Согласно Беркли, достаточно спросить, имеет ли мой образ стола ту же самую длину, что и сам стол, чтобы понять всю абсурдность вопроса. Отсюда вытекало, что ничто не может быть подобным ощущениям или образам, кроме других ощущений или образов. Этот вывод, отмечает Патнэм, поставил философов, которые не захотели последовать за Беркли в субъективный идеализм, перед необходимостью предложить другое понимание истины. Согласно Патнэму, выполнение этой задачи выпало на долю Канта, который первым сформулировал концепцию истины, опирающуюся на интерналистскую перспективу.

Но прежде чем переходить к описанию интерналистской перспективы, нам хотелось бы рассмотреть, насколько адекватной является предложенная Патнэмом философская реконструкция корреспондентной теории истины. Рассмотрение этого вопроса целесообразно, на наш взгляд, начать с сопоставления реконструкции Патнэма и теории истины Тарского, которая представляет собой логико-семантическую экспликацию классического понимания истины.

Как уже отмечалось ранее, основная идея теории Тарского состоит в том, что классическое понятие истины не выражает ничего кроме отношения соответствия между предложениями некоторого языка и тем, что находится вне этого языка. В частности, если мы возьмем некоторый язык (Тарский называет его объектным), то его предложения будут истинными, если и только если им будут соответствовать положения дел, выраженные в метаязыке, используемом для описания данного объектного языка. Метаязык является внешним по отношению к объектному языку, и истина, таким образом, выражает соответствие предложений объектного языка предложениям метаязыка.

Патнэм, считая экспликацию классического понятия истины Тарским корректной, тем не менее отмечал, что ее основным недостатком является "философская нейтральность". По его мнению, философская концепция истины не может ограничиваться определением Тарского и должна быть дополнена философскими посылками. Именно поэтому в своей философской реконструкции корреспондентной теории истины Патнэм стремится выявить те философские допущения, которые вытекают из идеи истины как соответствия. Одним из таких допущений является, по его мнению, признание независимой от сознания реальности. Рассуждение, которое привело его к такому выводу, можно схематично представить в следующем виде: поскольку мир, в котором живет человек и к которому он имеет доступ, включая мир внешних объектов и мир внутреннего опыта, является концептуализированным и, следовательно, зависимым от сознания, и поскольку идея истины как соответствия требует обращения к тому, что является внешним и независимым по отношению к тем предложениям, истинность которых устанавливается, то из этого вытекает, что наши мысли и представления (как продукты сознания) могут быть истинными, только если они соответствуют некоторой реальности, независимой от сознания. Таким образом, неизбежным следствием понимания истины как соответствия является реализм. На наш взгляд, этот вывод справедлив, однако Патнэм идет дальше и утверждает, что корреспондентная теория истины – это не просто реализм, а метафизический реализм. Попытаемся разобраться, какой смысл он вкладывает в понятие "метафизический".

Ответ на этот вопрос содержится в третьем тезисе предложенной Патнэмом реконструкции метафизического реализма, где указывается, что понимание истины как соответствия реальности предполагает точку зрения Бога. На наш взгляд, за этим выводом Патнэма стоит очень простая мысль: для того, чтобы сравнить два объекта и установить между ними соответствие, мы должны, во-первых, иметь доступ к обоим объектам, во-вторых, обладать определенным знанием о них и, в-третьих, занимать позицию, внешнюю по отношению к этим объектам. Кроме того, процедура сравнения предполагает некоторое выделенное отношение соответствия, на основе которого производится сопоставление. Поэтому, полагает Патнэм, корреспондентная теория истины должна опираться на допущение, что имеется знание о том, какова реальность "сама по себе", то есть корреспондентная теория истины связана с допущением не просто реальности, а определенной реальности. Не случайно поэтому первый тезис метафизического реализма в реконструкции Патнэма содержит определение реальности как "фиксированной совокупности независимых от сознания объектов". Но кто кроме Бога может знать, какова реальность сама по себе, и кто кроме Бога может занять позицию вне реальности и вне человеческих представлений с тем, чтобы сравнить их между собой? Таким образом, Патнэм связывает корреспондентную теорию истины с допущением возможности знания о том, какова реальность сама по себе.

На наш взгляд, это предположение Патнэма является очень сильным упрощением. Ни один сторонник корреспондентной теории истины (за исключением, возможно, тех, кто придерживался наиболее "наивного" ее варианта) не согласится, что нам может быть известна реальность, как она есть "сама по себе". Недаром многие исследователи (в частности, И.Хокинг) отмечали, что невозможно найти ни одного известного философа, который стоял бы на позициях сформулированного Патнэмом метафизического реализма.

Кроме того, Патнэм считает необходимым допущением корреспондентной теории истины и положение о том, что возможна лишь одна истинная "теория" мира, поскольку иначе нельзя было бы говорить о "соответствии". В этом положении неявно предполагается, что при установлении истины с реальностью сопоставляется вся совокупность человеческих представлений о мире. Однако это положение никак не является неизбежным следствием понимания истины как соответствия реальности. Сторонник корреспондентной теории истины вполне согласится с тем, что в мире человеческих представлений существует множество различных концептуализаций, часто конкурирующих друг с другом, и в каждом конкретном случае человек стремится установить соответствие не всех представлений в целом, а только их отдельной части или фрагмента (теории, некоторого утверждения и т.д.). Корреспондентная теория истины утверждает лишь, что для установления истинности некоторой теории или концептуальной схемы, мы должны выйти за рамки данной теории и концептуальной схемы, а не за рамки всех возможных теорий и концептуальных схем. Эта идея находит хорошее выражение в понятии метаязыка, которое использовал Тарский. В метаязыке формулируются условия истинности для предложений некоторого объектного языка, но поскольку может возникнуть вопрос об истинности предложений самого метаязыка, то для ответа на этот вопрос строится еще один метаязык, для которого первый метаязык выступает в качестве объектного языка и т.д. Каждый новый метаязык означает создание новой концептуализации, и в этом бесконечном процессе, выражающем процесс познания, человек стремится выявить объективные основания того мира, который ему дан и в котором он живет. Он может надеяться на успех в деле познания, поскольку данный человеку мир зависит не только от сознания, но также и от внешней реальности, иначе пришлось бы признать, что все создаваемые человеком описания мира одинаково хороши. Сказанное означает, что стремление к соответствию наших представлений реальности не является притязанием на позицию Бога.

Таким образом, понимание истины как соответствия реальности не предполагает принятия допущения о том, что человеку может быть известна реальность, как она есть сама по себе, и поэтому философскую экспликацию корреспондентной теории истины Патнэмом следует признать сильным упрощением этой теории.

Однако нельзя не признать, что обвинение Патнэмом корреспондентной теории истины в метафизичности имеет под собой определенные основания в том смысле, что это обвинение свидетельствует о действительных трудностях, с которыми сталкивается эта концепция истины. К числу этих трудностей принадлежит, во-первых, проблема критериев истины, а, во-вторых, проблемы, связанные с выяснением природы отношения соответствия. Безусловно, корреспондентная теория истины не может предложить критерии, которые позволили бы безошибочно установить истинность того или иного утверждения, однако, как отмечает К.Поппер, отсутствие критериев не превращает понятие истины в бессмысленное, а означает только, что "мы всегда можем ошибиться при выборе теории – пройти мимо истины или не достигнуть ее, иначе говоря люди подвержены ошибкам, и достоверность не является прерогативой человечества" [88]. Тем не менее для многих философов указанные трудности оказались достаточным основанием для отказа от корреспондентной теории истины и замены ее альтернативной концепцией. К их числу принадлежит и Патнэм, который выдвинул интерналистскую концепцию истины. Попытаемся разобраться, что же представляет собой эта концепция и способна ли она преодолеть трудности, оказавшиеся "неразрешимыми" для корреспондентной теории истины.

Согласно Патнэму, интерналистскую концепцию истины (или интерналистскую перспективу) можно сформулировать в виде следующей совокупности тезисов.

1. В отличие от метафизического реалиста интерналист считает, что "… вопрос о том, из каких объектов состоит мир, имеет смысл задавать только в рамках некоторой теории или описания" [89]. Это означает, поясняет Патнэм, что «"объекты" не существуют независимо от концептуальных схем. Мы разрезаем мир на объекты, когда вводим ту или иную схему описания. Поскольку и объекты, и знаки являются одинаково внутренними по отношению к схеме описания, то можно сказать, что к чему относится» [90].

2. Согласно интерналисту, истина – это "некоторый вид (идеализированной) рациональной приемлемости, некоторый вид идеальной когерентности наших представлений друг с другом и с нашим опытом, поскольку этот опыт находит выражение в нашей системе представлений" [91]. Поэтому единственным критерием для установления того, является ли некоторое утверждение фактом (то есть является ли оно истинным), служит его рациональная приемлемость. Патнэм отмечает, что понимает это в буквальном смысле: "так, если можно рационально принять, что картина прекрасна, то это может быть фактом, что картина прекрасна" [92]. Согласно Патнэму, наши концепции когерентности и рациональной приемлемости глубоко укоренены в нашей психологии, зависят от нашей биологии и культуры и ни в коей мере не являются "ценностно независимыми" (value free).

3. Согласно интерналисту, "не существует точки зрения Бога, которую мы можем знать или можем представить; существуют только разнообразные точки зрения конкретных людей, отражающие их разнообразные интересы и цели, которым служат теории и описания" [93].

4. В отличие от метафизического реалиста интерналист полагает, что возможно множество истинных теорий или описаний мира.

Как мы уже отмечали, Патнэм считает первым философом, предложившим интерналистскую концепцию истины, – Канта. Во-первых, Кант показал, что говоря о каком-либо объекте, мы никогда не описываем его таким, каков он есть "сам по себе" независимо от его воздействия на нас, существ с определенной рациональной природой и биологической конституцией. И хотя Кант не сомневался в существовании независимой от сознания реальности (называя ее элементы вещами-в-себе или ноуменами) и утверждал, что придерживается корреспондентной теории истины, он, по мнению Патнэма, в действительности отказался от идеи соответствия между вещами-в-себе и вещами для-нас. Патнэм поясняет позицию Канта в этом вопросе следующим примером. Когда мы говорим, что стул сделан из дуба, это не означает, что мы приписываем ноуменальному объекту, соответствующему стулу, силу, воздействие которой на наши органы чувств заставляет нас воспринимать стул сделанным из дуба. По мнению Патнэма, Кант считал, что "сила" должна приписываться не отдельной вещи-в-себе, а всему ноуменальному миру, и поэтому никакого соответствия между вещами-для-нас и ноуменами нет.

Мы здесь не будем касаться вопроса, насколько корректной является такая интерпретация кантовского понимания истины. Мы изложили эту интерпретацию только потому, что она хорошо разъясняет позицию самого Патнэма.

На наш взгляд, имеются достаточно серьезные основания для квалификации концепции внутреннего реализма, в которой Патнэм попытался соединить объективные и субъективные компоненты в понимании истины, как варианта когерентной теории истины, которая сводит вопрос об истине к внутренней согласованности и непротиворечивости системы утверждений. Этому выводу не может противоречить и то обстоятельство, что Патнэм, определяя свою позицию как "реализм" (хотя и внутренний), тем самым признает объективный фактор в создании данного человеку мира (как он отмечает, "сознание и мир совместно создают сознание и мир" [94]). Дело здесь в том, что в своем определении истины как некоторого вида когерентности наших представлений, он, по существу, отказывается учитывать этот объективный фактор. На наш взгляд, Патнэм упускает из виду, что именно идея соответствия реальности вносит "объективные компоненты" в концепцию истины, и поэтому, отбросив эту идею, философ оказывается целиком во власти "субъективных" представлений об истине.

Концепция внутреннего реализма Патнэма обнаруживает близкое сходство с теорией языковых каркасов Р.Карнапа, что также свидетельствует в пользу понимания истины Патнэмом как когерентности. Согласно указанной теории Карнапа, представляющей классический вариант когерентной концепции истины, следует различать два типа вопросов о существовании объектов – внутренний и внешний. Внутренний вопрос всегда связан с некоторым языковым каркасом, представляющим собой систему способов речи (или форм выражений), подчиненных определенным правилам. По мнению Карнапа, в рамках внутреннего вопроса "признать что-либо реальной вещью или событием – значит суметь включить эту вещь в систему других вещей, признанных реальными, в соответствии с правилами каркаса" [95]. Внешний вопрос касается существования всей системы объектов, признаваемых в данном языковом каркасе, то есть касается принятия или непринятия самого языкового каркаса. Поскольку принятие языкового каркаса "можно расценивать только как более или менее целесообразное, плодотворное, ведущее к той цели, которой служит язык" [96], Карнап объявляет внешний вопрос практическим вопросом или вопросом веры. Как мы видели, Патнэм также связывает вопрос о том, из каких объектов состоит мир (или иначе – какие объекты существуют в мире), с принятием определенной концептуальной схемы. А принятие концептуальной схемы, по существу, означает выбор определенного языка. Кроме того, и для Патнэма выбор концептуальной схемы (или "точки зрения") связан с интересами и целями людей, то есть является практическим вопросом.

Еще одно свидетельство в пользу определения концепции истины Патнэма как когерентной мы получим, если рассмотрим его тезис о возможности множества истинных описаний или теорий мира. В подтверждение этого тезиса Патнэм обращается к тому, что в философии науки называют "эквивалентными описаниями". Под эквивалентными описаниями понимают теории, которые, с одной стороны, являются эмпирически эквивалентными (то есть относятся к одной и той же предметной области и приводят к одним и тем же эмпирическим следствиям), а с другой стороны, являются переводимыми друг в друга. Это означает, что формальный аппарат одной теории можно путем тождественных преобразований перевести в аппарат другой. Благодаря возможности такого преобразования все факты, подтверждающие первую теорию, подтверждают и вторую, и наоборот. Из этого вытекает, что если одно из эквивалентных описаний истинно, то автоматически истинно и другое. Однако эквивалентные описания могут быть при этом очень различными или даже несовместимыми. В силу этого обстоятельства Патнэм вслед за Рейхенбахом считает эквивалентные описания сильным аргументом против понимания истины как соответствия реальности, поскольку устанавливая совершенно различные концептуализации одной и той же совокупности наблюдаемых фактов и будучи одновременно истинными, эти описания разрушают саму идею "соответствия". Согласно Патнэму, соответствие является выделенным отношением среди множества отношений, в которых могут находиться две системы, поэтому говорить о множестве "соответствий" значит противоречить самому себе. Однако, как показал Э.М.Чудинов, если отбросить идею соответствия, то «может создаться впечатление, что концептуальные средства, являющиеся продуктом мыслительной деятельности человека, имеют мистическую власть над природой. Чтобы избежать этого вывода, который противоречит науке, мы должны предположить, что возможность мысленного "рассечения" действительности имеет под собой объективные основания. Действительность многокачественна, многоаспектна, и именно это обстоятельство является объективной предпосылкой того, что она может "рассекаться" различным образом» [97]. Таким образом, сторонник понимания истины как соответствия реальности мог бы возразить Патнэму, указав, что эквивалентные описания не противоречат идее соответствия, а свидетельствуют об определенном многокачественном характере реальности. Сказанное означает, что Патнэм, для которого эквивалентные описания служат поводом для отказа от идеи соответствия теорий действительности, выносит тем самым из рассмотрения "объективные основания" различных концептуализаций, и поэтому об истине он может говорить только в терминах когерентности, непротиворечивости и т.д.

Таким образом, если принять, что новая теория истины Патнэма сводится к сформулированной выше совокупности тезисов, то становится совершенно очевидным вывод о том, что она представляет собой вариант когерентной теории.

Однако следует отметить, что когерентная теории истины является очень уязвимой для критики. Она не только не преодолевает трудностей корреспондентной теории истины, "но, наоборот, усугубляет их, сталкиваясь, в свою очередь, и с другими, неразрешимыми для нее проблемами" [98]. И главная из этих проблем – невозможность избежать релятивизма. Как отмечал еще в свое время М.Шлик, "если рассматривать когерентность в качестве общего критерия истинности, мы должны считать всякого рода сказки столь же истинными, как исторические свидетельства или утверждения в трудах по химии, – конечно, в том случае, когда в сказке нет противоречий" [99].

Патнэм хорошо осознает, какую опасность для философии науки таит в себе релятивизм, и поэтому он стремится, с одной стороны, показать, что "интернализм не есть простой релятивизм" [100], а с другой стороны, выдвигает аргументы в подтверждение несостоятельности релятивизма. Однако, основную критику у Патнэма вызывает метафизический реализм, в котором он видит более опасного противника. Аргументы Патнэма против метафизического реализма представляют несомненный интерес, поскольку они получили очень широкое обсуждение в аналитической философии и играют важную роль в концепции самого Патнэма, и, более того, эти аргументы выявляют те трудности, которые заставили Патнэма пересмотреть свою гносеологическую позицию.

2. Критика метафизического реализма

В своей книге "Разум, истина и история" Патнэм предпринимает развернутую критику метафизического реализма. В определенном смысле сама философская реконструкция гносеологической позиции, представленной в метафизическом реализме, должна, по замыслу Патнэма, служить сильным аргументом против метафизического реализма, поскольку простое выявление лежащих в ее основании философских допущений свидетельствует о слабости этой позиции. Однако в своей критике Патнэм идет дальше и пытается показать, что метафизический реализм порождает неразрешимые философские трудности, которые легко устранить, если перейти на позизии интернализма. К числу этих трудностей, по мнению Патнэма, относится невозможность избежать скептицизма в отношении человеческого познания, принципиальная непостижимость, с позиции метафизического реализма, природы референции, необъяснимость разнообразных "загадок" в отношении между сознанием и мозгом и т.д.

Вначале мы рассмотрим аргумент Патнэма, показывающий уязвимость метафизического реализма перед скептическими выводами. Согласно Патнэму, метафизический реализм не способен дать убедительного опровержения гипотезы о том, что человеческие существа являются в действительности "мозгами в сосуде". Схематично ход рассуждений Патнэма можно представить следующим образом: вначале он предлагает доказательство того, что указанная гипотеза не может быть истинной, а затем обосновывает, почему это доказательство, легко осуществимое для внутреннего реализма, не может быть выполнено с позиции метафизического реализма.

Формулируя свой аргумент, Патнэм предлагает представить ситуацию, когда мозг человека оказывается помещенным в сосуд с питательной средой, поддерживающей его в живом состоянии. При этом нервные окончания мозга соединены со сверхмощным компьютером, который, посылая разнообразные электронные импульсы, рождает в мозге ощущения и впечатления, совершенно идентичные ощущениям и впечатлениям обычного живого человека. Мозгу кажется, что его окружают люди и привычные предметы, он "ощущает" свое тело и чувствует совершаемые им движения. Далее Патнэм предлагает представить, что все человеческие существа являются подобными мозгами в сосуде, то есть функционирование компьютера запрограммировано таким образом, что создает у всех мозгов, помещенных в сосуды, коллективную галлюцинацию. Например, когда два таких "существа" разговаривают друг с другом, каждый из них видит, как другой шевелит губами, произнося слова, слышит его голос, а также слышит свой собственный голос, чувствует движение своего языка и т.д.

Описав эту ситуацию, Патнэм задается вопросом – может ли быть истинным предположение, что все человеческие существа являются мозгами в сосуде? Вывод, к которому он приходит, состоит в том, что это предположение, "хотя и не нарушает никакого физического закона и абсолютно согласуется со всем нашим опытом, не может быть истинным" [101], поскольку является самоопровергающим. Следует отметить, что Патнэм называет утверждение самоопровергающим, если сам факт принятия этого утверждения означает его ложность. В этом смысле является самоопровергающим утверждение "Я не существую", если это утверждение произносится или продумывается каким-либо человеком.

Свое доказательство самоопровергающего характера утверждения "Я являюсь мозгом в сосуде" Патнэм строит на анализе условий истинности этого утверждения, когда оно произносится или продумывается мозгом в сосуде. При этом он исходит из того, что установление истинности некоторого предложения предполагает, что слова этого предложения относятся к реальным объектам. В доказательстве Патнэма важную роль играют две посылки. Первая посылка утверждает, что между репрезентациями (физическими и ментальными) и их референтами не существует необходимой связи. Согласно второй посылке, "нельзя указывать на определенные виды вещей, например на деревья, если отсутствует какое-либо каузальное взаимодействие с ними или с вещами, в терминах которых первые объекты могут быть описаны" [102]. Рассмотрим более подробно эти допущения.

Теории, в которых неявно присутствует допущение о необходимой связи между репрезентациями и их референтами Патнэм называет магическими теориями референции, видя в них отголосок представлений примитивных народов о таинственной связи между именами и их носителями, благодаря которой знание "истинного имени" дает власть над его обладателем. По мнению Патнэма, магическая теория референции постулирует некоторую способность сознания (например, интенциональность), благодаря которой слова и другие ментальные образования могут указывать на (или обозначать) определенные объекты. Попытаемся кратко воспроизвести критику Патнэмом магической теории референции.

Несостоятельность этой теории для физических репрезентаций, по мнению Патнэма, с полной очевидностью вытекает из той возможной ситуации, когда из двух совершенно одинаковых физических объектов один является репрезентацией, а второй – нет. Например, кривая, прочерчиваемая муравьем в песке и по виду напоминающая карикатуру на Черчилля, не является его изображением, хотя будь эта же карикатура выполнена каким-либо художником, она была бы репрезентацией. Это означает, что физический объект, выступающий в качестве репрезентации другого объекта, не имеет с последним необходимой связи, объясняющей отношение референции.

Согласно Патнэму, этот же вывод можно сделать и в отношении ментальных репрезентаций. Предложенное им обоснование представляет собой серию научно-фантастических историй, иллюстрирующих тот факт, что одни и те же ментальные образования в одних случаях обладают референцией, а в других случаях – нет. Например, Патнэм предлагает такую историю. Допустим, существует планета, населенная людьми, которые во всем похожи на нас за тем лишь исключением, что они никогда не видели деревьев. Однажды пролетающий мимо космический корабль роняет на эту планету изображение дерева. Вполне вероятно, что после длительного рассматривания этого рисунка у жителей указанной планеты складывается точно такой же ментальный образ, каким обладаем и мы. Но если наш ментальный образ является репрезентацией дерева, то для жителей рассматриваемой планеты он является репрезентацией какого-то странного объекта. Патнэм конструирует множество аналогичных примеров для доказательства того, что слова и другие ментальные образования не обладают необходимой референцией. В заключение он отмечает, что если бы эти примеры имели место в действительности, они были бы "замечательным доказательством важной концептуальной истины, состоящей в том, что даже большая и сложная система репрезентаций как вербальных, так и визуальных, не имеет внутренней, встроенной, таинственной связи с тем, что она репрезентирует" [103]. Но эти примеры, считает Патнэм, могли бы иметь место в действительности, поскольку они "совместимы с физическими законами и, возможно, совместимы с действительными условиями во Вселенной, если на других планетах существуют разумные существа" [104], то есть эти примеры являются серьезным возражением против магической теории референции.

Но если магическая теория референции не верна, если ментальные репрезентации не обладают необходимой референцией, то возникает вопрос – благодаря чему они в некоторых случаях все же обладают референцией? Согласно Патнэму, это происходит потому, что человек обладает концептами (или понятиями). Концепты же не являются "ментальными репрезентациями, которые с необходимостью указывают на внешние объекты, по той серьезной причине, что они вовсе не являются ментальными репрезентациями. Концепты – это знаки, употребляемые определенным образом" [105]. По мнению Патнэма, обладать концептом (и, следовательно, понимать) – значит быть способным использовать знаки ситуативно надлежащим образом. В этом смысле референция не может быть отделена от способностей носителей языка. В частности, референция предполагает способность узнавать и реагировать на объекты, когда они находятся поблизости. Отметим, что сказанное свидетельствует о возросшем влиянии на семантические взгляды Патнэма идей позднего Витгенштейна.

Вторая посылка, играющая важную роль в опровержении Патнэмом предположения, что человеческие существа являются мозгами в сосуде, тесно связана с первой и говорит о необходимости нашего каузального взаимодействия с объектами, выступающими в качестве референтов наших терминов. Согласно Патнэму, люди могут не только думать о различных объектах, но и способны реагировать на них, манипулировать ими и использовать их в своих целях, поскольку существует глубинная связь между мыслями человека о различных предметах и его невербальными действиями в отношении этих объектов. При отсутствии этой связи любой разговор превращается в синтаксическую игру, "которая, конечно, похожа на разумную речь, но не более, чем кривая, прочерчиваемая муравьем, похожа на язвительную карикатуру" [106].

Итак, опираясь на указанные посылки, Патнэм предлагает следующее доказательство самоопровергающего характера предположения, что все человеческие существа являются мозгами в сосуде. Как мы уже отмечали, в основе этого доказательства лежит анализ условий истинности для предложения "Я являюсь мозгом в сосуде", когда оно произносится мозгом в сосуде. Этот анализ предполагает установление референтов слов, входящих в указанное предложение. Согласно Патнэму, произнесенные мозгом в сосуде слова не могут иметь в качестве референтов внешние объекты, поскольку между этим мозгом и внешними объектами отсутствует каузальное взаимодействие, а предположение о необходимой связи между словами и их референтами является неверным. Слова, произнесенные мозгом в сосуде, могут указывать только на "воображаемые объекты" (objects in the image) или, иначе говоря, – на некоторую совокупность чувственных впечатлений. Однако, для того, чтобы предложение было истинным, входящие в него слова должны обладать референцией на реальные объекты. Отсюда Патнэм заключает, что предложение "Я являюсь мозгом в сосуде", произносимое мозгом в сосуде, является ложным. Таким образом, допустив истинность предположения "Мы являемся мозгами в сосуде", мы в ходе рассуждения пришли к его ложности, а это свидетельствует о том, считает Патнэм, что рассматриваемое предположение является самоопровергающим. Подводя итог своему доказательству, Патнэм заключает: «Если мы являемся мозгами в сосуде, то предположение "Мы являемся мозгами в сосуде" ложно. Поэтому оно (с необходимостью) ложно».

Это доказательство Патнэма привлекло внимание многих исследователей, которые, предложив различные реконструкции этого доказательства, попытались установить, является ли оно логически убедительным. В результате этих исследований был получен отрицательный ответ [107]. Мы не будем здесь рассматривать, в чем авторы критических статей видят некорректность доказательства Патнэма, поскольку это увело бы нас в сторону от нашей основной темы. Отметим лишь, что на наш взгляд, негативный результат этих исследований объясняется тем обстоятельством, что предположение о мозгах в сосуде является самоопровергающим в том же смысле, в каком является самоопровергающим предположение "Я не существую", когда оно произносится каким-либо человеком. Доказательство Патнэма опровергает скептицизм, выраженный в предположении "Мы являемся мозгами в сосуде", в той же мере, в какой его опровергает любая попытка логически обосновать ложность утверждения "я не существую", а эти попытки еще ни разу не увенчались успехом.

Для нас более важным является вопрос о том, какие следствия предложенное Патнэмом доказательство имеет для спора между метафизическим реализмом и интернализмом. Для ответа на этот вопрос мы должны вспомнить еще об одном допущении, которое использует Патнэм. В его доказательстве предполагается, что слова, произносимые людьми, в отличие от слов, произносимых мозгами в сосуде, обладают референцией на реальные объекты. Но как обосновать это допущение?

По мнению Патнэма, для интерналиста это обоснование не представляет никакой трудности. Поскольку, с интерналистской точки зрения, объекты и знаки являются внутренними по отношению к схеме описания, любой знак, "используемый определенным образом и определенным сообществом пользователей, может соответствовать определенным объектам в рамках концептуальной схемы этих пользователей" [108]. В этом случае, считает Патнэм, определение референции сводится к совокупности тавтологий типа: "заяц" указывает на (обозначает) зайцев; "инопланетянин" указывает на инопланетян и т.д. Более того, согласно Патнэму, интерналист может отбросить предположение, что все человеческие существа являются мозгами в сосуде, как "чисто лингвистическую конструкцию" или "историю", поскольку нельзя найти наблюдателя (кроме Бога), с точки зрения которого эта история могла бы быть рассказана. Само допущение, что человеческие существа являются мозгами в сосуде, "с самого начала предполагает понимание истины с точки зрения Бога" [109]. Это означает, по мнению Патнэма, что с позиции внутреннего реализма легко опровергнуть скептический вывод, выраженный в предположении о мозгах в сосуде. Однако попытаемся разобраться, что же означает это опровержение скептицизма. На наш взгляд, в приведенном рассуждении Патнэма достаточно четко выражена мысль, что мы не можем знать, каков мир сам по себе и являемся ли мы "на самом деле" мозгами в сосуде. Мы можем знать только тот мир, который уже изначально структурирован концептуальной схемой нашего языка, а этот мир не содержит и намека на то, что человеческие существа – это мозги в сосуде. Таким образом, опровержение с позиции внутреннего реализма скептического вывода о том, что человеческие существа являются мозгами в сосуде, по существу, состоит в констатации того, что нам не дано знать, являемся мы мозгами в сосуде или нет (поскольку мы не можем занять позицию Бога, а возможности нашего знания ограничены рамками специфически человеческой точки зрения). Однако в этом смысле скептицизм уже давным-давно "преодолен", и внутренний реализм в этом вопросе не обладает никаким преимуществом перед другими гносеологическими позициями, в частности – и перед метафизическим реализмом.

Теперь рассмотрим, почему, по мнению Патнэма, предположение о мозгах в сосуде представляет непреодолимую трудность для метафизического реализма. Пытаясь обосновать референцию наших терминов на реальные объекты, экстерналист, по словам Патнэма, сталкивается со следующей проблемой: "вовне находятся объекты, имеется сознание/мозг, осуществляющее(ий) мышление/вычисление. Каким образом знаки осуществляющего мышление человека вступают в единственное соответствие с объектами и множествами объектов, находящихся вовне?" [110] Для ответа на этот вопрос экстерналисту нужно раскрыть природу указанного отношения "соответствия". По мнению Патнэма, экстерналист мог бы попытаться раскрыть природу соответствия с помощью каузальных связей между знаками и их референтами.

Однако, согласно Патнэму, каузальное взаимодействие не раскрывает природы референции, даже если предположить существование "каузальных цепочек соответстующего вида". Для обоснования этого утверждения Патнэм рассматривает, как устанавливается референция на примере таких простых слов, как "лошадь" или "заяц". Совершенно очевидно, что экстенсионал слова "лошадь" содержит не только лошадей, с которыми мы имели каузальное взаимодействие, но и всех животных того же самого вида. Однако, как отмечает Патнэм, выражение "того же самого вида" утрачивает смысл вне категориальной системы, которая определяет, какие свойства выражают сходство, а какие – нет. «То, что делает лошадей, с которыми я не имел взаимодействия, принадлежащими к "тому же самому виду", что и лошади, с которыми я имел взаимодействие, – так это тот факт, что и первые, и вторые являются лошадьми» [111]. Согласно Патнэму, с позициии метафизического реализма установление референции терминов выглядит, как если бы вначале имелись объекты сами по себе, а затем человек с помощью некоторого "лассо" заарканивал часть из них (то есть тех лошадей, с которыми он имел каузальное взаимодействие). Тогда возникает проблема, как охватить словом оставшуюся часть объектов (например, тех лошадей, с которыми не было каузального взаимодействия). Решить эту проблему, по мнению Патнэма, метафизический реалист может, если только примет допущение, что слово автоматически покрывает оставшиеся объекты, поскольку все объекты являются "самоидентифицирующимися". А это означает, что природа сама, а не человек сортирует вещи по родам. Но, как отмечает Патнэм, объекты, из которых состоит мир, в большей степени являются «продуктами нашего концептуального изобретения, а не "объективного" фактора в опыте, фактора, независимого от нашей воли» [112]. Поэтому хотя Патнэм и признает, что в определенном смысле мир состоит из самоидентифицирующихся объектов, однако, по его мнению, эти объекты нельзя считать независимыми от сознания. Это рассуждение Патнэма самым непосредственным образом направлено против его прежней концепции референции, опирающейся на эссенциалистские допущения. Теперь эти эссенциалистские допущения заменяются тезисом о самоидентифицирующихся объектах, которые легко увязываются с концептуальными схемами, создаваемыми людьми.

На основе этой критики Патнэм делает вывод, что метафизичеcкий реализм не способен раскрыть природу референции, и поэтому для него представляет непреодолимую трудность предположение, что человеческие существа являются мозгами в сосуде. Однако, на наш взгляд, этот вывод является не вполне правомерным. Не все сторонники корреспондентной теории истины отрицают роль категориальных систем в определении референции терминов и признают только природный фактор в "сортировке вещей по видам". Скорее следует заключить, что приведенный нами критический аргумент направлен исключительно против "метафизического реалиста" Патнэма, когда он придерживался каузальной концепции референции и корреспондентной теории истины. Однако в предложенной критике, безусловно, есть и рациональное зерно. Раскрытие природы соответствия действительно является проблемой для корреспондентной теории истины, как является проблемой и преодоление скептицизма. Однако, на наш взгляд, многочисленные попытки опровергнуть скептицизм в истории философии убедительно показали, что эта проблема неразрешима чисто логическими средствами. И поэтому не случайно, что попытка Патнэма преодолеть скептицизм на основе новой гносеологической позиции – внутреннего реализма – потерпела неудачу. Однако эта неудача не отменяет важности и плодотворности предложенного им доказательства, поскольку в ходе каждого такого "доказательства" оттачиваются средства аргументации, выявляются интересные аспекты используемых концепций, становятся более четкими и ясными защищаемые позиции.

В заключение нам хотелось бы затронуть еще один аспект, связанный с рассматриваемым аргументом Патнэма. На наш взгляд, предложенное им доказательство с полной очевидностью свидетельствует о существенных изменениях в его концепции референции и значения. Во-первых, Патнэм со всей определенностью заявляет, что каузальные связи объясняют лишь механизм установления референции, но не раскрывают ее природы. Во-вторых, он существенным образом пересматривает свой тезис о том, что природа сама устанавливает референцию наших терминов. Об этом свидетельствует, как мы видели, его трактовка самоидентифицирующихся объектов. Кроме того, в его концепции значения и референции становится более ощутимым влияние идей Л.Витгенштейна. Конечно, это влияние можно обнаружить и на первом этапе творчества Патнэма, когда он признавал, что "объяснение, согласно которому понимание языка состоит в способности его использовать,… является единственным объяснением в этой сфере" [113] и стремился обосновать, что значения локализованы не в голове носителей языка. Однако, как мы видели, тогда эту идею Витгенштейна Патнэм трактовал, оставаясь в определенной степени в рамках фрегевской традиции. Так, в его понимании значение лингвистического выражения выступало как сложное четырехкомпонентное образование, содержащее такой элемент, как стереотип, который имел непосредственное отношение к сфере ментального. Теперь же Патнэм предлагает уже иную трактовку тезиса о том, что значения не находятся в голове говорящих, – более близкую по духу к идеям Витгенштейна. Согласно этой трактовке, значения – это знаки, употребляемые ситуативно определенным образом.

О влиянии Витгенштейна свидетельствует и постоянное обращение Патнэма к его идеям и аргументам. Особенно сильны витгенштейнианские мотивы в предложенной Патнэмом критике магической теории референции.

Критика Патнэмом метафизического реализма не ограничивается аргументом, опирающимся на предположение о мозгах в сосуде. Он предложил еще один аргумент, который в литературе получил название "теоретико-модельного аргумента против метафизического реализма". Патнэм придает очень большое значение этому аргументу, считая его своим главным достижением в критике метафизического реализма.

3. Теоретико-модельный аргумент против метафизического реализма

В определенном смысле теоретико-модельный аргумент Патнэма продолжает ту стратегию критического наступления на метафизический реализм, которая нашла отражение в его аргументе, связанном с предположением, что человеческие существа являются мозгами в сосуде. В центре и того, и другого аргумента строят проблема референции и анализ тех трудностей, с которыми связано решение этой проблемы. Если говорить обобщенно, то в теоретико-модельном аргументе Патнэм стремится обосновать положение о невозможности выделить какое-либо единственное отношение референции между терминами и их референтами в качестве отношения соответствия. Иными словами, основная цель этого аргумента состоит в том, чтобы доказать тезис о неопределенности референции. С точки зрения Патнэма, этот результат является хорошим опровержением метафизического реализма, который связан с признанием одного "действительного" отношения соответствия между языком и реальностью.

По замыслу Патнэма, непосредственным объектом критики в теоретико-модельном аргументе является общепринятое представление о том, как устанавливается интерпретация нашего языка, то есть как присваиваются интенсионалы и экстенсионалы словам и выражениям. Согласно Патнэму, это общепринятое представление связано с понятиями операционального и теоретического ограничений. В упрощенной трактовке операциональное ограничение формулирует условие, согласно которому некоторое предложение (например, "По цепи течет электрический ток") является истинным, если и только если имеет место определенный результат проверки (например, отклонилась стрелка вольтметра). Как отмечает Патнэм, это определение, если его не уточнить, выражает точку зрения наивного операционализма, которую сейчас никто не воспринимает всерьез. Поэтому при трактовке операционального ограничения следует учитывать, что, во-первых, связи между теорией и опытом являются вероятностными, во-вторых, "даже эти вероятностные связи не являются простыми семантическими корреляциями, а зависят от эмпирической теории, которая подвержена пересмотру" [114], и, в-третьих, теории не проверяются предложение за предложением, а проходят проверку опытом как совокупное целое. Согласно Патнэму, сторонники общепринятой точки зрения вполне согласятся со всеми этими уточнениями, не отказываясь при этом от идеи, что операциональные ограничения выделяют интерпретацию наших терминов.

Теоретические ограничения связаны с формальными свойствами теории и, как правило, формулируются в виде ограничений на принятие теории (например, "не следует принимать теорию, которая требует отказа от очень большого числа ранее считавшихся истинными утверждений"), однако, считает Патнэм, они могут быть легко переформулированы в качестве ограничений на интерпретацию теории (например, "приемлемой считается такая теория, которая сохраняет истинность предложений, считавшихся таковыми в течение длительного периода времени").

Согласно Патнэму, "трудность, с которой сталкивается общепринятая точка зрения, связана с тем, что здесь делается попытка установить экстенсионалы или интенсионалы отдельных терминов через установление условий истинности предложений в целом" [115]. Дело в том, что операциональные и теоретические ограничения, по существу, определяют, какие предложения в языке являются истинными. Для обоснования неадекватности общепринятой точки зрения Патнэм ставит перед собой задачу показать, что "даже если мы имеем ограничения какой бы то ни было природы, определяющие значение истинности каждого предложения языка в каждом возможном мире, тем не менее референция отдельных терминов остается неопределенной" [116]. По мнению Патнэма, неопределенность референции означает, что можно задать абсолютно различные интерпретации языка, которые тем не менее сохранят значение истинности каждого предложения в каждом возможном мире в неизменном виде.

Прежде чем перейти к рассмотрению предложенного Патнэмом доказательства, нам бы хотелось более внимательно разобраться с вопросом об операциональных и теоретических ограничениях. В философии науки эти понятия обычно используются, когда речь идет о необходимых условиях для принятия теории. Операциональные ограничения, по существу, выражают требование согласованности принимаемой теории с результатами экспериментов, наблюдений и т.д., то есть требование подтверждаемости теории эмпирическими данными. Теоретические ограничения выражают свойства, которыми должна обладать принимаемая теория (например, непротиворечивость, простота и т.д.). Если некоторая теория удовлетворяет операциональным и теоретическим ограничениям, то означает ли это, что она истинна? Многие философы науки (а среди них и те, кто придерживается корреспондентной теории истины) воздержались бы от столь категоричного утверждения и признали бы просто, что эта теория является хорошо подтвержденной. Но даже если некоторые из них и охарактеризовали бы такую теорию как истинную, это вовсе не означает, что они признали бы все предложения данной теории истинными. Во-первых, некоторые утверждения даже в целом истинной теории могут оказаться ложными и потребуют уточнения и исправления в ходе дальнейшего научного исследования. Во-вторых, научные теории содержат и такие предложения, которые нельзя охарактеризовать с точки зрения истинности (к их числу относятся, например, различные определения). Поэтому когда Патнэм говорит, что операциональные и теоретические ограничения определяют, какие предложения в языке являются истинными, он допускает некорректность. Операциональные и теоретические ограничения определяют истинность теории в целом, а не ее отдельных утверждений. Иначе Патнэм вынужден был бы приписать "сторонникам общепринятой точки зрения на интерпретацию" представление, согласно которому научная теория представляет собой конъюнкцию предложений и поэтому проходит проверку опытом предложение за предложением, а не как совокупное целое. Это означает, что указанные выше уточнения (вероятностные отношения между теорией и опытом, теоретическая нагруженность данных опыта, тезис Куайна и т.д.), принятие которых, по мнению Патнэма, не меняет существа общепринятой точки зрения, значительным образом влияют на понимание роли операциональных и теоретических ограничений.

Однако главное возражение против предложенной Патнэмом трактовки операциональных и теоретических ограничений состоит в том, что трудно найти философа, который считал бы, что указанные ограничения, определяющие истинность некоторой теории, детерминируют ее интерпретацию. Такую точку зрения можно, видимо, приписать только П.У.Бриджмену, который понимал под значением термина то множество операций, с которыми связано употребление данного термина. Так, значение слова "температура", по его мнению, выражает только то, что мы измеряем с помощью термометра. Поэтому предложение "Температура равна 20⁰ С" говорит только то, что столбик ртути в термометре поднялся до отметки "20". В этом смысле Бриджмен действительно считал, что условия истинности предложения детерминируют референцию входящих в него слов. Однако большинство философов не согласилось бы с этой точкой зрения. Продолжая пример с температурой, мы могли бы сказать, что на основе истинности предложения "Температура равна 20⁰ С", о чем свидетельствует столбик термометра, поднявшийся до отметки "20", еще нельзя установить, как интерпретируется термин "температура" – то ли как средняя молекулярно-кинетическая энергия, то ли в терминах феноменологической теории теплоты. Интерпретация теории представляет собой довольно сложную процедуру, в которой обязательно используется такой компонент теории, как идеальная репрезентация фрагмента действительности. Поэтому нельзя согласиться с Патнэмом, что предложенная им трактовка теоретических и операциональных ограничений является общепринятой точкой зрения на интерпретацию. Это означает, что его теоретико-модельный аргумент не направлен непосредственно против общепринятой точки зрения на интерпретацию. Однако поскольку основная цель этого аргумента состоит в обосновании неопределенности референции, этот результат интересен сам по себе, независимо от того, насколько он подрывает общепринятое представление об интерпретации.

Патнэм строит свое доказательство, используя аппарат теории моделей (поэтому это доказательство и получило название "теоретико-модельного аргумента"). Мы не будем здесь воспроизводить это доказательство, поскольку это потребовало бы введения многих математических понятий. Мы ограничимся лишь изложением того примера, который Патнэм приводит в качестве иллюстрации, поскольку этот пример, на наш взгляд, хорошо раскрывает основную идею доказательства и достаточно прост для понимания.

В качестве отправного пункта Патнэм берет предложение:

(1) Кот находится на ковре.

Согласно теоретико-модельным представлениям, предложение (1) является истинным в тех возможных мирах, в которых по крайней мере один кот находится на ковре. При этом "кот" обозначает котов, "ковер" обозначает ковры, а отношение "находиться на" понимается безотносительно ко времени. Основная идея доказательства состоит в том, чтобы показать возможность такой переинтерпретации предложения (1), при которой "кот" в действительном мире будет обозначать вишни, а "ковер" – деревья, однако значение истинности предложения (1) сохранится неизменным во всех возможных мирах. Для построения новой интерпретации Патнэм вводит обозначения "кот*" и "ковер*". В итоге мы получаем следующее предложение:

(2) Кот* находится на ковре*.

Итак, в новой интерпретации предложение (2) в действительном мире должно означать, что вишня находится на дереве. Патнэм начинает с того, что разбивает все возможные миры на три группы.

(a) В первую группу входят миры, в которых и предложение "Кот находится на ковре", и предложение "Вишня находится на дереве" являются истинными, то есть в этих мирах по крайней мере один кот находится на ковре и по крайней мере одна вишня находится на дереве.

(b) Во вторую группу входят возможные миры, в которых предложение "Кот находится на ковре" является истинным, а предложение "Вишня находится на дереве" является ложным, то есть в этих мирах по крайней мере один кот находится на ковре, и ни одна вишня не находится на дереве.

(c) В третью группу входят, во-первых, возможные миры, в которых предложение "Кот находится на ковре" является ложным, а предложение "Вишня находится на дереве" является истинным, и, во-вторых, возможные миры, в которых оба рассматриваемых предложения являются ложными.

Как мы видим, в основе указанного разделения возможных миров лежит обычная таблица истинности. На основе этого разделения Патнэм предлагает следующую интерпретацию для "кота*" и "ковра*":

x является котом*, если и только если имеет место случай (a) и x является вишней; или имеет место случай (b) и x является котом, или имеет место случай (c) и x является вишней.

y является ковром*, если и только если имеет место случай (а) и y является деревом; или имеет место случай (b) и y является ковром; или имеет место случай (c) и y является кварком.

Конечно, Патнэм признает, что предложенная им интерпретация является очень неестественной, поскольку в одних возможных мирах "кот*" обозначает вишни, а в других – котов; "ковер*" же вообще в одних возможных мирах обозначает деревья, в других – ковры, а в третьих – кварки. Однако нам ничто не запрещает построить такую интерпретацию, и благодаря ей получается, что "Кот находится на ковре" и "Кот* находится на ковре*" имеют одинаковые значения истинности во всех возможных мирах. Чтобы убедиться в этом, рассмотрим по очереди все три группы возможных миров. В возможных мирах, входящих в первую группу, предложение "Кот находится на ковре" является истинным, и предложение "Кот* находится на ковре*" также является истинным, поскольку "кот*" обозначает вишни, а "ковер*" обозначает деревья. В возможных мирах, входящих в группу (b), предложения "Кот находится на ковре" и "Кот* находится на ковре*" также являются истинными, поскольку в этом случае "кот*" обозначает котов, а "ковер*" обозначает ковры. В возможных мирах, входящих в группу (c), предложения "Кот находится на ковре" и "Кот* находится на ковре*" являются ложными, поскольку "кот*" обозначает вишни, а "ковер*" обозначает кварки, а предложение "Вишня находится на кварке" является ложным. Кроме того, следует учитывать, что действительный мир относится к первой группе возможных миров, поскольку в нем предложения "Кот находится на ковре" и "Вишня находится на дереве" являются истинными. Теперь мы можем переинтерпретировать слово "кот", приписав ему интенсионал слова "кот*", и одновременно переинтерпретировать слово "ковер", приписав ему интенсионал слова "ковер*". В результате мы получили требуемую интерпретацию. На основе этого доказательства Патнэм делает вывод, что можно радикальным образом переинтерпретировать части предложения, сохранив значение предложения в целом (его значение истинности) неизменным.

Рассмотренное нами доказательство Патнэма вызвало очень неоднозначные реакции со стороны философов и логиков. Большинство исследователей выразили несогласие с этим результатом. Однако, если некоторые из них не придали особого значения этому теоретико-модельному аргументу, то другие усмотрели в нем реальную проблему. Так, например, известный логик Д.Льюис писал по поводу этого аргумента: "Хилари Патнэм изобрел бомбу, угрожающую разрушить реалистическую философию, которую мы знаем и любим. Он поясняет, что способен не проявлять по этому поводу беспокойства и любит бомбу. Он приветствует Новый порядок, что бы он с собой ни принес. Но мы, продолжающие жить в районе назначения бомбы, не согласны. Бомба должна быть уничтожена" [117]. И поэтому Льюис ставит задачу выявить некорректность доказательства Патнэма. И.Хокинг, который также не согласен с результатом Патнэма, считает, что эту некорректность можно обнаружить без особого труда. По его мнению, доказательство Патнэма опирается на теорему Левенгейма-Сколема, которая применима к теориям, сформулированным в языке логики предикатов первого порядка. Поскольку естественный язык допускает операцию квантификации над предикатами, средства первопорядковой логики являются недостаточными для его описания, и поэтому, согласно Хокингу, теоретико-модельный аргумент Патнэма не имеет силы для естественных языков.

Действительно, теорема Левенгейма-Сколема является хорошо известным результатом в логике предикатов первого порядка. Согласно этой теореме, если какая-либо теория, сформулированная в первопорядковой логике, выполнима на некоторой области, то она выполнима и на конечной или счетной области, иначе говоря, если эта теория имеет модель (интерпретацию), то она имеет и конечную или счетную модель. Эта теорема, безусловно, является парадоксальным результатом. Допустим, Вы хотите сформулировать некоторый набор аксиом (в языке первого порядка), который выделил бы единственным образом действительные числа, или, иначе говоря, Вы хотите задать систему аксиом, которые в качестве модели имели бы множество действительных чисел. Как известно, множество действительных чисел не является счетным, то есть нельзя установить одно-однозначное соответствие между множеством действительных чисел и множеством натуральных чисел. Теорема Левенгейма-Сколема, по существу, утверждает, что какую бы совокупность аксиом Вы не сформулировали, если она выполняется для действительных чисел, то она будет выполняться и для натуральных чисел. Это означает, что "посредством аксиом рассматриваемого типа невозможно отличить несчетную область от счетной или конечной" [118]. Иными словами, любая теория (совокупность аксиом), сформулированная в языке логики предикатов первого порядка, помимо предполагаемой модели имеет еще непредполагаемую модель.

Безусловно, нельзя не заметить определенной связи между результатом Патнэма и теоремой Левенгейма-Сколема, однако, с другой стороны, нельзя и не отметить тот факт, что в доказательстве Патнэма эта теорема вообще не используется. Американский философ языка Дж.Лакофф, который в отличие от Льюиса и Хокинга, положительно оценил теоретико-модельный аргумент, полагает, что "результат Патнэма является применением не самой теоремы Левенгейма-Сколема, а только того свойства, которое обнаруживают в природе формальных систем средства, используемые для доказательства данной теоремы" [119]. Согласно Лакоффу, это свойство выражается в том, что формальная система может иметь различные интерпретации (то есть может иметь различные системы референтов), однако значение ее истинности остается при этом неизменным. А поскольку это свойство, по мнению Лакоффа, присуще как первопорядковым, так и второпорядковым системам, то И.Хокинг не прав, обвиняя Патнэма в неспособности отличить первопорядковые языки от второпорядковых. Указанное свойство формальных систем вытекает из того обстоятельства, что в семантике, опирающейся на теоретико-модельные представления (Лакофф называет такую семантику объективистской), значение предложения отождествляется с условиями его истинности в каждом возможном мире, а значение термина отождествляется с его референтами в каждом возможном мире. По мнению Лакоффа, теоретико-модельный аргумент Патнэма показал неадекватность объективистской семантики в качестве теории значения, поскольку, согласно этому аргументу, можно изменить значения частей (терминов), сохранив при этом значение целого (предложения). А это является нарушением важного требования, предъявляемого к любой теории значения: "нельзя изменить значения частей без того, чтобы не изменилось значение целого" [120].

Как мы видим, спектр оценок теоретико-модельного аргумента Патнэма, достаточно широк, однако все эти оценки так или иначе опираются на анализ средств аргументации, используемых в доказательстве. Мы же попытаемся оценить аргумент Патнэма с точки зрения его результата.

Как мы уже отмечали, основная цель теоретико-модельного аргумента Патнэма состоит в обосновании тезиса о неопределенности референции. В этом смысле этот аргумент имеет непосредственное отношение к тезису о неопределенности перевода (и, соответственно, неопределенности референции), выдвинутому У.Куайном. Основную идею этого тезиса лучше всего иллюстрирует известный пример Куайна о переводе с языка туземцев. Допустим, лингвист, изучающий язык туземцев, указывает на пробегающего через поле кролика, а туземец в ответ говорит "gavagai". Лингвист может перевести это выражение как "кролик", или как "неотъемлемая часть кролика", или как "временной срез кролика" и т.д. Согласно Куайну, все эти варианты перевода являются равно приемлемыми, поскольку они обладают одинаковым стимул-значением. Понятие стимул-значения выражает в концепции Куайна тот факт, что условия истинности любого предложения (то есть некоторое положение дел в мире) выступают в качестве стимула для определенной вербальной диспозиции (предрасположения) носителей языка, то есть для диспозиции к согласию или несогласию с данным предложением. Возможность альтернативных и равно приемлемых схем перевода свидетельствует о неопределенности перевода. Эта неопределенность объясняется тем, что разные языки могут давать разные концептуализации мира. И если лингвист переводит "gavagai" как "кролик", то это означает, что он просто навязывает свою концептуальную схему, проистекающую из нашей склонности воспринимать мир состоящим из целостных и устойчивых образований – объектов. Неопределенность перевода одновременно означает и неопределенность референции. Каждому слову соответствует не какой-то вполне определенный референт, а целое множество (например, "кролик", "временной срез кролика", "неотъемлемая часть кролика" и т.д.), что обусловлено принадлежностью этого слова к разным концептуальным схемам.

По мнению Патнэма, предложенное им доказательство является существенным расширением и обобщением результатов Куайна. Если трактовка неопределенности референции Куайном создает впечатление, что "переинтерпретации, сохраняющие в неизменном виде значение истинности предложения, должны быть тесно связаны со стандартной интерпретацией" [121], то его доказательство, считает Патнэм, является более "сильным" результатом, допускающим возможность такой переинтерпретации, в которой "кот" будет обозначать вишни.

Однако, если задуматься над неопределенностью референции в понимании Патнэма, то становится совершенно очевидным ее "парадоксальный" характер. Если тезис о неопределенности перевода (и, соответственно, референции) Куайна фиксирует реальную проблему, то в трактовке Патнэма референция термина становится столь неопределенной, что в качестве референтов этого термина могут выступать и вишни, и коты, и трубы, и звезды и все, что угодно. На наш взгляд, результат Патнэма оказывается в такой степени "сильным", что он уже почти ничего не доказывает, за исключением, пожалуй, того факта, что референция носит произвольный или, правильнее будет сказать, конвенциональный характер. "Парадоксальность" патнэмовской трактовки неопределенности референции объясняется, на наш взгляд, тем обстоятельством, что за доказательством этой неопределенности стоит довольно тривиальная вещь, а именно – тот факт, что в мире имеется множество различных предметов, которые стоят друг к другу в отношении "находиться на" (или в любом другом отношении): "вишня находится на дереве", "звезда находится на небе", "труба находится на крыше" и т.д. Иными словами, если мы возьмем отношение "x находится на y" (или в более общей форме "x находится в отношении R к y" – xRy), то мы найдем множество различных пар объектов, которые будут выполнять это отношение. И если мы при установлении интерпретации этого отношения будем исходить только из того, чтобы объекты, подставляемые вместо x и y, выполняли это отношение, то мы действительно получим очень "неопределенную" референцию, которая будет включать и вишни, и звезды, и ковры и что угодно. Но говорит ли факт такого установления интерпретации что-либо о характере самой референции? На наш взгляд, в такой трактовке тезис о неопределенности референции утрачивает какой-либо смысл.

Но даже если наше рассуждение является некорректным и если признать, что Патнэму действительно удалось доказать тезис о неопределенности референции, то в каком смысле этот тезис опровергает корреспондентную теорию истины? Согласно Патнэму, неопределенность референции означает, что «существует… множество различных "соответствий", которые репрезентирует возможные отношения референции» [122], и невозможно выделить какое-то одно "действительное" соответствие, о котором говорит корреспондентная теория истины. Возможность множества отношений соответствия означает возможность различных концептуализаций одного и того же фрагмента реальности. Таким образом, согласно Патнэму, возможность нескольких альтернативных концептуализаций должна служить аргументом против корреспондентной теории истины. Однако, с этим аргументом мы уже сталкивались, когда рассматривали случай эквивалентных описаний в науке. Это означает, что теоретико-модельный аргумент Патнэма в той же мере "опровергает" корреспондентную теорию истины, в какой ее опровергают эквивалентные описания. Однако, как мы уже отмечали, корреспондентная теория истины не связана с допущением, что можно охватить все многообразие и богатство действительного мира с помощью одной концептуальной схемы. Действительность многогранна, и столь же многогранными должны средства познавательной деятельности. Поэтому понимание истины как соответствия действительности вполне можно согласовать с фактом существования эквивалентных описаний.

Этими двумя аргументами (теоретико-модельным и опирающимся на предположение о "мозгах в сосуде"), конечно же, не исчерпывается арсенал средств, к которым Патнэм прибегает в своей атаке на метафизический реализм. Мы лишь упомянем, что он также использует аргумент Витгенштейна о "следовании правилу", парадокс Гудмена, различные "загадки", возникающие при анализе психофизической проблемы (например, как объяснить qualia, то есть специфический качественный характер наших ощущений) и т.д.

Подводя итог критике Патнэмом корреспондентной теории истины, которую он определяет как метафизический реализм, хотелось бы отметить следующее. Во-первых, на наш взгляд, эту критику нельзя считать столь разрушительной, что она покончила с корреспондентной теорией истины раз и навсегда. Во-вторых, мы уже отмечали, что Патнэм – не единственный современный философ, обвинивший корреспондентную теорию истины в метафизичности. Наоборот, в последнее время, как отмечает В.Н.Порус, «именно эта теория, получающая в работах западных эпистемологов эпитеты "наивная", "примитивная", "метафизическая", явилась главной мишенью критики и самокритики; именно она стала "ахиллесовой пятой", уязвление которой привело, как считают, например, А.Файн, К.Элдер, Х.Патнэм, Б.ван Фраассен, М.Даммит и др., к летальному исходу "метафизический" вариант доктрины» [123] (имеется в виду доктрина научного реализма). Конечно, такое отношение к корреспондентной теории истины со стороны указанных философов не является случайным. Во многом оно обусловлено теми реальными трудностями, с которыми сталкивается эта теория, тем более что в последнее время в связи с открытием теоретической нагруженности научных фактов и осознанием сложного и опосредованного характера проверки научных теорий эти трудности стали еще более явными. Эта ситуация также усугубилась в результате появления новых средств анализа науки, позволяющих перейти к рассмотрению на уровне отдельных теорий, гипотез, процедур объяснения и т.д. В итоге сторонники корреспондентной теории истины оказались перед необходимостью доказать жизнеспособность своей теории. Однако, как мы видели, современные критики считают необходимым отбросить эту концепцию в силу ее полной уязвимости перед лицом указанных выше трудностей. На наш взгляд, столь жесткая негативная позиция не учитывает одного очень важного обстоятельства. Классическая (или корреспондентная) теория истины существует уже более двух тысяч лет. На протяжении этого времени было предложено множество других концепций истины (когерентная, прагматистская и т.д.), которым так и не удалось доказать свое превосходство перед пониманием истины как соответствия действительности. Однако, "критическая дискуссия" между сторонниками этих различных концепций истины всегда являлась стимулом к более углубленному пониманию проблемы. В определенном смысле и современная дискуссия, развернувшаяся вокруг корреспондентной теории, безусловно, способствует дальнейшим исследованиям по проблеме истины. Однако нельзя не отметить и негативный момент в современной критике корреспондентной теории истины. Дискуссия не принесет конструктивных и плодотворных результатов, если вместо серьезной критики участники дискуссии будут "окарикатуривать" своих противников. На наш взгляд, предложенная Патнэмом экспликация корреспондентной теории истины (в виде метафизического реализма) несет на себе этот налет карикатурности, поскольку приписывание этой теории притязания на знание мира, каков он есть сам по себе, является очень сильным упрощением. В таком "окарикатуренном" виде корреспондентную теорию истины очень несложно раскритиковать, но это вряд ли продвинет нас в нашем понимании истины.

Взамен корреспондентной теории истины Патнэм предлагает свою концепцию, названную им внутренним реализмом (или интернализмом). Как мы уже отмечали, эта концепция допускает ее квалификацию как вариант когерентной теории истины, для которой реальную опасность представляет релятивизм. Прекрасно осознавая бесплодность релятивизма для философии науки, Патнэм стремится так уточнить свою гносеологическую позицию, чтобы, с одной стороны, она не была столь уязвимой как метафизический реализм, а с другой стороны, можно было бы избежать обвинения в релятивизме. Таким образом, перед Патнэмом стоит настоятельная задача показать, что внутренний реализм не имеет следствием релятивизм.

4. "Внутренний реализм" и релятивизм

В этом параграфе мы рассмотрим, во-первых, обоснование Патнэмом нетождествественности внутреннего реализма релятивизму, и, во-вторых, его критические аргументы против релятивизма.

Итак, согласно Патнэму, «интернализм не является простым релятивизмом, признающим, что "Все сойдет" ("Anything goes")» [124]. В обоснование этого утверждения Патнэм выдвигает аргументы, которые, на наш взгляд, свидетельствуют о его отказе строго следовать принципу когерентности в понимании истины. Каковы же эти аргументы?

Во-первых, важное отличие внутреннего реализма от релятивизма, согласно Патнэму, состоит в том, что если, с точки зрения релятивизма, все концептуальные схемы и описания мира одинаково хороши, то внутренний реализм так не считает, поскольку, с его точки зрения, "знание – это не рассказ без ограничений за исключением внутренней согласованности" [125]. В подтверждение Патнэм приводит такой пример. Допустим, какой-то человек предложил теорию, утверждающую, что люди могут летать без помощи технических средств. Если исходить из того, что все теории и концептуальные схемы одинаково хороши, то и указанную теорию следует признать вполне приемлемой. Однако, если этот человек попытается подтвердить свою теорию, скажем, выпрыгнув из окна и останется жив, то он вряд ли будет после этого придерживаться прежней точки зрения. Этот пример говорит о том, что наше знание должно согласовываться с опытом. Однако, отмечает Патнэм, интернализм и не отрицает наличия опытных компонентов (experiential inputs) в нашем знании, он отрицает лишь возможность неконцептуализированных опытных компонентов. Интернализм понимает истину как когерентность теоретических утверждений с утверждениями, имеющими более тесную связь с опытом.

Приведенный пример свидетельствует о том, что Патнэм признает в качестве критериев истины не только когерентность (понимаемую как непротиворечивость), но и согласованность с внешним миром, практическую эффективность и полезность. А поскольку как реалист (хотя и внутренний) он не отрицает существование объективного мира, то в целом это означает, что он неявно признает воздействие этого объективного мира на нас, воздействие, благодаря которому мы корректируем свои теории и концептуальные схемы (например, мы не принимаем теорию, утверждающую, что люди могут летать, выпрыгнув из окна). В то же время Патнэм считает, что на основе воздействия объективного мира на нас, существ с определенной биологической конституцией и рациональной природой, мы ничего не можем сказать о самом мире, как он есть "сам по себе". Мы можем судить только о мире, который дан нам в опыте и который изначально структурирован концептуальной схемой нашего языка. В противном случае мы должны были бы, по мнению Патнэма, предположить одно-однозначное соответствие между нашими концептуальными схемами и объективным миром, однако для такого предположения у нас нет никакого основания. В этом Патнэм абсолютно прав, у нас действительно нет оснований для такого предположения. Однако, на наш взгляд, это еще не доказывает несостоятельности корреспондентной теории истины. Идея одно-однозначного соответствия, взятая из математики, предполагает изоморфизм структур, между которыми установлено соответствие. Корреспондентная теория истины не трактует соответствие в таком строго математическом смысле и поэтому не говорит о структурном изоморфизме между нашими концептуальными схемами и миром, как он есть сам по себе. В корреспондентной теории истины идея соответствия понимается более расплывчато и, по существу, означает признание того, что воздействие объективного мира может вносить определенные коррективы в наши теории и концептуальные схемы. Таким образом, идея соответствия – это требование наибольшей согласованности наших представлений с этим идущим извне воздействием. Именно благодаря этому воздействию и благодаря нашему стремлению максимально с ним согласовываться, мы можем получать все более и более

адекватные описания мира, приближаясь тем самым к истине, которая полностью никогда не достижима.

Если мы теперь сравним концепцию внутреннего реализма Патнэма и корреспондентную теорию истины с точки зрения признания ими воздействия объективного мира и необходимости согласовывать наши теории и описания с этим воздействием, то мы не можем не обнаружить определенные точки соприкосновения. И хотя Патнэм отвергает идею соответствия и предпочитает говорить об "объективной подогнанности", на наш взгляд, это во многом уже является терминологическим различием, а не различием по существу. Таким образом, мы видим, что концепция внутреннего реализма соединяет в себе как элементы когерентной теории истины, так и элементы, свидетельствующие о ее близости к корреспондентной теории.

Второе важное отличие между релятивизмом и интернализмом Патнэм видит в том, что если релятивизм отрицает какую-либо объективность нашего знания, то интернализм признает существование объективного знания. Эта объективность, по его мнению, определяется нашими понятиями когерентности и рациональной приемлемости, и хотя она является "объективностью для нас", а не метафизической объективностью с точки зрения Бога, это лучше чем вообще ничего. Попытаемся разобраться, какой смысл Патнэм вкладывает в понятие объективности. Учитывая, что рациональность в его понимании не является набором неизменных и вечных канонов или принципов, а исторически изменяется, то из этого можно было бы заключить, что объективным, с его точки зрения, является то, что представляется таковым людям разных культур на основе принятых ими стандартов рациональности и когерентности. Таким образом, объективность в понимании Патнэма, по существу, означает простую общезначимость. Однако хорошо известно, что общезначимость не позволяет полностью преодолеть релятивизм, поскольку то, что считается общезначимым в одной культуре, может не быть общезначимым в другой культуре и т.д. Во избежание столь неприятного следствия Патнэм вынужден вносить существенные уточнения в свое понимание объективности, которые в определенном смысле не согласуются с основными положениями его концепции. Так, он отмечает, что отрицание им фиксированного внеисторического органона рациональности не означает, что "наши концепции о разуме эволюционируют в истории и что разум может быть чем угодно (или может эволюционировать во что угодно)" [126]. Поясняя свою мысль, Патнэм проводит аналогию между терминами естественных видов и рациональностью. Так, о принадлежности некоторого объекта к естественному виду мы говорим при условии, если рассматриваемый объект обладает той же внутренней природой, что и парадигмальные образцы данного естественного вида (хотя наши современные методы распознавания могут и не быть достаточными для установления этого). Поэтому, считает Патнэм, естественно предположить некоторую идеальную теорию, которая раскрывает внутреннюю природу естественного вида и тем самым определяет направление конвергенции наших концепций об этом естественном виде. Аналогичным образом "рациональность какого-либо мнения определяется не нормами рациональности той или иной культуры, а идеальной теорией рациональности, теорией, которая формулирует необходимые и достаточные условия для признания мнения рациональным при соответствующих условиях в любом возможном мире" [127]. Точно так же, как древние греки могли ошибочно считать золотом образцы металла, которые на основе современной теории и методов проверки легко распознаются как не золото, – так и мнения, считавшиеся некогда рациональными, могут не оказаться таковыми с точки зрения более адекватного понимания рациональности. Более того, согласно Патнэму, эти мнения не были рациональными и тогда, когда их ошибочно считали рациональными, – как не принадлежали к экстенсионалу слова "золото" и во времена древних греков образцы металла, которые тогда ошибочно считались золотом. Таким образом, процесс создания человеком все более совершенных философских концепций рациональности постепенно конвергирует к идеальной теории, благодаря чему представления о разумном и рациональном не могут быть какими угодно.

Допущение об идеальной теории рациональности, безусловно, позволяет Патнэму преодолеть релятивизм и избежать сведения объективности к простой общезначимости. Однако это допущение является очень сильной идеализацией, правомерность которой не столь уж бесспорна. Отметим также, что это допущение получает дальнейшую конкретизацию в тезисе Патнэма об "эпистемически идеальных условиях". Понятие "эпистемически идеальных условий" Патнэм вводит для того, чтобы провести различие между истиной и рациональной приемлемостью. И хотя в целом он определяет истину как рациональную приемлемость, тем не менее он считает, что "истина не может быть просто рациональной приемлемостью в силу одной фундаментальной причины: истина является свойством утверждения, которое не может быть утрачено в то время, как оправдание (justification) может быть утрачено" [128]. Так, утверждение "Земля является плоской" было рационально приемлемым 3000 лет назад, однако было бы неправильным полагать, что это утверждение было истинным 3000 лет назад, поскольку это означало бы, что за указанный период времени (3000 лет) Земля изменила свою форму. Если рациональная приемлемость зависит от времени и от человека и допускает степень, то истина не имеет такой зависимости. Из этого следует, считает Патнэм, что «истина – это идеализация рациональной приемлемости. Мы говорим, как если бы существовали эпистемически идеальные условия. Мы называем утверждение "истинным", если бы оно имело оправдание при этих условиях» [129]. Патнэм уподобляет эпистемически идеальные условия самолетам без трения: мы никогда не сможем создать такие самолеты, но, снижая коэффициент трения, мы постоянно к ним приближаемся. Подводя итог, Патнэм формулирует две ключевые, с его точки зрения, идеи теории истины:

1) "истина не зависит от оправдания здесь и теперь, но зависит от оправдания в целом. Говорить, что утверждение является истинным, – значит говорить, что оно могло бы быть оправдано" [130];

2) «истина является устойчивой или "конвергентной"» [131].

Хотя Патнэм нигде не указывает, что конкретно он имеет в виду под эпистемически идеальными условиями, однако, их, видимо, следует понимать как такие условия проведения исследования, когда имеются абсолютно точные приборы и инструменты, когда можно провести любые измерения и наблюдения, поставить любой эксперимент, получить доступ к любому объекту изучения и т.д., то есть когда можно установить истинность любого предложения. Какие следствия имеет принятие такого допущения, станет понятным, если мы обратимся к следующему простому примеру. Рассмотрим предложение "В день, когда родился Гераклит, шел дождь". Согласно корреспондентной теории истины, это предложение обладает значением истинности в абсолютном смысле, то есть независимо от того, сможем ли мы когда-нибудь установить, шел ли в тот день дождь или нет. Это связано с тем, что для корреспондентной теории истины при определении истинности предложения важен лишь сам факт, что мысль, выраженная в предложении, соответствует действительности или нет. Патнэм же, определяя истину как рациональную приемлемость, подчеркивает важность учитывать критерий истины при ее определении. Это означает, что мы можем говорить об истинности или ложности какого-либо предложения только в том случае, если у нас есть возможность установить это. Поскольку мы не располагаем средствами для установления истинности предложения "В день, когда родился Гераклит, шел дождь", вопрос о его значении истинности при таком подходе должен быть снят. Таким образом, определение истины как рациональной приемлемости ограничивает класс предложений, о значении истинности которых мы можем судить, только теми предложениями, в отношении которых нам даны условия их оправдания (или подтверждения). Когда же Патнэм уточняет свое определение и говорит, что истина – это рациональная приемлемость при эпистемически идеальных условиях, он, по существу, возвращается к пониманию значения истинности предложения в абсолютном смысле, поскольку при эпистемически идеальных условиях нам даны все возможные условия оправдания – для установления значения истинности любого предложения, и в этом случае предложение "В день, когда родился Гераклит, шел дождь" обладает значением истинности. Это означает, что Патнэм вводит идеализацию, которая является не менее сильной, чем та, что лежит в основании критикуемой им корреспондентной теории истины. В корреспондентной теории эта идеализация связана с понятием соответствия, поскольку здесь на основе согласованности наших теорий и концептуальных схем с тем воздействием, которое внешний мир оказывает на наши органы чувств, делается вывод о "соответствии" этих теорий и концептуальных схем действительности. У Патнэма идеализация связана с понятием эпистемически идеальных условий (и с понятием идеальной теории рациональности), поскольку в реальности мы имеем лишь вполне конкретные, "неидеальные" условия оправдания и "неидеальную" концепцию рациональности.

Таким образом, мы видим, что стремясь избежать обвинения в релятивизме, Патнэм вносит такие поправки в свою концепцию истины и принимает такие допущения, которые делают его концепцию, с точки зрения эпистемических оснований, равнозначной корреспондентной теории истины, хотя при этом Патнэм отвергает идею соответствия и говорит лишь об "объективной подогнанности" наших концептуальных схем и теорий к внешнему миру. О совпадении ряда эпистемических оснований внутреннего реализма и корреспондентной теории истины свидетельствуют и предложенные Патнэмом критические аргументы против релятивизма.

Согласно Патнэму, идея релятивизма является очень простой. Она выражается в том, что каждый человек (каждый дискурс или каждая культура) имеют свои взгляды, нормы, предположения и т.д., а истина (и, соответственно, оправдание) являются понятиями, зависимыми от этих взглядов, норм и т.д. Таким образом, согласно релятивизму, не существует объективного понятия истины, а может быть только истина-для-меня, истина-для-него и т.д. Однако, отмечает Патнэм, релятивист, как правило, неявно принимает, что утверждение "Х истинно относительно человека Р" само является чем-то абсолютным. Поэтому, чтобы быть последовательным, релятивист должен был бы признать, что и указанное утверждение ("Х истинно относительно Р") является относительным, и тем самым должен был бы признать, что "если все относительно, то и относительное также является относительным" [132]. Однако это допущение имеет, по мнению Патнэма, неприятные следствия для релятивиста. Для того, чтобы показать, каковы эти следствия, Патнэм обращается к аргументу Л.Витгенштейна, направленному против идеи "приватного языка". Под приватным языком Витгенштейн понимает язык, с помощью которого человек мог бы обозначать свои ощущения и внутренние состояния, недоступные внешнему наблюдению. Специфика этих внутренних состояний заключается в том, что человек имеет к ним привилегированный доступ.

Изложение этого аргумента приводится Витгенштейном в разделах 243-351 его "Философских исследований". Точное воспроизведение этого аргумента представляется делом сложным, поэтому мы попытаемся лишь реконструировать его основную идею.

Итак, согласно Витгенштейну, приватный язык невозможен. Это обусловлено тем, считает Витгенштейн, что привилегированный доступ человека к собственным ощущениям является фактом грамматики общественного языка. Мы через различные языковые игры обучаемся использовать слова, обозначающие ощущения (например, "боль"), таким образом, что это гарантирует их привилегированное использование от первого лица. И то обстоятельство, что мы безошибочно употребляем эти слова по отношению к себе (но можем совершать ошибки, применяя их к другим людям), также гарантируется грамматикой нашего общественного языка. У создателя же приватного языка такой гарантии не может быть. Мы не можем найти никакого критерия, который бы позволил человеку, использующему приватный язык, быть уверенным, что его слова имеют референцию. Он может ошибаться или не ошибаться относительно референции своих слов и никогда не узнать этого. Это происходит потому, что не существует никакого критерия правильности, никакого правила, которое соединило бы его слова с его внутренними ментальными состояниями, поскольку такое соединение возможно только в языковых играх благодаря тому, что ощущения находят свое выражение в поведении.

Патнэм уподобляет релятивиста человеку, пытающемуся создать приватный язык, так как релятивист говорит только об "истине-для-меня", "рациональности-для-меня" и т.д. А поскольку, полагает Патнэм, в приватном языке нельзя провести различие между тем, что является правильным, и тем, что некто считает правильным, то аргумент Витгенштейна "является превосходным аргументом против релятивизма в целом" [133].

Итак, согласно Патнэму, для релятивиста не существует различия между "быть правым" и "считать себя правым", поскольку, с точки зрения релятивиста, истинным является лишь то, что представляется истинным кому-либо. Однако из этого следует, считает Патнэм, что для релятивиста не существует "различия между рассуждением и мышлением, с одной стороны, и произнесением звуков (или порождением ментальных образов), с другой стороны." [134] Дело в том, что последовательный релятивист вынужден отказаться от каких-либо объективных критериев мыслительной деятельности и вынужден считать истину и рациональную приемлемость чисто субъективными понятиями. Но в этом случае он не способен предложить ни одного критерия, по которому можно было бы отличить осмысленную речь от случайного набора звуков и простого продуцирования ментальных образов. Тем самым, считает Патнэм, релятивист совершает "ментальное самоубийство", поскольку он упускает из виду, что «предпосылкой самой мысли является существование некоторого вида объективной "правильности"» [135] [136].

Из этой критики релятивизма с полной очевидностью вытекает, что Патнэм признает объективный характер истины и рациональной приемлемости. Причем нельзя не отметить характерную деталь. В своем рассуждении Патнэм опирается на такое понимание объективности, с которым согласился бы сторонник корреспондентной теории истины. Это означает, что признание "объективной подогнанности" наших концептуальных схем и теорий к внешнему миру имеет те же самые эпистемические основания и следствия, что и признание идеи "соответствия".

Если рассмотренный нами аргумент Патнэма имеет отношение к релятивизму в целом, то другой его аргумент направлен против конкретной формы релятивизма, а именно – против тезиса о несоизмеримости, выдвинутого Т.Куном и П.Фейерабендом. Критика этого тезиса проходит через все творчество Патнэма, и хотя выдвигаемые им аргументы становятся другими, общее негативное отношение к этому тезису не ослабевает. Мы уже рассматривали, в чем видел Патнэм несостоятельность тезиса о несоизмеримости на первом этапе своего творчества, когда он стоял на позициях корреспондентной теории истины. Теперь нам предстоит рассмотреть критические аргументы, выдвигаемые им уже с новой гносеологической позиции – с позиции внутреннего реализма.

Согласно Патнэму, тезис о несоизмеримости выражает "крайний релятивизм", поскольку он предполагает, что каждая парадигма (научная теория или культура) обладает своим собственным набором стандартов рациональности, и поэтому об истине можно говорить только относительно какой-либо парадигмы. Более того, согласно этому тезису, не существует никаких объективных критериев для сравнения парадигм, и поэтому, говоря словами Куна, ученые разных парадигм "живут в разных мирах". По мнению Патнэма, в основе тезиса о несоизмеримости лежит допущение, что термины, используемые в других культурах, не могут быть равны по значению и референции каким-либо терминам и выражениям, используемым в нашей культуре. И именно это допущение продолжает быть основным объектом его критики.

Согласно Патнэму, если бы тезис о несоизмеримости был верен, то это означало бы невозможность перевода с других языков и с более ранних форм нашего собственного языка, а, следовательно, означало бы невозможность дать какую-либо интерпретацию звукам, произносимым членами других культур. Поэтому у нас не было бы никаких оснований допускать, что люди других культур являются личностями, способными мыслить, говорить и т.д. И в этом смысле, по мнению Патнэма, тезис о несоизмеримости является саморазрушающим. Во избежание этого следствия Кун и Фейерабенд вынуждены признать, что мы можем находить "схемы перевода", которые удовлетворительны с точки зрения наших интересов и стоящих перед нами задач, но которые при этом совершенно не передают смысл и референцию оригинального текста. Однако, отмечает Патнэм, говорить, что переводу не удалось точно передать смысл и референцию оригинального текста, можно только при допущении, что может быть найдена более удачная схема перевода. «Утверждение, что никакая из возможных схем перевода не может передать "реальный" смысл или "референцию", предполагает, что "существует "реальная" синонимия, независимая от всех работающих практик взаимной интерпретации» [137], однако эта идея, считает Патнэм, уже давно отброшена как миф.

Кроме того, Патнэм вновь обращается к своему старому аргументу, согласно которому в тезисе о несоизмеримости стирается различие между понятием и концепцией. При переводе какого-либо слова с другого языка мы приравниваем его референцию и смысл референции и смыслу нашего собственного термина, то есть, согласно Патнэму, мы приравниваем понятия, однако при этом концепции, связываемые с этим словом, могут сильно отличаться друг от друга. Различие концепций не доказывает невозможности перевода, наоборот, это различие можно установить только благодаря переводу. Как показали различные мыслители, начиная с Вико, "успех интерпретации не требует, чтобы представления переводимого автора были точно такими же, как наши собственные, он только предполагает, что они окажутся разумными для нас" [138]. Отношение к членам других культур и к собственным предкам как к личностям, наделенным способностью мыслить и говорить, предполагает, по мнению Патнэма, "приписывание им общих с нами референтов и понятий" [139]. Более того, помимо общих референтов и понятий мы разделяем с другими культурами большое множество допущений и представлений о том, что считать разумным, несмотря на все различие в наших образах знания и концепциях рациональности.

Критика Патнэмом тезиса о несоизмеримости представляет безусловный интерес и является довольно серьезным возражением против релятивизма. В основе этой критики лежит убеждение Патнэма о конвергенции наших знаний и о независимости истины от научной парадигмы или культуры. И хотя он объясняет объективность истины не идеей соответствия действительности, а тем, что представления различных культур о рациональном являются ступенями в общем процессе конвергенции к "идеальной теории рациональности", тем не менее между его позицией и корреспондентной теорией истины нельзя не усмотреть определенных параллелей. Характерно, что предложенная Патнэмом критика тезиса о несоизмеримости по духу очень близка к аргументам К.Поппера, выдвинутым им против релятивизма в статье "Миф концептуального каркаса" (“The Myth of the Framework”, 1976). Различие состоит лишь в том, что Патнэм стремится обосновать возможность перевода с языков других культур, а Поппер показывает возможность и плодотворность дискуссии между людьми, придерживающимися в корне различных концептуальных каркасов. При этом не следует забывать, что Поппер трактует истину как соответствие реальности.

В своей книге "Разум, истина и история" Патнэм предлагает критические аргументы и против других форм релятивизма, однако мы ограничимся уже рассмотренными аргументами, поскольку они, на наш взгляд, являются достаточным подтверждением того, что концепция истины Патнэма по своим эпистемическим допущениям и следствиям близка к корреспондентной теории истины. В то же время эти аргументы свидетельствуют и о некоторой внутренней несогласованности концепции Патнэма. Противопоставляя свою концепцию метафизическому реализму, Патнэм так формулирует ее основные положения, что они говорят в пользу понимания им истины как некоторого вида когерентности наших представлений друг с другом. Однако, стремясь избежать обвинения в релятивизме, он, по существу, вносит такие уточнения и дополнения, которые свидетельствуют об отказе понимать истину как простую когерентность и означают внесение определенных объективных компонентов в ее трактовку. Это, безусловно, является серьезным недостатком концепции истины Патнэма. С другой стороны, нельзя не отметить и важного преимущества этой концепции перед корреспондентной теорией истины, состоящего в том, что она предлагает такое определение истины, которое включает в себя критерии ее установления.

5. Реализм или антиреализм?

Итак, формулируя новую концепцию истины, Патнэм видел свою задачу в том, чтобы, с одной стороны, сохранить определенные "реалистические интуиции", а с другой – удовлетворить требованиям, предъявляемым современным уровнем философско-методологического исследования науки к трактовке истины. Иначе говоря, он попытался сформулировать концепцию, которая преодолевала бы трудности, оказавшиеся столь серьезными для корреспондентной теории истины. В определенном смысле ему это удалось. Во-первых, определив истину как (идеализированную) рациональную приемлемость, то есть связав ее понимание с условиями оправдания (или подтверждения), Патнэм тем самым включил в определение истины критерий ее установления. С его точки зрения, истинно то, что рационально приемлемо, а рационально приемлемым является то, для принятия чего имеются определенные основания (условия оправдания). Это означает, что в концепции истины Патнэма разрешается проблема критерия – камень преткновения для корреспондентной теории истины. Во-вторых, в концепции Патнэма оказывается снятой и другая серьезная для данной теории проблема, а именно – природа отношения соответствия, поскольку отношение между мышлением и языком Патнэм описывает в терминах отношения между знаком (словом) и обозначаемым (некоторым элементом мира, структурированного концептуальной схемой языка), и в этом контексте это отношение утрачивает свою "таинственность". Более того, с точки зрения Патнэма, таких отношений между языком и миром может быть множество, что обусловлено возможностью различных концептуализаций реальности. Преодоление указанных трудностей образует важное достоинство концепции истины Х.Патнэма. Однако, с другой точки зрения, мы видели, какой ценой был достигнут этот результат. Патнэму пришлось ввести допущение об эпистемически идеальных условиях оправдания (или об идеальной теории рациональности), которое делает его концепцию не менее уязвимой, чем корреспондентная теория истины. Действительно, как мы можем обосновать наличие конвергенции представлений различных культур о рациональном к идеальной теории рациональности? И почему мы должны допустить эпистемически идеальные условия оправдания, если в каждом конкретном случае мы обладаем только ограниченными условиями? На эти вопросы концепция внутреннего реализма Патнэма не дает никакого определенного ответа. С точки зрения корреспондентной теории истины, конвергенцию в развитии научного знания (включая и развитие представлений о рациональном) можно объяснить стремлением человека все более адекватно отобразить в своих теориях объективную реальность. Идея соответствия и является тем стержнем, благодаря которому получает оправдание представление о преемственности и последовательности в развитии научного знания. Однако Патнэм отбрасывает идею соответствия и тем самым отказывается от такого объяснения. Кроме того, преодоление указанных трудностей было достигнуто, как мы видели, в ущерб внутренней согласованности концепции интернализма: противопоставляя свою позицию метафизическому реализму, Патнэм так формулирует ее основные положения, что они говорят в пользу понимания им истины как некоторого вида когерентности наших представлений друг с другом. С другой стороны, стремясь избежать обвинения в релятивизме, он, по существу, вносит такие уточнения и дополнения, которые свидетельствуют о множестве точек соприкосновения между внутренним реализмом и корреспондентной теорией истины.

Однако здесь возникает вопрос: удалось ли Патнэму при этом сохранить "реалистические интуиции", удалось ли ему остаться на реалистической платформе? Среди философов не существует единого мнения на этот счет. Когда вышла в свет книга Патнэма "Разум, истина и история", многие усмотрели в ней отказ от реалистической позиции и даже более того – охарактеризовали новую концепцию истины Патнэма как антиреализм. В работах многих авторов, сохраняющих приверженность научному реализму, упоминание имени Патнэма сопровождается не иначе как эпитетами "оппортунист", "ренегат" и т.д. Однако есть немало философов, которые полагают, что Патнэм остался сторонником реализма, а его новая концепция истины является лишь более адекватной и гибкой версией этой доктрины.

С одной стороны, нельзя не признать, что и та, и другая точка зрения имеет под собой основания в силу определенной внутренней несогласованности концепции истины Патнэма. Так, те исследователи, которые квалифицируют эту концепцию как антиреализм, могут указать, что Патнэм, будучи непримиримым критиком корреспондентной теории истины, отвергает тем самым то, что является ядром доктрины научного реализма. Более того, при понимании истины как некоторого вида когерентности наших представлений друг с другом теряет свой смысл допущение о существовании объективного мира, независимого от человеческого сознания.

С другой стороны, и защитники реалистического характера новой концепции истины Патнэма могут привести достаточно убедительные аргументы. Так, Дж.Лакофф, полагающий, что "внутренний реализм является формой реализма" [140], видит подтверждение тому в следующем. Во-первых, Патнэм признает существование мира внешнего по отношению к человеческим существам. Во-вторых, согласно Патнэму, связь между концептуальными схемами и миром осуществляется через реальный человеческий опыт, который не является чисто внутренним и в каждый момент ограничен реальным миром. В-третьих, понимание истины Патнэмом основывается не только на внутренней когерентности и рациональной приемлемости, но и на "когерентности" с нашим реальным опытом. И, в-четвертых, Патнэм признает возможность объективного человеческого знания.

Для того, чтобы решить, какая из этих квалификаций позиции Патнэма ближе к истине, необходимо рассмотреть другую важную часть его концепции внутреннего реализма, которая существенным образом дополняет и разъясняет его понимание истины. Мы имеем в виду его теорию рациональности.

Патнэм формулирует свое представление о рациональности в ходе критического анализа различных трактовок этого понятия. Он отмечает, что в философии науки были предложены по существу две основные концепции рациональности. Первая связана с логическим позитивизмом; она отождествляет рациональность с использованием научного метода, который задается списком институализированных норм верификации. Логические позитивисты возлагали большие надежды на формализацию научного метода, которая бы позволила исчерпывающим образом описать рациональность в виде некоторого неизменного и внеисторического органона. Однако неудачные попытки формализовать индуктивную логику показали, что не существует алгоритма для эмпирических наук, а стремление описать научный метод не только с учетом точных естественных наук, но и гуманитарной области знания привели к столь широкой и неопределенной его трактовке, что трудно стало невозможно указать, что же нельзя верифицировать с помощью такого метода. Эти результаты, приведшие к осознанию того, что научный метод не определяет, а предполагает предшествующее ему понятие рациональности, дали импульс для создания новой концепции рациональности в рамках исторической школы в философии науки. Главным тезисом этой концепции явилось утверждение о зависимости рациональности от специфических норм каждой конкретной культуры.

Обе эти концепции Патнэм считает ошибочными. Он видит свою цель в том, чтобы сформулировать такое понимание рациональности, которое не было бы связано с признанием неизменного внеисторического органона и в то же время не означало бы культурного релятивизма. Он считает необходимым преодолеть и еще один общий недостаток этих двух концепций – их сциентизм (по его мнению, культурный релятивизм – это сциентистская позиция, инспирируемая антропологией).

Ядро патнэмовской концепции рациональности составляет тезис о связи понятия рациональности с системой ценностей, существующих в обществе. Как мы видели, согласно Патнэму, стандарты рациональной приемлемости, определяя способы проведения исследования, критерии объективности, способы постановки проблем и методы их решения и т.д., по существу раскрывают содержание того, что значит знать истину, однако в свою очередь они связаны со множеством других стандартов и критериев и прежде всего с критерием релевантности. Описание комнаты человеком, воспитанным в культуре, не знающей мебели, даже если оно содержит только истинные утверждения, не будет рационально приемлемым для нас, поскольку оно не удовлетворяет критерию релевантности.

Патнэм разъясняет, какие требования включены в понятие релевантности, сравнивая наше представление о мире и представление вымышленных "австралийцев", считающих, что люди – это "мозги в сосуде". Хотя взгляды "австралийцев" во всем остальном совпадают с нашими, мы не сочтем их систему верований релевантной и рациональной. Во-первых, считает Патнэм, эта система верований не является когерентной, поскольку она не включает в себя представления о той деятельности и тех способах, благодаря которым мы устанавливаем правильность наших представлений (у "австралийцев" нет способа установить, что люди – это мозги в сосуде). Во-вторых, система верований "австралийцев" лишена такого достоинства, как постижимость. В-третьих, она не является функционально простой, поскольку постулирует такие виды объектов вне сосуда, которые не участвуют в объяснении опыта. Эти требования когерентности, постижимости, функциональной простоты и инструментальной эффективности (которые по существу представляют собой уже упоминавшиеся ранее "теоретические ограничения") Патнэм называет "когнитивными ценностями" и полагает, что без этих ценностей мы не можем иметь мир и не можем иметь фактов. Поэтому утверждение о том, что наука стремится открыть истину, означает лишь то, считает Патнэм, что наука стремится построить такую репрезентацию мира, которая имеет характеристики когерентности, инструментальной эффективности, постижимости и функциональной простоты.

Однако в "создании" фактов и мира участвуют не только перечисленные ценности. Анализ концептуальных ресурсов, используемых даже в таком простейшем предложении, как "Кот находится на ковре", обнаруживает, согласно Патнэму, множество других ценностей. Так, наличие понятия "кот" говорит, что мы считаем значимым деление предметов окружающего мира на животных и неживотных и нас интересует принадлежность того или иного животного к некоторому виду. Использование понятия "ковер" свидетельствует о том, что нам важно выделять среди объектов предметы культуры и знать их назначение. Категория "находиться на" указывает, что нас интересуют пространственные отношения и т.д. Если же мы обратимся к вопросу о выборе концептуальных схем для описания межличностных отношений и социальных фактов, то мы увидим, как в формирование мира включаются этические и эстетические ценности.

Таким образом, заключает Патнэм, "понятие истины зависит в своем содержании от наших стандартов рациональной приемлемости, а они в свою очередь опираются на и предполагают ценности" [141].

Сказанное означает, что в концепции внутреннего реализма разрушается противопоставление ценности и факта. По определению Патнэма, каждый факт является ценностно нагруженным, а любая из наших ценностей участвует в формировании того или иного факта.

Патнэм отмечает, что разрушение дихотомии "факт/ценность" не означает сведения ценностного к фактуальному. Он согласен с Дж.Муром, что термины "хоро-ший", "правильный" и т.д. не обозначают физикалистских свойств и отношений, но из этого не следует, что ценностных свойств (блага, правильности и т.д.) не существует. Из этого вытекает лишь, полагает Патнэм, что "монистический натурализм (или "физикализм") является неадекватной философией" [142]. Эта философия трактует ценности как выражающие субъективные предпочтения людей в силу того, что, воспринимая физику как единственную истинную теорию, а не просто как рационально приемлемое описание, удобное для определенных целей, она вынуждена объявлять субъективными любые описания, которые не могут быть редуцированы к физике.

Однако, отмечает Патнэм, если несводимость этики к физике означает, что ценности являются проекциями (в том смысле, что мы воспринимаем качество ощущения как качество вызвавшего это ощущения предмета), то проекциями являются и цвета, и натуральные числа и весь "физический мир". Зрение не дает нам прямого доступа к уже готовому (ready-made) миру, но предоставляет нам объекты, которые частично структурируются и создаются самим механизмом зрения. Точно так же математическая интуиция позволяет нам видеть математические "факты", как они существуют в математическом мире, создаваемом человеческой математической практикой. Это означает, что сознание не просто копирует мир и не творит его самостоятельно – "сознание и мир совместно создают сознание и мир" [143].

Венчает концепцию Патнэма представление о том, что понятие рациональности является лишь частью нашего представления о благе и человеческом процветании. И хотя идеалы человеческого процветания, согласно Патнэму, плюралистичны и могут пересматриваться, это не означает принятия релятивизма, поскольку, как не устает повторять Патнэм, релятивизм "саморазрушающ".

Мы изложили концепцию рациональности Патнэма, не касаясь того, как он обосновывает свою позицию. Во многом это объясняется тем, что Патнэм основное внимание уделяет критике иных трактовок рациональности, чем обоснованию своей собственной. И хотя предложенные им критические аргументы представляют несомненный интерес в контексте современных дискуссий о природе рациональности и об объективности ценностей, для рассматриваемого нами вопроса о реализме или антиреализме Патнэма достаточно просто сформулировать основные идеи его концепции рациональности.

Если при рассмотрении теории истины Патнэма выявленное сходство эпистемических оснований внутреннего реализма и корреспондентной теории истины еще позволяло с определенными оговорками признать в целом реалистический характер его позиции, то концепция рациональности значительно усиливает антиреалистическую направленность его взглядов. И хотя нельзя не признать, что Патнэм высказывает очень верные мысли о связи рациональности с ценностями, о ценностной нагруженности фактов и т.д., однако в его трактовке сознание имеет явно более доминирующую роль в создании мира, чем мир в своем влиянии на сознание. Конечно, в пользу реализма Патнэма может говорить тот факт, что он признает существование независимого от сознания "ноуменального" мира и приписывает ему определенную роль в создании "эмпирического мира". Однако нельзя упускать из виду, что понятие "ноуменального мира" играет очень незначительную роль в концепции Патнэма. Все понятия, которые обычно используются для выражения отношения между сознанием и миром (истина, объективность и т.д.) имеют для Патнэма значение только применительно к создаваемому сознанием эмпирическому миру; они являются "внутренними" и не касаются ноуменального мира. Все, что образует эмпирический мир (предметы, ценности, натуральные числа и т.д.), согласно Патнэму, реальны и объективны, но они реальны и объективны в особом смысле "объективности-для-нас", поскольку любая другая объективность просто недостижима для нас, существ с определенной биологической природой и определенной организацией сознания.

Любопытно отметить, что Патнэм постоянно подчеркивает близость своих идей взглядам М.Даммита и Н.Гудмена, однако Даммит квалифицирует свою позицию как "антиреализм", а номиналист Гудмен говорит о себе как о "нон-реалисте". Патнэм же настаивает на определении его позиции как реалистичной. Что же за этим стоит?

На наш взгляд, настаивание Патнэма на термине "реализм" имеет под собой следующие основания. Во-первых, для Патнэма существенно, чтобы философское объяснение мира не противоречило базисным "интуициям", лежащим в основе как научного взгляда на мир, так и мировоззрения обычных людей. Одной из таких базисных "интуиций" является реализм. Мы действительно воспринимаем мир как существующий объективно и независимо от нас. Поэтому для Патнэма философия, не опирающаяся на реалистический "фундамент", не может быть удовлетворительным описанием мира и нашего места в нем. Во-вторых, и это составляет, на наш взгляд, существо позиции Патнэма, если мы вообще можем говорить о реализме, говорить с учетом современного уровня наших знаний и степени нашего философского осмысления проблем бытия, то этот реализм должен быть очищен от своих "метафизических" притязаний и должен касаться только того мира, который мы можем знать и который частично является нашим собственным творением. Если реализм возможен, то он возможен как "неметафизический", а все попытки судить о мире, как он есть сам по себе, независимо от нас, – это самообольщение разума, претендующего на позицию Бога и загоняющего нас в ловушки неразрешимых проблем. Кантианские мотивы здесь совершенно очевидны.

Даже если согласиться с Патнэмом в этом вопросе, не следует все-таки упускать из виду одно обстоятельство. Стремясь разрушить различные дихотомии, которые, по его мнению, сковывают мышление современных философов и обычных людей ("объективное/субъективное", "факт/ценность" и т.д.), Патнэм тем самым разрушает и само противопоставление между реализмом и антиреализмом, и поэтому его концепция должна неизбежно соединять в себе как реалистические, так и антиреалистические элементы.

К такому же выводу мы придем, если встанем на позицию философа, которого не страшит описанное Патнэмом "самообольщение разума" и который не считает нужным отказываться от идеи соответствия, даже сознавая, что никогда не будет гарантии достижения этого соответствия. Для такого философа позиция Патнэма, безусловно, имеет сильную антиреалистическую направленность. Однако и этот философ не может не признать, что концепция Патнэма в силу своей внутренней несогласованности включает в себя и определенные реалистические элементы, которые наиболее заметны в критике Патнэмом релятивизма.

Таким образом, на вопрос, является ли "внутренний реалист" Патнэм реалистом или нет, нельзя дать однозначного ответа. И это составляет участь всех тех философов, которым, по ироничному замечанию Пассмора, характерно "канатоходство", то есть стремление избежать "метафизического реализма" и полного релятивизма и, балансируя между ними, найти средний путь.

Однако одно можно сказать со всей определенностью: новую гносеологическую позицию Патнэма уже нельзя охарактеризовать как "научный реализм". И здесь прав И.Хокинг, утверждающий, что эволюция философских взглядов Патнэма проявляется и в перемещении его основных интересов из области философии науки в сферу более общих философских проблем, и поэтому его "реализм" утрачивает свою исключительную ориентацию на науку.

Итак, новый этап в творчестве Патнэма (начало которого можно условно отнести к 1976 г.) связан с серьезным пересмотром им своего понимания реализма. Реализм перестает быть для него в некотором смысле "монолитной" позицией. Патнэм стремится отмежеваться от "метафизического реализма", в основе которого лежит корреспондентная теория истины и который, по мнению Патнэма, повинен в создании неразрешимых философских проблем. Свой новый взгляд на реализм Патнэм формулирует в виде концепции внутреннего реализма, которая призвана преодолеть противопоставление объективной и субъективной трактовок истины и освободить референцию и истину от их таинственности и непостижимости.

Хотя на этом этапе выполнение негативной задачи (критики метафизического реализма и релятивизма) играет преобладающую роль, Патнэм закладывает фундамент своего нового видения проблемы реализма. Теперь реализм для него связан не просто с признанием существования объективного и независимого от сознания мира. В картину, изображающую отношение между сознанием и миром, вносится акцент на активную роль сознания, вырабатывающего различные концептуализации мира и тем самым участвующего в создании мира.

Сделав шаг к такой трактовке реализма, Патнэм подготовил и следующий шаг в этом направлении – к рассмотрению конструирования эмпирического мира человеческим сознанием. В результате проблема сознания перемещается в центр размышлений Патнэма о реализме. И хотя философия сознания всегда составляла важное направление в творчестве Патнэма, теперь она оказывается для него напрямую связанной с проблемой реализма. О том, как произошел этот сдвиг в проблемном поле размышлений Патнэма о реализме, речь пойдет в следующей главе.