Глава 6. Рефлексивные экзерциции менталитета личности в рекламном буме демократии

Кто приобрел чувство или навык

неутомимого терпения, тот не убоится

ни страдания, ни трудов ...

Иоанн Лествичник, 26, 77.

(Обращение к другу. Основания реального идеализма)

Дорогой друг! Разве ты не смотришь телевиденье, не слушаешь радио, не читаешь газет, в общем, не наслаждаешься информацией? Разве новая жизнь не радует тебя улыбкой висельника, где откровения целителей душ призывают к новым экзерцициям (exercitium — упражнение). Неужели неприютная жизнь, тоскливо и задумчиво уговаривающая тебя шепотом терпеть, — вполне справедливо и естественно заставляет думать о детях и семье, а от чувства сытости ум твой увеличивается, заполняя пустое домашнее время?

Пот нужды не перестает мучить нас для сытости птенцов и подруг. Это закономерно. Понимаю, очень понимаю тебя, вспоминая то благодатное время, когда как-то мы все собирались в Москве на Бирюзова, а я проповедовал, кто такие Горбачев и Ельцин и почему эти строители общепролетарского дома в прошлом займутся монументальным мелкоимущественным строительством в будущем, стесняя свое сознание и строя стену, за которой находится лишь скучное место.

Жизнь уходит, как течение дыхания, и своими унылыми предвидящими глазами наши начальники «улаживают» различные конфликты с целью организационных достижений. Нужно работать, не останавливаясь для мысли и настроения, — таково мнение наших благодетелей от политики, предлагающих копать нам замертво лежащий песок воображаемых воспоминаний прошлого. Нежное равнодушие, согласованное со смертью и с чувством сиротства к остающимся бывшим советским людям, уже не требует от наших начальников пролетарского таланта труда, они предлагают лечь навзничь или покоиться как-либо иначе.

Мы же продолжаем работать по инерции самодействующего разума, свободного от надежды и желания удовлетворения, и смотрим на мир глазами с терпением любопытства. Когда имеешь умственную начинку, то понимаешь, что со времен покорения буржуазии впереди нас находится только ярость, а позади мертвая трава забвения. И с пенсионным чувством безоблачной решимости испытываешь горячую социальную радость в отношении безмятежного думства, восхищенного сенаторства, уже немучимых пролетарской совестью и отдающихся наибольшей общественной пользе. Что можно испытывать по этому поводу на берегах реки по имени «ФАКТ», что взять за отправную точку текущего и будущего бытия, где поджидают нас или «серые молодые волки» Жириновского, или процветающие орлы «Выбора России», или возбуждаемые страсти по Солженицину, или умелые кормчие Черномырдина, или платоновские мудрецы по облику и замашкам Лужкова?

Только скупое чувство счастья истины жизни, только безграничное единение самого себя с истомленным прахом земли, только неизбывное желание стыдливого поиска обветшавшей лестницы рая — вот чувства, устремляющие нас к терпению вечности в разломах уничтожения.

В тесноте своих членов остается одно лекарство — терпение.

Проблемы защиты Человека как интеллектуальной системы [32, 61–64] — это проблемы защиты, сохранения и упорядочения той формы человеческой деятельности, той формы культурного наследия, тех ценностей творчества человеческого Духа, которые проявляются в его триединстве – гносеологии, психологии и логике, т.е. интеллекте. И такая форма защиты не может быть иной или меньшей по своим размерам и задачам, чем размеры и задачи ПЛАНЕТАРНЫЕ.

Если в усилиях по сохранению экологического баланса ПЛАНЕТЫ человечество ратует за жизнь, хотя на самом деле занимается по существу проблемами равновесия в системе технического прогресса и регресса, то сохранение интеллектуальной системы как системы мыследеятельности разве не требует планетарного подхода к ее сохранению, т.е. ноосферной защиты?

Защита интеллекта как явления ноосферного порядка есть защита идей и их носителей, которые в совокупности при решении проблемных ситуаций составляют процесс во времени, т.е. «идеацию», что и являет собой процесс познания, кардинально отличаясь от факта как формы информации, хаотизирующей проблему в рамках фактических мнений, политических суждений, бесконечных диалогов, истинное решение которых в силу сущности информации — быть только возможностью решения проблемной ситуации — заканчивается явлением не антиномии, а антагонизма, решение которого ищется в революционном взрыве. Результат таких информационных событий в жизненном цикле истории превращается в факт, т.е. объективную действительность, жупел которой есть бич, погоняющий интеллект. «Идеация» и «информация» есть то двумерное пространство, катаклизмы которого порождают реальный идеализм. Миниатюра идеации как образ интеллекта, спроецированная в пространство информации, т.е. возможную реальность, может окончиться марксизмом, маоизмом, бакунизмом, полпотизмом или деголлизмом, — сущность одна: реальный идеализм на почве фактов-событий деформируется в солипсизм самоидеи, т.е. в разрушение защиты интеллекта как самоорганизующейся системы реального идеализма, разрушение ноосферного щита Человека. Вот почему реальный идеализм имеет не только научно-техническую огранку, драпируется в краски искусства, выступает в форме политических претензий, реальный идеализм есть рефлексия, философия которой не уничтожение, не умаление, а всестороннее сохранение и поощрение личностного энтузиазма, энтузиазма созидания, но увы! созидания интеллектуального, а потому склонного к разрушению под действием хаотизирующих сил общества с его солипсизмом самоидей. Вот почему реальный идеализм, философия рефлексии интеллектуальных систем, должен быть защищен в планетарном отношении от самовырождения его в солипсизм самоидеи.

Но можно ли говорить о ноосферной защите в условиях общества, где «лебедь, рак, щука» пытаются консолидировать пространство государственных отношений? Не потому ли и сама проблема превращается в планетарную, что ситуация в отношении интеллектуальных систем всегда была уделом не государства, не государственности, а составляла смысл и задачи в общем-то ограниченной группы лиц интеллектуального труда. Не поэтому ли генерал Грэвс в «манхэттенском проекте» называл их просто «... битыми горшками»? Когда государство создает нечто вроде рая для интеллектуалов под названием РАИС — Российское агентство интеллектуальных систем вместо ВААП — Всесоюзного агентства авторских прав, то напрашивается для оценки подобной ситуации реприза: «Черного кобеля не отмоешь добела». Эта трагикомическая ситуация совершенно ясна, ведь до настоящего времени государственная система не приняла Закона об интеллектуальной собственности. Во всем нужна мера, ибо сказано: «И вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей». И с точки зрения интеллектуала, даже антагонизм не позволял говорить иначе, чем: «Правы „красные“, правы „белые“, правы „зеленые“» . (Ропшин В. (Савинков Б.) Конь вороной. М.; Л.: Прибой, 1924). А ведь это было время задолго до августовских событий 1992 г. Таким образом, позволительно утверждать, что государственная система не стремится к созданию меры защиты интеллектуальных систем в такой степени, когда бы защищались и консолидировались их права в плане триединства (психология, гносеология, логика), т.е. в плане их сущностной первопричины, которая, выступая в качестве таковой в технике, искусстве, науке, философии, безотносительно к государственной принадлежности могла бы заявлять о себе свободными от прокурорского надзора государства средствами «идеации» и «информации», т.е. иметь собственные радиостанции, издательства, представительства, клубы и пр.

Указанная проблема в отношении ноосферной защиты интеллектуальных систем есть проблема каузально-историческая, т.е. причинная, смысл которой, например, для Российской действительности, где всегда, по утверждению Льва Толстого, «достаточно людей образованных, грамотных маловато», заключается в понимании государством причин «опасности» интеллекта независимо от социальной принадлежности интеллектуальных систем. «Колокол» Герцена и бунт Чернышевского, например, были одинаково опасны для государства, точно так же, как к опасным относились Солженицин и Сахаров. Возникает естественный вопрос: Кто следующий? Ведь нет закона, охраняющего интеллектуальные системы, и тем более в ноосферном плане. Даже бородатый, в кожаных сандалиях мудрец древности Платон, воздававший хвалу разуму, ненавидел поэтов за туманность и неистинность языка, даже философ Кант, ратовавший за научный метод исследования, презрительно относился к химикам, не считал химию наукой только потому, что в ней нет математики; даже обычно называемый предтечей Маркса философ Гегель с его философией духа, считавший воду элементарным веществом, — даже они как интеллектуалы собственных миросозерцаний находились в плену собственных систем, систем, в которых не было еще места последующим интеллектуальным достижениям: теории нечетких множеств, математической химии, элементарному химическому анализу. Поэтому наряду с каузально-исторической проблемой защиты интеллектуальных систем возникает проблема профессиональной разобщенности интеллектуальных систем и способов защиты от нее.

Классический пример разобщенности интеллектуальных систем — участь Н.Г. Чернышевского, бывшего своим среди чужих и чужим среди своих («Известия» от 31.10.92). «Литературные противники и личные враги — Тургенев и Толстой, Достоевский и Корш, объединенные общей ненавистью к мужицкой революции и общим страхом перед социализмом, одинаково воспринимали проповедь Чернышевского и одинаково реагировали на нее». (Каменев Л.Б. Чернышевский. ЖЗЛ. М., 1933. С. 126.)

Однако, пережив свое время, идеолог мужицкого топора оставил в наследие поколениям социализма выношенный им принцип: «Чем ниже, тем хуже, чем выше, тем лучше, и на известной высоте все прекрасно — мы были тверды в этом». (Из автобиографии // Литературное наследие Н.Г. Чернышевского. T. 1. C. 15).

Профессиональный антагонизм — старый метод борьбы, апробированный на примере Чернышевского, относительно которого «было решено изъять человека из среды живых — и решение исполнено. Искали поводов, поводов не нашли, обошлись и без поводов». (Соловьев В.С. Письма. Т. 1. Приложение «Из литературных воспоминаний. Н.Г. Чернышевский». Спб., 1908. С. 271–282). Выбранный пример с Н.Г. Чернышевским случаен в том смысле, что можно было бы выбрать и другие имена в разные эпохи и разных государственных системах (вспомним заявление по Центральному телевиденью 11 августа 1994 г. космонавта номер 2 Германа Титова: «Я никто. Я герой несуществующего Советского Союза, я кавалер орденов Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, которые отменены. Я никто!»).

Выбранный пример с Н.Г. Чернышевским не случаен в том смысле, что во время его гражданской казни у эшафота находился гвардейский офицер В.К. Гейнс (см.: Каменев Л.Б., цит. оп., c. 144), впоследствии Вильям Фрей, принявший американское гражданство и ставший проповедником «религии человечества», основанной на учении О. Конта. (Сколько русских проповедников с американским гражданством сейчас у нас в России?!)

В. Фрей основал в России «небольшое братство», куда входил, в частности, В.И. Вернадский (см.: Мочалов И., Л.Н. Толстой и В.И. Вернадский // Русская литература. 1979. №3. С. 194–195). По мнению В. Фрея, «вместо поблекшего образа Христа подымается теперь образ Человечества». (Фрей В. Русские пропилеи. T.1. М., 1915. С. 302–303).

Как способ «сосуществования» различных ориентаций интеллектуальных систем ради самого Человечества и его блага и создана ноосферная защита. По существу такая секуляризированная форма христианского учения при необходимости может быть трансформирована в другое аутентичное учение, т.е. схизму.

Поэтому, возможно, и прав безымянный автор статьи в «Богословских трудах» (М., ЖМП, №24, 1983, c. 259), который заметил: «Весьма вероятно, что именно к „религии Человечества“ восходят истоки распространенного в современной натурфилософии понятия „ноосфера“, связанного в первую очередь с работами В.И. Вернадского и очень напоминающего то, что В. Фрей называет „душою Человечества“» .

Так, трагические минуты жизни Н.Г. Чернышевского привели одного из свидетелей казни к мысли о религии Человечества вообще, в то время как другой философ-интеллектуал рассматривает ноосферу как средство Человеческого Бытия.

Каузально-историческая проблема ноосферной защиты интеллектуальных систем неразрывно связана с проблемами межпрофессиональной и внутрипрофессиональной разобщенности интеллектуальных систем, бич которых солипсизм самоидеи. Солипсизм самоидеи заключен в полной циклизации энергии личности. Той энергии, которая, по утверждению И. Дамаскина (Точное изложение православной веры. Кн. 2. Гл. 23. C. 101–102), «есть естественное, врожденное движение всякой сущности».

Каузально-историческая проблема ноосферной защиты интеллектуальных систем выражается, с другой стороны, в причинно-следственной связи тех исторических событий, которые имели и имеют место в развитии, например, государства России, где и ставится, прежде всего, вопрос о ноосферной защите интеллектуальных систем. Именно интеллектуальная система способна рассмотреть и установить связь между «веком нынешним и веком минувшим».

И в этом плане «благонадежно ли», если такая система фактически умозрительно обратит внимание присутствующих на ригористическую связь времен: «Сверху дается полная свобода: всякое челобитье о каком-либо новом порядке принимается, пусть распоряжаются, как хотят; поссорятся, одни захотят одного, другие другого — правительство приказывает спросить всех, чтоб узнать, что хочет большинство?» (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М.: Мысль, 1991. T. 13, с. 174). Разве эта эпоха царства Алексея Михайловича не поучительный пример сегодняшнего дня («Берите демократии, сколько хотите»)? Но учит ли чему-нибудь история общество, где интеллектуальные системы беспомощны и не защищены, где ни в «беспомощных сиротах, ни в холопах нельзя искать силы и самостоятельности».

Сегодня прочитали, завтра поверили, послезавтра начали действовать (Леня Голубков и его старший брат Иван, Марина Сергеевна и полюбившаяся просто Мария — АО МММ). А вот какая-то часть общества вспоминает, что когда-то П.А. Столыпин так много сделал для России, и является снова мысль реализовать им недоделанное, канонизировать Николая Романова в святые угодники, а Распутину соболезновать, проповедовать казацкую нагайку в качестве формы казацкой вольности!

Что это? Неужели дух столыпинщины не выявлен до конца в рамках интеллектуальных систем? Да ничего подобного, все давно было и раньше ясно. Причем кому? Да графу С.Ю. Витте, которого уж никак не обвинишь в отсутствии желания блага России, что признает даже великий критик графа, перекрасившийся академик Е.В. Тарле (см.: Тарле Е.В. Опыт характеристики внешней политики. Граф С.Ю. Витте. Соч. М., 1958. Т. 5. С. 511–566).

Так что же пишет граф относительно методов перестройки П.А. Столыпина? А вот что: «... под видом смягчения состояния, в котором находятся жители данной местности, вводится полнейший произвол администратора (Не этого ли желают начальники от регионов? — С.А.К.).

Такой вид положения совершенно соответствует характеру Столыпина: с одной стороны, показывается либеральность, а с другой стороны, под видом этой либеральности допускается подличать». (Витте С.Ю. Соч. М., 1960. Т. 3. С. 483). Вот пример того, что совершенно ясный постулат о существовании причинно-следственной связи, лежащий в фундаменте профессиональной деятельности интеллектуальной системы, превращается, как и ранее в государственной системе, в фарс, где «не слова, не речи, не статьи, а дела, дела, дела — вот единственное, что важно».

Итак, очередная проблема ноосферной защиты интеллектуальных систем заключается в поисках путей сохранения причинно-следственных связей, формируемых интеллектуальной системой, и причем таким образом, чтобы найденные логико-познавательными средствами пути не превращались психологией «холопов» в скверные и давно осуждаемые поступки. Как здесь не вспомнить, что только Благо Человечества (ноосфера) — истинный путь и цель интеллектуального знания. Благо же порождается духом и волей интеллектуальной системы, как Красота воспринимается душой и чувством, а Истина — не сухое собрание фактов в хаотичном мире информации, а результат действия ума и представления его в форме идей. Сама же ноосферная защита — способ гармонизации идей и информации, конвертируемых в действие посредством материального плана.

Можно полагать, что идеи В. Фрея, воспринятые и переосмысленные В.И. Вернадским через призму позитивизма О. Конта, родились как решение парадокса (антиномии) несправедливости у эшафота Н.Г. Чернышевского. Что с позиции сегодняшнего дня кажется более несправедливым, чем непримиримая ненависть между Толстым, Достоевским, Тургеневым, с одной стороны, и Чернышевским, с другой? Но и слабо посвященной в перипетии борьбы того времени молодежи той эпохи эта парадоксальная ситуация казалась возмутительной. А ведь шла борьба за интеллект молодежи, той самой, которой уже спустя время потребовались 1905 г. и революция 17-го года, той самой, которая породила и Павлика Морозова, и Александра Матросова, той самой, которая водрузила знамя Победы над рейхстагом, а затем пошла на базар не покупать произведения Белинского с Гоголем, а продавать по бросовым ценам заработанные в войнах ордена... Сменилась эпоха, и новое поколение воспринимает капиталистические отношения как революцию сознания и зачитывается «Бесами». Очеловечивание Христа в Благе Человечества — ноосфере, стяжание Рая при жизни на земле, о чем писал патриарх Сергий в своей докторской диссертации, — есть забота о стяжании Духа, забота о формировании в рамках неполитической организации тех основ культуры и нравственности, которые смываются потребительским отношением к жизни, когда роль интеллекта в силу «более высоких забот государства» принижается в погоне за материальным гешефтом. Новое поколение... Странно, но можно сказать теперь почти уверенно, что сбылось предсказание П. Юшкевича, который в ответ на книгу В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» в своей работе «Столпы философской ортодоксии» писал в 1910 г.: «... Пусть они берегутся, как бы над ними не повторилась старая история о народившемся фараоне, который не знал Иосифа. Идет новое поколение, которое не знает их заслуг, но знает зато их вины, которое не видело их начала, но видит их конец, и оно им воздаст полной до краев мерой за угашение свободной мысли и за насаждение черносотенных взглядов в марксизме!» (С. 42–43.)

Не будем гадать, что это за фараон, который «не знал Иосифа», но обратим внимание на фразу: «угашение свободной мысли» — вот лейтмотив, вот причина, вот девиз всякой духовной потери, когда проектируемая система как солипсизм самоидеи готовит себе непременную и скорую гибель. И вот решение самой проблемы — необходимость ноосферной защиты интеллектуальных систем. Конечно, можно начать формировать конкретные требования, которым должна отвечать такая защита, включив сюда и материальные затраты, и виды пропаганды, и виды информационного вещания через радио, телевидение и пр. Однако в настоящее время в проблеме консолидации сил, направленных на ноосферную защиту интеллектуальных систем, в интернациональном плане следует обратить особое внимание на ядро формируемого коллектива, качество и количество спонсоров, способных придать делу нужный импульс во времени, пространстве и смысле пропагандируемого материала, цель и задачи которого направлены на Благо Человека в духе идей, высказанных творцами учения о ноосфере.

Заканчивая краткий «экскурс в гистологию клеточного строения» принципов и проблем ноосферной защиты, я позволю себе заключить сказанное хорошо известным принципом, который стихами Гете формулируется так:

...............пожалуй, этим

Вы угодите дуракам и детям:

Но сердце к сердцу речь не привлечет,

Коль не из сердца Ваша речь течет.

Сегодняшние кумиры хотели бы переосмыслить свою скромность через призму великих деяний прошлого. И к столетию Н.С. Хрущева «интеллектуальный гомуж» — г-н А.Н. Яковлев уже витийствует, уподобляя Хрущева Александру – Освободителю. «Вертеры-услышкины» на подмостках политического шоу и в газетной макулатуре вздувают свои липовые акции за подаяние должностей с барского стола, утилизируя историю Государства Российского аж со времен Петра I, извращая понятие империи. «Воззри, Господи, на деяние детей своих, бо не ведают, что творят».

Петр I велик и для «современного глазу». Но не войнами, злосчастьем и бедами, не убийством собственного сына, не уничтожением средневекового пласта культуры на Востоке, не вынужденным самосожжением старообрядцев, не костями, лежащими в основании «бурга» святого Петра, Таганрога и Воронежа, не нарушением уз таинства брака и мезальянством императорской крови в последующих поколениях дома Романовых... От деятельности Петра и птенцов его гнезда сформировалось чувство Родины!

Поэтому первое и непременное качество эпохи Петра заключается в чувстве, которое получило государственное оформление и которое проникло в поры общественного воспитания, — в чувстве принесения общественной пользы государству.

Это чувство возникло и сформировалось на фоне «физической разбросанности, разрозненности народа», которым «соответствовала нравственная несплоченность общества и потому невозможность выработать крепкие нравственные границы...» (Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М.: Мысль, 1984. С. 63).

Современная ситуация в форме думского и сенаторского вариантов, в форме бесчисленных и бесконечных указов и постановлений, обещаний, ласканий, но не дела — вот причина, по которой наш бедный и измочаленный народ окунулся в премерзкие нравы русского же народа допетровской эпохи, когда «пред другими народами русские являются обманчивыми, неверными, склонными к воровству, неучтивыми в беседе, нечистоплотными. А отчего все это происходит? Оттого, что всякое место наполнено кабаками, заставами, откупщиками, выемщиками: люди отовсюду и везде связаны, ничего не могут свободно делать, трудом рук своих не могут свободно пользоваться... А целовальники и притеснители народа, не получая достаточного жалованья, не могут как должно исполнять своих обязанностей, нужда заставляет их искать корысти и брать подарки от воров.» (Соловьев С.М. Соч. Кн. VII. Т.13. С. 151.)

Итак, Петр I задолго до «общественного договора» Руссо воззвал к совести народа принесением им общественной пользы при «всех обстоятельствах и от всех чинов и званий», забвение которой и есть трагедия нации. Второй гениальной свершенной им задачей является изменение структуры русского языка. Структура языка определяет структуру сложности сознания, возникновение в личности той бытийной опоры, в которой заключено самосознание нации. Французы и немцы уже говорили на современных национальных языках. И дело не в том, Лесаж или Лютер формировали этот язык и какое влияние на языковую канву, например, немецкого языка через латинский оказал Эразм Роттердамский, но дело заключается в том, что новые задачи общества, социальные, нравственные, экономические, выражаются через язык как форму аналитического и образного мышления и лишь последнее переходит рано или поздно в действие. Когда говорят, что «Государь под влиянием кукуйцев „онемечивался“» (Семевский М. Царица Катерина Алексеевна. Л.: ХЛ, 1990. С. 27), то на самом деле это лишь вхождение «в образ», а образ — «понятие расширительное». Поэтому для германских принцесс «при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно бы видеть в нем меньше грубости» (Трехсотлетие дома Романовых. М.: Современник, 1991. С. 124).

И, наконец, третья классическая задача, которая была решена Петром I, — это создание им полноценного и полновесного рубля талерового достоинства и высокой пробы. Только одно это событие, продолжавшееся при жизни Петра в течение 25 лет (1701–1725), в экономическом и моральном отношении подняло государство и личность на ступень общественной независимости, в отличие от предыдущих русских царей с их переплавом любекских талеров в русскую серебряную копейку. В этом плане Петр I оставил позади себя по значимости проведенной денежной реформы и будущего победителя Аустерлица — Наполеона, который ввел пятифранковую серебряную монету, но, чтобы ее внедрить в сознание народа, ему потребовалось в одну из монет запечатать шелковый вексель об обязательстве его правительства заплатить владельцу миллион франков (Монета не найдена. Обязательства правительства Франции сохраняются!).

Тем самым Петр I не мельчил русскую монету, но укрупнял ее. Все, что делается гомужами сейчас, — это антипетровская эпоха, скорее всего, это эпоха не русская, она сходна с эпохой Наполеона III. Все наоборот. От звезд к терниям. Ура!

А не российский ли сейчас мир гноится и живет вещественным чувством бесчисленных «измов», которые сменили сонный дух забвения коммунизма на жалкие туловища постсоциализма — смердящего классового врага! Когда личные естественные надобности современных ораторов, произносимые без направления к людям, не имеющие вопросов и предложений, не говоря о способе их решения, а выражающие лишь сомнение и желание исполнять нашу жизнь по чужому записанному замыслу полной перепланировки и благоустройства, когда «измы» теплым, тихим, лукавым покоем обволакивают тела бывшей босоты — советских людей, есть одно лекарство для России — терпение.

Отсутствие этого лекарства на окраинах Великой и Неделимой России, где праздновал свой рай «дюфцит с заднего кирильца» от непростого, «как простой инженер, а от товароведа, директора магазина, от завсклада», — есть кровь, есть нацизм, а не нация и национальность, есть отрицание государства как Господом дарованной Благодати. Не за этот ли «дюфцит» райского времени расплачиваются сейчас Армения, Грузия, Азербайджан, вспоминая в лице своих лидеров теплые времена старческого ареопага маршала Брежнева? Не об идеалах ли ницшеанского Сверхчеловека в мусульманских одеждах ратуют иные господари наших южных окраин?

Идеалы часто цитируемого Ф. Ницше... Дело в том, что Ф. Ницше более гениальный поэт и эстет, чем философ. Его самобытность — это самобытность философского образа. Поэтому он силен в области критики философских систем. Его незабываемая критика христианства в работе «Я антихристианин» свидетельствует об этом в полной мере. И поэтому он всегда впереди воинствующего материализма, т.е. ленинизма. Об этом в первую очередь забывают его критики «партийного образца». Но Ф. Ницше — творец идеи Сверхчеловека. И за это его нужно только хвалить «болоту». Ведь это и есть секуляризованная идея безбожия Человека и его всемогущества. Но за идею же Сверхчеловека все человечество должно благодарить этого сильного и слабого философа. Он открыл путь личности, сделал ее той бесконечной силой, которой нестрашно одиночество и которая в своем индивидуализме способна на интеллектуальный порыв. Есть и еще одна важная особенность полезности этой философии для становления молодого поколения. Отвлекаясь от могущества сверхчеловека, личность путем отрицания приходит к самоуничижению, и это и есть начало Сверхчеловека к исполнению Нагорной проповеди Спасителя. Невозможно «сузить личность», но путем «творческого энтузиазма» Сверхчеловека можно поднять на высоту, с которой смирение есть путь самозащиты Сверхчеловека от разрушения, и в этом смысле докторская диссертация патриарха Сергия является синкризой между идеей Сверхчеловека как культа христианства и идеей стяжания вечной жизни при физическом существовании Человека. В последнее время это почему-то стало называться «сергианством».

Так жизнеутверждающее учение Ф. Ницше может быть истолковано с «различными оттенками». Почему? Да потому что он поэт-философ, а не философ-поэт. Так и И.С. Бах есть не просто музыкант, а музыкант-философ. Отсюда та неопределенность в категориях философии, которая так свойственна поэзии, мыслящей образами, и в таком смысле, если говорить физически, порождается своего рода принцип «неопределенности», который и сказывается в смещении понятий философии и многогранной неоднозначности восприятия этих категорий интеллектуальной средой.

Но ведь она-то (эта среда) и должна «ломать голову». Вот почему философия Ф. Ницше полезна для обучения, если обучающиеся хотят стать самостоятельно и критически мыслящими людьми, т.е. людьми интеллигентными. Однако это вовсе не означает, что христианская этика с ее морализирующими принципами не есть тот стержень, который свойствен для человека эллинского склада ума, как для китаизма — конфуцианство, мусульман – магометанство, и как для любого человека с его биологической формой бытия — реальное существование в мифе.

Господи, «помози поелику мозно», не держать камня за пазухой на все злодеяния и злопыхательства, от страстей человеческих исходящих. Дай силы прожить день в добром расположении сердца, незлобии, терпении, смирении, оставлении грехов, вокруг мятущихся, бесов привечающих, целомудрии и чистоте, умилении и успехах духовных, борении уныния, простоте сердца, трудах ревностных и счастливых, неуклонной надежде — двери беспристрастия, преодолении искушения клеветы и злословия — поскольку весь мир не стоит одной души. Что в этом неестественного?

Если даже не касаться Петра I и петровской эпохи, а просто взглянуть на образование европейской государственности, то и здесь, начиная со средневековья повсеместно прослеживается это лекарство как проблема решаемая: терпимость к ВЕРЕ, НАЦИИ, КОНСОЛИДАЦИИ ЗЕМЕЛЬ. Папизм как форма греховности породил англиканскую, галликанскую церковь, кальвинизм и лютеранство. Как только, например. во Франции стала возможна веротерпимость и гугенотам (после Лярошели) с католиками, благодаря усердию кардинала Ришелье, позволено было почувствовать себя подданными государя — французами, Франция становится мощным единым Государством в отличие от остальной Европы, раздираемой национальными войнами со стороны Испании, Австрии, Чехии, Венгрии, Баварии, Польши и Швеции. Дух тридцатилетней войны в Европе и дал единое откровение — терпимость. А сейчас ... «Лучшие законы бесполезны, если они нарушаются», — констатировал еще Ришелье (Черкасов П.П. Кардинал Ришелье. М.: МО, 1990. С. 379). «Жатвы бо много, делателей же мало...»

Шахрай, Шумейко, Шохин, Жириновский и Черномырдин-новые политические имена... от слова ли Божьего? Ибо «внутрь вас есть Царствие Божие, и нуждницы восхищают его». Они лишь приют заблудившемуся в эксплуатации человеку. И жить с ними люди будут без жизни и движения. Д.И. Фонвизин спрашивал Екатерину II: «Отчего у нас начинаются дела с великим жаром и пылкостью, потом же оставляются, а нередко и совсем забываются?» Ответ: «По той же причине, по которой человек стареется». (Фонвизин Д.И. Полн. собр. соч. Спб, 1893. С. 177.)

Но всем хорошо известно, что на самом деле в России просто «отсутствует правильное государство и разумным элементам приходится жить в отсталом классе»! В нашем же случае, взгляд, обращенный в прошлое, не находит ответа на полный тоски вопрос. И остается уповать на мудрые слова старца Льва: «... источник молитвы у всякого есть; но отверзается он или постепенным углублением в себя, по учению отцев, или мгновенно Божиим сверлом.»

И у нас теперь «сеятель не сеет, а земля не приемлет». А все почему?

Мы уже поняли, что при коммунизме — «народ худой» и с усердием жадности, работая лопатой, счастья не построишь.

Теперь с Востока грядет публицист А.И. Солженицин, о прозорливости и даре рассуждения которого много говорилось, писалось и размышлялось, а в последнее время Сербская Церковь наградила его своим высшим орденом — святого Саввы. Но если дело со стороны Церкви до наград доходит, то не лучше ли просто полагаться на слова старца Силуана: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». (Старец Силуан. Жизнь и поучения. Минск: Ново-Казачье, 1991. С. 196–201.) Ведь известно, что не те деятели Церкви, которые о Боге много говорят, ближе к Нему, а те, которые имеют Его в своем сердце.

Мы же как носильщики своего времени будем, видимо, и далее трудиться только из общественной повинности — в порядке подворной очереди.

Вот почему многие желают сейчас по прошествии лет трудового процесса вследствие роста слабосильности и задумчивости на общем фоне радости демократии на вольном воздухе созерцания лучше понять свое будущее и не облокотиться на нежную тьму посулов государственных законов, а под грустные звуки мучимого сердца, окруженного жесткими каменистыми костями, самостоятельно продолжить вне государственных институтов стяжание Духа Небесного. То есть, наевшись завтраком, обедом или ужином, слабым голосом сомнения подвергать анализу собственную деятельность, а не спешить со страхом совести на лукавые и лишенные жизни академические собрания и встречи с сотрудниками госучреждений со скрытой злобностью во взгляде.

Как не хотелось бы убывать в чувстве своей жизни за время сомнения в ее правильности, но, потеряв готовность лица в обществе, хотелось бы почувствовать свою душу. Ведь сказал старец Лев: «... если и ты облечешь себя о Христе во образ внутреннего инока, то не беспокойся много о внешнем образе, хотя и не погрешительно желать сего».

Но это желание сберечь силы от служебного износа для личной жизни не есть леность, чтобы уснуть и расстаться с собою, а есть восстание против нее с твердым намерением с помощью Божией одержать победу над истомленной бессмысленностью добыть истину из праха, например, обездоленной Высшей школы, умершей травой стелющейся под ногами.

Поэтому главная истина: «Смотри на людей и живи, пока родился», — сохраняется как умеренное послушание, которое ежечасно хотелось бы совершать, получая от него немалую пользу.

Неудивительно, что принцип «терпения» интеллектуальных систем по существу есть принцип «выживания» безотносительно ко времени существования системы. Этот грустный, но достаточный и необходимый вывод очень умело использовал болгарский писатель Богомил Райнов в известном детективе «Что может быть лучше плохой погоды» как принцип поведения разведчика, работающего в экстремальных условиях чужой страны. Но весь вопрос в том: неужели страна, в которой интеллектуальная система — по существу система конструктивно-творческая, есть «чужая страна»?

Загрузка...