Фирменный поезд «Фомич». Повесть

39

Это была та самая мысль, которую я никак не мог вытащить из подсознания. Теперь я знал точно. Она все время вертелась в моей голове, но что-то не позволяло ей оформиться окончательно. Что? Наверное, весь этот ужас, который она несла с собой. Хорошо ли, плохо ли, но в человеке всегда живут мечты и желания. И большинство их никогда не осуществляется. Страдание и неудовлетворенность жизнью приносит это, но и заставляет двигаться вперед, всеми силами вперед, не позволяя даже на мгновение задержаться на уже завоеванном, потому что в этом случае человек сразу же оказывается отброшенным назад. Но нельзя скатываться вниз. И человек ежедневно прокручивает в мыслях множество вариантов будущего, своего и других, неосознанно привлекая для его осуществления фантастические и просто невозможные допущения и пути. Мечты и желания живущих рядом и совсем далеко, прижимают, отбрасывают, шлифуют, гранят желания человека. Есть, конечно, нечто общее, что присуще всем. Желание построить прекрасное будущее, жить лучше материально, не ущемляя при этом других, жить в мире и дружбе. Именно это и получается в итоге, правда, все равно с неприятными, иногда непредвиденными отклонениями. В итоге вырастает нечто общее, в значительной степени удовлетворяющее всех, но не в абсолютной.

И вот случилось нечто невозможное. Все, о чем мечталось, получается на самом деле. Но только эта прекрасная мечта обязательно задевает еще кого-нибудь. Вот встретил я Ингу, а Валерка теперь несчастлив. Ну пройдет это у него, пройдет. Дай-то бог! И поскорее… И ведь я вовсе не желал ему зла. Более того, я даже не предполагал о его существовании. А ведь принес все-таки зло. А сам Иван… Вот он говорит, что сдержал свои желания. Да только так ли это? Не по его ли невольному желанию так внезапно преобразился Семен? Или Семен всегда был таким? Ну, предположим, был. Пусть не совсем такой, но немного похожий. Так ведь все это жило в его душе глубоко. И любовь Ивана, быть может, помогла выплеснуть всю дрянь души Семена наружу, напоказ. Как сдерживает свои желания Иван? Внешне? Только внешне! Невозможно сдержать свои желания в душе, если они уже зародились. А что мне-то он хотел сказать? Ведь чувствую что. Знаю. Но только он не может так сказать. Да и никто не скажет! Знаю, знаю… Это ведь о Сашеньке и маленькой Валюшеньке… Это ведь они появились странным образом, только потому, что мы с Ингой так хотели. Так что же? Пожелать теперь, чтобы их никогда не было? Чтобы они исчезли? Ведь это на благо всего поезда! Скажет он или нет? Или скажет кто-то другой? Но все же, наверное, скажут… А Инга еще ничего не знает. Ей сейчас нужно только одно, чтобы доехать со своими детьми до Марграда, до дома, в котором она никогда еще и не была. Так неужели же?! А вдруг все ошибка?! Вдруг это только одна чудовищная ошибка?!

Кажется, мысль Ивана потрясла не только меня, но и всех остальных. И потрясла тяжело, страшно, жутко. Не знаю, о чем они все сейчас думали. Ведь мечтал и хотел чего-то каждый! И если они только не разбирались сейчас в своих мыслях, то о чем же все тогда думали.

И ведь вот на чем я тут же поймал себя. Не думать. Ни в коем случае не думать. Пропустить действительность через сознание как через сито, чтобы ничего в нем не зацепилось, не осталось, чтобы стало легко, потому что в голове ничего нет, под наркоз бы сейчас или в сон без сновидений, чтобы ничего не решать, чтобы ничего не понимать, не чувствовать.

- Надо все проверить, - спокойно сказал Степан Матвеевич.

Вот ведь как у него спокойно получилось! Проэкспериментируем с человечками, так сказать. Вывернем их, что называется, наизнанку. Тряхнем души, проветрим желания. Да только с кого начнем? Может, с мальчика Сашеньки, которому всего лишь четыре года? Или лучше с грудной, еще ничего не понимающей девочки?

- Начнем с меня, - все так же спокойно сказал Степан Матвеевич.

- Я не знаю, - застонал Иван, - нужно ли было мне это говорить? Вдруг я не прав или есть другой способ вернуться к нормальной жизни? Простите, я не знаю…

Валерий Михайлович дернул шеей, словно на ней затягивали петлю и оставалось уже совсем немного. Писатель Федор что-то нервно соображал. Начальник поезда толком ничего не понял. Да если и понял кое-что, то только должен был радоваться своему желанию довести поезд до станции назначения. Самый святой человек во всем фирменном поезде!

Степан Матвеевич раскрыл свой портфель, достал бумаги, графики, которые он столь часто просматривал в самом начале нашего путешествия, когда вдруг освободился от странной способности жить в других реальностях и еще только безмерно радовался этому.

На что он шел? Вернуть ад, от которого у него не было спасения даже после смерти? У него вообще не было смерти!

Степан Матвеевич хладнокровно проводил эксперимент.

- Остановитесь! - не выдержал я. Не знаю, что мной руководило. Я не мог допустить того, что он хотел с собой сделать, пусть даже и для всеобщего блага. Или я подсознательно чувствовал, что вслед за ним дойдет очередь и до меня? А я не смогу! Не знаю… Но только я совершенно искренне хотел его остановить.

- Что вы, Артем? - спросил Степан Матвеевич.

- Вы хоть знаете, на что соглашаетесь?

- Конечно. Я думаю, что только я один знаю. Никто другой даже не способен представить малой части этого.

- И вы все равно идете?

- Успокойтесь, Артем. Я экспериментировал миллион лет. Почему не продолжить это интересное занятие?

- Остановите его! - крикнул я собравшимся в купе.

Мучительнее всех, наверное, все же было Ивану. Он все понял и рассказал нам, а помочь-то ведь ничем не мог…

- Все дело в том, - сказал Степан Матвеевич, - что мою мечту, мои желания никто не может перехватить. Вот я вам скажу: да, а в душе: нет. И будет именно нет!

- Надо все-таки подумать, - неестественным голосом предложил Иван.

- Конечно. Думайте, - согласился Степан Матвеевич. - Вот по графику через две минуты будет произведен запуск в прошлое. Прошу внимательно наблюдать за мной.

Степан Матвеевич откинулся к стенке и посмотрел на нас всех по очереди, словно прощался. А ведь он действительно прощался!

И все-таки он был спокоен…

Я знал, что сейчас произойдет. Знал. Я еще надеялся, что ничего этого не будет. Ну должна же быть в мире какая-то высшая справедливость! О, сколько, наверное, миллиардов людей полагались на эту высшую справедливость! И все-таки шли на костер. И сгорали в костре…

А поезд все не замедлял свой ход, хотя двадцать километров мы уже давно оставили позади.

И вот выражение лица Степана Матвеевича мгновенно изменилось.

- Год, число, месяц? - прохрипел Степан Матвеевич.

Я ничего не смог ему ответить.

Степан Матвеевич смотрел на нас бессмысленным взглядом, и только животный ужас был сейчас в нем.

- Год, число, месяц? - с трудом повторил он.

- Второе августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, - вздрагивая губами, ответил Иван. Вот и увидел он свою мысль воплощенной.

- Реальность?

- Настоящая, самая настоящая, - сказал Иван.

- Самая что ни на есть! - сказал я.

Степан Матвеевич обвел нас мутным взглядом и погрузился в тягостную задумчивость. Сейчас он только еще начнет приходить в себя. Да сколько же это продлится? А ведь будут другие запуски. И никто не согласовывает их со Степаном Матвеевичем.

- И все равно ничего другого я сделать не мог, - жестко сказал Иван.

Он был прав, прав теоретически и практически, морально и нравственно, он убеждал себя в этом, но не было радости в его голосе, и не хотел он этой правоты.

Мимо окна прогрохотал товарный состав. Испуганное лицо машиниста мелькнуло за окном. Кажется, мы куда-то приехали…

- Чья очередь теперь? - спросил писатель Федор.

Кто тут мог установить очередь? Только добровольно. Только кто как захочет.

- Я готов ехать в этом поезде хоть к черту на кулички, хоть всю жизнь, - сказал Иван.

Ага… Это он говорил для меня. Это для меня, Инги и наших детей он согласен ехать к черту на кулички. Да только согласятся ли другие?

- Тогда я, - снова сказал писатель Федор.

- Да что у вас-то? - нервно спросил Иван.

Начальник поезда смотрел на все происходящее дикими глазами.

- А обязательное воплощение моих рассказов в жизнь! - с вызовом сказал Федор. - Нет уж, прошу… и прочее.

Федор словно даже рассердился, что его не причислили к лику мучеников.

Тут в вагон влетел Валерка. Лицо его было бледно и испуганно.

- Чуть не врезались! - крикнул он.

- Что там еще? - не понял я.

- В товарняк чуть не врезались! А как отвернули, не могу понять. Ведь только один путь был, а на пути товарняк стоит. А наш прет под семьдесят и не может ход замедлить. Уж и секунды не оставалось, ну, думаю, крышка! Тем более в самом паровозе. Уж паровоз-то наверняка бы всмятку. А почему не столкнулись, не знаю. Ведь не было там стрелки, не было! Не разъехаться нам было никак.

Уж всмятку, это наверняка… если бы не Степан Матвеевич… Степан Матвеевич отказался от самой главной своей мечты стать нормальным человеком, прожить одну-единственную жизнь, но по-человечески.

Валерка посмотрел на Граммовесова и ничего не понял.

- Что с ним? - спросил он удивленно.

- Видишь ли, Валера, - сказал я, - тут все-таки разобрались, что к чему… и вот Степан Матвеевич…

- С ума, что ли, сошел?

- Нет… Он просто только что прожил десять лет в другой реальности… Ты ведь помнишь, он рассказывал… Иван тут предположил, что…

- Значит, нашли! - обрадовался Валерка, но тут же смутился, взглянув на Степана Матвеевича. Какая-то связь намечалась в его голове между двумя событиями. - Неужели…

- Ладно, - сказал Иван. - Расскажу вкратце. Раз я начал, мне и продолжать… Одним словом, мы мечтаем, желаем чего-то, а в нашем поезде все это осуществляется, овеществляется, что ли. И единственное, что от нас сейчас требуется, так это отказаться от всяких желаний вообще… По крайней мере, пока мы не прибудем в Марград. Как это сделать во всем поезде, я не знаю. Желания людей проконтролировать невозможно.

- Наш отряд… - начал было Валерка.

- Да, ваш отряд. Наиболее организованная единица в поезде, - сказал Федор.

- Что нужно сделать?

- А нужно с каждым провести беседу о том, чтобы люди не смели мечтать хотя бы еще половину суток.

Валерка что-то уже понимал, но еще не до конца.

- Наш отряд справлялся и не с такими работами!

Он еще не знал, что предстояло сделать отряду. Такого, может, еще и история человечества не знала.

Да… А поезд стоял на какой-то станции. И подавляющее большинство пассажиров еще ничего не знало и просто радовалось, что вот уже был разъезд, а теперь даже самая настоящая станция, хоть и маленькая, хоть и не та, какая кому-то нужна. Но тут-то уж теперь разберутся. Стрелки переведут, какие надо, задержат один поезд или, наоборот, внесут в ускоренный график, но уж фирменному-то поезду дадут теперь зеленую улицу. Потому что железная дорога должна дорожить своей репутацией.

- Григорий Прохорович! - раздалось из тамбура. - Григорий Прохорович! - Это кричала тетя Маша. - Начальник вокзала к вам! - У нее даже веник был в руках, хотя она его старательно прятала, чтобы не попался на глаза начальнику, который шел за ней. Человек был чем-то взбешен.

- Кто бригадир поезда? - спросил он грозно.

- Я бригадир, - немного струсил Григорий Прохорович.

- Вы откуда такие взялись?!

- Из Фомска, - доложил начальник поезда.

- Из какого Фомска?! Знать не знаю никакого Фомска!

- В Марград, - продолжал разъяснять Григорий Прохорович.

- В Марград?! Нет у нас ветки на Марград! И никакого такого Фомска тоже нету! Ведь страшно подумать, что могло произойти. Ниоткуда и вдруг взялись! А там ведь у нас товарный поезд! Ума не приложу, как вы увернулись?

- Год, число, месяц? - хрипло спросил Степан Матвеевич.

- Все то же, - ответил я.

Судя по глазам, Степан Матвеевич ничего не понял, но своего вопроса не повторил.

Начальник вокзала посмотрел на Граммовесова с удивлением и, кажется, утвердился в мысли, что и сам поезд, и его пассажиры - все, все сошли с рельсов.

- Пошли разбираться, - приказал он Григорию Прохоровичу.

- Наука… - возразил было бригадир поезда, но подчинился.

Без Степана Матвеевича мы как-то вдруг осиротели, растерялись, хотя уже и известно было, что делать.

- Нам тоже нужно выйти, - сказал Иван. - Может, есть какая-нибудь корреспонденция.

Похоже, что Иван собирался взвалить непомерную тяжесть возвращения нашего поезда к нормальной жизни на свои плечи.

А жара все не спадала. Вентилятор по-прежнему не работал. Вот ведь странность, подумал я вдруг, разве никому не приходило в голову, что надо иметь в вагоне исправный вентилятор? Да об этом, наверное, каждый по сто раз на дню думал. А вентилятор не работает. Почему? Почему он не работает?