Физик на войне

Свидание с домом

В 43-м мы все ближе и ближе подходили к моему родному Днепропетровску. Не покидали мысли — что там творится? Где мои родители, сестра? Что с ними? Вот уже вошли в пределы Днепропетровской области. Но, к сожалению, повернули на юг, в сторону Мелитополя. Наконец, долгожданное сообщение: Днепропетровск наш. Услышав по радио поздно вечером, выскочил из машины и на радостях выпустил в воздух всю обойму из пистолета. Стоявший рядом часовой, узнав в чем дело, не мог не поддержать салют автоматной очередью. Кругом переполошились. Мой близкий друг, помощник начальника штаба полка Лебедев потом с небольшим оттенком доброй зависти, как мне показалось, сказал: «Это хорошо, что ты не разучился так живо реагировать». Сам он, по натуре лирик, похоже, из артистических кругов, никогда открыто не проявлял эмоций. Перегорел раньше?

Меня на несколько дней, не сразу, но все же отпустили домой. Благо это недалеко. Собрав изрядный вещмешок продуктов (может быть, напрасно?), с попутной машиной отправился в дорогу. Добрался до Днепропетровска. Его левобережный пригород совершено разрушен. Фюрер установил очередную «границу Райха» по Днепру и определил, что с нашей стороны здесь должна быть зона пустыни. Очень старательно выполнялось это указание Гитлера. Из рассказов Фридмана я знал, что Днепропетровск достался немцам легко. Противотанковый ров, опоясывавший город с запада, был запросто преодолен. Несколько танков сползли вниз, а остальные легко прошли по ним сверху. Мост через Днепр штурмовые группы переодетых немцев, смешавшись с толпой беженцев, захватили неповрежденным. Созданный ими на левом берегу плацдарм не удалось ликвидировать. Противник засел за бетонными заводскими заборами, как за стенами крепости. Лева и участвовал в этом неудавшемся штурме.

Город в основном находится на правом берегу Днепра. Мосты взорваны, но уже успели навести добротный наплавной, на понтонах. По нему даже сумели пропустить несколько железнодорожных эшелонов. Я и не пытался там пройти — наверняка пропускной режим чересчур строгий, могут и задержать. Предприимчивые люди за небольшую мзду переправляли всех желающих на лодках. Сам город пострадал не так сильно, но его центральная часть, великолепный проспект Карла Маркса, весь в руинах. Часть домов не разбита, но сгорела, немцы перед уходом их поджигали. Слава Богу, не успели все спалить. Вот и наша улица, она неподалеку от проспекта. Издали вижу — наш дом не разрушен. Подхожу ближе — и не сгорел. На нашем балконе стул. Значит, живут! На двери нашего подъезда табличка. Читаю и не сразу могу осознать: «Городской собес. Второй этаж, квартира 4». Как же так, это наша квартира! Значит все, моих нет. А я сразу же отправил сюда письмо своим, как только узнал об освобождении города. Стою, не знаю что делать. Уходить? Наконец, все же решаю подняться наверх, может быть, там что-то скажут. Вхожу в комнату. За канцелярским столом — сухонький старичок. Хочу спросить и вдруг… неужели это мой отец! Почему он здесь? Несмело спрашиваю: «Папа, это ты?» В ответ: «Что вам угодно?» Потом снова: «Я вас слушаю.» Хочу чтобы он сам меня узнал, но не выдерживаю и кричу: «Папа, это же я!» Как он изменился за два года! Видно, действительно старят не столько годы, сколько переживания! Собрались все сотрудники. Отец с гордостью представил им меня, причем, по-старорежимному — «капитан гвардии». Оказалось, немцы их выселили из квартиры и они были вынуждены перебраться в не очень приспособленное помещение поблизости. Теперь же он устроился здесь на работу. Сестру, как и большинство других молодых жителей, заставили уехать на запад. Письмо мое только-только получили. Папа пошел домой, а я отправился за своим вещмешком, который, не зная еще, что меня ожидает, оставил у своего знакомого, оказавшегося со мной в одной лодке на переправе. Мама не могла усидеть на месте и встретила меня, плача от радости, за несколько кварталов от дома.

О моих близких товарищах из нашей дружной университетской компании ничего пока не было известно. Потом узнал: Юра Грибановский, мой самый близкий, самый давний (еще с детского сада) друг, погиб, чуть ли не в первый же месяц войны. Был он очень талантливым физиком. И внешне весьма интересным. Его фотография, как правило, первой исчезала с доски отличников — утаскивали девчонки. А его любимая девушка успела при немцах выйти замуж и вместе с мужем уехать куда-то на запад. Двое других погибли в Сталинграде; а еще один — на Курской дуге. Все они тоже физики и тоже весьма способные ребята. Трагическая судьба постигла Шуру Афанасьева, дома у которого мы часто собирались играть в карты, в ныне полузабытый «винт» (весьма интеллектуальная игра, почти как шахматы). Его жена готовилась стать матерью и они не решились своевременно выбраться из города. Когда пришли за ней (она еврейка), он пытался противиться, возражать: «В таком положении, разве можно!». Бесполезно! Те были непреклонны. Тогда он надел себе на руку повязку с шестиугольной звездой и отправился вместе с ней. Назавтра их видели в колонне направлявшихся в свой последний путь — к противотанковому рву за городом.

Поначалу немало из остававшихся в городе было настроено к немцам довольно благодушно. А некоторые даже открыто радовались их приходу. Наведут, дескать, теперь порядок. Но вскоре, особенно после той чудовищной акции, отношение к ним резко изменилось. Правда, не у всех. Секретарем комитета комсомола у нас на биофаке был Густав Якубовский, немец по национальности. Помню его яркие, убедительные выступления на комсомольских собраниях. Сделался переводчиком в гестапо. Получил какой-то чин, надел немецкую форму. Принимал участие в допросах. К своим бывшим университетским товарищам относился с подчеркнутым пренебрежением. Однако одному из выпускников университета все же помог устроиться… тормозным кондуктором на товарном поезде. Были и другие примеры активного сотрудничества с немцами среди известных мне людей. А мой бывший соученик по школе, Володя Виллер, решил претендовать на статус Volksdeutsche — натурализованного немца. Это давало значительные привилегии. Напрасно! Едва не поплатился. Когда стали разбираться, возникло подозрение, что он еврей. Пришлось собирать свидетельства знавших его семью и показавших, что они русские.

Беспокойные родители все допытывались: «Не очень ли опасно там?». Я успокаивал — артиллерия ведь стреляет издалека. О своем ранении, которое недавно получил, ничего не сказал. Через день пришлось отправляться в обратный путь.