Физик на войне

На подступах к Сталинграду

Занимаем оборону вблизи станции Абганерово. Вчера немцы прорвались слева от нас, там, где находится станция, и продвинулись вперед. Если бы это было раньше, т. е. до приказа 227, все бы уже отступали. Но мы остаемся на месте и сегодня, вероятно, очередь за нами. Яркое, солнечное утро. На горизонте появляется туча немецких пикирующих бомбардировщиков, 60 или 70 штук. В штабе армии, куда об этом доложили, не поверили, сказали, что мы выдумываем — столько быть не может. Наших самолетов совсем нет. С бомбежки, как правило, немцы начинают атаку. Вот самолеты перестраиваются в цепочки и идут в пике. Но не на нас, как мы ожидали, а на то же самое Абганерово. Значит, наши не ушли, остались там в окружении. И они отвели удар от нас! Прибывший недавно из Москвы зенитный дивизион, почти полностью укомплектованный девушками, тоже там. У них скорострельные малокалиберные пушки, специально для стрельбы по низко летящим целям. И эти девчонки на наших глазах сбивают один за другим четыре самолета. Те, отбомбившись и не успев еще набрать высоту, пролетали как раз над ними. Два дня идет сражение, два дня немцы не могут взять станцию. На третью ночь оставшиеся в живых прорвались из окружения и вышли к своим. Поистине герои!

А через день — пример противоположного свойства. На пригорке перед нами показалась фигура какого-то военного. Он ковылял, опираясь на палку, и зачем-то стрелял из пистолета в воздух. Помогли ему и привели к нам. Это капитан, командир минометного дивизиона. Объяснил, что отправился на рекогносцировку, а тут как раз пикирующие самолеты. Пуля попала в ногу. Я было заикнулся, что самолеты только бомбили, не стреляли, но он парировал: «На фоне разрывов бомб вы, очевидно, не слышали!». И тут же застонал: «Какая боль, какая боль!». Наш фельдшер обработал рану и перевязал. Выдал ему направление в санбат. Я же обратил внимание, что фельдшер, который сначала проявлял участие к пациенту, когда открыл рану как-то охладел к нему. Даже вроде засомневался и спросил, стоит ли перевязывать. Я не понял — это же его прерогатива решать, что делать. Потом, когда того уже отправили с попутной машиной в тыл, спросил в чем дело. «Похоже, что это самострел», — ответил он, — «края раны покраснели, вероятно, обожжены при выстреле». Да, это так! Я слабо различаю цвета и не смог этого заметить. Но все сходится, один к одному. И пуле неоткуда было взяться, кроме как из его собственного пистолета. И стал нарочно стрелять, когда увидел нас, чтобы замаскировать следы того, первого выстрела. И командиры, как правило, не отправляются на передовую в одиночку. Тем более на рекогносцировку. Всегда берут кого-либо с собой. И палкой запасся заранее, в степи неоткуда было ее взять. И притворно жаловался на сильную боль. Сразу после такого ранения почти ничего не чувствуешь (знаю по себе). Все было продумано. Это был единственный за всю войну случай подобного рода, с которым мне довелось столкнуться. Приходится опять отступать. Несколько оторвавшись от немцев, занимаем позиции на внутреннем оборонительном рубеже к югу от Сталинграда. Опять такое же спокойное, ясное солнечное утро. Впереди бескрайняя степь. Вдали появляется множество черных точек. Они приближаются. Это немецкие машины, с пехотой или просто крытые. Есть и танки, и броневики. Двигаются открыто, без единого выстрела. Растянулись по всему фронту. Перед нами, насколько хватает глаз, всюду немецкая техника. Что это — «психическая» атака в современном исполнении? Надеются, что побежим? Мы тоже молчим, у нас почти нет боеприпасов и немцы об этом, вероятно, знают. Уже много дней они методически бомбят все пути подвоза к Сталинграду. Немцы вплотную подходят к нашим позициям и останавливаются. Подтягиваются новые подразделения. К вечеру все замирает. Снова такое же чувство, если не обреченности, то неизбежности: завтра они обрушатся на нас. Но приходит «завтра» и… ничего не происходит. Ни у нас, ни у соседей. Лишь отдельные самолеты летают над нами и изредка, словно нехотя, сбрасывают бомбы. В чем дело? К чему вся эта демонстрация? На следующий день нас срочно перебросили на другой участок. И тогда, как мне кажется, все прояснилось. Немцы нанесли мощнейший удар совсем в другом месте. Они форсировали Дон в районе Калача, прорвали нашу оборону и, совершив стремительный бросок, вышли в тот же день к Волге у северной окраины Сталинграда. На нашем же южном участке, значит, была всего лишь имитация подготовки к наступлению, отвлекающий маневр. Впрочем, это всего лишь моя догадка. Каких-либо официальных подтверждений этой версии я не встречал.

Все еще случаются серьезные ошибки и просчеты. На наш участок для подкрепления прислали курсантов одного из военных училищ — из Орджоникидзе. Прибыли они ночью. Не разобравшись как следует в обстановке, курсантов повели строем по «ничейной земле», между нашими и немецкими позициями. А может быть, думали, что ночью и так сойдет. Не сошло! Взвились осветительные ракеты, и те открыли пулеметный огонь. Курсанты разбежались. Не знаю, какие были потери. Потом мои разведчики туда пробрались: земля буквально была усеяна брошенными скатками, вещмешками, котелками.

В другом месте, это уже происходило днем, пехотинцев с винтовками бросили в атаку на неподавленные пулеметы. Атака была отбита. Вечером я прибыл туда на командный пункт пехоты. Как раз готовилась оперативная сводка. Тягостное впечатление. Поименно зачитывался список личного состава и говорилось, что с кем произошло. В строю мало кто остался. Кто-то был ранен, кто-то пропал без вести, но большинство погибли. Утром увидел поле боя. Лежат неубранные трупы. Торчат несколько винтовок с воткнутыми в землю штыками. Именно к этому призывали немцы в своих листовках. «ШВЗ» — штык в землю — предлагался как пароль для сдачи в плен. Только вряд ли это в той обстановке кому-либо могло помочь.