Физрук

Глава 1

— Э-э! Казел, бабки вэрни! Прирэжу!

Скрежетал из телефонной трубки голос с акцентом, впиваясь в мою барабанную перепонку. Я стоял в одних трусах посреди загородного дома и слушал сплошной поток отборных угроз. Во дает! Даже слово вставить не могу…

— Милый, кто звонит? — в арке из искусственного камня выросла моя «Богиня».

Рыжая девица с перекаченными губами, модным лисьим прищуром и ногами от самых гланд. Грудь выпирает из-под легкого шелка распахнутого до пупа халатика. Блин… А ведь я даже имя ее не успел узнать. Зажал ладонью динамик и притворно улыбнулся:

— Ничего особенного, это по работе, я скоро буду.

— Я тебя жду, барсучок, — богиня театрально развернулась, демонстрируя попку «краником», поправила сползшее по плечу кружево и, виляя бедрами, растворилась в дверном проеме. Я невольно проводил ее взглядом, эх… хороша Маша (или кто она там, Ангелина или Оливия какая-нибудь, скорее всего).

Переступая с ноги на ногу, я почувствовал, как разгоняется молодецкая кровь, аж мурашки по коже. Вот как на меня девки красивые действуют. Эта кукла лет на тридцать младше меня. Ухоженная — солярием, фитнесом и прочими СПА отполированная. Мартышка повелась на мою дорогую тачку и презентабельный вид бывалого торгаша. Ну и лопатник, конечно, полный налички (люблю нал), тоже сыграл роль. Так получилось, что после сегодняшней очень денежной сделки налички у меня оказалось в избытке, вот и расплачивался я в ресторане не картой. Шкурка видела, что Буратинка богатенький, глаз положила. Да и хрен с ней, один фиг завтра на Бали свалю. Мне теперь жизни здесь не дадут. А эта лялька думает, что бизнесмена отхватила — путевочку в новую жизнь. Пусть думает.

Был бизнесмен Вова, да сплыл сегодня. Отжали у меня дело, но и я в накладе не остался. Подлянку напоследок недругам подложил-таки.

Я вернул трубку к уху, из которой по-прежнему верещал мой партнер по сделке.

— Извини, дорогой, отвлекся, — медовым голосом пропел я. — На чем мы остановились? Ага, вспомнил! Ты, вроде, зарезать меня собирался. Да, да, продолжай…

Саид и его ребята год назад положили глаз на мой бизнес — достаточно крупный автосервис по ремонту иномарок. Воспользовались тем, что санкции серьезно ударили по моей прибыли, и случился отток клиентов. На сам сервис им было плевать с высокой горы, где раки свистят, но вот земля, на которой стояли боксы моих мастерских, виделась им лакомым кусочком.

Эти ублюдки подкупили префекта, архитектуру и прочую чиновничью братию. Отжали землю грамотно, но грязно. Добились своего, совершив, по сути, рейдерский захват. Совсем как в старые-добрые девяностые, когда я только начинал барахтаться в рыночной экономике, завязав с армейкой и пытаясь сколотить свой первый бизнес, гоняя из Уссурийска праворульные «японки».

— Что молчишь⁈ Э! — продолжала дребезжать трубка…

— Все честно, Махмуд, — вздохнул я (уже утомился топтаться в коридоре, хотелось поскорее к «Маше» под бочок). — Ты меня кинул, с меня ответка прилетела. А ты как хотел?

— Я Саид! — заверещала трубка, подпрыгнув у меня в руке.

— Без разницы, — улыбнулся я. — Хоть Гюльчатай… Один х*р, получай!

— Верни деньги, сука! Ты заранее знал, что на земле, которую ты мне впарил — нельзя ничего строить!

— Честно? Не знал… Но так получилось, — злорадно скалился я, вспоминая, как провернул крутую аферу.

Я когда-то нашел на участке своего автосервиса, в траншее, древние черепки. Осколки горшка или короны, так и не разобрался. Значению этому сразу не придал, но черепки заныкал, место находки запомнил. И вот сейчас выложил этот козырь. Обнародовал, так сказать. Естественно, землю властям пришлось признать исторически ценной и неприкосновенной. И архитектура зарубила там строительство. Даже боксы мои не успели еще снести, как археологи, студенты и прочие доценты сразу понаехали, раскопки начались. Пресса, репортеры и все дела. Мол, стоянка людей какой-то древней домуходрищенской эпохи, оказывается, там нашлась. Во как…

Вот и злился мой нечестный покупатель. Выкусил, падла.

— Ты все сказал? — поинтересовался я, когда Саид в очередной раз набирал в легкие воздух, давая себе передых между матерными тирадами и угрозами. — Теперь внимательно послушай меня, чувырло неумытое. Бабки останутся у меня. Как ты дальше там с землей порешаешь — мне фиолетово, можешь продать свои почки, можешь пойти на панель. Это твои проблемы. Всего хорошего желать не буду. А вот на х*й пошлю.

Положил трубку, телефонный провод выдернул из розетки. А вот теперь пора сваливать, звонок-то очень быстро пробьют. Эх, не срослось сегодня со свиданием. Зря только телочку приболтал.

Я зашел в комнату, где на кровати, как агнец на жертвеннике, лежала моя богиня. Волосы разметала по голым плечам и груди, ножку вытянула, попку отклячила. Прям картину можно писать. Жаль, что я не Рафаэль, да и времени в обрез.

Не глядя больше на нее, я с невозмутимым видом начал одеваться.

— Что-то случилось, барсучок? — насторожилась девушка, приподнимаясь на локтях и хмуря аккуратные бровки.

Я промолчал. Оделся, взял спортивную сумку с бабками, из кармана брюк достал смятую стодолларовую купюру и положил на кровать.

— Это на такси, за аренду дома заплачено за сутки вперед. Развлекайся, а лучше вали — тут в течение часа ко мне друзья подъедут. Такие друзья, что не заскучаешь.

— Эй! Ты к-куда? — изумилась рыжая бестия и вскочила с кровати, тряхнув гривой.

Аж заикаться начала, бедняга.

— Извини, убегаю, милая, дела.

Я не стал продолжать разговор, торопливо вышел из дома, попутно заглянув в холодильник, из которого выудил себе заветный пломбир. Съем по дороге, не могу мороженое врагам оставить. Во дворе грустил потертый «Форд», на нем я и доберусь до аэропорта, билеты на Бали уже куплены и грели карман. Естественно, приобрел я их на левый паспорт — не дурак ведь. Саму тачку я купил за бесценок у одного из бывших клиентов, специально для осуществления финальной части моего плана.

И вот теперь все почти позади! Плюхнулся на продавленное водительское сиденье, распаковал мороженку, откусил. Зубы заломило. Но вкусно, блин… Щас, пять минут погрызу и поеду.

— Далеко собрался, барсучок? — перед машиной вдруг выросла рыжая в одних трусиках, только руки почему-то держала за спиной.

Мой взгляд скользнул по обнаженному телу. Я уже было начал жалеть, что так спешно покидаю «гнездышко», и в голове мелькнула шальная мысль, а не вернуться ли на полчасика в дом?

Но не успел путем погоревать, как на меня уставился ствол пистолета… Это псевдо-Маша резко выбросила вперед руки, а в них оказался самый настоящий «ТТ». Сама она стояла уже напротив распахнутой водительской двери.

В рот просроченный компот! Это че вообще происходит⁈ На меня смотрело черное пятнышко дула и два соска по бокам от него. Ёпрст!

— Слышь, милая, ты пукалку-то опусти, а то пальнет ненароком, — улыбнулся я, подтаявший пломбир предательски сполз с палочки, я еле успел вытянуть руку из машины, чтобы не замараться.

Шмяк! — мороженое упало на дворовую брусчатку, а я продолжил переговоры:

— Ты так сильно расстроилась, что я ухожу? Окей! Могу задержаться. Вот смотри, я уже выхожу из машины…

— Сидеть! — взвизгнула девица, тыча в меня пистолетом. — Сумку давай, мудак! Ну!

— Какую сумку, золотце? — я вернулся на водительское сиденье, а рука незаметно потянулась к бардачку, где-то там, я знал, лежит нож.

— Не еб* мне мозги, Данилов! Вон ту сумку кидай, что на заднем сиденье лежит.

Опачки… Интересно девки пляшут, голышом и со стволом… Откуда она меня знает? И тут до меня дошло. Ах вот оно что! Не просто так, выходит, я ее в ресторане подцепил сразу после сделки. Совсем не случайность это.

Но на заднем сиденье «Форда» у меня — две сумки. Одна с деньгами, вторая со шмотьем моим. Шорты, майки и прочие очки для островного отдыха. Кину ей бутафорию, пока будет разбираться, постараюсь забрать пистолет. Навык работы против угрозы оружием имеется. Не всю жизнь в бизнесменах я штаны протирал.

Завел руку за сиденье, демонстрируя покорность. Швырнул, не выходя из машины, сумку с вещами, та брякнулась под длинные, до блеска отдепилированные ноги воительницы.

— Саиду привет, — улыбнулся я, давая понять, что обо всем догадался.

Пусть понервничает лишний раз. Так проще будет ее врасплох застать.

— Не знаю никакого Саида, — прошипела рыжая, косясь на сумку.

— Не пи*ди, милая, — улыбнулся я. — Ведь это он тебя прислал.

Девка что-то прошипела, нагнулась к сумке и на секунду выпустила меня из виду. И дуло ее пистолета больше не смотрело прямо на меня. Пора!

Я рванул вперед. Из машины выскочил пулей. Вот уже до бестии рукой подать. Щас перехвачу руку с оружием. Выкручу и… Хрен-то там! Большой и толстый!

Вжик! Нога предательски поскользнулась на чем-то липком. Я беспомощно взмахнул руками и завалился на спину. Пломбир, твою мать! — мелькнула последняя мысль. А ведь почти достал сучку! Даже за трусики пальцем в последний момент уцепиться успел. Сорвал их и со всего маху приложился хребтом о брусчатку.

Бах! — грохнул выстрел. Короткая вспышка, адская боль, и я провалился в никуда.

Ну, пи*здец, меня убила ботоксная кукла…

Глава 2

Вздрогнул. Заморгал. Вроде, дышу. Фу-ух! Блин, живой… Перед глазами пелена, но я определенно не сдох. Это могу сказать точно. Потому что затылок ноет и, вообще, мне жарко. Не может покойник такое ощущать. Видно, промахнулась лялька, и на том спасибо… Ух, гадина.

— Александр Сергеевич, что с вами?

— Может, скорую вызвать?

— Смотрите, он, кажется, моргает!

Посыпались откуда-то сверху на меня голоса.

Кто еще здесь, черт их раздери, и как они нашли меня?

С трудом разлепил веки. Ни хрена не видно, потер глаза, все как тумане, чувствую себя ежиком. Еще секунда и надо мной стали прорисовываться незнакомые силуэты. Лошадка и медвежонок? Слава богу, нет. Две тетки какие-то. Люди, а не ангелы — фух… немного отлегло.

Чьи-то руки меня подхватили со всех сторон, подняли с пола и посадили на стул. Картинка прорисовывалась четче, но вот ерунда — становилась все бредовее и бредовее.

Я сижу в просторном кабинете на скрипучем деревянном стуле у приставного стола, рядом странно одетые люди, будто они собрались на картошку и для этого напялили советские вещи своих пращуров, откопав их из нафталиновых залежей бабушкиного комода. Так одевались лет сорок назад, примерно.

Кабинет простенький. Стены выкрашены в человеческий рост в непритязательный казенно-синий цвет. Выше — побелены. Посреди помещения у окна — громоздкий стол из неубиваемой советской полировки. От него отходит буквой «Т» приставка, за которой сидел я и эти вот незнакомые странно одетые личности.

«Главный» стол завален бумажками, какими-то папками, но компьютера не видно, зато есть статуэтка Ленина. Господи, ну кто может держать это в кабинете?

Во главе восседает крепкий усатый мужик возраста матерого депутата Госдумы, но костюмчик на нем потертый и мешковатый, цвета торфа с навозом. Галстук в тон, но слишком широкий, и узел — почти с мой кулак. Совсем не депутатская одёжа. Зато морда волевая, как у красноармейца, но глаза для бойца слишком добрые и умные.

— Александр Сергеевич, как вы себя чувствуете? — спросил усатый на правах старшего.

Сразу видно, что кабинет его, а люди, что расселись напротив меня и по бокам — его подчиненные.

— Похоже, он вас не слышит, — ко мне через стол перегнулась мадам комплекции Фрекен Бок, только лицом помоложе и посимпатичнее. Этакая перезрелая и располневшая милфа. На лицо не дурнушка, но все портят дурацкие очки и шишка вместо прически на голове. От ее белой блузки с пенсионерскими кружавчиками на воротничке пахнет гвоздикой.

Туман в голове окончательно рассеялся, и взгляд мой выхватил из обстановки кучу незнакомых людей, что уставились на меня. Будто я сижу на планерке и чем-то провинился.

Что за на хрен? Где я? И почему все вокруг одеты как на вечеринке «Назад в СССР»? Даже мебель под стать — угловатый гробина-шкаф, неказистое зеркало на стене и прочие колченогие тумбочки, ну явно не из Икеи.

— Простите, но мне кажется, все-таки ему нужен врач, — милфа в белой блузке сочувственно скривила пухлые, но бледно-накрашенные губы.

С помадой она явно не угадала. За такие губы люди выстраиваются в очередь к ботексным спецам, а она их прячет под невзрачно-розовой посредственностью.

— Все нормально, господа, — проговорил я, наконец, поняв, чего ждут от меня незнакомцы. — Я в порядке.

Блин! Это что еще за голос, это как я заговорил⁈ Он явно не мой. В нем нет возрастной хрипотцы и совсем не прокуренный. Дела-а…

— Вы слышали, товарищи⁈ — со стула вскочила пожилая, но юркая дамочка с платком цвета вороньего крыла на плечах и с длинным, пронырливым, как у Шапокляк, носом. — Он сказал «господа»! Вот каких выпускников нам пединститут поставляет! Безобразие!

Дамочка еще больше сморщилась, добавляя к своему и так не молодому возрасту образ засохшего изюма. Что она ко мне прицепилась? Ну, точно, Шапокляк, того и гляди из рукава Лариска выскочит.

Народ зароптал, загудел.

— Тише, товарищи, — зашевелил черными кустами усов директор. — Александр Сергеевич — молодой специалист, закончил институт с дипломом с отличием. Поступил в нашу школу работать по распределению. Просто сейчас он немного не в себе. Шутка ли, упасть со стула и головой, то есть, затылком приложиться.

— Меньше качаться надо было на стуле этом, — прошипела «Шапокляк», никто ей даже не возразил.

Вот стерва… И почему они называют меня Александр Сергеевич? Ведь я не Пушкин, я…

Ё-моё! Самолет на Бали! Я же наверняка уже опаздываю. А чемодан мой где с деньгами?

Я привычно потряс рукой и глянул на запястье, но вместо стильной синевы и приятной тяжести швейцарских «Breitling» на меня смотрела пучеглазая «Слава» на ремешке из невзрачной кожи дохлого крота.

Но не это было самым странным… Черт бы с ними, с часами, но ведь… Моя рука… Ёпрст! Кожа и пальцы без пучков «шерсти». Гладкие, отливают медью загара. Я будто помолодел лет на… Не может быть! Да ну нафиг!

Я встал и, не обращая внимания на присутствующих, подошел к зеркалу.

Оттуда на меня смотрел парень чуть за двадцать в нелепом трикотажном спортивном костюме и со свистком на груди. Я потрогал нос, потер виски, высунул язык — отражение все выкрутасы за мной исправно повторило, и парень никуда не исчез.

Не понял… Это что? Это кто? Это я? Мать меня за ногу! Как такое вообще возможно?

А-а… Я все понял! Голая сучка прострелила мне башку, и сейчас я смотрю «мультики» в какой-нибудь реанимации под сильнодействующими препаратами. Эк меня вштырило, однако. Лан, прорвемся. Самое главное, что живой. Ведь покойникам сны не снятся. Да? Надеюсь, выкарабкаюсь, и до меня в больничке не успеют добраться люди Саида.

— Александр Сергеевич! — по спине резанул голос «Шапокляк», будто хлыстом. — Что вы себе позволяете? — У нас вообще-то совещание!

— Да ему нехорошо, — вступился чей-то мужской голос. — Вон как кривляется.

Хм-м… Они мне будут что-то запрещать? Почему вообще персонажи из моего сна выглядят, как настоящие? Вот интересно — а если этой Шапокляк вдарить? Мой кулак провалится в никуда, как и положено во сне? Или что?

Ну, нет. Женщин я не бью, даже в коме и даже таких мерзких. Но любопытство раздирало, уж слишком реалистичными были люди-глюки. Еще и этот плакат-календарь на стене бесит, с символикой давно прошедшей Олимпиады-80. И год на календаре значится 1980-й. В интересную локацию меня занесло. Или это все-таки какой-то розыгрыш? Щас проверим…

Я подошел к приставному столу и протянул руку, чтобы потрогать сидящего там мужика комплекции Винни-пуха.

Он отстранился, на его груди испуганно забряцали какие-то советские значки.

— Да, не боись, пухлый, я только кое-что проверю! — я настойчиво потянулся к возрастному мужику и попытался схватить его за брылю.

Сейчас мои пальцы провалятся, и я окончательно пойму, что это все сон.

Хоп! Пальцы ухватили лоснящуюся щеку толстяка.

— Ой! — дернулся «Винни-пух» и вскочил с места.

«Твою мать! Он настоящий!» — прострелила мозг кошмарная мысль.

— П-простите! Не надо меня трогать, — пролепетал толстяк, раздувая щеки и пятясь. Казалось, он вот вот-вот расплачется. Вроде мужик солидный, и галстук в горошек, а меня, сопляка, испугался. Сопляка? Ну так, а кто я еще? Вроде не дрищ, но выгляжу, как тимуровец. Не урод, кстати говоря, и на том спасибо. Но, похоже, надо сбавить обороты. Принятие новой реальности пришло на удивление быстро.

За свою жизнь я привык анализировать и делать выводы. Свел дебет с крЕдитом и пришел к такому неутешительному заключению — похоже, что я занял чье-то молодое тельце, и сейчас, мать его, 1980 год! Как такое возможно? Да пофиг как, потом с этим разберусь, главное сейчас понять — кто новый я.

Судя по одеянию и свистку на веревочке — я учитель физкультуры. За окном тополя еще зеленые, и солнышко пригревает, значит, месяц — не позднее сентября. Тот усатый — директор школы, а Шапокляк, скорее всего, завуч. Трусливый Винни-пух — историк какой-нибудь. Как я догадался? Очень просто. Цацки советские нацепил, взгляд такой заумный. Да, вон и учебник «Истории» у него в руках мусолится.

Остальные тоже, похоже, учителя. Это что получается? Мне теперь уроки вести надо? Или нет? А ну как завтра явится ко мне ангел и скажет, что, мол, ошибочка, гражданин Данилов, вышла, переезжайте, уважаемый, в другое тело. Мертвое, которое на днях хоронить будут. К тому же в закрытом гробу.

Бр-р… Плечи мои передернулись. Нет уж! Александр Сергеевич, так Александр Сергеевич! Лучше бедным, но молодым, чем богатым и мертвым. Да еще и пожилым. Только сейчас я обратил внимание, что поясницу не тянет, и колени не скрипят. Тельце мне досталось неплохое. Да и ростом повыше среднего, надо будет сходить в уборную и дальше самобследование провести. Надеюсь, что там, поюжнее, тоже все в полном порядке. Иначе зачем судьба сделала меня молодым? Ну не детей же учить, в самом деле?

— Сядьте, Александр Сергеевич! — зыркнул на меня директор.

— Да, да, конечно, — я вернулся на свое место.

Взгляд мой остановился на статной блондинке напротив, даже скромная блузка и юбка-карандаш не могли скрыть ее интересных и совсем не учительских форм. Тоже преподаватель? Слишком красивая и глупая, но всякое бывает.

Я сидел и размышлял, краем уха слушал, как Пал Палыч (так звали директора) давал наставления перед началом учебного года. Дескать, второгодников подтянуть и не плодить их ряды, дежурства по уборке классов организовать с первого учебного дня, стенгазету от каждой параллели выпустить ко дню знаний. Степанова не ругать и к директору не водить, у него отца недавно председателем исполкома назначили.

— Александр Сергеевич, — выдернул меня из думок голос директора. — Вы мячи закупили?

Что ответить? Признаться, что я не я, и хата не моя? Нет, конечно. Мигом упекут «куда надо» со словами «и тебя вылечат». А хотя нет… Лечить не будут, время сейчас такое, что «контора» не дремлет. Не хватало мне еще попасть в поле зрения людей в серых костюмах. Как там они говорили? Здравствуйте, пройдемте с нами, пожалуйста. Ни тебе званий, ни фамилий, просто корочками сверкнут мельком, этого достаточно, чтобы загипнотизировать любого советского человека.

— Все в порядке, Пал Палыч, — уверенно кивнул я, соображая, купил ли Саня, то есть теперь уже я, эти чертовы мячики или деньги замылил.

Будем рассуждать логически. Диплом у него «красный», значит, мальчик он правильный и дотошный. Не должен был казенные денежки спустить. Эх… Не повезло тебе, Санек, что в тебя Володька пришел. Похоже, всей твоей педагогической карьере скоро придет трындец. Если я буду детей учить, товарищ Макаренко в гробу перевернется, еще и проклянет меня, наверное. Таких, как я, вообще на порог школы нельзя пускать. В прошлом — военный, в девяностых полубандит-полубизнесмен. В двухтысячных предприниматель, а потом и вовсе труп.

В том, что меня убили, теперь я нисколько не сомневался. Иначе как бы моя бренная душа сюда попала? Явно за какие-то прегрешения высшие силы, или кто там за нами сверху бдит, отправили меня в школу работать.

Ха-ха! Где я — и где педагогика? Нет, надо сваливать по-тихому. Чай не в кабале. Уволюсь и реальными делами займусь. Эх… Жаль, что пока сильно не развернешься. Я напряг мозги. На перепадах курса валют не поднимешься, валюта вообще запрещена к обороту у граждан, уголовка за это светит. Приватизации еще долго не наступит, а до рождения биткойна, как на самокате до Хабаровска.

Ну ничего… Руки-ноги целы, голова прежняя осталась, это я чувствую. Тьфу-тьфу… Если уж в девяностые выжил, то и здесь выкручусь. Фарцой, например, займусь, заграничные шмотки толкать можно, дефицит в застойном Союзе никто не отменял. Главное — все организовать грамотно, людей подобрать толковых, ментов прикормить. Вот эту блондиночку я бы определенно взял к себе в команду. Тоже сидит, на меня косится. Хороша училка.

— Мы закончили, все свободны, — директор выдохнул и налил себе из пузатого графина воды.

Учителя потянулись вереницей на выход. Господи… Какие они все нелепые. Особенно этот «гусар», в вельветовом пиджаке и в сверкающих башмаках, похожих на две шлюпки. Хорохорится, той блондинке лыбой светит, вперед пропускает. Павлин сельского пошиба, да и только. Если ты даму охмурить хочешь, нафига клетчатую рубашку с галстуком носишь? Интересно… Какой предмет он ведет?

В отличие от прочих, держится прямо, вроде как, по-военному. Но покатый лоб мозгов явно много не вместит, да и взгляд слишком хитрый для математика или другого физика. Он больше на прапорщика похож. На Задова. Может, военрук какой-нибудь. Ведь была в эти времена военная подготовка у школьников. Автомат разобрать, гранату швырнуть и противогаз правильно нацепить — каждый советский старшеклассник обязан был уметь.

Ну, точно военрук, вон и планки наградные на вельвете сверкают, как я их сразу не приметил? Такие медальки в гражданской жизни не дают, а для фронтовика он слишком молод. Не больше сорока ему.

— Александр Сергеевич, — директор кашлянул в кулак, который почти целиком утонул в его шикарных усах. Чапаев, да и только. — Вы что-то хотели?

Пока я размышлял, в кабинете мы остались одни.

— Да, Пал Палыч. Тут такое дело… Помощь твоя, то есть, ваша нужна…

— Слушаю, — директор стал барабанить пальцами по столу, отбивая какой-то марш.

— Я это… Уволиться хочу.

— Да, конечно, — кивнул Пал Палыч. — Пишите заявление.

Опа? А что так можно было? Так просто? Я уже приготовился на баррикаду лезть, а меня даже уговаривать никто не стал. Легко сказать, пишите заявление, фамилия-то у меня какая сейчас? Надо бы добраться до своего места жительства и все разузнать. Паспорт хоть глянуть. Только бы родственнички моего нынешнего тела меня не спалили. Я же не помню ничего о его прошлой жизни… И их не помню.

— А есть образец заявления? — спросил я, уже выискивая на столе директора авторучку.

— Пишите в произвольной форме. Только вам сначала нужно будет официально отказ оформить.

— Какой отказ? — я сдвинул молнию мастерки вниз, как же все-таки жарко в этом нелепом спортивном костюме. Сто пудов он из натуральной шерсти сделан.

— Для гороно. Они рассмотрят и дальше отправят. В прокуратуру.

— В каком смысле, дальше? Зачем в прокуратуру?

— Ну как же? Вы поступали в пединститут по целевому направлению от нашего отдела образования. Вне конкурса прошли. А теперь отказываетесь положенные три года по распределению как молодой специалист отработать. Прецедент, конечно, вопиющий, поэтому я обязан сигнализировать в компетентные органы.

И выкладывает мне все это так спокойненько.

— А без прокуратуры никак? — напрягся я.

— Никак, — дернул усами Пал Палыч. — И ключ, пожалуйста, сдайте.

— От спортзала?

— Почему от спортзала, в нем нет замка. От комнаты в общежитии, который я вам сегодня дал. Жилье вам предоставлено из городского фонда как молодому преподавателю. Если вы собираетесь уволиться, то обязаны вернуть полагающиеся метры жилплощади государству. И кстати, мы еще ваш поступок на педсовете обязаны будем разобрать, вы уж не обессудьте.

Я сунул руку в карман и нащупал металл. Ага. Вот он, ключик. Значит, у меня есть крыша над головой и работа. Нормальный такой стартовый набор для новой жизни. Как-то не хочется этого всего сразу лишаться.

Нет, вообще-то, работу такую потерять совсем не жалко. Что это за работа такая, да на ней денег особо не увидишь. А вот общага, это да… Вещь крайне нужная, особенно на первых порах.

Да и светиться мне пока явно не стоит. Привлекать к себе внимания властей сейчас никак нельзя. Погорю на мелочи, и вмиг в шпионы американские запишут. Притаиться нужно, освоиться, выждать, а уже потом с плеча рубить.

— Погодите, Пал Палыч, — улыбнулся я. — Вы меня неправильно поняли. Я имел ввиду, что когда я эти три года отработаю, только тогда заявление писать? Или заранее сейчас накатать можно, пусть у вас лежит.

— Заранее никто такие документы не оформляет, — хитро улыбнулся директор. — Так что работайте, Александр Сергеевич. Как говорится, не за страх, а за совесть. И, кстати, готовьтесь принять классное руководство.

— Чего?

— Ох, как вас приложило с этого стула-то… уже забыли?

— Напомните, пожалуйста. Глова еще гудит.

— Я говорю, класс вам, конечно, достался непростой, но вы как мужчина справитесь. Тем более со спортом вы на «ты».

— А при чем тут спорт и классное руководство?

Все-таки сложно понять этих людей другой эпохи.

— Всякое может приключиться, — директор ослабил галстук. — Понимаете… Прошлого физрука ребятишки до больнички допекли.

— Нервы?

— Перелом.

— В смысле?

Павел Павлович показно развел руками.

— Ну, я же говорю, класс сложный, экспериментальный, так сказать, со всей параллели набранный. К ним особый подход нужен.

— Дурачки, что ли?

Решили, выходит, новичку спихнуть. Ну и ушлый вы народ, а еще педагоги.

— Ну, зачем вы так? Есть там трудные подростки, и второгодники имеются.

— А нормальные ученики там присутствуют? Хоть в каком-то количестве?

Директор лишь пожал плечами.

— То есть со всей параллели вы запихнули в один класс самых отъявленных хулиганов и второгодников? Так?

— Ну… В общих чертах.

— Говорите как есть, Пал Палыч.

— Понимаете, у нас и так школа успеваемостью не блещет. В Литейске мы на последних позициях среди прочих средних школ. Вот и придумали собрать всех неблагонадежных учеников в один класс, чтобы они не мешали учиться другим детям. Не отвлекали их, плохому не учили, так сказать.

— И на какого они равняться будут? Второгодники эти? И какой дурак это вообще придумал?

— Я, — нахмурился директор.

— А почему мне пихаете этот класс? — прямо спросил я. — Неужели не нашлось более опытных педагогов?

— Вы молодой, сильный, вы справитесь. Идите, Александр Сергеевич, готовьтесь к первому сентября, — директор хитро прищурился, подкручивая ус.

Тоже мне, оратор, прямо Левитан.

Я вышел из кабинета совсем охреневший. Твою душу мать! Я что? Физрук? Да еще с экспериментальным, а вернее — полностью отмороженным классом? Даже факт попадания в прошлое меня не так ошарашил, как моя внезапно начавшаяся педагогическая карьера.

Так-с… Спокойно, Вова, вернее, уже Сашок, не кипишуй раньше времени. Прорвемся… Мне вот интересно, если я не могу сам уволиться, а меня уволить могут? За плохую работу, например? А?

— Александр Сергеевич, — на сей раз меня окликнул женский голос.

Я обернулся, в полосе света посреди коридора, у окна в свежеокрашенной раме, светилась та самая блондинка. Она замерла, картинно изогнув спинку, отчего тесная юбка натянулась на упругих ягодицах. Казалось, черная ткань сейчас лопнет.

— Как вы себя чувствуете? — улыбнулась училка.

Хм… А может, все-таки выдержу я три года здесь? А?..

Глава 3

Подкатываю.

— Великолепно, — отвечаю. — Простите, я тут у вас новенький, имени отчества вашего пока не запомнил.

— Людмила Прокофьевна, — пропела блондинка.

— О, совсем как в «Служебном романе»! — проявил я эрудированность в советском кино.

Хорошо хоть что-то помню.

— Да, — зарделась училка. — Мне все так говорят!

— Но! — Я воздел указательный палец и ее взгляд застыл на мне. — Вы гораздо симпатичнее персонажа!

— Спасибо! — Людмила Прокофьевна сделалась совсем пунцовой. — Вы сейчас в общежитие?

— Да, — признался я, — только дороги туда не помню. Я тут совсем недавно.

— Это ничего, я вас могу проводить.

Ого… В голове мелькнули приятные «пошлости». Неужто — до самой комнаты? К такому развитию интимных событий я привычен, но вот чтобы так сразу, в одна тыща девятьсот восьмидесятом сразу после пули в башку, полученной от голой чиксы в две тысячи двадцать третьем?.. Не слишком ли круто⁈ Но плохо я знал местные нравы. Честно говоря, я их вообще забыл, хотя когда-то жил в этом времени. Второй раз в одну реку вошел…

— Правда, мне на Ленина, а вам — на Красногвардейскую, но это рядом, — продолжала Людмила Прокофьевна.

Многозначительно киваю, будто врубаюсь в тему, хотя где эти улицы — понятия не имею. Мы движемся вдоль длинного и унылого, как устав караульной службы, школьного коридора. Окна вымыты. Двери классов, пол, стены — все сверкает свежей краской и пахнет скипидаром. Сразу видно, что школу подшаманили за лето. Только все одно — тоска. Хм, а я ведь еще помню «школьные годы чудесные», хотя лет сорок прошло с тех пор, когда я последний раз шатался по такому вот коридору. Пялился на ножки сверстниц и молодых училок, курил за углом и ненавидел завуча.

— Давно вы работаете в школе? — продолжаю я светский треп, чтобы отвлечься от лишних пока воспоминаний.

— Семь лет, — отвечает. — Сразу после педучилища.

— И у вас это… с детства?.. Ну… сеять разумное, доброе, вечное?..

— Вы имеете в виду — желание стать педагогом?.. Нет, что вы!.. Я на биофак МГУ поступала, но по конкурсу не прошла…

Ага, значит, она биологичка… Взгляд невольно задержался на выпуклостях ее юбки. Не идет, а пишет. Захотелось слегка шлепнуть, по старой привычке. Нет, может не так понять… Облико морале… По опыту знаю, что с такими дамами нужно тоньше работать, если хочешь добраться до стадии, когда наутро она наденет твою рубашку…

Блин! Да и о чем я сейчас думаю⁈ Мне надо как-то педагогическую карьеру налаживать, а я в этом «бизнесе» ни в зуб ногой. Отличник с красным дипломом, бляха. Спортсмен, комсомолец и просто…

И просто неудачник. Разве нет? Не мог я в сынка номенклатурщика попасть, ну или в отпрыска знаменитого писателя, например. Сейчас у них спецпаек, госдачи, путевки в санаторий и прочий сервелатный дефицит. А тут начинающий педагог. Но ничего… С низов начинать — не привыкать. Хотя, сейчас профессия учитель в Союзе — очень даже в почете, насколько я помню. Только зарплата меньше раза в два, чем у простого тракториста.

— Слушайте, Людмила Прокофьевна…

Она потянулась ко мне, как подсолнух к солнцу.

— Да, Александр Сергеевич?

— У вас никаких педагогических учебников не завалялось?.. Люблю, знаете ли, освежить гранит науки…

— Какая требовательность к себе, — с неподдельным уважением произнесла биологичка. — Только после института и снова за учебники… Я вот уже лет пять туда не заглядывала… Посмотрю… Кажется что-то осталось по основам педагогического мастерства, методике внеклассной работы и физическому воспитанию…

— Сгодится! — кивнул я. — Мне забежать к вам за книжками?..

— Нет, ко мне — неудобно, — отрезала она. — Я вам завтра в школу принесу.

Завтра… В школу. Меня даже передернуло от этих слов, от одной мысли, что буду читать теорию педагогики.

— Что с вами, Александр Сергеевич?.. — проявила заботу коллега. — Вам плохо?.. Я бы на вашем месте к врачу сходила. Все-таки головой ударились…

— Морпеху и столб не помеха…

— А вы и в армии служили?..

— Да! — сказанул я, и спохватился.

Сколько Сергеичу лет-то? Успел ли он срочную отрубить, учитывая пятерик в институте?.. Надо придерживать себя за язычок, а то настучит блондинка куда следует… Кто ее знает… К счастью, Прокофьевна не стала развивать тему. Мы спустились на первый этаж школы, миновали раздевалку, где дремала на стуле старушка в черном сатиновом халате и цветастом платочке. Вышли на улицу. И здесь меня реально вштырило.

Казалось бы, ничего особенного. Пожелтевшие листья тополей. Асфальтовый пятачок перед немного щербатым крыльцом. Забор из железных прутьев. За забором — воля. Мы вышли на волю и мимо нас пронеслась «Волга». ГАЗ-24. Желтое с шашечками такси. А следом — прогромыхал по рельсам красно-белый трамвай, каких я уже лет пятнадцать не видел. Ну трамвай — ладно. В провинции такие и сейчас еще ползают… Вернее — будут ползать через сорок лет… Рехнуться можно…

Короче, не трамвай даже и не шашечки меня зацепили, а выцветший, некогда кумачовый транспарант, растянутый над проезжей частью: «РЕШЕНИЯ XXV СЪЕЗДА КПСС ВЫПОЛНИМ!». Елы-палы! Так ведь еще дорогой Леонид Ильич жив! И вновь продолжается бой и сердцу тревожно в груди… Только сейчас до меня стало окончательно доходить, что все это взаправду… И в этом мне придется существовать. Без айфона, Тырнета, отдыха на Бали, отслеживания котировок, заказа на дом пиццы и девочек…

Людмила Прокофьевна посматривала на меня с тревогой, но молчала. Не болтлива. Это хорошо. У меня и впрямь пропала охота языком чесать. Никогда за собой не замечал склонности к самокопанию и прочим соплям… Чувствительные в бизнесе не выживают… Да вот кто сказал, что личность Владимира Юрьевича Данилова полностью заместила личность Александра Сергеевича… как его по фамилии?.. Правда, судя по литым бицепсам, Сашок парень крепкий, но вот что у него там в душе творилось?..

— Ну вот мы почти и пришли, — сказала биологичка, беря меня за локоток и притормаживая у перекрестка. — Мне — направо. А вам — прямо. Красногвардейская тринадцать.

— Спасибо, Люся! — пробормотал я, перехватывая ее прохладные пальчики и целуя их.

Она резко выдернула руку. Огляделась испуганно. Произнесла строго:

— Для вас я пока что Людмила Прокофьевна Ковалева.

— Благодарю вас, товарищ Ковалева!

— До завтра, Александр Сергеевич!.. Книги я захвачу!

Она отвернулась и пошла, постукивая каблучками и покручивая ягодицами. Опять я залип на ее прелести. Блин… Кто знает этого Сашка, когда у него в крайний раз баба была?.. Конечно, с таким торсом и такой физией их должно быть невпроворот, а вдруг он не так воспитан?.. Как говорится — до свадьбы ни-ни… Проводив училку алчным взором, я двинулся через перекресток, благо на допотопном светофоре загорелся зеленый и все, не успевшие миновать «зебру» транспортные средства — мотороллер, самосвал и троллейбус — притормозили.

На углу Ленина и Красногвардейской, где красовалась тусклая вывеска «ПЕЛЬМЕННАЯ», меня вдруг окружило подрастающее поколение. Шесть пацанов, лет четырнадцати, одетых еще хуже взрослых, по крайней мере — тех, которых я успел повидать. Треники с пузырями на коленях, растянутые застиранные олимпийки, кеды. Кудлатые, как дворняги. Глаза наглые. Обветренные губешки кривятся в ухмылках. То и дело сплевывают между зубов, норовя угодить мне на кроссовки.

— Дядь, а дядь, — издевательски процедил один из них — рыжий переросток мордой наглой и хитрой, — закурить не найдется?

Хм, как там у Макаренко, которого я отродясь не читал?..

— Отвали, шкет, — не отыскав в своей молодой памяти более подходящей педагогической формулы, изрек я. — Рак легких неизлечим, усек, Васек?

— Атас! — выкрикнул самый младший пацаненок, указывая замызганным пальцем куда-то позади меня.

И тут я совершил маленькую оплошность, которая простительна только человеку, еще не свыкшемуся с новым организмом. Я оглянулся, как последний лох. Кто-то из них пихнул меня. А другой рванул с шеи свисток. Миг, и вся ватага кинулась врассыпную. Я остался посреди тротуара, без свистка и возможности хотя бы надрать этому отродью уши. Не говоря уже о более действенных педагогических методах. Да и хрен с ними, невелика потеря. Пришлось махнуть рукой и топать дальше. А рыжего я запомнил.

Судя по малоэтажности застройки, Литейск городок маленький, на кривой дорожке сойдемся.

Дом тринадцать оказался банальной хрущевкой. Под бетонным козырьком единственного подъезда поблескивала треснутым стеклом вывеска «РАБОЧЕЕ ОБЩЕЖИТИЕ № 8». Вошел в прохладное нутро, отдающее запахом мокрых тряпок и махорки. Поднялся на один лестничный пролет. Открыл стеклянные двери и попал в небольшой вестибюль, перегороженный деревянной стойкой. Перед ней стоял стол, за которым сидела здоровенная тетка, обтянутая неким подобием гимнастерки и в берете на крашенных хною кудрях.

— А-а, пришел, студент! — приветствовала она меня, улыбаясь стальными фиксами. — Забирай свою торбу.

Вахтерша выволокла из-под стола большую, туго набитую сумку, с кривым логотипом «Адидас» — сразу видно, цеховики шили.

— Спасибо! — сказал я и заискивающе улыбнулся. — Не подскажете номер комнаты?

— Уже забыл, студент?

— Не студент — а учитель!

— Ну… учитель… Второй этаж, направо по коридору, комната семнадцать… Ключ-то хоть не потерял?

— Нет!

Я вытащил из кармана ключ, нагретый теплом моего нового могучего тела.

— А то смотри! — пригрозила вахтерша. — Потеряешь, смена замка за твой счет.

Подхватив сумку, я миновал барьер и поднялся на второй этаж, поглядывая на деревянные щиты, обклеенные то ли объявлениями, то ли какими-то пропагандистскими листками — не присматривался. Повернул направо. В длинном коридоре с двойным рядом пронумерованных дверей было тихо. Это и понятно. Разгар рабочего дня. Обитатели вкалывают. Вечером тут начнется. Я нашел дверь с номером семнадцать, намалеванным красной краской на серой филенке.

Открыл. Ключ с трудом провернулся в скважине. То же мне, напугала заменой замка, я его завтра же сам сменю. И ключи никому не дам. Открыл дверь. Заглянул. М-да, не царские хоромы… Комната-пенал. Одно окно. Один стол. Один шкаф. Две железных койки. Одна застелена. Другая зияет панцирной сеткой. Вот жлобы! Это, видать, для того, чтобы я никого к себе втихаря не подселил. Скажу, пусть забирают это ржавое уродство. Заработаю, куплю диван. И вообще — сменю всю мебель.

Поставил сумку на стол. Открыл и начал в ней копаться. Та-ак. Шмотки… Джинсы! Левайс. В меру потертые. Ничего, сгодятся. Еще пара кроссов… Судя по пошиву, какие-нибудь гэдээровские. Сойдут. Трусы, майки, носки. Все аккуратно упаковано. Сразу видно, собирала женщина. Интересно — кто? Жена? Навряд ли. Скорее всего — мама. Пара новеньких рубашек. Куртка кожаная… Не-а, кожзам. На первое время самое то. А это что?.. Конвертик.

Я уселся на койку и вскрыл конверт. Внутри обнаружилась денежная купюра. О, стольник! Насколько я помню, месячная зарплата инженера… Для начала неплохо. Сторублевка была вложена в плотную картонку, а рядом обыкновенный тетрадный листок. Развернул. «Дорогой Сашуля, вот тебе деньги на первое время. Смотри, не транжирь, как обычно. Желаю тебе трудовых успехов. Пиши. Целую. Мама…». Ни в записке, ни на конверте адреса не было. Куда писать-то⁈ Да и о чем?..

Хрустящая бумажка с портретом Ленина навела меня на мысли о том, что не мешало бы перекусить. Судя по ощущениям, Сашуля с утра не жрал. Где-то тут была пельменная… А потом надо заглянуть в местный гастроном. Надо какой-никакой запас жрачки иметь, в пельменные не набегаешься… Кстати, завтра надо бы не забыть узнать, когда зарплата и сколько мне положен тугриков в месяц?.. Сунув стольник в карман, я покинул убогое свое обиталище.

Проходя мимо вахтерши, помахал ей ручкой. И старая кошелка осклабилась.

— Ты куда собрался, учитель?

— Да вот зайду перекусить… А потом — в гастроном…

— С пустыми руками? — удивилась она.

— В смысле?

— Ну продукты куда будешь складывать, интеллигент?

— Пакет возьму, — ляпнул я.

Вахтерша посмотрела на меня как дурачка.

— Где возьмешь-то? — вздохнула она, выдвинула из своего стола ящик, покопалась в нем и протянула мне какую-то сетку. — На… Только вернуть не забудь!

— Спасибо, — буркнул я, запихивая авоську в карман. — Не забуду.

Надо бы наладить с ней отношения. Подарить ей шоколадку, что ли?.. Я вышел на улицу, добрел до угла, сунулся в пельменную. Обеденное время уже прошло, потому в просторном зале было пустовато. Кроме меня, из посетителей были только мужичок в обтерханном пиджачке и обвисших на коленях штанцах, да тощая, долговязая девица в брючном костюме болотного цвета и очках на облупленном от загара носике. Они толкали подносы по направляющим из нержавейки, двигаясь к кассе. Я пристроился за девицей.

На бумажке, прикнопленной к дощечке, была напечатано меню:

Пельмени мясные — 300 — 0,41

Пельмени запеченные в сметане — 390 — 1.11

Пельмени в омлете — 325 — 1.11

Пельмени таежные — 300 — 0,81

Пельмени «Три богатыря» — 300 — 0,71

Пельмени «Дружба» — 300 — 0,42

Пельмени рыбные — 300 — 0,48

Пельмени рыбные, запеченные в майонезе — 300 — 0,21

Пельмени с капустой свежей — 300 — 0,24

Пельмени с капустой квашенной — 300 — 0,26

Я не сразу врубился, что последние цифры — это цена. А когда допетрил, то почувствовал себя богачом. Можно питаться целый месяц самыми дорогими пельменями два раза в день и уйдет на это всего шестьдесят шесть деревянных! Я взял две порции мясных пельменей, стакан сметаны и пару стаканов компота. Жаль пива здесь не продают… Вышло на рупь, двадцать четыре копейки. Протянул заветный стольник скучающей кассирше, белый халат которой был явно тесен, а кружевная наколка на прическе походила на детский кокошник, напяленный взрослой теткой. Кассирша вызверилась.

— Ты мне чё суешь-то⁈ Рубля с мелочью нету?

— По правилам торговли, — спокойно произнес я, хотя мне хотелось украсить ее прическу сметаной, а хамоватое лицо — потеками компота, — вы обязаны дать мне сдачу!

— Людк, а Людк! — заорала она, совсем как в старом фильме. — Он меня еще учить будет! Сопляк!

— Может, в управление торговли позвонить? — наугад брякнул я.

Угроза подействовала. Она быстро пробежала унизанными перстнями пальцами, каждый с добрую сосиску, по клавишам громоздкого кассового аппарата. Тот звякнул и выбросил лоток с деньгами, уткнувшийся в брюхо скандальной работницы советского общепита. Выхватив из моих пальцев купюру, отсчитала бумажки, выгребла горстку мелочи и швырнула все это мне на поднос. Не на того напала. Я нарочито медленно пересчитал сдачу, кивнул, забрал чек и только тогда унес свой обед от этой стервы подальше.

Сначала хотел присоединиться к девице, хотя свободных столиков хватало, но стычка с этой халдой на кассе, немного испортила мне настроение. Что-то я чувствительный какой-то стал, неужели дает о себе знать моя новая физическая сущность? Интересно, Сашка добрым был? Сто пудов…

Я забрался в самый дальний угол, где и принялся поглощать, неожиданно вкусные пельмени, обмакивая их в стакан со сметаной. Как домашние, чуть вилку не откусил. Или действительно блюдо высший класс или просто мои молодые рецепторы вкус по-новому ощущают.

Воспользоваться перечницей, что стояла посередке, вместе с солонкой, я не рискнул. Потому что на стене висела табличка, где красным по белому через трафарет написано: «Пальцы и яйца в солонку не совать».

Аппетит у меня оказался отменный. На сытеющий желудок и мысли приятные набежали. Я опять молод. Впереди вся жизнь… А ведь я смогу преспокойненько дожить до лихих девяностых и начать проворачивать дела. Благо — опыт имеется. Только на этот раз я не пойду в армию. Хватило и в первой жизни. Вот черт! Надо было порыскать в сумке. Должен же там быть паспорт!.. Ну ладно, и без паспорта ясно, что сейчас мне не больше двадцати двух. Значит, в девяносто первом будет чуть больше тридцати. Хотя лучше начать пораньше, чтобы не погрязать в мелких разборках, а сразу ухватить солидный куш!

Как этот городок именуется? Литейск⁈ Тут наверняка какой-никакой заводик имеется… Вот его бы и прихватизировать. И начинать нужно уже сейчас, когда весь совок еще погружен в сладкую дрему застоя. Кто в восьмидесятые продвигался лучше всего?.. Бодрячки комсомольцы! Следовательно, надо выбросить из головы все эти мысли о фарце. Ежели я подселился в тело этого отличника краснодипломника, он наверняка и по комсомольской линии молодец. Вот и надо подхватить падающее красное знамя.

Определенность намерений всегда повышала мне настроение. Покидав оставшиеся пельмени в желудок и заполировав их компотом, я хотел привычно проигнорировать призыв «ПОМОГИ В РАБОТЕ НАМ, УБЕРИ ПОСУДУ САМ!», что мозолил глаза на противоположной стене, но руки сами сгребли посуду, а ноги понесли к столу с табличкой: «СТОЛ ДЛЯ ГРЯЗНОЙ ПОСУДЫ». Аккуратно все туда составил и покинул невзрачное заведение. Двинулся вдоль улицы Ленина, на которой жила блондинка Ковалева, посматривая по сторонам. И вскоре наткнулся взглядом на вывеску «ГАСТРОНОМ».

Изобилия, какое было… точнее — будет через сорок лет, я не ждал, но и то, что увидел в магазине, оказалось для меня полной неожиданностью. Вдоль всего торгового зала тянулся длинный прилавок, перемежаемый стеклянными витринами. На облицованной кафелем стене, над белыми колпаками на головах продавщиц, красовались таблички: «БАКАЛЕЯ», «МЯСО», «РЫБА», «ХЛЕБО-БУЛОЧНЫЕ» и «КОНДИТЕРСКИЕ ИЗДЕЛИЯ». В крайнем правом углу — «ВИНО-ВОДОЧНЫЕ ИЗДЕЛИЯ» и рядом «ВОДЫ, СОКИ». У «вино-водочного» толпилось больше всего народа. В основном — мужики. От студента до профессора, от инженера до сантехника. Все разномастные, но улыбчивые — предвкушение близкой покупки поднимало им настроение.

Мне там делать было нечего, и я стал изучать содержимое витрин-холодильников. В мясном отделе лежали заиндевевшие мослы, а в рыбном — серые остекленелые тушки, определить отношение которых к морским обитателям можно было только по скукоженным хвостовым плавникам. Ладно, меня это пока не касается. Готовить сам я не собираюсь, а вот накупить разных там консервов, хлеба, печенья и прочей сухомятки — можно. Лучше сразу — побольше, чтобы не бегать сюда каждый день.

И я двинулся вдоль прилавка. Оказалось, что нельзя набрать весь ассортимент и одним махом за все заплатить. Продавщица в каждом отделе выписывала сумму на клочке оберточной бумаги и с этим клочком нужно было становиться в кассу, оплатить, взять чек и только тогда получить товар. Да, с таким мерчендайзингом, в наше время, этот магазин давно бы прогорел. Тем не менее, авоська, которую мне вручила вахтерша, постепенно наполнялась. Я примерился было, чтобы прикупить шоколадку для этой мудрой женщины, как позади меня раздался вкрадчивый голос:

— Гражданин, можно вас на минуточку?

Глава 4

Оборачиваюсь. Милиционер. Фуражка с гербом. Серый китель с красными петлицами. Погоны с широкой продольной полоской цвета канарейки. Взгляд цепкий и неулыбчивый.

— В чем дело, командир? — интересуюсь.

— Старшина Сидоров! — представился он, мазнув кончиками пальцев по полированному козырьку. — Предъявите документы!

— В общаге они, — отвечаю. — Выскочил продуктами затариться.

Вот блин… И чего он ко мне прицепился? Наверное, веду себя не как «абориген».

— Почему так много? — кивает он на мою туго набитую авоську.

— Так завтра же первое сентября, старшина!.. Целый день в школе буду торчать, а вечером, сам понимаешь, не до магазинов будет.

— Учитель?

— Так точно!

— В каком общежитии проживаете?

— Здесь, на Красногвардейской… Номер восемь.

— А в школе какой работаете?

В средней — хотел сказать я, но со стражами порядка шутки плохи. А положить ему на погоны по хрустящей бумажке обстановка не позволяет. Да и не особо брали взятки в советской милиции. По крайней мере, меньше чем в полиции.

— Знаешь, старшина, я только вчера приехал. В суматохе даже номер школы не запомнил… Директор там Пал Палыч…

— А-а, товарищ Разуваев! — обрадовался мент. — Знаю, как же… Мой Сенька у него учится… Ясно. Можете идти, товарищ учитель. Если только недавно в город прибыли, то лучше в следующий раз не забывайте документики!

— Постараюсь, — буркнул я.

Он снова откозырял и направился к очереди у вино-водочного. Я выдохнул. За кого он меня принял? За — спекулянта?.. Не просто же так остановил. Может, рожа у меня не вписывается в социалистический антураж?

Купив шоколадку, я поспешил в общагу. Хватит с меня сегодня соцдействительности. У барьера за столом тетки не оказалось. Теперь там восседал хмурый мужик в ватнике. По виду — сантехник, но не факт. Увидев меня, он зевнул и почесал небритый подбородок. И ничего не спросил. И слава труду! Не хватало еще перед этим отчитываться. Я втащил авоську на второй этаж.

В комнате я первым делом кинулся искать документы. Они оказались во внутреннем кармане куртки из кожзама. Вынул. Заглянул в паспорт. И выяснил следующее. Во-первых, фамилия у нас с Сашком одинаковая — мы оба Даниловы. И то хлеб… Может — родственники?.. Переселение в родственное тело казалось более правдоподобным. Но нет, не припомню таких родственничков. Ладно… Дата рождения… Пятнадцатое мая одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого… Так и есть Саньку, то бишь, мне двадцать два года… Место рождения город Тюмень… О как! Я, значит, сибиряк. Национальность указана — русский. Прописка… Ага, вот куда надо маме писать…

Еще корочки. Ух ты! Кандидат в мастера спорта. Самбо. Хм, не хило… Правда, я в предыдущей жизни дошел только до первого разряда. Ну да ничего. Рефлексы у Сашка небось сохранились… Еще документ… Комсомольский билет… Взносы уплачены, вплоть до августа текущего года. Аккуратный малый, хвалю. Что там еще должно быть у советского гражданина?.. Военный билет? Ага, вот он… Что написал товарищ военком?.. Лейтенант запаса. Не служил. Военная кафедра, значит… Что еще?.. Трудовая и диплом… Эти я не нашел, но скорее всего Санек отволок их к своему нынешнему работодателю. Завтра уточню.

Развесив и разложив одежонку в шкафу, я отправился выяснять, как здесь насчет удобств. Ну конечно, сортир, душ — общие на этаже. Отвык я от такого сервиса, но придется привыкать. Заглянул на кухню. Несколько газовых плит марки «Лысьва» выстроились вдоль стены. Напротив — мойки с кранами. На плите чайники и кастрюли. Общие, надо полагать. Хорошо бы своими обзавестись. Я набрал воды из-под крана в один из чайников, водрузил на плиту. Хлоп. Спичек-то нет! А до плит с электроподжигом еще лет тридцать… Кинулся на первый этаж, где мужик в ватнике сидел. К счастью, тот оказался на месте.

— Слушай, отец! У тебя огонька не найдется?

— А у тебя — закурить? — хрипло переспросил мужик.

— Не курю.

— Ладно, — он порылся в карманах. — На… Тока верни!

Протянул коробок с изображением какой-то травки и заголовком: «Лекарственные растения». Ниже текст: «Фабрика „Сибирь“ г. Томск ц.1к.»

— Да я мигом!

Вернувшись на кухню, я увидел пустой коробок, который не заметил раньше. Переложив в него горстку спичек, остальные вернул хозяину. Вскоре я уже снова был у себя в комнате, попивая чаек. Как ни странно, в моих апартаментах оказался заварочный чайник, чашки и другая посуда. Пришлось заварить «Грузинский» — ничего лучше в гастрономе не нашлось. Как не было и более привычного мне чая в пакетиках. Заварка отдавала травой и по цвету мало напоминала чай. Похрустев «Юбилейным» печеньем и запив его этой бледно-желтой жидкостью, я ощутил сонливость и повалился на койку, подремать.

Подремал! Меня разбудил гвалт за дверью. Громыхание шагов, мат-перемат, металлический лязг. В окно сочился жиденький свет, хотя когда я лег прикорнуть, уже смеркалось. Схватил часы «Слава», которые накануне снял с запястья. Без пятнадцати девять! Мать твою! Утро уже, проспал! Кинулся к столу, куда вчера сунул пластиковый кулек с умывальными принадлежностями. Выскочил в коридор. Затем в умывальню. Кое-как умылся и почистил зубы. Потом назад, в комнату — переодеваться.

Зря я весь прошлый день таскался в спортивном костюме. Тот провонял потом. Среди запасов одежды в «адидасовской» сумке, я еще вчера наткнулся на треники и футболку с эмблемой «Спартака». Подумал, что с Шуриком мы в этом точно не совпадаем. Я всю жизнь болел за московское «Динамо». В общем — решил взять с собой, вместе с восточногерманскими кроссовками на сменку. А пока что натянул джинсы, свежую рубашку и куртку. Рассовал по карманам документы и деньги, подхватил сумку и отправился на работу.

К началу торжественной линейки я все же поспел. Во дворе школы толпился народ. Первоклашки с доморощенными гладиолусами и астрами. Волнующиеся родители. Старшеклассники, покуривающие втихаря. Отдельной кучкой — преподаватели. Пал Палыч, увидев меня, укоризненно покачал головой. Понятно, учителю полагается приходить как минимум на полчаса раньше. Самое смешное, что мне на мгновение стало стыдно. Вернее — не мне, а Саньку, который в каком-то смысле все еще присутствовал в моей душе, но когда я наткнулся на ледяной взор Шапокляк, стыд улетучился.

А вот Людмила Прокофьевна мне явно обрадовалась. Помахала ручкой. Ее пухлогубая коллега, которая сменила белую кофточку на розовую, осуждающе фыркнула. И отвернулась. Неужто — ревнует! Уже! Интересно девки пляшут… Винни-Пух бледно улыбнулся мне и кивнул. Он о чем-то трепался с мужчичком, которого я вчера то ли не заметил, то ли он не присутствовал при моем падении. Длинный. Высокий лоб с залысинами. Прямой нос. Губы тонкие. Подбородок с ямочкой. Кальтенбруннер из «Семнадцати мгновений»… Эту мысль я не успел додумать. Меня окликнули:

— Александр Сергеевич, есть разговор…

Я оглянулся. Это был вчерашний вельветовый гусар в шлюпочных башмаках. Только сейчас на нем был более приличный пиджак. Видимо, импортный. Смотрит на меня, как на партизан на нациста, хотя и улыбается.

— Чем обязан? — высокомерно осведомился я, уловив недоброжелательный посыл.

Ощутив холодок в моих словах, военрук сразу перешел к делу. Приблизившись вплотную, он процедил сквозь зубы:

— Я, гляжу, ты на Люську глаз положил, сопляк?..

И подбросив на ладони здоровенный советский пятак, военрук ухватил его между большим и указательным пальцем и… согнул.

— Смотри мне! Так и с тобой будет! — пообещал гусар, вручая мне изуродованную монету.

— Нехорошо портить денежные средства, — откликнулся я, возвращая ему пятак.

Разогнутый. Военрук удивился и окатил меня ненавидящим взглядом, от которого я должен был то ли испариться, то ли — замерзнуть.

— Товарищи-товарищи! — громко произнес директор. — Через пять минут мы начинаем! — И, понизив голос, продолжил: — Александр Сергеевич, вы почему опоздали?..

— Так у меня будильника нет, — честно признался я, но ему уже было не до меня.

— Товарищи, вы не видели Виктора Сергеевича? — всполошился Разуваев. — А то наш транспарант скоро совсем оторвется!

И он показал на криво натянутое полотнище, на котором белым по красному было выведено: «УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И УЧИТЬСЯ!». В этот момент из-за угла школьного здания показался мужичонка, с трудом волокущий высокую, обляпанную краской и побелкой стремянку. Мужика шатало. Я сразу понял, что — не от тяжести вовсе. Видимо, это и был Виктор Сергеевич. Он поставил стремянку под козырьком, что торчал над парадным входом, и начал на нее карабкаться. Плохо раздвинутая лестница заходила ходуном.

— Э-э, мужик, грохнешься! — невольно вырвалось у меня.

Тот лишь отмахнулся, и от этого движения стремянка накренилась так, что Виктор Сергеевич с нее сорвался. Хорошо хоть, что у Шурика Данилова реакция, точно у Брюса Ли. Я и сам не заметил как очутился рядом и подхватил его на руки. Благо — костлявый и легкий, как голубь. Придав ему относительно вертикальное положение, я увидел горлышко мерзавчика, торчащее из кармана его сатинового халата. Как только бутылка не выскользнула из кармана, когда ее обладатель решил изобразить Гагарина?

— Это что такое, Виктор Сергеевич! — зашипела Шапокляк и двинулась в нашу сторону.

Раздумывать было некогда. Я выдернул мерзавчик у мужичка из кармана и сунул в свой.

— Слушай, Сергеич, — шепнул я ему на ухо. — Шел бы ты отсюда, покуда тебя завучиха не сожрала с потрохами. Ты ж бухой…

Поддатого долго уговаривать не пришлось. Виляя из стороны в сторону, словно заяц, удирающий от охотника, Виктор Сергеевич опять скрылся за углом. Я пошире расставил стремянку и залез на нее сам. Покуда я натягивал полотнище с наглядной агитацией и вязал узлы на шнурах, подо мною шел диалог.

— Вот видите, Эвелина Ардалионовна, — пробасил директор, — какой он молодец, наш новый физкультурник. И трудовика спас, и транспарант сам полез закреплять.

— А какой у него лексикон! — возмущалась Шапокляк. — Вы помните, что он вчера городил?.. «Господа», «пухлый»… Петра Николаевича за щеки хватал!

— Ударился человек головой, бывает… — возразил Пал Палыч. — А вот сегодня он — герой!

— Да! — взвыла завуч. — А что это у него из кармана торчит, вы видите!.. Первого сентября! В школу!

— О чем это вы, Эвелина Ардалионовна? — искренне возмутился я, стараясь не картавить, выговаривая ее отчество. — Может, у меня что-нибудь и торчит, но точно не из кармана.

Я уже спустился и ловко зашвырнул бутылку в кусты.

— Вы слышите, Пал Палыч! — надрывно воззвала к ухмыляющемуся в чапаевские усы директору. — Принес в школу алкоголь, да еще и хамит!.. Сейчас я предъявлю вам доказательства!

И она полезла за доказательствами. Займись этим биологичка, я бы любовался сей восхитительной мизансценой, но откляченный зад завучихи не вызывал эстетического восторга. К тому же директор школы решительно пресек ее поползновения.

— Вы с ума сошли, Эвелина Ардалионовна! — воскликнул он. — Линейка начинается!

И зашагал к ступенькам школьного крыльца, над которым по-прежнему криво, несмотря на все мои старания, висел плохо натянутый транспарант, призывающий непрерывно пополнять знания.

Учителя, большинство из которых я не знал ни по имени, ни по специальности, выстроились в шеренгу. Справа от меня оказалась биологичка, а слева пухлогубая. Они словно взяли меня под охрану. Или — под опеку. Ну как же, с начинающим педагогом просто необходимо поделиться опытом. То да сё…

Зря военрук пятаки портит. Людмила Прокофьевна Ковалева дама в высшей степени призывная, но даже в здешней учительской она не единственная с кем можно бы заняться… гм… передачей опыта. Пухлогубая, если ее приодеть, а еще лучше, раздеть, тоже сгодится. Да и вот та дамочка справа, одетая совершенно неуместно для здешней локации и времени — это что? Косуха на ней? Неформалка какая-то… Я смотрю с дресс-кодом в школе не особо парятся, провинция все же. Девушка вида немного андеграундного. Хоть и не в теле, но наверняка поддерживает веяния сексуальной революции. Тем более, что из мужичков в коллективе соперничать за женское внимание могут только двое, включая меня.

А между тем линейка началась. Пал Палыч развел торжественную бодягу про заботу партии, правительства и лично Леонида Ильича Брежнева о подрастающем поколении, о том, что и в нашем районе лично товарищ Степанов, председатель горисполкома, помог с ремонтом школы… аплодисменты товарищи… что наши славные ударники труда и передовики производства надеются, что в этих стенах подрастает им достойная смена. Потом он перешел к необходимости учиться, учиться и учиться, как завещал Великий Ленин, как требует коммунистическая партия…

После его речуги выступила какая-то начальница из городского отдела народного образования. Когда она заткнулась, на ступеньки поднялась милая кроха с косичками. Срывающимся от волнения голоском она пропищала стихи о Ленине, запинаясь и путая слова. Пал Палыч махнул рукой и из нестройной толпы старшеклассников выдвинулся здоровенный парень, на верхней губе которого уже чернели усики. Он вручил мелкой чтице медный колокольчик с бантиком, подхватил ее, как пушинку, и понес по кругу.

Девчушка отчаянно трясла колокольчиком, и под этот трезвон, из строя учителей вышли четыре женщины и повели, построенных в каре первоклашек в школу. На чем торжественная линейка по случаю Дня Знаний, который пока что не был государственным праздником, завершилась. Не знаю, то ли сказалась чувствительная натура Сашка Данилова, то ли меня самого проняло, но что-то дрогнуло в моей задубелой душе прожженного коммерсанта, никогда не брезговавшего грязными делишками.

Мне вспомнился точно такой же день, много-много лет назад, когда меня, десятиклассника, выбрали нести на плече вот такую же первоклашку с колокольчиком. Я сначала отказывался. Боялся, что одноклассники насмехаться станут, да и Лариска Попова не захочет со мною в кино пойти, но потом разозлился. Черт с ними, с дураками! Пусть ржут! А Попова, хоть и смазливая, дура дурой. Я ее на «Солярис» позвал, а она — а чё это за кино, про любовь? И решил, что подниму эту малявку, для которой такое поручение важнее всего на свете, и пронесу ее с колокольчиком так, что все вокруг зарыдают.

Не знаю, зарыдали или нет, но в классе на меня стали смотреть по другому. Да и сам я почувствовал себя иным человеком. Сильным, уверенным в себе. Как мне потом это все пригодилось. И в училище, когда старшекурсники гнобили нас, салажат. И в гарнизоне, где полкана хлебом не корми, дай над молодым курсантом поизмываться. И в Чечне, когда мою роту духи зажали в ущелье и стали крошить из минометов. И потом — на стрелках, когда солнцевские думали, что у нас можно без проблем отжать рынок.

Правда, сейчас все эти воспоминания казались мне чужими. Да ведь ничего этого и не было. И уже точно не будет. Не знаю, как повернется моя вторая жизнь, но прежними тропками я не пойду. Это ж каким надо было быть идиотом, чтобы выжить в штурме Грозного и получить пулю в башку от голой шлюхи, нанятой такими же уродами, каких мы выкуривали из городов и аулов Северного Кавказа!.. Нет. Хватит с меня. Бог или судьба — кто во что верит — не просто так дают шанс прожить жизнь заново.

Конечно, я знаю, что ждет эту страну и этих людей — больших и пока маленьких — впереди. Все, во что они верили, все их мечты и надежды пойдут прахом. Их обманет — и не единожды — власть, у них отнимут их накопления и уведут даже ту жалкую собственность, которая у них останется после всех дефолтов и кризисов. Многие исчезнут физически в межнациональных конфликтах, терактах и бандитских разборках. А кто-то — от преждевременных инсультов и инфарктов.

Я все это знаю и помешать этому не могу. Только в глупых книжонках пишут о том, как студент из Задрищенского колледжа попадает в сталинские или брежневские времена, с айфоном и ноутом, и спасает СССР от распада. В реальности такой деятель сгинул бы или в лагере или в психушке. А если бы ему и удалось убедить какого-нибудь вождя прислушаться к его пророчествам, то слишком велика инерция исторических процессов, чтобы их можно было запросто развернуть в другом направлении…

— Александр Сергеевич! — прервал мои высокоученые размышления директор. — Вам что, особое приглашение нужно?

— Да, простите, Пал Палыч, — пробормотал я. — Задумался… Уж очень мне линейка понравилась…

— Не ожидал! — удивился Разуваев. — Молодежь нынче пропитана цинизмом… Впрочем, об этом после… У вас первым уроком классный час… Извините, не могу вам выделить свободный кабинет. Так что придется провести его в спортзале.

— Ничего! — отмахнулся я. — Заодно посмотрю, в какой форме мои второгодники.

— Ну… с Богом! — не слишком по-советски напутствовал меня Разуваев. — Надеюсь, у вас самого форма имеется? Нельзя же проводить урок в заграничных штанах.

Директор покосился на мои джинсы.

— Имеется! — Я хлопнул по сумке.

— Тогда поспешайте, через три минуты звонок.

Я вошел в школьный вестибюль, запруженный учащимися. Повертел головой и увидел в дальнем конце коридора вход в спортзал. А рядом — дверь спортивной раздевалки. Войдя, я сразу наткнулся на давешнего знакомого. Блеснув рыжими нестрижеными патлами, он повернулся ко мне и что-то быстро спрятал за спину.

— А ну иди сюда, — притянул я за ухо подростка и поставил перед собой. — Свисток на базу!

Глава 5

Рыжий потер ухо и попытался пойти в отказ — я, не я и лошадь не моя — но не на того напал.

— Не отдашь, — говорю, — сбегаешь за родителями… У тебя отец кто?..

Смотрю — побледнел, замотал головой. Ну я его и дожал:

— Ну и молчи, зайду в учительскую и узнаю.

Он испугался еще сильнее. Сунул свободную руку в карман, вынул свисток. Протянул мне. А другую руку все так же за спиной прячет.

— А что ты тут после звонка делаешь? — интересуюсь. — Если мелочь по карманам тыришь, то я сейчас расскажу об этом классу. Как думаешь? Понравится такое пацанам?

По его глазам было видно, что он хорошо представляет процесс общественно осуждения. Вынул руку из-за спины и протянул мне… пачку сигарет. Сто лет таких не видал. «Родопи». Кажется — болгарские. Взял их у него, сунул в карман.

— А спички есть?

Рыжий помотал огненной шевелюрой.

— Ладно, шуруй в класс… То есть — в спортзал. Построй там всех. Я скоро.

Он кинулся к двери, что связывала раздевалку со спортзалом. Была здесь и еще одна дверь. Заглянул туда. Длинный стол, золотистые и серебристые кубки на полках. Грамоты и вымпелы на стенах. Плакат с девушкой, которая копье метает. Под мужеподобным ее торсом надпись: «Молодежь — на стадионы!»

Похоже — тренерская. Стало быть, моя нынешняя вотчина. Чего без замка-то?.. Надо завхозу сказать, пусть врежет. Я кинул сумку на стол и принялся переодеваться, лихорадочно соображая, как я этот самый классный час буду проводить? Помню что-то смутное из детства. Кажется, надо говорить о роли партии, о достижениях в народном хозяйстве, о всесоюзном слете пионеров и международном положении. Ничего этого я, конечно, не помню. А нет, вру… Помню, что Высоцкий умер, буквально чуть больше месяца назад, получается. Но тема не для классного часа. Уважал я Владимира Семеновича. В голое пропел хриплый грустный голос: «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее».

Глянуть бы в библиотеке кое-какую инфу по политической и общественной обстановочке в целом. А то коснись чего, я ведь даже не знаю, кто сейчас министр образования, а как педагог, обязан, наверное, в курсе быть. А еще лучше — в Википедии посмотреть. Да только где она, эта Википедия, вместе с Интернетом и разными гаджетами?..

Переодевшись, я нашел в выдвижном ящике стола шнурок, пропустил его через проушину в свистке, завязал и повесил на шею. Теперь можно было приступить к педагогической деятельности, будь она неладна. И я приступил. Едва за мною закрылась дверь спортзала, в нем воцарилась тишина. Ненадолго. Хрен там, рыжий построил всю эту шоблу. Одного беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять — в моем классе одни пацаны. Они-то и производили шум, напоминающий гвалт на базаре. И этот базар пора было прекратить. Зря я что-ли в армии служил?

— Кла-асс! В одну шеренгу ста-ановись!

М-да, это хуже солдат-первогодков. Допризывники, мать их… Куда смотрит этот хлыщ, военрук⁈ Хотя ясно — куда. На задницу биологички. Лучше бы занимался своим непосредственными обязанностями. Ну вот, что это за будущие солдаты? Вместо того, чтобы выстроиться по росту, они начали метаться по всему залу, как стало баранов, толкая друг дружку и осыпая тумаками тех, кто послабее. Причем сразу было видно, что некоторым эта суматоха попросту доставляет удовольствие. Особенно — рыжему. Наконец, они кое-как построились.

— Итак, будем знакомы! — сказал я. — Меня зовут Данилов Александр Сергеевич. Я теперь не только ваш новый учитель физкультуры, но и классный руководитель… А теперь мы узнаем, как зовут вас…

— Василий Иванович Чапаев! — выкрикнул один из них, самый рослый, с круглым и плоским, как непропеченный блин, лицом.

И вся кодла заржала, как табун. Ладно, жеребцы, вы у меня сейчас попляшете.

— Чапаев, выйти из строя! — скомандовал я. — Смирно!

Кривляясь, тот вышел на два шага вперед, вызвав новую волну хохота.

— Упор лежа принять! Отжаться тридцать раз. Выполнять!

К сожалению, моему молодому голосу не хватило грубости, связки-то не прокурены, и жизнью не закаленные. На высоких тонах он норовил сорваться на фальцет и когда дал петуха, класс снова заржал. А «Чапаев» и не думал отжиматься. Он возился на полу, приподнимая то голову, то зад — еще больше веселя всю эту малолетнюю гопоту. Комик, блин.

Пацаны реально приняли за молоденького учителя, но я ж не такой… Ноги сами понесли к строю сорванцов, а левая рука сама надавала подзатыльников самым ярым хохотунчикам. Правую не стал использовать, тяжелая она у меня, что в той, что в этой жизни. Мой непедагогический приемчик сработал лучше всяких убеждений и нравоучений. Класс вмиг затих, а я направился к лежащему на полу «Чапаеву». Настал его черед. В это время кто-то швырнул мне в спину мяч. Пацаны снова заржали. Смеялись уже те, кто не огреб подзатыльников. Ну, ничего, подзатыльников мне не жалко. На всех хватит. Я поднял с пола «Чапаева» прямо за ухо, и уже готов был снова наводить репрессии, но общий гвалт вдруг перекрыл высокий, пронзительный голос, напоминающий визг циркулярки.

— Это что еще за безобразие!

Все эти второгодники мгновенно заткнулись. Даже «Чапаев» вытянулся в струнку — могёт, значит! Я отпустил его ухо и, поморщившись, оглянулся. Мои худшие предположения оправдались. Так и есть — в спортзал вползла Эвелина Ардалионовна. Она прошествовала на середину, стуча каблуками под доскам пола, размеченного под баскетбольную площадку. И каждый стук отзывался в моей нижней челюсти, как жужжание бормашины. Она поравнялась со мною и протянула плоскую то ли тетрадь, то ли книгу большого формата. Я взял ее, ощущая шершавость картонной обложки, не зная, какую еще подлянку мне уготовила судьба.

— Вы не взяли классный журнал, Александр Сергеевич! — укоризненно произнесла завучиха, развернулась и постучала каблуками к выходу.

Удивительно, но гробовая тишина сохранилась и после того, как за Шапокляк закрылась дверь. Я машинально раскрыл журнал. И первым делом увидел список фамилий учеников восьмого «Г». «Гэ» оно и есть «гэ»… И вдруг меня осенило. Я понял, что Ардалионовна вручила мне оружие. Всякий урок начинается с переклички. Шурик Данилов, как отличник, наверняка знал это назубок, а вот я нет. Эти оторвы поняли, что я не знаю ни их имен, ни «заслуг» и попытались надо мною куражиться. Сейчас им придется туго. Я повел пальцем по списку, хотя понятно, что начинать надо с буквы «А».

— Можешь вернуться в строй, малыш, — сказал я «Чапаеву».

В строю хихикнули, но другие весельчака не поддержали. И я начал перекличку:

— Абрикосов!

— Я! — отозвался самый мелкий шкет, лопоухий и конопатый, но при этом — не рыжий, а скорее белобрысый.

— Борисов!

— Здесь, — буркнул самый толстый.

— Веретенников!

— Тута! — осклабился чернявый живчик.

— Григорьев!

— Болеет, — сообщил конопатый Абрикосов.

— Первого сентября и болеет? — удивился я. — Нашел время…

— У него ветрянка…

— Ясно… Идем дальше… Доронин!

— А как же! — откликнулся «Чапаев».

Я уже начал опасаться, что в этой сборной второгодников и тунеядцев окажется по гаврику на каждую букву, но на Доронине система сломалась. За ним последовал Журкин, потом Зимин и Ильин, следом Капитонов, Константинов, Кривцов, дальше — Макаров, Митрохин, Могильников, Морозов, Отрыжкин. Сидоров. На эту фамилию отозвался рыжий. И сделал он это крайне неохотно. Неужто надеялся остаться для меня анонимом?.. Сидоров, Сидоров… Где-то я уже слышал эту фамилию, причем — уже в этой жизни… Я посмотрел имя и отчество любителя тырить у физруков свистки. Арсений Кириллович… Арсений… Сенька!

— Кем работает твой отец, Сидоров?

— Слесарем, — пробурчал тот.

— Неправда, Арсений Кириллович, — ласково произнес я. — Твой папа старшина милиции… Верно?

Я вспомнил того милиционера, что остановил меня в гастрономе. Он про сына упомянул, что тот учится в моей школе. После моего вопроса огненная шевелюра Сеньки потускнела по сравнению с румянцем на щеках. По спортзалу прокатился гул, в котором слышалось презрение. Рыжий совсем сник. Он явно стеснялся профессии своего папаши в кругу хулиганов и, видимо, скрывал ее от одноклассников. Не удивительно. У этой малолетней шпаны в чести другие специальности. Я не стал дальше мучить Сидорова. Это сделают его подельники… А я принялся перечислять дальше: Тетерников, Трушкин, Ульянов, Уткин, Фазиев, Фирсов, Холодов, Шаров, Щукин, Якушин. Всего двадцать семь душ. Из них пятеро отсутствовали. Уф… Выдохся, проводя перекличку. Взглянул на часы. После звонка прошло всего двадцать минут.

— Вот что, граждане бандиты, — сказал я. — Не стану я рассказывать вам о международном положении. Надо будет в Интер… Телек посмотрите… Я сейчас отлучусь, а вы можете делать, что хотите, но чтобы ни одного рыла не появлялось за пределами спортзала. До звонка! Ясно? Кого поймаю за пределами спортзала, пока урок идет — уши оборву.

Школота завопила «Ура!». Почуяли дух свободы, это ж надо, какое счастье-то привалило — не надо слушать унылые политические постулаты. И, похоже, как учитель, я слегка подрос в глазах пацанов. Можно было счесть педагогический дебют состоявшимся, но я решил еще кое-что добавить:

— И еще! — повысил я голос, и шум стих. — Я в ваши дела лезть не собираюсь, но и вы мне отчетность не портите… Я вас до конца года дотяну и в ПТУ выпну. А вы дальше как хотите! Понятно?

Они нестройно отозвались, что понятно. Этим я и удовлетворился. Тем более, что мне дьявольски захотелось покурить. Именно — мне, а не Саньке Данилову — комсомольцу и спортсмену. Пачка «Родопи», что валялась в тренерской, манила меня, как бутылка односолодового виски в моем рабочем кабинете, в девяностых… Вернее — будет манить… Или уже не будет?.. Черт ногу сломит с этими временными парадоксами… Я же не Уэллс с Брэдбери, чтобы разбираться во всей этой хрени.

— Эй, ни у кого огонька не найдется? — обратился я к своим подопечным, которые не могли дождаться, покуда я уберусь.

Они начали опасливо переглядываться. Не подвох ли? Наконец, из строя вышел чернявый, ухмыляясь, сунул мне в руку коробок.

— После уроков отдам, — пообещал я.

Веретенников хмыкнул, но в глазах его мелькнуло уважение. Я покинул спортзал, стараясь не думать о том, что там сейчас начнется. В конце концов, какое мне дело? По физре я их гонять буду, наверное, а по другим предметам пусть у других преподов башка трещит. Я не просил меня классным делать. Впрочем, в одна тыща девятьсот восьмидесятый я тоже не просил меня перебрасывать… Из дохлого почти старика в молодого живого парня… Высшие силы распорядились… Однако, кто сказал, что мое высшее предназначение недорослям сопли вытирать? Может, я какое-нибудь важное открытие сделаю или еще что…

В тренерской, я уселся на стул, хотел было закинуть ноги на столешницу, заваленную журнальчиками «Физкультура и спорт» и газетками «Советский спорт», но вспомнил, что Санек аккурат перед моим в его мощном теле появлении со стула навернулся, и передумал.

А ну как обратный переход совершится?.. Шурка снова в свои бицепсы, а я… скорее всего — в морг. Ну или — в могилку, если мой хладный прах уже успели упокоить на скорбном кладбище… Меня передернуло так, что я спешно вытряхнул из пачки «родопину», сунул фильтром в губы, чиркнул спичкой, подпалил…

Не успел толком затянуться. Легкие обожгло болью. Я закашлялся — сигарета ракетой вылетела у меня из пасти… Бля! Санек-то был некурящим!.. Выходит, и этого удовольствия из прошлой жизни я лишился… Несколько минут я сидел, угрюмо уставясь на груду спортивной прессы… Паршиво вдруг на душе стало… Совершенно не к месту начал думать о том, что я-то жив, а вот Сашка Данилов, ежели со мною обменялся, увы… Ему-то за что такое наказание?.. Ладно я, Владимир Юрьевич, был человеком грешным, хоть и не верующим, но в его-то юной комсомольской жизни, наверняка, ни пятнышка!

В церковь сходить что ли? Свечку поставить за упокой… Нельзя! Испорчу карьеру… Может, как-то по комсомольско-партийной линии?.. Что за чушь лезет в голову!.. Ты еще комсоргу сходи на исповедь… Накликал. Скрипнула дверь — блин, надо хотя бы внутреннюю щеколду приделать — и в тренерской появилось создание, которого я прежде в этом богоугодном заведении не встречал, а на линейке не заметил… А девочка ничего себе… Ладненькая… Лет девятнадцати, хотя и в пионерском галстуке… Пионервожатая, видимо…

— Что вы себя позволяете⁈ — сходу накинулась она на меня.

— А в чем дело?

— Табаком пахнет и окурок свежий на полу!

О, хосспади!.. Это что, юная версия Шапокляк?.. С такими-то глазками и такими грудками⁈

— А вы что, из уголовного розыска? — осведомился я.

Она осеклась. Спросила:

— С чего вы решили?

— Ну как же?.. — протянул я. — Дым унюхали… В свежести окурков разбираетесь… Кстати, об окурках… — Я неторопливо поднялся, подошел к ней, наклонился, чтобы подобрать злосчастную «родопину», и начал медленно разгибаться, скользя взглядом по безупречной стройности ножек. — Если вы столь же проницательны, как Шерлок Холмс, то должны были заметить, что сигарета только-только была подкурена и почти сразу погашена.

Я повертел головой, не зная, куда деть окурок — ни пепельницы, ни мусорной корзины — и, за не имением лучшего, зашвырнул в первый попавшийся кубок.

— Да вы, да вы… — заикаясь от возмущения, пропищала пионервожатая и затараторила: — Задачи физического воспитания, которые ставит перед комсомолом наша родная коммунистическая партия, являются неотъемлемой частью общих задач построения коммунизма…

— Так ведь коммунизм уже построен, — парировал я.

— Как это? — опешила она.

— А так… На двадцать втором съезде коммунистической партии, в своем докладе товарищ первый секретарь, Хрущев Никита Сергеевич, в частности сказал: «Уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме…».

— Хрущев был снят за волюнтаризм, — отважно возразила девчушка.

— Хрущев был снят, а партия?..

— Что — партия?

— В одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году партия приняла программу построения коммунизма на двадцать лет, значит в следующем, тысяча девятьсот восемьдесят первом, в нашей стране будет бесклассовое общество, предполагающее упразднение государственных институтов…

Честно говоря, не знаю, зачем я все это нес?.. Вспомнились занятия по политической подготовке в училище, но на эту девицу мои слова подействовали несколько неожиданно.

— Вы тоже верите, что скоро в эСэСэСэР будет построен коммунизм? — спросила она, вся сияя.

Пропала моя ирония втуне. Ну и ладно. Главное — что девочка счастлива.

— Кстати, вас как зовут?

— Егорова, Серафима Терентьевна… — ответила она. — Я старшая пионервожатая школы… Кстати, Александр Сергеевич. Вы хоть знаете, что творится в вверенном вам спортивном зале?

— А-а, ну знаю, конечно… — попытался отмазаться я. — Самостоятельные… эти, как их… упражнения… Самоподготовка, в общем.

— Да там такой гам стоит, что даже тетя Глаша у себя в гардеробной услышала бы, не будь она глуховата… А я вот услышала и пришла вас предупредить. Ведь если узнает Эвелина Ардалионовна, сами понимаете…

— Понятно! — сказал я. — Пойдемте, посмотрим.

— Пойдемте!

И мы, плечом к плечу, как полагается строителям коммунизма, двинулись в спортзал. Увиденное могло ошарашить и более опытного педагога. Плиты потолка поддерживались металлическими фермами. И вот эти шалопаи умудрились засандалить туда баскетбольный мяч. Он застрял между двумя уголками и достать его теперь можно было разве со стремянки Виктора Сергеевича, да и то — при помощи швабры тети Глаши. Мои подопечные второгодники внедрили свое ноу-хау. Они разули весь класс. И теперь «Чапаев», взгромоздившись на «козла» швырял кеды, пытаясь выбить мяч из ловушки.

Чаще всего он промахивался, а когда попадал, то вбивал мячик еще плотнее. С радостным ором, одноклассники подносили ему «снаряды». А в сторонке стояло несколько человек и молча наблюдали. Я сразу их срисовал. Неформальные лидеры. Веретенников. Макаров. Зимин. И чуть поодаль — невеселый Сидоров. Рыжий. Видимо, еще не изгнанный из вождей класса, но покуда и не прощенный за батю мента. В этот момент грянул звонок. И все второгодники, не зависимо от места в иерархии, рванули в раздевалку. Владельцы кед на ходу выхватывали из общей кучи «снарядов» свои.

Я схватил за плечо чернявого, вернул ему спичечный коробок и отпустил. Через минуту мы остались одни с Серафимой Терентьевной, которая тут же затараторила:

— Вот видите, какие они талантливые!.. А ведь никто в них не верит. Вся школа открестилась. Пал Палыч почему вам этот экспериментальный класс передал?.. От отчаяния! Он полагает, что вы спортсмен, отличник учебы, комсомолец — должны справиться!.. Я их тоже не могу бросить. Они же все мои, пионеры. А в этом учебном году им в комсомол вступать. И надо чтобы все вступили, понимаете⁈

— Понимаю, — кивнул я. — Знаете что, Сима, помогите мне.

— Чем помочь?.. По линии — комитета комсомола школы?..

— Нет… То есть, по линии — тоже… Но вот сейчас вы будете мне подавать баскетбольные мячи.

Я сдернул со стопки матов самый верхний и подтащил его к «козлу». Разулся и запрыгнул на него. Старшая пионервожатая подала мне тяжелый баскетбольный мяч — не из тех ли, которые должен был закупить Шурик Данилов? Я размахнулся и что есть силы запустил его, метя в застрявшего собрата. И тут случился казус. От замаха я потерял равновесие и опрокинулся на спину. И ладно бы только сам. Пытаясь выравняться, я всплеснул руками и, падая, сшиб Симу, которая торчала позади. Мы оба повалились на мат, Сима рефлекторно схватилась за меня, а я за нее, и вот этот самый момент, как гром с ясного неба раздался голос вездесущей Шапокляк.

— Так вот чем вы здесь занимаетесь!

Глава 6

Мы с Симой вскочили, как ошпаренные.

— Эвелина Ардалионовна, — принялся объяснять я. — Вы не так все поняли. Во время урока мы с ребятами мяч случайно на потолочную балку загнали… Вон видите — торчит. Я забрался на этого «ко…», на этот снаряд, чтобы мяч выбить другим мячом, а Серафима Терентьевна мне помогала. Я не удержался и упал. И сбил ее с ног… А тут вы вошли…

— То есть, вы хотите сказать, что я появилась не вовремя?

— Нет. Я только хотел сказать, что вы увидели лишь завершение…

— Не хватало, чтобы я увидела начало! — возмутилась Шапокляк. — А вам, милочка, должно быть стыдно так себя вести. Вы старшая пионервожатая и комсорг школы, какой вы пример детям подаете.

— Да как вы смеете! — вскрикнула Сима и кинулась к выходу.

— Плохо вы начинаете свою учительскую жизнь, Александр Сергеевич, — сурово продолжала завуч, торжествующе впившись в меня взглядом. — Вчера на совещании наговорили всякого, трудовика спаиваете, старшую пионервожатую развращаете… Что дальше?

— Какого еще трудовика? — удивился я.

— Виктора Сергеевича… Он говорит, что это вы ему выпить предложили. Это просо немыслимо!

— Не было этого!

— Выясним! — многозначительно кивнула Шапокляк, словно особист, не хватало ей фуражки с васильковым околышком. — На большой перемене извольте пожаловать к директору… А пока наведите порядок в зале. Через пять минут звонок. У четвертого «А» урок физкультуры. Постарайтесь, чтобы на этот раз был порядок и никто вас не лицезрел валяющегося с женщинами в обнимку.

И графиня с достоинством удалилась. Вот стерва! Как все вывернула-то! От злости я пнул по мячику так, что тот взлетел под потолок. Врезался в решетчатую балку, и на пол обрушилось уже два мяча. Я едва успел вернуть мат на место и перетащить «козла» к стене, как раздался звонок. В спортзал ворвалась стайка мелочевки. На этот раз здесь были и пацаны, и девчонки. И одна из них с туго заплетенными косичками на русой головке, вручила мне классный журнал. Теперь-то я знал, что с ним делать.

Четвероклашки, в отличие от моих оболтусов, сами построились по росту и смотрели на меня глазенками-пуговками выжидательно. Этим явно было интересно, что я им скажу.

— Здравствуйте, ребята!

— Здрав-ствуй-те! — хором откликнулись они.

— Меня зовут Александр Сергеевич, я ваш новый учитель физкультуры…

Блин, сколько раз я еще буду повторять эту лабуду?.. Хотя, может, и недолго уже. Настучит Шапокляк директору, и выставят меня из школы. Ну и хрен с ней! Уеду к матери, в Тюмень… Здравствуй, мама, Саша вернулся.

— А теперь познакомимся с вами, — пробормотал я, раскрывая журнал.

С малявками перекличка прошла без сучка, без задоринки. Они отвечали охотно и даже с радостью, чем весьма к себе меня расположили. Я решил, что не стану мучить этих замечательных детишек, но бездельничать им тоже не дам. Хватит с меня.

— Ну, во что будем играть? — спросил я.

— В футбол! — выкрикнул кто-то.

— В волейбол! — возразили футболисту.

— В стоп хали-хало!

— В пионербол!

— Стоп-стоп-стоп! — пришлось вмешаться мне. — Мяч вы на улице будете гонять… Давайте поиграем… м-м… в «хвост дракона»…

По строю прокатился шепоток. Четвероклашки недоуменно переглядывались.

— Не знаете?.. Ничего страшного, я вас научу… Та-ак… Вставайте друг за другом… Молодцы… Берите за бока впереди стоящего… Правильно… Теперь тот, кто первый, голова дракона… А тот, кто последний — хвост… — Расхохотались. — Ну тише, тише… Голова должна поймать хвост, а хвост — должен увернуться от головы… Остальные не должны расцепляться… Пойманный хвост становится головой… Понятно?

— Да-а-а!

— Начали!

И я дунул в свисток, но вместо трели раздалось какое-то сиплое шипение. Малявки развеселились еще пуще. Я дал отмашку рукой. Поднялся визг и топот. «Дракон» заметался по залу. Я осмотрел свисток. В нем не было шарика, благодаря которому и извлекается переливчатый свист. Ну рыжий! Достукаешься ты у меня… Надо будет стрясти с него нормальный свисток. Пусть новый покупает. В воспитательных целях, так сказать…

Дабы не мешать малышне сходить с ума, я уселся на скамейку, под шведской стенкой, откинул голову, оперся затылком о перекладину и задремал. Разбудила меня тишина. Открыв глаза, я увидел, что вся взъерошенная, взмокшая, растрепанная ватага ребятишек, стоит передо мною, молча меня разглядывая.

— Что… что стряслось? — всполошился я.

— Звонок, Александр Сергеич, — загомонили они.

— А-а, ну так… свободны!

Их как ветром сдуло. А я, подобрав, валяющийся на полу журнал, поплелся в учительскую. На экзекуцию. Там меня в коридоре с торжествующим видом уже поджидала завучиха.

— Пройдите к директору, будьте любезны.

Я вошел в кабинет, а Шапокляк просочилась за мною, и дверь перегородила тщедушным тельцем. Кроме нас и Пал Палыча, присутствовали Виктор Сергеевич, понуро сидевший в углу, и Серафима Терентьевна, с распухшими от слез глазами. Довели девочку, сволочи…

— Вот, Павел Павлович, — начала завучиха, не покидая своего поста на входе. — Начало трудового пути молодого специалиста… Сначала он нам цирк устроил во время вчерашнего педсовета… Потом — принес на торжественную линейку бутылку водки и забросил ее в кусты, когда мы ее увидели… И между прочим, — завуч зыркнула на директора, — это вы, товарищ Разуваев, помешали мне извлечь это вещественное доказательство… А кончилось тем, что учитель трудового воспитания извлек бутылку водки сам и напился на рабочем месте! А у него, хочу напомнить, сегодня занятия с десятым «Б»!

— Виктор Сергеевич! — всплеснул руками директор, нахмурив брови на трудовика. — Ну как же так!

Тот виновато пожал плечами и вжался в спинку стула.

— Товарищ Курбатов, конечно, виноват и мы обязательно разберем его проступок, но в сегодняшнем инциденте его вина лишь частичная. Водку в школу принес Данилов… — продолжала накидывать навоз на вентилятор завучиха. — Верно, Виктор Сергеевич?

Понурый алконавт обреченно кивнул.

— Это как же! — выдохнул я. — Вы такое городите? Да вы подумайте, если бы я захотел водку пронести, зачем бы я ее в кармане держал⁈ У меня же сумка с собой!

— А ведь верно, Эвелина Ардалионовна, — неожиданно вдруг поддержал меня Разуваев. — Здесь что-то не сходится…

— Виктор Сергеевич! — взвыла Шапокляк, нависая над трудовиком. — Объясните! Я жду…

Тот покряхтел, поохал и выдал:

— Моя это бутылка… Физрук ее у меня из кармана вытащил, чтобы не разбилась…

Мотивы, конечно, мои были несколько иными, но я не стал возражать. Да и, хрен, сейчас, что докажешь.

— Ну вот все и разъяснилось! — обрадовался директор.

— Это еще не все! — заявила завучиха, которая, похоже, меня конкретно возненавидела. — Есть еще два факта, объяснить которые, товарищу Данилову, будет потруднее.

— Какие еще факты? — устало вздохнул Пал Палыч и ослабил широченный галстук в нелепый ромбик.

— Он допустил курение в спортзале!

— Не было никакого курения в спортзале, — хмыкнул я.

— А запах табачного дыма?

— Туда он просочился из тренерской… Да и то я лишь подкурил, закашлялся и выплюнул сигарету… — рубанул я правду, надеясь, что меня все-таки уволят.

— Да! — впервые подала голос зареванная Сима. — Это правда! Я видела окурок!

— А на вашем месте я бы вообще молчала, Серафима Терентьевна! — взбешенная моей откровенностью, накинулась на нее Шапокляк. — Как не стыдно, валяться в спортзале, на полу с молодым человеком…

Старшая пионервожатая охнула и закрыла лицо ладонями. Этого я уже стерпеть не мог. Повернулся к завучихе и тихо так процедил:

— Хватит девочку позорить, старая вы грымза!.. Случайно она на мате рядом со мною оказалась, ясно!

Ну, все… Теперь точно они обязаны меня уволить. Да?

— Пал Палыч! Пал Палыч! — забилась та в истерике, захлопав наплечным черным платком, как ворона крыльями. — Вы слышите! Он меня оскорбил! При исполнении!

— Выйдите все! — рявкнул директор и добавил: — Кроме — Данилова!

Первой выскочила несчастная Серафима. Шапокляк пыталась преградить ей путь, но старшая пионервожатая выдавила ее через распахнувшуюся дверь. Потом мимо меня прошлепал трудовик, избегая смотреть мне в глаза. Когда за ним закрылась дверная створка, Разуваев открыл шкафчик, достал оттуда стопочку, крохотный флакончик и кусочек сахара-рафинада. Накапав на рафинад из флакончика, он сунул сахарный кубик в рот, еще больше ослабил узел галстука и откинулся на спинку кресла.

— Доведет она меня, — пробормотал директор. — Кивнув на пустое место, где только что стояла завуч.

— Чего же вы ее терпите?.. — удивился я. — Гнали бы в шею!

— Не могу… Думаете так просто? Заслуженный учитель РэСэФэСэР… Гороно за нее горой… Вот она и держит меня за горло!.. Меня! Батальонного разведчика!.. Я тридцать раз к немцам в тыл ходил, а перед этой стервой как-то пасую…

— Тогда гоните меня…

— Вас тоже не могу, — вздохнул он. — Вы — молодой специалист… У нас указание свыше. Хотя начали вы не лучшим образом… Министерство нам негласное правило спустило — не увольнять молодых специалистов даже по статье. Брать на поруки, воспитывать, применять меры репрессивного характера, но увольнять нельзя.

Вот, бляха… Выходит, что если я даже косячить буду, меня все равно тут держать будут? Во попал, так попал. Ну прям крепостное право…

— Неужто вы верите в этот бред, насчет меня и Серафимы? — спросил уже вслух.

— Нет… Симу я знаю… Она внучка моего фронтового друга… Однако Эвелина Ардалионовна это дело так не оставит. Поднимет вопрос на ближайшем педсовете. А если учесть, что она у нас еще и председатель товарищеского суда…

— Какой еще суд? — опешил я. — Это вы меня судить собрались?

— Вы прилюдно ее оскорбили.

— Интересные дела… Она тут марает ни в чем не повинную девчонку, а судить будут меня!

— Может еще обойдется… Вы извинитесь перед Эвелиной Ардалионовной…

— Извините, Пал Палыч, но перетопчется!.. Пусть сначала перед пионервожатой извинится…

— Ох, и сложно мне с вами… — покачал головой Разуваев. — Можете идти, Александр Сергеевич… У вас окно в следующие сорок пять минут. Отдохните и подумайте над тем, как выстроить отношения с коллегами.

— Обязательно, — пообещал я.

И первым делом я отправился на поиски трудовика. Спросил у пробегающего мимо старшеклассника, где мне отыскать Виктора Сергеевича и тот сказал, что в мастерских — второй корпус, первый этаж. Как и в школе моего детства, два школьных корпуса соединял крытый переход. Миновав его, я отыскал мастерские. До конца большой перемены оставалось еще минут десять. Более, чем достаточно. Я ворвался в просторное помещение, заставленное верстаками и станками, и сразу же обнаружил пригорюнившегося Курбатова. Увидев меня, он наклонился, словно собирался залезть под верстак, но я ухватил его за шиворот грубого халата.

— Тэк-с, Виктор Сергеич, — процедил я сквозь зубы. — Расскажи-ка, дорогой коллега, как это я тебя спаивал?

— Да не было этого, что ты! — забормотал он. — Я же признался — моя это чекушка была…

— Признался, когда к стенке приперли… — продолжал я допрос. — А до этого кивал, как китайский болванчик… Сам дотумкал на меня всю вину свалить или подсказал кто?..

— Да эта крыса, завучиха, давай меня потрошить — откуда пазырь?.. — начал сознаваться трудовик. — А я и сам не очень помню… Вчера с малярами ремонт школы обмывали… Ну может, осталось… Сунул в карман и забыл… А тут подваливает Гриша… Ну военрук наш… Говорит, это физрук наш новый принес… И мне подмигивает, ну я и подтвердил… Сдуру, чтобы завуч от меня отвязалась.

— Ха! Я же тебе жизнь, почитай, спас… Навернулся бы ты со своей стремянки, приложился башкой о ступеньки и привет!.. И чекунок твой я из кармана вытащил, чтобы завучиха тебя не спалила… Эх ты, алконавт…

Я выпустил воротник его халата, и трудовик шлепнулся на табурет безвольным кулем.

— Ты прости меня, Шурик! — запричитал он. — Бес попутал…

— А главное, чего ты испугался?.. Что с работы попрут?..

Виктор Сергеевич помотал головой и криво усмехнулся.

— Не, меня не попрут… Сейчас хорошего трудовика днем с огнем не сыщешь… За те копейки, что здесь плотют… Я раньше сантехником в ЖЭКе вкалывал… Два стольника с прицепом в месяц имел… Считай, трешка с заказа на карман дополнительно, это как минимум. Да еще наливали хозяева…

— Что же ты с такого хлебного места ушел?..

— Да баба моя настояла… Или, грит, в школу иди, или я тебя в эЛТэПэ сдам…

— Все с тобой ясно, — говорю. — Больше так не делай, Витек!

— Да ни в жисть, Шурик!

— Ладно… Где тут у нас комсомолия с пионерией тусуется?

— Чего делает? — не понял последнее слово трудовик.

— Собирается, в смысле, собрания и прочие митинги устраивает.

— Дэк здесь же… На втором этаже… В Пионерской…

— Где?

— Ну, в Ленинской комнате, он же Комитет комсосмола, а мы в школе называем то помещение просто — «Пионерской».

— Ясно. Покедова!

Желание поправить физиономию учителю труда пропало. Его тоже понять можно…

Восстановив справедливость, я отправился на поиски Пионерской, надеясь отыскать там Серафиму, если она, конечно, не убежала — вся в слезах — домой. Однако мне, как дебильному супергерою из голливудских фильмов, пришлось пару раз задержаться по дороге к главной цели. Сначала мне приспичило. А тут как раз мужской сортир встретился по пути. Я заскочил туда и сразу же услышал диалог, вряд ли предусмотренный педагогической наукой. Похоже, мне пришлось столкнуться с банальным буллингом. Вернее — не мне, а пацаненку, которого избрали в качестве жертвы.

— Я принесу, честно, — раздавался его писк из самой дальней кабинки. — У меня нет сейчас…

— Тебя чё, давно в толчок не макали? — осведомлялся его мучитель. — Щас исправим…

— Не надо, Сенька, пожалста!..

— Не Сенька, а Арсений Кириллыч…

— Арсений… Кир… лыч… Не надо!

— Отставить! — гаркнул я, рванув на себя дверцу кабинки.

Рыжий — а это был, конечно же, он — попытался проскользнуть между мною и стенкой кабинки, но я успел схватить его за веснушчатое ухо.

— Пусти, гад! — взвыл он.

— Тебя сразу к директору, — уточнил я, — или сначала в толчок макнуть?..

Сидоров на мгновенье притих, но потом пригрозил:

— Я бате скажу… Он тебя… он тебя…

— Ага… Старшине Сидорову будет очень интересно узнать, что его сынуля занимается вымогательством, — сказал я, вытаскивая его за ухо из кабины. — Пойдешь по малолетке, а там, на зоне, когда всплывет, что твой папаша мент…

Аргумент подействовал. Рыжий притих. В этот момент на волю вырвался конопатый пацаненок, тот самый, который извещал меня о заболевших и прочих отсутствующих, а теперь подвергался нападкам Сидорова. Он намылился было слинять, но я его тормознул:

— Абрикосов! Вернись!

Он нехотя обернулся.

— А теперь расскажи, что тут у вас происходит?

Конопатый испуганно помотал головой.

— Ты этого не бойся, — сказал я. — Он хоть и сын милиционера, а законов не знает… Он ведь у тебя деньги вымогал?..

Абрикосов нехотя кивнул.

— Так это чистая уголовка… Для начала мы его поставим на учет в детскую комнату милиции… Что, Сидоров, обрадуется ли папаша такому повороту твоей судьбы?..

В это время прозвенел звонок. Конопатый с чистой совестью покинул место экзекуции. А рыжего я слегка попридержал.

— Слушай сюда, Сеня…. Нравится тебе или нет, но я буду с тобой и твоими дружками еще долго. Я вас всех срисовал в спортзале… Абрикосова оставишь в покое. Узнаю о других твоих делишках — пеняй на себя!

И я отпустил его. Он кинулся к двери, но на ходу обернулся и, сияя малиновым ухом, крикнул:

— Ничё, мы с тобой еще посчитаемся!

— Свисток нормальный принеси! — крикнул я ему вслед.

Сделав свои дела, я вышел из сортира и продолжил путь. Неплохо я здесь устроился! Второй день в прошлом, а уже приобрел не менее трех врагов… Военрука Гришу, Шапокляк и еще этого, рыжего, ментовского сынка… А ну как папаша к нему присоединится⁈. И опять я не добрался до Пионерской без помех.

— Александр Сергеевич! — окликнул меня грудной женский голос.

Я обернулся. Возле открытой двери одного из кабинетов стояла дама в розовой кофточке — та самая, пухлогубая, которая на пару с биологичкой конвоировала меня на торжественной линейке. Фрекен Бок, то бишь…

— Вы никуда не торопитесь? — спросила она тоном девицы из «Брильянтовой руки».

Цигель, цигель, ай лю-лю…

— Вообще-то не очень, — промямлил я.

— Тогда прошу вас зайти.

И она поманила меня в класс. Судя по пробиркам на столе и таблице Менделеева, что висела рядом с доской — это был кабинет химии. За партами никого не было. Следовательно, у химички тоже было «окно».

— Мы с вами еще не познакомились, — продолжала она, протягивая наманикюренную руку с золотым обручальным кольцом на безымянном пальце. — Екатерина Семеновна!

— Данилов! — отрекомендовался я, пожимая ее чуть влажные пальчики.

— Помогите мне, — выдохнула она, маня в сторону другой открытой двери, в проеме которой виднелись полки, заставленные химической посудой. — Здесь требуется мужская сила.

Похоже, эта окольцованная милфа меня откровенно клеила. Не то чтобы у меня были весомые аргументы против адюльтера на работе, но и в прежней жизни я предпочитал не связываться с замужними, если минусы преобладали над плюсами. Для оценки рисков, которые могут проистечь из интимной связи с Фрекен Бок, у меня не хватало данных. Впрочем, инициативы она не проявила. И моя мужская сила ей потребовалась для того, чтобы открыть прикипевшую крышку банки с какой-то химической дрянью. На этом мы и расстались.

Теперь я рванул к Пионерской, уже напрямую, благо до него оставалось шагов двадцать, не более. Протянул руку к двери, дернул. Заперто. Хотел было развернуться и уйти, как вдруг из-за тонкой филенки послышался слабый голос, который произнес:

— Григорий Емельяныч, пустите!.. Что вы себе позволяете? Я на помощь позову!

Глава 7

Помощь уже пришла. Я не стал долго раздумывать. Рванул дверь на себя. Запор оказался хлипким, особенно — для тренированных мышц Шурика Данилова. Когда я ворвался в Пионерскую, там уже было вполне все пристойно. Военрук недоуменно взирал на дверь (я не я, и хата не моя), а старшая пионервожатая стояла на максимальном от него расстоянии, под большим портретом Ленина, поправляя юбку и хмуро одергивая белую блузку. Не знаю, может быть они оба надеялись, что я сделаю вид, будто ничего не замечаю, однако — не на того напали.

— Григорий Емельяныч, — проговорил я, обращаясь к донжуану местного разлива. — Мне бы вас на пару слов.

— Хоть на две пары, — не моргнув глазом, отозвался тот, зыркая на меня недобро, как пролетарий на буржуина.

Мужик он, конечно, крепкий и уверенный в себе, так что мое появление его точно не испугало. И, наверняка, разозлило, хотя виду он не подал. Я шагнул к нему и в этот момент мимо нас вихрем пронеслась Симочка и выскочила в коридор. Такая диспозиция меня более чем устраивала, моего оппонента — тоже. Он даже аккуратно притворил за девчонкой дверь. Будь у него такая возможность, военрук ее бы и запер, но я, похоже, сломал замок. Оставшись с противником лицом к лицу, я не стал тратить время на лишние реверансы, а сразу перешел к сути вопроса.

— Ты что же, гнида, — говорю, — решил пионервожатой прямо под портретом вождя попользоваться?..

— На спортивных матах в спортзале, конечно, удобнее, — осклабился тот, — но я не привередлив…

Ага… Он похоже он узнал о легкомысленном поведении Симы в спортзале с молодым физруком и подумал, а чем он хуже… Решил взять коня, то есть кобылку, а точнее пионервожатую, под уздцы.

— Че сказал? — я придвинулся ближе, пытаясь нависнуть над противником широкой комсомольской грудью.

Но военрук в плечах не уже меня оказался.

— Че слышал! — оскалился он. — Ты мою Людмилу Прокофьевну в койку тащишь, а я с твоей девкой помилуюсь. Все по чесноку, студент! Сима-то не против… Настоящих мужиков днем с огнем не сыщешь. Студентики, что бороды не бреют не чета нам.

На этом словесные аргументы у меня закончились. Не буду же я объяснять этому павлину, что ни с красавицей математичкой, ни с «отличницей» Симой у меня ничего не было и не будет. Или будет? А даже если и будет, то какое его псовое дело?

Его обманул мой относительно мирный тон и первый удар он пропустил. Ба-бах! Собрав расставленные вдоль стены стулья, он пролетел через весь кабинет. И, видимо, удар мой его ошеломил. Меня — тоже. Я не ожидал, что у Сашка вместо правой руки кувалда. Надо бы поаккуратнее в следующий раз, все-таки учитель блин… В смысле, я учитель.

Однако сдаваться мой супротивник не собирался. Живуч, зараза, как блоха на собаке. Он вскочил и первым подвернувшимся под руку стулом запустил в мою голову. Хорошо, что у кандидата в мастера спорта Данилова и реакция под стать силушке оказалась. От стула я уклонился. Тот врезался в дверь, раскинув по сторонам ножки. Дверь вдруг начала открываться.

— Отставить! — рявкнул бывший батальонный разведчик, а ныне директор школы, входя в помещение. — Что тут происходит⁈

— Простите, Пал Палыч, — откликнулся я. — Это целиком моя вина… Решил показать Григорию Емельянычу пару приемов самбо, но не рассчитал силу броска…

— Это так, товарищ Петров? — осведомился директор, шевеля усами в сторону военрука.

— Все верно… Ага…

— Хорошо… Надеюсь, в следующий раз для спортивных упражнений вы изберете спортзал… А вот за чей счет вы отремонтируете стул, решайте сами… Кстати, Григорий Емельяныч, у вас скоро урок… А вы, Александр Сергеевич, на сегодня свободны. Вместо физкультуры в седьмом «А» будет сочинение… Кстати, сходите в гороно бухгалтерию, там вам выдадут подъемные, как вновь прибывшему специалисту…

Наведя по военному порядок, Разуваев чинно удалился. Следом за ним двинулся и военрук. Проходя мимо меня, он прорычал:

— Ладно, сопляк, следующий выстрел за мною.

— Стул не забудь, — сказал я ему вслед. — Может твой дружок, трудовик, за чекушку починит…

Он скривился, но подобрал сломанный предмет меблировки и свалил.

Несколько минут я размышлял, не отправиться ли мне на поиски Серафимы, но решил, что на этот раз она уж точно удрала домой. Да и мне можно последовать ее примеру. Раз уроков у меня на сегодня больше нет. А на подвиги уже не тянет. Я решил, что сразу в общагу не попрусь. Надо зайти куда-нибудь пообедать, но не в пельменную, а куда-нибудь получше. А заодно и по городу прошвырнуться. Посмотреть, что здесь и как? Интересно же, куда судьбинушка меня закинула. Явно не областной-краевой центр.

Я вернулся в тренерскую, переоделся и, наконец, покинул учебное заведение. Посетил гороно. Отдел оказался близко от школы. В бухгалтерию расписался за получение пятидесяти четырех тугриков подъемных и еще за четвертак на возмещение понесенных транспортных расходов. На всякий случай уточнил, как рассчитываются подъемные молодому специалисту? Оказалось — исходя из размера месячного оклада, выплачивается пятьдесят процентов. Значит, в месяц зарплаты мне полагается сто восемь рэ? Не густо. Эх…

После вышел на улицу и двинулся наугад, в противоположную от общаги сторону. Вчера я видел лишь небольшую часть Литейска, а сегодня утром мне и вовсе было не до разглядывания местной архитектуры — я летел, опаздывая на линейку, выпучив глаза, только для того, чтобы последовательно вляпаться в несколько конфликтов. Хороша школа! Завуч — записная стерва. Трудовик — трусливый алкаш. Военрук — потенциальный насильник. Училки готовы из юбок выпрыгнуть, при виде смазливого новенького. Из мужской части персонала пока что приличным оказался только директор. А из женского — несчастная Сима. Ну эту-то девочку я обижать не позволю. Ей бы макияж навести, да гардеробчик сменить. Вот математичка, к примеру — умеет себя подать, и юбка, вроде, простенькая, а в соблазнительный обтяг, что взгляд оторвать не возможно… А Сима… Она другая…

Тьфу ты, блин! Что я все о бабах думаю? Пардон, о коллегах. Не о том думаешь, Александр Сергеевич, о Родине надо думать…

На улице, между тем, погода разгулялась. Первое сентября — это почти лето. Вон и солнышко светит. Правда, и холодным ветерком потягивает… Блин, а ведь я даже не в курсе, в какой области и вообще — в какой части страны этот Литейск находится? Далеко ли он от крупных промышленных и культурных центров? В прежней жизни я о таком городке и не слыхивал, но не у прохожих же спрашивать? Еще за чокнутого примут и психиатрическую перевозку вызовут. Зайду после обеда в какую-нибудь библиотеку, попрошу что-нибудь краеведческое, а заодно — и газетки полистаю.

Прошагав пёхом около километра и не увидев ничего примечательного — в архитектуре я не шарю, но по-моему все здания, которые я увидел были построены не раньше шестидесятых — я решил прокатиться. Довериться общественному транспорту, не разбираясь в местных маршрутах, то еще развлечение. И, шагнув к краю тротуара, я поднял руку. Мне повезло. Желтая «Волга» с шашечкам притормозила уже минут через пять. Открыв дверцу, я сунул голову в салон и спросил водилу:

— Шеф, до центра не подбросишь?

— Садись!

Я уселся на непривычно маленькое пассажирское сиденье и принялся шарить руками, выискивая ремень безопасности. Таксист покосился на меня, а я обнаружил, что ремней безопастности здесь вовсе нет. Они чуть позже появятся.

Он включил счетчик и мы поехали. Я еще когда пешком шел, заметил, что дорожное покрытие на проезжей части оставляет желать лучшего, а теперь убедился в этом на собственной заднице. Как ни виляла машина, пытаясь объехать выбоины в асфальте, колеса все равно в них попадали и всякий раз нас чувствительно подбрасывало. Тем более, что водила, вцепившись в баранку, оплетенную разноцветными проводками, мчал так, словно за нами гнался немецкий «Мессер». Я уже пожалел, что поленился прогуляться ножками. Правда, когда дома вокруг начали попадаться повыше и посолиднее, асфальт стал ровнее.

— Тебе куда? — спросил таксист.

— К ресторану, что получше.

— Приезжий, что ли?..

— Молодой специалист.

— Понятно… Тогда — к «Поплавку»…

И он круто повернул в боковую улочку, которая шла под уклон. Сквозь лобовое стекло я увидел серую, блестящую и широкую полосу поперек городского пейзажа, и не сразу догадался, что это река. Такси выкатилось на набережную и остановилось возле трехэтажного здания, отдаленно напоминающего пароход. На счетчике выскочило полтора рубля. М-да, езда на тачке явно не бюджетная. Это получается 20 копеек подача машины и 20 коп. за километр, но все равно набегает неслабо даже при передвижении на небольшие растояния. Я расплатился и покинул это чудо отечественного автопрома.

Внимательно осмотрев «пароход», я понял, что оказался недалеко от истины. Здание было плавучим и с набережной к нему вели широкие сходни. А на уровне второго этажа висела проржавевшая вывеска «ПОПЛАВОК».

Когда я вступил на нижнюю палубу, дверь, ведущую в обеденный зал плавучего ресторана, открыл мне седобородый швейцар, в кителе с галунами и фуражке с якорем. Внутри было довольно мило. Ковровое покрытие на полу, сверкающая полированным деревом барная стойка, хрустальная люстра на потолке. Почти все столики были свободными, что не удивительно — разгар рабочего дня. Ко мне подошел солидного вида дядя, тоже в некоем подобии морской или вернее — речной формы. Видимо — метрдотель. Впервые с момента своего появления в 1980 году я почувствовал себя в привычной обстановке.

— Добро пожаловать! — произнес он. — Позвольте предложить вам столик у окна. Там вам будет удобнее и открывается хороший вид.

— Благодарю вас!

Он проводил меня до столика и положил передо мной меню. Я с любопытством пробежал глазами по страницам. Салат «Столичный» один рубль двадцать копеек. Салаты овощные из огурцов, из помидоров или из того и другого — от двадцати до пятидесяти копеек, рыбные и мясные — около пятидесяти копеек. Ветчина с гарниром из горошка — шестьдесят пять копеек. Из первых блюд в меню имелись различные бульоны — с сухариками, яйцом, маленькими пирожками, пельменями — по цене от сорока пяти до семидесяти копеек. Московский борщ — шестьдесят копеек. Солянка рыбная — девяносто копеек, мясная — один рубль тридцать копеек.

Из горячих блюд: бифштекс — шестьдесят пять копеек, жаркое в горшочке — девяносто пять копеек, котлета куриная восемьдесят копеек, свиная — один рубль. Кроме этого имелось чахохбили — один рубль семьдесят пять копеек, цыпленок табака — два рубля тридцать копеек, шашлык — один рубль тридцать копеек, кебаб и отбивные из баранины — один рубль двадцать пять копеек. На десерт мороженое с вареньем, сиропом, шоколадной крошкой, консервированными фруктами, все по сорок — сорок пять копеек, пирожные — пятьдесят копеек.

Винная карта тоже радовала. За пятьдесят грамм водки «Столичная» просили семьдесят копеек, а коньяка — «Три звездочки» — один рубль двадцать копеек. Мускат мне бы обошелся в восемьдесят восемь копеек, а полусладкое шампанское — в девяносто две копейки. Ну а портвешок «Три семерки» — в сорок шесть копеек. Зато за бутылку «Жигулевского» я мог отдать всего тридцать одну копейку. Однако я собрался после обеда в библиотеку, так что цены на бухло меня интересовали чисто из любопытства.

— Могу предложить шашлык из вырезки, — напомнил о себе метрдотель. — У районного съезда мелиораторов оторвали.

— Хорошо, — кивнул я. — Две порции шашлыка, салат «Столичный», солянку мясную и сварите мне кофе, лучший из того, что у вас есть.

— Может, пока повар приготовит блюда по вашему заказу, принести что-нибудь на аперитив?

Зря я заглядывал в здешнюю винную карту. И еще этот, черт в фальшивой речной форме, сбивает с панталыку.

— Ну… водочки двести грамм, с закуской, — я не заметил, как язык мой сам дополнил заказ.

— Икорки зернистой?

— Несите, — уже давясь слюной, выдохнул я.

Он поплыл в сторону бара. А я мысленно посчитал расходы и решил, что в червонец вместе с чаевыми уложусь. В кармане моем лежало порядка ста пятидесяти рублей. Нормально, можно не трястись над копейками. Да я не приучен… Вскоре, приставленный ко мне официант принес водочку и икорку. Я выпил, закусил солеными яйцами рыбы. И понял, что библиотека библиотекой, а накатить мне сегодня и впрямь не мешало. Нервный вышел денек. Первый в моей учительской жизни. Если и дальше так пойдет, я сорвусь и начищу рыло не только поганцу Гришане, но и его покровительнице Шапокляк. И вообще — уволюсь на хрен.

Наконец, принесли горячее. И я с удовольствием навернул сначала солянку, а потом и шашлычок. По своему обыкновению, салат я оставил напоследок. Судя по ингредиентам, «Столичный» ничем не отличался от обыкновенного оливье, но, вероятно, в советском ресторане не полагалось использовать в названиях блюд иностранные слова. Нет, что и говорить, готовили в «Поплавке» вкусно. И кофе, которое принесли на десерт, оказалось отлично сваренным. В общем, когда принесли чек, я отвалил пятнарик, не жмотясь. Правда, официант посмотрел на меня, как на пустое место, видимо мало оставалось на чай, но я ему душевно так сказал:

— Ничего, парень, у тебя еще вся смена впереди, заработаешь не только на чаек, но и на конфетку.

На свежий воздух я выкатился сытым, молодым и чуть-чуть пьяным. Не рассчитал немного. Спортивный организм Шурика к таким алконагрузкам, видимо, не привык. Для того, чтобы проветриться, я решил прошвырнуться по набережной. Река, что катила серые волны за парапетом, действительно оказалась довольно-таки широкой. Неужели — Волга? Словно в подтверждение этому, над рекою пронесся протяжный гудок и вдали показался теплоход. Я вспомнил, что в детстве мечтал прокатиться по всей Волге — от впадающей в нее Камы, до Каспийского моря. И на таком вот теплоходике. Тогда не вышло, а потом я как-то подзабыл об этой мечте. Может, осуществить ее теперь?.. Ведь будет же у меня отпуск?

А ведь у меня в самом деле будет теперь возможность осуществить разные детские мечты. Причем — почти в том же виде, в каком представлялось мне в том же восьмидесятом году… Вернее — в этом… Черт!.. Я хлопнул себя по лбу, да так, что едва не набил себе шишку. А ведь сегодня восьмиклассник Вовка Данилов как раз пошел в школу!.. Меня настолько выбила из колеи эта догадка, что я едва устоял на ногах. Хорошо, что рядом оказалась деревянная, покрытая облупленной зеленой краской скамейка. Я с размаху шлепнулся на нее, едва не проломив рейки сиденья.

— Ай-яй-яй! — осуждающе покачала головой в цветастой косынке, проходящая мимо женщина. — Такой молодой, а уже пьяница!

Я не пьяница, захотелось сказать мне, я хуже… Я полный дебил… Как же я сразу не сообразил, что сейчас на дворе СЕНТЯБРЬ ОДНА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ВОСЬМИДЕСЯТОГО ГОДА! А это означает, что МАМА ЕЩЕ ЖИВА! И не только — мама! Три моих бабушки, одна из которых — прабабушка — и один дедушка. Второй на фронте погиб. И отец еще молод. И мы втроем с мамой живем в гарнизоне, в Кушке. Да на хрен эту школу с ее алкашами-трудовиками и озабоченными военруками. Немедленно — на вокзал и в Москву! Там купить билет на самолет до Ашхабада, а оттуда на автобус, до Кушки.

Эта идея меня так захватила, что я вскочил, заметался, не понимая, в какую сторону мне бежать, но тут же пришли и отрезвляющие мысли. Во-первых, если я смоюсь, директор точно в прокуратуру обратится и меня объявят во всесоюзный розыск, да и хрен бы с ним, не посадят же меня за то, что я не вышел на работу, но во-вторых… ну до Кушки я может еще доберусь, а дальше? Кто меня пустит в приграничную зону⁈ Стану рваться — попаду к контрразведке, а там уж из меня вытрясут всю подноготную и решат, что я либо хитро замаскированный шпион, либо псих. И уж тогда я точно не увижу своих родителей.

Нет, не стоит пороть горячку. Если буду действовать спокойно и с умом, успею повидать всех близких. И даже — самого себя. Время еще есть. Тем более, мне нужно придумать нечто, что даст мне в обозримом будущем денег, побольше скромной учительской зарплаты, и свободу. И при этом — никакого криминала! Ну срублю я, к примеру, на фарце тыщонку — другую, а потом явятся архангелы и упекут за спекуляцию. Нет, здесь надо действовать тоньше, оставаясь в рамках закона. А чтобы не вляпаться во что-нибудь по глупости, следует хорошо понимать, в каком мире и обществе я сейчас живу.

И я отправился искать библиотеку. А по пути наткнулся на киоск «СОЮЗПЕЧАТЬ». Это было даже лучше библиотеки — это свежая пресса. Насчет свежести — я слегка погорячился. Наклонившись к отверстию в окне киоска, я спросил продавца — пожилого усатого дядю:

— Газеты есть?

— Есть, — ответил он, — только вчерашние… Свежие все проданы.

— Да хоть — позавчерашние… Давайте!

— Вам какие?

Хороший вопрос. Из советских газет я помнил только три «Правды» — «Пионерскую», «Комсомольскую…» и просто «Правду»…

— Дайте по экземпляру каждой, какие есть.

И он мне выдал стопку газет. Я рассчитался. Сел на ближайшую скамью и бегло полистал. Среди трех «Правд»: «Советской России», «Литературной газеты», «Советского спорта» и так далее затесался и местный листок. Именовался он «Литейский рабочий». Я открыл главную газету СССР, полюбовался на фотографию Брежнева и начал читать:

М-да, читать все это с непривычки было трудновато, но я сказал себе: «Надо» и упорно продолжал вгрызаться в бодрые строчки специального корреспондента «Правды», описывающего события, которые для Владимира Юрьевича давно стали древней историей, а для Александра Сергеевича случились только вчера. Я так втянулся, что когда услышал чей-то радостный голос, воскликнувший: «Узнаю, комсомольца Данилова! Обложился газетами средь бела дня!», то не сразу понял, что обращаются ко мне.

— Вот так встреча! — продолжал восклицать пока незнакомый мне голос.

Глава 8

Оглянувшись, я увидел незнакомого парня, прикинутого по фирме́, как когда-то говорили… Вернее — говорят сейчас… Коротко, но стильно пострижен. В руке черный дипломат с никелированными застежками. Что за тип?.. И ведь явно знает Шурика Данилова.

— Ну, чего уставился? — спросил он. — Не узнаешь, что ли?.. Это я, Кеша Стропилин! Мы же десять лет за одной партой штаны протирали, в Тюмени! Не думал тебя здесь встретить… В Литейске-то.

Я сделал вид, что начинаю узнавать. Вскочил и мы обнялись.

— Прости, Кеша, не сразу узнал, — пробормотал я. — Первое сентября… Первый рабочий день после института… Не считая — стройотряда…

Про стройотряд я ляпнул наугад, но не промахнулся.

— Знаю-знаю! — замахал холеной дланью Стропилин. — Про твою студенческую комсомольскую бригаду все газеты писали!

Опа! Я еще и герой труда!.. Да, Санек, оставил ты мне биографию.

— Постой! — спохватился Кеша. — Ты в какой школе трудишься?..

— У Разуваева, Пал Палыча. В двадцать второй.

— А-а, так там пионервожатой Симочка Егорова! Знаю, знаю… Она еще и комсоргом на полставки закреплена. Ничего, хорошая девчонка… — Он подмигнул. — Только уж больно правильная…

— А ты откуда ее знаешь?

— Как это откуда?.. Я завотделом райкома ВЛКСМ по работе с первичными школьными комсомольскими и пионерскими организациями, — Кеша важно расправил плечи. — Вообще, положено два отдела — отдельно по комсомольцам, отдельно по пионерам, школ-то много. Но у нас в один все слили. Считай, два отдела на себе тяну. Так что Симочку я прекрасно знаю.

— А-а, ну… Ясно.

— Ты на учет встал?

— Какой? — не понял я.

— Комсомольский, какой же еще!

— Не успел еще, я же только второй день в Литейске…

— Ну, ничего — встанешь… И сразу активность прояви. Покажи себя. Там у вас, в двадцать второй школе, запущена работа по части физкультуры и спорта… Проявишь себя, пойдешь дальше. Делегатом, например, от школы на районную конференцию ВЛКСМ. Я там тебя порекомендовать могу в члены райкома ВЛКСМ, как передового комсомольца, так сказать. И к себе в райком перетащу, поднимать спорт в городском масштабе…

— Спасибо…

— Слушай, а ты сейчас очень занят?

— Да нет, не очень…

— Тогда собирай свою прессу, поедем в одно место.

— В какое?

— Увидишь!.. Надо же тебя познакомить с лучшими людьми города.

Меня вполне устраивала такая постановка вопроса. Я не собирался прозябать никому не нужным физруком в средней школе. Если собираешься делать дела, без связей не обойдешься… А заодно посмотрю, кто этим городишкой управляет… Этот Кеша, видать, большой пройдоха… С таким не пропадешь. И если он считает, Сашка Данилова своим другом, то этим стоит воспользоваться. Главное — меньше говорить и больше слушать. А если удастся заручиться покровительством сильных мира сего, то никакая Шапокляк и пасти не раскроет.

Я собрал газеты, сунул их в сумку. И Стропилин повел меня к вишневой «копейке» — «Жигулям» модели «ВАЗ-2101». Гостеприимно распахнул дверцу с правой стороны. Я уселся. А Кеша, озабоченно пнув по скату правого переднего колеса, обогнул автомобильчик и уселся за руль. «Копейка» рванула с места и быстро покинула набережную. Было видно, что владелец очень гордится своим экипажем. Насколько я помнил, в Союзе иметь собственную тачку было верхом престижа. Следовательно, и мне, если я хочу что-то значить в этой жизни, нужно обзаводиться собственными колесами.

— Давно приобрел? — спросил я у «однокашника»

— В прошлом году! — охотно откликнулся он. — Ты же знаешь, я всегда мечтал…

Я кивнул, хотя понятия не имел, о чем он там мечтал.

— Ну и вот, Трофимыч… Это директор городской СТО… Говорит мне, есть возможность купить с рук «Жигули», с пробегом… Хозяину срочно деньги понадобились… Я заметался туда-сюда, собрал нужную сумму… До сих пор вот долги раздаю… Купил… Трофимыч — душа человек, сразу ее в бокс поставил… А когда машинку мою выкатили, я ее не узнал… Конфетка!.. Ну я ему, Трофимычу, путевочку для дочки в «Орленок» организовал… Да ты сам сегодня с ним познакомишься… Мировой мужик!

Вишневое авто тем временем миновало, судя по обилию красных флагов на отдельно стоящих флагштоках, центральную площадь, вокруг которой высились солидные здания. Похоже, они были построены еще в начале ХХ века, хотя я могу и ошибаться. Дальше потянулся, широкий для провинциального города, проспект. Справа и слева от него выпячивали архитектурные излишествам, в виде колонн и балконов, серые «сталинки». На первых этажах их располагались магазины, парикмахерские и кафе. Вдоль проезжей части желтели осенними листьями тополя, клены и еще какие-то дерева.

Судя по растительности и климату, Литейск либо и впрямь находился в Поволжье, либо — где-то в южной части Средней полосы России. В библиотеку сегодня я так и не попал, надо попытаться выяснить свое местоположение хотя бы у этого словоохотливого комсомольского деятеля, раз уж он мой приятель. А вообще-то это можно понять и из газеты. Вот же лежит у меня в сумке «Литейский рабочий». Я раскрыл свой фальшивый «Адидас», и начал копаться в газетах. Кеша заметил мою возню, усмехнулся и сказал:

— Брось ты эти газеты! Все равно, главного из них ты не узнаешь.

— А что ты называешь главным? — уточнил я.

— Ну… главное, конечно, борьба за мир, построение коммунизма, рост благосостояния трудящихся…

— Так об этом разве в газетах не пишут?

Стропилин замялся.

— Пишут, конечно… — пробормотал он, — но вопросы мира и общественного прогресса решаются на уровне ЦК, в крайнем случае — обкома, а вот благосостояние трудящихся вполне зависит от низовых организаций… Вот с этими людьми я тебя и хочу познакомить… Кстати, если будет Панкратыч, то вообще — чудесно!..

— Прости мое невежество, но кто такой Панкратыч?

— Владилен Панкратович Дольский, руководитель городского спортивного общества «Литейщик»… Да мы уже и приехали!

Он повернул к арке, ведущей во двор большого дома. Въезд в него был перекрыт шлагбаумом. Кеша посигналил. Из будки, что стояла рядом с аркой, вышел мужик, кивнул и начал поднимать шлагбаум. Через минуту «копейка» оказалась в просторном дворе, заставленном разнообразными автомобилями. Среди них затесался даже «„Мерседес-Бенц“ W109», модель 1965 года, цвета «металлик». Ого! Редкая штучка. От такой машинки и я бы не отказался. Стропилин догадался, куда я пялюсь и обрадовано сказал:

— О, Митрофаныч уже здесь!

Когда Кеша припарковался, я выбрался наружу и увидел остекленную дверь и несколько ступенек, ведущих к ней. На двери красовалась табличка: «СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ».

— Так куда мы приехали?

— Да как тебе сказать… На дружеские посиделки хороших людей…

Мы поднялись на крылечко. Мой «однокашник» нажал на копку звонка. За стеклом появилась физиономия еще одного вахтера. Щелкнул замок, и нас пустили. Мы сдали в гардероб верхнюю одежду и прошли в уютный зал, освещенный светильниками-бра. На небольшой сцене мучили инструменты музыканты. «Все очень просто, сказки обман, солнечный остров скрылся в туман…» — задушевно, «под Макара» выводил патлатый гитарист. Перед сценой топталось в медляке несколько пар.

А перед нами появилась аппетитная блондинка в коротком серо-голубом платьице, белом переднике с кружевами и накрахмаленной наколке на собранных в башнеподобный шиньон платиновых волосах. Она улыбнулась и проворковала:

— Добро пожаловать, Иннокентий Васильевич!.. Вы сегодня с…

— Лизонька, хозяюшка, — заворковал Кеша. — Это мой друг детства, восходящая звезда советского спорта Александр Сергеевич Данилов!

И подмигнул мне.

— Добро пожаловать, Александр Сергеевич! — и меня одарила Лизонька улыбкой. — Рада, что посетили нас!

— Кеша! — раздался зычный голос, перекрывший музыку. — Давай к нам!

— Я не один, Корней Митрофанович! — отозвался тот.

— И друга своего тащи!.. Мне одному с тремя девочками не сладить.

— Мы сейчас все принесем, — пообещала «хозяюшка».

Стропилин подвел меня к столику. За ним и впрямь сидело четверо. Пузатый мужик с залысинами и три «девочки» — от тридцати и выше. Обтягивающие платья, вызывающие декольте, блеск золота и камушков в сережках и кулонах. Кеша представил меня. Директор городской станции технического обслуживания потряс мне руку, а дамы отрекомендовались — Марина… Зинаида… Тамара… «Автомобильный бог», как называл толстяка Стропилин, рассадил нас так, чтобы у каждой дамы было по кавалеру. Мне «досталась» Марина.

Появилась Лиза, а вместе с нею симпатичная девушка, одетая точно также, но с большим, тяжело нагруженным подносом в тонких руках. К тому, что уже было на столе, добавились новые вазочки и тарелки. И не оливье и котлеты, какие-нибудь, а — жульен в металлических кокотницах, бутерброды с черной и красной икрой, тонкие ломтики буженины, кружочки сервелата, и заливная стерлядь. Меня интересовал вопрос: за чей счет банкет? Конечно, подъемные у меня еще почти все целы, да и «маминых» восемь червонцев греют душу, но за эту роскошь я платить не собираюсь. Из принципа.

Мой вновь обретенный друг, видимо, заметил, как я смотрю на все эти жульены и бутера, наклонился ко мне, прямиком через выдающиеся прелести Марины, и прошептал:

— Нинель Яблочкину, директрису овощного на Комсомольской, повысили до заведующей плодо-овощной базой… Вот она и проставляется.

И в этот момент, словно в подтверждение его слов, к сцене подскочил вертлявый мужичонка в синих, расклешенных брючатах и оранжевой рубашке навыпуск, поверх которой болтался голубой галстук. Он выхватил микрофон из рук солиста, только что переставшего завывать про тех, кто ошибся и возвестил:

— Товарищи! Пр-рашу минутку внимания… Я понимаю, что вы увлечены кулинарными талантами нашей Лизоньки, но сегодня мы гуляем не просто так, мы гуляем по поводу!.. Сегодня мы поздравляем нашу дорогую Нинель Кондратьевну, товарища Яблочкину, с ее новым назначением… Пожелаем нашей Ниночке трудовых успехов на новом поприще!.. Ура, товарищи!

Прозвучало веселое, но не слишком стройное «Ура», послышался хрустальный перезвон сдвигаемых бокалов. Из-за столика напротив поднялась худая и вся какая-то плоская мадам с длинным унылым лицом, и принялась кивать, принимая поздравления сотрапезников.

— Давайте и мы выпьем! — предложил «автомобильный бог», разливая по рюмкам французский «Camus», не спрашивая у присутствующих дам, хотят ли они коньяку. Дамы не возражали. — Только не за эту сушеную воблу… Не доросла она еще до того, чтобы Коленкин за нее пил… А выпьем мы друзья за то, чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было…

И заржал, как конь. Я ничего против этого тоста не имел. Тем более, что французский коньяк был настоящим — до паленого эта страна пока не доросла. А накатив, тут же впился зубами в бутерброд с черной икоркой, хотя не успел еще проголодаться после «Поплавка». Да и вообще жрачка оказалась зачетной, а молодой и все еще растущий организм Шурика Данилова таковой избалован явно не был. Директор СТО не слишком-то тянул с тостами, и всего за два десятка минут я накидался так, что уже всех готов был любить — особенно Мариночку. Тем более, что та отнюдь не возражала.

Стропилин, поглядывая на меня с улыбкой, о чем-то вполголоса говорил с Коленкиным. Митрофаныча «Camus» не брал, а Кеша — даже пьяный, я заметил это, пил через раз, да и то, не допивая до дна, поэтому разговор у них шел вполне трезвый. И касался он меня. Я понял это, вернувшись за столик после посещения известного помещения, где не только справил нужду, но и умылся ледяной водой. Когда я снова уселся рядом с разомлевшей Мариночкой, взиравшей на меня с извечной бабьей тоской, «автомобильный бог» тыча в меня пальцем, спросил:

— А каратэ он может?

— Ты ведь мог бы учить ребят каратэ? — перевел мне его вопрос Кеша.

Будь я трезвым, я бы ответил отрицательно, но перед Мариночкой, которая в моих глазах похорошела лет на десять, мне хотелось выглядеть героем, и поэтому я утвердительно кивнул.

— Может! — перевел мой кивок Стропилин.

— Тогда — сгодится! — великодушно согласился Коленкин.

Я хотел было уточнить — на что именно сгожусь, но тут лабухи снова затянули что-то из репертуара популярной рок-группы и Мариночка потащила меня танцевать. Мы сначала отплясали под «Поворот», после медленно оттоптались под «Свечу». Потом моя партнерша возжелала проветриться и покурить. Я не возражал. Мы вышли во двор. Оказалось, что уже стемнело, но так было даже романтичнее. Мариночка курила и лезла целоваться. Я не возражал, но мне очень хотелось ей рассказать о том, что меня застрелила голая девка, и я не могу поехать в Кушку, чтобы увидеть маму.

Пока я таким образом отбивался от своей соседки по столу, во двор вкатила большая машина, какая именно, в полумраке и спьяну, я не разобрал. Из нее вылез амбал, в плаще и шляпе, отворил переднюю пассажирскую дверцу и помог выбраться другому мужику — маленькому и круглому, как киноактер Евгений Леонов. Шарообразный мужик подкатил к крылечку, возле которого стояли мы с Мариной. Вблизи он еще больше походил на Леонова. Его плоское лицо растянулось в улыбке, сделавшись похожим на масляный блин:

— Добрый вечер, Мариночка! — пробормотал он. — Веселитесь?

— Добрый вечер, Максим Петрович! — откликнулась она. — Веселимся.

— Как здоровье вашего батюшки? — осведомился блинолицый.

— Спасибо, все хорошо, Максим Петрович.

— А матушка, здорова ли?

— Да что с ней сделается! — непочтительно отмахнулась Марина.

— Ну, передавайте им привет!

Амбал отворил дверь и пропустил вперед своего начальника, а потом вперся сам. Из элитного кабака донеслись радостные крики.

— И что это за хлыщ? — спросил я.

— Степанов, новый председатель горисполкома… — пренебрежительно проговорила она. — Как говорят на прогнившем Западе — мэр города… Корчит из себя простака, либерала… Сына отдал не в английскую спецшколу, как все нормальные люди, а в самую обычную… Двадцать вторая на Пролетарской, знаете такую?..

— Слыхал… — не стал отрекаться я.

— Пойдемте внутрь, Саша, я замерзла.

А я немного протрезвел. Все-таки молодой организм быстрее абсорбирует алкоголь. Мы вернулись в кабак, где уже вовсю шли пляски вокруг большого городского начальника. Не только виновница торжества увивалась возле него, но и высокомерный «автомобильный бог» и мой «друг детства» — тоже. Хорошо, что я уже снова мог соображать, поэтому тихонько забился в угол и наблюдал. Я даже вспомнил, что на первом в своей жизни педагогическом совете, слышал про некоего Степанова, которого теперь нельзя ругать и водить к директору. А раньше можно было?

— Ну как тебе это сборище? — спросил Кеша, возвращаясь за стол.

— Высший свет, — буркнул я.

— Понимаю твою иронию, — откликнулся он. — И все же от этих людей многое в городе зависит… Тебе, считай, повезло… Я вот год потратил, чтобы приобщиться к этому «высшему обществу»… А ты хорошо начал, молодец… Только с Мариной Евксентьевной поосторожнее…

— Евк… как? — переспросил я.

— Евксентьевной…

— А что у нее — триппер?..

— Тише ты! — зашипел Стропилин. — Это знаешь кто?..

— Кто?

— Дочь Михайлова!

— Какого еще Михайлова?

— Такого!.. Начальника районного управления КГБ!

— Да я вроде вел себя как джентльмен…

Кеша приблизился ко мне вплотную и зашептал:

— От нее все мужики шарахаются, понимаешь?.. Ей уже за тридцать, и баба она вроде ничего, но как только потенциальные женихи узнают, кто ее отец… исчезают с горизонта!..

— Да я пока в женихи не набиваюсь…

— Вот я и говорю, будь поосторожнее…

— Ладно, учту… Ты лучше расскажи, что ты там про карате этому, Митрофанычу, толковал?..

— Да он спрашивал, знаешь ли ты каратэ?.. Я же помню, ты еще со школы увлекался всякими этими единоборствами…

— Я занимался самбо, Иннокентий!.. Самбо — это самооборона без оружия…

— Ну и отлично! — обрадовался он. — Это то, что нужно… Понимаешь, Митрофаныч, хочет для детей своих сотрудников спортсекцию организовать… Ну не столько — для детей сотрудников, сколько — нужных людей… А каратэ сейчас самый писк!.. Понимаешь, это для тебя отличный шанс!.. Все эти люди… — он ткнул рукой в толпу, беснующуюся в пароксизме восторга вокруг председателя горисполкома, — ради своих отпрысков на все готовы!

Я не нашел, что возразить, тем более, что дочь главного городского кагэбэшника окликнула меня:

— Саша, зачем же вы меня бросили?.. Я скучаю!

Глава 9

Как же трещит башка… Рехнуться можно… Черт меня дернул нажраться вчера… Кстати, а чем вчера все кончилось?.. Не помню… Кажется, я целовался взасос… С кем?.. Баба какая-то в брюликах… А потом мы пели — пора, пора, порадуемся на своем веку — а лабухи нам подыгрывали… Потом мы опять пили и на этот раз — шампанское… Вот оно-то меня и срубило… Надеюсь, я ничего лишнего не сболтнул вчера?.. Да и хрен с ним… Даже если и сболтнул, кто всерьез воспримет пьяный треп… Тем более, там все были бухие в зюзю…

Надо вставать… в школу же… А как, если глаз не открыть?.. И не открывая глаз, я помацал то, на чем лежал… Нащупал что-то вроде тонкого, плоского матраса… Наконец, кое-как разлепил веки… Сквозь завесу мути разглядел белый, покрытый трещинами потолок… С трудом, борясь с головокружением, повернулся набок… Увидел распахнутый шкаф, вторую койку — ничем не застеленную… Сообразил, что валяюсь у себя в комнате, в общаге… Кто же меня привез сюда?.. Наверное, Кеша… Он был самым трезвым в компании…

Вчерашний вечер постепенно стал проступать в памяти… Правда — обрывками… Кажется, Кеша меня все время с кем-то знакомил… Лица, больше напоминающие рыла, принадлежали верхам городской элитки… Завбазами, директора магазинов, ресторанов, пивных, инструктора горкома, их жены и девки… Имен я не запомнил, только рыла… Если не считать Митрофаныча, Панкратыча и Марины… Что-то мне Кеша про нее толковал… Чья-то дочь… Шишки какой-то… И не просто толковал — запугивал!.. Дескать, смотри, с кем связываешься!..

Кто же у нее папаша?.. Прокурор?.. Нет, вроде… Первый секретарь горкома партии?.. Нет, не то… Ну да и хрен с ней и ее папашей… Все равно она для меня старовата… Вернее — для Сашка Данилова. Для меня-то в самый раз было бы.

Ха! Смешно… Вкусы у нас с ним, наверняка, разные… Ему больше подходит такая деваха, как старшая пионервожатая Симочка, а мне — наливная биологичка Люся… Может потому меня — нас — и тянет в разные стороны одновременно?.. Да вот только тело у нас одно на двоих и тот прибор, что отвечает за контакты с женским полом — тоже…

Однако сейчас этот прибор, как и весь прочий организм, не встанет даже при большом желании обладателя… И уж точно до школы не доберется… Накажут за прогул?.. Пусть наказывают… Мне бы сейчас пивка… Что угодно отдам за «Жигулевское», хоть за тридцать одну копейку, хоть за рупь двадцать… Мой мутный взор, блуждая по комнате, добрался до стола и — о, чудо! — узрел батарею… банок… Да ну на фиг! Обыкновенных жестяных пивных банок… Правда, какого именно бренда, с койки разглядеть не получалось — я видел только красные и желтые пятна…

Собравшись с силами, спустил ноги с койки, приподнялся, дотянулся до крайней банки, схватил ее и… не нашел привычного колечка-открывалки, но мне было не до размышлений на тему эволюции пивных банок, я схватил столовый нож и пробил крышку в том месте, где чуть-чуть уголком продавлена жесть. Чпокнуло. Полезла пена. Я тут же припал к отверстию запекшимся ртом и тянул-тянул-тянул горьковатую прохладу, покуда банка не опустела. За ней последовала вторая… После третьей я почувствовал себя более менее сносно…

Возникли другие потребности. Я выполз в коридор. Там оказалось довольно людно и шумно. Хлопали двери. Другие обитатели общаги сновали туда сюда. Кто — с кастрюлей, из-под крышки которой пробивался пар. Кто — с молотком в руках. Со мною здоровались и сочувственно кивали, понимая мое состояние. Выйдя из сортира, где помимо прочего, окатил голову холодной водой из-под крана, я обрел способность хоть как-то анализировать действительность. Почему так людно на этаже?.. Может, рабочий день уже закончился?.. Притормозив паренька в коридоре, который тащил пару табуреток, я спросил:

— Слышь друг, чё-та я не соображу, какой день недели?..

— Так вторник же!

— А чё никто не работает?

— Почему не работает?.. — удивился тот. — Дневная смена вкалывает, а мы — в восемнадцать ноль-ноль приступаем.

— А сейчас сколько?

— Почти час…

— Спасибо!

— Не за что!.. Счастливо опохмелиться!

Надежды мои, что сегодня выходной, не оправдались… Завтра Шапокляк меня с потрохами сожрет… А военрук решит, что я от него прячусь… Ничего не оставалось, как вернуться в комнату, чтобы накатить еще пивка. Сграбастав банку, я обнаружил записку, которую сначала не заметил. Развернул.

«Саша, доброе утро! Опохмелись пивом. А когда проголодаешься, у тети Груни (вахтерши) в холодильнике судки с горячим и холодные закуски. Лизонька собрала. О работе не беспокойся. Я позвоню Разуваеву и скажу, что тебя пригласили в райком ВЛКСМ на совещание по спортивной работе. Твой Кеша!»

Надо же какой заботливый!.. Я завалился на койку с банкой в руке. На этот раз я разглядел рисунок на жести. Сверху и снизу два пояска из золотых щитков с черными рисунками, а между ними надпись золотыми буквами на двух языках: GOLD RING BEER — ПИВО ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО. LAGER 13%. Это было советское баночное пиво, названное в честь Золотого кольца древнерусских городов, чьи гербы и составляли опоясывающие банку полоски. Что ж, прикольно… А говорили, что в СССР пиво пили только из стеклянных банок!

Мое самочувствие улучшилось настолько, что захотелось попробовать содержимое заветных судков, собранных для меня заботливой «хозяюшкой» элитного кабака, но сначала надо принять душ. Совершив омовение, я и впрямь ощутил голод. Натянув треники и чистую футболку, и захватив шоколадку, я отправился на поиски вахтерши, которую, оказывается зовут Груней. Спустившись на проходную, я не сразу узнал в сидевшей за столом женщине суровую стражницу общажного порядка.

Куда только подевались ее берет и гимнастерка⁈ Теперь массивные плечи и арбузные груди тети Груни обтягивала желтая вязанная кофточка с зелеными и красными розочками, а на голове завивались крашенные хною кудряшки. Неужели она сделала химическую завивку? С чего бы это?.. Завидев меня, вахтерша обнажила в счастливой улыбке стальные фиксы. Глаза ее прямо-таки лучились любовью. Очень хотелось верить, что — материнской. Я протянул ей шоколадную плитку, и любовь в глазах вспыхнула, как сверхновая.

— Саша, добрый день! — произнесла она воркующим голосом, столь же мелодичным как и урчание корабельного дизеля. — Спасибо за шоколадку… Как ваше самочувствие?

Этот переход на «вы» испугал меня больше, чем ее перманент.

— Спасибо, ничего, Глафира…

— Аграфена, но можно просто Груня!

— Тетя Груня, — не дал я ей сократить дистанцию. — Мне там кое-что оставили…

— Сейчас принесу! — с готовностью вскочила она. — Вы тут побудьте пока за меня… Если кто войдет — спрашивайте пропуск… Девушек не пускайте… У нас мужское, а не семейное общежитие…

Я пообещал, что не пущу, и она усвистала. Вернулась довольно быстро, неся стопку металлических закрытых емкостей, скрепленных особым зажимом — своего рода советский ланч-бокс из нержавейки. Я уже хотел было взять у тети Груни из рук это сооружение, но тут она меня огорошила:

— Может вам погреть горячее?

Это предложение застигло меня врасплох. Я понимал, что мадам не терпится влезть в мою молодую холостую жизнь. Уж не знаю, на что она рассчитывает, но ссориться с нею мне не резон. Хорошие отношения с этой стражницей могут мне еще пригодиться… Хрен с ней! Пусть проявит заботу.

— Буду рад, — ответил я.

— Тогда возвращайтесь к себе, я вам все принесу.

И я отправился восвояси, размышляя о том, что куда бы я ни направился, благодаря смазливому личику и спортивной фигуре Шурика Данилова, за мною всегда будет тянуться шлейф из женщин бальзаковского возраста. И что мне теперь, удовлетворять каждую?.. Лучше уж поскорее жениться, на той же Симочке… Вот только обручальное колечко на безымянном пальце скорее препятствует мужикам крутить шашни, нежели бабам на них вестись.

Я и в прежней жизни не был отшельником, и в этой не собирался блюсти целибат, но мужик, который идет у баб по рукам, это та же проститутка. Нет, в этом вопросе надо выбирать разумную тактику. Женитьба меня перестала прельщать с тех самых пор, когда моя благоверная, при разводе, отжала приличную часть семейного бизнеса. Однако, одно дело когда разведенный мужик тащит к себе в койку любую, какая ему глянется, другое, когда тем же занимается молодой учитель, да еще живущий в СССР, в начале восьмидесятых. Насколько я понимаю, в эту эпоху царит своя мораль — ханжеская, но требующая соблюдать внешние приличия.

Следовательно, далеко не всех «невест» надо тягать на свой насест, а только — особо нужных или тех, от кого отказаться не будет сил. А остальным — оставлять надежду на то, что все возможно. В комнате я застелил койку, сунул разбросанные тряпки в шкаф, поставил пустые пивные банки на подоконник. Через несколько минут, после того, как я навел марафет, в дверь весомо постучали. Надо думать — ногой. Как гостеприимный хозяин, я отворил дверь и в мои апартаменты ввалилась тетя Груня, уже с подносом.

На нем громоздились не судки, а тарелочки, с разложенной на них едою, присланной мне заботливой Лизонькой. Вахтерша выставила все это на стол, положила столовые приборы, завернутые в салфеточку. Судя по сноровке, тетя Груня некогда имела отношение к общепиту. Что же ее довело до вахты в общаге? Накрыв на стол, она хотела было скромно удалиться, но я ее удержал:

— Груня, — сказал я, намеренно опустив обидное слово «тетя», — время обеденное, а мне такую гору еды одному не осилить… Я же — спортсмен!

Вахтерша заколебалась. Колебания ее выразились в колыхании немалых телес, которые с голодухи вполне могли показаться аппетитными.

— Ну не знаю… — протянула она. — Я там попросила Иваныча, нашего сантехника, на вахте побыть… Он бурчать будет, если я задержусь…

В слово «задержусь» она вложила всю силу своей неутоленной страсти.

— А Иваныча мы задобрим вот этим… — возразил я, показывая на банку пива.

От слова «мы», произнесенном мною без всякого подтекста, тетя Груня совсем поплыла. Она опустилась на свободный стул. Тот недовольно скрипнул.

— Ой, что это! — всплеснула сарделечными руками женщина.

— Это — пиво, — ответил я. — Выпущенное к Московской олимпиаде для иностранных гостей… Хотите попробовать?

Она кивнула, хотя глаза ее стали грустными, словно упоминание олимпийских игр доставило ей боль.

— А вы… вы тоже участвовали? — вздохнула вахтерша.

— В Играх? — уточнил я. — Приходилось… В составе студенческой сборной.

— А я, кажется, вас видела… по телевизору!

— Вполне возможно, — не стал я отпираться. В самом деле, кто знает этого кэмээса Данилова. Может он и впрямь участвовал? — Да вы ешьте-ешьте, Груня!.. Вот отбивная… Бутербродик с икоркой…

Я открыл две банки, и мы пригубили. Вахтерша налегла на элитную закусь. Я тоже — не побрезговал. За пивком и отменной жрачкой у нас продолжилась задушевная беседа. Груня пожаловалась на свою судьбу-судьбинушку… Долюшку женскую.

Моя догадка о том, что она когда-то имела отношение к общепиту, оказалось верной. И печаль ее по поводу Олимпиады была вполне оправданной. Насколько я понял, через Литейск пролегал один из автомобильных маршрутов, по которому участники и гости Игр двигались в Москву.

Поэтому в городе открыли несколько новых злачных заведений и модернизировали старые. Иностранцев в них должны были обслуживать по первому классу. Для чего завезли лучшие продукты и напитки, и все, что необходимо: посуду, столовые приборы, даже салфетки. Груня как раз заведовала одним из кафе. По ее словам, она превратила это некогда убогое заведение в лучшую точку общепита в городе. Однако оказалось, что иностранцы чаще проезжали мимо, чем заглядывали в кафе «Ласточка», зато от местных отбою не было.

А едва Олимпиада закончилась, в «Ласточку» нагрянула ревизия. Недостача оказалась не слишком большая, поэтому уголовное дело на заведующую не завели, а вот с хлебной должностью ей пришлось расстаться. Формально не было оснований не брать ее на работу в систему общественного питания, но вчерашние коллеги шарахались от нее, как черт от ладана, вот она и докатилась до должности вахтерши в рабочей общаге. На словах я бурно сочувствовал Груне, но по части физического утешения инициативы никак не проявлял, не смотря на выпитое пиво. Напротив, перевел разговор на свои бытовые трудности.

Разомлевшая собеседница, не потерявшая надежды на кусочек большой и чистой любви прямо у меня в комнате, готова была пообещать любое содействие. Тем более, что запросы мои невелики. Всего-то — убрать лишнюю койку. Поставить в комнату холодильник и что-нибудь, чем можно скрасить досуг. Тетя Груня оказалась дамой деловой. Холодильник она обещала достать, но предупредила, что тот останется на балансе общежития номер восемь. А вот насчет досуга посоветовала заглянуть в комиссионку. Благо у нее там хорошая подруга работает. Кроме того, вахтерша научила меня как разговаривать с продавцом.

— В комиссионке товар продается по цене, которую хочет получить тот, кто сдал его на комиссию, — начала объяснять она, — плюс наценка самого магазина. Обычно — это дорого, но если сказать, что ты не от себя пришел, а от какого-нибудь влиятельного в городе человека, тебе продадут товар по цене продавца.

— Ох, спасибо, Груня! — искренне обрадовался я. — Я бы вот прямо сейчас сбегал! Если не возражаете…

— Ну а чего же мне возражать, — вздохнула она, хотя тон ее противоречил словам. — Я даже еще один добрый совет дам…

— Я весь внимание!

— Не бери импортную технику, — сказала она, снова переходя на «ты».

— Это почему?

— Да наши, как до заграницы дорвутся, скупают там все, что найдут в их комиссионках, а буржуи, особенно — немцы, сдают товар уж очень заезженный. А потом его наши гоняют до почти полной непригодности… Купишь, к примеру, магнитофон, а он через полгода накроется… Так что лучше бери что-нибудь наше. Сломается, так хоть запчасти для ремонта достанешь…

— Спасибо, Груня! — искренне повторил я и поцеловал в пухлую щеку.

Выражение ее глаз стало непередаваемым.

— Погоди, Саня, — выдохнула она. — Ты же не знаешь, где у нас комиссионка…

— Нет, — признался я.

— И пока своим ходом, она закроется… — вахтерша решительно поднялась. — Сейчас я тебя транспортом обеспечу.

И выкатилась в коридор. Я натянул башмаки, схватил куртку. Проверил наличие документов и денег, и кинулся за нею, едва не забыв запереть дверь комнаты. А Груня уже молотила пудовым кулаком в соседнюю дверь. Наконец та открылась и показалась мятая, заспанная рожа.

— Петюня, давай быстро собирайся, — велела вахтерша, которая в общаге явно была в большом авторитете. — Вот отвезешь товарища на Дзержинского семнадцать…

— Да ты чё, Аграфена Юльевна! — попыталась возразить рожа. — Мне же в ночь сегодня!

— Успеешь еще доспать! — отрезала Груня. — А вот если я запрещу тебе во дворе свой драндулет ставить, точно высыпаться не будешь…

— Да я разве против, — пробурчал Петюня. — Пусть товарищ во двор спускается.

— Пойдем, — сказала мне вахтерша.

И мы спустились во внутренний двор общежития. Драндулет оказался грузовиком марки «МАЗ». Через минуту появился водила. Он забрался в зеленую кабину и завел движок.

— Удачи тебе, Саня! — пожелала Аграфена Юльевна и ушла, расстроено покачивая объемистыми бедрами.

— Ну садись что-ли! — перекрикнул рык мотора Петюня.

Я вскарабкался в кабину. Он посигналил, и старичок сторож открыл железные ворота. «МАЗ» выкатил на улицу. Покатил, громыхая пустым кузовом.

— Что, парень, и на тебя наша Груня глаз положила? — ухмыляясь, осведомился шоферюга.

— С чего ты взял? — угрюмо спросил я, и в прошлой жизни не любивший обсуждать с посторонними свои личные дела.

— Да она не одного смазливого мужика в общаге не пропускает… Ты смотри, паря, не ошибись!

Глава 10

— Не ошибиться — в чем? — спрашиваю.

— Тебе виднее, я тебе не советчик… — многозначительно хмыкнул водила.

— Тогда крути баранку и не суй нос не в свои дела…

Он поморщился, но промолчал. Так мы и доехали до комиссионного магазина на улице Дзержинского. Я честно сунул Петюне трешник. Не привык к халяве.

— Тебя ждать? — оживился он.

— Не надо! — отмахнулся я. — Езжай, отсыпайся!

И я выбрался из кабины. Посмотрел на часы. Было без пятнадцати четыре. Я подошел к комиссионному магазину и обнаружил, что тот закрыт на обед до 16.00. Странно, особенно если учитывать, что в 18.00 рабочий день заканчивается. Чтобы не тратить времени даром, я решил заглянуть в другие магазины, что занимали первый этаж длинного серого дома. Но они тоже оказались закрыты на обед. Вот блин… Я же хотел купить новый врезной замок для своей комнаты в общаге. Из работающих магазинов оказались только молочный и хлебный, а вот все непродуктовые, как один, обедали до шестнадцати часов.

Промаявшись без толку пятнадцать минут, я ворвался в комиссионку, словно за мною гнались. Продавцы посмотрели на меня без всякого интереса, словно им было все равно, куплю ли я что-нибудь из хлама, заполонившего углы, полки и витрины. Я сразу направился в отдел радиотехники. Не скажу, что полки в нем ломились от импортной аппаратуры, но разные там «Шарпы» и «Грюндики» присутствовали. На них я даже смотреть не стал. Цены от 500 рублей и выше. Выходит, не все в СССР было дешево?

Мне приглянулся в меру плоский кассетный магнитофон «Десна» в стильном кожаном чехле с дырочками. Стоил он всего-то 100 рублей. Его, помнится, применяли корреспонденты для записывания интервью, а для прослушивания музыки — агрегат не самый лучший, но зато его удобно носить в таком кожухе. Переносные бумбоксы еще не народились и мне вдруг захотелось именно такой портативный магнитофон. Но цена кусалась.

И я решил воспользоваться советом Аграфены Юльевны. Подозвал продавца. Высокий брюнет в белом халате, больше похожий на больничного санитара, нежели на работника советской торговли, подошел, оглядел меня с головы до ног и, видимо, сделал не лестный для меня вывод. На номенклатурщика я не похож, на фарцовщика тем более. Тогда я поманил его пальцем, а когда он нехотя наклонился, проговорил вполголоса:

— Я от Корнея Митрофаныча!

Парень выпрямился. Выражение его лица тут же изменилось.

— Как его здоровье? — участливо спросил он.

— После вчерашнего немного приболел, — ответил я и заговорщически подмигнул торгашу.

Тот понимающе покивал в ответ. Видимо, о ночной гульбе в элитном кабаке слухи расползлись по всему городу, но далеко не каждый мог знать состав гостей, поэтому, дабы укрепить свой авторитет среди сотрудников комиссионки, я добавил:

— А Маринка Михайлова, была просто душкой…

Продавец нервно оглянулся и перешел на другую тему.

— Что-нибудь уже присмотрели?

— Да вот эту штуковину, — ответил я, показывая на «Десну».

Парень поджал пухлые губы.

— Это довольно старая модель, — пробормотал он, — правда, лентопротяжный механизм у нее мощный…

— Мне для племянника в подарок, — соврал я. — Будет с ним гонять на велике… Девок кадрить… Не «Панасоник» же ему гробить…

— Вас понял! — кивнул брюнет. — Для вас — пятьдесят рублей…

— Это по-божески, — согласился я. — А кассет с записями не найдется?

— Могу устроить, — сообщил продавец. — «Пинк Флойд», «Бони Эм», «Машина времени», группа «Воскресенье»… По трешке за запись. У вас чистые кассеты имеются?

— Нет. А если с вашими кассетами?

— Тогда — по пятерке.

— Годится…

— Сможете зайти завтра?.. Я все запишу.

— После занятий…

— Хорошо. Буду ждать.

— Ну тогда выписывай чек…

Он заполнил товарный чек и выдал мне. Я оплатил его в кассе, а когда вернулся к прилавку, парень укладывал ретромагнитофон в картонную коробку.

— Э-э, так не пойдет! — остановил я его. — А проверить?

— У нас не радиомагазин… — попытался артачиться он.

— Ничего. Розеточка, надеюсь, найдется?

— Безусловно…

— Вот давай и проверим!

— Тогда, прошу за мной.

Он схватил коробку с магнитофоном, вышел из-за прилавка, и направился к двери, с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД». Я — следом. Мы оказались в небольшой подсобке. Торгаш вынул из коробки «Десну», воткнул вилку штепселя в розетку и показал, как вращаются стерженьки, перематывающие пленку в кассете.

— Да ты не жлобись! — сказал я. — Кассету вставь. Вдруг звукоснимательная головка не фурычит.

Он вздохнул, вынул из ящика стола кассету, вставил в крышку, нажал одну единственную клавишу, отвечающую и за воспроизведение и за перемотку — не считая круглой красной кнопочки. «Мани-мани-мани…» заорал квартет «АББА» свой бессмертный хит.

— Отлично!

Я выдернул штепсель из розетки, забрал покупку и повернулся к двери.

— Вы кассету забыли вернуть! — напомнил продавец.

— Тебя как зовут? — спросил я, снова поворачиваясь к нему лицом.

— Рудольф…

— Вот, что Рудик… — я похлопал торгаша по плечу. — Нехорошо как-то такой подарок вручать без записей… А завтра встретимся, и я тебе ее верну. Идет?

— Идет, — кивнул он.

— Ну, Рудик, спасибо тебе за все! — я по хозяйски протянул ему руку. — Будем дружить!.. Меня Во… Шуриком зовут.

— Очень приятно, — пролепетал он, ошеломленный моей наглостью и напором.

Он проводил меня до двери как весьма важного клиента. Я вывалил на улицу, вытащил из коробки «Десну» и повесил на шею, воткнул клавишу. Тишина. Вот остолоп! Батареек там наверняка нет. Надо и в самом деле отыскать радиомагазин и обзавестись элементами питания. Кажется, в эту эпоху они были здоровенными такими бочонками. Я окликнул какого-то забулдыгу, в плаще, как у лейтенанта Коломбо, он обернулся и я присвистнул от удивления. Это был преподаватель труда Виктор Сергеевич Курбатов.

— Какими судьбами⁈

— Да вот… — пожал тот поникшими плечами. — С работы иду… А — ты?

— С совещания в райкоме…

— Понятно… — печально протянул он. — Слушай, Шурик, у тебя трояка не найдется?

— Найдется… А что?.. Выпить не на что?

Трудовик помялся.

— Да… нет… Жене сказал, что в магазин забегу, а у самого — ни гроша.

— Да без проблем. Держи!

Я отслюнил ему трояк.

— Слушай, Витек… А ты не знаешь, где батарейки купить вот для этой бандуры?

— Сейчас уже нигде не купишь, — покачал головой тот. — Пойдем ко мне. У меня есть запасные.

— Пойдем…

— Только в гастроном по пути заглянем, покуда он не закрылся.

И мы пошлепали с ним в гастроном. Я помог ему закупиться и дотащить до дому две туго набитые авоськи — сахар, крупы, картошка и так далее. Мы поднялись на пятый этаж обыкновенной хрущевки. Витек отворил дверь и мы вошли в узкую прихожую, наполовину занятую свисающим с вешалки снопом одежды. Из кухни доносился однообразный механический гул и плыли клубы пара. Трудовик жестом велел мне разуться, а сам потащил авоськи с покупками на кухню.

Сквозь гул я услышал, как Витек препирается с женой. Наконец, он снова показался в прихожей и знаком поманил меня за собой. Мы прошли в комнату. Похоже, это был личный кабинет, она же мастерская товарища Курбатова. По крайне мере, здесь почти все пространство было завалено разными железяками. Хозяин этого бедлама виновато улыбнулся и принялся шарить по ящикам и коробкам, производя больше шума, чем непонятный агрегат, от которого позвякивали гаечные ключи в металлическом ящике, возле которого я стоял.

— Нашел! — Он вытащил желтые, с темно-синей полосой батарейки с надписью «ЭЛЕМЕНТ 343». — Давай твою бандуру…

Я снял все еще болтающуюся на шее «Десну». Он выдернул ее серый корпус из желто-рыжего чехла, ловко вскрыл батарейный отсек, вставил в него триста сорок третьи элементы, нажал на клавишу. Шведские сладкоголосые соловьи грянули песню про всепобеждающую власть денег. Несколько минут мы с Витьком слушали их буржуазные откровения, потом он отключил магнитофон и вернул его мне.

— Жаль, жена дома, стирает… — вздохнул трудовик. — А так бы усидели полбанки…

— А ты заходи ко мне в общагу, — предложил я.

— Зайду! Спасибо!

Покинув обиталище коллеги, я тормознул частника на «Москвиче» и он за рубль подбросил меня к общежитию. На входе я показал грустной тети Груне свое приобретение и поблагодарил ее за добрые советы. Возможно, она ждала от меня благодарности, выраженной в иной форме, но я решил, что не готов к этому и отправился в свой курятник. И только вставив ключ в замочную скважину, понял, что совершенно забыл про замок. А напрасно. В комнате царил идеальный порядок. Кто-то не только перемыл посуду, но и протер мебель и вымыл пол.

Аграфена Юльевна — больше некому. Возвращаться на вахту и скандалить я не стал. Во-первых, мне было лень. А во-вторых, я пять минут назад ее благодарил. Получается когнитивный диссонанс какой-то. И вообще, я стал замечать за собой некоторое смягчение натуры. Владимир Юрьевич даже горничным в гостиницах не разрешал заглядывать к нему в номер. А Сашок-лопушок, комсомолец-ударник, небось полагал такое поведение жлобством и мещанством. Кстати, надо бы почитать газетки на сон грядущий, дабы проникнуться духом эпохи. Чем я и занялся.

Утром я отправился на работу. Как ни странно, чтение официальной советской прессы мне помогло. Понятно, что в этом обществе действовала своего рода двойная мораль. С трибун говорили одно, а дома, на кухне, другое. Однако, чтобы ты там себе ни думал, находясь на службе или работе, ты должен вести себя так, как это не только считается общепринятым, но и вменяется государством в обязанность. Поэтому, ради выживания, в стенах педучреждения мне следует засовывать подальше Вову — прожженного делягу и полубандита — и выпячивать на первый план Шуру Данилова — до оскомины правильного комсомольца.

С этими благими намерениями я вступил в стены учительской. Едва я миновал ее порог, все разговоры оборвались и все головы повернулись в мою сторону. Признаться, мне стало не по себе от этого молчаливого рассматривания. Что-нибудь случилось с Симочкой? Да нет, вот она стоит, честные-пречестные глазенки округлила… Я нанес военруку более тяжкие телесные повреждения, нежели показалось сначала? Тоже нет. Вон у окна сидит, буравит меня ледяным взором, от которого я, видимо, должен превратиться в снеговика…

— Доброе утро, коллеги! — сказал я, чтобы разрядить обстановку.

Помогло. Опять все загалдели, обсуждая свои учительские дела.

— Александр Сергеевич! — окликнула меня Раечка, директорская секретарша. — Загляните к Пал Палычу, пожалуйста!

Вот оно! Сейчас мне выволочку учинят. Я открыл дверь и увидел эту сладкую парочку — директора и заведующую учебной частью.

— Здравствуйте, Александр Сергеевич! — сказал Разуваев. — Проходите, садитесь!

— Здрасьте…

Опустившись на стул, я принялся ждать вынесения приговора. Может на этот раз все-таки выставят взашей?.. Так я с радостью! Пойду к Панкратычу в спортобщество «Литейщик», он, хоть и спьяну, золотые горы сулил, если я стану тренером городской команды, в основном — по самбо, но немного — и по карате.

— Как прошло совещание в райкоме комсомола? — осведомился Пал Палыч.

Я хотел было резануть правду-матку, чтобы уж точно выгнали, но тут в разговор вступила старуха Шапокляк.

— Я хочу, Александр Сергеевич… — напряженно-хрупким голосом начала она. — Нет, я просто обязана просить у вас прощения за те безобразные сцены, которые стали результатом моей предубежденности. Для человека моего педагогического стажа и жизненного опыта совершенно непростительно не суметь разглядеть в молодом коллеге человека, может быть излишне прямодушного, но искреннего и добросердечного.

Это было посильнее «Фауста» Гёте. Змея прячет ядовитые зубы и признает ошибки? Не верю! Скорее всего, она тоже услыхала о моем участии в пьянке сильных мира сего и прикусила свой раздвоенный язык. Однако, надо думать, не надолго. Ровно до тех пор, покуда не разобралась в ситуации. Нужно не дать ей разобраться. Вернее — не дать ей сделать вредные для меня выводы. Змеиный язык должен оставаться прикушенным как можно дольше, желательно — навсегда.

— Полагаю, Эвелина Ардалионовна, что и с моей стороны имела место некоторая неосмотрительность, — дипломатично отреагировал я. — Обязуюсь вести себя более подобающе.

— Вот и замечательно! — резюмировал директор. — Вы, товарищ Царева, впредь будьте снисходительнее к молодым кадрам. А вы, товарищ Данилов, побыстрее адаптируйтесь к коллективу и принимайтесь, наконец, за свой экспериментальный класс. Там вам невпроворот работы.

— Как раз вчера, на совещании в райкоме, принято решение провести спартакиаду среди школьников нашего города, — как бы, между прочим, вставил я. — Думаю, что моя задача, в числе прочего, заключается и в том, чтобы подготовить для участия в ней команду нашей школы.

Насчет спартакиады я не совсем соврал. Словечко это действительно мелькало в пьяном трепе завсегдатаев элитного кабака. Имеет ли она отношение к школьникам, за это я ручаться не могу, но можно поговорить с Кешей и, если что, навести его на эту мысль. Директору идея понравилась во всяком случае. Он торжествующе посмотрел на завучиху, которая состроила ханжескую улыбку.

— Вот видите, Эвелина Ардалионовна! — воскликнул Пал Палыч. — А молодой педагог, невзирая на свой не слишком удачный дебют, оказывается патриотом школы и города!

— В этом мы его всецело поддерживаем, — проквакала Шапокляк.

— И не только на словах, товарищ Царева! — подхватил Разуваев. — Надо пересмотреть свое отношение к учащимся восьмого «гэ» класса… Если уж товарищ Данилов берется сделать их ядром команды, которая будет с честью представлять нашу школу на городской спартакиаде, то наша святая обязанность поддержать не только классного руководителя, но и его ребят… Думаю, можно скостить двойки по поведению тем из них, кто проявит себя в спорте.

— Я могу считать вышесказанное решением руководства школы о моральном поощрении наших юных спортсменов? — поймал я его за язык.

— Что скажете, Эвелина Ардалионовна? — спросил Пал Палыч у посеревшей завучихи.

— Ну-у… Если Александр Сергеевич проявит себя, как классный руководитель, то почему бы нет? — прошипела та.

— Вот и договорились, — с чувством глубокого удовлетворения произнес директор. — Однако — звонок!.. У вас, товарищ Царева, урок в пятом «А»…

— Я помню, — буркнула Шапокляк и нехотя покинула кабинет.

— А у вас — «окно», товарищ Данилов, — продолжал Разуваев, когда завуч удалилась. — Советую поговорить о спартакиаде с нашим комсоргом, — добавил он. — Серафима Терентьевна близко к сердцу принимает все, что касается чести школы.

— Я так и сделаю, Пал Палыч! — пообещал я, поднимаясь.

Поговорить с Симочкой и впрямь не мешало. Надо же выяснить, что у них произошло с военруком? Может у них там любовная игра намечалась, а я въехал в чужие амурные дела, как глупый рыцарь на полудохлом коне. И я направил своего воображаемого Росинанта в Пионерскую комнату. На этот раз дверь не была закрыта, а старшую пионервожатую я все же застал. Увидев меня, она стыдливо заалела щечками, что лишь подзадорило неугомонного гуманиста Данилова.

— Как вы себя чувствуете, Симочка? — спросил я, усаживаясь на стул таким образом, чтобы ей затруднительно было удрать.

— Спасибо, Александр Сергеевич, но право не стоило вмешиваться.

— Во-первых, зовите меня Сашей. А во-вторых, во что мне не стоило вмешиваться?..

— А вы, разве, не знаете?

— Если вы о том, что я случайно услышал из-за двери, то — нет, не знаю…

— Не стоит, Саша…

— Нет, стоит!.. Я пошел на конфликт с коллегой, с которым, хочешь, не хочешь, мне придется работать как минимум три года! Если бы я ему начистил рыло в подворотне, вне рабочего времени — это одно, а вот — в рабочее время в Пионерской — совсем другое.

— Если вы думаете, что я стану восхищаться вашим рыцарским, в кавычках, поступком, — повысила голос старшая пионервожатая, — то вы глубоко заблуждаетесь!.. Мы отучаем ребят драться, а какой пример подаете вы?

— Давайте оставим педагогику в стороне, Серафима Терентьевна… Если я и впрямь помешал вам с Григорием Емельянычем, то немедленно отправлюсь перед ним извиняться!

Она потупилась.

— Нет, вы не помешали, Саша… Понимаете, он…

Глава 11

— Нет, пока не понимаю… — нахмурился я, уставившись на Симу.

— Он… хочет, чтобы я… Ну понимаете…

— Чтобы вы стали его женой? — выпалил я, а у самого в груди ёкнуло что-то.

— Нет… Вернее, чтобы стала женой, но… Как это сказать? Без заключения брака…

— Значит, я ему правильно врезал… И еще врежу, чтобы не лез…

— Спасибо вам Саша!..

— Не за что, Симочка, и чтобы больше никаких слез!

— Я… постараюсь…

— Так-то лучше… И вообще, научитесь отбиваться от назойливых ухажеров, — принялся разглагольствовать я. — Спокойно, весело… Не стесняйтесь и пощечину залепить… И вообще, знаете что?.. Вы как к спорту относитесь?

— Положительно! — Она заметно приободрилась. — Физкультура и спорт — это важнейший инструмент воспитания молодежи.

— Да что же вы все лозунгами разговариваете?

— Ну, я же комсорг… — немного смутилась девушка. — И пионервожатая по совместительству. Нас так учили.

— Ясно. А вы сами-то спортом занимаетесь?

— Конечно!.. Летом — бег и плавание. Зимою — коньки и лыжи. Еще мы с подругой в походы ходим.

— Превосходно!.. Стало быть, базовая подготовка у вас имеется. Тогда я вас научу обороняться.

— Драться, что ли?.. — аккуратные бровки Симы встали домиком.

— Не драться, — я назидательно поднял указательный палец в потолок, — обороняться от каждого, кто начнет приставать. Слезы — плохая защита от разных мерзавцев. Надо научиться делать им больно… Лучше физически… А еще лучше — ногами. Иногда это необходимо, уж поверьте.

— Ну, не знаю… Вам, конечно, виднее…

— Да, мне виднее… Так, что после уроков жду вас в спортзале. Покажу вам некоторые приемы самообороны.

— Если мы снова окажемся в спортзале наедине, вдруг опять ворвется завуч!

— Вы правы… Я как-то не подумал об этом… Знаете, что?.. Приводите еще кого-нибудь… Ну, есть же у вас подруги?..

— Я позову Тоню!

— Отлично! Зовите.

— Она учитель математики… Вы ее видели на линейке… Он еще ходит в такой тяжелой кожаной куртке и платочке.

— Как же! Помню… Такая куртка на молодежном языке называется косухой, а платок — банданой!

— Надо же, — удивилась она. — Не знала…

Так мы и щебетали до звонка на первую перемену. Услышав его, моя милая собеседница спохватилась, что не закончила составление какого-то плана на первое полугоде, а мне надо было идти готовиться к первому на сегодня занятию, которое как раз придется проводить с «экспериментальным» восьмым «Г». Общий план в голове у меня уже сложился. Ошибок первого блина комом я повторять не собирался. Извлек, так сказать, урок из урока.

Поэтому, с огромным сожалением расставшись со старшей пионервожатый, она же — комсорг школы номер 22, я поперся в тренерскую переодеваться. Когда я вышел из нее в раздевалку, та была битком набита моими оболтусами. Увидев меня, они стихли. Я отыскал взглядом рыжего, тот ответил мне угрюмым взглядом исподлобья дикого волчонка. Надо будет как-то наладить с ним отношения, а то еще ножичком пырнет в подворотне. Я с такими сталкивался во времена своего советского детства. Они туго соображают и потому сплошь и рядом поступают во вред себе.

Объективности ради следует признать, что и у меня рыльце в пушку перед рыжим. Считай — дважды опустил его при свидетелях, а ведь до моего появления он был в классе в авторитете. Гладить по головке я его не собирался, но вот повысить самооценку парню все-таки надо. Хочешь, не хочешь, а чтобы держать класс в повиновении, придется опираться на четверку вожаков, которых я вычислил еще при первом знакомстве с классом. Прозвенел звонок. Я похлопал в ладоши и скомандовал:

— Так, архаровцы, все в зал и построиться, кроме… Сидорова!

Ватага загалдела и вынеслась в спортзал. Рыжий, съежившись в углу, ждал выволочки.

— Свисток принес? — спросил я.

— Принес… — буркнул он, и протянул мне черный пластиковый свисток на черном же шнурке.

— Ого! — оценил я. — Милицейский?.. У отца спер?

— Нет… — без всякой охоты ответил он. — Попросил…

— Ну так передай ему мою благодарность… А сейчас пойдем!

И мы вместе вышли в спортзал. Причем — Сидоров старался держаться от меня подальше. Оно и понятно! Рыжий боялся, что его заподозрят в стукачестве. Я велел ему встать в строй. В руках у меня был классный журнал. Пришла пора опробовать подарок старшины Сидорова. Пригубил свисток. Дунул. И тот заверещал так, что я едва не оглох, а кривой, переминающийся с ноги на ногу строй второгодников застыл, как на фотографии. Видать, эти оглоеды хорошо знали, что такое милицейский свисток. Похоже, его звук был у них в крови. Так-то лучше будет…

Проведя перекличку — на этот раз отсутствовали только трое — я приступил к педагогической импровизации. Хотя я только и делал, что импровизировал. Пока что получалось, а потом все-таки надо будет проштудировать учебники. Мне их, кстати, обещала принести биологичка, но с ней я толком не виделся с самого первого сентября. В учительской только переглянулись, а подойти к ней я не успел. Да она может уже и забыла о своем обещании. Начало учебного года, то, сё… Надо будет ей напомнить.

— Вот что, орёлики, — обратился я к классу. — Судя по журналу, успехи у вас не ахти… Однако учить вас Родину любить я не буду… По этой части пусть песочат другие… А вот научить постоять за себя — постараюсь.

Мой популистский ход сработал. По всему строю прокатился гул одобрения. Внятно высказался только «Чапаев». Видимо, самый недалекий даже в этом «экспериментальном» классе.

— А я и так, кому хошь, по сопатке накидаю, — сообщил он. — Че там такого? Р-раз! И Квас!

Он демонстративно махнул кулаками.

— Уверен? — спросил я. — Думаешь так все просто? А ну, орёлики, тащите сюда мат.

Пацанов десять сорвались с места, стянули на пол тяжело ухнувший мат и подтащили его ко мне.

— Доронин, подойди ко мне…

Ухмыляясь, тот прошлепал кедами сорок пятого размера разделяющее нас расстояние, остановился в двух шагов. Всем своим видом «Чапаев» как бы говорил: «Ха! Ну и чё ты мне сделаешь⁈»

— Ударь меня!

Мгновение он постоял, почесал репу, а потом лениво замахнулся.

— По-настоящему, — потребовал я. — Как в драке!

Его кулак метнулся к моему лицу, но рефлексы Сашка Данилова сработали безупречно.

Уход в сторону, подсечка и в следующий миг Доронин уже валялся на мате, растерянно хлопая ресницами.

— Что с тобой, малыш? — участливо осведомился я. — Поскользнулся?

Класс охотно заржал.

— Поднимайся и возвращайся в строй.

Посрамленный «Чапаев» встал и поплелся обратно. А я продолжил завоевывать дешевый авторитет.

— Видели, как легко можно обезвредить даже самого сильного из вас?

— Справился с маленьким, да! — плаксиво выкрикнул чернявый Веретенников.

— Еще бы! — хмыкнул Зимин — один из четырех вожаков класса. — Такой шкаф!

— Может, ты попробуешь? — спросил я.

— А что! Я не из ссыкливых…

— Ну так подойди.

Зимин хмыкнул и вразвалочку направился ко мне. Я сразу понял, что в отличие от Доронина, уверенность этого парня держится не на глупом расчете на свои габариты. Похоже, что Зимин кое-что умеет. Ну что ж, это даже хорошо.

— Итак, — начал я, — Веретенников и Зимин думают, что все дело в моем росте и физической силе. Сейчас Зимин продемонстрирует на собственном примере, что это не так…

Я подозвал его поближе и спросил:

— Тебе как зовут?

— Ну Колян…

— Вот что, Николай, сделаем так…

И ему объяснил, что следует сделать. Он хмыкнул. Мое предложение ему понравилось. Мы немного порепетировали, а потом я скомандовал:

— Делай!

Захват и бросок на мне он провел почти как надо, я только чуть-чуть ему подыграл. И когда вся шобла второгодников и хулиганов взвыла от восторга, я — валяясь на мате, где очутился благодаря приему, который сам же и показал ученику — почувствовал, что симпатии класса на моей стороне. Когда вопли поутихли, я перешел к главной части своей педагогической поэмы. Теперь меня слушали, как комментатора Озерова во время матча сборной СССР со сборной Канады.

— Всему этому и многому другому я готов учить вас при одном условии — если вы перестанете дурака валять на уроках. А также — страдать фигней после них.

Эти слова мои подопечные встретили гробовым молчанием. Я их понимал. Они уже размечтались, что я научу их драться, как в кино «Пираты ХХ века», и они станут королями своих подворотен.

— Ну что приуныли, орёлики⁈ — спросил я. — Хотите быть крутыми, с прежней жизнью придется расстаться!.. А для начала… Направо! Вокруг зала шагом… Арш!

Натыкаясь друг на друга и матерясь, вяло тронулись в путь — ни дать ни взять — зэки на прогулке. Так они у меня и ходили, покуда не научились держать дистанцию. Потом я скомандовал: «Бегом!» Побежали. Потом приседали и наклонялись. Дальше — гусиный шаг, куда ж без него. Наконец, я счел, что с них достаточно. Хорошо размялись. И тогда велел разложить на полу маты и начал показывать им простенькие захваты и броски. Дело пошло веселее. Причем — настолько, что когда прозвенел звонок на перемену, пацаны не рванули в раздевалку, как обычно, а столпились вокруг меня, засыпая вопросами.

Спрашивали они разную ерунду. В основном — про карате. И я понял, что от судьбы не уйдешь. Придется где-то достать литературку. Еще лучше — сэнсэя, но где его возьмешь? Насколько я помнил, в восьмидесятых настоящие тренеры по этой японской приблуде были дефицитом почище красной икры. В основном в этом бизнесе подвизались всякие шаромыжники, вроде меня, смешивая самбо с боксом и гопаком. А вот насчет литературки стоит подумать. Кажется это называется самиздатом. Надо Кешу на этот счет потрясти.

На следующем уроке у меня были пятиклассники. Ну эти прыгали в охотку. Я лишь следил, чтобы они не безобразничали. Во время большой перемены я впервые заглянул в школьную столовую. И зря сделал. Нахлынули воспоминания о ледяном пресном омлете и безвкусном пюре с рыбными котлетами, в которых костей больше, чем в пескаре. Нет, уж лучше до пельменной сбегать. Не сбегал. Только вышел за ворота, как сзади нарисовался военрук. Видимо, решил сделать свой обещанный выстрел за пределами этой сеялки разумного, доброго, вечного. С усталым выражением лица я обернулся я к нему.

— Ну?

Тот уставился в замусоренный палой листвой асфальт, ковырнул его мыском лакированного штиблета. Я настолько удивился, что едва не пропустил плюху. Уклонился и сделал ему небольшую доводку. Гриня был парнем крепким, но решетка школьного забора — еще крепче. И он приложился об нее башкой так, что впору было испугаться за его педагогические знания, если они у него когда-нибудь были. Пока он тряс головой, пытаясь сообразить, отчего произошла его встреча с забором, я ему популярно изложил:

— Григорий Емельянович, давайте объяснимся без мордобоя. У вас он как-то не слишком получается… Будете себя вести прилично, особенно — с товарищем Егоровой, Серафимой Терентьевной, я научу вас драться, как полагается, чтобы следы оставались на противнике… А что касается Людмилы Прокофьевны, то здесь я предлагаю честное соперничество. Пусть решает дама.

— Ладно, Сашок… — хрипло выдохнул он, сплевывая кровавый сгусток. — Земля круглая, на краях встретимся.

Я пожал плечами…

— Ну как хотите…

Взглянув на часы, я понял, что до пельменной дойти успею и назад тоже, а вот пошамать — уже нет. Придется из-за этого поганца остаток рабочего дня на голодный желудок провести. И как только доверяют подрастающее поколение таким дремучим придуркам? Небось военком бывший. Настоящей службы и не нюхал. Таких надо в горячие точки отправлять на перевоспитание. Тем более, что сейчас как раз Афган начался, если я ничего не путаю. Да точно! В тысяча девятьсот семьдесят девятом и завертелось, но об этом ни в одной советской газете не прочтешь. Только в Перестройку тему разрешат.

После звонка я опять был в спортзале. Теперь мне достался десятый класс. Здоровенные лоси и лосихи. Акселераты. Я их зарядил в баскетбол играть. Сидел на скамеечке, и смотрел, как носится этот табун, и думал о том, что у меня на данный момент имеется и что я хочу от этой жизни получить. Имеется работа, примерно сто восемь тугриков в месяц. Может чуть больше, если коэффициент еще какой-нибудь районный предусмотрен, плюс, вроде за классное руководство кто-то мне говорил, что двадцать пять целковых добавят. Учителя при СССР не бедствовали, но и не жировали. Имеется какое-никакое жилье. Комната в общаге. Имеется друг в райкоме комсомола, который умудрился одним махом познакомить меня с «лучшими людьми города».

С первых же шагов новой молодой жизни я начал обрастать врагами и женщинами. И неизвестно — что хуже. Биологичка, химичка, тетя Груня в общаге, дочь начальника УКГБ и, наконец, Сима. Самое интересное — ни с одной еще не переспал… Нет, сейчас надо думать не об этом… И даже — не о врагах. Враги как на подбор… Выбросить в унитаз, дернуть за веревочку и забыть. Думать мне теперь следует о перспективах. Если Кеша поможет со спартакиадой, глядишь и впрямь удастся пролезть в комсомольские вожаки. И тогда — прощай школа!

Только что-то муторно мне от этой комсомольско-партийной перспективы. Не знаю, может Шурику Данилову вся эта бодяга и по кайфу была, а мне?.. Я привык жить на широкую ногу, да и не в этом дело… А в том, что после службы в рядах вооруженных сил я все решал сам. Были деньги — швырял их направо и налево, не было — не горевал, работал над тем, чтобы они опять были… Прокололся всего пару раз, когда женился и когда дал себя голой шлюхе укокошить… А ведь здесь и сейчас мне придется годами на цырлах перед всякой шелупонью номенклатурной бегать, прежде, чем я чего-то добьюсь. Вот в чем беда! А тут я…. физрук, мать его. Должность невеликая, но прогибаться не надо. Даже Шапокляк из активного противостояния перешла в режим тихой «холодной войны».

Звонок на перемену оставил в спортзале меня одного. Думал я думал и ничего не придумал. Мелькнула идея за границу свалить. Правда, в эти годы пускали либо всяких там диссидентов, либо — евреев. В паспорте у меня написано «русский», мутить против советской власти — слуга покорный. Уж лучше на цырлах побегать. В общем, на том мои размышления и кончились. И уроки, кстати, тоже. Я уже поднялся, чтобы в тренерскую пойти переодеться, как открылась дверь и в спортзале появились две особы женского пола. Обе были в узких тренировочных штанах и белых футболках. Я их и не сразу узнал. Одну никогда не видел без пионерского галстука, а вторую — без косухи и банданы.

— Вот мы и пришли! — смущенно, алея щечками, сообщила Серафима. — Саша, познакомьтесь, это Тоня!

— Антонина Павловна, — поправила подругу математичка.

— Ну что ж, Антонина Павловна, — вздохнул я, — Сима вам обрисовала суть моего предложения?

— Да, она сказала, что вы сможете научить нас обороняться от слишком назойливых ухажеров.

— Верно!.. В таком случае, давайте оставим имена-отчества для учительской, для классов. Могут возникнуть моменты, когда мне будет не до деликатных оборотов…

— В таком случае зовите меня Тигра.

— Тоня! — воскликнула Симочка. — Ну здесь же не эта ваша… Компашка, здесь школа…

— Будем считать, что это мой спортивный псевдоним! — заявила Тоня.

— Вот и познакомились, — прервал я их спор. — Давайте — к делу.

И мы начали. Девчонки оказались толковыми. Правда — визгу много. Я уже начал опасаться, что если сейчас опять заглянет Шапокляк и увидит, что я валяю по матам уже двоих дам, ее удар хватит. А повалять пришлось. На следующее занятие я велел им принести зонтики и какие-нибудь палки, для отработки навыков использования подручных средств самообороны. Потом девчонки убежали переодеваться. Я — тоже. Жрать хотелось неимоверно. И не консервы «Завтрак туриста» с черствой горбушкой, а что-нибудь посущественнее. Когда я вышел на крыльцо школы, дошел до угла и вдруг наткнулся на Тигру, пардон — Антонину Павловну. Она стояла и дымила, как паровоз. Судя по запаху — дым был совсем не отечественного производства.

— А вот курить тому, кто занимается самообороной — не только вредно, но и опасно! — назидательно произнес я, хотя какое мне было до нее дело?

— Это еще почему?

— В решающий момент дыхалки может не хватить.

— Если вы такой заботливый, то проводите меня.

— А где Сима?

— Сима уже ускакала… — пробормотала Тигра, умело гася сигарету о каблук и выбрасывая ее в урну. — А вы что, глаз на нее положили?

— А вы всегда такая прямолинейная? — прищурился я.

— Стараюсь… Ну так что, проводите меня?

— А вы далеко живете?.. А то я со вчерашнего не ел.

— Не очень, — откликнулась она. — Кстати, могу вас и накормить. Домашним.

— За что такая щедрость с вашей стороны? — добавил я в голос иронии.

— Ну, как хотите…

— Ладно… — отмахнулся я. — С удовольствием приму приглашение. Пойдемте поскорее.

Мне уже настолько хотелось чего-нибудь съесть, что я готов был отнести эту Тигру на руках до самого ее дома.

— Вы только ничего себе не воображайте, — на ходу сообщила она. — Дома будут мама с папой.

Хм… Вот так сразу? Знакомство с родителями?..

Глава 12

Тигра не соврала. Идти и впрямь оказалось недалеко. Если не считать, что сначала пришлось ехать. Мы были возле остановки, когда к ней подкатил трамвай. Математичка вдруг как сиганет на подножку, а я, машинально, за ней. Через пять — всего-то! — остановок мы сошли и я увидел тот самый комиссионный, где вчера купил «Десну». Я ведь совсем забыл, что с Рудиком на после работы договорился! Извинился перед математичкой, попросил ее подождать, заскочил в магазин.

Торгаш уже весь был на нервах. Еще бы — до закрытия оставалось минуты три. Он выложил передо мною четыре кассеты, а я — бабки. Он пересчитал их и вопросительно на меня уставился.

— Что? — спрашиваю. — Мало?.. Как договорились — по пятере. Я тебе два червонца отслюнил.

— Вы обещали мне вернуть ту кассету, с группой «АББА», которую я вам вчера дал.

— А ну извини, друг, забыл!.. Вот, держи еще пятеру, и в расчете!

— Какую еще пятеру⁈ — забубнил он. — Вы обещали вернуть…

Я аккуратно взял его за воротник халата и легонько встряхнул, так что у Рудика зубы лязгнули.

— Не будь крохобором, спекулянт! — сказал я. — По тебе ОБЭП давно плачет…

— Кто-кто?.. — переспросил он.

И я понял, что не то сказал. Какой, на хрен, отдел по борьбе с экономическими преступлениями! 1980 на дворе! Поставил память на перемотку. Так-с… Милиция сейчас относится к горисполкому, не самостоятельный орган, а подразделение, которое занимается преступлениями посягающими на социалистическую собственность называется…

— Я хотел сказать — ОБэХаэСэС!

По глазам было видно, что Рудик струхнул.

— Да я, что?.. — шумно сглотнув, заюлил он. — Я — ничего… Я себе еще перепишу… Благо двухкассетник имеется. Заходите к нам почаще…

На том мы и распрощались. Увидев аудиокассеты в моих руках, Тигра спросила, вдруг перейдя на «ты»:

— Музычкой увлекаешься?

— Есть немного, — ответил я. — А ты — нет?

— Ну почему… Чайковский, Рахманинов, Шуберт…

— Это — в косухе-то и бандане?

— А ты откуда такие слова знаешь?

И в самом деле — откуда? Не, ну я-то понятно — откуда, а вот — Санек? Пришлось импровизировать, выуживая из памяти те крохи, которые в ней застряли касательно советских неформалов.

— Ну как же… — принялся перечислять я все, что приходило в голову: — «Дети Солнца», ксива, вписка, хайратник, Керуак, Сэлинджер, Барроуз…

— Ты читал Барроуза и Керуака? — быстро спросила она.

— Слыхал, — не стал врать я.

— Если ты провокатор, то хреновый, — вынесла она вердикт.

— Чей провокатор?

— Сам знаешь — чей… — хмыкнула она и добавила: — Впрочем, ужина этот факт не отменяет.

— С твоим внешним видом и провокатора не нужно, — пробурчал я. — Как тебя вообще в школу в косухе пускают?

— Ладно-ладно-ладно! — рассмеялась она. — Я пошутила!.. Знаю я провокаторов… Они косят под хиппи, лезут на вписки и вообще — всячески корчат из себя своих в доску… А ты — обычный серый комсомолец из стройотряда…

— По-моему ты перебарщиваешь со своей прямолинейностью… — сказал я, а про себя подумал, что «серый» — самое-то сейчас для меня, подходящий имидж, который так трудно удерживать прожженному делюге.

— Привыкай! — улыбнулась математичка.

Я пожал плечами — дескать, зачем мне привыкать? Мы как раз вошли в обыкновенный подъезд обычной пятиэтажки. Вот к чему я точно начал привыкать, так это к отсутствию домофонов… Да и сами двери зачастую не закрываются. Но на лестничной клетке ни тухлятиной, ни прочей мочой не пахло. На окнах цветочки. Стены не изрисованы, если не считать одной «невинной» надписи мелом, выведенной детсковато-округлым почерком: «Вожатая дура!».

— Вот мы и пришли! — сказала училка, нажимая на вросшую в слои краски кнопку звонка на втором этаже.

Я невольно приосанился и одернул куртку, словно пришел знакомиться с родителями невесты. Щелкнул открываемый замок. Обитая черным кожзамом дверь распахнулась. Появилась полная женщина в цветастом халате и платке, надетом поверх бигудей.

— Добрый вечер! — поздоровался я, покуда она меня с интересом разглядывала. — Александр Сергеевич.

— Добрый! — отозвалась она. — Глафира Семеновна.

— Мама, покормишь нас с коллегой? — спросила Тигра, когда мадам посторонилась, пропуская нас.

— Да. Разумеется, — сказала та. — Дождемся только отца. Вечно он на работе торчит.

— Пойдем пока ко мне, — распорядилась математичка.

Скинув башмаки, я повесил куртку на крючок вешалки и прошел в комнату неформалки Тигры. Я думал тут будут все стены обклеены постерами с Элвисом Пресли и Джимом Моррисоном. Громадный бобинник с катушками, диаметром с мою голову. Винил — с забугорными шлягерами. Иконы на стенах, вперемешку с репродукциями картин Рене Магрита и Сальвадора Дали. Ящики стола, набитые самиздатом с «Архипелагом ГУЛАГом» Солженицына и «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха.

Насчет ящиков ничему не могу сказать, вот все остальное — ровно наоборот. Никаких Пресли, Моррисонов и Дали. Календарь с олимпийской символикой, какие-то пейзажики в рамочках. Вместо бобинника — проигрыватель, на прозрачной прямоугольной крышке которого лежали пластинки. Судя по скромному оформлению того, что лежало сверху — действительно с классикой. Еще имел место — книжный шкаф. Строгие позолоченные корешки с надписями не только на русском языке. А те, что на русском — Толстой, Чехов, Достоевский.

Тигра сняла косуху и бандану и осталась в джинсах и футболке с изображением, копирующим «Мону Лизу». Знаком велела мне сесть на диван, а сама сняла стопку конвертов, открыла проигрыватель, включила его, бережно вытряхнула из упаковки пластинку, удерживая ее ладонями за края, положила на опорный диск, запустила. Микролифт плавно опустил головку со звукоснимающей иглой и зазвучала музыка. М-да, это был явно не «Пинк Флойд», а что-то занудно-классическое.

Несколько минут мы молча слушали эту тягомотину. Причем — по выражению лица Антонины Павловны — она с наслаждением. А я ничего не мог понять. Почему на людях эта неформалка бросает вызов обществу и не боится, что ее заберут менты или, на худой конец, осудят на комсомольском собрании, а в своей собственной комнате ведет себя, как образцовая пай-девочка? Может это она мне пыль в глаза пускает, но ведь не могла же она знать заранее, что я буду у нее ужинать? Или — могла? Ну это уже полная чушь!.. Мне надоело высококультурное молчание.

— Что-то твой папа задерживается, — пробурчал я.

Математичка посмотрела на позолоченные часики на руке.

— Нет. Не задерживается… Он всегда точно приходит к ужину… Еще пять минут.

От нечего делать я поднялся и подошел к книжному шкафу.

— И ты все это читала? — спросил я, постукивая пальцам по стеклу дверцы.

— Эти книги?.. Конечно. Лучше них ничего еще не написано…

— А как же — Барроуз, Керуак?..

— Так они тоже здесь стоят, только — на английском… Официальных переводов на русский пока нет… Да и любую литературу лучше читать на языке автора…

— И много языков ты знаешь? — усмехнулся я.

Сарказм мой пропал втуне.

— Английский, французский, немецкий, чуть хуже — испанский и итальянский, — без всякой рисовки ответила моя собеседница. — Учу — польский и суахили…

— Ну ты даешь! — вырвалось у меня.

— Хобби у меня такое…

— Родители тобой, наверное, довольны…

— Нет.

— Почему?

— Мама — недовольна тем, что я до сих пор не замужем, а с папой… у нас идейные разногласия, да и вкусы — тоже.

— Ага… — кивнул я. — Он, небось, любит песни советских композиторов, труды классиков марксизма-ленинизма… Товарища Сталина…

Тигра усмехнулась.

— Увидишь, если он, конечно, допустит тебя до своей истинной сущности…

— Звучит зловеще… Он что, у тебя, граф Дракула?

— Кто-кто⁈ — фыркнула она.

— Ну этот… Влад Цепеш Задунайский…

— Неужели — ты Брэма Стокера читал?

— Кино смотрел… — ляпнул я.

— Правда⁈ — удивилась она. — С Бела Лугаши в главной роли?

— Наверное…

— И где такие кинопоказы устраивают?

— Ну эта… — начал я импровизировать. — Я когда в педе учился, сокурсник, у меня был африканский принц Бхава, видак привез, вот он и крутил нам фильмы с этим, с Лугаши…

— А видак — это что?

— Видеомагнитофон.

— Слыхала… — вздохнула Тигра, — но видеть не приходилось… Я, знаешь, люблю классическое кино… Особенно — немое и черно-белое…

М-да, похоже наши с ней вкусы тоже не совпадают. Из прихожей донесся сдержанный топот.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала математичка. — Я же говорила. Папа точен, как часы!.. Еще немного и нас позовут к столу.

Я был всецело — за! Даже сквозь плотно прикрытую дверь просачивались запахи, от которых я истекал слюной. И в самом деле, вскоре в дверь постучали и голос Глафиры Семеновны позвал: «Молодежь, мыть руки и к столу!». Хозяйка комнаты поднялась. Я — тоже. Мы прошли в ванную, вымыли руки и направились в гостиную, где был накрыт стол. Уж не знаю — в мою ли честь, или в этой семейке так заведено? Впрочем, этот вопрос вылетел у меня из головы, едва я миновал дверной проем. Еще бы. Ведь в большой, ярко освещенной комнате у стола сидел… Павел Павлович Разуваев!

— Проходите, Александр Сергеевич! — радушно воскликнул он. — Садитесь!

— Добрый вечер, Пал Палыч! — пробормотал я, все еще не придя в себя от изумления.

Вот так сюрприз! Тигра-то, оказывается, директорская дочка! Вот почему она позволяет себе приходить в школу в… гм… не в каноническом облике советской учительницы. Другую бы Шапокляк с потрохами сожрала. Странно только, что неформалка Разуваева дружит с безупречно правильной старшей пионерской вожатой Егоровой. Впрочем, откуда мне знать? Может Симочка только в школе вся такая плакатная, а потом переодевается и на тусовку с местными хиппарями и панками, курит «Мальборо» и гоняет на мотоцикле «Ява». Тогда все сходится. Представил Симу в таком образе, и сердце чаще забилось. Интересные у меня фантазии.

Впрочем, когда хозяйка дома открыла крышку фарфоровой супницы и я вдохнул пар, над ней поднявшийся, то всякие посторонние мысли вылетели у меня из головы. Это была солянка. Великолепно сваренная, с кусочками разного мяса и разрезанными пополам оливками. Я выхлебал тарелку и не отказался от добавки. За солянкой последовало жаркое в горшочках — со свининой и картошкой. И, о чудо, приготовленное именно так, как я люблю! Именно — я, а не Александр Сергеевич Данилов.

На третье оказался чай с тортом. Тоже — домашним. Я был уже набит под завязку, но отказаться от кусочка торта не посмел. После чая я совсем осоловел. С полчаса, вместе со всем семейством Разуваевых, добросовестно смотрел телевизор. Показывали программу «Время». Мне и в самом деле было интересно слушать зарубежные и советские новости. А вот на лицах хозяев читалась вежливая скука. А Пал Палыч так и вовсе морщился. Особенно, когда сообщали о встрече товарища Брежнева с очередным иностранным правителем, с которым он не преминул поцеловаться практически взасос.

Когда «Время» закончилось, Глафира Семеновна объявила:

— Мужчины сделают доброе дело, если не будут женщинам мешать убирать со стола и мыть посуду.

Я заметил, что отец и дочь быстро переглянулись и Антонина Павловна сказала:

— Папа, Александр Сергеевич любит музыку… Прямо — как ты!

— Ну что ж, — пробормотал Пал Палыч, нехотя поднимаясь из кресла, в котором он так уютно устроился. — Пойдемте в мой кабинет, Александр Сергеевич…

Когда он пропустил меня в святая святых каждого делового человека, я обомлел. Все, что я ожидал увидеть в комнате Тигры, оказалось здесь. И постеры на стенах и бобинный магнитофон и репродукции. Только что икон не было. Вместо них, висели фотографии, изображающие каких-то военных. Мне, как бывшему офицеру, без труда удалось опознать форму образца сороковых годов ХХ века. На одних фото военные были без погон, зато — с кубарями и ромбами в петлицах, на других — уже с погонами, полевыми и парадными.

— Узнаете? — спросил хозяин, показывая на снимок молодого сержанта — или, как тогда говорили, отделённого командира с двумя треугольниками в петлицах и в буденовке.

— Неужто это вы?

— Да, — кивнул он не без гордости. — В сороковом году, во время Финской компании… А это — сорок первый, под Смоленском…

В сорок первом, Разуваев уже щеголял кубарями младшего лейтенанта, а в сорок пятом — тремя золотыми звездочками и одним просветом старшего. Не слишком завидная карьера, особенно если учесть, как быстро во время войны росли в чинах. Впрочем, мало ли что бывало!

— Та-ак, вы же хотели послушать музыку! — спохватился Пал Палыч, и нажал на клавишу воспроизведения.

Громовая волна тяжелого рока качнула стены. Я оглох, а хозяин опустился в кресло, закрыл глаза и принялся отбивать такт ладонью по кожаному подлокотнику и постукивать ногой в мягком тапочке. Когда композиция отзвучала, Разуваев отключил магнитофон — за что я ему был весьма благодарен — достал из шкафчика бутылку и два стакана. Я почти не удивился, когда увидел на этикетке три цифры семь. Пал Палыч разлили портвейн по стаканам и мы выпили. Кажется, я уже начал понимать, в чем дело?

— Неужели вы и впрямь увлекаетесь тяжелым роком? — спросил я, дабы получить подтверждение своей идеи.

— Почему только тяжелым? — сказал он. — Я вообще люблю рок-н-ролл в частности и молодежную культуру в целом.

— Как, Пал Палыч, именно — вы⁈

— А вы полагаете, что в моем возрасте это уже невозможно?

— Нет, ну не то что бы… Вы ведь директор школы, ветеран Великой Отечественной, коммунист…

— Да вот так получилось… — Он развел руками. — А в общем-то случайно вышло…

— Расскажите, если не секрет, конечно…

Разуваев снова наполнил стаканы дешевым портвейном, который как раз был в ходу у неформальной советской молодежи семидесятых — восьмидесятых. Видимо, Пал Палыч не намерен был нарушать традиции. Я представил его на вписке с хиппующими бездельниками, такого милого, уютного в тапочках и невольно улыбнулся. Не монтировался директор школы с кучкой патлатых пацанов и девчонок в хайратниках, в расклешенных до невозможности брючатах, забивающих косячок и балдеющих под «AC/DC».

— ЧП у нас в школе случилось лет пять назад, ну или чуть больше, — начал свой рассказ Разуваев. — В общем-то по нашим меркам — серьезное… Притащил один десятиклассник в школу кассетный магнитофон, и не просто так, а на школьный вечер, ну и поставил ерунду в общем, «Doors», но Эвелина Ардалионовна услышала и давай копать. Форменный допрос устроила парню. Ему бы отмолчаться, а он возьми да ляпни, что передовая американская музыка превосходит музыку советских композиторов… Что тут началось! Из комсомола этого юного дуралея хотели попереть, еле отстояли… Сейчас он уже институт закончил, талантливый инженер, внедрил там что-то полезное на производстве… Ну и вот зацепила меня эта история, решил я разобраться, чего в этой музыке такого, что молодежь заманивает. Я же педагог с тридцатилетним стажем… Должен ребят понимать… Ну и не заметил, как втянулся. Представляете?

— Почему же тогда, Антонина Павловна, ходит в молодежном прикиде, а слушает Рахманинова?

— Это она придумала… Где-то же надо доставать записи, литературу, не мне же в косухе по городу разгуливать и на сейшены приходить… Вот она и стала моим, так сказать, чрезвычайным и полномочным послом в мире молодежной контркультуры.

— Я почему-то так и подумал, — кивнул я, — хитро, конечно… Но почему она в школу в прикиде ходит?.. Эвелина Ардалионовна наверняка зубы на нее точит…

— Определенный риск, конечно есть, — вздохнул Пал Палыч, — но, кроме внешнего вида, к моей дочери и придраться-то не к чему… Как отец я, конечно, пристрастен, но она общественница, ведет кружок иностранных языков в доме пионеров, ну и педагог неплохой… А вот, чтобы войти в доверие к молодежи иного образа мысли, нужны поступки неординарные… Разумеется, это должно остаться между нами.

— Ну что вы, Пал Палыч, о чем речь!

Мы выцедили еще по стаканчику и послушали еще одну композиции. И меня осенила идея.

— А вы как относитесь к «Пинк Флойду»? — спросил я.

— Положительно, — обрадовался Разуваев. — Прогрессивная группа… Роджер Уотерс, как мне кажется, понимает всю бесчеловечную сущность западного империализма…

— Тогда у меня к вам предложение…

Я не успел объяснить — какое. В кабинет заглянула Тигра.

— Папа, — сказала она, — тебе Эвелина Ардалионовна звонит!

Глава 13

— Легка на помине, — вздохнул Пал Палыч и отправился разговаривать с завучихой.

Его дочь вошла в кабинет, развалилась в отцовском кресле.

— Ну и как тебе мой папа-меломан? — спросила она.

— Я в шоке, — признался я. — Как он умудряется уживаться в одной школе с Шапокляк?

Антонина Павловна фыркнула.

— С кем, с кем⁈

— С Эвелиной Ардалионовной… Кстати, ты не знаешь, откуда у нее такое имя?

— Знаю… Оно расшифровывается так Эпоха ВЕЛИкого Народного Авангарда.

— Заковыристо…

— Не то слово… — хохотнула Тигра, — но Шапокляк мне нравится больше. Завуч действительно на нее похожа… Не удивлюсь, если она держит дома крыску Лариску…

— Или носит ее в сумочке!

Мы посмеялись. Вернулся Разуваев. Мрачный.

— Что-нибудь случилось, папа?

— Комиссия гороно, — пробурчал он.

— Когда?

— Завтра…

— Небось, Шапокляк, настучала, — предположил я.

Пал Палыч недоуменно воздел седые брови и дочь ему объяснила. Поклонник тяжелого рока, в должности директора средней советской школы, невесело улыбнулся.

— Чем нам это грозит? — спросила его дочь.

Разуваев-отец пожал плечами.

— Трудно сказать… Начнут проверять, какие у нас успехи за три дня учебного года, а главным образом — какие недостатки… Вы уж, дорогие мои, на своих участках постарайтесь, чтобы комар носа не подточил… И, кстати, Тоня, обзвони других учителей… Как всегда проверят и внешний вид, планы уроков и заполнение журналов.

Директор задумался и продолжил:

— К Александру Сергеевичу вряд ли наведаются, он все-таки молодой специалист, необстрелянный.

— Ну да… — кивнула Тигра. — Не имеют права!

— Эх… — вздохнул фронтовик. — Права в нашем городке у тех, кто там. — Палыч многозначительно ткнул указательным пальцем в потолок. — Бес его знает, как комиссия настроена. И кто ее настроил. Так что будьте готовы ко всему.

— Само собой, папа!

Я проникся общим делом, кулаки сами сжались, поднялся и предложил:

— Я могу к Виктору Сергеевичу заскочить. Он же тут неподалеку живет. А телефона у него, скорее всего, нет.

— А ведь верно, Саша! — обрадовался Пал Палыч. — Спасибо, что вспомнили об этом… Не хочется, чтобы трудовик пришел завтра на работу… как обычно…

— Спасибо за ужин и интересную беседу, — сказал я искренне, все-таки по домашнему меня приняли в первый раз в этом новом времени.

— За ужин Глафиру Семеновну благодарите, — отозвался Разуваев, пожимая мне руку.

Его дочь проводила меня в прихожую, по пути я заглянул на кухню и поблагодарил хозяйку за угощение. Тигра вышла со мною на лестницу, поцеловала меня в щеку шершавыми обветренными губами, и мы расстались. На дворе уже совсем стемнело. Желтыми прямоугольниками светились окна. Под ногами шуршали опавшие листья, пахло осенью и стихами Есенина. В такой вечер, да после сытного ужина, неплохо бы покурить, но подвергать молодой организм Шурика Данилова никотиновому отравлению было бы неосмотрительно, ведь это теперь наш общий организм.

Хорошо, что я запомнил дорогу к дому Витька. Через десять минут уже давил на кнопку возле его двери. Открыла худая, даже какая-то изможденная женщина, в затрапезе. Окинула меня неприязненным взглядом с головы до ног, буркнула:

— Чё надо?

Никакого уважения к советскому учителю. Похоже ее благоверный скомпроментировал почетную профессию.

— Виктора Сергеевича позовите, пожалуйста, — вежливо говорю ей. — Я его коллега, учитель физкультуры Данилов.

Женщина сверлила меня недоверчивым взглядом.

— Тока учти, никуда он с тобой не пойдет… И в дом не пущу…

— Мне на пару слов!

Она повернула голову и крикнула:

— Слышь, алкаш!.. Там к тебе дружок пришел!

— Какой еще дружок⁈ — послышался голос трудовика и он показался из-за плеча супружницы.

— Тьфу на тебя! — выдохнул Курбатов. — Скажешь тоже — дружок… Это же Александр Сергеевич, наш физрук.

— Мне без разницы, — проворчала та. — В дому не пущу собутыльника…

И она исчезла в глубине квартиры.

— Что случилось? — спросил Витек, оглядываясь.

— Пал Палыч просил предупредить. Завтра комиссия гороно нагрянет… Завучиха, видать, натравила. Так что будь с утра трезв, как стеклышко от «Капитошки»… А вечерком заглядывай ко мне в общагу. Если все тип-топ будет, пивком угощу. «Золотое кольцо» называется, слыхал?

Он помотал взъерошенной шевелюрой.

— Для иностранцев, что на Олимпиаду приезжали, сварили, — уточнил я.

— А-а, ну зайду, конечно… — оживился трудовик.

— И еще, Витек, ты замок врезной достать сможешь?.. Самый простой надо, ну как у нас в учительской. Я заплачу!

— Да не вопрос… Тебе куда?

— В общаге, в двери своей комнаты хочу заменить, чтобы местные не совали нос.

— Ну так завтра и заменим!

Мы обменялись рукопожатиями, и я отправился к себе. Настроение у меня было самое прекрасное. Комиссии районного отдела народного образования я не страшился. Какой спрос с молодого специалиста? А вот семейство Разуваевых мне понравилось. Я понимал, что Глафира Семеновна расстаралась насчет ужина, видимо, надеясь угодить потенциальному зятю. Угодить угодила, а вот насчет зятя — вряд ли. Тигра, конечно, девчонка прикольная, но решительно не в моем вкусе. А директор оказался клевым чуваком, таких я еще не встречал. Ни в той, ни в этой жизни. Не думал, что фронтовики — они такие…

Когда я подошел к общаге, то благодушное настроение мое было смыто волной какой-то непонятной суеты, что царила возле подъезда. Пожар, что-ли? Непохоже. При пожаре вещи обычно выносят, а не заносят. Какие-то люди, с радостным матом и возгласами тащили внутрь узлы, стулья, тумбочки, посуду и прочий скарб.

Я едва протиснулся в дверь, пропуская мимо себя диван-раскладушку. У своего стола стояла хмурая Аграфена Юльевна. Ей явно не нравилось происходящее. Особенно — то, что среди вносящих вещи были и женщины. В основном — молодые и задорные.

— Что происходит, Груня? — не стал я дополнительно ее огорчать, называя «тетей».

Она помахала перед моим носом какой-то бумажкой и вздохнула.

— Горисполком постановил отдать с третьего по пятый этаж под семейное общежитие в связи с нехваткой жилья для трудящихся, состоящих в браке.

— Ну и правильно! — сказал я. — Ты-то чего расстраиваешься?..

— А как за порядком теперь следить⁈ — взвилась она. — С бабами-то!

— Ну а тебе какое дело?.. Ты не комендант же…

— С сегодняшнего дня — уже да, — Груня приосанилась, подтянув обористую юбку.

— Так тебя можно с повышением поздравить! — подмигнул я.

В ее глазах вспыхнул огонек надежды.

— Поздравь меня, Шура, а!

— Чисто дружески поздравляю… А так… Вообще-то, у меня невеста есть, Груня.

Огонек погас, как на потушенной сигарете. Я соврал, конечно, но это была ложь во спасение.

— Спокойной ночи! — буркнула она.

И я поднялся к себе. Лег спать пораньше, несмотря на гам и топот на лестничной клетке и наверху. Черт их дернул переселяться на ночь глядя. Хотя, конечно, если из бараков каких-нибудь, где для отопления печка, мыться приходится в тазике, а за водой — топать на колонку, то и ночью побежишь заселяться. Понятно, что люди, как ордера получили, сразу кинулись за своими шмотками. И все же я очень надеялся, что ночь пройдет спокойно. Завтра надо быть в форме, дабы Пал Палыча не подвести.

Напрасными оказались мои надежды. Уснуть-то я уснул, но был разбужен каким-то тихим постукиванием по оконному стеклу. Будто раненый дятел по дереву настукивает. Спросонья и сообразить не мог, кто стучит в мое окошко, к тому же — на втором этаже? Тук-тук…

Стук повторился. Мать честная, что за ерунда? Я слез с койки, отдернул штору и увидел… голого мужика, сидящего на корточках на карнизе. Вылитая горгулья, только рожа знакомая. В первое мгновение я даже решил, что все еще сплю и вижу сон, но ведь я не тот, чтобы мне голые мужики снились? Потом понял — для сна слишком явственно ощущается босыми пятками холодные доски пола и твердый край подоконника, в который я уперся ладонями и голым животом.

Да и физия мужика казалась все более знакомой. Курвец тоже разглядел меня и тихо поскребся, словно нашкодивший кот, который просит, чтобы его пустили в дом. Я дотянулся до шпингалета и отворил створку. Мужик немедленно сиганул в комнату. Почище кота.

И я узнал его, хотя, конечно, нагишом прежде не видел. Муха-цокотуха! Это был Петюня — водитель «МАЗа», живущий напротив. Как он без трусов оказался за окном? Спросить я не успел. В дверь грубо замолотили. Бум-бум-бум! Я двинулся было открывать, но Петюня отчаянной жестикуляцией попросил его спрятать куда-нибудь. Мол, спаси, Сашок! Вопрос жизни и смерти!

Отворив дверцу шкафа, я показал ему — ныряй. Что тот и сделал. Я пошел отворять, а то неизвестный мне бы дверь хлипкую вынес. Когда я ее распахнул, в комнату ломанулся здоровенный лоб в телогрейке и кирзовых сапожищах. Раскрасневшаяся морда пылала праведным гневом. Я его тормознул, а он, словно не замечая меня, все рвался и рвался. Пришлось взять его за грудки и вышвырнуть в коридор.

— Где этот⁈ — заорал он.

— Кто? — искренне недоумевал я.

— Потаскун, который к тебе влез!

— Ты чё, мужик⁈ — разозлился я по-настоящему. — Ты за кого меня держишь⁈

— Да ты тут при чем! — отмахнулся незнакомец, остывая. — Слышь! Петька-шофер мне нужен…

— Я нормальный, я один живу…

— Да не о том я!.. К бабе он моей лез… Я со смены пришел, а он сучонок в окно шасть!.. Кроме твоей комнаты ему негде спрятаться… На первом этаже… решетки на окнах… А у тебя, гляжу, открытое…

— Открытое — потому что душно, — ответил я. — Видать, он по этим решеткам и слез… Извини братан, ничем помочь не могу. Мне на работу с утра…

— Ну я ее сейчас, эту шкуру… — процедил он и загрохотал каблуками к лестничной клетке.

Я запер дверь, открыл шкаф и сказал Петюне:

— Вылезай, Ромео, пронесло!

Он вывалился на пол. И несколько минут так и сидел, голым задом на досках, не в силах перевести дыхание.

— Ох, спасибо тебе, парень! — простонал он. — Думал, он меня грохнет… Это ж, Фиксатый, он срок мотал…

— Чего ж ты к его бабе тогда полез?

— Дык, Зойка его, пока он чалился, всей автобазе давала… А я чё, рыжий?.. Кто ж знал, что он в самый неподходящий момент завалится?

— Ну вот он с тобой и посчитается…

— К утру остынет, — отмахнулся этот герой-любовник, уже осваиваясь, несмотря на свой нагой вид. — Не захочет второй строк мотать… Тока, братишка, можно я тут у тебя до света перекантуюсь?.. Хрен его знает, вдруг он ко мне в комнату начнет ломиться?.. Я в долгу не останусь, ты же меня уже знаешь.

— Без трусов? — уточнил я. — С голой сракой на полу?..

— Ну дай мне что-нибудь срам прикрыть… Я тебе постиранным верну…

Я покопался в шкафу, вытащил запасные треники, кинул ему. Он быстренько их напялил.

— Хочешь, ложись на вторую койку, — сказал я. — Правда, второго матраса нету…

— Да ничего, мы привычные…

Если начинаешь делать добрые дела, остановиться уже не можешь. И я дал ему свое единственное одеяло. Остаток ночи прошел спокойно, если не считать топота наверху и женских воплей. Когда я проснулся, Петюни в комнате уже не было. Выскоблив ложкой банку «Завтрака туриста» и запив пивом, я отправился на работу. В учительской царило мрачное оживление. Все, видимо, были в курсе, что прибудет комиссия, но вслух не говорили об этом. Лишь Шапокляк торжественно улыбалась, словно уже всех в чем-то уличила и разоблачила. Ходила цацой. Не ходила, а плыла даже.

Я изучил расписание. Сегодня у меня было четыре урока — в пятом «А», седьмом «В», десятом «Б» и в «родном» экспериментальном восьмом «Г». В учительской я успел перекинуться парой слов с Людмилой Прокофьевной, биологичка вручила мне стопку обещанных учебников и намекнула, что вечером свободна для педагогических бесед. Я не забыл, что позвал Витька к себе на пиво, но и отказать даме тоже не мог и пригласил ее в кино на последний сеанс. Она, естественно, согласилась. Потом ко мне подошел трудовик, показал новенький замок, завернутый в промасленную бумагу, и мы договорились, что он зайдет ко мне в общагу после своего последнего урока, ибо я заканчивал работу раньше.

Потом прозвенел звонок и начался трудовой день. Первых два урока прошли для меня спокойно, а вот на третий в спортзал ввалилась куча посторонних дядей и тетей. Все-таки местная учительская власть наплевала на общепринятые нормы. Я ж молодой — чего с меня взять?

Но я порадовался, что у меня в этот момент было занятие с десятиклассниками. На большой перемене я успел полистать учебник по преподаванию физкультуры и потому постарался все сделать правильно. Сначала разминка, потом легкоатлетические упражнения. Девочки бегали и прыгали в длину. Ойкали и краснели. Пацаны — старательно отжимались от скамеек и подтягивались на турнике. Большинство, как сосиски, но все же. Под занавес я устроил показательную игру в баскетбол, ибо шестнадцатилетние акселераты почти могли положить мяч в корзину, встав на цыпочки.

Комиссия ни во что не вмешивалась. Сгрудилась у двери, переговаривалась вполголоса, строчила что-то в блокнотах. Я перестал обращать на нее внимание уже на десятой минуте урока. И все же, когда эта толпа чиновников свалила, я вздохнул свободнее. На перемене заскочил даже в столовку. И сделал тут небольшое открытие. Оказалось, что учеников и преподавателей кормят по разному. Хорошая новость…

Мне подали вполне приличную котлету с пюре, в которое добавили кубик масла, и какао с печеньем. Слопав все это, я решил, что нет смысла голодать во время рабочего дня. Не каждый же вечер меня будет ждать роскошный ужин от гостеприимной Глафиры Семеновны!

Последнее на сегодня занятие у меня было с моими оболтусами. Перед тем, как провести перекличку, я изучил оценки, которые они успели нахватать по другим предметам. Зрелище было удручающее, но по поведению двойки стали превращаться в тройки. Выходит, Пал Палыч держит слово! Однако я не стал делать вид, что доволен своими подопечными. Они должны получать хорошие оценки не милостью дирекции, а собственным прилежанием. О чем я им и доложил. Видя, что они заметно приуныли, решил показать им пару стоек и бросков из арсенала каратэ.

Занятия по рукопашному бою в военном училище включали в себя некоторые элементы этой японской борьбы. И показывая их своим второгодникам, я сделал еще одно открытие. Тело Сашка Данилова помнило стойки и поддерживало темп движений. Выходит, он не только самбо занимался?.. Нет, надо срочно доставать пособие. И желательно — видак, с кассетами, на которых записаны фильмы с Чаком Норрисом. Заодно будет хороший стимул оболтусам подтянуть учебу. Появилась четверка в журнале — добро пожаловать на закрытый киносеанс для избранных.

Впрочем, мои броски и прыжки тоже произвели впечатление на «экспериментальный» класс. И я снова прозрачно намекнул, что учить каратэ и самбо буду лишь тех, кто ликвидирует в обозримом будущем колы и двояки в журнале. А потом стал гонять пацанов по обычной школьной программе физической подготовки. И многие — с удовлетворением отметил я — выполняли банальные упражнения в охотку. Из этих может выйти толк. И я сделал себе пометочку. Причем — не только в голове. Ведь учитель физкультуры тоже должен выставлять оценки.

Когда прозвенел звонок, я зашел в учительскую, чтобы сдать классный журнал. Там я застал Антонину Павловну. Подошел к ней и спросил тихонько:

— Ну как комиссия?

— Заседают сейчас у папы, — ответила Тигра. — Надеюсь, они не слишком испортят ему настроение…

— И Шапокляк там же?

— Само собой…

— Ладно, передавай родителям привет, — сказал я. — Кстати, я вчера хотел предложить Пал Палычу переписать альбом «Пинк Флойда»… У вас кассетник есть?

— Нет.

— Ну так я могу зайти со своим, когда можно будет.

— Заходи, конечно, мы будем рады… Ну вот в ближайшее воскресенье, например!

— Отлично!

Прозвенел урок и Тигра ушла на занятия. А я уже мог быть свободен. Надо было заглянуть в магазин, купить какую-нибудь закусь к пиву. Не икру баклажанную же предлагать гостю. В идеале — таранку или еще лучше — воблу. Вот только из того немногого, известного мне о жизни в СССР, следовало, что обыкновенная вяленая плотва была редким дефицитом. Хотя на рынке должно быть все. Но до него я пока не добрался, и цены там подороже будут.

Нет, что ни говори, а без полезных связей здесь и сейчас мне не обойтись. Надо бы встретиться с Кешей и обрисовать ему круг своих потребностей. Пусть подскажет, с кем и по поводу чего наладить контакт?

Не только Шапокляк обладает способностью быть легкой на помине. Едва я вышел за ворота, как возле кромки тротуара притормозила знакомая «копейка». И из нее выскочил Иннокентий Васильевич Стропилин, собственной персоной. Мы поручкались.

— Ты к себе? — спросил он.

— Да, только хотел в магазин заскочить, ко мне коллега должен зайти после работы, на рюмку чая…

— Коллега-то хоть симпатичная?

— Да мужик это, наш трудовик…

— А-а, жаль…

— Что — так?.. — удивился я его огорчению. — Хотел познакомиться?

— Да нет… — замялся тот. — Думал, кое-что предложить…

— Слушай, а ты не знаешь, где можно воблу достать? — решил я воспользоваться оказией. — А то пивко твое… Кстати, спасибо за него… В общем еще несколько банок осталось, а закусить нормально нечем…

— Не проблема! — оживился Кеша. — Сейчас все устроим… Садись!

Я залез в салон его «ВАЗа» и мы принялись петлять по улицам городка так, словно пытались оторваться от «хвоста». Наконец, мой пробивной друг припарковал тачку возле магазина с многообещающим названием «ОКЕАН». Велев подождать, Стропилин вылез из машины и кинулся к магазину. Пропадал он не слишком долго. Вернувшись, сунул мне в руки увесистую коробку, от которой умопомрачительно пахло вяленой рыбы.

— Ого! — восхитился я. — Сколько я тебе должен?

Он отмахнулся.

— Ни сколько… Выручишь меня и мы будем в расчете…

— А что делать-то надо? — насторожился я, чуя подвох…

Глава 14

— Ну, как? поможешь? — Кеша смотрел на меня просящим глазами.

— Конечно! — говорю. — О чем речь!

— Тогда поехали к тебе.

И мы приехали к общаге. На вахте сидел незнакомый старичок. Понятно, теперь Аграфене Юльевне по статусу не положено пропуска спрашивать. Новый вахтер попытался что-то вякнуть насчет пропусков, но Кеша помахал перед ним удостоверением, где на красной обложке золотом горело «Удостоверение» и старичок увял. Видимо, решил, что мы из органов. А совать в нос внутрь корочек он не удосужился. Да и не по статусу было ему. В эти времена корочки значили многое. Их не принято было раскрывать. Если и представлялись служители государевы, то по-простому: «Милиция». А если говорили, гражданин, пройдемте с нами, то, стало быть, КГБ попросило.

Вахтер принялся бормотать что-то насчет жильцов тридцать восьмой комнаты, которые ночью безобразничали, но мы его уже не слушали.

Если в первые дни моего пребывания в общежитии были относительно спокойно, то теперь с тихой жизнью можно было распрощаться. День, ночь, первая, вторая смена — не важно. После вселения семейных жильцов — с третьего по пятый этаж стоял неумолчный гул. Детские вопли, женская болтовня, мужская ругань, шум льющейся из кранов воды, шипение убегающего на плиту молока, скрежет передвигаемой мебели, стук молотков, звон бьющейся посуды. Кроме звуков — добавились и самые разнообразные «ароматы» — от пригоревшей картошки до детской неожиданности.

— Как только ты здесь живешь? — пробурчал Стропилин, морщась и зажимая нос.

— Да вот так… — вздохнул я. — Выбирать-то не приходится…

— Ладно, потерпи… Проработаем и этот вопрос. Надо только, чтобы ты проявил себя…

Когда мы вошли в мою комнату, Кеша оглядел ее убогую обстановку и решительно произнес:

— А вот этого мы так не оставим!.. Что это за условия для молодого специалиста⁈

— Комендантша обещала казенный холодильник поставить, — пробормотал я. — Кассетник вот в комиссионке приобрел…

— Поговорю с Тарасычем, — отмахнулся он. — Он что-нибудь придумает…

— А кто это, Тарасыч?

— О, это весьма большой человек, Панас Тарасович Беспалько! Он заведует складом конфискованного имущества.

— Ну… поговори…

— Обязательно! Если пока нет возможности обеспечить тебя нормальным жильем, то хоть не будешь спать на железной койке, а продукты хранить в авоське за окном.

— Ты меня хотел о чем-то попросить? — напомнил я.

— Да, есть одно дело… — поскучнел Кеша. — Вляпался я в одну историю, по глупости и доброте душевной…

И он рассказал следующую историю. Оказалось, что дружок мой подвизался на общественных началах снабжать сотрудников райкома ВЛКСМ дефицитными товарами. Первый секретарь и прочая комсомольская верхушка отоваривались в спецраспределителях по номенклатурным спискам, а вот комсомольские вожаки рангом пониже, а также прочие работники могли приобрести вышеуказанные товары через таких, как Кеша, доброхотов-общественников. В идеале. На практике львиная доля дефицита распределялась среди «нужных людей».

Получив партию товара на складе районного потребительского союза, Иннокентий Стропилин должен был его распределить, но не бесплатно, разумеется. Он расписывался за определенную сумму, а потом сдавал выручку. Эта была отличная лазейка для спекуляции, но Кеша божился, что ни-ни, продавал, дескать, лишь по номиналу. Да и «нужные люди», хоть и не могли пожаловаться на безденежье, все же переплачивать не любили. Как бы там ни было, товар разлетался быстро. Завотделом по работе с низовыми комсомольскими и пионерскими организациями регулярно сдавал выручку в кассу райпо.

До сих пор система сбоя не давала. Если товар не удавалось распространить быстро, Кеша вносил собственные средства. Ведь в крайнем случае, дефицит и в самом деле можно было толкнуть тем, кому он по документам предназначался, но на днях Стропилин допустил прокол. Как раз перед пьянкой в элитном кабаке, он получил на складе партию женских импортных колготок. Капроновых или нейлоновых, я так и не понял. То есть — коробка с ними уже лежала у него в багажнике, когда он увидел на скамейке, читающего газету друга детства.

И во время отмечалова нового назначения Нинель Яблочкиной, Кеша решил воспользоваться оказией и толкнуть часть колготок среди гостей. Все складывалось более чем удачно. Часть товара тут же взяла «хозяюшка» Лизонька, часть ее официантки и повара. На этом бы Иннокентию Васильевичу и остановиться, но он решил развить успех — все же, что бы он там ни говорил, а коммерческая жилка у него присутствовала — и начал толкать колготки присутствующим в кабаке дамам «высшего света».

— И черт меня дернул продать партию Маринке… Ну с которой ты лобызался… Дочери начальника районного управления КГБ! — печально повесив буйну голову, повествовал Кеша. — А сегодня утром она мне позвонила и говорит, надо встретиться… Договорились пересечься в кафе «Мороженое» на Магистральной. Вот там она меня и огорошила… Говорит, спьяну оставила упаковки с колготками на диване в гостиной, а папаша увидел… А он у нее мужик серьезный, настоящий коммунист… Пристал, говорит Маринка, как банный лист к заднице: откуда это барахло да еще в таком количестве?.. Неужели моя дочь спекулянтка⁈ А я ей и толкнул-то всего штук тридцать… Маринка, по ее словам, пыталась объяснить, что какая там спекуляция, ей этих колготок самой едва на месяц хватит, но папаша уперся… А он еще в сороковых под началом товарища Абакумова служил, так что допросы вести умел…

— Короче, — перебил его я, — Маринка раскололась!

— Ну да… — совсем приуныл мой приятель. — У Кеши, говорит, взяла…

— А папаша что?

— Говорит, ладно, нашей службы это не касается, а вот Истомину позвоню…

— А Истомин это кто?

— Полковник, начальник отдела по борьбе с расхитителями социалистической собственности, друг генерала Михайлова, Маринкиного отца… Они вместе служили когда-то.

— Та-ак, и что ты предпринял?

— Деньги в кассу райпо внес…

— Отлично! Выходит, колготки эти теперь твои?

— Формально — да.

— И чего ты боишься?

— Что я их сам теперь носить буду? — удивился Стропилин. — Жены у меня нет… Я их даже своей Маше не могу подарить…

— Значит — надо толкнуть.

— А вдруг нагрянут с обыском?.. Найдут — заведут дело о спекуляции…

— Понятно… А от меня ты чего хочешь?

— Спрячь у себя покуда, ладно?.. — попросил он. — Ты у нас человек новый. Если начнут трясти моих знакомых, о тебе вспомнят в последнюю очередь… Я бы выкинул, но жалко же…

Честно говоря, мне не очень хотелось, чтобы обо мне вспоминал ОБХСС, но и отказать Кеше я тоже не мог.

— Сколько их у тебя осталось? — спросил я.

— Пар сто…

— И сколько ты за них заплатил?

— По номиналу. Пять рублей за пару… А, что?

— Неси сюда.

Кеша пулей вылетел из комнаты. А я остался размышлять. С точки зрения моего времени, проблема не стоит выеденного яйца. Чувак заплатил, следовательно мог с этими колготками делать все, что ему вздумается, но сейчас действовали иные правила игры. Никому не хотелось угодить за решетку за спекуляцию товарами повышенного спроса. Так что держать коробку с дефицитом у себя тоже не разумно. Выходит, придется толкнуть. Да хотя бы через ту же Груню! Думаю, уж она-то сумеет пристроить дефицит через свою клиентуру. И — не по номиналу.

Вернулся Стропилин, поставил на стол коробку. Я велел ему пересчитать товар, а сам запер дверь на ключ и задернул шторы.

— Сто пять пар, — сообщил он.

— Значит, ты хотел бы и от товара избавиться и вернуть свои законные пятьсот двадцать пять рублей…

— Разумеется, но…

— Твоих райкомовских будут спрашивать, покупали они у тебя колготки или нет?

— Будут, наверное, если дело заведут, — снова приуныл Иннокентий Васильевич. — Я мог бы уговорить их расписаться в ведомости, но некоторые могут упереться…

— Сколько вообще человек в райкоме обычно покупает твой товар?

— Человек двадцать…

— Возьми двадцать пар и продай ниже номинала, только пусть распишутся в получении, а нужную сумму и количество проставь сам.

— А что делать с остальными парами?

— Ты же все равно хотел их у меня оставить, ну вот я и решу…

— Уф, спасибо тебе, Саша… Не знаю, чтобы я без тебя делал…

— На то и нужны друзья…

— Верно, — кивнул Кеша. — Хотя, признаться, я думал, что ты мне откажешь…

— Это еще почему?

— Ну-у… в школе ты был такой… правильный… Прозрачный, как стеклышко…

— Жизнь научила…

— Понимаю… Меня вот — тоже… Трудно начинать с нуля… Литейск, хоть и не БАМ, но приезжему здесь тоже несладко… Работы много, а условий никаких… Впрочем, что я тебе рассказываю, сам знаешь. Так что лучше нам держаться друг друга.

— Само собой!

Он отсчитал двадцать пар колготок и исчез, а я отправился искать комендантшу. Аграфену Юльевну я нашел на третьем этаже. Она учиняла разнос обитателям тридцать восьмой комнаты за ночной шум. Вернее — обитательнице. Я мельком заметил хмурую женщину, лет тридцати пяти, с фингалом под глазом. Захлопнув дверь, тетя Груня повернулась ко мне и суровое выражение ее полного лица сменилось почти нежностью.

— Есть дело, Груня, — сказал я.

— Слушаю тебя.

— Ты не могла бы заглянуть ко мне на минуту?

Глаза ее просияли, но она тут же потупила взор.

— Ну если только на минуту…

Я догадывался на что она надеялась, но сразу разочаровывать не стал. Мы спустились на второй этаж и увидели мужичка, топчущегося возле моей двери. Я-то его сразу узнал, а вот глаза комендантши заметно потускнели. В них снова мелькнула некоторая надежда, когда я попросил своего гостя немного подождать снаружи. В комнате, я показал Аграфене Юльевне груду упаковок с колготками, что лежали у меня на кровати. Груня мигом смекнула, какая удача плывет ей в руки. Тоска одинокой женской души сменилась в ее взгляде пламенем алчности.

— Почем продаешь? — тут же осведомилась она.

— По червонцу.

— Сколько их здесь?

— Восемьдесят пять пар.

— Дорого по десятке-то…

— Так половину мне придется отдать поставщику.

— Даю восемьсот, но зато деньги — сразу.

— Согласен!

— Тогда бери всю партию и тащи за мной.

Я переложил колготки в коробку, взял ее и вышел вместе с комендантшей в коридор, сказал трудовику:

— Заходи, Витек, я скоро!

— Я пока замком займусь… — откликнулся он.

— Давай!

— Замок меняешь? — спросила Груня, когда мы спустились в ее кабинет.

— Да, приходится, — ответил я. — Мало ли кто в моей комнате раньше жил… Может ключи себе оставил.

— По правилам один ключ должен оставаться на вахте.

— Думаю, мы решим этот вопрос.

Я поставил коробку с колготками на комендантский стол, а Груня отсчитала мне восемь сторублевок. Из них, я мог с чистой совестью половину оставить себе. Ведь связи связями, а шмотьем обзавестись не мешает. Осень я может еще как-то перепрыгаю в своем кожзаме, а наступит зима — околею. Обувка нужна. В кроссах да кедах тоже не разгуляешься, как только погода ухудшится. Да и белье, носки, головные уборы. А еще мне нужен холодильник — свой, а не казенный, диван, телевизор. В общем — на жалование, даже с доплатами всего не укупишь.

— Слышь, Шурик, — вернула меня к действительности Аграфена Юльевна. — Если еще товар будет, обращайся.

— Обязательно, — буркнул я и поспешил к Витьку.

Тот уже и замок успел сменить. Когда я вошел в комнату, он вручил мне связку ключей.

— Спасибо, друг! — обрадовался я. — Сколько я тебе должен?

Он отмахнулся.

— Брось! Свои люди, сочтемся.

— Тогда — по пивку?

— От этого не откажусь… У меня уже и так слюнки текут от запаха воблы.

— Давай-ка мы ее заголим, профурсетку…

Вобла оказалась отменная, а не кожа да кости, как это бывает. Мясо легко отделялось от костей, а в каждой второй рыбешке обнаружилась даже икра. Жаль только пиво было теплым, но ничего — приобрету холодильник и больше такого безобразия у себя дома не допущу. Да и беседа у нас, с коллегой, вышла задушевная. Он меня просветил насчет нашего школьного коллектива. Пересказал все сплетни. Например — о том, что завучиха тайком сохнет по директору. Ему хоть и за шестьдесят, а мужик он крепкий. Охотник и страстный рыболов.

Подтвердил Витек и то, что военрук редкостный бабник. Ни одну юбку, младше сорока, в педколлективе не пропускает. И до сих пор у него соперников не было. И мужиков-то в школе раз, два и обчелся. Кроме директора и военрука — он, трудовик, историк Трошин, Петр Николаевич, да преподаватель немецкого языка Карл Фридрихович Рунге. Толстяк Трошин убежденный холостяк, баб боится, как огня, Рунге верен своей Гретхен, а он, Виктор Сергеевич, и со своей-то намучился, где ему на других косяки кидать.

Вот и получается, что до появления в школе номер двадцать два молодого препода по физре, Гришаня мог пастись в учительской, как козел в огороде. Раз уж сущность моего соперника обозначилась, я решил узнать о нем как можно больше и навел Витька на разговор именно о преподавателе начальной военной подготовки. Мой собутыльник подтвердил, что Григорий Емельянович Петров пришел в школу из военкомата. Был трижды женат. Со всеми тремя женами развелся со скандалом.

— Ты понимаешь, Санек, — пустился в рассуждения Курбатов, — у него к бабам подход есть…

— Видал я его подходы, — буркнул я.

— Не, не скажи… Он баб понимает… Этим их и берет… Сразу просекает, какая готова из трусов выпрыгнуть, а какая кобениться будет… Вот он к ним разные методы и применяет… Ты с ним поосторожнее будь, Санек, он на разные подлянки горазд…

— Ладно! Учту…

Я посмотрел на часы. Половина десятого. Пора собираться. Мы же с биологичкой договорились в кино пойти на последний сеанс. Благо кинотеатр «Аврора», где мы решили встретиться за пять минут до начала фильма, находится всего в двух кварталах от общаги. Я выпроводил гостя, отдав ему половину оставшейся воблы, и принялся собираться. Умылся, побрился — хорошо, что у Шурика еще не щетина, а пушок растет на щеках и подбородке — вычистил зубы. Надел свежую рубашку и без пятнадцати минут выскочил на улицу. Я все же чуть-чуть опоздал, но увидев меня, Люся обрадовалась.

Мы ворвались в фойе кинотеатра. Я сунулся к окошечку кассы и тут случился облом. Билеты все были проданы, а фильм в 22.00 шел только один, мелодрама «Москва слезам не верит». Мне было все равно, но Людмила Прокофьевна смотрела на меня умоляющими глазами, так ей хотелось посмотреть эту незамысловатую историю про девушек-лимитчиц, которые приехали покорять столицу и преуспели в этом, каждая по своему. И я решительно постучал в деревянную фанерку, отгораживающую кассиршу от назойливых покупателей билетов.

— Чего хулиганишь? — пробурчала старушка, с седым «кукишем» на макушке и крохотных очочках на носу. — Я милицию позову.

— Один вопрос, уважаемая!

— Ну?..

— У вас внуки есть?

— Есть… А какое…

— В школу ходят?

— Старший — да…

— В двадцать вторую?

— Верно… — и всполошилась. — А что случилось?

— Ничего, — поспешил я ее успокоить. — Кроме того, что два учителя вашего внука маются в фойе, а до начала сеанса остается три минуты!

И я сунул ей пятеру.

— Ну разве что с брони горкома взять, — пробормотала кассирша.

Она выдала мне два сереньких листочка, по двадцать копеек за штуку, и попыталась всучить сдачу, но я сказал ей, что это внукам на конфеты, и мы с Люсей кинулись к дверям зрительного зала. Билетерша надорвала билеты и проводила нас в горкомовскую ложу. На экране уже что-то мелькало, но это был еще не сам фильм. Показывали сатирический журнал «Фитиль», в рамках дозволенного цензурой бичующий отдельно взятые недостатки в целом идеальной советской действительности.

Мне было интересно и местами даже смешно. А потом зазвучали первые аккорды песни «Александра, Александра…» и меня вдруг проняло. Я вспомнил, что смотрел этот фильм с мамой, когда она поехала со мною в отпуск, на Юг. Не на тот Юг, где мы с родителями жили, с его сухими долинами и лысыми мертвыми горами, а тот, где плещет морской прибой, на улицах растут пальмы, а не чинары. Если мне не изменяет память, поездка эта еще только состоится в августе 1981 года…

Что из этого следует, я додумать не успел. Потому что рука спутницы вдруг скользнула по моему колену, поднимаясь все выше и выше.

Глава 15

Не по-джентльменски рассказывать, что было дальше. Скажу только, что не ожидал такой прыти от провинциальной советской учительницы образца одна тысяча девятьсот восьмидесятого года. В общагу я вернулся далеко за полночь, но не успел лечь спать, как в дверь постучали. Я хотел было популярно объяснить стучавшему, что я думаю насчет поздних визитов, но это оказался Петюня. Увидев меня, он расцвел как майская роза и в качестве пропуска предъявил бутыль, наполненную мутноватой жидкостью.

Бухать у меня не было никакого желания, и я бы выставил шоферюгу не дрогнувшей рукой, но увидев фингал у него под глазом, захотел узнать, каким образом сосед его приобрел. Петюня проскользнул в комнату, водрузил на стол неведомое пойло, вынул из кармана два плавленных сырка. В качестве закуси я мог предложить только воблу, но поздний гость обрадовался ей не меньше трудовика. Видать для простых советских мужиков это был деликатес почище устриц.

Сосед выдернул самодельную пробку, из туго свернутого обрывка газеты, и наполнил содержимым бутылки два стакана. По комнате распространился такой сивушный дух, что у меня даже слезы выступили на глазах.

— Ну, вздрогнули! — провозгласил Петюня и одним махом опрокинул стакан над жадно разверстым ртом.

Целый стакан самогона для меня сейчас был лишним и я отпил лишь четверть. Из вежливости. И спешно отломил полсырка, едва не сожрав его вместе с фольгой.

— Что так? — спросил собутыльник, кивая на мой, оставшийся почти полным стакан.

— На работу мне завтра…

— Ну так и мне на работу! — хмыкнул он.

— Так я в школе работаю…

— А я — за баранкой!

— Ты лучше скажи мне, откуда у тебя такой фонарь?..

— А-а, — отмахнулся Петюня. — Фиксатый приложил…

— Тогда по какому поводу банкет?

— Ну дык… Так-то он мне по харе смазал и все, а так, по горячке, мог и башку проломить… Чуешь разницу⁈

— Чую, но пить сегодня больше не буду.

— А чё тогда сырок жрешь⁈ Закусь только переводишь зазря…

— Так я тебя и не звал…

— Ладно, хрен с тобой, не хочешь, не пей…

И он без стеснения махнул и из моего стакана.

— Так ты вчера из тридцать восьмой через мое окно спасался? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— А ты почем знаешь?

— Груня сегодня жиличку отчитывала за шум, так у нее, у жилички, точно такой же бланш был под глазом…

— Да ты прям, как эти, Знатоки… — восхитился шофер. — Ну да, она это… Зойка… Правда, ничего шалава?..

— Да я не разглядел…

— А хошь познакомлю?.. Ты ей «Гусиных лапок» полкило, а она тебе… что захочешь! Безотказная, как автомат Калашникова!

— Нет уж, спасибо… Сам с Фиксатым своим разбирайся…

— А хошь с другой бабой познакомлю?.. — продолжал уже изрядно окосевший Петюня. — Не чета Зойке… Артистка из драмтеатра… Ей, правда, под сорок, но она такие кренделя выделывает…

— Да брось! — усмехнулся я. — Ты еще скажи, что Пугачеву имел…

— Чего не было, того не было, — развел сосед руками — в одной полный стакан, в другой — ободранная вобла… — Ну ладно, брешу… Не артистка она, бухгалтерша наша на автобазе… Замужем за нашим старшим механиком, не хухры-мухры…

— Замужняя, и с вами, шоферами, кренделя выделывает?

— А что?.. — удивился сосед. — Нормальная баба… Семья это ик… чейка общества, а когда промеж ног чешется…

— Да я как-нибудь сам обойдусь… — прервал я его откровения.

— Ну как хошь…

В одиночку шоферюга накидался быстро. Еле его выставил. На часах уже было далеко за полночь, а вставать мне — в полвосьмого.

Пора была заняться подготовкой к завтрашним урокам. Сел за стол, на котором уже лежала стопка журналов «Физическая культура в школе», собранная мной в ходе проверки шкафов с литературой из учительской, пролистав последние, 12-е номера за 1978−79 гг. по указателю опубликованных статей, отобрал нужные журналы с Планами уроков для 5,6 класса; игры в ручной мяч (8 класс), годовое планирование с 4 по 8 класс. С удивлением узнал, что для юношей 9–10 классов существовала программа «борьба классическая», для девушек — «гимнастика». Вот ведь как была, аж гордость взяла за эпоху.

В журнале за 1978 г. говорилось, что эти программа должны быть упрощены, облегчены для подростков, т. к. материально-техническая и профессиональная база оказались не на высоте. Наконец, обогатившись педагогическими знаниями и решив, что надо найти помощницу по перенесению планов в конспектно-тетрадный вариант, который можно было бы предъявить любому проверяющему, я пошел спать.

Хорошо, что Саньку бессонница пока не грозит. Да и вообще — организм у него крепкий, но если я буду каждый день бухать, то надолго этого богатыря не хватит. Утром я проснулся не слишком бодрым, пришлось приводить себя в чувство контрастным душем, хотя вода текла из лейки еле теплая, но и на том спасибо. В учительской я появился как огурчик.

Первым делом я отыскал взглядом биологичку, но та сделала вид, что меня не замечает. Ну и ладно. Я ведь хоть телом юнец, но в душе-то — старый бабник, который давно уже перестал переживать из-за того, что женщина тебя игнорит, после того, как была нежна. Да и потом, что Людмила Прокофьевна должна мне на шею кидаться в присутствии коллектива, а особенно — военрука, который и так зырит на нас аки лютый зверь. Вот будет смешно, если ему так и не обломится!

Когда прозвенел звонок, все похватали классные журналы и исчезли. Я тоже отправился на свое рабочее место. Первый урок сегодня я должен был провести с семиклассниками. Тут выяснился еще один мой педагогический прокол. Я не учел, что в хорошую погоду занятия можно и даже нужно проводить на свежем воздухе. Хорошо что семиклашки меня вразумили. Они взяли с собой тренировочные костюмы как раз для урока на школьном стадионе. Я их похвалил за сообразительность. И взял себе на заметку.

Воспользовавшись полученными ночью знаниями, я сначала провел с учениками физическую разминку минут на пять, использовав упражнения из журнала. Затем, зарядил пацанов гонять в футбол, а девчонок отправил сначала на 30-и метровку, а потом заниматься прыжками в длину с разбега.

Забавно, но я все чаще ловил себя на том, что уже не отбываю повинность, как в первые два-три дня, а отношусь к своим учительским обязанностям вполне серьезно. Более того — у меня появился даже некий азарт. Мне было интересно, сколько пацаны забьют друг дружке голов и как далеко сиганут в прыжковую яму девчонки. С важным видом ходил я с рулеткой, замеряя расстояние от линии отталкивания, до точки приземления.

Даже гвалт, что царил на стадионе, меня бодрил. А когда издалека послышался звонок, то я даже удивился тому, как быстро прошел урок. Следующие семьдесят пять минут, включая большую перемену (в эти времена она длилась аж целых пол часа), у меня было «окно» и я решил взять тачку и сгонять в центр. Попросил водилу довезти меня до магазина, где продается одежда с обувью и прочие необходимые в быту вещи, и он высадил меня у большого трехэтажного здания с вывеской «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УНИВЕРМАГ».

Деньги жгли карман. И первым делом я заглянул в обувной отдел. Побродил среди лотков, разглядывая довольно унылые на мой вкус образцы отечественной обувной промышленности и хотел было покинуть отдел, как вдруг меня окликнули:

— Саша!

Оглянувшись, я увидел жизнерадостно улыбающегося толстяка, чья лысина сверкала в под лампами дневного света, который выскочил из подсобки, как чертик из табакерки. Кто это такой, я понятия не имел? Неужели еще один друг детства Шурика Данилова? Староват. Толстяку лет сорок-сорок пять.

— Не узнаешь? — догадался он. — Нас познакомил Кеша Стропилин, у Лизоньки.

— Ах да… — я сделал вид, что начинаю припоминать. — Э-э…

— Перфильев, Сева! — напомнил он. — Заведующий обувным отделом ЦУМа… — Он тоненько хихикнул. — Нашего, разумеется, Литейского…

— Я понял…

— Что-нибудь хотел приобрести?

— Да… — обвел я руками лотки с лакированными штиблетами и ботинками «прощай молодость», — но…

— Что же ты… — покачал лысиной, отшвыривая световые зайчики, Сева. — Надо было сразу ко мне. Хорошо я выглянул… Девочки! — обратился он к продавщицам, которые и так не сводили с меня глаз. — Это мой хороший друг, Саша! Прошу любить и жаловать!

Судя по взглядам, которыми меня облизывали «девочки», они были не прочь и любить и жаловать «хорошего друга» своего начальника.

— Так, здесь ты ничего подходящего не найдешь, — снова обратился толстячок ко мне. — Пошли ко мне в кабинет!

Похлопывая потной ладошкой по моей спине, он подтолкнул меня к подсобке, где у него оказался свой закуток, вмещающий кроме стола и двух стульев, несгораемый шкаф и много, много обувных коробок, нагроможденных до потолка. Судя по наклеенным с боку ярлыкам — обувка в них была сплошь импортная. «Хозяин» кабинета усадил меня на стул, плюхнулся напротив, вынул из стола бутылку пятизвездочного коньяка и две рюмки. Наполнил одну, занес горлышко над второй, но я накрыл посудину ладонью.

— Не могу, я на работе.

— А-а, — понимающе кивнул Сева. — Тренируешь будущих звезд большого советского спорта!

— Именно так, — подтвердил я. — В школе.

Он хохотнул.

— Ага-ага… Так что ты хотел приобрести?

— Кроссовки, зимние ботинки, ну и на выход что-нибудь…

— Не вопрос! — откликнулся заведующий обувного отдела. — «Адидас», «Саламандер» устроят? ФРГ.

— Вполне…

Сева вскочил нагнулся над столом, разглядывая мои ноги.

— Та-ак, — пробормотал он. — Размер сорок четвертый с хвостиком… Верно?

Я пожал плечами, ибо и в самом деле не знал, какой у Шурика размер обуви. Перфильеву мой ответ и не был нужен. Он принялся выдергивать из своих стопок коробки и бесцеремонно швырять их на стол. Потом начал раскрывать их передо мною, словно буржуй футляры брильянтовых колье перед светской красавицей. Забугорная обувка сияла не хуже брильянтов. Фасоны, конечно, с точки зрения Владимира Юрьевича, были старомодными, но по тутошним временам — самое оно. Завотделом протянул мне обувной рожок и я принялся примерять.

Через десять минут, я покинул обувной отдел с пакетом, в который были уложены три коробки. За импортные кроссы, мокасины и демисезонные ботинки от «Саламандер» я отвалил всего полторы сотни. До начала моего второго на сегодня урока оставалось восемь минут. Пришлось снова ловить такси. Благо городок маленький и здешний таксопарк не слишком-то загружен. Я влетел в тренерскую за минуту до звонка. А когда вышел в спортзал, то к своему глубокому удовлетворению обнаружил оболтусов, выстроенных в идеальном порядке.

— Здорово, орёлики! — гаркнул я.

— Здрав-ствуй-те! — довольно дружно откликнулся восьмой «Г».

Гордости моей не было предела. За каких-то три дня я превратил это разболтанное стадо в образцово-показательную команду, но не успело эхо пацаньих голосов отзвучать под высоким потолком спортзала, как я услышал позади себя мерный цокот, перебиваемый тяжелым буханьем. Огляделся. На меня надвигалась старуха Шапокляк в сопровождении… старшины Сидорова! Он-то здесь зачем? Я никого из родителей не вызывал. Завучиха поравнялась со мною, не удостоив меня взглядом.

— Дорогие ребята! — елейным голоском начала Эвелина Ардалионовна. — Сегодня у нас замечательный гость… Мужественный человек, сотрудник правоохранительных органов, старшина милиции Кирилл Арсентьевич Сидоров!

И она зааплодировала словно в школу не мент приперся, а приехал народный артист. Класс поддержал ее вяло — все-таки большинство моих оболтусов не ладило с милицией — и я ему был за это благодарен. Я уже понял, что выстроились мои орёлики вовсе не потому, что взялись за ум. Просто когда я вышел из раздевалки, Шапокляк и старшина уже стояли у главного входа в спортзал, а я их не заметил. Кончив аплодировать, завучиха соизволила снизойти до классного руководителя в моем лице.

— Александр Сергеевич, — обратилась она ко мне. — Познакомьтесь со старшиной… Все-таки он отец одного из ваших учеников…

— Да мы в общем знакомы, — улыбнулся мне старшина, откозыряв и протянув руку для пожатия.

Ладонь у него оказалась твердая и шершавая, как деревянная, не ошкуренная доска.

— Ну вот и замечательно, — проквакала Эвелина Ардалионовна. — Оставляю вас с классом.

И отстучала каблуками к выходу. Когда за нею закрылась дверь, милиционер поежился.

— Я ведь тоже у нее учился, — доверительно сообщил он мне. — Веришь? До сих пор в кошмарах снится…

— Верю…

— Вижу, Сенька передал мой свисток… Как он, работает?

— Свисток-то? — переспросил я и у меня отлегло от сердца. — Да, отлично! Спасибо!

Старшина Сидоров оказался нормальным мужиком.

— Вы продолжайте урок, — неожиданно перешел он на «вы», — а я в сторонке посижу…

Он отошел к стене и уселся на скамейку. От его ментовского взгляда у меня чесалась спина, но делать было нечего. Я скомандовал начать разминку. Завороженные присутствием милицейского чина, мои второгодники принялись старательно приседать, наклоняться, бегать на месте. Убедившись, что никто не отлынивает, я подошел к Сидорову-старшему и уселся рядом. Несколько минут мы молчали, наблюдая за разминкой «восьмого „Г“». Я все гадал, зачем папаша рыжего приперся в школу? Может сынуля нажаловался? Я даже поискал взглядом его пацана и увидел, что тот не выглядит торжествующим.

— А вы, товарищ старшина, какими судьбами к нам? — решил я спросить напрямую.

— Да вот Сенька мой рассказал… — начал он и замялся. — Короче, он говорит, что вы им показываете какие-то приемы…

— Показываю, — признался я. — Я кандидат в мастера спорта по самбо… Могу показать документы.

— Да нет, — отмахнулся он. — Я же здесь не по службе… Мне просто интересно…

— Увлекаетесь самбо?..

— Да, я инструктор по рукопашному бою в нашем отделении… Правда, на общественных началах… Вот и хотелось бы обменяться опытом.

— А, это пожалуйста!

Я поднялся, дунул в свисток.

— Становись!

Пацаны мои засуетились, разбираясь по росту. Наконец, замерли.

— Товарищ старшина хочет поприсутствовать на нашем занятии, — объявил я, задавливая в себе желание пародировать голос Шапокляк. — Давайте ему покажем, что мы умеем…

Оболтусы радостно загалдели. До них дошла двусмысленность моего предложения «показать милиционеру». И уже без команды они потащили маты и принялись укладывать их на полу. А уложив, снова построились. Тем временем я прикидывал кого из них вызвать для показательных выступлений, особенно если учесть, что занятий у нас было раз, два и обчелся. Зимина, пожалуй… Доронина, как самого тяжелого… Вертлявого Веретенникова… Ну и рыжего сыночка старшины… Вызвав их, я велел им разбиться по парам.

Мне и самому было интересно, что они запомнили с предыдущих занятий. Ведь всерьез я их еще не готовил. Ну и разумеется то, что произошло дальше, скорее напоминало клоунаду, нежели настоящее самбо. Напоминая избранной четверке основные стойки и отдавая команды, я краем глаза посматривал на гостя. И читал на его лице скуку. Неужто он думал, что за два занятия я мог бы их научить чему-то путному? Для того, чтобы перейти к броскам по серьезному, эту ораву надо месяца три тренировать — стоять, двигаться и даже дышать. Наконец, я прекратил это представление и дал команду разойтись и оправиться.

— Ты который раз с ними занимаешься? — осведомился Сидоров-старший, когда я подошел к нему.

— Третий, — честно ответил я.

— Оно и видно…

— Так я и в школе только первую неделю, после института.

— Понятно…

— Самбо в учебном расписании вообще нет, — начал оправдываться я перед дяденькой милиционером. — Там только общая физическая подготовка и нормы ГТО…

Про школьную классическую борьбу, про которую вычитал ночью в журнале и которою, теоретически, можно было заменить на самбо, я умолчал.

— Так ведь можно отдельную секцию организовать, — неожиданно предложил старшина. — Если нужно, я поддержу!.. Да и со старшим лейтенантом Красавиной можно обсудить…

— А кто это, старший лейтенант Красавина? — решил уточнить я.

— Лилия Игнатьевна, она у нас руководит инспекцией по делам несовершеннолетних, — объяснил он. — У нее как раз это самая головная боль… Разболтанные, расхлябанные, ничего не желающие делать подростки… А самбо оно, сам знаешь, как ни какой другой вид спорта требует дисциплины… Если это самбо, конечно, а не этот твой цирк…

Последние слова задели меня за живое.

— Цирк, говоришь… — пробормотал я. — А сам-то ты, что умеешь?.. Покажи, если и впрямь — не при исполнении…

— Могу, — откликнулся он. — Только — на тебе!

— Ну это само собой…

И старшина принялся стягивать сапоги. Потом расстегнул китель, вскоре оставшись лишь в галифе и майке. Пацаны заметили этот стриптиз и перестали галдеть. Мы со старшиной вышли на середину. Поклонились друг другу, словно заправские борцы на татами, только кимоно на нас не хватало. Сидоров-старший попытался сделать захват, но я уклонился и провел захват сам. Весь мой экспериментальный восьмой «Г» радостно выдохнул: «Ух ты!», когда я смачно припечатал милиционера к мату.

Глава 16

Надо отдать старшине должное, он и глазом не моргнул. Поднялся, поклонился мне по борцовском ритуалу и пожал руку.

— Спасибо! — сказал он. — Жалко, идти пора, а так бы с удовольствием с тобой провел еще схватку.

— Взаимно, — откликнулся я.

— Насчет секции ты подумай! — напомнил он. — Если надо, напишем твоему начальству бумагу, дескать, инспекция по делам несовершеннолетних поддерживает…

— Хорошо…

— Адрес ты наш знаешь, заходи…

Нет, уж лучше вы к нам, хотелось мне сказать, но я лишь покивал. Сидоров натянул сапоги, китель, взял фуражку и свалил. Я оглядел свои арахаровцев. Они загалдели наперебой:

— Классно вы его подсекли, Сан Сергеич…

— Да он как птичка, фырр и уже валяется…

— Мента уложил в два счета!

Только рыжий молчал. Он стоял в стороне и посматривал на меня исподлобья. Наверное, думал, что папаша уложит меня на лопатки, а вышло наоборот. Прозвенел звонок. Я отпустил учеников и пошел в учительскую, чтобы отнести журнал. Секретарша директора попросила меня зайти к нему. Когда я вошел в кабинет, Пал Палыч, радостно улыбаясь, поспешил мне навстречу. Мы обменялись рукопожатиями, как старые друзья. Разуваев и впрямь смотрел на меня не как начальник на подчиненного, а как один чувак с тусовки на другого.

— Тоня говорит, у тебя прошлогодний альбом «Пинк Флойда» есть? «Стена», — сходу спросил он.

— Да… Я могу зайти в воскресенье, переписать.

— Отлично! Заходи!

— Так вы для этого меня звали, Пал Палыч?

— Нет… — вздохнул директор. — Эвелина Ардалионовна сказала, что к тебе на урок милиционер сегодня приходил… Что-то случилось?..

— А она в эНКаВэДэ, часом не служила? — разозлился я.

— Почему ты так решил?

— Стучит хорошо…

— А-а, поэтому… Нет, не служила, если верить личному делу… И все-таки, зачем он приходил?

— Это Сидоров, отец моего ученика… — начал я. — Услыхал, что я показываю ученикам приемы самбо, вот и заинтересовался. Он инструктор по рукопашке у себя в отделении.

— Понимаю, — кивнул Пал Палыч. — Завоевываешь авторитет…

— Приходится, — не удержался я от шпильки. — Сами же мне подсунули этот «экспериментальный» класс…

— Да я не в претензии, — откликнулся Разуваев. — Просто хочу рекомендовать придерживаться программы преподавания физкультуры… Попроси у нашего методиста, Ирочки, она выдаст тебе все необходимые материалы.

— А где мне ее найти?

— В библиотеке, она у нас по совместительству еще и библиотекарь.

— Хорошо, попрошу.

— А что касается занятий самбо, — продолжал директор, — я ведь не против, но — вне учебного времени.

— Я согласен заниматься с ребятами дополнительно, — решил я воспользоваться моментом. — Да и старшина Сидоров говорит, что детская комната милиции будет только «за», но… не бесплатно же!

— Согласен, — кивнул Разуваев. — Что-нибудь придумаем. Особенно — если милиция поддержит.

— Договорились, — сказал я. — Если у вас все, Пал Палыч, иду искать Ирочку.

И я отправился в библиотеку. А по пути решил заглянуть в пионерскую, она же — ленинская комната, повидать Симу. Не видел ее с тех пор, как она с Тигрой занималась у меня женской самообороной. Кстати, неплохо бы эту тему продолжить, но не на школьном, а на городском уровне. Эта идея меня посетила только что, и я решил ее на досуге обдумать. В коридоре второго этажа второго же корпуса было тихо. Не удивительно — шли занятия — и я беспрепятственно добрался до двери ленинской комнаты. Вошел без стука. И сразу же увидел русую голову с косичками, склонившуюся над столом. Услышав стук двери, обладательница косичек, оторвалась от своего занятия и уставилась на меня круглыми синими глазками. У меня сердце екнуло. Синеглазой было лет двенадцать не более.

— Пардон, — пробормотал я. — А где же… э-э… Серафима Терентьевна?

— Она на областном слете пионервожатых, — серьезно объяснила мне девчушка. — По обмену опытом…

— Все понял, — откликнулся я и задом выбрался за дверь.

Направился в библиотеку, но как назло, когда я подошел к кабинету химии, задребезжал звонок. Из двери, распахнувшейся с грохотом выстрелившей пушки, вырвалась толпа учащихся. Пришлось прижаться к стенке, чтобы не сшибли. И в таком вот интересном положении меня и застала химичка.

— Александр Сергеевич! — воскликнула она, нацелившись в меня, отвердевшими под блузкой — на этот раз, голубой — сосками. — Что же вы меня избегаете?..

— Почему же, Екатерина Семеновна… — пробубнил я.

— Так зайдите же…

Я вздохнул, но подчинился. Не пристало мне бегать от баб. На этот раз Екатерина Семеновна — уж не сестра ли она директорской супруги? — не стала делать вид, что не может открыть банку. Заперла дверь кабинета изнутри и потащила меня в закуток с химпрепаратами.

В этот раз ломаться я не стал. Даже инициативу проявил. Хватит уже бегать. Все-таки, кроме пива и сна есть у мужиков и другие потребности. Ну, и не только у мужиков…

Вышел я из кабинета химии нескоро. Какая на фиг теперь библиотека! Пора домой. Да и перекусить куда-нибудь зайти не мешало бы. Подкрепить силы. Я покинул пределы двадцать второй школы, которая оказалась на редкость веселым заведением. Обхохочешься! И сразу же возле меня притормозила знакомая «копейка».

— Привет, дружище! — воскликнул Кеша, отворяя дверцу. — Садись, подброшу.

Я залез в салон.

— Привет!

— Ты к себе?

— Да, только хотел заскочить куда-нибудь поесть.

— Ну так отличная идея! — обрадовался Стропилин. — Давай заскочим к Лизоньке! Я угощаю…

— Надеюсь, там сегодня не очередной сабантуй…

— Все может быть, но мы не в банкетном зале посидим, а в обеденном.

— Ну поехали… — согласился я. — Только сегодня моя очередь угощать… Спасибо тебе, заработал…

И я полез во внутренний карман, вытащил деньги, отсчитал Кешкину долю, протянул ему.

— Что это? — удивился он.

— Четыреста рублей, — сказал я.

— Откуда? — продолжил включать дурака приятель.

— Колготки твои сбыл.

— А-а, ну молодчина!.. Оставь себе!

— Я свою долю уже взял. Это твоя!

— Вот и говорю — оставь. Ты меня выручил, понимаешь?

— Понимаю, — ответил я, открывая бардачок и засовывая в него купюры.

— Узнаю Шуру Данилова, комсорга нашей тюменской школы, — с фальшивым воодушевлением произнес завотделом райкома ВЛКСМ по работе с пионерскими и низовыми комсомольским организациями. — Принципиальный, честный, прямой.

— Ладно тебе заливать! — отмахнулся я.

— Слушай… — понизив голос, словно нас мог кто-нибудь подслушивать. — А ты пару ящиков кофе у меня не возьмешь?

— Какого кофе? — не понял я.

— Бразильского.

— Куда мне ящик?.. Пару банок возьму.

— Да хоть десять! — усмехнулся он. — Остальные реализуешь, как колготки.

Я задумался. Конечно, через Груню, наверное, можно толкнуть, что угодно, включая — списанный бомбардировщик, и будут у меня живые деньги, не придется крохоборничать, но… это ведь спекуляция, верная уголовная статья. Я не для того второй шанс получил, чтобы оказаться на зоне, которую мне удалось избежать в первой жизни. Так что нет, Иннокентий Васильевич, крутись сам. Я тебе разок помог и будя. А вообще мне не нравится, когда меня разводят любыми способами.

— Нет, Кеша, — сказал я. — Извини. Я тебе помог по старой дружбе, но спекуляцией заниматься не собираюсь… Ты там меня пивком и воблой угощал, так вот… — Я добавил к тем бумажкам, что уже лежали в бардачке еще сотню.

— Эх, как был ты комсомольцем-добровольцем, так им и остался, — с досадой проговорил он. — Я уж было обрадовался, что ты человеком стал…

— Благодарю за откровенность, — сказал я, открывая дверцу.

— Ты чего? — всполошился Стропилин. — Обиделся, что ли?.. Я же пошутил! Поехали, Лизонька, нас накормит!

— Аппетит пропал…

Я выставил ноги наружу и начал вставать.

— А ведь ты меня не знаешь, Данилов! — прошипел он мне в спину. — Я это сразу понял, как только увидел тебя на набережной, с вчерашней «Правдой» в руках…

Вернув ноги на полик салона, я повернулся к этому барыге и посмотрел ему прямо в наглые глазенки. Ему стало не по себе, но он еще храбрился.

— А ведь ты прав, Кеша, — импровизируя, заговорил я. — Своего закадычного дружка Кешу Стропилина я знал совсем другим… Он был, конечно, тот еще жлоб, за копейку готов был родную бабку удавить, но еще не толкал налево дефицит, предназначенный для простых работников районного комитета комсомола…

— Какую бабку! — нервно выкрикнул он. — Вранье это! Она сама угорела!

Мне с огромным трудом удалось сохранить невозмутимый вид. Надо же! Про бабку я ляпнул просто так, для образности, и угодил в точку! Похоже, было на совести комсомольского активиста Стропилина черное пятнышко. И еще какое! Через минуту «жигуленок» Кеши уже мчался к перекрестку, а я стоял на кромке тротуара, слегка обалдевший от стремительности развивающихся событий.

Однако оказалось, что судьба на сегодня еще не исчерпала своих сюрпризов. Не успел я сделать и сотни шагов, как услышал визг застопоренных тормозами шин и голос, меня окликнувший. Я обернулся. Из «Мерседеса», который я видел на стоянке возле элитного кабака, вылез, весь в белом, Корней Митрофанович Коленкин, «автомобильный бог» города Литейска.

— Какая встреча! — воскликнул он, раскрывая свои «божественные» объятья. — Вот не ожидал… Торопишься?..

Я пожал плечами.

— Да нет, уроки у меня только закончились…

— Так поехали ко мне! — предложил он. — Разговор есть.

Мне было все равно и я согласился. Митрофаныч распахнул пассажирскую дверцу своего раритетного авто и я погрузился в его кожаные, пахнувшие дорогим парфюмом недра. Да, это тебе не «ВАЗ-2101». Движок мягко заурчал и «Мерс» покатил по раздолбанному асфальту, покачиваясь на подвеске, словно яхта на пологих волнах. Мы довольно скоро миновали городскую черту и выехали на относительно гладкое и ровное шоссе. Я понял, что директор станции технического обслуживания живет за городом. Вырвавшись на оперативный простор, он поддал газку и иномарка шестьдесят пятого года выпуска полетела, как ракета в кино.

Мельком взглянув на спидометр, я увидел, что стрелка покачивается возле сотни километров в час. Не сбавляя скорости, «автомобильный бог» промчался мимо поста ГАИ и я заметил, как вытянулся в струнку постовой. М-да, похоже, что Коленкин в городе значительная фигура, не то, что этот мелкий спекулянт Стропилин, который, скорее всего, попытался меня припугнуть, да не на того нарвался. Пускай теперь сам трясется. Чтобы там у него ни было с бабкой, но он явно боялся этой темы.

Лихо вписавшись в поворот, с указателем «Крапивин Дол — 3 км», иномарка покатила уже совсем по отличной бетонке и вскоре подъехала к железным воротам, врезанным в добротный забор, над которым виднелись красные двускатные крыши и пожелтевшие кроны деревьев. Митрофаныч посигналил, ворота разошлись в стороны и «Мерс» покатил по улицам элитного загородного поселка. Молчавший всю дорогу владелец ретро-автомобиля, вдруг заговорил:

— Вот в этом доме живет первый секретарь горкома, — сказал он, показывая на двухэтажные хоромы под черепичной крышей. — А в этом — заведующий базой промторга. — Дворец завбазы мало уступал жилищу первого секретаря. — В этой хибаре классик нашей литейской литературы Миня Третьяковский. — Дом классика и впрямь казался хибарой рядом с другими. — А вот здесь я, грешный…

Грешный «бог» жил, пожалуй, получше первого секретаря и завбазы, но похуже, чем я когда-то. Вернее — еще буду жить. Пока что я хожу в среднюю школу в Кушке… Директор СТО опять посигналил и ворота, ведущие во двор его дома, тоже начали отворяться. Митрофаныч не стал сам загонять внутрь свой авто, а полез из салона. Я — тоже. Подошел мужичок лет сорока, поздоровался с Коленкиным и сел за руль, видимо, для того, чтобы поставить «Мерс» в гараж.

Хозяин же повел меня через калитку, от которой к крыльцу вела мощеная плиткой дорожка и мы поднялись в дом. Его внутренние интерьеры должны были, наверное, повергнуть в шок простого школьного учителя, но мне приходилось видеть и покруче, поэтому я не глазел, не охал и не ахал, а прошел в гостиную и уселся в кресло. Митрофаныч с кем-то громко разговаривал, не то спорил, не то распоряжался. Цокая когтями по паркету, ко мне подошел сенбернар, уткнулся носом в колено, словно приглашая почесать его за ухом, что я не без удовольствия и сделал.

— Уже познакомились, — сказал Коленкин, появляясь в гостиной. — Его зовут Бруно. Хороший пес, но слишком добрый.

Бруно рухнул на брюхо, вывалил из черной пасти розовый язык и шумно задышал. Послышался скрип. В комнату вошла барышня, лет двадцати пяти, в коротком сером платьице, в переднике и кружевной наколке, катя перед собой столик на колесиках, накрытый салфеткой. Под нею обнаружилась бутылка кальвадоса, пара рюмок, прозрачная вазочка с ломтиками лимона и тарелка с канапе. Горничная откупорила бутылку, наполнила рюмки и вопросительно взглянула на хозяина дома.

— Спасибо, Даша, — сказал он. — Дальше мы сами.

Барышня присела в книксене и удалилась, цокая каблучками.

— Видал? — спросил «автомобильный бог», показывая глазами ей вслед. — Думаешь, я ее… того?.. Ни-ни… С прислугой и секретаршами — никогда. Мой принцип!

Я промолчал.

— Давай по маленькой! — сказал он, поднимая рюмку.

Мы чокнулись. Выпили.

— Закусывай… — предложил хозяин. — Это так, аперитивчик… Потом пожрем нормально. Мы же оба с работы…

Он тут же снова наполнил рюмки. Я понял, что закусывать придется, ибо накидаться на голодный желудок в мои планы не входило.

— Ты и вправду карате знаешь? — спросил он после второй.

— Немного, — признался я. — В основном — самбо и рукопашный бой из офицерского курса.

— Солидно, — оценил хозяин дома. — Значит, сможешь с пацанами заниматься?..

— Да вот, думаю секцию организовать в школе…

Он отмахнулся.

— Секция в школе — это все фуфло! — пробурчал хозяин дома. — Будешь при нашем городском спортобществе числиться… Я с Панкратычем уже провентилировал этот вопрос… Он всеми руками «за». Ставку тебе, тренерскую организует, ну а общественность… — Он подмигнул… — тоже кой-чего подкинет… Главное — пацанов наших натаскай…

— Почему же только пацанов, — решил проявить я инициативу. — Девчонок тоже можно…

— Это ты брось! — скривился «автомобильный бог». — Девки — эта балет, коньки, гимнастика…

— Так я имею в виду — взрослых, — не собирался сдаваться я.

— Взрослых? — удивился Коленкин. — Зачем?

— Для самозащиты…

Он снова наполнил рюмки, махнул и пробурчал:

— Это чтобы они нас не просто бросали, а через плечо?..

— Ночью, на улице подойдет какой-нибудь урод с ножичком, — вкрадчиво произнес я, — хорошо, если часики снимет, а если — трусы?..

— А ведь верно! — оценил мою мысль Митрофаныч. — Я-то разведен и что там с бывшей моей снимут, мне до лампочки, а вот другие оценят… Это ты хорошо придумал, действуй… Будешь за две секции бабки рубить…

Мы опять выпили. Снова появилась Даша, ощупала меня алчущим взглядом, сказала:

— Корней Митрофанович, все готово… Вам сюда подать?

— Не, пошли на кухню! — ответил тот. — Не люблю низко сидеть, когда жру…

И мы направились на кухню, которая по размеру была больше общажной. Там стоял большой стол, окруженный высокими стульями. Когда мы с хозяином взгромоздились на них, горничная подала нам нафаршированного рисом гуся, несколько салатиков, пирог за капустой, ну и разную мелочь в виде красной и черной икры, белужины в желе, сырной и мясной нарезок. Хозяин дома велел Даше подать пива, а когда девушка вытащила из холодильника полдюжины бутылок «Будвайзера», распорядился, чтобы она тоже к нам присоединилась.

Мы пировали втроем. Причем «автомобильный бог» больше о делах не заикался, отпускал соленые шуточки в адрес горничной, с которой по его словам ни-ни. Даша с удовольствием краснела и строила мне глазки. Митрофаныч подмигивал. Явившийся на шум Бруно, получил гусиные косточки и с хрустом грыз их, лежа у батареи. Залакировав кальвадос пивом, я питал ко всем присутствующим самые теплые чувства, особенно к сенбернару, но идиллию нарушил дверной звонок.

— Кого это черти несут на ночь глядя? — проворчал хозяин, а пес вяло гавкнул.

Глава 17

Даша побежала открывать. Вскоре до кухни донесся веселый мужской голос:

— Гуляете и без меня⁈

Коленкин хмыкнул:

— Классик приперся!.. Вот же чутье!

И в кухне появился тощий, вертлявый мужичок. Редкие, черные с проседью волосы его были зачесаны назад, на носу криво сидели очки с толстыми стеклами, из-за чего глаза пришедшего казались большими и выпуклыми, как у рыбы-телескопа. Он обвел жадным взором стол и облизнулся.

— Знакомьтесь! — буркнул Митрофаныч. — Это — Саша, инструктор по карате, а это бумагомарака Миня!

— Третьяковский! — отрекомендовался гость, протягивая узкую ладонь, тоже похожую на рыбий плавник. — Миний Евграфович.

— Данилов! — откликнулся я, пожимая ее — холодную и скользкую, словно и впрямь плавник. — Александр Сергеевич.

Даша уже разложила перед писателем столовые приборы, поставила тарелку, на которую тут же перекочевал гусиный бок с изрядной порцией риса. Миний Евграфович похватал с других блюд колбасные и сырные нарезки, навалил в тарелку икры, вперемешку с салатами и принялся жрать. Иначе и не скажешь. Он греб в себя все без разбору. Оставалось лишь удивляться — как в него помещается столько? Не забывал и о пиве, запас которого на столе горничной пришлось срочно пополнить.

Хозяин дома посматривал на него со смесью сожаления и гордости, словно это был его родной непутевый сын. Немного захмелевшая Даша тихонько фыркала в кулачок и подкладывала местному классику еще и еще. Вычистив и почти вылизав тарелку, Третьяковский протестующе замахал «плавниками», показывая, что с него достаточно. Однако от пива отказываться был не намерен. Я тоже наелся под завязку и стал подумывать о том, как мне теперь добираться до города? Наверное, я сказал об этом вслух, потому что Коленкин вдруг буркнул:

— Забей!.. Утром я тебя подброшу!

Спорить я не стал. В этой довольно странной компании мне было и впрямь уютно. Когда все наелись, хозяин потащил нас в гостиную, где у него стоял большой и, судя по дизайну, импортный телевизор. Оказалось, что не только телевизор. В тумбочке под ним обнаружился аппарат, о котором большинство советских граждан в эту эпоху не могло не только мечтать, но даже и не слышало. Из запертого на ключ шкафа Митрофаныч вытащил видеокассету и подмигнув нам, вставил ее в видик.

По экрану телевизора побежали полосы, потом изображение наладилось и из динамиков полилась музыка, знакомая мне еще по временам курсантской юности. Ля-ля-ля-ля… Эммануэль… Горничная стыдливо хихикнула, видимо, не в первый раз смотрела, но не убежала, а только поудобнее устроилась в кресле, выложив нога на ногу… Писатель попытался втиснуться рядом с ней, но был решительно изгнан. При этом Даша многозначительно посмотрела в мою сторону, но я остался на месте.

Не то что бы я был против, но как к моим поползновениям отнесется хозяин? Коленкин тем временем разливал по рюмкам недопитый нами кальвадос. Теперь рюмок было четыре. Кроме того, он кинул на столик пачку «Мальборо» и зажигалку. И все, кроме меня, закурили. Я уже подметил, что «лучшие люди города» много пьют и дымят, как паровозы. До эры всеобщего преклонения перед ЗОЖ оставалось еще лет сорок, а в эту эпоху считались престижными не курение и выпивка сами по себе, а — что именно ты куришь и пьешь!

Эммануэль на экране переходила от одного эротического приключения к другому. Мужики по эту сторону экрана возбуждались не менее сильно, чем по ту. И я — не исключение, но хозяин дома явно не собирался делиться своей горничной, с которой ни-ни, с другими присутствующими. И как ни сигналила мне Даша, я решил, что не стану ссориться с «автомобильным богом». Я с виду хоть и юнец, а внутренне — прожженный ловелас, который всегда точно знает когда клюнуть на наживку, а когда проплыть мимо.

А вот Третьяковский, похоже, не понимал, что к чему? Ему амурчик в голову ударил по-полной. В доме назревал скандал. Коленкин мужик резкий, врежет Мине и останется от того мокрое место. Жалко классика. Я решил его отвлечь. Он же писатель, значит должен все знать. Подошел к нему, вытащил из кресла и поволок вглубь дома. Писатель попробовал сопротивляться, а я хоть и поддатый был, но силушку богатырскую, от Шурика унаследованную, не растерял. Выволок его на кухню — единственное, кроме гостиной, место в доме, которое я знал, усадил на табурет, сорвал голой рукой пробку с «Будвайзера» и поставил перед окосевшим классиком.

— Ты п-патриот своего города? — спросил я.

— А как же! — гордо вскинулся он.

— И все про него знаешь?

— С семнадцатого века… — отхлебнув избутылки, сообщил он. — Когда казак Сермяжка, соратник Стеньки Разина, между прочим… налетел на своем струге на камень и ко дну пошел, вместе с фузеями, пушками и прочей амуницией…

— И утоп?

— Не, не утоп… — покачал залысинами Третьяковский. — И сам спасся, и люди его… а вот пушки утопил.

— Где утопил-то?..

— Да в нашей Проныре!..

— А дальше?

— Ну не мог Сермяжка к Степану Тимофеевичу без пушек явиться… Вынул бы тот востру сабельку и… вжик! — классик махнул рукой и сшиб на пол бутылку, хорошо — пустую. — А при нем немец был, Шлехтер, рудознатец… геолог по-нынешнему… Тот руду нашел и стали казаки плавить ее и отливать пушки… Отсюда и пошел наш город, Литейск…

— Здорово… а Проныра, это значит, река…

— Не просто — река, приток Волги!

— И ты про это книжки пишешь?

— Конечно… «Сермяжная правда»… роман о восстании Разина… «Проныра — река трудовая»… пьеса о речниках… «Тайна утонувших сокровищ»… приключенческая повесть для подростков…

— Вот эту бы я почитал…

— А пошли ко мне! — предложил Миня. — Я тебе подарю икз… икземплярчик…

— А пошли! — согласился я — мне и впрямь захотелось проветриться.

Он сполз со стула и едва не рухнул. Похоже, ноги его уже не держали. Я подхватил литейского классика и потащил его в прихожую. Когда мы проходили мимо гостиной, дверь в нее была заперта, но не могла заглушить пыхтения и сладострастных стонов — возможно эти звуки доносились с экрана, но, скорее всего — не только. Третьяковский рванулся было уточнить, но я его перехватил. Сунул ногами в штиблеты, накинул на плечи плащ, обулся и оделся сам и мы вывалились на улицу.

Причем — вывалились в буквальном смысле, кубарем скатившись с крыльца. Спасибо рефлексам Санька — снова не подвели, не дав покалечится ни мне, ни писателю. Поставив его на ноги и кое-как отряхнув, я повел его к калитке. Мы выбрались на улицу и побрели к писательскому дому, главным образом благодаря моей памяти и способности ориентироваться даже в малознакомой местности. Тем более, что поселок Крапивин Дол был не слишком велик, а хоромы литейского классика — самым неказистым зданием в нем.

Участок Третьяковского тоже не поражал размерами. Кроме дома, на нем располагался то ли сарай, то ли гараж. Оказавшись в собственной «усадьбе», Миня воспрянул духом. Отыскал в кармане плаща ключи, отпер двери и пригласил меня внутрь. На узкой веранде было темно, и хозяин долго шарил рукой по стене в поисках выключателя. Наконец, раздался щелчок и… осталось по-прежнему темно. Тогда писатель нащупал дверь, ведущую в дом, и там ему повезло больше. В прихожей засияла тусклая лампочка в сорок свечей.

— Проходи, гость дорогой! — возвестил классик и рухнул на пол ничком.

Испугавшись за его хрупкую жизнь, я подскочил к нему. Поднял. И услышал могучий, контрастирующий с тщедушным сложением, храп. Толкнув первую попавшуюся дверь, я обнаружил за ней спальню и свалил хозяина дома на кровать, сняв с него только обувь и галстук. На этом можно было бы и откланяться, но мне не хотелось сейчас возвращаться в дом Коленкина. Успею еще. В конце концов, в доме писателя я никогда не был, и мне стало любопытно. Я принялся обходить комнаты. Тем более, что и в этом одноэтажном особняке их не могло быть много.

Кроме спальни, где продолжал храпеть Третьяковский, я нашел большой зал, почти сплошь заставленный книжными шкафами. Заглянул в узкую комнатенку, с письменным столом, на котором стояла, накрытая запыленным чехлом пишущая машинка, рабочим креслом и креслом для посетителя — видимо, это был кабинет. Обнаружил еще одну спальню, но заходить туда, само собой не стал. Нашел кухню, зажег в ней свет. Огляделся. Увидел электрический чайник, наполнил водой из крана и включил.

Мне захотелось чаю. Я без стеснения пошарил по кухонным шкафам, нашел пачку цейлонского. На подоконнике стоял заварочный чайник. Приподняв крышку, я увидел старую заварку, подернутую бело-зеленой корочкой плесни. Рядом с кухней был туалет. Вытряхнув в унитаз содержимое заварника, я тщательно вымыл его над мойкой, заваленной грязной посудой, потом сполоснул кипятком. Через минуту чай был уже заварен и стоял на газовой плите, на самой малой конфорке, над которой еле теплился синий огонек.

Налив себе свежезаваренный чай в большую чашку, я понял, что не хочу сидеть на кухне, где было скучно и грязно. И направился в библиотеку. По крайней мере — так я окрестил про себя зал с книжными шкафами. Помимо них, здесь был широкий, обитый черной кожей диван и журнальный столик, на котором красовалась пепельница, заваленная окурками. Поставив чашку с еще слишком горячим чаем на столик, от нечего делать я принялся разглядывать книги.

Вскоре я обнаружил целую полку, где стояли томики с одинаковыми коричневыми, с золотом, корешками с тисненной надписью «М. Н. ТРЕТЬЯКОВСКИЙ». Открыв томик, я прочитал на титульном листе, помимо имени автора, «СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. ТОМ II». Надо же, а Миня действительно классик. Со школьной скамьи в голове моей застряло убеждение, что собрания сочинений бывают только у давно умерших писателей, но ведь автор дрых в соседней комнате и храп его доносился даже сюда!

Я взял том с собой на диван, дабы полистать, прихлебывая чаек. Оказалось, что это вторая книга романа «СЕРМЯЖНАЯ ПРАВДА». Открыв наугад, я прочитал: «Золотой лентой протянулась через лесные угодья река, с обидным прозванием Проныра. Три, тяжело груженых казачьих струга казались неподвижными, вплавленными в вызолоченные закатом струи, но лишь потому, что двигались они вместе с величавым, неспешным течением на стрежне реки…»

Разбудил меня вовсе не хозяин дома. Хлопая глазами, я силился понять, где нахожусь, и кто этот мужик, что трясет меня за плечо?

— Вставайте! — сказал он. — Корней Митрофаныч ждет.

Наконец до меня дошло, что это тот самый мужик, который вчера загонял «Мерседес» во двор. Я поднялся, увидел на полу раскрытую книгу, а на столике чашку давно остывшего чая. Я его выхлебал в два глотка. Заскочил в сортир, потом сполоснул лицо и вернулся к нетерпеливо топчущемуся в прихожке шоферу. Проходя мимо спальни, я заглянул в нее, желая убедиться, что живой классик и в самом деле живой. Автор романа «Сермяжная правда» и чего-то там еще продолжал безмятежно дрыхнуть.

На улице, возле машины стоял Коленкин и пускал в сырой осенний воздух колечки сигаретного дыма. Увидев меня, он помахал ладонью, выбросил окурок и открыл дверцу. Я залез в салон и он — тоже, причем на этот раз на пассажирское сиденье. За руль сел разбудивший меня мужик. Видимо, хозяин раритетного авто не хотел садиться с бодуна за руль. Что ж — разумно. Я бы тоже не захотел ехать в машине, за рулем которой сидит чувак, смешавший накануне пиво с кальвадосом.

— Спасибо, что увел вчера этого писаку, — сказал он, доставая из сумки-холодильника две банки пива. — Полез бы он к Дашке, я бы его урыл…

Я с удовольствием раскупорил баночку. Сделал пару глотков, чтобы оросить сухую пустыню во рту и только тогда откликнулся:

— Нельзя его бить, он же гордость советской литературы…

— Только потому и терпим, — кивнул «автомобильный бог». — Он же с самим Леонидом Ильичем ручкался.

— Серьезно? — искренне удивился я.

— Разве такими вещами шутят?.. В семьдесят восьмом Третьяковский стал лауреатом Ленинской премии. Сам генсек вручал в Кремле.

— Что-то он мало похож на лауреата, — пробормотал я, смакуя пиво. — Неухоженный какой-то…

— Жену он похоронил пять лет назад, — вдруг подал голос водила. — Горевал много, попивать начал…

Мы помолчали. «Мерс» выкатил на шоссе. В отличие от своего хозяина, водитель соблюдал скоростной режим и вообще вел аккуратно. Я бы сам с удовольствием покрутил баранку, хотя среди документов А. В. Данилова водительских прав не обнаружил. Выходит, придется второй раз в жизни учиться вождению и сдавать на права. Во-первых, советские правила дорожного движения, наверняка, отличаются от российских, а во-вторых, не факт, что мои собственные водительские рефлексы перекочевали в это тело.

Когда иномарка притормозила возле школы, я попрощался с Митрофанычем. Напоследок тот сунул мне упаковку импортной жвачки, что оказалось весьма кстати, ведь зубы я не чистил уже сутки. Мятый, непричесанный я ввалился в учительскую, вызвав своим несвежим видом волну шуточек со стороны коллег и подозрительный взгляд завучихи. Хорошо, что прозвенел звонок, так что времени у меня осталось только на то, чтобы схватить журнал и рвануть в тренерскую.

На первом уроке сегодня у меня должны быть мои орёлики. Никаких поблажек я им решил больше не давать — заниматься как со всеми. Правда, для этого мне не мешало все-таки заглянуть в методичку. И велев своим второгодникам заняться разминкой, я дунул в библиотеку, в которую вчера так и не попал. В библиотеке было тихо. За длинной стойкой стояла брюнетка лет тридцати пяти и копалась в узком продолговатом ящичке, забитом карточками.

За ее спиной тянулись ряды стеллажей с книгами, а в проемах между окон висели писательские портреты: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Чехов, Горький, Фадеев и… Третьяковский. Это соседство так меня насмешило, что я фыркнул. Библиотекарша подняла голову и строго на меня посмотрела поверх очков.

— Здрасьте! — сказал я, чувствуя себя оболтусом, который заскочил в библиотеку, удирая от приятелей, а не взрослым, что зашел с определенной целью.

— Доброе утро! — откликнулась женщина, которую язык не поворачивался величать «Ирочкой».

— Мне бы что-нибудь по преподаванию физкультуры в школе, — пробормотал я.

— Уже забыли, чему учили в пединституте? — саркастически осведомилась она.

— Да вот хочу освежить в памяти, после стройотрядовского лета.

— Подождите минуточку.

Библиотекарша ушла в глубь фонда и принялась доставать с полок книжки. К стойке она вынесла внушительную стопку. Увидев ее, я ощутил тоску, забытую со времен сдачи последних экзаменов. Неужто все это придется зубрить⁈

— Кстати, вы не записаны в школьную библиотеку, — напомнила брюнетка.

— Запишите меня, пожалуйста.

Она кропотливо заполнила карточку. Потом переписала в нее всю стопку, а сверху положила еще и тоненькую брошюру. Я решил полюбопытствовать. Взял ее, прочитал заголовок «МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ ФИЗКУЛЬТУРЫ В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ». Это как раз то, что мне нужно. Вот ее-то я и проштудирую от корки до корки, а остальное — полистаю на досуге. Я уже хотел забрать всю эту груду педагогической премудрости, как вдруг опять наткнулся взглядом на портрет литейского классика.

— Простите, я не знаю вашего имени-отечества?

— Ирина Аркадьевна…

— Скажите, Ирина Аркадьевна, а как вы относитесь к творчеству Третьяковского?

Она еле заметно поморщилась, но все же откликнулась:

— Вам это и в самом деле интересно?

— Да, конечно… Видите ли, я вчера с ним познакомился…

Библиотекарша вздохнула и произнесла:

— О мертвых говорят либо хорошо, либо ничего кроме правды.

Глава 18

Я слегка обалдел от такого приговора. Жестко тут у них! Впрочем, мне-то какое дело. Я сам непонятно как жив. Утащив стопку книг в тренерскую, я вернулся в спортзал. И сразу понял, что дело — швах. Мои второгодники мутузили друг друга. Не все, конечно, а та самая четверка неформальных лидеров.

— Отставить! — гаркнул я с порога и добавил шухеру трелью милицейского свистка.

Они расцепились, повернулись ко мне, словно псы, обнаружившие новую угрозу. Глаза налиты ненавистью. Из носов сочится кровавая юшка.

— Построились!

Класс разобрался по росту. Драчуны нехотя встали в строй. Я прошелся вдоль него, заложив руки за спину.

— Кто зачинщик и по какому поводу драка, я выяснять не стану, — сказал я. — Надо будет, сами между собой разберетесь. Только не в школе. Ясно?

— Да… — послышались голоса. — Ясно…

— А пока драчуны подбирают сопли, я рад сообщить, что на уроках мы будем заниматься в рамках школьной программы. Самбо и карате продолжим изучать после уроков, на занятиях секции, которая скоро будет создана. Хочу довести до вашего сведения, что те, кто не умеет себя вести, заниматься в этой секции не будут… А пока. Налево! Шагом марш!

В общем кое-как я провел первый урок. Испортили мне настроение, паршивцы. Сам не понимаю, чем именно? Уж не думал ли я, что справлюсь с ними за пару занятий? И вообще пора бы посоветоваться по этому вопросу с более опытными товарищами. Да с той же Симочкой, например! Она же сама рвется их перевоспитывать. Вот и нужно объединить усилия учительского актива в моем лицо и представителей комсомольской, а равно как и пионерской организации — в ее.

А еще тут школе, вроде, учком есть. Ученический комитет, то есть. Это был орган общешкольного самоуправления, состоял только из учеников, занимался вопросами успеваемости и школьной дисциплины — и вполне себе официально дрючил двоечников и хулиганов. Мои переростки, так-то уже выросли до комсомольского возраста, восьмой класс все-таки, но по понятным причинам туда не попали. Пока… Но и пионерские галстуки в таком возрасте уже не носили. Но не хотелось мне обращаться в учком, что я сам не справлюсь? А еще больше мне хотелось обратиться за помощью к старшей пионервожатой.

Я даже красочно представил себе, как мы будем объединять воспитательные усилия с ней, и настроение мое резко пошло вверх. Надо будет найти Серафиму Терентьевну на большой перемене, если она, конечно, уже вернулась со своего слета по обмену опытом. Раздался звонок. Я вспомнил, что опять забыл взять классный журнал пятого «Б», у которого начался урок, да и отнести кондуит своего «экспериментального» — тоже. Не успел я додумать эту мысль, как в тренерскую ворвалась Шапокляк.

— Безобразие! — заверещала она. — У меня урок начался, а журнала нет!

Завучиха схватила журнал восьмого «Г», а в физиономию мне полетел другой. Еле успел перехватить. Вдохновленный таким образом на педагогические свершения, я отправился физически воспитывать пятиклашек. А на большой перемене решил заскочить в ленинскую комнату, надеясь на этот раз застать Симу на рабочем месте. Застал — это не то слово. Не успел я открыть дверь, как оттуда выскочил руководитель начальной военной подготовки. Бережно поддерживая правую руку левой, он злобно выкрикнул:

— Дура! Я к тебе со всей душой!.. Я же жениться на тебе хо… — и осекся, заметив меня. — Ничего, есть и другие способы, — добавил он и едва ли не бегом рванул по коридору.

Я заглянул в ленинскую комнату.

— Можно?

— Заходите, Саша!

Серафима Терентьевна стоял возле стола, сложив прелестные ручки на своей небольшой, но уже прекрасно оформленной груди.

— Могу я узнать, что здесь произошло? — спросил я, затворяя за собой дверь.

— Ничего особенного, — откликнулась старшая пионервожатая. — Григорий Емельянович, после того как выздоровеет, не будет больше руки распускать.

— Неужто — сломала! — восхитился я.

— Запястье, — уточнила она. — Вашим приемом. Спасибо вам!

— А он в милицию не заявит?

— Нет, — уверенно сказала Серафима Терентьевна. — Не рискнет.

— Это почему же?

— Потому, что мне нет еще восемнадцати.

У меня челюсть об пол едва не грохнулась. Малолетка! Нет, ну я-то вел себя как джентльмен, но ведь ей на вид девятнадцать, если не все двадцать. Акселерация, мать ее…

— Исполнится только через неделю, — добавила она. — Кстати, приглашаю вас на День Рождения.

— Благодарю! Непременно воспользуюсь…

— А вы что-то хотели узнать, Саша?

— Да… — я попытался собраться с мыслями. — Во-первых, мне нужно стать на комсомольский учет…

— Принесите свой комсомольский билет и я все сделаю… — откликнулась Сима. — А во-вторых?..

— А во-вторых, хотел посоветоваться… — вздохнул я. — Что мне с классом своим делать?

— Садитесь, поговорим.

Она села за свой стол. Спокойная, уверенная в себе. Вот что значит уметь себя защитить! Я присел сбоку.

— Вы правильно сделали, что решили все обсудить, — продолжала старшая пионервожатая. — Учителя и комсомол должны действовать сообща. Составим план работы — вы по своей линии, я по своей и привлечем учком.

— Я хочу секцию по самбо при школе организовать, — сообщил я. — Пацаны все-таки… Им в армию идти…

— Отлично! — одобрила Серафима Терентьевна. — Увяжем это с военно-патриотическим воспитанием… Я давно мечтаю об организации школьного музея… Хотела обсудить это с Григорием Емельяновичем — все-таки военрук, а он понял меня совершенно неправильно и…

— И начал руки распускать…

— Не сразу, — вздохнула она. — Сначала цветы дарил. Я их, как дурочка, в вазочку ставила… — Старшая пионервожатая кивнула в сторону шкафа с вымпелами и дипломами, на котором стояла стеклянная ваза с засохшим веником. — Думала — это он для красоты, чтобы у нас в пионерской комнате веселее было… Потом — в ресторан пригласил. Я отказалась. Никогда не была в таких заведениях, но знаю, там очень много пьют и курят…

— Ну и вход там с 18-и лет вообще-то, — зачем-то вставил я.

— Ну да… А потом он стал всякие слова говорить… О том, что одинок, женщины его не понимают… Я ему говорю: «А вы включайтесь, товарищ Петров, в наш актив. Вы хоть и вышли из комсомольского возраста, но могли бы рассказывать ребятам о военной службе, о том, что необходимо помогать ветеранам и пожилым родственникам наших славных воинов, погибших в боях за Родину. Возглавили бы тимуровское движение в нашей школе…». А он мне поддакивает и говорит, с вами, Сима, хоть на край света… Я, конечно, начала догадываться, что он за мною ухаживает, но я, считай, вчера только школу закончила, а ему уже сорок. Да и рано мне еще замуж! Нужно высшее образование получить. Стать на ноги. Ну он и стал мне намекать, что замуж идти не обязательно, опыт общения с мужчинами и без свидетельства о браке можно получить… Я возмутилась. А он дверь запер и говорит: «Не выпущу вас отсюда, пока не согласитесь сегодня вечером ко мне в гости заглянуть…». Я ему: «Пустите! Я на помощь позову!..» И тут вы ворвались…

— А сегодня что было? — спросил я.

— Сегодня он вошел и уже без разговоров схватил меня и к себе давай тянуть, чтобы поцеловать, — ответила Сима. — Ну я и не знаю, как это у меня получилось… Знаете, я после нашего занятия все тренировала тот захват… На ветках, палках каких-то… И вот когда Григорий Емельяныч грубо схватил меня за руки, я машинально вывернула ему запястье и оно хрустнуло…

— Поздравляю с боевым крещением!

— Что вы! — отмахнулась старшая пионервожатая. — Это же ужасно!

— Ужасно хватать девушек за руки, если они этого не хотят.

— Вы правы, конечно, но…

— В субботу приходите в спортзал после уроков, — предложил я. — Продолжим!

— Если Тоня согласится…

— Ну а почему бы ей не согласиться?..

— Кстати, как она вам?

— Тигра-то?.. — переспросил я. — Хорошая девушка… Много читает, классику любит…

— Она ведь тогда на крыльце осталась вас ждать, я поняла…

— Почему же вы тогда убежали? Обиделись?

— Вовсе — нет… Мне надо было собираться… Утром я должна была поехать в область, на слет…

— А Тигра меня в гости пригласила…

— Ну вот… — насупилась Сима. — Я так и поняла…

— Очень мило провели время, — продолжал я, делая вид, что ничего не замечаю. — Сначала мы слушали то ли Рахманинова, то ли Чайковского… Затем — ужинали, вместе с Пал Палычем и Глафирой Семеновной… Потом слушали хэви-металл…

— Что-что вы слушали⁈

— Рок-н-ролл зарубежный…

— А-а, так вы все знаете?..

— Что настоящий роке-н-рольщик в семье Разуваевых папа?.. Конечно!

Старшая пионервожатая совсем поникла, как ракита над рекой.

— Значит, они вам уже до такой степени доверяют…

— Симочка, Симочка, — укоризненно, как старый мудрый дядюшка произнес я. — Тигра девушка симпатичная, но не в моем вкусе…

— Да нет мне никакого дела до вашего вкуса! — снова встопорщилась она.

— Знаете, а ведь они меня в воскресенье снова пригласили, — сказал я.

— И вы пойдете?

— Пойду, но… только вместе с вами… А потом вы мне покажете город. Я ведь приезжий, почти ничего здесь не видел…

— Хорошо!

Опять прозвенел звонок — сигнал, отмеряющий рубежи школьной жизни. Мне пришлось попрощаться со своей юной собеседницей, договорившись увидеться в субботу, которая, к моему глубокому сожалению, тоже была рабочим днем. Сам не знаю почему, но с этой девчушкой мне было чертовски хорошо. Я не собирался к ней приставать, даже будь она совершеннолетней, да и вообще, чувства, которые я питал к Серафиме Терентьевне, подозрительно напоминали отцовские.

Например, я гордился тем, что она сумела поставить на место этого бабника, военрука. Я ему, при случае, и сам рыло начищу, чтобы не совал ручонки куда не следует. А вообще здорово иметь хоть одну близкую душу. В прошлой жизни мне ее порой не хватало, но все было некогда. Крутился-крутился. С женой развелся, детьми не обзавелся. Даже отца почти не видел. Однако там, в начале XXI века, хотя бы были развитые средства связи. Нет-нет, да позвонишь по видеосвязи, а сейчас такая только в фантастике существует.

Последние уроки прошли без происшествий. Я отправился домой, захватив по пути в магазине разную жрачку. В общаге первым делом вымылся до скрипа и устроил небольшие постирушки. А потом нажарил яичницы и умял ее с половиной батона хлеба и банкой рыбных консервов. Перед сном начал изучать брошюру по методике преподавания физкультуры и уснул на первых страницах. Все-таки предыдущую ночь я почти не спал. Утром бодрячком снова направился в школу.

В субботу учебный день был коротким. У меня оказался всего один урок, с утра. Можно было отправиться гулять, но я ведь пообещал Симочке позаниматься с нею и с Тоней, поэтому зашел в школьную столовку, пообедал и остальное время провел в тренерской, изучая литературу по специальности. Девчонки не подвели. После завершающего учебную неделю звонка, появились в спортзале, переодетые и готовые к новым тренировкам. Я начал с того, что проверил, насколько закреплены навыки, полученные на первой тренировке.

У старшей пионервожатой — лучше, у математички — хуже. Сразу видно, что первая повторяла урок, а вторая — отлынивала. Придется поставить на вид. Тем не менее, в зале девчонки работали на совесть. Даже жаль было с ними расставаться. Как — с воспитанницами. По завершению они выслушали от меня небольшую лекцию. В ней я коснулся некоторых аспектов правильного питания, которое способствует наращиванию мышечной массы, а не животов. Судя по вытаращенным глазам, мои речи оказались для девушек откровением.

— Ты не забыл насчет воскресенья? — спросила Тигра, когда я закончил. — Папа будет ждать. Он даже от охоты отказался.

— Не забыл, — откликнулся я. — Мы придем вместе с Симой… Верно, Серафима Терентьевна?

Та отчаянно заалела ушками, но кивнула.

— Конечно! — ответила Антонина Павловна. — Приходите вдвоем, к шестнадцати часам.

На этом наша субботняя тренировка и завершилась. По пути в общагу я ломал голову над тем, что приобрести в подарок к завтрашнему визиту. Тортик? Так Глафира Семеновна, наверняка, такой испечет, что магазинный будет выглядеть смехотворно. И решил купить коньячку для Пал Палыча. Конечно, портвешок «Три Семерки» более аутентичен для образа старого рокера, но пить эту бурду вредно для здоровья. И я решил заглянуть в уже знакомый мне гастроном. Коньяк в нем был. Пять звезд аж четырнадцать рублей бутылка, но для хорошего человека не жалко.

В общежитии меня ждал сюрприз. Возле двери стоял холодильник. Небольшой, марки «Морозко». Сбоку на нем красовался инвентарный номер, намалеванный красной краской. Так что холодильник был все-таки казенный. Тетя Груня держала слово. Я открыл дверь, затащил агрегат в комнату. Потыкался-потыкался и поставил туда, где ближе всего оказалась розетка. Для этого пришлось разобрать вторую, бесполезную койку и вынести ее в коридор. Но потом придумал кое-что. Сетку вернул обратно и приспособил ее над кроватью к стене, накрыл ее пледом и получился общежитский диван. Настоящий…

Без второй койки в комнате стало просторнее, а с холодильником — уютнее. Я включил его и сложил все продукты, которые у меня были. Врубил магнитофон, сунув кассету наугад — это оказалась группа «Воскресенье» — и стало совсем хорошо. Сбегал на кухню, вскипятил чаю и сварил пяток яиц. Через пятнадцать минут снова сидел в своих апартаментах, попивал сладкий чаек, с бутербродами с маслом и вареными яйцами. Насытившись, я почувствовал скуку. Ведь не настолько я меломан, чтобы забивать мозги одной музыкой.

Эх, жаль, надо было хоть из библиотеки писателя книжонку захватить или взять что-нибудь в школьной, кроме методической нудятины. Купленные газеты я уже прочитал. Вроде в общаге красный уголок был, я его видел, когда ходил к комендантше. Может там какое-нибудь чтиво завалялось? Я сунул ноги в кроссовки и как был, в трениках и майке, отправился на поиски духовной пищи. Красный уголок оказался заперт. Потыкавшись, я развернул было оглобли, как вдруг дверь с грозной табличкой «КОМЕНДАНТ» отворилась.

— Саша, зайди на минутку! — позвала меня Аграфена Юльевна.

Не вежливо не поблагодарить ее за холодильник, хотя я полагал, что время позднее и комендантша уже давно дома. Не ночует же она в общаге! Я вошел и ловушка захлопнулась. Ключ с мягким щелчком повернулся в замке. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться — пришло время платить за оказанные благодеяния. Оказалось, что у комендантской есть маленький секрет. При первом своем посещении я не заметил двери, которую заслонял стеллаж с гроссбухами. Дверь вела в закуток, с диваном.

Нельзя недооценивать немолодых женщин, даже если они не в твоем вкусе. Груня оказалась страстной матюркой. И, похоже, очень ценила молодых партнеров. Шансов отвертеться у меня не было с самого начала, как только я переступил порог общежития неделю назад. Подумать только — всего неделю! А ведь за эти семь дней я успел нажить недругов и очень хочется надеяться, что друзей — тоже. Как-то влился в коллектив, стал нужным «лучшим людям» города. Провернул сомнительную с точки зрения нынешнего закона коммерческую сделку.

Что еще? Трижды переспал с разными бабами, причем — не по собственной инициативе. Обзавелся не бог весть каким барахлишком и пока что дутым авторитетом у своих подопечных. А самое главное — как-то сжился со своим новым телом, к которому моя грешная душа приговорена, надо полагать, до конца жизни. У меня опять мелькнула безумная мысль о том, что неплохо было бы поговорить с кем-нибудь о том, что со мною случилось. Не с парторгом, разумеется, но есть же в этом городке церковь?

Пока я об этом размышлял, мне исповедовалась комендантша.

— Думаешь, я по своей воле в этой дыре оказалась?.. — плакалась она мне в жилетку, которой сейчас на мне не было, как и всего остального. — Фигушки!.. Я закончила плехановский в Москве… Могла бы сейчас в Минторге отделом руководить… Надо было только замуж за москвича выскочить… Я девахой была ого-го… Кровь с молоком… Вот через это и погорела… Профессор один, старый пердун, соплей перешибешь, все ко мне клеился, ну я его и бортанула… А он, как оказалось, входил в комиссию по распределению выпускников, ну и припомнил мне свой конфуз… Пусть, говорит, едет Аграфена Юльевна, укреплять кадры нашего славного общепита на периферии… Вот и сослали в этот Литейск… Я поначалу здесь в гору пошла…

Договорить плехановка не успела. В дверь комендантской вдруг загрохотали кулаком. Груня подскочила, как ошпаренная, не зная за что хвататься — за трусы или халат? Так и не решила, высунулась из закутка в «кабинет», гаркнула:

— Какого хрена⁈

— Аграфена Юльевна, — послышалось из-за двери. — Беда! Сорокин с третьего этажа навернулся…

Глава 19

Прикрытого простынкой Петюню втащили в кузов «РАФика». Врач вытряхнул из пачки родопину, сунул ее в зубы, похлопал ладонями по карманам в поисках спичек. Чья-то рука сунула ему под нос трепещущий над зажигалкой огонек. Доктор подкурил, кивнул благодарно, засипел цигаркой.

— Ну как он, доктор? — спросил я, кивая в сторону «Скорой».

— Рентген покажет, — пробурчал он, — но по-моему, перелом не слишком сложный… Через месяц снова прыгать будет, ваш альпинист.

Он сделал еще пару затяжек, отшвырнул окурок, забрался на сиденье рядом с водилой, и белый с красными крестами на бортах «РАФик» укатил. Полуодетые обитатели общаги, собравшиеся к месту происшествия, начали расходиться по комнатам. А я посмотрел на все еще открытое окно тридцать восьмой комнаты на третьем этаже.

Картина случившегося мне была ясна. Петюня опять удирал от ревнивого мужа Зойки, но на этот раз окошко моей комнаты открыть было некому. Видимо, он попытался дотянуться ногами до решетки на окне первого этажа и сорвался. Высота падения была невелика, вот и отделался общажный Казанова переломом ноги. Везунчик.

Покуда я размышлял, площадка перед подъездом совсем опустела. Все разошлись. Груня — тоже. Возвращаться к ней я не стал. Поднялся к себе. Надо же хоть раз в неделю выспаться! Ну я и придавил часов на десять. Проснулся от шума. После вселения в общежитие семейных, в нем и в будние-то дни стоял гам, а уж в воскресенье и подавно.

Минут двадцать я валялся на койке, слушая этот гвалт. Потом поднялся и начал зарядку. Эту потребность я позаимствовал у Шурика. Сам-то я зарядку не делал со времен военного училища и никакого сожаления по этому поводу не испытывал, но, что сейчас значат желания пятидесятилетнего мужика, который стал начинкой для здоровенного двадцатидвухлетнего тела?

После зарядки телу захотелось умыться и пожрать. До посещения семейства Разуваевых еще оставалось порядочно времени, чтобы голодать. Я кинулся в сортир и умывальню. А когда вернулся, то обнаружил возле своей двери Аграфену Юльевну с большим подносом в руках, накрытом салфеткою. Поневоле вспомнилась горничная Даша, только та все же посимпатичнее.

— Доброе утро, — пробормотал я с видом обреченного.

— Утро… — фыркнула комендантша. — Белый день уже на дворе! Спишь, как сурок!

Я открыл дверь и она торжественно внесла в мою комнату свою ношу. Поставила на стол. Повернулась ко мне и сказала:

— Ты хороший мальчик, Саша! Спасибо тебе!

Она чмокнула меня в щеку и вышла. Я вздохнул с облегчением. Снял салфетку с подноса и обнаружил на ней два металлических судка, две бутылки пива и большую тарелку с горячими еще пирожками. В судках оказалась гречневая каша и котлеты. Таким образом Груня поблагодарила за вчерашние мои старания. Ну что ж, не зря, значит, старался. Но почему-то почувствовал себя на секунду проституткой…

Да ну на фиг! Мигом выгнал из головы бредовые мысли. Ушлый мозг тут же придумал оправдание моим похождениям — я просто помогаю одиноким женщинам, как истинный комсомолец. Забесплатно, естественно, а то, что они меня благодарят, это их дело, не по рукам же их бить за это… От таких мыслей сразу повеселел, вроде сделка с совестью прошла на «ура».

Позавтракав, я отнес все на кухню и вымыл посуду. До четырех дня оставалась еще пара часов. Надо было прогуляться. Я сунул в свой контрафактный магнитофон кассету с «Пинк Флойдом», прихватил бутылку коньяка и отправился на улицу. Благо погода была хорошей. В воздухе чувствовался запах палой листвы, но солнышко пригревало. На остановке я сел в трамвай, который шел до улицы Дзержинского. Здесь недалеко было и до квартиры Пал Палыча, и до места жительства Витька.

А еще здесь был комиссионный. Заглянуть что-ли? Увы, в комиссионке был выходной. Трудно было привыкнуть к такому графику. В мое время магазины работали всю неделю, часов по десять в день, а то и двадцать четыре на семь. А вот с таким графиком они бы вылетели в трубу. Помыкавшись по улице без дела, я тихонько побрел к дому, где жили Разуваевы и вдруг увидел Симу.

Она шла мне навстречу, в блестящем, канареечного цвета плащике, из-под которого виднелись ладные, обтянутые капроном, коленки. В одной руке Серафима Терентьевна несла букет цветов, а в другой — картонную коробку. Губки ее были подкрашены, а глазки подведены — из-за чего старшая пионервожатая стала выглядеть лет на пять взрослее.

— Добрый день, Саша! — приветствовала она меня.

— Привет! — откликнулся я. — Ты — к Разуваевым?

— Конечно, — ответила она, — но разве мы уже перешли на «ты»⁈

— Ну, давай перейдем? — предложил я. — Мы же не в школе…

— Хорошо, — согласилась Симочка, — но на работе будем обращаться друг к другу по-прежнему.

— Ладно! — отмахнулся я. — Только я не понял, почему ты тогда топаешь в другую сторону?

— Да все просто! Вас… Вернее — тебя увидела, вот и пошла навстречу.

— Давай тогда свою ношу!

— Возьми, только осторожно!

— Что там у тебя?

— Торт.

— Ну вот… а я не стал покупать…

— Так это — домашний. Я сама испекла… Все утро провозилась и еще полдня…

— Умница… А цветы — кому?

— Глафире Семеновне, разумеется.

— А, ну да…

Я осторожно взял у старшей пионервожатой коробку. Освободив руку, Серафима Терентьевна тут же просунула мне ее под локоть. Не знаю, кто из нас больше взволновался, я или — Шурик? С ним под ручку ходила, небось, только мама, а со мною… Разные шалавы, да и то, когда от двери ресторана до тачки уже не могли добраться без посторонней помощи. В любом случае ощущение, когда тебя под руку держит столь нежное создание, почти ребенок, ни с чем иным не сравнить. Я и не сравнивал, я — наслаждался.

— Когда войдем, — принялась наставлять меня спутница, — ты вручишь хозяйке цветы, а я — торт.

— А хозяину — бутылку! — бодро добавил я.

— Ох, уж эти мужчины, — вздохнула Симочка. — Неужели, нельзя общаться без выпивки?

— Без выпивки — только на работе.

— Я думала, что спортсмены не пьют.

Однако! С ней не забалуешь. Вот же достанется такая кому-нибудь в жены, пропадет мужик.

— Вообще-то — не пьют… — сказал я. — Особенно — в большом спорте.

— А я слышала, что вы в Олимпиаде участвовали… — снова сбилась на «вы» милая моя собеседница.

— От кого?.. — опешил я.

Неужто Сима с Груней обо мне разговаривала? Разве они знакомы?

— Точно уже и не помню… — пожала плечами старшая пионервожатая. — Все говорят…

Обо мне уже говорят?.. Хотя, чему тут удивляться? Новый человек в городе. Молодой, смазливый. Бабы липнут. К тому же — каратист… Ну по крайней мере — все так думают… Хорошо хоть, что карате, насколько я знаю, в восьмидесятом еще не было под запретом. Фильмы даже снимали — «Пираты ХХ века», «Не бойся, я с тобой». Второй фильмец послабже, конечно. А вот именно первый, помнится, дал невероятный толчок к каратемании в СССР. В драках все начали вдруг махать ногами, нунчаки стали строгать самодельные и носить их с собой под курткой… Но еще никто карате не запретил. Так что пока эта моя слава ничем не плохим грозит…

— Интересно там было? — спросила Серафима Терентьевна.

— Где?

— На Олимпиаде?

Врать не хотелось, но ссылаться на внезапную амнезию — глупо. И я пошел на хитрость.

— Да я почти ничего не видел, — сказал я. — Тренировки, соревнования, снова тренировки.

— А мы у себя в городе устроили олимпийскую эстафету, — с присущим ей энтузиазмом принялась рассказывать Симочка. — Райком комсомола поддержал. Вышли все — школьники, учащиеся техникума, комсомольцы завода… У нас были — бег на короткую и длинную дистанцию, прыжки в длину, плавание… Очень весело получилось…

— Не сомневаюсь.

— Нет, ну мы, конечно, не настоящие спортсмены, но ведь главное — не победа, а участие. Верно?

Я кивнул. Мне захотелось уже, чтобы мы поскорее пришли. К счастью — осталось только двор пересечь и на нужный этаж подняться. У порога старшая пионервожатая отняла у меня коробку с тортом и вручила цветы. Когда я позвонил в дверь, та распахнулась и сердце мое екнуло. Вот уж не ожидал. Она что — и впрямь сестра директорской супруги или они всю учительскую пригласили сегодня?

— О, гости! — не моргнув глазом, воскликнула химичка. — Заходите, коллеги!

Мы переступили порог.

— Здравствуйте, Екатерина Семеновна! — как ученица поздоровалась с нею моя спутница.

— Здравствуйте-здравствуйте… — пробормотала та, повернулась в сторону кухни и крикнула: — Глашенька, гости пришли!

— Развлеки их пока, Катенька! — откликнулась хозяйка.

— Всенепременно! — пообещала химичка, облизывая меня взглядом.

Серафима Терентьевна перехватила этот взгляд и сразу поскучнела. При этом сделала несколько странный, с моей точки зрения, ход. Она поставила на обувную тумбочку коробку, скинула туфельки и плащик, забрала торт и направилась на кухню. Оставив меня наедине со своей потенциальной соперницей.

— Для кого цветы? — томно осведомилась Екатерина Семеновна.

— Для — хозяйки.

— Ну тогда давайте их мне, в вазу поставлю, — сказала она. — У Глаши руки сейчас все-равно заняты. А у меня — свободные…

И в доказательство она схватила меня в районе ширинки. Хорошо так схватила, со знанием дела. Интересно, какой идиот ляпнул, что в СССР секса не было? Выручил меня хозяин. Когда отворилась дверь кабинета, химичка выпустила мое причинное место и отняв букет, удалилась в сторону гостиной.

— Приветствую! — воскликнул Пал Палыч, протягивая мне руку.

— Добрый день!

— Проходите ко мне, Александр Сергеевич, — сказал он. — Пока женщины хлопочут, мужчины могут спокойно пообщаться…

С этим я был совершенно согласен. Я скинул ветровку, разулся и мы прошли в кабинет. Здесь я извлек все, что захватил из дому. Увидев бутылку, Разуваев радостно всплеснул руками. А когда я выложил кассетник, принялся хлопотать, отыскивая провод, чтобы соединить два магнитофона. Я помог ему зарядить кассету и поменять бобину на большом катушечном агрегате вертикальной компоновки. Хотя я понимал, что качество записи будет не высоким, т. к. моя «Десна» это больше диктофон, чем магнитофон. Но Разуваева это не смущало. Никто не обращал сейчас особого внимания на такие мелочи, как шипение пленки. Судя по маркировке, принимающим магнитофоном была «Электроника ТА1–003».

Потом мы начали с ним «писать». И это было для меня, как возвращение в юность. Я ведь еще успел побаловаться этим всеобщим увлечением молодежи второй половины восьмидесятых — переписывать с мага на маг популярные песни и композиции. Причем — «писали» тогда все, без разбора — Высоцкого, Розенбаума, Новикова, Антонова, Малежика, «Машину времени», «Воскресенье», «Модерн Токинг», «Скорпионз», итальянцев и так далее…

Пока «Пинк Флойд» переписывался с кассеты на катушку, мы с Пал Палычем опробовали коньячок. В процессе я больше помалкивал, а хозяин пространно рассуждал о том, что совершенно напрасно наши идеологические органы осуждают увлечение советской молодежи западной рок-музыкой. Отрицая ее эстетическую ценность, они делают все, чтобы молодежь тянулась к ней. И ладно бы — только к музыке! Так ведь — и ко всему уродливому, что эта культура порождает в буржуазных странах.

— Когда я был молод, — пустился в воспоминания Разуваев, — нам твердили, что джаз — музыка толстых… Сегодня ты играешь джаз, а завтра — Родину продашь!.. Какая чепуха! Родину мы любили и проливали за нее кровь на фронте… А потом стали говорить, что джаз — это порождение негритянской культуры, протест против расовой дискриминации… Поль Робсон в СССР приезжал… Казалось бы, пора уже усвоить урок, и коль на смену джазу пришел рок-н-ролл, а ему на смену хард-рок в 60-х, признать его сразу, а не делать из него очередной жупел… Ведь рок тоже вышел из рабочих кварталов…

— Вот как? — я сделал вид, что удивлен познаниями Пал Палыча, хотя из своего времени прекрасно помнил, что рок зарождался по сути, как современный городской романс. В условиях, созданных цивилизацией 60-х гг ХХ в., как протест против массовой культуры мещанского буржуазного общества, частью которой была эстрадная музыка.

В кабинет заглянула Тигра.

— Уже выпиваете? — не слишком удивилась она. — Пойдемте, мама зовет.

Мы поднялись. Пал Палыч не стал выключать оба магнитофона. Останавливать запись было нельзя, сбой произойдет, пусть сами пишут, ничего страшного, если потом вхолостую поработают. Примерное время записи (бобина 270 метров) где-то 45 мин, если 520 м — то 90 минут. Нужно было просто поглядывать, не сидеть же все время у мафонов… А «Стена» альбомчик не маленький. На кассету «Десны» он уместился с двух сторон — по 45 минут с каждой.

В гостиной снова был накрыт стол, на этот раз — еще более роскошными яствами, нежели в первый раз. Глафира Семеновна принялась рассаживать гостей, шутливо сетуя на то, что мужчин мало. Меня он усадила между дочерью и сестрой, а — Симочку между мужем и собою. Старшая пионервожатая была не согласна с такой расстановкой сил — это было видно по ее обиженному взгляду, но виду не подала.

— Жаль, Катенька, что ты сегодня Сильвестра своего не захватила, — сказала хозяйка. — Был бы полный комплект!

— У него дежурство! — отмахнулась ее сестра, глазом не моргнув. — Да и потом, ты же знаешь, не люблю я с ним в гости ходить… Налижется и будет орать, что будь его воля, он бы их всех стрелял…

— Как это — стрелял⁈ — округлила глазки Серафима Терентьевна. — Кого — всех?

— Спекулянтов, взяточников, хапуг, — перечислила Антонина Павловна и пояснила: — Дядя Сильва у нас капитан ОБХСС.

— Вот именно! — подхватила Екатерина Семеновна. — Сорок лет, а все — капитан!.. Сидит, ковыряется в бумажках, ищет приписки, подчистки, подлоги, фальшивые накладные… Ни одной лишней запятой не пропустит!.. А вот если бы пропустил — глядишь был бы сейчас майором!

Произнося все это, она умудрялась гладить меня незаметно по колену.

— Катя, Катя, — с упреком бормотала супруга директора, раскладывая по тарелкам жареное мясо и поливая его умопомрачительно ароматным соусом. — Меня поражает твой цинизм.

— А что я такого сказала⁈ — удивилась химичка. — Каждая жена хочет, чтобы ее муж был успешным человеком… Вот взять, к примеру, Пал Палыча!.. Он директор школы у него свои подчиненные, он может распоряжаться самостоятельно финансами учреждения. А мой — только перед начальством мечется. План по взяткам выполняет.

— Ну до министра я все равно уже не успею дорасти, — усмехнулся хозяин квартиры.

— А все почему⁈ — вопросила Екатерина Семеновна, чьи шаловливые пальчики подобрались уже к моему самому заветному. — Потому, что вы больше дорожите своими учениками, нежели карьерой!.. Уж простите за откровенность, но я по родственному…

— Не портите мне молодежь, — пробурчал Разуваев. — Глаша права, вы слишком цинично и потребительски смотрите на вещи…

— На вещи я смотрю вполне здраво! — парировала его невестка, которой, похоже, доставляло двойное удовольствие одновременно троллить свою родню и тискать то, что к ее родне не принадлежало. — А вот на людей — да! Особенно на своего благоверного, который эти вещи достать не умеет, а главное — не хочет… Да с ним не то, что в магазин, на рынок ходить невозможно… Его не товар интересует, а накладные на него… Однако жрать он, почему-то предпочитает мясо, а не целлюлозу с печатным текстом… Вот!

— Я очень надеюсь, что присутствующие тоже предпочитают мясо, а не целлюлозу, — подхватила Глафира Семеновна. — Катенька, солнышко, ты держишь гостей голодными…

— Это еще почему?

— Потому что, как люди воспитанные, они не смеют жевать, покуда ты упражняешься в остроумии, — объяснила хозяйка. — Паша, налей гостям вина и произнеси, наконец, тост!

Пал Палыч с готовностью поднялся и наполнил бокалы. Я заметил, что початую бутылку коньяка он оставил в кабинете, а сейчас разливал «Киндзмараули». Не слабое по тем временам винишко, даже для бюджета директора. Убедившись, что у всех налито, хозяин начал произносить тост:

— И все-таки я хочу возразить, уважаемой Екатерине Семеновне… Мое поколение пережило многое… Детство прошло в годы индустриализации, когда советские люди не думали о своем персональном благополучии. Все понимали, что впереди война с фашизмом и тратили силы и здоровье на укрепление обороны страны, а не на стяжательство. В войну приходилось отдавать последнее фронту. Люди на собственные сбережения покупали танки и самолеты для нашей победоносной Красной Армии. А после войны — восстанавливали разрушенное народное хозяйство буквально по крупицам, тоже было не до жиру, но всего через пятнадцать лет после победы в космос полетел наш Юра — советский летчик и отчаянный парень. Теперь, благодаря неусыпной заботе нашей партии, благосостояние народа неуклонно растет. В каждом доме телевизор, холодильник, магнитофон. Но значит ли это, что мы должны предать идеалы коммунизма ради приобретения вещей? Нет! Наши дети — это новое поколение борцов, и чем бы ни увлекались, они не обменяют души своей на карьеру и жирный кусок. Выпьем же товарищи за нашу замечательную молодежь!

— Правильно! — подхватила супруга. — Выпьем и начнем уже есть, а то жирный кусок совсем остынет и уж точно не полезет в горло.

Все присутствующие, включая автора тоста, рассмеялись, чокнулись бокалами и налегли на жаркое. Для того, чтобы успешно орудовать ножом и вилкой, Екатерине Семеновне пришлось отпустить то, что она удерживала на протяжении всего спора. И признаться, я вздохнул с облегчением. Ведь если бы химичка продолжила массировать этот, не самый бесполезный в жизни мужчины орган, пришлось бы мне пригласить ее куда-нибудь в… ванную, для уточнения некоторых деталей ее мировоззрения.

Лишь только я успокоился.

— Ой! — воскликнула вдруг Екатерина Семеновна. — Александр Сергеевич, не могли бы вы мне помочь?

Глава 20

Все разом всполошились.

— Что случилось, Катюша⁈ — вскочила Глафира Семеновна, как пружина распрямилась.

— Тетя Катя, что с вами? — испугалась Тигра.

— Ничего-ничего, все в полном порядке! — поспешила уверить их родственница. — Я просто кое-что забыла сделать… так сказать запамятовала, но вот Товарищ Данилов мне как раз поможет.

Отказываться я не стал, хотя, конечно, догадывался — в чем я ей должен помочь. Мы вышли из-за стола. Симочка проводила нас недоумевающим и обиженным взором своих умненьких глаз. Интересно, догадывается ли она о какой именно помощи собирается меня попросить химичка? Впрочем, как выяснилось, я тоже не ожидал от коллеги проявленной ею изобретательности. Когда мы вышли в коридор, он взяла сумочку, что лежала на тумбочке перед зеркалом — кажется, такая конструкция называется «трюмо» — вынула из нее картонную коробку и сунула ее мне. Я машинально взял. Содержимое коробки оказалось довольно весомым.

— Что это, стесняюсь спросить?

— Прибор для выжигания по дереву, Александр Сергеевич! — ответила Екатерина Семеновна. — Хочу подарить сестричке, она увлекается этим делом.

— Так если увлекается, значит у нее такой есть?

— Ее перегорел… — хихикнула химичка и добавила срывающимся от нетерпения хриплым голосом: — Вы мужчина, Александр Сергеевич, или нет? Можете вы мне помочь?

— Да в чем же⁈ — я уже ничего не понимал.

— Идемте! — Она схватила меня за руку и поволокла в ванную. — Проверите! А вдруг он не работает? Не могу же я подарить сестре неисправный прибор?..

Мы вышли из ванной примерно через полчаса. Ровно столько времени понадобилось Екатерине Семеновне, чтобы убедиться, что оба прибора работают.

— Простите меня, дурочку! — снова появляясь в гостиной, заявила чрезвычайно заботливая сестра гостеприимной хозяйки. — Представляешь, Глаша, принесла тебе подарок, а он не работает… — И она протянула сестричке коробку с выжигателем, кстати, превосходно работающим. — Спасибо Александру Сергеевичу, починил! Настоящий мужчина!

— Благодарю, сестричка! — супруга директора приняла подарок и поцеловала находчивую родственницу. — И вам спасибо, Саша!

Я кивнул, стараясь не смотреть на насупившуюся старшую пионервожатую.

— Выпьем за нас, за настоящих мужчин! — провозгласил следующий тост уже изрядно захмелевший хозяина дома.

Вернувшись на свое место, я взял наполненный Пал Палычем бокал, но не успел пригубить, как подала голос до сих пор молчавшая Серафима Терентьевна:

— Глафира Семеновна, Павел Павлович, простите, но мне пора домой.

— А как же чай⁈ — спросила хозяйка. — Вы такой чудесный торт испекли!

— Вот без меня и попробуете, — отрезала Симочка. — Меня мама ждет.

— Ну что ж, жаль, — вздохнула Глафира Семеновна. — Саша, проводите!

— Обязательно! — вскочил я.

— Ну зачем же утруждать себя, — проговорила старшая пионервожатая, окидывая меня насмешливым взглядом. — Александр Сергеевич трудился, прибор чинил…

— И все же я провожу, — откликнулся я. — Заодно — проветрюсь.

— Только уж вы возвращайтесь, Саша! — потребовал Разуваев.

— Вернусь, — пообещал я.

Мы вышли с Серафимой Терентьевной в прихожую. На меня она не смотрела. Обулась, оделась и выскочила на лестничную клетку. Я — за ней. Симочка, стрекоча каблучками, ссыпалась по ступенькам на первый этаж. Вылетела на улицу. Хорошо хоть не бросилась бежать. Я бы оказался на редкость в дурацком положении. Что мне, мчаться за нею следом? Что подумают прохожие? Еще милицию позовут.

К счастью, старшая пионервожатая вскоре выдохлась и зашагала медленнее. Я нагнал ее, пошел рядом. В мою сторону Сима не смотрела, словно я посторонний. На дворе уже стемнело. Зажглись фонари. Мы покинули двор, вышли на улицу Дзержинского, пересекли проезжую часть. Машин по вечернему времени было мало. Где живет Серафима Терентьевна я понятия не имел, но похоже, что где-то неподалеку.

— Вы ее любите? — вдруг спросила моя молчаливая спутница.

— Кого? — удивился я.

— Екатерину Семеновну!

— Нет! С чего ты взяла?

— Тогда почему вы с ней… уединились? — едва ли не шепотом осведомилась Симочка. — Только не врите про выжигатель…

Вот же соплячка! Да кто она такая, чтобы я перед ней отчитывался? Я хотел было сказать все это вслух, как из темного переулка вышли трое. Одинаково патлатые, в кепарях и джинсах. Типичные хулиганы и тунеядцы из журнала «Крокодил», который я в детстве любил разглядывать в школьной библиотеке.

— Опа! — обрадованно произнес один из них. — Девочка!

— А с нею — мальчик! — добавил второй.

— А мальчик подарит нам свой кошелек и девочку? — по-детски пискляво спросил третий.

И они перегородили нам дорогу.

— Валили бы вы, пацаны, пока целы, — предложил я мирное решение проблемы.

— Чё? — переспросил первый.

— Мальчик грубит взрослым! — фальшиво ужаснулся второй.

— Придется мальчику сделать бо-бо, — подхватил третий.

Именно к нему я и шагнул. Он не успел даже сообразить, что я намереваюсь делать?

— А-а-а, — заверещал он, когда я вывернул ему руку. — Пусти, сука!

Я его отпустил, но так, чтобы он попутно снес второго, который кинулся дружку на выручку. Пока они барахтались на асфальте, пытаясь разобраться, где у них руки, а где — ноги, на меня налетел третий, замахиваясь обрезком трубы. Пришлось применить навыки карате. Выронив трубу, хулиган врезался спиной в металлическую стенку гаража и сполз по ней, видимо, оглушенный.

В этот момент под клекот сирены, слепя мигалками, подъехал милицейский «УАЗик». Из него выскочило двое ментов, с фонариками. Пошарили лучами по кислым рожам валяющихся тунеядцев, потом направили свет на нас Симой. Я зажмурился, заслонившись рукой. Один из патрульных шагнул к нам.

— Сержант Покровский! — козырнул он. — Что здесь произошло?

— Хулиганы к нам приставали, Федя! — подала голос старшая пионервожатая.

Милиционер убрал луч фонаря, спросил:

— Симочка?

— Да, Федя! — ответила она.

— А это кто с тобой?

Я достал из внутреннего кармана первый подвернувшийся под руку документ. Это оказались «корочки» кэмээса. Посветив фонариком, сержант Покровский прочитал:

— Та-ак, Данилов Александр Сергеевич… кандидат в мастера спорта по самбо… Все ясно!

Он вернул мне удостоверение и снова откозырял.

— Так вы подтверждаете, товарищ Данилов факт нападения на вас этих граждан? — спросил он, тыча лучом фонарика в хулиганов, которые уже стояли с поднятыми руками, а напарник сержанта их обыскивал.

— Да они в общем и не приставали, — честно ответил я, — глумились только, обещали применить силу.

— Сержант, — окликнул Покровского другой мент. — У этого — нож!

И он показал финку с наборной рукоятью из цветной пластмассы. Сержант еще раз посветил в лицо владельцу ножа.

— Так это Трусиков! — сказал милиционер. — За старое взялся?..

— Да ты чё, гражданин начальник, — задергался тот. — Нахалку лепишь! Ножик у меня за голенищем был… Я его и не касался.

Покровский обернулся ко мне.

— Ножа я у него не видел, командир, — подтвердил я. — Трубу видел… Вон она валяется.

— Ясно!.. — кивнул тот. — Давай, старшина, суй этих цуциков в кандей, подбросим до отделения.

— Да за что, начальник⁈ — заерепенился Трусиков. — Этот жлоб нас избил, а мы в каталажку?

— За незаконное хранение холодного оружия, — охотно объяснил сержант. — И трубу захватим. Пальчики твои проверим…

Старшина затолкал всех троих в «УАЗик», где уж, конечно, имелся огороженный стальной решеткой закуток.

— Можете следовать дальше, граждане! — разрешил нам Покровский — Ели заявление писать не будете.

— Спасибо, Федя! — крикнула ему вслед старшая пионервожатая.

— Ухажера своего благодари! — ответил тот, забираясь в кабину патрульного авто.

И хотя я не сказал этого вслух, но я тоже был благодарен, причем — не только сержанту, но и задержанным им хулиганам. Они избавили меня от необходимости объяснять спутнице суть моих взаимоотношений с бойкой преподавательницей химии.

— Честно говоря, я струсила, — призналась Симочка, когда мы подошли к подъезду ее дома. — Простите меня за мою глупою ревность.

Она встала на цыпочки и чмокнула меня в щеку.

— До завтра!

И я направился назад, к семейству Разуваевых. Не то что бы мне сильно хотелось к ним, если только пожрать, а то из-за любвеобильной сестры хозяйки, я толком и не поел, да и «Десну» надо было бы забрать. Без приключений добравшись до подъезда, я нос к носу столкнулся с Антониной Павловной. Она как раз выходила мне навстречу в своей неизменной косухе и бандане. В руке у нее была тяжелая, туго набитая сумка.

— Ты куда? — спросил я.

— Так, в одно место… — откликнулась она и тут же спросила: — Проводил?

— Проводил.

— Сима на тебя не сильно обиделась?

— Нет! — ответил я. — Она даже отбила меня у хулиганов и познакомила со своим другом, сержантом Покровским.

— А-а, с Федей?.. Хороший парень…

— Ага, веселый…

— Слушай, а ты очень хочешь туда? — она показала на освещенные окна своей квартиры.

— Да как сказать…

— Если не очень, пойдем со мною… Заодно поможешь дотащить эту тяжесть.

— А что там у тебя?

— Жратва…

— Со мною поделишься?

— Если не будешь зевать.

Я взял у нее сумку. И мы пошли к остановке. Там сели в автобус и через три квартала вышли.

— Правильно, что не стал возвращаться к нашим, — сказала Тигра, когда мы повернули во двор старого дома, больше похожего на барак в три этажа. — Родители сейчас тетю Катю воспитывают, так что твое присутствие было бы не слишком уместным.

— Так чего ее воспитывать? — пробурчал я. — Большая уже…

— Тебе виднее, — фыркнула математичка.

Развивать тему я не стал. Мы вошли в подъезд. Таких я еще в Литейске не видел. Лестницы были деревянными. Стены — расписаны разной похабщиной. Освещались только лестничные площадки, да и то — еле-еле. Про запах я уже и не говорю. Мы поднялись на третий этаж. Тигра не стала звонить или стучать, а сразу потянула обшарпанную дверь на себя. Хлынувшие звуки и запахи не оставляли сомнения в том, что это и есть тот самый квартирник, на который любила хаживать математичка. По нашему вписка получается.

В прихожей, куда я втащил баул со жратвой, света не было, да и вообще, в этой квартире с освещением было туговато. Бренчала гитара и кто-то заунывно тянул: «Снилось мне, по притихшему городу, проплывает медленное облако, облако покоя в светлом городе. Жаль, что это только снилось мне…». По вписке тоже проплывало облако, с отчетливым запашком марихуаны.

Кухня, куда заглянули мы с коллегой, была битком набита народом. Поющий парень сидел в позе лотоса посреди большого круглого стола. Остальные расположились, кто где пристроился. Большинство — стоя. Отдельные счастливчики занимали стулья и табуретки. На широком подоконнике устроилась парочка, которая лобызалась между затяжками косяка. Когда музыкант отбренчал чужую песню, слушатели обратили взоры на нас.

— О, Тигра пришла! — выкрикнула девчушка, возраста Симы, но с фенечками в неухоженных рыжих волосах и сигаретой в пухлых губках.

И все загалдели: «Тигра, Тигра пришла!» И начались поцелуйчики и обнимашки. Мне надоело смотреть на это и, подойдя к столу, я с грохотом опустил на него свою ношу. Гитарист едва успел соскочить на пол. Обозначив таким образом свое присутствие, я обратил на себя внимание тусовки.

— Кто это? — спросил парень ростом с меня и, судя по рельефной мускулатуре, распирающей ткань футболки с аляповатым принтом, изображающий желтую подводную лодку, не слабее.

— Ребята, знакомьтесь, это Физрук! — представила меня спутница.

Так я получил погоняло.

— А-а, привет, Физрук!.. Добро пожаловать, чувак!.. Чё притаранил? — загомонили «дети солнца».

— Это вот Тигра всё… — пробормотал я.

— Наша Тигра пришла, молочка принесла! — хором проскандировали они и полезли в сумку.

Я отошел в сторонку. Все, что эти чуваки и чувихи извлекали из баула, они тут же начинали жрать, чавкая и давясь. У меня сразу пропал аппетит. Присоединиться к ним, все равно, что толкаться со свиньями возле корыта. Я потихоньку выбрался из кухни и от нечего делать побрел осматривать квартиру. В первой же комнате наткнулся на совокупляющуюся парочку. Мое появление впечатления на них не произвело.

— Пока вы тут третесь, там всю жрачку растащат, — сообщил им я и вышел.

В большой комнате не было никого. Да и мебели — не густо. Продавленный диван. Затоптанный и заплеванный ковер на полу и торшер с явно самодельным абажуром из разноцветной проволоки. На стенах календари и постеры с групповыми портретами западных рок-групп. Прямо на полу стопки книг и журналов. Больше смотреть здесь было не на что. Я повернулся было, чтобы уйти, как скрипнула дверь, ведущая еще в одну комнату.

Из нее вышла девушка, от одного взгляда на которую у меня перехватило дыхание. Она словно появилась из другого мира. И дело даже не в красоте как таковой, а в общей грации движений и жестов. Одета она была также, как и остальная туся — джинсы с бахромой по шву, футболка с цветным принтом чего-то рок-н-ролльного — в длинные, каштановые пряди вплетены разноцветные фенечки.

Она смотрела на меня без всякого удивления, но и равнодушия в ее взгляде тоже не было. Как будто мы были давно знакомы и хорошо знаем все привычки и недостатки друг друга. Во всяком случае — в серых глазах незнакомки я увидел искорки едва сдерживаемого смеха, хотя губы ее были плотно сжаты. Девушка словно хотела сказать мне, что она все знает обо мне, но никому ничего не скажет.

— А-а, вот ты где? — сказала Тигра, появляясь на пороге, потом, видимо, заметила девушку и быстро спросила: — Вы еще не познакомились?..

— Вла… — начал было я, но вовремя исправился. — Александр! — и протянул руку.

— Илга, — с легким прибалтийским акцентом откликнулась она, принимая ее длинными, белыми прохладными пальцами.

— Вы из Прибалтики? — спросил я.

— Из — Эстонии, — уточнила она.

— Какими же судьбами оказались в наших краях?

— Случайно попала, как и вы, — последовал ответ.

Меня продрало ознобом. Эстонка словно и впрямь заглянула мне в душу и увидела в ней не Санька, а Вовку Данилова.

— Я сюда приехал по распределению, — сказал я, чтобы как-то сгладить двусмысленность положения.

— Я тоже — по распределению, — отозвалась Илга. — Другой вопрос, что или кто ведает распределением?

На это мне нечего было сказать и без того наш разговор отдавал легкой шизофренией. Антонина Павловна вдруг рассмеялась и вставила свои пять копеек.

— Тебе с нею не сладить, — сказала она. — Илга у нас философ и чародейка.

— Умеете колдовать? — спросил я у каштановолосой.

— Моя бабушка умела, а мы с мамой уже не очень, — совершенно серьезно ответила на мой шутливый вопрос эстонка. — Бабушка была знахаркой, она лечила всех на нашем хуторе и на соседнем — тоже… Мама поступила в медицинский институт, а я — на психологический факультет Тартуского университета.

— И вас сюда распределили?

— Да, я детский психолог, — ответила Илга. — Помогаю детям с особенностями речи.

— А я — преподаю физкультуру в средней школе.

Так мы светски беседовали, стоя посреди комнаты, потому что садиться на диван не хотелось. С каждой произнесенной эстонкой фразой, ощущение, что мы с нею знакомы становилось все сильнее. Я начал лихорадочно копаться в памяти. Ведь могли же мы пересечься в той, прошлой моей жизни?

Могли! Конечно, Илга лет на десять старше Вовчика Данилова, который сейчас бегает в школу, где учатся дети офицеров и семейных солдат-контрактников кушкинского гарнизона. А значит, увидеться мы могли только потом, когда Вовчик вырос и стал сначала курсантом, потом офицером, потом — полубандитствующим бизнесменом.

И все-таки что-то стало проклевываться в моей памяти, какой-то смутный образ, не человека даже — события. И относилось это событие не к курсантским и не к офицерским временам моей жизни, а именно к тем, что были связаны с бизнесом. Может, мы пересекались на каких-нибудь деловых переговорах?.. Додумать я не успел. В комнату ворвалась та самая девчушка, которая первой заметила нас с Тигрой.

— Шухер! — выкрикнула она. — Облава!

Глава 21

Математичка кинулась в прихожую, я было — за нею, но эстонка вдруг схватила меня за руку и потащила в ту самую дверь, откуда появилась. Сопротивляться я не стал. Правда, оказалось, что Илга вовсе не собирается уединяться со мною, как мне сдуру почудилось. Комнатка, в которой только и помещалась, что застеленная драным одеялом тахта, оказалась с секретом. В ней обнаружилась еще одна дверь. Она была вделана в стену заподлицо и оклеена точно такими же обоями, как и все остальные стены.

Отворив эту тайную дверь, новая знакомая мотнула головой — проходи. Я протиснулся, а она — следом. И мы очутились еще в одной комнате. Освещения здесь не было. Илга плотно притворила дверь и стало совсем темно. Если не считать того света, что проникал через окно, стекла которого были замазаны мелом. Мы стояли посредине комнаты, прислушиваясь к тому, что творилось в квартире. Слышалась милицейские трели, буханье сапог, ругань и женский визг. Наконец, все стихло. Можно было покидать убежище.

Я порадовался тому, что не стал разуваться и раздеваться, когда пришел. А девушка оказалась не менее предусмотрительной, нежели я. Свою обувь и одежду она держала именно в потайной комнате. Когда мы из нее вышли, то увидели следы разгрома, хотя в этом обиталище «детей солнца» казалось трудно было что-нибудь еще разгромить. На полу валялась забытая кем-то впопыхах куртка, а вот книги и журналы пропали. В кухне на столе были разбросаны недоеденные пирожки и надкусанные домашние соленья. На обоях виднелся отпечаток ладони, измазанный кровью — похоже, кто-то получил по сопатке.

Оказавшись на улице, лично я вздохнул с облегчением. Не потому что испугался облавы, а потому мне не хотелось, чтобы Илга угодила в кутузку. За Тигру я не очень-то беспокоился. Думаю, в милиции знают, кто она такая. И все неприятности сведутся к тому, что сообщат на работу, где директором работает ее отец. А вот девушка, которая шла сейчас рядом, волновала меня все больше. Ощущение того, что мы с нею раньше были знакомы только усиливалось, или вернее, будем еще знакомы.

Мы шли по тихим улочками советского провинциального города и мне чудилось, что нас связывает какая-то тайна. Жаль, что нельзя было спросить ее об этом напрямую. Подумает еще, что я рехнулся. Однако о другом я ее мог спросить:

— Скажите, Илга, а что вас связывает со всей этой компанией?

— Мне интересно, — последовал ответ. — Я удивлена. Так далеко на Востоке молодежь ведет себя точно также, как в Европе.

— А вы бывали в Европе?

— Да, в Хельсинки, Стокгольме и Варшаве.

Я покивал. Сам-то я был не только в перечисленных ею городах, и далеко не только в Европе, но сказать об этом не мог. Каким образом тюменский пацан, который лишь недавно закончил институт, мог объехать полмира? А ведь с этой девушкой мне, как ни с кем другим в этой эпохе хотелось быть самим собой. И поэтому я ощущал себя наглым самозванцем. Самое удивительное, что Илга словно чувствовала, что творится в моей душе, ну или по крайней мере мне так казалось.

— Вы не подумайте, что я считаю, будто в Европе лучше, чем у нас, — сказала она. — Они там веселые, безалаберные, но при этом каждый думает только о себе. Нет единства ни в чем.

— Ну а как же демонстрации протеста? — решил блеснуть я знанием международного положения, почерпнутым из газет.

— А что демонстрации протеста? — переспросила моя спутница.

— Ну чтобы участвовать в них, нужно как-то объединиться.

— А вы думаете, они за мир выступают?

— Ну-у не только за мир, за права трудящихся, против расового угнетения и безработицы…

— Они о своем благополучии беспокоятся, — ответила Илга. — Была бы возможность нас уничтожить, а самим уцелеть, эти протестанты требовали бы немедленно начать войну.

Ей снова удалось меня удивить. Из прежней жизни я вынес убеждение, что все прибалты заядлые русофобы, которые всегда ненавидели все советское и лишь делали вид, что хотят строить коммунизм. И вдруг встретил эстонку, которая, похоже, думает иначе. Разве такое бывает? Впрочем, что я о ней знаю, кроме того, что бабушка у нее знахарка, а мама — врач? Вдруг ее отец был этим… латышским стрелком… Хотя нет, он же эстонец…

— Вот мы и пришли, — произнесла Илга фразу всех девушек, которых когда-либо провожали.

Правда, мне и в голову не приходило, что я ее провожал. Я вообще об этом не думал. Просто шел туда же, куда и она. И вот мы пришли. Значит, пора прощаться.

— Вы далеко живете? — вдруг услышал я вопрос.

— В общежитии на Красногвардейской.

— О, так это же другой конец города.

— Ничего, поймаю такси…

— Сюда они почти не заезжают.

Я с удивлением уставился на собеседницу. Это что, она меня уговаривает подняться к ней? Так быстро? Она же не химичка и даже — не биологичка. И уж тем более — не комендантша. Разочарование захлестнуло мою прожженную, как старый матрас окурками, душу. Неужели тайна внучки хуторской знахарки раскрывается так просто? Илга терпеливо дожидалась моей реакции и не дождавшись сказала:

— Вы красивый парень, Александр, но я еще не опустилась до того, чтобы клеить случайных знакомых… Не хотите переночевать у меня, идите пешком. Вы же спортсмен, вам полезно.

— Простите, Илга! — искренне произнес я. — Если вы меня угостите чаем, буду навеки вам благодарен.

— Навеки — не нужно, — ответила она, — но если и дальше будете оставаться искренним в своих порывах, это будет хорошо.

Озадаченный, я покорно поднялся следом за нею на второй этаж. Илга открыла дверь и мы вошли в квартиру. Она сняла ладный, явно не отечественного пошива плащ, повесила его на вешалку в прихожей, уселась на тумбочку для обуви и вытянула ногу в модном, обтягивающем икру сапоге-чулке. Я сразу понял смысл этого жеста и помог его снять. Затем — второй. И только тогда разулся и разделся сам.

— Проходите в комнату, — распорядилась хозяйка квартиры или скорее — жиличка.

Ведь насколько я понял, Илга такая же приезжая как и я, вернее — как Шурик Данилов. А если даже и снимает, то все равно молодец. И я прошел в комнату. И тут же смутился. Квартира оказалась однушкой. Где же мне ночевать? На кухне? Нет, уж лучше я пешком до общаги доберусь или поймаю по пути тачку, чем на полу под батареей валяться. Приняв столь гордое решение, я уселся на диван, оглядывая комнату. У окна, с дверью, ведущей на балкон, стоял телевизор на тонких деревянных ножках.

Слева от дивана высился платяной шкаф, справа торчал торшер с зеленым пластиковым абажуром, над спинкой дивана нависали полки с книгами. Все сияло безукоризненной чистотой, но ощущения уюта не вызывало. Через несколько минут в комнате появилась Илга. Она прошла мимо меня, взяла из шкафа какую-то одежду и снова удалилась. Я и сам почувствовал себя предметом обстановки, который можно было молча обойти, не обращая внимания. Впрочем, меня это не задело.

— Александр, идите сюда! — позвала она меня из кухни, спустя несколько минут.

Разумеется, я мигом там оказался. И увидел, что девица из вписки пропала и появилась милая, домашняя девушка в шортах, открывающих ее совершенной красоты ноги, и в обыкновенной футболке с вездесущей олимпийской символикой — силуэт Спасской башни из красных полосочек, увенчанный красной звездочкой с разноцветными олимпийскими кольцами в основании. Я уселся на табуретку, между столом и холодильником, и с удовольствием наблюдал за тем, как моя очаровательная хозяйка накрывает на стол.

Она выставила чашки на блюдцах, заварочный чайник с золотыми цветами на белых раздутых боках, вынула из холодильника нарезанный треугольными кусочками торт на фарфоровом блюде и банку варенья. Варенье Илга разложила по розеткам, а для торта поставила блюдца. Проделывая все эти манипуляции, она то и дело поправляла каштановые прядки волос, освобожденных от фенечек. И этот такой естественный женский жест казался мне верхом совершенства.

Чай оказался в меру крепко заваренным и именно такой температуры, какой я предпочитаю. Варенье было брусничным, а торт — бисквитным с кремовыми розочками и листиками. Меня удивляло, что хозяйка вела себя так, словно на дворе не стояла ночная темень, а за столом не сидел парень, которого она еще несколько часов назад и знать-то не знала. Конечно, нас познакомила Тигра, которой на вписке, видимо, бесконечно доверяли, но все же… Однако даже не это меня удивляло, а мое собственное спокойствие.

Нравилась мне эта девушка из далекой от Литейска Эстонии? Не то слово! Рассчитывал ли я на то, что тоже понравлюсь ей? Не знаю. Ведь чтобы понравиться по-настоящему, а не для мимолетного перепихона, нужно быть самим собою. Девушки любят разных парней и мужиков, но для серьезного увлечения им нужно ощущение надежности, которое должно исходить от мужчины. А надежность мужчины держится на вере в себя. А верил ли я сейчас в себя? Хороший вопрос…

— Могу я говорить откровенно? — спросила вдруг Илга.

Я вздрогнул. Она словно опять угадала моим мысли. Неужели такую способность дает психологическое образование? Признаться, раньше я считал всех психологов жуликами.

— Конечно! — откликнулся я.

— Вас все время что-то мучает, я угадала?

Ну не мог я ей соврать. Скажу, как есть, пусть сочтет меня кем угодно. Выставит взашей? Ладно. Пойду себе восвояси. Надоело мне притворяться. Я же хотел исповедоваться? Прекрасная девушка, детский психолог по профессии — не самый худший вариант исповедника.

— Угадали, — ответил я.

— Расскажете?

— Расскажу, но вы не поверите.

— Я постараюсь.

— Только давайте договоримся, — сказал я. — Если вам покажется, что несу какую-то ахинею, в которой, с вашей точки зрения, нет ни слова правды, вы просто скажите мне об этом, не делая вида, что верите мне… Ну знаете, как психиатр, который выслушивает бред больного.

— Согласна.

— Хорошо… Слушайте… И по документам и по сути я Александр Сергеевич Данилов, пятьдесят восьмого года рождения, уроженец Тюмени, выпускник педагогического института… — тут я допетрил, что так и не удосужился выяснить какого именно. — В общем, распределен в город Литейск, преподавателем физкультуры в школу номер двадцать два…

— А на самом деле?..

— На самом деле — с детства мне кажется, что я то ли космический пришелец, то ли путешественник во времени… Вы еще согласны слушать меня дальше?

Собеседница кивнула. В ее прозрачных балтийских глазах трудно было что-либо прочесть и я продолжил:

— Тогда слушайте… Я никому об этом не рассказывал, но мне кажется, что я знаю, что произойдет в будущем… Причем иногда это знание накатывает на меня в самый не подходящий момент… Последний раз случилось прямо во время педсовета, который состоялся тридцать первого августа. Я упал со стула, ударился головой об пол, а поднялся никого не узнавая… Спросите Тигру, она при этом присутствовала. Она расскажет, что после падения я очень странно себя вел, даже схватил за щеки учителя истории… Мне продолжать?..

— Продолжайте!

— Хорошо… А все потому, что мне показалось, что я это… не совсем я… Ем, пью, сплю, хожу в гости, знакомлюсь с людьми, встреваю в мелкие неприятности, даже — преподаю физкультуру, хотя порою мне кажется, что в педагогике ни шиша не смыслю… — О том, чем я еще занимаюсь, я счел не лишним умолчать. — Самое печальное, что порою мне мерещится, будто я живу в военном гарнизоне, возле города Кушка, на южной границе СССР. Мне четырнадцать лет, я хожу в школу, мой папа офицер, мама — преподаватель русского языка в школе… Иногда у меня возникает желание проверить, а если там такой пацан, каким я себя представляю, но я не решаюсь…

Мы помолчали. Илга смотрела на меня с состраданием, а потом сказала:

— Вы сказали, что вы пришелец из космоса или из будущего… Расскажите о будущем…

— О нем, пожалуй, рассказать будет потруднее… Еще сочтете меня каким-нибудь провокатором или шпионом…

— Для шпиона ваша «легенда» слишком дикая…

— Пожалуй… Ну тогда не бросайте в меня остатками торта или горячим чайником…

— Постараюсь…

Я уже начал понимать всю глупость своего поступка. Что ей сказать? Что в 1991 году Советский Союза прекратит свое существование, как единое целое? Что советские республики, включая ее родную Эстонию, обретут политическую независимость? И при этом добавить, что все они, и Россия, которая станет именоваться Российской Федерацией, откажутся от социализма и возьмут курс на построение рыночной капиталистической экономики. А страны Балтии войдут в состав Евросоюза, а потом станут членами НАТО? Если Илга лояльная гражданка СССР, она сразу сообщит обо мне, куда следует.

— Что же вы молчите?

— Похоже это на бред душевнобольного?..

— Похоже, — не стала спорить она, — но на хорошо структурированный…

— Мне уже прекратить его излагать?..

— Нет, — покачала головой Илга, — вы обещали рассказать о будущем! Мне очень интересно.

— Хорошо… — Я решил, что врать не стану, просто уйду от политики. — На Луну и тем более Марс пока никто не летает, максимум — посылают автоматические станции, а наши космонавты вместе с американскими астронавтами работают на международной космической станции… Очень развита бытовая электроника, у каждого — от школьника до старушки — есть переносной телефон, их будут называть мобильными… Это устройство, благодаря которому можно будет не только разговаривать, но и переписываться, фотографировать и вести видеосъемку, слушать музыку, читать книги и еще — многое другое… Кроме телефонов, у большинства будут небольшие бытовые компьютеры, возможности которых многократно превзойдут современные электронно-вычислительные машины, и при этом некоторые модели смогут легко умещаться в сумку…

— Я читала, что на Западе разрабатываются такие, — вставила слово собеседница. — Называют лаптопами…

— Да, только в будущем их станут называть ноутбуками… Все такие устройства, включая телефоны, будут связаны единой сетью, ее станут называть… гм… Всемирной паутиной, которая позволит получить любую информационную справку, смотреть фильм, прочесть книгу, вести переписку со знакомыми и незнакомыми…

— Как это — с незнакомыми? — удивилась Илга.

В глазах ее больше не было профессионального бесстрастия. Они сияли блеском детского любопытства. Ну да, ее можно понять. Всегда интересно слушать рассказы о будущем, когда не знаешь, какое оно на самом деле.

— Это будет называться общественными сетями. Они объединят всех владельцев компьютеров и других устройств, способных поддерживать связь с Паутиной. Владельцы должны будут проходить несложную процедуру регистрации… Так вот владелец, который зарегистрируется, сможет общаться с другими, набирая на клавиатуре свои послания и читая послания других с экрана своего устройства…

— Ох, боюсь моя голова всего этого не вместит, — вздохнула она.

— Да, это не так-то легко представить… — согласился я. — И что вы теперь обо мне думаете, Илга?.. Говорите, как есть…

— Что я думаю… — медленно проговорила собеседница. — Вы либо прирожденный фантаст, с невероятно развитым воображением, либо…

— Душевнобольной, который годами продумывал и тщательно выстраивал свой бред?..

— Я психолог, а не психиатр, и поэтому не берусь ставить вам диагноз, но сказать я хотела все-таки другое…

— Простите…

— Я хотела сказать, что возможно вы и хотели открыть мне правду, но в последний момент чего-то испугались…

Чего-то? Ясно — чего! Потерял голову из-за необычной девчонки, вот меня и понесло. Хорошо, выкрутился. Забил ей голову общественными сетями и Всемирной Паутиной. Думаю, мои откровения про город Кушку она уже забыла. Как известно, запоминается фраза, сказанная последней. Во всяком случае, больше об этом мы не говорили.

Думаю, что для себя она объяснила так — упал, ударился головой и стал фантазировать. Что там я ей наговорил она вряд ли запомнила. Слишком необычно все звучало для сознания человека этой эпохи. У меня у самого все вылетело из башки, когда Илга предложила ложиться спать. Вернее — не само предложение меня выбило из колеи, а место, где я должен был переночевать. Но на этом мои удивления не закончились. После следующей фразы я совсем охренел.

— Я верю, что вы пришелец, — вдруг проговорила Илга. — Ведь я сама такая…

Глава 22

— Чего? — я чувствовал, как у меня отвисла челюсть, а по спине пробежало стадо муравьев.

— Мое настоящее имя Аэлита, — с серьезным видом проговорила эстонка. — На Землю я прибыла с революционной миссией.

— А-а… — Я наконец разглядел смешинки в ее глазах. — Дайте угадаю, вы хотите присоединить Марс к РСФСР?

— Вы тоже читали этот роман?

— Кто же его не читал в детстве? — многозначительно хмыкнул я, выискивая из закоулков памяти обрывки воспоминаний, и даже решил поумничать. — С легкого пера Толстого «Аэлита» сделалась популярным женским именем в СССР.

— Даже используемым для названия разнообразных учреждений сферы обслуживания, — кивнула Илга.

Удивительное дело… В своей жизни я не читал «Аэлиту», а если и читал, то это было так давно, что я напрочь ее забыл. Но сейчас откуда-то помнил персонажей и сюжет в общих чертах. Полет инженера Лося и солдата Гусева на Марс. А вот Сашок точно читал эту книжку. Видно от него и помню…

Это что получается? Память моего предшественника начинает мне помогать? Или наоборот — его личность перешла в наступление? Если первое, то очень даже гуд, а если второе, тот мне скоро хана.

— Помогите мне диван разложить, — сказала Илга и вывела меня из размышлений.

Ага… Вот чему я еще удивился. Что спать мы все-таки вместе будем. Я разложил диван.

— Пока можете принять душ, — последовало новое распоряжение. — В ванной есть новая зубная щетка, она в фабричной упаковке. Не перепутаете.

Щетку я нашел быстро. Она была импортная. Ее младшими сестрами я чистил зубы в своем будущем. Душ я тоже принял, и с огромным удовольствием. Смущало лишь отсутствие свежего белья. Пришлось снова натянуть джинсы и рубашку. Когда я опять появился в комнате, Илга спросила:

— Вы предпочитаете спать у стены или с краю?

— У стенки, — с трудом выдавил я из себя.

— Тогда выключите свет и ложитесь, — продолжала командовать мною эта удивительная девушка. — Прошу вас, сразу укрыться одеялом.

Раздевшись до трусов, я лег лицом к стене и укрылся одеялом. Я ни на что не рассчитывал. Я уже понял, что Илга просто очень воспитанная девушка и не может оставить гостя на полу, но и сама спать под батареей не собирается. Мне казалось, что я не смогу уснуть до утра, чувствуя совсем рядом теплое тело прибалтийской красавицы, но на самом деле я уснул еще до того, как она вернулась из ванной. Что и говорить, утомительным выдалось первое мое, в 1980 году, воскресенье.

Утром я проснулся позже своей очаровательной хозяйки. Когда я выскочил из ванной, она ждала меня уже на кухне с приготовленным завтраком. Илга соорудила вкусный омлет с помидорами и тертым сыром, который мы запили чаем с недоеденным ночью тортом. Надо было бежать на работу. Провожая меня, хозяйка квартиры, вместо прощального поцелуя — мы были слишком мало знакомы — вручила зубную щетку, которой я уже попользовался. Ну правильно, все равно выбрасывать!

На улице мне удалось поймать тачку, так что в школу я не опоздал, но едва я появился в учительской, секретарша директора пригласила меня в его кабинет. Признаться, сердце у меня екнуло. А вдруг с Тигрой что-нибудь случилось? Ведь в учительской я ее не видел. Однако Пал Палыч выглядел спокойным. Когда я вошел, он выложил на стол кассетный магнитофон «Десна», оставленный мною в его квартире.

— Возьмите, Александр Сергеевич, — сказал Разуваев, пожав мне руку. — Спасибо за записи.

— Пожалуйста, — откликнулся я. — Как здоровье Глафиры Семеновны и Антонины Павловны?

Про последнюю я ввернул не просто так. Не спрашивать же напрямую: выпустили вашу дочурку из каталажки?

— Спасибо! — как ни в чем не бывало откликнулся директор. — Что с ними станется… А вот я вчера, похоже, перебрал… Вы извините, Александр Сергеевич, но скоро звонок, так что перейду к делу…

— Слушаю вас, Пал Палыч?

— Я по поводу спартакиады… Руководство отдела народного образования одобрило идею проведения этого мероприятия… К тому же отдел райкома комсомола по работе с пионерскими и первичными комсомольскими организациями готов всемерно поддержать эту инициативу. Так что готовьте нашу школьную сборную. Думаю, если в ее составе мы представим команду по самбо — это будет очень необычно и само по себе даст нам преимущество…

— Согласен, но хочу напомнить, что самбо мне придется заниматься вне основного расписания…

— Да-да, — согласился Разуваев. — Оформим это как ведение секции…

— Хорошо… И на какое время запланирована спартакиада?

— В мае следующего года. Решено приурочить ее ко Дню Победы…

— Значит — через восемь месяцев, — пробормотал я. — Прощай, личная жизнь…

— Что вы сказали?..

— Да нет… Это я так… Только, Пал Палыч, для занятий самбо необходим инвентарь — ковер, куртки, ботинки, тренировочные мешки и так далее…

Я думал, услышав это, директор сначала зависнет, а потом махнет рукой, скажет — лучше мы команду по шахматам выставим на спартакиаду! Однако Пал Палыч нисколько не смутился. Огорошил он меня, а не я его.

— Представьте себе, райком ВЛКСМ уже позаботился об этом! — воскликнул Разуваев и достал из папки, что лежала перед ним какую-то бумажку. — Вот ведомость, распишитесь, пожалуйста.

Не знаю, как у Сашка, а вот у Вовчика Данилова была полезная привычка прочитывать любые документы, которые он должен подписывать. Была и осталась. Я взял ведомость, поудобнее устроился на стуле и принялся читать. Никакого подвоха я не обнаружил. Ведомость как ведомость. В ней был перечислен различный инвентарь, необходимый для занятия самбо, в расчете на пятнадцать человек. Смущала меня только сумма — пять тысяч целковых! Ни хухры-мухры… На такие бабки, если не ошибаюсь, сейчас «Запорожец» можно купить, если чутка добавить.

— Извините, Пал Палыч, но не буду я это подписывать, — сказал я, возвращая ему документ.

— Это еще почему?

— Финансовый документ, — объяснил я, — предусматривающий материальную ответственность… А я ведь перечисленные здесь предметы и в глаза не видал… А если что украдут, мне выплачивать? Из скромной зарплаты преподавателя физической культуры!.. Так что давайте сначала примем все поименованное по описи, а уж потом подумаем насчет подписи.

Он попыхтел-попыхтел и спрятал бумаженцию.

— Что-то я вас никак не пойму, Саша, — проговорил директор. — Как человека — не пойму… Вроде душевный парень, комсомолец, прогрессивно мыслящий, но иногда — вот как сейчас — проглядывает в вас словно какой-то другой человек… Знаете, такой тертый жизнью… Как будто вам не двадцать с небольшим, а все пятьдесят…

Если бы Пал Палыч знал, как он недалек от истины!

— Это все трудное детство в Тюмени, — сказал я, вставая. — Простите, товарищ директор, но у меня урок!

Рабочий день я отбарабанил, как по маслу. И впрямь во мне азарт какой-то появился. Гонял я школяров, и своих и чужих, в соответствии с методикой преподавания физкультуры. И все прикидывал, кого мне взять в команду для участия в спартакиаде? Вообще, для занятий самбо лучше набирать малышню. У них и костно-мышечная система эластичнее, да и запоминают они лучше, чем разные оболтусы, которые с малых лет убивают свои мозги никотином, а то и алкоголем.

Да только малолеток через восемь месяцев на городскую спартакиаду не выведешь. А если и выведешь, то судьи будут сюсюкать и умиляться, и присудят что-нибудь поощрительное. Нет, мне нужна настоящая победа. Громкая, хотя бы по масштабам этого городишки. Для формирования моего авторитета. Надо устраиваться в этом времени плотно, с возможностью профессионального роста и обеспечения материального благополучия, с учетом известных мне событий не такого уж далекого будущего.

А посему нужно уже выбросить из головы всяческую романтику — вроде исповеди перед прелестными эстонками, которые укладывают здоровенного мужика с таким вот… агрегатом к стеночке, словно диванный валик — для тепла и мягкости, и ни для чего более. Стыдно вспомнить, что едва не выложил всю подноготную, которая, как бы дико она ни звучала, все же имеет неприятные свойства любой правды — выплывать наружу и портить человеку жизнь. Нет уж, хватит… Если уж использовать баб, то для дела, а если на ком и жениться — то на Симочке — чистой, честной девочке из которой выйдет идеальная жена. Наверное… Подумал это и сам охренел. Ведь о женитьбе я не задумывался с самого развода… Сима, Сима, что же ты с дядей Сашей делаешь?

Сейчас старшей пионервожатой почти восемнадцать, значит, когда все здесь рухнет, ей не будет и тридцати. Главное, подготовить ее к переменам. Научить тому, что нет ничего плохого в том, чтобы быть молодой, успешной бизнес-леди, ну или хотя бы — женой успешного, а значит — весьма неглупого бизнесмена, который точно знает, на что сделать ставку. Ладно, это все будет потом. Сейчас нужно сосредоточиться на задаче сформировать небольшую, но успешную спортивную команду. Ядром сделаю своих оболтусов, а остальных наберу из других классов.

Кстати, неплохо бы посмотреть на моих оболтусов в неформальной обстановке. Наладить контакт. Урок есть урок, здесь не всегда можно понять, кто чего стоит. Да вот только как их собрать вне урока? Экскурсия? Поход в кино, в парк культуры и отдыха? Слишком кратковременно, да и какой контакт, когда пялятся на какую-нибудь статую или в экран? А если… просто поход?.. А что? Погода пока позволяет… Хотя бы коротенький, но обязательно с ночевкой… Вот тут можно посмотреть на пацанов в их более менее естественном виде…

С кем бы на сей счет посоветоваться?.. Ну конечно же — с Симочкой. Ведь она же пионервожатая! Должна уметь водить школяров не только с горном и барабаном. Да и к тому же Серафима Терентьевна местная, должна знать, куда тут лучше всего сделать вылазку? И мне будет веселее и приятнее провести время в ее компании, а не только — кучки второгодников. И вдохновленный этой мыслью, после звонка я кинулся в ленинскую комнату. Симу я в самом деле застал там. И она мне обрадовалась. Все-таки, что ни говори, в ее глазах я был героем.

— Привет!

— Здравствуй, Саша!

— Как ты? В порядке?

— Да, а — ты?

Как хорошо, что она забыла свое требование обращаться на работе строго на «вы».

— Тоже… Вот опять заглянул к тебе, чтобы посоветоваться… Как раз в плане воспитательной работы.

— С удовольствием помогу тебе.

— У меня возникла идея, в ближайшие выходные сводить своих обол… свой класс в однодневный туристический поход с ночевкой.

— Хорошая идея! — одобрила она. — Так тебе будет легче установить с ребятами контакт.

— Вот и я так думаю, — кивнул я. — Мне только нужен хороший проводник, я же не знаю местности… Присоединишься?

— Можешь не сомневаться, — сказала Симочка.

— Отлично!

Мы еще поболтали о разных пустяках, но потом старшая пионервожатая строго сказала:

— Мне еще нужно подготовиться к завтрашнему пионерскому сбору.

Пришлось попрощаться. Тем более, что мне тоже нужно было идти. Не мешало все-таки закупить себе одежонки на каждый день. Нельзя все время таскать одни и те же джинсы, да и спортивный костюм нужен был на смену, хотя бы еще один. Я направился в местный ЦУМ, все-таки грех не пользоваться своими связями. Добравшись до центрального универмага, я сразу поперся в обувной отдел. Не потому, что хотел там еще что-нибудь купить, а потому что надеялся на помощь Севы Перфильева в приобретении более менее приличных шмоток.

Войдя в обувной отдел, я удивился хмурым взглядам продавщиц, которых их начальник, помнится, призывал меня любить и жаловать. Я уже хотел попросить их вызвать Севу, как вдруг из подсобки показался он сам, но не один. Следом за ним шел какой-то мужик в плаще мышиного цвета и дурацкой шляпе с узкими полями. На Перфильеве лица не было, а пухлые губы его тряслись. Товарищ в мышином плаще обвел тусклым взором застывших, словно кролики перед удавом, продавщиц и произнес, обращаясь к начальнику отдела:

— Мы пришлем вам повестку, гражданин Перфильев. Потрудитесь не покидать город, в противном случае придется отобрать у вас подписку о невыезде.

И товарищ в сером удалился. Сева скользнул по моему лицу невидящим взором и вернулся в подсобку. Я понял, что ловить мне здесь нечего и как простой покупатель побрел по другим отделам. Понятно, почему «лучшие люди города» так много пьют. У них нет уверенности в завтрашнем дне. Все их влияние, деньги, роскошная по меркам этого времени жизнь — не имеют под собой надежного фундамента, потому что закон и общественное мнение не на их стороне.

Сделав этот глубокомысленный вывод, я умудрился купить довольно неплохой спортивный шерстяной костюм, несколько рубашек и так по мелочи — носки, трусы, майки. Отоварившись, направился домой. Выгрузив покупки, решил сходить пообедать в ту же самую «Пельменную», в которой кассирша не хотела разменивать мне стольник. Сегодня она тоже работала. Взглянула на меня злобно, но промолчала. И правильно сделала. У меня сегодня тоже не было настроения ставить на место разных визгливых дур.

А вообще странные перепады настроения стали посещать меня. То ли это процесс приспособления организма, а следовательно — центральной нервной системы — к вторжению в него чужой души, то ли душа Шурика на самом деле никуда не делась, она лишь подавлена более сильной волей Володи Данилова. А вдруг ситуация изменится и Сашок вытеснит меня из своего тела? Это было бы чрезвычайно неприятно. Не хочется мне умирать, я уже пробовал.

Нет, это никуда не годится! Надо как-то развеяться… Где-то у меня завалялась бумажка с телефоном Людмилы Прокофьевны… Я покопался в карманах куртки и нашел ее. Номер она нацарапала сама, после нашего милого приключения в кинотеатре. Держа бумажку наперевес, я пошел искать телефон-автомат. Как же все-таки неудобно без айфона в кармане! Да что там — айфона, сейчас даже простенький кнопочный мобильник я счел бы чудом прогресса, но придется терпеть еще лет пятнадцать.

Вставив двухкопеечную монету в прорезь с бортиками на торце телефона-автомата, я набрал номер. Ответили далеко не сразу. Я уже решил, что дома никого нет и хотел повесить трубку, выудив неиспользованную монетку, как вдруг в трубке раздался щелчок и две копейки провалились в прожорливое металлическое нутро.

— Алло! — сказал я.

— Здравствуй, милый! — бархатно ответили на том конце провода.

Ого… Узнала меня по голосу сразу?

И сладкое тепло прокатилось по моему-не моему организму от слухового органа к тому, что расположен ниже.

— Привет! — откликнулся я. — К тебе можно зайти?

— Конечно, заходи, буду ждать…

— Напомни адрес…

— Ты уже и адрес мой забыл? Какой ты непостоянный…

Я хотел было сказать, что не забыл, а кроме названия улицы, никогда и не знал, но биологичка меня опередила:

— Ленина одиннадцать, квартира двадцать пять…

— Скоро буду, — пообещал я. — Что-нибудь захватить?

— Пожалуй… тортик…

— Хорошо.

Заскочив в гастроном, я купил в отделе кулинарии песочный «Ленинград». Жаль негде было раздобыть цветы. Может взять «Шампанского»?.. Увы, в ликеро-водочном продавали только плодово-ягодные вина. С этой бурдой идти к женщине стыдно, но не коньяк же покупать? Так я и потопал на Ленина одиннадцать с тортиком, но без цветов и шампанского. По осеннему времени темнеет быстро, а освещена улица имени автора — по крайней мере, так считали советские граждане — плана электрификации всей страны довольно скудно. И я с трудом разобрал номер дома, намалеванный прямо на стене с облупленной штукатуркой.

Еще хуже обстояло дело с определением подъезда, номер которого Людмила Прокофьевна забыла мне сообщить, а таблички с номерами квартир на входе в подъезды отсутствовали. Пришлось перехватить бегущего пацаненка, чтобы спросить у него, в каком из них находится двадцать пятая квартира. Он ткнул пальцем в сторону второго справа. Я поднялся на пятый этаж. Нажал на кнопку звонка и дверь почти сразу же распахнулась. Держа коробку с тортом наперевес, я переступил порог.

Встретившая меня учительница биологии была обворожительна. Кроме домашних тапочек и комбинашки, на ней ничего не было. Даже в неярко освещенной прихожей, а может быть — благодаря этому, тугое тело Людмилы Прокофьевны, весьма соблазнительно просвечивало сквозь розовую полупрозрачную ткань, а высокая, но полная грудь вообще грозила ее прорвать. В общем же облике женщины, истомившийся в ожидании страстного любовника, кое-чего не доставало, а именно — счастья во взгляде. Вместо него, в нем светилась растерянность.

— Ты? — спросила она.

— Я! — лыбясь во всю физию, ответил ваш покорный слуга.

— Ну… заходи…

Эти слова прозвучали так, словно я пришел к ней ругаться, а не заниматься тем, что рифмуется с этим словом. И тут до меня начал доходить смысл происходящего.

Глава 23

Тортик я не оставил. Биологичку я бы еще угостил, все-таки в прошлый раз она была очень мила, но мне не хотелось, чтобы она угощала сладостями другого мужика. Пусть сам раскошелится. Настроение было испорчено. Я вышел из подъезда, и снова увидел того самого пацана, который мне подсказал, где находится двадцать пятая квартира, подозвал его и отдал ему торт.

Шагая к общаге, я представлял как пацаненок приносит коробку домой, открывает его и обнаруживает в ней целый «Ленинградский»! Могу представить его радость. Мне бы кто-нибудь сделал такой подарок, когда мне было лет десять-двенадцать. И эта мысль меня поддержала. Я решил, что в ближайшие дни буду избегать любых приключений, в том числе и любовных. После работы возвращаться домой и штудировать литературу по специальности. Надо становиться тем, за кого меня все здесь принимают.

И в самом деле, первые два дня мне удалось продержаться. Днем я вел занятия по физкультуре, в преподавании которой стал разбираться немного лучше, а вечером, помимо бытовых хлопот, читал и даже конспектировал педагогическую литературу. Книги, которые мне выдала строгая библиотекарша Ирочка, я перетащил из тренерской в общагу. На переменах общался с Серафимой Терентьевной, ну или — с Тигрой, если старшая пионервожатая была занята.

С Антониной Павловной в тот злополучный воскресный вечер и в самом деле ничего страшного не случилось. Ее, вместе с другими «детьми солнца», из тех, кто попался ментам, отвезли в отделение. Промурыжили до утра, выписали штрафы за нарушение режима тишины в ночное время, провели профилактическую беседу и распустили по домам. За исключением пары иногородних, которым грозил срок за бродяжничество. В общем можно сказать, что туса неформалов отделалась легким испугом.

Тигра была удивлена и заинтригована нашим с Илгой исчезновением, но я не стал рассказывать о потайной комнате. Не люблю делиться чужими секретами. Удивительно, конечно, что ни математичка, ни другие завсегдатаи вписки ничего не знали о существовании в «явочной» квартире еще одного помещения, а эстонка — знала. Однако мало ли что! Не скажу, что Илга перестала меня интересовать, но и специально искать с ней встречи я не собирался. И вообще, нужно сосредоточиться на Симочке.

Я так надеялся на совместный поход. Речка, костер, звездное небо — самая подходящая атмосфера для прорастания романтических чувств. Тут даже куча оболтусов неподалеку не может все испортить. Увы, три десятка второгодников и шалопаев не может, а вот один взрослый уродец — запросто. Когда я сообщил директору, что хочу на выходных сводить своих подопечных в поход, он обрадовался, но тут же подпортил радость мне.

— Вот и замечательно! — сказал он. — Григорий Емельяныч, я полагаю, тоже будет не против.

— Причем тут Петров⁈ — опешил я.

— Ну как же! Преподаватель НВП руководит в нашей школе туристической секцией, — пояснил Разуваев. — В его распоряжении имеется соответствующий инвентарь. Кроме того, Григорий Емельяныч опытный в этом деле человек. Походник со стажем. Так сказать.

— Серафима Терентьевна согласилась сопровождать нас с классом, — попытался увильнуть я от столь сомнительной чести. — Думаю, вдвоем мы вполне справимся.

— А втроем — тем более! — подхватил директор и похлопал меня по плечу. — Мне будет спокойнее, если ребят будут сопровождать двое сильных мужчин. А чтобы Серафиме Терентьевне было не так одиноко, пусть возьмет в поход девочек из пионерского актива. Она знает — кого.

Само собой, я не стал говорить, что со мною старшей пионервожатой уж точно не будет одиноко, но пораскинув мозгами понял, что Пал Палыч по своему прав. Симе семнадцать, отправлять ее на ночь в лес, в компании взрослого мужика, как-то не комильфо, так что пусть возьмет с собой еще девчонок. А участие в походе руководителя туристического кружка придаст директору спокойствия за всех его малолетних участников. Короче, пришлось мне смириться с тем, что военрук тоже потащится за нами. Может, он добровольно откажется?

На третий день моей правильной — почти праведной — жизни, меня ждал сюрприз. На моем горизонте снова появился человек, про которого я уже и думать забыл. Он постучал в мою дверь, когда я конспектировал очередное пособие. С карандашом в зубах, мыслями все еще погруженный в педагогическую премудрость, я пошел открывать дверь. За нею стоял… Стропилин! Как всегда весь прикинутый и лощеный, с импортным кожаным портфелем в руке, улыбающийся, как Бельмондо.

— Привет! — сказал он.

— Ну привет! — откликнулся я. — Чего пришел?

— Извиниться за свое идиотское поведение, — сказал он.

— Да я уже и забыл, на чем там у нас с тобой нашла коса на камень…

— Тогда мир?

— Мир!

Он протянул руку, и я пустил его в комнату. Нельзя через порог пожимать руку — примета плохая. Кеша просочился, открыл портфель и вынул из него бутылку бренди. Я вздохнул. Пить мне с ним не хотелось, но и выставить взашей тоже вроде не за что. Не по-людски как-то. Пришлось поставить на стол два стакана и тарелку с яблоками, которые мне вчера подкинула Груня. Просто так — бескорыстно. Обрадованный моей покладистостью, гость бодренько свернул крышечку с импортного пойла и наполнил стаканы наполовину. Чтоб культурненько, значит.

Чокнулись, пригубили. По лицу Стропилина было видно, что не ради извинений он приперся. Не тот человек. Видать нужно ему что-то от меня. Если опять полезет со своей спекуляцией, возьму за шиворот и выброшу. Хорошо, если в дверь, а не во окно. Петюня вон упал, считай — со второго этажа, отделался переломом нижней конечности, да и то не самой главной. И этот цел останется, но дорогу сюда забудет. Похоже, решимость сделать это нарисовалась на моей физиономии, потому что глаза у гостя сделались по-щенячьему грустные.

— Ну да, ты почти угадал, — проговорил он. — По делу я к тебе… но на этот раз не по тому, о котором ты подумал…

— Откуда ты знаешь, о чем я подумал?

— По глазам вижу… Суровый такой комсомольский взгляд, но я ведь тоже ради общей пользы стараюсь…

— Пока что ты стараешься, чтобы меня за спекуляцию упекли…

— Да какая спекуляция! — отмахнулся он. — Общественное поручение.

— Ну смотри, Кеша…

— В рамках подготовки к спартакиаде решено устраивать промежуточные соревнования на уровне дворовых спортивных клубов и школьных секций, примет участие также городская спортивная школа…

— Ну, а я тут причем?

— Понимаешь, у нас в городе по спортивным единоборствам тренеров раз и обчелся… В «Литейщике» Порфирий Силыч — тренер по боксу, а в спортшколе Терентий Георгиевич — по классической борьбе… А самбист да еще и каратист один только ты…

— Только я не тренер, а всего лишь — школьный учитель, к тому же — начинающий…

— Это я понимаю и учитываю! — кивнул Стропилин. — Однако слава бежит впереди и народ хочет видеть тебя в жюри этих промежуточных соревнований.

— Ну хорошо, если надо посижу свадебным генералом… Решать-то все равно будут профессионалы…

— Конечно! — согласился он. — А ты будешь вручать призы победителям.

— Да без проблем!

— Вот и ладненько! — явно повеселел мой собеседник. — Первое соревнование на следующей неделе. Точное время и место я сообщу дополнительно.

— Хорошо!..

— Совсем забыл! — фальшиво спохватился он. — Я же тебе еще кое-что принес…

И он вытащил из портфеля книжку и положил ее передо мною на стол. На обложке было фото двух дерущихся мужиков и заголовок на английском «PRACTICAL KARATE: FUNDAMENTALS» — «ПРАКТИЧЕСКОЕ КАРАТЕ: ОСНОВЫ».

— Вот, досталось по случаю… — гордо произнес гость. — Может, пригодится?

— Спасибо! — искренне поблагодарил я его.

— Ну давай, за твои успехи!

Он снова разлил по стаканам бренди, мы выпили и Кеша отбыл. На удивление, но мне стало легче на душе. И не потому, что Стропилин, наконец, свалил, а от того, что мы с ним вроде как помирились. Не люблю оставлять в тылу нерешенные проблемы, обиженных на меня женщин и вообще — людей, от которых не знаешь, чего ждать. Ссора с однокашником Санька Данилова меня не очень волновала, а вот в той части моей комбинированной души, где еще бродил призрак уроженца Тюмени, тень сожаления оставалась. И вот теперь она рассеялась.

Утром я отправился на работу в прекрасном расположении духа. Мне уже стало понятно, что хочу я того или нет, но по крайней мере, пока совсем избавиться в себе от Александра Даниловича мне не удастся. Да в общем-то и не надо. Зачем мне раздвоение личности? Так что будем уживаться, как хорошие соседи по коммуналке, ну или по общежитию. В учительскую я входил уже совсем своим. Со мною приветливо здоровались, особенно — женская часть коллектива. Из мужиков, я пока что сдружился лишь с трудовиком Курбатовым. С историком Трошиным, которого я схватил в день своего появления за брылья, мы вежливо здоровались, а с немцем Рунге — даже раскланивались.

Лишь с военруком Петровым — смотрели друг на друга словно через прорезь прицела. Однако сегодня все было иначе. Григорий Емельяныч сам подошел ко мне на большой перемене. Вид при этом он имел, словно Наполеон, который еще не знает, что скоро будет драпать из России, потеряв по дороге всю армию. Я догадывался — от чего у него такой вид: ведь это с ним меня перепутала биологичка, когда я ей позвонил. Ну что ж, пользуйся, пока я добрый. Он был настолько упоен своей пирровой победой, что снизошел до того, чтобы обратиться ко мне по имени-отчеству:

— Александр Сергеевич, можно вас на пару слов?

— Извольте! — столь же культурненько ответил я.

— Пал Палыч сказал мне, что вы планируете поход на выходные?

— Да, Григорий Емельянович.

— Насколько я понимаю, на местности вы не ориентируетесь?

— Да, это вы верно заметили.

— В таком случае, можете на меня рассчитывать, — величаво известил меня собеседник. — С меня — палатки и прочий инвентарь и маршрут. С вас — дисциплина. По крайней мере — среди мужской части участников.

— Договорились.

И мы расстались почти друзьями. Конечно, я ему не верил. Понимал, что во время похода надо будет держать ухо востро. Вряд ли он устроит мне какую-нибудь подлянку, ведь за жизнь и здоровье детей мы будем нести равную долю ответственности, но вот любой промах с моей стороны постарается использовать против меня. И еще — камнем преткновения будет Серафима Терентьевна. И это тоже надо учитывать. Не исключено, что он постарается опустить меня в ее глазах.

Пусть пользуется слабостью на передок биологички. В конце концов, я сам ему предложил это джентльменское соглашение. А вот Симочку я ему не отдам. Перетопчется, ловелас литейского разлива. С этими мыслями я пришел на урок. Как раз были мои оболтусы. Перед началом занятия я сообщил им, что в субботу после уроков идем в поход с ночевкой. Каждый должен прийти в школу, одетым по походному. У кого есть свои спальники, котелки и прочее — захватить. А также продовольствие из расчета на двое суток. Скоропортящихся продуктов не брать. Как не брать ничего в стеклянных банках. Воду — только в пластиковых бутылках. Это был прокол. При упоминании пластиковых бутылок, лица учащихся недоуменно вытянулись. Я совсем забыл, что в эту эпоху таких просто не было. Даже походные фляжки сейчас чаще всего были либо алюминиевые, либо стеклянные. Пришлось выкручиваться.

— Я хотел сказать, что не надо брать с собой газировку или минералку в стеклянных бутылках или фляжках. Если у кого есть небольшие пластиковые канистры для питьевой воды, можете взять.

Поняли, заулыбались, закивали. Ну дескать, оговорился, учитель, с кем не бывает⁈ Интересно, кто-нибудь из них в будущем вспомнит об этой оговорке, когда увидит пиво в пластиковой баклаге? Вряд ли! Ладно, это побоку… Теперь за работу. Воодушевленные предстоящим развлечением, мои орёлики работали неплохо. Я не забывал мысленно оценивать физические кондиции моих оболтусов, в смысле набора их в свою будущую секцию. Впрочем, тоже самое я делал и во время занятий с другими старшеклассниками. Мне нужна команда, с которой я смогу эффектно выступить на спартакиаде.

На последний урок у меня выпало «окно». Я решил заглянуть к Витьку. Мне надо было посоветоваться с ним насчет телевизора. Я решил пока не тратиться на новый, а раздобыть бэушный, желательно — портативный. Может, подскажет, где достать? Я направился в школьные мастерские, но по пути стал свидетелем, а сразу затем — и непосредственным участником того, что называется ЧП. Я проходил мимо кабинета иностранного языка, как дверь его распахнулась и в коридор выскочил преподаватель немецкого языка Карл Фридрихович Рунге.

Его длинное лицо Кальтенбруннера показалось мне в этот момент еще более вытянутым, но когда холодные нордические глаза нащупали мое, малоарийское лицо, в них вспыхнул огонь торжества, пополам со злорадством. Ей богу, я почувствовал себя Штирлицем, в том смысле, что захотелось сделать вид, что я служу в другом департаменте, но не тут-то было.

— Александр Сергеевич, — обратился он ко мне. — Не могли бы вы зайти на минутку?

Стараясь не щелкнуть каблуками, тем более, что на ногах моих были кроссы, а не хромовые сапоги, я развернулся на месте и вошел в класс. Сидящие за партами с грохотом поднялись. Передо мною были мои оболтусы. Этого следовало ожидать. Позади меня воздвигся Рунге. Уж на что Шурик Данилов высокий парень, но Карл Фридрихович возвышался над ним, то бишь, надо мною, почти на голову. Только большим усилием воли я заставил себя не вытянуться по швам, а потом отставить ногу и заложить руки за спину.

— Доронин, — стальным голосом произнес учитель немецкого, — не соблаговолишь ли ты повторить при своем классном руководителе то слово, которое ты употребил в мой адрес?

«Чапаев» уткнулся двойным подбородком в жирную грудь и промолчал.

— Ну так что, Доронин, — снова заговорил Рунге, — смелости не хватает?..

Тот засопел.

— Садитесь! — смилостивился Карл Фридрихович. — Как видите, ребята, у Доронина не хватает смелости повторить то, что он произнес, вероятно от досады, за полученную им двойку. Возникает закономерный вопрос, будет ли он столь же смел, если ему вдруг придется столкнуться с настоящими фашистами?.. А что касается моей принадлежности к этому отвратительному политическому явлению, то могу лишь вкратце поведать вам историю своего рода… Мой прапрадед, Густав Фридрих Иероним Рунге, приехал в Россию из Вюртемберга в одна тысяча семьсот девяносто девятом году. Он был маркшейдером, специалистом по измерению расположения рудных и угольных пластов. Его сын, Фридрих Густавович, то есть мой прадед, стал горным мастером на шахте «Глубокая», которая, как вы знаете, когда-то работала в Каменном логу, но сейчас заброшена. Сыном Фридриха Густавовича был мой дед, которого звали, как и меня, Карлом Фридриховичем. Он стал одним из организаторов забастовочного движения на шахтах и литейном заводе нашего города. А его сын, то есть мой отец, Фридрих Карлович Рунге, в сорок первом году ушел на фронт и погиб на Курской дуге. Я родился через месяц, после того, как отца призвали в Красную Армию, и ненавидеть фашистов стал с той самой минуты, когда понял, что они убили моего отца.

В классе воцарилась мертвая тишина. Надеюсь, оболтусам стало стыдно. Мне — стало, хотя я вслух не называл Рунге фашистом, но ведь мысленно сравнивал его с Кальтенбруннером!

— Думаю, Доронин уже осознал свою ошибку, — с трудом выдавил я.

— Уверен в этом! — откликнулся Рунге. — Спасибо вам, Александр Сергеевич. Не смею больше задерживать.

Восьмой «Г» снова поднялся, а я выскочил, как ошпаренный. Ровный голос препода немецкого языка все еще звучал в моей голове. Вот это педагог! Ни крика, ни ругани, ни подзатыльников. Спокойные, тяжелые, как глыбы слова, способные придавить даже самого ерепенистого двоечника и лодыря так, что тот только будет ножками сучить. Я понимал, что после этого спича Карла Фридриховича не перестанут за глаза называть «фашистом», но в глаза уже не рискнут. Можно ли это считать педагогическим успехом? Не знаю. У меня пока слишком мало опыта в этой профессии. Пришибленный не меньше попавшего под раздачу «Чапаева», я задумчиво спускался по ступенькам школьного крыльца, как вдруг услышал:

— Саша!

Глава 24

Не то что бы я стал о ней забывать — такую девушку быстро не забудешь — но уже как-то смирился с мыслью, что больше ее не увижу. Не думал, что она станет меня сама разыскивать. Хотя — чего меня искать? Я же сам сказал ей, в какой школе работаю.

— Привет! — сказал я, спускаясь с крыльца.

— Здравствуйте, Саша! — поздоровалась Илга. — Вы не торопитесь?

— Да нет, до пятницы я совершенно свободен.

Она улыбнулась. Видимо, тоже смотрела «Винни Пуха».

— Тогда прогуляемся?

— Хорошо, только я бы где-нибудь поел.

— Здесь неподалеку есть кафе «Диета».

— Надо же! — искренне удивился я. — Не знал… Покажете?

— Покажу.

Мы покинули территорию школы и пошли по улице. Я порадовался, что Симочка ушла сегодня пораньше. Все-таки у нее завтра день рождения, зачем человека зря расстраивать. Подарок я еще не купил, но идея, что подарить у меня была. Правда, я не знал, как она к такому подарку отнесется. И все-таки появление Илги меня заинтриговало. Так уж мы мужики устроены, не любим закрывать отношения с женщиной, так ничего от нее и не добившись. Были у меня в жизни пара случаев, когда я добровольно отказался — по разным причинам — от завершения интрижки и жалел об этом всю жизнь.

Впрочем, с Илгой до интрижки было еще далеко. Вряд ли она разыскала меня, чтобы затащить в постель, тем более, что мы с нею там уже были. Скорее всего, ей нужно от меня что-то другое. Пока мы ни о чем не говорили. Я вообще не большой любитель трепаться на голодный желудок, так что все мои устремления были связаны с его наполнением. В кафе «Диета» ели стоя, за высокими столиками с мраморными столешницами. Я взял себе кофе и пирожков, а моя спутница ограничилась стаканом кефира.

Пока я жевал, а она прихлебывала кефир, разговора у нас тоже не получилось. Да и какие разговоры стоя? Говорить нужно либо сидя, либо лежа, либо на ходу. Заморив червячка, я готов был беседовать о чем угодно, хоть о жизни на Марсе. Мы дошли до парка, о существовании которого я тоже не знал и прогуливаться стало веселее. Шуршали под ногами листья, какие-то пичуги шастали по обнажившимся веткам. Белка спустилась со старой сосны, видимо, надеясь, что мы ее чем-нибудь угостим. Илга все молчала. Может ей захотелось просто помолчать в моем присутствии?

— Я долго думала о том, что вы мне рассказали, — наконец-то произнесла она.

— Это был бред! — отмахнулся я. — Мне просто хотелось вам понравиться.

— Вы мне понравились.

Вот это был сюрприз. Причем сказала она это так, как будто я у нее спросил: который час?

— Вы мне понравились, — повторила она, — но сейчас у нас разговор не об этом. Я понимаю, что вы, скорее всего, ни во что такое не верите, но тем не менее выслушайте. Это называется метемпсихоз или — переселение душ. Чаще всего душа не помнит своего предыдущего воплощения, но иногда бывает, что какая-то информация сохраняется и человек живет с двумя душами… К понятию «двоедушие» это не имеет отношения, — уточнила она. — Так вот, две души не могут ужиться друг с другом, они соперничают за овладение телом, поэтому у человека часто меняется настроение, он совершает совершенно необъяснимые поступки, принимает взаимоисключающие решения. Если эта внутренняя борьба начинает прорываться наружу, такой человек привлекает внимание врачей. И его начинают лечить, но это бесполезно. Помочь такому человек мог бы духовный учитель, но все они живут далеко на востоке и для европейцев практически недосягаемы, а те кто на слуху, чаще всего шарлатаны и жулики.

— Спасибо за информацию, Илга, — сказал я, — но я со своей душой, даже если их у меня больше одной, как-нибудь сам справлюсь, без помощи психиатров и недосягаемых восточных учителей.

— Разумеется, решать вам, — откликнулась она. — Я лишь хотела рассказать вам о том, что мне известно.

— Я благодарен, правда!

— В таком случае, считаю свою сегодняшнюю миссию выполненной.

— И вы только ради этого меня искали?

— Да.

— А как же насчет того, что я вам нравлюсь?

— Это совсем другой разговор…

— Да, пожалуй…

И мы опять замолчали. Нам и в самом деле не о чем было говорить. Когда мы дошли до конца парковой аллеи, я увидел проезжающие такси с зеленым огоньком. Поднял руку. «Волга» притормозила. Я сунулся в окошко, дал водиле пятеру и попросил отвезти девушку, куда та скажет. Обиделась ли Илга на мое скоропалительное решение отправить ее с глаз долой — не знаю. Ее немного бледное лицо осталось спокойным. Она села в машину и укатила, словно ее и не было. А я зашагал в общагу.

Нет, я понимал, что эта эстонская красавица и в самом деле хотела мне как-то помочь? В проницательности ей не откажешь. Недаром же Тигра назвала ее чародейкой. Однако мне больше не хотелось обсуждать с кем-либо то, как я очутился в теле молодого спортсмена и начинающего педагога. Во-первых, это дело действительно отдает психушкой, а во-вторых, кому я здесь могу доверять? Я себе-то не доверяю… Пока не свыкся с новой личиной. Хотя, немного лукавлю. Если честно, то обратно в свое слишком взрослое тело, я бы не хотел вернуться, если бы мне предложили, например.

Тем не менее, слова Илги о двойной душе меня зацепили. Конечно, реинкарнация здесь за уши притянута. По крайней мере, я не слыхал, чтобы душа человека из будущего перемещалась в человека, живущего в прошлом, по идее — должно быть наоборот. Однако незримое присутствие Шурика Данилова в одном со мной объеме пространства и времени я ощущал. Так что вполне возможно, что я его вовсе не вытеснил, а лишь потеснил. Ну ничего потерпит. Он здоров, молод… этот… работает как подобает, а моей бедной душонке больше и деваться-то некуда… Тело мое уже закопали, там в будущем.

Интересно… Много ли народу на похороны пришло? А бывшая пришла? Всплакнула хоть?..

Добравшись до общаги и поднявшись на свой этаж, я увидел скачущего по коридору на костылях Петюню. Вылитый кузнечик. Увидев меня, он обрадовался, как родному. Хотя я, пусть невольно, но стал виновником его травмы. Видя, что он намыливается ко мне в гости, я дал ему понять, что нынче не могу. Травмированный общажный Дон Жуан скис. Пропадает больничный! На работу ходить не нужно, а выпить не с кем. Выпроводив несостоявшегося собутыльника, я решил отойти сегодня от педагогической премудрости и немного полистать забугорную книжку по карате.

Английский у меня всегда был со словарем. В том смысле, что в словаре приходилось отыскивать каждое второе слово, если — не каждое первое. И тут Шурик меня удивил, порадовал и насторожил одновременно. Открыв книжку, я вдруг понял, что понимаю написанное. Маркс твою Энгельс! Не перевожу мысленно с английского на русский, а именно — понимаю. Так что оказывается не только его рефлексы сохранились, но и некоторые интеллектуальные достижения. Хорошо, если бы вся эта педагогическая премудрость осталась…

В пятницу первого урока у меня не было, и с утра я помчался за подарком. Деньги у меня имелись, но после покупки оного мне придется подужаться в расходах. Ну и черт с ними. Я подъехал к открытию «Ювелирного», вошел и сразу начал присматриваться к украшениям, выложенным на черных бархатных подушечках. Мне хотелось подарить Симочке что-нибудь броское, но при этом — не пошлое. Насмотрелся я на увешенных золотыми побрякушками дам из здешнего «высшего света» в кабаке у Лизоньки.

Кольцо дарить было покуда рановато, а вот сережки или кулончик — в самый раз. Я уже присмотрел пару золотых серег с красными камешками. На мой взгляд, моей подружке они весьма бы подошли. И цена меня устраивала. Девяносто рублей меня не разорят. Открыв рот, чтобы попросить продавщицу показать мне товар поближе, я увидел, что девушка испуганно смотрит куда-то мимо меня. И в этот же момент мне в ребра уткнулось, что-то неприятно твердое и сиплый голос произнес:

— Руки в гору, фраер!

Зря он так. У меня на стволы, которыми мне тычут в спину, в бок или еще куда, аллергия со времен службы в Чечне. И реакция соответствующая. Усыпив бдительность бандита, якобы поднимая руки, я скользнул в сторону, перехватил кисть, задирая ее вверх и одновременно заламывая руку за спину. Грабитель оказался калачом тертым и успел нажать на спусковой крючок. К счастью, дуло в этот миг смотрело уже в потолок. Грохнуло, посыпалась штукатурка. Завизжали продавщицы.

— Всем на пол! — крикнул я.

Бандюган сопротивлялся, хотя ничего сделать уже не мог. Я не знал, пришел ли он в магазин в одиночку, полагаясь на то, что увидев пистолет, сотрудницы «Ювелирторга», не пикнув, отдадут ему весь товар, до последней цепочки или у грабителя были подельники? Во всяком случае, пока я его дожимал, в меня ничего ни откуда не прилетело. И на том спасибо! Когда в магазин ворвались пэпээсники, мой подопечный лежал рылом в пол, воняющий после уборки хлоркой, а пистолет его покоился у меня в кармане. Это была не лучшая идея, но оставить ствол свободно валяться на полу, я тоже не мог.

— Отпусти его! — потребовал знакомый голос.

Я посмотрел вверх. Это был сержант Покровский. Два милиционера отобрали у меня бандита, заломили ему уже обе руки за спину и сковали наручниками. Я медленно распрямился.

— Ба! — обрадовался сержант. — Это опять ты⁈

— Возьми, — сказал я, — в левом кармане куртки… Только не голой рукой.

Покровский обернул ладонь носовым платком и вытащил пистолет из моего кармана. Лицо сержанта помрачнело.

— За рукоятку хватался? — спросил он.

— Нет, только за ствол, — ответил я.

— Будем надеяться, — кивнул Покровский. — Сам понимаешь — если на рукоятке твои пальчики обнаружатся…

— Понимаю, — буркнул я.

В этот момент в магазин вошли еще несколько человек. Двое были в штатском, остальные — в форме. Сержант козырнул вошедшим и представился:

— Сержант Покровский!

Один из штатских — немолодой крепыш в кожаной куртке и в кепке — вынул из кармана красные корочки и сказал:

— Следователь прокуратуры по особо важным делам Кравцов, а это… — он показал на второго штатского, — эксперт Тишинин. Что здесь произошло?.. Сначала вы, сержант!

— Находился на маршруте, получил сообщение о попытке ограбления ювелирного магазина, на месте был уже через пять минут. Этот гражданин, — он мотнул головой в мою сторону, — прижимал к полу того гражданина, который сейчас в наручниках. Я приказал задержать.

— Документы проверили? — спросил «важняк», указывая на меня.

— Еще в первый раз, — ответил сержант.

— Что значит — в первый раз?

— В прошлое воскресенье гражданин Данилов обезвредил троих хулиганов. Тогда же он показал мне удостоверение кандидата в мастера спорта по самбо.

Кравцов пристально посмотрел мне в глаза.

— В воскресенье — троих, — проговорил он, — сегодня — еще одного…

— Гражданин Данилов передал мне пистолет.

Покровский протянул «важняку» отнятый мною у бандита ствол.

— Товарищ эксперт! — сказал следователь своему спутнику.

Тишинин положил на пол свой чемоданчик, открыл его и начал доставать какие-то металлические баночки.

— А теперь расскажите вы? — обратился ко мне Кравцов.

— Я пришел, чтобы купить подарок своей знакомой. Когда я хотел обратиться к продавщице, мне в бок ткнули что-то твердое и потребовали поднять руки. Я начал отнимать пистолет и тот выстрелил… — Я показал на отверстие в потолке. — Мне удалось отнять оружие и на всякий случай я положил его в карман. Потом предложил сержанту забрать у меня пистолет.

— Хорошо, — кивнул «важняк» и обратился к продавщице, у которой от пережитого все еще тряслись руки. — Расскажите, пожалуйста, что видели вы?

— Этот г-гражданин, — тыча в меня трясущимся пальцем, заговорила девушка, — стоял у в-витрины, а т-тот… — она показала на скованного, — подошел к нему сзади и велел п-поднять р-руки… Тогда эт-тот гражданин схватил того за р-руку и начал отнимать п-пистолет… Тот в-выстрелил в потолок, а п-потом уронил п-пистолет…

— Что было дальше?

— Г-ражданин подобрал п-пистолет и положил его в к-карман, а п-потом передал с-сержанту.

— Спасибо! — сказал «важняк», и снова обратился ко мне: — Вы все-таки предъявите документы.

Под пристальным взором следователя, я достал паспорт. Кравцов полистал его.

— Прописаны в общежитии номер восемь? — уточнил он.

— Совершенно верно, товарищ следователь, — ответил я.

— И проживаете там же?

— Да.

— Где и кем работаете?

— В школе номер двадцать два, преподавателем физкультуры.

— А так вы тот самый Данилов, о котором рассказывал старшина Сидоров?..

— Да, его сын, Арсений, ученик моего класса.

— Все верно, товарищ Данилов, — заметно смягчившись, произнес «важняк», возвращая мне паспорт. — Большое спасибо за помощь!.. Хочу предупредить заранее, что в интересах следствия вы не должны никому рассказывать о происшедшем, ну и мы вас еще побеспокоим для уточнения всех обстоятельств. А пока мы возьмем с вас объяснение.

Мои показания наскоро зафиксировали на месте и отпустили. Купить в подарок сережки я не успеваю, мне пора на урок, а магазин, конечно же, закроют на переучет. Есть ли в городке еще один ювелирный? Возможно, но на выяснение этого вопроса у меня тем более нет времени. А во-вторых, слова Кравцова «еще побеспокоим» означают, что по делу я прохожу, в лучшем случае, как свидетель, а в худшем — как возможный подозреваемый в соучастии. Веселенькие дела…

Несмотря на то, что времени у меня было в обрез, я все же заскочил в универмаг и купил большущую куклу. Глупо, конечно, но времени на размышления у меня не было. Сима собирала гостей в шесть часов вечера. Надо будет еще успеть по дороге к ней цветы раздобыть. А завтра мы вообще в поход отправляемся. Так что даже не выпить на Дне Варенья, придется сосать газировку.

В школу я ввалился за минуту до звонка. Спрятал коробку с куклой в тренерской и бегом в учительскую за журналом. Сегодня у меня было три занятия. Я уже наблатыкался в преподавании физкультуры, так что мне никакая комиссия была не страшна. Завершив третий урок, я схватил частника. Надежда купить сережки все еще брезжила в моей душе. Я попросил водилу отвезти меня к ювелирному, но не к тому, что в центре, на что услышал:

— Так он уж год, как на ремонте!

— А где цветы можно раздобыть?

Мужик посмотрел на часы.

— В это время, — сказал он, — только у бабы Милы.

— Можете отвезти меня к ней?

— Запросто!

Загадочная баба Мила жила на отшибе, но частник мне попался лихой и его видавший виды «Москвичонок» бодро игнорировал недостатки дорожного покрытия. В общем, к дому, где живет Серафима Терентьевна Егорова, мы подкатили без пяти шесть. Дверь мне открыла пожилая женщина, улыбнулась и сразу стала похожа на Симочку.

— Проходите-проходите, молодой человек, — проговорила она. — Ждем… Сима! К тебе еще гость!

В прихожую выскочила виновница торжества, причесанная, накрашенная, нарядная — не узнать.

— Поздравляю, с Днем Рождения! — сказал я, вручая цветы и куклу.

— Спасибо! — откликнулась она, взяла у меня подношения и поцеловала в щеку: — Раздевайся, но не разувайся и проходи в столовую, знакомься!

В точности выполнив указания, я снял куртку, тщательно вытер подошвы туфель о коврик, причесался перед зеркалом и прошел в столовую, откуда доносилась музыка и девичий щебет. Посередине большой комнаты стоял стол, накрытый разными домашними яствами, а вокруг него, на стульях, диване и креслах расположился целый цветник. Девчушки были, видимо, ровесники Серафимы Терентьевны или чуть старше. Макияж скрыл истинный возраст.

Я отрекомендовался и выслушал, как зовут подружек Симочки, но, само собой, не запомнил. Хотя некоторые из них были довольно эффектные девушки. Время от времени в комнате появлялись обе хозяйки — пожилая и юная — добавляя на стол пиршественные блюда, который и так уже ломился. Когда снова раздался звонок, виновница торжества попросила меня впустить следующего гостя. Вальяжной походкой я направился в прихожую, повернул колесико замка, распахнул дверь и увидел того, кого уж точно не хотел бы увидеть на Симочкином празднике.

Глава 25

— Я так и думал, что она тебя пригласила, — пробурчал военрук, пересекая порог.

— Я тоже рад вас видеть, коллега, — съязвил я.

М-да, следовало признать, что выглядел Петров, как джентльмен. Модный белый костюм тройка и в цвет ему туфли, в руках букет роз. В прихожую выскочила Симочка и мне пришлось вежливо свалить. Там стало слишком тесно. Вскоре в столовой показалась сама виновница торжества, поставила букет в вазу и скрылась в другой комнате. А через минуту снова появилась, вертя головой и спрашивая у подружек:

— Ну как я вам?

Девчонки заахали, заохали, а военрук, который был тут как тут, надулся, словно индюк. И присмотревшись к Серафиме Терентьевне, я понял, в чем дело — в ее ушках вспыхивали рубинами золотые сережки, точно такие же, какие я сам хотел ей подарить. Это бабник, Григорий Емельянович, обштопал меня, как мальчишку. И теперь его распирало от гордости. Еще бы! Он подарил виновнице торжества украшения, подчеркивая тем, что она стала совершеннолетней, а я — куклу, словно она все еще малая деточка.

И главное — винить некого. Надо было заранее купить подарок, и теперь мы были бы с соперником, как минимум, на равных. Сейчас же — один ноль в его пользу. А завтра нам троим в поход идти. И дураку ясно, что Петров будет лезть из кожи вон, дабы показать девушке, что я лох, а он — Д’Артаньян. Ладно, посмотрим, кто кого, у кого шпага крепче. Рассеянный взгляд мой скользнул по гитаре, висевшей на стене, между чеканкой, изображающей пастушка со свирелью, и трудно различимым пейзажиком в витиеватой рамке. Жаль, что я не умею бренчать на гитаре… или умею?

Я прислушался к себе и почувствовал, как пальцы привычно согнулись, словно прижимая струны к порожкам, а посмотрев на подушечки — увидел мозоли, которые остаются у тех, кто регулярно музицирует на струнных инструментах. Ого! Очередной сюрприз от Шурика? Надо попробовать… И я, рискуя опозориться, снял гитару со стены. Поставил ногу на краешек стула, чтобы не держать инструмент навесу, тронул струны. И понял — руки и впрямь помнят это занятие. Мой эксперимент с сами собой не остался не замеченным.

— Ой, Саша! — воскликнула виновница торжества. — Вы играете на гитаре?

— Так… — небрежно обронил я. — Балуюсь…

— Сыграйте нам что-нибудь!

Эта просьба поставила меня в тупик. Рефлексы-рефлексами, а вот знаю ли я какую-нибудь песенку? Именно — я, а не Санек. Он-то наверняка знал их целую кучу. А я, как ни напрягал мозг, ничего, кроме «скушаю бутылочку, взгромозжусь на милочку.»… в голову не приходило. Как ни странно, на выручку пришел военрук.

— Давайте, я спою, — предложил он. — А Саша мне будет аккомпанировать…

Кобенится я не стал. Не хотелось выглядеть полным неудачником. И я кивнул.

Я покрутил колки и на свое удивление настроил гитару. Интересно, а если мне скрипку в руки дать? Тоже смогу? Ха…

— Вы «Д’Артаньян и три мушкетера» смотрели? — спросил военрук.

— Смотрел, конечно…

— Ну, значит, помните аккорды…

Я пожал плечами.

— Вроде — помню…

— Ну вот эту… «В кромешном дыму не виден рай, а к пеклу привычно тело»…

Я попытался подобрать мелодию — удивительно, но получилось. И мы на пару с соперником сбацали. Девочки в меру способностей подпевали: «полклопа, полклопа, почему бы не-ет…». Потом — «Констанция, Констанция, Констанция.»… Хорошо пошла и песенка «Господь, нам запретил дуэли, но к шпаге чувствую талант»… Справедливости ради, следует признать, что пел военрук хорошо, хотя и подражал голосу Боярского.

Наконец хозяйка дома, мама Симочки, Степанида Лукинична, прервала концерт и велела всем садиться к столу. Не успели мы рассесться, как в дверь опять позвонили. Пришли еще гости. Открыла сама хозяйка. Послышались два голоса — мужской и женский. И оба — знакомые. Виновница торжества выскочила встречать и вскоре появилась с двумя коробками в руках — видимо, это были подарки — а следом за нею вошли Тигра и… Покровский.

Сержант был в цивильном костюме, а Тигра — в синем с красными цветочками ситцевом платье, с рюшечками по рукавам и подолу. Мужчины обменялись рукопожатиями, девушки — перецеловались. С появлением Антонины Павловны и Феди меня как-то поотпустило. Даже аккомпанируя военруку, я чувствовал напряжение. Этот человек меня раздражал. Я понимал — он не простил мне мордобоя, который прошел для меня безнаказанно, но в открытую драку лезть больше не решался. Значит, нам придется столкнуться с ним по-другому.

Понятно, что я его не боялся, какую бы подлянку он ни замыслил, меня другое напрягало. Симочка, к которой военрук приставал, вела себя так, словно он был самым желанным гостем. И ведь, наверняка, сама его пригласила. Сама… Это чтобы меня подстегнуть, или военрук пробил брешь в ее обороне?

Этот хлыщ в белой тройке чувствовал себя здесь королем. Так что спасибо Тигре и сержанту. Если бы они не пришли, я бы не выдержал и опять начистил бы Петрову самодовольное рыло. Не в квартире, разумеется, а пригласив на улицу. Впрочем — еще не вечер.

Когда все расселись, военрук тут же вылез со своим тостом. Он поздравил «нашу дорогую Серафиму Терентьевну» с совершеннолетием и пожелал, чтобы ее взрослый жизненный путь был усыпан розами, но без шипов… Или что-то такое же пошлое. Девчонку бурно поддержали, и лишь Антонина Павловна поморщилась, а Федя усмехнулся. Выходит, не одному мне не нравился этот манерный хлыщ, Григорий Емельянович. И если я все-таки захочу рассказать ему, что я о нем думаю, сержант не станет вмешиваться. Он же не на службе.

Впрочем, кулинарное искусство обеих хозяек отвлекало от воинственных намерений. Ничего особенного, но оливье, селедка под шубой, салат мимоза, пироги с капустой и мясом, шницель, домашний студень, жареная рыба под маринадом — все это было приготовлено безупречно. Пили легкое вино и это понятно, большая часть гостей принадлежала к женскому полу, к тому же троим участникам пирушки завтра предстояло вести ораву школьников в неведомую даль. Для меня — неведомую.

Ликвидировав большую часть яств и опорожнив пару бутылок, вся компания принялась танцевать. Трое кавалеров были нарасхват. И военрук вел себя вполне порядочно. В смысле — не лапал Симочку в медляке, за остальными я не следил — и вечер обещал закончиться без скандала. Однако Петрову не хватило ума удержаться от хамства. Видать, даже относительно небольшая доза спиртного срывает ему башку. Он вдруг начал разглагольствовать на тему, что тот, кто не служил в армии, не может считаться мужиком. И метил явно в меня.

Ну да, у Шурика не было опыта настоящей службы — военная кафедра и сборы — не в счет, но я-то мог бы порассказать этому отставному военкому, который пороху и не нюхал, что такое не только служба, но и война. Увидев, что я начинаю закипать, сержант положил мне руку на плечо и слегка сжал. Я прочитал этот сигнал так — только не здесь, не порть Симочке праздник. На выручку пришла Тигра. Она поставила пластинку на проигрывателе и объявила белый танец. О том, что это хороший ход я догадался не сразу, но, несмотря на то, что девушек было раза в три больше, чем мужиков, Григорий Емельянович остался без приглашения.

Добила его сама виновница торжества.

— Не знаю, что там насчет армии, — сказала она, когда музыка смолкла, — но вот Саша, когда к нам пристали хулиганы на улице, задал им перцу… Верно, Федя?

— Могу подтвердить, — сказал Покровский. — Я как раз был в патруле в тот вечер, и мы задержали трех нарушителей общественного порядка, которых предварительно обезвредил учитель физкультуры Данилов. Также могу к прочему добавить, что органам известен еще один мужественный поступок, совершенный Александром Даниловичем, но в интересах следствия я не могу раскрывать подробности.

Все женское сообщество, включая Степаниду Лукиничну, уставилось на меня, как на героя. Тугие щеки молодого красавца Шурика, против воли немолодого подселенца Вована, окрасились багрянцем, как месяц в старинном романсе. И чтобы скрыть свое смущение, я сменил пластинку, в прямом смысле этого слова. Поставил что-то плясовое и пригласил на танец Симочкину маму. Так что торжественность момента была непоправимо нарушена и дальше вечер покатился без сучка без задоринки.

Мой недруг, во всяком случае, больше не возникал. Потом мы пошли провожать девчонок, всей компанией. Правда, военрук откололся, сославшись на то, что ему нужно готовиться к завтрашнему походу. Тем лучше. Мы проводили всех подружек виновницы торжества по очереди, а потом сержант вызвался проводить Антонину Павловну, а я — Серафиму Терентьевну. Впервые за этот вечер мы остались с ней наедине. Симочка была немного пьяна и это ее очень красило.

Во всяком случае, она не пыталась сейчас быть старшей пионервожатой, а что-то напевала и подпрыгивала, словно пятиклассница. А потом, видимо, устав, повисла у меня на руке. Некоторое время мы шли молча, и вдруг она спросила:

— А о каком-таком мужественном поступке намекал Федя?

— Это государственная тайна.

— Нет, ну я же серьезно! — надула она губки.

— Сержант ведь сказал: никаких подробностей, в интересах следствия.

— Фи… любите вы мужчины тень на плетень наводить…

— Ничего! — отмахнулся я. — Скоро все разъяснится. Напишут в газетах, напечатают портрет под заголовком «Так должен поступать каждый»…

Мы дошли до подъезда. Симочка поднялась на цыпочки и поцеловала меня. В губы. На этот раз я ее не мог так просто отпустить, поэтому поцелуй продлился несколько дольше, чем это допускают чисто дружеские отношения.

Я возвращался в общагу в отличном настроении. Конечно, день начался с приключения и меня, наверняка, вскоре вызовут в органы на допрос, но совесть моя была чиста. В конце концов, я ведь и впрямь задержал этого бандюгана, следовательно — герой.

Утром встал пораньше, собрал вещички. Рюкзак я еще накануне взял у Петюни. Решил захватить и кассетник, со всей небогатой коллекцией записей. Пал Палыч был настолько любезен, что отпустил всю команду пораньше, отменив последний урок. Помимо моих охламонов, в поход собрались еще десять девчонок из параллельного класса. Увидев их, в курточках, вязанных шапочках и с рюкзаками, пацаны одобрительно загудели. Военрук обвел их хмурым взглядом, и они сразу замолчали. Видимо, боялись. Я решил взять это на заметку.

Построив свой отряд, мы повели его к остановке. Вскоре, подошел автобус. К счастью — полупустой, иначе вся орава бы не поместилась. Куда мы, собственно, направляемся, я не знал, но оказалось, что автобус идет за город. С его последней остановки и начинается пешая часть маршрута. Об этом сообщила мне старшая пионервожатая. Вид у нее был немного рассеянный. Похоже, вчера она немного хватила лишку. Да еще и в автобусе укачало. Правда, гитару захватить не забыла. Видимо, ее впечатлили наши с Петровым вокальные упражнения.

Вытряхнув наш отряд на остановке, автобус налегке повернул к городу. Григорий Емельянович, одетый и экипированный, как настоящий турист — по меркам восьмидесятых, предложил разбить всю команду на три части и чтобы каждый из взрослых присматривал за своей группой. Это было разумно. Серафиме Терентьевне достались, разумеется, девчонки. А мы с военруком поделили восьмой «Г» пополам. Построив ребят, мы повели их сначала вдоль основной дороги, а потом свернули на проселочную.

Справа и слева потянулись поля, в основном уже перепаханные, но кое-где еще ощетинившиеся желтой стерней. Вдалеке тарахтел трактор. В небе тянулись косяки птиц, улетающих на юг. Симочка, которой, видимо, полегчало, затянула пионерскую песню. Девчонки ее подхватили, а пацаны сначала отмалчивались, а потом и их проняло. «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры — дети рабочих, близится эра светлых годов, клич пионера: всегда будь готов.»…

Меня проняло — тоже. Симочкина гитара висела у меня на шее, и я начал подыгрывать малолетним певцам. За что был награжден благодарной улыбкой владелицы инструмента и кривой ухмылкой соперника. Когда кончилась одна песня, затянули другую: «Вместе весело шагать по просторам…»… Так мы и шли — от песни к песне. Было и впрямь весело шагать, совсем как в детстве — с безоблачной верой в том, что впереди тебя ждет только самое лучшее.

Когда я сам был пионером, то не думал об этом, но сейчас начинал понимать, почему школяры так любят походы. В сущности, детская жизнь — это сплошная муштра. Сначала тебя строят в школе, потом — дома. Едешь летом в пионерлагерь, там тоже воспитывают. Единственная отдушина — улица, но у нее свои законы. На улице нельзя быть слабым, а если кишка тонка — примыкаешь к банде, таких же, как ты. Однако далеко не все хотят быть в банде, некоторым просто по складу характера не нравится, когда ими помыкает такой же шкет, только чуть постарше, сильнее и бессовестнее. В банде такие индивиды быть не хотят, а вот в команде — не против.

Да только где такую команду возьмешь? Пионерский отряд в школе — формальность, говорильня, мало отличающаяся от той, которой их пичкают на уроках и собраниях. На занятиях в кружках по интересам или в спортсекции — даже если и есть объединяющее начало, то оно подчинено конкретной цели и требует от тебя определенных навыков и стараний. А в походе — ты, во-первых, часть команды, а во-вторых, даже с учетом сопровождающих взрослых, все же куда более свободен, чем в школе, лагере и в уличной банде, а в-третьих, это все же приключение.

Это во мне уже бродили мысли, вызванные штудированием учебников. Я даже начал находить увлекательной эту науку, которая балансировала между дрессировкой и воспитанием. С одной стороны, учителя обязаны научить своих подопечных чему-то конкретному — математике, физике, истории, биологии, химии, развить трудовые навыки или мышцы, а с другой — воспитать человека — честного, трудолюбивого, любознательного. Ничего себе задачка, да? Никогда об этом раньше не задумывался…

А если человек этот от природы туп, ленив, и лжив? Как ты его превратишь в идеал человека и гражданина? И потом, в чем это идеал состоит? Ну, допустим — в спорте это просто, там есть четкие критерии — прыгнул выше или дальше, прибежал первым, забил гол или шайбу — и молодец. Да и в других дисциплинах — тоже. Стал хорошим специалистом — твоему педагогу честь и почет. А вот как оценить человеческие качества? Не ворует, не обманывает, не отлынивает от работы, помогает другим, жене не изменяет, но как понять, что это результат деятельности педагога, а не врожденные качества или самостоятельно выработанные принципы самого индивида?

Впрочем, это все праздные мысли. Тем более, что дорога вывела наш отряд на берег реки. На противоположном, низком стояла деревня. Серые крыши, скворечники, проволочные сетки антенн. Нас заметили местные ребятишки, побежали параллельным курсом, размахивая руками и что-то крича, но их голоса заглушил гудок буксира, волокущего против течения громадную баржу с гравием. Мы продолжили движение вдоль берега, обходя растущие вдоль берега кусты и деревья, следуя прихотливым изгибам рельефа.

Следует отдать должное Григорию Емельяновичу. Он знал куда идти. Через несколько часов пешего хода мы пришли в удивительно красивое место. Правый высокий берег, по которому мы шагали, здесь понижался настолько, что можно было легко спуститься к реке, чтобы набрать воды. Собственно сам берег был словно разорван, но постепенно края разрыва оплыли и сгладились, образуя уютную лощину, окруженную деревьями. Здесь было где поставить палатки и разжечь костер.

Ребятня с восторгом встретила слова нашего проводника о том, что мы останавливаемся на ночевку. Тем более, что до темноты было еще несколько часов, а это означало, что можно успеть облазить окрестности. Наиболее ретивые уже намылились было разбежаться по кустам, но грозный окрик военрука пригвоздил их к месту. Я тоже опомнился и, построив своих оболтусов, сказал, что без разрешения старших, из лагеря ни ногой. Второгодники, сообразившие, что и здесь им не светит долгожданная свобода, приуныли. А Доронин, не отличающийся большим умом, громогласно заявил:

— Что я, дурак, спать в этом гадюшнике?..

И в этом момент раздался истошный женский визг.