Часть 2

Глава 1

Я бросился на крик, военрук и вся толпа пацанов — тоже. Кричала одна из пионерок. Она тыкала пальцем куда-то перед собой и повторяла:

— Змея-змея-змея!

В пожухлой осенней траве и впрямь извивалось, что-то черное и длинное. Все оцепенели, но вдруг рыжий сын милицейского старшины метнулся, схватил рептилию за голову и выхватил из травы.

— Эх ты, дура, — сказал пацан. — Это же уж, он не кусается!

— Убей эту гадину! — истерично выкрикнула девчонка.

— Сама ты гадина, — пробормотал Сенька. — Что он тебе сделал?

— Отнеси его подальше и отпусти, — велел я.

Рыжий посмотрел на меня с удивлением, но охотно побежал выполнять распоряжение.

— А здесь не опасно ставить лагерь? — осведомилась Серафима Терентьевна.

— Нет, — откликнулся Григорий Емельяныч. — Здесь змеи даже по весне и то редко встречаются, а сейчас им тем более не до нас, они готовятся к спячке.

— А как же этот уж?

— Случайный бродяга.

— Может, другое место подыщем? — спросила старшая пионервожатая, озираясь.

— Пока будем искать, стемнеет, — ответил Петров. — Да и где гарантия, что в другом месте будет лучше?..

Симочка покосилась на меня. Что я мог сказать? Я в змеях разбирался не больше истеричной пионерки. И все же молчать нельзя.

— Григорий Емельяныч прав, — с удивлением услышал я собственный голос. — Встанем здесь. Главное по кустам лишний раз не лазить.

Старшая пионервожатая кивнула.

— Ребята, — обратилась она к школярам, — ведите себя потише. В кусты — не лезьте. И вообще, осторожнее.

— Я к кустам близко не подойду! — пообещал девчонка, испугавшаяся ужа.

— А где же ты будешь пи-пи? — глумливо осведомился Доронин.

— И — ка-ка? — добавил Абрикосов.

Пацаны охотно заржали. И даже активистки пионерки захихикали. Ну да, обычное дело, всякому приятно поржать над ближним, лишь бы не сделаться посмешищем самому.

— Отставить смех! — рявкнул военрук. — Парни ставят палатки. Девочки — готовят ужин. Разойтись!

Отряд разбрелся, кто куда, принялся потрошить чехлы с палатками и доставать запасы продуктов. В установке палаток я кое-что понимал и потому взялся руководить парнями. А Симочка — девчонками. Я показал ребятам, что место для палаток надо выбирать повыше и посуше. И помог поглубже вбить колышки, к которым были привязаны растяжки. В общем, через полчаса палатки были поставлены, и наш небольшой лагерь приобрел вполне жилой вид.

За это время уже девчонки, под руководством старшей пионервожатой рассортировали продукты, которые захватили с собой участники похода. Были назначены дежурные, в том числе и парни. Их задача была принести из реки воды для готовки ужина и дрова для костра. С дровами вышла заминка. Росшие в окрестностях кусты и чахлые деревья для этого не годились. Нужно было совершить вылазку в ближайший лесок. Я вызвался возглавить экспедицию. Со мною решили пойти Доронин, Сидоров, Зимин, Макаров и Кривцов.

Последний был довольно тихим пацаном. В четверку лидеров класса он не входил. На занятиях по физкультуре старательно выполнял все упражнения, но не отличался особым рвением. Я считал его себе на уме. А тут сам захотел пойти по дрова. Мы захватили топор, ножовку и веревки для увязки хвороста. Выбрались из лощины и побрели через заросший сухой травой пустырь к ближайшей чаще. По пути пацаны разговорились.

Им очень хотелось узнать побольше о карате. Это и понятно. В конце семидесятых, в начале восьмидесятых большинство советских пацанов бредило драчливыми японцами. Я принялся выкладывать все, что знал. Рассказал им о Брюсе Ли и они, само собой, загорелись идеей посмотреть хотя бы один фильм с его участием. Тут-то и удивил нас Кривцов. Невысокий, русоволосый, всегда опрятно одетый, с чистыми ногтями на руках — он производил впечатление парня из интеллигентной семьи. Как он попал в «экспериментальный» класс — непонятно.

Вообще, безобразие, конечно, что я почти ничего не знаю о своих подопечных. Тоже мне — классный руководитель. Надо бы поговорить с каждым, попытаться понять, как они докатились до жизни такой, чем увлекаются, о чем мечтают. Конечно, на это уйдет время, но иначе мне из них не сделать команды, причем — не только для выступления на спартакиаде. Надо бы побывать дома, поговорить с родителями. В конце концов, все это входит в обязанности классного руководителя. Да и самому пригодится, чтобы вот не возникало таких открытий, какое приподнес Кривцов.

— У меня есть видеомагнитофон, — сказал он. — И две кассеты с Брюсом Ли.

— Чё ж ты раньше молчал! — накинулись на него одноклассники. — Небось, смотришь там в одно рыло, прешься…

— Да нет! — отмахнулся паренек. — Я не очень люблю такое кино…

— А какое же ты любишь? — спросил я, покуда другие фыркали и плевались.

— Я люблю фильмы Феллини, Антониони, Бертолуччи, Орсона Уэллса…

Я с понтом кивнул, хотя слышал об этих режиссерах только краем уха. М-да, наладишь с таким контакт. Это же надо хоть по паре фильмов от каждого посмотреть. А где их сейчас посмотришь, когда нет даже видака, не говоря уже — об Интернете. Однако как-то надо было вытаскивать авторитет классного руководителя из трясины!

— Ты мог бы как-нибудь организовать просмотр для класса? — спросил я.

— Я не против, — откликнулся любитель Антониони. — Если вы с моей матерью договоритесь. — Он помолчал и добавил: — Да вы ее знаете, Александр Сергеевич, она заведует кафе для… Избранных. Ее зовут Елизавета Ефимовна.

— А почему ты решил, что я ее знаю?

— Она рассказывала о вас… — ответил Кривцов. — Вы были на прошлой неделе на одном из банкетов, которую устроила какая-то завбазой…

Я покопался в памяти. Елизавета Ефимовна, Елизавета Ефимовна… Ах да! Лизонька — «хозяюшка» элитного кабака!

— Хорошо, если сообщишь номер вашего телефона, я договорюсь.

— Ух ты! — обрадовались пацаны, что прислушивались к нашему диалогу. — И чё, в натуре мы про этого каратеку кинцо позырим?.. А этот, Брюслин, круче нашего Талгата Нигматулина?

— Во-первых, не Брюслин, а Брюс Ли — он китаец, хотя имя у него шотландское, а во-вторых, что значит круче?.. Вот если бы на них в спарринге посмотреть… Только жаль, что уже не получится. Брюс Ли умер в тысяча девятьсот семьдесят третьем году…

— У-у, — протянул Зимин. — А чё так?

— Внезапный отек мозга… — ответил я. — Хотя поговаривали, что его убила мафия, но это неправда.

— Да ну на… — буркнул «Чапаев». — Наш Талгат — круче.

Спорить я не стал. И Брюс и Талгат — актеры, а в кино любые сцены постановочные. Да и зачем разочаровывать пацанов? Сам хорошо помню, как трудно было расставаться с кумирами детства.

— Сан Сергеич! — обратился ко мне Макаров. — А вы покажете какой-нибудь приемчик?

— Что, прямо здесь?

— Ну а чё⁈ — удивился тот. — Никто не видит, а мы все свои, не выдадим… Мы же понимаем, что не все можно показывать в школе… А вдруг хулиганье разное научится, а потом вам неприятности… А мы пацанчики тихие, воспитанные… Верно — Тимоха?..

Кривцов кивнул. В словах Макарова прозвучала издевка, но я не счел нужным на нее реагировать. Хотят приемчики увидеть — покажу.

— Вот сейчас до леса дойдем, — сказал я. — Там и увидите.

Лесок при ближайшем рассмотрении оказался дохлым. Береза, ольха, осина. Многие стволы подгнили на корню, было много бурелома. В общем — самое подходяще место для сбора дров для костра и… Завоевания дешевого авторитета у подростков. Подражая то ли Брюсу, то ли Талгату, с воплем «Киай», я снес пару довольно хилых стволов, потом ребром ладони разрубил на несколько частей пару толстых веток. У оболтусов, включая любителя артхаусного кино, снесло от восторга крышу, и они попытались повторить мои «подвиги» и поотшибали себе пятки и кисти рук. Наконец, я приказал им прекратить балаган и заняться делом.

Пацаны начали распиливать ножовкой более длинные ветки и вытаскивать их на пустырь, а я взялся за топор. Хворост сгорит быстро, для того, чтобы поддержать огонь хотя бы до полуночи, нужно что-то посущественнее. Я выбрал высокую, но сухую березу и принялся долбить по ней лезвием топора. Оно оказалось довольно тупым, поэтому пришлось повозиться. Тем не менее, вскоре береза со скрежетом накренилась и рухнула, сокрушая хилый подлесок.

Отрубив толстые сучья, я велел подопечным вытащить их, а сам взял ножовку и принялся распиливать ствол на две части, которые решил обязательно доставить в лагерь. Справившись с этим делом, я выволок половинки ствола на открытое место. Пока я там вошкался, пацаны уже связали пять вязанок хвороста. И ждали только меня. Я вонзил топор в комель, поставил обе половинки ствола на попа, присел и взвалил их на плечи. Даже для крепкого парня Сашка Данилова ноша оказалась весомой, но я чувствовал, что справлюсь.

Так мы пошли обратно к лагерю. Я топал, обливаясь потом, но все равно чувствуя себя Арнольдом Шварценеггером из какого-то фильма — то ли из «Коммандос», то ли из «Хищника». Жаль, что ни пацаны, ни девчонки в лагере, ни Симочка не имеют возможности сравнить меня с ним. Они увидят эти фильмы лет через восемь-десять. Ну может — хоть с «Финистом — ясным соколом» сравнят? И то — хлеб! Увы, эффектное появление в лагере с двумя чурбанами на плечах не получилось.

Тропинка, которая спускалась в лощину, оказалась довольно крутой. Пришлось сначала побросать бревна вниз, а потом по одному подтащить их к костру. Впрочем, похвал я удостоился. Серафима Терентьевна обрадовалась появлению бревен, сказав, что теперь есть на чем сидеть возле костра. Выяснилось, что пока мы добывали дрова, дежурные уже успели сварить здоровенный котелок пшенной каши из концентрата и вбухать в нее пару банок тушенки. На закуску пошла разная домашняя снедь, которой заботливые родители снабдили своих чад на дорогу.

Ее выложили на развернутой газете, откуда каждый мог взять то, что ему нравится. Вопреки завареным во втором котелке. В общем, когда последние отблески заката погасли среди ночных облаков, ужин был завершен. Дежурные отправились отмывать в холодной речной воде с песочком посуду. А остальная команда осталась у огня. Наступала романтическая минута, ради которой Симочка и захватила из дому гитару.

Я знал, что мне не избежать этой участи и морально был готов. Сегодня мне не хотелось аккомпанировать военруку. К счастью, покопавшись в памяти, я извлек из нее несколько песенок, которые, оказывается, знал наизусть. Взяв гитару, я задумчиво побренчал, прислушиваясь к собственному настроению. Трещали дрова в костре. Отблески пламени легли на речную гладь и отражались в зрачках ребят, которые словно лесные звереныши, зачарованные огнем, собрались вокруг.

«Снова идет ночь над горами сонными, в дымке костра светят глаза ребят, ветер затих вместе с последней песнею, видно ушел где-то искать тебя…» — хорошо зашла туристическая песенка из фильма «А зори здесь тихие». Девчонки, во всяком случае, подпевали. Старшая пионервожатая — тоже. Дальше, по настроению я спел: «Собраны крылья палаток, их кончен полет, крылья расправил искатель разлук самолет»… Потом, по свободной ассоциации души: «Призрачно все, в этом мире бушующем…».

Не уверен, что эти туристические баллады я извлек из своей собственной памяти, а не — из Шуриковой. Ведь еще неизвестно, что такое душа и где она помещается. Во всяком случае, за воспоминания отвечает головной мозг, и теперь все равно уже не разберешь, что в нем от двадцатидвухлетнего Александра Сергеевича, а что — от Владимира Юрьевича, которому за пятьдесят. Как бы там ни было, женскую часть нашей туристической команды я покорил. К сожалению, то, чем я мог бы порадовать мужскую, при девочках исполнять нельзя.

Этим и решил воспользоваться Петров. Он вежливо попросил у меня гитару и, подражая хрипотце Высоцкого, начал пичкать компанию его же творчеством. При этом чисто музыкальная сторона исполнения оставляла желать лучшего, но бодрые рифмованные прибаутки, недавно скончавшегося барда и актера цепляли аудиторию вне зависимости от того, разбиралась ли она в музыке или поэзии: «Вы мне не поверите и просто не поймете, в космосе страшней, чем даже в Дантовом аду, по пространству-времени мы прем на звездолете, как с горы — на собственном заду.»

«От Земли до Беты восемь дён, ну а до планеты Эпсилон не считаем мы, чтоб не сойти с ума…» — драли глотки пацаны, повторяя припев, а исполнитель сиял так, словно это он сочинил сии разухабистые строчки. На этом вечер советской песни следовало считать законченным, потому что уже совсем стемнело, и личному составу пора было отдыхать. Когда возмущенную объявленным отбоем толпу школяров обоего пола удалось разогнать по палаткам, военрук подошел ко мне и предложил дежурить ночью по очереди. Он вызвался сторожить с отбоя до четырех. Следовательно, мне выпадало время с четырех утра до подъема в восемь.

Я не стал спорить. Мои часы «Слава» показывали начало десятого, позволяя мне не только оценить благородство товарища Петрова, но и выспаться. Я сходил к реке, умылся, почистил зубы и отправился в палатку, которую должен был делить с военруком. Серафима Терентьевна тоже ушла к себе, это я хорошо видел. Следовательно, можно было не беспокоиться о том, что оставляю свою девушку наедине с соперником. В лагере угомонились нескоро. Пожалуй, я уснул даже раньше, чем затихли бубнящие голоса.

А проснулся от того, что кто-то разговаривал. Негромко, но в ночной тишине я отчетливо слышал каждое слово. Напрасно я рассчитывал на то, что эфемерные брезентовые стенки отгородят мою избранницу от назойливого ухажера. В первое мгновение хотелось выскочить и разобраться, но разговор шел обо мне и я решил сначала дослушать, что о моей скромной персоне думают коллеги и уж потом вмешаться. Вот ведь как бывает! Ты живешь с иллюзией, что твое представление об окружающих тебя людях соответствует действительности, а потом однажды просыпаешься и иллюзии развеиваются.

— По-моему, он неплохой парень, — пробубнил Григорий Емельянович. — Да, однажды он мне врезал, а потом просто увернулся, и я приложился к забору мордой… То есть — лицом. У него действительно неплохая подготовка, причем — не только по самбо… Знаешь, у меня такое странное ощущение, что он не так прост, как кажется.

— В каком смысле? — удивилась Серафима Терентьевна.

— Такое ощущение, что он служил то ли в армии, то ли в милиции, но в личном деле об этом — ни слова.

— Как интересно! — ахнула старшая пионервожатая.

— Ничего интересного, — отмахнулся военрук. — Вполне возможно, что в нашем городе он появился неспроста.

— Ой, ты думаешь — он шпион⁈

— Глупости! — фыркнул Петров. — Что делать шпиону в нашем городишке?.. Нет, здесь что-то другое…

— Что — другое⁈

— Ты же сама утверждаешь, что он обезвредил трех хулиганов, один из которых был вооружен.

— Ага, он их так красиво сбил с ног, всех троих!

— Вот-вот, думаешь — это случайно?

— Не знаю…

— А потом сержант говорит, что физрук совершил еще один мужественный поступок, но какой именно — разглашению не подлежит… Какой из этого следует вывод?

— Какой?

— Этот простоватый с виду паренек находится в Литейске по специальному заданию… Разумеется, нам об этом не следует знать, а тем более — обсуждать это.

— Ты же знаешь, милый, я не из болтливых…

«Милый»?.. Дальнейшая их болтовня мне стала не интересна. Пусть думают, что хотят. И пусть сами играют, в свои интимные игры. Выходит, все эти «Григорий Емельяныч, я на помощь позову…», «Он хотел, чтобы я стала его женой, только без ЗАГСа…». — не более, чем театр одного зрителя? И этот зритель лежит сейчас в палатке, подслушивает чужой разговор и чувствует себя полным идиотом.

— Ой! — пискнула Симочка. — Я боюсь!

Глава 2

— Чего ты боишься?

— Там, на реке… Плывет что-то… Черное…

— Это крокодил.

— Ты еще смеешься⁈

— Да бревно это… Топляк…

— А-а, ну ладно… Пойду я спать… Замерзла…

— Иди, я еще подежурю…

Раздался чмокающий звук. Я повернулся на другой бок, натянул на голову капюшон спальника. И заснул. Военрук разбудил меня в четыре утра. Зевая и почесываясь, я выбрался из относительно теплой палатки. Было еще темно. Над водой скапливался туман. Я сбегал в кустики, потом спустился к реке, смыл ледяной водичкой сонную одурь. Вернулся к костру. Подкинул дровишек. Хворост уже закончился, пришлось сунуть в огонь конец одного из бревен.

Ночной разговор, который я подслушал, оставил в моей душе смутное ощущение. Не то что бы меня сильно разочаровала Серафима Терентьевна. Обычное женское кокетство, желание чтобы вокруг крутились мужики, ссорились из-за нее и дрались. Глупо, но понятно. Петрова мне было даже жаль. Ведь не факт, что старшая пионервожатая на нем остановится. Скорее всего подыщет еще одного дурачка для своих манипуляций. Что касается меня, то я имею полное право махнуть на нее и ее ухажера рукой.

Теперь я опять свободен. Конечно, я и раньше ничего не обещал Симочке, просто полагал, что она считает меня своим парнем, ну и она мне нравилась. Ошибся! Бывает. С женщинами самое главное — не забывать, что вокруг есть много других женщин. Теперь я с чистой душой могу начать ухаживать за Илгой. И вообще, мне есть чем заняться. Во всяком случае, свои новые жизненные приоритеты я, кажется, определил. Осваивать заковыристую науку педагогику. Готовить команду самбистов к весенней спартакиаде. А что касается личной жизни, то от такого бабника, как я, она и так никуда не денется.

Когда рассвело я взял ведра, сходил к реке, набрал воды, дал ей отстояться, а потом наполнил оба котелка и нагрел. Теперь отряду будет теплая водичка, умыться и зубы почистить. Первой проснулась старшая пионервожатая. Увидев горячую воду в котелке, она обрадовалась, как ребенок. Ее щебет разбудил девчонок, которым предстояло готовить завтрак. Они тоже обрадовались горячей воде. И тоже принялись щебетать, по-детски кокетливо постреливая в мою сторону глазками.

Благословенной тишины ночи, которая нарушалась лишь плеском прибрежной речной волны, да уханьем филина где-то на противоположном берегу, как ни бывало. Из нашей с ним палатки, зевая вылез военрук и тут же заорал:

— Рота подъем!

Не сразу, но в палатках началось движение. Ругань, чих, звуки отвешиваемых подзатыльников. Школярам вставать не хотелось, но естественные надобности поневоле выгоняли их наружу. Петров лично заглянул в каждую палатку и вытащил тех, кто еще готов был потерпеть, лишь бы ухватить лишнюю минутку сна. Я хорошо понимал этих хитрецов, ибо и сам придавил бы минуток сто двадцать. Увы, я был учителем физкультуры и поэтому, когда основная часть отряда оросила окрестные заросли, скомандовал:

— На зарядку, стано-овись!

Нет, что ни говори, хороша штука привычка подчиняться. И мои оболтусы и Симочкины активистки построились. Причем — именно для зарядки. Ну а дальше, как положено. На месте шагом марш. Ноги на ширине плеч, руки над головой, наклоны корпусом вправо и влево. Наклоны вперед. Кончиками пальцев рук касаемся пальцев ног. Приседаем. Подействовало. Повеселели. А от костра уже тянуло вкусным дымком. Суп из пакетиков. Со звездочками. Как я его любил в детстве, куда больше, чем материнские борщи. Дурак.

После завтрака принялись сворачивать лагерь. Поход продолжался. Упаковав пожитки в полегчавшие рюкзаки, мы покинули лощину и двинулись в сторону маячивших вдали возвышенностей. Признаться, понятия не имел, что в этих краях имеются горы. Хотя горы, наверное, сильно сказано. Холмы, увенчанные скальными останцами, но все равно — интересно. Почва стала каменистой, под ноги то и дело подворачивались языки щебня — последние следы древних оползней.

Я в геологии не шарю, но даже мне стало понятно, что здесь когда-то высились отроги горного хребта, ныне стертого выветриванием, как зубы старого мерина. Хотя, судя по ржавеющим среди камней железкам, к разрушению оного приложили усилия и люди. Ведь то, что ветер, дожди и время совершают в течение миллионов лет, люди проделывают за пару столетий. Мои догадки вскоре получили подтверждение. Когда солнце поднялось достаточно высоко, чтобы подсушить потные затылки, наш проводник, Григорий Емельянович, объявил привал.

Отряд с радостью покидал рюкзаки и повалился в траву. Кто-то принялся сосать чай из термосов или воду из фляжек, кто-то намылился покемарить. А военрук решил блеснуть эрудицией. Он уселся на валун, чтобы его могли видеть и слышать все. Мне его не хотелось ни видеть, ни слышать. Достаточно было и того, что придется провести единственный выходной в компании его и старшей пионервожатой, а также — наших общих подопечных.

Петров был иного мнения. Он намеревался просветить присутствующих о промышленной истории края. Начал с казака Сермяжки и немецкого геолога Шлехтера, о которых я уже слышал от местного литературного классика Третьяковского. По словам военрука, они высадились примерно в том же месте, где мы ночевали. Немец предположил, что в этих краях может обнаружится железная руда, и по приказу главаря ватаги, взяв с собой несколько лихих рубак, отправился в Каменный Лог, где впоследствии и началась добыча.

Шлехтер и впрямь нашел несколько образцов, которые по его мнению заслуживали внимания, но сопровождающие его казаки решили, что он нашел золото и решил скрыть от них. Они схватили немца, связали его и принялись пытать. Беда несчастного иностранца заключалась в том, что он плохо говорил по-русски и всего его попытки объяснить, что золота здесь нет, воспринимались его мучителями как отговорки. Спас Шлехтера сам Сермяжка.

Обеспокоенный тем, что посланные на вылазку люди долго не возвращаются, он лично отправился на поиски, захватив с собой только своего верного оруженосца. Главарь ватаги прибыл вовремя. Он приказал отпустить немца и допросил его сам, но уже без пыток, а наоборот — отпаивая вином. Шлехтеру он поверил, тем более, что ему нужны были пушки, а немец не только в рудах разбирался, но и в литейном деле. Мучителям иноземца он приказал таскать для него камни, чтобы тот мог определить, есть в них железо, а также велел ставить плавильню.

На работу казаки собрали местных жителей. По национальности они были мордвинами, работать на чужаков не хотели, но хитрый Сермяжка соблазнил их платой. В его казне было много медных денег, изъятых во время грабежа татарских мурз. Он приказал своим присным начищать монеты до блеска, и простодушные аборигены принимали их за золотые ефимки. И работа закипела. Оклемавшийся от истязаний Шлехтер придумал, как поставить на реке водяное колесо, которое через систему блоков и шкивов спускало с горы корзины с рудой к плавильне, поставленной на берегу.

Работа началась весной, а к осени пушки были отлиты и ватага Сермяжки продолжила путь, чтобы воссоединиться с войском Степана Разина. Плавильня и канатная дорога какое-то время еще стояли на берегу Проныры, а потом были разобраны и растащены по окрестным становищам. Лишь в первой половине XVIII века сюда пришли рудознатцы, отправленные купцами Демидовыми. Они сочли месторождение пригодным к разработке. Так в Каменном Логу появились первые штольни, где добычей руды занимались каторжники, военнопленные и пойманные беглые крепостные.

При горных разработках был построен город Литейск, который до революции назывался Рудник-на-Проныре. Само месторождение в Каменном Логу постепенно было заброшено, ведь руду к заводу приходилось возить на баржах, которые таскали бурлаки, а это было недешево. Тем более, что в начале ХХ века, вблизи города, было заново открыто месторождение железной руды, обнаруженное за сто лет до этого маркшейдером Рунге, предка школьного преподавателя немецкого языка. Однако промышленная разработка этого месторождения началась только после революции.

Закончив свою лекцию, Григорий Емельянович спросил:

— Вопросы есть?

— Есть! — пробасил Доронин.

— Ну задавай!

— А немец этот, Шлехтер, золотишко все-таки заныкал или как?

— Не было тут никогда золота, — ответил военрук.

— Значит — заныкал! — сделал вывод «Чапаев» и подмигнул своим дружбанам, те понимающе закивали.

— А можно посмотреть на эту шахту? — спросила одна из девчушек.

— Можно, — ответил Петров. — Мы туда и идем… Только предупреждаю сразу. В штреки не соваться. Крепь давно сгнила. От малейшего шороха кровля может обрушится. Всем понятно?

— Все-ем! — нестройно ответили школяры.

— Тогда встаем и в путь. До вечера мы должны вернуться в город.

Пионеры начали нехотя подниматься. Григорий Емельянович подошел к нам с Серафимой Терентьевной.

— Теперь, коллеги, смотрите в оба, — сказал он. — Особенно, когда подойдем к главной штольне. Она широкая и ребятам трудно будет удержаться от соблазна обследовать ее. И если кто-нибудь из них шмыгнет в один из боковых штреков, придется вызывать горных спасателей.

— Так давайте просто туда не пойдем! — предложила, явно испугавшаяся старшая пионервожатая.

— Это не выход, — покачал головой Петров. — Если мы сейчас повернем назад, в следующее воскресенье некоторые из них, наверняка, приедут сюда по самоволке. Нет, лучше мы им сами покажем, что ничего особенного в старой выработке нет — пыль, темнота и теснота. Основная шахта много раз обследована и признана безопасной для туристов. Главное никуда не сворачивать.

— Я думаю, что если мы пойдем внутрь, надо сделать общую обвязку, как это делают спелеологи, — сказал я. — В начале обвязки пойдете вы, Григорий Емельянович, в середке — вы, Серафима Терентьевна. Я — замыкающим.

— Дельное предложение, — одобрил военрук. — Тем более, что спелеологическая веревка у меня есть. Сто метров, думаю, хватит за глаза.

— И все-таки я боюсь, — пробормотала Симочка.

— Бояться не надо, — ответил Григорий Емельянович. — Тем более — показывать свой страх детям. Глубже, чем на сто метров, мы все равно не спустимся.

— Почему ее никто не закопает, это шахту⁈

— Ее больше ста лет копали, — ответил Петров. — Породу растаскивали по окрестностям, а не сваливали в терриконы, как это делают сейчас.

— А почему — не взорвут? — спросил я.

— Рисковано, можно нарушить стабильность коренных пород и вызвать землетрясение, — ответил военрук. — Весь правый берег может рухнуть, в нем полно пустот.

— Понятно… Фонари есть?

— Есть, — кивнул военрук. — Иначе я бы не повел нас по этому маршруту… Пойдемте уже, товарищи. Солнце высоко.

Идти пришлось еще около километра. Теперь повсюду встречали кучи щебня, сверкающего на солнце чешуйками слюды. Пацаны поначалу бросались к ним, словно это были груды самородков, но вскоре им это надоело. Я понял, что этот щебень и есть отвалы выбранной в горе породы. Попадались нам черные дыры, выкопанные прямо в склоне холма, а вскоре открылась и сама главная штольня, черный глаз входа в которую темнел посреди скалистого гребня, пересекающего холмистую местность, словно хребет дракона.

Григорий Емельянович опять велел школярам построиться, а после в буквальном смысле брал каждого пацаненка и девчонку за руку и разводил по группам. Надо отдать ему должное, он хорошо знал, кто и что собой представляет. Поэтому в первую, ведущую группу включил самых отчаянных. В нее вошла и четверка неформальных лидеров моего, восьмого «Г» класса, и как ни странно — две девчонки. Остальные вошли во вторую группу, которая должна была следовать в середине.

Пацаны, которые не попали в авангард, оказались в арьергарде и были, соответственно, отданы под мое начало. Выстроив таким образом отряд, военрук с моей и Симочкиной помощью, провел обвязку. В итоге вся команда оказалась «скована одной цепью». Эта процедура вызвала волну шуточек, разной степени остроумности. Убедившись, что, как выразился остряк Доронин, повязаны все, Петров передал нам с Серафимой Терентьевной по цепочке большие электрические фонари и объявил:

— Следуем по цепочке, вправо-влево не отклоняемся. Если я скажу — стоп, все останавливаются. Если кто-то начнет паниковать, разворачиваемся и топаем назад. Все, пошли!

И мы двинулись к штольне. Григорий Емельянович зажег фонарь и луч его скользнул в в ее черное чрево. Веревка натянулась, но потом ослабла. Видимо, у кого-то из школяров не сразу хватило духу шагнуть под низкий каменный свод. Мне пришлось нагнуться при входе и не разгибаться все время, пока мы были в старой выработке. К счастью, пол оказался довольно ровным — я подсвечивал его фонарем, чтобы моя группа могла видеть, куда ступает. Я заметил две параллельные ржавые полоски — видимо это были рельсы, по которым когда-то выкатывали из выработки вагонетки.

Время от времени Петров командовал — стоп! — и все более менее быстро останавливались. Скользя лучом по стенам, он рассказывал о том, как работали здесь, не покладая рук изможденные, оборванные, голодные каторжники. На стенах и впрямь виднелись следы от кирок, но девочек больше заинтересовали, похожие на бабочек насекомые, что висели, сложив бледные крылья, на потолке. В общем, экскурсия шла своим чередом. Заминка была только одна.

Когда мы проходили мимо вагонетки, что была сброшена с рельсов и валялась у правой стены штольни, веревка вдруг натянулась, потом дернулась несколько раз. Завизжали девчонки. Заматерились пацаны. Когда панику удалось прекратить, военрук сказал:

— Как я предупреждал, разворачиваемся и идем назад.

Синхронного разворота не получилось. И только после бестолковой суеты, хихиканья, возмущенных воплей и тычков, отряд развернулся и начал выбираться из штольни. Наконец, мы оказались на свежем воздухе. Казалось, что можно уже вздохнуть свободно, но вдруг одна из активисток крикнула:

— А Маша где?

Все заоглядывались, спрашивая друг у друга:

— Ты Машку Киселеву не видел?

— И Доронина нету! — вдруг сказал Абрикосов. — Зимина и Кривцова. Они отвязались…

— ЧэПэ! — ахнула Серафима Терентьевна.

— Построились! — скомандовал я, опередив Григория Емельяновича, который только набирал воздуха в грудь.

Перепуганные школяры подчинились сразу. У Симочки оказался список. Провели перекличку. Увы, четверо действительно отсутствовали. Три мальчика и одна девочка. Трое взрослых, которые лично отвечали за жизнь и здоровье детей, провели краткое совещание. Решили, что мы с Петровым берем оставшуюся воду, продукты, которые не надо готовить, фонарики и веревку, и возвращаемся в штольню, искать пропавших. А старшая пионервожатая ведет остальную группу к железнодорожному разъезду, который находится в пяти километрах от бывшей шахты и вызывает помощь.

Мы дождались покуда Серафима Терентьевна уведет школяров подальше, разложили по рюкзакам все, что взяли у остальных и вернулись в штольню.

— Там есть два боковых штрека, — сказал мне Григорий Емельянович. — Обследовать их по очереди слишком долго, так что придется разделиться. Ты как, не сдрейфишь?

В другой ситуации за такой вопрос я бы запросто смазал по физии, но сейчас было не до выяснения, кто из нас круче. На кону стояли жизни четырех детишек и, что греха таить, наша с Петровым свобода. Поэтому я только спросил:

— Что будем делать с веревкой? Резать пополам.

Военрук покачал головой.

— Нет, с обвязкой пойдешь ты, — сказал он. — Я уже бывал здесь. Ты — нет… Помни, что нельзя кричать и обязательно смотри под ноги.

— Я понял.

Он помог мне с обвязкой, привязал ее конец к злополучной вагонетке, возле которой сорванцы обоего пола умудрились соскочить с «цепи» и сунул моток мне.

— Если найдешь ребят, ждите меня снаружи, — сказал Григорий Емельянович и скрылся в левом штреке.

Глава 3

Боковой штрек оказался гораздо уже и ниже. По сути в нем можно было пробираться только на четвереньках. Вот какого черта эта пацанва сюда полезла, да еще и в компании девчонки⁈ Золото искать?.. Блин, наслушались баек.

Самое паршивое, что передвигаться на четвереньках и одновременно освещать себе путь большим фонарем — то еще удовольствие. Пришлось выбрать такой способ. Я освещал ближайший отрезок пути, потом выключал фонарик и полз вслепую. Одновременно я прислушивался, надеясь услышать голоса подопечных.

Тишина, если не считать моего собственного дыхания. Может они не здесь, а в другом штреке? В том, куда полез военрук? Идея казалась так себе… Пока я тут ползаю, они там на свежем воздухе сидят, перекусывают. Я бы сейчас тоже не отказался перекусить, полдня уже прошло после завтрака. Однако я не дал воли воображению и не позволил желудочному соку ударить в голову. Штрек не может быть бесконечным, когда он закончится, с чистой совестью выберусь обратно.

О том как долго мне придется ползти я понятия не имел. Конечно, это было чистым безумием самим отправляться на поиски. Разумнее было бы сидеть месте и ждать спасателей, но стыдно двум здоровенным мужикам, более того — учителям, трусливо дожидаться, покуда прибудут специально обученные и экипированные люди. Да и были ли они в это время? Подозреваю, что нет. МЧС еще не народился. Хорошо, что ни у меня, ни у Шурика нет клаустрофобии. Хорошо бы я сейчас себя чувствовал в этом каменном мешке, да еще периодически оставаясь в темноте. Впрочем, с клаустрофобией я бы сюда не полез.

Время от времени мне мерещились голоса. Приходилось останавливаться, прислушиваясь, но как только я замирал на месте, эхо, порождавшее слуховые галлюцинации быстро затихало. Так я и полз в ритме — свет, тьма, шорохи, тишина. Я обратил внимание, что несмотря на узость подземного хода, воздух в нем был довольно свежим. На своем вспотевшем лице я время от времени ощущал дуновение ветерка. Это хорошо. Даже по моим, весьма небогатым сведениям, в шахтах нередко скапливаются смертельно опасные газы, которые могут еще и взрываться.

Не хватало еще сгинуть в цвете лет. Третьего шанса может и не представиться. Одна надежда, что высшие силы, переместившие мою грешную душу в молодое горячее тело сделали это вовсе не для того, чтобы оно осталось гнить в этом каменном узилище. Так. Хватит о мрачном. Вперед. Никаких рассуждений. Тем более, что штрек вдруг расширился. Не веря своим ощущениям, я пошарил лучом фонаря по стенам и потолку, а потом осторожно попытался встать. Так и есть! Узилище стало гораздо просторнее.

Теперь можно было не ползти, а идти, правда — на полусогнутых, но все же лучше, чем на карачках. Дело пошло веселее. Теперь я мог не выключать фонарик, за что и был вознагражден. Луч высветил на полу какую-то тряпочку. Подняв ее, я увидел, что это носовой платок, причем — судя по цветочкам и рюшечкам — девичий. Платок был относительно чистым. Совершенно понятно, что обронили его совсем недавно. Скорее всего, он принадлежит Маше Кисилевой. Выходит, ребята шмыгнули именно в «мой» штрек!

Открытие придало мне сил. До сих пор я шел наугад, а теперь у меня появилась надежда отыскать беглецов и задать им трепку. Нет, трепку отложим до возвращения в город. Сейчас главное их отыскать живых и здоровых. Пройдя еще около трех десятков шагов, я понял, что опять слышу какие-то малопонятные звуки. Дабы убедиться в том, что это не эхо моих собственных шагов, я застыл на месте, стараясь даже не дышать. И на этот раз звуки не замерли, а продолжали шелестеть где-то в подземной глубине.

Увы, это не похоже на человеческие голоса. Скорее — на что-то природное. То ли осыпается что-то, то ли вода шумит. Не хочется, чтобы осыпалось. Я шагнул вперед, как вдруг что-то с силой рвануло меня назад. Еле на ногах устоял. Что-то держало меня сзади! Я испытал секундную панику и только в следующее мгновение осознал — веревка! Из-за необходимости ползти на четвереньках, я уже давно выпустил моток из рук и он постепенно разматывался позади меня. И вот теперь размотался полностью.

Выходит длина пути, проделанного мною во мраке и казавшегося бесконечным, составила все-то сотню метров! На поверхности я бы на такое расстояние даже внимания не обратил. С одной стороны это радовало: не так уж глубоко я проник в шахту, а с другой — ребят я пока что не нашел. И что дальше? Снять обвязку и идти без нее? А если впереди будет развилка? Заблудиться в подземелье мне тоже не хотелось, а выход какой? Возвращаться назад и ждать Петрова или спасателей? Показать им девичий платочек и развести руками?

А если за это время что-нибудь случиться с ребятами, как я их родителям буду в глаза смотреть? В общем, я решил рискнуть. Снял обвязку, придавил конец веревки куском породы, что валялся у стенки, и прощупывая дорогу лучом фонарика, двинулся дальше. Я шел, считая шаги и внимательно осматривая стены, вдруг обнаружится еще одно ответвление? И моя смелость была вознаграждена. На третьей сотне шагов я услышал не только однообразный механический звук — я уже не сомневался, что это течет вода — но и живые человеческие голоса.

Сначала отдельных реплик я не различал, но потом услышал:

— Сокровища-сокровища… — бубнила, судя по тоненькому голоску, девчонка. — Дураки вы!

— А тебя кто звал? — отвечал ей явно пацан. — Сидела бы со своей вожатой…

— Дурак! — последовал ответ, подкрепленный звонким шлепком.

— Ты чё руки распускаешь, соплячка⁈

— А ну, тихо вы! — накинулся на них третий. — Идет кто-то!..

— Эй вы, искатели сокровищ, — окликнул их я. — Много золота нашли? Поделитесь?

— Ой, кто это⁈ — пискнула девчонка совсем рядом.

Я посветил фонарем. Стены, иссеченные кирками, блеск слюдяных чешуек и никого.

— Это я, преподаватель физкультуры, Александр Сергеевич Данилов, — откликнулся я.

— Сан Сергеич! — почти над ухом прозвучал голос, кажется — Кривцова. — Где вы? Мы вас не видим!

— Я — здесь! — ответил я. — А вы где?..

— И мы — тута! — глупо заржал, конечно же, Доронин.

— Заткнись ты! — сказал, видимо, Зимин.

— Сан Сергеич, мы вас не видим.

— Странно, я вас — тоже… — проговорил я. — Стойте на месте, никуда не уходите…

— Да стоим мы…

— Если я правильно понимаю ситуацию, — продолжал я, — мы находимся с вами в параллельных штреках… Слышать друг друга слышим, а видеть не видим…

— Мы заблудились, товарищ физрук, — захныкала Киселева.

— Ну ты, сопли подбери! — глумливо хихикнул «Чапаев».

— Прекратите ссориться! — потребовал я. — Как вы оказались там, где сейчас находитесь?

— Мы шли по штреку, — принялся объяснять Кривцов, как самый толковый из четверых. — Ну сначала пришлось согнуться в три погибели, а потом нормально стало… Услышали вода шумит, думаем, речка подземная, ну и пошли на звук…

— Вы куда-нибудь сворачивали?..

— Да… Там где штрек расходится…

— И куда повернули? Направо? Налево?

— Направо, — убежденно ответил Кривцов.

— Налево, — возразил Зимин.

— Так — направо или налево?

— Мы пошли туда, откуда шум громче…

Да уж — ориентир…

— И что, нашли речку?

— Нет, мы все идем и идем, а она все шумит и шумит…

— Назад пробовали идти?..

— Да, но у нас батарейки в фонарике сели… Ничего не видно…

Я посветил в стену, из-за которой слышались голоса.

— Ой! — пискнула девчонка. — Лучик!

— Здесь щель, Сан Сергеич! — крикнул Кривцов.

— Тише, ребята! — проговорил я. — В штреках нельзя кричать…

— Вы нас отсюда выведете?

Кто именно меня об этом спросил, я не разобрал, но почудилось, что все разом.

— Выведу! — пообещал я.

Сказать было легко. Гарантии, что я сам не потеряюсь, разыскивая их, не было. Нельзя было и вернуться, чтобы позвать Петрова на помощь. А если ребятня впадет в панику, начнет бестолково метаться и разбежится, кто куда, собирай их потом.

— Ждите и никуда не трогайтесь с места, — велел я. — Я скоро.

И я двинулся дальше. Кроме рассказа Кривцова, других ориентиров у меня не было. Я не шел даже, а крался, прислушиваясь к негромкому шуму текущей воды. Вскоре луч фонаря скользнул еще по одному темному лазу. Штрек действительно разветвлялся. Куда на самом деле свернули ребята? Направо или налево? Они сами не знают, а мне откуда знать⁈ Ладно. Я навострил уши, пытаясь понять с какой стороны шум доносится громче?.. По идее их голоса раздавались справа и лучик они видели с правой стороны.

Так что логичнее всего повернуть направо, но когда я шагнул к правому ответвлению, то шум воды стал тише. Я сунулся влево. Прислушался. Слева вода шумела значительно громче. Надо было выбирать. С одной стороны — рассказ Кривцова, а с другой — логика. На что положиться? И решил довериться Кривцову. Ведь в таких старых шахтах штреки порой переплетаются самым причудливым образом. Я повернул налево. Здесь шум, неведомо где текущей воды и впрямь был почти оглушительным, да и в воздухе ощущалась влага.

Мне пришло в голову, что вода шумит не просто так. Не исключено, что она постепенно заполняет заброшенную шахту. И неизвестно, как быстро затопит все ее пустоты. Тревога подзадорила меня, я едва не сорвался на бег. И правильно, что не сорвался, иначе бы расшиб тупую башку. Свод штрека резко снизился. Пригнуться я успел, но не достаточно низко, шарахнулся все-таки спиной и от души выматерился. И в этом момент услышал возглас Кисилевой:

— Ой, здесь кто-то есть!

— Свет! — выкрикнул Кривцов.

С облегчением выдохнув, я пробурчал:

— Тише вы… Давайте сюда…

Зашуршали подошвы и в луче фонаря показались чумазые физиономии. Ребятня жмурилась от яркого света, но при этом — счастливо улыбалась. Когда пропавшие приблизились, я пересчитал их по головам. Слава богу, все четверо!

— Так, — сказал я. — Идите впереди. Не растягиваться, чтобы я видел ваши затылки. Пошли!

— Ой, мокро! — снова ойкнула Киселева.

Луч фонаря высветил на полу тонкую пленку воды. Мое опасение получило подтверждение.

— Без паники! — скомандовал я. — Продолжаем движение.

И мы гуськом двинулись назад. Через несколько шагов и я почувствовал, что мои кроссовки намокают. Вода прибывала быстро. Надо было спешить. Беда в том, что пол штрека, покрытый вековой пылью, стал скользким, а двигаться приходилось пусть с небольшим, но уклоном вверх. Когда мы вышли к месту разветвления, воды на полу было уже по щиколотку. Хорошо, что я догадался оставить на стене заметную царапину, иначе мы могли бы свернуть не в тот тоннель.

К счастью, вода уже прибывала не так быстро, видимо выровнялся уровень во всех затопленных штреках. И все же медлить нельзя. Горе-кладоискатели и так уже перепуганы. Каждый из них умудрился по паре раз поскользнуться и теперь все четверо напоминали мокрых цыплят. Когда мы дошли до места, где я оставил веревку, то первым ее увидела уже почти непрерывно ойкоющая пионерка. Ей почудилось, что на полу извивается змея. Веревка и в самом деле извивалась. Похоже, что кто-то дергал ее.

— Возьмитесь каждый за веревку и, перебирая руками, двигайтесь вдоль нее, — скомандовал я.

Мокрый, уставшие, испуганные — они подчинились беспрекословно. Школяры были ниже меня и для того, чтобы преодолеть отрезок штрека с низким потолком, им достаточно было лишь согнуться пополам. Мне пришлось туже. Одно дело ползти на четвереньках по сухому тоннелю, другое — по покрытому жидкой грязью. Пришлось отдать фонарь Зимину, замыкающему четверку беглецов. Прыгающий луч впереди стал для меня ориентиром в грязи.

Вдруг луч отдалился и пропал. Оказавшись в кромешной тьме, я лишь с большим трудом не заорал от страха. Сказалось напряжение, которое я испытывал с момента исчезновения этих шалопутов, по которым ремень плачет. Сцепив зубы, я пополз вперед, и вдруг кто-то вцепился в ворот моей олимпийки и потащил, словно щенка за шкирку. Пацанам бы на это силенок не хватило. Значит, они уже в штольне, а мой напарник по спасательной операции и недавний недруг, поспешил мне на помощь.

Боже, как же хорошо оказаться под открытым небом! Спустя несколько минут, после того, как Григорий Емельянович помог мне выбраться из затопляемого тоннеля, я лежал на траве и с наслаждением смотрел на проплывающие облака. До меня доносились голоса, но я не слишком-то к ним прислушивался. Кажется, военрук заставлял горе-кладоискателей снять с себя все мокрое и грязное и переодеться в сухое и чистое. Киселева вопила, что стесняется, а пацаны хихикали. Им все было, как с гуся вода. Не дошло до них, что сгинуть могли.

Идея насчет переодевания мне понравилась, и я решил, что обязательно сделаю это, как только немного отдохну. Ко мне подошел Петров, присел на корточки, протянул фляжку.

— На вот, глотни, — сказал он. — Это коньяк.

Это было очень кстати. Я перевернулся на бок, приподнялся на локте, взял у него фляжку и сделал глоток. Спиртное побежало по пищеводу, одновременно согревая и возвращая бодрость. Я сел и снова приложился к горлышку, потом, с сожалением, вернул фляжку хозяину.

— Спасибо!

Он кивнул и тоже сделал глоток. Потом завернул пробку и спрятал сосуд с драгоценной влагой в карман штормовки.

— Больше нельзя, — проговорил Григорий Емельянович и спросил: — Как ты их нашел?

— Да в общем случайно! — отмахнулся я. — Услышал голоса… Они оказались в соседнем штреке… Шли на шум воды, надеялись найти подземную речку…

— А речка нашла их…

— Нас, — уточнил я.

— Прости, что именно тебе пришлось их вытаскивать…

— Это мой долг, — понимая, что диалог звучит уж слишком по киношному, я все же продолжил: — По крайней мере, трое из моего класса… И потом, ты же не мог знать, в какой из штреков они полезли…

— Это да… — кивнул Петров. — Хотя мой тоже оказался заковыристым… Местами шел под большим уклоном, а потом и вовсе перешел в вертикаль…

— И ты испугался, что они могли туда свалиться?..

Военрук хмыкнул.

— Я не испугался… — сказал он. — Я спустился до самого низа… Хотя вру… Испугался… Испугался, что внизу штрек опять переходит в горизонталь, и ребятня могла туда полезть… А там уже вода была, понимаешь?

— Понимаю… — кивнул я, вспомнив, как темная жижа медленно, но неумолимо заполняет штрек.

— Ты бы переоделся что-ли, — усмехнулся он. — Сухое есть?

— Есть.

Перед тем, как войти в штреки, мы оставили рюкзаки возле вагонетки. Незачем лишнюю тяжесть тащить. А вот школяры свои тащили с собой. Правда, в отличие от меня, они все-таки меньше извозились в жидкой грязи, а уж поклажу и вовсе ухитрились сухой сохранить. Я переоделся, и мы все вместе устроили пикник. Школьники-шкодники поначалу посматривали на нас с Григорием Емельяновичем с опаской, страшась нахлобучки, но мы помалкивали. Их и без нас будут допрашивать и прорабатывать, так что пусть пока отдыхают.

Перекусив, мы тронулись в путь. К тому самому железнодорожному переезду, куда несколько часов назад военрук отправил Симочку со всей остальной командой. Мы спустились от штольни к проселочной дороге, которая проходила по распадку между холмами. День выдался солнечным, хотя и не безоблачным. Дул теплый ветер. Осень была только в самом начале. Даже странно представить, что в эту минуту старую шахту заполняет вода, видимо, прорвавшаяся из подземного водоносного слоя.

Издалека послышался рокот мотора и вскоре из-за холма показался грузовик, в кузове которого было полно народу. Поравнявшись с нами, машина вдруг притормозила, открылась пассажирская дверца и над дорогу спрыгнула… Серафима Терентьевна Егорова. Она бросилась к нам, распахнув руки, словно актриса в какой-нибудь пьесе.

— Гриша, Гриша, — раненной чайкой кричала она. — Живой!

Глава 4

Выяснилось, что на железнодорожном переезде, когда туда подошли пионеры во главе со старшей пионервожатой, остановился автобус, который шел из ближайшего колхоза в город. Водитель согласился подбросить детишек до школы, откуда они могли спокойно разойтись по домам. Здесь же на переезде стояла машина с рабочими, которые узнав о пропавших в Каменном Логу ребятишках, вызвались помочь в поисках. И машина направилась к заброшенной шахте…

Хорошо, что хорошо кончается. Грузовик подбросил нас до ближайшей автобусной остановки и через час мы были в городе. Казалось, можно было считать эпизод исчерпанным — никто же не пострадал — но без последствий это история не могла остаться. Судя по унылому виду военрука, он это хорошо понимал. Ведь это была его инициатива совершить поход к Каменному Логу и устроить экскурсию по старой штольне. Уж кто-кто, а Шапокляк этого так не оставит. Петрова мне было жаль. Он оказался, вроде, неплохим мужиком.

Да и вообще, лично я вернулся из этого похода обновленным. Отношения с Серафимой Терентьевной можно было считать выясненными, да и с Григорием Емельяновичем, я надеюсь, тоже. Впрочем, сейчас мне было не до этого. Я вернулся в общагу и первым делом вымылся с головы до ног, потом постирал всю изгвазданную в грязи одежку и обувку — тоже. Чистый и переодетый, я соорудил себе яичницу с докторской колбасой, заварил свежего чаю, вскрыл банку с килькой в томате, порезал головку лука. Поев, завалился спать и продрых до утра.

Утречком я бодрячком направился в школу. И сразу уловил, что в учительской царит мрачное настроение. Я подошел к трудовику и поинтересовался, что случилось? Оказалось, что когда вчера школяры, отправленные старшей пионервожатой на автобусе, вернулись в город и разошлись по домам, они тут же рассказали родителям о четырех пропавших ребятах. Испуганные и встревоженные предки немедля начали звонить родным пропавших детей, те — в милицию. Милиция, естественно, подняла всех на уши. Еще и общественность привлекли.

Общественность не могла знать, что мне и военруку удалось вывести беглецов из шахты, и началась подготовка к поисково-спасательным работам, полагая, что в затопленной шахте остались не только четверо ребятишек, но и двое взрослых. Хорошо, что хоть не успели вызвать водолазов, потому что Петров позвонил в милицию сразу с железнодорожного переезда, а оттуда передали информацию о том, что с нами все в порядке. Однако, в любом случае, неприятностей было не избежать.

Я вроде не виноват, наоборот успел уже прослыть героем, но тем более мне не пристало отсиживаться в сторонке. И узнав, что Егорова с Петровым находятся сейчас в кабинете директора и туда же шмыгнула Шапокляк, я решительно рванул дверь на себя. Меня там явно не ждали. Пал Палыч недоуменно воздел брови. Григорий Емельянович и Серафима Терентьевна тоже с удивлением на меня посмотрели, а Эвелина Ардалионовна обнажила клыки и выпустила когти, раздосадованная, что ей помешали безнаказанно рвать ее жертвы.

— В чем дело, Александр Сергеевич? — спросил директор. — Я вас, кажется, не вызывал.

— Походом руководили мы втроем, — сказал я, — и отвечать будем втроем.

— Мы не органы следствия, — пожал плечами Разуваев, — и меры можем принять чисто административные…

— Вот ко мне их и примените.

— Товарищ Данилов, — почти умоляюще произнес Пал Палыч. — К вам у нас нет вопросов… Вот Григорий Емельянович показывает, что вы вытащили ребят из затопленной шахты. Честь вам и хвала. Мы это обязательно отметим в приказе и на общем собрании школы, но…

— А я бы на вашем месте, Пал Палыч, не была столь благодушна, — все-таки сорвалась с цепи завучиха. — Имеет место чрезвычайное происшествие, которое могло окончится трагически. За жизнь и здоровье ребят отвечало трое взрослых. И все они наши сотрудники. Директивные органы, само собой, будут интересоваться тем, как мы оцениваем поведение наших сотрудников в данной ситуации, следовательно, мы должны обладать всеми необходимыми данными для объективной оценки.

— Эвелина Ардалионовна! — поморщился директор. — Ну какие директивные органы!.. Ничего же не произошло. Все живы, здоровы, и слава богу!

— Да! — взбеленилась Шапокляк. — А то, что пожарную часть зря подняли по тревоге — это по-вашему ничего не случилось⁈ Государственный бензин зря сожгли — это пустяки? Партия учит нас, что экономика должна быть экономной!.. А вы — ничего не случилось!

— Сейчас разговор не об этом, — с трудом сохраняя самообладание, проговорил Пал Палыч. — Александр Сергеевич, раз уж вы зашли, расскажите о происшествии со своей точки зрения.

— Готовясь к походу, мы с Григорием Емельяновичем решили сделать его более познавательным, — принялся вдохновенно врать я, хотя понятия не имел о намерениях военрука. — В качестве темы была избрана история родного края. И мы решили показать ребятам, в каких условиях трудящиеся работали при царизме. Товарищ Петров даже прочитал об этом лекцию. Перед тем, как мы вошли в штольню, все учащиеся и преподаватели были связаны между собой страховочной веревкой. Четверо — Киселева, Доронин, Зимин и Кривцов — сумели отвязаться и скрыться в боковом штреке. Когда мы обнаружили это, Григорий Емельянович предложил увести остальных ребят в безопасное место, и мы поручили сделать это Серафиме Терентьевне. Сами же отправились на розыск пропавших. Благодаря тому, что товарищ военрук трезво оценил обстановку, ребят удалось найти довольно быстро. Товарищ старшая пионервожатая не знала об этом, но она приняла не только все необходимые меры, чтобы вернуть остальную часть участников похода домой, но и чтобы прийти нам на помощь. Я считаю, что в сложившихся обстоятельствах, Петров и Егорова действовали в высшей степени профессионально.

— Спасибо, Александр Сергеевич! Мы обязательно учтем вашу точку зрения. Вы можете быть свободны. Тем более, что у вас через пять минут занятие.

— Мы выйдем отсюда все втроем или останемся, пока вы не закончите ваше разбирательство.

— Вы слышите, что он говорит, Пал Палыч! — взвизгнула завуч. — Я полагаю, что пора вынести на совещание при директоре вопрос о поведении товарища Данилова! Давно пора!

— Вы свободны, товарищи! — сказал директор. — Спасибо вам!

Мы поднялись и покинули кабинет. Учительская опустела. Григорий Емельянович молча пожал мне руку и, взяв журнал, вышел. Симочка посмотрела на меня исподлобья, словно ждала от меня каких-то слов. А что я ей мог сказать? Что мне жалко Петрова? Жалко, если это у них серьезно… Я тоже взял журнал и отправился на урок, так ничего ей и не сказав. А потом круговерть уроков затянула меня, и я, признаться, почти забыл и о ветреной Серафиме Терентьевне, и о злополучном походе. А после уроков мне захотелось вдруг увидеть… Илгу. Вот прямо до крика.

Я помнил ее адрес. И, выйдя на улицу, поймал частника. По дороге я попросил водилу пару раз остановиться. Купил торт в «Кулинарии». С тортом я поднялся к квартире, где однажды крепко спал, повернувшись спиной к удивительной девушке, так и не ощутив тепла ее тела. Нажал на кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге квартиры стояла седенькая старушка в очочках, словно на картинке из детской книжке. Она даже смотрела поверх них, строгими, внимательными глазами.

— Добрый вечер! — сказал я. — Могу я видеть Илгу?

— Здравствуйте, молодой человек! — ответила она. — Илга — это я. Илга Артуровна.

Сказать, что я испытал шок, значит, ничего не сказать. Ситуация, как в дурацком кино. Илга, конечно, чародейка, но ведь не до такой же степени. Скорее всего — это какой-то розыгрыш. Или?.. Фиг знает, что и думать! Интересно девки пляшут… И старушка с ними…

Я протянул Илге Артуровне торт и сказал:

— Тогда это вам!

— От кого? — спросила старушка, принимая подношение.

— От поклонника.

Чтобы она не успела меня окликнуть, я поспешил вниз по ступеням. Выскочил из подъезда и пошел, куда глаза глядят. Ни одной стоящей мысли не было у меня в голове. Я не строил планов, не осмысливал своего положения, не предавался воспоминаниям. У меня было такое чувство, словно я, выведя школяров из шахты, сам остался в ней. Сверху — ни единого лучика, снизу подступает черная холодная вода. Она поднимается медленно, очень медленно, она будет подниматься всю мою жизнь, покуда не затопит штрек, в котором я застрял навеки.

Сам того не заметив, я подошел к дому, где познакомился с Илгой. Задрав голову, отыскал окно, замазанное мелом. Рядом проходила пожарная лестница. Это меня совсем не удивило. Так и должно быть. Потайная комната может стать ловушкой, если из нее нельзя выбраться. И мне пришла в голову сумасшедшая мысль. Я подошел к лестнице. Подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину. Подтянулся, перецепился руками за следующую. Вскоре я был уже на уровне замазанного окна.

Стоя на перекладине, я перенес ногу на подоконник, крепко держась за лестницу, свободной рукой толкнул створку окна. Если бы оно было заперто на щеколду, пришлось бы спускаться, не солоно хлебавши, но створка поддалась. Я перебрался на подоконник и спрыгнул внутрь комнаты. На улице уже темнело, и в комнате царил полумрак. Разумеется, Илги здесь не было, и быть не могло. Я нащупал ручку двери, потянул на себя. Открылась. Прислушался. На вписке было тихо.

Я перешел в маленькую комнату с тахтой. А из нее — в большую. Свет зажигать я не стал. Не потому, что боялся обнаружить свое присутствие, просто не хотел спугнуть то странное чувство, которое подтолкнуло меня забраться сюда. Так в темноте я прошел на кухню. Сюда проникал свет уличного фонаря и на круглом столе лежал отсвет, расчерченный крестообразной тенью оконного переплета. И в этом пятне света я разглядел прямоугольник конверта. Даже слабого освещения было достаточно, чтобы разобрать «САШЕ».

Снова оказавшись на улице, я побежал к остановке. К ней как раз подходил автобус. Я спросил у пожилой женщины, что приготовилась к посадке:

— Скажите, пожалуйста, как мне доехать до Красногвардейской?

— Садитесь на этот, — охотно принялась объяснять старушка. — Через три остановки выйдете и сядьте на седьмой трамвай… Он идет до хлебокомбината и как раз проезжает через всю Красногвардейскую.

Поблагодарив, я помог ей забраться в салон автобуса и запрыгнул сам. Потом пересел на семерку и через пятнадцать минут уже был у себя в комнате. Я не спешил открывать конверт и читать письмо или записку, вложенную в него. Наверное, боялся разочарования. Илга знает, где я работаю. Если ей нужно было оставить мне послание, она вполне могла передать его через Раечку, директорскую секретаршу, а еще проще — через Тигру, нашу общую знакомую. И если она избрала такой странный способ, значит, в нем есть некий смысл.

Единственное, что мне пришло в голову, что это своего рода проверка. Если я догадаюсь зайти на опустевшую вписку, значит, достоин прочитать ее послание. Нельзя было исключить, что и послание это лишь элемент розыгрыша, но ведь я мог и не заглядывать на квартиру, где тусовались «дети солнца». Меня влекли печаль и еще какое-то другое, не вполне осознаваемое чувство. Для примитивного розыгрыша слишком сложно. А может сжечь письмо, не читая? Не-ет. Потом гадать, что там было…

Эта мысль испугала меня настолько, что я забыл обо всех делах на вечер, которые были у меня намечены, открыл конверт, выхватил из него сложенный пополам листок и прочел, даже не присев. «Дорогой Саша! — ободряюще начиналось письмо. — По тому, как ты поспешно посадил меня в такси, я поняла, что мои слова все-таки задели тебя за живое. Меня совсем не радует, что я оказалась права. Душа человеческая — это всегда огромная тайна, а я с детства хотела ее разгадать. Тем не менее, я не хочу, чтобы ты чувствовал себя объектом наблюдения и экспериментов — даже моих. Поэтому я и устроила этот небольшой спектакль. Если я тебе нужна, несмотря на все мои странности, и зацикленность на психологии, ты придешь в мою квартиру, увидишь мою хозяйку, она тебя обескуражит и ты либо уйдешь навсегда, либо попытаешься найти мои следы в том месте, где мы с тобой познакомились. Если второе — то через несколько дней, после того, как я не найду своего письма там, где я его положила, я сама отыщу тебя. Илга.»

Я несколько раз перечитал письмо. Противоречивые чувства захлестнули меня. Вот если бы я не поперся на вписку, а обиженный вернулся в общагу, то потерял бы эту невероятную девушку навсегда. Можно было не сомневаться, что Илга, поступи я иначе, сделала бы все, чтобы больше не встречаться со мною. А теперь она сама найдет меня. И в этом тоже нет никаких сомнений. И когда я все это осознал, меня захлестнуло такое ощущение внезапного прилива настроения, почти счастья, что я не знал, с кем им поделиться.

С Груней?.. Боюсь, здесь одним разговором не отделаешься… С Петюней?.. С ним придется пить, а завтра — на работу… С кем же тогда?.. Можно было бы потрепаться с Витьком, но у него нет телефона… И я понял — с кем можно поговорить, с Тигрой… Телефонный номер квартиры директора у меня был записан… А вот где взять сам аппарат?.. В общаге он был либо на вахте, либо в кабинете коменданта, но и в том и в другом случае придется разговаривать под пристальным взглядом вахтера или той же Аграфены Юльевны… Ради короткого делового разговора — можно и потерпеть, а вот ради душевного…

Остается только один вариант. Я отыскал в кармане несколько двухкопеечных монет, оделся и направился к телефону-автомату, что стоял недалеко от пельменной. Пришлось отстоять небольшую очередь, но я терпел. Когда подошла моя очередь, я вошел в кабинку, вставил монетку и набрал номер квартиры Разуваевых. Ответили быстро и, к счастью, это была Тигра.

— Привет! — сказал я. — Это Саша Данилов…

— А-а, привет! — откликнулась Антонина Павловна. — Как ты?..

— У меня все хорошо… А у тебя?..

— Не жалуюсь…

— Как родители?..

— Ничего, правда, папа немного приболел…

— Что случилось?..

— Шапокляк вытянула из него все жилы из-за этой истории с шахтой…

Вот же старая сволочь.

— Я могу чем-нибудь помочь?..

— Вряд ли… Он, наверное, возьмет завтра бюллетень.

— Ну и правильно, пусть отдохнет, полечится…

— Если у тебя всё, то давай, до завтра!..

— До завтра! — буркнул я, и трубка запикала короткими гудками.

Я выбрался из будки. Желание делиться счастьем у меня пропало. В реальном мире для него всегда мало места. Надо было возвращаться в общежитие, соображать себе какой-нибудь ужин и ложиться спать. День и так вышел насыщенным. Однако, как говорится, судьба играет с человеком, даже если он не играет на трубе. И на сегодняшний вечер она еще не исчерпала своих сюрпризов. Не успел я сделать несколько шагов в направлении общаги, как меня окликнули. Я узнал голос и обернулся нехотя.

— Добрый вечер, Людмила Прокофьевна, — произнес я не слишком приветливым голосом.

— Здравствуй, Саша! — понурив голову, пробормотала та.

Все-таки, что ни говори, у Шурика Данилова доброе сердце и с этим я ничего не могу поделать. У преподавателя биологии был такой несчастный вид, что остаться совсем равнодушным я не мог. Нельзя сблизиться с женщиной даже на короткое время и потом разойтись в разные стороны, как ни в чем не бывало. Вернее — можно, если ты совсем уж равнодушная скотина. Именно такой скотиной я и был когда-то, теперь я это хорошо понимал, но даже не очень пока долгое пребывание в теле молодого физрука необратимо меняло прожженного циника Вована Данилова.

— Что-то случилось, Люся?

— Мне очень нужно с тобой поговорить…

— Ну давай, я тебя провожу, по пути и поговорим…

— Нет, мне нужно, чтобы ты поднялся ко мне…

Глава 5

Я снова шел по улице Ленина, к дому учительницы биологии, но на этот раз никаких предвкушений у меня не было. Выслушаю Людмилу Прокофьевну да и только. На что бы та ни рассчитывала. У меня теперь есть Илга. Хватит с меня похождений. Хочу нормальных отношений. Удивительно, конечно… Непривычно так рассуждать для Данилова. Но я теперь не он, а он теперь не я. Не совсем «Я».

Такие вот благочестивые мысли вертелись у меня в голове, когда биологичка вела меня к себе. Можно сказать, почти под конвоем. Хорошо, что уже было темно, и нас разглядели только собаки.

Мы снова вошли в знакомый мне подъезд, поднялись к квартире двадцать пять. Хозяйка отворила дверь и едва не втолкнула меня внутрь. Я снял ботинки, куртку, в ожидании дальнейших распоряжений. Людмила Прокофьевна тоже разделась и разулась. Все это происходило в полной тишине, лишь слышался стук каблуков, снимаемой обуви, да свист плащевой ткани. Мы вели себя точно старые супруги, вернувшиеся с прогулки, которым давно уже не о чем говорить, но уважение осталось. Однако, супругами мы не были. И лично я — и не собирался.

— Проходи на кухню, — проговорила Люся. — Сейчас чай будем пить.

Кухня у биологички была стандартная, такая же, как и в других квартирах, где я успел побывать. Сколько мне еще придется на них сиживать? Впрочем, в СССР на таких кухонках решались все важные вопросы — от покупки мебельного гарнитура, до — мировой политики. Хозяйку квартиры мировая политика вряд ли интересовала, да и по вопросу мебельного гарнитура я ей не советчик. Скорее всего, речь пойдет о личном. Ну что ж, помогу, чем смогу.

Главное, чтобы на меня не зарилась больше. Не люблю я, когда женщина кидается из стороны в сторону и сразу не может определиться. Может, это и не слишком справедливо, но такой уж я. Кстати, в этом вопросе мы с Шуриком были друг с другом согласны. Во всяком случае, никакого протеста в душе я не ощущал. Двоедушие, как говорит Илга, но в данном случае, скорее, наоборот — полное единодушие. Пока я так мысленно каламбурил, биологичка вскипятила воду, заварила чай, достала из холодильника торт. «Ленинградский» между прочим! Это что — упрек или намек?

— Так что у тебя случилось? — спросил я.

Она нарезала торт, налила мне и себе чаю из мельхиорового сверкающего чайника, уселась напротив на табурет, и только тогда сказала:

— Ты мне скажи, Саша, только честно, что со мною не так?

— В каком смысле? — я чуть напрягся.

— Почему вы от меня шарахаетесь?

— Кто это — мы?

— Вы, мужики!

Я пожал плечами.

— За всех мужиков ответить не могу, а если ты о том, почему я тогда ушел, вместе с тортом… Я увидел, что ты ждала не меня… Ну и исправил ошибку…

— А — почему?.. Ты меня прости, Саша, но вот входишь ты… Видишь, баба почти голая, готовая на все… Кто мешал тебе сделать вид, что ничего ты не понял и воспользоваться?.. Думаешь, я стала бы отбиваться?.. Да ни в коем случае!.. Ты же мужик видный! Я же помню, какой ты…

— А может я испугался, что придет тот, кого ты ждала тогда… — попробовал я выкрутиться.

— Ты? Испугался!.. Не смеши… Думаешь, я не знаю, как ты военруку врезал?.. И правильно сделал!

— Так это ты военрука тогда ждала?..

Она уткнулась носом в чашку. Кивнула.

— Его…

— А он не пришел?

— Нет…

— Сочувствую…

Людмила Прокофьевна посмотрела на меня почти с ненавистью.

— Чего вы к этой вертихвостке, старшей пионервожатой прицепились? — спросила она. — Она же пустоголовая!.. Я ее знаю… Она у меня в десятом классе училась… Зубрила, старалась, но ничего не понимала… Так она больше — по комсомольской линии выезжала… Неловко было ставить двойки активистке…

— Если это тебя утешит, — произнес я, — то у меня ничего с Серафимой Терентьевной не было и уже не будет…

— Ну конечно, она же та еще фифа… — скривилась биологичка. — Девочка-припевочка… Кто же ее тронет-то, несовершеннолетнюю… Вот и заманивает мужиков невинностью, дрянь…

— Уже совершеннолетняя, в четверг день рождения был.

— Это ничего, она еще этим своим «я не такая, я жду трамвая» долго будет мужиков за нос водить…

— Так ты меня посплетничать пригласила?..

— Нет… — покачала головой Людмила Прокофьевна. — Я надеялась, что не безразлична тебе…

— И потому в тот вечер ждала Григория Емельяныча?.. — спросил я. — Ты пойми, Люся, я не хочу быть жестоким, но как-то странно получается, ты вроде ко мне была расположена, а к военруку — не очень… Накануне в кинотеатре сама… Проявила инициативу… И вдруг… Нет, я понимаю, что позвонил неожиданно, голос в трубке звучит по другому, чем в жизни, да ты никогда и не слышала моего голоса по телефону, но ведь ты меня и не ждала… Поэтому это я должен у тебя спросить, зачем я тебе был нужен?..

— Ну как, зачем? — усмехнулась она. — Я женщина свободная, считай что одинокая. Не фифа, какая-нибудь… А почти серьезная. И ты, вроде как, обручальным кольцом не скован.

— Ну, вот все и разъяснилось! — сказал я. — Я был лишь мимолетным увлечением. Понимаю и потому не в обиде… Встретились на время, нам было хорошо, но отношения решили больше не продлевать… А что касается твоих отношений с Григорием Емельяновичем, извини, но в этом щекотливом вопросе я тебе не советчик. — Я поднялся. — Спасибо за чай! Очень вкусно. Ты, правда, красивая, Люся, тебе бы кого-нибудь посерьезнее найти…

— Да где ж такого взять? — вздохнула биологичка. — Работа — дом, дом — работа.

— На танцы сходи, — посоветовал я.

— Я подумаю, — улыбнулась училка, а я поднялся из-за стола и стал собираться.

«Граф» с достоинством удалился. Оставив графиню без своего «достоинства». В общагу я возвращался с легким сердцем. Еще один гештальт закрыт. Удачный день. Завтра у меня не было первого урока и можно было отоспаться, но не дали. Утром в дверь постучали. Я встал как есть, в семейниках и майке. Открыл. За дверью стояла Аграфена Юльевна и протягивала мне какую-то бумажку. Глаза у нее при этом были испуганные. Я взял бумажку, глянул мельком… Повестка… Явиться для дачи показаний 21 сентября 1980 года, по адресу улица Дзержинского 24, комната 12, в 17.00. Причем в повестке не указано, в качестве кого меня вызывают.

— За что тебя, Сашенька? — спросила Груня.

— Свидетелем вызывают, — отмахнулся я.

— А, ну дай бог… — вздохнула та. — Я тебе картошечку принесу жареной, с огурчиками и селедочкой.

— Буду благодарен.

Пока я умывался, чистил зубы, поспела и картошечка. Так что в школу я шел в прекрасном настроении. Повестка и в самом деле не слишком меня беспокоила. Вряд ли меня подозревают в сообщничестве с бандитом, что напал на ювелирный. Свидетели видели, как я его героически обезоружил. Старшина Покровский покажет, что пистолет я сдал не просто добровольно, а по собственной инициативе. Опять же — характеристики. Красный диплом. Бригадир стройотряда. И так далее. И вообще, все у меня было хорошо. Через несколько дней должна появиться Илга — чародейка и красавица. И тогда все будет еще лучше.

У входа в школу стоял грузовик, а рядом топтался сам товарищ Разуваев. Увидев меня, он обрадовался, замахал руками.

— Александр Сергеевич! Идите сюда!

Я подошел к нему, поздоровался за руку.

— Решили не брать больничный? — спросил я.

— А вы откуда знаете про больничный? — удивился Пал Палыч.

— Антонина Павловна говорила, что вы нездоровы.

— А-а! — отмахнулся директор, и тут же перешел к делу: — ведь это вам привезли, — сказал он, тыча пальцем в брезент, которым был затянут кузов грузовика.

— Что это?

— Все, что необходимо для работы секции самбо… — ответил он и снова протянул мне ту самую ведомость, которую я отказался подписать. — На большой перемене организуйте старшеклассников на разгрузку. Проверьте все по описи и подпишите, что приняли.

— Подпишу, если только все совпадет.

— Разумеется!

На большой перемене я собрал пацанов из двух десятых классов, и они перетаскали груз в спортзал. Я вскрывал коробки и мешки, сверял с ведомостью, пересчитывал и ставил галочки. Самбовки… Шорты… Борцовки… Шлемы… Капы… Перчатки… Защита для голени и стоп… В расчете на пятнадцать человек… Количество совпало, и я подписал ведомость. Теперь возникла другая проблема, где это недешевое добро хранить? При спортзале была кладовка, где валялся разный спортивный инвентарь, но можно ли ей доверить столь ценную экипировку.

После большой перемены у меня был урок с моими оболтусами. В качестве разминки они перетаскали мешки и коробки в тренерскую. А на следующей перемене я заглянул в мастерские к Витьку. Обрисовал ему проблему, и он отправился со мною в тренерскую, дабы осмотреть все на месте. Я молча наблюдал за тем, как он бродит от окна к двери, прикидывая, измеряя рулеткой, выстукивая и занося данные в свою потрепанную записную книжку. Наконец Виктор Сергеевич вынес свой вердикт:

— Дверь хлипкая, рамы — тоже, — начал он. — Придется менять дверную коробку, а на окно ставить решетку.

— Сможешь организовать?

— Смогу, — кивнул трудовик. — Однако потребуются расходы…

— Этот вопрос я утрясу, — сказал я. — Только надо побыстрее сделать!..

— Схожу звякну кое-куда…

А я отправился к директору. Раечка сказала, что у него Эвелина Ардалионовна, и я решил, что подожду. К счастью, ждать пришлось недолго. Вскоре завучиха выскочила из директорского кабинета, злая, как фурия. Чего-то они опять не поделили? Я вспомнил, что Витек говорил, будто бы Шапокляк безответно влюблена в Пал Палыча. Правда или нет? Все может быть… По крайней мере, это объясняет, почему она все время на взводе. Против супруги Разуваева, Глафиры Семеновны, у товарища Царевой не было никаких шансов.

— Пал Палыч, — сказал я, входя в кабинет. — Все проверил. Количество совпадает с указанным в ведомости.

— О чем это вы? — не понял директор. — Если о зарплате, так идите в бухгалтерию, получайте…

— За это спасибо! — сказал я. — Однако я об экипировке для секции по самбо.

— Ах, вот вы о чем… Ну так замечательно!.. Подписали ведомость?

— Подписал, но пока не могу отдать ее.

— Это еще почему? — удивился Разуваев.

— А где все это хранить⁈ — осведомился я. — Дверь в кладовке не надежна… К тому же, ее часто приходится открывать…

— Что же вы предлагаете?

— Хранить в тренерской, при условии, если ее дверь и окно будут соответственно подготовлены… Я уже переговорил с Виктором Сергеевичем, он берется все организовать, но требуется финансирование…

— Какая сумма необходима?

— Пока не знаю… Виктор Сергеевич должен сообщить. Тут важна скорость.

— Понимаю, — кивнул Пал Палыч. — Пусть он зайдет ко мне, и мы все обсудим.

— Скажу ему! — я поднялся. — Спасибо, Пал Палыч!.. Передавайте привет супруге и дочери…

Я вышел из директорского кабинета, прошел в учительскую и наткнулся на Курбатова.

— Все в порядке! — заявил он. — Сейчас приедут, и мы все сделаем.

— И сколько это будет стоить?

— Два стольника — коробка, дверь, решетка… Ну и установка, конечно.

— Зайди к директору, он обещал… — откликнулся я. — И присмотри там, чтобы ничего не увели, ладно⁈

— Конечно, о чем речь…

— С меня — коньячок!

Он как-то вяло кивнул. Я взглянул на циферблат своей «Славы». У меня оставалось время, чтобы заскочить за получкой и доехать до прокуратуры. Положив хрустящие бумажки в карман — надо бы уже портмоне завести — я ощутил прилив хорошего настроения. Поймал такси, назвал адрес. Водила посмотрел на меня с уважением. Уж не знаю, за кого он меня принял. Предъявив повестку на проходной, я получил пропуск в кабинет номер 12. Постучал и вошел. Думал, что увижу следователя по особо важным делам Кравцова, но за столом сидел парень, может лет на пять старше меня.

— Данилов, — представился я.

— Проходите, — сказал он. — Следователь прокуратуры Киселев, Иван Борисович.

Я протянул ему пропуск и сел на жесткий стульчик. Интересно, почему разбоем прокуратура занимается? Это подследственность МВД вроде… Хотя может за подозреваемым целый шлейф преступлений похлеще тянется. Приняли его в ювелирном, а до этого он может и пришить кого успел.

— Вы знаете, почему мы вас пригласили? — осведомился он.

— Вероятно, по поводу того случая в «Ювелирном».

— Да, мы вызвали вас в качестве свидетеля… Расскажите… — Он взглянул в свои записи, — Александр Сергеевич о том, что произошло вечером семнадцатого сентября в магазине «Ювелирный» по адресу…

Он назвал адрес и время. И я начал излагать. Скрывать мне было нечего, поэтому я рассказал все, как было. Следователь скрупулезно записал мои показания. Судя по тому, что дополнительных вопросов у него ко мне не возникло, допрос был чистой формальностью. Подписав пропуск, Киселев поднялся и протянул мне руку. Я машинально пожал ее, а он задержал мою ладонь в своей, отнюдь не вялой руке, вдруг сказал:

— Не официально хочу поблагодарить вас, Александр Сергеевич, за свою сестренку.

— За сестренку⁈ — удивился я, и вдруг меня осенило: — А-а, вы о Маше Киселевой!

— Да, именно! Спасибо, что вытащили ее и других ребят из шахты.

— Не за что, — скромно произнес я. — Это же мои ученики.

И мы расстались друзьями. Не смотря на дружеское ко мне расположение следователя Киселева, я с радостью покинул стены столь солидного учреждения. Вот ведь и вины за собой не чувствуешь, а все равно поджилки трясутся! Надо было как-то эти поджилки успокоить. Как мне сейчас не хватало Илги. Даже возникла безумная мысль снова навестить ее квартиру, но я отверг эту идею. Я понимал, что нельзя нарушать ею установленные правила. Так что — придется потерпеть.

Я решил вернуться в школу и лично проследить за установкой двери и решетки. А потом пригласить Витька в ресторан. Ну а что⁈ Могу я посидеть с приятным мне человеком и чуть-чуть выпить? Я подъехал к школе на трамвае и сразу же направился к тренерской. Работа была в самом разгаре. Курбатов руководил тремя мужиками. Один варил во дворе школы решетку, а двое меняли дверную коробку. Работали они на совесть, видимо, Разуваев сдержал свое слово и выделил средства. Я подошел к трудовику.

— Ну как, дела идут?

— Ага, — кивнул Витек. — Ты уже освободился?..

— Да, решил вот, что по завершению дела неплохо бы нам закатиться в ресторан… Ты как смотришь на эту идею?

— Положительно, — вздохнул он, — но…

— Что так печально?

— Ну так… Я ж в завязке…

— А я тебе хотел еще коньяк подарить…

— Лучше деньгами…

— Как скажешь…

Идея посетить ресторан увядала на глазах. Пить в одно рыло я не хотел, а сбивать с толку завязавшего семьянина не слишком правильно.

— Слушай! — сказал Витек. — А ты как относишься к тому, чтобы прокатиться по реке?..

— С детства мечтал, — искренне ответил я. — А на чем?

— Дружок у меня на буксире шкипером работает. Он, конечно, пассажиров не берет, но мне не откажет…

— А сейчас уже не поздновато?..

— Нет, они вечером перегоняют пустую баржу под Затонь, а оттуда можно будет до города добраться на служебном автобусе.

— Ну я бы проветрился…

— Только придется тачку взять, чтобы до Речпорта доехать… Ну и пивка с закуской — тоже.

— Тогда вы тут заканчивайте, а я метнусь в гастроном…

В гастрономе было полно народу, но проблема заключалась не в этом. Пива в продаже не оказалось. Можно было купить водки или того же коньяку, но Виктор Сергеевич ведь не зря, наверное, сказал «пиво». И я решил снова воспользоваться волшебным паролем. Подойдя к первой свободной продавщице, я сказал, что желал бы видеть директора магазина.

— А ты кто такой? — не слишком приветливо осведомилась та.

— Не важно, кто я такой… — таинственно понизив голос произнес я, — важно — от кого я!

— А от кого ты… То есть, вы? — шепотом спросила она.

— Я — от Корнея Митрофаныча…

Пароль подействовал. Через пятнадцать минут я покинул подсобку магазина, нагруженный несколькими плотно набитыми бумажными свертками. Хорошо, что почти сразу же я увидел зеленый глазок такси. Погрузив покупки, я разъяснил водиле схему предстоящего маршрута. Сначала мы заскочили в школу. Я принял работу и забрал ключи. Работяги погрузили сварочный аппарат и инструменты в кузов машины, на которой приехали, трудовик с ними рассчитался, и они уехали.

— Ну, поехали и мы, — сказал я Витьку.

Мы погрузились в такси и направились туда, где я еще никогда не был. Признаться, я даже не знал, что в Литейске существует речной порт. И когда я увидел огромные портовые краны, похожие на решетчатых жирафов, старая детская мечта пересечь на теплоходе всю страну с севера на юг, всколыхнулась в моей душе.

Глава 6

Буксир-толкач «Лихой» пыхтел дизелями, толкая перед собой длинную пустую баржу. И на буксире, и на самой барже горели бортовые огни, чтобы связка хорошо была видна встречным судам. Экипаж был занят делом, а два пассажира бездельничали, поглядывая на проплывающие мимо берега. Удивительное ощущение. Я уже начал мечтать о том, что во время летнего отпуска — а он у учителей длинный — купить билеты первого класса на пассажирский теплоход и доплыть по Проныре до Волги, а уж по ней — до Каспийского моря. С попутчицей, конечно, отправиться в вояж. Например, с Илгой…

Витек задумчиво курил, стоя у борта. Какие чувства и мысли он испытывал, глядя на проплывающие мимо огоньки деревень — не знаю. Он вообще загадочный мужик. Вроде — алкаш, но когда что-то нужно сделать действует четко и быстро. Хочется надеяться, что он и в самом деле завязал. А то ведь — пропадет. Я не любитель лезть в чужие дела, но мне кажется, что от своей жены ему лучше линять. При хорошей жене не пьют запоем. По себе знаю. В том смысле, что мне-то с женой в прошлой жизни тоже не повезло.

Капитан буксира, или как его именует трудовик — шкипер, Семен Иванович дал длинный гудок. Судно подводило баржу к грузовому причалу, на котором возвышался гигантский экскаватор-перегружатель, с раздвижным ковшом, похожим на челюсти инопланетного монстра из голливудского ужастика. Он вгрызался этими челюстями в груду чего-то хрусткого и сыпучего, набирал полный ковш и переносил набранное через борт баржи, поставленной под погрузку, и высыпал в нее.

Судя по гулкому грохоту, доносившемуся из ее трюма, погрузка была только начата. Видимо, всю ночь будут работать, нагружая одну баржу за другой. В том числе и ту, что притащил «Лихой». Он и впрямь лихо маневрировал, ставя ее в очередь на погрузку. Мне всегда нравилось смотреть, как работают люди, отлично знающие свое дело. И сейчас наблюдая, как рулевой, под чутким руководством шкипера, разворачивает многотонную махину, словно это бумажный кораблик, я хорошо понимал, почему в СССР так славили человека труда.

Стихли дизеля, буксир прижался бортами, вдоль которых висели автомобильные шины, обеспечивающие мягкое соприкосновение с бетонной стенкой, к пристани. Палубные матросы накинули на причальные кнехты толстые канаты и помогли судну крепко стать у причала. Перебросили на берег сходни. Мы с Витьком вместе с поклажей из магазмна перебрались по ним, снова оказавшись на твердой почве. Теперь осталось только дождаться, покуда сойдет на берег экипаж.

На берег сошли трое — капитан, судоводитель и судомеханик. Четвертого — палубного матроса оставили на вахте. Мы завалились в каптерку и там устроили посиделки. Семен Иванович Лежнев представил свой экипаж: рулевого Тимофея Сергеева и механика Спицына Владислава. Оба были молодыми ребятами, только после училища, но очень старались выглядеть бывалыми речниками. Моему угощению все трое обрадовались сдержанно. Дескать, все равно собирались ужинать.

Ну и как говорится, усидели мы с полдюжины пузырей пива, закусили полукопченой колбасой, помидорами, огурцами, похрустели солеными орешками. Потолковали за жизнь. Говорили в основном они, а я больше слушал. Рассказывали о своих делах, шутили, хотя большую часть их профессионального юмора я не понимал. В общем — неплохо провели вечерок. Я впервые вот так сиживал с честными работягами и скажу, что с ними было гораздо веселее и проще, чем с «лучшими людьми города».

Собственно — это они, труженики реки и вообще — трудяги — были лучшими людьми города и всей страны. А все эти завбазами, директора СТО, магазинов и всяких там пельменных и столовых, в большинстве своем просто хапуги, живущие за счет распределения дефицита, который во многом и создан их стараниями. Самое печальное, что перестройка, затеянная Горбачевым, который сейчас, наверняка, тихо сидит где-нибудь в ЦК и старательно голосует за каждое постановление, призвана была дать возможность всем в Союзе жить по-человечески, а не только элите, но кончилась развалом великой страны!

— Ну, нам пора! — сказал Виктор Сергеевич, взглянув на часы.

— Да, давайте! — кивнул шкипер. — Скоро автобус с вечерней смены народ в город повезет.

Я встал, пожал речникам мозолистые руки.

— Спасибо, мужики!

— Не за что! — сказал Спицын.

— Вы там брательника моего гоняйте, как сидорова козла! — пожелал Сергеев.

— А что, он в нашей школе учится? — удивился я.

— Ну да, в девятом «А», — ответил судоводитель. — Вадим Сергеев.

— Сильно лодырничает?

— По математике там, физике — хорошист, а вот по физре — отлынивает…

— Хорошо, я посмотрю, что у него по физкультуре.

На этом мы и разбежались. В автобус мы с Витьком заскочили в последний момент. Все места в стареньком «ПАЗике» были заняты, пришлось ехать стоя. Автобус, подпрыгивая на ухабах, выехал с территории затона, миновал слабо освещенный поселок Затонье, выбрался на шоссе. Здесь он покатил бодрее. На остановке, рядом с указателем «Тенюково — 3 км» вышли две женщины и мы с трудовиком заняли освободившееся сиденье. Сидя можно было разговаривать.

— Ну как, понравилось тебе путешествие? — спросил Витек.

— Еще бы! С детства не равнодушен к рекам.

— У вас же в Тюмени Тура протекает, кажется, — проявил осведомленность мой собеседник. — Приток Тобола…

Я кивнул, не желая развивать тему. О Тюмени я знал мало. Надо все-таки взять в библиотеке что-нибудь почитать о «родном» городе.

— А ты давно женат? — спросил я.

— На Фроське-то?.. — переспросил он. — Года три… Да мы… Без росписи…

— Что-то она тебя в черном теле держит… В гости никого водить не велит… Алкашом называет…

— Да бабы они все… Того…

— Любишь ты ее что-ли?..

— Ну как… Люблю… Сошлись, вот и живем…

— А квартира чья? Твоя или ее?

— Моя… Она лимитчица с поселка…

— Так может ее — в шею?.. Хочешь, я тебя с хорошей бабой сведу?

Виктор Сергеевич пожал плечами.

— Жалко ее, — пробормотал он. — Куда она пойдет?

— Ну как хочешь…

В самом деле — чего я лезу в чужую жизнь? Со своей бы разобраться. Автобус въехал в черту города. Увидев знакомые здания, я попросил шофера остановиться. Пожал Витьку руку и вышел. Не торопясь, направился к общежитию. Надо было принять душ и ложиться спать. Однако день не исчерпал всех своих неожиданностей. Когда я подошел к подъезду, навстречу мне спустилась по ступенькам знакомая фигурка. Я обомлел. Честно говоря, не ожидал, что это произойдет так скоро и готовился к долгим томительным дням ожидания.

— Я не могла ждать, — сказала Илга, подходя ко мне вплотную. — Была сегодня на вписке, увидела, что конверта нет — только темный след на пыльной столешнице.

— Да, я сразу же пошел туда, когда увидел в твоей квартире старушку, которая назвала себя Илгой Артуровной.

— Прости меня за этот маленький сценический этюд.

— Мне тебя не за что прощать.

— Пойдем к тебе.

— Пойдем, только учти, у меня там свинарник…

— Уберу, — покорно произнесла она. — Я ведь женщина…

— Ты — девушка, — поправил я. — И я не хочу, чтобы ты превращалась в бабу!

Мы поднялись в вестибюль. Увидев незнакомку, вахтер дядя Вася открыл было хайло, но я ему ловко заткнул его смятым рублем. Вахтер почтительно закивал нам вслед. Так что мы беспрепятственно поднялись в мою комнату. Признаться, мне и впрямь было не по себе от того, что эта девушка увидит убогую обстановку моего обиталища. Хотя о чем я думаю! ИЛГА ПРИШЛА КО МНЕ! Словно не замечая моего счастливого остолбенения, она тут же принялась собирать мои, разбросанные по всей комнате шмотки. Затем заглянула в заварочный чайник и сунула мне его в руки.

Я отправился на кухню, вытряхивать спитую заварку и мыть чайник, а заодно — поставил кипятить воду, лихорадочно соображая, есть ли у меня что-нибудь к чаю? Когда я вернулся с двумя чайниками в руках — вымытым и полным кипятка, в первое мгновение мне почудилось, что я ошибся комнатой. До такой степени она стала чистой. А ведь я отсутствовал меньше десяти минут. Илга отняла у меня чайники и сама заварила чай. Я залез в холодильник. Убогое зрелище.

— Не беспокойся, — сказала она. — На ночь глядя нельзя есть. Попьем чаю и спать.

Опять она мною командует, но, как и в первую нашу ночь, если ее, конечно, можно назвать «нашей ночью», я не против был немного подчиниться. Мы пили чай под песни группы «Воскресенье» и ни о чем не говорили. Да я и не мог вести сейчас, ни к чему не обязывающую, светскую беседу. Меня колотило, как юнца, у которого еще никогда не было женщины. Гостья же выглядела спокойной. Может, она опять мне прикажет лечь носом к стене и не шевелиться? И ведь лягу, как миленький и буду сопеть в две дырочки!

— Я хочу принять душ, — ровным голосом сказала она, словно речь шла о том, чтобы выпить еще чаю.

— Я покажу тебе, г-где… — чертыхнувшись, пробормотал я.

— Не трудись, я уже знаю, где здесь и что, — ответила Илга. — Иначе, как бы я навела у тебя порядок?..

Это был упрек, но я его проглотил. Она открыла сумку, которую принесла с собой, вынула из нее стопку белья, халат, полотенце и пакет с какими-то бутылочками и коробочками — вероятно с умывальными принадлежностями — и вышла. А я заметался по комнате. Постельное белье сменили вчера. Можно считать его свежим. А я сам⁈ Хорошо, что в общаге душ на каждом этаже. Я тоже взял смену белья и все, что положено и поскакал на третий этаж.

Когда я вернулся, Илги еще не было. Я торчал столбом посреди комнаты, не зная, что мне делать. Вот хоть и впрямь ложись зубами к стенке! Скрипнула дверь. Я обернулся. Моя радость, счастье мое, безумие — вернулась. В халатике, розовая от горячей воды. Обойдя меня, словно я и в самом деле стал столбом, подпирающим потолок, вынула из сумки ридикюль, села на стул, вынула гребень и принялась расчесывать чудные свои, совсем не эстонские, каштановые волосы. Этим олимпийским спокойствием она сводила меня с ума.

— Мне снова лечь к стенке? — не выдержал я.

— Как хочешь, — последовал ответ. — Это не имеет значения.

— А что имеет значение⁈ — почти выкрикнул я.

— Ну хотя бы то, что это у меня будет в первый раз…

Меня словно обухом по голове треснули. Вот те раз! Девочка! И что мне с нею делать⁈ Нет, конечно же, я знал, что в таких случаях делает опытный мужчина. Нужно быть терпеливым, чутким и очень нежным, но… Ладно. Никаких — но. Предупредила и спасибо ей за это. Я выключил свет, чтобы Илге было проще, а потом… Все было хорошо. Не стану врать, что я получил какое-то особенное удовольствие. Тут ведь как: либо собственное удовольствие, либо минимум стресса для партнерши.

А наутро она пропала. Я проснулся вовремя, но ни Илги, ни ее вещичек не обнаружил. Какой-либо записки, объясняющей ее исчезновение — тоже. И что я должен был подумать? Что она приходила вчера только для того, чтобы лишиться девственности?.. Что ж, вполне возможно, но ведь я не бык-производитель… Я человек, мужчина… У меня тоже есть чувства!.. Чувства?.. Твою мать, это сейчас я сказал?.. Но, как-то не привык, чтобы бабы меня использовали. Раньше было все наоборот.

В школу я отправился в растерянности. Или как говорили, вернее, будут говорить в моем времени — в полном раздрае. В учительской, едва поздоровавшись с коллегами, схватил журнал восьмого «Г» класса, с которым у меня было первое на сегодня занятие, и сразу удрал в тренерскую. Впрочем, урок я провел нормально. Не срывать же плохое настроение на пацанах! Тем более, что они старались на совесть. На перемене я почувствовал, что благодаря оболтусам, злость моя начинает потихоньку проходить. Я понял, что мне некого винить в своих неудачах с женщинами…

Хотя, казалось бы смешно говорить о неудачах. Каждая норовит к себе в постель затащить. А ведь я еще выбираю!.. Всегда думал, что тот мужик неудачник, которому бабы отказывают, а выясняется, что может быть и наоборот. Не отказывают, но используют в своих целях и всерьез не относятся… Ну хорошо… Пусть… Тогда и я не должен себе ставить каких-либо моральных ограничений… В конце концов, любовь — это приятный самообман, а секс — физиологическая потребность, как… Ну скажем… Сон. Да?

Вот и будем отсыпаться по мере необходимости. Конечно, с Симочкой тема закрыта, она пусть играет в кошки-мышки с военруком. С Люсей — тоже. На попятную я не пойду. Есть еще химичка и комендантша… Вот они как раз самыми честными оказались… Эти перезрелые девушки с самого начала не скрывали, чего они от меня хотят… Так что если появится желание выспаться, думаю, они против не будут… На худой конец, есть еще Марина — дочь полковника госбезопасности…

— Сан Сергеич! — вывел меня из задумчивости детский голос.

Я оглянулся. Это был Кривцов — один из четырех моих «крестников».

— Слушаю тебя!

— Мама просит вас зайти к нам.

— Когда?

— Если можно — сегодня. После занятий.

— Хорошо!.. Только я не знаю, где вы живете?

— А я вас провожу.

— Ну и отлично… После последнего звонка у выхода.

— Хорошо! Спасибо, Сан Сергеич!

Все же какое-никакое развлечение на вечер. Может «хозяюшка» Лизонька ужином накормит. После большой перемены у меня было «окно» и я не стал тратить времени даром, а сел писать программу занятий будущей секции. После уроков вышел на крылечко и стал ждать Кривцова. Он где-то задерживался. Зато подъехал Кеша на своей «копейке». Я про него уже и забыл. Увидел меня, заулыбался, рукой машет, подзывает. Я подошел. Он суетливо пожал мне пальцы, подскочил к багажнику, открыл его, вытащил большую коробку. Сунул мне в руки.

— Подержи!

— Что это? — спросил я.

— Призы! — ответил он, полез в салон, достал импортный свой портфельчик. — Помнишь, я тебе о них говорил?

— Ну… Помню!

— Завтра соревнования… Ты их будешь вручать.

— Хорошо, но почему я их должен держать у себя?

— Я занят буду, не смогу подвезти, — сказал Стропилин. — А за тобой заедут. Вот ты их сразу и захватишь.

— Ладно, запру их в тренерской…

— Ну и отлично! — обрадовался комсомольский деятель и вынул из портфеля бумагу. — Распишись в получении.

Я отдал ему довольно весомую коробку и взял листок. Это была расписка в получении четырех кубков.

— Открой коробку! — сказал я Кеше.

Он аккуратно поставил ее на капот, открыл. Все кубки были в наличии. Ладно, я поставил подпись под распиской и отдал их Стропилину. Тот мигом спрятал сей документ в портфель, и крикнул:

— Ну пока, увидимся!

Сделав мне ручкой, он сел в свой «Жигуль» и укатил. Я потащил коробку в тренерскую, лишний раз порадовавшись, что поставил вчера новые двери и решетку на окно. Когда я вернулся на крыльцо, там уже слонялся Кривцов.

— Ну пошли, — сказал я ему.

Мы сели с ним в трамвай, проехали пару остановок, а затем пошли пешком. Я думал о том, что надо не забыть договориться с матерью Кривцова, чтобы она разрешила посмотреть нам с ребятам фильмы на видике. Хотя, вряд ли разрешит. Если она заведует элитным кабаком, то наверняка у нее там мебеля, хрусталя, хоросанские ковры на полу. А тут мы припремся целой ватагой неумытой. Натопчем, намусорим, еще, не дай бог, что-нибудь кокнем. Забавно, но я и сам не заметил, что уже перестал отделять себя от своих подопечных. А совсем недавно мне хотелось их всех прибить.

Кривцов подвел меня к обыкновенной пятиэтажке, каких было много в Литейске. Мы вошли с ним в подъезд и поднялись на четвертый. Пацан позвонил, видимо, для того, чтобы предупредить мать. И через минуту дверь действительно открылась. На пороге стояла кокетливо улыбающаяся Лизонька. На этот раз она была в домашнем ситцевом платье, с излишне смелым вырезом декольте. Интересно, она всегда так встречает гостей мужского пола? И что на этот счет думает ее муж?..

— Здравствуйте, Александр Сергеевич!

— Здравствуйте, Елизавета Ефимовна!

— Можно просто — Лиза!

— Тогда уж и вы зовите меня Сашей…

— Уговорили! Проходите!

И она отошла от двери, словно мы обменялись паролями.

Глава 7

— Подождите меня в большой комнате, — сказала Кривцова. — Толик, проводи!

Ее сын повел меня по довольно длинному коридору, в который выходило минимум две двери, а впереди еще маячил вход в удобства. В большой комнате, куда вела двустворчатая дверь, мебель была добротной, из ореха или дуба, но явно не из ДСП. Толик предложил мне кресло, я с удовольствием в него сел, разглядывая картины на стенах и здоровенную хрустальную люстру с висюльками. В общем, как я и предполагал, жили Кривцовы зажиточно. Был в комнате и телевизор, но видака я не увидел. Прячут от посторонних глаз, наверное…

Мой ученик куда-то смылся, зато появилась его мать. В руках у нее был поднос с яствами, от которых одуряюще пахло. Она неторопливо выставляла блюда на столик с остекленной столешницей и поглядывала на меня с многообещающей улыбкой. Вот те раз! Неужели родительница Кривцова меня клеила!.. Нет, у нее, конечно, были для этого все данные, но что же так вот сходу! Да еще и в собственной квартире, где находится, как минимум, ее сын! Я уж не говорю — о возможном появлении мужа!

Впрочем, это не моя проблема. Мне уже надоело заботиться обо всех, кому я вдруг понадобился. Особенно — о бабах. Пусть сами выпутываются. Лиза, тем временем, положила мне на тарелку горку салата и пододвинула кокотницу с горячим жульеном. Потом отвинтила крышечку с бутылки шерри, наполнила бокалы. Я благодарно кивал, всем видом показывая, что доволен оказываемым мне гостеприимством. Попробовал салат. Он оказался крабовым, но с настоящим крабовым мясом, а не с его имитацией. Что и говорить — вкусно!

— Давайте выпьем! — предложила хозяйка.

— С удовольствием! — откликнулся я. — А почему мы одни?

— Толик поест на кухне, — ответила она. — А потом пойдет, поиграет с друзьями…

— А супруг ваш где?

— Мы в разводе много лет…

— Понимаю, — кивнул я, поднимая бокал. — За что пьем?

— За вас! — откликнулась мадам Кривцова. — Спасибо вам, Саша, за то, что вы спасли моего сына!.. Не знаю, чем вас отблагодарить…

— Ужином и приятным обществом, — включил я в себе Казанову. — Ну и выполнением одной просьбы.

— Готова сделать для вас, все, что угодно.

— Да, в общем — пустяк… — немного замялся я, едва ли не покраснев.

Лиза расцвела улыбкой, потянулась так, что ее аппетитные груди едва не вырвались из поддерживающего их бюстгальтера. Пришлось ее немного разочаровать.

— Сын ваш говорил, что у вас есть видеомагнитофон…

— Да, у него в комнате… — подтвердила она. — Я его обычно не смотрю.

— Дело в том, что я начинаю вести секцию по самообороне, а учебных материалов не хватает… А у Толи есть фильмы с американским актером и известным спортсменом Брюсом Ли… Так вот, можно мы с ребятами придем посмотреть эти фильмы?

— Вам, Саша, все можно! — отмахнулась она наманикюренной рукой. — Приходите, когда ходите!

— Благодарю, Лиза! — я взял ее пальчики и поцеловал. Хозяйка зарделась, и чтобы скрыть смущение, ахнула:

— Да мы так и не выпили!

Ну мы выпили и мадам Кривцова настойчиво проговорила:

— Вы ешьте-ешьте, Саша!

Я налег на угощение. Жульен был тоже выше всяческих похвал. А еще копченая осетринка. Черная икра. На горячее — куриная отбивная с грибным соусом. Ну и разные закуски. Все это я запивал превосходным британским пойлом. И с каждым глотком, Лизонька становилась в моих глазах все соблазнительнее. Впрочем, и особенно напрягаться не пришлось. Как я уже сказал, все было при ней. Нам даже не понадобилась покидать место трапезы. Как у всякой хорошей хозяйки, у мадам Кривцовой все было приготовлено заранее.

В общагу я возвращался в состоянии — сыт, пьян и нос в табаке. Впервые за последние дни меня не терзали никакие сомнения. Я молод, силен, красив — бабы из трусов выскакивают, лишь бы овладеть мною. Ну и черт с ними!.. Проще жить, делая то, что требуется по работе, и вообще, для утверждения в обществе, и не ломать голову над тайнами ни собственной души, ни тем более — чужой, которая, как известно, потемки… Правда — как и своя собственная.

Оказавшись в своем обиталище, я вымылся и завалился спать. Следующий день в школе прошел без особых проблем, а после уроков за мною заехал газик, с эмблемой местного спортивного общества «Литейщик» — какая-то бадья, из которой сыпятся красные звезды с хвостами, вроде как искры из литейного ковша, и название самого общества наискосок. Я захватил коробку с призами. И водила отвез меня к зданию крытого стадиона, где и проходили соревнования. Все было честь по чести — посредине поля устроили татами. Перед ним стояли два стола, поставленных встык. За столами сидела женщина. Я подошел к ней, держа на вытянутых руках коробку с призами, и сказал:

— Здравствуйте!.. Я, Данилов!

— Добрый вечер!.. Вы призы привезли? — тут же спросила женщина.

Я встряхнул коробку, в которой глухо брякнуло.

— Да. Вот они!

— Ставьте сюда! — распорядилась она.

Поставив коробку на край стола, я замер, как вкопанный, ожидая дальнейших распоряжений.

— Спасибо, товарищ! — строго произнесла женщина.

Что, это все⁈ А без меня эти треклятые кубки нельзя было доставить? У шоферюги руки отсохли бы? Я пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, но меня окликнули:

— Данилов?

Я оглянулся. Ко мне подходил здоровенный мужик, с широкими, покатыми плечами борца-тяжеловеса, на которых даже его просторный пиджак казался тесным.

— Терентий Георгиевич! — представился он, протягивая руку. — Старший тренер спортшколы.

Даже моя немалая ладонь утонула в его лапище.

— Александр Сергеевич! — отрекомендовался я. — Учитель физкультуры.

— Наслышан, — кивнул он. — Что, самбист, посмотришь, как наши пацаны на лопатки друг дружку кладут?

— Классика? — уточнил я.

— Она самая, — подтвердил Терентий Георгиевич. — Раньше называлась греко-римской борьбой, а также — французской.

— Посмотрю, — буркнул я, — чего ж не посмотреть…

— Ну так садись за стол! — широким жестом указал он на место рядом с незнакомкой. — Светлана Ираклиевна, — обратился он к ней. — Занесите в протокол Александра Сергеевича Данилова — представителя спортивной общественности города.

— Ах, простите меня, Александр Сергеевич! — спохватилась та. — Я не знала, что вы представитель общественности…

— Вы думали — я курьер?

— Да, из райкома комсомола позвонили, сказали, что привезут призы, а кто именно — не уточнили.

Я с полным правом занял свое место. Подошел еще мужик, худой, длинный, с залысинами. Оказалось, что это судья-секундометрист. Он представился, как Полынов. Ну Полынов, так Полынов… Мы расселись. На трибунах уже сидели зрители, правда, их было не очень много. Заиграл гимн СССР. Под него на поле вышли команды участников. Последовало представление их зрителям. Жидкие аплодисменты. Прошла жеребьевка. Начались первые поединки.

Вообще-то я слабо разбираюсь в классической борьбе. Знаю только, что схватка заканчивается, когда засчитывается падение… Ну то есть когда борцу удается припечатать обе лопатки противника к ковру, пусть и на полсекунды… Можно выиграть и по очкам. Если один из соперников наберет десять баллов, схватка прекращается. Кажется, победа засчитывается также и в том случае, если борец набрал больше очков к концу пятиминутного поединка…

Ну или если его противник почему либо был дисквалифицирован или получил травму… Так, что там еще?.. Вроде бы, если ни один из борцов не набрал более трех очков или у них очков поровну, то им дается дополнительное время. Одного проигрыша достаточно, чтобы спортсмен выбыл из борьбы за «золото», но он может все-таки оказаться среди претендентов на бронзовую медаль… Память меня не подвела, судья именно так и судил. В итоге осталось три победителя…

Я полагал, что мне осталось только вручить призы победителям, и отбыть восвояси. Однако не тут-то было. Старший тренер спортивной школы приготовил мне сюрприз. Он поднялся, взял судейский микрофон и сказал:

— Уважаемые зрители, дорогие участники соревнований, прежде, чем мы назовем имена победителей, перед вами выступит учитель физкультуры двадцать второй школы, кандидат в мастера спорта по самбо Александр Сергеевич Данилов!

Теперь уже аплодировали мне. Я вытаращил глаза, но отказываться было поздно, надо было все-таки что-то сказать. Я поднялся, нехотя отобрал у Терентия Григорьевича микрофон… Ну, отличник Шурик Данилов, выручай!..

— Бытует представление, ребята, что борьба пришла к нам из Европы… — медленно заговорил я. — Даже название вашего вида спорта классическая или греко-римская борьба предполагает, что это изобретение древних греков и римлян, а в дореволюционной России она и вовсе называлась — французской! — я оглянулся на Терентия Григорьевича и тот ободряюще кивнул, так что хошь не хошь, а пришлось продолжать. — Так вот, это все не совсем так, ребята!.. На Руси наши предки любили показать свою силу и удаль не только в кулачном бою, но и в занятиях борьбой! Редкий праздник или гуляния обходились без нее. Ведь, кто такие богатыри?.. Это, прежде всего — борцы… Недаром, русский народ сложил множество пословиц, поговорок, былин, сказок, прославляющих силу и отвагу русских богатырей… Вы спросите, как именно боролись наши предки? Известны два способа русской народной борьбы… Назывались они — «в схватку» и «не в схватку». Когда боролись «в схватку», поединщикам разрешалось произвольно захватывать соперника руками за туловище. А после захвата каждый стремился опрокинуть противника на землю. При борьбе же «не в схватку» поединщики брали друг дружку одной рукой за ворот или за пояс, и из этого положения каждый старался уронить другого, подшибая ногой ногу соперника. После на Руси стали бороться на поясах, когда оба поединщика захватывали друг друга за пояс и стараются опрокинуть на спину, не используя подножек и подсечек… Все эти приемы и вошли в самбо — самооборону без оружия или иначе, которую всех интересующихся и призываю изучать!

Уф… Спасибо, Сашок, выручил… Сам бы я так связно не смог бы всю эту премудрость выложить… Мне опять похлопали, а дальше покатилось как по накатанной. Кубки, медали и грамоты раздали победителям, и можно было, наконец, расслабиться. Однако удрать мне не не удалось. Едва я намылился слинять, как меня догнал старший тренер спортшколы, обнял как красну девку, за плечи и сказал:

— Молодец, парень! Хорошо выступил… Поедем сейчас, вспрыснем это дело…

— Терентий Григорьевич! — взмолился я. — Мне же завтра на работу!

— Всем завтра на работу! — сурово отрезал он. — А людей уважить надо!

Я махнул рукой. Все равно не отвертишься. Мы вышли со стадиона. Сели в черную «Волгу» и поехали. Я не удивился тому, что старший тренер спортшколы привез меня в элитный кабак, которым заведовала Лизонька. Была там и она. При виде меня глаза «хозяюшки» стали томными, но она сохранила невозмутимо-приветливое выражение на своем милом лице, но и я тоже ничем не выдал нашего близкого с ней знакомства. Мадам Кривцова проводила нас к столу, где уже заседали мои старые знакомые.

Директор станции технического обслуживания Коленкин, классик местной литературы Третьяковский, руководитель спортивного общества «Литейщик» по фамилии Дольский.

К счастью, не было Стропилина и женщин. Видимо, намечался не столько сабантуй, сколько чисто мужское толковище. Ну что ж, я был не против. В смысле — поужинать и послушать, что скажут. От бухла я отказался наотрез, но сотрапезники и не настаивали особо. Видимо, им от меня нужно было что-то другое.

— Мы тут потолковали, Шурик, — обратился ко мне Митрофаныч, который, судя по всему, был некоронованным хозяином города, — и решили, что секция в школе — это все мура… Нет, желаешь вести, веди… Это твое личное дело… Но вот ежели ты хочешь принести пользу людям… И не просто людям, а людям, которые могут оказаться тебе же самому полезны, то будешь вести еще две секции и обе — при городском спортобществе… Верно, Панкратыч⁈ — Дольский солидно кивнул лысой, как колено головой. — Одну для пацанов, вторую — для девок… Вот, Григорьевич не даст соврать, как ты его дочуру за пару занятий натаскал от хулиганов отбиваться…

Я обомлел. Какую еще дочуру?.. И тут до меня дошло! Ведь старшая пионервожатая по отчеству Терентьевна!.. Выходит, старший тренер тоже Егоров⁈

— Да, — буркнул тот. — Симка, во всяком случае, довольна…

— Ну и вот, а я о чем! — продолжал Коленкин. — Как ты, Санек, потянешь?

— Даже не знаю, — пожал я плечами. — У меня же шестидневка…

— Этот вопрос мы где надо утрясем! — отмахнулся «автомобильный бог». — И с директором твоим, и если потребуется — с городским начальством… Самое главное, что не обидим, Шурик… Будешь получать две ставки, по расценкам за ведение занятий с детьми, ну и все, что надо по части благоустройства — организуем… Ты же в общаге до сих пор живешь?.. Это мы исправим!.. Поговорю со Степановым, у этого хитрожопого «мэра» наверняка есть фонды… А ты возьмешь его сынка в секцию, он все равно в вашей школе штаны протирает…

— Хорошо, — сказал я в ответ. — Если все официально — я не против!

— А у нас все официально, — гордо заявил Коленкин. — Мы не шаромыжники какие-нибудь, мы — отцы города… Писатель, скажи!

Уже изрядно подвыпивший классик кивнул, хотя вряд ли понял, о чем речь.

— Миня, вот даже роман решил написать о русских богатырях, — продолжал директор СТО. — Верно?

— Да! — оживился Третьяковский. — Я хочу написать роман о трех богатырях… Истори-ик-ческий… Отсеять всю былинную шелуху, оставить только народную правду… И Алешу Поповича я буду с тебя писать, Александр Сергеич… Ты будешь его прототи-ик-пом…

— Ну это вы как-нибудь потом перетрете, за полбанкой, — перебил его «автомобильный бог». — Ты, Санек, с него не забудь процент взять с гонорару… Все равно ведь пропьет… Но мы — о деле говорили, а не о писульках разных… Короче, завтра подъедешь к Панкратычу в спортобщество и там все оформите… Верно я говорю, Панкратыч⁈

Дольский кивнул.

— Ну а я завтра же позвоню предгорисполкома насчет квартиры, — завершил свой затянувшийся спич Митрофаныч. — Так что будешь ты у нас, Шурик, в полном ажуре.

Быть в ажуре я не против. Главное, чтобы меня потом за этот ажур не потянули на цугундер. От дополнительного заработка, а тем более — от собственного жилья грех отказываться. Без малого месяц я живу в общаге, нельзя сказать, что совсем уж плохо живу, но главное достоинство этого обиталища его близость к месту работы, а все остальное, увы. Надоело пользоваться общим сортиром и душем, да и кухней — тоже. Так что, если «автомобильный бог» поспособствует улучшению моих жилищных условий, буду только рад.

Однако Митрофаныч, как оказалось, еще не исчерпал всех своих благодеяний.

— Да! — спохватился он. — У тебя же нет собственных колес!.. Ты водить-то умеешь?..

Я пожал плечами.

— Немного…

— Это мы тоже исправим!

— У меня прав нет, — попытался возражать я.

— И это мы исправим! — махнул божественной дланью «автомобильный бог». — Подучишься в автошколе ГАИ, сдашь экзамены, а машинешку я тебе организую…

— На машину я еще не заработал…

— Оформим как служебную… — величественно возразил Коленкин, которого, похоже, просто распирало от ощущения собственного всемогущества. — Главное, что ты нужный парень, Шурик, а нужным людям у нас все пути открыты…

— Нет! — выкрикнул вдруг классик литейской литературы, вскакивая. — Нет, нет… И еще раз — нет!

Глава 8

— Чего нет-то, чудило? — спросил Митрофаныч, дергая его за полу пиджака и возвращая на место.

— Нет! — твердо повторил писатель. — Не Алешу Поповича я буду писать с него, а… Добрыню Никитыча!

— Да хоть горшок с него пиши, — отмахнулся «автомобильный бог». — Давайте, мужики, еще по маленькой, и по домам!

Они выпили по маленькой, а потом — еще и еще. Я пил только минералку, зато закусывал от души. Мужики накачались и принялись рассказывать анекдоты про Брежнева. Я слушал краем уха. Мои сотрапезники хохотали. Видимо, для них многие из анекдотов были еще свежими. А в мое время — все они уже обзавелись длинной седой бородой. После каждого анекдота, «лучшие люди города» пили за «дорогого Леонида Ильича», над которым только что от души ржали. И попробуй пойми — лицемерие ли это или то самое — двоедушие, о котором говорила Илга.

Зря я о ней вспомнил. Как ни заставлял себя забыть — ничего не получалось. Сидела в душе какая-то заноза. Неужели, это и есть та самая пресловутая любовь?.. Нет уж, лучше не заморачиваться этой ерундой. Вон Лизонька стоит у буфетной стойки, глазки строит, вот и хватит с тебя… Я помахал ей рукой, и она расцвела. Вчера она была ласковая, нежная. Почему бы нам не продолжить сегодня? Я поднялся — все равно мужикам было не до меня — и подошел к «хозяюшке».

— Добрый вечер, Лиза!

— Здравствуй, милый!

— Ты сегодня когда освобождаешься?

— Могу хоть сейчас, — ответила она. — Девочки здесь за всем присмотрят.

— Тогда давай сбежим!

— Давай! — согласилась Лиза. — Одевайся и выходи во двор. Я скоро…

Кивнув, я взял у гардеробщика свою куртку и сумку. Вышел во двор, где были припаркованы тачки гостей кабака. Через несколько минут появилась «хозяюшка». Она сошла с крыльца, взяла меня за локоток и повела к одной из машин. Это был скромный «Москвич». Лиза открыла пассажирскую дверцу, и пока я усаживался, поставила щетки «дворников» на лобовом стекле. Многие автолюбители в эту эпоху, покидая автомобиль, снимали щетки, а то и — зеркала заднего вида. Будь их воля, они бы и колеса снимали, чтобы это не сделали воры.

Через пару минут мы миновали поднятый вахтером-сторожем шлагбаум и выкатили на улицу. Я не спрашивал, куда меня везет «хозяюшка», полностью на нее полагаясь. Колесили мы по городу недолго, вскоре въехали в знакомый двор — ничтоже сумняшеся «хозяюшка» привезла меня к себе. Неужто сына не постесняется?.. Впрочем — это не мое дело. Да и вряд ли я первый такой ночной гость. Так что Толик Кривцов, наверное, уже привык к нежданным визитам посторонних мужиков. К тому же — я не совсем посторонний…

Как бы там ни было, Лиза вела себя осторожно. Едва открыв дверь, она приложила пальчик к губам и знаками показала, что снимать куртку и обувь не нужно. Я на цыпочках прокрался в комнату, в которую хозяйка квартиры меня пригласила. Судя по широкой двуспальной кровати — это была ее спальная. Войдя следом, заперев дверь на ключ и не включая света, Лиза кинулась сама раздевать меня, я ее — тоже. Сбросив одежду, мы повалились на постель… Через час я уже стоял на улице. Поймав такси, я вернулся в общагу.

На следующий день уроки прошли без сучка без задоринки. Все-таки я уже втянулся в свою работу. Методичку знал назубок. Да и повторив десятки раз одно и тоже, делаешь это уже автоматически. Не слишком радовали меня мои оболтусы. Нет, на моих уроках они все делали как надо. Даже те, кто поначалу лоботрясничали, подтянулись. Так что тройки, четверки и даже пятерки я ставил им в дневники и в журнал с полным основанием, а вот по другим предметам — совсем не радовали.

Я даже решил устроить разбор полетов. Все-таки я классный руководитель, мне за это доплачивают. Завтра у меня с моим восьмым «Г» как раз последний урок, вот и придется оставить их после и поговорить. А сегодня мне предстоял деловой разговор в городском спортивном обществе. Правда, я думал, что после вчерашнего товарищ Дольский об этом мог и забыть. Нет, не забыл. Когда я вышел из школы, за воротами стоял уже знакомый мне ГАЗик с эмблемой «Литейщика» на дверце.

Мы снова приехали на тот же самый стадион, где я вчера толкал речь и вручал пацанам призы. На этот раз мы прошли в административный корпус. Владилен Панкратович Дольский, как и положено важному городскому чиновнику, имел кабинет с приемной, где молотила хрупкими пальчиками по клавишам здоровенной электрической пишущей машинки марки «Уфа» симпатичная секретарша. Увидев меня, она с милой улыбкой поздоровалась, нажала на кнопку селектора и прощебетала:

— Владилен Панкратович, к вам товарищ Данилов. — В ответ в динамике что-то хрюкнуло, и она перевела: — Проходите, пожалуйста!

Я рванул дверь, ведущую в кабинет, уже догадываясь, что она двойная. Не понимаю, зачем это было нужно, но двери таких вот кабинетов нередко имеют узенький тамбур — первую дверь тянешь на себя, вторую толкаешь от себя. В общем, преодолел я этот странный барьер и очутился в просторном помещении, вдоль стен заставленном шкафами, за стеклянными дверцами которых сияли самоварным золотом и серебром спортивные кубки. Почти половину кабинета занимал длинный приставной стол с двумя рядами стульев.

Сам хозяин кабинета восседал в кресле за большим письменным столом. Увидев меня, товарищ Дольский поднялся мне навстречу, но из-за стола не вышел. Надо полагать, таким образом он подчеркивал разницу между им и мною. Иное дело, сидеть в узком кругу в кабаке, другое — официальная встреча в кабинете. Ну что ж! Его право. Я подошел, поздоровался, сел на один из стульев у приставного стола. Хозяин кабинета вызвал по селектору секретаршу и попросил принести нам чаю.

— Ну что, Александр Сергеевич, — заговорил он. — Будем работать вместе. Если уж Корней Митрофанович считает, что городу необходимы мужская и женская секции по самообороне без оружия, наш долг прислушиваться к голосу общественности, в его лице… Конечно, у нас есть секции по боксу и классической борьбе, но веяния времени таковы, что этот ряд следует всемерно расширять. Наша партия и лично товарищ Брежнев оказывают самое деятельное внимание развитию физкультуры и спорта… Московская олимпиада показала всему миру, на каком высочайшем уровне находится физическая культура в Советском Союзе. Наш город тоже принял в ней посильное участие, но мы не намерены останавливаться на этом. Городские организации, как вы знаете, готовятся провести весною спартакиаду студентов и школьников. Так что — добро пожаловать, товарищ Данилов.

Стукнула дверь. Вошла секретарша с большим подносом. На нем было два стакана в подстаканниках, сахарница, корзинка с сухариками и блюдце с лимоном. Все это она водрузила на стол. Своему начальству, зная его вкус, девушка положила в чай две ложечки сахару и кружок лимона. Мне же предлагалось самому определиться какой чай — сладкий или не сладкий, с лимоном или без — мне нравится пить. Я и не возражал. Секретарша, исполнив свою миссию, удалилась, а мы принялись пить чай.

Видимо, утомившись только что произнесенной и не слишком связной речью, Владилен Панкратович некоторое время молчал. Наверное, собирался с мыслями. Я его не торопил. Меня интересовали не лозунги, а конкретика — где, когда, сколько? Опустошив стакан, Дольский отставил его в сторонку, постучал твердыми пальцами по стеклу, что покрывало столешницу. Затем взял папку, лежавшую у него под рукой, открыл ее, перевернул несколько листочков. Надел очки, приподнял один из листков.

— Так, Александр Сергеевич, — пробормотал он. — Ставка у нас за ведение детских секций восемьдесят рублей… Две секции, соответственно — сто шестьдесят, но… — Он поднял указательный палец. — В связи с тем, что вы будете работать в свое свободное время, оформим это как сверхурочную работу… За это полагается доплата, по двадцать рублей за каждую секцию… Итого — двести рублей в месяц! Устраивает вас?..

— Устраивает, Владилен Панкратович, — сказал я. — Когда я смогу начать занятия?

— В воскресенье начнем проводить набор, — ответил он. — Сами понимаете, это же дети, их должны привести родители…

— Хорошо… В котором часу?

— К одиннадцати утра подъезжайте к проходной.

— Подъеду!

— В таком случае, сейчас подойдите к моему секретарю, ознакомьтесь с приказом, распишитесь в заявлении, а после посетите бухгалтерию. Мы вам начислили небольшие подъемные, в размере половины месячного оклада.

Я поднялся, протянул хозяину кабинета руку.

— Благодарю вас, товарищ Дольский!

— Не за что! — откликнулся тот. — Наш долг способствовать развитию физического воспитания нашей молодежи… Желаю успехов!

Еще раз поручкавшись, мы к обоюдному удовольствию расстались. В приемной секретарша вручила мне листок с приказом. Я прочитал его. Судя по тексту, меня официально брали на работу по совместительству, со всеми вытекающими из этого факта правами и обязанностями. Никакого особенного подвоха я в этом документе не разглядел. Даже названная Дольским сумма была в нем обозначена. Так что, расписавшись в приказе, я отправился в бухгалтерию, а оттуда — в кассу.

Административный корпус спортобщества «Литейщик» я покинул с приятно хрустящими червонцами в кармане. Я понимал, что щедрость товарища Дольского не от широты души — это результат работы незримого механизма деловых и полуделовых связей, шестеренки которого вращаются по принципу «ты мне, я тебе». Кто-то кому-то что-то достал, кто-то кого-то от чего-то прикрыл, кто-то о ком-то кому-то замолвил словечко или на что-то закрыл глаза.

В итоге, на конце этой цепочки звонков, переговоров с глазу на глаз, исполненных обещаний и сделанных подарков возникла для меня эта подработка. Неясно пока, как часто мне придется вести занятия, да и кого, собственно, я должен буду во время них учить. Мне было понятно одно, вся эта история с секциями уж точно не имеет ни какого отношения к развитию физкультуры и спорта в одном отдельно взятом советском городе. Его «лучшие люди» просто желают иметь для своих отпрысков все самое-самое…

Желают — надо им это дать. Вряд ли цель этих воротил заключается в том, чтобы сделать из своих детишек настоящих спортсменов. С них будет достаточно самого факта, что чада занимаются престижным самбо, а тем более — карате. Так что можно не рвать жилы, обучая лишь нескольким эффектным приемам, а по-настоящему сосредоточиться на школьной секции. В конце концов, спорт не самый плохой способ сделать из лодыря настоящего человека. Да и на предстоящей спартакиаде нужно блеснуть. Это мне обеспечит карьерный рост надежнее благодарности представителей местной элиты.

Я закупил жрачки и вернулся в общежитие. В коридоре второго этажа встретил все еще хромающего, но уже обходящегося без костылей Петюню. Вид у него был печальный. Я поинтересовался причинами.

— Да так… — отмахнулся он. — От этих баб одно горе…

Настроение у меня было хорошее, и я его пригласил к себе в комнату. Хорошо, что в холодильнике завалялась пара бутылок «Жигулевского». Сосед отказываться не стал. Мы расположились за столом. Я достал холодное пиво, нарезал сыр и колбасу. Благо в гастрономе меня запомнили и потому отоваривали дефицитом без возражений. Петюня отмахнулся от стакана, открыв бутылку, разом выхлестал половину содержимого, и принялся меланхолично жевать сырокопченую колбасу.

— И что у тебя стряслось с бабами? — спросил я.

— Не, ну Зойка отчебучила, так отчебучила, — пробурчал он. — Прикинь, сама пришла!.. Ну я хоть и хромой, а всегда готовый… Говорю, давай, Зойка, по быстрому, пока твой этот… Бондарчук… Ну негр то есть, который бабу свою придушил, не приперся с работы… А она, вместо, того, чтоб юбку задрать… Слезу пустила… Грит, все, Петенька, отмиловались мы с тобою… Я ей: чё отмиловались-то⁈. Милка заросла, чё ли?.. Не заросла, грит… Дитенок у нас будет… А я ей: да ты рехнулась!.. Я тут при каких делах⁈. Тебя полавтобазы на протирочных концах валяло, да и Фиксатый твой каждую ночь… А она — в слезы, твой, грит, Петя, мы бабы завсегда чуем, от кого… Вот чё мне с ней делать⁈ А?

Чем я мог его утешить? Не научились еще в эти времена делать генетическую экспертизу. А, впрочем, и хорошо, что не научились.

— Она же замужняя, — сказал я. — Даже если заявит, что ребенок от тебя и потребует алименты, а ты откажешься, суд, скорее всего, решит, что замужняя женщина не имеет права требовать их от постороннего мужчины.

На самом деле, еще не известно, что решит в таком случае суд. А вот Фиксатый точно вынесет приговор не в пользу Петюни.

— Так-то оно так… — выхлестав вторую половину своего пива, пробурчал сосед, — но мне-то чё делать?..

— Иди в отказ… — посоветовал я. — Если Зойка, не побоясь мужа, все-таки подаст на алименты, то это не твоя забота. Пусть она доказывает.

И я пододвинул ему свою бутылку, из которой только-только пригубил. Он с удовольствием приложился к ней. Допив пиво и сожрав все, что я выложил на тарелку, Петюня свалил, а я получил возможность спокойно поужинать и лечь спать. На субботу у меня запланирован классный час, и надо было еще продумать то, о чем я буду со своими оболтусами разговаривать. Пилить их, стращать разными карами — бесполезно. Они к этому привычны. Не даром же их собрали в особый «экспериментальный» класс!

Нужно чем-то заинтересовать. Раньше я хотел сделать это при помощи занятий по самбо и немного — по карате, но если я хочу показать какие-то результаты на спартакиаде, то заниматься придется с немногими и всерьез. Выходит, что остальные окажутся за бортом?

Начну завтра с очередных нравоучений, буду как все — потеряю авторитет. Нужен какой-то нестандартный ход. Что-то такое, чего от меня не ждут ни пацаны, ни другие горе-педагоги. Может, что-нибудь из будущего, не вызывающее подозрений?.. Не знаю… Я начал копаться в своей памяти, попутно соотнося с нынешними техническими возможностями, а также — с моими собственными. Что-то такое смутное бродило в моей голове, но я не торопил озарение, позволяя ему оформиться.

Пацаны горят идеей научиться карате, но всерьез учить их этому единоборству я не могу, потому что и сам им толком не владею… С другой стороны, сказать, что вот эти и эти будут частью команды, а остальным — фиг, тоже не слишком правильно. Нужна золотая середина… Если нельзя сделать из всех спортсменов, то нужно дать возможность прикоснуться к спорту как можно большему числу желающих… Прикоснуться через что?.. Я чувствовал, что истина где-то рядом…

И вдруг вспомнил наш разговор с пацанятами, который произошел во время похода, когда мы пошли за дровами… Пытались выяснить, кто круче: американский актер Брюс Ли или — советский Талгат Нигматулин?.. Причем, никто из них, кроме Толика Кривцова, не видел фильмов с участием китайца… Да и с Нигматулиным они видели, наверное, только одних «Пиратов ХХ века»?.. И все-таки… Вот в чем ключ… Да, завтра же договорюсь с Лизонькой, чтобы позволила посмотреть. Тем более, что она, вроде, была согласна… Однако, просмотр просмотром, но это разовая акция… Как говорил дедушка Ленин: «Из всех искусств важнейшим для нас является кино…» А ведь он был прав!

Глава 9

Вдохновленный осенившей меня идеей, я с удовольствием, даже — с огоньком провел два урока субботнего дня. Еще в начале второго урока предупредил свой класс, чтобы не расходились, когда прозвенит звонок. Оболтусы, конечно, приуныли — понятно, им хотелось вырваться на долгожданную свободу, но деваться было некуда, так как я заблокировал решительно собственным могучим телом вход в раздевалку. Подавил их выкрики «звонок»! Пацаны нехотя расселись по скамейкам, так как валяться на матах я не разрешил.

Стоять перед ними, я тоже не собирался, поэтому принес себе из тренерской стул. Устроился на нем, открыл классный журнал. Лица присутствующих заметно поскучнели. Еще бы! Отметки-то не радовали. Несколько томительных минут я перелистывал страницы, водил пальцем по строчкам, шевелил губами и сокрушенно качал головой. Уныние, которое вызывали эти мои жесты в рядах учащихся из восьмого «Г», описанию не подлежит. Наконец, я с треском захлопнул журнал и бросил его на пол.

— Ну что, граждане бандиты, — задумчиво проговорил я, — первый месяц учебы заканчивается, а достижения наши оставляют желать лучшего… Хотя, должен сказать, что по физкультуре вы подтянулись. Хоть в чем-то молодцы!

Некоторый вздох облегчения прокатился по спортзалу, и я продолжил:

— Однако советский человек, строитель коммунизма, должен быть всесторонне развитым. Думаю, это вы и без меня знаете. А вот чего вы не знаете, так это того, что учиться нужно не ради хороших оценок или чтобы вас хвалили учителя, а для собственного развития… Представьте, что вам поручили снять кино, что бы вы сделали?..

— Смотря какое кино… — проговорил Абрикосов.

— Да вот любое, какое захотите…

Захмыкали, захихикали, закачали головами. Было видно, что такая идея им в головы никогда не приходила. Да и мне-то она пришла только вчера и, признаться, толком ее обдумать я еще не успел.

— Ну, есть кому что сказать? — спросил я. — Ну вот ты, Зимин!

— А чё сразу я? — насупился тот. — Я ни чё…

— Допустим, тебе сказали, снимай такой фильм, какой бы сам хотел посмотреть, чтобы ты ответил?..

— Ну, чтобы там драки были… — пробубнил он. — Погони, стрельба, бандиты…

— Та-ак, понятно, — проговорил я. — Значит, это должен быть фильм либо про войну, либо про милицию, либо про пиратов и прочие приключения… Есть у кого другие идеи?..

— Есть, — отозвался любитель Антониони и Феллини Кривцов. — Я бы снял фильм о том, как живет обычный житель нашего города, как он работает, ходит по магазинам, стоит в очередях, ест, пьет…

— И баб е… — под общий хохот закончил его фразу «Чапаев».

— Я вижу, Доронин, мечтает снять фильм о любви, — сказал я, и класс заржал, на что я собственно и рассчитывал. — Еще идеи есть?

— Я бы фантастику снял, — откликнулся Абрикосов.

— Хорошая мысль, хотя и трудно осуществимая, — пробормотал я. — Еще?

Больше идей не последовало.

— Ну вот, смотрите, — продолжал я развивать свою мысль. — Для того, чтобы снять фильм, нужно сначала написать сценарий. А чтобы его написать, нужно хоть немного разбираться в литературе и русском языке. И вот, глядя в наш классный журнал, я ума ни приложу, кому из вас можно поручить написание сценария?..

— Так это все равно не взаправду… — отмахнулся Макаров.

— А если — взаправду?

— Да ну… Кто ж нам даст кино снимать…

— А — никто! Сами снимем.

Загомонили, закачали головами, радостно закивали.

— Но кино — это не только сценарий, — продолжал я, — это работа с камерой, а камера — это оптика, а оптика — это физика… Это работа с проявкой пленки, это пиротехника… Ну когда в кино что-то взрывается и стреляет… А это все — химия!

— Ну поджиг смастрячить и бабахнуть мы и без химии могем, — заявил Капитонов — темноволосый крепыш, который вполне мог быть одним из неформальных лидеров класса, но держался наособицу.

— Бабахнуть и удрать — да, — ответил я, — а вот обеспечить во-первых, безопасность применения пиротехники на съемочной площадке, а во-вторых, получить эффектные кадры — здесь без знания химии не обойтись.

На это Капитонов не нашел, что возразить. Так я прошелся почти по всем школьным предметам, умудрившись привязать их к съемочному процессу, во всяком случае — как я его понимал, оставив на сладкое тот, что преподавал сам.

— И, наконец, — сказал я, — собственно боевые сцены, драки, как выражается Зимин… Допустим, мы решим снять фильм, герои которого будут владеть карате, самбо и другими боевыми искусствами… Само собой, для такого фильма понадобятся люди, ими владеющие. Это либо должны делать в кадре сами актеры, либо каскадеры, которые их подменяют… Следовательно, нам могут понадобиться и те, и другие…

Вот тут они взбудоражились по-настоящему. Вскочили, заорали, едва не подрались. Всем хотелось быть каскадерами, ну или — на худой, конец, актерами, владеющими карате. Когда они малость поостыли, я сказал:

— Снять фильм не так-то просто, но можно, если очень захотеть. Если хотите — начнем работать над этим. Нет — в школе есть и другие классы…

— Хотим-хотим! — загалдели мои подопечные.

— В таком случае, сами для себя решите, чем бы каждый хотел заниматься на съемках, — продолжал я. — А если не знаете, какие бывают профессии в кино, идите в библиотеку, изучайте вопрос. Всю следующую неделю жду ваших конкретных предложений и по сценарию, и по костюмам, и по декорациям. А я займусь поиском аппаратуры для съемок… Всё, все свободны! Увидимся в понедельник.

Они рванули в раздевалку, все кроме Толика Кривцова. Он подошел ко мне.

— Сан Сергеич, я хотел бы написать сценарий, — сказал он.

— Я не возражаю, но ты же видишь, ребята хотят боевик, в духе фильмов с Брюсом Ли, а не любимого твоего Феллини…

— Я понимаю, до Феллини они еще не доросли… — кивнул пацаненок, — будет им боевик.

— Хорошо, жду твоих предложений, — кивнул я. — И если уж ты лучше всех в классе разбираешься в кино, то быть тебе помощником режиссера. Нужно будет найти художника…

— Ну так Алька Абрикосов отлично рисует…

— Ну что ж, прекрасно… Вместе и подумайте…

— И еще, Сан Сергеич, вы зайдете к нам завтра?.. Мама просила.

— Зайду, — после некоторой паузы откликнулся я. — Во сколько?

— К шестнадцати часам.

— Хорошо… Постараюсь подойти к этому времени… Кстати, мама говорила, что видеомагнитофон у тебя в комнате стоит, значит, тебе и решать, когда мы устроим киносеанс…

— Можно, — сказал он. — Только у меня места мало, вся орава не поместится… Нам бы в зале…

— Хорошо, я поговорю с Елизаветой Ефимовной.

— До свидания!

— Пока!

Он ушел в раздевалку, а я — в тренерскую. Переодевшись, покинул школу. Надо было проветриться и все обдумать. М-да, не сидится мне спокойно. Вон сколько на себя взвалил! Помимо работы — три секции, да еще и кино с пацанятами задумал снимать. Понятно, что не профессиональное, а любительское, но все же… В прошлой жизни у меня был опыт продюсирования одного кинопроекта. На самом деле, нужно было отмыть изрядную сумму денег, вот я и ввязался в эту авантюру.

Фильм так и не вышел, но так как изначальная цель была достигнута, то я этим и удовлетворился. Тем не менее, к процессу мне приобщиться удалось, и я получил некоторое представление о том, как производятся фильмы. А что касается, любительского кино, я смутно помнил, что в СССР оно было довольно развито. О чем заботилось государство. Кстати, надо бы выяснить, нет ли в Литейске какой-нибудь студии или клуба кинолюбителей? Было бы неплохо заручиться их поддержкой.

Жизнь в ближайшие месяцы, а то и годы обещала быть насыщенной, что не могло не радовать. Собственно, я всегда хотел так жить, и, насколько я понимаю, Шурик — тоже. Никакого внутреннего конфликта с другой частью своей души, я по крайней мере, не ощущал. Что не могло не радовать. Даже мои внезапно начавшиеся и все еще продолжающиеся отношения с Лизонькой не вызывали у моего «альтер эго» возмущения. Неужели она ему нравится?

Меня нагнала черная «Волга» и притормозила.

— Александр Сергеевич!

Я оглянулся. На меня из автомобильного окошка смотрело смутно знакомое лицо, чем-то напоминающее округлую добродушную физиономию артиста Леонова. В следующее мгновение я вспомнил — это же товарищ Степанов, председатель горисполкома. Зачем я ему понадобился? Я приблизился.

— Здравствуйте, товарищ Степанов!

— Удивительное совпадение, — продолжал тот. — Только что говорили о вас с Корнеем Митрофановичем, и вдруг вижу — вы! Он задергал ручку, пытаясь отворить дверцу изнутри, но тут же из машины, с другой стороны, выскочил высокий рослый парень из «свиты» и помог выбраться своему шефу. Тот протянул мне руку, я пожал его пухлую ладонь.

— Говорят, вы будете вести секции по какой-то особенной спортивной борьбе? — спросил мэр.

— Точнее — по самбо, Максим Петрович, — ответил я.

— Хочу привести своего сына, — продолжал он. — Примите?

— Почему бы и нет.

— Вот и хорошо! — обрадовался предгорисполкома. — А мы вам квартиру подыскали. Недалеко от этого района. В понедельник зайдите в горисполком, получите ордер и ключи.

— Вот спасибо, товарищ Степанов!

— Не за что! — отмахнулся тот. — Это наш долг, поддерживать молодых специалистов. Ведь мы кровно заинтересованы в том, чтобы после обязательной отработки, они оставались в нашем городе!.. До свидания, Александр Сергеевич!

— До свидания!

Мэр втиснулся обратно в салон служебной «Волги» и укатил. А я остался на кромке тротуара, ошеломленный новостью. Признаться, я не ждал столь быстрого решения жилищного вопроса, полагая, что бюрократические проволочки будут тянуться полгода, не меньше. Это дело надо было отметить! С кем?.. С Петюней?.. Много чести!.. С Витьком?.. Так он, вроде, не пьющий!.. Вот ведь беда, и радостью-то поделиться не с кем!.. Делать это бабами я уже зарекся… Они ведь нас, мужиков, рассматривают только с точки зрения перспектив и пользы, какую мы им можем принести…

Удрученный, я побрел к общежитию и вдруг наткнулся на худощавую и прямую, как столб, фигуру преподавателя немецкого языка Карла Фридриховича Рунге. Он шел, легкомысленно помахивая портфелем, но лицо у него было печальное. Мне вдруг захотелось согнать с его вытянутой арийской физиономии меланхолическое выражение. Неглупый ведь мужик, почему бы с ним не пообщаться за рюмкой чаю? А то ведь так только, в учительской здороваемся, не считая того единственного, к счастью, случая, когда Рунге пригласил меня во во время своего урока.

— Добрый вечер, Карл Фридрихович! — кинулся я ему наперерез. — Домой спешите?

— Добрый вечер, Александр Сергеевич! — откликнулся он. — Да не очень-то и спешу! Эмма Францевна уехала в командировку, так что дома меня никто не ждет.

— Сочувствую! — кивнул я. — Выходит, мы с вами товарищи по несчастью… Меня тоже ведь никто сегодня не ждет… Может, нам скоротать одиночество вдвоем?..

Он остановился. Задумчиво посмотрел на меня поверх очков и ответил:

— Хорошее предложение!.. Мы можем сделать это у меня… Не люблю, знаете ли, оставаться в одиночестве.

— А вы далеко живете?

— Нет. В двух кварталах от школы — на улице Луначарского.

— Тогда зайдем по пути в магазин и что-нибудь купим!

— Да у меня, в общем, все есть…

— Нет-нет, не удобно идти в гости с пустыми руками.

— Воля ваша!

Я действительно заглянул в попутный гастроном. Меня здесь не знали, но я сразу применил весомый аргумент, сказав, что я от Максима Петровича. И вскоре вернулся к терпеливо меня поджидающему немцу с большим, битком набитым бумажным пакетом в руках. Через десять минут мы входили в удивительно чистый подъезд. Таких я еще не видел в 1980-м году. На первом этаже, правда, стоял стол, за которым сидела старушка с вязанием. Консьержка⁈ Ого, а дом-то непростой. На меня она взглянула подозрительно, так как я шел первым, но увидев Рунге, расплылась в золотозубой улыбке.

— Добрый вечер, Карл Фридрихович!

— Гутен абенд, фрау Миних! — ответил он.

Мне тоже пришлось поздороваться. Мы поднялись на третий этаж. Учитель немецкого отворил дверь и пропустил меня вперед. Я оказался в прихожей. Щелкнул выключатель. Зажглись лампочки в настенных бра с хрустальными плафонами в виде чашечек цветов. Никакой плюгавой вешалки здесь не было, имел место солидный платяной шкаф, явно сделанный не в СССР и не в нынешнее время. Рунге, как гостеприимный хозяин, принял у меня куртку и повесил ее в этот шкаф. Когда я разулся, он выдал мне гостевые тапочки. Чаще всего, в гостях мне приходилось бродить по комнатам в носках.

Забрав у меня пакет с покупками, Карл Фридрихович велел мне проходить в гостиную. Здесь она и в самом деле была гостиной, а не просто большой комнатой, обставленной ДСПэшной мебелью, с обязательным телевизором, журнальным столиком и торшером. Никаких торшеров и телевизоров! Все солидное, прошлого века. Тусклая гладь мореного дуба, блеск зеркальных стекол. Обитая шелком с цветочками мягкая мебель — диван и стулья с гнутыми спинками и ножками. Совсем как мебельный гарнитур из гостиной предводителя дворянства Ипполита Матвеевича Воробьянинова.

В углу стояло старинное фортепиано, а посредине — круглый стол, накрытый алой бархатной скатертью с малиновыми кистями. Да, такой обстановки я точно не видел, если только в прошлой жизни — в музеях. В этом музее старого быта разглядывать больше было нечего, и я подошел к книжному шкафу, всматриваясь в корешки. Книги здесь были под стать остальному — все одинаковой толщины, с позолоченными переплетами и без единой буквы, только римские цифры от I до XL. Честно говоря, я не понимал — сколько это?

Послышались шаги. В гостиную вошел хозяин. Он расстелил поверх алой обычную клеенчатую скатерть. И опять удалился. Я хотел было спросить — не надо ли помочь, но тишина этого чопорного жилища была настолько солидной, что не хотелось нарушать ее по пустякам. Тем более, что Рунге опять вернулся. На это раз он принес большой круглый поднос, уставленный кувшинчиками, вазочками, рюмочками, тарелочками. Одного взгляда на все это было достаточно, чтобы понять — даже Лизоньке далеко до столь изящной сервировки.

Карл Фридрихович жестом пригласил меня за стол. Хорошо, хоть стул не отодвинул, как это делают вышколенные слуги в кино. Уселся я без посторонней помощи, невольно себя чувствуя Кисой Воробьяниновым, который пытался на ощупь определить, зашиты ли в стул брильянты? Хотя по своему образу жизни я ближе к Остапу Бендеру. Хозяин снял с графинчика затейливо ограненную пробку и разлил по рюмочкам, судя по аромату, коньячок. Кивнул на яства, дескать, сами выбирайте, чем будете закусывать.

Выбор был, не то что бы велик, но все же попробовать хотелось все. Я размазал золотым ножичком по тонюсенькому кусочку белого хлеба крупинки черной икры, положил в тарелку пару ложек салата, подтащил к нему вилкой кусок ветчины. Совсем как Штирлиц в фильме, Рунге произнес: «Прозит», мы тренькнули рюмочками и выпили. Пожевали молча предложенные закуски. Потом хозяин снова наполнил рюмки. Мы опять выпили, по-немецки, без тостов. Карл Фридрихович вдруг сорвался с места и убежал.

Оказалось — за горячим. Он принес большое блюдо, на котором лежала вареная, посыпанная зеленью, картошка, обложенная по периметру кусочками жареного мяса. Вряд ли все это он приготовил сам. Скорее всего, Эмма Францевна перед отъездом в командировку, заготовила дорогому муженьку вкусняшку, и вот теперь он кормил ею нежданного гостя. Утешало только то, что среди закусок имели место и купленные мною колбаса, сыр и шпроты.

— Хочу сказать вам спасибо, Карл Фридрихович, — уже не в силах пить и жрать молча, заговорил я. — Вы тогда пригласили меня на свой урок, и я кое-что для себя из этого вынес…

— Это вышло случайно, Александр Сергеевич, — пробормотал он, виновато улыбаясь. — Просто я был в истерике, и мне хотелось хоть кого-нибудь пригласить в свидетели!

Глава 10

— Часто вас… Ну… Обзывают «фашистом»? — спросил я.

— Приходится слышать, — кивнул Рунге. — Да и кличка у меня в школе «Фашист»… Обидно, конечно, и ведь бесполезно с этим бороться запретами, окриками, разбором поведения на собраниях. Только через воспитание. Ребята должны понять, что между немцем и фашистом такая же пропасть, как между обычным русским человеком и, скажем, царским жандармом.

— Фильмы во всем виноваты, — проговорил я. — Признаюсь, я ведь вас тоже мысленно с Кальтенбруннером сравнивал.

— Удружили, — усмехнулся хозяин, наполняя наши рюмки.

— А вот послушал вас, и стало стыдно.

— Надеюсь, что и ваш насмешник, Доронин, тоже устыдился.

— Надеетесь? — переспросил я. — Я думал — вы уверенны на сто процентов!

— Ну как же в нашем деле можно быть уверенным на сто процентов, голубчик! — воскликнул он. — Нет, ну когда ученик без запинки проспрягает глагол «lernen», можно ставить ему твердую пятерку, а вот гарантировать, что он станет хорошим человеком, никто из нас не может.

— Эх, а я-то думал, что вы, как опытный педагог, знаете секрет, как этих оболтусов превращать в людей, — вздохнул я.

— Ну, во-первых, не называйте их оболтусами, даже мысленно, — назидательно произнес Карл Фридрихович, — они, прежде всего — личности. И каждая не менее сложная и противоречивая, чем ваша или моя. Во-вторых, нужно эти личности научиться понимать. А это, пожалуй, посложнее, чем научить их спрягать немецкие глаголы или… Забивать мяч в ворота. А в-третьих, нужно самому быть личностью и примером для них.

— Куда уж мне…

— Не обижайтесь, — сказал хозяин. — Я прежде всего — о себе… Как бы я ни старался, как бы ни лез из кожи вон, я всегда для них останусь немцем, хуже того — «фашистом»… Вам проще, вы и по возрасту к ним ближе, и потом — вы спортсмен.

— А как вы относитесь к кино? — наугад спросил я.

— К кинематографу, то есть?

— Ну да!

— Очень люблю! — загорелся Рунге. — И знаете, не только — как зритель!..

— То есть?

— Пойдемте, я кое-что вам покажу!

Он вскочил, толкнул стол, едва не опрокинув графинчик с остатками коньяка. Я еле успел его подхватить. Карл Фридрихович повел меня в другую комнату. Видимо, это был его кабинет. Здесь не было столь идеального немецкого порядка. На большом письменном столе, как и другая мебель, вероятно, доставшемуся семейству Рунге от предков, лежала груда книг и бумаг, вперемешку с обрезками кинопленки. А посреди кабинета торчал на треноге проекционный аппарат.

Карл Фридрихович выволок из-за шкафа свернутый в рулон экран и принялся вешать его на стену. Движения его уже были не слишком точны, и он никак не мог зацепить тесемку, прикрепленную к рамке экрана, за вбитый в стену дюбель. Пришлось мне взять это дело на себя. А Рунге, тем временем, зарядил аппарат. Тот затрещал, луч света из объектива прорезал сумрак и упал на экран. Сначала на нем прыгали царапины и пятна, а потом появилось изображение. Какой-то пейзаж, в котором я не сразу узнал парк, где мы гуляли и беседовали с Илгой.

Не узнал не потому, что было плохо снято, скорее — наоборот. Неведомый оператор сумел показать обычный, довольно чахлый городской парк в заросли таинственного осеннего леса. И даже бредущие по дорожкам парочки, катающиеся на трехколесных великах малявки, старушки на скамейках казались участниками какого-то действа, словно это были актеры, старательно изображающие обычных людей. Хотя даже мне было понятно, что это не игровое, а документальное кино, и что снимал его мастер своего дела.

— Здорово! — оценил я.

— Нравится?

— Очень.

— Первый приз на фестивале любительского кино стран социализма, который проходил в Москве в семьдесят пятом, — гордо произнес хозяин дома. — «Этюды осени» даже показали в передаче «Объектив» по Центральному телевидению.

— Так это вы сняли⁈

— Вот именно!

— Надо же какое совпадение!

— Совпадение с чем?

— Видите ли, Карл Фридрихович, — начал я. — Мне пришла в голову довольно безумная идея снять с ребятами игровой фильм… Ну чтобы они сами написали сценарий, придумали декорации, костюмы, сами исполнили главные роли…

— А вы что-то в этом понимаете?

— Немного…

— Аппаратура у вас есть?

— Нет, — признался я.

— Тогда — это чистой воды авантюра!

— Ну вот сам бог послал мне вас, Карл Фридрихович!

— У меня, конечно, есть кое-какое оборудование, — пробурчал он. — Есть знакомства в среде кинолюбителей города, но… Вы хоть понимаете, во что ввязываетесь?..

— Понимаю, — кивнул я. — Понимаю, что эта затея поможет подключить к общему делу этих самых личностей, о которых вы так красиво говорили. Ребята станут меньше болтаться на улице, получат возможность проявить свои таланты, у них появится интерес хоть к чему-нибудь, кроме курева, шатания по подворотням и отнимания у малышни мелочевки. Глядишь, они станут лучше учиться…

— Вы совершенно правы, — согласился Рунге и торжественно пожал мне руку. — Я с вами!

— Ну вот и замечательно!

— По этому поводу надо выпить!

— Не могу не согласиться.

Мы вернулись в гостиную и опустошили графинчик. После чего хозяин постелил мне тут же, на диване. В половине десятого утра он меня разбудил. Мы позавтракали, а потом Карл Фридрихович вызвал мне такси. Я отправился в спортивное общество «Литейщик», потому что на одиннадцать часов утра был назначен набор в обе секции. Когда я вышел из машины, мне пришлось пробираться между припаркованными в три ряда дорогими авто. Сразу стало понятно, что к стадиону съехалась элита города.

Претенденты вместе со своими родителями, а также — бабушками и дедушками, болтались в холле административного здания. Увидев меня, взрослые почтительно здоровались, хотя большинство присутствующих были мне незнакомы. Я сдержанно кивал, пробираясь к лестнице. Здесь меня встретила секретарша товарища Дольского. Она подвела меня к двери, на которой красовалась табличка «ПРОФКОМ», отперла ее и впустила внутрь.

Здесь был длинный стол, с рядом стульев, упиравшийся в небольшой письменный. Рядом с последним стоял массивный несгораемый шкаф, а в обычном деревянном, со стеклянными дверцами, стояли толстые папки. На стенах висели вымпелы, дипломы и похвальные грамоты. В общем, помещение профсоюзного комитета напоминало мою тренерскую в школе. Так что я ощутил себя во вполне знакомой обстановке. Я снял куртку, повесил ее на рогатую вешалку.

— Вам чай или кофе, Александр Сергеевич? — осведомилась секретарша.

— Если можно — кофе, — откликнулся я.

Она упорхнула. Я посмотрел на часы. Было еще без пятнадцати одиннадцать. Можно было пока расслабиться. Через пять минут девушка вернулась. Поставила рядом со мною кофейник, чашку на блюдце, сахарницу и маленький молочник. Так что я мог наслаждаться знойным напитком в любом сочетании — черным без сахара и молока, с молоком и без сахара, с молоком и сахаром.

— Спасибо! — сказал я. — Вас как зовут?

— Нина!

— Очень приятно, Нина! — искренне сказал я — девушка она и впрямь симпатичная. — Как мы построим отбор?.. Ведь вы мне поможете, верно?

— Конечно. Для этого я и пришла сегодня.

Бедняжка, ради меня ее лишили выходного!

— Спасибо! — сказал я. — С меня хорошие духи.

Она смутилась и кивнула.

— Вы будете разговаривать с детьми и взрослыми, которые их привели, принимать решения, а я — вести протокол.

Я кивнул — что ж, это правильно. Я налил себе кофе, положил сахару и добавил молока. Посмотрел на часы — осталось всего пять минут. Я, не торопясь, попил кофе, и без одной минуты одиннадцать, кивнул Нине. Она встала из-за стола, вышла из профкома и вскоре вернулась, но уже не одна. Вошла худая, хорошо одетая дама, которая толкала перед собой явно закормленного пацаненка, лицо которого было мне знакомо. Ах, да! Это же Степанов, учащийся седьмого «А», сын главы города. Однако я сделал вид, что мне все равно, кто передо мною.

— Добрый день! — сказал я. — Проходите, пожалуйста!

— Степанова! — важно отрекомендовалась дама, усаживаясь на предупредительно отодвинутый мною стул.

— Слушаю вас, товарищ Степанова?

— Запишите моего сына в секцию по карате! — потребовала жена хозяина города.

— Обязательно, — кивнул я, — но я хочу знать мнение молодого человека… Тебя как зовут?

— Макс, — буркнул тот.

— Ну что ж, Максим Максимыч, — проговорил я, — сам-то ты, что об этом думаешь?.. Хочешь научиться карате?

— Хочу, чтобы как Талгат — р-раз рукой, р-раз ногой и все с копыт брык! — изложил свое видение этого вида спорта отпрыск хозяина города.

— С копыт — это не сразу, — ответил я. — Сначала придется научиться дышать, двигаться, даже — правильно стоять! В общем, придется долго тренироваться.

Пухлая физиономия Максима Максимыча вытянулась, но мамаша перехватила инициативу.

— Он будет стараться, товарищ тренер, — сказала она. — Правда, Максик?.. Ты же хочешь на зимних каникулах поехать в Москву, на главную елку страны?..

Степанов-младший обреченно кивнул.

— Нужно будет принести справку от врача, товарищ Степанова, подтверждающую, что по состоянию здоровья ваш сын может заниматься спортом.

— На этот счет можете не беспокоиться, товарищ тренер! — надменно произнесла та.

— И прошу вас учесть, что справка должна отражать действительное положение дел. Все-таки — карате и самбо — это серьезные виды спорта.

— За кого вы меня принимаете⁈ — насупилась мадам Степанова.

— Запишите все необходимые данные, товарищ секретарь! — распорядился я.

Супруга мэра продиктовала данные и удалилась, толкая перед собою своего рохлю-сынка. Нина проводила ее и вернулась с новым претендентом и его сопровождающим. На этот раз — это была девочка, дочь третьего секретаря горкома партии. Ни сам третий секретарь, ни его супруга явиться не соизволили — много чести — прислали дочь с шофером. Парню было все равно, возьмут ли его подопечную в спортсекцию по карате, но сама девчушка проявляла живой интерес и выглядела спортивной, так что и ее я предварительно записал с чистой совестью.

Дальше пошли претенденты, чьи предки были административным рангом пониже, но несомненно, имели вес, занимая каждый свою полочку в городской иерархии «нужных» людей. Эти не столько упирали на свое общественное положение, сколько — на связи и возможности «не остаться в долгу». Детишки у них были разные. Одни и в самом деле горели возможностью научиться крутому боевому искусству, другие были равнодушны к спорту и физкультуре, как таковым, третьи в принципе не годились. Последним я тоже не отказывал, но требовал принести справку от врача.

К трем часам дня поток начал иссякать. И слава богу! Я ведь обещал быть к четырем у Кривцовых. Когда претендентов больше не осталось, я взял у Нины список, но не стал его перечитывать, а лишь взглянул на итоговое число. Пятьдесят восемь человек — тридцать шесть пацанов и двадцать две девочки. Многовато! Однако какое-то число отсеется по медицинским показаниям, если только родители предоставят подлинные справки, а не купленные. Ну а остальные сами бросят, как только поймут, что это им не теннис…

На сегодня можно было считать миссию исполненной и с чистой совестью отправиться в гости к Лизоньке. По пути я заскочил в кулинарию и купил торт. Через десять минут на мой звонок дверь открыла мать моего ученика. Одета она была так, что у меня не осталось сомнений — Толик сейчас где-нибудь в кино, а потом должен пойти погулять. Тем не менее, времени мы терять не стали. Конечно, мне хотелось жрать, но настоящий мужчина, прежде чем потребовать у женщины обед, должен его заработать. И я, скажу скромно, заработал.

За обедом, который смело можно было назвать ужином, мы мило общались. Лиза, как-то незаметно для меня самого, стала первой моей настоящей любовницей в 1980-м. Все остальные связи были слишком мимолетны. Признаться меня несколько смущал тот факт, что она мать моего ученика, поэтому афишировать эти отношения не стоило. Да я, как истинный джентльмен, и не собирался звонить о них на всех перекрестках. Лиза, я думаю, — тоже. Оставалось надеяться, что и Толик не проболтается.

— Кривцов сильно пил, — рассказывала она о своем муже, подкладывая мне в тарелку лучшие кусочки. — Сначала он это делал втихую… Я даже и внимания-то не обращала… Ну иногда приходит мужик домой, слегка навеселе… Добрый… Толику конфет обязательно принесет, мне, бывало, цветы подарит… Проспится и утром на работу… А потом стал приходить поддатым все чаще и уже не слегка, а на — бровях… И чем дальше — тем становился злее… Какие там цветы и конфеты!.. Ввалится, грязный… Воняет от него… Видать, ни одной лужи не пропустил… Матом меня кроет, если я ему не даю в комнаты грязным проходить… Толик… Ему-то всего семь лет было, так он за меня заступается, а Кривцов уже и замахиваться стал… На нас обоих… Зарплаты его мы и не видали… Пропивал в первые же дни после получки… А потом и из дому начал тащить, и на водку, треклятую, менять… Я первое время надеялась, что он одумается… Даже уговорила его в ЛТП лечь… Так он сбежал оттуда… Продал телевизор наш, нажрался, как свинья… Я не выдержала, наорала на него и он меня ударил… Мне не так больно было, как я за Толика испугалась… И на следующий день пошла в ЗАГС — подала на развод… На суде все рассказала, да и у милиции уже были к нему вопросы… Ну в общем, развели нас… Он даже домой после суда не пришел… По дружкам ночевал, а через месяц его арестовали за кражу… Три года дали… Отсидел, да так на Севере и остался… Работает там сейчас, алименты на сына переводит…

— Простила ты его?

— Да, конечно… Водка его сгубила, дружки… Но видеть все равно не хочу… — проговорила она. — У меня сейчас работа хорошая… Уважают меня… Мне скандалы ни к чему…

Ну ее-то за связь с учителем не осудят. Наоборот, я сейчас становлюсь «нужным» человеком. Передо мною заискивают, ждут моего решения, трепещут. Конечно, куда мне до товарищей, сидящих в президиумах, представителей партийной и хозяйственной номенклатуры! Они себя пупами земли ощущают, привыкли, что это к ним идут на поклон, а не наоборот. Мое же место среди «лучших людей» рангом помельче — продавцов, парикмахеров, официантов и прочих закройщиков в ателье — то есть, среди обслуживающего персонала, но это и к лучшему. С высокого места падать больнее. Главное, не ввязываться ни в какие сомнительные схемы…

— А о себе, что расскажешь? — с женской непосредственностью осведомилась Лиза.

Что я ей мог о себе рассказать? О том, кто я есть на самом деле?.. Нет, хватит с меня неуклюжей попытки чуть-чуть приоткрыть правду Илге. А больше мне о себе рассказать нечего. Весь жизненный опыт укладывается в один месяц, как у младенца. Интересно, как отнесется моя хозяйка к тому, что она встречается с младенцем? Я невольно хихикнул.

— Что я такого сказала? — надула губки любовница.

— Прости, Лиза! — пробормотал я. — Глупость всякая лезет в голову…

— Ясно, не хочешь о себе рассказывать…

— Да мне и рассказывать-то нечего! — искренне воскликнул я. — Родился в Тюмени… Мама моя там живет… В армии не служил… Учился в институте… Сюда распределили… Теперь вот в школе работаю… Женат не был…

— Я у тебя анкету не спрашиваю, — еще сильнее обиделась моя собеседница. — Уж не думаешь ли ты, что я тебя на себе женить хочу?.. Да ты моего Толика лет на восемь старше… Младенец!

Вот ведь угадала же!

— Прости, милая, я не хотел тебя обидеть…

— Да ладно! — отмахнулась она наманикюренными пальчиками. — Мужик он и есть мужик…

— Ты мне лучше помоги, — решил я перевести разговор на другую тему.

— Чем же?..

— Квартиру мне дают, а из обстановки у меня только старый кассетный маг…

Глава 11

— С Алексеичем тебя познакомлю, — подмигнула Лиза.

— А кто это?

— О, это большой человек!.. Мебельный мастер.

— То есть — он на заказ делает! — без особого энтузиазма переспросил я. — Мне этого не потянуть…

— Ну на заказ ты действительно не потянешь, но через Алексеича проходит много разной мебели. Ему люди старую отдают даром, а он со скидкой делает новую… Так что думаю, вы сговоритесь…

— Спасибо, солнце! — я чмокнул ее в щечку.

— Ой, чего мы расселись! — с явным сожалением спохватилась хозяйка. — Скоро Толик придет!

В общем — пришлось мне сматывать удочки. Сытый и довольный, я направился в общагу. Завтра мне предстояло получить ордер на квартиру. Надо было хоть матрас с подушкой купить и постельное белье, а спать первое время и на полу можно. Ну или на раскладушке. Уж на нее моего нынешнего бюджета хватит. И пару табуреток, а вместо стола — подоконник. Романтика! Жаль, что большинство магазинов в воскресенье не работают. Да к тому же, вечер на дворе. Ладно, потом! Я вошел в общежитие. И встретил Груню.

— Привет, Саша! — поздоровалась она со мною. — Все гуляешь!

— Ну выходной же…

— Говорят, покидаешь ты нас…

Городок маленький, слухи разлетаются быстро.

— Да, вот завтра ордер получаю.

— Поздравляю!

— Приглашаю на новоселье, как только хотя бы одним столом обзаведусь.

— Ничего — поможем, — сказала Аграфена Юльевна.

— Спасибо, Груня!

Я поцеловал ее в щеку и поднялся на второй этаж. Мне надо было выспаться. Наутро я пошел в школу, удивляясь тому, как за какой-то месяц это стало для меня привычным занятием. В учительской я радостно поздоровался с коллегами. Особенно с Рунге и Курбатовым. Все же мои единственные приятели. Обрадовался я и Тигре, то есть — Антонине Павловне. Товарищ Петров тоже не вызывал больше негативных эмоций. Я был рад даже Людмиле Прокофьевне и Екатерине Семеновне. И уж тем более — Пал Палычу, который тут же позвал меня в свой кабинет.

— Не пора ли, Александр Сергеевич, начать вам готовиться к спартакиаде, — сказал он, едва мы вошли в кабинет.

— Да я в общем готов… Даже составил предварительное расписание занятий секции, но…

— Ну вот и приступайте, — кивнул Разуваев. — Какие еще тут могут быть «но»?

— В нашем, литейском спортобществе меня назначали тренером еще двух секций, — сказал я. — Буду заниматься с детьми жителей города…

— Что ж, это похвально…

— В связи с чем прошу пересмотреть расписании уроков физкультуры, отменить субботние уроки. Ну или перенести их на будни.

— Да вы меня без ножа режете, товарищ Данилов! — охнул директор. — Вы хоть понимаете, что это такое, отменить два урока в неделю⁈ На каком основании? И что скажут в гороно?..

— Я все понимаю, Пал Палыч, но что скажет Максим Петрович, если я сообщу ему, что его сын не сможет посещать секцию карате, в связи с моей невозможностью ее вести?

— Товарищ Степанов? — упавшим голосом уточнил директор. — Председатель горисполкома?

— Ага, он самый! Он меня попросил. Сами понимаете, от таких просьб не отказываются…

— Хорошо, я постараюсь утрясти этот вопрос в городском комитете народного образования…

— Спасибо!

Одержав эту маленькую победу, я отправился на урок. А на большой перемене, поймав машину, поехал в горисполком. После городского комитета партии, это было самое внушительное здание в городе. Чтобы попасть в него требовалось получить пропуск. Так что, только обзаведясь оным, я миновал пост вахтера и поднялся на третий этаж, где находился отдел жилищно-коммунального хозяйства. Здесь меня встретили как родного, и сразу же проводили к начальнику, товарищу Керимову.

Рустам Алиевич принял меня по всем законам кавказского гостеприимства, велев тут же принести немного шашлыка, зелени, лепешек и немного вина. Все это, кроме вина, быстро доставили из исполкомовского буфета. Вино у Керимова хранилось в кабинете. Причем — не в бутылке, а в кувшине. Мы пили с ним это сладкое вино, закусывали неплохим шашлыком и лепешками, хрустели кинзой и луком, и беседовали. Рустам Алиевич, видимо, прощупывал мои связи среди «лучших людей». Во всяком случае, у меня такое сложилось впечатление.

По завершению беседы мне торжественно вручили ордер на вселение в квартиру номер тринадцать, в доме двадцать три на улице Октябрьской революции, и ключ от нее. Несколько обалдевший, я покинул горисполком, с ордером и ключом в кармане. Пришлось срочно ловить такси, чтобы не опоздать к следующему уроку. Столь резкая перемена в жизни поневоле заставляла задуматься о том, что будет дальше. И я опять подумал об Илге. Может быть не стоило дуть губы, как обиженный юнец, а в тот же день поехать к ней?

Впрочем, долго думать об этом я не стал. Помимо ведения уроков, мне требовалось окончательно составить список тех ребят, которые могли бы заниматься в школьной секции. Этим я и занялся на следующей перемене. Из своего класса я выбрал всю четверку неформальных лидеров — Макарова, Сидорова, Зимина, Веретенникова, а также — Кривцова. И вовсе не из-за его матери. На уроках и в походе я убедился, что парень он крепкий и с характером, несмотря на свое увлечение интеллектуальным кинематографом.

Из других классов в мой список вошли девятиклассники Караульников, Малаков, Остожин и десятиклассники Торопов, Алехин и Красильников. О чем я известил каждого из них — никто не отказался — и назначил первую тренировку на вечер вторника. Теперь можно было немного расслабиться. В смысле — провести последний на сегодня урок и поехать, наконец, посмотреть квартиру. И снова мысли мои невольно обратились к Илге. Да что это за напасть такая! Даже если она так глубоко переживает потерю девственности, это не означает, что нужно от меня прятаться!

Я поехал смотреть квартиру. Улица Октябрьской революции пересекала улицу Ленина, что и понятно. И оказалось, что на нее выходит тот самый парк, где Илга — вот опять! — рассказывала мне о двоедушии, а Карл Фридрихович снял в нем свой документальный фильм. В общем, жизнь моя по-прежнему продолжала вертеться вокруг двадцать второй школы. Уж не знаю — к добру или к худу. Этот район я уже немного знал и потому воспользовался общественным транспортом.

Дом оказался весьма приличным. Не бетонная коробка, а солидное четырехэтажное здание из красного кирпича с лоджиями вместо балконов. Оконные стекла сияли чистотой и нигде не были разбиты или хотя бы — надколоты. По крайней мере, я таковых не заметил. За стеклами угадывались шторы из дорогих тканей. Никаких тебе авосек с продуктами, вывешенных из форточек. Сразу видно, что в каждой квартире имеется холодильник. Удивило и то, что двор, куда выходили два подъезда дома, огорожен забором.

Ворота и калитка были заперты, наличествовал и электрический звонок. Такого в 1980-м я еще не видел. А дом-то явно непростой. Я нажал на копку звонка. Из небольшой будки выглянул сторож. Я показал ему ордер. Он долго елозил по нему подслеповатыми глазками. Потом вставил ключ в замочную скважину и впустил меня. Вернул мне бумажку, показал рукой на второй подъезд. Я направился к нему. В подъезде было чисто и чуть-чуть пахло краской, а выкрашенные в салатовый цвет панели на лестничной клетке блестели.

Квартира со счастливым номером тринадцать находилось на первом этаже. И на двери обнаружилась… Бумажка с печатью. Выданное мне жилище оказалось опечатанным! Я растерялся. Вообще-то самостоятельно вскрывать опечатанное жилье нельзя, вроде, но я же не просто так, с улицы зашел! Надо было куда-то идти, кому-то звонить… Идиотское положение… Я повернулся к «своей» квартире спиной, начал спускаться и едва не столкнулся с толстым мужчиком, который, пыхтя, спешил навстречу.

— Простите-простите-простите, — пропыхтел он. — Сидорыч мне позвонил… Это сторож наш… Я не знал, когда вы приедете… — Он протянул мне пухлую ладонь. — Авросимов Федор Николаевич, председатель ЖЭКа.

— Долин Александр Сергеевич, — представился я.

— Знаю-знаю-знаю, — протараторил он. — Мне звонили от самого Рустама Алиевича насчет вас…

Мы снова поднялись на площадку.

— Печать, видите-ли… — вздохнул я, указывая на бумажку.

— Моя-моя-моя вина! — уверил меня Федор Николаевич, который, видимо, в минуты волнения, всегда повторял трижды первые слова произносимой тирады. — Печать давно следовало снять… Но…

Он вздохнул и, зажмурившись, сорвал бумажку. Показал рукой на замочную скважину: открывай, дескать. Я вставил ключ, повернул два раза. Мы вошли. В прихожей было сумрачно, Авросимов щелкнул выключателем и сразу стали видны следы царившего в квартире беспорядка. На полу валялись какие-то бумажки. Вешалка была сорвана и висела на одном гвозде, а кроме нее — ни в прихожей, ни в двух комнатах, ни в кухне предметов обстановки не было. Если не считать газовой плиты, ванны и унитаза.

— Хозяева переехали что ли? — спросил я.

— Хозяин! — поправил меня председатель ЖЭКа и вздохнул: — Переехал… С конфискацией… А ведь какой хороший человек был, Всеволод Еремеевич…

— Почему — был? — удивился я. — Разве он получил высшую меру?

— Сплюньте-сплюньте-сплюньте! — в своеобычной манере откликнулся Авросимов.

— Тогда через какое-то время он вернется…

— Сюда не вернется, — твердо сказал Федор Николаевич. — Квартира тоже была конфискована и передана отделу жилкоммунхоза города.

— Понятно… — пробормотал я. — У прежнего жильца никаких долгов по коммунальным платежам не осталось?

— Нет-нет-нет, Всеволод Еремеевич, был очень аккуратным жильцом, все жировки оплачивал своевременно… Вы когда намерены переезжать?

— Да хоть завтра, — сказал я. — Мне в общем перевозить-то нечего, все мое вожу с собой.

— Так-так-так, — как дятел простучал председатель ЖЭКа. — Кое-какой мебелью мы вам поможем… Не обессудьте, что ее будет немного…

— Спасибо!.. Я буду вам за это что-нибудь должен?..

— Ну, что вы! — всплеснул ручонками Авросимов. — Если уж сам Рустам Алиевич о вас замолвил словечко…

— Ну тогда тем более — спасибо!

— Я сейчас Ваньку пришлю, нашего слесаря, — сказал Федор Николаевич. — Он воду откроет, принесет ключ от газовой трубы… Ну и проверит, как и что… Мы же все перекрыли, во избежание…

— Хорошо, — кивнул я.

Топоча, словно слон, по паркету, он выскочил из квартиры, и я остался один. Обошел пустые комнаты, со следами мебели на полу. Подошел к лоджии, выглянул в окно на улицу, с которой минут десять назад, не больше, разглядывал окна этого дома, не зная, какие из них — мои. Смущало ли меня то, что прошлый хозяин квартиры арестован? Нет. Мало ли что бывает. Я здесь ни при чем. Ни в каких махинациях не замешан. Наоборот — где-то даже герой. И если уж разобраться, я не менее достоин двухкомнатной квартиры, нежели неведомый мне Всеволод Еремеевич. Двушка по закону мне не положена — нет жены и ребенка. Но сильные города сего знатно подсуетились.

В дверь позвонили, и хотя она была открыта, я все же вышел в прихожую, чтобы впустить пришедшего. Им оказался здоровенный детина в робе, в руках он держал железный замызганный чемоданчик.

— Иван! — представился он. — Слесарь ЖЭКа.

— Александр!

Я пожал ему руку. Иван скинул сапоги, прошел в ванную, погремел ключами, пустил на пробу воду. Потом нырнул в сортир. И вскоре там тоже зашумела вода. Из туалета слесарь заглянул на кухню — включил газ, проверил, как работает плита. Вернулся в прихожую, сообщил:

— Все в порядке!

— Благодарю! — сунув ему трешку, сказал я.

— Если что, обращайся, — откликнулся он. — Пять-пять-тридцать-восемь-четыре.

— Хорошо!

Иван надел сапоги и отбыл. Я достал записную книжку — при отсутствии в этом мире смартфонов и Интернета, я приобрел привычку записывать все нужное — и занес в нее телефонный номер жэковского слесаря Ивана. Больше пока мне делать в этой квартире было нечего. Я вышел, запер ее и отправился в общагу. Что ни говори, а ощущения у меня были сложные. В любом случае — особой радости я не испытывал. И не потому, что мне жалко бывшего обитателя квартиры номер тринадцать. Наверняка он заслужил свою участь, но лучше мне бы этого не знать.

Вечерело, загорались огни. Я свернул на Ленина. Побрел вдоль тротуара, шурша опавшими листьями, которые успели опасть в изобилии к исходу сентября. Все еще было тепло. Носились во дворах ребятишки. Взрослые спешили с авоськами из магазинов, что призывно сияли полукруглыми окнами. Шуршали шинами редкие автомобили, автобусы и троллейбусы. Город настраивался на вечерний отдых после первого на неделе трудового дня. Соберутся семейные люди на кухнях, будут ужинать, обсуждая события заканчивающегося понедельника.

Я поневоле сравнивал все это с той суматохой, что царила… Вернее — будет царить в городах через полвека — телефоны трезвонят, электросамокаты шастают, автомашины плотным потоком прут по проезжей части, светятся вывески, рекламные билборды, люди болтают на ходу с незримыми собеседниками, которые находятся от них, может быть, за сотни, а то и тысячи километров, или переписываются на ходу с теми, кого не знают ни в лицо, ни по имени, и скорее всего — никогда не узнают.

И делать это будут не какие-нибудь инопланетяне, а те, кто сейчас тащит в сетчатой сумке батон хлеба, спеша домой к моменту начала показа по телевизору сериала «Цыган». А многие из тех, кто будет в XXI веке заниматься полулегальным бизнесом, отдыхать в Турции или в Египте, зависать в соцсетях, ссориться с родственниками из-за квартир или даже мест на кладбище, бомжевать, погрязать в непомерных долгах, отдавать последнее телефонным мошенникам, сейчас беззаботно носятся от дерева к дереву, играя в прятки. Вот же жизнь!

Увы, жизнь и в этом тихом мирке эпохи развитого социализма тоже умела показывать зубы. Едва я вошел в общагу, как вахтер тут же сунул мне бумажку. Я машинально взял ее, глянул. Опять повестка! Да что же им от меня надо! Поднялся к себе, рассмотрел адрес. Улица та же, Дзержинского, а номер дома другой — двадцать. Явиться завтра к двенадцати часам. Их не волнуют, что у меня уроки!.. Придется отпрашиваться у Пал Палыча, показывать ему повестку. Что он обо мне подумает?..

Ночью я спал плохо. Впервые за все время пребывания в теле Сашка Данилова. Я все пытался понять, где перебежал дорогу закону? С Кешей никаких левых дел больше не имел. Неужто всплыла та история с колготками? Пришьют спекуляцию… Много, конечно, не дадут, но вся моя педагогическая карьера рухнет, едва начавшись. «Лучшие люди» города сделают вид, что не знают меня. Ордер на квартиру аннулируют. Да и зачем мне квартира, если у меня будет казенное жилье лет на несколько. А потом придется куда-нибудь устраиваться, ради уже не комнаты, а — койки в общаге.

Утром я сразу же пошел к директору, показал ему повестку и отпросился. Пал Палыч сокрушенно покачал головой, но заверил меня, что характеристику мне напишет такую, что любой прокурор прослезится, а на уроке, который я пропущу, попросит подменить меня Григория Емельяновича — у него как раз будет «окно». Я поблагодарил директора за чуткость, хотя настроения его заботливость мне не улучшила. В голову лезли нехорошие мысли. За что меня могут подтянуть? Где я мог проколоться? Черт его знает…

Тянуть резину не стал, сразу поехал по указанному в повестке адресу, как только началась перемена. Дом номер 20 оказался городским УВД. Пропуск мне выписали в комнату 5, на первом этаже. До начала допроса оставалось еще пятнадцать минут. Мне пришлось присесть на жесткое сиденье и ждать. Время тянулось медленно. Мимо меня проходили люди в погонах и без. Те, кто без погон, порою шагали, сложив руки за спину и угрюмо глядя в пол. Я уже начал жалеть, что не провел эти лишние минуты на свежем воздухе. Наконец, пробил полдень. Я поднялся и постучал. Не получив ответа, отворил и вошел. За столом сидел милицейский чин и перелистывал бумаги в пухлой папке. Уж не мое ли дело?

— Здравствуйте! — произнес я.

Чин не реагировал. Это было уже похоже на хамство. Он что — решил меня таким образом подготовить к допросу, чтобы я тут же во всем раскаялся? Да пошел он на хрен!.. Видимо, почувствовав, как я закипаю, милиционер закрыл папку, положил ее в несгораемый шкаф, захлопнул дверцу и только тогда обратил внимание на мою персону. Показал на стул и представился:

— Старший следователь ОБХСС, капитан Киреев, Сильвестр Индустриевич!

Где-то я уже слыхал такое сочетание звания и имени? И в следующее мгновение я обомлел, потому что понял, кто на самом деле передо мной… Твою ж мать!

Глава 12

Как снег на голову — да это же муж нашей химички! Во я попал… Интересно, а он знает, что его жена ему изменяла с молодым физруком? Или просто за спекуляцию меня подтянул?

Ха! — Спекуляция теперь казалась мелочевкой⁈

Если знает — тогда мне точно хана… Хотя, впрочем, пусть только намекнет на это… Насколько я знаю, следователя отстраняют от ведения дела, если у него есть личная неприязнь к подследственному. Заинтересованность, так сказать. Если припрет, я терпеть не стану. Правда, пока паниковать рано, нужно понять, чего ему вообще от меня надо?

— Вас вызвали, гражданин Данилов для дачи показаний по интересующему нас делу, — сухим, казенным, как его кабинет, голосом произнес Киреев. — Предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний.

— Готов рассказать все, что знаю, — откликнулся я. — По делу, конечно…

— Знаком ли вам Иннокентий Васильевич Стропилин, заведующий отделом райкома ВЛКСМ по работе с первичными школьными комсомольскими и пионерскими организациями?

— Да, мы вместе учились в школе, в Тюмени, но потом наши пути разошлись, — не стал отрицать я. — Случайно встретились здесь, в Литейске. Несколько раз виделись.

— Это были исключительно дружеские встречи или что-то еще?

— Дружеские, — чуть покривив душою, сказал я. — «Что-то еще», то есть встреча по делу у нас была только одна. Когда Стропилин привез призы для участников соревнований по вольной борьбе.

— Значит, вы не отрицаете факта передачи вам призов?

— Конечно, нет, — пожал я плечами. — Стропилин привез коробку с призами, которые я и вручил победителям соревнования.

— А почему он передал их именно вам, а не устроителям соревнования?

— Черт его… Э-э… Извините, я хотел сказать, понятия не имею.

— Стропилин давал вам на подпись вот этот документ? — спросил Киреев, передавая мне листок, который он вынул из папки.

— Ну да, — сказал я, внимательно просмотрев список, — я расписался за получение призов.

— Это ваша подпись? — он ткнул кончиком карандаша в оставленную мною под перечислением кубков закорючку.

— Моя! — сказал я.

— Предъявите ваш паспорт, пожалуйста.

Я вытащил из кармана и протянул ему красную книжицу. Капитан открыл ее и показал мне разворот, где была фотография и поспись под ней.

— И это тоже ваша подпись?

Сличив два автографа, я обомлел. Ну, конечно! Подписи-то отличались! Ведь под фоткой в паспорте было выведено округлыми буквами «ДАНИЛОВ» и маленький хвостик, а под злополучным списком призов мой автограф, а не Шурикова, собственноручная подпись в виде «ДАН» и витиеватая загогулина следом. Я машинально расписывался так, как привык в прошлой жизни, не догадавшись сравнить свой автограф с тем, что был в паспорте. Впрочем, само по себе это еще ничего не доказывает. Паспорт Санек получил в шестнадцать лет, а сейчас ему двадцать два. Мог он за это время начать расписываться по другому? Мог!

— И это моя, — честно ответил я. — Я ее изменил, когда стал старше.

— Значит, подтверждаете?

— Подтверждаю.

Он долго что-то царапал, видимо заносил мои показания в протокол. Потом протянул мне чистый листок и авторучку.

— Оставьте несколько автографов, гражданин Данилов, — распорядился Киреев. — В том числе и тот вариант, который у вас в паспорте. Будет проведена графологическая экспертиза.

Я автоматически расписался привычным образом. С паспортным вариантом тоже проблем не возникло. Помнят рученьки-то! Капитан ОБХСС отобрал у меня листок, неопределенно покачал головой — то ли одобряя, то ли — нет, потом сказал:

— На этом пока все, гражданин Данилов. Давайте ваш пропуск, я подпишу… Если еще понадобитесь, вас вызовут.

Получив пропуск с закорючкой, я сделал дяде ручкой и покинул кабинет. С невыразимым чувством облегчения. Хотя радоваться было пока нечему. Втянул-таки меня Кеша в какую-то мутную историю! Он что, стырил эти кубки?.. Для чего, чтобы я их юным борцам вручил⁈ Бред какой-то! Кубки, сами по себе, ценности особой не представляют. Ладно, будем посмотреть. И будем честно делать свое дело. В конце концов, если меня и использовали, то втемную. Однако мне урок — больше никаких дел с Иннокентием не иметь, на какую бы общественную пользу тот ни ссылался.

Не то что бы настроение мое сильно улучшилось, но чуть-чуть отпустило. Я вернулся в школу. У меня было еще одно занятие. А потом и первая установочная тренировка. Я ее назначил на восемь вечера, так что после уроков у меня еще было время поесть и заглянуть в магазин насчет раскладушки, матраса и прочего. Надо как-то обживаться в квартире. Конечно, прежде чем обставлять, хорошо бы минимальный ремонт сделать… Хотя бы обои переклеить… Как у них тут с отделочными материалами? Дефицит, как и многое другое?..

Все эти заботы не вызывали в душе ничего, кроме уныния. Я понял, что мне совсем не интересно ходить по магазинам, искать раскладушку, матрас, обои, думать о ремонте… Тоска… На хрена мне нужна эта квартира?.. Ну буду я в своей ванне мыться и в гордом одиночестве в теплом сортире газеты читать… Потом разживусь подержанным телевизором, трудовик обещал помочь, и стану «Цыгана» смотреть по вечерам, ну или что-то другое… «Семнадцать мгновений весны», например, или «Место встречи изменить нельзя»…

После потихоньку обрасту мебелями, коврами, хрусталями, буду баб водить… И ждать… Чего, спрашивается⁈ Перемен, которые станут гнуть и корежить страну, покуда ее совсем не развалят?.. Снова кинусь в этот водоворот, чтобы выплыть из него в относительно спокойные нулевые и десятые годы и дальше — в бурные двадцатые, из которых меня вынесет, если доживу, дальше, в еще неведомое мне будущее… И все эти годы я буду постепенно стареть, дряхлеть, вспоминать об удивительном шансе, предоставленном мне высшими силами, и о том, как я им бестолково воспользовался…

Хватит лукавить и ходить вокруг да около! У меня просто не хватает смелости признаться самому себе, что не нужна мне ни педагогическая карьера, ни рост личного благосостояния, ни знание того, что будет… Ничего мне не нужно — без Илги… Я махнул рукой и на обед, и на магазины. Поймал тачку и поехал по адресу, который огненными письменами запечатлелся в моей памяти… Если дверь мне опять откроет ее квартирная хозяйка, я сделаю все, что она потребует, отдам все деньги, лишь бы старушка сказала, где мне искать ее постоялицу?

До двери я не дошел. Только выбрался из машины, как меня окликнул до боли родной голос. Все повторялось. Илга опять появилась внезапно, хотя ведь сейчас я искал ее, а не она меня. Хотите верьте, хотите нет, но когда такси въезжало во двор, в нем никого не было. Хорошо, что водитель замешкался и не уехал сразу. Ничего не говоря, я схватил девушку за руку и втащил ее в салон «Волги». Илга не сопротивлялась. Спокойно устроилась на заднем сиденье рядом со мною, словно мы заранее договорились, что я заеду за ней.

— Пожалуйста, отвезите нас на улицу Октябрьской революции, дом двадцать три, — сказал я таксисту.

Тот кивнул и снова включил счетчик. Машина выкатила со двора и помчалась по городу. Моя спутница сидела, нахохлившись, словно пойманная в клетку птица. И ни слова. Я держал ее за руку всю дорогу, боясь, что она упорхнет. Мучительное ощущение тоски пополам с радостью, не оставляющее меня с того момента, когда я впервые увидел эту странную девушку, никуда не делось, но теперь Илга была рядом. А остальное — не важно. Литейск город маленький, такси здесь скорее баловство, нежели необходимость, поэтому не прошло и пяти минут, как мы приехали.

Мы вышли из машины и завернули за угол дома. У меня были ключи не только от квартиры, но и от калитки в заборе. Я открыл ее, и мы оказались в огороженном дворе. Вошли во второй подъезд, поднялись на площадку первого этажа. Теперь на двери, под номером тринадцать, не было бумажки с печатью. Я отворил и пропустил спутницу вперед, как пропускают кошку в новый дом. Илга вошла. Покорно остановилась посреди просторной прихожей. Посмотрела на меня вопросительно.

— Это моя квартира, — сказал я, почему-то чувствуя себя виноватым. — Мне ее вчера дали…

Девушка продолжала молчать, видимо, ждала совершенно других слов.

— Ты меня прости, Илга… — забормотал я. — Ты вдруг ушла тогда утром… Я не знал, что и думать… Может быть я тебя чем-то обидел?.. Нет, я понимаю, у тебя это было впервые, и, наверное, тебе нужно было время как-то это все пережить… Я тебя не хотел беспокоить… Хотя, кому я вру!.. Самому себе вру!.. Я просто обиделся, как мальчишка. Видимо, ждал, что ты станешь меня благодарить и все-такое прочее… И, не дождавшись, решил остаться гордым и не искать тебя больше… В общем, я был полным идиотом… Прости меня… Делай, что хочешь, только не уходи больше!.. Я не могу без тебя! Я не живу, а существую… У меня столько планов и взятых на себя обязательств, но без тебя все бессмысленно… Ну скажи мне хоть что-нибудь!..

— Я ушла тогда потому, что не услышала от тебя самого главного, — наконец-то произнесла она. — И пока не услышу, наши отношения не получат продолжения.

— Я… Я, — пробормотал я, чувствуя себя круглым дураком. — Я люблю тебя… И… И хочу, чтобы ты стала моей женой!

Уф, никогда мне еще так трудно не давались эти простые слова.

— Спасибо! — спокойно ответила она. — Я услышала то, что хотела.

Сбитый с толку, опять чувствуя себя одураченным, я спросил:

— А ты?.. Ты-то ко мне как относишься?

— Я же пришла к тебе тогда в общежитие, — последовал ответ. — И окликнула сегодня.

— То есть… Ты согласна выйти за меня замуж?

— Я согласна жить с тобою, а что касается оформления брака, не будем с этим торопиться. Мало ли что может еще произойти.

Сил моих уже не осталось. Я сгреб ее в охапку и принялся целовать. Илга отвечала. Так страстно, как это умеют делать только хладнокровные женщины. Мы оторвались друг от друга не скоро. Самое смешное, что прихожей мы так и не покинули. Отдышавшись, я спросил ее:

— И что мы теперь будем делать?

Не отвечая, Илга принялась обходить квартиру, словно после взаимного признания — будем называть это так — она почувствовала, что имеет теперь право делать это.

— Будем обживаться! — вынесла она вердикт.

— Когда⁈

— Сегодня. Мы же решили не расставаться.

Ее твердая уверенность в том, что можно немедленно поселиться в пустой квартире обезоруживала.

— Здесь же даже спать негде, — пробормотал я. — И я не знаю, успею ли сегодня что-нибудь купить. В восемь вечера у меня первое занятие сегодня с ребятами… Секцию я начинаю вести в школе, по самбо…

— Дай мне ключ, я все устрою.

— Пожалуйста… — Я протянул ей связку. — И вот деньги возьми…

Я вытащил из кармана все, что у меня осталось. Ключи Илга взяла, а деньги — нет.

— Расходы у нас будут общими, — сказала она. — Ты лучше купи продукты.

— Ладно, — откликнулся я, как всегда в общении с нею ощущая какую-то обескураживающую нелогичность. — Тогда я сейчас за продуктами, а то после занятий уже все закроется, а ты подожди меня, ладно! Ключи-то у нас одни!

— Конечно, Саша!

Я рванул по магазинам. Хорошо хоть, что замок на калитке не нужно было ключом открывать со двора, но при этом нельзя было сделать это и с улицы, просто просунув руку между прутьев. Замок был врезан в широкий железный лист, наваренный поверх решетки. Довольно остроумная, хотя и простая конструкция. Похоже, что во всех торговых точках города знали, кто я такой, потому что всюду встречали меня как родного. Через полчаса я вернулся, тяжело нагруженный бумажными пакетами с разной снедью.

Чтобы попасть во двор, пришлось нажать на кнопку звонка. Из своей будки выполз Сидорыч — местный сторож. Отворил калитку, проворчал:

— Что ж без ключа-то?

— Ключ у жены! — радостно сообщил я, несколько приукрасив действительность.

— А-а, ну так я тебе тогда второй выдам, — сказал он. — Не даром, конечно…

Я протянул ему заначный трояк.

— Хватит?

— Сойдет… — буркнул сторож. — Обратно поскачешь, стукни в будку, я тебе выдам…

— Спасибо, Сидорыч…

— Артемий Сидорович…

— Спасибо, Артемий Сидорович, — повторил я. — А я — Саша!.. Мою жену зовут Илга.

— Из латышей что-ли?..

— Да нет, из Эстонии вроде…

— Как будто в Эстонии латыши не живут… — пробурчал Сидорыч.

Озадаченный, я поднялся в квартиру. Илга дверь не заперла. Я втащил покупки на кухню, и за не имением другого места, свалил их на подоконник. За время моего отсутствия, новоиспеченная жена успела развернуть бурную деятельность. На полу не осталось ни одной бумажки. Илга где-то достала веник, ведро, тряпку и швабру, и теперь драила палубу нашего семейного корабля. Конечно, преждевременно было называть эту чудесную девушку женой, а внезапно доставшуюся мне квартиру — семейным кораблем, но мне почему-то так захотелось. Услышав мои шаги, Илга выпрямилась, убрала за ухо каштановую прядь и улыбнулась.

— Я там купил кое-что, — сказал я. — Правда, не знаю, как это все хранить без холодильника… Хоть за окно в авоське вывешивай…

— Не беспокойся, Саша, — сказала она. — Я что-нибудь придумаю…

— Хорошо! — обрадовался я. — Тогда я побежал, ладно!

— Конечно, — своим всегдашним ровным голосом ответила она. — Я тебя буду ждать.

Так просто уйти я не мог, но с трудом заставил себя прервать долгий поцелуй. Как же я теперь буду ходить на работу? Ну ладно… Жена тоже работает… А секции в «Литейщике» по выходным?.. Заставлять приседать, наклоняться, отжиматься изнеженных маменькиных сынков и папиных дочек и думать о том, что дома меня ждет Илга… Жена! Не слишком ли легко произношу это простое слово?.. И дело не только в том, что в паспорте у меня нет соответствующей отметки… Илга, в общем, ничего мне не обещала… Нет, не надо думать о грустном… Сейчас — хорошо… Боже, да мне никогда не было так хорошо!.. Даже — в прошлом моем воплощении… Тем более — в прошлом моем воплощении…

Я не забыл постучать в сторожку к Сидорычу, и он, как и обещал, выдал мне второй ключ от калитки. К началу занятий секции я не опоздал, хотя часть пути пришлось проделать бегом. В раздевалке меня ждали все одиннадцать моих избранников. Пока еще — не команда. Далеко еще — не команда. Ну раз уж мы начинаем, пусть экипируются. Я открыл тренерскую.

— Так, парни, вытаскивайте коробки и подбирайте себе экипировку, — сказал я. — Как только подберете, она будет закреплена за вами — самбовки и шорты будете стирать дома и приносить на занятия. Остальное оставляем здесь. Понятно?

— Понятно, Сан Сергеич…

— Приступайте!

Они начали вскрывать коробки, вытаскивать содержимое. Пришлось следить за тем, чтобы не разбрасывали, а складывали аккуратно то, что им не подходит. В общем провозились они довольно долго. Наконец, все переоделись и отправились в спортзал. Построились. Я скомандовал разминку. Пока они разминались, я сидел на скамейке и думал не о предстоящем занятии, а о том, что у меня есть теперь дом, и в нем меня ждет Илга. Конечно, я мог бы просто отпустить пацанов домой, но ведь они ждали этого первого занятия!

— Самбо — это не умение драться, — заговорил я, когда разминка закончилась — И даже не умение уложить противника на ковер. Самбо — это умение падать. И этому мы будем учиться со всем тщанием. Не научитесь падать, самбистами не станете. Кроме того, самбо это еще и умение подниматься и продолжать борьбу. Всеми этими премудростями мы и займемся… Сразу хочу предупредить, если кто-то втихаря покуривает, лучше сразу бросьте. Иначе вам дыхалки не хватит. И утренней зарядкой не пренебрегайте. Одних уроков физкультуры и занятий в секции мало. Добиться результатов можно, только непрерывно поддерживая себя в форме. Ко мне самому это тоже, кстати, относится. Так что будем работать вместе. Итак, начнем с элементарных, но необходимых навыков.

И мы начали. Надо признать — я увлекся. Сказались благоприобретенные навыки преподавания физкультуры. Да и в самом деле интересно учить детишек тому, что всегда может принести им реальную пользу. Ведь этих пацанов многое еще ждет впереди, и увы, не всегда радостное и приятное.

Глава 13

Меня неудержимо тянуло к Илге, но после занятия я все же заскочил в общежитие, чтобы захватить свои пожитки. Сдавать комнату я пока не спешил. Потяну, насколько это возможно.

Ведь мало ли что⁈ Вдруг капитан Киреев вцепится в меня, как Тузик — в грелку, и будет трепать до тех пор, пока мои покровители не испугаются и не отнимут у меня квартирку, чтобы их не затянуло вместе со мною в водоворот уголовного дела. Самое смешное, что меня это совершенно не пугало. Илга была со мною, а на остальное наплевать.

Откровенно говоря, впервые с моего подселения в тело Санька, я чувствовал, что возвращаюсь домой. И вовсе не потому, что теперь мне не нужно было делить сортир, душ и кухню еще с целой оравой мужиков. Нет, дом у мужчины появляется только тогда, когда там его ждет женщина. А без нее — любые самые роскошные апартаменты лишь ночлежка. Я отворил калитку в воротах своим ключом и бегом бросился к двери тринадцатой квартиры, мне вдруг стало немного не по себе. А что, если она опять удрала⁈

Нет! Я позвонил — запасных ключей от квартиры у меня все равно не было — и мне открыли! Она, моя любимая… Прежде я ее так не называл, даже мысленно. Поставив сумку со своими шмотками на пол, я почувствовал, что в квартире даже воздух стал другим. И не только потому, что пахло едой. Каким-то волшебным образом Илге удалось изгнать из нее ароматы запустения и присутствия чужих людей. Я немедля поцеловал свою чародейку, снял куртку и стал разуваться. Жена тут же вручила мне тапочки. Все предусмотрела!

А я так и не обзавелся в общаге домашней обувкой. Даже в душ ходил в кроссах. Ну и правильно, не шастать же мне по квартире в уличной обуви. Запахи из кухни тянули, как магнит. И я первым делом заглянул именно туда. И обомлел! Теперь, кроме плиты, в ней был стол, пара табуреток и… Холодильник! Маленький, правда, но все же… Брат-близнец того «Морозко», что стоит в моей комнате, в общежитии… Я заглянул в спальню. И даже почти не удивился, обнаружив в ней двуспальный пружинный матрас, лежащий на полу. И не просто лежащий, а застеленный, с — двумя подушками и одеялом.

В ванной нашлись и полотенце, и умывальные принадлежности, а в туалете — о, чудо! — рулон туалетной бумаги. Дефицит из дефицитов. Я уже отчаялся ее найти в здешних магазинах и пользовался газетками, как и большинство советских граждан. Моя европейская жена и устраивалась по-европейски. Я притащил в спальню свою сумку, вытащил из нее свежее белье и домашнюю одежду. Отправился в ванную, с наслаждением вымылся с головы до ног.

Осмотрел в зеркале — избежавшем конфискации — свою физию и понял, что побриться бы не мешало. Обычно я делал это утром, перед тем, как бежать на работу, но женатый человек должен бриться перед сном, дабы не оцарапать нежной кожи супруги. Пушок на щеках Шурика, по жесткости был еще далек от щетины, но все-таки не стоит пренебрегать этим мудрым правилом. И я появился на кухне чистым и выбритым. На столе уже был ужин, приготовленный из моих покупок.

А вот то, что я купить не догадался, приобрела Илга. А ведь в самом деле, у нас же сегодня — свадьба не свадьба — а что-то вроде помолвки. Да?

И немножко вина, даже в преддверии нового рабочего дня, нам не помешает. Тем более, что вино было легкое, красное, полусухое. И называлось оно «Багряное». Ну уж если жена разрешает выпить и не прочь присоединиться, мужу тем более не пристало артачиться. Я откупорил бутылку и наполнил бокалы, которые Илга тоже припасла.

— За тебя! — сказал я, поднимая свой бокал.

— За нас! — поправила она.

Я кивнул. Мы выпили. Аппетит, на который я и без того не жаловался, стал просто зверским. И я принялся уплетать омлет с колбасой и помидорами. Жена почти не ела. Не хотела наедаться на ночь, но оставлять мужа голодным тоже не считала правильным. Я так и представил ее хуторскую бабушку, которая сидит за дощатым столом в деревенском доме, и подперев щеку кулачком, смотрит, как лопает муж, вернувшийся вечером с покоса. И даже не слишком красиво фыркнул, настолько забавным показалось мне это сравнение.

— Что тебя так рассмешило? — поинтересовалась Илга.

— Да так, ерунда! — отмахнулся я. — Ты лучше скажи, как тебе удалось все это достать всего за пару часов?.. Холодильник, матрас, стол, табуретки…

— Стол и табуретки принесли какие-то люди, они сказали, что — от председателя ЖЭКа… А матрас, холодильник, посуду, подушки, одеяло, белье я купила заранее… Хранила все это у хозяйки, а сегодня сюда привезла.

— Надо же — как просто, а выглядит, словно чудо…

Она улыбнулась.

— Привыкай!

— С удовольствием.

Я наполнил бокалы.

— Еще я сделала копии ключей.

— Нет, ну ты точно — чародейка!

Мы снова выпили, и жена решительно убрала бутылку в холодильник. И правильно сделала! Я не возражал. В последнее время и так частенько приходилось пригублять. Нет-нет-нет, как говорит товарищ Авросимов, с завтрашнего дня начинаю новую жизнь. А прямо сейчас — чистить зубы и баиньки. И не в одиночестве. Хватит с меня одиноких ночей. Я поднялся и хотел было шмыгнуть в ванную, но жена меня окликнула. Я обернулся. Она без улыбки показала на горку грязной посуды и не убранный стол. Ну да, понятно. Все пополам — и домашние дела — тоже.

Пока я убирал со стола, мыл посуду, Илга приняла душ. Потом сушила волосы полотенцем, что сразу навело меня на мысль, что следует раздобыть фен. И вообще — заботиться о том, чтобы в доме, по возможности, было все необходимое для комфорта. Рай в шалаше он хорош для первых, самых романтических дней, а потом захочется уюта. Пока что главный вклад в это внесла жена, следующий ход за мною. Нечего стесняться. Главное, оставаться в рамках закона, который не запрещает пользоваться личными связями, если это не в ущерб государству.

Закончив на кухне, я посетил ванную, потом отправился в спальню, разделся и лег. Матрас оказался в меру мягким, таким, какой я люблю. Подушка — в меру жесткой, что тоже хорошо. Белье шелковисто льнуло к коже, в отличие от казенного, которое выдавали в общаге. Как бы не уснуть на такой роскоши! А что, если жена не станет будить, пожалеет? Так и продрыхну до утра… Хотя, приятным делом можно заниматься и с утра, перед завтраком… Я не уснул. В спальню вошла Илга, погасила свет — что было правильно — на окнах пока не было штор — и скользнула ко мне под одеяло.

У меня даже дыхание перехватило от прикосновения ее нежной кожи. Я осторожно обнял Илгу, прислушиваясь к ее реакции. Она не возражала. Тогда я стал неторопливо, но настойчиво продвигаться к нашей общей цели… Потом мы лежали в темноте, отдыхая. С улицы доносился приглушенный рокот двигателей проезжающих автомобилей, при этом по потолку скользили тени оконной рамы, перечеркивающей то вытягивающийся, то укорачивающийся световой прямоугольник.

— Ты не спишь? — спросил я.

— Нет, — ответила она ясным, совсем не сонным голосом.

— Ты меня извини, за не сообразительность, — продолжал я, — но во время первой нашей встречи, услышав, что ты из Эстонии, я решил, что по-национальности ты эстонка…

— Нет, я латышка, но родилась и выросла в эстонском городке Валга, который граничит с латышским Валка… Это один город, но разделенный рекой Педеле… А хутор моих предков и вовсе оказывался то на латышской, то на эстонской стороне…

— В СССР — это значения не имеет… — сказал я.

— Согласна, — ответила Илга, — но среди нашей интеллигенции, особенно — у молодых актеров, музыкантов и писателей сейчас модно говорить о независимости… Как будто независимость для таких маленьких стран, как Эстония и Латвия — это какое-то благо…

— Я тоже так думаю, — подхватил я. — Маленькой стране трудно быть независимой, все равно придется выбирать то или иное государство себе в покровители…

Жаль, что не мог я ей рассказать о том, что через одиннадцать лет так и случится. Прибалтика отколется от России и выберет себе в покровители Евросоюз, а на самом деле — США. И эти молодые болтуны, которые сейчас собираются на квартирах или еще где — в Таллине, Риге и Вильнюсе, и болтают о независимости, в девяностых кинутся этой независимостью, в том числе и личной, торговать направо и налево — кто больше и быстрее заплатит. Ну а главным товаром станет сначала совето — а потом и русофобия.

Пока я думал об этом, жена тихонько засопела — уснула, ну и я, совершенно счастливый, провалился в сон. Утром началась веселая суматоха. Пока я умывался, Илга готовила завтрак, потом мы его дружно ели, потом я опять убирал со стола и мыл посуду, а жена в это время одевалась и красилась. Вышли из дому мы одновременно. Я поймал такси, чтобы оно развезло нас по местам работы. Мне было ближе, я мог бы и пешком дойти, но не хотелось так скоро расставаться с женой.

В учительской, поздоровавшись с другими коллегами, я подошел к Виктору Сергеевичу. Мы пожали друг другу руки.

— Я слышал, тебе квартиру дали? — спросил он.

— Есть такое, — откликнулся я. — Скоро приглашу на новоселье… Вот только…

— Там ни хрена нету… — подхватил трудовик.

— Ну кое-что все-таки есть…

— Про телевизор я помню, — проговорил Витек. — Уже раздобыл, не работающий, правда, но скоро будет лучше купленного в магазине…

— Спасибо! — обрадовался я.

— А телефон у тебя есть? — неожиданно спросил он.

— Не знаю… Во всяком случае — аппарата точно нет… А вот насчет розетки, я не проверял…

— Какой у тебя адрес?..

— Октябрьской революции двадцать три, тринадцать…

— Хорошо, гляну, числится ли по этому адресу телефонный номер, — сказал трудовик. — Ну или по крайней мере — числился…

— Буду благодарен… С меня магарыч…

Прозвенел звонок, и мы похватали классные журналы. Погода позволяла, поэтому первый на сегодня урок я провел на свежем воздухе. На удивление прекрасная погода стояла в этом сентябре. Дожди шли по ночам, а наутро выглядывало солнце. Тепло медленно уступало грядущим холодам. Природа словно давала людям шанс мягко войти в зиму, решить свои проблемы, оставшиеся с лета, не замораживая их до весны. Правда, лично мне заморозка проблем не грозила.

На перемене ко мне подошел Толик Кривцов. Увидев его, я вспомнил о Лизе. Ведь как-то придется сказать ей, что наши отношения закончились? Никаких претензий к ней у меня не было, правда, теперь будет неудобно со всей оравой напрашиваться к Кривцовым на просмотр фильмов с Брюсом Ли. Ну что ж, придется ребяткам пока обойтись без этого. В конце концов, когда подрастут, сами все увидят — и с Брюсом Ли, и с Арнольдом Шварценеггером, и с Сильвестром Сталлоне, и с Ван Даммом, и с Чаком Норрисом…

— Сан Сергеич! — обратился ко мне Толик. — Мы с Алькой Абрикосовым подумали над сценарием фильма…

— Ага, ну и какие идеи у вас родились?..

— Ну это будет что-то вроде «Трех мушкетеров»…

— Так-так…

— Там Д’Артаньян — это наш пацан… Он любит эту книжку, зачитал ее до дыр и очень хотел сам стать мушкетером… Ну и однажды провалился в какую-то дыру и перенесся во Францию, времен Людовика Тринадцатого…

— Интересно! — искренне сказал я.

— Только все оказалось наоборот…

— Хм… То есть как — наоборот?..

— Ну мушкетеры — они или обжоры, как Портос, или пьяницы, как Атос, или прихвостни попов, как Арамис, да к тому же за короля, который против всего прогрессивного…

— А — гвардейцы?..

— Гвардейцы — не лучше! — отмахнулся юный сценарист. — Они пешки в руках кардинала Ришелье, который делает вид, что хочет добра народу, а на самом деле мечтает о захвате власти…

— Ну-ну… Продолжай! — поощрил я Толика.

— И наш Д’Артаньян понимает, что и те и другие дураки и злодеи и решил собрать свою команду, чтобы бороться со злом…

— И это — все?

— Пока — все…

— Что ж, для начала недурственно, — кивнул я. — Надо все обмозговать… Ты не против, если мы соберемся вчетвером и все обсудим?..

— А кто четвертый? — осведомился сообразительный Кривцов.

— Карл Фридрихович…

— Фаши… Ой! — Толик запечатал рот ладонью. — Учитель немецкого?

— Да, — сказал я. — Он отличный кинооператор, я видел снятый им фильм… А вот слово «фашист» забудь… По крайней мере, по отношению к нему…

— Я понял, — потупился пацаненок.

— Ну вот вчетвером — ты, Алька, я и Карл Фридрихович и соберемся…

— Здорово!.. А — когда?..

— Я посоветуюсь с Рунге и мы решим — когда и где?

— Хорошо!

— Ну беги!

Кривцов усвистал. Я смотрел ему вслед, удивляясь и радуясь. Вот тебе и оболтусы! Прав, Карл Фридрихович, в них надо видеть, прежде всего, личности, а уж потом — двоечников и второгодников. Ведь идея и впрямь отличная! И придумали ее пацаны из моего «экспериментального» класса. А если из остальных получится сделать актеров, декораторов, костюмеров, каскадеров и других участников съемочной группы, как знать, какие таланты откроются? И не мешкая, я направился в учительскую, пока не прозвенел звонок на следующий урок.

— Карл Фридрихович, можно вас на минутку?

— Да, конечно…

— Я говорил с одним из наших сценаристов, с Толиком Кривцовым, у них с Абрикосовым неплохой замысел. Надо бы собраться, обсудить.

— Ну что ж, можно у меня, — кивнул Рунге.

— А — когда?

— Да хоть сегодня! У меня нет последнего урока, я приду пораньше домой, приготовлю что-нибудь, надо же будет покормить творческих людей… А вы, как закончите, приводите ребят…

— Спасибо!.. — откликнулся я. — Если у ребят нет других планов, мы придем… Я уточню, и сообщу вам на большой перемене…

— Договорились!

Прозвенел звонок, и мы разошлись по месту непосредственного осуществления преподавательской деятельности. У меня как раз был урок у восьмого «Г». Своих парней я тоже повел на улицу. Чего им киснуть в спортзале, когда тепло и солнышко! Сразу видно было, что подопечные мои рады вырваться из душных классов на свежий воздух. После разминки я им дал возможность погонять мяч. Заслужили. Футбол пацаны любили, поэтому охотно разбились на две команды. Судьей я назначил Зимина, потому что он лучше других разбирался в этом виде спорта.

Абрикосов и Кривцов оказались среди болельщиков. Правда, они не слишком внимательно наблюдали за игрой. Сидели на гимнастическом бревне и что-то тихонько обсуждали — наверняка — сценарий. Не хотелось им мешать, но ведь я, собственно, тоже по тому же делу. И все же я выждал, пока в разговоре возникнет пауза, и подошел. Мальчишки взглянули на меня и улыбнулись. Это хорошо. Поначалу они, как и другие пацаны класса, обычно встречали меня настороженными взглядами, ожидая подвоха.

— Ну что, коллеги, — обратился я к ним. — Как у вас со временем сегодня, после уроков?

— Мы свободны! — дружно откликнулись они.

— Тогда мы идем в гости к Карлу Фридриховичу! — резюмировал я. — Будем обсуждать вашу идею… Глядишь, и придумаем хороший сюжет.

Пацаны смутились, но согласно кивнули. Я их оставил одних, продолжать обсуждение. А на большой перемене подтвердил Рунге, что можно сегодня ждать гостей. Плохо только, что Илгу я не мог предупредить, что задержусь. Привык быть один, вот и не догадался спросить номер ее рабочего телефона. Да что — номер! Я ведь даже не знаю, где она работает! Знаю только, что логопедом или кем-то вроде этого. Детским психологом. Впрочем — это же тоже почти педагогика. Может, уточнить у директора? Он, наверняка, знает, где в городе занимаются с детьми с нарушениями речи?

И я направился в кабинет директора. Однако силы, управляющие моей судьбой еще не исчерпали все, заготовленные для меня сюрпризы. В приемной меня перехватила завучиха, о которой я уже и подзабывать стал. Не в том смысле, что не встречал ее больше — каждый день она инспектировала учительскую, проверяя: весь ли преподавательский состав в наличии — но вот меня она некоторое время не дергала. И вот — приспичило! Впившись в меня сверлящим взором, старуха Шапокляк прошипела:

— Александр Сергеевич, уделите мне пару минут!

Глава 14

Какого черта ей от меня понадобилось? Эвелина Ардалионовна пропустила меня в небольшой закуток, который служил ей кабинетом, а на самом деле был выгородкой в приемной. Старательно меня обошла, чтобы не дай Маркс, не прикоснуться, заняла стратегическую позицию напротив и, понизив голос почти до шепота — ну да, стеночки-то в ее кабинетике тоненькие — произнесла:

— Я вызвала вас для серьезного разговора, товарищ Данилов.

— Слушаю вас, товарищ Царева! — нарочито громко откликнулся я.

Она нервно оглянулась, словно боялась, что кто-то нас и впрямь подслушивает, и прошипела:

— Речь идет о вашем моральном облике, Александр Сергеевич.

— А что с ним не так?

— Вы зачастили к своему ученику Кривцову Толику…

— Я имею право знакомиться с бытом своих учеников.

— Верно, но кого еще из них вы посещали?

— Пока — никого, — не стал врать я.

— Вот видите! — обрадовалась завучиха. — А у Кривцова одинокая мать!

— То есть, вы хотите сказать, что если у кого-то из моих учеников не полная семья, я не имею права их посещать?

— Не юлите, товарищ Данилов! Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

— Если вас это утешит, Эвелина Ардалионовна, больше я не намерен посещать своего ученика Кривцова. Сосредоточусь на изучении бытовых условий других учащихся.

— Я рада, что сумела достучаться до вашей совести, — чопорно сообщила она. — Мы обязаны соблюдать моральный кодекс строителей коммунизма неукоснительно!

— Даже, если это идет вразрез с нашими чувствами?

Шапокляк опешила. Она явно не ожидала такого поворота темы.

— У настоящего коммуниста не должно быть порочных желаний, — пробормотала завучиха.

Я шагнул к ней, приблизившись вплотную. Вырваться она не могла, а позвать на помощь было ниже ее достоинства. Она смотрела на меня выпученными глазами, не зная, чего от меня ждать.

— Все очень просто, товарищ Царева, — прошептал я. — Не надо приходить на работу в костюмчике старой девы… Наденьте что-нибудь более интересное… Сделайте модную прическу, макияж… Купите туфли на каблуке… И когда он заметит это, войдите к нему в кабинет, закройте дверь на ключ и начните медленно раздеваться…

Эвелина Ардалионовна была близка к обмороку и беззвучно хватала ртом воздух, когда я покинул ее закуток. Секретарша директора смотрела на меня с восхищением. Несомненно она слышала хотя бы часть нашего с завучихой диалога. К Разуваеву я не стал заходить, решил спросить у Раечки, где в городе может работать логопед? Она сказала, что в Литейске есть специализированный детский сад для детей с нарушениями речи, а также — соответствующие группы в обычных дошкольных учреждениях.

Это несколько осложняло ситуацию, но можно было попробовать позвонить хотя бы в специализированный детсад. Печально, конечно, что я не знаю даже фамилии Илги… Муж называется… Однако вряд ли у них там несколько сотрудниц со столь экзотичным для советской глубинки именем… Я попросил Раечку отыскать мне номер этого детского спецсада, ибо у нее, как у всякой правильной секретарши, был под рукой городской телефонный справочник.

Она поелозила пальчиком по страницам, взяла бумажку и выписала на нее номер. Я ее поблагодарил, забрал листок и вышел в учительскую — оттуда можно было позвонить. Правда, в учительской находился не только телефон, но и мои коллеги. В том числе — и женского пола. И хотя они тщательно делали вид, что им не интересно, кому я собираюсь звонить, но все же навострили ушки, когда я принялся набирать на диске номер. Некоторое время на том конце провода никто не отвечал. Я сидел и слушал повторяющиеся гудки.

Наконец, в трубке щелкнуло и старушечий голос прошамкал:

— Детский садик «Белочка» слушает!

Я набрал в легкие побольше воздуха и сказал:

— Добрый день! Попросите к телефону Илгу, пожалуйста!

Произнеся это, я зыркнул на Людмилу Прокофьевну и Екатерину Семеновну, и те стремительно отвернулись, словно это могло помешать им подслушивать.

— Кого? — переспросила старушка на другом конце провода. — Иру?

— Да не Иру! — едва не заорал я. — Илгу! Илгу Артуровну!

— Ах, Артуровну! — расслышала, наконец, моя престарелая собеседница. — Сейчас приглашу…

В наушнике раздался громкий стук. Видать, старушенция положила трубку на стол. Я слышал, как она шаркает ногами. Потом хлопнула дверь. Я ждал. Прозвенел звонок. Коллеги начали расходиться по своим рабочим местам. Из приемной выскочила Шапокляк, увидев меня с трубкой возле уха, поджала губы, схватила журнал и выскочила из учительской. Наконец я услышал в трубке быстрый перестук каблучков, послышался шорох и любимый голос произнес:

— Да!

— Илга, привет, это я!

— Добрый день! — откликнулась она. — Что случилось?

— Ничего. Все в порядке, — быстро проговорил я. — Я только хотел предупредить, что задержусь немного после работы. Приду, расскажу — почему…

— Хорошо, — сказала жена. — Спасибо, что предупредил. До вечера!

— До вечера, — сказал я в трубку, в которой уже раздавались короткие гудки.

Удивительный человек. По ее интонации совершенно невозможно понять, как она относится к ситуации. Вот и сейчас, расстроилась ли она из-за того, что я задержусь или ей все равно?.. Ничего. Со временем я разберусь в нюансах психологии Илги и мне станет легче ее понимать. А пока придется принимать — как есть. Я тоже взял журнал и отправился на урок. Наблюдая за тем, как пятиклашки делают упражнения, я думал о том, что, конечно же, мог бы отменить на сегодня встречу у Рунге, ну или они могли бы пообщаться без меня, но это будет проявлением слабости.

После уроков мы с Толиком и Алькой направились к Карлу Фридриховичу. Пацанята шагали притихшие. Видимо, им прежде не доводилось ходить к учителям в гости. Ну да. На них все махнули рукой. Собрали в один класс, который спихнули молодому преподавателю физкультуры — мне, то есть. А для того, чтобы сделать хорошую мину при плохой игре, приклеили ярлык «экспериментальный». Как будто эти пацаны кролики, а не люди. Ладно, разберемся… Главное, чтобы не вставляли палки в колеса.

Преподаватель немецкого встретил нас в подъезде. Видимо, для того, чтобы «фрау Миних» не задавала нам лишних вопросов. В тихой, чопорной квартире Рунге вкусно пахло. Увидев антикварную мебель, восьмиклассники совсем оробели. Разулись, поснимали курточки и застыли, не зная, что делать дальше. Хозяин принял у них одежку, повесил в шкаф. Потом проводил в гостиную, где они уселись, сложив исцарапанные лапки на коленях. Пай-мальчики, да и только!

Меня Карл Фридрихович позвал на кухню.

— Александр Сергеевич, поможете мне стол сервировать?

— Да, с удовольствием, — откликнулся я. — Только зовите мне Сашей, а то я чувствую себя как в учительской.

— С удовольствием! — воскликнул Рунге. — К сожалению, мое имя так хорошо и просто не сокращается… Не Карлушей же вам меня величать!.. Так что давайте просто — Карл.

Мы обменялись рукопожатиями.

— Ну а теперь, — продолжил хозяин, — моем руки и накрываем на стол… Полагаю, наши юные друзья не обидятся, если мы пообедаем на кухне… Нет, вы не подумайте, что я им не доверяю, просто боюсь, что в гостиной они будут стеснятся…

— И я — тоже! — подхватил я. — Там у вас слишком торжественно!

— Ну вот и отлично…

Пока я расставлял тарелки и раскладывал столовые приборы, Карл вынул из духовки противень, от того, что было на нем приготовлено, и распространялся по квартире вкусный запах. Я разглядел ломтики картофеля, выглядывающие из коричневатой корочки. Хозяин порезал эту запеканку ножом на аккуратные кусочки и переложил их лопаткой на большую тарелку. К основному блюду он добавил нарезанную сырокопченую колбасу и обжаренные сосиски, а так же — глиняную миску с квашенной капустой.

— Саша, зовите коллег. Пусть моют руки и садятся за стол.

Я выполнил указание. Вскоре пацаны появились на кухне. Умытые даже слишком тщательно. Рунге усадил нас за стол. И начал раскладывать приготовленное.

— Это блюдо, — заговорил он, выкладывая на тарелки кусочки запеканки, — по-немецки называется картофельгратен… Представляет собой нарезанный ломтиками картофель, запеченный в сливочном соусе с сыром… Квашенную капусту в Германии называют зауэркраут… Сосиски — вюрстхен… Прошу прощения за этот маленький урок немецкого языка… Ешьте, ешьте, гости дорогие!

И мы ели. Вернее, уплетали за обе щеки, потому что было очень вкусно. Оказалось, что учитель немецкого и сам умеет готовить, не полагаясь лишь на супругу. А может — только он в семье и умеет?.. Не-ет, у нас с Илгой, в этом смысле более традиционные отношения, ибо я не большой мастер в кулинарии. Умяв все, вплоть до зауэркраут — водочки к ней не хватало, эх! — мы чинно попили чай с вареньем и печеньем. Наш гостеприимный хозяин еще сокрушался, что не может угостить нас шварцвальдер киршторте — то есть традиционным немецким тортом «Черный лес».

Наконец, мы перешли в гостиную, чтобы начать обсуждение предложения юных сценаристов. Сценаристы после сытного обеда слегка осоловели. Пришлось взяться за изложение их идеи мне. В моем понимании она выглядела так. Некий юный пионэр, который зачитывается «Тремя мушкетерами» и другими романами Дюма-отца, попадает во Францию XVII века. Его мечта сбывается, он знакомится с любимыми героями, которые его, однако, разочаровывают.

Мушкетеры оказываются пьяницами, обжорами, драчунами, святошами — кем угодно только не теми героями, какими они представлены автором. К тому же, они поддерживают короля, что тянет страну назад, к эпохе Средневековья. Не лучше, однако, и гвардейцы кардинала — эти бойцы лишь слепые орудия в руках этого интригана, который мечтает о захвате власти. В конце концов, почему бы родовитому герцогу, главе французской церкви, не стать королем?

Юный мушкетер, который, конечно же, именует себя Д’Артаньяном, не желает служить ни королю, ни кардиналу. Он мечтает поднять народное восстание, которое сбросило бы и того, и другого. Иными словами, устроить во Франции революцию лет на сто раньше, нежели она случилась в действительности. И вся эта история должна сопровождаться драками, погонями, интригами, попойками, дворцовыми балами, заговорами, чтобы вышло не хуже, чем у Дюма и Юнгвальд-Хилькевича, который снял музыкальный фильм с Боярским.

— Я верно изложил, ребята? — осведомился я у пацанов.

Они с восторгом кивнули. Сонливость с них как рукой сняло. Я видел, что в голове у сценаристов уже рождаются сюжетные ходы. Однако следовало узнать мнение Карла Фридриховича. Все-таки он лучше всех нас соображает в кино. Я очень надеялся, что коллега не назовет замысел моих ребят полной чушью. Нельзя им было сейчас подрезать крылья. В конце концов — все это стоит затевать только ради них и других нераскрытых детских личностей, о которых в педагогических учебниках написано так много красивых слов.

— Замысел очень интересный, — нарушил молчание Рунге. — С одной стороны — он опирается на известный роман, а с другой — отличается от него, я бы сказал, идейно… В самом деле — сочувствовать мушкетерам, которые являлись сторонниками абсолютной монархии, презирали простой народ и вообще были самыми настоящими феодалами, в наше время как-то странно… Показать правду об этих прихвостнях короля, да и кардинала тоже — это серьезная художественная задача… Говоря коротко, ваша идея, ребята годится к дальнейшей разработке.

— Ура! — заорали пацаны и запрыгали.

Я строго на них зыркнул — мне стало жалко антикварный диван — и они притихли. Хозяин квартиры и ухом не повел. Его мысли были заняты другим.

— Однако, — продолжал он, — следует помнить, что поначалу полноценного художественного фильма нам не снять. Одной пленки уйдет уйма, не говоря уже — о массе разных технических трудностей, поэтому сюжет нужно будет придумать так, чтобы его можно было разбить на несколько эпизодов. Ну как — в многосерийном фильме. При этом — каждая серия должна иметь свой финал, но с намеком на продолжение. Я понятно изъясняюсь?

Сценаристы кивнули, хотя и слегка приуныли. Их понять можно — они-то думали, что это игра, а оказалось — работа.

— Кроме того, нужно рассчитывать на то, что на первых порах нам будет доступна только съемка немого фильма — в лучшем случае с титрами — поясняющими надписями. То есть, дорогие сценаристы, происходящее должно быть понятно зрителю без слов… Если вас все эти требования не пугают, тогда перейдем к обсуждению собственно самой истории.

— Не пугает, — сказал Толик.

Алька только кивнул.

— По-моему, вы больше меня напугали, Карл Фридрихович, — сказал я. — А бойцы рвутся в бой.

— Ну и отлично, — кивнул тот. — Значит, начинаем…

И мы начали. И увлеклись настолько, что не заметили, как стемнело. Хотя пацаны уверяли, что их дома скоро не хватятся, все-таки пора было расходиться. Что обо мне думает сейчас Илга, я даже предполагать не хотел. А еще надо было пацанят доставить по домам. И тут порадовал наш хозяин. Он сказал, что у него есть машина и он готов всех развезти. Я благородно отказался. Мне быстрее пешком добраться. Юные сценаристы, конечно же, обрадовались — они не каждый день катались на легковушке.

— Я их не просто доставлю домой, — негромко сказал мне учитель немецкого, — но и объясню все родителям, чтобы мальчишкам не влетело зазря.

Я был только рад. Пожал ему и мальчишкам руки, и помчался домой. Воздух посвежел. С неба начало накрапывать. И опять меня охватило беспокойство. Вдруг Илга обиделась? Я ведь ничего не объяснил по телефону, а мог бы — в учительской все равно не осталось ни души. Ну какой же я идиот! Жена должна знать, чем занимается ее муж после работы! Тем более, что и скрывать нечего… По крайней мере — того, что касается дня сегодняшнего… А вот — насчет всего остального?.. Ну ладно — прошлая жизнь, хотя бы о случившемся со мною уже в этой жизни я мог бы рассказать⁈ Мог бы, но… Не обо всем…

Во двор я ворвался, словно за мною гналась стая волков, укоряя себя за то, что не догадался посмотреть с улицы на наши окна — есть ли в них свет? Ладно, чего уж теперь… Я поднялся к двери, вставил ключ в замочную скважину, повернул его и медленно потянул ручку на себя. Свет и музыка хлынули на меня ободряющей волной. У меня отлегло от сердца. Илга — дома! Никуда не убежала… Любимая моя девочка…

С трудом, словно пьяный, разувшись и раздевшись, я направился в большую комнату, потому что свет горел только в ней, и именно оттуда доносилась музыка. И сразу же обнаружил перемены. Во-первых, на окне висели шторы. Во-вторых, посреди пустой комнаты стояло кресло, которого у нас не было еще утром. В-третьих, на стене висела картина. Жена моя сидела в кресле, смотрела на картину, а из магнитофона доносилась музыка — совершенно мне незнакомая. Во всяком случае, у меня точно не было такой кассеты.

Наклонившись над креслом, я заглянул жене в лицо. Слава богу, она не плакала. Она даже мне улыбнулась, спешно чмокнула меня и приложила палец к губам. Я понял это, как молчаливый призыв помалкивать и не мешать слушать музыку. Я кивнул, выпрямился и на цыпочках побрел в ванную, умываться. Потом — на кухню. Нет, после угощения у коллеги голоден я не был, но хотелось чаю. Я даже прикрыл дверь, чтобы моя возня не мешала Илге наслаждаться мелодией.

Поставив чайник на конфорку, сел на табуретку, в ожидании пока закипит вода. Напряжение постепенно отпускало меня. Да настанет ли день, когда я буду уверен, если не в любви этой удивительной девушки, то хотя бы в том, что однажды она не уйдет без всякой причины? А если и настанет, буду ли я в тот момент счастливее, чем сейчас? Не знаю. И, наверное, никогда не узнаю. И это хорошо. Это и есть настоящая жизнь… Музыка кончилась, вода закипела. Можно было заварить чаю, а потом идти к жене, рассказывать — почему провел вечер без нее…

Глава 15

— Вот видишь, в какие нелепые истории я все время влипаю! — закончил я рассказ о своих приключениях, пережитых в этом времени.

Не обо всех, конечно…

— Ты молод, горяч, склонен к скоропалительным решениям, — ответила Илга. — Вот потому и влипаешь… Ничего, с возрастом это пройдет.

— Думаешь? — зевая, произнес я.

— К сожалению, у всех проходит.

— Ах, ты моя богиня-психологиня… — я потянулся к жене, мы поцеловались.

И утром расставаться нам не хотелось, но педагогический долг влек нас в разные стороны. Илга исправляла дефекты речи у малышей, а мне приходилось исправлять дефекты воспитания у восьмиклассников. И еще неизвестно, кому приходилось труднее. Во всяком случае, за двух пацанов из ватаги моих подопечных я мог быть относительно спокоен. Кривцов и Абрикосов, судя по отметкам в классном журнале, хотя и не были самым тяжелым случаем, но все же не зря же угодили в «экспериментальный» класс! А при ближайшем рассмотрении оказались не самыми плохими пацанятами.

С другими будет потруднее. Всех неформальных лидеров я взял в секцию, так что была надежда, что хотя бы с дисциплиной в классе на других уроках проблем не будет. Остальных я намеревался вовлечь в съемки фильма. Взять, например, Доронина — чем не Портос? Особенно — в нашей трактовке, когда этот мушкетер не добродушный любитель подраться, а феодал-обжора, который угнетает простых французов в угоду своему ненасытному чреву! Да и для других персонажей исполнителей подберем.

Кто сказал, что нужно ограничиться только восьмым «Г»?.. А кто будет исполнять женские роли?.. А костюмы кто будет шить?.. И вообще, надо подключать школьное начальство, пусть помогает финансово и административно. О чем я и решил при удачном случае поговорить с директором. Утром в учительской как всегда было шумно. Учителя обсуждали новости, возмущались глупостью учеников, цитировали ляпы из сочинений, хвастались удачными оборотами из них.

Неожиданно ко мне подошел наш историк. Петр Николаевич поздоровался со мной и начал что-то мямлить. Я даже не сразу понял, что ему нужно. Наконец, он выдавил два слова: «Франция» и «Людовик».

— А-а, так вы слышали о нашем с Карлом Фридриховичем замысле? — догадался я.

— Да, — кивнул Трошин. — Я хотел сказать, что выбор периода правления Людовика Тринадцатого очень удачен… Восьмые классы как раз изучают сейчас переход Европы от позднего Средневековью к раннему Новому времени… Рост промышленного производства, начало колонизации Нового света…

— Слушайте, Петр Николаевич! — перебил я его. — Присоединяйтесь к команде!.. Будете нашим научным консультантом…

— Благодарю вас, очень польщен, — явно обрадовался он. — Знаете, я и сам с детства увлекаюсь этим периодом, собираю книги, старинные гравюры, шляпы, позументы и даже оружие…

— Неужто вы готовы все это предоставить для съемок? — удивился я.

— Нет, это было бы слишком рискованно, — забормотал историк. — Вещи старые, многие нуждаются в реставрации, но я готов показать их вашим художникам, для копирования…

— Значит, вы у нас отвечаете за историческую достоверность, — резюмировал я.

Он кивнул. Раздался звонок. Пора было приступать к работе. Я взял журнал десятого «А» и пошел в тренерскую. Забавно, у нас нет еще даже сценария, не говоря обо всем остальном, а эта затея уже начала притягивать самых неожиданных людей. Соскучились в школе номер 22 по живому делу, погрязли в рутине. Ну ничего, я их разворошу. С этими мыслями я и приступил к занятиям. На улице накрапывал дождик, так что пришлось проводить их в спортзале.

Наблюдая, как старшеклассники сигают через козла, я думал о том, что прошел всего месяц, как Владимир Юрьевич во мне уже весь съежился. Сидит где-то в дальнем уголке души и не рыпается. Я сам не заметил, как почти перестал сравнивать жизнь 1980-го года с жизнью 2023-го, да и мыслю я уже все чаще, как советский гражданин. Поначалу напрягало, что нельзя запросто прийти в магазин и купить, все что нужно — либо берешь то, что на прилавках, либо ссылаешься на знакомство с большими людьми.

Однако, когда внутренне принимаешь правила игры и начинаешь жить в предлагаемых обстоятельствах, общее течение жизни подхватывает тебя и несет. Это как переплывать бурную реку! Можно сопротивляться потоку, стремясь выплыть к нужной тебе точке противоположного берега, а следовательно — теряя силы и рискуя захлебнуться, а можно отдаться на власть течения, позволив реке свободно нести тебя и лишь немного подгребая руками и ногами, чтобы все-таки понемногу продвигаться к цели, используя энергию потока.

Первое время очень мешало отсутствие гаджетов и Интернета, было такое ощущение, что находишься в деревне, где нет зоны покрытия ни одного мобильного оператора, а потом ломка прошла. Наоборот, я стал находить даже положительные моменты в том, что меня не дергают каждую минуту ни нужные, ни тем более — ненужные люди. Не лезет в глаза и уши назойливая реклама. Не достают мошенники всех мастей. В общем — цифровой детокс по полной программе.

А вот, что касается цели… Зная будущее, я не мог не понимать, что моя педагогическая карьера закончится довольно скоро. Вряд ли, будучи учителем физкультуры, я смогу дорасти до министра образования. Скорее всего, как и многим учителям, в девяностые годы мне придется искать другой источник дохода. Вариантов не так-то много — либо челночничество, либо — бандитизм. А если учесть, сколько братков безвременно легло под дорогие мраморные надгробия, и судьба многих челноков была не лучше, то оба пути еще хуже, чем тупиковые.

Это, так сказать, низовой вариант. Ежели я захочу подняться над народными массами, мне придется податься в политики или в олигархи, но опять же, зная, какие причудливые извивы станет проходить отечественная и мировая история, я не могу гарантировать, что с большим трудом, идя по пути лжи и предательства, однажды не споткнусь на ровном месте и не полечу в тартарары. Хорошо еще, если в переносном смысле. Да и не хочется мне повторять уже однажды пройденное, пусть — и с вариациями.

Выходит, нужно искать что-то уникальное, что с одной стороны сохранит мне и моим близким жизнь, с другой — не оставит прозябать на задворках, влача жалкое существование малооплачиваемого неудачника, а с третьей — не потребует от меня совершать разные мерзости, ради того, чтобы вырвать у ближнего кусок пожирнее. Что это могло бы быть, я сейчас не имею ни малейшего понятия. Понятно, что для того, чтобы придумать этот нетривиальный ход, я должен воспользоваться знанием будущего, но каким именно — на это я ответить пока не мог.

А вообще жизнь в провинциальном советском городе в конце восьмидесятых затягивала, как благожелательная трясина. Впереди еще несколько лет относительной стабильности, которую одни именовали «эпохой застоя», а другие — «развитым социализмом». Через два года скончается Брежнев, через четыре — Андропов, через пять — Черненко. В 1986 Горбачев станет искушать народ гласностью, перестройкой и новым мышлением. Советский Союз начнет трещать по швам.

Закоренелые враги СССР, американцы, прикинутся овечками, но из-под каракуля будет нести все той же псиной, хотя советские государственные деятели и народ, очарованные сладкими речами и картинками сытной заокеанской жизни, не захотят замечать этого. Коммунисты разрешат открывать кооперативные ларьки, кафе, небольшие производства, но не обеспечат охраной от рэкетиров. Вскоре власть в стране фактически будет принадлежать бандитам, крышуемым продажными правоохранителями и чиновниками.

Приватизация окажется грандиозным надувательством. Народ потеряет последние накопления. Что не выгребет правительство, вытащат из карманов финансовые пирамиды. Лечить станут не в поликлиниках и больницах, а — по телевизору. Колхозы и совхозы разворуют, селяне либо сопьются, либо убегут в города. На национальных окраинах начнутся столкновения на этнической почве. Террористы проникнут в самое сердце страны. При этом можно будет читать, что хочешь, смотреть любые фильмы и слушать какую угодно музыку. Свободно участвовать в протестных демонстрациях, голодовках и в — ничуть не улучшающих твою жизнь — выборах. Не слишком ли высокая цена за эти сомнительные приобретения?

Конечно, появятся новые русские, многие из них будут богаче прежних хозяев жизни, которых свергли в 1917-м и уж намного зажиточнее нынешних завбазами и завмагов. Наверное, я смогу оказаться среди этой тонкой прослойки населения. И не в Литейске, где я ничего не знаю, а в Москве. Правда, прежних связей у меня уже не будет, придется обзаводиться новыми. Как вариант — хотя и довольно экзотический — выйти на самого себя, то есть на Данилова Владимира Юрьевича.

Всё ему — себе! — рассказать, доказав правдивость своих слов некоторыми фактами из нашей общей с ним жизни, о которых известно только нам, и предложить сотрудничество. Его связи — мое знание будущего. Правда, возникнет парадоксальная ситуация. Наша встреча, наверняка, изменит линию судьбы Вовчика, а значит, его не убьет голая шлюха. Однако тогда я должен буду исчезнуть! Или — нет? Вот ведь загадка… Потерпит ли Вселенная существование двух Владимиров Юрьевичей Даниловых, пусть одного и в чужом теле? Но ведь сейчас — терпит!

Я постарался выбросить всю эту премудрость из головы. Иначе и свихнуться недолго. А мне нельзя. У меня теперь Илга. Да и пацанов бросать негоже. Так что, раз уж взялся за эту лямку, придется тянуть. По крайней мере, несколько спокойных, в политическом смысле, лет у меня и страны есть. Я не могу повлиять на ход мировой истории, но могу попытаться изменить к лучшему судьбы хотя бы нескольких десятков человек. Да, пацаны вырастут. Большинство пойдет в армию — косить от нее станет уже следующее поколение — и кто-то, наверняка, окажется в горячих точках, но кому-то повезет выжить и может быть, благодаря мне, не сбиться с пути в снежном буране перемен. Это ли не цель?

Очень не хватало мне друга-советчика. Человека, с которым я мог бы поделиться своими сокровенными мыслями и сомнениями… Да вот только — с кем поделишься?.. Если человек по-настоящему мудрый и проницательный, он сразу почувствует, что я что-то не договариваю, и доверие пропадет. А если нет доверия, то какая тогда откровенность? С Илгой я сдуру попробовал, но испугался и хорошо хоть получилось свести разговор к шутке, а потом сам же и отказался от ее помощи. Стоило ли повторять?

Моя чародейка оказалась легка на помине. Во время большой перемены Раечка позвала меня к телефону, я взял трубку и услышал бархатный тембр ее голоса:

— Здравствуй, Саша!

— Здравствуй! — выдохнул я, и тут же встревожился: — У тебя все хорошо?

— Да, все в порядке! — ответила она. — Я только хотела предупредить, что сегодня задержусь. У меня дополнительные занятия.

— Хорошо, — ответил я, постаравшись, чтобы грусть не прозвучала в моем голосе. — Тебя встретить после работы?

Это был извечный мужской контрольный вопрос. Если жена ничего не скрывает, она обязательно ответит утвердительно.

— Буду рада, — ответила Илга, само собой раскрыв мою примитивную хитрость. — Только приезжай не к «Белочке», а к дому восемнадцать по Речной улице, к семи часам, и подожди меня во дворе.

— Договорились!

— До встречи!

— Пока.

Положив трубку, и благодарно кивнув секретарше Пал Палыча, я покинул приемную. Подозревать любимую женщину в чем-либо — низость. И наверняка Илга объяснит, почему она проводит дополнительные занятия не в детском саду, а в каком-то там доме номер восемнадцать по Речной улице, но если бы ревность можно было отключить по собственному желанию, насколько легче бы жилось людям!.. Ладно, не будем забивать голову всякой дребеденью.

— Саша! — окликнул меня Витек.

С утра я его не видел. У него было «окно». Мы поздоровались.

— Знаешь, я выяснил насчет телефона по твоему адресу?

— Ты молодец, а я забыл глянуть, есть ли в квартире розетка!

— Скорее всего — есть… — сказал трудовик. — Дом полностью телефонизирован, но когда выселяли прежнего жильца, квартиру тринадцать сняли с обслуживания АТС, а номер передали другому абоненту.

— Понятно… Жаль…

— Погоди жалеть! — отмахнулся Виктор Сергеевич. — Нужно пойти в райсовет и написать заявление, чтобы дали команду на выделение резервного номера… Самое главное, что квартира подключена. Дело только за номером…

— В любом случае — спасибо, дружище!.. Я перед тобой в неоплатном долгу!

— Да я пока еще ничего особо не сделал… — поскромничал он. — Кстати, завтра телек будет готов.

— Ну вот, а говоришь — ничего не сделал! — обрадовался я. — Ну вот чем тебя благодарить?.. Ты же не пьешь!

— Можно ведь и на трезвую посидеть, — хмыкнул Витек.

— Думаешь?.. — усмехнулся я и добавил: — А ведь это идея!.. Завтра перетащим ко мне телевизор и посидим!

— С удовольствием!

Прозвенел звонок. Рабочий день продолжался. По окончанию его я направился домой. Зная, что там меня никто не ждет, особо не торопился. Все-таки как-то не привычно скучать по женщине, зная, что через несколько часов она все равно будет дома. Мне пришла в голову мысль, что Илга не напрасно именно сегодня задержалась после работы — она таким образом давала понять, что дозволено одному из супругов, то дозволено и другому. Хотя, скорее всего — это лишь мой персональный бред и имеет место обычное совпадение.

Мимо проезжала машина такси. Я машинально поднял руку. Тачка притормозила. Я не собирался на ней ехать домой, потому что идти до него оставалось меньше километра, и назвал Речную улицу. До семи еще было далеко, но я чувствовал, что дома мне все равно не усидеть. Уж лучше воздухом подышу, погуляю до назначенного времени, где-нибудь поблизости от дома номер восемнадцать. Речная улица оправдывала свое название. Она тянулась вдоль берега Проныры, но противоположного по отношению к городской набережной.

В этом районе Литейска я еще не бывал. Путь к нему лежал через автомобильный мост. И весь берег утопал в зелени, правда, сейчас скорее — красени. Кроны густо разросшихся деревьев алели, желтели и багровели осенней, еще не полностью опавшей листвой. Деревья осеняли небольшие дома, чаще всего — частные, фасады которых скрывались за высокими, глухими заборами. Правда, были здесь и двух-трехэтажные дома, построенные, видимо, еще до войны. По крайней мере — они не выглядели старинными и презентабельными.

Я вышел из машины у дома номер 18. Это было здание в три этажа, с оштукатуренными и выкрашенными в желтый цвет стенами. Прошел несколько раз вдоль него, посмотрел на темные, по-вечернему, и освещенные окна. За каким из них находится сейчас Илга? Перед домом был двор с покосившимся жестяным грибком над песочницей и проржавевшими качелями. Торчать в этом дворе мне показалось глупым, и я решил побродить по берегу. Вдоль него тянулась проезжая часть улицы, а к воде можно было спуститься только по заросшему пожухлой травой откосу.

М-да, по такому бережку не погуляешь, особенно после дождя, да еще в сгущающих сумерках. И я медленно двинулся по краю асфальтированного покрытия. Машины проезжали редко. Их вообще было не слишком много в городе, а уж вечером они вообще почти переставали ездить. Не удивительно, что я обратил внимание на пронесшийся мимо «Жигуленок». Он разминулся со мною всего-то в полуметре. Я послал его водиле вдогонку несколько общепринятых, но непечатных выражений и продолжил путь.

Вскоре впереди послышался визг тормозов. Уж не сбил ли этот придурок кого-нибудь? Я прибавил шагу. Мало ли! Через триста, или около того, метров я вновь увидел едва не задевшую меня малолитражку. Возле нее происходила какая-то возня. В сумерках, да еще в тени деревьев, разглядеть, что именно там происходит было затруднительно, но у меня сложилось впечатление, что двое то ли пытаются затолкать кого-то в салон, то ли, наоборот, стараются вытащить.

— Помогите! — долетел до меня сдавленный женский вопль.

Глава 16

Не раздумывая, я кинулся на помощь. Участников событий, кроме меня, было трое. Два мужика и баба. Она вцепилась обеими руками в открытую дверцу и вопила. А мужики пытались ее руки от дверцы оторвать. Не получалось. А тут еще я. Один из них отпустил женщину и рванулся ко мне. Он мне этим сделал подарок. Потому что я воспользовался его неуместной прытью. Сделал подсечку и нападающий кубарем покатился с обрыва.

И тогда на меня кинулся второй. Здесь уже было не до подсечек. Апперкотом я отправил его в нокаут. Незнакомка перестала цепляться за дверцу и обернулась. Несмотря на сумерки, я узнал ее. Вот так встреча!.. Узнала ли она меня, я в тот момент не понял. Потому что спасенная, нырнула в салон, на водительское место, дала по газам и смылась. Оставив меня один на один со своими обидчиками. А ведь это только в кино, герои обезвреживают врагов с первого удара. В жизни — это случается редко.

Тип, которого я срубил, врезав по челюсти, еще возюкался на обочине, а вот второй уже выползал из-под обрыва. И в руке его что-то поблескивало. Финка! Спасибо, что — не ствол. От пули на открытом месте уж точно не увернешься… Судя по ухваткам, владелец финки был из уголовников. Он ловко перебрасывал клинок из одной руки в другую. А когда я пытался выбить его ногой, успешно уворачивался. Плохо, что второй оставался все время где-то вне зоны видимости. Ясно, что напарник с ножом намеренно не давал мне возможности контролировать их обоих.

Что ж, не стоит дожидаться, когда второй бандит воткнет мне финарь в спину. Я сделал вид, что отступаю перед выпадами первого и усыпил его бдительность. Внезапно атаковав, вышиб все-таки у него клинок. Бандюган выматерился, схватившись за руку — кажется, я вывихнул ему запястье, но я еще добавил ему проблем со здоровьем, от души засадил по яйцам. А когда того скрючило, то ударом, сцепленными в замок руками, снизу вверх, по челюсти распрямил. И кинулся к нокаутированному.

Тот все еще валялся, хотя и сучил ножками. Похоже, ему просто не хотелось снова возвращаться к драке. Похвально. Я взглянул на часы. Кажется, уже без пяти семь, хотя и трудновато было разглядеть циферблат «Славы» в такой темнотище. В любом случае, пора было идти встречать Илгу. Однако так быстро покинуть поле боя мне не было суждено. Тишину осеннего вечера прорезал вой милицейской сирены и сумерки озарились синими вспышками проблесковых маячков. Патрульные «УАЗики» подлетели с двух сторон.

— Всем стоять! — рявкнул один из милиционеров, подозрительно знакомым голосом. — Руки вверх!

Как законопослушный гражданин, я остановился и поднял клешни. Отдавший команду, подскочил ко мне и посветил в лицо фонарем.

— Ты? — выдохнул он.

— Я, сержант! — отозвался я, опуская руки.

— Можно было догадаться, — хмыкнул Покровский. — Мне как только передали, что один неизвестный отбил гражданку у двух других неизвестных, я сразу о тебе подумал.

— Благодарная гражданка удрала, — пробурчал я.

— Правильно сделала, — сказал Федя. — Она сразу сообщила. Кто, по-твоему, поставил дежурного в известность?

Позади милицейской машины остановилась еще одна. Хлопнула дверца, и в лучах милицейских фар показалась спасенная мною гражданка. Постукивая каблучками, она подошла к нам и, не стесняясь присутствия представителей власти, кинулась мне на шею. Я позволил себя поцеловать в щечку, но после решительно гражданку отстранил. У меня жена! Марина Михайлова, видимо, поняла мою холодность по-своему. Она фыркнула, вынула из кармана своего бежевого плаща пачку импортных сигарет, щелкнула зажигалкой и закурила.

— Ты, извини, Саша, — пробормотала она, когда сержант отвлекся на схваченных его товарищами злоумышленников, — но им нельзя было позволить уйти… Если бы мы вдвоем уехали, эти подонки бы смылись.

— Вообще-то, они могли меня порезать на ремешки. А уже потом смыться, — пробурчал я.

— Тебя бы — не порезали. Я уверена…

— Спасибо и на этом.

К нам снова подошел Покровский.

— Сержант, — сказал я ему, — там я у одного нож выбил.

Тот кивнул и окликнул одного из милиционеров:

— Тарасюк, поищи там где-то еще нож должен быть.

Кивнув, старшина принялся шарить лучом фонаря. И вскоре крикнул:

— Нашел!

— Бери, только осторожно! — откликнулся Покровский. — Пальчики!

— Обижаете, товарищ сержант…

— Сержант, мне идти надо, — сказал я. — Я ведь тут жену должен встретить.

— Тогда ей придется тоже проехать с нами. Нужно же зафиксировать ваши показания.

— Мы поедем на моей машине, — сказала дочь полковника КГБ.

— Конечно, — согласился сержант. — К девятому отделению подъезжайте. Адрес знаете?

— Знаю.

— Хорошо. Я доложу дежурному.

Покровский взял под козырек. И мы с Мариной пошли к ее «Жигулям».

— Выходит, ты женат? — спросил она.

— Да, почти уже неделю.

— Что-то не слыхала о твоей свадьбе.

— Я же не принц Уэльский, чтобы о моей свадьбе в газетах писали.

— Почему? Вполне себе принц… О тебе весь городской бомонд судачит…

— Вот уж не думал…

— И кто же эта счастливица?..

— Ее зовут Илга…

— Она логопед, верно?

— Да.

— Ну так я ее знаю… Она занималась с внуком нашего соседа… Поздравляю!

— Тогда притормози у дома номер восемнадцать…

Михайлова притормозила. Я вышел из машины и поспешил во двор. Илга уже ждала меня. Я обнял ее и расцеловал так, словно мы расстались много лет назад.

— Дорогая, — сказал я. — Не пугайся, но нам нужно проехать в отделение милиции.

— Ты влип в очередную историю?

— Верно… И теперь целое отделение жаждет услышать о моих подвигах.

— Я тоже, — сказала жена.

— А подвезет нас моя соучастница, — признался я. — Ее рассказ милиционеры жаждут услышать больше моего.

— А уж как я жажду, — вздохнула Илга.

Уточнять — почему, я благоразумно не стал. Мы подошли к «Жигулям». Моя жена и дочь главного кагэбэшника города и впрямь узнали друг дружку. Они поздоровались, и мы поехали в девятое отделение. Там у нас с Мариной взяли показания. Разумеется — у каждого в отдельности. Когда нас отпустили, Михайлова подбросила нас с Илгой к дому. О том, что именно случилось с полковничьей дочерью на пустынной вечерней улице, каким образом два бандита оказались у нее в машине, в тот раз мне узнать не удалось.

Да, откровенно говоря, особенно и не интересовало. Дома Илга прежде всего отправилась ванную, а потом принялась хлопотать на кухне. Я тоже залез под душ. Вымывшись, смазал йодом ссадины на правой руке. За ужином я поведал супруге о случившемся. Правда, не стал ей рассказывать о ноже — чего зря пугать. Илга сделала из услышанного свой, чисто женский вывод, который заключался в том, что мне не следует ее встречать, когда она будет проводить дополнительные занятия после работы.

— Этого я тебе обещать не могу, — сказал я. — И все же прошу меня предупреждать, если задерживаешься.

— И ты тоже, — ответила она.

— У нас все будет пополам.

— А по другому я семью и не представляю.

Так и пробеседовали до ночи. Перед сном я успел предупредить Илгу о том, что завтра к нам придет мой коллега, преподаватель труда. Мы принесем с ним телевизор. Она очень обрадовалась этому. И это было понятно. У нас, кроме моего кассетника и нескольких книг — не художественных — других способов проведения домашнего досуга не было. Можно было, правда, смотреть на картину, которую Илга повесила в большой комнате. Ничего особенного на ней изображено и не было.

Полотно делилось на две части — небо и море. И то и другое было написано темно-синей краской. Только на небе были нарисованы то ли две, то ли четыре белых точки, а на море — горизонтальные параллельные белые полоски. Я так понял, что это — две или четыре луны со световыми дорожками на воде. Называется картина, по словам Илги, «СОТВОРЕНИЕ МИРА», автор некий Чюрлёнис. Более того, оказалось, что и музыка, которую слушала жена, написана тем же Чюрлёнисом. Не очень все это понятно, но красиво.

Утром Витек подтвердил, что телевизор готов и можно его после работы забирать. На большой перемене он даже продемонстрировал его мне. Тот стоял в школьных мастерских — здоровенный ящик из полированного дерева, с выпуклым серым экраном в обрамлении пластиковой панели. Называется сей агрегат «ЭЛЕКТРОН-205». Весит килограммов сорок. Я понял, что придется ловить после уроков тачку, чтобы отвезти это изделие домой. Как ни странно, но увидев древний телек, отремонтированный золотыми руками трудовика, я испытал гораздо больше воодушевления, нежели когда — в будущем — покупал крутую «плазму».

В этом и заключается отличие советского образа жизни от буржуазного. Самые простые, но с трудом достающиеся вещи радуют сильнее, чем навороченные побрякушки, которые покупаешь не потому, что они тебе на самом деле нужны, а потому — что денег девать некуда. Кажется, я начал постигать мудрость, заключенную в том утверждении, что материальные ограничения оставляют много места для духовного развития, и наоборот — сытость порождает бездуховность. М-да, постепенно я становлюсь философом.

Порадовал меня не только Курбатов, но и Рунге. Мы с ним встретились в столовой. Поглощая дежурную котлетку с макаронами и запивая ее компотом, он поведал мне, что уже переговорил кое с кем из кинолюбительской общественности города, и коллегам понравилась идея съемок фильма школьниками. В общем, они готовы нас поддержать — кто техническими средствами, кто советом, а кто и прямым участием. А один уже дал дельный совет. Чтобы у властей не возникало лишних вопросов, нужно формализовать этот творческий порыв. А именно — создать детскую любительскую киностудию.

Честно говоря, у меня уже голова шла кругом. Теперь еще и киностудия! Впрочем, дружище Карл, был как всегда прав. Ведь если выбивать средства, просить разрешение о проведении съемок в тех или иных местах, то лучше прикрыться бумажкой. Название, эмблему и другие атрибуты киностудии можно поручить придумать тем же ребятам. Чем больше мы будем привлекать их к творчеству, тем лучше. Мы обсудили также и то, под какой крышей лучше всего киностудию пристроить?

Конечно, любая молодежная самодеятельность в СССР находится в ведомстве комсомола, но лично у меня районный комитет этой организации ассоциировался с Кешей Стропилиным, а — школьный с Симочкой Егоровой. И ни с тем, ни с другой связываться не хотелось. Карл понял мои сомнения, хотя в подробности я не вдавался, и предложил поговорить с руководством Дома Пионеров. У них полно разных детских кружков и секций, глядишь — не откажутся и приютить детскую киностудию, хотя бы — только на бумаге.

— Слушай, дружище! — осенила меня идея. — Я у тебя в гостях был уже дважды, а ты у меня — ни разу! Если сегодня после уроков ты не очень занят, приходи ко мне! Будет также наш трудовик. Мы обмываем телевизор, правда, без алкоголя, ибо Виктор Сергеевич в завязке…

— Значит — кофе! — подхватил он. — Я принесу все необходимое для варки настоящего кофе по-венски.

— Ну и отлично! — обрадовался я. — Тогда — жду!

Идея и впрямь было неплохая. Правда, я сказал Илге, что у нас будет только один гость, но думаю, что где один, там и двое… В любом случае — наше вечернее с ней уединение будет нарушено, но ничего — у нас вся ночь впереди. Я в прекрасном настроении провел остаток рабочего дня. Однако всегда следует помнить, что по закону подлости, если у вас хорошее настроение, вам его обязательно испортят. В моем случае — этот закон, похоже, срабатывает в девяносто процентах случаев.

На последнем уроке у меня было «окно». Я решил домой не уходить. Во-первых, чтобы дождаться трудовика, у которого как раз был урок, а во-вторых, мне надо было заняться кое-какой писаниной. У преподавателей ее всегда хватает. И только я, понимаешь ли, втянулся в это занятие, как в дверь тренерской постучали. Я крикнул, что открыто, не поднимая головы от бумаг. Скрипнула дверь. Все также — не глядя — я показал рукой на свободный стул, дескать, садитесь.

— Здравствуйте, Саша! — пискнул посетитель.

Вернее — посетительница. Я вздохнул и оторвался от своей писанины. Передо мною, хлопая честными глазками, сидела Серафима Терентьевна.

— Здравствуйте, товарищ Егорова, — пробурчал я. — Если вы по вопросам воспитательной работы, то на ближайшем комсомольском собрании готов отчитаться о своих планах.

— Нет, я по личному вопросу.

— По личному? — удивился я. — Вы ошиблись, Серафима Терентьевна… По личным вопросам у нас принимает Пал Палыч, ну или — в профкоме…

— Я не понимаю, Саша, — плачущим голосом произнесла старшая пионервожатая, — что я вам сделала?.. Разве мы не были друзьями⁈

— Были! — не стал отрицать я. — Более того, мы были до такой степени друзьями, представьте, я даже подумывал на вас жениться…

— И что же произошло?

— Ничего… Я убедился в том, что вы любите другого и не счел нужным мешать вашему счастью…

Слезы мгновенно высохли на щеках Симы.

— Кого же это, по-вашему, я люблю⁈ — возмущенно спросила она.

— Насколько я понял — Григория Емельяныча.

— Ах, с чего вы взяли!

— Ну так… Наблюдения…

— То есть вы спокойно наблюдали, как за мною ухаживает этот пошляк, и…

— «Гриша, Гриша, живой!» — передразнил я ее.

— Н-у, я волновалась…

— Симочка, — произнес я, со всей возможной проникновенностью. — Как бы там ни было, я все равно не могу на вас жениться… Я уже женат!

— Ах, вот как! — Она вскочила. — И вы мне тут еще смеете выговаривать…

— Да ничего я вам не выговариваю! — пожал я плечами я. — Вы сами ко мне пришли…

Она выскочила, хлопнув дверью. Да так, что сверху обрушились коробки с самбистскими шлемами. Как раз прозвенел звонок с последнего урока. Пришлось разгребать завалы, чтобы выбраться из тренерской. Я кинулся в мастерские, но не обнаружил там ни Курбатова, ни телевизора. Куда это они оба подевались? Озадаченный, я вышел на крыльцо и едва не был сбит с ног несущимся навстречу трудовиком. Витек схватил меня за рукав и потащил со школьного двора.

— Я уже и машину нашел! — на ходу сообщил он. — И мы уже с шоферюгой погрузили, а тебя все нет.

Машиной оказался грузовик. «Электрон-205» покоился в кабине, и туда же втиснулся щуплый Витек. Мне пришлось залезть в кузов. Доехали мы быстро. Я рассчитался с водителем, а потом мы вдвоем доволокли телек до двери квартиры. Я отворил ее и уже сам внес аппарат внутрь. Ставить его было не на что, поэтому я водрузил телевизор в большой комнате на подоконник. Благо — тот достаточно широк. Виктор Сергеевич тем временем отыскал телевизионный кабель, который был свернут и засунут за батарею.

Длины провода с электрической вилкой не хватало, чтобы дотянуться до ближайшей розетки, но у трудовика все было предусмотрено. Он захватил с собой удлинитель. Через минуту телевизор был уже включен. Раздалась музыка — что-то классическое, но изображение рябило — через экран бежали полосы. Витек и к этому был готов. Он достал из сумки, с которой не расставался, отвертку с долгим жалом и принялся настраивать гетеродин. Мне пришлось стоять напротив экрана и следить за четкостью изображения.

Через некоторое время оно и в самом деле стало четким, в меру ярким и контрастным. Раздался звонок. Я пошел открывать. Это пришел Карл Фридрихович. И тоже не с пустыми руками. В одной из них он держал бумажный пакет, в котором что-то побрякивало, а в другой… Один из своих «воробьяниновских» стульев. Я немедленно освободил его от этой ноши и сразу отнес стул на кухню. Там ведь было всего две табуретки. Рунге последовал за мною и стал выгружать содержимое пакета.

И в этот момент пришла Илга.

Глава 17

Она была нагружена покупками. Я отнял у нее сумки, пакеты и отнес на кухню. Гости тем временем вышли в прихожую и сами, без моей помощи, отрекомендовались хозяйке. Покуда шла церемония знакомства, я разобрал покупки. Чего только не было в принесенных супругой авоськах — финский сервелат, сулугуни, мягкие белые булки с хрустящей корочкой, шпроты, алые сочные помидоры, пупырчатые свежие огурчики, маринованные грибочки, говяжья вырезка. М-да, оказывается не только я в нашей семье могу доставать дефицит.

— Готовить буду я, — заявила Илга, появляясь на кухне.

— Нисколечко не возражаю! — сказал я. — Правда, кофе вызвался приготовить Карл Фридрихович.

— Кофе я предоставлю готовить ему, — не стала возражать жена, — но все остальное предоставьте мне.

— Тогда мужчины займутся мужскими делами.

— И это правильно!

Мы поцеловались. Я отправился в большую комнату, где меня ждали коллеги.

— Ну, Александр Сергеевич, — проговорил трудовик. — Нет слов!.. Свадьбу-то зажилил…

— Да не было пока свадьбы, — смутился я. — Мы не расписаны.

— Тем не менее, вас можно поздравить, — сказал преподаватель немецкого.

— Спасибо! — кивнул я. — Супруга будет готовить. А потом вы, Карл, сделаете ваш кофе по-венски.

— Хорошо, — согласился тот. — Тем более, что кофе подается после ужина… Вот только…

— Что — только?

— Жалею, что принес только один стул.

— Так… У нас не хватает седалища, — пробормотал Виктор Сергеевич. — Это мы исправим… Карл, ты же сейчас не очень занят?

— Совершенно не занят.

— Тогда — за мною! — скомандовал Курбатов и направился в прихожку.

Рунге двинулся за ним.

— Коллеги, вы куда? — опешил я.

— Мы скоро!

И они исчезли. Я, от нечего делать, заглянул на кухню.

— Куда это они? — спросила Илга, колдуя у плиты.

— Каким-то загадочным способом хотят решить проблему нехватки седалищных мест в нашей квартире.

— Значит, ты сейчас свободен?

— Ну-у… В общем…

— Тогда садись чистить картошку…

И она сунула мне в руки две миски — одну с мытой картошкой, другую — пустую. Я поставил их на стол, взял нож. Как человеку, окончившему военное училище, мне пришлось перечистить гору картошки. И не такой, как эта, круглой, да белой, а — всякой, порою и подмороженной. Судя по тому, что руки Шурика тоже помнили эти нехитрые движения, ему также приходилось чистить картоху. Так что с этой задачей мы справились, играючи. Оценив мои успехи, жена тут же попросила нарезать клубни ломтиками.

— А откуда у нас взялся старинный стул? — спросила она.

— Рунге принес.

— Странно видеть такую вещь рядом с нашими табуретками.

В ее словах мне послышался упрек.

— Не все сразу, — пробормотал я. — Постепенно обставимся… Мне говорили, что есть в городе мебельный мастер, фамилии его я не знаю, его все зовут по отчеству — Алексеичем… Так у него можно купить хорошую, хотя и не новую мебель…

— Разве я высказала сожаление по поводу того, что у нас недостаточно мебели? — удивилась Илга. — Комфорт не стоит превращать в самоцель — это только способ не отвлекаться на бытовые мелочи.

Ну вот что с ней поделаешь! Вечно она все вывернет по своему… Я принялся кромсать картофелины, бросая получающиеся ломтики на шкворчащую сковородку. Раздался звонок. Я с облегчением пошел открывать. Это были вернувшиеся коллеги, которые торжественно внесли в квартиру… Скамейку! И ни какую-нибудь садовую лавочку, без спинки и подлокотников, а удобную скамью, сидя на которой, можно откинуться назад или даже — прилечь. Когда этот изящный предмет меблировки был внесен на кухню, жена моя ахнула и захлопала в ладоши. Скамейка удачно вписалась в скупой интерьер нашей кухни.

— Где же вы раздобыли — эту конструкцию? — осведомился я.

— Сделал себе на дачку, — пояснил Витек, — но вам она нужнее… Купите что-нибудь более удобное — вернете.

— Спасибо…

— То же самое относится к стулу, — сказал Карл. — Обзаведетесь своими — вернете!

— Благодарю!

Я пожал обоим мужикам руки. А вскоре у Илги все было готово. Она накрыла на стол и… Вытащила из холодильника запотевшую бутылку водки. Я мысленно охнул и посмотрел на трудовика, лицо которого сделалось несчастным. Моя вина — не предупредил супругу, что один из гостей в завязке! Однако теперь демонстративно убирать водку со стола было глупо. Тем более, что жареная с мясом картошечка, грибочки, колбаска и прочее — так и просились на закуску.

К счастью, Илга оказалась мудрее. Кроме водки, она припасла трехлитровую банку березового сока, магазинного, правда. Сок жена перелила в стеклянный кувшин и завязавший трудовик мог смело чокаться со всеми, делая вид, что пьет и при этом, не нарушая зарока. Мы с Карлом хлопнули по-рюмашке настоящей «Московской», а Илга и Виктор Сергеевич — ее имитацию, что не мешало им влиться в разговор. Я поймал себя на мысли о том, что впервые вижу свою жену в компании. Она меня, впрочем, тоже.

Смеялась Илга редко, а на вопросы, чаще всего отвечала серьезно и обстоятельно. Не знаю, в чем причина — то ли ей приходилось мысленно переводить свою внутреннюю латышскую речь на не родной русский, то ли дело в ее характере. В этом они, с Карлом Фридриховичем, были в чем-то схожи, хотя Рунге — отпрыск давно обрусевшего рода и вряд ли мыслил на немецком языке. Как бы то ни было, застольный разговор вышел на славу. Обсуждали новинки — для большинства присутствующих — кино и литературы, рассказывали приличные анекдоты.

Мне хорошо с этими людьми. С ними я окунулся в неповторимую атмосферу кухонного общения, которое было столь обычным в советскую эпоху и ставшее редким в последующие времена. Как люди интеллигентные — даже я! — мы с Карлом употребляли в меру, налегая в основном на закуску, а жена моя и трудовик вообще были трезвыми, как стеклышки. Я на мгновение потерял нить разговора — задумавшись о своем — и не сразу сообразил, что речь идет о самых разнообразных, но необъяснимых явлениях и вещах.

В свой первый 1980-й я был слишком мал, чтобы осознавать это, но оказалось, что тема НЛО, рисунков в пустыне Наска, тайны египетских пирамид и Баальбекской веранды, Лох-Несского чудовища и Петрозаводского чуда живо волнует людей этого времени. Впрочем, сюда же можно добавить и филиппинских хилеров и необыкновенную астрономию племени дагонов. А также — магию, гороскопы, привидения. К этим явлением люди мыслящие относились вполне скептически, но и совсем не отрицали.

Хмель ударил мне в голову, и я решил рассказать им… Нет, не о себе, конечно, о неком таинственном случае… Ну… О человеке, который из будущего угодил в прошлое и получил второй шанс. И теперь живет среди, ни о чем не подозревающих, сограждан, зная о том, что произойдет в следующие десять, двадцать, тридцать, сорок лет, но помалкивая, потому что современники его не поймут, или примут за умалишенного. И это — в лучшем случае. А в худшем — за иностранного шпиона. Так и мается, бедолага… Рассказ получился в стиле романа Беляева.

— Научная фантастика, — вынес приговор друг Карл.

— Нет, — упрямо сказал я, решив прощупать почву. — Я читал, что это якобы действительный случай…

— А в каком журнале? — уточнила Илга, которая смотрела на меня слишком уж пристально.

— Не помню… — попытался увильнуть я. — В иностранном… На английском языке…

— Английский он знает, — подтвердила жена, как будто кто-то из гостей сомневался. — Читает книгу по карате.

Книжку, которую мне притаранил Кеша, я действительно читал, правда урывками, а надо было плотнее заняться. Благо, в книге много иллюстраций — стойки, приемы и прочее.

— Я вот только одного не пойму, Шурик, — проговорил Витек. — Если этот человек, о которым ты рассказал, все скрывал, откуда же стало известно, что он из будущего?

Да, это он меня хорошо подловил. Надо выкручиваться.

— Ну-у… В статье сказано, что он не выдержал и поведал все одному западному журналисту… Но просил не раскрывать его имя.

— Выдумки все это! — отмахнулся трудовик. — Мало ли, что пишут в продажной буржуазной прессе…

Пришлось мне согласно кивнуть, но совсем сдаваться я не собирался.

— Ну, а если допустить, что это правда! — проговорил я. — Что он, по-вашему, должен был делать?..

— А он, этот человек, рассказал журналисту о будущем? — спросил Рунге. — Ведь читателю гораздо интереснее узнать, что его и мир ждет в следующие десятилетия, нежели сама история скитаний гостя из двадцать первого века…

Немец меня подловил почище Витька. Помощь пришла, откуда не ждал.

— Я не думаю, что этот несчастный рассказал западному репортеру правду о том, что ждет человечество через сорок лет, — как всегда без тени юмора произнесла Илга. — Скорее всего — солгал… Да-да, припоминаю… Кажется, я тоже читала эту статью… Этот человек рассказывал, что в будущем у каждого в доме будет небольшой личный компьютер… Люди смогут с помощью таких компьютеров общаться через специальную общественную сеть, обмениваться новостями и обсуждать их… Что-то вроде этого…

— Что ж, это вполне достоверно, — кивнул Карл, — но ничего такого, чего бы мы и так не знали…

— О достижениях социализма или даже о полной победе коммунизма в будущем, западной прессе этот человек точно не мог бы рассказать, — сказала моя супруга, искоса поглядывая в мою сторону. — Вот он и сосредоточился на незначительных технических подробностях…

— Да брехня все это… — пробурчал совершенно трезвый Курбатов. — Выдумывают всяко разно… Лишь бы эти… Тиражи поднять…

— Скорее всего… — откликнулся я.

Разговор на этом угас. Смешно… Скажи я им прямо о том, что этот человек из будущего сидит с ними за одним столом — все равно не поверили бы, но забросали бы ехидными вопросами. Ну, а если я бы им поведал о том, что СССР исчезнет всего-то через одиннадцать лет, а от мировой системы социализма останется только несколько стран, да и те, за исключением Северной Кореи, пойдут по пути экономической конвергенции с капитализмом, что на деле означает полный крах мечты о построении коммунистического общества?.. Они бы сдали меня в ведомство отца Марины Михайловой…

Спасибо друзьям и любимой девушке — уберегли от глупости. В следующий раз буду держать язык на замке. Придется с этой своей тайной жить, по крайней мере — до конца восьмидесятых, а дальше всем станет не до социализма и его судьбы. Каждый будет выживать, как может. Кажется, я опять мысленно оседлал любимого конька — как жить так, чтобы не было мучительно больно ни мне, ни моим близким. В том числе и тем, кто сейчас сидит рядом со мною…

В девять гости стали собираться домой. Не потому, что им стало скучно или мы с Илгой как-то намекнули, что дескать, пора и честь знать. Скорее — из деликатности. Когда за ними закрылась дверь, мы принялись убирать со стола, мыть посуду. Вернее, это делал я, а жена хотела мне помочь, но я заверил, что справлюсь. Ну в общем это и справедливо. Гостей приглашал я, значит, и разгребать за ними — тоже мне. Хотя, чего там разгребать? Несколько тарелок, чашек, рюмок, ложек, вилок… Турку, которую принес Рунге для того, чтобы сварить кофе, он сам же и вымыл. И унес. И молодец.

Закончив с мытьем, я зашел в комнату. Илга сидела в халате и с полотенцем на голове, и смотрела телевизор. Показывали что-то революционное. Так как кресло было занято, я принес из кухни «воробьянинский» стул и уселся на него верхом. Хорошо, что тот был крепкой, видать, еще дореволюционной работы. На черно-белом экране о чем-то негромко картавил вождь мирового пролетариата, но Илга, похоже, думала не о фильме.

— Зачем ты рассказал об этом госте из будущего? — вдруг спросила она.

Этот вопрос меня стукнул, как обухом по голове. Неужто — догадалась? Да нет, чушь! Ну какой нормальный человек в это поверит?.. Впрочем — она же сама говорила мне о переселении душ, намекая на то, что мне либо в психушку, либо — к духовному учителю… Тогда этот разговор удалось замять, но это вовсе не означает, что девушка, которую я теперь считаю своей женой, забыла о нем. А сегодня я сам напомнил об этом, показав тем самым, что эта тема все еще важна для меня…

— Ну вы все так интересно рассуждали об НЛО, магии, хилерах этих, что и мне захотелось чем-то блеснуть на тему необъяснимых явлений… Просто, для поддержания разговора.

— Блеснул?

— Похоже, что не очень…

— Ты хорошо знаешь этих людей?..

— Ну как сказать… — протянул я. — Мы вместе работаем…

— Целый месяц…

В ее словах прозвучала плохо скрытая ирония. Я промолчал. В сущности — она была права, но меня это почему-то безмерно раздражало. Почему она, собственно, считает, что со мною можно разговаривать, как с несмышленышем?. Ну да, она, конечно, психолог, но я ведь не дефективный ребенок! Неужели я должен спрашивать у нее разрешения на то, о чем говорить с приятными мне людьми?.. «Ты хорошо знаешь этих людей…» — это уже попахивает паранойей, дорогая моя! Ничего этого я вслух не сказал, спросил:

— Ты думаешь, что мне есть, что скрывать?

— Я думаю, что не стоит в застольном разговоре задевать темы, которые тебя искренне волнуют, — ответила Илга.

— Ах вот оно что… — пробормотал я. — Двоедушие и все такое…

— Ты по какой-то причине не захотел говорить об этом, — откликнулась она. — И поэтому я тоже молчала… Если есть у тебя какая-то тайна, твое право сохранять ее, но, ради бога, не пытайся говорить о ней с посторонними!

— Хорошо! — буркнул я. — Не буду… В эти сказки все равно никто не поверит. Пойдем спать…

— Иди ложись… — последовал ответ. — Я фильм досмотрю…

Опа!.. Обиделась? Ну и пусть… Я тоже не готов все время выслушивать нотации. Любовь любовью, а уважение к друг другу никто не отменял. Я поднялся со стула и отправился в спальню. Повалился на ухнувший пружинами матрас и почти сразу уснул. Утром мы не вспоминали о вечерней размолвке. Как обычно — позавтракали, съев то, что осталось от вчерашней пирушки, и разбежались по работам. Общественно полезный труд лечит не хуже времени. Обида на жену прошла. Да и на что обижаться⁈ Она же обо мне печется…

В школе завучиха объявила, что на субботу назначен педсовет, будут обсуждаться итоги первого месяца учебного года. Хорошо хоть — не мое аморальное поведение! Пал Палыч сообщил мне приятную новость: ему удалось согласовать с гороно мое освобождение от ведения занятий в школе, при условии, что я принесу справку из спортобщества о том, что по субботам у меня секция для городских детей. На всякий случай, я уточнил: означает ли это, что мне можно будет не присутствовать на предстоящем педсовете? Увы, директор ответил, что явка всех педагогов обязательна. Ну и ладно!

К сожалению, сегодняшний день не исчерпал всех своих новостей. К одной из них я отнесся вполне индифферентно. Выяснилось, что нас покидает старшая пионервожатая. Уж не знаю, виноват ли в этом я? Скорее всего, Симочка исчерпала школьный запас мужиков, которым можно одновременно морочить голову и решила поохотиться в других угодьях! Ну и скатертью дорога! Вторая новость поджидала меня буквально за порогом школы. Вернее, две новости, как в популярном анекдоте.

Едва я вышел из школьных ворот, как меня окликнула та, которую я меньше всего ожидал здесь увидеть! Аграфена Юльевна… Ей-то я зачем понадобился?.. Ах да, мне же, наверное, следует освободить комнату! И, кстати, выписаться из общаги, чтобы прописаться в новом жилье.

— Привет! — сказал я Груне. — Все понял! Мне пора выметаться из общежития…

— Привет, Саня! — откликнулась та. — Это само собой, но я к тебе собственно по другому делу…

— По какому же?..

— Диван я тебе достала, — ответила комендантша. — Недорого, за тридцатку всего… Петюня в воскресенье привезет с утреца… Так что — будь дома… Ну или хотя бы, чтобы жена твоя никуда не отлучалась…

— Вот спасибо! — обрадовался я. — Даже не знаю, как тебя отблагодарить…

— Свои люди, сочтемся… — отмахнулась Груня. — И вот еще… Опять тебе прислали…

Глава 18

Она протянула мне серую казенную бумажку. Повестка! На понедельник, на семнадцать часов. Адрес тот же, что и на предыдущей.

— Чего они тебя таскают, Саня? — спросила Аграфена Юльевна. — Уж не из-за тех ли колготок часом?..

— Вроде — нет… — пожал я плечами. — Да я и сам толком не пойму, чего они ко мне привязались… Спасибо, Груня!

— Счастливо тебе!

И мы разошлись в разные стороны. Я поплелся домой. Чего он ко мне привязался, этот капитан Киреев? Может и впрямь прознал, что я с его бабой?.. Эх, знал бы, не связывался бы… Да какого черта!.. Я никакого отношения к махинациям Стропилина не имею… Если этот мент думает по-другому, пусть доказывает!.. Так что пошли они все… Буду жить, как наметил… У меня Илга… У меня друзья… У меня ученики… Я о них должен думать, а не половых проблемах Сильвестра, как его там бишь?.. А-а, Индустриевича!

Ладно, завтра воскресенье, можно будет отдохнуть. Диван, опять же, привезут. Всяко наша с женою жизнь станет комфортнее. А там посмотрим. Я вернулся с работы раньше Илги, и от нечего делать решил сделать уборку. Благо, что при минимальном наборе мебели — это не такая уж трудная работа. В общем, к моменту появления жены квартирка наша сверкала чистотой. Я даже начал кумекать над тем, что приготовить на ужин. К счастью, Илга пришла раньше, чем я успел придумать.

— Как же у нас чисто! — восхитилась она. — Ты просто молодец!

И я был награжден поцелуем. Как же мало нам, мужикам, нужно, чтобы почувствовать себя нужными нашим спутницам жизни! Однако супруга моя хорошо знала, что одной похвалой мужчина сыт не бывает. И потому, приняв душ, сама взялась готовить ужин. И правильно сделала, потому что у меня получилось бы заведомо хуже. Так что субботний вечер у нас вышел сугубо мирным, домашним. Мы не вели трудных разговоров. Я даже не рассказал о повестке, а вот о том, что завтра привезут диван — рассказал.

Новость о диване воодушевила Илгу. Она предложила, после того, как его привезут, посетить Центральный универмаг города, купить то, другое, третье. Как будут говорить в моем времени — заняться шопингом. Я совсем не против. Мы ведь еще вдвоем по магазинам не ходили. Да и вообще, нигде еще не были. Так что планы у нас сложились самые оптимистичные. И очень хотелось надеяться на то, что не случится ничего такого, что могло бы омрачить выходной.

По крайней мере, ночь с субботы на воскресенье прошла спокойно. В том смысле, что нам никто не мешал заниматься тем, чем обычно занимаются молодые супруги. С утра я сбегал в ближайший гастроном, чтобы купить бутылку водки. Нужно же было как-то рассчитываться с Петюней, когда тот привезет диван!.. А он оказался легок на помине. Когда я подошел к дому, у ворот стоял знакомый «МАЗ», а его водила препирался со сторожем. Видимо, Петюня пытался уговорить Сидорыча пропустил грузовик во двор.

— Доброе утро! — сказал я, подходя к ним.

— О, а вот и хозяин! — обрадовался шофер. — Привет, Санек!

Я пожал ему руку и обратился к сторожу:

— Артемий Сидорович, будьте любезны, пропустите машину во двор. Мне диван привезли.

— Ну так бы и говорили, — проворчал тот.

Он достал из кармана связку ключей и отпер ворота. Петюня кинулся в кабину и снова завел движок. Я пошел вперед, показывая куда лучше подъехать. Водила развернул свой драндулет и сдал «задом» к подъезду. Вылез из кабины, откинул боковой борт, запрыгнул в кузов. Я последовал за ним. Вдвоем мы подтащили груз к самому краю и спрыгнули на землю, аккуратно сняли диван и поставили его на асфальт. Судя по весу, сей предмет меблировки был довольно солидным сооружением, не кушетка какая-нибудь.

Чуть-чуть передохнув, мы подняли диван и потащили его в дом. Как тут было не порадоваться тому, что живу на первом этаже! Супруга открыла дверь и мы внесли внезапное приобретение в квартиру. Разулись и сразу же отволокли диван в большую комнату. Теперь можно было и передохнуть. Я познакомил Петюню с женой. Она пригласила нас за стол. Мой приятель по общаге отказываться не стал. Тем более, что, как он сам признался: «С утра не жрамши…». С удовольствием позавтракав, Петюня сказал, что ему пора ехать. Я вышел его проводить до машины.

— Это тебе! — сказал я и сунул ему бутылку водки.

— Спасибо, — буркнул тот, пряча пузырь во внутренний карман телогрейки.

— А деньги за диван кому передать? — спросил я.

— Комендантше…

— Ладно, зайду на днях… Как твои дела-то?..

Мой бывший сосед только отмахнулся.

— Так себе…

— Что так?

— Да прикинь… Зойка своего амбала фиксатого выставила в шею… Застукала его с нашей Груней… И теперь, прикинь, мне проходу не дает…

— Неужто хочет женить тебя на себе?..

— Ну дык…

— Держись, дружище!

Петюня обреченно кивнул и полез в кабину. Я вернулся в квартиру. Пока я трепался с приятелем, Илга сняла с приобретения полиэтиленовую пленку. Диван был обтянут синей с белым узором тканью, боковины и подлокотники его сверкали полированным деревом, а спинка оказалась снабжена полкой. Так что на нее можно было класть книгу, если читаешь лежа, ну или ставить бокал вина во время вечеринки. Например, когда решил пригласить даму потанцевать. В общем, приобретение нам понравилось.

К дивану не хватало торшера, а к телевизору — тумбочки. Не факт, что мы могли сходу это все эту купить, но, тем не менее, необходимость посещения универсама только возросла.

В общем, мы переоделись и выехали в свет. До центра города добрались на автобусе, решив, что на обратном пути возьмем такси.

Я и в прежней жизни никогда с женой по магазинам не ходил, так что это был совершенно новый опыт для нас с Шуриком. Конечно, советский универмаг — не привычный выходцу из XXI века ТЦ с кучей бутиков. Выглядит достаточно скромно, но ведь большинству граждан СССР и не с чем сравнивать. Полки и витрины отнюдь не пустые. Товары не только отечественного, но и зарубежного производства, хотя чаще всего — сделанные в странах социализма.

В отличие от меня, Илга легко ориентировалась в продукции различных фабрик. Сразу видно, что у нее гораздо больше опыта в советском шопинге. Я довольно быстро обрастал свертками, пакетами и коробками, не слишком вникая в подробности, что именно приобретено. Более того, я испытывал своего рода наслаждение от того, что мне не нужно ломать голову над разными мелочами, несомненно облегчающими быт, но непостижимыми для мужского ума.

Кстати, именно в универмаге я убедился в том, что жена моя человек, в городе небезызвестный. Ее узнавали, с нею здоровались, о чем-то спрашивали и советовались. На меня тоже посматривали не без любопытства. И это касалось не только других посетителей литейского ЦУМа, но и торговых работников. Мы с Илгой оказались желанными гостями этого крупнейшего в городе магазина. К полудню, когда наш вояж по его отделам завершился, обвешанный покупками со всех сторон, я стал похож на новогоднюю елку с подарками.

Супруга изловила такси, которое отвезло нас домой вместе с ворохом приобретенного. Лицо жены — часто сохраняющее бесстрастное выражение даже в сложных ситуациях — светилось гордостью. Женщина есть женщина, страсть к улучшению жизни у нее в крови. И когда дома я выгрузил покупки на кухне, Илга приступила к их разборке с торжественным видом, словно совершает священнодействие. Оказалось, что супруга не забыла и обо мне. Я стал обладателем зимней шапки, электробритвы и полдюжины рубашек.

Шапка оказалась мне впору — хотя покупалась без всякой примерки, насчет рубашек я и не сомневался. Остальные покупки — разные бытовые приблуды — я даже перечислить не в силах, но после того, как Илга их распаковала и определила каждой свое место и назначение, наше скудно обставленное жилище преобразилось. Пусть и по мелочам, но оно вдруг обрело вид, который мог быть присущ только нашему дому. И это было очень хорошо. Пожалуй, впервые — со времен своего детства — я обретал семейное гнездо. Очень непривычное ощущение.

А вечером, за ужином, ради которого мы откупорили бутылочку вина, Илга вдруг стала рассказывать о себе. До этого, что я знал о ней? Что зовут ее Илга, по отчеству — Артуровна, что родилась и выросла она в Эстонии, в городе Валга, хотя по национальности латышка. Что мама у нее врач, а бабушка — обыкновенная крестьянка. Что сама Илга училась в Тартуском университете и по специальности логопед. Не слишком густо, особенно если учесть, что эту девушку я называю своей женой. Правда, обо мне она знает немногим больше.

Фамилия у нее оказалась под стать имени — Эглите. Илга Эглите — звучит! Будет эстетическим преступлением изменить ее на Данилову, но если дело дойдет до свадьбы, то быть ей Даниловой.

Отец Илги, Артур Эглитис, по профессии художник-оформитель. Родители по-прежнему живут в Валге. Они не слишком довольны тем, что дочь распределили в далекий от Прибалтики Литейск. С мамой и папой жена моя регулярно переписывается и даже — созванивается, но обо мне она пока им не сообщила. Это известие немного задело мое самолюбие, и я настоял, чтобы она сделала это при первом же их разговоре. А Илга огорошила меня встречным вопросом:

— А ты своим сообщил обо мне?

Своим… Мои живут в гарнизоне под Кушкой, и я — школьник — вместе с ними… Что же касается «своих» Александра Сергеевича Данилова, то я даже не знаю, как зовут мою маму, не говоря уже — о наличии других родственников. Что касается моей и в тоже время — не моей матери, то я так и не удосужился написать ей о том, что жив, здоров, работаю. А ведь ее тюменский адрес значится в моем паспорте, на странице прописки! Так что нет никаких причин не написать женщине, которая родила ту плоть, которую я сейчас волею непостижимого случая занимаю… Никаких причин, кроме… Сам не знаю почему, но не хотелось мне иметь никаких дел с родственниками.

— Нет, не написал… — ответил я, уткнувшись носом в тарелку, — но скоро напишу.

— Тогда лучше сообщим, когда подадим заявление в ЗАГС, — выдала вдруг она.

— Когда же случится это знаменательное событие? — постарался я скрыть раздражение за иронией.

— Перед летними отпусками, — ответила она. — А в качестве свадебного путешествия посетим твоих, а потом — моих.

Я и сам собирался сделать ей предложение, но похоже, Илга в нем не нуждалась. Мне же проще…

Насчет посещения родителей — это было весьма разумное решение, но оно не отменяло необходимости написать матери Александра. И я решил, что больше не стану откладывать это дело в долгий ящик. Мало ли что! Вдруг этот рогоносец из ОБХСС, капитан Киреев, повернет дело так, что я сяду?.. Маловероятно, но все-таки… Разве по-человечески будет не сообщить об этом матери, пусть и не совсем своей?.. А мое теперешнее молчание — это разве по-человечески?.. Сегодня же напишу и с утра брошу письмо в почтовый ящик…

Как это со мною часто бывает, твердо принятое решение принесло мне облегчение. Я и сам не подозревал, насколько меня мучило мое молчание… Может, не меня — а Шурика Данилова, часть души которого все еще жила во мне?.. Как бы то ни было, я должен был написать его матери. Хотя мне гораздо больше хотелось сообщить о себе родителям Владимира Юрьевича, но делать этого было нельзя. И не только потому, что в лучшем случае, они примут мое письмо за неумную шутку…

Допустим, мне ничего не стоит сообщить им такие подробности нашей общей жизни, о которых не может знать человек посторонний, но к чему это приведет? Скорее всего, к тому, что отец немедля передаст мое письмо в особый отдел. Да он просто обязан будет так поступить! А вдруг это попытка вербовки советского офицера, который служит в пограничной зоне? Из особого отдела письмо передадут в КГБ, а уж там без проблем вычислят личность человека, его отправившего. И тогда неприятности, которыми мне грозит отдел по борьбе с расхищением соцсобственности покажутся детским лепетом.

Так что придется помалкивать до упора. Единственное, что дает мне некоторую надежду, это идея отправиться в Сочи, в августе 1981 года, к моменту нашего с мамой приезда туда. Я помнил место, где мы с ней жили в этом шумном курортном городишке. Вот и приехать, чтобы хоть издали посмотреть на Валентину Петровну Данилову и ее отпрыска Вовчика. Возьму с собой жену.

Наверное, я даже смогу рассказать Илге правду, какой бы фантастической она ни была. Если уж кто в этом времени мне и поверит, то только она. Тем более, что я неплохо помню подробности нашего с мамой тогдашнего отдыха. Например, как мы отправились в Хосту на электричке, а на обратном пути решили воспользоваться водным транспортом — в восьмидесятые на Черном море было развито морское пассажирское сообщение, не то что после — и угодили в шторм. Правда, в какой именно день это было, я не помню, но мы с супругой можем просто выследить двух, ни о чем не подозревающих, отдыхающих…

Можно придумать и другие способы доказать тот невероятный факт, что эта молодая женщина — моя мама, а ее сопливый спутник — я сам. Другой вопрос — нужно ли превращать в дурацкую детективную игру событие, которое перевернет мне душу? Да так, что я забуду обо всех этих доказательствах и прочей чепухе… Стоит ли вообще влезать в эту историю?.. Как я буду жить, после такой встречи?.. Нет, как ни поверни, а случившееся со мною если и чудо, то — недоброе… Теперь я знаю на собственном опыте, что злые чудеса бывают…

Илга заметила, что я задумался, но не стала лезть с расспросами. Молча встала из-за стола и принялась убирать и мыть посуду. А я ушел в большую комнату, взял тетрадный листок, авторучку и большую книгу, чтобы положить на нее бумагу. Сел на диван, включил купленный сегодня торшер, и принялся писать письмо матери. Не своей, разумеется, а Саши Данилова. Мне не хотелось ни лгать этой незнакомой мне женщине, ни кривить душою, и чтобы строчки моего письма звучали искренне, я взял и представил, что пишу собственной матери.

«Здравствуй мама! — писал я. — Прости, что долго молчал. Первые дни работы в школе оказались нелегкими. Одно дело, учеба или даже — учебная практика, другое настоящая работа — не на неделю или две — на всю жизнь. К тому же мне дали класс, состоящий из одних мальчиков, да еще и трудных подростков. Так что приходится непросто. Кроме работы, я веду спортивную секцию, и собираюсь вести еще две. Есть хорошие новости. Во-первых, городские власти мне выделили двухкомнатную квартиру, и это очень кстати, потому, что во-вторых, я встретил девушку. Она из Прибалтики и зовут ее Илга. Мы хотим пожениться, но, видимо, не раньше лета, когда у нас обоих будут отпуска. Ведь Илга тоже учитель — она логопед, исправляет детишкам речь. И перед женитьбой, мы обязательно посетим тебя. Как твое здоровье! Пиши. Твой Саша…»

Я несколько раз перечитал свое послание, надеясь, что попал в стилистику писем, которые писал Санек матери во время учебы и работы в стройотряде. Решил, что обрадованная мать не станет сверять это послание с другими, и махнул рукой. Осталось только раздобыть конверт и переписать тюменский адрес из паспорта. Спросить, что ли у жены? Правда, я все-таки сообщил матери Александра Сергеевича Данилова о предполагаемой женитьбе. Ну так я и не обещал Илге этого не делать!

Глава 19

Понедельники и без того тяжелые дни, а уж если после работы вам предстоит свидание со следователем — тем более. Повестка лежала в моей старой спортивной сумке, с которой я ходил в школу, но мне казалось, что она торчит в нагрудном кармане олимпийки и жжет мне кожу сквозь шерстяную ткань. Что у них на меня есть?.. Мысль не давала покоя. Что ж… Скоро узнаем. Я в себе уверен, выкручусь, не в первой уже, но можно представить, что чувствуют подследственные, которых уже уличили и постепенно разматывают, разматывают, разматывают, как клубок. Пока не размотают лет на пять или сколько там сейчас дают за спекуляцию?.. Ха, вот хохма! Бывшего бизнесмена привлекают за спекуляцию!

В общем, эти мысли не все утро крутились в голове. Я с нетерпением дождался окончания рабочего дня, не потому что мне так уж хотелось свидится с Сильвестром Индустриевичем, просто нужно все с ним решить и расставить точки над «ё».

Ровно в семнадцать часов я вошел в кабинет, номер которого был указан в повестке и где мне уже доводилось бывать. Капитан Киреев встретил меня по казенному сухо. М-да, далеко ему было до Пал Палыча Знаменского из «Знатоков».

Он велел мне сесть на стул и долго шуршал бумажками, не обращая на меня внимания. Видать, это был его любимый прием психологической обработки фигурантов дела. Никаких язвительных вопросов или нажима и уж тем более — никакого крика. Того, кто сидит напротив, следует измучить бессмысленным ожиданием и подчеркнутым равнодушием следователя. Только на меня такие приемчики не действуют. Минут через пять, капитан соизволил сообщить мне, зачем он меня вызвал сегодня.

— Вы приглашены, гражданин Данилов, для проведения очной ставки с гражданином Стропилиным, которого сейчас приведут. Хочу напомнить вам, что от вашей искренности зависит, кем вы останетесь в этом уголовном деле — сообщником, свидетелем или даже потерпевшим — жертвой манипуляций опытного мошенника?

Опа… А вот это был уже запрещенный прием. По сути, следак настраивал меня против подследственного. Дескать, свою шкуру спасай, а товарища топи. Зря он сказал это. Терпеть не могу, когда на меня давят, а тем более — когда манипулируют. Если этот рогоносец в звании капитана намекает, что я должен свидетельствовать против Кеши, только ради того, чтобы самому остаться чистеньким, тот он не на того напал. Мне скрывать нечего, во всяком случае — в этом идиотском деле со спортивными кубками.

Капитан взял трубку и велел доставить в кабинет гражданина Стропилина Иннокентия Васильевича. Через несколько минут дверь открылась и конвоир ввел моего приятеля. Киреев отпустил милиционера, а подследственному велел занять стул напротив меня. Я смотрел на Кешу с сочувствием. Куда только подевался этот лихой комсомольский деятель — неунывающий и хитрый? На Стропилине был какой-то старый обтерханный пиджачок. Волосы слиплись, словно их вымазали клеем, а взгляд потух.

— Данилов и Стропилин, извещаю вас, что между вами будет проведена очная ставка, — сообщил Сильвестр Индустриевич. — Вопросы задаю я, вы на них отвечаете. Между собой разговоров не ведете. Все ваши показания будут занесены в протокол, а также записаны на магнитофонную пленку. Вам все понятно?

Иннокентий кивнул, а я про себя хмыкнул. Мол, пиши, пиши…

— Итак, вопрос первый, — продолжал следователь. — Спрашиваю вас, гражданин Данилов. — Он поставил на столик, который разделял нас с Кешей, микрофон на подставке. — Каким образом призы для победителей спортивного соревнования оказались у вас?

— Мне их привез накануне соревнований Стропилин.

— В чем они находились?

— В коробке.

— Вы открывали ее?

— Открывал.

— Почему?

— Стропилин предложил мне расписаться под документом, где все эти призы были перечислены. Вот я и решил проверить наличие в коробке того, что указано в списке.

— Сколько предметов было в коробке?

— Три.

— Я покажу вам фотографию, узнаете ли вы изображенные на ней предметы?

Киреев протянул мне цветной фотоснимок. На нем были те самые или очень похожие на них кубки.

— Они, во всяком случае кубки на фотографии очень похожи на те, что были в коробке.

— Так, — зафиксировав мои ответы в протоколе, произнес капитан. — Теперь вопросы к вам, Стропилин… Вы подтверждаете показания гражданина Данилова?

— Подтверждаю, — кивнул он.

— Почему именно гражданину Данилову вы привезли эти призы, а не передали, например, секретарю судейской коллегии?

— Потому что Данилов должен был вручать их победителям соревнования.

— Кто принял такое решение?

— Я сам.

— Чем оно было обосновано?

— Данилов комсомолец, кандидат в мастера спорта по самбо, преподаватель физкультуры, бригадир студенческого стройотряда, участник соревнований, приуроченных к Олимпийским играм в Москве, — принялся перечислять регалии Санька Данилова, его школьный приятель. — В рамках подготовки к общегородской спартакиаде райком комсомола принял решение о проведении ряда промежуточных соревнований с участием юных спортсменов из дворовых клубов, школьных секций, а также — из спортивной школы. Разумеется, ребятам приятно, когда призы им вручает известный спортсмен, а их у нас в городе не так уж и много. А что касается спортивных единоборств, их у нас и вовсе раз, два и обчелся.

— Тем не менее, это не объясняет необходимости передачи призов именно гражданину Данилову.

Кеша пожал плечами.

— Гражданин Данилов, присутствующий здесь Стропилин объяснял, почему именно вам он передал эти кубки?

— Объяснял, — кивнул я.

— Каким образом?

— Теми же самыми словами, какие прозвучали сейчас.

Сильвестр Индустриевич долго царапал авторучкой по бумаге, потом протянул ее мне и сказал:

— Ознакомьтесь, гражданин Данилов, поставьте дату и распишитесь под словами: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

Я перечитал свои показания и расписался. Капитан отобрал у меня листок, кивнул. Взял мой пропуск, подписал его и вернул мне.

— Вы свободны, гражданин Данилов.

Я поднялся подмигнул понурившемуся Стропилину, мол, не кисни, и вышел из кабинета. Не знаю, что он там натворил, может, три кубка привез мне, а остальные загнал по спекулятивной цене? Бред какой-то… Собственными глазами видел точно такие же, продающиеся в отделе канцелярских товаров в местном ЦУМе. Кому они вообще сдались эти кубки? Так что совершенно непонятно из-за чего сыр-бор?.. И зачем этот рогоносец из ОБХСС тянет в это мутное болото меня, тоже непонятно!.. Пытается состряпать дело о преступном сговоре двух и более лиц?..

Как бы он меня ни допрашивал, все равно ведь ничего нового не вытянет, не подловит. А вот Кешу жаль, и лучше бы это прекратить. Был у меня один козырь в рукаве. Марина Евксентьевна Михайлова… Кое-чем она мне обязана, так может ее папа пошевелит пальцем, чтобы набрать номер своего дружка… Истомина, кажется… Ну того, который командует городскими борцами с расхитителями социалистической собственности… Пусть образумит следака…

Правда, как к этому подступить, я пока не знал. Вряд ли домашний номер начальника городского УКГБ значится в телефонном справочнике. Так что придется выждать удобного момента… Не исключено, что Киреев вскоре сам от меня отвяжется… Я и вернулся домой. Илга была дома. Встретила меня в прихожей, расцеловала.

На столе ужин. Все правильно — обычный семейный вечер так и должен начинаться — с ужина и разговоров. Уплетая мясное рагу, я пересказал супруге всю историю с кубками и допросами. Илга, как всегда, слушала внимательно. И не спешила с выводами. Попусту она болтать не любит, а уж тем более, когда дело касается важных вещей. Поэтому, выслушав мою исповедь, жена довольно долго молчала. Мне уже стало казаться, что она и думать об этом забыла.

— Я не чувствую серьезной угрозы в этой ситуации, — вдруг сказала Илга, доставая из духовки свежеиспеченную шарлотку. — Скорее всего, этот капитан Киреев вскоре оставит тебя в покое.

— Мне товарища надо выручить, я думал о Марине Михайловой… Ее отец человек не последний в городе… К тому же, он дружит с начальством капитана… Надо бы с ней как-то переговорить…

— Я могу позвонить Марине и пригласить ее в гости, — вдруг произнесла Илга. — Ты ведь ее спас! Должна же она как-то тебя отблагодарить!..

— Согласен, так и сделаем.

— Ты учитель. На тебе лежит ответственность за целый класс. И ни кому не позволено трепать нервы моему любимому из-за фантазий какого-то капитана милиции.

— Угу, — пробубнил я с набитым ртом. — Но на мне где сядешь, там и остановка. А вот Стропилин, похоже, влез в неприятности.

А про себя подумал, что у меня сейчас и другие заботы. Я вот даже письмо матери Шурика не отправил. Так и лежит в кармане… Хотя, может, не стоит его отправлять?.. Вдруг та почувствует неладное… Приедет еще, и мне придется притворяться любящим сыном…

А с другой стороны, что мне всю жизнь от нее прятаться?.. Она-то не виновата в том, что тело ее сына оказалось занято сознанием пятидесятилетнего однофамильца из будущего… Да и никто в этом не виноват… А, следовательно, никто не должен за это расплачиваться… Даже если она почувствует в письме что-то чужое, то скорее всего решит, что на ее сынка влияет незнакомая обстановка, опять же — перемены в личной жизни… А даже если и в самом деле сорвется из своей Тюмени и приедет погостить, то ничего страшного не случится…

С такими мыслями я и встретил новый день. Уроки втянули меня в свою педагогическую орбиту и передохнуть удавалось только на перемене. На большой я отправился в столовую и оказался за одним столом с военруком. Давненько мы с ним не общались. Пересекались только в учительской. От прежней нашей вражды не осталось и следа, да и та большей частью возникла благодаря двум школьным вертихвосткам. Особенно — уволившейся уже старшей пионервожатой. Не из-за ли нее у Петрова такой унылый вид?

— Как у тебя дела? — поинтересовался я, не рассчитывая, впрочем, на честный ответ, но ошибся.

— Да так! — отмахнулся он.

Теперь было бы невежливо не уточнить.

— А что случилось?

— Завучиха вдруг принялась под меня копать… — пробурчал он.

— По какому поводу?

— Насчет морального облика советского учителя…

— О, это мне хорошо знакомо!

Григорий Емельянович невесело усмехнулся.

— Знаю, — сказал он. — Она же меня подбивала… Предлагала выступить на педсовете против тебя, но я ее послал.

— И тогда она за тебя взялась?

— Точно… — кивнул он. — Свинья грязи всегда найдет.

— Она хоть замужем?

— Замужем… Видал бы ты ее мужика! Затюканный, как гвоздь, по самую шляпку.

— Говорят, она по директору сохнет.

— Все может быть… Но мы-то за что должны страдать⁈

— Во всяком случае, меня она ни на какие выступления не уговорит.

— Тебя не уговорит, так историка или трудовика. Аморалка — вещь серьезная. Особенно, если завучиха протолкнет эту тему по партийной линии.

— А ты — коммунист?

— Конечно, — без всякой гордости подтвердил он. — Потому и опасаюсь. За аморалку директоров заводов снимают. А школьным военруком и вовсе могут пол подтереть. Черт, думал, тихонько до пенсии досидеть.

— Может тебе ее того… Удовлетворить?

Я думал он меня тоже пошлет, но Петров задумался.

— Трудновато будет, конечно… — пробормотал он. — Хотя Ардалионовна, если ей физию платочком прикрыть, тоже всего лишь баба. А уж к бабам подходы я знаю…

— Дерзай! — подбодрил его я. — Только, если что, я тебе ничего не говорил.

— Не беспокойся! — заметно повеселел Григорий Емельянович. — С Дона выдачи нет!

Мы с удовольствием пожали друг другу руки. Словно в качестве компенсации за невеселые рассуждения с военруком, тут же состоялся еще один приятный разговор. На этот раз — с преподавателем немецкого. Друг Карл, похоже, гораздо сильнее меня увлекся идеей детской киностудии. Как выяснилось, он уже успел провентилировать этот вопрос в городском Доме Пионеров. Тамошнее руководство одобрило инициативу школьной общественности и готово поддержать ее перед городскими организациями.

В общем без бюрократических проволочек не обойдется, но они не должны мешать творчеству. И потому можно потихоньку начинать работать над первой короткометражкой, ради чего он, Рунге, готов пожертвовать своим свободным временем, запасами пленки и аппаратурой. В том смысле, что снимать он будет сам. Остальная съемочная группа должна будет позаботиться о сценарии, декорациях, костюмах и реквизите. Так что пора уже начать эту группу сколачивать и ставить перед нею творческие задачи.

— Кстати, и в этом деле мы не останемся без поддержки, — похвастался Карл Фридрихович. — Я познакомился с худруком и режиссером театрального кружка. Зовут его… Точнее — ее, Евгения Ивановна. Ей всего двадцать пять лет, но за ее плечами не только институт культуры, но и несколько поставленных детишками спектаклей! Она и ребята-кружковцы готовы дружить с детской киностудией и содействовать ее работе.

— Что ж, отличная новость, — одобрил я. — Надо бы посоветоваться с этой Евгенией Ивановной, как нам организовать ребят… Как ее фамилия?

— Красильникова, — ответил Рунге.

— А она не родственница, часом, Красильникова из десятого «А»?.. Он у меня в секции по самбо занимается…

— Старшая сестра, — ответил Карл. — Кстати, она как раз пригласила нас в ближайшее воскресенье посмотреть, как проходят у них в кружке репетиции.

— Превосходно! — обрадовался я. — Значит, сходим и посмотрим.

— Думаю, неплохо бы взять с собой наших юных коллег Абрикосова и Кривцова.

— Согласен!

И мы разошлись каждый по своим рабочим местам, чрезвычайно довольные тем, что все-таки началось какое-то движение в сторону реализации наших творческо-воспитательных планов. Сегодня у меня были занятия секции. Я решил порасспросить Красильникова о его сестре. Так сказать, собрать предварительную информацию. Однако вторник оказался воистину днем интересных новостей. Следующая исходила от Виктора Сергеевича. Он меня перехватил на выходе, после последнего урока.

— Слушай, Саша! — сказал он. — Я насчет телефона…

— Я так и не сходил в райсовет, — покаянно произнес я. — Насчет заявления…

— С этим успеется! — отмахнулся трудовик. — Я тут потолковал с начальником вашей АТС… Он мой бывший однокашник… И, знаешь, какая штука выяснилась?..

— Ну, колись!

— За бывшим хозяином твоей квартиры числились два номера!

— Ни фига се! — удивился я. — Это как?

— Ну он тот еще жук… Умудрился два номера себе заполучить… Один на себя, другой — на свою любовницу… Она живет в доме напротив… Один номер сняли, а второй — нет. Любовница-то к его делам касательства не имеет…

— Ну так мне какая с этого радость? — хмыкнул я. — Номером этим любовница пользуется…

— Не пользуется! — ответил Витек. — Ее дом, в лучшем случае, в следующей пятилетке телефонизируют… Второй номер только числится за нею, а на самом деле он относится к твоей квартире!

— Ты хочешь сказать, что где-то у меня есть розетка, к которой можно подключить аппарат, и тот будет работать⁈

— Думаю, да!.. И это надо проверить!

— Когда?

— Да хоть сейчас… — откликнулся Курбатов. — У меня есть аппарат, старенький, правда, но на первое время сойдет…

— Тогда пошли и проверим! — предложил я. — Заодно и пообедаем.

— Ага… Я только сбегаю к себе в мастерские, захвачу аппарат…

— Давай!

И он метнулся по переходу, соединявшему оба корпуса школы, а я остался его ждать возле школьной раздевалки, из которой расхватывали пальтишки и курточки, освободившиеся после уроков учащиеся. Если честно, я не очень понимал почему Виктор Сергеевич столь рьяно мне помогает? Не пьет и даже денег не берет за свои услуги! Впрочем, повседневная жизнь в СССР во многом строилась именно на такой вот бескорыстной взаимопомощи, а не только на принципе — ты мне, я — тебе!

Когда трудовик вернулся, с громоздким черным телефонным аппаратом, у которого, помимо, диска номеронабирателя, были еще и большие, некогда белые, а теперь пожелтевшие кнопки, мы отправились ко мне домой. Когда мы вошли в квартиру, Виктор Сергеевич сразу принялся за дело. Он обследовал косяк входной двери и все-таки нашел проводку. Она тянулась из подъезда, через прихожую в большую комнату.

Остальное было делом техники. Курбатов вскрыл аппарат, зачистил концы проводов, подключил их к клеммам внутри, снова собрал корпус. Поднял трубку, послушал, улыбнулся и протянул мне. Я поднес ее к уху. И услышал бесконечный гудок. Положил трубку на рычажки, снова поднял и опять послушал. Гудок не исчез. Я опять положил трубку. Начал вспоминать номер детского сада, где работала жена. Он был записан у меня на бумажке, которая куда-то запропастилась.

Аппарат пока стоял на полу, а мы с Витьком сидели на корточках. Я начал было вставать, чтобы отправиться на поиски злополучной бумажки, как вдруг раздался звонок. Сначала я подумал, что это звонят в дверь, но нет — звук исходил от этого черного допотопного телефона. Недоуменно пожав плечами, я поднял трубку и сказал:

— Алло!

Никто не откликнулся. Тогда Виктор Сергеевич указал на крайнюю справа бело-желтую клавишу. Я нажал на нее и услышал:

— Александр Сергеевич?

— Да… — подтвердил я. — С кем имею честь?

— Простите, это сейчас не важно, — ответил незнакомец. — Скажите, ваша сожительница дома?

Опа… Это что еще за хрен с горы? Может, заведующий детского сада потерял свою подчиненную? Вряд ли, он бы представился.

— Нет… Она еще на работе. А вы кто такой?

— Вы уверены? — вопросом на вопрос ответил незнакомый голос.

Глава 20

— Ты кто, черт побери? — добавив холодка в голос и вцепившись в телефонную трубку, спросил я.

— Это не важно, — ответили на другом конце провода, и следом раздались короткие гудки.

Вот черт! Что за шпионские игры? И почему звонок раздался именно в тот момент когда подключили телефон? Я с подозрением уставился на трудовика.

— А я чё, я ничё, Саш, — пожал тот плечами. — Кто звонил-то?

— Да хрен знает, по имени отчеству назвал, еще и про жену спросил, мол, где она…

— А может это прошлым жильцам звонили? — предположил коллега. — Ну, а вдруг, бывшего хозяина тоже Александр Сергеевич зовут?

— Возможно, — я в задумчивости пожевал губу, и тут меня осенило.

Маркс твою Энгельс! Как же я сразу не догадался⁈ Голос-то уж больно знакомый… Это же… Да, ну! Не может быть! Какое вообще дело ему до Илги? Ясен пень, что этот «доброжелатель» через нее мне козни строит. Но зачем?.. Ага… Получается, он все-таки узнал, что я спал с его женой… Виду на допросах не показывал, не положено, а тут решил отомстить…

Адрес у него мой есть — в протоколах обозначен, а телефон узнать плевое дело. Может и впрямь, бывший жилец этой квартиры, как раз и был подследственным у капитана Киреева… Тогда все ясно, и телефончик у него мог остаться в материалах дела моего предшественника. Ну, а позвонил, когда выяснил что-то про мою жену… Он и за Илгой наблюдает? Хм… Кстати, а где она, надо проверить…

Я принялся набирать номер, который вдруг вспомнил, он словно предстал перед моими глазами, написанным на той самой потерянной бумажке, аккуратным почерком Раечки — директорской секретарши. Вскоре мне ответила та же старушка, то ли нянечка, то ли сторожиха детского сада «Белочка», с которой мне уже довелось разговаривать. Я попросил пригласить к телефону Илгу Артуровну. Нянечка-сторожиха ответила, что сейчас позовет. Я ждал, с колотящимся сердцем, слушая отдаленные шумы в трубке. Наконец, послышались шаги, но не легкие Илгины, а тяжелые шаркающие.

— Алё? — прозвучал в трубке голос старушки.

— Да, слушаю!

— Нетути ее, Артуровны-то, — пробурчала нянечка. — Тока зря меня, старуху, гонял…

— Ладно, — буркнул я. — Спасибо!

И бросил трубку. Мне хотелось сейчас все крушить, но я взял себя в руки. Надо спокойно во всем разобраться. Если этот рогоносец из ОБХСС намекает, что Илга мне изменяет, я ему морду пощупать всегда успею. Не всегда же он в погонах ходит… А если она и вправду мне рога наставляет, что ж пусть уматывает, вещички я ей соберу… Отдам все, что натащила… Обойдусь без матраса, холодильника и посуды…

Пока я висел на телефоне, Курбатов, оказывается, умотал на кухню, наполнил чайник водой из крана и поставил на плиту, кипятить воду. Ну да, я же обещал чувака накормить… Порылся в холодильнике, обнаружил в нем две кастрюли: одну с супом, другую с отварной картошкой. Были еще сосиски. Поставил сковородку, зажег конфорку под нею, налил растительного масла.

Порубил сосиски и картошку на дольки, и все это сгреб с разделочной доски в сковородку. Обжарив получившуюся смесь и заварив чаю, я накрыл на стол. Словом, делал вид, что все у меня нормально. Ну принес коллега телефон, мы проверили его работу и теперь собрались перекусить и поболтать. Жаль выпить нечего… Да и нельзя… В восемь часов секция. Пацаны придут, а значит я не имею права не прийти. Что бы на самом деле Илга сейчас ни вытворяла…

Трудовик поел, поблагодарил и усвистал. Я взглянул на часы. Двадцать минут восьмого. Пора было идти в школу, вести занятия секции. Я бы все равно сорвался из дому, даже если бы никакой секции не было, только пока не решил, поеду ли разыскивать Илгу или подожду, покуда она вернется? Ведь я не обязан верить этому Сильвестру Индустриевичу!.. Ясно же, что он хочет мне отомстить и при этом ссыт сделать это по-мужски, вот и решил, гнида, поссорить меня с Илгой.

Ну что ж, правду я выясню, и если эта ОБХССная вошь брешет, пусть пеняет на себя. Я не терпила, чтобы спускать такое оскорбление. Да, Шурик, часть души которого все еще живет во мне, может и попытался бы решить дело миром, но я не он, у меня на таких, как этот Киреев, завсегда кулаки чешутся… Нет, ждать возвращения Илги я не буду, лучше поеду и разберусь на месте.

В школу я вошел ровно в восемь вечера. Пацаны уже собрались. Переодевались в раздевалке в самбовки и шорты. Я подозвал Красильникова — самого рослого, умного и дисциплинированного из всех в секции.

— Послушай, Вадик! — сказал я ему. — Мне нужно отлучиться на часик. Ты же помнишь, чем мы занимались в прошлый раз?

— Помню, — сказал тот.

— Вот и позанимайся с ребятами.

— Хорошо, только вы им сами скажите об этом.

Я построил пацанов в спортзале и сказал, что во время моего отсутствия руководить занятиями будет Красильников. А потом метнулся на улицу, где уже было мало людей и машин, но мне повезло тормознуть частника, который согласился за пятеру подбросить до дома восемнадцать по Речной улице. Честно говоря, поступок мой нельзя было отнести к разряду обдуманных. Ну где я найду в трехэтажном доме человека, не зная, в какой именно квартире тот пребывает? Не говоря уж о том, что Илга могла уже закончить свои «дополнительные занятия» и отбыть домой.

Все это так, но меня неудержимо тянуло к этому дому, как преступника — на место преступления. Хотя в моем случае — это было скорее место подвига. Машина притормозила возле уже знакомого мне дома, я расплатился с водилой и вылез из салона. Посмотрел на фасад здания. Некоторые окна светились, а некоторые были темны. Мне даже почудилось, что расположение освещенных и темных окон было точно таким же, как и в первый раз, но это уже следствие одолевавшей меня злости.

Самым лучшим способом отыскать в этом клоповнике жену, мне представлялся поквартирный обход. Звонить в каждую дверь и спрашивать — нет ли у вас Илги Артуровны? Большинство пошлет меня подальше, но если Илга и в самом деле частным образом занимается с каким-нибудь дефективным ребенком, то ни ей самой, ни ее нанимателям скрывать нечего. Правда, я пока не решил, что скажу Илге, когда она выйдет и поинтересуется, зачем я ее искал? Скажу, что не хрен отлучаться по вечерам, не предупреждая! А если она была здесь и уже уехала, мне так и скажут. Я еще посмотрю, кто мне это скажет. Если мужик какой-нибудь, пусть пеняет на себя…

В доме было всего два подъезда и вряд ли больше четырех квартир на этаже. Итого — двадцать четыре квартиры максимум! Пустяки… Я пересек двор и вошел в ближайший подъезд. На первом этаже оказалось не четыре, а три двери, ведущих в квартиры. Если и на двух последующих столько же, то задача моя упрощается. Плохо только, что с освещением в подъезде туговато. На первой площадке вообще не было лампочки. Жиденький свет сочился сверху.

И спичек у меня нету. Я пошарил по косякам первой двери и стенам справа и слева, и не обнаружил кнопки звонка. Тогда постучал костяшкой согнутого пальца по филенке. Прислушался. Из-за двери не раздалось ни звука. Решил, что время еще детское и я вряд ли кого-нибудь разбужу, и бухнул кулаком. Второго удара не потребовалось. Дверь неожиданно отворилась вовнутрь. Решив, что это приглашение войти, я перешагнул через порог. В темной прихожей не видно было ни зги.

— Эй! — окликнул я. — Есть кто дома?.. У вас дверь не заперта!

Голос мой гулко отозвался в пустоте. Я сделал осторожный шаг вперед и тут же стукнулся коленкой о какое-то препятствие. Зашипел от боли и принялся ощупывать помеху руками. Похоже, я наткнулся на опрокинутую этажерку. Какой же я идиот! Сразу надо было сообразить, что квартира пуста, жильцы съехали. Да и судя по запаху, который я сгоряча не почувствовал, сюда захаживали желающие опорожниться, но стесняющиеся сделать это на улице. Я спешно выскочил обратно в подъезд.

Нет, надо поступить более рационально. А именно — ломиться только в двери тех квартир, окна которых освещены. Я вышел во двор, посчитал количество желтых прямоугольников и их расположение. Недостаток этого плана заключался в том, что я не знал выходят ли окна квартир только на одну сторону дома? Во всяком случае, в том подъезде, где я уже обмишулился, светилось только одно фасадное окно — на втором этаже. И я решил сначала постучаться в квартиру, которой оно могло принадлежать.

Вернувшись в темный подъезд, я поднялся по скрипучим деревянным ступеням и подошел к двери, за которой предполагалось наличие живых людей. На втором этаже было светлее, ибо площадка освещалась одной слабенькой лампочкой. Обнаружилась и кнопка звонка. Я нажал на нее и услышал отдаленную трель. Через несколько мгновений послышался и голос, кажется, спрашивали «Кто там?». Глупо орать через дверь, но отступать было поздно.

— Простите! — как можно громче произнес я. — А Илга Артуровна не у вас⁈

Приложил ухо к филенке, чтобы расслышать ответ и до меня донеслось: «…ая…проку…тура?..». Повторять вопрос я не стал. Ясно, что скорее всего Илги в этой квартире нет. Надо попробовать постучаться в другие двери. Насколько я заметил, у второго подъезда было больше освещенных фасадных окон, если я, конечно, не ошибся с их принадлежностью. Несмотря на фиаско с двумя квартирами, нужно было попытать счастья с остальными. Я повернулся к неотворившейся двери спиной и шагнул к лестнице. И когда позади прозвучали шаги, спускающегося с третьего этажа человека, я даже не оглянулся. А зря!

— Саша?

Я обернулся. Илга. В плащике и шляпке. Точно такая же, какая уходила утром. А я чего ждал? Что она будет все в засосах, с размазанной косметикой и в помятом платье?.. Разогнался! Если баба тебе изменяет, по ее внешнему облику ты этого никогда не узнаешь. И в глаза смотреть бесполезно. Они будут кристально чисты и непогрешимы. Вот как сейчас у Илги.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Не поверишь — тебя ищу! — усмехнулся я. — Ты же не предупредила, что опять задержишься?

— Я думала, что у тебя сегодня секция, вот и не стала предупреждать.

Что тут скажешь?.. Логично… Но я еще не остыл.

— Меня не предупреждаешь, а капитану Кирееву доложила?

— Какому капитану Кирееву? — искренне удивилась Илга.

— Такому… Он ведет дело, по которому меня тягают…

— Да, теперь припоминаю… Только почему я должна ему что-то докладывать?..

— Вот и я думаю — почему?..

— Саша, что происходит?

— Я просто хочу знать, где ты проводишь время по вечерам?

— В основном дома, но два раза в неделю здесь, — она показала рукой на окна третьего этажа. Мы уже спустились на первый этаж и вышли на улицу. — В двенадцатой квартире живет семья Цыгановых, — продолжала Илга. — У них мальчик, Кирюша, пяти лет. Славный парнишка, но у него ДЦП…

— Что у него? — переспросил я.

— Детский церебральный паралич, — ответила она. — К счастью, не самая тяжелая форма… Его можно вытащить… Он будет учиться в обычной школе, станет нормальным человеком…

— А разве ты это умеешь? — спросил я. — Ты же — логопед, а такими проблемами, если я правильно понимаю, занимаются невропатологи…

— От Кирюши все давно отказались… — проговорила Илга. — Родители в отчаянии… Вернее — мать и бабушка… Отец Кирюши давно их бросил… А я умею, понимаешь?..

— Экстрасенсорика? — ввернул я умное словечко.

— Да, — без ложной скромности ответила она. — Это у нас в роду, я тебе уже говорила…

— То есть, ты занимаешься с ним нелегально?

— В общем — да, у меня же нет медицинского образования, — откликнулась Илга. — Но если ты не веришь, давай поднимемся, сам увидишь!

— Да ладно! — отмахнулся я. — Ты только предупреждай заранее, чтобы я тебя не искал…

— Хорошо! — пообещала она.

Мимо проезжало такси. За темным лобовым стеклом светился зеленый огонек. Я поднял руку. Машина остановилась. Я назвал адреса, сначала двадцать второй школы, потом — домашний. Надо было хотя бы закончить сегодняшние занятия… А вообще пора уже прекратить это сюскание с Илгой. Это всегда плохо кончается. В конце концов, нельзя быть настоящим мужиком, если ты ходишь, уткнувшись себе под ноги, вместо того, чтобы любоваться ножками встречных девушек и женщин. И не просто любоваться, а с прицелом на знакомство. Познакомишься или нет, это как получится, если Илга не будет мне изменять — я тоже не собираюсь, но и отказываться от такой возможности в принципе, значит, потерять самоуважение. А я надеялся его все-таки сохранить…

Я вышел из машины возле школы и поспешил в спортзал. Честно говоря, думал, что там сейчас черте чё творится, но ошибся. Пацаны трудились на турнике, отрабатывали подъем с переворотом. Что ж, правильно! Я посмотрел на часы — начало десятого. Пора распускать по домам.

— Все, парни! Заканчиваем! — скомандовал я. — Следующее занятие — в четверг. Начало в семь. Можете идти по домам.

Они кинулись в раздевалку. Я притормозил Красильникова.

— Спасибо, Вадик!

— Да не за что, Александр Сергеевич, — смутился тот.

— Я вот, что хотел спросить… У тебя есть сестра, Евгения?

— Да, это моя старшая сестра, а что?..

— Она драмкружком руководит в Доме Пионеров, верно?

— Да, и я у нее занимаюсь…

— Отлично!.. Мы тут как раз задумали детскую киностудию сделать… Фильмы будем снимать…

— Я знаю, — кивнул парнишка. — В школе об этом все говорят… Я даже хотел попросить, чтобы меня взяли…

— Возьмем, конечно. Тем более, что ты уже актер.

— Да ладно! — отмахнулся Красильников. — Какой там актер…

— Ну все равно… Поможешь мне, ладно?

— Да без вопросов!

— Договорились! Давай, беги домой…

Он рванул к раздевалке. Когда все пацаны отчалили по домам, я тоже направился к своему жилищу. Сегодняшняя встряска пошла мне на пользу. Во всяком случае, Санек, с его сопливой влюбленностью, отодвинулся на задворки нашей общей с ним психики. Пусть посидит тихо…

Илга, видимо, почувствовала перемену в моем умонастроении. Когда я открыл дверь, меня уже встречала не снежная королева, как обычно, а ласковая кошка. Ну да, как только мужчик рыкнул, баба сразу стала шелковая. Она безропотно убрала срач, оставленный на кухне нами с трудовиком. Высказала свое восхищение появлением в нашей — вернее — моей — квартире телефона.

Следующие несколько дней пролетели без особых происшествий. На пятницу мы с Карлом Фридриховичем назначили чтение сценария будущего фильма, представленный Кривцовым и Абрикосовым. Чтение должно было завершиться небольшой инсценировкой, которую всего за день подготовил самый опытный актер в школе — Вадик Красильников. Об этом было объявлено на уроках. Мы решили, что пусть приходят все, кому интересно. И это стало ошибкой.

Народ собрался в актовом зале. И к нашему, с Карлом, удивлению, зал оказался набит битком, хотя дело было после уроков. Я думал, что, когда начнется чтение, половина школяров рассосется. Не тут-то было! Сценарий оказался вовсе не скучным, а некоторые реплики персонажей вызывали смех в зале. Правда, я схитрил, поручив читать тому же Красильникову, а у парнишки оказался талант. Он читал не просто с выражением, а по ролям, разными голосами.

Когда он закончил, я вышел на сцену и объявил:

— Ребята, вы только что послушали сценарий фильма, который мы хотим снять. Для работы над ним нам потребуются самые разные таланты — актеры, художники, помощники оператора, осветители и многие другие. Мы, с преподавателем немецкого языка Карлом Фридриховичем Рунге, нашим главным кинооператором, готовы рассмотреть все кандидатуры, но, предупреждаю, отбор будет жестким. Кино — это серьезное искусство.

Зал зааплодировал. Я выждал паузу и продолжил:

— А сейчас мы покажем вам сцену из будущего фильма, которую поставил уже знакомый вам Вадим Красильников.

Снова бурные аплодисменты, ставшие еще громче, когда на сцене появился сам постановщик в костюме мушкетера, а следом за ним Алька Абрикосов. Красильников играл Арамиса — по нашей версии — лживого и трусливого ханжу, который то и дело закатывает глаза к небу и крестится по-католически. Абрикосов играл главного героя, вызывающего Арамиса на дуэль. По замыслу, это должен быть комический поединок. И как только юные актеры скрестили шпаги — вместе с костюмами, взятые в драмкружке на прокат, как дверь актового зала распахнулась и прямо с порога раздался визгливый крик Шапокляк:

— Прекратите это безобразие!

Глава 21

Артисты на сцене замерли, опустив шпаги. Зрители недоуменно оглядывались. Завучиха гордо проследовала к сцене. Я поднялся, понимая, что вот сейчас будет отнюдь не комическая дуэль. Друг Карл воздвигся рядом со мною во весь свой тевтонский рост. С такой поддержкой можно было не сомневаться — мы ее сейчас уроем.

— Кто дозволил проводить в школе это мероприятие? — осведомилась Эвелина Ардалионовна.

— Общественность, в нашем, с Карлом Фридриховичем, лице, и при поддержке Дома Пионеров, — не моргнув глазом ответил я.

— И кто же здесь представитель Дома Пионеров? — спросила она, обводя змеиным взглядом актовый зал. — Не вижу!

— Он на сцене. Актер драмкружка Вадим Иванович Красильников.

— Это ученик десятого «А» класса! — проквакала Шапокляк. — Не морочьте мне голову, товарищ Данилов!

— Насколько я знаю, товарищ Царева, — продолжал я, — подлинные хозяева Домов Пионеров, пионерских лагерей и других детско-юношеских учреждений, включая школу, это дети! Разве не так?

Она поперхнулась. Крыть ей было нечем, но она ухватилась за последнюю соломинку.

— А эти колющие предметы в руках детей, — завопила она, тыча в сторону шпаг, которые держали в руках пацаны, — они разве не опасны⁈

— Это не колющие предметы, а рапиры — театральный реквизит, — тихо и интеллигентно парировал Рунге.

— Я вам покажу реквизит! — взвизгнула заведующая учебной части. — Я выведу вас на чистую воду!

— В следующий раз, Эвелина Ардалионовна, — сказал я. — А пока, будьте любезны, не срывайте нам мероприятие.

— Завтра педсовет, так что мы еще поговорим с вами, товарищ Данилов, — пообещала Шапокляк. — И с вами, товарищ Рунге.

И она выскочила, как ошпаренная.

— Продолжайте, ребята! — сказал я пацанам на сцене.

— Мы с начала начнем, можно? — спросил Красильников.

— Конечно!

Вадик и Алька разошлись в разные концы сцены. И начали заново. Красильников мгновенно преобразился. Только что на сцене школьного актового зала стоял обыкновенный старшеклассник? И вдруг он сложил ладони на уровне груди, возвел глаза к потолку и медленно побрел, не глядя под ноги. Шпага на перевязи болталась из стороны в сторону и это было очень смешно. В зале начали хихикать. Навстречу ему выскочил Абрикосов, которого и по роли звали Алькой. У него шпага не болталась, он держал ее наперевес.

— Извольте, сударь, драться! — выкрикнул он.

Арамис ханжески перекрестился ладонью и произнес:

— Покайтесь в своих прегрешениях, сын мой? И бог простит вас!

— Защищайтесь, или я проткну вас, как каплуна! — проорал его соперник.

— Настаивать на своих заблуждениях тяжкий грех, — тем же ханжеским голоском произнес Арамис и, выхватив шпагу, вдруг ринулся на пацаненка.

Атака была настолько стремительной, что у меня ёкнуло под ложечкой, а девчонки в зале взвизгнули. Видимо, не только мне почудилось, что этим самым реквизитом Красильников и впрямь проткнет Абрикосова. Не проткнул, тот ловко увернулся и умудрился подставить своему сопернику подножку. Арамис мастерски растянулся на сцене — технично упал, не зря я его учу на секции — шпага загремела, а ее обладатель жалобно заохал на радость зрителям.

В общем, так продолжалось еще минут пять. Пацаны и девчонки в зале уже катались со смеху. Премьера прошла с успехом! Я был доволен. Пусть мы пока не сняли ни метра, но начало было положено. С таким-то пацанами мы кого угодно уделаем! И плевать на происки Шапокляк. Этими своими соображениями я и поделился с Рунге, когда мы пошли по домам. Карл Фридрихович согласно кивал, хотя лицо у него оставалось задумчивым. Ну да, уж у него-то по части педсоветов было опыта побольше моего.

Домой я пришел в приподнятом настроении. Илга уже была дома. Готовила на кухне. После событий вторника, когда я, наконец, проявил себя как подобает мужику, который хочет, чтобы в его отношениях с женщиной главное слово оставалось за ним, она вообще неуловимо изменилась. И эту перемену я счел полезной для нашей совместной жизни и вообще перестал думать об этом. У меня и других проблем хватает. А дом, он должен быть крепостью, где обо всех проблемах забываешь. Мы поужинали, посмотрели телек и легли спать.

В субботу мне не нужно было с утра идти в школу — только к семи часам вечера — на педсовет. И я поехал в спортобщество. Мне накануне позвонила Нина — секретарша председателя «Литейщика» товарища Дольского — и напомнила о том, что к одиннадцати часам придут родители, желающие, чтобы их отпрысков обучали карате, принесут справки от врачей. Пора было уже составить списки и назначить первое занятие. Чем я и собирался заняться в первую половину дня.

К моему приезду Нина умудрилась всех построить в порядке значимости кандидатов. Вернее — их родителей. Мне только осталось начать прием. Как я и ожидал, ни одной справки, запрещающей заниматься спортом всем этим маменькиным и папеньким деточкам не было. Наверное, половина из справок были липовыми, но тем не менее, я их все подшил в папочку. В случае чего — суну под нос разным там проверяющим. В конце концов, за своих деток отвечают родители, а я, со своей стороны, не буду излишне нагружать хиляков и лентяев, во избежание проблем. Пусть побалуются под моим присмотром, да и только.

«Лучшие люди города», чрезвычайно довольные тем, что я принял их детишек, кого в мужскую, а кого и в женскую секции, осыпали меня обещаниями самых разных благодеяний. Икорка, балычок, ананасы, заграничные шмотки и техника, стройматериалы для ремонта квартиры, косметика для жены, книжки Стругацких, Вайнеров, Семенова, Маркеса и Брэдбери. Я лишь смущенно кивал и шаркал ножкой, не подозревая, что Нина все эти обещания фиксирует, ставя пометки в списке родителей, рядом с их телефонными номерами.

Я велел этим любящим мамам и папам приводить своих отпрысков завтра, на установочные занятия. На все про все ушло полдня. До педсовета оставалось еще порядочно времени и я решил пригласить секретаршу Дольского пообедать, в знак благодарности за ее помощь. Конечно, она помогала мне не бескорыстно, а за зарплату, но мне с ней еще работать и работать, так что не мешает укрепить наши отношения небольшим возлиянием. Да и перед нервотрепкой на педсовете выпить не плохо бы.

Неподалеку от стадиона обнаружился ресторан с многозначительным названием «Старт». Вот мы туда и стартанули. Днем здесь было пустовато, так что мы имели возможность самостоятельно выбрать столик. Правда, официанты все равно делали вид, что страшно загружены. Буквально сбились с ног. Пришлось им напомнить, что заведующий райпищеторга, внучка которого числилась в моем списке, будет неприятно удивлен их нерасторопностью, и они забегали, как тараканы.

Вскоре на нашем столике появилось два лангета с гарниром из жареной с грибочками картошки, два оливье и бутылочка «Муската». Мы с Ниной выпили за успех моего начинания. Я заметил, как порозовели ее щечки после второго бокала. И вообще, она оказалось милой девушкой. Мы ели, пили, болтали о пустяках. Я рассказывал о школьных делах, а моя собутыльница — о нравах, которые царят в ведомстве товарища Дольского. Информация могла оказаться полезной.

Мы даже немного потанцевали — в ресторане есть музыкальный автомат. Нина доверчиво ко мне прижималась, но при всей своей отзывчивости, я делал вид, что не понимаю намеков. Тем более, что через полчаса мне уже нужно было быть в школе. Так что вскоре нам пришлось расстаться. Секретарша председателя спортобщества жила неподалеку от стадиона и я ее, разумеется, проводил, а потом поехал в школу.

Как и в первый раз, все набились в директорский кабинет. Судя по выражениям на лицах коллег, ничего хорошего от педагогического совета они не ждали. Сначала речугу толкнул Пал Палыч. Он кратко подвел итоги первого месяца текущего учебного года. Рассказал о проценте успеваемости и общем снижении оценок по поведению. Перечисление всех этих цифр напоминало анекдот про среднюю температуру по больнице, но присутствующие педагоги кивали с самым серьезным видом. Один я улыбался. И улыбка моя не была не замечена руководством. Завуч сделала какую-то отметку в своем блокноте.

После стали разбирать успеваемость и поведение конкретных учащихся, стараясь при этом не упоминать Степанова, ибо он был сыном отца города. Вызвали двух отъявленных хулиганов — к счастью, не из моего класса — и пропесочили их по полной. Хулиганы виновато шмыгали носами и клялись больше никогда, ни за что. Отпустив их, принялись обсуждать планы на текущий месяц и до конца четверти. Речь шла об общественной работе. Разуваев похвалил меня за организацию секции. Царева по моему поводу пока помалкивала, но я чуял, что она готовится нанести ответный удар, когда весь педколлектив уже расслабится. И она его нанесла.

— Минуточку внимания, товарищи! — произнесла Шапокляк, когда все уже начали ерзать и поглядывать на часы. — Мне хочется обсудить поведение нашего молодого коллеги, который, простите мне это выражение, в нашем дружном коллективе без году неделя, но с самого начала проявил себя не самым лучшим образом. Я говорю о присутствующем здесь преподавателе физической культуры Данилове Александре Сергеевиче.

Я поднялся и дурашливо поклонился. Хотя аплодисментов не сорвал, но Карл Фридрихович, Виктор Сергеевич, Григорий Емельянович и Антонина Павловна мне улыбнулись. Людмила Прокофьевна и Екатерина Семеновна злорадно хмыкнули. Петр Николаевич поднял сжатый кулак. Даже директор поощрительно кивнул. Другие преподаватели лишь недоуменно пожимали плечами. Я понял, что если не большинство, то по крайней мере — костяк «дружного коллектива» против меня ничего не имеет.

— Дабы не быть голословной, я озвучу ряд фактов, свидетельствующих о неблаговидных поступках товарища Данилова, а потом вы, коллеги, выскажите свое мнение и все вместе мы решим, какие меры следует принять для исправления ситуации.

— Прежде, чем вы продолжите, Эвелина Ардалионовна, — подал голос директор, — я хочу напомнить, что у нас педсовет, а не товарищеский суд, поэтому никаких выводов мы делать не будем. Достаточно того, что Александр Сергеевич выслушает высказанные замечания и примет их к сведению.

Шапокляк обожгла его взглядом, но была вынуждена кивнуть.

— Как бы то ни было, — снова заговорила она, — хочу напомнить, что еще на предыдущем педсовете, когда товарищ Данилов только-только знакомился с нашим коллективом, он повел себя мягко говоря, экстравагантно. Первого сентября, во время линейки, он принес в школу спиртное и подпоил Виктора Сергеевича. Потом я застала его в пикантном положении с, уже нас покинувшей, старшей пионервожатой. Вы все знаете, о ком речь. Мне лично преподаватель физкультуры откровенно хамил. Однако все это мелочи, по сравнению со вчерашним спектаклем, который он устроил в прямом и переносном смысле, после уроков. И вы, Карл Фридрихович, к сожалению, присутствовали при этом и даже потворствовали этому безобразию!

— Что за спектакль? — спросила Азалия Михайловна, тихая и скромная преподавательница музыки.

— Может, поясните, Александр Сергеевич? — обратилась завучиха ко мне.

— Я предпочел бы высказаться последним, — произнес я. — Даже у подсудимого есть такое право.

— Я могу пояснить, — сказал Рунге.

— Пожалуйста, Карл Фридрихович! — кивнул Разуваев. — Расскажите, в чем дело?

— Мы с Александром Сергеевичем решили организовать детскую киностудию, с целью выявления творческих способностей наших учащихся. Особенно — трудных подростков. Нас поддержало руководство Дома Пионеров. И ряд кинолюбителей нашего города. Вчера же было организовано чтение сценария, написанного учащимися Кривцовым и Абрикосовым. Между прочим — оба они из экспериментального класса, которым руководит товарищ Данилов. После чтения была показана инсценировка одного из эпизодов, поставленная учащимся из десятого «А», Вадимом Красильниковым, который занимается в драматическом кружке при Доме Пионеров.

— Что же вас в этом не устраивает, Эвелина Ардалионовна? — удивился Пал Палыч. — По-моему — молодцы!

И все преподаватели, за исключением химички и биологички, у которых на меня был зуб, одобрительно загалдели.

— Во-первых, Павел Павлович, — повысила голос Шапокляк, — Данилов и Рунге не предупредили педсостав о своей самодеятельности, а отсюда не далеко и до анархии… Во-вторых, написанный учащимися, которые у нас не на лучшем счету, так называемый, сценарий не был согласован ни с пионерской, ни с комсомольской организациями. Они даже не посоветовались с преподавателем литературы! Верно, Татьяна Алексеевна?

Литераторша — громадная бабища, которой бы шпалы класть, а не про Пушкина школярам рассказывать — угрюмо кивнула.

— Вот видите! — продолжала накручивать себя Царева. — Экземпляр сценария мне удалось заполучить, и я попросила Раечку его распечатать в нескольких экземплярах. Один мною уже передан в гороно для оценки. С той же целью я передаю другой экземпляр вам, Татьяна Алексеевна!.. — Она сунула не слишком толстую распечатку литераторше, и та сгребла ее своей медвежьей лапой с маникюром. — Сама я, хоть и не специалист, тоже с ним ознакомилась… Вы не представляете, коллеги, какой это ужас!.. Там у них мушкетеры пьяницы и дебоширы, а вовсе не благородные борцы с феодальными порядками!.. И заметьте, этих хулиганов должны будут играть в фильме наши замечательные ребята! Пионеры и комсомольцы!

Она задохнулась от гнева и замолчала.

— Как историк, должен заметить, Эвелина Ардалионовна, — тихо проговорил Петр Николаевич, — французские мушкетеры, в массе своей, были именно дебоширами и пьяницами, к тому же являлись опорой королевского трона эпохи абсолютизма.

— И по сюжету, наш фильм задуман как сатира на феодальные порядки, — произнес Рунге. — Главный герой его — наш советский пионер, смелый и благородный, который борется и с мушкетерами короля, и с гвардейцами кардинала.

— Товарищи-товарищи, напоминаю, что у нас не художественный, а педагогический совет, — сказал директор. — Так что, если больше никто не желает высказаться по поводу, как полагает заведующая учебной частью, не слишком деликатного поведения преподавателя физкультуры, то выскажусь я.

— Вы называете это не слишком деликатным поведением, — пробурчала Шапокляк, — а я — антиобщественным!.. Что же вы молчите, товарищи?.. Григорий Емельянович?.. Виктор Сергеевич?..

Мужики лишь уставились в столешницу.

— И все-таки позвольте сказать мне, Эвелина Ардалионовна, — слегка повысил голос Пал Палыч. — Вы тут вспоминали начало учебного года… Так вот я тоже хочу вам напомнить, что все упомянутые вами случаи оказались чистым недоразумением… А вот здесь у меня, — он хлопнул ладонью по красной кожаной папке, что лежала перед ним, — благодарности из управления внутренних дел нашему коллеге, преподавателю физической культуры Данилову Александру Сергеевичу, который трижды помог сотрудникам правоохранительных органов задержать опасных преступников! Еще раз подчеркиваю — ТРИЖДЫ! Можем ли мы после этого рассуждать об антиобщественном поведении этого человека?

Коллеги дружно подтвердили, что — нет, не можем. На завучиху было страшно смотреть. А я порадовался за бывшего батальонного разведчика, который точно выбрал момент, когда надо нанести удар по противнику. Ай да, рокер!

— Хотите что-нибудь добавить, Александр Сергеевич? — спросил Разуваев.

— Хочу, — кивнул я. — Фильм мы с ребятами снимем, даже вопреки мнению гороно. Если бы Эвелина Ардалионовна не набросилась на нас вчера, как фурия, а посмотрела инсценировку вместе с ребятами, она бы поняла, с каким энтузиазмом отнеслись они к нашему замыслу… Вот мы тут говорили об успеваемости и поведении… Как их поднять и исправить… Ну, так для того, чтобы снимать кино, требуются и знания и дисциплина! Не вижу, почему бы не воспользоваться такой возможностью?..

И вот тут я сорвал аплодисменты. Директор с легким сердцем объявил педсовет законченным. Учителя рванули на волю. Я — тоже. Вышел на улицу. Накрапывал дождь. Зонта у меня не было и я, подняв воротник, быстро зашагал в сторону перекрестка. Услышав позади визг тормозов, не стал оглядываться, но через мгновение меня окликнул голос, который я уж точно не ожидал услышать. Обернулся и не поверил своим глазам.

Глава 22

Человек вышел из машины.

— Ты что ли? — воскликнул я.

— Нет, тень отца Гамлета, — усмехнулся он.

— Ты что, сбежал? — спросил я.

— Смеешься? — проговорил Стропилин. — Оттуда не сбежишь…

— Выходит — отпустили…

— Точно! — кивнул он. — За недостаточностью улик…

— Поздравляю!

— Пока не за что, дело-то не закрыто…

— Да ты хоть объясни, что за история с кубками? — потребовал я. — А то тягают, тягают, а за что — не врублюсь.

— Да я и сам не пойму, что этому капитану надо, — развел руками Кеша. — А с кубками вообще какая-то дурь… Они куплены в магазине «Спорттовары», на средства из фонда райкома, по десятке за штуку, все документы в порядке… Мне кажется, что ему зачем-то обязательно нужно тебя втянуть в дело, а придраться не к чему…

— Ладно, хрен с ним! — отмахнулся я. — Ты чего меня тормознул, чтобы обрадовать?

— Да я в общагу к тебе заезжал, а ты там уже не живешь…

— Не живу, — поддакнул я. — Квартиру мне дали.

— Знаю, — сказал Стропилин. — Груня сказала… Я хотел заехать к тебе на квартиру, но как узнал адрес, стремно стало…

— Это еще почему?

— Да ты хоть знаешь, чья это была квартира раньше?

— Барыги какого-то…

— Севки Перфильева, бывшего зав обувного отела ЦУМа!

— Твою ж материализм! — выдохнул я.

А ведь точно! Я же собственными глазами видел как рогоносец Киреев выходил из подсобки обувного, а за ним Севка Перфильев. Понятно, теперь, откуда капитан знает номер телефона моей квартиры.

— Ну и правильно, что не стал подъезжать, — пробурчал я. — Ты мне еще на очной ставке надоел…

— Да и незачем теперь, — откликнулся Стропилин. — Я коробки в общаге оставил, в твоей комнате.

— Ты охренел что ли⁈ — заорал я. — Какие еще коробки⁈

— Понимаешь, они у меня в гараже лежали, — принялся объяснять Кеша, как будто речь шла о старых носках. — Доверенные люди вывезли буквально накануне обыска, но у себя они их тоже держать не могут…

— И тогда ты решил их у меня свалить?.. Ты в своем уме!.. Нас капитан хочет подельниками сделать, а ты ему нарочно улики подбрасываешь!

— Да брось ты! Какие улики! — воскликнул Стропилин. — Правда, если у меня найдут, опять арестуют. А с тебя какой спрос?.. Это всего лишь собрание сочинений Ленина. Скажешь, что купил в книжном, а распаковать не успел…

— Так кто им мешает уточнить в книжном, кто у них покупал собрание сочинений Ленина в последнее время?.. Фотки мои покажут и все!

— А ты не в Литейске купил, а где-нибудь подальше… В Москве или Ленинграде… Скажи, что не помнишь… Ты же много ездил, стройотряд, соревнования, то, сё… Думаешь, этому капитану позволят всю милицию Союза на ноги поднять, чтобы выяснить, покупал ли комсомолец Данилов полсотни томов трудов Ильича⁈

Логика в его словах была, но меня с души воротило от всех этих стропилинских комбинаций.

— Ладно, завтра схожу в общагу и проверю. Если это не Ленин — вышвырну все на помойку!

— Ленин это! — заверил меня Кеша. — Клянусь комсомольским билетом!

— Завтра посмотрим, — буркнул я и повернулся к нему спиной, чтобы уйти.

— Да куда ты! — окликнул он меня. — Садись, подвезу!

— Иди ты! — огрызнулся я и прибавил шагу.

Несколько минут Стропилин ехал за мною и бибикал, но я свернул в какой-то двор и он отвязался. И правильно сделал, а то бы я ему еще и рыло начистил. Как же он меня достал! Какого черта я должен влипать в неприятности из-за этого спекулянта? А вообще пора прекратить этот балаган. Надо с Маринкой связаться. Пусть, в конце концов, поможет! Позвонить бы прямо сейчас, из дому! Может Илга ее номер знает? Она сама обещала связаться, но нельзя на жену полагаться в серьезных делах. Я вошел домой и с порога поторопился спросить:

— Привет! Ты Маринки Михайловой номер знаешь?

— Знаю, — ответила Илга.

— Продиктуй!

— Пожалуйста…

И она продиктовала номер домашнего телефона Михайловых. Я тут же его набрал.

— Да! — откликнулась Маринка буквально через минуту.

— Марина, привет! — крикнул я в трубку. — Это Саша Данилов.

— А-а, Саня! Привет! — как-то слишком обрадовалась она.

— Мне бы с тобой поговорить с глазу на глаз…

— Да сколько угодно!.. Могу — хоть сейчас. Мне подъехать?..

Я покосился на Илгу.

— Ну… Если тебе не трудно…

— Не трудно. Жди!

В трубке прозвучали короткие гудки. Я недоуменно на нее посмотрел. Маринка даже адреса не спросила. Хотя дочери полковника КГБ, наверное, не трудно выяснить кто, где живет. Я положил трубку и сказал Илге:

— К нам Маринка сейчас приедет… У нас хоть есть чем гостью угостить?

— Конечно, есть! — ответила она. — Тебе тоже поужинать надо.

— Вот и собери на стол!

— Соберу! Не рычи.

И она ушла на кухню, а я — в ванную. Надо же привести себя в порядок и переодеться. Через пятнадцать минут позвонили в дверь. Я пошел открывать. На лестничной площадке стояла Михайлова. Накрашенная, приодетая. Для меня или она всегда так выглядит? Я пропустил ее в прихожую. И Маринка, поднявшись на цыпочки, попыталась меня поцеловать в губы. Я отвернулся и ее губы скользнули по моей щеке. В этот момент из кухни выглянула Илга.

— Здравствуй, Мариночка! — сказал она обычным своим невозмутимым тоном, словно и не заметила ее поползновений.

— Привет, Илга! — откликнулась гостья.

— Вы с Сашей пока поболтайте, а я вас позову.

И жена снова скрылась на кухне. Я помог Маринке снять плащ и показал куда идти. Оказавшись в большой комнате, она ехидно проговорила:

— С глазу на глаз, говоришь…

— Мне от нее скрывать нечего, — пробурчал я. — Да ты садись!

И я указал гостье на диван. Она уселась, демонстративно выложила нога на ногу. Да, ножки у нее были, что надо. А обтянутые импортным нейлоном — тем более притягивали взгляд. Уж не те ли самые колготки, которые ей продал Кеша? Я стал смотреть на репродукцию Чюрлёниса, мне надо было сосредоточиться.

— Ну что там у тебя стряслось? — без обиняков осведомилась она. — Ты же позвал меня, чтобы потребовать плату за мое спасение?

— Скажешь — тоже, — отмахнулся я. — А кстати, чего они к тебе привязались?

— Не хочу тебе об этом говорить! — вздохнула Маринка. — Давай лучше о твоих делах…

— Ладно… — прищурился я. — В общем, есть такой капитан милиции Киреев Сильвестр Индустриевич. Он сотрудник ОБХСС. Он ведет дело нашего общего знакомого, Кеши Стропилина. В чем именно капитан его подозревает, я не в курсе, но он взялся тягать на допросы и меня… Приплел спортивные кубки, которые Кеша передал мне, чтобы я вручил их пацанам, победителям соревнований по классической борьбе…

— Так Кешу арестовали?

— Да, но отпустили пока… Я его только что видел…

— Если я правильно тебя поняла, ты хочешь, чтобы я поговорила с отцом, чтобы он выяснил, почему тебя следователь, как ты выразился, «тягает»?

— Ты меня правильно поняла, — кивнул я.

— Я поговорю с отцом, — пообещала Марина. — Правда, он относится к просьбам такого рода без энтузиазма, но я попробую.

— Понимаешь, — решил я добавить энтузиазма хотя бы ей самой. — Я может и не стал бы тебя обременять… Нету за мною ничего, за что могут привлечь, но дело в том, что этот Киреев Илгу начал приплетать…

— То есть? — удивилась гостья. — А она-то каким боком в этом замешана?

— Не знаю… И ведь как подло!.. Принес мне дружок телефон, только подключили, звонок… Беру трубку, а это он, Киреев…

— Что, вот так прямо и представился?

— Если бы… Я его по голосу узнал… А он сходу: «Где ваша жена?». Я даже испугался… Вечер, темно, а Илга по вечерам ходит в одну квартиру, занимается с проблемным ребенком… Ну я, сдуру, отвечаю: «На работе!», а он «Вы уверены?». Я ему: «Ты кто такой?», а он «Не важно» и трубку кладет… Ей богу, подловлю, когда он без формы будет и поговорю, как следует…

— Не стоит, — сказала Марина. — Он может и не в форме будет, но при исполнении… Вот тогда тебе точно статья светит… Ведь если Киреев на такие подлые приемчики способен, значит, не мужик…

— Я боюсь, что он и под Илгу копает…

— Кто там под меня копает? — спросила она, появляясь в комнате. — Прошу к столу. Все готово!

Мы с Маринкой встали и пошли на кухню. Там, как всегда, был полный ажур. И даже бутылочка вина.

— Боже, красота-то какая! — ахнула гостья. — А я себя уговаривала после шести не жрать, но разве перед такими яствами устоишь?

Я взялся открывать бутылку, Илга — раскладывать по тарелкам жаркое. Когда я наполнил бокалы, мы чокнулись, выпили и накинулись на еду.

— Так кто под меня копает? — снова спросила жена, когда мы изрядно закусили.

Пришлось мне пересказать ей наш, с Маринкой, разговор.

— Знаете, — вдруг вспомнила она. — Мне Аксинья Мареевна… Ну это бабушка Кирюшки, с которым я занимаюсь… Так вот, она рассказывала, что заходил к ним какой-то, как она выразилась, плюгавенький, и все выспрашивал, сколько я за занятия беру…

— Плюгавенький? — переспросил я. — Это точный портрет Киреева!

— И что ему ответила эта… Аксинья Мареевна? — спросила Маринка.

— Правду! — ответила Илга. — Ничего я с них не беру… И не возьму никогда.

— Да-а, — протянула гостья. — Теперь я уж точно поговорю с отцом… В самом деле, подлые приемчики применяет этот капитан… Я, как-никак, юрист по образованию… Если все вскроется, Кирееву можно будет предъявить превышение должностных… Но пока говорить об этом рано…

— Спасибо, Маринка! — искренне сказал я, а Илга кивнула.

Мы усидели бутылочку, и гостья стала собираться.

— Проводишь меня, Саша? — спросила она. — А то я машину далеко поставила…

— Конечно — проводи! — поддакнула жена.

В прихожей я помог Маринке одеться, оделся сам. Мы вышли из подъезда, прошли через двор, а когда оказались за воротами, сразу же наткнулись на «Жигуль», на котором я уже видел Михайлову.

— Это ты называешь — далеко поставила? — хмыкнул я.

— А как еще было тебя выманить из дому?

— Для чего?

— А вот для чего! — сказала она и кинулась мне на шею.

Прилипла так, что я еле ее от себя оторвал.

— Ну чего ты? — обиженно буркнула Маринка. — Сядем в мою машинку, заедем в парк, там сейчас никого…

— Ты решила аванс с меня получить за свою помощь?

— Дурак! — сказала она, отстраняясь и доставая из кармана пачку «Кэмел» и закуривая. — Присушила тебя эта балтийская вобла, что ли…

— «Присушила», — повторил я. — Ты еще скажи — приворотное зелье в суп подлила… Бабья терминология…

— Тогда чего ты ерепенишься?.. Я ведь знаю — не монах ты, о тебе слух по городу идет…

— Если хочешь, принцип у меня такой, — сказал я. — Если я живу с женщиной, на сторону не гляжу…

— А-а, ну ладно! — кивнула она. — Пока, принципиальный!

Она села в машину и завела мотор. Обиделась?.. Черт сломит ногу с ними, с бабами… Изменяешь — плохой, и не изменяешь — плохой… Я вернулся в дом. Илга убирала на кухне. Потом мы легли спать.

С утра у меня было «окно» и я пошел в общежитие. Пора было сдать комнату, а заодно глянуть, что за коробки оставил Кеша. Нехорошее предчувствие не оставляло меня. Я попросил у старичка на вахте ключи, благо, он меня помнил, поднялся в комнату, открыл и сразу же наткнулся на коробки. Они лежали у самого порога, сложенные штабелем.

Мне надо было забрать разную мелочевку, что оставалась в комнате. Обогнув штабель, я принялся бродить из угла, в угол, собирая разные тряпки — носки, полотенце, домашние треники. Вдруг раздался резкий стук в дверь.

— Войдите! — крикнул я, не оборачиваясь.

— Гражданин Данилов?

Пришлось обернуться. В проеме двери стоял «плюгавенький» капитан Киреев, а из-за его плеча выглядывала ухмыляющаяся рожа Фиксатого.

— В чем дело? — спросил я.

— Поступил сигнал, что вы храните у себя товар, который реализуется спекулятивным путем.

— От кого поступил?

Рогоносец напустил на себя многозначительный вид, дескать — тайна следствия, но все испортил мужик распутной Зойки.

— Я ж говорю, гражданин следователь, коробки тут к нему ночью притаранили, тяжелые, сам помогал разгружать…

Так. По крайней мере, ясно — от кого сигнал. Киреев обжег своего свидетеля взглядом, и тот сразу протух.

— Вы лучше пригласите, товарищ, кого-нибудь еще, в качестве понятого, — злобно пробурчал он.

— Ну дык… — заерзал зойкин мужик. — Я ж понимаю, гражданин следователь, не впервой… Да вон Петюня идет!.. Давай, кореш, подваливай!.. Да не ссы… Тут все по закону…

И за плечом следака замаячила перепуганная физия моего бывшего соседа. Капитан оглянулся, смерил шоферюгу взглядом и произнес:

— Товарищ, будете понятым… Сейчас у гражданина Данилова будет проведен обыск.

— А постановление прокурором санкционированное у вас есть, гражданин следователь?

— Будет…

— Ну, как будет, так и приходите.

— На основании сигнала гражданина Фомина я имею право провести осмотр, тем более это больше не ваше жилое помещение, а общественное.

Спелись рогоносцы. Ну ясно, бывшего зэка ничего не стоит припугнуть. Тем более, Зойка наверняка заявы писала на мужа за побои. Хрен, они меня так просто возьмут.

— Я живу по другому адресу, и вам, гражданин Киреев, это известно, так, что все найденное здесь ко мне отношения не имеет.

— Что же вы тогда делаете в общежитии?

— Пришел выписываться и комнату сдавать.

— Выходит, до сих пор вы занимали две жилплощади?

— Не занимал. И вы это тоже знаете.

— Предлагаю вам добровольно предъявить следствию содержимое этих коробок.

— С какой стати? Вам надо, вы и смотрите.

— Прошу ответить на вопрос: что находится в этих коробках?

— Собрание сочинений вождя мирового пролетариата, товарища Ленина! — саркастически заявил я. — Вам надо, смотрите!

— Ну что ж, — буркнул Сильвестр Индустриевич. — Так мы и поступим.

Он прошел в комнату, присел к столу, вынул из кожаной папки листок бумаги и ручку, принялся что-то карябать, потом произнес:

— Товарищи понятые, прошу внимания! Сейчас в вашем присутствии я произведу вскрытие этих коробок.

Киреев вынул из кармана медицинские перчатки и складной нож, снял верхнюю коробку и разрезал клейкую бумажную ленту. Вынул плоский квадратный конверт. Затем второй, третий, четвертый. Судя по пестрым рисункам, это были музыкальные пластинки для проигрывателя. В остальных коробках тоже оказались пласты и все — иностранного производства. Вот тебе и собрание сочинений вождя мирового пролетариата. Сука, Кеша, опять подставил меня.

— Это ваше, гражданин Данилов?

— Впервые вижу.

— Кто вам доставил эти коробки?

— Понятия не имею. Я не был в общежитии уже давно. Можете спросить у коменданта. А ключи хранились на вахте. Я их только что взял… Спросите у вахтера.

— Не беспокойтесь! — кивнул Киреев. — Спросим… Значит, вы утверждаете, что вам неизвестно, каким образом эти коробки со всем содержимым оказались у вас в комнате?

— Утверждаю, — сказал я. — Только не у меня в комнате, а в ЭТОЙ комнате.

— Свидетель Фомин, — обратился к Фиксатому следак, — опишите человека, который попросил вас помочь ему с разгрузкой своей машины.

— Ну-у… Хлыщ такой, волосья короткие, но не под ноль, морда сытая, плащик там…

— Достаточно! — досадливо отмахнулся Киреев. — Гражданин Данилов, эти коробки будут у вас изъяты.

— Ради бога… Мне-то какое до них дело?..

— Вам придется явиться в управление и сдать отпечатки пальцев для дактилоскопической экспертизы. А пока — распишитесь в протоколе…

— В качестве кого? — поинтересовался я. — Изымаемые предметы мне не принадлежат, а понятые у вас есть.

— Вы заняли не лучшую позицию, гражданин Данилов!

И я не удержался:

— Позиция — это не по моей части, Сильвестр Индустриевич… — проговорил я, почти шепотом и подмигнул ему.

Надо было видеть, как он дернулся. Я смотрел на него с нескрываемой насмешкой: ну, давай, сделай мне подарок рогоносец! Однако Киреев сдержался, отвел взгляд.

— Товарищи понятые, — обратился он к Фиксатому и Петюне, которые слушали нас, раззявив рты: — Распишитесь в протоколе.

Глава 23

Пока Фиксатый с Петюней пытались изобразить автографы в протоколе, я собрал вещи, которые еще оставались в комнате, старательно обходя коробки с пластинками. Неужто Кеша фарцой балуется? Если — не хуже… А что может быть хуже?.. Распространение материалов антисоветского содержания?.. Поди разбери, что там на этих пластинках, сплошное «ай лав ю» или что-то другое?.. Честно говоря, не помню, чтобы существовала антисоветская западная рок-музыка… Другое дело — пропаганда чуждого нам образа жизни… Как бы то ни было, я не имею к этому ни малейшего отношения… А Кеша — сука…

— Вы закончили? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь. — А то мне нужно комнату сдать…

— Комната будет опечатана, — гордо произнес Киреев.

— Это ваши проблемы! — я бросил ключи на письменный стол.

Вышел из комнаты и направился к коменданту. Груня оказалась у себя. Я изложил ей ситуацию.

— Насчет сдачи комнаты не беспокойся, Саня, — сказала она. — Тебе надо выписаться, так что зайди в отделение.

— Хорошо! — сказал я. — Спасибо тебе за все, Груня!

— Не за что! — отмахнулась она. — Если что — заходи! Дорогу помнишь.

Я вышел из общаги и направился в местное отделение милиции. Написал в паспортном столе заявление на выписку из общежития, а заодно и на прописку по новому адресу. Покидая сие учреждение, я нос к носу столкнулся с отцом своего подопечного рыжего Сеньки. Папаша мне обрадовался. Я в общем — тоже. От общения с советскими правоохранителями у меня сложились в основном приятные впечатления — старшина Сидоров, сержант Покровский, следователь по особо важным делам Кравцов, следователь прокуратуры Киселев — все вполне приличные мужики, так что один паршивый баран, капитан Киреев, коллектив не портит.

— Александр Сергеевич, хорошо что вы зашли! — проговорил Кирилл Арсентьевич. — Если не сильно торопитесь, я хочу вас познакомить с Лилией Игнатьевной.

— С какой еще Лилией Игнатьевной? — насторожился я.

— Ну со старшим лейтенантом Красавиной, — сказал старшина. — Нашим инспектором по делам несовершеннолетних.

— Я вроде совершеннолетний, — хмыкнул я.

— Вы классный руководитель, — напомнил Сидоров.

— Да, я помню. Ну что ж, познакомьте нас.

Кирилл Арсентьевич повел меня по длинному коридору и остановился возле двери с надписью «ИНСПЕКТОР ПО ДЕЛАМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ». Постучал, а получив ответ, потянул створку на себя.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите?

— Входите, старшина, — послышался приятный женский голос.

— Да я не один…

— Ну заходите не один.

Сидоров мне кивнул и пропустил вперед. Я вошел. За рабочим столом сидела не бой-баба в погонах, а вполне себе милая девушка, не старше меня. Блондинка. Стройная. Сероглазая. Губки бантиком. Что ж, такая и должна работать с трудными подростками. Такой хамить западло. Гораздо приятнее попробовать ей понравиться. Мне, во всяком случае, захотелось. Я оглянулся на старшину. Представит он меня или мне самому отрекомендоваться товарищу старшему лейтенанту?

— Вот, Лилия Игнатьевна, рекомендую, — произнес тот. — Учитель физкультуры двадцать второй школы Данилов Александр Сергеевич. Классный руководитель восьмого «Г».

— Наслышана, — сказала блондинка, поднимаясь и протягивая мне руку. — Красавина!

Я пожал ее нежные с виду, но отнюдь не хрупкие пальцы.

— Данилов.

— Садитесь, товарищ учитель.

Я опустился на стул, на котором, вероятно, сиживали многие из моих подопечных. Не очень, я скажу, приятное ощущение. Почти как сиживать у капитана Киреева в кабинете.

— Давненько я хотела повидать вас, Александр Сергеевич, — продолжила инспектор по делам несовершеннолетних.

— Что, часто мои ребята оказываются в этом кабинете? — спросил я.

— Ваши в последнее время ни разу.

— Слава труду!

— Да-да, именно — труду, — не приняла моего тона старший лейтенант. — Видимо, ваш работа и послужила снижению уровня правонарушений среди учащихся вашего класса.

— Мои заслуги здесь минимальны, — скромно признался я. — Ребятам просто нравится спорт.

— Я слышала, что вы организовали секцию по самбо.

— Да, недавно начал вести…

— Вот и Кирилл Арсентьевич о вас хорошо отзывается.

— Он уложил меня на обе лопатки, — смущенно пробормотал старшина.

— Вот-вот, а ведь Кирилл Арсентьевич у нас человек бывалый, — улыбнулась Красавина. — Если позволите, я хотела бы посмотреть на ваши занятия.

— Приходите во вторник или в четверг, — сказал я. — Только, если можно — не в форме.

— Понимаю, — кивнула она. — Чтобы не смущать ребят.

— Вы, конечно, их и так смутите…

— Почему?

— Красивая девушка.

— Спасибо! — вдруг покраснела старший лейтенант. — Так может мне не приходить?

— Наоборот! — спохватился я. — Путь мальчишки себя покажут. В восемь вечера мы начинаем.

— Тогда приду.

— Мы будем ждать!

— До встречи!

Я поднялся. Мы снова обменялись рукопожатиями. Старшина проводил меня до выхода и сказал на прощание:

— А мой Сенька просто переменился. По вечерам не шлындает где попало, а сидит дома, уроки делает. Так что, спасибо вам!

Ну просто бальзам на душу. Особенно после дебильных вопросов рогоносца Киреева. Однако на этом приятности сегодняшнего дня закончились. На большой перемене в школу приперся Стропилин. Я этому даже обрадовался. Пригласил его в тренерскую, чтобы пацаны не видели. И там сгреб за грудки и припер к стенке.

— Ну, что Иннокентий Василич! — прошипел я. — Собрание сочинений Ильича, говоришь!..

— Ты чего, Данилов, офонарел! — заерзал он. — Отпусти!

— Сначала я тебе зубы выбью! — пообещал я. — Они у тебя в тундре все равно выпадут…

— Да в какой — тундре⁈ — запаниковал Стропилин.

— В той, где ударно вкалывают ЗэКа… Забайкальские комсомольцы… Слыхал о таких?..

Я встряхнул его так, что у него лязгнули еще целые зубы, и отпустил.

— Ну чего ты взбеленился?.. — пробормотал Кеша. — Ну не книжки, ну — пласты…

— А то, что ты под статью стараешься меня подвести, гнида! — ответил я. — Думаешь, лоха нашел⁈

— Да заберу я их завтра, не бойся…

— Заберешь⁈ — усмехнулся я. — Кум твой их уже, наверняка, забрал… Ну или скоро заберет…

— Какой кум? — удивился Стропилин. — Нет, у меня никакого кума!

— Уже есть… В капитанских погонах… Так что ходи и оглядывайся. Он похоже за тобой наблюдает и в общаге «сторожок» выставил в виде моего бывшего соседа.

Слова мои оказали на Кешу куда более сильный эффект, нежели я ожидал. Он побледнел и затрясся, как осина на ветру.

— Мне конец, — прошептал он.

— Ты наворовал уже на вышку? — саркастически осведомился я.

— Какая там вышка! — отмахнулся Стропилин. — До суда я не доживу… Я же взял эти пласты на реализацию, а если их конфисковали, то как я деньги отдам?..

— А кто тебе виноват?

— Да никто, — сник Кеша. — Что делать-то?..

— Ну что делать… Продавай машину и все, что есть у тебя ценного, глядишь выкрутишься…

— А как мне быть с уголовкой?..

— Здесь я тебе не советчик, раньше надо было думать…

Понурившись, Стропилин вышел из тренерской. Я испытывал смешанные чувства. С одной стороны, хотелось его пришибить, а с другой было жалко этого несчастного недотепу, который оказался в руках Киреева. Мне даже пришло в голову, что тот нарочно выпустил Стропилина, чтобы выявить его преступные связи. Так что если Кеша связан с фарцовкой, то капитан использует найденные музыкальные пластинки по полной. Только бы меня не втянул в эту историю… Но Маринка мне должна, пускай папаша напряжет.

Прозвенел звонок на урок. Сейчас у меня был мой класс. Если в первые дни своей учительской деятельности я ощущал себя на уроках, как на минном поле, не зная, чего ждать от этих сорванцов, то теперь, пожалуй, только с ними я и чувствовал себя спокойно. Наверное, задача педагога заключается не в том, чтобы превратить своих воспитанников в законопослушных граждан, а в том, чтобы они не стали такими моральными уродами как Кеша Стропилин и Сильва Киреев.

Когда закончился урок, и я отправился в учительскую, ко мне подошел Карл и напомнил, что сегодня мы запланировали провести, как выражаются на проклятом Западе, кастинг — подбор не только актеров для исполнения ролей в будущем фильме, но и других участников съемочного процесса. Причем об этом мероприятии Рунге официально предупредил школьное руководство. Директор дал добро. Завуч, хотя и морщилась, но после фиаско, которое она потерпела на педсовете, открыто возражать не посмела.

У меня возникло подозрение, что «экспертиза» сценария в гороно прошла не так, как Шапокляк ожидала. Ну еще бы! Чиновники из городского отдела народного образования тоже люди. Им тоже хочется, чтобы их дети и внуки занимались модным карате. Забавная история вышла с преподавательницей литературы, которой Эвелина Ардалионовна отдала сценарий для разгромной критики. Татьяна Алексеевна перехватила меня в школьном коридоре во время третьей перемены. Признаться, я слегка напрягся, увидев, как несется на меня эта туша.

— Александр Сергеевич! — зычным голосом возвестила она. — Я прочитала сценарий!

— Ну и как в-вам⁈ — спросил я, стараясь дышать через раз — так от нее разило потом, вперемешку с духами «Жасмин».

— Конечно — не без погрешностей, — проговорила литераторша, — но, знаете, я в некоторых местах даже смеялась… Очень остроумное переложение книги Дюма… Я поставила Абрикосову и Кривцову по пятерке.

— Очень рад этому, — не погрешив против истины, сказал я. — Только, что вы скажете заведующей учебной частью?

— Скажу, что ребята молодцы! И что намерена создать литературный кружок, чтобы не проглядеть новые таланты.

— Это хорошее дело, — одобрил я ее замысел.

Несчастная завучиха и с этой стороны не нашла поддержки. А уж в том, что коллектив учащихся не на ее стороне, мне удалось убедиться сразу после уроков. Отбор вели ваш покорный слуга, Карл Фридрихович, Вадик Красильников и оба сценариста. К нашему столу на сцене актового зала тянулась длинная очередь, за порядком в которой следили старшеклассники. Очень скоро я понял, насколько морально тяжело вести отбор, особенно когда претенденты — дети. А уж отказывать им вообще невыносимо.

Посовещавшись, комиссия пришла к решению не отказывать никому. Так как дело было для всех новое, то нельзя было гарантировать, что уже отобранные кандидаты справятся с задачей. Следовательно, у каждого актера должны быть дублеры, а у других участников съемочного процесса — верные помощники. Кроме того, нам требовалась массовка — мушкетеры, гвардейцы, монахи, прислужники, горожане. Так что дело найдется всем. Тем более, что часть пылающих энтузиазмом «деятелей кино» разочаруется и отвалится сама.

Так что деятельность «отборочной комиссии» свелась к тому, что мы составляли списки желающих участвовать в создании фильма и в меру своих способностей определяли уровень их ребячьих талантов. В общем пришлось попотеть, и к концу заседания мы все были выжаты, как лимон. Домой я еле плелся, хотя устал не столько физически, сколько морально. Сказалась и утренняя встряска. Я существовал как бы в двух мирах одновременно — в одном я был то ли свидетелем, то ли подозреваемым в каком-то мутном деле, а в другом — начинающим педагогом, молодым и энергичным, болеющим за свое дело.

А еще мне предстояли установочные занятия в субботу и воскресенье. Надо будет как-то научить разношерстную толпу маменькиных сынков и папенькиных дочек элементарным вещам. Ну с этими мне в спартакиаде не участвовать, так что и торопиться некуда. В общем остальные дни недели прошли более менее спокойно, если не считать того, что в среду мне позвонили и просили зайти в четверг утром в УВД, чтобы взять у меня отпечатки пальцев. Вот мне уже и пальчики откатали.

На занятия секции пришла, как и собиралась, Лилия Игнатьевна. И пришла в цивильном прикиде, так сказать. Можно было оценить ее чисто женскую привлекательность, не подчеркнутую строгими линиями милицейской формы и сверканием петлиц и звезд. Пацаны, завидев эту красотку, вытаращили глаза. Правда, некоторые узнали и не столько таращились, сколько смотрели в пол, но большинство то и дело поворачивали головные отсеки в ее сторону, пришлось призвать их к дисциплине. Ну и понятно, они из кожи вон лезли, чтобы поразить воображение гостьи.

После я ее проводил. Мы перешли на «ты». Я стал просто Сашей, она просто — Лилей. По дороге болтали о проблемах воспитания подростков и напоследок обменялись номерами домашних телефонов. Я даже стал находить особое удовольствие просто так, без всяких задних мыслей, прогуливаться с хорошенькой девушкой под ручку. Угрызений совести я не испытывал. С женщинами можно и дружить, даже не слишком скрывая это от своей постоянной подруги. Впрочем, о том, что провожал милиционершу, Илге я, естественно, не сказал.

В пятницу мы провели репетицию первого эпизода фильма. По сценарию главный герой Алька заинтересовался странным незнакомцем в черном плаще и шляпе, который шел по городу, с удивлением разглядывая машины, светофоры, провода. В какой-то момент этот человек забылся и случайно распахнул плащ, и мальчишка увидел ботфорты и шпагу. Алька принялся следить за чужаком и когда тот отодвинул доску в заборе и пролез в образовавшуюся дыру, паренек нырнул за ним.

Репетировали мы в школьном спортзале, а съемки должны были проходить на натуре. Для этой цели требовался ясный солнечный день. И не слишком холодный. К тому же следовало сшить костюм незнакомцу в черном плаще. По сравнению с предстоящими сценами — эта была самая простая. Абрикосов и его партнер — а Черного Незнакомца вызвался сыграть трудовик, роль была эпизодическая, больше он в картине появляться не должен. В общем репетиция прошла с успехом. У Витька оказался дар перевоплощения.

В субботу к одиннадцати часам я был в «Литейщике». Для занятий товарищ Дольский выделил зал, где обычно занимались борцы и боксеры. Здесь имелось все необходимое оборудование. «Лучшие люди» города сумели раздобыть для своих отпрысков и кимоно и защитные шлемы, которые я тут же велел поснимать. До момента, когда они понадобятся, им еще вкалывать и вкалывать. Хуже, что на занятиях возжелали поприсутствовать родители или их представители.

Пришлось всю толпу усадить на скамеечки и велеть помалкивать. Детишки, а в субботу это были пацаны, то и дело озирались на своих предков. Одни с осуждением, дескать, чего пялитесь, другие — с надеждой, а вдруг пожалеют и избавят от этой муки. Я подмечал, кто из пацанят чего стоит. В общем, ничем серьезным я их не нагружал. Так, обыкновенная разминка с элементами стоек и блоков. Ну и, конечно, кувырки для самостраховки, куда уж без них. Родичам было интереснее, чем самим «будущими каратистам». Правда взрослые тоже вели себя по-разному.

Кто-то благоразумно помалкивал, кто-то перешептывался, кто-то читал газету. А одна дамочка хрустела леденцами. Это такие особенные леденцы, крохотные разноцветные конфетки в круглой и плоской жестяной баночке, называются монпансье. Так вот, она то и дело открывала баночку, доставала горсточку этих монпансье, и потом громко их грызла. Сначала я старался не обращать внимания на этот хруст, надеясь, что любительница сладкого образумится, но та не останавливалась и я вскоре ни о чем другом, кроме этого звука, лезущего мне в уши, думать не мог.

Пришлось объявить перерыв. Пацанята с визгом разбежались по спортзалу. Принялись молотить по боксерским грушам и кататься по матам. Во время занятий бы они проявляли столько энтузиазма. Я вздохнул и подошел к даме с леденцами. Она уставилась на меня, как солдат на вошь. Я не мог припомнить, видел ли ее раньше. Дамочка фирменная — джинсы, батик, кроссы — все импортное, а лицо глупое, но наглое. Вряд ли это мамаша кого-то из моих здешних подопечных, скорее — представительница. Стало ясно, что взывать к ее совести бесполезно.

— Уважаемая! — обратился я к ней. — Вы не могли бы не хрустеть леденцами, пока я веду занятия?

— Хм… Я не вижу, чтобы вы проводили тренировку, сейчас перерыв!

Глава 24

— Если вы и дальше намерены разговаривать в таком тоне, — сдерживаясь, проговорил я, — мне придется попросить вас покинуть помещение.

— Плевать я хотела на твои просьбы, — откликнулась сладкоежка, выпучивая глазки. — я даже мужу не позволяю мною командовать, ты кто такой?

— Я может и никто, но в таком случае, я сообщу остальным родителям, что из-за вас придется отменить сегодняшнюю тренировку. Как вы думаете, председателю горисполкома, чей сын присутствует на занятиях, это понравится?

— Ладно, ты меня еще попомнишь! — пообещала любительница сладкого, развернулась и потопала к выходу, виляя довольно упругой попкой.

Я медленно выдохнул. Женщин, конечно, бить нельзя, но иногда очень хочется. Все настроение испортила, дура. Перерыв кончился. После «удаления с поля» пожирательницы монпансье дело пошло куда веселее. Видать, она не только мне мешала. К концу занятий, я о ней и думать забыл. А уж тем более — после. На субботу у нас с Карлом была назначена встреча с комсомольским активом местной швейной фабрики. Не в том смысле, что мы решили провести вечерок в компании прелестных златошвеек.

Благодаря школярам, слухи о том, что мы собираемся снимать фильм, разлетелись по городу. И родители, а также прочие родственники, из тех, кто не был лишен воображения и творческой жилки, решили помогать нам, чем могут. И это было хорошо. Сами бы мы не справились с навалившейся грудой проблем. Так вот, комсомолки решили нам помочь с созданием костюмов. Во-первых, среди них были модельеры-конструкторы, во-вторых, превосходные швеи, в-третьих, они могли помочь с материалами.

Ради нас активистки даже пришли в субботу на работу. У проходной нас встретила Маша Вершкова — старшая сестра одного из наших с Рунге учеников. Нам выписали пропуска и мы оказались в здании конструкторского бюро завода. Здесь нас ждали остальные. Не знаю как Карл, а я чувствовал себя, словно в цветнике. Мои наивные представления о скромных швеях в косыночках и ситцевых платьицах рассыпались в прах. Девчонки оказались все как на подбор. Модно одетые. Языкастые. Смелые. Симпатичные.

Выяснились поразительные вещи. Оказывается, они уже пообщались с нашими школьными художницами по костюмам, взяли созданные ими рисунки и воплотили их в профессиональные эскизы. Их-то они нам и собирались показать. Наша с Карлом, как главным кинооператором, задача заключалась в том, чтобы одобрить и высказать свои пожелания. Когда девушки разложили, выполненные на ватмане, эскизы костюмов, мы ахнули. Я даже пожалел, что не взял с собой нашего историка для консультации. Глядишь, приглянулся бы какой-нибудь незамужней.

— Мы решили, что не стоит буквально копировать костюмы той эпохи, — принялась пояснять Маша. — Ведь у вас не столько исторический, сколько сатирический фильм, поэтому мы подумали, что не мешает добавить элементы гротеска, которые бы подчеркивали и суть эпохи и в то же время — характеры персонажей.

— Это очень интересная идея! — воскликнул преподаватель немецкого. — Особенного, если учесть, что фильм наш, к сожалению, будет немым, а в субтитрах всего не передашь.

— Тогда — тем более! — обрадовалась Вершкова и ее коллеги согласно закивали. — Мы должны сделать костюмы говорящими, чтобы зритель сразу понимал, кто есть кто… Девочки, давайте, демонстрируйте свои работы и высказывайте идеи.

— Начну я, пожалуй, — сказала высокая, круглолицая брюнетка. — Я решила взять на разработку костюм кардинала Ришелье…

Она подняла один из листов и поставила его на мольберт, чтобы все могли видеть изображенное на нем. На ватмане был нарисован длинный худой человек в сутане и в круглой куполообразной шапочке. Вроде ничего особенного. Сутана и шапочка были красными, а вот воротник-жабо нарочито огромный, так что голова служителя культа, выглядывающая из него, казалось слишком маленькой.

— Я хотела подчеркнуть этим эскизом, что кардинал Ришелье не выдающийся политический деятель, каким его представляют историки, — продолжала объяснять модельерша, — а мелочный, завистливый человечек, которым движут эгоистические цели, а вовсе не интересы Франции…

— Простите, вас как зовут? — спросил Карл.

— Алевтина…

— Смотрите, Аля, — сказал Рунге, — что если сделать воротник не просто большим, а невероятно большим?..

— Что ж, это можно попробовать, — кивнула та.

Алевтина взяла чистый листок, карандаш и принялась набрасывать новый силуэт. Когда она завершила и показала присутствующим результат, все невольно рассмеялись. В новом варианте Ришелье стал похож на паука, брюшком которого служил воротник, а лапками — длинные, худые руки и ноги.

— Да-да, — одобрил Карл Фридрихович. — Что-то в этом роде…

Следующей заговорила русоволосая и волоокая модельерша, которая представилась Владой.

— Я предлагаю нарядить обжору и пьяницу Портоса в бочку, — сказала она.

На представленном ею эскизе действительно был изображен бочкообразный мушкетер, даже шляпа которого напоминала крышку от пивной бочки, а шпага — черпак виночерпия. Это было настолько идеальное попадание в образ, что никаких дополнительных предложений не последовало. Уже сам костюм делал этого мушкетера неповоротливым увальнем, каким тот и должен быть по замыслу наших сценаристов.

Маленькая чернявая Кира работала над костюмами Атоса и Арамиса. Первый пьяница похлеще Портоса, но желчный и унылый. И костюм его напоминал еще не слишком сухой и ломкий опавший лист, сложенный пополам. Досталось и Арамису. Тот, будучи лживым святошей, носил скромный плащ, напоминающий монашеский клобук, с нашитыми громадными католическими распятиями. Появись такой персонаж в фильме XXI века, не избежать его авторам обвинений в оскорблении чувств верующих. А сейчас — нормально!

Пришел черед Маши. Она потрудилась над костюмами короля Людовика XIII и его супруги королевы Анны Австрийской. Король по сценарию глуп и ревнив, а королева — коварна и расчетлива. Для Людовика Вершкова придумала несуразно широкую шляпу, в котором тот напоминал гриб-мухомор. Этот образ подчеркивался воротником-жабо, свисающим с шеи, едва ли не до полу. А платье его жены было усыпано таким количеством брильянтов, что поди сосчитай все нашитые на нем подвески?

В итоге все эскизы были одобрены и девушки вызвались их доработать и уже создавать макеты. Сказали, что им понадобятся исполнители главных ролей, для снятия мерок, мы с Карлом предложили девчатам посетить школу, где они смогут встретиться с нашими актерами. Расставшись с прелестными модельерами, Рунге и я решили, что неплохо было бы это дело вспрыснуть. Карл предложил заглянуть в какой-нибудь ресторан. Что мы и сделали. Выбрали тот же «Поплавок», который я посетил на второй день своего пребывания в 1980 году.

Там нас встретили как родных. Видимо, сказывалась моя популярность среди «лучших людей» города. Метрдотель усадил нас у окна, предложил меню. Мы заказали графинчик коньяку, шашлычок, крабовый салатик. Ну и разные закуски. Вскоре нам все это было доставлено. Играла живая музыка — лабухи исполняли популярные мелодии из советских фильмов. За окнами дебаркадера катила холодные волны Проныра, что лишь подчеркивало тепло и уют в обеденном зале ресторана.

Мы с Карлом живо обсуждали свои творческие планы, словно были не школьными учителями, а профессиональными киношниками. В нашей беседе то и дело мелькали словечки «крупный план», «натурные съемки», «субтитры» и так далее. На завтра мы запланировали посещение драмкружка в Доме Пионеров, с которым у нас, благодаря Вадику Красильникову, и так уже образовались тесные творческие связи. Я не ожидал, что моя безумная идея начнет обретать «кровь и плоть».

Выходит, не только школярам, но и многим взрослым не хватало чего-то такого, что могло бы вырвать их из рутины, придать жизни смысл, реализовать скрытые от них самих творческие возможности. Мне приятно сознавать, что я имею к этому отношение. Мы с Карлом выпили за успех нашего безнадежного предприятия, закусили и отправились по домам. Завтра с утра мне еще предстояло вести в «Литейщике» секцию для девочек. И нужно было выспаться. Работа учителя обычно не предполагает такой возможности, так что лучше ложиться заранее.

Выспаться мне удалось, и настроение было превосходным, но жизнь показывает, что если у вас с утра хорошее расположение духа, это не значит, что вам не попытаются его испортить. Не успел я начать занятия, как в спортзале появился… Капитан Киреев. Не в форме. Видать, не хотел обращать на себя внимание родителей и других сопровождающих детей граждан. Заметив его, я все же сделал вид, что мне пофиг, торчит там кто-то в дверях или нет. При этом, я прекрасно понимал, что следак появился в «Литейщике» не просто из праздного любопытства.

Мое подозрение тут же подтвердилось. За плечом рогоносца замаячила рожа вчерашней любительницы сладкого. Впрочем, это могло быть совпадением. Обэхаэсэсник торчал, как пришитый на входе, поглядывая то на меня, то на взрослых, что чинно сидели на скамейках, в ожидании начала тренировок. Я хотел было сначала и вовсе не обращать внимания на незваного посетителя, но, подумав, решил, что уж лучше отправить его восвояси сразу, нежели он будет стоять над душой все время занятий.

Скорчив неприветливую мину, я подошел к нему.

— Чем обязан?

— Поступил сигнал, гражданин Данилов, что вы взимаете плату за занятия, в обход фининспектора, — сразу взял быка за рога капитан.

— Занятия в секции я провожу по договору со спортобществом «Литейщик», — ответил я. — И оплата моего труда производится согласно оному. Можете посмотреть документы в бухгалтерии.

— Обязательно посмотрю, — пообещал Сильвестр Индустриевич. — И тем не менее, такой сигнал есть и я обязан его проверить.

— От кого он поступил?

Киреев окаменел лицом и тут торчащая у него за спиной сладкоежка толкнула его в бок и сунула открытую банку с монпансье. Капитан машинально взял горстку леденцов, сунул их в пасть и захрустел. Увидев, что я наблюдаю за этой сценкой с насмешкою, он оттолкнул руку своей подружки, леденцы выпрыгнули из банки и рассыпались по полу.

— Так вот откуда поступил сигнал! — не преминул заметить я. — Гражданка оболгала меня, потому что я ее вчера выгнал за хамское поведение. А вы, гражданин следователь, не побрезговали ложным доносом. Видать, совсем плохи ваши дела.

— Поосторожнее со словами, гражданин Данилов! — предупредил меня следак.

— Почему? — удивился я. — Вы не в форме, официально не представились, протокола не ведете… К тому же вы срываете занятия.

Я повернулся к этой, в буквальном смысле, сладкой парочке спиной и вернулся к своим воспитанником. Когда я снова посмотрел в сторону двери, ни рогоносца, ни его подружки уже не было. Более никаких происшествий не омрачило тренировку. А после нее мы снова пересеклись с преподом немецкого и поехали в Дом Пионеров. В выходные здесь была самая работа. Из одной комнаты доносилось жужжание сверл и стук молотков — надо думать там находилась мастерская, из другой — поющие вразнобой голоса, видимо, в ней распевался хор, из третьей — пиликанье скрипок, из четвертой — размеренный топот…

Старушка-гардеробщица приняла у нас верхнюю одежду и рассказала, где нам найти драмкружок. Мы потопали в указанном направлении и попали в зрительный зал, на сцене которого шла репетиция. На цыпочках прокравшись к самому дальнему ряду сидений, я и Карл тихонько уселись и стали смотреть на сцену. Зрелище нас тем более заинтересовало, что ставили ребятки тоже что-то историческое. Правда, махали они не шпагами, а мечами и на головах носили не шляпы с перьями, а рыцарские шлемы.

— «Айвенго» ставят, — поделился со мною, гораздо более начитанный Рунге.

Бряцание холодным оружием на сцене было прервано громким женским голосом:

— Так! Стоп!.. Перерыв…

Дерущиеся опустили клинки и сняли шлемы. Я едва не присвистнул от удивления — рыцари оказались девчонками. Они подошли к краю сцены и уселись, свесив ноги. Из третьего ряда вышла девушка, подошла к ним и стала что-то втолковывать. Юные актрисы кивали челками. Видимо та, что беседовала с ними, и была Евгенией Ивановной Красильниковой — руководительницей драмкружка. Теперь самое время подойти к ней. Я толкнул Карла вбок и мы выбрались в проход. Подошли к девушке.

— Здравствуйте! — сказал Рунге. — Мы из двадцать второй школы.

Красильникова обернулась. Оказалась, что она похожа на брата — худая, стройная, с тонким интеллигентным лицом — только там, где у него было все по-мальчишечьи плоско, у нее — наоборот, выпукло. Смотрела на нас Евгения Ивановна строго, словно мы были в чем-то виноваты, но потом я догадался, что она недовольна тем, что мы приперлись во время репетиции. Да, девица серьезная — улыбочки, ужимки, стрельба глазками — это явно не по ее части. Так что нужно либо толково изложить, зачем мы приперлись, либо отваливать.

— Извините, что мы пришли во время репетиции, — снова заговорил Карл, которого, видимо, одолевали те же мысли. — Мы не знали точного времени, когда прийти.

— Ничего, Карл Фридрихович! — отмахнулась Красильникова. — Это не репетиция, а так — отработка эпизода.

— А почему у вас девчата рыцарей играют? — задал я бестактный вопрос.

— Потому, что мальчиков в нашем кружке раз, два и обчелся, — хмуро откликнулась Евгения Ивановна. — Мы решили было, что в «Айвенго» будут играть одни девочки, но что-то плохо клеится…

— Оригинально, — покачал я головой.

— А вы что, пришли оценивать наши проблемы или поговорить о своих? — тут же парировала руководительница драмкружка.

— О своих! — ответил за меня преподаватель немецкого и осуждающе покачал головой.

— Извините! — буркнул я. — Кстати, меня зовут Александр.

— А меня — Евгения, — откликнулась Красильникова. — Я в общем, знаю, кто вы, товарищ Данилов. Братишка все уши прожужжал… Так что вы хотели обсудить?

— Понимаете, Евгения, — продолжал я. — У нас есть оператор, — я показал на коллегу, — хватает актеров, художников, костюмеров, массовки и тэ дэ, но вот беда, с режиссером туговато… Правда, ваш Вадик помогает, как может, но он играет кардинала, а это очень важная роль… Я было сам взялся за режиссуру, но…

— Все понятно, — кивнула она. — Вы хотите, чтобы я помогла вам с постановкой фильма… Ну что ж, я согласна, но не даром…

— Все, что захотите! — опрометчиво пообещал я.

— Вы поделитесь со мною актерами мальчишками, — тут же потребовала Евгения Ивановна.

— Как это — поделитесь? — опешил я. — Они же не пачка соли…

— Ну, разумеется, с их согласия, — ответила худрук театра в Доме Пионеров.

— Тогда, договорились.

— Евгения Ивановна, — заговорил Карл, — вот сценарий, ознакомьтесь с ним…

Красильникова взяла у него стопку листков, сколотых скобками.

— Когда у вас первая съемка?

— Завтра в пять утра, — ответил я.

— Шутите!

— Увы, нет, — сказал Рунге. — Это единственный эпизод, который требует натурной съемки, а завтра, по прогнозу, сухая, солнечная погода. Не исключено, что — в последний раз этой осенью.

— Где будете снимать?

— Возле школы.

— Хорошо, к пяти буду.

— Тогда — до завтра!

Мы попрощались с Евгенией Ивановной и покинули Дом Пионеров. Впереди еще было целое воскресенье, что само по себе прекрасно. Тем более, что Илга запланировала поход по магазинам с целью улучшения нашего совместного быта. В последнее время я мало им интересовался, а она не роптала. Испытывал ли я по этому поводу угрызения совести? Ни малейших! Однако и пускать это дело на самотек тоже не следовало. Так что я поплелся домой, готовый к труду и лишениям на благо семьи.

Глава 25

Прогноз погоды не подкачал. Утро понедельника выдалось ясным, а день обещал быть погожим. Конечно, по осеннему времени, в пять утра было еще темновато, но зато съемочная группа в составе меня, в качестве директора фильма, Карла Рунге — нашего кинооператора, исполнителей главных ролей Виктора Курбатова и Альки Абрикосова, а также — режиссера, гримера и костюмера в одном лице Евгении Красильниковой, успела собраться и подготовиться. Когда мы вышли на улицу, солнце пронизывало розовыми лучами улицу.

Наш оператор сказал, что свет просто отличный. Актеры вышли на исходные позиции. Евгения — мы уже ее называли Женей — скомандовала «Мотор!». Камера зажужжала. Незнакомец в черном плаще, в исполнении Витька, медленно двинулся по тротуару, с удивлением глядя на проезжающий троллейбус, задирая голову к небу, где очень удачно пролетал самолет, идущий на посадку на местный аэродром. Потом как вкопанный остановился возле светофора, на котором сменяли друг друга красный, желтый и зеленый свет.

В какой-то момент черный кожаный плащ из личного гардероба препода немецкого языка, распахнулся и показались сапоги-ботфорты — на самом деле замаскированные под них болотники — и театральная рапира на бутафорской перевязи. И это увидел мальчишка в школьной форме, видневшейся из-под распахнутой куртки, и с красным галстуком, трепещущем на утреннем ветерке. И когда таинственный незнакомец двинулся дальше, школяр, а это был главный герой фильма Алька, двинулся за ним.

Все это удалось снять одним дублем. Следующий эпизод мы снимали в осеннем парке, который был очень похож на лес и мы надеялись, что то же самое будет видно в кадре. По замыслу в лесу должно быть старое дерево с большим дуплом. В него-то и должен проникнуть Черный человек, а за ним — любознательный пионер. Дупло — это переход в далекое прошлое. В мастерских школы учащиеся, под руководством Курбатова, уже изготовили соответствующую декорацию и эпизод с проникновением во Францию времен Людовика XIII мы собирались снять в помещении.

Начало было положено. И хотя это был один из самых простых эпизодов в фильме, съемочная группа пребывала в восторге. Честно говоря, я не подозревал сколько времени и сил поглотит эта работа. Вполне полноценная, между прочим, за которую никто не платил. Наоборот. Приходилось тратить свои собственные средства. Руководство школы, в лице Пал Палыча, всецело одобряло нашу затею, но выделять живые деньги не спешило. Пришлось мне пустить на неожиданно возникающие расходы свое жалование, выплачиваемое за ведение секции по самбо.

Я не жаловался. Мне уже не терпелось получить результат. Тем более, что тратился не только я, но и — Рунге. Помогали также родители ребят, что участвовали в съемках, хотя никаких поборов мы, разумеется, не проводили. Снимали в основном в спортзале, где были построены декорации для нескольких локаций Франции XVII века. Причем, наши художники придумали их такими, что путем небольших трансформаций придорожная таверна превращалась в кабинет кардинала или в тронный зал королевского дворца.

За всеми этими хлопотами, я забыл о всех своих неприятностях. О Кеше ничего не было слышно, Киреев меня не дергал. Может он сам понял всю бесполезность своей затеи, а может Маринкин папаша похлопотал. Ну и ладно. Мне все равно сейчас не до этого. Я и Илге-то вспоминал только, когда домой возвращался. Часто — за полночь. Удивительно, но она не роптала. Тем более, что я охотно делился с нею подробностями процесса съемок фильма, который уже получил название «Алька и Три мушкетера».

Когда мы начали, казалось, что конца этой возне со светом, декорациями, костюмами, репетициями эпизодов, съемками — не будет, что мы ухлопаем на это занятие не один год, но к середине ноября мы сняли последний эпизод, в котором главный герой готовится поднять восстание парижан против короля и кардинала одновременно, но его предают, и чтобы спасти свою жизнь, он бежит к волшебному дуплу в лесу Фонтенбло и возвращается в Литейск. Когда наш режиссер, Женя Красильникова произнесла фразу: «Съемка окончена», лично я не поверил своим ушам.

Конечно, впереди были еще проявка, монтаж и прочая работа по превращению отснятого материала в полноценный фильм. Из-за нехватки цветной пленки, многие эпизоды были черно-белыми. Мы решили, что ими станут те моменты фильма, которые покажут зрителю самые негативные моменты жизни во Франции эпохи абсолютизма. Спасибо Петру Николаевичу, нашему историку, который помог нам не только с консультациями и некоторыми деталями костюмов, но и подсказывал, как с нашими скромными возможностями, показать это самое историческое зло.

Следуя его рекомендациям, наши декораторы даже интерьеры Версаля сделали мрачными, а уж кабинет кардинала Ришелье и вовсе выглядел, как филиал пыточного застенка. Радовали костюмы, созданные комсомолками-энтузиастками швейной фабрики. Прежде, чем показать фильм широкому зрителю, мы, как и положено, устроили закрытый просмотр. Не из снобизма, разумеется, а чтобы понять можно ли его вообще кому-нибудь показывать? Смотрели у Карла дома. Несмотря на ограниченный круг приглашенных лиц, народу набилось в квартиру супругов Рунге преизрядно.

Эмма Францевна, которую муж почему-то называл Гретхен, не только пустила в квартиру всю ораву, но и накрыла на стол. Из кухни, где царила хозяйка, доносились будоражащие ароматы, а в комнате, где был установлен проектор, хозяин заряжал пленку в аппарат. Кроме меня, брата и сестры Красильниковых, а также — исполнителей главных ролей, мы пригласили Машу Вершкову. Я некоторые части фильма уже видел, потому что иногда помогал с монтажом, но от начала до конца наше творение не смотрел еще никто. И потому волновались все.

Наконец, проекционный аппарат затрещал и на экране замелькали первые, пустые пока кадры. Потом появились титры: «АЛЬКА И ТРИ МУШКЕТЕРА». Дальше «ФИЛЬМ СНЯТ УСИЛИЯМИ УЧАЩИХСЯ ШКОЛЫ № 22, ДРАМКРУЖКА „ДОМА ПИОНЕРОВ“ И ДРУГИХ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА ЛИТЕЙСКА». Следующие титры сообщали: «ХХ ВЕК. СССР. ГОРОД ЛИТЕЙСК… АЛЬКА ШЕЛ В ШКОЛУ…». На экране появилась панорама утренней улицы. Редкие прохожие и автомобили. В небе бледный силуэт самолета, оставляющего белый пушистый хвост.

Появление незнакомца в черном плаще было снято вскользь, чтобы он казался обыкновенным прохожим. Оператор сосредоточился на главном герое, бесшабашно вышагивающем с портфелем в руке — изображение в этом эпизоде было ярким, цветным и очень хорошо получился трепещущий на ветру красный галстук. Алька натыкается на Черного человека, который, разинув рот, разглядывает светофор. Полы плаща расходятся и крупный план показывает ботфорты и шпагу.

Дальше следует эпизод погони, парк, который у Карла и впрямь получился похожим на загадочный лес. Незнакомец подходит к дереву, в котором оказывается большое дупло. Я ждал этого момента с трепетом, а вдруг не получилось убедительно совместить декорацию, что поставлена была в школе на фоне разрисованного задника и настоящего дерева из настоящего парка. И… Не заметил перехода. Что ни говори, а Рунге прирожденный кинооператор. И это особенно стало заметно, когда действие фильма было перенесено в другую эпоху.

«XVII ВЕК. ФРАНЦИЯ, КОТОРОЙ ПРАВИТ ГЛУПЫЙ И НЕДАЛЕКИЙ КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XIII, — сообщали титры. — А НА САМОМ ДЕЛЕ КОВАРНЫЙ И ЖЕСТОКИЙ КАРДИНАЛ РИШЕЛЬЕ…». Этот момент тоже был весьма важен. Здесь уже пошли эпизоды, снятые в декорациях. В основном — черно-белые и это было удачное решение, потому что таким образом подчеркивалась мрачность эпохи. Лишь в тех моментах, когда требовалось сделать акцент на том, как выглядит тот или иной персонаж, кадры снова становились цветными.

Я понимал, что фильм любительский, немного наивный, актеры местами переигрывают, видно что интерьеры по большей части нарисованные, а предметы обихода — бутафорские, но все-таки это было здорово. Придуманная двумя пацанами из моего класса история ожила на экране, и оживили ее другие пацаны и девчонки, при поддержке и прямом участии многих взрослых. Это был результат коллективного творческого труда не профессионалов, но любителей в самом лучшем смысле этого слова.

Когда последние кадры промелькнули и пленка закончилась, Карл выключил проектор и принялся вручную перематывать пленку. Зрители молчали. Неужто — разочаровались?

— Уф, — первым нарушил тишину Алька. — Так страшно…

И все присутствующие с облегчением рассмеялись.

— Ну что, товарищи деятели советского кино, прошу к столу, — сказала супруга преподавателя немецкого языка, появляясь на пороге комнаты. — За обедом все и обсудите.

Это предложение всех устраивало и компания, радостно гомоня, отправилась в гостиную, где и был накрыт стол. Мы с Алькой и Толиком помнили блюда, которыми нас угощал Карл Фридрихович, но сразу поняли, насколько далеко ему до кулинарного мастерства супруги. Думаю, что и на столе короля Людовика XIII не бывало такой вкусноты. Тем более, как рассказывал наш историк, повара прошлого использовали порой весьма странные ингредиенты для королевского угощения, вплоть — до мочи.

К счастью, Эмма Францевна таких изысков не допускала. Приготовленные ею блюда были простыми по составу, но приготовленными столь виртуозно, что каждый кусочек таял на языке, ну или хрустел. Какой-то необыкновенно вкусный гусь с прожаренной корочкой, картофель ломтиками в сыре, колбаски, а на десерт — легендарный шварцвальдер киршторте — торт «Черный лес». Ребятня и взрослые, присутствующие за столом, не уставали нахваливать хозяйку, а та краснела от удовольствия.

Насытившись, перешли к обсуждению фильма. Обычно на полный желудок люди становятся благодушными, но к создателем игровой кинокартины «Алька и Три мушкетера» это, видимо, не относится. Они оказались беспощадны к себе и своему творению. Я даже опешил — до того суровыми были их оценки. Правда, суровее всего они оценивали свою работу, и при этом всячески нахваливали чужую. В конце концов, я не выдержал и вмешался в этот хор самобичевания и восхваления друзей.

— Дорогие мои, — начал я. — Я понимаю, вы видите кучу недостатков… Не ошибается тот, кто ничего ни делает… Однако надо учитывать тот простой факт, что кроме Карла Фридриховича, никто из нас никогда кино не снимал… Уже одно то, что мы своротили такую гору работы и в общем не сильно напортачили, говорит о том, что мы молодцы… Учтем недостатки и промахи на будущее, а пока оставим критику другим.

— Я согласен с Александром Сергеевичем, — сказал хозяин. — Пусть нас и ругают и хвалят другие, а мы будем верить в себя и работать над собой.

Премьеру фильма назначили на следующее воскресенье. В школе были расклеены афишы, нарисованные нашими кинохудожниками. Однако молва о показе фильма и так разлетелась по городу. В назначенный день в фойе школы стали скапливаться зрители. Это были родители и родственники самих создателей, а также — их приятели. Моя Илга тоже пришла. Если судить по ажиотажу, мы обязаны были показать как минимум голливудский блокбастер, а не любительский фильм, снятый на двенадцатимиллиметровую пленку.

Мне стало казаться, что по окончанию оного разочарованные зрители нас попросту побьют. Мандраж охватил не только меня, но и всю съемочную группу. Самые нервные норовили спрятаться в пустых кабинетах, в раздевалке спортзала и мастерских. Пришлось их оттуда выковыривать. Рунге беспокоили технические трудности. В актовом зале была своя киноустановка, но можно ли будет на ней показать наше творение? К счастью, школьным киномехаником был наш трудовик, лицо кровно заинтересованное в успехе.

Они что-то там вдвоем с преподавателем немецкого кумекали, трещали киноаппаратом в пустом зале, что-то изобретали, покуда не остались довольны результатом. Теперь и мне стало любопытно. Одно дело смотреть на маленьком домашнем экране, другое — на большом. Перед началом сеанса кто-то из нас должен был выступить и попытаться оправдаться за возможные косяки. А так как главным инициатором этого безобразия был я, то и отдуваться тоже предстояло мне.

За пять минут до начала показа, в зал вошли большие шишки — директор, завуч и представители гороно. Они важно прошествовали к первому ряду, где для них были оставлены места, расселись и уставились на белый экран. Увидев их, я почувствовал азарт. Захотелось сказать, что-нибудь такое, чтобы им тошно стало. И я полез на сцену. Оглядел зал. Он был набит под завязку. В основном — ребятней, нашей и пришлой. Кто-то пришел, чтобы поболеть за друзей, а кто-то чтобы посмотреть кино на халяву. Были здесь и девушки со швейной фабрики. Они мне улыбнулись и помахали.

— Дорогие зрители, — заговорил я. — Спасибо, что пришли посмотреть наш фильм… Наш общий фильм, потому что многие из вас помогли его снять… Правда были те, кто попытался нам помешать, не верил в нашу с вами, друзья, возможность довести начатое дело до конца, но о них мы сегодня говорить не будем, пусть этим людям станет стыдно, — произнося эти слова, я не сводил глаз с Шапокляк, но той было все, как с гуся вода. — Теперь о фильме. Сразу хочу предупредить вас, что он у нас немой и не всегда — цветной, так что не стоит ждать зрелища, вроде фильма с Боярским и Алферовой, но все поясняющие надписи вы увидите на экране, а чтобы вам не было скучно, будет музыкальное сопровождение… Ну в общем это все, что я хотел сказать. Остальное вы увидите.

Раздались жидкие аплодисменты. Я поспешил убраться со сцены. Сел рядом с Илгой, которая держала мне местечко. Преподаватель музыки, Азалия Михайловна, села к пианино и начала играть. В зале погас свет. Премьера началась. На большом экране все недостатки нашего труда стали еще виднее, но зрители реагировали неплохо. Когда на экране появлялись те эпизоды, которые нами были задуманы смешными — в зале раздавался смех. И в такие моменты у меня отлегало от сердца. А когда шли боевые эпизоды, поставленные нами с особой тщательностью, пацаны, что сидели рядом, замирали.

На тех, для кого мы собственно и снимали «Альку и Трех мушкетеров», фильм действовал как надо, а все остальное — не важно. Когда погас последний кадр и в зале снова зажегся свет, аплодисменты были громкими и искренними. Я поднялся и стал вытаскивать на сцену съемочную группу для поклонов. Пацаняты смущались, девчонки краснели, взрослые растерянно улыбались. Никто из нас не ожидал такой реакции зала. Когда мы спустились со сцены и смешались с народными массами, ко мне и Рунге подошло начальство.

— Поздравляем, товарищи! — заговорили они наперебой, пожимая нам руки.

— Очень интересный опыт, — более веско высказался представитель гороно. — Будем распространять.

— Товарищи! — вмешался Пал Палыч. — Прошу в столовую. У нас там намечается небольшой банкет по случаю премьеры. Приглашаю!

Все потянулись в школьную столовую. Здесь и впрямь была накрыта поляна. Ничего особенного — легкие вина, закуски. Приглашены были только преподаватели и начальство. Дети не должны видеть, что учителя тоже употребляют. Я позвал было Илгу, но она сказала, что у нее разболелась голова и ушла домой. Ну и ладно! За одним длинным столом — составленном из обычных обеденных — царило оживление. Нас опять поздравляли и хвалили. Особенно — меня, как зачинщика.

И вообще, говорили, что за два месяца преподавания в школе молодой физрук Александр Сергеевич Данилов проявил себя как талантливый, инициативный учитель, тренер спортивной секции и классный руководитель. Вверенный ему — то есть — мне — экспериментальный класс делает успехи в учебе, за последнее время ни одного неуда по поведению. Если и дальше так пойдут дела, то к окончанию учебного года, будет не стыдно вывести учащимся восьмого «Г» класса хорошие итоговые отметки. И так далее.

К хору похвал не присоединилась только Эвелина Ардалионовна. Она посматривала на меня с усмешкой превосходства, а вот на военрука, Григория Емельяновича — с затаенной нежностью. Неужто предложенный мною план сработал⁈ В разгар веселья в столовку вошла наша сторожиха, она же — гардеробщица и уборщица — и громко сказала, что Данилова к телефону. Я встревожился: что-нибудь с Илгой? Выбравшись из-за стола, кинулся в учительскую. Взял трубку:

— Слушаю!

— Гражданин Данилов? — осведомился голос капитана Киреева.

— Да! — похолодев, буркнул я. — Что вам нужно?

— Пришли данные экспертизы по почерку, — с плохо скрываемым торжеством сообщил он. — Установлено, что подписи в вашем паспорте и протоколах ваших допросов выполнены разными лицами… Так что не сочтите за труд заглянуть завтра ко мне…

Загрузка...