Фокусник

22

Томасси вошел в кабинет и быстро просмотрел почту. Среди конвертов был и тот, которого он давно ждал. Распечатав его, Томасси прочел решение большого жюри о привлечении Урека к суду по обвинению в злостном хулиганстве.

Он набрал номер Урека, но после первого звонка положил трубку на рычаг, решив, что лучше пойти туда самому. Надев плащ, Томасси вновь вышел на улицу, навстречу холодному пронизывающему ветру.

Марвин Кантор, помощник окружного прокурора, разочарованно хмыкнул, узнав, что ему поручено вести дело Урека. Высокий, шести футов и четырех дюймов, и не слишком красивый, Кантор внешне ничем не напоминал еврея. Это обстоятельство он рассматривал как большой плюс для своей политической карьеры. Евреи стали бы голосовать за него из-за фамилии, не евреи — благодаря приятной внешности. Как ему часто говорили, он выглядел по меньшей мере нейтрально.

На вечеринках Кантор всегда оказывался в центре внимания. Этому способствовал не только рост, но и сильный бархатный баритон, без усилия достигавший самых отдаленных углов. В то же время рост Кантора становился препятствием, когда дело касалось личных отношений. Мужчины избегали его. И в двадцать девять лет он никого не мог назвать своим другом. Когда-то в Гарварде он сблизился с журналистом Генри Силлером из «Нью-Йорк таймс», но тот дорос лишь до пяти футов семи дюймов. Появление их в обществе поневоле вызывало улыбку, и, даже оставаясь вдвоем, они не могли забыть о том, что во время разговора один смотрит сверху вниз, а другой — снизу вверх. Так разница в росте оказалась неодолимым препятствием, о которое споткнулась их дружба.

В двадцать пять лет Кантор закончил Гарвард и, сдав экзамены на адвоката, заручился поддержкой влиятельных родственников и выставил свою кандидатуру на пост мэра Вестчестера, где он родился и вырос. Являясь кандидатом от республиканской партии в городке, сплошь населенном республиканцами, он полагал, что без труда выиграет избирательную кампанию. Однако его конкурент продолжал называть Кантора «высоким мальчиком, который хочет занять его место» и таким образом привлек на свою сторону немало избирателей. В ответ в одной из речей Кантор указал, что еще один адвокат-республиканец, Эб Линкольн, также не мог пожаловаться на недостаток роста. При первой же возможности кандидат-демократ отозвался о Канторе как «о высоком мальчике, который думает, что он Эб Линкольн». Это решило дело, и Кантор потерпел сокрушительное поражение.

Последующие три года он налаживал политические контакты, учился вести избирательную кампанию, выступать перед людьми. Его невеста, а затем и жена поощряла его ораторский талант. Она говорила, что умение выступать перед аудиторией очень пригодится ему в конгрессе. Сам же Кантор ставил перед собой более высокую цель: после выборов в палату представителей и сенат он намеревался стать первым еврейским президентом Соединенных Штатов.

Он внимательно изучил карьеры всех президентов, юристов по образованию, и пришел к выводу, что ему необходим громкий судебный процесс, который принесет ему широкую известность. Избирателям, как показывала история, нравилось голосовать за знаменитостей. И следующим естественным шагом его карьеры стал офис окружного прокурора, но нужное дело никак не подворачивалось. Громкие процессы поручались более солидным юристам. К двадцати девяти годам Кантор чувствовал, что наступает решающий период его жизни. Повторная попытка заполучить кресло мэра должна была принести успех и стать стартовой площадкой для прыжка в Белый дом.

Дело Урека не вызвало у него особого энтузиазма, но он серьезно отнесся к своим обязанностям, так как любое судебное разбирательство могло принять самый неожиданный оборот. Он потратил оба выходных дня на изучение содержимого большого конверта из плотной бумаги, делая в блокноте многочисленные пометки и намечая стратегию будущей баталии. Он позвонил нескольким коллегам, чтобы узнать их мнение о Томасси. В воскресенье вечером Кантор удобно устроился в любимом кресле перед телевизором и сказал жене, что добьется обвинительного приговора.

При отборе членов жюри он задавал каждому из кандидатов один и тот же вопрос: «Если вина ответчика будет доказана, станет ли для вас возраст обвиняемого препятствием в вынесении объективного приговора?» Двое или трое заколебались, но в конце концов все согласились не брать в расчет возраст правонарушителя. Кантор понимал, что некоторые из них лгут. Им надоело копаться в комнате жюри и хотелось побыстрее перейти к делу.

Томасси, наоборот, не один раз употребил фразу, «этот мальчик, которого собираются судить», а однажды даже «этот школьник».

Отбор присяжных закончился быстрее, чем обычно. Томасси и Кантор руководствовались одним правилом: никаких дипломированных специалистов, кроме инженеров и экономистов, никаких интеллектуалов, склонных к абстрактному мышлению и моральным тонкостям. Им требовался оркестр из людей-инструментов, чтобы сыграть на нем свою увертюру.

Кантор настоял на том, чтобы в состав жюри вошло лишь два негра, шестидесятилетний мужчина и женщина средних лет, согласно кивающая еще до того, как ей задавался вопрос. К ним присоединились управляющий кинотеатра, безработный сталевар, техник-смотритель многоэтажного дома, страховой агент, бездетная домохозяйка, владелец овощного магазинчика, ушедший на пенсию банковский кассир, крановщик и клерк небольшой фирмы.

Еще будучи начинающим адвокатом, судья Брамбейчер понял, что всю черновую подготовительную работу надо перекладывать на плечи подчиненных, чтобы сосредоточить все усилия на выработке общей стратегии и каждодневной тактики. Ему нравился сам ход судебного процесса, и каждый раз он удивлялся, как быстро подходило время перерыва. Мечтая стать судьей, он полагал, что только тот имеет возможность в полной мере насладиться проведением в жизнь буквы закона. И, получив наконец долгожданную мантию, к своему безграничному удивлению, он уже к концу первой недели понял, что на долгие годы обрек себя на самое скучное времяпрепровождение.

И Брамбейчер пытался скрасить свою жизнь, вынося слишком суровые или чересчур мягкие приговоры. Однако ни Томасси, ни Кантор не стали требовать, чтобы дело передали другому судье. Может, этот случай заинтересует меня, с надеждой думал судья Брамбейчер. Стукнув молотком по столу, он предложил помощнику окружного прокурора сделать предварительное заявление.

— Ваша честь, члены жюри присяжных, по поручению Чарлза Лейна, прокурора округа Вестчестер, я выступаю в качестве обвинителя, представляя народ штата Нью-Йорк.

Завладев вниманием членов жюри, Кантор сделал шаг к скамье присяжных, чтобы полностью использовать преимущество своего роста.

— Так же как и вы, я поклялся выполнять свой долг перед обществом, — он хотел, чтобы присяжные почувствовали, что находятся с ним по одну сторону баррикад. — Моя первая обязанность, — продолжал Кантор, вышагивая вдоль скамьи присяжных, — сообщить вам, что Станислав Урек обвиняется в злостном хулиганстве с нанесением тяжелых увечий, которое классифицируется как уголовное преступление. — Он помолчал, чтобы члены жюри получше запомнили последние слова. — Обвинение представит вам бесспорные доказательства того, что двадцать первого января у здания школы Оссининга обвиняемый Станислав Урек без всякого повода или провокации со стороны кого-либо напал на Эдварда Джафета, учащегося этой школы, с намерением нанести ему тяжелые увечья. Кулаками и цепью, являющейся смертоносным оружием, он бил Эдварда Джафета по голове и телу, а потом стал его душить, в результате чего Эдвард Джафет попал в отделение реанимации больницы «Фелпс Мемориал» с серьезными повреждениями дыхательных путей.

Кроме того, обвинение представит доказательства, — после короткой паузы продолжил Кантор, — что в это же время и на этом же месте Станислав Урек, также без всякого повода, напал на Лайлу Херст, ученицу той же школы, и на мистера Теренса Джафета, учителя.

И это еще не все. Мы докажем вам, что Эдвард Джафет, доставленный в больницу «Фелпс Мемориал» в Тарритауне, вновь стал жертвой нападения Станислава Урека, на этот раз вооруженного ножом. Возможно, вы сможете определить мотив этих преступных действий. Мне это не удалось.

Я собираюсь вызвать в качестве свидетелей пострадавшего юношу, его отца и мисс Херст. Все они являются очевидцами преступления, так же как и Феликс Гомес, школьный сторож. Доктор Карп, дежуривший в «Фелпс Мемориал», когда туда доставили Эдварда Джафета, сообщит вам о характере нанесенных ему телесных повреждений. Что касается нападения в больнице, то в качестве свидетелей мы собираемся пригласить очевидцев происшедшего, медицинских сестер Мерфи и Гинслер.

Мы собрались здесь, чтобы установить истину. Если, заслушав показания свидетелей и ознакомившись с вещественными доказательствами, вы не найдете, что Станислав Урек вне всякого сомнения виновен в совершении вменяемых ему преступлений, я сам попрошу вас оправдать его, но, если его вина будет доказана… — он взглянул на присяжных, — я потребую вынесения обвинительного приговора.

Кантор глубоко вздохнул.

— Сейчас нередко раздаются голоса, что рост преступности, эскалация насилия и пренебрежение к законам толкают страну в бездну анархии. Это обстоятельство может беспокоить вас как граждан Соединенных Штатов, но отнюдь не как членов жюри присяжных. Вы должны принимать во внимание лишь факты, имеющие отношение к подсудимому и преступлениям, в которых он виновен. — Кантор сел, довольный тем, что ему удалось завершить речь словом «виновен».

Томасси не торопясь поднялся со стула.

— Ваша честь, в столь ординарных делах я обычно обхожусь без вступительного заявления, но, учитывая некоторые высказывания мистера Кантора, мне не остается ничего другого, как обратиться к членам жюри.

— Мы вас слушаем, — кивнул судья.

— Леди и джентльмены, — Томасси подошел к скамье присяжных и облокотился на барьер, отделявший их от зала; его голос звучал легко и непринужденно, — вы должны понимать, что мистер Кантор — один из тридцати пяти помощников окружного прокурора, в чьи задачи входит доказательство вины подсудимых, и он, естественно, старается честно отработать причитающуюся ему зарплату. Вы слышали, — он пожал плечами, — что адвокатов часто обвиняют в попытках вызвать симпатию к своим клиентам. Разумеется, это нехорошо. Только на основе фактического материала вы должны решить, виновен подсудимый или нет. Но я думаю, что нет ничего зазорного в том, чтобы вызвать симпатию к молодым сотрудникам офиса окружного прокурора. И вот один из них прилагает все силы, чтобы улучшить послужной список, ублажить босса, пробиться наверх. У него прекрасно поставленный голос, он со знанием дела рассуждает о том, что страна катится к анархии или куда-то еще, и не забывает упомянуть об усердных помощниках окружного прокурора, которые стараются сохранить цивилизацию, заполняя наши тюрьмы. Томасси почесал ухо. — Я достаточно давно живу в этом округе, чтобы с полной ответственностью утверждать, что каждый из нас виновен в совершении того или иного проступка. И если всех нас, девятьсот тысяч человек, посадить в тюрьму, окружной прокурор имел бы превосходные показатели в деле ликвидации преступности. — Один из присяжных с трудом подавил смешок, и Томасси подмигнул ему, давая понять, что рассчитывал именно на такую реакцию. — Тем не менее нам приходится отправлять подсудимых в тюрьму. Кто-то преступает закон, и мы его судим, но во всем округе мы не найдем двенадцати абсолютно невиновных людей.

Мы пришли сюда не для того, чтобы заполнять тюрьмы. В газетах пишут, что там и так уже тесно. И не для того, чтобы помогать делать карьеру симпатичным помощникам окружного прокурора. Мы собрались здесь, чтобы послушать людей, которые могут рассказать нам о том, что произошло, и понять, насколько весомы обвинения, предъявляемые подсудимому. На текущий момент, и судья согласится со мной, суду не представлен фактический материал. Ознакомившись с ним, вы должны прийти к заключению, виновен ли этот шестнадцатилетний мальчик во вменяемых ему преступлениях.

Засунув руки в карманы, Томасси не спеша подошел к столу Кантора и повернулся к членам жюри.

— Леди и джентльмены, вы находитесь здесь, чтобы послужить торжеству справедливости. И ваш долг — всегда, до, во время и после суда, помнить только об одном: подсудимый, мужчина ли, юноша, остается невиновным до тех пор, пока не доказана его вина.

Лицо Кантора превратилось в каменную маску. Ему очень хотелось, чтобы Томасси произносил свой монолог подальше от его стола.

— Перед тем как вы удалитесь для принятия решения, — продолжил Томасси, — я собираюсь попросить судью… впрочем, мне не придется просить его, он сделает это сам. Напутствуя вас, он обязательно напомнит, что мальчик, которого судят, стоит перед вами, облаченный в презумпцию невиновности. Право, данное ему конституцией, гласит, что во время суда он остается невиновным. Но это не только его право. Это ваше право, — Томасси оглядел присутствующих. — Презумпция невиновности защищает каждого человека, сидящего в этом зале.

Кто-то захлопал в ладоши, забыв, где он находится, но судья быстро восстановил тишину, стукнув молотком по столу.

Первым свидетелем обвинения стал доктор Карп, молодой врач, работавший в больнице «Фелпс Мемориал». Томасси пробежал глазами по прическам мужской части жюри присяжных. Длинные волосы свидетеля ставили под сомнение его показания. Медицинский диплом усиливал их достоверность. Одно, скорее всего, уравновешивало другое. И впечатление, произведенное на присяжных показаниями доктора Карпа, зависело от умения провести допрос.

Отвечая на вопросы Кантора, доктор Карп сообщил, что он был лечащим врачом Эдварда Джафета, следил за его физическим состоянием, назначал лечение, проводил необходимые обследования и может дать показания, касающиеся характера нанесенных ему повреждений, степени их тяжести и возможных последствий.

— Могли бы вы классифицировать повреждения, нанесенные вашему пациенту, как серьезные?

— Ну, любая травма может рассматриваться как потенциально серьезная.

Предвосхищая протест судьи или Томасси, Кантор быстро сказал:

— Мы не собираемся рассуждать об общих понятиях. Нас интересуют лишь травмы, относящиеся к конкретному делу, которое в данный момент слушается в суде.

Молодец, мысленно похвалил его судья.

Карп задумался.

— Да, повреждения были серьезными.

— Не могли бы вы описать их?

— Я могу сослаться на историю болезни?

— Ваша честь, доктор Карп принес с собой историю болезни Эдварда Джафета. Прошу зарегистрировать ее как вещественное доказательство обвинения номер один.

После соблюдения необходимых формальностей доктор Карп зачитал медицинское заключение о повреждениях, нанесенных Эдварду Джафету.

— Доктор, — сказал Кантор, когда тот замолчал, — в истории болезни говорится о рваной ране, нанесенной ударом цепи. Могли бы вы классифицировать эту рану как более или менее тяжелую травму по сравнению с повреждениями шеи?

— С медицинской точки зрения рана на щеке хорошо заживала и не представляла опасности для жизни. Разумеется, попади цепь на дюйм выше, пациент мог остаться без глаза и…

— Я протестую!

— Протест принимается, мистер Томасси. Доктор Карп, жюри присяжных интересуют только факты, а не ваши предположения.

— Я понимаю, — кивнул Карп.

— Исходя из вашего опыта, доктор, — продолжил Кантор, — могли бы вы сказать, приведет ли нанесенная пострадавшему рваная рана к постоянному увечью и если да, то в чем оно будет выражаться?

— Тут трудно ответить однозначно. Полученная им психическая травма куда опаснее шрама на лице.

Заметив поднимающегося Томасси, судья Брамбейчер сам обратился к свидетелю:

— Доктор Карп, вы не психиатр, не так ли?

— Нет, ваша честь.

— Если психические травмы не являются вашей специальностью, прошу вас ограничиться только физическими повреждениями. Мистер Кантор, повторите ваш вопрос.

— Доктор Карп, исходя из вашего опыта, могли бы вы сказать, приведет ли нанесенная пострадавшему рваная рана к постоянному увечью?

— Никто этого не скажет, — ответил Карп и, заметив неудовольствие судьи, добавил: — Я не знаю.

Кантор довольно кивнул. Удар цепью по лицу отметили в протоколе суда, а присяжные запомнили ответы свидетеля, несмотря ни на какие протесты защиты.

— У обвинения нет больше вопросов к свидетелю, ваша честь.

— Хочет ли защита провести перекрестный допрос? — спросил судья Брамбейчер. Томасси встал.

— Доктор Карп, как по-вашему, мог ли пациент умереть от нанесенных ему повреждений?

— Вы имеете в виду повреждения шеи?

— Мог ли он умереть от ушибов, ссадин и других телесных повреждений, за исключением шеи?

— Нет.

— Тогда, пожалуйста, расскажите нам, что произошло с шеей вашего пациента. Можете ли вы сказать, исходя из результатов медицинского обследования, включая рентгеновские снимки и различные анализы, что повреждения шеи могли привести к фатальному исходу?

Карп надолго задумался.

— Нет, — наконец ответил он.

— Благодарю вас, — сказал Томасси.

Не успел он опуститься на стул, как Кантор вскочил на ноги, показывая, что хочет задать свидетелю еще несколько вопросов.

— Доктор, пострадавшего поместили в отделение реанимации?

— Да.

— Он находился в отделении реанимации трое суток?

— Да, почти.

— Каковы функции реанимационного отделения?

— Это отделение предназначено для пациентов, попавших в автокатастрофы, и для других экстренных случаев, когда требуется постоянное наблюдение за состоянием здоровья, частый контроль пульса, дыхания, состава крови. В отделении имеется специальное оборудование для переливания крови, а медицинские сестры могут провести закрытый массаж сердца и ассистировать хирургу, если потребуется безотлагательная операция.

— Пациенты реанимационного отделения умирают чаще, чем в других отделениях больницы?

— Вероятно, да. Туда доставляются наиболее тяжелые случаи: инфаркты, инсульты, автомобильные столкновения. У меня нет точных цифр.

— Можно ли сказать, что поступившего в больницу пациента направляют в отделение реанимации потому, что его жизнь в опасности?

Доктор Карп заерзал на стуле.

— Вероятно, да, но…

— Вы можете сказать, что Эдварда Джафета направили в отделение реанимации…

— Ваша честь, — воскликнул Томасси, — я думаю, что прокурор должен дать свидетелю ответить на один вопрос, прежде чем задавать следующий.

Судья попросил стенографистку зачитать предыдущий вопрос и ответ. Последний кончался словом «но».

— Но что? — спросил судья доктора Карпа.

— Я хотел сказать, что поверхностный осмотр не дает возможности определить тяжесть повреждений в области шеи, а так как там проходят дыхательные пути, которые могут быть перекрыты отеком мягких тканей, мы направляем такого пациента в отделение реанимации, а потом проводим более тщательное обследование.

Томасси хотел задать свидетелю только один вопрос.

— Если я правильно понял ваши слова, Эдвард Джафет, получивший серьезные, но не смертельные повреждения, был направлен в отделение реанимации для уточнения диагноза?

— Я не направлял его.

— Но вы осмотрели его?

— Да.

— Хорошо. Тогда получается, что направление Эдварда Джафета в отделение реанимации может рассматриваться как мера предосторожности?

— Да.

— Благодарю вас.

Томасси решил, что использовал первого свидетеля лучше своего оппонента. Он понимал, что до большинства присяжных не дошла суть ответов доктора Карпа, но не сомневался, что повреждения, нанесенные Эдварду Джафету, теперь представлялись им не такими уж тяжелыми.

Следующей клятву говорить только правду дала мисс Мерфи. Она приехала в зал суда прямо из больницы и выглядела очень внушительно в белоснежном наряде медицинской сестры.

Кантор уже раскрыл рот, чтобы задать первый вопрос, когда заметил, что Боб Ферлингер пытается привлечь к себе его внимание. Кантор не стал отвлекаться и отвернулся от своего ассистента. Тот склонился над столом и начал что-то писать.

— Мисс Мерфи, я знаю, что вы пришли прямо из больницы и должны вернуться к исполнению служебных обязанностей, поэтому я несколько отойду от традиционной формы допроса и с разрешения судьи спрошу вас следующее. Работаете ли вы в «Фелпс Мемориал» старшей сестрой и исполняли ли вы обязанности старшей по этажу в тот день, когда в палату доставили Эдварда Джафета? Если возможно, ответьте «да» или «нет».

— Да. Это так.

— Вы продолжали исполнять свои обязанности, когда было совершено второе нападение на Эдварда Джафета?

Томасси встал, но не произнес ни слова.

— Я чувствую, мистер Томасси хочет заявить протест, — заметил судья Брамбейчер. — Я не умею читать чужие мысли, мистер Кантор, но несколько ваших слов дают десяток поводов для подобной реакции адвоката.

— Извините, ваша честь. Я пытался ускорить допрос, чтобы свидетельница могла вернуться в больницу.

— Мы тоже заняты немаловажным делом. Речь идет о свободе человека. Полагаю, вам не стоит торопиться.

— Да, ваша честь.

— Продолжайте.

— В понедельник, двадцать четвертого января, вы дежурили в больнице?

— Да.

— Появился ли в тот вечер на вверенном вам этаже посторонний человек и вошел ли он в палату?

— К Джафету?

— Да, в палату к Джафету.

— Я этого не видела.

Ассистент по-прежнему подавал знаки Кантору, что ему необходимо переговорить с ним.

— Как вы узнали, что на вашем этаже посторонний? — спросил Кантор, делая шаг к столику, за которым беспокойно ерзал Боб Ферлингер.

— Мисс Гинслер несла поднос с инструментами… Я это видела, — добавила мисс Мерфи, вспомнив наказ судьи говорить только о том, что произошло у нее на глазах. — Кто-то выскочил из палаты Джафета и врезался в нее, выбив из рук поднос.

— Я протестую! — воскликнул Томасси. — Ваша честь, я подозреваю, свидетельница хотела сказать, что ее внимание привлек грохот упавшего подноса и только тогда она заметила мисс Гин…

— Мистер Томасси, — резко прервал его судья. — Все это вы можете выяснить при перекрестном допросе, но не сейчас. Я думаю, мистер Кантор должен повторить вопрос, а свидетельница — ответить, что она действительно видела и слышала.

Кантор воспользовался передышкой, чтобы взять со стола записку Ферлингера и прочесть: «Гинслер отказалась давать показания».

— Пожалуйста, продолжайте, — сказал судья.

— Как вы узнали, что в палате находился посторонний человек?

Мисс Мерфи чувствовала, что под сомнение поставлена ее профессиональная репутация.

— Я… услышала шум. Подняв голову, я увидела летящий поднос с инструментами и бегущего к лестнице мужчину, по всей видимости выбившего этот поднос из рук мисс Гинслер.

Кантор совершенно растерялся. Содержание записки выбило почву у него из-под ног.

— Могли ли вы… — он хотел спросить: «Могли ли вы предположить, что мужчина, выбежавший из палаты Эдварда Джафета, совершил что-то дурное», но вовремя понял, что свидетельнице не позволят ответить на этот вопрос. — Что же вы видели? — спросил Кантор.

— Где?

— Везде.

Томасси едва удержался от смеха.

— Ну, я видела разбросанные инструменты и ошарашенную мисс Гинслер. Потом мы с другой сестрой вошли в палату Джафета и обнаружили перерезанную трубку.

К удивлению Кантора, Томасси пропустил ответ без возражений.

— Можете ли вы рассказать о назначении трубки?

— Через ноздрю и пищевод она вводится в желудок и служит для откачки желудочного сока на тот период, когда питательные вещества пациенту вводят в вену.

— Он был так плох?

Томасси начал приподыматься.

— Позвольте мне перефразировать вопрос. Почему Джафету вводили питательные вещества через вену?

— Ваша честь, — сказал Томасси, — не лучше ли задать этот вопрос врачу?

— Может быть, свидетельница даст нам компетентный ответ, — покачал головой судья Брамбейчер.

— Насчет того, почему ему делали внутривенные вливания?

— Да.

— Из-за повреждений шеи. Он не мог глотать.

— Можете задавать вопросы. — Кантор взглянул на Томасси и довольно улыбнулся.

— Мисс Мерфи, вы видели, как перерезали трубку?

— Дело в том, что…

— Пожалуйста, ответьте «да» или «нет».

— Нет.

— Мисс Мерфи, а кто-нибудь видел, как перерезали трубку? Вам никто не говорил, что видел, как перерезали трубку?

— Нет. Когда мы вошли в палату, трубка уже была перерезана.

— Значит, ни вы, ни другие сестры не видели, как кто-то перерезал трубку, введенную в желудок Джафета?

— Нет.

— Вы достаточно хорошо разглядели мужчину, чтобы опознать его?

— Нет.

— Исходя из того, что вы видели и слышали, могли бы вы утверждать, что именно подсудимый был в больнице и пытался причинить вред Эдварду Джафету? Впрочем, можете не отвечать. У меня больше нет вопросов к свидетельнице.

И, повернувшись спиной к изумленной мисс Мерфи, Томасси пошел к своему столику.

— Ваша честь, — встрепенулся Кантор, — я уверен, что мистер Томасси забылся и задал этот вопрос без всякого умысла. — Его взгляд, наоборот, говорил о том, что он подозревает адвоката защиты во всех смертных грехах. — Тем не менее я бы хотел, чтобы суд проконсультировал членов жюри относительно сведений, вычеркнутых из протокола.

Судья Брамбейчер согласно кивнул и повернулся к десяти мужчинам и двум женщинам, сидевшим на скамье присяжных.

— Леди и джентльмены, если вопрос или ответ вычеркивается из протокола суда тем, кто произнес эти слова, как произошло в нашем случае, или мною, это означает, что вопрос никогда не задавался. Таким образом, последний вопрос адвоката защиты должен быть стерт из вашей памяти и не приниматься во внимание. Показания мисс Мерфи должны заканчиваться ответом на предыдущий вопрос. Будьте добры, зачитайте нам вопрос и ответ, — обратился судья к стенографистке.

Стенографистка встала и ровным голосом прочла:

— «Вопрос: Вы достаточно хорошо разглядели невысокого человека, чтобы опознать его? Ответ: Нет».

Пока судья объявлял о перерыве до завтрашнего утра и инструктировал членов жюри о правилах их поведения вне зала суда, Томасси едва сдерживал довольную ухмылку. Повторное прочтение вопроса и ответа оказалось, как он и предполагал, исключительно эффективным.