Форма воды

Глава восьмая

Монтальбано возвратился домой усталый, с намерением тут же пойти спать, но почти автоматически – у него это был род тика – включил телевизор. Комментатор «Телевигаты», закончив рассказ о главном событии дня – перестрелке между мелкими мафиози, случившейся на окраине Монтелузы несколько часов назад, – объявил, что в Монтелузе состоялось заседание правления провинциальной фракции той партии, к которой принадлежал (или, лучше, еще недавно принадлежал) инженер Лупарелло. Заседание экстренное, которое раньше, во времена менее бурные, полагалось бы из уважения к усопшему созвать по крайней мере через сорок дней после его кончины, но ныне, во времена смуты и потрясений, политическая ситуация требовала решений немедленных и трезвых. Итак, секретарем фракции был избран при полном единодушии доктор Анджело Кардамоне, главный врач остеологического отделения в больнице Монтелузы, человек, искони являвшийся внутрипартийным оппонентом Лупарелло, но выступавший против покойного честно, бесстрашно, открыто. Их идейные расхождения, – продолжал обозреватель, – можно было бы упрощенно представить следующим образом: инженер выступал за сохранение существовавшей коалиции, объединявшей лишь четыре партии, с привлечением, однако, сил, еще не затронутых и не развращенных политикой (читай: не получивших еще извещений о возбуждении против них уголовного дела), в то время как остеолог склонялся к диалогу с левыми силами, пусть даже осмотрительному и осторожному. Новоиспеченному секретарю приносили телеграфные и телефонные поздравления, в том числе и от представителей оппозиции. Кардамоне, давая интервью, выглядел взволнованным, но решительным и объявил, что приложит все возможные силы, дабы оказаться достойным светлой памяти своего предшественника, и закончил утверждением, что обновленной партии он принесет в дар «свой труд и свои знания».

«И слава богу, что он отдаст их партии», – не мог удержаться от комментария Монтальбано, поскольку знания Кардамоне, в хирургическом аспекте, нанесли жителям провинции больше увечий, чем могло бы нанести сильное землетрясение.

Слова, которые журналист присовокупил к вышесказанному, заставили комиссара навострить уши. Чтобы обеспечить доктору Кардамоне возможность последовательно продолжать собственную политическую линию и в то же время не отказываться от тех принципов и тех людей, которые представляли лучшее в политической деятельности инженера, члены правления просили адвоката Пьетро Риццо, духовного наследника Лупарелло, стать помощником нового секретаря. После некоторых вполне понятных колебаний, вызванных обременительностью тех обязанностей, которые вытекали из нового назначения, Риццо позволил себя уговорить и согласился занять пост. В репортаже, который «Телевигата» ему посвящала, адвокат, также взволнованный, заявлял, что ему пришлось взять на себя тяжкое бремя, дабы сохранить верность памяти его учителя и друга, чьим девизом всегда было одно только слово: «служение». Монтальбано удивленно пожал плечами: да как же это, новый секретарь соглашался сотрудничать на официальном уровне с тем, кто был самым преданным соратником его главного оппонента? Удивление продолжалось недолго, и комиссар, чуть поразмыслив, сам определил его как наивное: испокон веков эта партия отличалась врожденной тягой к компромиссам, к золотой середине. Возможно, Кардамоне еще не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы действовать в одиночку, и ощущал необходимость в подпорке.

Монтальбано переключил программу. По «Свободному каналу», рупору левой оппозиции, выступал Николо Дзито, обозреватель, пользовавшийся самым большим авторитетом; он объяснял, что обычно ничто на Сицилии в целом и в Монтелузе в частности не меняется по существу, или mutatis mutandis, пусть даже барометр предвещает грозу. Он процитировал известную фразу из романа: менять все, чтобы не менять ничего[14], – и заключил тем, что Лупарелло и Кардамоне – это две стороны одной и той же медали и сплавляет их воедино не кто иной, как адвокат Риццо.

Монтальбано подбежал к телефону, набрал номер «Свободного канала», попросил Дзито: их с журналистом связывала некоторая симпатия, почти дружба.

– В чем дело, комиссар?

– Хочу тебя видеть.

– Дружище, завтра утром улетаю в Палермо, меня не будет по крайней мере неделю. Согласен, если я к тебе загляну через полчаса? Приготовь мне что-нибудь поесть, умираю с голоду.

Тарелку макарон с оливковым маслом и жареным чесноком всегда легко было сделать. Монтальбано открыл холодильник. Аделина оставила ему целую большую тарелку вареных креветок, хватило бы на четверых. Аделина была матерью двух осужденных преступников. Младшего брата арестовал лично Монтальбано три года назад, и тот еще сидел в тюрьме.

Когда Ливия приехала в Вигату в прошлом июле, чтобы провести с ним две недели, она, услышав эту историю, пришла в ужас:

– Ты что, сумасшедший? Она не сегодня так завтра решит тебе отомстить и подсыпет яду в суп!

– Но за что ей мне мстить?

– Ты же у нее сына арестовал!

– И что, я в этом виноват? Аделина прекрасно знает, что не моя вина, если ее сын такой дурак: сам дался в руки. Я действовал честно, без подстав и ловушек. Все было по закону.

– В гробу я видала вашу извращенную логику. Ты должен ее уволить.

– Но если я ее уволю, кто будет смотреть за домом, стирать мне, гладить, кто приготовит мне поесть?

– Найдешь другую.

– Вот в этом ты ошибаешься: такой хорошей, как Аделина, здесь больше нет.

Он уже ставил кастрюлю на огонь, когда зазвонил телефон.

– Мне ужасно неловко, оттого что я вынужден будить вас в этот час. – Это было вступление.

– Я не спал. С кем я говорю?

– Это Пьетро Риццо. Адвокат.

– Ах, адвокат. Поздравляю вас.

– С чем это? Если речь идет о чести, только что оказанной мне моей партией, уместнее были бы соболезнования. Я согласился, поверьте мне, только потому, что всегда останусь верен идеалам покойного инженера. Но вернусь к причине моего звонка: я должен увидеться с вами, комиссар.

– Сейчас?!

– Нет, не сейчас, конечно, но поверьте, ситуация щекотливейшая.

– Можно было бы завтра утром, но завтра утром же похороны? Вы, полагаю, будете очень заняты.

– И еще как! А также и после обеда. Знаете, наверняка останется какой-нибудь важный гость.

– И когда же?

– Ну, если подумать, мы все же сможем встретиться завтра утром, но пораньше. Вы в каком часу обычно приходите на службу?

– К восьми.

– В восемь было бы чудесно. К тому же речь идет о нескольких минутах.

– Послушайте, адвокат, именно потому, что у вас завтра утром будет мало времени, не могли бы вы хоть пролить свет на предмет разговора?

– По телефону?

– В двух словах.

– Хорошо. До меня дошли слухи, не знаю, насколько они соответствуют действительности, что вам был передан некий предмет, найденный случайно на земле. И мне поручено получить его обратно.

Монтальбано прикрыл ладонью трубку и прямо-таки зашелся от хохота, ну чисто ржущий жеребец. Он наживил на крючок Якомуцци историю о цепочке, и его хитрость прекрасно сработала, клюнула самая большая рыба, на которую он только мог надеяться. Но как удавалось Якомуцци оповещать всю округу о том, что отнюдь не всем должно было быть известно? Он что, использовал лазерные лучи, телепатию, магические ритуалы шаманов? Между тем адвокат кричал в трубку:

– Алло! Алло! Я вас больше не слышу! Что, разъединилось?

– Нет, простите, это у меня упал на пол карандаш, и я за ним нагнулся. До завтра, до восьми утра.

Как только раздался звонок в дверь, Монтальбано откинул макароны на дуршлаг и пошел открывать.

– Что ты мне приготовил? – спросил Дзито, входя.

– Макароны с чесноком и маслом и креветки с маслом и лимоном.

– Превосходно.

– Иди в кухню помогать. А я тебе тем временем задаю первый вопрос: ты можешь выговорить «щекотливейший»?

– Ты что, уже в детство впадаешь? Заставляешь меня мчаться сломя голову из Монтелузы в Вигату, чтобы спросить, могу ли я произнести такое-то слово? Это совсем легко.

Он попытался три или четыре раза, упорствуя все больше, но не сумел – язык у него с каждым разом заплетался все сильнее.

– Нужно практиковаться, долго практиковаться, – сказал комиссар, думая о Риццо и имея в виду отнюдь не только большую практику адвоката в деле произнесения скороговорок.

За столом, как это обычно бывает, говорили о еде. Дзито, повспоминав о фантастических креветках, которые ему довелось отведать десять лет тому назад во Фьякке, раскритиковал степень готовности креветок Монтальбано и осудил отсутствие даже самого намека на петрушку.

– С чего это вы все вдруг на «Свободном канале» сделались пуританами? – атаковал без предупреждения Монтальбано, когда они пили восхитительное белое вино, которое его отец откопал где-то около Рандаццо. Неделю назад он привез шесть бутылок, но на самом деле это был лишь предлог, чтобы малость побыть вместе.

– В каком это смысле пуританами?

– В том смысле, что вы поостереглись ославить Лупарелло, как делали в подобных случаях. Ничего себе, инженер умирает от инфаркта вроде как в борделе под открытым небом, среди шлюх, котов, голубых, со спущенными штанами – стыд и срам, – а вы, вместо того, чтобы ухватиться за такую новость, встаете по стойке «смирно» и ни гугу об обстоятельствах его смерти.

– Не в наших правилах отплясывать на чужом горе, – сказал Дзито.

Монтальбано захохотал:

– Сделай мне одолжение, Николо. Иди ты куда подальше вместе со своим «Свободном каналом».

Теперь расхохотался Дзито:

– Ладно, дело было так. Через несколько часов после обнаружения трупа адвокат Риццо бросился к барону Фило ди Баучина, красному барону, миллиардеру-коммунисту, и умолял его на коленях, чтобы «Свободный канал» не рассказывал о постыдных деталях. Он воззвал к рыцарскому благородству, которым предки барона, кажется, в древности отличались. Как ты знаешь, у барона в руках восемьдесят процентов акций нашего канала. Вот и все.

– Все, как бы не так. А ты, Николо Дзито, заслуживший уважение противников тем, что говоришь всегда то, что должно, отвечаешь барону «так точно» и поджимаешь хвост?

– Волосы у меня какого цвета?

– Рыжие с красным отливом.

– Монтальбано, я красный изнутри и снаружи, принадлежу к коммунистам злым и злопамятным, виду вымирающему. Я согласился потому, что уверен: тот, кто просил скрыть обстоятельства смерти и не очернять память бедняги, желал ему не добра, как пытался представить, а зла.

– Не понял.

– А я тебе объясню, святая простота. Если ты хочешь, чтобы о скандале забыли как можно скорее, ничего другого не нужно, как только постоянно говорить о нем, – по телевизору, в газетах. Снова и снова, опять и опять, вскорости народу это начнет надоедать – ну сколько можно! Ну когда же это кончится! Увидишь, что через полмесяца наступит пресыщение, никто больше слышать не захочет об этом скандале. Ясно?

– Думаю, да.

– Если же, наоборот, все замалчиваешь, само молчание начинает говорить, расползаются самые невероятные слухи, раздувающие скандал до бесконечности. Хочешь пример? Знаешь, сколько телефонных звонков поступило в редакцию как раз из-за нашего молчания? Сотни. А это правда, что инженер имел в машине по две девочки за раз? А правда, что ему нравился бутерброд и пока он совокуплялся с проституткой, негр его обрабатывал сзади? И последний, вечером сегодня: а правда, что Лупарелло дарил своим сучкам сногсшибательные украшения? Говорят, одно такое нашли на выпасе. Кстати, ты что-нибудь об этом знаешь?

– Я? Наверняка какой-нибудь бред, – невозмутимо соврал комиссар.

– Вот видишь? Я уверен, что через несколько месяцев объявится какая-нибудь скотина, которая придет у меня спрашивать: а правда, что инженер насиловал четырехлетних детишек, а потом их поедал, нафаршировав яблоками? Его позор будет вечным, превратится в легенду. И теперь, я надеюсь, ты понял, почему я ответил «да» тому, кто просил меня замять дело.

– А какая позиция у Кардамоне?

– М-м, кто его знает. Выбрали его очень странно. Видишь, в правлении фракции были все люди Лупарелло, если не считать двух сторонников Кардамоне, которых держали там для блезиру, чтоб показать, что они, мол, демократы. Никто не сомневался, что новым секретарем обязательно сделается кто-то из последователей инженера. Однако сюрприз: встает Риццо и предлагает Кардамоне. Прочие члены клана в столбняке, но протестовать не смеют: если Риццо выдвинул такую кандидатуру, значит, существует какая-то скрытая угроза, и во избежание беды лучше поддерживать тактику адвоката. И голосуют за. Приглашается Кардамоне, который, согласившись занять должность, сам лично предлагает, чтобы его помощником выбрали Риццо, к великому разочарованию двух своих представителей. Но я Кардамоне понимаю: лучше плыть с Риццо в одной лодке, – наверное, думает он, – чем оставлять его в волнах, как плавучую мину.

Потом Дзито завел разговор о романе, который думал написать, и так они досидели до четырех утра.

Проверяя, хорошо ли растет цветок, который ему подарила Ливия и который он держал на карнизе за окном кабинета, Монтальбано заметил, как подъехала синяя машина, наподобие тех, в каких ездят в министерствах, укомплектованная телефоном, шофером и телохранителем, который вышел первым и выпустил человека низкого роста, лысого, в костюме цвета автомобиля.

– Тут на улице один тип, который должен со мной поговорить, пропусти его сразу, – сказал он охраннику.

Когда Риццо вошел, комиссар отметил, что на рукаве у него черная повязка шириной в ладонь: адвокат уже облачился в траур, чтобы отправиться на церемонию погребения.

– Что мне сделать, чтобы вы меня простили?

– За что?

– За то, что побеспокоил вас в вашем собственном доме поздней ночью.

– Но ведь вопрос, как вы мне сказали, щекотливей…

– Щекотливейший, именно.

Ну какой же он молодец, этот адвокат Пьетро Риццо!

– Перейду к сути дела. Одна молодая пара, люди, впрочем, заслуживающие всяческого уважения, в прошлое воскресенье, будучи несколько навеселе, решают пуститься в довольно легкомысленное приключение. Жена уговаривает мужа отвезти ее на выпас – ее интригует само место и то, что там происходит. Любопытство, достойное порицания, не спорю, но не более чем любопытство. Чета подъезжает туда, где начинается выпас, женщина выходит из машины. Но почти сразу же, оскорбленная грязными домогательствами, с которыми к ней пристают, садится обратно в машину, и они уезжают. Только дома женщина обнаруживает, что потеряла драгоценность, которую носила на шее.

– Какое странное совпадение, – сказал будто бы самому себе Монтальбано.

– Простите, я не расслышал.

– Да я подумал, что почти в то же самое время и в том же месте умирал инженер Лупарелло.

Адвокат Риццо не потерялся, он принял скорбный вид.

– Вы знаете, я тоже обратил на это внимание. Ирония судьбы.

– Предмет, о котором вы говорите, это цепь из цельного золота с подвеской в виде сердца, усыпанной драгоценными камнями?

– Да, именно. Теперь я здесь, чтобы просить возвратить его законным владельцам с тем же тактом, какой вы проявили, когда было найдено тело нашего дорогого инженера.

– Вы меня извините, – сказал комиссар, – но я понятия не имею, как нужно действовать в подобной ситуации. В любом случае было бы лучше, если бы явилась владелица цепочки.

– Но у меня есть доверенность, составленная по всем правилам!

– Ах да? Покажите мне ее.

– Вот, пожалуйста, комиссар. Вы меня понимаете: прежде чем открыть имена моих клиентов, я хотел удостовериться, что речь идет о той самой вещи, которую они разыскивают.

Он сунул руку в карман, вытащил листок, протянул его Монтальбано. Комиссар его внимательно прочел.

– Кто этот Джакомо Кардамоне, который подписал доверенность?

– Это сын профессора Кардамоне, нашего нового секретаря.

Монтальбано решил, что настал момент повторить представление.

– Но как это все на самом деле странно! – произнес он полушепотом, напуская на себя вид человека, погруженного в размышления.

– Прошу прощения, что вы сказали?

Монтальбано ответил не сразу, предоставив собеседнику поджарится чуточку на медленном огне.

– Я подумал о том, что судьба в этой истории малость переборщила со своей иронией.

– В каком смысле, простите?

– В том смысле, что сын нового партийного секретаря находится в той же самой точке и в то же самое время, где и когда умирает старый секретарь. Вам это не кажется любопытным?

– Теперь, когда вы мне на это указали, да. Но я исключаю даже малейшую связь между этими двумя событиями.

– Я тоже, – сказал Монтальбано и продолжил: – А что за подпись рядом с подписью Джакомо Кардамоне?

– Подпись его жены, она шведка. Говоря откровенно, женщина довольно свободных нравов, которая не сумела приспособиться к нашим порядкам.

– По-вашему, сколько может стоить это украшение?

– Я не эксперт, владельцы мне сказали: что-то около восьмидесяти милллионов.

– Тогда давайте так. Я позвоню чуть позже коллеге Якомуцци, в настоящее время оно находится у него, и попрошу прислать мне его обратно. Завтра утром мой подчиненный доставит вам его в офис.

– Не знаю прямо, как вас благодарить…

Монтальбано перебил:

– Вы моему подчиненному дадите расписку по всей форме.

– Ну конечно!

– И чек на десять миллионов. Исходя из округленной стоимости цепочки, это процент, полагающийся тем, кто находит ценные вещи или деньги.

Риццо принял удар почти что с изяществом.

– Нахожу это совершенно справедливым. На чье имя должен быть чек?

– На имя Бальдассаре Монтаперто, одного из двух уборщиков улиц, которые обнаружили тело инженера.

Адвокат записал имя аккуратнейшим образом.