Фредерика

Глава 23

Маркиз не появлялся на ферме Монкс почти до шести часов вечера. За это время он освежил себя долгим сном, полностью сменил одежду и довольно сносно пообедал. После короткой беседы с обоими Джадбруками он поднялся в комнату Феликса и неслышно вошел. Хотя шторы были задернуты, не допуская сюда лучей заходящего солнца, он сразу заметил перемены. Комната была наполнена запахом, но не как раньше — нежилого помещения, а лаванды; когда же глаза его привыкли к полумраку, он увидел, что в комнате поставлена низенькая кровать, тяжелое одеяло было убрано с кушетки, и около Феликса стояла ширма, чтобы загораживать свет от масляной лампы, появившейся на столе. Феликс спал неспокойно, постанывая и бормоча что-то, а Фредерика сидела в кресле, которое она переместила к окну. Увидев, кто вошел, она встала и как привидение двинулась к лорду, шепча:

— Не разбудите его!

Она вышла вместе с ним из комнаты и закрыла дверь. Он заметил, что она была бледна, выглядела очень усталой, и сказал:

— Ему не лучше? Похоже, вам пришлось нелегко.

Она покачала головой.

— Нет. Сейчас ему и не может быть лучше. А в это время суток тем, у кого жар, всегда становится хуже. Но Доктор Элкот сказал мне, что нужно делать.

— Вы довольны Элкотом? Может быть, вам хочется услышать мнение другого доктора, тогда скажите мне! Я пошлю в Лондон немедленно и вызову сюда Найтона или любого другого!

— Спасибо, но я думаю, доктор Элкот прекрасно знает свое дело.

— Хорошо, тогда спускайтесь в гостиную, вам приготовлен обед. Мисс Джадбрук обидится, если вы откажетесь: она, оказывается, вовсю постаралась для вас и приготовила изысканную трапезу. И позвольте сообщить вам, дорогая, что, если вы не хотите оставлять со мной Феликса, я тоже обижусь!

— Доктор Элкот говорил, как отлично вы справлялись с Феликсом. Но я совершенно не хочу есть, хотя глупо отказываться от обеда, так что я пойду, пожалуй. Если Феликс проснется и попросит пить, то на столе есть лимонад в голубом кувшине.

— Как же я не подумал о лимонаде, когда прошлой ночью он так мучился от жажды? — воскликнул он.

Она улыбнулась.

— Откуда вам знать? В любом случае не думаю, что у мисс Джадбрук нашлись бы лимоны. Это я привезла с собой немного, и они уже кончаются. Вы не раздобудете их в Хемел-Хемпстед завтра, кузен?

— Я добуду все, что нужно, а теперь идите скорее обедать.

Она послушно удалилась, а вернувшись через полчаса, застала его около Феликса; он поддерживал мальчика одной рукой, а другой не очень успешно пытался перевернуть подушку. Она поспешила ему на помощь, и он сказал извиняющимся тоном:

— Боюсь, я не очень умелая сиделка! Он все время метался по подушке, вероятно в поисках места попрохладнее. Фредерика, вы уверены, что не нужен еще один доктор? Не скрою, мне кажется, что его жар усилился по сравнению с прошлой ночью.

Она стала вытирать лицо и руки Феликса полотенцем, смоченным лавандовой водой.

— Доктор Элкот предупредил, что перед улучшением наступит кризис. Скоро надо будет дать лекарство, и ему станет легче, вот увидите! Вы собираетесь вернуться в Сан прямо сейчас или сможете подождать двадцать минут? Надо подержать его, пока я буду давать лекарство. Когда он в таком состоянии, мне трудно справиться одной.

— Я полностью к вашим услугам, Фредерика. Вы что-нибудь ели за обедом?

— Да, и попробовала вина, что вы привезли мне, кузен. Мисс Джадбрук сказала, что вы привезли бутылку из Сан. Спасибо, оно очень освежило меня!

— Рад слышать это, — сказал он безразлично.

Он отошел от кушетки, но, понаблюдав за ее попытками уложить Феликса спокойно и держать его тело укрытым, вернулся и сказал:

— Дайте я попробую! Нет, пустите меня! Ночью мне удалось это сделать, может быть, получится и сейчас.

Она уступила ему свое место, и он сел возле Феликса, взял его горящую руку и стал говорить с ним властным голосом, что прежде давало хорошие результаты. Сейчас это не привело его в чувство, но Фредерике показалось, что, хотя его воспаленные глаза и не прояснились, неумолимый голос все же проник в сознание Феликса. Мальчик стал спокойнее, стонал, но больше не метался. Он сопротивлялся, когда ему давали лекарство, но Алверсток крепко держал его за плечи, пока Фредерика вливала в него микстуру. Он подавился, закашлял и расплакался, но постепенно все прошло, и он устало вздохнул. Алверсток опустил его на подушку и тихо сказал через плечо:

— Ложитесь спать, Фредерика!

Она удивилась и прошептала:

— Я лягу прямо здесь, на складной кровати. Пожалуйста, не…

— Ложитесь в своей комнате. Я разбужу вас в полночь, а если что — пораньше! Будьте добры, пошлите передать Керри, чтобы приготовил лошадей к этому времени.

— Не поедете же вы в Хемел-Хемпстед так поздно!

— Поеду, и именно так поздно, при лунном свете. Не стойте здесь со своими дурацкими возражениями! Какой от вас будет завтра толк, когда вы уже еле держитесь на ногах?

Она была вынуждена признать, что он прав. Прошлой ночью от волнения она не могла заснуть и встала чуть свет, чтобы приготовиться в дорогу и сделать распоряжения, потом восемь часов продежурила возле больного и теперь была в полном изнеможении. Она нерешительно улыбнулась его светлости, сказала только: «Спасибо!» — и вышла из комнаты.

Когда она вернулась, еще до полуночи, то выглядела уже значительно лучше, но была обеспокоена. Она сказала:

— Какой ужас! Оказывается, я устала гораздо больше, чем думала: я забыла про лекарство! Ему надо было принять его в одиннадцать, представляете, кузен!

Он улыбнулся.

— Он его получил. К счастью, вы оставили на столе предписания Элкота, и я их прочел. Как вы спали?

— Отлично! Четыре часа как убитая! Как Феликс?

— Все то же. Я оставляю вас, и встретимся утром. Не стоит вам говорить, чтобы вы не отчаивались! Спокойной ночи, дитя мое!

Она благодарно кивнула, не протестуя, как и утром, когда он после завтрака сообщил ей, что отныне они будут дежурить по очереди. Здравый смысл говорил ей, что, пока Феликс находится в критическом состоянии, ей одной будет очень тяжело справиться с ним. Хотя в душе она понимала, что ни Феликс, ни она не имеют права так обременять маркиза, ей опять начинало казаться естественным, что она может рассчитывать на него поддержку, и эта мысль тут же исчезала. Она ухаживал за Феликсом не хуже, а в чем-то даже лучше, чем она, и Феликс с удовольствием принимал его заботы. Остальное для нее сейчас не имело значения. Если бы Алверсток объявил, что собирается уехать в Лондон, она бы сделала все, чтобы убедить его остаться. Он не уезжал, и она уже принимала это почти как само собой разумеющееся.

Маркиз, отлично понимая, что сейчас она не думает ни о ком, кроме своего негодника-братца, только криво усмехался. Ему нравился Феликс, но трудно было бы предполагать, что нравится и ухаживать за ним. Если бы он, против своей воли, не был так сильно влюблен в его сестру, вряд ли ему пришло бы в голову взять на себя такую утомительную обязанность. Но дело было не в желании, чтобы Фредерика оценила его, а просто он видел, что она попала в беду, и ему выпала возможность помочь ей справиться с нею. Он велел Чарльзу Тревору отложить все его встречи если не без особых сожалений, то без малейших сомнений. Впервые за много лет его приятели по Жокей-клубу напрасно искали его на скачках в Аскоте; жаль, но ничего не поделаешь. Он тоже хотел выставить лошадь, но какое бы он получил удовольствие при виде того, как его лошадь выиграет, если будет знать, что Фредерика в беде и нуждается в его поддержке!

Так маркиз, который редко тратил силы на кого бы то ни было, чьи годы всегда протекали в богатом и праздном покое, вступил в самый напряженный и беспокойный период своей жизни. Он был вынужден жить в скромной и старомодной гостинице, проводил почти все время возле больного мальчишки, а поскольку его приезд на ферму означал, что Фредерика может пойти поспать, то их беседы были короткими и касались только маленького пациента. Он думал, что, пожалуй, и много лет спустя не сможет вспомнить об этих своих приключениях без содрогания, но за все это время не произнес ни слова жалобы и ни на секунду не утратил своего спокойствия и самообладания.

Джессеми приехал на следующий день. Он собирался от Уэтфорда добираться пешком по полям, но маркиз послал Керри на фаэтоне встретить почтовую карету, так что мальчику не пришлось этого делать. Это было хорошо еще и потому, что явился он не только со скромным саквояжем с вещами, но и с огромным чемоданом с книгами. Он объяснил Алверстоку, который в это время дежурил, что помимо своих учебников он захватил все любимые книжки Феликса.

— Он любит, когда я читаю ему перед сном. Так вот, я привез его старые книги и еще «Уэверли»[4]. Гарри напомнил мне. Когда Фредерика читала нам вслух этот роман по вечерам, Феликс уже спал, так как был еще мал. Но теперь он получит такое удовольствие, правда, сэр?

— Обязательно, только, боюсь, не сейчас.

Лицо Джессеми помрачнело.

— Да, Керри рассказывал мне. Спасибо, что прислали его за мной, кузен! Керри сказал, что у него ревматический приступ, он плохо себя чувствует и ужасно мучается. Сэр, но ведь он не умрет?

— Ну что ты, конечно нет! Но ему плохо и может стать еще хуже прежде, чем он начнет поправляться. Сейчас он спит, но часто просыпается, так что мне надо вернуться к нему в комнату. Если хочешь, можешь пойти со мной, ты его не разбудишь, если будешь тихо говорить.

— Да, разрешите мне, пожалуйста, — сказал Джессеми. — Я так хочу его видеть.

— Конечно, пойдем. Только не удивляйся, если он не узнает тебя, когда проснется: он не всегда приходит в сознание, понимаешь?

Джессеми был так потрясен видом Феликса, что не мог справиться с голосом и отошел к окну, чтобы взять себя в руки. К счастью, Феликс узнал его, когда проснулся. Сначала он сердито сказал:

— Как мне жарко! Пить! Фредерика!

— Сейчас у тебя все пройдет, — сказал Алверсток, приподнимая его. — Вот наш лимонад, а пока ты пьешь, Джессеми взобьет подушку, чтобы тебе было удобнее. Ты знаешь, что Джессеми пришел повидать тебя?

— Джессеми, — рассеянно проговорил Феликс.

Но когда его положили обратно, он огляделся и, заметив брата, с трудом улыбнулся и выговорил уже радостно:

— Джессеми!

Взяв его за руку, Джессеми неуклюже сказал:

— Все в порядке, старина!

— Зачем я это сделал? — горько воскликнул Феликс. — Я не знал, что это так больно. Ты очень сердишься?

— Нет, говорю тебе, нет!

Феликс вздохнул и, когда Алверсток стал протирать ему лицо, снова закрыл глаза.

Джессеми обрадовался, что Феликс пришел в себя, сразу повеселел и стал рассказывать Алверстоку, когда брат заснул, новости с Верхней Уимпол-стрит.

В целом все ничего, хотя Черис плакала каждую минуту, вспоминая бедного Феликса, а мисс Уиншем выходила из себя из-за всех этих напастей: случай с Феликсом просто специально свалился ей на голову, чтобы доконать ее; кроме всего остального она утверждала, что у нее никогда не хватало терпения сладить с ним, и это вина Фредерики, которая избаловала его. Гарри вернулся вчера вечером из Уэльса и сразу принял на себя заботы по дому. Джессеми решил, что его приезд был просто спасением, но поскольку первое, что он сделал, это рассорился с тетушкой, так что она собрала вещи и уехала на Харли-стрит, Алверсток усомнился, что Фредерика будет согласна с мнением младшего брата. Джессеми доверительно сообщил:

— Не волнуйтесь, сэр, она знает, что Гарри и тетя всегда грызутся, но я не удержусь и скажу ей, что Черис без нее будет гораздо лучше! Она… она такое говорит, что Черис совершенно теряется! Знаете, Черис в таком настроении, что ее надо поддерживать! А Гарри как раз поддержка для всех них! Она сразу так оживилась, когда он появился! Если он останется с ней, а именно так он и поступит, то тетушке незачем оставаться там.

По утверждению Джессеми, несмотря на частые разногласия между ним и его старшим братом, он никогда не сомневался в преданности Гарри своей семье. В доказательство он сказал, что Гарри заявил своему другу Пеплоу об отказе от всех развлечений, которые они наметили, даже от аскотских скачек! Ведь Гарри сначала собирался поехать в Гирфордшир, а теперь решил остаться в Лондоне.

— Должен сказать вам, сэр, — с гордостью заметил Джессеми, — что это делает ему честь! Я убежден, что он мог бы разозлиться, когда я напомнил ему, что от него никогда не было никакой помощи, если кто-нибудь из нас заболевал!

Но Гарри не только смиренно принял эту критику, он дал денег Джессеми на дорогу, послал с ним утешительное письмо Фредерике, отвлекал Черис от грустных мыслей и даже обещал позаботиться о Лафре.

— И больше не называл его незаконнорожденной дворняжкой! — добавил Джессеми.

— Да, это очень мило с его стороны, — ответил Алверсток с серьезной миной.

— Конечно. Он очень мил, и потом, если его не провоцируют, он никого не дразнит, как другие старшие братья. — Он вздохнул и грустно добавил: — Жаль, что нельзя было привезти сюда Лафру, но мне не разрешили бы на почтовой станции, правда?

Маркиз поблагодарил Провидение за то, что стадо Джадбрука было избавлено от жестоких атак Лафры, а у самого фермера не прибавилось новых забот, и сказал сочувственно:

— Боюсь, не разрешили бы. Но ты можешь быть спокоен, ведь о нем хорошо позаботятся без тебя.

— Да, да! — наивно сказал Джессеми. — Оуэн пообещал мне кормить его и выводить на прогулку.

Если Фредерика и не была в восторге от новости, что тетушка покинула свою родню, то отнеслась к ней философски и сказала Алверстоку, что, может быть, так даже лучше.

— Что толку целыми днями выслушивать упреки, как будто бедная Черис виновата во всем! Она, конечно, говорит это все не всерьез, но я не сомневаюсь, что не перестанет браниться, даже переехав к тете Амелии. Черис будет гораздо спокойнее с Гарри, и я знаю, что он позаботится о ней. Только вот…

Она замолчала, озабоченно нахмурившись, и Алверсток сказал:

— Только вот что, Фредерика? Мой глупый молодой кузен?

Робкая улыбка подсказала, что он попал в самую точку, но она ответила:

— Что бы там ни было, я ничего сейчас не могу поделать с этим. Так что незачем и терзаться из-за него.

Он больше ничего не сказал, понимая, что ее мысли поглощены Феликсом. Будущее Черис волновало его только в той мере, в какой это касалось ее сестры, так что он решил не обсуждать эту тему. Он склонен был думать, что Эндимион, скорее всего, просто увлекся, но не так безумно, как могло показаться; если же эта история примет серьезный оборот, он, конечно, вмешается безо всяких угрызений совести. На самом деле, лорд, всегда безжалостный, если дело касалось лишь его собственных интересов, теперь был готов принести в жертву хоть все человечество, если бы оно причинило его Фредерике хоть малейшую боль. Кроме, пожалуй, двух самых младших членов семейства, которых она так любила, — Джессеми, старавшегося скрыть свое разочарование оттого, что ему так мало доверяют ухаживать за больным, скромно державшегося, в любую минуту готового исполнить любое поручение, и Феликса — чертенка эдакого, который так доверял его силе и которого так успокаивал его голос. Нет, маркиз не смог бы пожертвовать Джессеми и Феликсом: он слишком привязался к этим несносным детишкам и, будь он проклят, если знал, как это получилось!

Следующие два дня он не знал покоя. Как и предсказывал доктор, жар у Феликса усиливался. Хотя Алверсток и сохранял невозмутимость, его терзали самые серьезные опасения. Он знал, что Фредерику — тоже, несмотря на то, что она ни слова не говорила о них и ничем не выдавала своего волнения. Она оставалась неизменно веселой и неутомимой; но видя, какое напряжение прячется у нее в глазах, и как похудело ее лицо, он думал, сколько же еще она сможет продержаться.

На третий день он очень рано вошел в комнату больного и был удивлен странной тишиной. Накануне Феликс был в таком критическом состоянии, что он не уехал с фермы. Теперь лорд стоял на пороге, полный дурных предчувствий. Феликс лежал тихо, не бормотал во сне и не метался по кровати, а Фредерика стояла возле него. Она повернула голову при звуке открывающейся двери, и Алверсток увидел, что по лицу ее катятся слезы. Он бросился к ней, невольно воскликнув:

— Бедная моя девочка!

Тут он заметил, что сквозь слезы на ее лице проступает улыбка. Она просто сказала:

— Он спит. Жар прекратился. Я вдруг заметила, что он весь в поту. Я знала! Кузен, все позади!