Фрегат "Надежда"

«Море было моя страсть...»

Судьба замечательного русского писателя-декабриста Александра Александровича Бестужева (1797—1837), известного под псевдонимом Марлинский, теснейшим образом связана с морем.

Морская стихия с ее вечной красотой и поэзией покорила Бестужева с детства. Коренной петербуржец, он вырос на воде, привык к лодке, парусу и веслам. Братья его учились в Морском кадетском корпусе и увлекли юного Александра в двухмесячное крейсерское плаванье на учебном фрегате между Кронштадтом и Петербургом.

Скоро юноша стал заправским матросом, быстро овладел секретами морского дела, вместе с кадетами ставил паруса и ловко управлял шлюпкой в крепкий ветер. Вернувшись домой, он построил точную копию фрегата и бредил морем. «Для моей души необходим свет божий, широкое раздолье и свобода. Море может только дать все это... Ах! Как прекрасно море!» — восклицал молодой моряк. Он готов был по примеру братьев пойти в морские офицеры и даже бросил скучные занятия в Горном корпусе. Но убоявшись точных наук, отступился от этой юношеской мечты и поступил в лейб-драгуны. На Сенатской площади в 1825 году героический декабрист Бестужев и его братья стояли в одних рядах с восставшими моряками Гвардейского экипажа.

С морем связаны и последние дни жизни писателя. Ссыльный Марлинский принял участие в морском десанте русских войск у мыса Адлер. Накануне он пытался шутить, сочинил две солдатские песни, но все же был полон неясных предчувствий, задумчиво бродил по палубе фрегата «Анна», написал духовное завещание. Предчувствия не обманули писателя: он высадился в первых рядах десанта и в отчаянной рукопашной схватке на берегу был изрублен горцами. Черноморское побережье стало, как и предсказал сам Марлинский в повести «Он был убит», его могилой.

Но море не было для писателя Александра Бестужева лишь живописной деталью биографии, географической достопримечательностью. Бестужев жил и творил в эпоху романтизма, и эпоха эта выработала свое особое воззрение на море.

Вечно свободная и прекрасная морская стихия стала одной из главных тем писателей-романтиков. Певцом моря был Байрон, вольнолюбивый поэт и борец за свободу Греции. Вслед за ним воспел море молодой Пушкин. Море очаровывало, притягивало, воодушевляло писателей и поэтов, унося их фантазию в бесконечные дали. Оно было символом вольного, вечного движения жизни, давало человеку возможность ощутить мощь и красоту природы. Его бури соответствовали порывам души, силе человеческих страстей, о которых заговорили писатели-романтики. Вечная борьба человека со стихией волн возвышала его, способствовала самопознанию, давала простор мечте.

И для Марлинского море было такой же поэтической страной, не только живописным фоном для персонажей его произведений, но и действующим лицом его «морских» романтических повестей «Лейтенант Белозор» (1830), «Фрегат «Надежда» (1832), «Мореход Никитин» (1834).

Произведения эти составляют важную часть богатейшего творческого наследия писателя-декабриста. К ним вел Александра Бестужева долгий и трудный жизненный и литературный путь — от юношеской влюбленности в корабль и море через декабрьское восстание, его разгром, сибирскую ссылку, тягостную и унизительную кавказскую солдатчину, приключения, кровь и смерть к всероссийской славе и званию знаменитого отечественного литератора. Эти повести знала вся читающая Россия пушкинской поры.

Путь в литературу начался для Александра Бестужева в самом начале 1820-х годов. Он был тогда почитателем и последователем известного писателя и историка Н. М. Карамзина. Бестужевский очерк «Поездка в Ревель» (1821), его первое «морское» произведение, следует за «Письмами русского путешественника» Карамзина. Но следует обратить внимание на особенность этого влияния: ранние прозаические опыты писателя несут на себе явственные следы воздействия «Истории государства Российского» Карамзина, а не его исторических повестей.

Бестужевские повести из древнерусского и средневекового рыцарского быта полны ссылками на «Историю» Карамзина и старинные летописи и хроники. Интерес молодого писателя к прошлому России породил и его интерес к стилю историка. Художественная проза тогда рождалась из исторического повествования, и это видно в ранних повестях писателя. Конечно, фигурный, неровный слог прозы романтика А. Бестужева мало похож на гладкие, велеречивые фразы историографа Карамзина, но стиль этот возникает в бестужевской прозе как следствие творческой полемики с карамзинским повествованием. Критика тогда верно замечала о стиле прозы молодого автора: «Он начал завивать и кудрявить простую, гладкую речь карамзинскую».

Сложность осваиваемого исторического материала, неразработанность языка и художественных средств русской прозы мешали проявиться живому, быстрому перу Александра Бестужева. Не способствовали этому и обязанности гвардейского штаб-офицера и адъютанта герцога Вюртембергского и светская роль известного танцора и остроумца. Однако изобретательный автор всегда находил выход, умел писать в самых трудных и неожиданных положениях, при любом шуме и стечении народа и, случалось, средь шумного бала выбегал из зала в соседний кабинет и там стремительно набрасывал несколько страниц очередной повести или статьи.

Бестужев жил тогда под Петербургом, лейб-гвардии драгунский полк, в котором он служил, квартировал в той части Петергофа, где находились дворцовые постройки «Марли», отсюда псевдоним Марлинский. Его уже знали и ценили как прозаика и критика, в декабристских кругах любили за открытый смелый нрав, благородство, готовность к самопожертвованию и подвигу, вольнолюбие. Всем показался интересен блестящий и остроумный слог литератора.

Первые черты «марлинизма», первые «бестужевские капли» выявились не в исторических повестях, а там, где писатель чувствовал себя свободнее, — в его знаменитых годовых обозрениях российской словесности, помещаемых в альманахе «Полярная звезда» (1823, 1824, 1825), издававшемся самим Бестужевым и К. Ф. Рылеевым.

Этот новый стиль был сразу же замечен. На него с некоторым недоумением указал Вяземский, восхищавшийся историческими повестями Бестужева. «В вашей литературной статье много хорошего, но опять та же выисканность и какая-то аффектация в выражениях»,— писал он автору. Рядовые читатели были того же мнения. М. Муханова в письме к небезызвестному писателю Михаилу Лобанову заметила по поводу критических статей в «Полярной звезде»: «Бестужев слишком много сочиняет слов».

К 1825 году Бестужев нашел свой жанр — повесть, обрел свой особый стиль повествования, но они были пока разъединены. Соединить их могло одно — современная тема. Писатель к этому соединению стиля, жанра и темы шел («армейские» повести «Вечер на бивуаке» и «Второй вечер на бивуаке» (1823)), но 14 декабря 1825 года резко прервало это движение. Александр Бестужев вывел на Сенатскую площадь восставших солдат Московского полка и поплатился за это жестоко — сибирской ссылкой, солдатской, полной опасности жизнью и ранней гибелью.

Сосланный в далекий Якутск, тогда городок маленький, чуждый цивилизации и знаменитый лишь взаимными доносами чиновников, Бестужев тяжело переживал декабрьскую катастрофу, казнь своего друга Рылеева и других декабристов, несчастья своих братьев и друзей, собственное одиночество. Однако веселый и общительный характер и страсть к литературе вскоре взяли свое: он стал много читать, восстанавливать старые литературные связи и знакомства.

Возвращение к творчеству давалось Александру Бестужеву трудно, он понимал, что продолжение пройденного было уже невозможно в новых суровых условиях последекабрьской эпохи. «Я не знаю, что писать? Свет далек, историческое невозможно в этакой глуши», — признавался Бестужев. И все же вскоре его голос, казалось, навеки замолкнувший, донесся из Сибири до русских читателей. Бестужевские произведения без обозначения имени автора или под псевдонимами начинают появляться в печати.

В 1827 году Бестужеву разрешили печататься. Первые его повести «Испытание» и «Вечер на Кавказских водах» появились в журнале «Сын отечества и Северный архив» в 1830 году. Но это уже произведения в стиле классических повестей романтического журнала «Московский телеграф» — остросюжетные, занимательные, насыщенные стремительными диалогами, каламбурами, словесными фигурами. В них слились современная тема и витиеватый стиль «марлинизма», и близкий в свое время к декабристам критик Орест Сомов отметил в этих повестях «странную яркость слога», стиль «слишком изысканный» — словом, все основные черты зрелой прозы Марлинского, окончательно сформировавшиеся по нормам романтической эстетики, согласно требованиям редактора Н. А. Полевого.

Один из передовых русских журналов «Московский телеграф» стал для Бестужева главным литературным ориентиром, помогающим ему достичь своих целей и в то же время приблизиться к группе писателей-единомышленников, к влиятельному течению в литературе русского романтизма. Определяя свое отношение к романтику Полевому и его журналу, Бестужев пишет: «Я считаю «Телеграф» лучшим журналом, по убеждению».

Именно журналу Николая Полевого и его подписчикам и читателем в немалой мере был обязан своей популярностью Александр Бестужев, ставший известным всей читающей России под псевдонимом Марлинский.

По свидетельству современников, молодое поколение читателей, чьим вождем и идеологом был Н. А. Полевой, более всех любило и читало бестужевские повести: Оно жадно упивалось в «Телеграфе» повестями модного писателя Марлинского, окруженного в его глазах двойною ореолою — таланта и трагической участи». Поэтому имя это в 30-е годы прошлого столетия окутано было легендами и почти всеобщим поклонением.

Даже самая гибель Бестужева в схватке с чеченцами у мыса Адлер породили новые слухи и предположения — так привлекательна была эта сильная, самобытная и непосредственная натура, ставшая живым символом героического романтизма.

Александр Бестужев прожил короткую, поразительно яркую и богатую жизнь и сам говорил о ней: «В судьбе моей столько чудесного, столько таинственного, что и без походу, без вымыслов она может поспорить с любым романом Виктора Гюго».

Он был человеком пылкого воображения и поступка, увлечения, непосредственного порыва, и эта черта характера видна не только в его бурной, полной приключений жизни, но и в его романтической прозе.

Отметим, что оригинальная натура Марлинского привлекла внимание М. Ю. Лермонтова, слышавшего на Кавказе немало рассказов о погибшем писателе. В Грушницком наряду с чертами оригинала Н. Колюбакина есть и несомненное сходство с Марлинским; достаточно сравнить, например, восторг Грушницкого при производстве его в офицерский чин и известный многим кавказцам рассказ Марлинского о получении эполет: «Они восхищали меня до того... что я засматривался в зеркало до потери сознания, до безумия».

Повести Марлинского с их стремительным повествованием, приключениями, возвышенными романтическими героями, сильными чувствами и страстями воспринимались читателями как отдельные страницы из «романа жизни» самого писателя, умевшего чувствовать сильно и непосредственно и рассказавшего об этом в своих творениях. Да и сам Марлинский говорил в повести «Фрегат Надежда»: «Моей чернильницей было сердце».

Читающая публика вполне оценила эту пылкую откровенность, так как чувства героев писателя были и ее чувствами. Более того, повести Марлинского оказали ощутимое влияние и на реальную русскую жизнь, ибо его героям начинали подражать, даже говорили их фигурным слогом.

Лермонтов в образе Грушницкого («Герой нашего времени») показал тип фанатичного читателя повестей Марлинского, всю свою жизнь выстроившего в стиле персонажей своего кумира. Позднее молодой Лев Толстой (в «Набеге») и Тургенев (в повести «Стук... стук... Стук!») также описали это характерное превращение стиля литературы «неистового» романтизма в стиль жизни и мысли реальных русских людей, то есть в общественное явление. Для многих Марлинский стал учителем жизни, высказавшим все «тайны сердца».

В поисках достойного фона для изображения бушующих страстей и увлекательных приключений Марлинский в своих повестях непрерывно менял эпохи, костюмы и место действия, стремительно перемещался из петербургских аристократических особняков на экзотический Восток, из кукольной придуманной Голландии на суровые просторы Белого моря, умело использовал воспоминания, письма, журнальные и газетные статьи. Этот калейдоскоп красок, событий, лиц и эпох показывает, что писатель владел тайной занимательности, увлекательного повествования об интересных людях и их приключениях.

Недаром Марлинский начинал как почитатель и подражатель Карамзина и Вальтера Скотта, как автор исторических повестей, где свойственное раннему романтизму любование экзотикой истории, рыцарского и древнерусского быта соединилось с попытками мыслить в художественной прозе исторически, с интересом к другим национальным культурам и их развитию во времени. Однако писатель на этом не остановился, многому научился у Гюго, Бальзака и Вашингтона Ирвинга и принялся разрабатывать отдельные разновидности романтической повести — «восточную», «светскую», «армейскую». В прозе Марлинского жанр этот получил всестороннее развитие.

«Жизнь сердца» рассказана в его повестях языком фигурным и усложненным, полным затейливых острот, пестрых словесных украшений, витиеватых переходов.

Пушкин, точно назвавший повести Бестужева «быстрыми», определил основную особенность этого романтического стиля — стремительное, легкое повествование, занимательность, «быстрый» диалог — словесный поединок.

Именно диалогу Бестужев уделял особое внимание, достигая здесь удивительной легкости и гибкости разговорного языка. Одному начинающему писателю он советовал учиться писать в гостиной: «Простая общая беседа, обыкновенный разговор... вот школа, где можно научиться выражать свои мысли и чувства». И если многим читателям и критикам стиль романтических повестей Марлинского казался излишне кудрявым и витиеватым, то сам автор считал его естественным: «Я не притворяюсь, не ищу острот — это живой я».

Главной своей заслугой писатель справедливо считал именно реформу языка русской художественной прозы: «Да, я хочу обновить, разнообразить русский язык и для того беру мое золото обеими руками из горы и из грязи, отовсюду, где встречу, где поймаю его... Я с умыслом, а не по ошибке гну язык на разные лады... Я убежден, что никто до меня не давал столько многоличности русским фразам,— и лучшее доказательство, что они усваиваются, есть их употребление даже в разговоре».

В романтической поэтике Марлинского проблеме повествовательного стиля, выработке художественного языка прозы подчинено все, в том числе и жанр. Сама классификация прозаических жанров производится им на основе разграничения стилей повествования. Стиль романтической повести, по мнению Марлинского, должен соответствовать законам малой прозаической формы, привлекая внимание читателей именно затейливым, неровным слогом, метафоричностью. В романе же повествование должно быть спокойным, разветвленным: «Иное дело повесть, иное роман. Мне кажется, краткость первой, не давая места развернуться описаниям, завязке и страстям, должна вцепляться в память остротами. Если вы улыбаетесь, читая ее, я доволен, если смеетесь — вдвое. В романе можно быть без курбетов и прыжков: в нем занимательность последовательная из характеров, из положений».

Автор этого фигурного стиля прозы, так и названного «марлинизмом», иногда впадал в манерность, неэкономные преувеличения и чрезмерную пестроту и странность выражения, против чего энергично выступали А. С. Пушкин, В. Г. Белинский и многие русские писатели-романтики, в частности В. И. Даль, писавший в 1837 году о Марлинском: «Дар его был силен, но он попал не на ту тропу: проза его так вычурна, изыскана и кудревата, что природа остается у него в одном только этом слове, которое он часто повторяет». В этой критике, как и в последующих статьях Белинского, много справедливого, однако следует помнить и о бесспорных достижениях Марлинского в деле развития русского литературного языка. А его «быстрые» фигурные фразы и сравнения перешли тогда в разговоры, в живую устную речь. «Его сравнения заучались, ему подражали»,— свидетельствуют современники.

Для истории русской романтической повести Бестужев-Марлинский — фигура первостепенно важная и характерная. Своими исканиями, открытиями и даже ошибками он многим указал дорогу в литературу. В прозе русского романтизма сложилась целая плеяда подражателей и учеников Марлинского, среди которых были и писатели с незаурядными дарованиями, пошедшие своим путем и все же сохранившие следы учения у автора «Морехода Никитина».

К урокам Марлинского не остались невнимательны молодые Н. В. Гоголь и М. Ю. Лермонтов. Ранняя гоголевская проза пестра, полна затейливых (именно «затейливым писателем» называл Гоголя В. А. Жуковский) словесных фигур и метафор, забавных словечек и балагурства, и это роднит ее с романтическими повестями Марлинского. Создавая свой напряженный, построенный на диалектике страстей роман «Герой нашего времени», Лермонтов опирался и на открытия Марлинского в сфере романтического психологизма.

Многочисленными прозаиками русского романтизма уроки Марлинского восприняты были как открытие непреходящей художественной ценности. Их повести, наводнившие в 30-е годы журналы и альманахи, наследуют и развивают основные черты бестужевской манеры: пестроту и бойкость, идущую от светской словесной дуэли, юмор и игру словами и метафорами, «быстрое» красочное повествование и интерес к русской действительности, увиденной во всех ее подробностях глазами писателя-романтика.

Из одной романтической повести в другую стали переходить возвышенные натуры, пламенные речи, борьба неистовых страстей, невероятные приключения, написанные в полном согласии с творческим заветом Бестужева: «Поражать нас можно только перунами, пугать только чудовищами, упоять лишь крепкой водкой. Нынче тронуть сердце — значит его разорвать». Так в прозе русского романтизма сложилось целое направление, школа, где приняты были основные принципы «марлинизма».

Зачинатель этой романтической школы многому научился у Байрона и прежде всего изображению внутреннего мира человека. «Я не знаю человека, который был бы лучше его, портретнее его очеркивал характеры, схватывал ы них новые проблески страстей и страстишек»,— писал о Байроне А. Бестужев и сам требовал в литературе не чувств, а страстей, не обыкновенных людей, а героев, не обыденности, а высокой трагедии. «Страсти везде одинаковы, хотя цель и выражения их различны»,— считал он и в соответствии с этим правилом писал собственные повести. «Морская» проза А. Бестужева также учитывает закон «диалектики страстей».

Морской шторм и бури страстей попеременно движут этой прозой, а персонажи ее верны «закону моря» — суровому кодексу чести, товарищества, верности долгу. Александр Бестужев знал русских моряков, их замечательную цельность и силу души, спокойную храбрость, до мелочи изучил матросский и офицерский быт, устройство военного корабля и его парусного и артиллерийского вооружения, сложнейший словарь морских терминов, сигналов и словечек.

Недаром он писал своему издателю и другу Н. А. Полевому: «Не дивитесь, что я знаю морскую технику: я моряк в молодости и с младенчества. море было моя страсть, корабль пристрастие, и хотя я не служил во флоте, но, конечно, не поддамся лихому моряку, даже в мелочах кораблестроения». А. Бестужев пользовался также знаниями и рассказами своего брата, талантливого морского офицера и изобретателя Николая, тоже ставшего самобытным прозаиком. Все это помогло ему написать повести «Лейтенант Белозор», «Фрегат «Надежда» и «Мореход Никитин», и по сей день остающиеся замечательными явлениями русской «морской» прозы.

«Лейтенант Белозор» написан по рассказам брата Николая, побывавшего в Голландии. Это характерная для А. Бестужева-Марлинского занимательная проза, где шторм и крушения сменяются романтическими приключениями и любовной интригой. Бестужев ценил стремительное действие, события, занимательность и потому его повесть о приключениях русских моряков в Голландии читается с увлечением и сегодня, она остроумна, интересна, остросюжетна. Занимательны портреты доброго голландца Саарвайерзена и хвастливого француза капитана Монтаня. Но это не просто занимательная история.

В произведении воспет русский моряк, его чувство товарищества, смелость и преданность. Офицеры и матросы русского флота, блокировавшего вместе с англичанами побережье захваченной англичанами Голландии, показаны в деле, в сражениях, в борьбе с морской стихией. И здесь выявляются их сильные и цельные характеры.

Сам Виктор Белозор — обыкновенный офицер, человек рядовой, дюжинный, как тогда говорили. Но на таких храбрых и честных офицерах держался наш флот, они под командованием прославленных флотоводцев отстояли славу русского флага в многочисленных морских сражениях — от Наварина до Синопа.

А. Бестужев ввел этого рядового участника великих событий в литературу, привлек внимание читающей публики к скромному, героическому русскому моряку, который не только умел выполнять свой воинский долг, но и смог подняться, подобно Николаю Бестужеву, капитан-лейтенанту К. П. Торсону и другим морякам-декабристам, до революционной борьбы за свободу. И это было особенно важно в то трудное время николаевской реакции, которое так охарактеризовано в повести Бестужева «Фрегат «Надежда»: «Мы достигли до точки замерзания в нравственности: не верим ни одной доблести, не дивимся никакому пороку». Моряки из повестей Марлинского напомнили читателям о доблести и славе, о подвиге самопожертвования.

«Фрегат «Надежда» — это морская трагедия, показавшая вечное борение чувства и долга в душе моряка. Здесь сила страстей, бушующих в сердце капитана «Надежды» Ильи Правина, равна силе урагана, обрушившегося на его любимый корабль.

Правин — «суровый славянин», человек незаурядный, боевой офицер, умен, образован, с юных лет в море, показал себя храбрецом при Наварине, жаждет раздолья и морской битвы. Вначале он живет одним только морем и даже о своей любви к княгине Вере говорит морскими терминами, ибо нет еще у него слов для нежной страсти, для женщины. Опытный моряк, Правин был новичком в науке любви. Пробуждение чувства открыло ему неведомый дотоле мир душевных страданий, надежд и разочарований. И в этом мире капитан забыл свой фрегат, матросов и службу, несмотря на укоры помощника, строгого и прямого Нила Какорина.

Буря страстей постепенно переходит в жесточайший шторм. Терпит бедствие фрегат «Надежда», гибнут матросы, умирают капитан Правин и его возлюбленная. Преступная страсть и забвение долга наказаны. И все же в этой повести, несмотря на печальный ее финал и дидактику, много занимательности, света, простых и сильных чувств, примечательных черт времени. Здесь же высказано и авторское слово любви к морю, элегическое воспоминание о днях юности, когда молодой Александр Бестужев стоял у штурвала фрегата и заставлял могучий корабль подчиняться своей воле. Эти лирические страницы дополняют романтическую историю любви и гибели капитана «Надежды».

Бестужевская повесть-быль о мореходе Савелии Никитине гораздо более весела и прозаична. И не в том даже дело, что сюжет автор взял из газеты, описал реальный факт — пленение русским купцом-мореходом Матвеем Герасимовым английского военного корабля в 1810 году, когда англичане блокировали все порты и морские пути снабжения России. Повесть Бестужева гораздо ближе к тогдашней обыденной действительности. В его произведении нет возвышенных романтических героев, страстных речей, невероятных приключений.

Персонажи «Морехода Никитина» — простые люди, архангельские поморы, прирожденные моряки, они говорят без словесных завитушек и громких фраз, храбры без фанфаронства и позерства, любят без бури страстей, верно и крепко.

В этой бестужевской повести есть добрый юмор, комизм, характерные и для описания весьма серьезных ситуаций. Добродушен даже враг — капитан английского судна Турнип, любитель славно поесть, выпить и поспать на мягкой койке.

В «Мореходе Никитине» показан русский матрос, его смекалка, веселый, открытый нрав, чуждая хвастливости храбрость, подлинная любовь к свободе, священная преданность родине, звучит живая народная речь с ее затейливыми словами и поговорками. Здесь человек из народа оказался способен повторить подвиг легендарного князя Долгорукого, сподвижника Петра Первого, — победил врага военной хитростью и бесстрашием и отнесся к побежденному без злобы и жестокости, с чисто русским добродушием и юмором посмеявшись над хвастливым англичанином. Очевидно, что произведение это написано Александром Бестужевым в добрую минуту его трагической и многотрудной жизни.

Таких минут в жизни Марлинского было немного. Гонения и унижения, которым постоянно подвергался разжалованный в рядовые солдаты писатель-декабрист, тяготы и опасности жесточайшей кавказской войны, убийственный климат болот и беспощадная жара, ощущение безысходности — все это порой подвергало его в отчаяние. Бестужев-Марлинский сетовал тогда на свою судьбу: «Даже в самой словесности она нередко делает меня работником, когда бы я мог быть художником».

И все же занятия литературой возвращали ему желанное спокойствие и надежду: «Конечно, для нашего брата очень невыгодно, что судьба мнет нас, будто волынку, для извлечения звуков; но помиримся с ней за доброе намерение и примем в уплату убеждение совести, что наши страдания полезны человечеству, и то, что вам кажется писанным от боли, для забытья, становится наслаждением для других, лекарством душевным для многих».

Александр Бестужев-Марлинский видел в своей художественной прозе духовное завещание, обращенное к русским читателям. «Морские» повести «Лейтенант Белозор», «Фрегат «Надежда» и «Мореход Никитин» — важная глава творческого завещания писателя-декабриста. И сегодня они не утратили первозданной свежести и занимательности.

В. Сахаров