Фрейя Семи Островов

I

Однажды — и с того дня прошло уже много лет — я получил длинное, многословное письмо от одного из моих старых приятелей и товарищей по бродяжничеству в восточных морях. Он всё ещё был там — уже женатый и не первой молодости. Я представил его себе располневшим и втянувшимся в семейную жизнь; короче, укрощённым судьбой, общей для всех, за исключением тех любимцев богов, что умирают в молодые годы. Письмо было написано по типу писем «помните ли вы?..» — грустное письмо, обращённое к прошлому. Между прочим, он писал: «Наверно, вы помните старого Нельсона…»

Помню ли я старика Нельсона? Конечно. И начать с того, что его имя было не Нельсон. Англичане с Архипелага звали его Нельсоном, — полагаю, так им было удобнее, а он никогда не протестовал. Это было бы пустым педантством. Настоящая же его фамилия была — Нильсен. Он уехал на Восток до появления телеграфного кабеля, служил в английских фирмах, женился на англичанке, в течение многих лет был одним из нас: долгие годы вёл торговлю и во всех направлениях избороздил восточный архипелаг — вдоль и поперёк, по диагонали и перпендикулярно, кругами, полукругами, зигзагами и восьмёрками.

Не было ни одного уголка, ни одного закоулка в этих тропических морях, куда бы не проник с самыми миролюбивыми намерениями предприимчивый старый Нельсон (или Нильсен). Если начертить его пути, они покроют, как паутиной, карту Архипелага — всю, за исключением Филиппин. Сюда он никогда не приближался; его удерживал какой-то непонятный страх перед испанцами, точнее — перед испанскими властями. Трудно сказать, чего он опасался. Быть может, в былые годы он читал рассказы об инквизиции.

Он вообще боялся тех, кого называл «властями»; к англичанам он относился с доверием и уважением, но две другие народности, правящие в этой части света, вызывали у него неприязнь и страх. Голландцы устрашали его меньше, чем испанцы, но он относился к ним с ещё большим недоверием: в высшей степени недоверчиво. Голландцы, по его мнению, способны были «сыграть скверную штуку с человеком», имевшим несчастье им не понравиться. У них были свои законы и правила, но они не имели понятия о надлежащем их применении. Жалко было видеть, с какой тревожной настороженностью обращался он с тем или иным официальным лицом, но не забывайте, что этот же самый человек бесстрашно слонялся по деревне каннибалов в Южной Гвинее (заметьте, что он всю жизнь был человеком далеко не худым и, смею сказать, аппетитным кусочком), ведя какой-нибудь меновой торг в расчёте на барыш, едва ли превышающий пятьдесят фунтов.

Помню ли я старого Нельсона? Ещё бы! Правда, ни один из моего поколения не знал Нельсона в дни его расцвета. В наше время он уже «удалился от дел». Он купил, а быть может, арендовал у султана часть маленького островка из небольшой группы, называемой «Семь Островов», немного к северу от Банки. Полагаю, это была законная сделка, но я нисколько не сомневаюсь, что, будь он англичанином, голландцы нашли бы основание выкурить его без всяких церемоний. В данном случае настоящая его фамилия сослужила ему верную службу. Голландцы оставили его в покое, как непритязательного датчанина, чьё поведение вполне корректно. Вложив все свои деньги в обработку земли, он, естественно, старался не вызывать даже тени недоразумения и, руководствуясь именно этими благоразумными соображениями, не слишком благосклонно взирал на Джеспера Эллена. Но об этом позже. Да! Все мы хорошо помним большой гостеприимный бёнгало, воздвигнутый на склоне острова; помним старика Нельсона — его тучную фигуру, облачённую всегда в белую рубашку и брюки (у него укоренилась привычка при всяком удобном случае снимать свой альпаговый пиджак); его круглые голубые глаза, растрёпанные песочно-белые усы, торчащие во все стороны, как иглы рассерженного дикобраза, его манеру неожиданно садиться и обмахиваться шляпой. Но не имеет смысла скрывать тот факт, что лучше всего мы помним его дочь, которая в то время приехала на остров, поселилась с ним и стала как бы владычицей островов.

Фрейя Нельсон (или Нильсен) была одной из тех девушек, какие не забываются. У неё был идеальный овал лица; в этой очаровательной рамке гармоничное расположение всех черт и яркий румянец производили впечатление здоровья, силы и, если можно так выразиться, бессознательной самоуверенности — восхитительной капризной решимости. Я не хочу сравнивать её глаза с фиалками — они были лучистее и не такие тёмные. Разрез глаз был широкий, и она всегда смотрела на вас открыто и прямо. Я никогда не видел этих длинных тёмных ресниц опущенными, — полагаю, их видел Джеспер Эллен как особа привилегированная, — но я не сомневаюсь, что это должно было производить странное, чарующее впечатление. Она могла — Джеспер рассказывал мне об этом однажды с трогательным идиотским торжеством — сидеть на своих волосах. Да, это возможно, вполне возможно.

Мне не суждено было взирать на эти чудеса; я довольствовался тем, что любовался её изящной прической, которая была ей очень к лицу, подчеркивая красивую форму головы.

В полумраке — когда жалюзи на западной веранде бывали опущены, или в тени фруктовых деревьев около дома — её пышные блестящие волосы, казалось, излучали свой собственный золотистый свет.

Она обычно одевалась в белое и носила короткие юбки, не мешавшие при ходьбе и открывавшие её изящные, зашнурованные коричневые ботинки. И только голубая отделка оживляла иногда её костюм. Никакие физические усилия как будто не утомляли её. Я видел однажды, как она вышла из лодки после долгой прогулки на солнцепеке (она гребла сама): дыхание её было по-прежнему ровным, и ни один волосок не выбился из прически. Утром, когда она выходила на веранду, чтобы взглянуть на запад, в сторону Суматры, она казалась такой же свежей и сияющей, как капля росы. Но капля росы испаряется, а во Фрейе не было ничего эфемерного. Я помню её округлые сильные руки с тонкими запястьями, широкие крепкие кисти рук с суживающимися к концам пальцами.

Я не знаю, действительно ли она родилась на море, но мне известно, что до двенадцати лет она плавала со своими родителями на различных судах. После того как старик Нельсон потерял жену, перед ним встал серьёзный вопрос — что делать с девочкой. Одна добрая леди из Сингапура, тронутая его немым горем и затруднительным положением, предложила взять на себя заботу о Фрейе. Это соглашение длилось шесть лет, а тем временем старик Нельсон (или Нильсен) «удалился от дел» и устроился на своём острове; тогда-то и было решено (так как добрая леди уезжала в Европу), что его дочь приедет к нему.

Старик заказал немедленно через своего сингапурского агента «громадный» рояль Штейна и Эбгарта. В то время я был капитаном маленького парохода, который вёл торговлю с островами, и мне кое-что известно о «громадном» рояле Фрейи, так как на мою долю выпало отвезти его к ней. С трудом выгрузили мы огромный ящик на плоскую поверхность скалы среди кустарников, и во время этой морской операции едва не вышибли дно у одной из моих шлюпок. Участие принимала вся команда, включая механиков и кочегаров, и, изощряя всю свою изобретательность, прибегнув к рычагам, канатам, валам и наклонным плоскостям из намыленных досок, трудясь на солнцепёке, подобно древним египтянам, сооружающим пирамиду, мы дотащили его до дому и водрузили на западной веранде, игравшей в бёнгало роль гостиной. Затем мы осторожно отодрали доски ящика, и перед нами наконец предстало великолепное чудовище из розового дерева. С благоговейным волнением мы бережно придвинули его к стенке и впервые за целый день вздохнули свободно. Несомненно, это был самый тяжёлый предмет на всём островке со дня сотворения мира. Обилие звуков, издаваемых им в этом бёнгало (игравшем роль деки), было поистине удивительно. Рояль гремел до самого моря. Джеспер Эллен говорил мне, что рано утром на палубе «Бонито» — его удивительно быстрого и красивого брига — он совершенно отчётливо слышал, как Фрейя разыгрывает гаммы. Правда, этот парень всегда бросал якорь безрассудно близко от берега, о чём я ему не раз говорил. Конечно, эти моря спокойны до однообразия, а Семь Островов — особенно тихое и безоблачное местечко. Но всё же иногда полуденная буря над Банкой или даже один из тех зловещих густых шквалов от дальнего берега Суматры внезапно устраивали вылазку на острова, заволакивая их на два-три часа вихрями и синевато-чёрным мраком, чрезвычайно зловещим. Опущенные тростниковые жалюзи отчаянно стучали от порывов ветра, весь бёнгало содрогался до основания, и тогда Фрейя садилась за рояль и в ослепительных вспышках молнии играла дикую музыку Вагнера, а вокруг обрушивались громовые удары, от которых волосы у вас вставали дыбом. В такие минуты Джеспер застывал на веранде, любуясь её гибкой, стройной фигурой, удивительным сиянием её белокурых волос, быстрыми пальцами на клавишах, белизной её шеи… а там, у мыса, бриг вздымался, натягивая канаты в какой-нибудь сотне ярдов от опасных, до блеска чёрных скал. Ух!

И причина этого, изволите ли видеть, была одна: когда он возвращался ночью на борт и опускал голову на подушку, он чувствовал, что находится так близко от своей Фрейи, спящей в бёнгало, как только возможно при данных обстоятельствах. Слыхали вы о чём-нибудь подобном? И, заметьте, этот бриг должен был стать домом — их домом — плавучим раем, который Джеспер постепенно снаряжал, как яхту, чтобы блаженно проплавать на нём всю свою жизнь вместе с Фрейей. Глупец! Но парень всегда рисковал.

Помню, однажды я наблюдал с веранды вместе с Фрейей, как бриг приближался с севера к мысу. Полагаю, Джеспер увидел девушку в свою длинную подзорную трубу. И что же он делает? Вместо того чтобы плыть милю-другую вдоль берега, а затем по всем морским правилам бросить якорь, он высматривает просвет между двумя отвратительными старыми зубчатыми рифами, внезапно поворачивает руль и стрелой пускает туда бриг. Все паруса его дрожат и трещат так, что этот треск мы могли слышать на веранде. Должен вам сказать, что я свистнул сквозь зубы, а Фрейя выругалась. Да! Она сжала свои крепкие кулаки, топнула ножкой в красивом коричневом ботинке и сказала: «Черт!» Потом, взглянув на меня, слегка покраснела, правда, не очень сильно, сказала: «Я забыла, что вы тут», — и засмеялась. Да, конечно. Когда появлялся Джеспер, она забывала буквально всех. Встревоженный этой безумной выходкой, я не удержался, чтобы не обратиться за сочувствием к её здравому смыслу.

— Ну, не дурак ли он! — с чувством сказал я.

— Форменный идиот, — горячо согласилась она, прямо глядя на меня своими широко раскрытыми серьёзными глазами, а на щеках её играли улыбчивые ямочки.

— И всё это, — подчеркнул я, — только для того, чтобы встретиться с вами на какие-нибудь двадцать минут раньше.

Мы слышали, как опустился якорь, а затем она приняла вид очень решительный и угрожающий.

— Подождите минутку. Я проучу его.

Дав мне инструкции, она ушла в свою комнату и заперла дверь, оставив меня одного на веранде. Задолго до того, как на бриге были убраны паруса, явился Джеспер, прыгая через три ступеньки. Он забыл поздороваться и нетерпеливо посматривал направо и налево.

— Где Фрейя? Разве её только что здесь не было?

Когда я объяснил ему, что он будет лишён общества мисс Фрейи в течение целого часа с одной только целью «проучить его», Джеспер заявил, что, несомненно, это я её настроил, и он боится, как бы ему ещё не пришлось пристрелить меня в один прекрасный день. Она и я слишком подружились. Затем он бросился на стул и начал рассказывать мне о своём плаванье. Но забавно, что парень по-настоящему страдал. И это было заметно. Голос у него оборвался, и он сидел молча, глядя на дверь с лицом мученика. Факт… А ещё забавнее было то, что меньше чем через десять минут девушка преспокойно вышла из своей комнаты. А тогда я ушёл. Я отправился разыскивать старика Нельсона (или Нильсена) на задней веранде — его собственном уголке, доставшемся ему при распределении дома, — с благим намерением втянуть его в разговор, чтобы он не вздумал, чего доброго, бродить вокруг и не пролез бы, по неведению, туда, где в нём в данный момент не нуждались.

Он знал о прибытии брига, но не знал, что Джеспер уже с его дочерью. Мне кажется, он думал, что за это время не дойти до бёнгало. Любой отец рассудил бы так же. Он подозревал, что Эллен влюблён в его дочь; птицы в воздухе и рыба в океане, большинство торговцев Архипелага и все жители Сингапура об этом знали. Но он неспособен был понять, до какой степени девушка им увлекалась. У него создалось представление, будто Фрейя слишком разумна, чтобы увлечься кем бы то ни было — увлечься, я хочу сказать, до такой степени, когда никакой контроль здравого смысла уже невозможен. Нет, не это заставляло его сидеть на задней веранде и втихомолку терзаться во время визитов Джеспера. Его тревожили голландские «власти». Дело в том, что голландцы косо смотрели на Джеспера Эллена, владельца и шкипера брига «Бонито». Они считали его слишком предприимчивым в торговых делах. Не знаю, совершал ли он что-нибудь противозаконное, но, мне кажется, его кипучая энергия была неприятна этим тугодумным, медлительным людям. Как бы то ни было, по мнению старика Нельсона, капитан «Бонито» был способным моряком и славным молодым человеком, но знакомство с ним скорее нежелательно. Оно, видите ли, несколько компрометировало. С другой стороны, ему не хотелось попросту попросить Джеспера убраться восвояси. Бедняга Нельсон сам был славным парнем. Я думаю, он постеснялся бы оскорбить чувства даже какого-нибудь кудлатого каннибала, — разве что под влиянием сильного раздражения. Я говорю — чувства, но отнюдь не тело. Когда пускались в ход копья, ножи, топоры, дубины или стрелы, старик Нельсон умел постоять за себя. Во всех остальных отношениях душа у него была робкая. Итак, он сидел с озабоченной физиономией на задней веранде и всякий раз, как до него доносились голоса его дочери и Джеспера Эллена, раздувал щёки, а затем мрачно вздыхал с видом крайне удручённого человека.

Разумеется, я высмеял его страхи, которыми он отчасти со мной поделился. Он до известной степени считался со мной и уважал мои мнения — не за мои моральные качества, но за то, что я поддерживал якобы хорошие отношения с голландскими «властями». Я знал наверняка, что самое страшное его пугало, губернатор Банки — очаровательный, вспыльчивый, сердечный контр-адмирал в отставке, — был, несомненно, к нему расположен.

Эту утешительную гарантию я всегда выставлял на вид, и чело старика Нельсона (или Нильсена) обычно на секунду прояснялось; но затем он начинал покачивать головой с таким видом, словно хотел сказать: всё это прекрасно, но в самой природе голландских властей скрыты такие глубины, что никто, кроме него, не может их познать. Какая нелепость!

В тот день, о каком я говорю, старик Нельсон был особенно раздражителен. Я старался занять его смешным и несколько скандальным приключением, случившимся с одним из наших общих знакомых в Сайгоне, как вдруг он неожиданно воскликнул:

— Какого черта ему здесь нужно? Зачем он сюда является?

Ясно, что он не слыхал ни одного слова. Это меня разозлило, так как анекдот действительно был хорош. Я пристально посмотрел на него.

— Ну-ну! — воскликнул я. — Неужели вам неизвестно, зачем Джеспер Эллен является сюда?

Это был первый ясный намёк, какой я когда-либо делал, — намёк на истинный характер отношений между Джеспером и его дочерью. Он выслушал его очень спокойно.

— О, Фрейя — девушка разумная, — рассеянно пробормотал он, а его мысленный взор был, несомненно, прикован к «властям». Нет, Фрейя не глупа. Насчёт этого он не беспокоится. Он решительно ничего против не имеет. Она просто проводит с ним время; парень её забавляет, и больше ничего.

Когда проницательный старикан перестал бормотать, в доме воцарилась тишина. Те двое забавлялись очень тихо и, несомненно, от всей души. Какое более поглощающее и менее шумное развлечение могли они найти, чем строить планы на будущее? Сидя рядышком на веранде, они, должно быть, смотрели на бриг — третьего участника в этой увлекательной игре. Без него не было и будущего. Он был для них и счастьем, и домом, и великим свободным миром. Кто это сравнивал корабль с тюрьмой? Пусть меня с позором повесят на ноке, если это справедливо. Белые паруса этого судна были белыми крыльями — пожалуй, «крылами» звучит поэтичней, — белыми крылами их парящей любви. Парящей — относится к Джесперу. Фрейя, как все женщины, крепче держалась мирских условностей.

Но Джеспер оторвался от земли с того самого дня, когда они вместе глядели на бриг и между ними простерлось молчание — то молчание, какое является единственной совершенной формой общения между существами, наделенными даром речи, — и когда он предложил ей разделить с ним обладание этим сокровищем. Конечно, он презентовал ей бриг весь, целиком. Но ведь его сердце было отдано бригу с той минуты, когда он купил его в Маниле у пожилого перуанца в скромном чёрном суконном костюме, загадочного и велеречивого. Быть может, тот украл его у берегов Южной Америки, откуда, по его словам, приехал на Филиппины «по семейным обстоятельствам». Это «по семейным обстоятельствам» звучит определённо хорошо. Ни один истинный кабальеро не станет продолжать расспросы после такого заявления.

А Джеспер, конечно, был настоящим кабальеро. Бриг же был весь чёрный, загадочный и очень грязный: потускневшая жемчужина моря, или, вернее, заброшенное произведение искусства. Да, он, несомненно, был художником, этот неведомый строитель, придавший безукоризненные очертания корпусу из самого твёрдого тропического дерева, скреплённого чистейшей медью. Одному богу известно, в какой части света был построен этот бриг. Сам Джеспер не мог разузнать его историю от своего велеречивого мрачного перуанца — если парень был перуанцем, а не переодетым чёртом, как шутливо утверждал Джеспер. По моему мнению, бриг был так стар, что едва ли не принадлежал последним пиратам или торговцам невольниками; а быть может, он был клиппером, а прежними хозяевами были торговцы опиумом или контрабандисты.

Как бы то ни было, но бриг был в полной исправности, как будто его только что спустили на воду; он слушался руля, словно был гичкой, ходил под парусами, как волшебное судно, и, подобно красивым женщинам, прославившимся в истории своей бурной жизнью, казалось, хранил секрет вечной молодости. Поэтому ничего неестественного не было в том, что Джеспер Эллен обращался с ним, как влюбленный. Такое обращение вернуло бригу блеск его красоты. Джеспер покрыл его несколькими слоями лучшей белой краски, так заботливо, искусно, артистически наложенной и поддерживаемой в такой чистоте его запуганным экипажем из отборных малайцев, что драгоценная эмаль, какою пользуются ювелиры для своих изделий, не могла выглядеть лучше и быть нежнее на ощупь. Узкая позолоченная кайма опоясывала его изящный корпус, и своей красотой бриг легко затмевал любую увеселительную яхту, когда-либо появлявшуюся в те дни на Востоке. Должен сказать, что я лично предпочитаю тёмно-малиновую кайму на белом корпусе: она выделяется рельефнее и стоит дешевле. Так я и сказал Джесперу. Не тут-то было! Он признавал только лучшее листовое золото, хотя, в сущности, никакое украшение не могло быть достаточно великолепным для будущего жилища его Фрейи.

В его сердце чувства к бригу и к девушке были неразрывно слиты: так можно сплавить в одном тигле два драгоценных металла. А пламя было горячее, могу вас уверить. Оно вызвало в нём какое-то неистовое внутреннее волнение, проявлявшееся как в поступках, так и в желаниях. Сухощавый, долговязый, с тонким лицом, волнистыми каштановыми волосами, с напряжённым блеском стальных глаз и быстрыми, порывистыми движениями, он иной раз напоминал мне сверкающий отточенный меч, беспрестанно извлекаемый из ножен. И только когда он находился подле девушки, — когда он мог на неё смотреть, — эта странная напряженность сменялась серьёзным преданным вниманием, с каким он следил за малейшими её движениями и словами.

Её хладнокровное, трезвое, добродушное самообладание, казалось, укрепляло его сердце. А может быть, на него действовало так успокоительно очарование её лица, её голоса, её взглядов? Однако приходится думать, что именно всё это и воспламеняло его воображение, если истоки любви лежат в воображении. Но я не таков, чтобы исследовать глубже подобные тайны, и мне кажется, мы позабыли о бедном старике Нельсоне, восседающем на задней веранде и тревожно раздувающем щеки.

Я указал ему, что в конце концов Джеспера нельзя назвать частым посетителем. Он и его брат плавали по всем водам Архипелага. На это старичина Нельсон ответил только — и ответил с беспокойством:

— Надеюсь, Химскирк сюда не заглянет, пока здесь стоит этот бриг.

Он уже видел в Химскирке какое-то пугало! В Химскирке! Право, этот человек мог вывести из терпения…