Фронт без флангов

КОДРИНСКИЙ БОЙ

В приказе говорилось; «Продолжать движение, начиная с 6 часов утра, на лесную деревню Кодру и деревни — Язвинку и Рак, форсировать железную дорогу Коростень — Киев и остановиться в деревне Блитче, на берегу Тетерева». За это время соединение должно было пройти сорок девять километров и, по расчетам Деда, окончательно оторваться от врага. Таким образом, из Крымка, в котором ковпаковцы загородились от гитлеровцев рекой с широкими лугами, партизаны должны были тронуться дальше.

Конная разведка во главе с Ленкиным уже поднялась и въехала в лес. Политуха запрягал рыжих рысаков Деда, которые беспокойно посматривали по сторонам. Дед вышел из хаты и только было поставил ногу на подножку, как из-за леса вынырнули три фашистских самолета и стали обстреливать село.

— Лошадей во дворы! — крикнул Дед. — Всех не разбомбят, а на улице могут посечь из пулеметов.

Лошадей завели во дворы. Самолеты сделали круг, летчики набросились на головную походную заставу и скот, идущий к лесу. Пулеметная стрельба с земли, пушечная с самолетов, рев раненых коров наполнили воздух. Гитлеровцы повели наступление со стороны города Радомышля, который находился в одиннадцати километрах от Крымка. Фашисты подъехали из города на машинах и, рассыпавшись по лесу, развернулись в цепь. Партизанский заслон был сбит, и Ковпак приказал сковать противника артиллерией и минометами, чтобы в это время выйти из Крымка.

Анисимов открыл огонь из пушек и минометов. Фашисты отпрянули в глубь леса. Заслоны партизан вышли на опушки. Анисимов, увидев боевой успех, ударил из пушек еще раз, и заслоны начали теснить противника.

Самолеты штурмовали за мельницей спешно уходящую в лес голову колонны. Они сделали несколько заходов, побив лошадей, коров, и наконец улетели.

— Выезжай! — крикнул Ковпак, садясь в тачанку.

Колонна перешла на рысь, по лесу справа шла стрельба: то ковпаковский заслон сдерживал врага.

Мы проехали мимо убитых лошадей, коров, разбитых телег и начали втягиваться в лес. Лошади пошли шагом. Рядом с тачанкой Вершигоры шла раненная в плечо и отпряженная лошадь. Сначала она трусила рысцой, но, как только колонна пошла шагом, она зашла за тачанку. Коженков достал кусок хлеба. Она обнюхала его и не взяла.

— Ей не до хлеба, — сказал Вершигора.

— Не отстает, — удивился тот, глядя на разбитое плечо лошади.

— Привычка — вторая натура, — отозвался Петр Петрович. — Похоже, что нам удалось оторваться от противника.

Из разведывательных данных штаб знал: из Ра-домышля был подвезен двадцать один грузовик с вражеской пехотой. Это был авангард той гитлеровской части, которая проворонила Ковпака в степной полосе, в районе железной и шоссейных дорог, идущих из Коростеня на Житомир. Только сейчас поняли ковпаковцы великий смысл приказа своего командира продолжать рейд по степи при солнечном свете. Невероятный бросок, совершенный к Межеричке и далее через реку Тетерев в Крымок, позволил партизанам уйти от преследования. Ковпак не раз говорил, что перед тем, как принять решение, он влезает мысленно в шкуру вражеского командира и, пока не уяснит, что предпримет тот по отношению к партизанской армии, до тех пор сам ничего не решает.

Фашисты, очевидно, поняли, что Ковпак от них уходит, и уже вдогонку пустили машины по дороге из Житомира на Коростышев и Радомышль.

Звуки боя затихли, когда партизанский обоз подъезжал к перекрестку, где дорогу пересекала просека, ведущая на Кодру. Вдруг послышался звук мотора. Повернув на просеку, партизаны сразу увидели справа от дороги немецкий грузовик. В кузове в форме гитлеровских солдат сидели четверо. Один из них держал над головой красный платок. Никто из колонны по машине не стрелял.

— Почему его не бьют? — крикнул кто-то. — Ведь фашистский.

— А затем не бьют, — равнодушно ответил Вершигора, — что свои же едут. Разве не видно — Володька Лапин держит платок, а рядом с ним Гапоненко?

Грузовик подъехал к нам. В его кузове действительно стояли разведчики, за рулем сидел Коля Матвеев.

Раненая лошадь стояла, глядя то на нас, то на грузовик.

— Ну-ка, милая, посторонись! — крикнул Лапин.

Лошадь отошла от дороги и легла, вытянув шею. Грузовик тронулся. Лошадь раза два подняла голову, посмотрела на проходящую мимо нее колонну и, положив голову на землю, больше не поднимала ее.

Машина отъехала в сторону и пропустила мимо себя всю колонну. Разведчики, сгрузив с нее на последние телеги две бочки бензина, зажгли ее. Сгоревшая машина могла на узкой лесной дороге быть некоторой помехой для гитлеровцев.

Колонна двигалась медленно. Узкая извилистая лесная дорога не позволяла перейти на рысь. На телегах, за исключением раненых, никто не сидел. Дед тоже шел, хотя валяные сапоги и большая шуба мешали ему. Он курил, не изменяя своей манере прятать цигарку в широкий рукав шубы.

В сумерки перед колонной показалась деревня Кодра. Точно гигантский пень поднималась она на бугре среди леса. При въезде в деревню стоял домик лесника. В нем было пусто.

— Остановка будет здесь, — сказал Дед Базиме, подъехавшему к нему с докладом. — До Блитчи нельзя допускать гитлеровцев. Им надо здесь дать бой. Расставляй батальоны.

На минуту он задумался, а потом добавил:

— Если допустить врага к Блитче, то он всю обедню нам испортит. Из этой деревни мы поднимем под Киевом все мосты, оторвемся от противника и тогда прямым ходом к флотилии врага на Припяти.

При свете электрического фонаря они рассматривали карту, и Ковпак отдавал приказания, как и где расставить батальоны. Увидев, что подходит Вершигора, он крикнул:

— Разведчиков пошли назад, чтобы задержали фашистов, не отрываясь, вели бы их сюда.

Вершигора разыскал в колонне отделение Лапина и взвод Гапоненко. Разведчики повернули обратно, к Крымку.

Автоматчики ушли. Дед приказал всем спать и ушел в свою хату.

Ковпаковцы разместились на опушках, в лесу и в деревне. Дед так расположил свое войско, чтобы гитлеровцы при наступлении подставили свои фланги под огонь пулеметов и автоматов.

Не спали и штабные работники. Они прислушивались к отдаленному гулу боя, который завязала разведка, и тихо переговаривались между собой.

Ковпак обходил опушки, осматривал завтрашнее поле боя. Он разговаривал с бойцами, похлопывал, точно лошадей, раскрытые пулеметы на тачанках, говорил с командирами, объяснял им значение предстоящего боя.

В диверсиях исключительно крупного масштаба, проводимых на железных дорогах и против военных объектов противника, Ковпак видел свою главную задачу. Но когда во время глубокого рейда противник пытался окружить колонну или начинал ее преследовать, ковпаковцы сами заманивали его в ловушки, били и снова шли к намеченному для диверсии военному объекту.

И вот наступило утро.

Заслон партизан увидел, что с восточной стороны, из села Забуянье, шел походной колонной взвод гитлеровских солдат. Ковпаковцы подпустили их совсем близко. То были странные противники. Они подошли, держа винтовки за плечами, и подняли руки. Шесть партизанских пулеметов были нацелены на них.

Это был взвод охраны железнодорожной ветки, отходящей на юг от линии Коростень — Киев. Взвод этот состоял из советских бойцов, попавших в плен к фашистам, сформированных в особый легион и переброшенных на охрану дороги. Этот легион назывался «туркестанским», в нем были только казахи. Услышав звуки боя, они, перебив свое начальство, ушли к партизанам. Их допросили в штабе и, отведя в один из батальонов, оставили с оружием.

Дед обошел батальоны и вернулся в штаб. В его руке была большая палка. В своей шапке и шубе он походил на Ивана Грозного.

— Я слушал бой разведчиков, — сказал он, садясь на лавку. — Надо подбросить десятка два автоматчиков в помощь.

С ординарцем Мишей Семенистым было послано приказание Карпенко отправить на подмогу разведчикам двадцать автоматчиков и впустить фашистов в деревню утром после завтрака.

Дед посматривал на часы и вопросительно вскидывал глаза на штабных работников.

— Мабуть, разведчики их отогнали? Тогда зря. Пошлите к ним, пусть демонстрируют, что тикают. Пусть заманивают. Нужен бой.

Пока посыльные пробирались лесом к разведчикам, пока передали им приказание, а те вновь завязали бой, времени прошло порядочно. Партизаны в Кодре начали готовиться к обеду, и, когда он был готов и костры были потушены, неожиданно на батальон Кульбаки наткнулись гитлеровцы. Они не пошли там, где их ждали. Они ударили с запада.

Так в два часа пополудни завязался кодринский бой. Рота командира Вислого развернулась и приняла на себя удар гитлеровского батальона. Вражеские грузовики подъехали и к домику лесника на южной стороне деревни. Но здесь их ждала засада. Пулеметный шквал из-за пней, выстрелы из бронебойных ружей командира взвода Зезюлина делали свое дело. Машины начали гореть, а фашисты, соскочив с них, залегли. Здесь зародился второй очаг кодринского боя.

Выслушав доклад ординарцев, Дед и Руднев вышли из хаты и стали прислушиваться к бою.

Минуты три Ковпак и Руднев молча слушали звуки боя. Потом Дед спросил:

— Что будем делать?

— Карту! — крикнул Руднев в окно штаба.

Командир и комиссар углубились в карту, изучая обстановку. Из докладов командиров батальонов они твердо знали, что полк противника, начавший преследование в Крымке, полностью подошел к Кодре и теперь с двух направлений ведет наступление.

— Они будут теснить нас, — сказал Руднев. — Пусть, первые полчаса или час боя им потом выйдут боком.

— А что ты предлагаешь? — спросил Ковпак.

Руднев оглянулся.

Карпенко, командир роты автоматчиков, и Ефремов, командир другой роты, стояли неподалеку.

— Вот они, — указал Руднев, — должны изменить обстановку и определить боевой успех дня.

Грохот боя эхом перекатывался по лесам. Пули чаще и чаще визжали над головами собравшихся во дворе штабного дома. Пуля свистела, свист ее длился бесконечно долго, словно целую вечность, и многие инстинктивно пригибали голову. Только два человека — Ковпак и Руднев — не кланялись им.

— Исход боя, — сказал Ковпак, — решит обычная хитрость. То, что не сделают два батальона, сделают две роты. Основные силы будут в резерве.

— Дерзость сейчас, — сказал Руднев, — куда полезнее всякого долго обдумываемого решения.

— Гляди, — сказал он, — гляди на карту. Да зачем тут карта — вот, гляди, опушка, — указал Дед палкой на южную окраину деревни в направлении домика лесника. — Веди свою роту для удара во фланг, рассыпешься — и смелее. Понял?

— Ясно, — сказал Карпенко.

— Иди, — сказал ему Руднев.

Карпенко побежал через огород к сараям, где была размещена его рота. Через несколько минут он вывел автоматчиков к лесу.

— Ефремов, — позвал Дед, — иди ко мне.

Тот подошел и вытянулся перед командиром.

— Смотри, — и Дед, палкой указав на домик лесника, медленно отвел палку вправо на четверть горизонта. — Поведешь своих парней по лесу и ударишь по правому флангу противника. Больше смелости. Понял?

— Так точно, — ответил тот. — Можно выполнять?

— Давай, — сказал Дед. — Ни ранения тебе, ни смерти.

Исход боя зависел от этих рот. Если хоть одна из них станет действовать робко, бой может быть проигран.

Слева от дома лесника, где до этого все было тихо, вдруг наперебой застрекотали автоматы.

— Карпенко пошел, — сказал удовлетворенно Руднев. — Началось.

И точно подтверждая слова комиссара, издалека, справа, в глубине леса, заработали ручные пулеметы Ефремова.

— Ну вот, хороший день, Дед, — подмигнул Ковпаку Руднев.

— Коженков, давай тачанку! — крикнул Вершигора.

Его ездовой, куривший вместе с ординарцами у стены, бросился через улицу к своей тачанке. Спустя минуту он подъехал к штабному домику.

— Поедем к бою, — сказал Вершигора.

Тачанка шла низиной, по которой выносили из леса раненых партизан. Коженков нахлестывал лошадь. Звуки боя на центральном участке постепенно ослабевали, тогда как на флангах они становились все слышнее. У крайней хаты стояли Базима и командир батальона Кульбака. Отсюда Базима руководил центральным участком боя. Батальон Кульбаки в начале боя принял на себя основной удар и сделал все, чтобы задержать фашистов и заставить их залечь на снегу в лесу.

— Что за оказия на флангах? — вместо приветствия спросил Базима.

Он был одет в ватную куртку и дрожал не то от холода, не то от возбуждения. Он не знал еще об ударах, нанесенных по флангам противника.

— Карпенко и Ефремов включились, — ответил Вершигора.

Дальше ехать пока нельзя было.

— Атака! — крикнул кто-то.

Это слово тут же передали по цепи. Никакой суеты — ковпаковцы стояли на своих местах. Некоторые посматривали на свои автоматы, словно видели их впервые. Ждали.

Гитлеровцы поднялись в атаку. В них никто не стрелял. Они что-то кричали, но из-за глубокого снега двигались медленно. Они были хорошо видны на белой поляне, в то время как сами не могли видеть партизан, скрывавшихся за деревьями. Ковпаковцы чувствовали себя уверенно на своей позиции. Они долго шли до этих лесов, много мерзли ночами на маршах и никак не могли упустить возможность по-настоящему сразиться.

Когда гитлеровцы выбежали на середину поляны, кто-то крикнул невнятное слово вроде: «Начинай!»— и грохот десятка автоматов и пулеметов оглушил лес. Петрович стоял за сосной и стрелял короткими очередями. Цепь атакующих остановилась. Несколько солдат упало, и тогда невесть откуда взявшийся высоченный Кульбака закричал своим высоким голосом:

— В контратаку поднимайсь!

Точно вскинутые пружиной, бойцы выбежали из-за деревьев и, стреляя на ходу, устремились к противникам. Те, очевидно, не ожидали ответной атаки и остановились. И тогда с бугра, с исходного рубежа гитлеровцев, бросились на ковпаковцев десятка два овчарок.

Собаки уже обогнали своих солдат. Лежавший слева между сосен пулеметчик ударил по ним. Штук шесть собак остановились и, сев на задние лапы, стали с визгом зализывать раны, но несколько прорвались и, рыча и воя, наскочили на партизан, с ходу кидаясь на груди и плечи. Это были страшные схватки людей с животными. Ковпаковцы, обегая места, где происходили эти схватки, продолжали наступление. Собак добивали ножами и пистолетами. Бойцы устремлялись за своими и вливались в контратакующие цепи. Фашисты отпрянули вправо, но их снова встретили пулеметчики Ефремова.

— Здесь картина ясная, — сказал Вершигора. — Поедем в деревню.

По пути он взял двух раненых. У крайней хаты тачанка остановилась. Один из командиров отчитывал бойца, называя его трусом и мерзавцем.

— За что ты его так? — спросил Петрович.

— А как же, новичок, вот и оставил позицию, — ответил командир. — Пулемет оставил. Хорошо, что другой подхватил.

Потом проехали в знакомую низину.

— Знаете, это легко сказать — «он трус», «он несмелый человек», — сказал Петрович. — Попробуйте сразу стать храбрым. Ведь храбрость не что иное, как опытность. — И он, подумав, добавил: —Только изучение поведения врага и его уловок, знание своего оружия, помноженное на чувство человеческого достоинства и гражданского долга, делает людей на войне смелыми.

Мы уже поднимались в гору, когда Петрович повернул свою бороду в нашу сторону, улыбнулся и сказал:

— Вот почему все мы уверены, что самый храбрый среди нас — Ковпак.

Раненые сидели молча. Санитарки наскоро перевязали их еще в лесу, и они отправлялись в санчасть. Петрович снял шапку. Вытаскивая из своих карманов собранные им документы гитлеровских солдат, он складывал их в шапку и наполнил ее доверху. Потом он задумался.

— Нужен хотя бы один живой фашист, — сказал он сердито.

Ковпаковцы брали пленных только во время стычек на марше. В крупных боях, которые они вели с превосходящими силами противника, им было не до разведывательных исканий Вершигоры.

Мы подъехали к штабу. Дед с Рудневым стояли на старом месте. Петрович выхватил из шапки кипу гитлеровских документов и бросил их на дорогу.

— Дед, Дед! — воскликнул он. — Сам по-пластунски ползал в австрийские окопы за «языками», два Георгия за это получил на первой мировой войне, а сейчас воюешь «без пленных».

— Ты что, бунтуешь? — спросил Ковпак.

— Да как же, разведчики с ног сбились, — сказал Вершигора, — «языка» никак не добудут, а тут по вашему приказу схваченных живьем офицеров бьют.

— Э, братик, — сказал Дед и полез в карман за махоркой, что у него всегда было признаком волнения или успокоения.

Услыхав, что его приказ выполняется, он довольно кивнул головой. Задумчиво свертывал он цигарку, закури#, подошел к нахмуренному Петровичу и, положив руку на его плечо, сказал:

— Вот ты говоришь, что я старый солдат. Что верно, то верно. Солдат на умении воюет, на выучке. А наши батальоны разве из солдат состоят? Кульбака с Матющенко — кооператоры, Базима — директор средней школы, Карпенко — неизвестно откуда, одним словом, сбор богородицы. А воевать мы обязаны не хуже, чем солдаты. Ты пойми, что это же партизаны, они воюют духом, душой. Им только бы убить фашиста. Ну, не будем считаться. Ординарец! — крикнул он.

Семенистый подбежал к нему.

— Скачи до Карпенко, — сказал он, — скажи, что командир требует двух гитлеровцев. Скажи ему: живых-здоровых, одним словом, в натуральном виде.

Петрович отошел от Ковпака и махнул рукой Коженкову:

— Поедем на левый фланг.

Грохот боя в той стороне иногда начинал нарастать и, дойдя, казалось, до наивысшей точки, обрывался и вновь возникал. Мы остановились у леса, сошли с тачанки и пошли в направлении боя. Под соснами медицинские сестры перевязывали раненых партизан. Непонятные ложбинки, такие, словно кто-то здесь тянул бревна, уходили в глубь леса. Мы пошли туда. Каждая такая ложбинка приводила к трупу врага, а то и к двум.

— Видишь, какая драка была, — сказал Петрович. — Фашисты своих раненых после боя тянули, — и он указал на трупы с веревками в руках.

Мы шли дальше. Бой шел за дорогой. Неподалеку от домика лесника догорали четыре немецкие машины и стоял броневик с повернутой в нашу сторону башней.

У дома сидели два партизана с автоматами.

— Как дела? — спросил их Петрович.

— Идут, — ответил один из них, встав. — Слышите, как гитлеровцев колотим?

— А вы что здесь делаете? — спросил Петрович.

— Мы? — переспросил боец. — Бездельничаем, пленных охраняем.

— Вот находка! — воскликнул Вершигора.

— Давай пленных к штабу.

Когда мы уже подъезжали к штабу, дежурный издали закричал:

— Вас Дед зовет к себе!

В хате Ковпака у печки стояли два рослых немецких солдата. Дед угостил их махоркой, и те, закурив, кашляли. Ковпак, увидев Вершигору, сказал:

— Вот, как обещал, так и сделал. Бери.

— Они мне уже не требуются, — сказал Вершигора. — Картина ясная.

Пленные вытянулись перед Ковпаком и смотрели на него, как на начальника.

— Ты говоришь, не нужны они тебе? — спросил он Вершигору.

— Нет, — сказал тот и собрался уходить. — Через десять минут доложу обстановку.

— Ты что, смеешься? — закричал Ковпак. — То «языка» давай, то ему уже «язык» не требуется. Забирай их из моей хаты. Ишь, наследили сколько.

Он сердито начал ходить по хате от окна к двери и обратно. Потом вдруг поднял кулак и закричал:

— Вон отсюда, бисово отродье!

Те, не поняв его, подошли парадным шагом и взяли под козырем.

— Вон отсюда, — закричал снова Дед. — Политуха, неси маузер!

Пленные, услыхав слово «маузер», побледнели.

Петрович по-немецки приказал им следовать за собой.

Бой в кодринских лесах затихал.

Утром, еще задолго до начала боя, Ковпак выслал на северо-восток разведку на бричке. И вот к вечеру, когда колонна вновь должна была тронуться, в Кедру влетели разведчики.

Ковпак увидел их и неторопливо подошел:

— Вернулись? Докладывайте.

Разведчик Гольцов взволнованно доложил:

— Мы выехали к железной дороге. Все тихо было. Охранник на переезде поглядел на нас и ушел в сторожку. Мы видели, товарищ командир, справа, шагах в десяти не доходя до переезда, окопы и у дороги пулеметное гнездо. У пулемета никого не было. Поехали дальше, ездили, ездили и заплутались. В деревнях гитлеровцев нигде нет. Плутали, плутали и въехали на станцию Тетерев.

— Как на станцию? — спросил Ковпак. — На самую станцию?

— На станцию, — ответил тот. — Едем, фашисты ходят, смотрят на нас. Думаем, принимают за полицаев. Проезжаем железную дорогу. Глядим — стоит товарный поезд, пехота немецкая выгружается, а на переезде две пушки стоят.

— Так, — сказал Ковпак. — Дальше.

— Переезд проехали тихо, силы лошади берегли. Гитлеровцы вдруг забегали, шум подняли. Кричат нам что-то, вверх стреляют. А лес впереди близко. Я из ручного пулемета по переезду дал очередь. Лошадь на рысь перешла — и в лес, на деревню Мигалки. Едем тихо по лесу, и вдруг погоня за нами. Слышали, наверное, как мы отстреливались?

— А у нас своей стрельбы хватало, — сказал Ковпак. — Дальше говори.

— Отбились, — сказал Гольцов.

Подошел Руднев.

Дед рассказал ему вкратце все, что доложил разведчик.

— Что будем делать? — спросил он комиссара. — Ведь нам через этот переезд идти надо. А раз так… — сказал Дед и вдруг крикнул: — Семенистого ко мне!

Ординарец вынырнул из-за шубы Деда.

— Беги к Павловскому и скажи ему, чтоб скорее выслал стадо по дороге на Блитчу.

Солнце садилось. Во дворах обозники поили лошадей, запрягали их в телеги и тачанки, готовясь к выходу из Кодры.

По улице бежала радистка Клава. Она держала в руках бумажку.

Она перепрыгнула через канаву, которую не примечала до этого, и подбежала к Деду.

— С Надей установили связь, — сказала взволнованно Клава. — Вот первая весточка.

— Читай. Что они пишут? — сказал Ковпак.

— Форсировали железную дорогу благополучно. Противника обходим, продвигаемся к Припяти. Ласточкин.

— Что ж им ответить? — спросил Ковпак. — Идут, ну что ж. Пиши: «Орляткину. Счастливый путь».

Клава записала и побежала к радиостанции.

— Вот и хорошо, железку перешли. Значит, и до Припяти пройдут, — сказал он, поправляя шапку.

Погонщики выгнали скот из Кодры, и он лесом побрел на север. Колонна тронулась, когда стемнело. На поле боя у Кодры, в лесу, противник оставил двести сорок восемь трупов и оружие. Девятнадцать солдат были взяты в плен.

Ковпаковцы увозили с поля боя восемнадцать убитых и сорок одного раненого партизана.

Впереди колонны шла пешая разведка. Мычка и Черемушкин шагали рядом молча. Они шли впереди колонны, подчиняясь своему порядку — слушать, глядеть и молчать.

Морозило. Снег, подтаявший днем и замерзший ночью, скрипел под ногами. Лес обступил дорогу, и разведчики шли между темных сумрачных стен.

Вдруг раздались нестройные выстрелы из винтовок, затем послышалась длинная пулеметная очередь.

— Длинная, — сказал Черемушкин, — значит, пулеметчик испуган.

Стрельба началась где-то рядом. Разведчики рассыпались и цепью пошли на звук боя. Дорога свернула вправо. На фоне неба поднимался телеграфный столб. Одиноко, словно большой крест, возвышался он, предвещая близость железной дороги.

— Ложись! — крикнул Мычка.

Все бросились на землю, и в это мгновение раздался взрыв гранаты. Черемушкин встал на колени и, вскинув автомат, дал три коротких очереди. Мычка поднялся и, точно кошка на мышь, бросился к кусту. Под кустом началась возня. При тусклом свете лесного полумрака сверкнуло лезвие кинжала, раздался стон. Мычка вылез из-под куста. Вытащив на дорогу ручной пулемет, он закрыл рукой лицо.

— Ты ранен? — спросил Черемушкин, доставая пакет с бинтами.

— Не пойму, — отозвался Мычка. — Верно, оглушен. Фашист гранатой по голове тяпнул, я успел отшвырнуть ее.

Прикрывая одной рукой затекший глаз, а другой волоча пулемет, Мычка снова тронулся по обочине дороги.

Справа, шагах в двухстах, послышалась стрельба из автоматов. Это рота Карпенко, посланная в обход переезда, нарвалась на засаду. Очереди вражеских пулеметов стихали, их перебивал грохот наших автоматов. Слева тоже возникла стрельба. Там проламывала себе путь через железную дорогу другая рота Путивльского батальона.

Разведчики подошли к переезду. Домик справа зловеще молчал. Черемушкин подбежал к окну, ударил о раму ложем автомата, бросил в домик гранату. Она глухо взорвалась. Черемушкин забежал за угол крыльца, толкнув ногой в дверь, выпустил в коридор две очереди.

— Входи, — сказал он, — живых в хате нет.

В домике были явные признаки недавней паники. На полу валялись ранцы, котелки и коробки с патронами. Распущенные пулеметные ленты переплетались, точно змеи.

Подходила головная походная застава. Кульбака, командовавший авангардом соединения, появился у дверей дома.

— Патроны есть? — спросил он.

— Есть, — ответил Черемушкин. — Ох, любит же Кульбака боевые трофеи? — добавил он и направился к полотну железной дороги.

На насыпи по обе стороны Анисимов устанавливал пушки. Через полотно дороги проехали первые телеги. Прискакала конная разведка со своим командиром Ленкиным.

— Марш! Марш! — приказал он. — Шпоры! — И вся его кавалькада тронулась рысью в лес.

Справа от переезда разгорался бой. А через переезд торопливо шли тачанки с раскрытыми пулеметами. Появились рысаки Ковпака. Дед сидел один на своей тачанке. Когда тачанка поднялась на насыпь, он крикнул первому попавшемуся партизану:

— Как только все переправятся, беги до Карпенко, пусть свернет бой.

Колонна ковпаковцев вошла в Блитчу — большую приречную деревню. В дальних переулках то там, то тут начиналась стрельба из автоматов и утихала.

Деревня ожила, женщины вышли к калиткам и рассматривали партизан. Затем они затопили печи, и над домами поднялся сизый дым.

Над рекой Тетерев, которая протекала мимо Блит-чи, в чистом весеннем небе застыли два облачка.

Дед вышел на берег. Он сел на бревно, глаза его устремились на луг. О чем он думал? Я подошел к нему. Он повернул голову. Добрые его глаза точно солнечным теплом обдали меня.

— Шапки-то менять скоро придется, — сказал он.

— Да, весна, — ответил я.

— Эх, раздолье приходит, в лесах жить можно будет, — сказал он, смотря на заречный лес.

— Вы невеселы сегодня, — заметил я.

— Не до веселья, — сказал он и вздохнул. Я еще не видел его таким удрученным.

— Если бы у меня сейчас было много взрывчатки и время, то гитлеровцы, пожалуй, не могли бы пройти с правого на левый берег Днепра, — задумчиво начал он. — А теперь их резервные дивизии проскочили через Фастовский узел. Известно вам, что гитлеровцы подразделяют железные дороги по их значению на три класса? И Фастов, как железнодорожный узел, они относят к первому классу.

Дед глядел на реку. Там на берегу женщины полоскали белье, звонко разговаривали, смеялись.

— Да, — сказал Дед, — пойдем теперь на север. Не слыхал о флоте фашистском?

— Слыхал, — ответил я.

Ласточкин уже выследил движение флотилии противника на Припяти. Пароходы тянули по Припяти, а затем по Днепру к Киеву караваны барж с боеприпасами и военным имуществом.

— Мы завершим этот рейд разгромом флота, — сказал Ковпак. — Правда, с Фастовским узлом неладно у нас получилось…

Становилось жарко. Дед поднялся, распахнув шубу, неспешно пошел по селу. Девчата, сидевшие на бревнах, с интересом смотрели на него. Ковпак подмигнул им:

— Греетесь?

— Греемся, — ответили те. — Ты, дедушка, тоже, воюешь? — засмеялись они. — Сидел бы около старухи.

— Сидел и около старухи, — ответил он, улыбаясь, — а теперь не сидится.

Не знали блитченские девчата, что мимо них шел тот самый легендарный старик, который увел с собою их женихов, о котором они слышали и будут еще слышать много рассказов.

— Не сидится, — повторил он и, посматривая по сторонам, пошел к большому дому на площади, к сельской управе, около которой толпились его ординарцы.

Ковпак сидел за столом в ватнике и ватных брюках. Свет от окна падал на его седую бороду, и от этого она казалась серебряной. Глаз за очками не было видно. Лысина сверкала на его голове. Он настолько был сосредоточен чтением каких-то бумаг, что не заметил, как я вошел и стал за его спиной. Изредка он подчеркивал кое-какие места и, качая головой, говорил: —Цикаво!

В его руках был перевод дневника немецкого учителя истории и философии, убитого ковпаковцами в Ровенской области.

Дед повернулся и, заметив меня, сказал:

— Никогда тихо не подходи к человеку сзади. Испугать можешь.

— Извините, — сказал я.

— Вот так политика, — сказал он, указывая на дневник.

— Какая? — спросил я.

— Вот, посмотри. — И он подал мне страницы перевода. — Запиши себе, пригодится. Такое надо у нас печатать чаще. Народ увидит, что от него гитлеровцы хотят.

«Гитлер говорил: кто может оспаривать мое право уничтожить миллионы людей низшей расы? — писал учитель истории и философии. — Я буду систематически мешать увеличению их численности, отделяя, например, в течение долгих лет мужчин от женщин. Начиная с настоящего времени задача германской политики, рассчитанной на длительный срок, — остановить всеми средствами плодовитость славян. В прошлое время за победителями признавали полное право истреблять племена и целые народы.

Если мы хотим создать нашу великую германскую империю, мы должны прежде всего вытеснить и истребить славянские народы: русских, белорусов, поляков, чехов, словаков, болгар. Нет никаких причин не сделать этого».

Ковпак изредка посматривал на меня поверх очков, наблюдая, какое впечатление производит дневник. Я помолчал, а потом продолжал читать;

«Народ, который считает Льва Толстого великим писателем, не может претендовать на самостоятельное существование».

«Для твоей личной славы ты должен убить ровно 100 русских, это справедливейшее соотношение: один немец равен 100 русским».

— Вот это бумага! — сказал Ковпак. — Интересная бумага. Дальше, дальше читай.

«Балтийские государства, Польша, превращенная в чисто этнографическое понятие и отделенная от моря с севера, увеличившаяся Венгрия, поделенная Сербия и Кроация, уменьшившаяся Румыния, отделенная Украина, целый ряд южнорусских областей и государств, а также государств кавказских — такова будущая федеративная Германская империя, откуда Германия будет черпать свое могущество».

— Там и про нас написано, — сказал Ковпак. — Вот, черти, не забыли все-таки.

«Агрессивные действия партизан в оккупированных частях, призыв к организации соединений из молодежи и особенно враждебно настроенных жителей может привести к тому, что начнется «малая война». Следствием ее будут агрессивные действия населения против солдат, мотоциклистов, складов, оккупационных управлений и т. д., различные акты саботажа и диверсии.

Все это должно подавляться оружием до полного уничтожения без всякого сожаления.

Где наблюдается пассивное сопротивление и нельзя сразу найти непосредственных виновников и наказать их требуемым образом, необходимо по приказу офицера предпринять массовые карательные мероприятия».

— Вот чего они хотят, — сказал Ковпак. — О партизанах не забыли. Спасибо и за это.

В хате стояла тишина, располагавшая к раздумью.

— Откуда только враг берется, — сказал я. — Бьют, бьют его, а он все идет и идет из Германии.

Ковпак неодобрительно посмотрел на меня. На лице его резко обозначились морщины.

— Ну и что же, — ответил он. — Мы не пришли их считать, мы пришли их уничтожать.

И я вдруг представил себе огромные пространства нашей земли, оккупированной гитлеровцами. Противник завладел большой площадью европейской части Советского Союза. И дороги, растянувшиеся от Германии через Польшу, Белоруссию и Украину, стали самыми уязвимыми местами фашистских оккупантов. Огромнейшие территории, покрытые лесами, позволяли маневрировать в тылу врага не только мелким партизанским отрядам, но и крупным соединениям вроде ковпаковского.

Дед потушил окурок и сказал:

— Мы многое можем использовать при наступлении противника. Узкие клинья, которые они забивают иногда в нашу оборону, всегда уязвимы со стороны своих флангов и тыла.

Сидор Артемьевич подумал, снял очки и, бережно уложив их в старенький, обмотанный почерневшей суровой ниткой футляр, продолжал:

— Главный наш козырь — маневр, свободное движение. Сотни подразделений включились в борьбу, мы быстро обескровим гитлеровскую армию. Действия таких частей подняли дух народа, оставшегося за линией фронта. А народ всегда был источником силы для воинов…

Он помолчал.

— Теперь враг отступает от Сталинграда, бои идут под Харьковом. — Он задумался, а потом добавил: — Ну, Гитлер, если за гриву не удержался, то и за хвост не удержишься…

Дверь отворилась. На пороге появился Политуха.

— Товарищ командир, кушать сготовлено, — доложил он.

— Зови комиссара и остальных, — сказал Ковпак, — я сейчас.

Дед вышел из хаты. Пистолет его остался висеть на стене. Ковпака редко можно было видеть с пистолетом. Уверенный в своих людях, командир не нуждался в средствах самозащиты.

Через дорогу, в чистенькой хате, помещалась столовая. Повариха штаба, тетя Феня, накрыв на стол, ждала обедающих.

По сравнению с другими отрядами и соединениями, в которых мне пришлось побывать, у Ковпака приятно поражала сервировка штабной столовой. Тонкие стаканы и серебряные ложечки, столовый сервиз, ножи, вилки и ложки — все было тщательно, со вкусом подобрано. По примеру штабной столовой начали заводить сервировку в батальонах, и только в роте разведчиков ели всегда по-поход-ному, из чугуна.

Тетя Феня разлила по тарелкам суп. Из отдельного чугуна она налила Ковпаку куриного бульона. Дед накрошил в него хлеба. На второе подавались вареники.

— Когда же я перестану завидовать, — сказал Ковпак, дожидаясь своей тарелки. — Тетя Феня, дай мне вареников.

— Не могу, Сидор Артемьевич, — отозвалась она, — последних зубов лишитесь. Вам опять мозги приготовлены.

Она подала Ковпаку жареные мозги. Он содрал корочку и, поев немного мякоти из середины, нервно отодвинул тарелку.

— Деснам опять больно, — сказал он. — Очень больно, як у немовля.

Все смотрели на него с сожалением. Уже второй раз в этом рейде у Деда начинали болеть десны. Тремя последними зубами он не мог жевать.

Ковпак встал из-за стола, но повариха подала ему стакан черного чаю.

— Зови ко мне Базиму, — сказал он Политухе, — совещание будет.

Ночь выдалась неспокойная. Хозяйка нашей избы, Пелагея, долго не могла убаюкать ребенка.

— Я очень люблю детей, — мечтательно сказал Вершигора, слушая пронзительный крик ребенка. — На Большой земле у меня растут два сына.

Ребенок заснул, когда уже рассвело, и мы тоже заснули. Меня разбудил неистовый крик хозяйки.

— Ой, лихо, ой, лихо! — причитала она. — Вороги под хатой!

Мы проснулись и сразу не поняли, что случилось.

— Ой, вороги под хатой! — надрывалась Пелагея.

— Какие вороги? — спросил Петрович. — Что ты детей пугаешь?

— Ось побачьте, вороги, — кричала она.

Выглянув в окно, обращенное на реку Тетерев, увидели мы на противоположном берегу пять человек в гитлеровских мундирах, идущих гуськом в сторону деревни.

— Это мои хлопцы, — сказал Петрович, — из разведки идут.

Хозяйка, видя, что мы спокойны, замолкла. Мы уснули. Но не прошло и часа, как Пелагея снова заголосила на всю хату:

— Ой, лихо, вороги под хатой!

Мы проснулись. Петрович плюнул и хотел было занавесить окно, которое выходило к реке. Но Пелагея продолжала кричать:

— Ой, лихо, вороги идут! Ось побачьте, идут вороги, — плача, говорила она, указывая на окно.

Петрович выглянул в окно, потом схватил бинокль и выбежал из хаты. Вернувшись, он кивнул мне и сказал:

— Одевайся, Пелагея права, фашисты в цепь рассыпались.

Мы оделись. В хату вбежала автоматчица Ира Гнатенко, у которой был пост на берегу. Она доложила о появившемся противнике и отправилась обратно. Коженков сбегал к Деду, и тот отдал распоряжение встретить врага.

Противоположный берег был низкий. Фашистская цепь шла во весь рост по лугу. В это время на нашем берегу расставлялись пулеметы, снайперы выбирали для себя укромные места. Появился Дед. Он пришел с палкой и, расхаживая по берегу, всматривался в цепь. Пулеметы стояли готовые к бою. Наш высокий берег главенствовал над противоположным, и вражеская цепь вся была у нас на виду.

— Пора начинать, — сказал один из бойцов Ковпаку.

— Нет, рано, — ответил Дед. — Хай поближе подойдут, и тогда мы их, как кур, бить будем.

Враги приближались. Один из партизанских пулеметчиков забрался на крышу хаты и пристроил свой пулемет на трубе. Он крикнул оттуда, чтобы начинали, но Дед погрозил ему палкой, и он замолчал.

Только когда гитлеровцы были уже близко, Ковпак махнул палкой, и в разных концах на нашем берегу загрохотали пулеметы. Снайперы с первых выстрелов убили несколько фашистов. Начался не бой, а, как сказал Дед, избиение. Из партизан никто не маскировался, и пример этому показывал сам Ковпак. На мой вопрос он ответил:

— Когда солнце сзади тебя, ты невидим. Солнце у нас за спиной.

Гитлеровцы бросились на луговину.

— Не стрелять, — приказал Дед. — Пулеметам молчать. Справятся снайперы. Беречь патроны.

Партизаны закурили и с любопытством смотрели на тот берег. Но гитлеровцы точно провалились сквозь землю. Снайперы через свои прицелы следили за луговиной.

— Во, во, поднимается, — сказал кто-то громко.

На луговине из-за бугорка начала подниматься каска. Лежавший рядом со мной у дерева снайпер взял ее на мушку и дожидался, когда она поднимется выше.

Каска совсем поднялась над бугром, издали можно было различить белое пятно лица. Снайпер выстрелил, каска скрылась.

Ковпак осмотрел наш берег и, затушив цигарку, сказал:

— Этого дела до обеда хватит, пойду завтракать.

Вернувшись через час, он застал ту же картину. Снайперы охотились за поднимающимися из-за бугорков касками.

— Костя, — позвал Ковпак разведчика. — Семенистый, идите ко мне.

Те подошли.

— Давайте на тот берег и справа во фланг фашистам зайдите. Старик! — крикнул Ковпак блитченскому жителю, подходившему к берегу. — Как твое прозвище?

Тот снял шапку и, поздоровавшись, ответил:

— Яковенко, Яков.

— Ну, вот, Яковенко Яков, — сказал Ковпак, — готовь лодку, будешь на тот берег переправлять хлопцев.

Старик мелкими шажками потрусил к реке и через четверть часа вернулся.

— Так что лодка наготове, — сказал он.

— Ну, хлопцы, давай, — сказал Ковпак.

Четверо, среди которых были два ординарца Ковпака, Семенистый и Николаев, начали переправляться. Снайперы чаще стреляли, не давая возможности противнику рассмотреть наш берег.

Яковенко переправил четверку, не выходя из лодки, начал поджидать их на том берегу. Четверка людей, пригибаясь к земле, обходила луговину. Фашистский пулеметчик, видимо, заметив их, открыл огонь. Наши бойцы залегли. Тогда партизанские пулеметы выпустили по луговине несколько очередей, и противник замолчал.

Над лугом все чаще и чаще поднимались каски. Гитлеровцы, почувствовав на своем берегу партизан, заволновались. Они не пытались отстреливаться, чувствовалось, что им хочется подняться и отойти. Но снайперы с пулеметчиками открывали огонь, и каски снова прятались за бугорками.

Четверка продвигалась по луговине. Партизаны часто вставали на колени и смотрели в сторону противника. Когда они зашли во фланг в тыл гитлеровцам, залегли и открыли стрельбу из автоматов и винтовок, все мы, стоявшие на крутом берегу, с нетерпением ждали развязки.

Фашисты стали подниматься и, не обращая внимания на то, что стрельба усилилась, начали отбегать по луговине влево. Наши пулеметчики перестали жалеть патроны. Снайперы тоже стреляли торопливо. Откуда-то из-за огородов, из-за наших спин по лугу ударили минометы. Фашисты опять залегли. Четверка, увидев панику среди противника, осмелела и пошла на гитлеровцев во весь рост.

Анисимов, стоявший рядом с Ковпаком, что-то шепнул ему на ухо.

— Можно, — ответил Ковпак, — только когда они, как бараны, кучей соберутся.

Анисимов исчез. Вскоре в переулке, выходящем к реке, появилась короткоствольная пушка, и около нее засуетилась прислуга.

Четверка быстро приближалась к противнику. Сзади нее появились три гитлеровца. Это были уже пленные. Они направились к реке, и Яковенко доставил их на наш берег.

Наши пулеметчики все чаще открывали огонь. Фашисты старались выбраться из ловушки.

— Добить! — крикнул Ковпак. — Добейте их немедленно!

Через две минуты минометы выпустили несколько мин. Под усиливающимся огнем гитлеровцы начали разбегаться. У четверки вновь появилось несколько пленных. Пленные шли к реке, где поджидал их Яковенко с лодкой.

Четверка захватила восемнадцать пленных. Фашисты, выйдя из зоны пулеметной досягаемости, поднялись и бросились к лесу. Они бежали толпой, беспорядочно.

Анисимов, наблюдавший в бинокль за поведением солдат, подал команду орудийному расчету. Снаряд разорвался сзади гитлеровцев. Второй снаряд сделал перелет, и гитлеровцы сбились в кучу. Пушка выпустила несколько снарядов, которые окончательно рассеяли врагов, они разбегались по луговине и уходили в лес.

Яковенко перевез на тот берег бойцов из хозяйственной части Павловского. Те разбрелись по лугу и начали собирать трофеи: пулеметы, винтовки, пачки патронов, пулеметные ленты, одеяла, свернутые в виде шинельных скаток, и котелки. На берегу Тетерева выросла гора трофеев.

Костя подошел к Ковпаку и начал докладывать о выполнении своей задачи.

— Не надо, — сказал Ковпак, — я видел, как действовали. Скажи мне, за что ты ударил пленного?

Костя смотрел на него недоумевающе.

— Я не бил, — сказал он.

— Я сам видел, — строго сказал Дед.

— А, — вспомнил Костя, — он открыл по мне стрельбу. Это полицейский.

— Веди его ко мне, — сказал Ковпак.

Пленного подвели. Он подошел, посмотрел на Ковпака и вдруг заулыбался.

— А, Сидор Артемьевич, — сказал он развязно, — наше вам почтение. Вот где увиделись.

— Так, так, — неопределенно сказал Дед. Перед ним стоял сын его соседа по слободе Котельва, из которой Ковпак был родом. — Стрелял в него? — спросил Дед, указывая на Костю.

— Стрелял, — подтвердил полицейский. — Он же в плен забирал меня.

— Стрелял. Так, — сказал Ковпак. — Не хотел бы я с кумом ссориться, но придется пустить в расход.

Пленный побледнел, недоумевающе глядел на Ковпака.

— Как же так, Сидор Артемьевич, — сказал он, — мы ведь соседи.

— Мы были бы добрые соседи, когда б вместе бились, а то, как рак с лебедем, в разные стороны тянем.

Пленного полицейского отвели за деревню и расстреляли.

Каждый день, прожитый вместе с ковпаковцами, был школой мужества, был полон до краев отвагой, опасностями, героизмом. Разные характеры и судьбы прошли тогда передо мной, разные операции ковпаковских партизан, отеческие заботы самого Сидора Артемьевича и других военачальников. О каждом дне этого беспримерного похода можно было бы написать повесть. И все же почти полторы тысячи километров, пройденные с боями в соединении ковпа-ковских партизан, были только частью его великих походов.

Из-под Киева, в котором были немцы, я улетел на Большую землю. Приходилось бывать и на других участках фронта. А ковпаковское соединение шло своим путем, громя фашистских захватчиков на родной земле, растя народных героев, воспитывая мужественных борцов за нашу Родину.

Много подвигов совершили партизаны Ковпака. Совершали их и женщины-партизанки. Не одна маленькая Полина рвалась в разведку. Выполнить задание ей помешала вражеская пуля. А вот Александра Карповна Демидчик, молодая учительница из Наровли, городка на реке Припяти, совершила свой подвиг. Сегодня эта женщина в той же Наровле преподает химию в школе.

Впервые увидев во вражеском тылу эту скромную, даже застенчивую женщину, я не мог понять: почему именно ее выбрал Ковпак для опасного и ответственнейшего дела. И тогда Вершигора сказал мне с усмешкой:

— Дед видит каждого человека… Он только посмотрел ей в глаза и спросил: «сможешь?», и она пошла. И выполнила задание.

— Так и было? — спросил я разведчицу.

— Так и было, — ответила она, ставя перед партизанами миски с борщом.

Через много лет увидел я Александру Карповну в Наровле, в кругу ее семьи, и понял, как отважно было сердце этой, тогда еще совсем молодой женщины, шедшей на верную смерть. А ведь у нее был тогда совсем маленький ребенок.

…Мы сидели за чаем и вспоминали партизанское былое Ковпака.

— Надо было мне идти к командиру вражеского полка, — рассказывала Александра Карповна. — Все знали, что иду прямо в петлю… Но соединение было в таком положении, что надо было идти…

Уже после войны я много раз встречался с Сидором Артемьевичем в Киеве. Тогда же и записал его рассказ о тех днях. А происходило вот что.

В соединении Сидора Артемьевича работала оперативная группа ЦК партии Украины во главе с секретарем ЦК Демьяном Сергеевичем Коротченко. Главнокомандующий партизанским движением Советского Союза маршал Климент Ефремович Ворошилов потребовал, чтобы соединение вышло в район основных своих действий — на реки Припять и Днепр.

Демьян Сергеевич Коротченко, руководивший партизанским движением в тылу у немцев, поставил перед ковпаковцами задачу не только развертывать боевые действия с противником, но и усиленно вести разведку Днепра и Киева. Разведывательная операция такого огромного размаха стоила во сто крат дороже самого большого выигранного партизанами сражения. Надо было выяснить — существует ли на самом деле неприступный для Красной Армии «Днепровский вал», о котором кричали немцы. И если существует, то что это за «вал», каковы оборонительные сооружения противника на берегах Днепра. Ковпаковцы должны были «сработать» на всю Красную Армию.

И вдруг неожиданно партизанские батальоны оказались запертыми немецко-фашистскими частями в треугольнике, в междуречье Днепра и Припяти. Карательные полки теснили батальоны в «угол». К фашистским полкам прибавилась дивизия. Бои шли каждый день. Партизаны оборонялись с ожесточением. С обеих сторон было много раненых и убитых. По всему было видно: немцы решили уничтожить соединение Ковпака.

Ковпак мог бы прорваться на северо-запад и уйти в лесные края Полесья… Но… на пути в этом направлении партизанские дороги «запирал» словацкий охранный полк. Он располагал большим количеством солдат и офицеров и мощным артиллерийским и минометным вооружением.

Вот тогда-то С. А. Ковпак и Д. С. Коротченко решили найти пути нейтрализации словацкого карательного полка. Положение было критическим — против полка стоял всего лишь один партизанский батальон, в котором было только триста человек.

Думали над тем, как установить связь с командиром вражеского полка. Окончательного решения не находили. Тогда Ковпак сказал: «Эту психологическую диверсию надо провести с умом. Попробуем уговорить командира словацкого полка сдать полк нам. Если же он не пойдет на это, постараемся уговорить его заключить с нами тайное от немцев перемирие. И если все будет благополучно, мои батальоны вырвутся из междуречья, уйдем в районы Пинских болот или наведем на Припяти переправу и тогда прорвемся в леса Правобережной Украины».

Конечно, план Ковпака граничил с безумством. Но Ковпаку давала надежду одна примечательная деталь в поведении противника — нет-нет да и перейдут на сторону партизан один-два словацких солдата. Через них, перебежчиков, удавалось выяснить благожелательные настроения словацких солдат и офицеров к советскому народу, ведущему смертельную схватку с фашизмом.

Когда решение было принято, Ковпак начал искать человека, который бы установил связь с командиром вражеского полка и повел с ним переговоры.

Сидор Артемьевич, конечно, понимал: он посылает человека на вероятный расстрел или виселицу. Когда Ковпак назначил парламентером Александру Карповну Демидчик, она попросила полчаса на обдумывание. Через полчаса Карповна пришла.

— Обстановка, Сидор Артемьевич, Демьян Сергеевич, Семен Васильевич, сложилась такая, что надо пойти к командиру вражеского полка. Такой риск неизбежен. А раз так, можете положиться на меня полностью. Если расстреляют или повесят, то прошу передать дочке, что мама ее была настоящей патриоткой, коммунисткой и долг свой перед Родиной выполнила до конца.

Карповну одели по-модному, и она ушла…

В Наровле, почти тридцать лет спустя, я попросил Александру Карповну заново рассказать о том, как это все было.

— Мне нужно было незаметно проскользнуть в местечко Хойники, где находился штаб охранного полка, — вспоминала она. — Письмо Ковпака, написанное на лоскуте от парашюта и зашитое в поясе юбки, я должна была вручить командиру полка. У меня были добротные документы, приготовленные нашей разведкой, и адрес явочной квартиры.

Добралась я до Хойников благополучно. Переночевала на явочной квартире. Утром хозяйка квартиры показала мне дом в парке, в котором находился штаб полка. Я направилась к этому дому. На крыльце дома стояли жандармы, потом из дверей вышла группа офицеров. Они с любопытством рассматривали меня. Я подошла к ним и не смущаясь сказала:

— Мне нужно видеть господина командира полка подполковника Иозефа Гусара.

— Подполковника нет, — ответил один из офицеров и встал между мной и командиром полка.

— Как нет? А вот он стоит, — сказала я, улыбнулась офицерам и кивнула на командира полка. Он вышел из-за спины офицера.

— Что вы хотите?

— Господин подполковник, мне нужно поговорить с вами по личному делу, — сказала я.

И вот в его кабинете состоялся наш разговор:

— Что вы хотите? — спросил он меня снова.

Я ответила, что пришла как представитель Красной Армии. А он пристально посмотрел на меня и говорит:

— Насколько мне известно, Красная Армия не подошла еще к Днепру.

— Красной Армии, действующей в тылу немецких войск.

— Что вы хотите?

— Мой генерал Ковпак призывает вас, чтобы вы начали действовать, как действуют все настоящие патриоты Чехословакии, как действует полковник Людвик Свобода.

Он так взглянул на меня, что сердце мое сжалось.

— А знаете ли вы, что я через пять минут расстреляю вас?

Страх во мне вдруг куда-то пропал, и я спокойно ответила:

— Знаю.

— Если вы знаете, что я вас расстреляю, зачем же вы пришли? Вас же ждет неминуемая смерть.

— Не грозите, не надо, — ответила я. — О смерти, если хотите, поговорим в конце нашего разговора. У вас найдется время расстрелять меня или повесить. Я принесла вам письмо от генерала Ковпака.

— Письмо от генерала Ковпака? — переспросил он. — Да… Тогда я понимаю ваше хладнокровие… Давайте письмо.

Я быстро выдернула из пояса юбки кусочек парашюта, на котором было написано письмо Ковпака, и подала ему. Подполковник повертел тряпку в руках, удивленно ее рассматривая.

— Я могу вас все-таки расстрелять, — повторил он угрозу с прежней твердостью.

— Я пришла к вам потому, что это очень важно для советских партизан.

Гусар приказал мне читать письмо. Он понимал по-русски.

Я прочла письмо Ковпака. Гусар молча ходил по кабинету, а потом повернулся ко мне и говорит:

— Нет, я не отдам вас в руки немцев. Никогда… на парламентерские переговоры с генералом Ковпаком я не пойду. На сторону Красной Армии, действующей в тылу немецких войск, перейти с полком не могу. Я не имею никакого права поставить под угрозу уничтожения шесть тысяч семей наших офицеров и солдат.

«Ого, полк располагает шеститысячным составом», — мелькнуло у меня в голове.

Тогда я сказала Гусару, что Людвик Свобода воюет вместе с Красной Армией. В ответ подполковник покачал головой и сказал, что Людвику Свободе было легче, чем ему. Он же с полком находится в тылу немецких войск, а за переход словаков на сторону советских партизан немцы мстят. Есть специальный приказ, по которому такие словаки-перебежчики расстреливаются, имущество их конфискуется, а дома сжигаются. Потом Гусар подошел ко мне и негромко сказал:

— Если начнется массовый переход солдат моего полка на сторону генерала Ковпака, немцы немедленно уберут полк, и тогда на занимаемые нами рубежи придут эсэсовские части. Вам тогда будет совсем плохо. В этом районе происходит большая концентрация немецких войск. Они подтягивают сюда моторизованную пехоту, артиллерию и танки. Знает ли об этом генерал Ковпак?

Я утвердительно кивнула. У себя мы ломали головы, пытаясь разобраться в обстановке. В последнее время мы натыкались на новые и новые подразделения вражеских войск. Сказанное Гусаром для нас было неоценимо.

Подполковник прошел к окну, посмотрел в парк и вернулся ко мне.

— Немцы, — заговорил он вполголоса, — разрабатывают операцию «мокрый мешок», намечено полное уничтожение войск генерала Ковпака. Передайте генералу Ковпаку, что я рекомендую ему немедленно, слышите, немедленно начать переброску своих войск на правый берег Припяти. В этом спасение его людей. Немецкие части концентрируются… — и он начал называть знакомые мне деревни, местечки. — Иначе немцы сбросят вас в Днепр и Припять и утопят.

Как нуждались в этих сведениях раскиданные по междуречью наши батальоны!

— И это все? — спросила я.

Он долго смотрел на меня, а потом посмотрел на дверь.

— Уходите, — сказал он тоном приказа. — Я вас не задержу и не выдам. — Он оглядел меня и улыбнулся. — Зачем вы так хорошо оделись? — спросил он. Я сказала, что когда человек родится, его одевают в новую рубашку. В могилу человек должен сойти тоже в новом платье. Гусар пристально посмотрел на меня.

— Уходите, — еще раз сказал он, — уходите, вам надо жить. Такие, как вы, должны жить.

Я все-таки спросила:

— Будете переходить на нашу сторону или нет?

— Сдать полк не могу. Жалко семей моих офицеров и солдат. Передайте генералу Ковпаку, что я с ним заключаю тайное перемирие. Когда немцы погонят мой полк в бой против его подразделений, мои солдаты будут стрелять вверх. От моего имени попросите генерала Ковпака отдать приказание, чтобы его солдаты стреляли с превышением, а иногда маневрировали бы, делая вид, что я тесню вас. Уходите. Сейчас в полку много немецких офицеров.

…Почти тридцать лет спустя Александра Карповна встретилась в Братиславе с подполковником Гусаром, который во время войны поступил, как настоящий патриот Чехословакии. Он рассказал ей:

— Я очень боялся за обратный ваш путь к генералу Ковпаку. Потом я понял, что все обошлось благополучно, потому что Ковпак начал строить переправу и мой полк как бы прикрывал ее. Мы затевали такую стрельбу, что немецкие офицеры быстро садились в машины и уезжали из полка. Вы, конечно, поняли нас, когда готовили переправу и когда переправлялись? Мой полк двое суток так стрелял, что мы израсходовали очень много боеприпасов. Если бы немцы только знали!..

— Я ответила этому доброму и мужественному словаку, — рассказывала теперь Александра Карповна, — что Ковпак отлично понял его и поэтому построил добротную переправу, перебросил на правый берег Припяти не только людей, но и коней и артиллерию.

— Письмо генерала Ковпака на лоскутке материи я хранил всю войну и передал в музей наших оборонных сил, — сказал Гусар.

…Это только один эпизод из жизни партизан. А сколько их было, таких дней! И таких героев, как Александра Демидчик, маленькая женщина, которая сегодня учит ребятишек…

Необычайные дела творило соединение Сидора Артемьевича в Карпатах.

Уже после того как Ковпак вышел из немецких тылов, я записал его рассказ о Карпатском рейде.

— Мы двинулись в Карпаты в дни, когда шла битва на Курской дуге, — начал свой рассказ Сидор Артемьевич. — К тому времени по тылам врага с боями мы прошли уже около двенадцати тысяч километров. Немцы почувствовали, что дело имеют с сильными партизанскими отрядами, и стали стягивать вокруг нас свои силы. Тем временем мы подошли к Скалату, с ходу атаковали вражеские части и на их плечах ворвались в город. Гарнизон был разгромлен, захваченные склады продовольствия мы отдали населению. Это был большой наш успех.

Слух о нем быстро распространился во вражеском стане. В неприятельских гарнизонах началась паника. Во время рейда из Брянских лесов на Правобережную Украину общей протяженностью в шесть тысяч четыреста километров наше соединение форсировало реки Сож, Десну, Днепр, Припять, Тетерев. Немцы, не сумев задержать нас на Днестре, стали окружать соединение отборными полками. Против нас были брошены танки и самолеты. И все же наши войска прорвались к нефтепромыслам. Второй и третий батальоны, а также часть первого вели непрерывные бои с немецкими полками. А в это время несколько рот первого батальона прорвались к нефтевышкам и взорвали их.

В тех боях мы вывели из строя несколько десятков вышек, дизелей, силовых станций, нефтехранилища, нефтеперегонные заводы. Вот тогда-то нам стало известно, что Гитлер приказал Гиммлеру во что бы то ни стало уничтожить соединение Ковпака. Гиммлер стянул в Карпаты горные полки даже из Норвегии. Наши подразделения спасала только маневренность.

Расстреляв по врагу последние снаряды и мины, мы взорвали орудия и минометы. Обоз перегрузился на вьюки. Разбившись на мелкие группы, партизаны просочились сквозь вражеские заслоны и, пройдя по многим областям, оккупированным немцами, вновь собрались в лесах Ровенской области. Соединение было снова в хорошей боевой форме. Рейд в Карпаты показал, что наше соединение может самостоятельно решать не только тактические задачи, но и стратегические. Мы образцово вышли из окружения, и в этом проявились крепкая сплоченность личного состава, огромный боевой опыт каждого партизана. В Карпатском рейде выдвинулись десятки командиров, способных во вражеском тылу самостоятельно руководить большими подразделениями и решать серьезные боевые задачи. Около четырех тысяч вражеских солдат и офицеров сложили свои головы в борьбе с нами, не считая солдат и офицеров, погибших в девятнадцати эшелонах, пущенных нами под откос. Когда мы собрались в Ровенских лесах, оказалось, что соединение увеличилось в своем составе. Артиллерию и минометы мы вновь отвоевали, да еще больших калибров и в большом количестве, а автоматического оружия у нас было больше, чем прежде. Вскоре после Карпатского рейда мы нанесли противнику удар под городом Олевском и в самом Олевске. А затем соединение было преобразовано в Первую Украинскую партизанскую дивизию. Она дралась под Львовом, Кшешовом, Люблином, Белостоком и Варшавой. Партизанская наша дивизия вновь прошла с боями около четырех тысяч километров. Ей выпала честь раньше частей Красной Армии и других партизанских отрядов дать первые бои на вражеской земле — в Восточной Пруссии. Рейдовая тактика партизанской борьбы, подсказанная нам Верховным Главнокомандующим, целиком оправдала себя…

Ковпак рассказывал, а я, зная его и славных ковпаковцев, легко представил себе, как декабрьским метельным днем из Олевска, занятого партизанами, к линии фронта стремительно вылетели красивые санки, запряженные парой быстрых коней. В санях сидело трое. Один из них — старик в добротном тулупе, в шапке и валенках. На его коленях лежал автомат, а в кармане генеральского кителя, под тулупом в бумажнике, было спрятано смешное в наше время командировочное предписание:

«КОМАНДИРОВОЧНОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ

(Вместо штампа на машинке было напечатано: ШТАБ ГРУППЫ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ СУМСКОЙ ОБЛАСТИ 19 декабря 1943 года.)

Предъявитель сего командир группы партизанских отрядов Сумской области Герой Советского Союза генерал-майор КОВПАК Сидор Артемьевич командируется в город Киев по делам службы.

С ним следуют старшина МЫЧКА Федор Антонович и ПОЛИТУХА Николай Матвеевич. Имеют при себе личное оружие, вооружение — автоматы и пару лошадей в сопровождении 7 конников.

Вышеуказанное подписью и печатью удостоверяют

ПОМОЩНИК КОМАНДИРА

ГРУППЫ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ СУМСКОЙ ОБЛАСТИ капитан интендантской службы (ПАВЛОВСКИЙ) (подписано простым карандашом)

НАЧ. ШТАБА ГРУППЫ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ сумской области старший лейтенант (ВОИЦЕХОВИЧ)» (подписано красным карандашом)

Приложена самодельная печать, в середине которой вырезана пятиконечная звезда и вокруг нее слова — «СМЕРТЬ немецким оккупантам».

Метель замела следы борзых коней. Когда Ковпак пересек линию фронта, так никто и не знает.

…Спустя одиннадцать лет, январским днем у Сидора Артемьевича в киевской квартире, мы, не торопясь, вспоминали былые дни.

Я готовился писать книгу о походах ковпаковцев и привез в Киев все записи, которые сделал за время пребывания у партизан. Здесь же была и запись неоконченной биографии Сидора Артемьевича, которую он писал для ЦК Украины в деревне Ляховичи. Я сказал об этом Сидору Артемьевичу. Он улыбнулся.

— Люблю хозяйственных мужиков. Молодец, что сохранил биографию. Кстати, мне надо писать биографию заново. Вот мы и перепишем ее. А ну подавай свои блокноты.

Он просмотрел мои записи и вернул обратно.

— Тут без переводчика не обойдешься, — засмеялся он. — Читай сам.

Я читал, а Сидор Артемьевич писал.

Переписав мои записи, Сидор Артемьевич сказал:

— Вот и продолжу биографию, — и, не торопясь, взялся за дело.

Потом я переписал его биографию. Подлинник ее ныне хранится в Москве, в Музее революции.

Вот что прибавилось к тем записям, сделанным в деревне Ляховичи:

«Из числа тринадцати человек, оставшихся по решению Путивльского райкома КП(б)У, отряд вырос в крупное соединение, численностью свыше 2500 бойцов, прошедшее по тылам противника через тринадцать областей, двести семнадцать районов, форсировавшее на своем пути реки: Десну, Сож, Днепр, Припять, Тетерев, У бороть, Горынь, Днестр, Прут и Быстрицу, уничтожив на своем пути 39 гарнизонов противника.

С ноября 1944 года по март месяц 1947 года работал членом Верховного суда Украинской ССР.

10 февраля 1946 года избран депутатом Верховного Совета СССР от Глуховского избирательного округа № 482 Сумской области.

9 февраля 1947 года избран депутатом Верховного Совета Украинской ССР от Путивльского избирательного округа № 31 °Cумской области.

На первой сессии Верховного Совета Украинской ССР был избран Заместителем Председателя Президиума Верховного Совета УССР. После истечения полномочий 12 марта 1950 года вторично избран депутатом Верховного Совета СССР от Глуховского избирательного округа № 497 Сумской области.

Вторично 25 февраля 1951 года избран депутатом Верховного Совета УССР от Путивльского избирательного округа № 332.

На первой сессии этого созыва опять избран Заместителем Председателя Верховного Совета Украинской ССР, где и работаю в настоящее время.

Я не переставал удивляться ему. Казалось, все про него известно. Но неизменно оказывалось, что это не так. С ним я прошел путь по Белоруссии, Западной Белоруссии, Правобережной и Западной Украине, а с его партизанами побывал на землях Польши. Вроде он и относился ко мне с доверием и симпатия у нас была обоюдной, а вот только теперь, когда прошедшее стало былью, обнаружилось, что есть немало деталей похода, о которых мало кто знал…

…Перед началом рейда в лесу под Путивлем Ковпак, Руднев и Базима осенью сорок первого года приняли решение закопать документы соединения.

Долго думали, где и как спрятать бумаги, а самое главное — кому поручить это дело. Если поручить одному партизану, то в случае его гибели документы могут быть безвозвратно потеряны. Привлекать многих тоже не годилось. Иу и решили вшестером осуществить это дело. Собрались Ковпак, Руднев, Базима, партизаны Панин, Пятышкин и комсомолец Радик Руднев — сын комиссара. И «сховали» документы под орешником в кувшине и больших стеклянных банках из-под варенья…

После войны экспедиция школьников — семь пионеров и шестнадцать комсомольцев из семи южных областей Украины под командой бывшего партизана Александра Калинина — выехала из Киева в Путивль.

В Путивле ребят встретили радушно. Школьники увидели живых ковпаковцев: познакомились с Григорием Яковлевичем Базимой, со старейшим партизаном Алексеем Ильичем Кореневым, прозванным за свою серебристую бороду «Дедом-Морозом», командиром роты Павлом Пятышкиным.

Базима рассказал школьникам:

— Закопали мы ценные бумаги десятого ноября сорок первого года после боя с карательной экспедицией фашистов. Мы удачно разгромили тогда вражеские танки. Помню, пошли от штаба в лес. Сосновый бор кончался, начинался смешанный лес. Мы увидели огромный дуб. Остановились около него, подумали и решили пройти на север сто шагов. Я тогда отсчитал шаги и увидел две группы берез по три дерева. Выбрали это место и начали копать.

Юные путешественники слушали, затаив дыхание, а Базима продолжал:

— Яму выкопали под ореховым кустом. Потом засыпали это место и завалили его сухими листьями. В тот день после обеда отряд начал готовиться к выходу в рейд.

Григорий Яковлевич показал ребятам на карте, где это происходило.

…До Спадщанского леса из Путивля школьники шли пешком. Как и в соединении партизан Ковпака, маршрут похода прокладывал Базима.

Уже в лесу Григорий Яковлевич рассказал, что он в тот ноябрьский день, возвращаясь от орешника к дубу, по пути срубал лопатой кору на деревьях. Школьники бросились искать эти деревья. И вот найдена первая, уже зарубцевавшаяся засечка, затем вторая и третья.

Теперь предстояло разыскать две группы деревьев по три березы. После войны не раз искали эти деревья Ковпак, Базима и другие партизаны. Но лес настолько разросся, что трудно было определить нужные деревья.

…Базима всматривался долго. Школьники молчали нетерпеливо и торжественно. Они были преисполнены ожидания.

— Надо искать большой ореховый куст, — сказал наконец Григорий Яковлевич.

Ребята разбрелись по кустам, долго обшаривали землю, но безуспешно.

И вот харьковский школьник Вилен Капилевич все-таки обнаружил в земле углубление под орешником. В этом месте земля точно просела. Попробовал лопатой раз, другой…

— Есть! — с азартом закричал Вилен Капилевич, — нашел! — торжествовал он, не в силах сдержать радость.

Все побросали лопаты и побежали к ореховому кусту, откуда слышался голос Вилена. Осторожно, словно саперы, ребята стали руками разгребать землю. Вот уже полностью освобождены пузатые стеклянные банки и глиняный кувшин, покрытый полуистлевшей кожей. Покрышка была настолько ветха, что корни травы пробили ее и спускались внутрь кувшина. Сгнившую кожу сняли и извлекли серые свертки бумаг.

— Это приказы Ковпака, — сказал Базима.

Всем не терпелось вскрыть и банки.

Первым, что вынули из банки, был комсомольский билет погибшего в Карпатах Радика Руднева. Затем достали партийный билет комиссара Семена Васильевича Руднева, члена партии с 1917 года, партийный билет Сидора Артемьевича Ковпака, члена партии с 1919 года. Ниже лежали паспорта Ковпака и Базимы.

Клад, откопанный в Спадщанском лесу близ Путивля, экспедиция отправила в Киев.

Теперь эти документы хранятся в Киевском историческом музее.

…Огромное зеленое пятно, точно оазис в желтом пшеничном море Полтавщины, открылось еще издалека. И чем ближе подъезжали мы с председателем Котелевского райисполкома Иваном Петровичем Федоренко, тем четче выделялись высокие тополя, белые домики под ними. Это Котельва — старинная казацкая слобода.

На самом краю улицы у одного из домиков остановились. Обыкновенный дом, побелённый, в два окна. На фасаде прибита дощечка:

«В этом домике родился дважды Герой Советского Союза генерал-майор С. А. Ковпак».

Сразу возле калитки — сарай-развалюха.

— В нем, — рассказывал Федоренко, — Сидор Артемьевич еще во время гражданской войны собирал партизан. С ними он здесь разрабатывал планы борьбы с кулачеством и другими врагами революции. А тут, — показал Федоренко на домик, — Ковпак начал свою жизнь. Отсюда он ходил в школу, которая на площади, за парком, а когда подрос, нанялся к кулаку в батраки. Из этого домика Сидор наш ушел в солдаты. Здесь он жил в первые годы Советской власти, когда работал в Котельве военкомом. Комиссариат в то время помещался в здании нынешнего клуба на площади. Так что выходит, этот домик для Котельвы, в общем-то, и для всей Украины исторический.

Мы молча посидели на бревнах, сложенных во дворе как будто для хозяина. Но, увы, никогда, больше Сидор Артемьевич не откроет дверь этой хаты. С. А. Ковпак умер в декабре 1967 года…

Потом в клубе состоялся большой вечер воспоминаний, посвященный Ковпаку. Я сидел среди его заметно постаревших земляков, слушал их, и будто был я не в празднично нарядном клубе, а в тревожных лесах военной Украины. И легендарный рейд, и отчаянно смелые подвиги лихих бойцов необыкновенного войска вновь предстали передо мной. Сижу и слышу голос Ковпака, его слова о подлинно народной войне, о стратегии и тактике партизанских батальонов, соединений… Вижу его, озабоченного, одиноко бредущего с неизменной суковатой палкой по селу, в котором разместились на отдых партизаны. Вспомнился мне и командный пункт во время боя у станции Тетерев, где партизанский полководец, отстранив карту, во весь рост встал на самом берегу реки, внимательно посмотрел на вражескую сторону, потом махнул своей палкой, и в разных концах загрохотали пулеметы…

Летняя ночь. Выхожу из клуба. Тихая Котельва вырисовывается на фоне желтеющей степи. В центре ее, на площади, на высоком постаменте бюст Сидора Артемьевича Ковпака. Приподняв бронзовую голову, строго смотрит он на пшеничные поля. Форменная фуражка лихо заломлена на голове, из-под борта генеральской шинели видны две Золотые Звезды Героя Советского Союза. А у самого основания постамента сверкают привинченные к шлифованным камням уступов бронзовые плиты с надписями основных этапов рейдов генерала Ковпака. Их десять: Путивль, Брянские леса, Десна (Короп), Днепр (Лоев), Лельчицы, Сарны, ст. Тетерев, Припять, Скалат, Карпаты.

Я стоял у постамента и невольно вспоминал сделанную еще задолго до войны запись в найденном пионерами-следопытами в Спадщанском лесу паспорте С. А. Ковпака:

«Невоеннообязан. Снят с воинского учета».