Фронты

- Зачем же сразу - давить?

Он склонился над бароном и зажал его нос своими волосатыми пальцами. Барон начал задыхаться, взбрыкнул, стал нервно хватать воздух. Одобрительно хмыкнув, корнет дернул барона за ус. Ус отвалился, барон от испуга пришел в себя, вскочил на кровати и утратил весь свой грим.

- Смотрите - шпион! - возопил безымянный капрал.

- Ба! Да это же Хоррис! - вскричал Блюев.

- Ба! Да это же Блюев! - вскричал Хоррис. - Какими судьбами, дружок?!

Они разговорились. Как выяснилось для окружающих, Хоррис и Блюев прошли не одни Маневры, лично пили в Ставке Главнокомандующего, и чуть ли не оканчивали один юнкерский корпус. Хоррис, правда, в Швеции и раньше.

- Я здесь из-за самострела, - вздохнул Блюев. - Как- то, помню, надоело мне резать самурайцев, я и пальнул себе в ногу... Промахнулся, попал, понимаешь, выше.

- И что?!

- Мерзивлян уверяет, что еще не оба потеряны.

- Подумаешь! - вскричал неожиданно парень в тельнике, видимо, моряк. - Я тут знавал одного, так у него не только обеих не хватало, так и ног не было, а потом он к тому же помер...

- Заткнись, пожалуйста, - вежливо попросил Блюев, поморщившись от грубости. - И не смей, засранец, открывать рта, пока дворяне светскую беседу ведут!

А Хоррис, не разобравшись в интонациях Блюева, еще и влепил парню в тельняшке по шее.

Тут, само собой, началась драка, в которой больше всех старался старый пехотинец с перебитой и потому загипсованной ногой. Одним ударом он сшиб барона с койки и стал добивать его костылями. Хоррис взревел подобно раненному бегемоту.

Словно бы на его зов, но в порядке профилактики, в палату вбежали дюжие санитары с дубинками и кастетами наперевес...

В тот же вечер Хоррис, вдоль и поперек залепленный пластырем, был выписан. Вместе с ним в Ставку Главнокомандующего возвращался и корнет Блюев, так и не получивший повышения. Когда-то Блюев был уже поручиком, но повел себя недипломатично, вследствии чего был безжалостно разжалован.

Приятели умудрились протащить в отходящий поезд четыре ящика самурайского сидра, споили весь вагон, вышибли в купе проводника стекла и соблазнили на верхней полке спящую медсестру. В общем, прилично провели время.

Через три дня, когда эшелон остановился на перроне города Отсосовск, Блюев с бароном выставили свои опухшие лица на свежий воздух.

- Похоже, что Отсосовск, - предположил барон. - Узнаю нашу водокачку.

- Сумасшедших везут... в "Белые Столбы"... - в тоже время зашептали стоящие возле вагона старушки.

Хоррис напомнил им кое-что по матери и пару раз плюнул, стараясь попасть в самую толстую. Из-за азарта он вывалился через окно на перрон, а вслед за ним (по ошибке и очень невежливо) выбросили из того же окна корнета Блюева.

29.

Через пять дней мучительных размышлений, вызванных раздвоением личности барона Хорриса, частного пристава Хрюкова посетила идея. В это время он как раз сидел в деревенском сортире, и благодаря ей на радостях провалился в известное отверстие. Вызванная пожарная команда сумела вытащить пристава из выгребной ямы и минут двадцать отмачивала водой из шланга. Сменив мундир, Хрюков пришел в себя и, схватив бутыль своего можжевелевого самогона, понесся, словно ведомый самим Аполлоном, к жилищу Израиль Алексеевича Блина, как мы уже упоминали, столичного афериста и интригана.

"Значит, так, - размышлял он на бегу. - Блина надо задобрить, он, видать, важная шишка. Хорриса же я арестую к чертовой матери! Но их же два!.. Да! А что делать со вторым-то!

Хрюков резко остановился, так что бежавшая за ним и пытавшаяся его укусить собачка проскочила еще метров десять и только потом обернулась на пристава и стала весьма неблагонадежно брехать.

- Ну и черт с ним, со вторым, - решил Хрюков. - Не иначе как убьют его самурайцы, нечего его и в голову брать.

Решив таким образом, пристав продолжил свой весенний бег.

Израиль Алексеевич сидел на завалинке и, как ни странно, вспоминал пьяное побоище в ресторане "Либидо". Может быть, читателю это покажется менее странным, если он узнает, что после этого эпизода Блин увез Машеньку к себе домой и, несмотря на неоднократные стенания девушки, несколько раз терпеливо поизнасиловал. С тех пор родственники Марии-Терезы, князь и жена его - княгиня, буквально преследовали Блина по пятам, отчасти уговаривали, а отчасти угрожали, требуя, чтобы он, как честный человек, на ней женился.

"Да, здесь тебе не Столица, здесь зловонная провинциальная дыра!" - в который раз возмутился на себя Блин. Тут его благочестивые мысли расстроил некий подозрительный шорох.

- Разрешите доложить, ваша светлость, - послышался вслед за шорохом твердый официальный голос. - Пристав Хрюков, собственной персоной. Прибыл засвидетельствовать Вашему превосходительству свое глубочайшее и неизгладимое почтение, - пристав приблизился к печальному Блину.

- Апхчи! - чихнул Блин, доставая платок.

- Прошу извинить, Ваше сиятельство. Сие вызвано тем, что нахожусь при исполнении! Льщу себя надеждою на протекцию Вашего преосвященства! зачастил Хрюков.

- Оставьте меня, я в печали! - простонал Блин, зажимая руками голову.

- Слушаюсь, Ваше преподобие! Приношу заверения в беспредельной преданности! Рад стараться, ваш-выс-бродь! Не извольте беспокоиться, Ваше первостепенство! - пристав, казалось, не уставал.

Не выдержав такой настойчивости, Блин откланялся и ретировался в кабинет.

- Письмо пошел составлять... высочайшим особам... - прошептал пристав Хрюков и, загоревшись служебным рвением, помчался к дому Хорриса. В память о своем посещении он оставил на крылечке Блина бутыль можжевелевого самогона.

Через час по главной улице Отсосовска проследовал в одних подштаниках и при двух унтерах загримированный под барона поручик Бегемотов. За ними с саблей наголо вышагивал пристав Хрюков. Сдав вольнодумного "барона" в жандармерию, что стояла на берегу речки Течки, пристав забежал домой за парадным мундиром и, нигде более не задерживаясь, в тот же день выехал в Столицу. Час спустя город Отсосовск покинул и Бегемотов. Но этот - пешком, под конвоем и в сторону острова Св. Елены.

А на следующий день в своем доме был найден отравившийся хрюковским самогоном мертвый И. А. Блин, весь скрюченный и уже прохладный. Родственники Марии-Терезы и сама честная девушка два дня были безутешны.

30.

Когда барон проснулся, было утро, но не пиво. Не было в доме так же и жратвы, чтобы хоть как-то начать новый день. Поэтому Хоррис вышел за околицу и отправился в "Либидо", где он решил по своему обыкновению как следует закусить, а потом напиться с кем-нибудь, но на халяву.

Однако, когда он уже подходил к дверям, то сильно подскользнулся посреди грязной лужи и припечатал мостовую своим благородным лицом. Лязгнули выставные челюсти барона, заболело тело, ко всему прочему, со второго этажа его окатили помоями.

- Ах, ты фопа! - воскликнул Хоррис от досады и почувствовал, что встать не в силах.

Он долго лежал, разгребая волны грязи, и со стороны могло показаться, что барон нежится в имперском бассейне.

- Вставайте, барин, - послышалось будто бы из приоткрытой двери дома, но при повороте барона она тут же захлопнулась, и на утренней улице снова стало тихо. В своей луже Хоррис был одинок и печален.

Потом на помощь барону явился ангел по имени корнет Блюев, уже пьяный, но с тяжелой банкой сидра под мышкой.

- Вставайте, барон, а то вы здесь лежите, как свинья, прости господи. Пора бы и ханку пить...

- Ну, свинья, значит, свинья, - философски обронил барон. - Вон, поручик Адамсон, так тот еще большая свинья. И ничего. Не будет и говорить, значит, об этом...

Тут барон вспомнил, что еще не встретился с поручиком Бегемотовым. Ведомый этой мыслью, а также придерживаемый корнетом, он наконец-то выбрался из ловушки, к большому удовольствю анонима из прикрытой двери.

- Корнет! - просипел барон.

Блюев по привычке отдал честь бутылкой пива, которую достал из кармана, при этом ловким движением открывая ее об околышек фуражки. Один запах пива привел барона в норму.

- Дайте хлебнуть, корнет, что-то я после Фронтов себя плохо чувствую... Я это или не я?

Блюев протянул ему бутылку, а потом затащил барона в пролетку. Ехали они, как догадался барон, к госпоже Снасилкиной-шестью, поэтому он не ожидая напоминаний тщательно, насколько это было возможно, почистил свой костюм.

- Из дерьма да прямо на бал, - сказал он задумчиво и обнял корнета. Блюев ты мой родной! С матушкой тебя познакомлю, вот только долги раздам и сразу же - в Тоже-Же!

- Приободритесь, барон, вас ждут покер и женщины.

- Вот именно, все женщины и женщины...

У госпожи Снасилкиной-Шестью гудела стая народа, очевидно, еще не ушедшая спать после ночи. Повсюду били посуду, а в летней гостиной, где застольем руководил ветеринар Мерзивлян, недавно прибывший с Фронтов, открывали шампанское, отбивая шпагою горлышки у высоких бутылок.

За столиком невдалеке, как обычно, сидели поручик Адамсон, адмирал Нахимович, ротмистр Яйцев и их временный партнер подпоручик Хабибулин.

Подпоручика часто вызывали в мэрию, где довольно долго выпытывали, не является ли он самурайским шпионом, почему тогда он так на него похож и откуда у него такая фамилия. Положение Хабибулина было весьма шатким, его могли забрать в любую минуту. Ждали только выборов нового мэра, потому что старый помер года два назад.

В Отсосовске подпоручик был знаменит, потому что местный художник-баталист Массонов-Кольцман лично написал полотно под названием "Подпоручик Хабибулин вылетает в трубу из игорного дома". Полотно висело в офицерском клубе, и кто не знал Хабибулина, сразу же с ним заочно знакомился.

- Малый шлем, - объявил поручик Адамсон, сделал паузу и пояснил, - в пиках...

Адамсон сидел неподвижно, озираясь в полумраке. Неожиданно среди множества лиц он увидел ненавистную, и в данный момент чрезвычайно грязную, физию вошедшего барона.

- Малый шлем, - совсем неуверенно повторил он, уже не зная, сможет ли он взять двенадцать взяток.

Поручик совсем уже почувствовал себя крайне неуверенно, когда при новом взгляде на барона его вырвало прямо на зеленый стол. Сильно смущаясь, он извинился перед партнерами и ретировался, показывая барону спину.

- Дави гада! - завопил Хоррис и пустил в поручика стоящей рядом дамой, приглашенной судьей Узкозадовым. - Бей рыло!

Однако никто не обратил на призыв барона должного внимания, сегодня публика уже устроила потасовку и мордобой братца княжны Машеньки, который при своей неопытности пытался развратничать за портьерой. Видя всеобщую пассивность, барон догнал поручика и пожал ему руку.

- Приношу свои глубочайшие извинения, поручик! Вы сами знаете, как здесь не любят, если господ офицеров тошнит прямо на партнеров.

- Я понимаю, - ответил вежливо поручик. - Признаться, я погорячился.

При этих словах внутри поручика что-то пронзительно щелкнуло, и он разразился новым приступом рвоты, на этот раз уже на самого судью Узкозадова.

- Вот и хорошо, что вы примирились, - похвалил их судья Узкозадов.

Офицеры протянули Хоррису и Адамсону руки, поздравляя с успешным разрешением ссоры, несмотря на то, что Адамсона продолжало рвать, а мундир барона смердил зловонием выгребной лужи, в которой он незадолго до этого возлежал.

Приглашенная Узкозадовым дама, выбравшись из-за столиков, куда она была заброшена могучей рукой Хорриса, поцеловала обоих в губы.

Затем все повалили в банкетный зал, где стали пить вишневый ликер и кавказское белое вино. Больше всех ликовал ротмистр Яйцев, доход которого (в связи с приездом барона и Блюева) обещал умножиться. Разыгравшись, он принялся носить на руках молоденькую девушку, неуловимо похожую на княжну Машеньку, кормить ее икрой и шпротами. Подпоручик Хабибулин тоже пил очень много ликера (пока его еще окончательно не забрали) и рассказывал каким-то дамам разные истории. Хорошим слушателем показал себя среди дам всеобщий любимец - автономно пьяный адмирал Нахимович.

В шесть вечера двери залы со стуком распахнулись и вошел половой Иван. Громко, чтобы было слышно всем, он прошептал:

- Поручик Адамсон произведен начальником Отсосовского гарнизона. Всем встать!

За Иваном вошла сама развратная госпожа Снасилкина- Шестью. Она охала, ахала, потом перешла на икоту и в конце концов рухнула на пол, содрогаясь в истерике. В зале вскричали:

"У нас новый командир! Ура-ура!", и послышались весьма специфичные звуки, свидетельствующие о том, что Адамсона снова безудержно рвало.

31.

Княжна Машенька, о которой мы уже достаточно много упоминали, была блядью простодушной, но дворянского профиля и происхождения. Сама Мария-Тереза об этом не догадывалась, она умела любить очень хорошо. Во время оной любви Машенька позволяла своему кавалеру любые позиции, сама была на многое увлечена и отдавалась с такой простотой и старанием, что ее просто невозможно было заподозрить в легком или, более того, недостойном поведении.

Княжна Машенька любила любить, но не всех. Она выбирала самых выдающихся офицеров, которые пользовались определенным успехом, уважением или громкой славой. При этом, ее претендент обязательно должен был быть офицером Ставки - Машенька была чистоплотна.

В свое время избранниками Машеньки являлись: пилот Румбель, однажды нагадивший во время смотра гарнизона прямо у своего Аэроплана; адмирал Нахимович, умевший хвастать своими подвигами у женщин настолько, что появились даже своего рода присказки: "А вот адмирал Нахимович ее бы сделал..." или "то ли дело вставил бы адмирал Нахимович..." - и подобное. На поверку адмирал оказался, справедливости ради, импотентом. Выяснив это, княжна разочаровалась в сплетнях и не верила уже ничьим поручительствам, даже Снасилкиной-Шестью.

Самым последним кавалером, в которого была влюблена Машенька, был полковник Легонький. Будучи в Отсосовске проездом, он оставил княжну в слезах. "У него не только легонький, но и весьма маленький", - печально заметила она и надолго перестала интересоваться мужчинами, обходясь обществом одной увлекающей горничной.

В описываемый момент уже увядающей княжной интересовались двое - поручик Адамсон и подпоручик Хабибулин. Последний, в отличие от своего соперника, был просто близорук.

Когда поручика Адамсона по очевидной ошибке произвели в начальники гарнизона, он стал держать себя большим франтом: на улицах обзывал горожан быдлом, а худых солдат - педерастами. Даже с офицерами держался весьма заносчиво, и при случае бил по лицу.

Теперь Адамсону, понимал и сам Адамсон, для утверждения авторитета просто необходим роман с какой-нибудь влюбленной барышней. Тут выяснилось, что от природы поручик ленив и совершенно не способен оказывать знаки внимания даже такой доступной даме, как княжна Машенька. Лишь иногда, встречая ее где-нибудь в обществе, он предлагал ей ночь страсти, на что Машенька смущалась, не понимая какую конкретно ночь имеет в виду уже обожаемый ею поручик.

Поведение Адамсона вызывало возмущение подпоручика Хабибулина. Прекрасно сознавая, что должность начальника гарнизона декларативна, ибо город никогда не имел до этого ни начальника, ни самого гарнизона, подпоручик все же жутко завидовал Адамсону. Если присовокупить к этому, что Хабибулин ухаживал за Машенькой шестьдесят пять дней, нет ничего удивительного, что ему не нравилось, когда поручик матерится в обществе, в том числе и при самой княжне. Утонченная душа Хабибулина обливалась кровью и потом. Он мечтал вызвать поручика на дуэль, но, как мы уже упоминали, был близорук и не видел дальше своих гинеталий.

Очков подпоручик не носил из стеснения, предвидя издевательства офицеров. Он стал нервным, бросил пить сидр, курить, дал себе слово не выражаться нецензурно и купил после выдачи жалованья толстенный толковый словарь. В нем-то он нашел, что "либидо" есть половое влечение, и ударение при этом надлежит ставить именно на втором слоге.

Заявить об этом открыто судье Узкозадову или показать словарь офицерам Хабибулин не решался. Страдая, подпоручик теперь часто уходил на берег реки Течки, где и сидел с удочкой, вперив растроенный взгляд на плывущие фрагменты навоза по мутной воде. В эти минуты Хабибулин вспоминал какие-то сентиментальные рассказы, читанные им в детстве, про женщин, упорных и не всегда дающих сразу. Подпоручик как-то целую неделю вполне пристойно приставал к Машеньке, но ничего не добился. Он стал сомневаться даже в том, что в речке водится рыба. В этом он был недалек от истины. Никакой рыбы в Течке не было. Почему? - авторам неприятно говорить об этом...

С каждым днем злоключения подпоручика Хабибулина нарастали. Как-то он сошелся и завел дружбу с капитаном Малокайфовым, купил у него три пчелиных (бесплодных) улья и поставил их в саду своего дома. Озверевшие без матки пчелы разлетелись по всему городу и однажды укусили в зад, находящегося в сортире, судью Узкозадова. Этим подпоручик нажил себе злейшего, опасного и высокопоставленного врага, чему очень удивлялся - он так хотел жить по-новому, по-хорошему.

Между тем, если Хабибулин все больше и больше отдалялся от Высшего света Отсосовска, то Адамсона все чаще стали сравнивать по наглости с Хоррисом и по пошлости с поручиком Бегемотовым.

Бегемотов, кстати, исчез дней десять тому назад, по городу поползли слухи, что он был отправлен с Секретным заданием к самому Императору, и многие (замужние и одинокие) дамы уже перестали предохраняться, находя в этом угрозу для замужних и одиноких в Отсосовске.

32.

Необязательный барон Хоррис так и не вспомнил о своем приятеле Бегемотове. Более того, вернувшись с Фронтов и переночевав с Блюевым у одного знакомого офицера, он даже не удосужился зайти к себе домой. Он так и не узнал, что дом его опечатан, а все имущество по приказу куда-то выбывшего частного пристава Хрюкова описали и растащили пьяные и преимущественно бородатые дворники.

Здесь следует сказать, что со дня посещения бароном игорного дома госпожи Снасилкиной-Шестью, он ни разу не покинул этих гостеприимных стен, ночуя и постоянно напиваясь в офицерском клубе. Барон ходил по этим этажам вечно непроспавшимся, небритым и немытым в ванне. Он стал доподлинным образом напоминать полового Ивана, их стали путать, и были случаи, когда от него просто воняло. В такие дни Хоррис устраивал в офицерском клубе пьяный дебош или мордобой. Свалившись на Фронтах с дерева, барон кажется повредился в уме, поскольку забыл, где он живет, есть ли у него имущество, друзья. Он забыл все, кроме своего имени, мужского пола и места, где прятал недопитый сидр.

Изредка барона Хорриса все же посещали видения драки в госпитале после ранения и переодетого подпоручика Бегемотова, но и это быстро исчезало после очередного запора.

33.

Избитый за жульничество в начале второй части пилот Румбель уже давно находился в госпитале, снимавшем помещение в подвале солдатского борделя. Недели две он провалялся в белой горячке, оглашая палату громкими стенаниями, зато потом он принимался бредить и, между прочим, разболтал сценарий соблазнения княжны Машеньки во всех позициях, а также все известные ему системы крапления карт.

Санитары, ругавшие последними словами невменяемого пилота, при этих откровениях брались за карандаши и бумагу. Только из-за этих минут они не удавили Румбеля.

Когда пилот Румбель оправился, госпиталь посетила благотворительная делегация от благородного офицерства. По этому случаю Блюев, жутко опасаясь за свою жизнь, протащил в палату ящик с сидром. Ящик оказалася лишним спиртного было сколько угодно, хотя это и трудно себе представить.

В составе делегации присутствовал адмирал Нахимович. Он подарил пилоту на память тот самый бронзовый канделябр с одним сломанным подсвечником. Поручик Адамсон нагло проник в кабинет главного врача, выволок оттуда письменный стол, и друзья сели писать пулю в палате Румбеля, по временам свертывая толстые цигарки из лежавшей на столе истории болезни пилота. Офицеры поднимали полные "горы" и бокалы.

В тот день игра затянулась за полночь - шли глухие распасы, хотя в палату уже заглянула луна и стали слышны трели болезненных соловьев, которым тоже почему-то не спалось. Соловьям вторил чей-то плаксивый голос. Это голосил под окнами княжны Машеньки поющий серенады и пока еще не арестованный подпоручик Хабибулин, отбивая при этом такт ногой по забору. Машенька накануне снова согласилась отдаться поручику Адамсону и теперь тщательно помылась, уложила волосы и начинала уже отдаваться одна, поскольку поручик Адамсон непростительно задерживался.

Княжна сморилась только к рассвету, подумала "ну вот, зря помылась", и уснула калачиком в кресле. Но не надолго.

Разбудил ее жуткий вопль из госпиталя со стороны реки. Это был предсмертный крик пилота Румбеля. Вбежавшие в палату Румбеля санитары обнаружили его однозначно и абсолютно мертвым, с подаренным подсвечником, торчащим из головы. Адмирал Нахимович сидел рядом с покойным на кровати, держа в руках остатки канделябра.

- А вы что, не знали? Он же шулер! - устранял недоумение санитаров адмирал. - Он и сегодня не удержался!

- Не удержался и рука его дрогнула, - пробормотал один из санитаров.

- Упокой, господи, - перекрестился другой, зажег свечку и сунул ее в торчащий из головы поверженного Румбеля канделябр.

Все обнажили головы. Блюев, Адамсон и адмирал Нахимович ушли, не дожидаясь выноса тела. Адмирал Нахимович потом вернулся и, дождавшись подходящей минуты, унес полюбившийся ему канделябр.

- А мне, господа, пришла такая фишка! - вздохнул он на воздухе.

Выкурив под луною по сигаре и обсудив все несыгранные мизера и не взятые лапы, офицеры разошлись по домам.

Только теперь поручик Адамсон вспомнил, что обещал зайти к Машеньке на чашку турецкого чая, и ему стало прегрустно. Конечно, они неплохо разрядились сегодня ночью, но лучше бы он провел некоторое время и у княжны. Да что говорить! - везде хорошо, где нас нет...

В этой предутренней тишине многие услышали раскаты грохота и чей-то сдавленный стон. Это стонал раненый поручик Хабибулин, на которого рухнул расшатавшийся железный забор. Последними перед ранением словами Хабибулина были: "О, Машенька, я вас так любил...", на что она могла бы вполне справедливо заметить, что он не любил ее в отличие от некоторых ни разу.

На следующий день адмирал Нахимович только сплюнул сквозь зубы возле неподвижного тела Хабибулина и процедил:

- Ну, что значит - "офицер бросил пить"?! Я вас спрашиваю?!

На что окружающие понимающе пожали плечами.

34.

Теперь пора вернуться к оставленному нами в кандалах бедному поручику Бегемотову и полному злодейства частному приставу Хрюкову.

Хрюков на рысях прибыл в Столицу и немедля записался на аудиенцию в Ставку главнокомандующего - к генералу Мюллеру. Всю ночь пристав провел без сна, поэтому наутро, когла генерал вышел на прием в залу, сверкая заграничными подтяжками и лоснящейся от изысканных блюд физиономией, изрядно оробел.

"Ого! - подумалось Хрюкову, - Хорошо, наверное, быть генералом!" Это мысль ("Ого!") настолько поразила его, что пристав постарался изобразить на своем лице еще большую преданность и благолепие, опасаясь, дабы его крамольные мысли не стали известны проницательному Мюллеру. Ведь в глубине души Хрюкову самому мечталось тоже стать генералом Мюллером, или даже адмиралом.

- Что угодно? - лениво спросил в сотый раз онемевшего было Хрюкова Мюллер, почесывая волосатой дланью ногу.

- Осмелюсь доложить, ваш-выс-бродь, что вверенный мне в наблюдение барон Хоррис де Секс-Мерин мною лично задержан и отправлен в Сибирь! Рад стараться, ваш-выс-бродь!!!

- Какой еще секс? - недовольно поморщился Мюллер.

- Это который Мерин, ваш-выс-бродь! - браво отвечал пристав, стоя по стойке смирно и от испуга непроизвольно делая отмашку правой рукой, опасно доставая пах генерала.

- А-а, барон Хоррис, как же, что-то такое припоминаю, кажется, швецкий шпион, - пробормотал генерал, делая вид, что что-то рыщется в своей памяти. - Зайдите-ка, болезный, через два дня, пожалуй...

Гроза Ставки и генерал тайной полиции Мюллер на деле был самым известным пофигистом в Империи.

- Слушаюсь! - возопил пристав и, сметая все на своем пути, включая чайный сервиз генерала, строевым шагом вышел вон.

"Награда мне обеспечена, - подумал Хрюков уже на улице. - Как он ласково со мной разговаривал - "голубчик", "зайдите денька через два..."

После того, как Хрюков напивался на протяжении двух дней в одно известное место, в его голове сложился совершенно нереальный диалог с генералом, после которого и до адмирала было уже недалеко. Об этом теперь знали почти во всех пивных местах возле дворца Ставки. Народ готовился в связи с этим к новым волнениям в народе.

Следующий разговор с генералом был короче, поскольку говорил теперь в основном один Мюллер и очень быстро.

- Ослы! У меня в полиции служат одни ослы!!! Ублюдки! И дети ослов! Чего уставился, свиное рыло! Дерьмо! Как звать?! - не делая никаких пауз, прокричал генерал.

- Частный пристав Хрюков! - отчеканил не разбирающийся в ситуации и будучи с радужного похмелья частный пристав Хрюков.

- Хрюков?! Господи, какой же ты кретин! Тебе надлежало собрать факты преступлений барона, собрать на него досье! Ты знаешь, скотина, что такое "досье"?! Надо выяснить, с кем из агентов иностранных держав он водит связь, какую и через кого! Что замышляет против Империи! Сколько у него людей в городе! Не надо ли увеличить численность гарнизона! Почистить как следует улицы, вдруг приедет государь Император!.. Вот что надо было делать! А на Св. Елену может каждый дурак отправить! Вот я, например, возьму и отправлю тебя на Св. Елену! Лес валить! Так ты ж его весь свалишь! Куда потом людей посылать?! Сила государства заключается не в количестве тюрем! Эх, был бы ты один такой, Хрюков, с каким удовольствием я отправил бы тебя на остров Св. Елены! Дегенерат!

Генерал Мюллер был первым человеком в Империи в те минуты, когда он не был первым пофигистом.

Хрюков пулей вылетел из Столицы, решив, что никогда туда больше не поедет. Вручение ему награды несколько откладывается, но можно еще все поправить, пришлют на дом с нарочатым...

"Что же такое дегенерат?" - думал он всю дорогу обратно в Отсосовск и наконец решил, что Мюллер, хотя и криклив, все же неплохого мнения о приставе. Мюллер верит в него, пристава Хрюкова. Мюллер на него надеется.

35.

Поручик Бегемотов стойко переносил все лишения. Он жил в небольшом деревянном домике без окон и местами без крыши, вследствие чего по ночам часто топили печь. Для растопки шла вся мебель, в том числе стулья, шкаф, где хранился сидр, ножки кроватей, деревянный, опять же, пол, а также такие домашние мелочи, как топорище и разрозненные шахматные фигуры.

У неискушенного читателя сложится неправильная картина, если он будет думать, что домик этот находится где-нибудь в суровой тайге острова Св. Елены. Нет, должны мы вам сказать, вовсе нет.

Домик этот был полицейским участком города Же, что находится в десяти верстах от полюбившегося нам Отсосовска. Жандармы, которым надлежало доставить Бегемотова в поселения на остров, остановились в городе Же сделать привал. Заночевав в упомянутом участке, все имущество которого, в том числе окна и часть крыши, местные жандармы уже реализовали в сидр, они обнаружили у бородатого городового Задникова большой запас ликера, ужрались и сели писать пулю.

Бегемотов, с которого на время игры сняли кандалы, все же находился в расстроенных чувствах, он каждый раз ошибался в подсчете мастей и ему постоянно писали в гору. Восьмой несыгранный мизер полностью добил поручика, и он отказался идти дальше на остров, пока не отыграется. Фишка, однако, не шла. Бегемотов надолго засел в городе Же, проиграв, наконец, последние подштанники. Хорошо, что у городового нашлась в долг старая обожженная шинель, которую продать Задников просто не смог. В этой шинели, потея в лютую жару, Бегемотов и шатался целыми днями по городу, приставал к мирным жителям, бесплатно напивался в кабаках и знакомился с женщинами, часто - для себя и для городового. В участок он возвращался за полночь и вновь садился за мятые карты в надежде отыграться.

36.

Как-то раз с бароном Хоррисом случилось вот что: постоянно пребывая в игорном доме госпожи Снасилкиной-Шестью, он о чем-то задумался, а потом заперся в туалете. Барон проспал там двое суток кряду, а выйдя оттуда, не стал сразу пить сидр, и потому сумел осмотреться - что же делается в окружающем его пространстве. Произошло это, понятно, случайно.

Так Хоррис узнал о смерти Блина, отъезде Хрюкова, гибели Румбеля и о триумфе поручика Адамсона. Это последнее обстоятельство возмутило барона до глубины души. Прекрасно понимая, что бороться ему теперь с поручиком не по силам, что момент упущен, Хоррис решил покинуть негостеприимный Отсосовск. Горожане и сами были рады избавиться от опустившегося барона Хорриса, и если бы штрафной пехотный полк не ушел к театру боевых действий, то, скорее всего, барон получил бы назначение именно туда. Теперь же после недолгих формальностей судья Узкозадов торжественно вручил Хоррису бумагу с печатью - назначение в город Же на должность начальника извозного промысла.

Проводы барона продолжались три дня без сна и передышек. В городе был устроен фейерверк. Бесплатно раздавались напитки и бублики.

В последнюю ночь Хоррис, пьяный до последенго дребезана, выехал в город Же. Сразу же за околицей он свернул с дороги и погнал лошадей прямо через кукурузные поля и торфяные болота. Вскоре, однако, карета развалилась, и барон продолжил свой путь пешком. Звериное чутье не подвело барона: на рассвете он вышел к реке и по ней добрался до города Же.

Город был застроен старыми покосившимися домами и залит грязью вплоть до невозможности. Сказывалась его отдаленность от Парижа и других фортпостов Империи. "Где же здесь городская управа?" - думал барон, обходя огромные лужи. На одной из них он столкнулся с каким-то господином с тросточкой и в белом цилиндре. Тот выгуливал меж лужами собачонку, перевязанную двумя бантами, зрелище которой несказанно рассмешило барона. С трудом переборов приступы смеха, он осведомился у этого господина о дороге к управе, на что получил полный изысканности ответ на чистом французском.

Барон воспринял это как личное оскорбление. Лицо его помрачнело.

- Ты что, свинья, не можешь на языке Империи разговаривать! - возмутился он.

- Извините, господин, э-э-э, - засмущался субъект с тросточкой, - вы мне не представились. А я между тем мэр этого города Сидоров-Микстуров.

- Управа где?! - взревел барон, потом спихнул мэра в лужу, пнул за ним собачонку и пошел прочь.

- Вот ведь урод! - бормотал он, - Ну ничего, я наведу здесь порядок. Надо же! Каждый паршивый мэр будет мне указывать: мэр он, видите ли, или нет!

Завернув за угол, Хоррис увидел впереди спину городового.

- Эй, служивый! Где здесь управа! - крикнул барон.

Городовой повернулся, и Хоррис тут же узнал поручика Бегемотова.

- Ба! Поручик! - вскричал он и с присущей ему страстностью бросился в объятия Бегемотова, как к помирающему кредитору.

- Ну, брат, я такого натерпелся на войне с самурайцами! Как только жив остался! - пожаловался барон. - Получил контузию в голову, и теперь то и дело провалы памяти. Тебе заслужил орденок за отвагу, за что здоровьем поплатился... Веришь ли, не помню ни одной своей женщины. Хотя, может, я еще и гомосексуалист?..

- Это дело поправимо, - ухмыльнулся поручик. От него значительно несло рвотой, и выглядел он крайне запущенно. - Я как раз отправляюсь в бардак. Надеюсь, откуда дети берутся, ты еще не забыл?

- Ха! Ну ты остряк! Как здесь-то ты оказался?

- Да этот скотина Хрюков зачем-то взял меня в кандалы и отправил сюда на остров Св. Елены. Никогда не думал, что здесь так тепло и медведи по улицам не ходят...

- Так это же не остров! Это город Же! Представляю, до какой степени ты был в дребезан!

- Остров? То-то я и думаю, с чего бы это на острове так тепло, задумчиво пробормотал Бегемотов, которого, видимо, мало удивило, что он находится в городе Же, в десяти верстах от Отсосовска. - Что же делать, Же, значит Же. И телухи здесь тоже ничего.

Барон и поручик свернули во двор. Едва за ними закрылись ворота, как по улице, рассыпая урны и помойную жижу, бешено пронеслась почтовая пролетка. Пристав Хрюков, размахивая бутылкой, орал из пролетки что-то неразборчивое и остервенело тыкал сапогом в спину ямщика.

Шарахнув гравием из-под копыт по стеклам вторых этажей, пролетка вылетела из города, и только донесло ветром:

- Пошел быстрей! Я тебя! Меня сам Мюллер в дегенераты произвел!

Промчав десять верст меньше чем за час, пристав достиг Отсосовска еще до полудня. Ворвавшись в свой дом, Хрюков вышиб саблей дверь шкафа, выволок оттуда аршинной длины папку, купленную по случаю, поискал перо, плюнул, обмакнул в чернильницу палец и вывел кривыми буквами на одном из листов: "ДА-С, Е!" Подумав, приписал снизу "НУМЕР АДИН", затем сунул чернильницу в карман, изрядно облив при этом штаны, подхватил досье на спину, вылетел из дома и залег в лопухах на другой стороне улицы.

Хрюков не покидал своего поста, пока не начал опухать от голода, а выскочив слегка перекусить, пристав наткнулся рыло к рылу на Узкозадова, от которого узнал, что Хоррис здесь больше не жилец и с неделю как находится в городе Же.

- Печонку слона ему в задницу! - простонал Хрюков.

Желудок пристава между тем призывно урчал, подкашливал и ритмично ерзал, напоминая часовой механизм. Шатаясь, Хрюков побрел в "Либидо", где предался заслуженному обжорству.

37.

"Какие же организованные животные навозные жуки, - думал пристав Хрюков, осматривая большую навозную кучу, - как же они трудолюбивы, осмотрительны, вот с кого надо брать пример нашим мужикам."

Хрюков устроил привал в небольшом лесочке, в трех верстах от города Же. Потребив кулек жареной в мундире картошки с хлебом и луком, пристав запил все это рябиновым сидром и открыл нам уже знакомое досье.

"Отправленный мною на остров Св. Елены барон Хоррис моим отсутствием воспользовался и сначала из-под стражи, а потом с острова сбежал. Теперь подозреваемый находится в городе Же, коварным образом получив должность начальника извозной службы."

На этом Хрюков почесал затылок, завязал тесемки, а затем, взяв прутик, покопался в куче, чему-то странно улыбаясь, и пошел в город Же, который был уже недалеку.

Затруднительно нам идти вместе с приставом, потому что стоит жаркий день - и нам захочется пива, а достать его не просто. К тому же, на дороге много пыли - за это надо сказать спасибо начальнику городского гарнизона поручику Адамсону, который, страдая от безделья, приказал свозить пыль со всех окрестностей на дороги - "дабы придавить коровий помет".

А потому перенесемся сразу к барону Хоррису и поручику Бегемотову, тем более, что действия переносят нас именно к ним.

Отходя от происшедшего накануне, приятели еще спали - в обнимку, под одним забором, - и им уже начал сниться странный сон.

Хоррису снилось, что он переоделся платьем с государем Императором и теперь организует гарем для надобностей Ставки. На смотр явилось почти все женское население Империи, Швеции и Самурайи. Женщины простирались от горизонта до горизонта, тянули к Хоррису руки и становились в самые обольстительные позиции. Барон, удивляясь собственной щепетильности, распихивал умоляющих, но казавшихся неподходящими, женщин. Душа его требовала чего-то высокого. Неожиданно, когда совсем было отчаялся, он нашел то, к чему стремился. Она была стройна и красива и Хоррис решился подозвать ее. "Вот вы, барышня, подойдите-ка сюда" - начал барон и проснулся. На него глядело опухшее рыло поручика Бегемотова.

- Эх, мать его, ну и сон мне приснился, - в свою очередь прохрипел поручик, обдавая барона вчерашним сидром. - Будто стал я женщиной и меня собирается сзади сам государь амператор... тьфу, гадость!

Если судить по этим снам, благородные господа провели ночь совсем неплохо, а если судить по выпитому, то и достойно.

Хоррис так и не нашел в себе сил расстаться с Бегемотовым, - уж больно тот ловко и быстро снимал для барона женщин - "Мы тут с другом шли, знаете ли, мимо. Так что нам ничего не остается, как воспользоваться вашим обществом..." Со своей стороны Хоррис подкармливал Бегемотова, теперь он, благодаря своей должности, стал иметь большие деньги: барон брал взятки. Когда же градоначальник и мэр города Же Сидоров- Понтельский пытался пожурить за неумеренность барона при каждом удобном случае, то барон просто не понимал о чем идет речь и показывал мэру дулю. По его представлениям, "должность" на то и существует, чтобы прокормить. Бесспорно, так оно и есть. Здесь и мы с Хоррисом совершенно правы.

В то утро барон Хоррис находился в благодушном настроении, потому что накануне подал мэру проект, в котором отметил, насколько будет выгодно для города Же прорыть стратегический канал до Тоже- Парижа. По каналу можно было бы перевозить контрабанду, презервативы и соль.

Рассказами об этом проекте барон весьма достал не только мэра, но и Бегемотова. Понимая это, Хоррис чувствовал себя перед ним в долгу.

- Эх, Бегемотец, братец ты мой! - заговорил барон, подставляя исцарапанную физиономию ласковым лучам солнышка. - Как же ты натерпелся, бедняга! А все из-за меня, скота такого!..

- Почему же из-за тебя?

- Так ведь ты был под меня загримирован. Значит, Хрюков хотел арестовать меня. Но не на того Хряк напал!

- Это еще что? Да я из-за тебя оказывается целую кучу денег в долг просадил! - Бегемотов неожиданно не на шутку разволновался. - Спасибо дорогой! - язвительно сказал он и влепил барону звонкую оплеуху.

Барон автоматически ответил тем же. Завязалась потасовка, вокруг приятелей собралась приличная толпа народу. Какой-то господин бросился было прекратить мордобитие, однако барон залепил и этому субъекту здоровенную затычину. Господин упал, опрокинув незнакомую старушку, хотя никто, кроме этой старушки, этого не заметил.

Видел эту сцену и городовой Задников. Он возвращался с ночного дежурства домой и не признал в нарушителях спокойствия ни Бегемотова, ни барона.

"Эх, - думал Задников, - если бы уже не кончилась моя смена, ох и отдубасил бы я вас сейчас, за милую душу!" Успокоившись этим, блюститель порядка спокойно пошел к себе домой, и вскоре драка утихла.

Приятели помирились, барон тщательно заверил Бегемотова, что сам отдаст его карточные долги, но после того, как наберет со службы денег и уплатит своим кредиторам. Это вполне удовлетворило Бегемотова.

Они отряхнулись, разогнали криками толпу зевак, и поручик сказал:

- Ну что, пошли в участок?

- Как - в участок?!

- Да ты не волнуйся, там тихо, сидра много.

- А, ну тогда пошли, - согласился барон и тут внезапно понял, что переделка с поручиком отняла его последние силы.

Всю дорогу до участка Бегемотов тащил барона на себе. Хоррис симулировал бессилие, а параллельно их движению по дну канавы полз пристав Хрюков. Минутами спустя он писал: "Означенный барон по прибытии в город Же завербовал поручика Бегемотова, который вернулся с театра боевых действий, с целью выпытать у означенного поручика секретные сведения выведать относительно... - пристав почесал затылок, - относительно безопасности границ Империи. Пристав Хрюков продолжает доблестное наблюдение."

Хрюков захлопнул досье, как бы произвел выстрел, вылез из крапивы и заглянул в окно жандармского участка.

В участке неутомимый Бегемотов уже тасовал за столом карты, а городовой Задников спал в ходе дежурства в углу на соломе. Двое жандармов спали стоя, вцепивший в одну винтовку, потому что соломы на всех и на лошадей не хватало. Вторая винтовка была пропита - от нее остался только штык, воткнутый в стол. С него свисали устаревшие женские подштанники.

Барон снимал сапоги, сидя на табурете.

Пристав в ужасе отшатнулся от окна, но, пересилив себя, снова просунул голову в раму, рискуя порезаться торчащими осколками стекла.

Тут Хоррис поднял голову и тупо уставился на Хрюкова.

- Брысь! - прохрипел он и запустил в пристава сапогом. Не удержавшись, пристав с грохотом упал в крапиву. Там он ощупал свежий и здоровенный синяк под левым глазом и начал новую запись - о террористических акциях барона против государственных лиц, находящихся при исполнении.

38.

Через несколько дней досье было заполнено до последней страницы, и поэтому Хрюков составил второе, потом третье, а затем и четвертое досье. Барон был изобличен полностью. На шестом томе фантазия Хрюкова стала иссякать, а барон заделался не только врагом Императора (заявляя его скрытым самурайским евреем), но и противником Императрицы, ее родственников и всех офицеров Ставки. Если говорить о распутствах барона, то он сделался уже неоригинален.

Прикончив барона, пристав завел досье на Задникова, Бегемотова и обоих не полюбившихся ему жандармов. В сети Хрюкова по собственной неосторожности попались еще тридцать пять завсегдатаев "Либидо" и четыре неблагонадежных собаки кормящиеся при Жандармерии.

Сделав и это, Хрюков достал в лавке уголовный кодекс и переписал его полностью применительно к барону Хоррису. Количество досье увеличилось до трех дюжин - теперь можно было появляться перед генералом Мюллером.

Между тем наступила осень, и канава, где обосновался Хрюков для конспирации, была залита отходами из Жандармерии, смывшими, кстати, несколько бесценных записей. Пристав, однако, не прекращал своего неустанного труда. Лишь в конце декабря, отморозив несколько важных органов, Хрюков во избежание решил приостановить наблюдение.

Для перевозки составленных материалов пришлось нанимать четыре повозки, поэтому пристав был вынужден продать свой дом в Отсосовске и все накопленное имущество.

Отправив повозки в Ставку, Хрюков на последние деньги арендовал для себя угол в хлеву, где жил и дрессировал навозных жуков, специально выписанных для этой цели из враждебной Самурайи.

39.

Между тем жизнь в городе Отсосовске шла своим чередом. Есть у нас новости и о поручике Адамсоне. Княжна Мария- Тереза наконец-то имела возможность ему отдаться и после этого значительно собой похорошела. На Адамсоне это событие сказалось несколько иначе: он заразился странной болезнью, которую ветеринар Мирзоян называл "конским триппером". Болезнь, к несчастью Адамсона, протекала с паталогическими осложнениями - поручик стал несдержан "по-малому" в самые непредсказуемые места и время. Между офицерами ходили слухи, что где-то за кукурузными полями осталось место, где Адамсон еще не мочился. Разумеется, в своей новой болезни поручик виноват не был, также как и Машенька - она все-таки не более, чем женщина. Полковник Легонький, заезжавший на Инспекцию - вот кто явился источником этой болезни в городе Отсосовске.

Ветеринар Мерзивлян пробовал лечить Адамсона, предлагая ему все разновидности касторки. Однажды он впопыхах налил ему конского возбудителя - болезнь на послеобеденное время отпустила бедного начальника гарнизона.

Потом с Мерзивляном произошел один известный случай и лечить Адамсона стало некому. Случай был вот какой.

Кажется в один из вторников, адмирал Нахимович, судья Узкозадов и ротмистр Яйцев поехали по своему обыкновению в игорный дом. На коленях Узкозадова и Яйцева сидели две веселые барышни, которые ничему не противились.

Это вызывало жуткие приступы зависти, сидящего рядом, адмирала Нахимовича из-за того, что он был импотентом. Особенно Нахимович завидовал ротмистру, увидев его оба однажды в бане, и с тех пор это видение неотвязно преследовало его. Штаны на некоторых местах Яйцева, действтельно, топырились необычайно.

Нельзя сказать, что Нахимовичу не везло. В молодые годы он дал бы Яйцеву два раза вперед, но сейчас, после разоблачения Машенькой он стыдился себя на балах и попойках, многие на него показывали пальцем.

В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов - занимаясь прекрасным полом, а Нахимович - смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что Мерзивлян был гомосексуалистом.

- Ты что, голубой, что ли? - спросил его судья. Однако в зале было шумно, и Мерзивлян вполне мог сделать вид, что не расслышал. Это он и сделал.

Тогда Узкозадов залюбопытствовал еще больше и в перерыве перед очередным вальсом переспросил его снова.

Интерес судьи Узкозадова к сексуальным наклонностям Мерзвлян мог бы показаться странным, но объяснимым. Дело в том, что сам служитель закона в течение многих лет скрывал свои пассивные наклонности, прикидываясь нормальным, активным гомосексуалистом.

Таким образом, судья Узкозадов и ветеринар Мерзивлян условились и через сорок минут оказались на третьем этаже возле меблированной комнаты. Войдя внутрь комнаты и проверив засовы, они погасили все свечи...

На втором этаже продолжалось веселье, когда Узкозадов неожиданно ссыпался по лестнице и вбежал в зал к офицерам, и только там озноб отпустил его. Судья трясущимимся руками закурил турецкую сигарету с фильтра.

"Чуть не провалился, - подумал он. - Совсем забыл о конспирации..." Немного успокоившись, и еле сдерживая отвращение, он пошел к столикам развлекать женщин.

Так уж получилось, дорогой наш читатель, но Узкозадов никогда и не был гомосексуалистом - его притягивало все недозволенное, но он так этого боялся, что так и не стал "голубым". К слову сказать, и знал он об этом совсем мало.

У ветеринара Мерзивляна были болeе точные сведения о гомосексуализме. Он слышал, говорят, даже про СПИД не по наслышке.

"Все пропало, - подумал оставленный в комнате Мерзивлян, - этот подлый Узкозадов меня спровоцировал... Теперь меня посадят, в камеру к мужикам!" Чтобы избежать преследования жандармерии за свои убеждения и наклонности, Мерзивлян повесился на куске простыни, и стал похож на вежливого армянина. Сняли его из петли через две недели, обнаружив Мерзивляна по запаху. В эти комнаты поднимались за ненадобностью очень редко - развратом господа офицеры занимались прямо в банкетных и игральных залах.

Образ ветеринара буквально преследовал судью, но потом он решил выбросить его из головы. Всех поприветствовав, Узкозадов вильнул к креслу, где сидела Машенька, и стремительно увлек ее за портьеру. Такую ошибку мог допустить только судья Узкозадов, который не верил в заразные заболевания, считая их чуть ли не легендой. Например, жалобы Адамсона он объяснял просто чрезмерной дозой пива.

Княжна Машенька в радостном полузабытьи между тем обняла и поцеловала судью в губы, начав, хоть и не торопясь, раздеваться. Глядя на нее, судья стал открывать бутылку шампанского, которое забродило до такой степени, что пробка, вылетев из бутылки, сбила одну из тяжелых люстр. Люстра упала, повергнув на пол судью, судья задом обвалил портьеру. Все увидели Машеньку немного, по пояс, обнаженную, и помятого люстрой Узкозадова, умирающего, но полного достоинства. Радуясь, что никто так и не узнал, что он был гомосексуалистом, судья гордо и мощно пел "Врагу не сдается наш гордый "Варяг", а также "Боже, царя храни" на тот же мотив.

Заслышав песню, ротмистр Яйцев вскочил на стол и выхватил саблю. С криком "Даешь!" он махал ею в разные стороны, сбивая при этом дюжину хрустальных подвесок с другой люстры. Одна из подвесок угодила ротмистру прямо в голову, но он не помер, как Узкозадов, хотя все надеялись именно на это. Голова ротмистра Яйцева была прочна, сродни мраморному стульчику.

Между тем судья Узкозадов допел с Яйцевым государственный гимн и скончался под оглушительные рыдания княжны Марии- Терезы.

В этот скорбный момент двери залы распахнулись настежь и всем предстал пьяный в апокалиптический дребезан поручик Адамсон. Штаны его были запачканы на ветру, также как и мундир, застегнутый на спине.

Ведомый слухами, что в игорном доме объявился покойный авангардист Блин, Адамсон тщательно осмотрел залу и вынужден был признать, что Блин оказался все же покойным.

Ничуть от этого не растерявшись, опрокидывая столики, Адамсон нашел ротмистра Яйцева и стал вдалбливать в его голову анекдот о двух евреях, придуманный третим евреем (возможно, самим Адамсоном).

Яйцев все еще стоял на столе и отпихивал Адамсона ногами и ощупывал свою распухшую, как жестяная консерва, голову, переживая таким образом почти смертельный удар.

- Ну вот, а тут приходит жена... - настойчиво продолжал Адамсон, не замечая невнимания ротмистра и явно что-то перепутав.

- Дурак вы, ваше благородие! При чем тут жена? - встрял вездесущный адмирал Нахимович.

- Не мешай, скотина! - прикрикнул на отставного поручик Адамсон. - Иди лучше смотри в Устав! Импотент!

Адмирал обиделся и пересел за дальний столик. Оттуда ему было все равно хорошо видно, как из зала выносят труп судьи Узкозадова.

Зрелище это надолго задержало внимание обидчивого адмирала. Вскоре, забыв о своем сексуальном недомогании, Нахимович стал грязно домогаться к веселым барышням, называя их для пикантности "господами гусарами". После предложений выпить с ним на брудершафт адмиралу захотелось в извинительное место. Поручик Адамсон (в свою очередь), совсем уж разгулявшись, прокрался вслед за адмиралом и, совсем уж неизвестно почему, запер его кабинку снаружи.

Веселье продолжалось, об адмирале, как и о многих других морских офицерах, вскоре все забыли, даже неблагодарные веселые барышни. А когда под утро игорный дом опустел, офицеры и их дамы понеслись в пролетках кто домой, а кто в нумера. Один лишь адмирал Нахимович никуда не уехал, зовя на помощь в туалетную комнату игорного дома. Кабинка к тому же оказалась для дамского пользования, из-за чего от мух не было никакого покоя.

В это же время на окраине Отсосовска свет горел только в одном здании публичном доме для господ офицеров Ставки. Оттуда и звучали звуки рояля и крики сонного швейцара:

- Чего тебе тутова, быдло, надо! Станки уже устали!

Так он прогонял стучавшегося в дом возбужденного и грозного ротмистра Яйцева, офицером Ставки, кстати, уже давно не являвшегося.

В своем упорстве ротмистр был страшен. Он ничего уже не соображал, а только мычал и пытался достать швейцара саблей, вымазанной в жире кабанчика и в красном соусе. Швейцар уворачивался и прикрывался дверью, словно обнаженная женщина.

Проходившие мимо гусары, будучи сами основательно на взводе, не узнали ротмистра, и даже более того - приняли его за самурайского шпиона. Не успел Яйцев осмыслить, что происходит, как был тут же изрублен в капусту.

Швейцар, являвшийся, кстати, тайным агентом Швеции, признал того, кто стучался в его заведение, и воскликнул:

- Так это вы, господин ротмистр! - (было уже, как вы сами понимаете, слишком поздновато).

Гусары же, возбужденные одержанной победой, повалили в ресторан "Либидо", выломали дверь и опустошили сидровые погреба. Веселье продолжалось весь день, а к вечеру разбушевавшихся гусар вывело из ресторана собранное народное ополчение.

Примерно в это же время, то есть, еще до приезда основных гостей в игорный дом, в его туалете был найден труп адмирала Нахимовича, замеревшего на коленях. Голова же его (на это многие обратили внимание) находилась в "очке". В руке адмирала был зажат орден святого Евлампия с подтяжкой Первой степени за безупречную многолетнюю службу и клочок клозетной бумаги:

"Ухожу из жизни с честью и доблестью. Прошу считать меня героем. Адмирал Нахимович."

- Вот истинно офицерская смерть! - заметил внимательный капитан Малокайфов и решительно застрелился.

Его примеру последовали еще шесть офицеров, но позднее и проходивший мимо с визитом мэр города Же Сидоров-Микстуров. Впрочем, поговаривают, что это было не самоубийство.

40.

Между тем во всех имперских газетах появились сообщения о напряженной обстановке на самурайской границе, а в "Отсосовских ведомостях" и в "Курьезе Отсосовска" на первых двух страницах рассказывалось о пограничном конфликте неподалеку от деревни Отсосовки и села Санотряпкино.

Во время этого инцидента семеро самурайцев под прикрытием ночного мрака и артобстрела пересекли границу, проникли в Санотряпкино и изнасиловали деревенскую девушку утерянной фамилии. События развивались галопирующе, и вскоре число изнасилованных по обе стороны границы достигло 28 человек, в том числе и особ женского пола.

Информация об этом повергала в ужас все гражданское население, и теперь первый стакан сидра поднимался всеми за здоровье отсосовского гарнизона.

Начальник же гарнизона, поручик Адамсон с приближенным ему офицерским составом пребывал в полнейшем спокойствии, убежденно веря в силу своего гарнизона.

Через день в доме госпожи Снасилкиной-Шестью устраивались увеселительные вечера с холодным шампанским, казино и любительским театром, организованным княжной Машенька в благотворительных целях. Все роли в этом театре игрались барышнями исключительно в черном нижнем белье, и вскоре театр должен был поехать на гастроли в Ставку.

Офицеры кутили, развлекались с дамами, но в основном пили сидр с Иваном, отлучаясь вроде бы невзначай на кухню.

Трехсотенный гарнизон, расквартированный в Отсосовске, служил надежной защитой городу, и потому господа превозносили поручика, славили его внешность и барышень, которые ему нравились и с которыми он уединялся в спальне.

А обстановка на самурайской границе все накалялась и продолжала накаляться до тех пор, пока Адамсон не вышел все-таки из равновесия и потерял всякую уверенность.

Он стал так переживать и терзаться, что уже через неделю у поручика оставалась только одна надежда - на пятитысячный казачий полк генерала Базанова, который ко всему прочему обладал самой обольстительной куртизанкой в державе. По рассказам очевидцев, она имела очень узкое и в то же время чрезвычайно глубокое обольстительное место.

Поручик вспоминал о своей встрече с Базановым в одном из салонов Столицы и убеждал себя всякий раз, что на такого человека надеяться можно. И теперь на всех вечерах он произносил имя Базанова с такой уверенностью в голосе, что даже гражданские лица уверовали в прочность отсосовской обороны.

Между тем сам генерал Базанов не торопился двигаться в Отсосовск, брезгуя низким званием Адамсона и не желая становиться под его начало. Удерживало его также нежелание вывозить туда даму своего сердца, которую он необычайно берег от отсосовских соблазнителей. Он был наслышан не только о Нахимовиче и поручике Бегемотове, но и о Блюеве, ротмистре Яйцеве и Хоррисе. Генерал был вполне осмотрительным человеком.

Дама же его сердца, напротив, была покорена отсосовскими офицерами, несмотря на то, что вблизи не видела из них ни одного. Более всего Софья была увлечена поручиком Бегемотовым, о котором слышала, что он может любить чуть ли не семь раз подряд (на самом деле всего - шесть). Это свойство в силу известных наклонностей волновало Софью чрезмерно. По утрам она особенно яростно расталкивала генерала в его постели, требуя немедленно выехать в Отсосовск, и уверяла, что этого требуют интересы Империи и оперативная обстановка. Базанов же отбрехивался как только мог и объяснял, что на границе-де все идет нормально и самурайцы потеряли всякий интерес к имперскому уездному городишке.

Длилось это недолго, и уже в октябре, в один из ясных дней, Базановский казачий полк вышел на Марш в Отсосовск.

41.

Поручик Адамсон сидел на крыше Отсосовской уездной управы и смотрел сквозь стекло на восток. Обстановка на самурайском фронте складывалась все хуже и хуже, на дороге в любой момент мог показаться неприятель.

"Наши доблестные войска в срочном порядке отступают на заранее заготовленные позиции..." - бормотал поручик, сплевывая вниз, на улицу.

- Эй, начальник, что видно? - крикнул снизу корнет Блюев.

- Да вроде все тихо, - ответил Адамсон и в тот же момент увидел на востоке облако пыли. - Японцы! К бою! - заорал чуть поздже поручик и нырнул в чердачное отверстие.

- Равняйсь! Смир-рно! - завопил он из окна второго этажа.

- Заряжай! Пли! - из окна первого.

- Ура! В атаку! - из прихожей.

Только выскочив на улицу, ошалевший поручик понял, что кричал он напрасно. Площадь была пуста, если не считать нескольких коров и поддатого корнета Блюева в кальсонах.

Приказав Блюеву взять на себя правый фланг и матерно ругаясь, Адамсон бросился к казармам.

Не прошло и часа, как все было готово к бою. Дорогу преграждала баррикада из телег, фонарных столбов и поломанной мебели, за которой залегли солдаты. В небольшом отдалении стояли четыре пушки. Неприятель приближался.

У Адамсона пересохло во рту, и неожиданно снова началась его сортирная болезнь, да не одна, а в придачу с поносом.

- Корнет Блюев! Приказываю временно принять командование! - крикнул Адамсон и осторожно побежал за угол. Секундой позже он появился снова, и по галифе стало ясно, что он не успел.

Корнет Блюев деликатно отвернулся в сторону дороги. На горизонте как раз появились передовые порядки казачьего полка генерала Базанова. Узнав своих, Блюев радостно взмахнул руками и закричал:

- Не стрелять! Ведь это наши, базановцы!

После чего корнет вскочил на одну из лошадей, по случайности приблудшей на площадь к бесплодным коровам, и погнал ее навстречу казакам.

42.

В развернутом строю, с бунчуками и знаменами, вступал в Отсосовск казачий полк генерала Базанова. Радостные жители высыпали из домов, чтобы приветствовать героев, многие бросали им охапки цветов, бутыли с сидром, барышни подсаживались к казакам.

- Салют победителям косорылых! - скомандовал поручик Адамсон и взмахнул рукой.

Ударили пушки, отчего первый ряд базановцев был положен картечью. Казаки сразу бросились в атаку. На площади осталось около тридцати трупов мирных жителей, остальные снова попрятались.

- Скоты! Быдло! Почему стволы у пушек не подняли! - возопил поручик Адамсон на пьяных оружейных. Слава богу, все обошлось благополучно (только семь казаков погибло смертью храбрых) и вскоре кровавая мясорубка остановилась. Командование отсосовского гарнизона и генерал Базанов в согласии и со свитой отправились в "Либидо".

Перед входом в ресторацию состоялся торжественный церемониал встречи казацкого полка хлебом-солью.

Из небольшой белой беседки выступал корнет Блюев, а всю аудиторию разместили на почтительном расстоянии - чтобы от Блюева не разило сверх нормы перегаром. После десятиминутной речи Блюева, которая началась и кончилась словами "Едрена вошь, господа, простите меня, но я пьян", генерал Базанов построил полк и доложил невменяемому, прислоненному к стене Адамсону, что полк прибыл. Это было видно и так, а вот где поручик успел нажраться - было абсолютно неизвестно. Грянул полковой оркестр, в поручика полетели цветы, конфеты и ярко окрашенный серпантин. Это же дерьмо летело и в генерала, но тот взял невозмутимый вид и стоял по стойке "смирно".

- Ничего, ничего, генерал, пойдемте-ка в "Либидо", - выдавил из себя Адамсон и затушил папиросу о китель Базанова.

Под церемонию отвели громадный зал, куда собрался весь цвет Отсосовска и окрестных сел и деревень. Семеро батрацких семей села Санотряпкино разместились на почетных местах - они особенно пострадали от самурайцев.

Неуютно чувствовал себя генерал, посаженный между уже косыми Блюевым и Адамсоном, разлученный с Софьей. А впрочем, все вылилось, ко всеобщей досаде, в очередную попойку.

Нет смысла описывать все безобразия происшедшие в этот вечер, поскольку к сюжету повести они не имеют ни малейшего отношения. Скажем только, что дурные предчувствия не обманули Базанова, так как Софья изменила ему прямо на глазах приглашенных, флиртуя на все стороны и даже под столом.

Не способный этого стерпеть, Базанов обложив последними словами подлых обольстителей Блюева и Адамсона, и в расстроенных чувствах покинул "Либидо", пытался поднять свой полк в ружье, но на месте никого не нашел казаки тоже гуляли. В расположении оказалось только тридцать ветеранов и тяжело больных, которые ничего уже не могли, да и не хотели - Базанов возил их в обозе для поддержания численности полка.

Тогда Базанов позорно бежал из Отсосовска и по истечении трех суток оказался на самурайской границе, где сдался в плен первому же самурайцу. Тот оказался на редкость бестолковым, только через неделю скитаний по кабакам Базанову удалось встретиться с большим самурайским сановником, который признал его по давним гулянкам и вечеринкам, когда Империя и Самурайя были еще наипервейшие друзья-Союзники. К этому времени до Базанова дошла уже телеграмма из Ставки о его разжаловании в прапоршики за предательство по отношению к Империи. Это только озлобило его еще больше.

Знакомый сановник помог Базанову получить батальон бывших имперских людей, бежавших за границу в поисках лучшей жизни. Хорошей жизни они почему-то там не нашли, голодали, бедствовали и мечтали только напасть на Империю, чтобы отыграться на землях государя Императора за свои лишения и невзгоды. Этих людей, числом около десяти тысяч, правда уже ставших желтозадыми и косоглазыми, и вручили генералу Базанову. Он добросовестно стал обучать свой батальон военному делу при помощи Устава, в чем как всегда преуспел. Кроме этого изменнику-генералу положили большое жалование и право на трехдневное разграбление небольшого самурайского городка.

Теперь Базанов жаждал только одного - побыстрее добраться до Отсосовска и примерно наказать подлых отсосовцев. Под его рукой находился озлобленный десятитысячный батальон, а отсосовцы пристрастились к запою и страдали от ожирения, нанести им поражение - дело двух дней и сопутствующей Базанову воинской Удачи.

43.

Слезы скорби мешают нам расписать более подробно то, что было дальше. Тем более, что копаясь а Архивах Канцелярии, Со-авторы стали слепнуть, к тому же за это время изрядно подорожало пиво. Но краткое изложение извольте.

Когда вести об измене генерала Базанова достигли Отсосовска, а затем и Столицы, поднялся большой переполох. Начисто исчезли сахар, соль и спички, пропал херес. Все ждали вторжения озверевшего от ревности Базанова на Пределы Империи. Софья, пофлиртовав в "Либидо", была покинута корнетом Блюевым где-то в солдатском борделе и судьба ее на несколько строк затерялась.

Из Столицы в Отсосовск был направлен пехотный Уставной полк, ведомый полковником Секером, воякой пожилым, но заслуженным. Полковник лично пережил 17 кровавых сражения в бронированном вагончике и на его груди уже не хватало места для орденов. В самом городе формировалось народное ополчение. Его гарнизон и остатки разбежавшегося полка казаков Базанова было решено придать для усиления полку Секера, и именовать этот полк отныне "Дивизией".

В городе Же, сугубо штатском и лишенном привлекательности подтянутых офицеров, тоже произошел ряд волнений. Отмечался бунт в женском монастыре благородных девиц и демонстрация педерастов среди гимназистов. Все - из-за отсутствия сидра, остатки которого намертво допивали заезжавшие в Же гусары.

Пристав Хрюков так и не дождался ответа на свое досье, в Столице были заняты проблемами воскресных обедов и приемов в Ставке. Пристав настолько пристрастился к литературной деятельности, что не смог оставить потуги на этом поприще и стал посылать во все журналы детективы, написанные на основе досье, подписываясь псевдонимом "Майор Пронин". Вскоре после случайной сокращенной публикации одного из них его забрили и сослали на остров Св. Елены - "за присвоение себе внеочередного звания".

Барон Хоррис воспользовался тяжелой обстановкой на границе Империи и стал вывозить в Швецию все материальные и культурные ценности города Же, намереваясь обменять их там на сидр. Разумеется, нарвался на авангард самурайцев и в муках погиб от штыковой раны в зад.

Бегемотов, узнав от своего денщика, что Софья находится в солдатском борделе, заехал за ней на пролетке и и на ворованные деньги решает увезти ее в местечко Париж. По дороге они, разумеется, нарываются на арьергард самураев, Софью по злобе душевной убивают, а поручика Бегемотова пристреливают из ружья. Его геройская погибель надолго запала в души самурайцам, окончательно посрамив их боевой дух.

Дивизия Секера выступила к театру военных действий, где столкнулась с батальоном теперь уже прапорщика Базанова. Левым и правым флангами командовали корнет Блюев и поручик Адамсон, кроме них в Дивизии нашлись и другие видные офицеры, любимцы Секера, посему дивизия Секера была два раза наголову разбита.

В последнем сражении полковник Секер получает и раздает тяжелые раны. Исполненная боевым духом дивизия отходит на заранее подготовленные позиции - к деревне Отсосовке, сдавая неприятелю Же и прикрывая собой город Отсосовск.

Прапорщик Базанов преследует дивизию по пятам. Не смотря на это, Блюев и Адамсон пьют в обозе самурайский сидр. Где-то еще продолжает раскручиваться Рулетка, господа офицеры рискуют, поклоняются дамам и делают ставки. И сама жизнь в любом случае продолжается.

Часть третья

ДИВИЗИЯ СЕКЕРА

Вперед, сквозь ад идут полки,

Стреляя всех подряд

И злые, как волки...

Дан.Слонов, литератор СПИП

(*) Действие этой повести происходит через годы после вторжения прапорщика Базанова, описанного в "Рулетке", и вплотную иллюстрирует кровавую мясорубку сражений возле видных рубежей у деревни Отососовки. К дивизии Секера приписан поручик Слонов, но связь со Ставкой главнокомандующего Мюллера утрачена. Из архивов имперской Канцелярии совершенно очевидно, что к этому моменту в Империи уже есть несколько Ставок главнокомандующего, одна из них генерала Мюллера, другая полковника Секера. Заметно, что оба относятся друг к другу крайне неблагожелательно и обвиняют друг друга в узурпировании власти. К этому, Со-авторы информируют Читателя, что "Дивизия Секера" закрывает книгу "Фронты".

44.

Дивизия полковника Секера шла по бескрайней степи уже битых три часа, а неприятеля вокруг было видимо- невидимо, но пока не было видно.

Впереди на лихом коне, помыкая лошадь обломанным стеком, неспешно ехал поручик Слонов. Слонов был выписан срочным письмом из Ставки генерала Мюллера полковником Секером, чтобы перепоручить ему дивизию под временное командование, пока сам Секер не оправится от полученных ран. Ни один офицер Дивизии, в том числе поручик Адамсон, не могли командовать дивизией, постоянно братались с солдатами и вели себя с ними за панибрата, так что потом их приказов никто не слушался и посылали за сидром.

Слонов был не таков. Всю свою жизнь он провел потребляя сидр и муштруя юнкеров, к тому же Секер соблазнил его возможностью сделать на Фронтах карьеру и когда-нибудь стать генералом.

Прибыв в дивизию, Слонов принес и последние новости из Ставки. Эти новости так и остались последними, ибо больше от нее вестей не доходило.

Секеровцы уже давно потеряли связь со Ставкой главнокомандующего Мюллера и вступали в бой по своей прихоти. Были сведения, что на Восточных Пределах до сих пор открыт Фронт против вероломной Швеции, а на Западе ведутся бои против враждебно настроенной Самурайи. Только между Тоже-Же и Тульскими Лесами лежало относительно спокойное пространство, именно здесь полковник Секер давал сражения легионерам преследующего его Базанова и всем, кто подвернется под руку, когда офицеры или сам Секер были не в духе. Последний лежал сейчас в одной из тачанок и призывал возницу именовать именовать ее Ставкой главнокомандующего Секера. Так же назывались теперь палатки, в которых располагался смертельно раненный комдив, или захваченные избы.

В саженях пятнадцати от поручика Слонова гарцевал также вверенный ему поручик Адамсон с перепаханным шрамами лицом. Он пел и всячески надоедал всему эскадрону, а когда собирались на постой, то и всей дивизии. Кроме этого, Адамсону нестройно подпевал корнет Блюев.

- Эй, корнет! - прикрикнул сквозь дрему поручик Слонов. - Приказываю немедленно заткнуться!

Некогда поручик Слонов был взводным юнкеров Адамсона и Блюева, но теперь ни разу не упоминал об этом. Так собаки относятся к своим щенкам, которые выросли, не признавая их своими близкими. Что же касается Блюева, то ему вспоминать об этом было просто неприятно. Тем более, что недавная контузия отбросила его на десять лет назад в умственном развитии.

Между тем, разведка, которая пила сидр в обозе, донесла, что вдали виднеется деревенька, с виду самым доподлинным образом напоминающая Отсосовку. Ранее, года четыре назад, она была брошена на произвол неприятеля - разжалованного генерала, ныне прапорщика, Базанова, и вот теперь дивизия снова вышла на эти видные рубежи. За все это время прапорщик Базанов так и не сумел настигнуть неуловимую дивизию Секера, которая скиталась теперь по Пределам Империи, вступая в жаркие схватки с прорастающими вокруг врагами.

Поручик Слонов продрал глаза, долго отвинчивал фляжку, а потом пил, далеко запрокинув лысеющую голову. Самой лысины из-за фуражки видно не было, мы упоминаем о ней из любви к важной исторической детали.

Наконец Слонов хмыкнул и неприлично выругался, что делал всякий раз, прежде чем отдать какое-нибудь распоряжение.

- Дивизия! Слушай мою команду! Я, тля, дважды повторять не буду! Сто-ой!!! Ать-Дэва!

По степи пронесся лязг тел и оружия. Казалось, огромный железный воин споткнулся и упал замертво. Поручик Слонов обернулся на своих солдат, лицо его было надменно и сурово, и теперь было отчетливо видно, что взводный изрядно постарел.

45.

Затоптав огороды вокруг деревни Отсосовки и конфисковав все запасы сидра, дивизия расползлась на постой по дворам. Не обошлось без некоторых эксцессов, однако, мародерство было подавлено в зародыше, а недовольные гусары посажены под арест в передвижной дивизионный сортир.

Дивизия Секера ожидала смертельного боя с превосходящими силами противника и терпеливо ожидала его в Отсосовке с минуты на минуту. Посему контр-обер-лейтенант Кац и поручик Забибуллин были направлены с сотней пехотинцев в дозор к старым окопам, получив при этом самые суровые наказы поручика Слонова - при появлении неприятеля стрелять.

В хате деревенского старосты, где поселился поручик Адамсон, к вечеру собралась вся олигархия в лице поручика Слонова, адъютанта Секера услужливого, но хитрого Палыча и молодого конвоира Сережи из-под Санотряпкино, охранявшего бочки с дивизионным сидром. Корнета Блюева сюда не позвали. Недавняя контузия отбросила его умственное развитие лет на десять назад, и он стал заметно не в себе. Потому офицеры старались с ним не водиться.

Расположившись за длинным и широким дубовым столом, занимавшим почти всю горницу, они хлестали отбитый у самурайцев сидр, щедро разбавляя его водкой.

Палыч, адъютант полковника Секера, был красен лицом и уши его пылали от постоянного желания выпить. Изредка уважаемый всеми за смекалку Палыч смахивал даже на денщика - куда только девалась штабная выправка и срисованные с Секера аристократические манеры! Правда, все знали, как досталось Палычу, как много пережил он в Южной Швеции, многих пережил Палыч.

Сам предводитель и кумир офицеров - полковник Секер лежал серьезно раненый и в то же время при смерти в небольшом сарае, стоявшем неподалеку. Он бредил, а сидевшая рядом бабка-повитуха по имени Анжелика вытирала с его губ выступавшую пену. По всем признакам было заметно, что полковник плох.

Тем не менее у поручика Адамсона пили без перерыва. После шестой бутылки разговор зашел, как обычно, о женщинах.

- Помню как-то раз, это еще при адмирале Нахимовиче было, - заговорил поручик Адамсон, лениво развалясь на скамейке и закинув босые ноги на стол, - встречает меня как-то Софья, невеста прапорщика Базанова... Это когда он еще был генералом и хотел на ней жениться...

- Императрица?! - смекнул встрепенувшийся конвоир Сережа, недослышав. Был он вспыльчив и наивен как дитя - запросто мог дать по лицу и без всякого повода.

- Это я, знаешь ли, так, - вежливо ответил поручик и нахмурился. Сережу он боялся. - Я ей, значит, говорю: "Мое почтение, Софья!", а она мне: "Да виделись давеча, поручик. Базанов куда-то поехал, пойдемте, что ли, на сеновал..." - Ну и понеслось... Я ей, значит...

- Врешь, - сказал Палыч, зевая.

- Вру, - поручик послушно мотнул головой. - Все не так было, я вспомнил. Она мне: "Здравствуйте, поручик Адамсон!" А я ей - "Пойдем на сеновал, порезвимся, что-ли"... Ну, мы пошли, значит - и как понеслось!..

- Да врешь ведь, врешь, - настаивал невозмутимый Палыч.

- Вру, - согласился поручик и заплакал. - Не любят меня женщины, разве найдешь их где!..

- Да за что тебя любить? - тут же вскричал Сережа, задетый, как казалось, за живое. - Тебя же бить надо! По роже! Ногами!

Адъютант Палыч снисходительно улыбнулся, наблюдая за их трепотней. Он стащил с себя изящные, расшитые узорами, портянки и завалился на пуховой диван, доставшийся ему от толстой жены здешнего сторосты.

- Ядрена вошь! - устало промолвил он.

Потрепавшись, все снова стали пить и были уже изрядно хмельные, когда в хату влетел бывший в дозоре гусар, это был кавалерист Стремов.

- Тревога! Базановцы! По коням! - закричал он в волнении.

- Не обращайте внимания, - лениво предложил на это поручик Адамсон. Это же кавалерист Стремов! Он как напьется, так у него всегда "тревога", или пожар начинается, и всегда "по коням"... Я по себе знаю...

- Я сказал - по коня-я-ям!! - снова заорал возбужденный Стремов. Изо рта его пошла густая желтая пена.

Конвоир Сережа поднялся, перебирая руками по печке, нашарил валенок и хотел запустить им в гусара, но не удержал.

- Господа, тише, ради бога! Комдива потревожим! - жалобным голосом воскликнул адъютант Палыч, прислушивась к тяжелому дыханию своего обожаемого командира. Никакого дыхания он, разумеется, не услышал, но спустя минуту вздохнул с облегчением. Гусар со стоном обиды вывалился обратно.

Проводив его задумчивым взглядом, Адамсон решил пройтись и поискать девок, авось еще кто остался, а остальные стали играть в карты, но никак не могли вспомнить никаких правил, а Палыч все время жухал.

Вскоре конвоир Сережа набил лицо поручику Слонову, которого, кстати, все не любили, а Палыч с оглушительным зевом повалился на свой пуховой диван и сразу же захрапел. После этому всем остальным окончательно обрыдло пустое времяпровождение. Этим дело, кстати, и кончилось. Только в соседнем сарае бабка-повитуха по имени Анжелика тихонько причитала:

- Господи, боже ты мой... Придай силы господину полковнику... На кого же он нас оставит, господи боже...

46.

На рассвете корнет Блюев сидел в кустах и подсматривал за личной жизнью поручика Адамсона. В одной из баталий корнета здорово тряхнуло гранатой и с тех пор все любовные увлечения своих приятелей он воспринимал слишком близко к сердцу. Блюев завел в обыкновение шастать за офицерами и подсматривать за их маневрами. Какая была в том надобность, никто не знал, но сам корнет обходил одиноких женщин за версту, зато всякий раз устремлялся за каждой, уже шедшей под руку с каким-нибудь офицером. Вот и сейчас Блюев ерзал, сплевывал, дымил от волнения местами обломанными папиросами и смахивал пепел в муравейник.

Поручику Адамсону еще вчера показалось, что он видел в деревне какую-то девицу. Четко это выяснив, он не поленился и приударил за этой девицей (однажды уже изнасилованной варварскими самурайцами). Звали ее все так же Наташей, но чаще ее не звали, а просто тащили к себе, кто в хату, кто в сарай, а кто - прямо в кусты. Ей только того и надо было.

На этот раз Наташа стояла возле кустов, а поручик ходил перед ней высокомерный, как страус, и пытался ухватить девушку за талию, желая приласкать. Наташа, отвыкшая от офицеров, кокетничала:

- Вы-то, небось, со столичными барышнями не так общалися!

Поручик сроду не общался со столичными барышнями, но отвечал уверенно:

- Ну, полно, Натка, а вдруг завтра - в бой, не увидишь меня более...

- Подумаешь! - набивала себе цену девушка.

- Эх, нету любви! Как пить дать, нету! - со вздохом доложил поручик, вызывая в девушке прилив жалости.

Пораженная в самое сердце, Наташа тут же отдалась ему в порывистом и страстном поцелуе.

"Точно нету", - подумал Адамсон, уже валясь навзничь и не успевая больше ни о чем подумать.

При виде разыгравшейся перед его глазами сцены Блюев быстро представил себя на месте Адамсона, зашелся в экстазе и угодил в муравейник. Схватку корнета с мстительными и злобными насекомыми смог прервать только разорвавшийся над лесом снаряд. На Блюева посыпались сучья, ветки и осколки фугаса.

- Началось! - заорал корнет и выскочил из кустов с саблей наголо. Порубаем сволочей как свинину! За мной, Адамсон!

Блюев пронесся мимо в сторону деревни, на ходу поддерживая спадающие рейтузы.

- Ур-р-ра!!!

Поручик, лежа на земле, проводил его сочувственным взглядом.

- Чего это он? - удивилась Наташа.

Адамсон непонимающе усмехнулся и, когда следующий снаряд упал почти что рядом, перекатился от Наташи в сторону и прикрыл голову руками. Оклемавшись от воздушной волны, он с немалой выдержкой пополз между кустами к Отсосовке. Впереди него шла Наташа, указывая безопасный от снарядов путь.

Первым в Отсосовке испытал тревогу вездесущий адъютант Палыч. Услышав знакомый грохот артподготовки, он, размахивая заржавленной саблей, стремглав выскочил из хаты.

- Бей их! Руби! Орлы, молодцы! - заорал он, подражая комдиву и хватанул саблей о столб. Сабля разлетелась на куски, а в руке Палыча остался только голый эфес.

- Вперед за Императора, мать его! - с этими словами Палыч снова махнул саблей. Если бы он не сломал ее до этого, то поручик Слонов вряд ли бы смог остаться в живых и настолько бездарно руководить операцией.

47.

Среди этой, наполненной событиями, жизни деревни Отсосовки и увлекательными приключениями наших героев, начиналось мрачное утро. Солнце медленно поднималось над горизонтом и освещало длинными желтыми лучами местный ландшафт. Накрапывал еле заметный дождь.

Пока в Отсосовке собирались ряды добровольцев, далеко на окраине уже вступили в бой пулеметчики контр-обер-лейтенанта Епифана Каца.

Накануне он послал кавалериста Стремова объявить всеобщую тревогу, но базановцы, которых они заметили в степи, так и не приблизились, развели сотни костров и встали на ночлег.

Епифан Кац сидел на поваленном телеграфном столбе, неизвестно по каким причинам здесь оказавшемся, видимо, с древних времен. Рядом с ним пристроился кавалерист Стремов, боготворивший Каца и слушавший его открыв рот. Еще бы! - именно Кац построил первый в Империи Коммуникационный Шлагбаум, какие раньше строили разве что в Швеции.

Обер-лейтенант Кац с добродушным видом чистил старыми портянками пулемет, кормильца, а кавалерист Стремов протирал влажной тряпочкой гранату, только что выданную ему поручиком Забибуллиным на утреннем построении.

Кавалерист Стремов был человеком поистинне удивительной судьбы. Ему довелось пройти не один десяток Фронтов, падать на Аэроплане, уносить из ресторана раненных, чистить на кухне картошку, ходить в разведку за сидром, когда-то действительно быть кавалеристом, и теперь в основном ездить на тачанках с Кацем и подносить ему патроны. К этому кавалерист Стремов был одним из немногих, кто еще сохранил детскую наивность и несобранность. У него вечно все валилось из рук, и другой на месте Каца поостерегся бы, обнаружив в руках зевающего Стремова гранату. Однако, глядя как Стремов вовсю трясет головой в стороны, стараясь окончательно проснуться, контр-обер-лейтенант Кац только иносказательно приговаривал:

- Не вертись, Стремов, а то не поймаешь...

- А чо не поймаешь, господин обер-лейтенант? - не выдерживает вскоре кавалерист Стремов.

- Да свои органы, Стремов! - всхрапнул обер-лейтенант и начал ржать, долго и болезенно, чревато заходясь в кашле. Кавалерист Стремов отстраняется, насупленный.

- Ладно, не серчай, - успокоил его обер-лейтенант. - Я ж тебя строевому порядку обучаю. Рванет эта зараза - так мозгов не соберешь, если они у тебя есть...

- Я чо верчусь-то, - стал оправдываться Стремов. - Я атаки неприятеля опасаюсь, вот его и высматриваю.

- Когда будет атака - тебе над ухом поручик Забибуллин в свисток свистнет и закричит, как свинья недорезанная: "Внимание! Атака!",

назидательно бросил обер-лейтенант Кац.

- Ага, теперь понял, - успокоился Стремов. - Слушай, Кац, ты давно уже на Фронтах...

- Ну! Видел бы ты мой Коммуникационный Шлагбаум, это нечто!

- А как можно неприятеля от приятеля отличить? Есть ли какое-нето захудалое различие?

- Хороший вопрос ты задаешь, Стремов, - похвалил кавалериста Кац и острожно похлопал его по плечу. - И хорошо, что ты именно сейчас об этом выпрашаешь. Значит, смотри сюда. Враги - это парни в синем обмундировании, а наши парни - те в зеленом, в грязном, которое на тебе и на мне. И побегут эти собаки недорезанные, базановцы, во-он с той стороны, а наши с заду, в обозе сидят. Вот такие, стало быть, отличия. Уловил?

Переживающий Стремов хотел было покивать головой в знак того, что все, мол, понял, но тут прибежал, пригибаясь, поручик Забибуллин и пронзительно засвистел что было сил в свисток, после чего закричал испуганно-истошно:

- Атака-а!

- Ну вот, видишь? - заухмылялся обер-лейтенант. - Я давно уже за этим Забибуллиным наблюдаю. Он же карьерист, каких свет не видывал. У него все по часам и линейке... Сейчас мы этим косорылым базановцам дадим жару!

- Попробуем, - притих тут же Стремов, сползая с поваленного столба в грязь окопа.

Легионеры Базанова в синем обмундировании уже шли беспорядочной толпой прямо на пулеметчиков Секера. Обер-лейтенант Кац устроился поудобнее в окопе и стал сандалить из пулемета затяжными очередями, стараясь при этом не высовываться наружу.

Кавалерист Стремов сначала забоялся, но потом пообвык и стал даже помышлять о ратном героизме. Наконец, Стремов приподнялся, чтобы далеко и метко - в самое сердце Атаки легионеров - метнуть свою блестящую гранату.

- Молодец, Стремов, только кольцо в следующий раз выдерни! - всхрапнул обер-лейтенант, не отрывая взгляда от отлетавших гильз. Фуражка Епифана так и прыгала от выстрелов.

Через минуту атака базановцев захлебнулась от выделения слюны, и они стали спешно отступать к походной кухне, время от времени крестясь по-самурайски на что-то трудноразличимое, маячевшее на фоне кровавого горизонта.

Обер-лейтенант Кац повернулся к Стремову и заулыбался:

- А вот у базановцев нет ни одного пулемета! Это я их нашел!.. Слушай, Стремов, сбегаешь за патронами? Я тебе и свою гранату отдам!

- Ладно, - согласился Стремов и заулыбался тоже.

Никто из них не знал, что эта атака была отвлекающим Маневром штрафных рот прапорщика Базанова, набранных из тех легионеров, что плохо знали Устав и потерять которых было не так жалко. А основной массив не знавших страха базановцев уже вышагивал стройными рядами в обход пулеметному заграждению.

48.

Прошло еще полчаса прежде чем поручику Слонову удалось построить эскадрон добровольцев, в рядах которого не было ни одного трезвого или пацифиста.

- Равнясь! - злобно гаркнул Слонов, глядя на равнявшихся по нему бойцов.

В этот момент из сарая показалась коляска, в которой перемещался еще живой комдив. Эскадрон вытянулся как струна, и даже Адамсон поджал в себя неохватное брюхо.

Ожидая пока бабка Анжелика докатит коляску с комдивом, поручик Слонов прошелся вдоль строя и еще раз напомнил о тревоге, объявленной вчера ворвавшимся в хату старосты гусаром Стремовым.

- Тревога!!! - словно гром раздался над деревней голос Слонова.

После недолгого пятиминутного раздумья, он оседлал своего скакуна и, опустив веки, сказал уверенно, но поминутно срываясь на визг:

- По коням! Ждут нас братья наши на поле боя! Поручик Забибуллин и контр-обер-лейтенант Кац уже вступили в кровавую схватку с неприятелем. Вперед же, гусары! За Императора животы положим!

Приподнявшийся Секер сумел только приподнять руку, очевидно, чтобы указать направление основного удара, после чего икнул и опустился в забытье.

Все остальные: Адамсон, Палыч, конвоир Сережа, возбужденнный Наташей и муравьями Блюев и еще около сотни гусар поскакали во главе с поручиком Слоновым в сторону долины, простиравшейся вдоль речки Течки.

49.

Когда эскадрон, растянувшийся по степи, оказался вдруг на поле боя, поручик Слонов понял, что сражение проиграно.

Наемники прапорщика Базанова прорвали Фронт по всему азимуту и уже приступили к надругательству столь дорогой поручику Слонову Империи.

Он приподнялся на стременах и стал бестолково махать саблей. Вдали показался конный массив неприятеля, который на всех парах мчался на одинокий эскадрон Слонова.

- Подтянись! К бою! Я вижу неприятеля! - заорал Слонов, чувствуя как седло его наполняется испражнениями. Поручик Слонов первый раз был в натуральном бою.

Все же сбоку на неприятеля покатили наши тачанки без пулеметов, но с отчаянными пьяными хлопцами, оттягивая на себя часть сил противника. Началом побоища послужил случайный взрыв снаряда, попавшего в самую гущу эскадрона. Отпрянув от несущего смерть огня, Блюев и Адамсон продрались грудью сквозь разросшийся кустарник и залегли в старом поросшем окопе. Поручик убрал со лба спутанные волосы и тут его поглотил ужас и смертельный страх перед его величеством Концом. Адамсон и судорожно сжал за запястье руку Блюева. Рука оказалась неожиданно мясистой и волосатой от самых пальцев. Заметив это, Адамсон брезгливо отстранился и закричал словно в последний раз:

- Конец нам, братцы! Помирать здесь будем!

Базановцы надвигались так решительно, что от этого зрелища даже захватывало дух. Поручик подивился столь небывалой отваге противника, а потом в метрах десяти увидел совсем еще молодого конвоира Сережу, перепачканного кровью, болотной жижей и без рейтуз. Он совсем уже обезумел от схватки, и, не дожидаясь приближения неприятеля, свирепо размахивал ржавой саблей. Сережа вел бой со своей тенью.

Казалось, что все уже кончено, но тут, к незабываемой удаче секеровцев, откуда-то сбоку, со стороны поднимающегося солнца, двинулись неисчислимые силуэты гвардейцев Нейтральной Бригады, кочующей в Швецко-Тульских лесах и под старым Тоже-Парижем.

Адамсон еще не знал на чьей стороне они будут ходить строем, так как о гвардейцах ходили упорно противоречивые слухи, но кровь от них все же застывала в венах. Например, именно они разграбили и выжгли дотла город Отсосовск, находившейся ранее неподалеку. Несколько раз Отсосовск на протяжении одной недели переходил с рук на руки, и теперь там было только выжженное пепелище.

Тем не менее поручик верил, что он сумеет спасти свою жизнь в грядущей неразберихе. Кажется, о том же думал, потирающий волосатые руки, корнет Блюев. А конвоир Сережа настолько уже ничего не понимал и отчаялся, что не подумывал даже подтянуть свои гусарские рейтузы.

- Ура-а-а-ать! - закричали гвардейцы Нейтральной Бригады как один. Теперь уже было видно, что на этот раз нейтральщики собираются нанести удар по легиону Базанова, видимо намереваясь отбить у него артиллерию и обоз. Две толпы сшиблись лоб в лоб, и за поднявшейся пылью ничего не было видно. Там - в этом страшном месиве шла битва, оттуда неслись крики, стрельба, из этой кровавой мясорубки не уносили раненых.

Внезапно поручик Адамсон заметил как из свалки вылетела чья-то черная лошадь. Он тут же вскочил, намереваясь ею воспользоваться для своего спасения. Но корнет Блюев опередил его. Тот вскочил еще раньше и не разбирая дороги, долго бежал за лошадью, опережая Адамсона на два корпуса. Догнать лошадь они не смогли и от жалости к себе оба заплакали навзрыд.

Рядом базановцы и нейтральщики рубцевали друг друга саблями и вопили друг другу что-то совершенно непонятное, видимо, на старом самурайском. Это было слишком жестокое зрелище для корнета Блюева, ставшего нервным и впечатлительным после контузии.

- Господа, господа, вы же все были вскормлены молоком матери! - бормотал он отупляюще.

Корнет сбился, упал на землю и застонал, давая всем понять, что он ранен. Тут он обнаружил под рукой окровавленное синее знамя базановцев. Блюев схватил древко и высоко поднял полотнище над головой. Роскошно блеснул на солнце вышитый пятиконечный крест, знамя распустилось над головой корнета.

- Вперед!! - заорал Блюев неожиданно для самого себя.

Знамя, казалось, ожило в его руках, заколыхалось, задрожало на бешеном ветру. Корнет, сам того не осознавая, побежал вперед, чтобы удержаться на ногах.

- Вперед!

За ним двинулись сотни людских и лошадиных тел. Вокруг свистели пули и осколки, трое базановцев, геройски заслонившие Блюева от ударов штыка, повалились бездыханными.

- За мной! - продолжал Блюев и бежал из последних сил. Повинуясь внутреннему голосу, он вел базановцев на скрытые в старых окопах пулеметы поручика Забибуллина.

У самого окопа Блюев неожиданно присел и устроился на корточках. Во время сражения у него схватило живот и сейчас это было вполне кстати, тем более что ему не оставалось ничего иного. Увлеченные им базановцы около минуты были в нерешительности, глядя на изменившиеся планы Блюева, а затем бросились в атаку, невежливо угодив корнета прямо туда, куда он ни за что не хотел садиться.

В тот же момент затихшую было битву подхватили очереди пулеметов, накануне снятых с тачанок для охраны подступов к Отсосовке.

Пулеметчиками руководил хитрый контр-обер-лейтенант Кац, а за одним из хорошо смазанным смертоносным механизмом находился сам полковник Секер. На этом огневом рубеже полегло несметное количество расстреливаемых в упор базановцев. Многие наемники сдавались и очень не хотели умирать, но полковник Секер все жал и жал на гашетки, усиливая повальный огонь.

- Дави их!

- Эх, чтоб вас!

- Огонь!! Огонь! Воды! - неслось над головами и выстрелами.

Скоро наемники стали отходить в степь, и вовремя, потому что у Секера кончились патроны.

- Вот так держать, - сказал он, оставив пулемет в покое, и обессиленно опустился на дно окопа. Бабка Анжелика вовремя подхватила полковника и стала делать перевязку, (это, кстати, было ее любимым занятием), потому что у комдива опять открылись раны.

Пулеметчики закурили и тут обер-лейтенант Кац приметил среди тел корнета Блюева. Героя стащили с бруствера и осмотрели. Выянислось, что корнет снова получил контузию, ничего не слышал и казался почти что мертвым.

Солнце стояло уже высоко в зените. На Севере, на правом фланге, продолжался страшный бой.

Поручик Адамсон старательно углубил штыком свой окоп и теперь следил в биноклю за ходом битвы. Время от времени над ним проносились лошади разных мастей, но высокая трава, к счастью, полностью скрывала наличие Адамсона.

Теперь было уже видно, что гвардейцы нейтрального войска не знают никакой меры. Они стремились к полному перевесу, теснили наемников Базанова по всем направлениям Карты и поголовно кололи их длинными пиками. Базановцы вяло отстреливались. Сам прапорщик Базанов находился на плечах двух ординарцев с мужицкими лицами и воинственно махал именованным наганом. В биноклю было хорошо заметно, что ему до коликов хочется есть.

Порыв ветра, совпавший с порывом Блюева, благодаря которому базановцы вышли даже на огневой рубеж полковника Секера, заметно ослаб, и теперь Базанов все чаще подумывал о сытном обеде.

Когда гвардейцы взяли остатки легиона наемников в кольцо, те построились в каре и под звуки труб строевым маршем ушли на второй план.

Сражение сходило на нет. Все заметно вымотались и озлобились, что казалось вполне естественно. Окровавленные трупы покрыли большую часть долины. Адамсону было некстати плохо. От вида крови его тошнило прямо под ноги, на казенные сапоги. Когда на поле брани и ругани все стихло, он огляделся, вытер рукавом рот и матерясь стал вылезать из окопа. В тот день Адамсон дал зарок никогда больше не вызываться добровольцем, а податься к контр-обер-лейтенанту Кацу, на тачанки, к пулеметам.

51.

- У-у-у! - простуженно выли шакалы, а замолкая что-то с чавканьем ели.

Конвоир Сережа открыл глаза. Прямо перед ним висело черное небо в крупных звездах. Иногда они мигали, да и сам небосвод немного покачивался это уже от того, что по Сереже проехала одна из тачанок.

Он выбрался из-под поваленных на него тел и побрел к реке, чтобы хоть немного отмыться. Где находилась река, а тем более Ставка главнокомандующего Секера, Сережа не знал.

Весь он был чем-то измазан, и в темноте не мог понять чем именно. Запах исходивший от собственной одежды и тела внушал Сереже некоторые гигиенические опасения.

- Что же это такое, а? Бросили одного на поле боя, как сучью собаку! И выбирайся теперь, как знаешь. Еще товарищи называются. Падла!

Сережа набрал в легкие воздуха:

- Не буду я с ними больше сидру пить! - зарекся он и, как впоследствии оказалось, был нескончаемо прав.

Так он шел с полчаса. Небо оставалось черным.

Сережа не вышел к реке или к Ставке. Его занесло на какое-то стойбище, окруженное кострами.

- Стой! Кто идет? - окликнул его часовой. Сережа узнал в нем гвардейца.

- Я это, я! Сережа из-под Санотряпкино!..

- Стой! Стрелять буду! - не растерялся часовой и выстрелил.

Перепуганного Сережу схватили сбежавшиеся люди, многие из которых были уже в исподнем. Долго били, не говоря за что, а потом куда-то повели между костров.

Здесь следует сказать, что верховодил в Нейтральной Бригаде анархист Задников. Когда-то он был городовым города Же, но потом его отправили с женским батальоном Смерти на Самурайские Фронты. Задников спешно дезертировал и основал колонию анархистов, утверждая, что Император уже никогда не вернется в свою Империю и умирать за нее более, чем глупо. Этой нехитрой идеей он сманивал многих пехотинцев и ряды анархистов постоянно пополнялись. Были, правда, и потери, поскольку из-за отсутствия Союзников приходилось воевать со всеми подряд.

Впрочем, Ставка главнокомандующего Мюллера расценивала формирование Задникова как Восьмую регулярную армию, а дивизию полковника Секера наоборот, как наиболее вероятного противника. Это уже от того, что Секер вероломно присвоил себе звание главнокомандующего Ставкой.

В отличие от Секера Задников получал время от времени указания из Ставки Мюллера - с кем ему открывать и закрывать Фронты. Задников всякий раз действовал наперекор им. Никакой над собой власти он не признавал, посему нейтральщики слушались его беспрекословно.

Частенько на сытый желудок Задников вспоминал свой женский батальон, который по мере выбывания из строя пополнял из гимназисток институтов благородных девиц. Ветераны слушали эти рассказы с некоторым недоверием, но вслух всегда ставили гимназисток в пример молодым рекрутам.

По своему внешнему облику был Задников тучен телом и дубоват по своему умственному развитию, что было особо характерно для многих гвардейцев, а лично Задникова предрасполагало к обильному принятию жирной пищи. Не исключено что по этому, он возил в обозе гражданскую жену Лизавету, которая иногда готовила ему и стирала, а в остальное время путалась с кем попало из Бригады в повозке.

Анархист Задников покачивался в гамаке, подвешенном на столбах над нарами, и изредка тихо поскуливал от безделья и вопиющей собственной лени, когда в его палатку привели Сережу.

- Вот, Хозяин, поймали около огородов...

- Кто таков? - живо спросил Задников.

- Да Сережа я с-под Санотряпкино, бить-то не н-надо бы... М-мне б-бы молочка испить - для сугрева, замерз я в степи...

- Воевал?

- Так точно! Неоднократно.

- Что-то я тебя не припомню во время побоища, - присмотрелся Задников. Сам он по причине разыгравшейся печени был в обозе.

- Да я сначала в Резерве был, потом вызвался добровольцем, а снаряд ка-а-ак швыдарахнет!.. Я - без сознания, а остальные ушли, куда - не ведаю...

- Подлый дезертир значит? - нахмурился Задников.

- Да может он просто шпийон вовсе? - возразил сквозь зевок толстый часовой и переступил с ноги на ногу.

- Да ну? Так его же не ко мне! Его же в Расход надо!

Сережа стал упираться, чувствуя недоброе, но анархисты были куда более многочисленнее. Что хотели, то и воротили.

- Не-е! Не хочу я в Расход! - кричал Сережа, да так, что Задников даже прослезился - до того ему стало жалко губить молодую жизнь...

- Делайте с ним что хотите, - отмахнулся он и, когда солдаты вышли, снова закачался в гамаке.

Возле палатки Задникова собралась уже изрядная толпа анархистов. Все рассуждали, что теперь делать со шпионом. Решили наконец посадить его на кол, шутки ради, а потом отпустить. Но тут пробегал мимо есаул Бодакин, рифмоплет и законченная скотина, да и пристрелил сдуру паренька.

- Как же так! - воскликнул Сережа и повалился на сырую землю. Понял он, что помирает...

- Прости ты нас, божья душа, мы ведь шуткануть хотели, - соврал кто-то из анархистов.

- Как же так! - повторил Сережа свою лебединую песню. - Хлопцы, вы того... Мамане весточку с оказией пошлите... Мол, так и так, чтоб не ждала меня на неделе...

Гвардейцы записали на портянках затерявшуюся деревеньку Санотряпкино, сняли шапки-ушанки, постояли минуту-другую в молчании и разошлись по кострам.

Патроны в этом году были недорогие. Здешние мужики обнаружили чьи-то заброшенные склады с боеприпасами и теперь с удовольствием меняли один к одному - ведро сидра на ведро патронов.

52.

Блюев с новым орденом "Падшего ангела" на груди сутулился на краю фланга и сжимал в кулаке подобранную потухшую папиросину. Остатки дивизии Секера стояли плечом к плечу на плацдарме деревни Отсосовки по стойке "смирно" вот уже второй часа.

Курицы в недоумении проходили мимо и подозрительно осматривали строй, желая очевидно выяснить, нет ли им со стороны строя какой-либо скрытой угрозы или совсем наоборот.

Комдив полковник Секер стоял в повозке и благодарил своих орлов за службу. Палыч с благоговением поддерживал его за ноги и смотрел преданным взглядом снизу вверх. По его небритым щекам катились слезы.

- ... Мы достигнем мирового господства и выйдем ко всем Пределам! Что есть жизнь? Жизнь - это постоянный путь к высокой победе. Это путь к героической смерти. Быть солдатом - значит постоянно за что-то умирать. Умирать во имя других!.. Спасибо, орлы! Я горжусь вами! Да здравствует Император!

Секер слез с повозки и, поддерживаемый адъютантом, подошел к строю.

"Спасибо", - говорил он, обнимая каждого без разбора офицера или солдата. Через несколько шагов у него снова открылись раны, так что до Блюева комдив так и не дошел.

Корнет несколько раз недовольно сплюнул, размышляя что все вокруг дерьмо и несправедливо. Как бы там ни было, а орден все же приятно отягощал мундир.

- Отдаю вам захваченную деревню на разграбление, - сказал напоследок Секер и его отнесли в сарай, где хранился сидр - на перевязку.

- Вольно! Раз-ойдись! - скомандовал поручик Слонов и первым побежал за коляской в сарай.

Солдаты с трудом покидали строй, многих пришлось разгонять плетьми и даже дубинками.

- Тебе же сказали - разойдись, быдло! - слышался чей- то охрипший голос, видимо, грубого поручика Забибуллина.

Поручик Адамсон с брезгливым выражением лица упорно всматривался в улицу Отсосовки, что-то выискивая языком в зубах. Шрамы на его лице багровели от напряжения.

Наконец, чья-то лошадь сорвалась с привязи, люди стали хватать ее под уздцы, послышался крик, заплутавшее эхо, в общем, нормальное проявление того, что есть еще чем мародерствовать.

Корнет Блюев, выставляя вперед грудь, пошел в хату, тихо радуясь жизни, а из домов Отсосовки, между тем, послышались крики и кудахтанье кур. Во имя жизни жизнь оставшихся в живых катила дальше.

53.

В хате старосты было людно как перед боем, ругань переполняла речи сгрудившихся здесь офицеров Ставки. Во главе общества, вакханально сидя на столе, находился поручик Слонов. Речи его были самыми длинными и громкими, а матерные глаголы слетали с его уст так легко, что маленькая дочурка старосты дивилась его образованности.

На дубовом, порезанном ножами, столе лежала карта местности с деревней Отсосовкой в центре, но настолько затертая и запачканная гороховой кашей, что всем сразу надоело на нее смотреть. Разве что поручик для убедительности своей грозной речи использовал ее, чтобы стучать перстом по самым замазанным и изорванным местам.

Кроме Адамсона, Блюева, контр-обер-лейтенанта Каца, поручика Забибуллина и адъютанта Палыча среди слушателей Слонова были староста с неохватной женой и малой дочерью. Трое последних были на задах - прятались в страхе за тряпками. Их Слонов подчеркнуто не замечал, сосредоточив все внимание на результатах плачевного для дивизии боя, а о том, что сражение кончилось неудачно, все догадывались и так. Хотя бы по внешнему виду самого поручика - мундира на нем не было, а остатки его были обмотаны вокруг шеи и торчали из сапог. Тело Слонова прикрывали входившая в моду тельняга и шерстяные галифе с прожженными кучно дырками. Грязные сапоги отчего-то пахли гнилой зайчатиной.

Окончив про сражение, Слонов брезгливо передернулся, глядя на карту, и увлек в соседнюю комнату Адамсона.

- Натерпелись вы лиха, а поручик? - поинтересовался он, не ожидая ответа.

- Столкновение было страшным, - задумчиво промолвил Адамсон и пустился в воспоминания. - Такое бывает, кажется, не часто.

Слонов внимательно посмотрел на Адамсона.

- Да, ладно вам, будьте проще - я вам советую.

Поручик открыл окно и справил с подоконника свою нужду. Распространилась вонь...

- Среди сражений и лиха, не надо распускать нюни, поручик! Тут вам не столичная опера!

Поручик, не собиравшийся распускать нюни, после этих слов неожиданно разрыдался, да так, что прибежала добродетельная жена старосты и просунула к ним рябую голову.

- Поди прочь, - заметил поручик и начал заниматься ногтями.

Удрученный происшествием дня, морально опустошенный Адамсон упорно не приходил в себя. Он глядел на закопченные иконы и его боевой дух грозил окончательно упасть. Поручик Слонов это тут же заметил и послал хозяйку за сидром.

- Жаль шампанского нет, - прошептал Адамсон.

- Да ну его в фопу! - неодобрительно отозвался о нем поручик. - Забудьте юнкерские годы, Столицу, первых смазливых девушек. Мы теперь все в дерьме и долго еще из него не вылезем! Так что, лучше успокоиться.

Поручик Слонов густо рыгнул. Адамсон нервно уставился на него, глупо улыбнулся, отрицая что-то помотал головой, и рыгнул тоже. Через минуту, проделав эту несложную операцию еще по одному разу, они с пришедшим Блюевым стали пить.

Сидра принесли много, кружки, которые они держали, казались огромными... В хате старосты с горечью оплакивали неудачный исход Отсосовского сражения и дальнейшие события, происходившие потом, нам ясны без их изложения, ввиду сходности с тем, о чем уже неоднократно рассказывалось в наших Хрониках.

54.

Пора бы любезному читателю заглянуть и в другую хату - хату бочкаря Алехи, что стояла на отшибе, обнесенная плотной изгородью и окруженная раскуроченными пнями. Именно в ней находилась на постое неоднократно упоминаемая девица Наташа, внучка старого еврея- золотопромышленника, ныне, впрочем, покойного.

Проживая здесь без особой цели, без сгинувшего бочкаря Алехи, она пребывала за чтением революционных брошюр, сваленных на чердаке, и аристократическими беседами с подругами. Так она повзрослела и, несмотря на внешнюю красоту, становилась женщиной, теряющей легкость и юношескую привлекательность.

После сражения на равнине, сюда, как и в другие избы, ломились звереющие от испытанного ужаса гусары. Следуя приказу о разграблении, часть из них добросовестно протрясла этот дом, оставив в целости только стены и вымощенный пол.

Наташу никто не посмел тронуть, поскольку сюда же завалился поручик Забибуллин. Отогнав саблей солдат, он увел Наташу в леса. Подруги, пришедшие ее навестить, вскоре поплатились тем же - Забибуллин был как всегда ненасытен.

Пока Забибуллин ходил по лесам, хата досталась в распоряжение эскадрона контр-обер-офицера Каца, построившего не только первый в Империи Шлагбаум, но и еще в молодости прошедшего инструктором все корейско-израильские Фронты.

Епифан Кац был одним из немногих, кто пережил Отсосовский Запой. В безвременье остались ротмистр Яйцев, судья Узкозадов и адмирал Нахимович и другие пылкие и доблестные офицеры. Он больше всех, пожалуй, переживал об утраченном офицерском клубе госпожи Снасилкиной- Шестью.

Наверное поэтому Епифан Кац пустил слух о том, что в его хате открывается гусарская рулетка в духе лучших времен. Желающих поиграть оказалось не так уж много и все они пребывали в лице лучшего друга Каца, прибывшего из лесов поручика Забибулина.

Забибуллин стал отстаивать свое право на эту хату, к тому же они не поделили славу победителя над одним из самых свирепых базановцев, мужланом в синем драпированном кителе. В результате офицеры не на шутку повздорили и, в самом деле, дело кончилось дуэлью. А точнее, именно гусарской рулеткой.

Пощекотав нервы всего эскадрона обер-офицер Кац крутанул барабан пистолета и разнес свою курчавую голову, оставляя Забибулина в зените славы, как покорителя мужлана-базановца в синем кителе.

После этого Забибулин без особого зазнайства принял эскадрон и в описываемый нами день снова решил уединился со своей девицей. На этот раз Забибулин затащил Наташу в завоеванную им хату бочкаря Алехи, нисколько не подозревая, что на чердаке сидел и прятался злой дезертир- базановец. Присутствие здесь последнего было тайной молоденькой девушки. Вот уже полгода прошло с тех пор, как она, скучающая, отвела его на чердак, накормила и по неосторожности отнесла горшок с сидром, который базановец тут же выпил. С тех пор базановец находился на чердаке, хоронясь от чужого глаза, в ожидании Наташи и сидра (иногда только сидра), для чего на лестницу он выставлял трехлитровый пустой горшок.

В общем, в тот день постелив свою бурку прямо на пол, Забибуллин беседовал с Наташей и пребывал в превосходном настроении. Внешне Забибуллин был точной копией подпоручика Хабибулина, но отличался от него во всем остальном. Когда они, казалось, уже достигли цели своего разговора, сверху, с лестницы ведущей на чердак, прямо на голову Забибуллина упал глиняный горшок. От удара горшок для сидра разбился, попутно расколов поручику голову.

Неправдоподобность создавшейся ситуации усугубил спустившийся сверху наемный базановец. Довольным взглядом он осмотрел хату, тщательно познакомившись с ситуацией. В минуту, когда девица была на последнем дыхании от ужаса и отвращения, ибо вид базановца был поистине ужасен, в хату ворвался запыхавшийся корнет Блюев, очевидно по своему обыкновению следивший за действиями Забибуллиным.

- Что здесь такое? - вопросил он.

Грозно и решительно корнет приблизился к наемнику и обнажил клинок. В ответ базановец только испуганно поежился и нахмурил брови. Поединок длился недолго - корнет несколько раз проткнул своего врага и на этом успокоился. На пожелание девушки отблагодарить избавителя, тут же, немедля, корнет согласно кивнул головой. Настало время сказать, что сценарии общения с девицами начисто выпали из головы корнета во время контузии при Отсосовском сражении, но теперь-то, благодаря покойному Забибуллину, провал в памяти Блюева был востановлен и он прекрасно знал что ему предстоит сделать, и поэтому-то так довольно улыбался.

55.

Солнце закатывалось большим красным камнем прямо за деревню Отсосовку. По темнеющей дороге уходили на Запад жалкие остатки дивизии Секера, солдат оставалось совсем немного. Почти четверть всего войска осталась в Отсосовке, расправляясь с полученным, но еще недопитым сидром. Не было среди уходящих и корнета Блюева.

Вся колонна секеровцев, состоящая из тяжелых скрипящих повозок, нескольких верховых и полусотни пеших бойцов, передвигалась чрезвычайно медленно, увязая в дорожной пыли.

Шедшие сзади незаметно бросали на дорогу оружие, снаряжение и патроны. Бородатый ополченец, имени и происхождения которого никто не знал, замыкал строй дивизии. С перепоя он полз на четвереньках, умоляя взять его на повозку и дать сидра опохмельнуться.

Поручик Слонов, утомленный бурной ночью, незаметно для себя, но привычно для окружающих, задремал. Покачиваясь в седле, он видел замечательный сон...

Снилось поручику, что сидит он в своем загородном домике (у него есть домик) на печке в зипуне и валенках. На лавке копошатся четверо его ребятишек в одних рубашонках, а в сенях хлопочет его жена Софья, первая леди Империи (ее он прибьет после, спасая от вражины Базанова).

Открывается дверь и входит вежливый полковник Секер.

- Здрав-желам, ваш-выс-бродь! - гаркает он, вытянувшись в струну.

- Как стоишь, собака?! Мать твою! - поручик Слонов стаскивает с ноги валенок и запускает им в жалкого полковника Секера.

- Вам высочайшее донесение, господин поручик! - шепчет полковник Секер разбитыми губами и подмигивает.

- Же-на! Письмо сюды! - орет поручик и запускает в жену еще одним валенком.

Он откусывает угол протянутого конверта и вытаскивает грязный листок, на котором крупными печатными буквами, чтобы прочитать поручику, написано:

"Его Имперское величество дарует своим высочайшим повелением вам чин Наполеона Бонапарта. К сему свою подпись приложил собственноручно фаворит Империатрицы, генерал Ставки главнокомандующего - С. Д. Мюллер."

- Вот это славно! - кричит поручик Слонов и падает с печки. С криком "Да здравствует!" он целует полковника Секера и прямо в зад.

- Спасибо тебе, браток! Жалую тебя рейтузами со своего плеча! - поручик снимает свои фронтовые, трофейные подштаники и натягивает их на голову удивленному полковнику.

- А теперь, пшел вон отсюда, аристократичная собака...

Прослезившись от умиления, Слонов выталкивает полковника Секера вместе с подошедшим полком гусаров за дверь.

- Софья, в постель! Тракатца будем! Вспомнили о моих заслугах пред Империей, сам генерал Мюллер обо мне вспомнил! - с этими словами поручик закрылся с бывшей базановской невестой в чулане - и продолжал смотреть свой небывалый сон.

56.

Корнет Блюев очнулся в хате бочкаря Алехи утром от нечеловеческих криков. Он отодвинул от себя теплую Наташу, с которой смог добиться этой ночью райского блаженства, и выглянул наружу. Вся деревня Отсосовка горела ясным пламенем, отовсюду слышалась стрельба. Прислушавшись, Блюев понял, что раздудившие его крики ужасны, но все же человеческие.