Функции "младших героев" в эпическом сюжете

Глава IV

ГЕРОЙ-ПОМОЩНИК

Чрезвычайно архаичен другой тип "младшего героя" – герой-помощник. Насколько слабый "младший герой" уступает в своих богатырских качествах главному, настолько этот превосходит его. Однако он остается только помощником, слугою, спутником, почему мы и определяем его как "младшего героя", то есть младший по статусу. Нередко он имеет сверхъестественные черты.

В данной главе мы отступим от принципа, согласно которому мы сначала анализировали былины, и разберем наиболее характерные воплощения образа героя-помощника в мировом эпосе, чтобы затем иметь возможность более глубоко взглянуть на былинных персонажей.

В якутском олонхо "Богатырь Басымньылаан" (№ 52),богатырь, по имени которого названо олонхо, отнюдь не является главным героем ни по сюжету, ни по структуре. С ним связан лишь один эпизод: не вняв совету брата, он допускает похищение своей жены, а отправившись выручать ее, погибает. Брат героя, Эт Нээлэй, пускается в путь за ним следом (видимо, уже после его смерти), побеждает его убийцу и воскрешает Басымньылаана.

Эт Нээлэй – личность примечательная. Он отмечен магическим уродством: в начале олонхо он обрисован как получеловек–полулягушка, а на помощь племяннику приходит в виде шестилетней девочки. Иными словами, за образом героя-спасителя мы различаем черты волшебного помощника. Еще ярче это проявляется в другом олонхо "Богатырь Одун Чуураа" (№ 47), где герой во время боя призывает на помощь коня, а тот зовет еще одного коня.

Именно как волшебный помощник выступает Эт Нээлэй по отношению к своему племяннику Айыы Тайма, сначала освобождая его из темницы, а затем придя на помощь в бою.

Поскольку в первой части олонхо Эт Нээлэй функционирует как волшебный помощник брата и его сына, то этим снимается вопрос о том, почему он не появляется раньше, чем они попадут в безвыходное положение, – как известно, в сказках волшебный помощник ведет себя именно так ["Иван-царевич и Серый Волк" и др. сказки]. Но во второй части Эт Нээлэй начинает действовать по-другому: он ищет себе спутника для военного похода, вступает в бой со своей будущей супругой и т.п. Из волшебного помощника он превращается в героя, и чрезвычайно показательно, что здесь в тексте изменяется его имя: из Эт Нээлэя он становится Кюн Джюлюном. Айыы Тайма, ранее спасенный им, теперь сам оказывается спасителем дяди, причем он прилетает освободить его из подземной темницы, превратившись в птицу, – функционально дядя и племянник меняются местами.

Впрочем, Эт Нээлэй–Кюн Джюлюн и сам пока не теряет своих магических способностей – с одним из противников он сражается, превратившись в быка. Но одолеть в одиночку трех напавших на него абаасы ему не под силу, и к нему на помощь приходят богатырка и ее конь (опять конь-помощник). В финале Эт Нээлэя–Кюн Джюлюна выручает его сын, заменяя отца уже не в групповой схватке, а в поединке. Любопытно, что на протяжении олонхо магическая сила Эт Нээлэя–Кюн Джюлюна как бы ослабевает, причем постепенно, а не скачкообразно, как в других текстах, где герой лишается богатырства с появлением в сюжете сына (например, Кулун Куллустуур).

Мы используем термин "волшебный помощник" – термин, взятый из сказковедения. Разумеется, в эпосе не может быть героя сказочного типа в чистом виде: то, что закономерно в сказке, в эпосе выглядит как исключение, а потому такой персонаж вызывает страх и недоверие. Так что неудивительно, что в следующем олонхо – "Бэриэт Бэргэн" (№ 65) – будущего героя-помощника родители выбрасывают в мусорную яму, так как он родился недоношенным и уродливым (опять магическое уродство). Этот герой – Ёттюк Молждой – воспитан рабыней-скотницей.

Он приходит на помощь своим родным только в крайней ситуации: младшая сестра похищена абаасы, старший брат – в темнице похитителя, двоюродный брат, поехавший их спасать, сам изнемогает в поединке и просит своего дядю, отца Ёттюк Молждоя и Бэриэт Бэргэна, сообщить о беде в Верхний Мир. Бывшего изгнанника теперь благословляют быть главой богатырей Среднего Мира.

Это не может не напомнить коллизию былины об Илье Муромце и Калине-царе: изгнание лучшего богатыря, пока всё спокойно, и обращение к нему, когда больше помощи ждать неоткуда (ср. также и историю осады Парижа из "Монашества Гильома"). Во всех этих случаях призвать несправедливо обиженного должен тот, кто его изгнал, – здесь это его отец.

Насколько олонхо может напоминать былину, настолько сходен дальнейший бой в якутском и русском эпосе. Ёттюк Молждой бьется один против двоих (редкий случай в олонхо, это почти "Бой с войском"), одолевает одного абаасы, но сестра врага во время боя прибегает к магии, превращается в змею, оплетает героя и тащит на север (ср. пленение Ильи татарами). Ёттюк Молждой разрывает змею, подобно тому, как Илья разрывает путы, и убивает ее (абаасы чрезвычайно живучи, за один раз их убить почти невозможно).

Совершив этот подвиг, Ёттюк Молждой исчезает из сюжета и появляется только тогда, когда его старший брат Бэриэт Бэргэн во время своей свадебной поездки вступает в неравный бой с двумя абаасы, убивает одного, но стоит на грани поражения от другого. Ёттюк Молждой прибывает только через шесть дней, поскольку он сражался с очередным похитителем сестры, – это одна из немногих мотиваций того, почему герой-помощник не спешит на выручку главному герою. Несмотря на то, что Ёттюк Молждой весь изранен в недавнем бою, он быстро побеждает врага и мчится сразиться с новым похитителем сестры.

Еще одно олонхо, строящееся по сходной схеме – "Богатыри Тюмэн Тююрэй и Киндили Хаадыат" (№ 61). Тюмэн Тююрэй – старший брат – в начале посылает Киндили Хаадыата на подвиг, советуя позвать его на помощь, если будет тяжело. Почему Тюмэн Тююрэй не может сам поехать или сразу отправиться с братом – из текста неизвестно.

Во время своей поездки Киндили Хаадыат попадает в ловушку, зовет брата, и тот освобождает его; затем Киндили Хаадыата вызывает на состязание шурин, герой побеждает шурина, но не может одолеть магию тунгусского богатыря, пришедшего шурину на помощь; Киндили Хаадыат проваливается в Нижний Мир, откуда его достает обернувшийся орлом Тюмэн Тююрэй, который оживляет и его, и шурина. На этом олонхо заканчивает. В нашем пересказе мы опустили ряд боев, где Киндили Хаадыат повергает врага в одиночку.

"Строптивый Кулун Куллустуур"(№ 27). Олонхо начинается с того, что главный герой отказывается жениться на суженой богатырке и сражается с ней. Невеста, чтобы усмирить его, дважды низвергает Кулун Куллустуура в Нижний мир, где ему приходится сражаться с абаасы. Из первого боя герой выходит победителем, а второй бой оказывается настолько яростен, что противники проваливаются всё ниже и ниже, пока ни попадают на остров посреди Огненного моря, предназначенный для поединков, которые могли бы разрушить и Средний, и Нижний Миры. Продолжая биться там, израненные богатыри взывают о помощи – сначала абаасы призывает мать-шаманку, потом Кулун Куллустуур – тетку-шаманку, после чего побеждает.

Остановимся на одной детали: противники обрисованы сюжетно одинаково, хотя один из них принадлежит к подземным чудовищам абаасы, а другой – небесный богатырь айыы. Это характерно для якутского эпоса – в ряде случаев айыы и абаасы четко дифференцированы и по внешнему виду, и по функциям, в ряде случаев наоборот – весьма похожи. (Отсутствие противопоставления айыы и абаасы в ряде случаев полное: богатырь может звать на помощь богатыря абаасы (№ 54); богатырка делает абаасы своим рабом, но потом выходит за него замуж (№ 13), герой принимает облик абаасы и в таком виде служит своей будущей жене (№ 12); некоторые персонажи названы потомками айыы и абаасы (№ 1, с. 20; № 16, с. 74; № 30, с. 132).)

Кулун Куллустуур вступает в поединок со своей невестой и поражает ее, однако она перед смертью призывает шаманов, которые чарами воскрешают ее и умерщвляют героя. Далее следует регулярно встречающийся в олонхо мотив "посмертного усмирения": чрезмерно яростного героя или героиню рассекают и все его пороки выскакивают в виде змей, лягушек, червей и т.п. Здесь это совершается над Кулун Куллустууром, затем невеста воскрешает его и они женятся.

Когда Кулун Куллустуур вступает во второй бой, его жена летит на небо к верховному божеству и просит его прислать помощь. Тот посылает двух богатырей, которые одолевают абаасы и берут его в плен. Этот эпизод идентичен былине об Илье Муромце, где богатырь посылает стрелу (неодушевленный вестник) к Самсону, а тот прибывает на помощь с дружиной. Такой сюжетный ход в олонхо не редкость, причем в роли вестника обычно выступает конь ("Мюгюлю Бёгё" (№ 9, с. 56); "Богатырь Одун Чуураа" (№ 47, с. 183-184)). (Конь в роли вестника известен и русскому эпосу – таков чудесный конь Дюка, без всадника скачущий из Киева к Дюку на родину с письмом хозяина.)

Этим эпическая биография Кулун Куллустуура исчерпывается и далее олонхо повествует о судьбе трех его сыновей и внучки. Старший сын обладает магическим уродством (он хром) (О значении магического уродства см.: [Неклюдов. 1979]) и является шаманом, средний и младший – богатыри, причем младший – с чрезвычайно дурным характером. Он постоянно ссорится с невестами своих старших братьев, так что прежде миролюбиво настроенные женщины разъяряются – и оба раза средний и младший братья оказываются спасены только благодарю своевременному чудесному появлению старшего.

Поскольку средний брат – наименее яркая личность, то он оказывается женат первым, чтобы уступить свое место в сюжете своей дочери-шаманке. Она помогает своим дядьям в их брачных поездках.

Итак, даже этого краткого пересказа нескольких олонхо достаточно, чтобы выделить различные типы героя с чертами волшебного помощника. Наиболее мифологическим типом является конь героя, однако этот помощник сам по себе героем быть не может. Героя нередко спасают сверхъестественные родичи, живущие на небе (сестры-шаманки и т.п.) – эти персонажи тоже не имеют собственной эпической биографии. Таких персонажей следует определять как волшебных помощников, противопоставляя их собственно героям-помощникам. Такой герой, спасающий другого героя, либо обладает магическими способностями (Эт Нээлэй), либо нет (сын Эт Нээлэя). Именно об этих богатырях речь пойдет далее.

Теперь мы обобщим наши данные по другим олонхо. (Далее анализируются следующие олонхо: № 1 "Потомки Юрюнг Айыы Тойона"; № 5 "Сын лошади Дыырай Богатырь"; № 7 "Нэриэн Мюлгю"; № 8 "Сиджи Босхонг Богатырь"; № 9 "Мюгюлю Бёгё"; № 10 "Кылааннаах Кыыс богатырка"; № 13 "Кыыс Туйгун"; № 15 "Кылааннаах Кыыс Туйгун богатырка"; № 20 "Эр Соготох"; № 22 "Эр Соготох"; № 24 "Эрэйдээх-Буруйдаах Эр Соготох"; № 29 "Кёгюл Бёгё"; № 30 "Илэ Хара и Ала Хара"; № 31 "Богатырь Мас Батыйа"; № 33 "Басымньы Баатыр и Эрбэхтэй Бэргэн"; № 34 "Элик Боотур и Ньыгыл Боотур"; № 38 "Эрбехчин Мэргэн"; № 39 "Кюн Мёнгюрюен старик и Кюн Тэйгэл старуха"; № 41 "Бэрт Хара"; № 44 "Джуларытта Дохсун"; № 45 "Бэриэт Мэргэн"; № 46 "Сююлэлджин Боотур"; № 47 "Богатырь Одун Чуураа"; № 50 "Тамаллаайы Бэргэн"; № 53 "Молуо Даадар"; № 54 "Эрэбил Бэргэн"; № 55 "Бэриэт Бэргэн"; № 56 "Нюргун Бёгё"; № 57 "Уол Туралыма богатырь"; № 58 "Орунча Боотур"; № 59 "Айыы Дугуйдаах"; № 60 "Юёлэн Хардааччы"; № 62 "Алаатыыр Ала Туйгун"; № 63 "Харалаан Мохсогол"; № 64 "Джуларыттар Бэргэн"; № 66 "Нюргун Боотур Стремительный"; № 67 "Нюргун Боотур Стремительный"; № 68 "Нюргун Боотур Стремительный"; № 71 "Кыыс Нюргун Туйгун"; № 72 "Кыыс Дэбэлийэ"; № 74 "Кыыс Джуурайа богатырка"; № 75 "Мюлджюёт Бёгё". Как видно из этого перечня, герой-помощник фигурирует примерно в трех олонхо из четырех.)

Их удобнее всего представить в виде таблицы, поскольку появление в критический момент героя-помощника является типовой ситуацией для якутского эпоса. В роли волшебных помощников выступают указанные в конце таблицы звери и божества.

помощь в бою

спаситель

освобождение из темницы

№ 60, с. 235;

мать

№ 60, с. 234

№ 63, с. 242

отец

№ 1, с. 19; № 62, с. 241; № 63, с. 242; № 75, с. 293-294

сын

№ 71, с. 274

дочь

№ 33, с. 137; № 72, с. 280

старший брат

№ 8, с. 51; № 63, с. 245-246

№ 33, с. 137, 138; № 34, с. 139-142; № 41 , с. 161; № 54, с. 217

младший брат

№ 74, с. 286

№ 56, с. 221; № 59, с. 230; № 67, с. 268; № 68, с. 269

брат

двоюродный брат

№ 29, с. 130

№ 63, с. 244, 246; № 66, с. 259; № 67, с. 266

сестра

№ 7, с. 46; № 39, с. 157; № 57, с. 223; № 68, с. 270

№ 1, с. 20

дядя

№ 9, с. 57; № 75, с. 293

племянник

№ 54, с. 219; № 74, с. 287

№ 34, с. 143

жена

невеста

№ 39, с. 157

№ 39, с. 157-158

муж сестры

№ 20, с. 95

№ 15, с. 70; № 56, с. 221; № 58, с. 228; № 63, с. 242; № 64, с.250; № 67, с. 266; № 72, с. 281-282

неродной герой (героиня)

№ 10, с. 58

раб

№ 13, с. 66

№ 8, с. 49; № 39, с. 156; № 46, с. 181; № 47, с. 185; № 50, с. 192-193; № 55, с. 220

конь

№ 5, с. 37

орел, сокол

№ 45, с. 176; № 67, с. 268

№ 13, с. 67; № 54, с. 218, 219

абаасы

№ 54, с. 218; № 58, с. 226

хищные звери

¹ 10, с. 58; ¹ 13, с. 66; ¹ 20, с. 96; ¹ 22, с.104; ¹ 24, с.114; ¹ 30, с.132; ¹ 31, с. 134; ¹33, с. 137; ¹ 34, с.143; ¹ 38, с. 155; ¹ 44, с.170; ¹ 45, с. 173, 177; ¹ 46, с. 180; ¹ 53, с. 212; ¹ 58, с. 227; ¹ 62, с. 240; ¹ 63, с. 243; ¹ 75, с. 294

божество

№ 22, с. 106; № 35, с. 145

Отметим, что нам встретился лишь один случай, где бы отец приходил на помощь сыну, зато сын отца спасает регулярно (то, что обозначено нами как единственная помощь отца сыну в бою (№ 63, с. 242) внесено в таблицу дважды: это бой отца и сына против девяти абаасы.); также и дядя, хотя бывает спасителем, чаще оказывается спасенным; наконец, спасительницей героя может быть его мать. Последний случай объясняет причины именно такого состава спасающих родственников – это отражение следов матрилокального брака.

Герой, не являющийся родственником, практически никогда не спасает другого из темницы, то же касается вмешательства небесных сил в судьбу героя. Божественное вмешательство в поединок не всегда бывает помощью – часто айыы разъединяют богатырей или даже заточают обоих, поскольку они своей схваткой чуть ни разрушили Средний Мир (№ 20, с. 95; № 34, с. 143).

Завершая абрис якутского олонхо, подчеркнем, что характерным признаком выделения образа "младшего героя"- помощника является не наличие у него сверхъестественных черт, а то, что он чудесным образом спасает героя в самый критический момент. Сверхъестественные черты в таком образе изначальны, но с их утратой герой-помощник не исчезает из эпоса.

* * *

Бегло коснемся эпоса народов Африки, стадиально близкого якутскому. С этой целью мы воспользуемся обзорной статьей Е.С. Котляр "Эпические традиции Черной Африки" и ее монографией "Эпос народов Африки южнее Сахары". В наиболее архаичной форме африканского фольклора, называемой Е.С. Котляр "героической сказкой", мы встречаем уже знакомую нам по олонхо пару "герой и чудесный помощник", причем последний приходит на помощь только в крайнем случае, иногда он лишь предупреждает героя об опасности и этого оказывается достаточно [Котляр. 1996. С. 239]. Как мы установили на примере олонхо, архаический волшебный помощник может трансформироваться во второго героя.

В цикле сказаний монго (бассейн Конго) о Лианжа и Нсонго – брате и сестре, эпическая биография которых достаточно архаична – роль Нсонго при ее брате варьируется в различных версиях, и в некоторых она предстает как чудесный помощник – ей Лианжа обязан воскрешением после его гибели на небе (Нсонго помогают магические животные) [Котляр. 1985. С. 80-81]. В данном случае Нсонго чрезвычайно напоминает нам сестер-шаманок из олонхо, которые предотвращают гибель героя в Нижнем мире.

В различных произведениях об историческом лице, ставшем фольклорным персонажем, – зулусском "Черном Наполеоне" Чаке (ок. 1787 – 1828) – в роли героя-помощника выступает Дингисвайо – правитель, который приютил у себя изгнанного Чаку и его мать и сделал Чаку своим военачальником. В войне Чаки за возвращение себе престола (или за захват престола – в зависимости от версии сказания) Дингисвайо гибнет, попав в ловушку. Затем с тем же противником бьется Чака – и побеждает, начав свой победоносный путь к трону [Котляр. 1996. С. 248]. Невзирая на то, что перед нами исторические личности, описание событий четко укладывается в эпическую схему взаимоотношений наставника и героя как вольных или невольных противников (достаточно вспомнить бой Пандавов со всеми своими учителями). Здесь реализованы два мотива – скрытая враждебность учителя и ученика, приводящая к гибели учителя, и мотив "заместительной жертвы", поскольку на уровне структуры сюжета именно гибель Дингисвайо обуславливает дальнейшие победы Чаки. Отметим, что превращение помощника в заместительную жертву – достаточно распространенный сюжетный ход.

В малийских сказаниях о Сундьяте также есть интересующий нас эпизод: герой ссорится со своим верным сподвижником Факоли, который, кстати, приходился племянником злейшему врагу Сундьяты [Котляр. 1996. С.248] Причиной этой ссоры является "зависть к воинской славе наделенного сверхъестественными способностями Факоли, вызвавшая впоследствии его изгнание" [Котляр. 1996. С. 271] (курсив мой. – А.Б.). Мы видим здесь чрезвычайно архаичную мотивацию ссоры. Иномирность героя-помощника реализована как на мифологическом уровне (маг), так и на историзированном (родич врага).

* * *

Теперь мы рассмотрим знаменитый письменный эпос, стадиально близкий "Пополь Вух", – "О всё видавшем", вавилонскую поэму о Гильгамеше. И поэма Син-лике-уннинни, и двенадцатая таблица, содержащая перевод шумерского текста, строятся на той же теме, что и вторая книга "Пополь Вух" – нисхождение героя в потусторонний мир, смерть и поиск бессмертия [Баркова. Гильгамеш. 1998. С. 112-113]. В индейском эпосе причиной этого нисхождения была гибель отцов героев, в вавилонском – гибель Энкиду, спутника Гильгамеша. Учеными давно отмечено, что Энкиду играет роль заместительной жертвы при главном герое ([Гринцер. С. 232], см. также: [Мелетинский. 1969. С. 404-418]); из самого текста поэмы следует, что боги убивают Энкиду, чтобы оставить в живых Гильгамеша:

Эллиль промолвил: "Пусть умрет Энкиду,

Но Гильгамеш умереть не должен!" (С. 156) [Ссылки на текст эпоса приводятся по изданию: "Я открою тебе сокровенное слово". Литература Вавилонии и Ассирии. М., 1981].

Именно благодаря Энкиду оказывается возможной победа над Хумбабой и Быком. Сочетание признаков героя-помощника и заместительной жертвы в одном образе – достаточно частый случай. Другой чертой волшебного помощника в его образе является чудесное происхождение (сын богини земли, которого сначала надо "очеловечить" (табл. I, стлб. IV, 16-30)). Это совместное совершение подвигов главным и "младшим" героями ближе к сказке, где волшебный помощник всегда рядом, а не к уже рассмотренным формам эпоса. Разумеется, эти отличия объясняются степенью архаичности "Гильгамеша".

Итак, Энкиду гибнет. Гильгамеш бежит в пустыню, а затем начинает долгие поиски бессмертия, странствуя за пределы мира, посещая сад камней, общаясь с избежавшим потопа Ут-Напиштимом (табл. IX, стлб. V, 47-51; табл. X). Мы ясно видим структурное тождество поэмы Син-лике-уннинни и второй части "Пополь Вух": нисхождение главного героя в преисподнюю после гибели "младшего". Однако Гильгамеш ищет не воскрешения для Энкиду (как Хун-Ахпу и Шбаланке для отцов), а бессмертия для людей и лично для себя – то есть здесь на архаичную сюжетную схему (о глубине архаики свидетельствует сближение эпоса вавилонян и индейцев) накладывается авторская философская проблематика – поиски Гильгамеша заканчиваются неудачей, что в эпосе встречается крайне редко [Дьяконов. С. 308-310]. Даже не зная имени Син-лике-уннинни, мы распознаем авторскую обработку сказаний (С.Н. Крамер подробно писал о шумерских сказаниях о Гильгамеше, их отличии от вавилонской поэмы: История начинается в Шумере. М., 1991. С. 193-198).

Впрочем, сюжетные расхождения между "Пополь Вух" и поэмой о Гильгамеше можно объяснить и иначе: в индейском сказании герои спускаются в преисподнюю из-за слабого "младшего героя", которого, как мы убедились, воскрешают сравнительно часто; в то время как гибель героя-помощника всегда имеет черты заместительной жертвы, и его воскрешение невозможно. Точнее сформулировать так: герой-помощник не всегда гибнет, но если гибнет – то всегда как заместительная жертва.

К поэме Син-лике-уннинни примыкает шумерское сказание, сюжетно не связанное с поэмой, однако объединенное с ней идейно и, как мы увидим, реализующее ту же схему. Это повествование о том, как Энкиду отправился в Нижний Мир за утраченными Гильгамешем барабаном и палочками, нарушил запреты пребывания там живых и, погибнув, вышел к Гильгамешу тенью [Крамер. С. 199-202]. Хотя основное содержание сказания составляет описание преисподней, о которой мертвый Энкиду рассказывает своему господину, для нас важно, что и здесь он выступает как заместительная жертва и младший герой одновременно, а картины "видений ада" опять же сближают это сказание со второй книгой "Пополь Вух".

* * *

С Энкиду схож индийский Хануман. Анализируя его образ, П.А. Гринцер приходит к следующим выводам: Хануман – наследник волшебного помощника, имеющего зооморфные черты, а его путешествие на Ланку (обитель смерти) до Рамы и отчасти вместо Рамы может быть сопоставлено с обрядовым умерщвлением животного вместо человека [Гринцер. С. 233]. На Ланке Хануман едва ни гибнет, схваченный ракшасами; кроме того, путь на Ланку имеет явные признаки путешествия через Воды Смерти. Черты "младшего героя" в образе Ханумана дополняются чертами советчика главного героя; в отличие от Лакшманы, который выходит на бой вместо Рамы (то есть Рама вполне мог бы выйти на этот бой сам), Хануман совершает то, что Рама совершить никак не может, – он отправляется на Ланку как разведчик, на мифологическом уровне снимая границу между иным и Средним миром. Всё это характерно для героя-помощника.

Сходство Энкиду с Хануманом выявляет сюжетную ситуацию, в которой герой-помощник особенно нужен главному: это путешествие в потусторонний мир. Независимо от того, гибнет помощник или нет, он добывает для главного героя важнейшие сведения о запредельной стране.

Любопытно, что в народных версиях "Рамаяны" роль Ханумана существенно более значима: в сингальском, монгольском, малайском, китайском сказаниях именно Хануман возвращает Раме Ситу; кроме того, Хануману приписывается решающая роль в победе Рамы над Раваной – он разбивает сосуд, где хранится душа царя ракшасов (сиамское и малайское сказания), особым образом затачивает меч Рамы (филиппинское сказание), находит уязвимое место Раваны (китайское и монгольское сказания) [Гринцер. 1996. С. 82-83]. Отголоски этого есть и в "Рамаяне" Вальмики – Хануман предлагает Сите бежать, но она объясняет причины, почему ее побег с Хануманом невозможен.

Вводя термин "едва-не-смерть" героя, П.А. Гринцер понимает под этим и гибель субститута (Энкиду при Гильгамеше), и несостоявшуюся гибель субститута (Хануман и Лакшмана при Раме), и несостоявшуюся гибель самого героя (как правило, герой всё же гибнет, но затем его воскрешают) [Гринцер. 1974. С. 229-233, 285] – такова гибель Рамы и Лакшманы от стрел Индраджита. Это отождествление гибели "младшего героя" и гибели главного героя обусловлено вниманием ученого не к сюжетной стороне, а к мифологической семантике – к различным формам реализации мотива временной смерти.

В "Махабхарате" в роли героя-помощника оказывается Гхатоткача – сын Бхимасены от ракшаси. Полуракшас, появляющийся на поле битвы по призыву своего отца и истребляющий вражеское войско не оружием, а когтями и зубами, он отчасти напоминает "косматых" Ханумана и Энкиду (О значимости косматости в их образах см. [Гринцер. 1974. С. 233]). Их роднит нечто большее, чем внешняя полу-зооморфность: все трое выступают в роли заместительной жертвы (Хануман – несостоявшейся). Любопытно, что Гхатоткача своей гибелью спасает не отца, а дядю (см. выше о дяде и племяннике): никто не может одолеть полуракшаса и тогда Карна поражает его волшебным дротиком, который он приберегал для Арджуны (по этому поводу ликует Кришна – сын Бхимасены погиб, значит, Арджуна спасен).

Весь ход битвы на Курукшетре может быть сопоставлен с "Песнью о Гильоме": Дурьодхана, будучи старшим из Кауравов и фактическим главой войска, не возглавляет армию лично, но назначает одного за другим Бхишму, Дрону, Карну и Шалью – каждого после смерти предыдущего, а сам остается в живых до конца сражения и бежит. Таким образом, битву мы можем рассматривать как бой главного героя и его помощников бок о бок, причем то, что Дурьодхана назначает их предводителями своего войска, их и губит – Пандавы убивают их одного за другим не потому, что желают им гибели, а из-за того, что они возглавляют войско Кауравов. Таким образом, мы вправе усматривать в образе воевод Дурьодханы черты заместительной жертвы. Любопытно, что этим "Махабхарата" противоположна "Похищению Быка": в ирландском эпосе сражается либо Кухулин, либо вереница "младших героев", либо Конхобар во главе всего войска, в индийском же все герои вступают в битву одновременно.

Это встречается и в европейском эпосе – таков Фергус, сражающийся против войск родного ему Улада, таков бой Гернота (Гизельхера) с Рюдегером. В "Махабхарате" (в "Бхагаватгите") готовность сражаться даже с родичем объясняется долгом кшатрия и принципом "незаинтересованного деяния", но сходство с европейскими памятниками заставляет нас объяснить этот сюжетный ход иначе: на архаическую враждебность героя к родичам накладывается относительно поздняя гуманистичность, смягчение яростного нрава – и это приводит к конфликту между долгом бойца и привязанностями человека. В этом смысле Кришна, произносящий "Бхагавадгиту" в оправдание боя против своих, менее человек, нежели Арджуна, не находящий в себе сил поднять оружие на родичей и учителей. Однако сюжет берет свое – и Арджуна бьется. Заметим здесь же, что пары Фергус и Кухулин – Бхишма и Арджуна чрезвычайно сходны, и если Кухулин отступает перед своим наставником по его просьбе, то Арджуна оказывает последние услуги умирающему Бхишме.

В одной из последних книг "Махабхараты" – в "Ащвамедха-парве" – речь идет о совершении обряда жертвоприношения коня, обряда, знаменующего, что Юдхиштхира стал не просто царем, а царем царей. Суть обряда сводится к тому, что священный белый конь проходит по всем царствам и их владыки должны признать Юдхиштхиру своим властелином – добровольно или вынужденные к тому войском, которое сопровождает коня. Хотя формально обряд совершает Юдхиштхира как старший из Пандавов, войско, следующее за конем, возглавляет Арджуна, замещающий брата и выступающий в роли героя-помощника (в данном случае – при совершенно пассивном главном герое, ср. олонхо). Одним из царей, не желающих подчиниться, оказывается собственный сын Арджуны Вабхрувахана, который номинально не считается его сыном, так как рожден в результате совершения обряда путрика (зачатие от другого мужчины, если муж умер, не оставив потомства, или если он не способен к продолжению рода; именно так появились на свет Пандавы и Кауравы). Бой отца с сыном – широчайше распространенный мотив, но он всегда оканчивается гибелью сына, здесь же погибает отец (впрочем, Арджуну потом воскрешает дочь царя нагов). Почему исход боя столь необычен, становится ясно, если учесть, что в "Ащвамедха-парве" Арджуна играет роль "младшего героя" по отношению к Юдхиштхире.

В целом этот эпизод может быть рассмотрен как пример "вложения мотивов": бой отца с сыном оказывается реализацией мотива "гибель младшего героя". Любопытно, что вложение приводит к трансформации одного из мотивов: погибает отец в бою с сыном, хотя обычно дело обстоит наоборот.

* * *

Индийского Гхатоткачу чрезвычайно напоминает герой французской "Песни о Гильоме" – Ренуар, брат супруги Гильома. Ростом он с пятерых вилланов (3491-3492), он отказывается от рыцарского оружия, предпочитая сражаться коромыслом (2666-2668), которое едва могут поднять двое (2713-2714), его одежда – рваньё (2649-2650), он пешком способен обогнать всадников (2767-2768), укладываясь спать, он берет вместо подушки труп убитого им человека (2893-2895), он сдвигает с места корабль, который под силу стронуть лишь семистам (3059-3065). Всё это позволяет видеть в образе Ренуара получеловека–получудовище, что на внутреннем уровне подтверждается тем, что он брат Гибор – крещеной сарацинки, а сарацины в эпосе имеют, как мы отмечали выше, черты чудовищ. В бою Ренуар походя убивает семьсот врагов (3024-3025), он своей жердью поражает тех, кто неуязвим для копья Гильома (3180-3199); другие противники Ренуара вооружены архаическим оружием – гигантским кнутом (Деталь, не свойственная европейскому эпосу, но чрезвычайно распространенная в Азии. См.: [Липец. С. 81]) и молотом, причем один из них – его дядя-сарацин; Ренуар их убивает (3209-3302). Под конец Ренуар истребляет две тысячи сарацин (3341-3342).

После всех этих подвигов Ренуара не зовут на победный пир. Композиционная роль этого весьма любопытного сюжетного хода будет проанализирована ниже, сейчас рассмотрим детали.

Гильом забывает позвать на пир Ренуара (3351), и тот грозится перейти на сторону сарацин и посылает Гильому вызов (3363-3377); Гильом вслед Ренуару отправляет дворян, чтобы уговорить его вернуться, но после того, как один из них грозит юноше заточением в случае неповиновения, Ренуар их избивает (3422-3449). Ярость Ренуара способна унять только Гибор (3460-3467), после чего происходит всеобщее примирение.

Мы видим, что у этого сюжета много общего с обеими версиями ссоры Ильи Муромца с князем Владимиром: герой оскорблен тем, что его не зовут на пир, он становится врагом того, что доселе защищал (Илья крушит Киев, стреляя по маковкам церквей), к нему отправляют посольство, далее следует заточение или угроза его, а примирение героя с эпическим государем происходит после вмешательства супруги государя (Апраксья не только спасает заточенного Илью от голодной смерти, но и уговаривает выйти из подземелья).

Здесь же отметим, что если мы рассмотрим структуру "Песни о Гильоме" в целом, то аналогом ей будет уникальный авторский вариант былины. Итак: гибель сильного "младшего героя" (во французской песни – многократно повторенная) – бой с войском – ссора не званного на пир героя с эпическим государем. Такова композиция былины № 38 из сборника Соколовых (сказитель – П.А. Логинов из Пудоги): бой и гибель Ермака – победа Ильи Муромца – пир, куда не зовут Илью, далее пир с голями, посольство Добрыни к Илье и примирение с Владимиром. Подчеркнем, что такой вариант былины единичен; тем более ценно для нас, что крайне редкий способ сочетания трех мотивов одинаково реализуется во французской песни XII века и русской былине начала XX.

* * *

Сходен с Ренуаром малолетний помощник Джангара – "плохонький мальчик" Магнай (один из вариантов его имени): он чудесным образом приходит в трудную минуту на выручку герою. Однако мы не можем согласиться с А.Ш. Кичиковым, что этот мальчик "является типичным "помощником" богатыря" [Кичиков. С. 115] – хотя он имеет такие чудесные черты, как происхождение от небесной девы [Поппе. С. 49, 87] и сверхъестественный возраст (он семьдесят или даже триста лет пасет скакуна Джангара) с ним связана и несвойственная "помощнику" тема обиды: он трудится для Джангара, но забыт всеми, и потому он иногда даже угрожает расправой Джангару и его богатырям (не приводя, впрочем, угрозу в исполнение); наконец, он отличается от волшебного помощника и тем, что в итоге получает награду – его зовут на пир. Как видим, всё это роднит его с Ренуаром. С таким юным героем, как мы убедились, связан мотив "Ссоры...", которая быстро сменяется примирением. (Кстати, в одной из синьцзян-ойратских песней о Джангаре в роли такого мальчика оказывается малолетний Хонгор [Кичиков. С. 133], то же и в калмыцкой песни о пленении Джангара отцом Хонгора (Овла, I, 1-12)).

Продолжая тему сближения "Джангара" и жесты Гильома, нельзя не отметить поразительное сходство песни о Хара-Сойо [Жамцарано. С. CXXIII – CLV] с "Песней о Гильоме". Сначала в страну Джангара вторгается сын Хара-Сойо, его войско разбивают, а самого – разрубают пополам, тогда на Джангара нападает мстящий отец (редкий случай: сын – "младший герой" при отце) – во французской песни эта завязка вынесена в подтекст: Дераме мстит за поражения своих предшественников. Хара-Сойо одолевает богатырей Джангара одного за другим – племянники Гильома гибнут один за другим. В бой вступает сам Джангар, но у него ломается пика и он отступает – в бой вступает сам Гильом, но он вынужден бежать. На помощь Джангару приходит мальчик Боролзой, Джангару выковывают меч-самосек, которым он одолевает врага, – на помощь Гильому приходит Ренуар, вместе с которым французы одолевают врага. Как видим, различия касаются деталей, из которых важнейшая – чудесное оружие Джангара (во французском эпосе, ушедшем от архаики достаточно далеко, подобному нет места). Даже пренебрежение Ренуаром после победы находит свою параллель в монгольском сказании: Джангар ссорится с Боролзоем, а затем, привезя его к себе, забывает о нем – правда, этот сюжетный ход является не финальным, а начальным, то есть ссора главного героя с "помощником" свободно присоединяется к началу или к концу "боевой" части сюжета. Это поразительное сходство французского и монгольского сказания является одним из наилучших примеров того, сколь продуктивна обрисованная нами схема.

* * *

Кратко коснемся других героев-помощников в западноевропейском эпосе. В сказании о Беовульфе драконоборческий эпизод строится совершенно. иначе, чем бой с Гренделем. Здесь Беовульф уже не свидетель чужой гибели, здесь он сам нуждается в помощи в бою с чудищем; и эта помощь приходит.

Обстоятельства боя таковы. Во время сражения с драконом дружина Беовульфа обращается в бегство, но один из воинов – Виглаф – устремляется на помощь объятому пламенем конунгу и повергает дракона, раненого умирающим Беовульфом (2591-2705). Заметим, что Виглаф, по сути, совершает подвиг вместо Беовульфа, и при этом он – юный герой, вышедший на бой впервые (2694-2696), то есть персонаж, родственный французскому Ренуару и его монгольским "собратьям". Еще одна любопытная деталь связана с Виглафом: драконов огонь не причиняет ему вреда – правда, это рационалистически объяснено наличием железного доспеха. И всё же за этим объяснением просматривается мифологический подтекст: неуязвимый герой-малолетка, очень вовремя приходящий на помощь главному герою и сражающийся, фактически, не рядом с ним, а вместо него.

В "Похищении Быка из Куальнге" на помощь израненному Кухулину приходят не только отряды, о которых мы писали в предыдущей главе, но и герои – Кетерн (С. 272-280) и Илиах (С. 284-286). Они имеют ряд сверхъестественных черт. Оба вступают в бой обнаженными, оба сражаются архаическим оружием: Кетерн – железным прутом, а Илиах – камнями всех размеров, вплоть до огромных плит. Оба, будучи тяжело израненными, обращаются с просьбой к представителям Коннахта: Кетерн просит прислать лекаря (правда, исцеляет его всё же лекарь из Улада, а затем Кетерн гибнет в бою со множеством врагов), а Илиах просит друга своего сына убить его, Илиаха. Мотив сознательного стремления "младшего героя" навстречу смерти в образе Илиаха выражен непосредственно, в образе Кетерна – предполагается. Почему они обращаются к Коннахту, а не к Уладу, хотя защищают последний? Возможно, причиной этого является из имплицитная иномирность, а Коннахт обладает рядом черт потустороннего мира. Добровольная смерть героев – черта заместительной жертвы.

В "Песни о Нибелунгах" в этом отношении нас интересуют два героя. Первый из них оказывается в функции героя-помощника, хотя является одним из главных героев, второй на протяжении всей "Песни" выступает в роли помощника. Это Зигфрид и Хаген; первый – в сватовстве Гунтера к Брунгильде, где он выдерживает все свадебные испытания вместо Гунтера (VII, строфы 431-466), а также укрощает невесту на брачном ложе (X, строфы 631 - 680). Замещение жениха помощником – чрезвычайно распространенный сюжет, отчасти находящий параллели со свадебным обрядом.

Диаметральные изменения в сюжете "Песни о Нибелунгах" по сравнению со "Старшей Эддой" коснулись роли Хагена. А именно: в финале Кримхильда выспрашивает Хагена о кладе, тот обещает рассказать, когда узнает о смерти Гунтера, – и Кримхильда обезглавливает своего брата; то есть Хаген и Гунтер меняются местами по сравнению с героями "Эдды". Но к чему приводит эта перемена? Гунтер – король, а Хаген, согласно "Песни о Нибелунгах", – его вассал, а по другим версиям – сводный брат, рожденный от черного альва [Хойслер. С. 54, 88, 131, 195-196, 261], то есть типичный помощник отчасти сверхъестественной природы. Смерть Гунтера по слову Хагена выглядит нарушением структуры, поскольку по отношению ко всем остальным воителям Гунтер выступает как главный герой, а отнюдь не "младший". Это нарушение древней эпической композиции А. Хойслер объясняет так: поскольку вся история "Песни о Нибелунгах" – это путь трансформации сказания о сестре, мстящей мужу за братьев, в сказание о жене, мстящей братьям за мужа, то постепенно с Гунтера снимается вся "ответственность" за убийство Зигфрида (он даже пытается отговорить Хагена от совершения этого злодеяния), а Хаген становится зачинщиком и единственным исполнителем убийства; поэтому возникает необходимость композиционно выделить именно Хагена [Хойслер. С. 191-192]. Говоря словами Хойслера, "Хаген вознесен над Гунтером... это последнее вмешательство связано с основным новшеством, с переходом от мести за брата к мести за мужа" [Хойслер. С. 97].

Именно такие персонажи выступали в "Похищении Быка из Куальнге" помощниками израненного Кухулина, бившимися и погибнувшими за него. В самой "Песни о Нибелунгах" к этому типу максимально близок скрипач Фолькер (О связи музыки с потусторонним миром нам уже приходилось писать: [Баркова А.Л. Мифология. С. 19]), гибнущий одним из последних (стф. 2287).

* * *

Несколько особняком стоит образ героя-помощника в нартском эпосе осетин, так как там, практически, произошло слияние "младшего героя" сильного типа и героя-помощника: и тот и другой – это малолетка, которого убивают или пытаются убить свои же. Так, в истории женитьбы Сослана на Бедохе основную часть сказания занимает война с отцом Бедохи – Челахсартагом, и решающую роль в этой войне играет спутник Сослана – безымянный младенец, который отправляется в поход сразу из колыбели и сражается, фактически, вместо Сослана: он заваливает вражескую крепость камнями, зная, что Челахсартаг поразит его магической стрелой, и просит Сослана не класть его, мертвого младенца, на землю, поскольку не коснувшись земли он сможет воскреснуть. Однако Сослан невольно губит своего помощника. Почему такой персонаж гибнет? Тому есть два объяснения. Первое связано с упомянутыми выше особенностями образа героя-младенца в осетинском эпосе. Второе – общеэпическое: помощник – существо иномирное, и он должен удалиться обратно в иной мир после совершения подвига.

Похожий младенец является главным героем сказания "Безымянный сын Урызмага". Его история такова: нарт Урызмаг, гостя у владыки вод Донбеттыра, нечаянно убивает мальчика и потом узнаёт, что это был его сын, родившийся в то время, пока Урызмаг был в походе. Мальчика хоронят, но не справляют поминок, и тогда он отпрашивается у владыки мертвых на землю, неузнанным является к отцу, совершает вместе с ним набег на вражескую страну, причем во время этого набега Урызмаг является, по сути, лишь его пассивным спутником. Затем, деля добычу, мальчик открывается отцу, просит справить поминки и навсегда уходит в мир мертвых.

В этом сказании мы сталкиваемся с весьма любопытным фактом: превращением финала в завязку. Урызмаг ревнует своего юного спутника к его сверхъестественной силе, и можно предположить, что эта ревность является скрытой мотивацией убийства мальчика. Подчеркнем, что убийство Урызмагом своего сына и Сосланом своего помощника являются нормой для осетинского нартского эпоса.

В сказаниях о Батрадзе эти две темы (герой-малолетка и враждебность нартов к нему) разнесены: подвиги младенца Батрадза не порождают неприязни к нему, но затем нарты убивают Хамыца из ненависти к его неуязвимому сыну, и начинается вражда Батрадза сначала с нартами, а потом с небожителями; в битве с дуагами (богами) герой гибнет.

В цикле Батрадза спасение им именитых нартов является типовой ситуацией: он освобождает Урызмага, плененного Бората, Урызмага и Хамыца, пленных уаигами (великанами), Урызмага, Хамыца и Сослана, плененных уаигами, Сослана, плененного кадзиями (демонами преисподней). Некоторые обстоятельства, связанные с рождением Батрадза, позволяют сопоставить его с Ахиллом: матери обоих – морские девы, обоих героев необходимо выманить в мир людей. Кстати, младенец Батрадз, когда выходит из моря, держит в каждой руке по быку – этот случай чрезвычайно показателен как пример игнорирования эпическим сознанием соотношения размеров персонажей: ведь здесь Батрадз – младенец не только возрастом, но и ростом, однако его руки способны обхватить по быку. (Это – общеэпическая черта: об исполинских размерах богатыря сказитель то вспоминает, то забывает. Яркий пример – Илья Муромец и Святогор.)

Кажется, единственным исключением является Айсана: он воспитывается у богов и прибывает в селение натров, когда оно захвачено враждебным народом; мальчик освобождает селение, а затем добывает себе жену. Возвратившиеся домой нарты радостно принимают его.

* * *

Вражда нартов со сверхсильным младенцем находит определенную параллель в южнославянских песнях. Например, в различных вариантах сказания о "дете Дукадинче" – семилетнем богатыре исполинской силы, о котором Марко узнаёт от своего вещего коня. Марко вызывает мальчика на состязание, проигрывает ему, поит вином в знак примирения – и затем убивает в спину [Халанский. 1893-1895. С. 683-691]. Это откровенное убийство из зависти. Сравнивая это сказание с упомянутым ранее убийством Эрпа, мы обнаруживаем, что в эддическом тексте тема зависти к силе младшего героя скрыта другой внешней мотивацией (Эрп – сын наложницы, кроме того, братья его убивают за то, что он предложил им свою помощь, то есть посягнул на их славу) и само убийство составляет лишь часть сюжета. Сербская же песнь – едва ли ни единственный случай, где убийство одного героя другим выступает изолированно. Удивительно не то, что больше таких текстов нам не встретилось, а то, что существует этот, – ведь, хотя главный герой любого эпоса, как правило, далек от идеала [Гуревич. 1979. С. 41-49], всё же он в целом воспринимается как персонаж "положительный" и откровенно аморальных поступков совершать не должен. Излишне оговаривать, что термин "положительный" может быть применен к эпосу весьма условно, а степень аморальности поступков героя оценивается исходя из мировоззрения сказителей и слушателей эпоса, а не современного человека. В этом смысле убийство Эрпа братьями не является аморальным.

* * *

Еще одно эпическое произведение, анализ которого важен для нас – это казахское сказание о Едиге. В данном случае в эпическую схему оказались вовлечены подлинные события, так что сказание довольно далеко ушло от исторического первоисточника [Орлов. С. 128-147] и является прекрасным примером того, как именно идет трансформация реальной истории в эпический сюжет. Мы не будем сейчас освещать этот вопрос – это увело бы нас далеко в сторону; нас интересует сказание о Едиге как текст вне связи с его исторической основой.

В этом сказании фигурируют две пары "отец и сын". Первая пара – сам Едиге и Нуралин, вторая – Тохтамыш (то друг, то враг Едиге) и его сын Кадырберди; взаимоотношения между этими парами очень близки к схеме, описанной А.Ш. Кичиковым (сына врага может одолеть только сын героя), однако примечательно, что в этом сказании мстителем за отца выступает враг. Интересующие нас эпизоды выглядят так: Едиге едет мстить Тохтамышу за прошлые обиды, и тот бежит из своей страны. Сын Едиге Нуралин отправляется в погоню и убивает Тохтамыша, невзирая на завет отца ("Если он выступит бесстрашно готовым к единоборству, сохрани ему жизнь") [Орлов. С. 142]. Спустя годы возмужал Кадырберди, он опозорил Едиге (перескочил через него на коне), так что Едиге и Нуралин от позора умерли. Кадырберди воцарился в стране своего отца.

Обращает на себя внимание ряд моментов. Что же касается Кадырберди, мстящего за отца, то образ успешно действующего врага-мстителя объясняется просто: исторический Идигу действительно был убит сыном Тохтамыша Кадырберди. Для нас важнее Нуралин. Он фигурирует в роли героя-помощника при своем отце: совершает месть вместо него, хотя Едиге славный воин и ничто не мешает ему самому расквитаться с Тохтамышем; сын здесь вообще неотделим от отца – как иначе объяснить смерть их обоих от позора, которому подвергся только Едиге? При этом образ Нуралина лишен сверхъестественных черт.

* * *

В русских былинах герой-помощник в большинстве случаев не обладает мифологическими чертами. Таков Добрыня в былине о Дунае и в былине о Василии Казимировиче, Илья и Добрыня в былине о Потыке, Еким в былине об Алеше.

Роль Добрыни в былине о сватовстве Дуная может быть различной – от героя, сопоставимого с главным по значимости его деяний, до эпизодического лица, несущего на себе одну-единственную сюжетную функцию: отвезти в Киев Апраксью, когда Дунай остается биться с Настасьей (примеры последнего: Григ. № 18; Григ. № 217; Григ. № 282; Григ. № 298; Григ. № 362; Аст. № 34; Аст. № 38; Аст. № 45; Аст. № 110, а также контаминированный вариант Рыбн. № 9; Гильф. № 81). Наиболее распространенный вариант сюжета таков: Дунай, рассказав Владимиру об Апраксье, просит отпустить с ним в Литву Добрыню, затем по приезде оставляет друга во дворе сторожить коней и предупреждает, чтобы тот стал биться с татарами (отождествление Литвы и Орды чрезвычайно распространено в былинах), как только услышит шум в палатах (или как только Дунай ему закричит). Именно так и происходит: литовский король отказывает Дунаю в сватовстве, Дунай, разъярившись, расшибает стол и иногда крушит палаты, а Добрыня тем временем избивает татар во дворе, чем принуждает литовского короля подчиниться и отдать им Апраксью (Рыбн. № 42; Рыбн. № 70; Гильф. № 94; Гильф. № 102; Гильф. № 139; Тих. - Мил. № 36; Григ. № 367; Аст. № 185; Аст. Прилож. I, № 3; сюжет несколько видоизменен: Гильф. № 272). Отметим также региональную дистрибуцию вариантов этой былины: вариант с пассивным Добрыней распространен в архангельских сказаниях, второй вариант – в онежских.

В таком варианте сюжета нет логических неувязок. Очевидно, что Дунай предполагает отказ короля, но для начала хочет попытаться решить дело миром; когда же это оказывается невозможно, то в дело вступает Добрыня. Однако в другом варианте былины мы имеем дело с нарушением логики поступков героев: главный герой сознательно ослабляет себя, чтобы герой-помощник поспел к нему в самое последнее мгновение. В мировом эпосе подобное нам неоднократно встречалось. В данном случае Дунай оставляет Добрыню (нередко – еще и Алешу или Илью) в поле при подъезде к Литве (былинная Литва – несомненно, город, а не страна), предупреждая их, чтобы они поспешили к нему на помощь, когда он закричит. Богатыри успевают в критическую минуту, когда Дуная уже ведут казнить и т.п. (Онч. № 86; Григ. № 37; Григ. № 284 – зд. Добрыня остается во дворе, а не в поле). Подчеркнем еще раз, что такой нелогичный поворот сюжета – излюбленный повествовательный прием в тех случаях, когда надо подчеркнуть значимость деяний героя-помощника.

Во всех этих случаях сюжетные функции Дуная и его спутников четко разграничены. Но существует множество записей былины, где либо герои бьются рядом, либо вообще они увозят Апраксью без боя (первый случай: Рыбн. № 83; Гильф. № 34; Гильф. № 108; Григ. № 33; второй случай: Онч. № 45; Григ. № 220; Григ. № 420; Аст. № 27).

В одном случае вместо героя-помощника сказитель вводит волшебного помощника богатыря: его коня (Григ. № 349), причем богатырь этот – Добрыня. Между богатырем и конем происходит тот же разговор, что обычно бывает между Дунаем и Добрыней, и когда Добрыня оказывается связанным, то конь разрывает его путы – и далее Добрыня крушит вражеское (зд.: греческое!) войско.

Не во всех вариантах былины о Дунае роль Добрыни ограничивается этими двумя эпизодами. В архангельских былинах типовым началом повествования является освобождение Дуная из темницы Владимира, куда богатырь угодил по неизвестной причине. На пиру, когда Владимир спрашивает, кто из богатырей мог бы найти ему невесту, Добрыня говорит, что невесту способен найти заточенный Дунай, – и князь повелевает освободить витязя (Тих. - Мил. № 32; Григ. № 217; Григ. № 282; Григ. № 284; Григ. № 298; Григ. № 362; Григ. № 367; Григ. № 377; Григ. № 403; Григ. № 420; Аст. № 3; Аст. № 38; Аст. № 45). В некоторых записях Добрыня грустит на пиру и на вопрос князя о причине грусти отвечает, что печалится о своем заточенном друге (напр. Григ. № 227).

Если бы предварительное заточение Дуная нам встретилось в одной-двух былинах, то это легко можно было бы объяснить ошибкой сказителей, беспричинной контаминацией с былиной об Илье. Однако популярность такой завязки нуждается в ином объяснении. Мы полагаем, что возможны две причины предварительного заточения Дуная, одна – связанная с образом героя, вторая – с законами нарратива. В первом случае мы должны рассматривать Дуная как героя-чужака: он более связан с Литвой, нежели с Киевом, и потому былина о нем заканчивается его гибелью, он заточен не за конкретную вину, а за то, что он – чужак. Во втором случае мы имеем дело с дублированием мотива заточения Дуная: в начале былины он находится в тюрьме Владимира, в середине былины его собирается заточить литовский король, а в одном тексте даже берет в плен (Григ. № 284). О сюжетообразующей роли дупликации см. в шестой главе.

* * *

Былина "Добрыня и Василий Казимирович" отличается существенно меньшей вариативностью, как, впрочем, и популярностью. В ней повествует о поездке Василия Казимировича в сопровождении Добрыни в Орду, причем вместо того, чтобы отвезти туда дань, богатыри состязаются с царем Орды, побеждают во всех состязаниях и принуждают татарского царя самого платить дань Киеву. Примечательно распределение ролей между героями: хотя во главе посольства отправлен Василий Казимирович, он практически пассивен, а все состязания выигрывает его спутник Добрыня. Наиболее вариативен финал былины: третье состязание – борьба – переходит в общую схватку богатырей с татарами, причем один из киевских витязей бьется тележной осью или телом татарина (как видно из приведенного выше материала, герой-помощник предпочитает архаическое оружие – оглоблю, дубину, кнут, труп врага.); в некоторых записях таким богатырем оказывается Добрыня (Григ. № 352; Григ. № 358) или он и их третий спутник (Рыбн. № 8; Гильф. № 82), и лишь в одном случае это делает сам Василий Казимирович (Тих. - Мил. № 37). В целом эта былина дает нам чрезвычайно интересный образ героя-помощника, который делает за главного героя буквально всё. Это не может не вызвать ассоциации с волшебным помощником сказки, а также с персонажами архаического эпоса типа Эт Нээлея или Энкиду.

Былина о Потыке известна с XVII века (прозаический пересказ с сохранением ритмической основы – "Повесть о князе Владимире Киевском, и о богатырях Киевских, и о Михайле Потоке Ивановиче и о царе Кащею Залатой Арды" (Тих. - Мил. С. 25-31)). К сожалению, в этой рукописи отсутствуют несколько листов, в том числе в интересующем нас эпизоде. Впрочем, дошедший до нас текст чрезвычайно близок к записям онежских былин, а также к другим рукописным версиям, относящимся к середине XVIII века. Сейчас мы не будем останавливаться на первой части былины, содержащей историю женитьбы Потыка на Марье Лебеди Белой и их ухода в могилу (мы сделаем это позже); для нас важна вторая часть – бегство Марьи в Литву и ее попытки извести Потыка, последовавшего за ней.

Общая линия сюжета едина во всех рукописных вариантах: история начинается с того, что Владимир посылает Илью, Добрыню (или Алешу) и Потыка с различными поручениями и первые двое возвращаются в Киев только тогда, когда Потык уже уехал в Литву за бежавшей женой. Они отправляются помочь товарищу и, прибыв в Литву, обнаруживают, что Потык обращен Марьей в камень. Далее версии сюжета расходятся: в одном случае (Тих. - Мил. С. 32-39) у камня стоит калика, который велит богатырям бросить этот камень через себя, у них обоих это не получается, тогда калика бросает камень сам – и Потык превращается в человека; в другой рукописи (Тих. - Мил. С. 39-46) никакого калики нет, Алеша тщится поднять камень, Илья легко перебрасывает через себя – и Потык обретает человеческий облик.

Превращение Потыка в камень и его чудесное расколдовывание – один из самых устойчивых былинных эпизодов. Его нет лишь в однозначно ущербных текстах. Однако обе рукописные версии вызывают недоумение. В первом случае неясно, почему калика ждет прибытия богатырей, чтобы самому освободить Потыка, во втором – Илье приписываются совершенно несвойственные ему магические способности. Чтобы восстановить логику этого мифологического эпизода, нам следует обратиться к текстам, записанным спустя столетие, но более аккуратно воспроизводящих сюжет. Мы имеем в виду сборники онежских былин.

В этих песнях Илья и Добрыня прибегают к хитрости: они переодеваются каликами, прибывают в Литву, где им встречается Старчище-Пилигримище, они втроем просят милостыни у Марьи и ее нового супруга; затем, придя к камню, в который превращен Потык, Старчище начинает делить милостыню, однако не на три, а на четыре части; на вопрос, кому четвертая доля, он отвечает повелением богатырям перекинуть через себя этот камень. Богатыри с этим не справляются, Старчище делает это сам, возвращая Потыку человеческий облик (Рыбн. № 28; Рыбн. № 113; Рыбн. № 166; Рыбн. № 196; Гильф. № 6; Гильф. №52; Гильф. № 150).

С точки зрения мифологической семантики этот эпизод безупречен. Литва является функциональным аналогом Нижнего Мира, где всевластна магия. Старчище – чрезвычайно популярный мифологический персонаж, сверхъестественный странник, наследник языческого образа Владыки Дорог [Успенский]. Этот спаситель является и к Садко, и к сидню-Илье (несколько калик). Собственно героем он не является, поскольку он никогда не стоит в центре сюжета, кроме того, он не удовлетворяет основному требованию к герою: быть медиатором, посредником между двумя мирами. Этот персонаж, подобно сестрам-шаманкам в олонхо, однозначно принадлежит к потустороннему миру.

Почему он не может спасти Потыка сам? Зачем вводить в сюжет Илью и Добрыню? – ведь в былинах об исцелении Ильи и о Садко такие калики появлялись сами по себе. Ответ, вероятно, заключается в том, что в указанных двух былинах вмешательство сверхъестественных сил было обусловлено реальной угрозой людям (Морской Царь топит корабли, русская земля ждет прихода Ильи Муромца), здесь же угрозы такого масштаба нет. Следовательно, перед богатырями, отправившимися спасать Потыка, стоит задача найти того, кто сможет его расколдовать, поскольку сами богатыри магической силой не обладают (О противопоставлении богатырской силы и силы магической нам уже приходилось писать: [ Баркова А.Л. Мифология. С. 10-12]).

В архангельских былинах этой стройной мифологической структуры нет, и Потык своим спасением обязан некоему "крестовому брату" или "стар матер человеку", который перекидывает камень через себя (Григ. № 333; Григ. № 374).

Итак, в онежских былинах в роли героя-помощника Потыка оказываются Илья и Добрыня (Алеша), заслуга которых заключается в том, что они находят чудесного спасителя для своего друга. По силе они безусловно превосходят Потыка, что, как мы убедились, типично для героя-помощника. Их "своевременное" возвращение в Киев (согласно рукописным версиям) – также неотъемлемая черта этого функционального типа героя.

Завершая абрис версий сказания о Потыке, обратимся к одному чрезвычайно оригинальному варианту, где каноническая схема видоизменена (Григ. № 413). Сюжет этой былины чисто брачный: Потык добывает Марью себе в жены, однако не может провести с ней ночь, поскольку она обращает его то в сокола, то в волка, то в горностая. Жалея товарища, на ночь с Марьей остается Добрыня, который укрощает ее железными прутьями.

Нельзя не отметить очевидное сходство этого сюжета с соответствующим местом "Песни о Нибелунгах": укрощение Брунгильды Зигфридом после ее издевательств над Гунтером. Мифологичность этого сюжета очевидна: лишение девственности приравнивается к лишению магической силы, и совершить это способен не сам жених, а его заместитель. Подобно тому, как Зигфрид играет роль помощника в истории сватовства Гунтера, Добрыня оказывается магическим помощником Потыка.

Завершая абрис былин, где в роли героя-помощника фигурирует Добрыня, отметим, что, кажется, его "амплуа" в русском эпосе – быть спутником героев. Разумеется, он – главный герой трех популярных былин ("Бой Добрыни со Змеем", "Добрыня в отъезде", "Добрыня и Маринка") и двух малораспространенных ("Бой Добрыни с Дунаем", "Бой Добрыни с Ильей Муромцем"), однако не в меньшем количестве сказаний он выступает как персонаж второго ряда. Кроме разобранных, назовем "Дюка", "Ссору Ильи с Владимиром", где богатыря также посылают с дипломатическими поручениями. Сказительница Н.С. Богданова высказалась по этому поводу весьма экспрессивно: "Опять Добрыня, в кажду петлю Добрыня!" (Аст. № 110).

В былине об Алеше Поповиче и Тугарине фигурирует Еким, спутник Алеши – личность нечетко прописанная, так что обрисовать его образ довольно сложно. (Впрочем, это объясняется тем, что и былина в целом не принадлежит к числу популярных.) Устойчивый сюжетный ход, связанный с Екимом, – он ловит нож, который Тугарин кидает в Алешу, и спрашивает богатыря, кому из них поразить врага; на это Алеша отвечает запретом биться в палатах князя и далее действие переносится в поле (КД 20; Рыбн. № 27, 37-45; Онч. № 64, 81; Онч. № 85, 108-127; Тих. - Мил. № 29, 71-75; Гул. № 40). В одной записи герои меняются местами (Тих.- Мил. №28, 121-129), причем не только в этом эпизоде, но и в дальнейшем бою – Тугарина поражает Еким, призвав для этого тучу. Любопытно, что в этой записи Еким перед боем говорит Алеше: "Ежели через два часа не буду, беги на выручку" (Тих.- Мил. №28, 143), то есть фактически он ставит Алешу в положение героя-помощника.

На сопоставительном материале мы убедились в том, что между героем и его помощником может быть скрытая вражда. Это мы видим и в этой былине. Так, Алеша, приехав на помощь Екиму, в темноте невольно вступает с ним в бой, едва не убив его (Тих. - Мил. №28). В прозаическом пересказе былины (Тих. - Мил. С. 282-283) на помощь спешит Еким – и, не разглядев, вступает в бой с Алешей. В версии Кирши Данилова Алеша, одолев Тугарина, переодевается в его одежду, так что Еким принимает его за врага и поражает, хотя и не насмерть (КД № 20, 121-146). Видимо, эта версия должна быть признана древнейшей, а две другие представляют собой ее искаженные варианты. И хотя переодевание во вражеское платье является отголоском архаического обычая, нас сейчас интересует только сам факт возможного поединка героя и его помощника.

Нам следует признать Екима предельно демифилогизированным вариантом помощника, на что есть прямое указание в одной из былин (Онч. № 85, 126-127). Алеша говорит спутнику:

"Да я сам пойду, да не тебя пошлю,

Да силы у тя дак есть ведь с два меня".

Эта загадочная реплика Алеши вызвала небольшую дискуссию. Вот что пишет об этом Ю.А. Новиков: "Ю.И. Смирнов и В.Г. Смолицкий сочли явным алогизмом "отказ Алеши Екиму идти в бой из-за того, что у Екима силы вдвое больше" [Добрыня Никитич и Алеша Попович / Изд. подгот. Ю.А. Смирнов и В.Г. Смолицкий. М., 1974. С. 401]. На наш взгляд, дело здесь не в порче текста: сказитель не допел (или не знал) формулу до конца. Всё становится ясно, если обратиться к записям "Ильи и Идолища"... (Кир., IV, 18)...: "Есть у тя силы с дву меня, А смелости-ухватки половинки нет" (Рыбн., № 118) [Новиков Ю.А. Указ. соч. С. 89.] ". Мы полагаем, что печорский сказитель сознательно не пропел строку о смелости, поскольку в трусости заподозрить Екима невозможно. Дело в другом: он сильнее Алеши, но не обладает его хитростью (фактически, магическими способностями), и потому не сможет справиться с Тугарином. В этом кроется несоответствие между героями: главный герой оказывается здесь более мифологизированным, чем его помощник.