Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2

Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего

И желтую кофту из трех аршинов заката

По Невскому мира по лощеным полосам его

Профланирую шагом дон-жуана и фата

Пусть земля кричит, в покое обабившись

Ты зеленые весны идешь насиловать

Я брошу солнцу, нагло осклабившись

На глади асфальта мне

    «ХААШО ГРАСИРОВАТЬ»

Не потому ли, что небо голубо,

А земля мне любовница в праздничной чистке

Я дарю вам стихи веселые как би-ба-бо

И острые и нужные, как зубочистки

Женщины любящие мое мясо и эта

Девушка, смотрящая на меня как на брата

Закидайте улыбками меня поэта

Я цветами нашью их мне на кофту фата

  Послушайте!

Ведь если звезды зажигают

Значит это кому-нибудь нужно?

Значит кто-то хочет чтобы они были?

Значит кто-то называет эти плевочки жемчужиной?

И надрываясь в метелях полуденной пыли

Торопится на небо боится что опоздал

Плачет и целует жилистую руку

И просит чтоб обязательно была звезда

Клянется что не перенесет эту беззвездную муку

А после ходит тревожный и

Спокойный наружно

И говорит кому-то ведь теперь тебе ничего не страшно.

  Да?

  Послушайте!

Ведь если звезды зажигают

Значит это кому-нибудь нужно?

Значит это необходимо чтобы каждый вечер над крышами

загоралась хоть одна звезда!

Устал от электрических ванн витрин,

От городского граммофонного тембра.

Полосы шампанской радости и смуглый сплин

Чередуются, как кожа зебры.

Мысли невзрачные, как оставшиеся на лето

В столице женщины, в обтрепанных шляпах.

От земли, затянутой в корсет мостовой и асфальта,

Вскидывается потный, расслабляющий запах.

У вокзалов бегают паровозы, откидывая

Взъерошенные волосы со лба назад.

Утомленный вечерней интимностью хитрою,

На пляже по-детски отворяю глаза.

Копаюсь в памяти, как в песке после отлива, —

А в ушах топорщится городской храп;

Вспоминанье хватает за палец ревниво,

Как выкопанный нечаянно краб.

Полусумрак вздрагивал. Фонари световыми топорами

Разрубали городскую тьму на улицы гулкие.

Как щепки, под неслышными ударами

Отлетали маленькие переулки.

Громоздились друг на друга стоэтажные вымыслы.

Город пролил крики, визги, гуловые брызги.

Вздыбились моторы и душу вынесли,

Пьяную от шума, как от стакана виски.

Электрические черти в черепе развесили

Веселые когда-то суеверия — теперь трупы;

И ко мне, забронированному позой Кесаря,

Подкрадывается город с кинжалом Брута.

Улицы декольтированный в снежном балете…

Забеременели огнями животы витрин,

А у меня из ушей выползают дети,

И с крыш слетают ноги балерин.

Все прошлое возвращается на бумеранге,

Дни в шеренге делают «на-караул»; ки —

вая спиной, надеваю мешковатый костюм на ноги

И шопотом бегаю в причесывающемся переулке.

Мне тоже хочется надеть необъятное

Пенснэ, что на вывеске через улицу тянет вздрог,

Оскалить свой пронзительный взгляд, но я

Флегматично кушаю снежный зевок.

А рекламные пошлости кажут сторожие

С этажей и пассажей, вдруг обезволясь;

Я кричу исключительно, и капают прохожие

Из подъездов на тротуарную скользь.

Так пойдемте же тикать расплюснутые морды

В шатучую манну и в завтрашнее «нельзя»,

И сыпать глаза за декольтэ циничного города,

Шальными руками по юбкам железным скользя!

Когда завтра трамвай вышмыгнет, как громадная ящерица,

Из-за пыльной зелени расшатавшихся бульварных длиннот,

И отрежет мне голову искуснее экономки,

Отрезающей кусок красномясой семги, —

Голова моя взглянет беззлобчивей сказочной падчерицы

И, зажмурясь, ринется в сугроб, как крот.

И в карсте скорой акушерской помощи

Мое сердце в огромный приемный покой отвезут.

Из глаз моих выпорхнут две канарейки,

На их место лягут две трехкопейки,

И венки окружат меня, словно овощи,

А сукровичный соус омоет самое вкусное из блюд.

Приходите тогда целовать отвращеньем и злобствуя!

Лейтесь из лейки любопытства толпы вонючих людей,

Шатайте зрачки над застылью бесстыдно!

Нюхайте сплетни — я буду ехидно

Скрестяруко лежать, втихомолку свой фокус двоя,

А в животе пробурчат остатки проглоченных идей.

Покой косолапый нелеп и громоздок.

Сквозь стекло читаю звезды лунного проспекта.

Телефон покрыл звонкой сыпью комнатный воздух.

Выбегаю и моим дыханьем жонглируют факты проспекта.

Пешеходя, перелистываю улицу и ужас,

А с соседнего тротуара, сквозь быстрь авто,

Наскакивает на меня, топорщась и неуклюжась,

Напыжившийся небоскреб в размалеванном афишном пальто.

Верю я артиллерия артерий и аллегориям и ариям.

С уличной палитры лезу

На голый зов

Митральезы голосов

И распрыгавшихся Красных Шапочек и языков. Я

Отчаянье и боли на тротуаре ем

Истекаю кровью

На трапеции эмоций и инерций,

Превращая финальную ноту в бравурное интермеццо.

Бледнею, как истина на столбцах газеты,

А тоска обгрызает у души моей ногти.

На катафалке солнечного мотоциклета

Влетаю и шантаны умирать в рокоте.

У души искусанной кровавые заусенцы,

И тянет за больной лоскуток всякая…

Небо вытирает звездные крошки синим полотенцем,

И моторы взрываются, оглушительно квакая.

Прокусываю сердце свое собственное,

И толпа бесстыдно распахивает мой капот.

Бьюсь отчаянно, будто об стену, я

О хмурые перила чужих забот.

И каменные проборы расчесанных улиц

Под луною меняют брюнетную масть.

Наивно всовываю душу, как палец,

Судьбе громоздкой в ухмыльнувшуюся пасть.

Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга,

Всверлите мне в сердце штопоры зрачков тугих и густых,

А я развешу мои слова, как рекламы, поразительно плоско

На верткие столбы интонаций простых.

Шлите в распечатанном рте поцелуи и бутерброды,

Пусть зазывит вернисаж запыленных глаз,

А я, хромой на канате, ударю канатом зевоты,

Как на арене пони, Вас.

Из Ваших поцелуев и из ласк протертых

Я в полоску сошью себе огромные штаны

И пойду кипятить в семиэтажных ретортах

Перекиси страсти и докуренные сны.

В голое небо всуну упреки,

Зацепив их за тучи, и, сломанный сам,

Переломаю моторам распухшие от водянки ноги.

И пусть по тротуару проскачет трам.

А город захрюкает из каменного стула.

Мне бросит плевки газовых фонарей,

И из подъездов заструятся на рельсы гула

Двугорбые женщины и писки детей.

И я, заложивший междометия наглости и крики

В ломбарде секунд и в пляшущей кладовой,

Выстираю надежды и взлохмаченные миги,

Глядя, как город подстриг мой вой

Я не буду Вас компрометировать дешевыми объедками цветочными

А из уличных тротуаров сошью Вам платье,

Перетяну Вашу талью мостами прочными,

А эгретом будет труба на железном накате,

Электричеством вытку Вашу походку и улыбки,

Вверну в Ваши слова лампы в сто двадцать свечь,

А в глазах пусть наплещутся золотые рыбки,

И рекламы скользнут с провалившихся плеч.

А город в зимнем белом трико захохочет

И бросит вам в спину куски ресторанных меню.

И во рту моем закопошатся ломти непрожеванной ночи,

И я каракатицей по вашим губам просеменю.

А вы, нанизывая витрины на пальцы,

Обнаглевших трамваев двухэтажные звонки

Перецелуете, глядя, как валятся, валятся, валятся

Искренние минуты в наксероформленные зрачки.

И когда я, обезумевший. начну приниматься

К горящим грудям бульварных особняков,

Когда мертвое время с косым глазом китайца

Прожонглирует ножами башенных часов, —

Вы ничего не поймете, коллекционеры жира,

Статисты страсти, и шкатулки королевских душ

Хранящие прогнившую истину хромоногого мира,

А бравурный, бульварный, душный туш!

Так спрячьте-же запеленутые сердца в гардеробы,

Пронафталиньте Ваше хихиканье и увядший стон,

А я Вам брошу с крыш небоскреба

Наши зашнурованные привычки, как пару дохлых ворон.

Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала

Звездная цифра… Вечер гонялся в голубом далеке

За днем рыжеватым, и за черный пиджак его

Ловила полночь, играя луной в бильбокэ.

Всё затушевалось, и стало хорошо потом.

Я пристально изучал хитрый крап

Дней неигранных, и над ресторанным шепотом

Город вздыбил изнуренный храп.

И совесть укорно твердила: Погибли с ним,

И Вы, и вскрывший письмо судьбы!

Галлюцинация! Раскаянье из сердца выплеснем

Прямо в морду земли, вставшей на дыбы

Сдернуть, скажите, сплин с кого?

Кому обещать гаерства, лекарства и царства?

Надев на ногу сапог полуострова Аппенинского,

Прошагаем к иррациональности Марса.

Болтливые моторы пробормотали быстро и на

Опущенную челюсть трамвая, прогрохотавшую по глянцу торца,

Попался шум несуразный, однобокий, неуклюже-выстроенный,

И вечер взглянул хитрее, чем глаз мертвеца.

Раскрывались, как раны, рамы и двери электро, и

Оттуда сочились гнойные массы изабелловых дам;

Разогревали душу газетными сенсациями некоторые,

А другие спрягали любовь по всем падежам и родам.

А когда город начал крениться на-бок и

Побежал по крышам обваливающихся домов,

Когда фонари сервировали газовые яблоки

Над компотом прокисших зевот и слов,

Когда я увлекся этим бешеным макао, сам

Подтасовывая факты крапленых колод, —

Над чавкающим, переживающим мгновения хаосом,

Вы возникли, проливая из сердца йод.

Панели любовно ветер вытер,

Скосив удивленные глаза.

Лебеди облаков из витрин кондитерской

В трепете, как однокрылая стрекоза.

И нас обоих рукой коромысла,

Смеясь, сравняли мясные весы,

И кто-то стрелки за циферблат выслал,

Ломал траурные палочки-часы.

Лебеди-облака в хмуром трепете

Шепотом кутались в тысячи поз

И вся улица смотрела, как Вы прицепите

К моим губам Ваши губы из роз.

Ах, остановите! Все валится,

В сердце рушится за небоскребом небоскреб.

Ах, уберите! Оригинальности

Розовую мордочку спрячьте в гробь.

Снега, как из влажной перины,

Запушили фонарную яркость…

Слушайте! Кажется! Вальс старинный

Сейчас прогуляется по Луна-Парку.

Ах остановите! Все валится,

И остатки расшатала тренога.

Я фонарным золотом и снегом залит сам,

И мои веки белыми пальцами снег перетрогал.

Ах, не много, не много, не много

Минут дайте выпить оригинальности,

Ведь мои веки белыми пальцами пальцами снег перетрогал,

И фонарным золотом и снегом залить сам.

Плывут кровавые губы

Вечерним в небе заревом,

Дремлют фабричные трубы.

Сегодня на тротуаре Вам.

Целует месяц следы одиноко-ль?

Скользите растерянной улицей.

Луна улыбнулась в бинокль,

Сдергивая пелену лица.

Картавят в призрачной жути

Лунного черепа впадины.

В моем сердце, портмоне минут,

Незаметно все секунды украдены.

Дремлю за румяненным облаком,

Час, кинутый за заборы, упорно молчит.

Винные этикетки целуют лоб лаком,

Надевая прохожих на шпиль каланчи.

Стеклянные скаты рассветы вдребезги

Разбиты упорством винных столбов.

И от золота, и от пыли не видно в небе зги

Причесывающихся гранитно-лысых лбов.

Разбиваю гранаты любовной памяти

Красным соком заливаю двери торговых контор,

И ускользает, заранее занятый,

Лифт дня за башенной стрелки взор.

Ветер, небо опрокинуть тужась,

Исслюнявил мокрым поцелуем стекла.

Плащ дождя срывая, синий ужас

Рвет слепительно фонарь поблёклый,

Телеграфных проволок все скрипки

Об луну разбили пальцы ночи.

Фонари, на лифте роковом ошибки

Поднимая урну улицы, хохочут.

Медным шагом через колокольни,

Тяжеля, питы ступили годы,

Где, усталой дробью дан трамвай-невольник

Отбивая, вялые секунды отдал.

Иду сухой, как старинная алгебра,

В гостиной осени, как молочный плафон,

Блудливо солнце на палки бра,

Не электричащих, надевает сиянье, треща в немой телефон.

И осыпаются мысли усталого провода,

Задумчивым звоном целуют огни.

А моих волос бесценное серебро водой

Седой обливают хилые дни.

Хило прокашляли шаги ушедшего шума,

А я иду и иду в венке жестоких секунд.

Понимаете? Довольно видеть вечер в позе только негра-грума,

Слишком черного, чтоб было видно, как утаптывается земной грунт.

Потом времени исщупанный, может, еще не совсем достаточно,

Еще не совсем рассыпавшийся и последний.

Не кажусь ли вам старик-паяцем святочным,

Богоделкой, вяжущей на спицах бредни.

Я века лохмотьями солнечной задумчивости бережно

Укрывал моих любовниц в рассеянную тоску,

И вскисший воздух мне тогу из суеверий шил,

Едва прикрывающий наготу лоскут,

И, упорно споря и хлопая разбухшим глазом, нахально качается.

Доказывая: с кем знаком и незнаком,

А я отвечаю, что я только скромная чайница,

Скромная чайница с невинно-голубым ободком.

Звезды задумчиво роздали в воздухе

Небрежные пальчики своих поцелуев,

И ночь, как женщина, кидая роз духи,

Улыбку запахивает шубой голубую.

Кидаются экипажи на сумрак неистово,

Как улыбка пристава, разбухла лупа,

Быстрою дрожью рук похоть выстроила

Чудовищный небоскреб без единого окна.

И, обрывая золотистые, свислые волосики

С голого черепа моей тоски,

Высоко и быстро пристальность подбросила,

Близорукости сметая распыленные куски.

Вышитый шелком и старательно свешенный,

Как блоха, скакал по городу ночной восторг,

И секунды добросовестным танцем повешенных,

Отвозя вышедших в тираж в морг.

А меня, заснувшего несколько пристально,

У беременного мглою переулка в утробе торопит сон

Досчитать выигрыш, пока фонари стальной

Ловушкой не захлопнули синего неба поклон.

Вином и сердцем брызните в сердце.

Вина и сердца прошу у Вас ли?

Вином из сердца, из сердца в сердце,

Где розы грёзности не погасли.

Вина и сердца просить смотреться

И уколоться в букете смеха

Веселым взором взорит сердце,

Велеть смотреться, смотреться смехом.

Вина и сердца, вино из сердца —

Из сердца грусти хрустящей смех.

Смотреть хотелось, вертеться сердцем.

Вином по каплям колоть Ваш смех.

КАКоФоНИЮ ДУШи

МоТОрОВ симфонию

 — ф р р р р р р р р р

это Я это Я

футур = Ст. ПЕСНЕБОЕЦ и

ПИЛОТ-АВИАТОр[1]

ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ

  эЛаСтИчНыМ пРопеЛерОм

ВВИНТИЛ ОБЛАКА

киНув Т А М

  за визит

ДряБлоЙ смерти КОКОТКЕ

    из ЖалоСти сшитое

ТАнгОВое МаНтО и

    ЧУЛКИ с

    ПАнТАЛОНАМИ

ВОЛЯ-РАСТёГНУТА

СЕРДЦЕ — без ПОЯСА

МЫСЛИ — без ШАПКИ

в РАЗГУЛЬНОЙ душЕ

РАЗЛИЛИСЬ Б е Р е Г а

ДРОВ 2 охапки

РУЖЬЕ и ТопоР и

ОЛЕНьИ РОГА

шаТеР и КосТёР и

ОСТРА оСТРТОГА

ПЛЯШИ с бубенЦоМ и Колдуй

Я ОХОТНИК — тЫ на ЛовцА

    заБлудилась ОвцА

       п о ц е л у й

ПОДАри МНЕ дырявую шаль

ВОЗЬМИ моЮ шкуру МЕДВЕЖЬЮ

ПРИХОДИ еЩе НОЧЕВАТЬ

С ПЕСНЯМИ КОЧЕВАТЬ

ЖИзнЬ — ВОСКРЕСЕНИЕ

ГЛАЗА ТвОи — ГОЛОВНИ

ГУБЫ — ВишНи РАЗДАВЛЕНы

Груди ЗЕМЛЕтрЯСЕНИЕ

Я Странный странник

    СТРАННЫХ СТРАН

Складу СТИХИ

в мешок крупчаточный

взвалю на горб

   и с костылем

Пойду на богомолье

   Зайду и к ВАМ

    в имение

выпить КОфЕ выкурить сигару

   Начаепьемся

Покатаемся па автомобиле

Заедем на аЭродром

   на аэролане Я

   опытный пилот

хотите я возьму вас лэди

   пассажиркой

Полетим над городом вечерним

ровно в 6 часов

вздрогнут электрические фонари

   О разве не волшебно

    ощущать вихрь

    К р а с о т Ы

Внизу зажгут Костры

   это будет знак нам

   кудА спланироватЬ

После полета

   На авто в КафЭ

   Оттуда в ЦирК

   Потом ВАрьетЭ

А У Т Р О М

   буду вновь серьезен

Складу Стихи

в мешок крупчаточный

взвалю на горб уйду на богомолье

  ВЕрю

  Когда-нибудь

в горах я встречу ДЕВУШКУ

с корзинкой спелОалых ягод

Згу везут в цистернах из бакУ

по безбрежью дымных дум

в лесу кует кУ-кУ-шка кУ

ВесеНний неФтьЮ пахнеТ шум

26 мест В автобусЕ рубинавом

рядом. оНа над дрожжаньем ОкнА

№ 147

   качает шоССе

   мимО дНИ

   столбЫ тЕлЕгРаФнЫе С

БелымИ чашКами

ПРоВоЛоКА медных наДежД

    4-го марта (К НЕй)

в гОлОве геОграфическАя картА

НапрасныХ пристанЕй

проеХали черкесы на РекУ

   аУл в горАх

   сердце мотора бьеТся

зГу везут в цистернах из БакУ

Я сплЮ

   — ку — ку — —

я знаю гДе то у скитАний

слова взлетаний вейнО вскниУты

на плеЧи пеСен

  ТИГРОВЫХ ШКУР

аЕромудростьЮ задвИнуты

и пУть взГоРёН

    ТЕМИР-ХАН-ШУР

ПЛАТИ — покинем НАВСЕГДА уюты сладострастья.

ПРОКИСШИЕ ОГНИ погаснут ряби век

Носители участья

Всем этим имя человек.

Пускай судьба лишь горькая издевка

Душа — кабак, а небо — рвань

ПОЭЗИЯ — ИСТРЕПАННАЯ ДЕВКА

а красота кощунственная дрянь.

ЗИМА цветок средь белых пристаней.

Роженица раскрывшая живот

Законное собрание огней

МОРОЗ КИНЖАЛ ПОМЕТ

Зима дрожит у привязи лиловой

ПОСЛУШНИК КРЫСА ПЕС

Озябшая ревущая коровой

И кочках удастирая нос

Она пучиной ободряет ноги

Угасший кашель сгорбленность могил

Теперь у всех пурга язвитель на пороге

ПРОДАЖНОСТЬ БРЕННОСТЬ ИЛ.

Пещера слиплась темнота

Стилет пронзает внутренность ребенка

Скудель пуста

Ночей гребенка

Запляшут кони омертвелой глиной

Гора = ладони

(хироманта миной)

Ведь это Крым

Сделал меня сырым.

Ты нюхал облака потливую подмышку

Мой старый ворон пес

Лилово скорбный нос

Гробовую завистливую крышку

Дела и дни и оболыценья

И вечный сумерек вопрос

Корсеты полосатых ос

Достойны вечного презренья

И скорбны тайны заповеди бренной

Разрушится как глиняный колосс

Затерян свалочный отброс

Своей улыбкою надменной.

 Серые дни

 ОСЕННИЙ НАСОС

 мы одни

 Отпадает нос.

 Серые дни

 Листья = хром (желтая дешевая краска)

 Мы одни

 Я хром

 Серые дни

 Увядание крас

 Мы одни

 Вытекает глаз.

Осенние утешения.

ПлатфоРма — гРядка блещущих огней

Осенний дождь цаРапает метлою

Лицо стены толпящихся людей

ДоРожному пРипавших АНАЛОЮ.

«Огни живут»?!! — уместны эти шутки

О полночь остРяков

ДыРявых толстяков

ПоРа отбРосить ветРа пРибаутки

и быть = ЗОЛОЮ.

(на звуке Р концентрировано ощущение жестокой суРовости:)

Д и Т — ощущение твердости, стойкости.

Паравозик как птичка

Свиснул и нет

Луна = ковычка +

возвышенный предмет

Паровоза одышка

Подъем и мост

Мокрая подмышка

Грохочущий хвост

Ребенок был мал

день и ночь плачь

Поэт убежал

Жизнь палач

В голове тесно

Чужих слов

Посторонняя невеста

Односторонний лов

Тронулись колеса.

О локоны дорожных ожиданий

Букет огней + порхнувший паровоз

Среди ночных (не облетевших) лоз

Сугубой брани

О завитки и сумрака и мрака

Катящие причудливый вагон

Мимо окон

Блистающего лака

Россия бросилась вокруг поспешной кошкой

Расшитая рубах гармоники мотив

Одну равнину душу обратив

Смердящий плошкой.

России нет угла где не было б забвенья

Чувств чистоты опрятной быстроты

(когда снежинок вервые листы

Упасть умрут от наслажденья).

Еду третий класс

Класс для отбросса

«ДВОРЯНСКИХ (!!) РАСС»

— Пустая привычка

«Все равны»

Свиснут

Птичка

Пустой страны.

Поезд = стрела

а город = лук

(час отбытия = упрочен)

Каждый жертвенник порочен

Фонарь = игла

а сердце = пук.

Осений Ветер Вил сВои

        тенета

Кружились облаКа вКруг затхлого Ростра

А небо кРысилось пРед бРенная гоБа

Бежали жалоБы за — Бота

  Столпились все у жалкого обрыва:

  Листы цветы и взгляды тонких дев

(Над Ними) расплелась ветров мохНатых грива

  (По очереди) всех задев.

О зацвети | не зацветает

Благоухай | одна лишь вонь

Откроет рот | нет белых бронь

Старик старик | о лысая старуха

Последний крик | не ранит уха

О уходи | ты видишься мертвец

Пастух коросты | и овец

О уходи | я арендатор

Новорожденный | Vat  r

Слова скакали как БЛОХИ

В его мозгу

Они не были плохи

На юном лугу

У него душа поэта

Сказали о нем

Но у него нет лета

= Болен нутром

Слова чернели блохами

На белизне сознания

[Они были крохами =

ТВОЕГО ПРИЗНАНИЯ].

Километрических скорбящия препоны

Столбы и струны долгих скрипов

Когда метели шлейф непостоянно зыбок

И туч мохнатые дерут лицо попоны

Дитя рыдает сиплой колыбели

Отвар лучей и мерзостен и жидок

Катяся графы этих тонких ниток

Когда угрюмостью арендой сыты Ели

Кругом селений слабая икота

(Далекий звон) чей голос тонко липок

Блеснувши белизной заиндивевших штрипок

У голого БЕСЧЕСТИЯ КИОТА.

И прощаньем укоризной

Украшая свой досуг

За железною отчизной

Брежжет сокол-друг

КрАк могильны далей горы

Праведник пещер и трав

Исчезающие воды

Кистью — ниткой начертав

Засквози просветов далью

Засинев среди песков

Запорожскою пищалью

Утопают брюхо — ров

Стоном криком над обрывом

Юность (краска) далека

Смерть клеймит сердца нарывом

Продырявила бока

Не помогут ЭЛЕКСИРЫ

Скор приспешник и паук

Кошелька и нудной «лиры»

И раба поэта рук.

Склонений льдистых горнее начало

Тропа снегов = пути белил

Мороз = укусы = жало

И скотских напряженье жил

   Шипенье пара

   Лет далеких искр

    уход угара

     диск

      Р.

Я СИДЕЛ У ПЫЛЬНОЙ ТРОПЫ

Проходило мимо много лиц

И здоровых и больниц

И розы и борьбы

Я был одним из калек

(Мы все всегда уродцы)

Я простой человек

(Из долбящих колодцы > колодцы

По торным остаткам житейской тропы

Примчался БОГАТСТВА автомобиль

Прыгали вкруг его рабы

Плевали на ковыль

Со своей кривоногой клюкой

Прошла лысина ум

МУДРОСТЬ одежде простой

Горшок косоглазых дум

Все проходили мимо

Зрячие и слепые

(Неси отчетливое имя

Оязанности на вые).

Наконец ВЕСНА, попахивая о-де-колоном

С васильками БУМАЖНЫХ ГЛАЗ

При каждом шаге с (поклоном!..)

(Услужливо!!!) распахивая газ,

ПРОСКАКАЛА (ветренница!!) мимо

Вослед за двугими…

Было неумолимо Ее имя.

Мускулатура туч напряжена вечерне

Скользящие у сих углов

Заботою фиалково дочерней

Перепелов

Глаза вечерних луж

Следили неустанно

Идущего к закату пешехода

Всеобщий муж v

Упрятавший обманно

Приманку рода

Мускулатура туч рассечена закатом

Над колкостью весеннею дорог

О подойди о будь мне другом братом

Луны воздевший первый тонкий рог.

Ленивой лани ласки лепестков

Любви лучей лука

Листок летит лиловый лягунов

Лазурь легка

Ломаются летуньи листокрылы

Лепечут ЛОПАРИ ЛАЗОРЕВЫЕ ЛУН

Лилейные лукавствуют леилы

Лепотствует ленивый лгун

Ливан лысейший летний ларь ломая

Литавры лозами лить лапы левизну

Лог лексикон лак люди лая

Любовь лавины = латы льну.

Ты как башня древнем парке

Под иглой дневной луны

Ты как нитка солнца Парки

Все слова низведены

Обольщая упоеньем

Мир открытостью влечет

Глубины соединенья

Видишь нечет видишь чет.

Плаксивый железнодорожный пейзаж.

(иногда проходит поезд)

Насыпь изогнулась

Ихтиозавр

Лежащий в болоте

Забытых литавр

Ржавые травы

  вонючие воды

     неба прогнившего

           своды

        но гордо подъяты

          красные симафоры!..

          но злобно проклятый

          лукавствали взоры

     чахлыя встречи

  изломаны плечи

Живая едва

Шелестит трава

Заржавелых литавр

Гниющий ихтиозавр

Железнодорожная насыпь

Бросить

  на сыпь

    А воздух гор = двухспальная кровать.

РОССИЯ за окном как темная старушка

О угольки загробных деревень

Рассыпанных (гусиная пастушка,

дымяще тлеющ пень)

САМУМ И ТЬМЫ и долгих грязных далей

ПЕЩЕРНАЯ и скотская и злая

Блестинками иконными эмалей

И сворой звезд проворных лая

А я как спирт неудаачный плод

На черном мирте = неба синий рот…

Зима идет глубокие калоши

И насморки и постоянный кашель

И нас отшельников будничные рогожи

Вытачивает грудь чахотки злобной шашель

Наград одни лишь гнусные остатки

Далеких роз смердеют мощи

А СЧАСТИЕ? — оно играет прятки

Осенних грубостей неумолимой роще.

С … е вечерних … аров

Под пальцами истерзанной волны

Все было тщетным мне сугубно даром…

А трепеты роженицы весны…

С … е вечерних облаков

Над тишиной определенных крыш

(Всех толстяков подпольный шиш)

А поезд КАК ДИТЯ вдруг приподнял рубаШку

И омоЧил (прибреЖность) = насыпь) куст

И ландыШ И волШы И сладостную каШку

И девуШку упавШую без Чувств.

Всюду лег прозрачный снег

На заборы на карнизы

На реки унылый брег

Пали ветреные ризы

Ночь придет умрет старик

У окна окаченея

Неутешная Лилея.

Портреты на стене =

Большие мухи

О мерзостной весне

Далекой слухи

Столы — где писаря

Ведут тюрьмы дневник

А бледная заря

Затоптанный родник

Окурки и следы

Заплеванных калош

И бурки и суды

Скандальный труп — дебош

Портреты на стене =

Раздавленные мухи

О жертве о весне

Непостоянны слухи.

Славка беботеу-вевять!

Лесное божество в распушенных стеклянно

волнистых полосах

но знаю я, пока живу.

Что есть «уа» что есть «ау»

Гроб леунностей младых

Веко тяжкое упало

Смертич смерч снег жених

Я всю жизнь тебя искала

Мелководы в дальних водах

Рыбных игр звенит струя

Манна манна даль свободы

Дети дети это я!..

оюнелых тучегонностей младых

невинь медокогласная сидела на кусте

Мужуния Мужуния

вдвоем ворожили на общем кусте

Что были — не знаю. Что еси — не хочу

Что будет — рыдаю! что будет — молчу

  Женун и жеуль

  Мы один в дреме лесной

  Мы в друг друга влюблены

  Не подруги не жены

  Мы друг в друга любуны

  Поженовники, Полюбовники

  Не невесты Ни жены

  Мы один в стране зеленой.

Поправ печерские шафраны,

Печально чертишь лоб врага

Сквозь аракчеевские раны

В оранжерейные снега,

Чтоб Михаил, а не Меркурий

Простил золотоносный рост,

Соперничающий в лазури

С востоками софийских звезд,

За золотые, залитые

Неверным солнцем первых лет

Сады, где выею Батыя

Охвачен университет.

Ко мне вот-вот вдруг прикоснуться,

Уж ветер волос шевелит,

И заклинанья раздаются

Под сводом безразличных плит.

Но я молю с кривой улыбкой

Твою изменчивую лень,

Что если бы, хотя ошибкой,

Ты на меня роняла тень

И если б твой любовник вялый,

Покорный медленным устам,

Прикрыл хотя частицей малой

Моих телес заметный гам.

Сереет сумрак подземелья,

Врагов звончее голоса,

И кроет от ночного зелья

Мой лоб кровавая роса.

В глубоких снах.

Меня прельстила

Прозрачным взглядом синих льдов

И маленький цветок носила

Под говор медленных годов,

Теперь же я и сух и пылен

В гербариях полночных лиц

Твою тропу ищу бессилен

На улицах пустых столиц.

Из равнодушного досуга

Прохваченный студеным вихрем

Площадку скользкую вагона

Ногою судорожною мину,

И ветви встречные деревьев,

Взнеся оснеженные лица,

Низвергнутся в поляны гнева,

Как крылья пораженной птицы.

Слегка проворные глаза

Под равнодушными стенами

Ужели вы не указали

Тот путь простой к сторонним тучам,

Морозны окна и витрины

Вдоль расколовшейся толпы,

А взор принес живые крины

В насквозь прошедшие шипы.

Я должен голос неизменный

Из-за угла природы ждать,

Я должен средь людей искать

Того, кто носит знак немного сгорбленной камены.

Въезжает дамья кавалерия

Во двор дворца. Под алый звон

Выходит президент Валерия

На беломраморный балкон.

С лицом немым, с душою пахотной,

Кивая сдержанным полкам,

Передает накидок бархатный

Предупредительным рукам.

Под полонез Тома блистательный

Она садится на коня,

Командой строго-зажигательной

Все эскадроны съединя.

Сойдя олилиенной лестницей,

Она идет на правый фланг,

Где перед нею, пред известницей,

Уже безумится мустанг.

От адъютанта донесения

Приняв, зовет войска в поход:

Ах, наступают дни весенние

И надо же найти исход.

С тех пор, как все мужчины умерли —

Утеха женщины — война.

Мучительны весною сумерки,

Когда призывишь — и одна.

Но есть страна, mesdames, доверие,

Где жив один орангутанг,

«И он», воскликнула Валерия,

«Он будет наш! Вперед, мустанг!»

И увядавшая лавзония

Вновь заструила фимиам…

Так процветает амазония,

Вся состоящая из дам.

Улица проваливалась как нос сифилитика.

Река сладострастия растекшееся в слюни.

Отбросив белье до последнего листика

Сады похабно развалились в июне.

Я вышел на площадь выжженный квартал

Одев на голову как рыжий парик

А людям страшно у меня изо рта

Шевелит ногами непрожеванный крик

Как трактир мне страшен ваш страшный суд

Меня одного сквозь горящие здания

Проститутки как… на руках понесут

И покажут… в свое оправдание

И… заплачет над моей книжкой

Не слова а судороги смешивая комом

И побежит по… с моими стихами под мышкой

И будет задыхаясь читать их своим знакомым.

В ушах обрывки теплого бала

А с севера снега седей

Туман с кровожадным лицом каннибала

Жевал невкусных людей

Часы нависали как грубая брань

За 5-м навис 6-й.

А с крыш смотрела какая-то дрянь

Величественно как Лев Толстой.