Гадом Буду чеченские хроники гонзо

Дима Ухлин

ГА Д О М

Б У Д У

чеченские хроники

роман

Москва 2007 год

Дашутке!

1.

Сильнейший взрыв в голове нашей броневой колонны громыхнул внезапно, когда мы с поручиком Блаватским вели мирную полемику о фашистской сути христианской доктрины. Моим доводом было предположение, что когда делаешь больно другим, то делаешь больно самому себе - что абсолютно противоречит концепции бесконечного ада. Блаватский на это не возражал - лишь добавил в азиатском стиле, что, мол, в белом облаке не увидишь ни следа уродства.

Тут как раз и ёбнуло.

Земля слегка заколыхалась, наша штабная машина резко тормознулась, ковырявшийся спичкой в зубах замполит Акула чуть не упал со скамейки, а я, как всегда, ударился обо что-то головой. Зюзель, сжав кинокамеру, совершил невидимую глазу психическую стойку. Берс не среагировал - видать, всё читал про себя какую-то санскритскую мантру.

Я инстинктивно схватился за откидной столик, на котором стояла допотопная армейская рация - но меня тут же отпихнул приникший к ней майор Влад, мгновенно щёлкнувший чёрным тумблером.

Из рации раздался хриплый нервный голос:

- Канарейка, блядь! "Двухсотый" у меня!!!

- Ёб твою мать... - произнёс Акула.

- И два "трёхсотых"! Прикройте доктора!! - сильно обеспокоено добавили из рации.

Только тут я заметил, что за ни чем не защищёнными деревянными бортами нашей машины стоит беспорядочное стрекотание множества выстрелов из автоматического оружия.

Все молчали. Блаватский слегка улыбался. Шли секунды. Воспользовавшись общим замешательством, Зюзель без лишних слов пружиной рванул из своего угла и, сжимая в руках старую битую кинокамеру "Конвас", резко откинул брезент, выскакивая наружу прямо таки кастанедовским способом.

- Куда, бля?!!! - заорал Акула, сделав машинальное движение рукой в пустоте, которое - движение - если б не идущий вокруг смертельный бой, всех бы наверняка повеселило.

Откуда-то сбоку загрохотал крупнокалиберный пулемёт.

- С пятиэтажки, кажись, хуярят... - сказал майор Влад.

"По Зюзелю?!" - я мгновенно внутренне прогнал ужасную неправильную догадку, но что-то, наверное, отразилось на моём лице.

- Скоро всё закончится! - ободряюще улыбнулся Блаватский.

- Дилетанты какие-то... - предположил Влад, - Надо было по нашей машине хуячить. Было бы сразу четыре "двухсотых". Плюс вы, журналюги, в бонусе. И куда вообще этот ёбаный режиссёр попёрся? Всё равно ведь плёнку изымем...

"Это у Зюзеля-то?" - мысленно хмыкнул я.

Как мне показалось, скоро, по рации сказали, что вертолёты уже на подходе. Стрельба в нашем восприятии трансформировалась тем временем в ничего не значащий производственный шум. Захотелось закурить.

- Можно мне выйти? - спросил я.

- Да нет, лучше не надо... - посоветовал Блаватский.

- А здесь курят? Я забыл.

- Не, не курят. Из-за меня! - снова улыбнулся он, - Я же Рериха ученик.

Берс продолжал отрешённо смотреть в никуда - то, которое проходило насквозь беззвучно бормочущего фамилии бойцов отряда, ехавших впереди нашей попавшей в засаду броневой колонны, замполита Акулу. Губы Берса быстро-быстро пошевеливались в мантре, как у глубоководной рыбы, накачанной метамфетаминами - тогда как Акула человеческого облика не терял, вызывая ассоциации скорее с исследованием пограничных возможностей абстрактного творчества. Майор Влад внимательно проверял свою амуницию, ожидая неминуемых дальнейших профессиональных военных действий вокруг.

Стрельба резко прекратилась. Сразу же стал слышен шум вертолётных винтов. В рации начались какие-то абсурдные переговоры о каких-то снайперах и красной "девятке" у третьего подъезда.

Шум вертолётных винтов приближался, очищая моё слуховое восприятия от фантомного грохота уже стихшей стрельбы. Потом раздался взрыв с той стороны, где были типовые многоэтажки чеченского города Аргуна. Аргун - склоняется, не склоняется?

- По этой пятиэтажке как раз ракетой и захуярил, небось... - зло прокомментировал Акула, - Кто ж "двухсотый" то у нас? Ё-о-о... Вот тебе, блядь, и День Независимости, ёбаный Бин Ладен, мудозвоны, кровососы... Да и этот ещё, сука, тоже мне, гауляйтор Чебоксар! Да кто в такой день вообще куда-то ездит?! Каждый, блядь, раз - одно и то же, блядь, одно и то же...

Он достал сигарету и закурил, его руки дрожали от избытка адреналина, который он пытался выплеснуть в ругани в адрес политических верхов. С первого дня наших документальных киносъёмок мне нравилась вербальная аура Акулы, замполита отряда спецназа внутренних войск "Ярило". Вот и сейчас - на одном мыслительном плече свежий труп пока неизвестно кого конкретно из боевых товарищей, а на другом - всем знакомое, абстрактное цивилизационное чмурьё из телека. Что касается гауляйтора Чебоксар, то, как я уже слышал, этой кликухой бойцы погоняли своего, небось, красномордого военачальника внутренних войск генерала, ёб ты, Горбунца, содержавшего, по слухам, тайную гигантскую свиноферму где-то под Толстой-Юртом. А словом "блядь", мне так тоже показалось, бойцы называли смерть и всю прочую хтоническую власть.

- Третья мировая... - пожал плечами Блаватский.

- Время Калачакры! - неожиданно подал свой позитивный голос Берс, домедитировавшийся уже, небось, до белых мышей в боковом зрении.

Шум винтов утих, как будто вертолёт приземлился где-то в голове нашей колонны.

- "Трёхсотых" заберёт, на Моздок, - прокомментировал Акула, уже не так агрессивно, как до этого, и как бы привычно устало, - Старина Хэм, небось, уже их первично обработал... Эх, а кто ж "двухсотый" то у нас?

- А кто был на первой броне? - спросил майор Влад, деловито щёлкнув затвором пистолета.

Ответом ему было молчание.

Ещё какое-то время - мне показалось, довольно долгое - все мы продолжали чего-то ждать.

"Люди всюду гибнут, - очень-очень быстро думал я, - Не только на войне. А болезни, цунами всякие, землетрясения? Но круче всех сбирает свою гибельную жатву обычный дорожный траффик. Хули террористы? Они просто, кажись, пытаются вернуть легитимность насилию, как атрибута величия человеческой воли, а не тупо сломавшегося набора шестерёнок. Для одних всё в лапах Аллаха, самолёты с небоскрёбами, пояса шахидов - для других сосульки с крыш во время мартовской оттепели. Для негров, ищущих лучшей доли - перевернувшаяся в океане переполненная чёрной плотью лодка, всего в полукилометре от Ибицы. Чернобыльцам и японцам - облучение изотопами, а для Николы Чаушеску с Индирой Ганди - расстрел собственными телохранителями. Подводникам кислородное голодание, шахтёрам алкоголизм и галлюцинации. Немца Йохана убил из автомата чеченский камикадзе, москвичку Наташу - российский новобранец, и обоих вроде как случайно. Улица Гурьянова, "Норд-Ост", Беслан. Сценаристку Надю убил царь-алкоголь. Кащей повесился, Санчес разбился. Кладбища переполнены незаменимыми людьми. Небо и Земля лишены сострадания, вся тьма вещей для них подобна соломенному чучелу собаки, что используют при жертвоприношениях. И мудрый лишён сострадания, он понимает, что все люди - и родные, и близкие - подобны этой соломенной собаке. Неслыханные слова рождаются сами собой. Ураганный ветер не может дуть с утра до вечера, буря с дождём не может продолжаться целыми днями. Кто же установил это? Небо и Земля. Небо и Земля полны величия, однако и они не вечны. Тем более, может ли человек равняться с ними? Не загадка, что..."

- Вылазим из машины! - резко скомандовал поручик Блаватский, прерывая мой поток сознания, - Глянем, что да как...

Он откинул брезентовый полог, опустил задний борт и первым выпрыгнул вовне. Не считая, понятно, нашего героического режиссёра Зюзеля - для которого кино всегда было и есть важней любой окружающей реальность.

2.

Зовите меня Архип, если что.

Солнце садилось за море, и к нему вела дорога абстрактной ширины и длины из зеркального отражения частиц солнечного ветра - фотонов, там, кварков, прочих невыразимых штуковин. Окружённая горами, Ялта на берегу моря фигачила в пространство послание о том, как вылезали из моря на берег первые разумные, так сказать, существа. Огромные, как горы с ластами, или невидимые никакому глазу - но одинаково ощущавшие полноту жизни, меркнущую и вспыхивающую бесконечное число раз, будто в первый.

Крым загипнотизировал меня ещё в первый туда приезд, в тринадцать лет - за полгода до апрельского пленума КПСС, начавшего перестройку страны СССР, в которой я родился и которой принадлежал тогда Крым. Первые сигареты, пиво, и почти обнажённые недосягаемые тогда девушки неземной красоты, и широкоэкранный просмотр фильма Вима Вендерса "Париж-Техас". С тех пор я всегда хотел быть здесь, забив на Москву и вообще на все места в мире, где нету моря и тут же, рядышком, гор.

А теперь, в якобы новом христианском тысячелетии, на оборудованной многочисленными электрическими огнями, пальмами и барами набережной, Ялта гремела десятками дискотек. Вечерняя прохлада придавала сил как следует побеситься, подёргаться в шаманском экстазе под что-нибудь типа "Продиджи", "Воплей Видоплясова" или "Аукцыона". Накуриться анаши по самые бронхи, да напиться крепкого алкоголя, предавшись размышлениям о войне, искусстве и любви.

Вместе с тобой, моя любимая, всегда было интересно занырнуть глубоко за границу между органикой и неорганикой, чтоб зачерпнуть оттудова гигантскую порцию щедрости и бесстрашия. Особенно круто это было делать в Ялте, где прошла последняя конференция по разделу мира между одним нашим упырём и двумя забугорными соглашателями, сдавшими общечеловеческие ценности за благо своих отдельных наций. Но могло быть и хуже - хорошо, что Черчилль постоянно бухал, а Рузвельт вообще думал об атомных бомбах, одной или двух. Упырю в Ялте хотели недавно поставить памятник, перед Ливадийским паласом, где они заседали, тогда, в сорок пятом - да побоялись, видать, мнения крымско-татарского народа, с которым упырь жестоко обошёлся за миф о белом коне, подаренном Гитлеру. Мы с тобой, любимая, такой памятник быстренько бы угандошили каким-нибудь варварским способом - чисто из анархических медийных установок. В наши тёмные времена здравый смысл присутствует, похоже, только в спонтанном насилии над общественным сознанием цивилизации алчных параноидальных олигофренов.

Мы дружно покурили в леске у дискотеки "Лимпопо" здоровенную папиросину с местными шишками-убийцами. Ты пустила мне свой фирменный "паровоз", и мы быстро пошли куда-нибудь в общественное место, побухать и поглазеть на род человеческий. Только не в "Лимпопо", оно нас уже порядком подзаебало. Пришли, и засели на веранде под открытым звёздным небом какого-то ночного клуба. На сцене начиналось шоу - мужской стриптиз.

- Мистер Экстаз и мистер Мускул! - провозгласил со сцены мужик в пиджаке, после чего шатающейся походкой скрылся за шторой. Взвыла "АББА" в даб-трансовой версии. Мы пригубили текилы, полируя анашу.

- Я тебя люблю! - только и успел сказать я, как мы были поражены зрелищем выскочивших на сцену, в разноцветных лучах осветительных примочек, мистера Мускула и мистера Экстаза.

На Экстазе, в плюс к легкомысленным стрингам, была надета огромная искусственная львиная голова - грязная и с пролежнями, как будто её использовали при съёмках сцен уничтожения первых христиан у голливудского режиссёра Гриффита лет эдак сто назад.

Мистер Мускул обходился без этих дешёвых спецэффектов - впрочем, наверняка они менялись ролями изо дня в день, чтобы не перегрызться из-за надоевшего имиджа. На хрен им вообще понадобилась эта вонючая голова - разве что для смеха?

"Между комедиями с одной стороны и оргиями и празднествами культа плодородия с другой существует явная преемственность. Оттого то христианская религия и комедия и находятся в столь жёсткой и непримиримой оппозиции друг к другу. Смех - единственное оружие против тотального насилия над личностью, осуществляемого церковью и государством..." - всплывало в моей расслабленной голове что-то запутанное, чужое и академическое.

Тем временем публика на стриптиз двух мистеров реагировала вяло, окутываясь недалёкой буржуазной рефлексией. Здесь, окружённый горами и отзомбированный морем, человек просто продолжает спать в материнском лоне природы. Я ж, переживший травму рождения в зимней неприветливой столице империи зла, и неприветливые лица врачей в белых халатах, да будет земля им пухом - я обязательно должен буду однажды покинуть Москву и осесть где-нибудь в окружении вневременных вод. И успокоиться, подзавязать с моими дурацкими принципами исследователя жизни наизнанку. Вжиться - хоть здесь, в Крыму, хоть на любом побережье Британии. А лучше вообще в Новой Зеландии, подальше от ваххабитов.

Я понюхал твои волосы, чтобы понять, что имеется в виду в книжках, когда пишется, что волосы пахнут морем - но так этого и не понял, я вообще по запахам не спец, у меня трижды сломанный нос с кривой внутренней перегородкой. Краем глаза я обратил внимание на интересную картину про парочку милых пьяных антидостоевских проституток, махающих руками так, будто они сбрасывают усталость от неискреннего секса. Вскоре девчонок усадили обратно, в большую компанию тупорылых славянских гопников, из которой они вышли потанцевать под Бритни Спирс, хлебнув поддельного красного левобережного портвейна, или еще чего-нибудь в том же духе. Их мало что волновало - минут пять назад одной из них сильно съездил по лицу её кавалер, но даже это было уже напрочь позабыто их весёлым сообществом. Мало ли чего бывает на земле, где война не прекращается с тех пор, когда и письменности-то ещё толком не изобрели, и непонятно зачем вообще тогда изобретали.

Шоу набирало обороты. Покрутившись вместе с мистером Мускулом в разные стороны вокруг блестящего металлического шеста, торчащего из центра сцены, мистер Экстаз выбежал в зрительный зал, уставленный столиками без свободных мест - и стал изображать пылкую страсть к наиболее эффектным зрительницам. Профессионально не помня о всяких глупых в его ситуации страстях, танцор был практически бесконтактен. Легкий массаж спины. Всем было весело. Никакого мужского стриптиза в Ялте раньше я не видел - или попросту не помнил. Как и многое другое, когда я с тобой.

Помню, Экстаз мельком посмотрел на меня - я успел сделать легкий дружелюбный жест рукой - и схватил тебя в свои заученные объятья. В отличие от него ты танцевать умеешь - правда, предпочитаешь старый добрый рок-н-ролл и авангардный транс. Я тоже умею танцевать, безумный шаманский танец, переходящий в нижний брейк - но буду делать это позже, когда текила вставит окончательно, и мы отойдём куда-нибудь покурить седьмой, убойный, косячину, для окончательной раскачки центральной нервной системы по типу вершин и ущелий, что бы это ни значило.

- Ты только поаккуратней, у моей любимой остеохондроз, - дружелюбным старым панком подмигнул я мистеру Экстазу, и улыбнулся в ответ навсегда застывшей львиной секондхендовской ухмылке. Эта смешная голова вела свою собственную, независимую ноту протеста в грусти разухабистой атмосферы слегка душного вечера.

Чуть намявши тебе спину в течение секунд десяти, не более, мистер Экстаз убежал, откуда прибежал. После по сцене скакали ещё какие-то полураздетые барышни, а после шоу и вообще закончилось. А мы продолжили свою программу оттяга - алкоголь, наркотики, танцевальный транс, дом, спящие супер-дети, секс по-настоящему. Что ещё лучшего можно делать на этой планете? Летние крымские воспоминания - лучшие. Как я упал со скалы в полнолуние - и даже не ободрался о камни, только выкупался прямо в одежде, намочив два корабля беспонтовой шалы. Как мы плюнули оба с фуникулёра из "АССЫ" вниз на дорогу, целясь в мента. Счастье, ничего не скажешь. Ты супер-женщина недосягаемых ума и красоты, и с инопланетным набором хромосом - мисс Ялта миллениум в стиле панк нот дед.

Когда я впервые увидел тебя, мою настоящую и вечную любовь - из жизни в жизнь, с планеты на планету, будто космические бомжи Мёбиуса - тебе, моя любовь, было шестнадцать, а мне почти что двадцать пять земных лет. Этот возраст и считается в Тибете идеальным для образования крутой йогической пары. Вообще тибетцы советуют женщин любого возраста видеть шестнадцатилетними - так лучше и круче для всех. А мужчин, соответственно - двадцатипятилетними. Как я и выгляжу в свои тридцать пять - если долго не бухаю. О тебе и разговора нет, моя благородная высшая красавица - слова вылетают из любой тупой мужской башки, когда смотришь на тебя по-любому. А в умную башню они приходят, так и должно быть.

Много есть в Тибете сексуальных обычаев и нравов, от которых у затурканных параноидальными христианскими телегами славян мгновенно развивается упадок всех биологических функций. Что им знать о настоящей любви, которую никакой бог никому не подарит. Любой человек неограниченно богаче всей этой святочной хренотени - компостирующей мозги нациям, народностям и совокупляющимся парам тысячи лет и миллионы ночей.

Мы познакомились на вступительных экзаменах во ВГИКе и сразу же раскурились удивительным тайским джойнтом, привезённым из Бангкока одним моим бесшабашным и обезбашенным приятелем-копирайтером.

Не знаю, что больше произвело на тебя впечатление - мои психические безумные глаза и агрессивная речь об истинной свободе всех женщин мира, или этот убийственный джойнт.

Ты рассказала, что в Крыму за последние пару тысяч лет истребили друг друга шестнадцать народностей, и от некоторых даже кое-что осталось. Я сделал вид, что слышу это впервые. Но я ведь учился на истфаке МГУ, целых полгода. А ты была прямиком после десятого класса крымской школы, только что с выпускного бала.

- Например, я на четверть гречанка, а мой папа грек на половину, - сообщила ты, - Когда я хожу в горах или плаваю в море, мне кажется, что эта жизнь уже давно закончилась, и всё что происходит, просто подарок, как во сне!

Я горы видел во сне всегда, с самого раннего детства. Моря, правда, не видел никогда - во сне. Я в тебя влюбился с первого взгляда, с нашего первого косяка и насмерть.

Ещё при первой встрече мы с тобой обсудили группу "Пинк Флойд", альбом и фильм "Стена", "Лед Зеппелин" III-й и IV-й альбомы, Боба Марли - чего его обсуждать? Затем "Продиджи", "Массив Атак", "Сектор Газа", Лаэртского, Цоя, Летова, Фёдора Чистякова, "Дорз", "Кинг Кримсон", "Грейтфул Дед", Тома Уэйтса с Игги Попом, Ником Кейвом и Нейлом Янгом, а также "Министри", "Бести бойз" и многую другую музыку, которая рулит.

- Помнишь в "Ассе" канатную дорогу? Где едут Друбич с мальчиком Банананом? - спросила ты.

- "Под небом голубым"?

- Ну. Она прям над моим домом проходит. Покатаемся с тобой...

Я вспомнил, как впервые школьником смотрел в кино соловьёвскую "Ассу" - и на этой песне по юношеской щеке моей скатилась скупая слеза. Я думал - из-за песни. Оказалось - из-за того, что на этой канатной дороге я вскоре идиотски предложу тебе выходить за меня замуж - а ты, естественно, откажешься, потому что ненавидишь институт брака как таковой. Я, в общем, тоже. И ещё из-за того, оказывается, мне всплакнулось, что почувствовал в кадре ялтинский дом, где мы будем вдвоём с тобой рожать нашего сынишку, без всяких вампиров-врачей, а только с добрейшей молодой и энергичной повитухой-самоучкой.

Но это всё гораздо позже. А когда мы впервые с тобой курили - я ещё не знал, сколько у нас через какое-то время будет детей.

И вот их двое, ночь, они спят дома, под присмотром твоих предков. А мы с тобой сидим на парапете набережной и пьём самую мудацкую в мире химическую ром-колу, и мой мудацкий рациональный мозг бубнит что-то про нашу любовь, как одно целое, как уравновешенность между твоей внешней свободой и моей внутренней, твоей внутренней и моей внешней. И что наша вечная ругань это танец и смертельная война, и что у женщины внутри сидит мужчина, а у мужчины женщина, и надо их освободить, освободить немедля, чтобы они тоже начали совокупляться и воевать до смерти.

Ты, молча, всегда всем своим видом показываешь, что они уже это делают, у всех. Просто не все это видят - а практически никто. Но такие как мы - видят. Из-за чего всё хорошее, к тупости боли менее терпимое, среди животных и происходит. А я так не думаю - я всё ещё наблюдаю вокруг замшелые колпаки навязанных страданий всех существ. Почти никто не замечает, как он просто и ежедневно душит себя и окружающих - хочется срочно дать им всем нехуёвых подзатыльников, а себе просто взять и вырезать половину мозга, хотя бы на некоторое время. И песенка в моей голове хотя и несильно, но очень чётко играет - пока я пытаюсь там же пересчитать по твоим невидимым пальцам, сколько раз в жизни ты сказала мне, что у меня красивые глаза. Получается всего лишь три или четыре раза - дикое количество. А больше ничего такого ты мне вообще и не говорила.

Ты вообще молчаливая, моя любовь, но зато я болтун - находка для шпионов всех мастей. Просто однажды меня торкнуло, что буквы - это ключи от будущего, и что если я научусь управлять словами, то будущее будет за мной. Это круче спорта и политики - искусство принадлежит богеме, как утверждает Берс. Но ты объяснила без слов, что я всего-навсего топчусь на одном и том же месте, словно придурок, в том числе и в своей дебильной так называемой литературе, которая вообще на хуй никому не нужна, и это уже крайний случай будет, если что-то вообще таковым окажется.

Этого я, честное слово, не понимаю - тем более в собственной же интерпретации.

Но и все мужики, по-твоему, такие же, как я - не такие как должно быть. Так что я, может, ещё и ничего. Как-нибудь выкручусь и займу социальную нишу, в конце концов - я ведь не окончательный мудак и неудачник, не автор "Моби Дика", и на таможне не работаю, хотя тоже честно служу улучшению общественной этики. В принципе всё при мне - кроме высшего образования. Но тут и тебе особо нечем похвастать. Мы, верно, как всегда, очень разные люди - ты типа человек ренессанса и матриархальной революции в умах, я же просто изгнанный из племени троглодитов бездельник-диссидент, по пьяни надсмехавшийся над шаманом и самим понятием семьи, выбив тем самым из-под себя самого всяческую опору в массовом сознании.

К счастью всех шутов, на такого юморного камикадзе, как я, может всерьёз обидеться только всячески слабый, нехаризматический, нелигитимный по-крупному тиранишко наших дней. Рудиментарная обезьянья власть которого рождается в разнообразных простых кабаках - во время шовинистического мужского просмотра телепередач о насилии в быту, шоу-бизнесе, и о всяческих выборах. А также из военных телерепортажей - оттуда, где выбор был сделан неправильно, из-за чего насилие перешло там все мыслимые границы. Думать тут особо нечего, иначе придётся становиться каким-нибудь реальным придурком, вроде Ленина с Гитлером, не говоря уж о Пол Поте - а кому это понравится, тем более внутренне? В таком беспонтовом случае обычно просто надо на время уползти от всего - при любой возможности и куда подальше. А лучше так вообще инсталлироваться на другой уровень сознания - раз, и готово.

Пол Пот, кстати, примерно так и сделал, причём сразу со всем своим народом. Только полностью наоборот, как его и научили всякие экзистенциалисты в парижских кафе середины прошлого века. Не научили думать в правильную сторону - да и кому охота? Разве что нынешнему королю этой только что вставшей на ноги - после гражданской резни, где погибла чуть не половина населения примерно размером с одну Москву - маленькой хинаянской Камбоджи. Король раз в год снимает в джунглях игровое кино без правил, причём не хуже Зюзеля, и тоже практически без денег. И после монтажа и озвучания выставляет на международные кинофестивали, где эти фильмы любят белые искусствоведы за их достойный взгляд на ужасающие вещи. Но самому королю уезжать из страны запрещено тамошней конституцией - так что в Канны и Локарно с жестяными коробками ездит камбоджийский министр иностранных дел.

А ты, любимая, в первый же день нашего с тобой знакомства, ударилась головой о дверцу такси, в котором мы неслись бухать в "гадюшник". Я мечтал похвалиться твоей неземной красотой перед своими боевыми товарищами. В результате удара у тебя на левой брови получился точно такой же сантиметровый шрам, как и у меня - я упал с дивана и ударился об угол стола тем же местом в возрасте трёх лет.

Но я и без этого знака с первого взгляда почувствовал что мы всегда были вместе, и вот теперь снова начинаем эту игру в вечность, разув глаза и по полной врубив восприятие наипрекраснейшего.

Я тут же устроил тебя работать к себе на телевидение администратором. И так мы вместе жили, учились во ВГИКе - в основном пьянствовали с помощниками мастеров - изготовляли социально-политические ток-шоу для массовой аудитории придурков, курили план, бухали с друзьями виски и текилы, сочиняли неоконченные рассказы и киносценарии, и вообще жили так, что каждый из нас абсолютно не узнавал самого себя какой-нибудь полугодичной давности.

Летом мы какое-то время отдыхали в Ялте - множество твоих бывших одноклассников дилерствовали травой и галлюциногенными грибами. Деньги у нас были, и вообще это время и было моей настоящей молодостью, не замороченной ложными установками. Это была максимальная свобода, достигаемая сексом, наркотиками, твоим антисоциальным распиздяйством и моим творческим похуизмом.

А Пол Пот, кстати, не так уж особо давно и сдох, в своей тайной части тамошних муссоновых джунглей, окружённый головорезами-приживалами - сдох, как и другие такие же примитивные экзистенциалисты, не заинтересованные в развитии кино и других искусств. Таких важных для любого нормального в хорошем смысле человека, не натравливавшего вооружённую до зубов молодёжь на интеллигентных людей в очках, стариков и служителей традиционного культа. А вообще - да все хороши, что уж там говорить.

3.

В то свежее, июньское утро - за неделю где-то до пресловутого российского Дня Независимости - нашу, якобы, телевизионную съёмочную группу из трёх человек привезли легковым автотранспортом на подмосковное военное лётное поле. Прямо к какому-то грузовому самолёту цвета хаки, с четырьмя морально устаревшими пропеллерами на мощных крылах. Формы самолёта отдалённо напоминали беременную самку кита, к спине которой неразумные экологи-самозванцы привязали какую-то ерунду.

Солнце стояло в зените. Вокруг самолёта тусовались бойцы отряда "Ярило" в отечественной камуфляжной форме. На нас обратили внимание, когда Зюзель с Берсом достали из машины видеокамеры, штативы и прочие предметы, прямо говорящие бойцам о нашем на бренной земле тухлом и безоружном предназначении скромных хроникёров.

Я закурил сигарету, стоя на границе между взлётной полосой и зелёной травой, в которой стрекотали сотни кузнечиков. Потом постелил на землю свою военную куртку датской армии шестидесятых годов прошлого века, и присел на неё, чтобы лучше курилось.

Мне было хорошо видно, как Зюзель командует загрузкой наших технических причиндал в брюхо крылатой машины. Подчиненными у него были Берс и привёзший нас на машине зелёный боец, мгновенно попавший под гипнотизирующую харизму Зюзеля, пока мы ехали от ворот аэродрома Чкаловский до непосредственно самолёта. Меня Зюзель прогнал, чтобы я не путался под ногами и чего-нибудь не уронил - я ведь был с глубокого бодуна. Хотя и накурен каннабинолом по самые уши - но всё-таки, ранний июньский бодун требует к себе уважения. Хорошо, что я в машине ещё по дороге быстро выпил две железных банки ледяного датского пива - и ещё столько же намеревался выпить немедленно по взлёту. Дабы погасить перепады давления между небом, землёй и моим терзаемым похмельем не таким молодым уже телом эмоционального потребителя химических заменителей эмоциональных потребностей, сформированных ранним алкоголизмом и поздней наркоманией в этом теле между небом и землёй.

Так я курил свою сигарету и любовался самолётом со стороны - скоро я буду внутри, бухну, вспомню молодость, то время, когда летал последний раз военно-транспортной авиацией в горячие точки цивилизации.

Другие бойцы в это же время загружали в самолёт ящики с оружием - зелёные, с металлическими крепежами. Затем подъехал грузовик с эмблемой в виде белого грифона на борту, к нему стянулись бойцы и начали по цепочке передавать внутрь самолёта всякие картонные коробки, с виду гуманитарного назначения. Небось, мыло какое-нибудь - подумалось мне. Или печенье. Да тетрадки с конвертами. И обязательно, блядь, пачки свежих газет с советскими названиями. А где порнография? Где резиновые женские куклы всех расовых оттенков и тактильного спектра? Где достижения дигитальной культуры - новейшие фильмы и рок-оперы? Чем мы там все будем встречать День Независимости? Я уже не говорю об алкоголе и наркотиках.

На этой мысли какой-то ответственный боец проволок мимо меня в самолёт гигантскую бутыль с прозрачной жидкостью, распространяющей запах медицинского спирта. Боец поймал мой взгляд и улыбнулся, как в кинокомедии времён сталинизма.

Очень хорошо - думал я - что взял с собой стакан доброй анаши, хотя и не шишек-убийц, к сожалению. А также четыре порции галлюциногенных грибов. И одну, надеюсь, крутую голландскую марку ЛСД на шестьсот единиц. Короче, я был уверен, что мне будет, что вспомнить, когда всё это гадство закончится. Приближение Чечни - до взлёта, как я услышал, оставались считанные полчаса - будило в уставшем сердце немотивированную агрессию.

Чтобы отвлечься, я поразмыслил, что наконец-то совершаю то, о чём беспрерывно мечтал с 1996-го года, когда съел первое своё ЛСД - мечтал съесть его там, где меня колбасило ещё до и без всякого ЛСД. То бишь - в Чечне 1995-го. Причём и не меньше колбасило, и гораздо неуправляемей, по дико развивающейся юности - и только с анестезией из палёной ингушской водки, без всяких галлюциногенов. А теперь я такой отморозок, должно быть, что куда уже без галлюциногенов. Куда уже без них?

Ко мне подошёл Зюзель и сказал:

- Слушай, Архип. Такое дело. Я уже прямо в самолёте попрошу тебя составить список вопросов командиру отряда. Для первого интервью. Чтоб замполит расслабился - мол, без всяких там арт-хаусов. Не заподозрил какой чтоб измены сознанию. Я ему тем более уже сказал, что ты там был раньше, в прошлую войну, встречался с Дудаевым. Потом только подумал - а хорошо это, вообще?

Я пожал плечами.

- Это вообще по хую, по крайней мере, мне. Мы же неаккредитованные? Нелегальные? Значит, никто не знает, что я в чёрных списках Кремля.

- В чёрных? - удивился Зюзель.

- Я член "Международной Амнистии"... - я пожал плечами второй раз, - Британская разведка там, понимаешь, окопалась, в середине прошлого века. У меня так случайно вышло, на волне критики европейской парламентской ассамблеи. С ЦРУ тоже были контакты - но что-то там у них со мной не срослось. У меня ведь у папы третья степень секретности. Да ты и сам всё знаешь - телек смотришь. Так что в Чечню мне легально хода нету. Потому и спасибо, что пригласил.

Мы помолчали. Зюзель закурил. Невдалеке у самолёта стоял Берс и травил байки солдатам - нам было не особо слышно.

- Ну, хорошо, хоть член, а не ещё что-нибудь, - строго сказал мне Зюзель, - Короче, не пизди и не отлынивай, составляй вопросы командиру. Твои прошлые журналистские заслуги не в счёт, хотя опыт должен пригодиться. Мы кино снимать будем, не бухай и Берса не спаивай. Это тебе не статейки бакланить. Будешь в нерабочее время из себя Джонни Деппа строить. И с Берсом я работу тоже ещё проведу. Кстати, получи командировочные...

Тут Зюзель достал из кармана пять сотенных долларовых бумажек и отдал их мне. На это, понятно, уже нечего было ему ответить - за гранью цинизма я теряю нить рассуждений, а Зюзель с Берсом там только и начинают обретать своё, на хрен, режиссёрское видение. Так было всегда, и будет и на этот раз. Хотя из нас троих только Зюзель служил в армии - да и то я не был в этом уверен, намереваясь спросить его об этом попозже. За десять лет нашего творческого сотрудничества раньше вопрос об этом не возникал. Берс и Зюзель вообще впервые ехали снимать что-то на войну - я же не ездил туда уже больше десяти лет, завязав после прошлой чеченской. Не ездил, переключившись на простую человеческую жизнь, любовь, семью, анашу, кинематограф, литературу и психоделики. И вот теперь, вдруг, неожиданно, я возвращался в Чечню своей юности - вместе с моими друзьями из мира богемного искусства.

- Составлю я вопросы твоему командиру, да ясный перец... - деловито пообещал я Зюзелю, чтобы через тридцать секунд наглухо об этом забыть.

- Не моему, а командиру отряда "Ярило" специального назначения внутренних войск министерства внутренних дел российской федерации, - поправил меня режиссёр.

- Ага.

Я подумал, что неплохо было бы раскуриться ганджи. В самолёте-то не особо удастся, небось - разве что в туалете. Но там ведь задувает прямо из атмосферы. Помню, летел я как-то подобным железным гробом в Ингушетию, когда случилась их межэтническая резня с осетинами, за Пригородный район Владикавказа - сталинское наследие. После эксгумаций мы с коллегами бухали тамошние алкогольные пойла и покупали тамошний каннабис стаканами прямо на легальном рынке в Назрани. Был всего-навсего 1992-й год, журналистов ещё не воровали и головы им не резали. Размах будущей Чечни ясно предвидели разве что местные аксакалы, да муэдзин с минарета, будивший меня ещё пьяным каждое утро в ингушском селе Экажево. Это где недавно Басаева на кусочки разнесло - по телеку так сказали. Да, может в Чечне какие-нибудь люди и употребляют анашу, и даже много, и хорошей - но никакой растой тут не пахло, не пахнет и не скоро ещё до этих мест снизойдёт благодать товарища Джа.

Я отошёл слегка поодаль от самолёта, покурил - благо некий запас анашовых папирос был изготовлен мной ещё дома, в ночь накануне сегодняшнего отъезда - а после стоял и слушал, как Зюзель втирает Берсу концепцию своего будущего киношного шедевра. Несколько бойцов спецназа, прислушиваясь, даже начали отлынивать от погрузочных работ - которые, впрочем, и так уже лениво завершались сами собой.

- Что значит "Внутренняя Ичкерия"? - спрашивал Зюзель сам себе, и тут же сам себе отвечал, причём я слышал в его словах вечные собственные мегатренды, и как всегда этому не удивлялся, - "Внутренняя Ичкерия" это пространство мифа, заданного в архетипе. Я как бы только выбираю форму, а содержание вливается в неё само собой. Что нас интересует в русском воине? Его арийские корни? Невроз второй мировой, переросший в психоз вероломного нападения, проявившийся через поколение социальной паранойей? Нет! Раковая опухоль от нервов одного человека, а Чечня от глобальных нервов. Короче, сверхчеловеческих, типа того. Всё. Ну, это уже на монтаже - ритм, всё такое...

"Что ж... Похоже, "Внутренняя Ичкерия" уже заговорила сама за себя. О чём? Что нас интересует в русском воине? - попытался смекнуть я по итогам услышанного, - Пуля-дура, штык-идиот, грудь в кустах или голова в кустах, мой сурок в бурьяне неживой лежит..."

- Трудно искать чёрную кошку, в тёмной комнате, - задумчиво сказал Берс, - Особенно если её там негр...

Спецназовцы, слушавшие Зюзеля с Берсом, засмеялись и рассекретили им своё внимание.

- С телека, что ль, а, братва? - спросил тот, что был побольше ростом, в тельняшке-безрукавке и залихватски заломленном краповом берете на голове. Второй был полуголый и без берета.

Зюзель быстро достал бутылку вина типа крымский портвейн и так же быстро приготовил её к употреблению - открыл и движением фокусника извлёк откуда-то пластиковые стаканчики.

- Я тебе вот чего скажу, - сказал Зюзелю один из спецназовцев, - Ты режиссёр? То есть самый главный. У молодёжи что в голове? Правильно. Пузырьки от "Кока-колы". Реклама. Наш доктор, Старина Хэм, между прочим, с Баркашовым в Белом Доме сидел, в октябре 93-го. У него и спирт есть, и дозняк антишоковый, но он с этим строго. Нет - мы все с этим строго. Воюем, короче, помаленьку. С чехами, ебёныть!

Казалось, спецназовец неожиданно и приятно открывал в себе новый стиль разговорной речи - так мы все на него подействовали.

"Старина Хэм, небось, такой же литературоцентричный отморозок, как и мой друг кардиохирург Виталий... - подумалось мне, - Только с автоматом. Настоящий Старина Хэм тоже хорош - спас человека на войне, геройски поступил, а после бухал, сочинял книжки, приобрёл мировую известность, но всё равно бухал не переставая, а потом взял, да и застрелился на не такой уж и старости лет. Загадка психики? Главное - почему доктора то эдак обозвали - Старина Хэм? К такому доктору ещё подумаешь - идти или не идти. Хотя на войне обычно доктор сам приходить должен, без приглашения, так, кажется, заведено на войне..."

- Война дело неприятное, но полезное... - сказал другой спецназовец.

- А куда деваться? Кто-то ведь должен удержать южные рубежи от исламской угрозы? - недвусмысленно высказался и я, выпивая.

- Архип, прекращай, какой ещё угрозы... - пробурчал Зюзель.

- Предсказанной ещё в пятом веке до нашей эры, - заметил Берс.

- Ага. Предсказанной. "Международной Амнистией"... - хмыкнул Зюзель.

Дальше вино пили быстро, не чокаясь, по-военному. Кто-то у самолёта замахал руками, призывая нас на посадку внутрь железного брюха. Мы докурили и направились в неизвестность. Когда я поднял свою куртку с земли и побрёл замыкающим - кузнечики на какое-то время прекратили, а потом снова застрекотали свой генетический штрих-код из-под таких вот хрупких, как я себе представил, зелёных коленок наизнанку. Откуда-то из четвёртого измерения ими управлял хтонический бог Гефест, шеф всемирного профсоюза кузнецов, кующих клинки свободы и насилия. На эти странные ассоциации меня натолкнул вспомнившийся вдруг факт из антропософии - мол, древние обряды инициаций для кузнечных дел мастеров повсеместно включали в себя пытки с выворачиванием коленок. Не так всё просто, господа, в этих проклятых вопросах языкознания.

Когда я занимал своё место в одном из откидных кресел, предназначенных для десантуры - какой-то невидимый мудак столкнул мне на голову ящик со сгущёнкой. Не специально, упырь, я надеюсь, он это сделал - после такого в Чечне ему может статься и не сдобровать. Я ведь еду туда с миром. Я посланник мира. Кто больше, чем я, сможет там думать о мире - с утра и до вечера? А тут сразу - ящиком по голове.

Но я не отключился - я только грязно выругался и долго думал, промакивая кровь на затылке носовым платком запасливого Берса. Думал, отчего моя голова всегда первой принимает удар на себя? Что это, на хуй, за такая дурацкая тайная доктрина?

- Прилетели инопланетяне, - рассказывал тем временем Берс окружившим нас поддатым молчаливым бойцам, - Почему-то на нашу планету. Но прилетели как бы из физически другого измерения, одним лишь сознанием, и попали в сознания детей из детского сада. Итак, среди детей детского сада в одну ночь происходят изменения. Шестеро из них становятся инопланетными существами внутренне, внешне оставаясь пятилетними детьми разных полов. Инопланетяне быстро идентифицируют друг друга. Подмигивают друг другу чуть не из колясок, решают сложные дифференциальные уравнения, шокируют комиссию министерства народного образования. Но им просто надо теперь найти какое-то место, или звездолёт, это неважно, или переворот правительственный совершить. Это не имеет значения. Представляю сцену - за детьми гонится полиция, они достают оружие и жестоко убивают полицейских. Потом их ждёт летающая тарелка. Одну воспитательницу они уже взяли в заложники - поэтому могут вступить с правительством в переговоры. А правительство, конечно, коррумпировано. Поэтому они их всячески подставляют. На этом и построена интрига - кроме того, что они выглядят, как дети. До конца неясно, сумеют ли эти дети совместно с нормальными людьми одолеть правительство и завоевать расположение более развитых инопланетян?

Берс оглядел бойцов. Они слушали его рассказ внимательно, не отвлекаясь на игру в карты и прочие развлечения. Берс умел так говорить и размахивать руками, что извлекал эффект присутствия из ничего - как умеют это делать некоторые сильные духом авторы при помощи лишь рядов букв на бесконечной белой плоскости.

Про кино Берса и Зюзеля и говорить не стоит. В нём всегда бьёт истинный пульс жизни, как таковой, что в их ранних произведениях, что в поздних.

- Берс, - сказал я, наливая себе водки в любезно предложенный кем-то пластиковый стаканчик, - А помнишь, ты рассказывал про Тристана и Изольду? Как в королевстве короля Артура однажды утром появился на многих деревьях странный мох, который оказался растительным галлюциногеном, Тристан его наелся, и вся интрига с Изольдой произошла в его одиночном сознании?

Берс наморщил лоб, тоже налил себе водки и подтвердил:

- Ну да. Через месяц Изольда нашла своего возлюбленного в сточной канаве, он бредил под этим мхом, и Артур решил отослать его на войну с пиктами.

- Отличная была история! - сказал я и выпил в одиночку. Все по очереди сделали то же самое.

- Ну, - подтвердил Берс, - Но я сейчас другую историю уже почти записал. Про калмыка-буддиста, который сначала служит в войсках НКВД, потом в спецохране гитлеровского бункера, а потом во французском легионе. И служит везде хорошо. И всех без разбору, кто умрёт, в том числе животных, переправляет в Чистую страну Будды Безграничного Света. Ещё мне на днях книжка попалась - "Секс в Третьем Рейхе". Историческое исследование, без фуфла. Так я на её базе ещё одну линию туда сейчас наворачиваю. Будет мой калмык ещё и крутым практиком тантрического секса. Или это уже чересчур? Перебор? Ты как думаешь? Ты же классик киберпанка?

- Стоп. Это сценарий, который "Измена похожа на верность"? - спросил я.

- Ну да. Я уже, что ль, тебе рассказывал?

- Ага.

- Ну и х-х-хорошо... - он выпил.

Мне налили водки откуда-то с левого фланга. Там происходило оживление - возможно, ожидалось пробуждение давно заранее нажравшегося в жопито начфина. Берс как-то незаметно быстро задремал, слегка посапывая. За иллюминаторами самолёта уже привычно гудели двигатели с винтами.

Сидящий рядом со мной замполит Акула погрузился в какие-то раздумья. Это был серьёзный взрослый мужчина, напоминающий малороссийского хохла.

- А кто у вас в отряде самые герои? - спросил я его.

- Герои все там, на месте, третий месяц уж пошёл, - ответил он серьёзно, - В Ханкале. Командир наш, его замы, разведчики, командиры групп, водители техники... А мы кто? Штабные крысы да обслуживающий персонал. У нас всё строго - срочники на операции не выходят. Одни контрактники. Я тоже ведь контрактник. А срочники готовят нам еду и стирают одежду. Быт налажен. На рынок ездим на бээмпэхах, на бэтэрах, за шашлычками там, помидорками, зелень-мелень, травка-хуявка, в смысле для приправы. Ездим повсюду - хошь в Ведено, хошь в Шали, хошь в Гудермес, хошь в Аргун! В Грозный последнее время не особо, там без нас всё схвачено...

- Схвачено? Так-так... А что входит в ваши боевые задачи?

- Задачи? В основном мы охраняем начальство. Так называемого товарища Горбунца...

Он вздохнул и, мне показалось, беззвучно матюкнулся.

- Ну и что этот Горбунец? - спросил я, - Легко его охранять?

Акула посмотрел на меня как на сына полка.

- Эх, Архип. Ты ведь Архип?

- Ну. Легко его охранять?

- Горбунца? Легко, не легко... Да нам сравнить-то особо не с кем. Мы его, почитай, с самого миллениума охраняем. И замов его. Иногда ездим на показательные зачистки. Но большей частью в лагере торчим. Или в горах, выездной штаб какой-нибудь охраняем. Генерала всех армий Ивана Петровича Горбунца. Позывные - Свинья. Шутка, это кличка. Ещё одна - гауляйтор Чебоксар. А вы сами то в первый раз туда летите, я всё стесняюсь спросить?

- Парни, режиссёр, оператор, они в первый, - я чувствовал, что хмель начисто отбил мне всю маскировочную политкорректность, - А я лично драматург и непосредственный свидетель первого штурма города Грозного, зимой, на девяносто пятый год. Когда сотни ваших коллег валялись мёртвыми, их трупы поедали голодные ничейные собаки, а генерал Горбунец сидел где-нибудь в кабинете, в советском Пентагоне, на Арбатской площади, с вискарём, будто солдат удачи какой, и раздумывал, куда бы отправиться отдыхать на Новый год. То ли в Тайланд, на Пукет, то ли в Египет, в Шарм-Эль-Шейх, куда попроще? Не в Турцию ж? Наел себе пузо на крови вдов и сирот, как говорится в одной известной пьесе. И на хуя, спрашивается, вы его охраняете? Пусть сам справляется. Ишь ты, ёб ты, переход Суворова...

- Ом мани пеме хунг! - сказал свою классическую тибетскую мантру как бы проснувшийся вдруг Берс, успокаивая атмосферу враждебности, порождённую мной и мрачно молча бухающим водку Зюзелем.

Тут внимание замполита Акулы отвлёк поднявшийся на ноги и сильно шатающийся начфин. Выражением своего лица он давал понять, что старается припомнить некую важную бухгалтерскую отчётность.

- Пистолет не потерял? - замполит приобнял начфина за плечи и посадил рядом с собой на откидную скамейку. После чего налил водки себе, начфину, Берсу, Зюзелю и мне.

- Мы его бережём, - сказал ласково замполит, - Он у нас хороший. Вася, как ты там говорил? Про спутник? Давай за это выпьем.

- А-а-а...- начфин сделал серьёзное лицо диктора советского телевидения, и таким же голосом медленно и торжественно произнёс:

- И над заранее рассчитанным районом... акватории Атлантического океана... по команде с Земли... прекратил своё существование!!!

Все, кроме начфина, засмеялись и выпили.

- Вот все бы так раскрывались в отряде, - сказал мрачный Зюзель, - И фильм бы мы тогда запросто замастырили. В сорок восемь часов.

- Из жизни разведчика? - спросил Акула.

Все ещё посмеялись и снова выпили, потом кое-кого опять потянуло в сон. Так мы летели, и ничего особенного не происходило. Периодически я поглядывал в иллюминатор, рассматривал прикольные завихрения облаков, да и вообще любые радующие глаз будни природы. Птицей тут себя почувствовать было проблематично - рядом постоянно кто-то смеялся или матерился. То играл магнитофон с песнями Егора Летова, то разливалась по дозам водка. И вообще стояло невротичное настроение, перекрываемое явственно натужным драйвом участников сего перемещения в надземном пространстве.

"Наверное, это потому, что кто-то из присутствующих скоро должен умереть..." - пришла ко мне ничем необоснованная дурная мысль.

- Смерть можно чётко предсказать за полгода, не раньше, - услышал я тут же голос Берса, - И попытаться предотвратить не позже, чем за девять дней. Хотя это уже жёсткая концепция. Всё может делаться и моментально.

- Да я удавлю любого... - сказал начфин и начал доставать из кармана пистолет, но руки его не слушались.

- Тихо, тихо, тихо... Ты это что? - спросил его Акула.

- Да я просто показать... - и начфин достал из кармана маленькую красную книжечку, - О! Памятка православного воина. Мы будем расстреливать духов, а вы будете им зачитывать.

- Не кощунствуй, - сказал замполит, - Ты нас всех компрометируешь. Кого ты собрался расстреливать в Моздоке? Я вообще не понимаю, зачем ты каждый раз вылетаешь из Москвы, а на чеченскую землю твоя нога так и не ступала?

- Да?! А ты зачем каждый раз в Москву прилетаешь?! Ты же не москвич?

- Ну, сказанул! У меня в Москве жена. И дети, двое. Мальчик и мальчик. В Подмосковье. Подробней не скажу. Съёл, евробондовская твоя душонка?

- Ты мою душу не трожь! Меня в Чечню не пускают знаешь, почему? Да чтоб я там крутых делов не натворил! У меня в Моздоке, может, друг похоронен?! Может, я там служил? Ещё при Брежневе? Начфином округа?! И в карты казну проиграл, и меня разжаловали в юнкера, будто Мцыри? Вот и жена от меня свалила, сука... - постепенно унимался начфин.

- Витязь в тигровой шкуре ты, а не Мцыри. Да и зачем тебе жена? Ты ж просто-напросто религиозный фанатик?! Хотя ты и антиваххабит, и наш, но всё-таки, по духу, тот же ваххабит! - продолжал подкалывать начфина Акула.

Я их уже не слушал. В моей реальности всплыла настоящая точка. Горячая. Точка как она есть. Всплывала медленно, конкретно, всюду вокруг.

Брюхо нашего самолёта летело как символ этой точки, наблюдаемый мною одновременно изнутри и со всего космоса в обратном направлении. Это и создавало пульсацию сознания, которую можно было бы принять за герметическую пробуксовку в преддверии полного погружения. Окружающие меня люди и лица изображали вечную канитель той самой закваски, о которой так много написал американский алкоголик и наркоман Джек Лондон.

Может быть, кого-нибудь кто-нибудь ещё и убьёт при нас - продолжало думаться мне. Вдруг прямо в кадре? Надеяться на это смысла не было. Гадость какая. Хотя вдруг, наоборот, геройство? Херотень лезла в голову, и больше ничего. Дурацкая водка, и покурить анаши очень хочется - отсюда всегда всё такое...

С этой мыслью я выпил ещё водки и заснул, растянувшись на картонных ящиках, судя по запаху, с дегтярным мылом. Хороший запах, любимый с детства. А может быть, это тянуло от ящиков с патронами и пулемётами? И чего это вдруг у меня там обострилось обоняние - у меня же нос трижды сломан?

Но каждый однажды вздохнёт - и не выдохнет. Каждый самолёт когда-нибудь или не взлетит, или не приземлится, или вообще только по бумагам пройдёт, как это с людьми случается, и не только в дешёвых романах, а и вообще. И что? Изменяя всё, не меняешь ничего - хотя, может быть, это неправда?

Додумать не получилось - я уже крепко спал, автоматически вдыхая и выдыхая, ничего не слыша вокруг. Опустившись куда ниже уровня восприятия личного времени того ещё бойца - навроде меня. Вечно спящего на никому не нужном посту.

4.

Однажды мы с Кащеем испекли в микроволновой печке мухоморы. После их поедания Кащея подло забрали в местную ментовку - впрочем, он и сам хорош. Подошёл к милиционерам у метро и спросил: "Менты, где мой чум, за которым мне можно поссать на снег? Этот снег сожрут олени Санта Клауса и заберут вас в нижние миры, откуда все мы родом!" После чего заржал. Менты, понятное дело, были подбуханные - но не надо было Кащею делать интонацию юбилея имени Пушкина.

Из-за этого происшествия мы с Кащеем смогли поехать на галлюциногенную поляну только через четыре дня - настолько сильно был тогда отпизжен ментами наш главный, ныне покойный, шаман Матросской Тишины. Да он уже, наверное, успел переродиться - по крайней мере, зачат - где-то на соседней с нашим знаменитым на весь мир следственным изолятором улице. Или даже в благополучных странах северных демократий - смотря, как он открутился в развоплощённом состоянии от своего суицидального телесного опыта низших сфер Преображенского района. А может и не переродился ещё, и даже не зачат - кувыркается умом в бестелесности и прётся.

Но тогда мы ехали на поляну, он потом был ещё долго живым. Относительно долго - какое-то время, несколько планетарных витков вокруг Солнца, пару сотен оборотов Луны вокруг всякого пока что землянина.

- Архип, а что если я вдруг полностью разуверюсь в их силе? - в десятый раз спрашивал меня Кащей за грибы, когда мы с ним шли от Карачаровского тупика, ориентируясь по опутанному колючей проволокой забору военной части. Ботинки, джинсы, свитер и кожаная куртка Кащея - всё казалось, но не было, метафизическим, представая перед моим взором скорее импрессионистскими прото и ультра цветами, чем облачением проповедника спасения от себя самого - коим представлялся Кащей большинству окружающих. Но здесь никого не было, кроме нас - карачаровская поляна была ещё не вытоптана толпами несовершеннолетних придурков. Сюда покамест добирались только матёрые кибер-волки - вроде нас да нескольких безумных дизайнеров типа три-ди и одного даб-композитора, обкислоченного ещё при коммунистах.

- Будут знаки, не ссы... - отвечал я Кащею. Спорить не хотелось. Все лекции по Теренсу Маккене были прочитаны еще прошлым летом в Сокольниках, когда между пивом и героином я обещал своему старому дворовому другу базовое и окончательное расширение сознания, снимающее все побочки безумных наркоманских лет и ставящее на путь истинный. Если, конечно, ему повезёт и если ему пока ещё не поздно, в биологическом смысле. Уж больно радикален героин в общении с тонкой нейросистемой - потому и не все его потребители успевают затем согласиться с окружением, и кружатся оттого сами по себе.

- Но ты, Архип, зря за "белый" говоришь... - бессознательно заныл абстинентный Кащей, словно уловив что-то из моих мыслей в атмосфере, пропитанной обычным дождиком.

- Не зря! - я, кажется, всегда был довольно резок относительно тяжёлых наркотиков, - У меня психика другая. И у тебя так тоже скоро будет. Клянусь!

- Во-во! Обоюдно! Это ж аптека нечистой воды! - воодушевлённо отвечал мне Кащей, - Помню, взяли мы с Кирпичом как-то по десять точек...

- Дерьмо! - грубо оборвал я, обходя заминированный большой собакой участок дороги.

- Точно! - обрадовался Кащей, - А, ты об этом...

- Не забывай о знаках, - повторил я, - Впрочем, привязываться к ним тоже особо не стоит...

Я вспомнил год, в котором родился. Из музыки были созданы рок-опера "Джезус Крайст - Супер Стар", плюс один из лучших, на мой дикий слух, дисков "Лед Зеппелин". На подходе были любимые школьные "Ай-Си-Ди-Си", отрывался ебанутый на всю свою кислотную голову американец Джим Моррисон, за ним поспевал британец Сид Баррет. Из книг уже была написана "Страх и отвращение в Лас-Вегасе" великого Акулы Хантера Томпсона, наркомана и алкоголика. Творилось ещё много чего интересного в мире культуры. Не знаю, не отпечаталось, что творилось тогда в Совдепии - по-моему, после ввода советских танков в Чехословакию большинство правозащитников и диссидентов коммуняки рассовали по психушкам и глухим выселкам. Чехи тогда были Чечнёй в рамках Варшавского военного блока - а до них венгры, в 1956-м, задолго до моего рождения.

Тут мы с Кащеем наконец пришли на поляну и стали собирать галлюциногенные грибы. Собирал в основном я, а Кащей всё путал и норовил поедать поганки, приговаривая: "О! Точно они! Царские!"

Через полчаса я нашел двадцать пять грибов, и мы, присев под мохнатой лапой ели на свои кожаные куртки, аккуратно разжевали ровно по дюжине "истинно апостольских", как выразился мой впечатлительный друг, целиком ушедший в свой первый, в таком то возрасте, психоделический эксперимент.

Позже я обнаружил, что ходил по поляне и думал о политике, о своей стране, о людях, её населяющих, и о том, что эта поляна одно из немногих в ней цивилизованных мест. По крайней мере - сейчас. Из политики вспоминался президент страны, но объединять мысли о нём с попытками представить наше многомиллионное стадо на пути реформ во имя свободы - хотя бы экономической, куда там трансперсональной - было задачей невыполнимой, сродни попытке объяснять вечные законы дхармы языком кремлёвских упырей. Хотя? Если не будет другого выхода. Куда? Откуда и кого? Зачем? Они же все просто намагниченные цепочки навроде сталактитов-сталагмитов - капают друг на друга, делят общенародные трансферты на восстановление порождаемых и вновь разрушаемых, под властью космических колебаний, их же собственной абстрактной почему-то жизнедеятельностью народных хозяйств и очагов цивилизации. Где - буквально уже разрушенных, по параграфам, где пока только размытых в головах и представлениях - особо интересны места народного сознания, где таких имморальных представлений и ранее отродясь не бывало. Так некоторые забугорные антропософы и их отечественные наймиты - пятая колонна известных творческих профессий - заставляют обычных зрителей сравнивать лица российских граждан на кинохрониках начала века и его последней четверти. Ну и что?

- Архип, я всё понял! - сказал вдруг подошедший и выведший меня из ступора размышлений Кащей, - Смерть тоже наше естественное состояние. Как холод. А творчество это всего лишь вопрос концентрации. Правильно?

- Не в этом дело... - ответил я невпопад, - Пойми, нам ебут мозг по всей земле. Кшатрии снова хотят взять верх над брахманами, как тогда, пять тысяч лет назад. Ты это легко поймёшь. Интуитивно, я уверен. Точняк.

- А сейчас у власти кто, разве не кшатрии? Не Поздняк Метацца? - удивился интуитивно продвинутый Кащей, с роду не читавший газет и не смотревший новостей.

- Сейчас у власти одни лишь умственно отсталые мудозвоны... - я дал ему понять, что устал от политических прогнозов, - Как утверждает, кажись, Лао Цзы, или как там его, если люди перестанут ловчить да выгадывать, воры и разбойники исчезнут сами собой.

- И менты! - радостно согласился Кащей и тут же снова переключился на поиск грибов.

Я вспомнил, как в недавнем сне ко мне приходила хтоническая мать. Её чернота была несравнима ни с одной виденной мною в реале чернотой - я успел вовремя захлопнуть входную дверь своей квартиры перед её поганым крючковатым носом, и моментально проснулся. Чего она приходила - и придёт ли ещё? И чего я её испугался? В принципе, не должен был - однако инстинктивно испугался, как мной же обличаемый паразит. Значит, не все дороги ещё пройдены? Хтоническая мать - это сама смерть, которая любого может оживить. Примерно, как ангелы, небось, убивают глупых человекообразных животных своей молниеносной улыбкой - по рассказам очевидцев, если признать их за таковых, то есть очевидцев, а не ангелов, которые убивают и так далее.

Будто бы какие-то допотопные ангелы ввергли меня в политику - в пучину непрекращающейся у нас тут холодной гражданской войны, идущей волнами, через поколение, между всем известными пролами и истеблишментом, чиновничьей пенкообразной коралловой лагуной генетического эксперимента. Финансируемого гедонистами времени из всех своих чёрных и белых касс и хромосом. Поколения реванша сменяются поколениями пробухивания и астрального торча, подобного торчу лома известно где. Мудрость грибов делала человека вроде меня злым отщепенцем - что и было нужно для отрыва от общих биотоков, где одни чиновники, словно магнитная кристаллическая решётка в минерале, прутся на уровне своих биологически устроенных прайдов. А в нашей вселенной всем хорошо - утверждали грибы, приглашая любопытных и бесстрашных воинов-нейронавтов проверить это сразу на себе.

И я неоднократно проверял, и уже знал, что близится час, и крымский меганом повернёт маятник в другую сторону. Из дольменов выйдут всякие дикие воинственные силы и ввергнут всех в настоящую потеху, после которой всё, надеюсь, упростится. Это будущее закладываем мы - дети детей войны. Паранойя нашего времени весела и неоднозначна. Мы на стыке двух цивилизаций - и можем в единый миг начать видеть всю мировую хуйню и мишуру яснее ясного. Видеть, что некие силы на территории арийского в хорошем смысле национального тела вроде бы покамест есть - или не видеть. Ну и хер с ним. Просто нужно сделать искусственный массаж сердца и реабилитировать свастику. И дать красному флагу и звезде иное толкование - а люди уж поймут. Куда им без политики? Одними футболом и боулингом вряд ли обойдёшься.

Но кто это сделает? Я припомнил дурацкий конгресс русской интеллигенции в кремлёвском дворце съездов, делегатом которого от гильдии сценаристов союза кинематографистов мне довелось побывать. Ничего отвратительнее - кроме, конечно, массовых эксгумаций жертв этнических чисток и квадратно-гнездовых обстрелов жилых кварталов - мне не припоминается. Энергетика Кремля и этих людей отсылала во французские пещеры, изрисованные мамонтами и лошадьми - и к пониманию того факта, что наши кроманьонские предки воистину были великими мастерами и гуманистами. А то, что они истребили неандертальцев - обычный поклёп и всё тот же проклятый чёрный пиар.

В буфете я нажрался водки в окружении каких-то молодых лизоблюдов. Они были полны энтузиазма насчёт своего большого государственного будущего. Особенно кипятился один, лысый, хваставшийся наличием дома пистолета аспиранта школы ФСБ.

- Наши МиГи сядут в Риге! - сказал он, как тост, после чего прослушал мою трёхминутную речь о том, как и почему у анархии нет альтернативы.

Я не стеснялся в выражениях.

- Кто въедет на танке в Киев?! - надсмехался я над ним, - Ты, что ль? Кто поедет в Крым воевать? С кем ты собрался воевать, земляк?! Бля, парни, я с вас хуею, давай, бухнём вместе пойла, если не в падлу. А ты давай, езжай домой за своим пистолетом, пока конгресс интеллигенции не закрылся. Хватит уже нефтедоллары проёбывать! Тут все практически предатели национальной идеи собрались. Вроде нас с тобою. Каждый пожелает застрелиться, по тихому, как подбухнёт на фуршете - а мы денег заработаем на пистолете и тут же, в Гоа рванём. Ну, как - окейно?!

От моего бескультурного наезда - общий маскулинный невроз пуританских по отношению к детям воспитательниц советских детских садов семидесятых годов прошлого века - спецслужбистский паренёк иного поколения был не в восторге, так как мы сидели с симпатичными девушками из пресс-службы конгресса всё той же русской интеллигенции. Они изрядно веселились моим речам - что-что, а повеселить простых девушек я умею. Никто из друзей парня - хотя какая может быть мужская дружба меж этими остолопами - за него не вступался. Я уже выпил граммов четыреста, и громкое и красноречивое моё разрушение гэбэшно-вэпэкашных имперских криво скроенных мифов было, уверен, самой интересной частью программы дутого конгресса. Чего там вообще решали? Глупый вопрос.

Главное, что многие проходящие мимо люди слышали мой импровизированный манифест - так что, возможно, в кого-то я и вселил слегка надежду на открытое общество и либерализм с большими кулаками и честной самоиронией.

Но здесь, на грибной поляне, где вокруг рыскал Кащей в эсхатологическом бреду - периодически разговаривая с грязью на разбитой тракторами просёлочной дороге - с бэд-трипом надо было прекращать. Если б у меня был с собой хотя бы один из трёх моих потерянных по пьянке газовых пистолетов - я выстрелил бы из него и переключился на позитив. Но пистолетов не было, я уже давно ходил с ножом-"бабочкой", чтобы отпугивать собственные страхи проиграть всяким психам последний бой. Может быть, в прошлых жизнях я и был воином - в детстве мне снились битвы, в которых я принимал активное участие, чаще даже в качестве предводителя - мы с братанами держали рыцарскую оборону в какой-то, кажется, шотландской крепости, и у нас закончился виски. Из огнестрельного оружия я в своих снах ни разу не стрелял - лишь однажды бил большим жёстким прикладом кремнёвого ружья какого-то вражеского матроса, времён писателя Стивенсона. Не помню, убил ли я того матроса, так как проснулся в пограничье - но помню, что старался бить по почкам, а не по голове. Гуманно это было для меня в тот момент или нет, я не помню.

Зато я навсегда запомнил смысл речи Уинстона Черчилля, с которой он обратился к английской нации насчёт гитлеровского вторжения. Он пообещал своим людям только кровь, пот и слёзы, и посоветовал, в случае отсутствия иного оружия, воспользоваться кухонным ножом. Неудивительно, что после такой речи, подданные Великобритании индийские граждане типа сикхи - свирепые воины тысячелетних династий - садясь в самолёты для высадки в Нормандии, просили пилота лететь пониже. Они знали, что надо будет прыгать из самолёта на твёрдую вражескую землю, но не сразу поняли про парашют и его назначение.

Так и меня больше всего в этой жизни, похоже, в мелочах интересует одна лишь человеческая война, во всех её проявлениях. При этом я обычный московский панк, наркоман, военный и мирный журналист, кинодраматург и хуй знает его кто ещё, а по жизни вообще-то лёгкий раста-бухарь и текстильщик мозговых лужаек. Воин не может не пить - иначе как ему снимать агрессию в долгих перерывах между боями. И если наблюдаешь войну со стороны и не воюешь - это вообще шизофренизирует. Становишься, опять же, сентиментальным, что ли. Но всё это могло бы статься не важным, если б не опухшая во мне Чечня. Метастазами Чечни являлась вся дрянь вокруг - и под грибами невозможно было этого не чувствовать. Впрочем, вся дрянь вокруг была так же и первопричиной. Про поганых коммунистов и иерархов всех мастей я тоже не забывал - но на Чечне ну просто весь русский свет клином сошёлся. Что вообще она такое, эта Чечня - я уже давно не мог никому объяснить. Как ухватишь рациональной мыслью, что штампованный животный страх, принявший цивилизованную форму ежесекундной готовности к смерти вопреки унижениям - и, ясное дело, к уничижению своего сознания до обессмысливания восприятия жизни вообще - находится там, здесь и везде сразу? Но так нам говорит говорит опыт, а не хухры-мухры.

"Отпусти всё рациональное!" - посоветовал добрый внутренний голос. Или же это просто подходили и накатывали грибочки?

На Кащея же гораздо больше подействовала кошка. Она сидела и орала на высокой осине, когда мы пришли на поляну. Но как только мы начали собирать грибы - она мигом слезла, запрыгнула мне, ползающему на карачках, на загривок, и стала мурлыкать удивительные песни. Когда-то кошка была дачной и ручной. Но дня четыре назад прогрессивный молодёжный транс-коллектив "Вуду в мегаполисе" угостил её этой самой "строфарией кубенсис", так что ли звать эти грибы на латыни - и с тех пор кошка жила здесь. Искать грибы сама она не хотела - видимо, думала, что они имеют силу только через человеческие руки.

Так она сидела у меня на загривке и мурлыкала - а когда я находил гриб, начинала возбужденно спрыгивать на землю и запрыгивать обратно, как в проклятом цирке. Один раз даже толкнула меня под руку - гриб из ладони вылетел, кошка набросилась на него и вмиг пожрала.

- Наблюдай внимательно... - сказал я Кащею, показывая на дико веселящееся животное, - Вот так и ты будешь играть со своим сознанием.

- Я или грибы? - спросил Кащей.

- Ты, ты. Вернее, не ты, а то, что тебя ощущает и наблюдает через твои уши и глаза! - уверенно сказал я, - Я пошел искать дальше, а ты посиди здесь, под елью. Поговори с кошкой. Все равно ни хрена ведь не находишь...

- Ну! Не идут ко мне, падлюки, по первой ходке! Ну, тебе, Архип, спасибо, а я лучше приколочу пока! - Кащей довольно кивнул и пожмурился на солнце. Потом достал деревянную трубочку и кисет с анашой. Кошка отчего-то сразу убежала и забралась обратно на свою осину.

Тут я увидел еще один гриб и сорвал его. Стоило расслабиться - и они просто подмигивали мне со своих кочек, протягивали радужные паутинки, облегчали всю эту депрессивную тюрьму. "Даже природу они могут уничтожить, идиоты..." - подумалось мне совсем по-детски обиженно, но уже в соглашательски безвыходном акценте скепсиса. Подумалось в адрес чиновников, должно быть.

Грибов становилось всё больше, но обжираться ими не хотелось - тем более, что надо было насушить и взять с собой пару дозняков. Однажды - после подлого взрыва спящих московских домов - когда пришли запуганные до смерти тётки из домового комитета, гнать меня в ночь, дабы дежурить вокруг дома - я, будучи под грибами, вышел на улицу с подарочным в натуральную величину двуручным мечом "Робин Гуд". Не знаю, что подумали тётки - на всякий случай они срочно вызвали мне в напарники бывшего мента из третьего подъезда. Всю ночь мы пили пиво и говорили о наркотиках и психологии преступных элементов.

"Как же они упустили древо познания? - подумал я, упираясь взглядом в осину, на которой, на третьей снизу крупной ветке, сидела и орала почти очеловечившаяся кошка, - Сплавили? Разменяли на этот дикий крик? Надо спасать положение существ..."

Я подошел к осине, схватился руками за нижнюю ветку, и, упершись кедами в ствол, стал взбираться на дерево - припоминая, понятно, методы дона Хуана. Сколько себя с детства помнил - всегда хотел реализоваться человеческим учителем этой самой жизни. Этих лазаний за кошками по деревьям, этих собираний грибов, этой дурацкой, где-то там, войны. Потому что в своей собственной, отсутствующей на хуй, судьбе, пафосный и сублимировано ничтожный, никого не признавал. Был призван самой неуёмной - не верящей в самоё себя - гордыней буйствовать в одной, чаще бритой налысо, покрытой множеством шрамов голове. В тонкой железной оправе очков с пластиковыми, не как при совдепах, китайскими линзами.

Нет, но не зря же я вставил себе в левое ухо серьгу - из натуральной хирургической стали, в виде человекообразного черепа. Самый сильный тот, кто своё уже отвоевал - в одиночку и до смерти.

Я потрогал пальцем холодный металл своей серьги - и посмотрел на кошку. Кошка была рядом, над головой, на расстоянии вытянутой руки. Я сидел на второй снизу большой ветке и думал о том, что я делаю.

- А правду я слышал, что тебе десять штук баксов предлагали, а ты всё уничтожил и всех послал?

Это вдруг, как будто мимоходом, спросил снизу и слева, из-под лапы ели, дружище Кащей - закончивший манипуляции с трубкой и собирающийся поднять голову и повернуть её в сторону осины со мной.

- "Что он говорит?" - подумалось мне.

Последние соображения пронеслись, когда я, отчего-то мигом потеряв равновесие, быстро падал в сторону центра планеты. А когда ударился головой об корень осины на земле, то сразу вырубился.

И не слышал удивлённого возгласа Кащея:

- Архип, ты чё, охуел?!!! А покурить?!

Но нет, дружище, я уже провалился во тьму кромешную - как принято у людей обозначать подобные состояния. И когда мы теперь увидимся - ни хера не ясно...

5.

Когда я очнулся от своего пьяного сна в небесах России, наш самолёт уже прилично сел на землю, и теперь ехал по рулёжке Моздокского военного аэродрома. Я тут же начал слышать, как Берс разговаривает с замполитом Акулой. Пьяный рыцарь печального образа приземлился на Северном Кавказе - но грусть его светла, будучи бременем белого человека.

- Мы проигрываем им чисто психологически! - втолковывал Берс Акуле, - Вот, например, сколько ты знаешь мусульманских пророчеств о приближении конца света? Или вообще любых, не одних мусульманских?

- Ни одного, а что? - признавался Акула.

- Да так. Вот, например: появление дара речи у зверей и неодушевлённых предметов. Близок тот час, когда человек будет выходить из дома, а по возвращении его обувь и кнут будут рассказывать ему о том, что делали домочадцы в его отсутствии!

- Билл Гейтс слуга шайтана, это и так всем известно, - сказал я.

- А вот ещё, - продолжал Берс, - Люди не будут знакомиться друг с другом и будут с трудом узнавать друг друга в толпе. Или: когда ускорится время, тот, кто будет видеть самые правдивые сны, будет самым правдивым человеком.

- Мне постоянно бабы снятся... - задумчиво сказал Акула, - Причём не жена, а другие... Может, я мусульманин по натуре?

- Херня, мне тоже снятся табунами, когда долго без секса живу... Бегают в поле конопли, а потом я собираю ручник с их обнажённых тел, ну и так далее... - усмехнулся Берс, - Ещё одно пророчество помню: увеличение надсмотрщиков и палачей, распространение музыки и песен, вина и наркотиков, неуважение к родителям, учащение убийств, состязания в строительстве высоких домов...

- Небоскрёб по-украински будет хмарочёс... - почему-то сказал я и посмотрел в иллюминатор на убогие военные постройки аэродрома.

- Все ну просто зомби какие-то! - неожиданно резко высказался Зюзель.

- Ну! - я обрадовался спонтанной чистоте его взгляда, - Люди просто какие-то биороботы, с ещё не полностью инсталлированной ДНК. А вот после этой окончательной инсталляции, в просторечии именуемой концом света, и начнётся всё самое интересное. Чечня ничто по сравнению с тем, что начнётся.

Замполит Акула не знал, что на это ответить, и тактично промолчал.

Самолёт остановился, брюхо с гудением открылось, нам пора было выползать.

Моздок, маст дай. Я уже был здесь один раз - тринадцать лет назад. Улетал после отсмотра эксгумаций и разрушений в Пригородном районе, откуда осетины выгнали ингушей. Умом я тогда понимал, что это последствия сталинской национальной политики на Кавказе - но в Назрани мы с корреспондентом "Правды" нажрались так, что он упал перед мечетью на колени, целовал землю и просил извинения у местных аксакалов за вдову Андрея Сахарова Елену Боннэр. Приговаривая при этом - "большой рахмат". Мне и моему товарищу - хромому, сухощавому, небольшого роста юркому ингушу Тимуру, бывшему воину-интернационалисту - с большим трудом удалось уладить этот непонятный межэтнический диалог уставших и запутавшихся культур. Аксакалы немного рассказали мне о том, что помнили, как были детьми, когда Сталин приказал погрузить их всех в вагоны и как скот увезти в Среднюю Азию.

Корреспондент "Правды" утверждал, что его контузило в Таджикистане, но подробностей этого события вспомнить не хотел или не мог. Большую часть времени он пил водку и записывал примитивистские стихи в свой военно-полевой блокнот. Ингуши очень любили певицу Наталью Ветлицкую - и корреспондент "Правды" постоянно напевал им шлягеры "Золотые косы" и "Цветок-Василёк". Но скоро это всех так достало, что его накурили убойной травой, и он уснул, сжимая в жаркой руке паскудно тающую закуску - шоколадный батончик "Марс". Так его и сфотографировал стрингер одного европейского пресс-фото агентства - ставший после государственным депутатом марионеточной фракции либерал-демократов. А потом - вообще возглавил комитет международной политики Госдумы - от "Единой России". Лёша, Лёша. Вот ведь людей колбасит ни за что.

Как мы тогда улетали из Моздока - я, честно говоря, не помнил. Но, кроме как с этого военного аэродрома, куда мы сейчас прилетели, сделать это было неоткуда. Здравствуй Моздок, тринадцать лет, как быстро пролетело время. Как сейчас помню - тогда тоже вон на той горе, кажись, Малгобек, пылал газовый факел типа спорных с Чечней ингушских территорий.

- Осетия? - поинтересовался Берс, - Кармадон? Горы не шутят...

Ему никто не ответил.

Нас всех выгрузили из самолёта, посадили в джип типа "козёл", вместе со всеми нашими кино и телевизионными причиндалами - и повезли в офицерский городок жрать и спать. По словам бойцов отряда "Ярило", вылет наш в Ханкалу намечался лишь на завтра, ранним утренним эшелоном боевых вертолётов. Самих бойцов увезли в другую сторону на двух грузовиках. Начфин вообще как будто испарился из общественной жизни - может быть, его просто спящим забыли в самолёте.

Всё творческое вроде как было нами обговорено в воздухе и до, так что мы расслабленно погрузились в иной, кавказский, воздух и благоприятный климатический обволакивающий контекст - таинственный как паранджа и отталкивающий, как похороны волшебника Мэрилина Мэнсона.

Первое, на что я обратил внимание - окраска и форма местных голубей. Они вели себя точно так же, как московские - но это были другие птицы, полностью наоборот, что было заметно даже моим невооружённым глазом человека, далёкого от орнитологии, как кремлёвский олигарх Дерипаска далёк от моего практически полностью вменяемого участкового Дерипаско.

Офицерский городок представлял из себя нескончаемую в сумерках аллею облупленных фанерных домиков. Мы с Зюзелем заспорили, сколько домиков можно прошить одновременно одной очередью, и смотря из чего? Пустых домиков - об этом спорить мы не стали.

Берс тем временем быстро нашёл язык с местными вояками и выяснил расположение и расписание офицерской бани.

- На обратной дороге! - подмигнул он, докладывая нам об этом.

Я был уже почти трезвый, но всё равно не сразу его понял - сначала спонтанно подумалось о некой "кровавой бане".

Насчёт харчей тоже не мешало бы разведать - но никакого ординарца для этих целей к нам приставлено не было. Что ж, это демократично и вообще в нашем духе. Мы бы его споили и скурили, и он получил бы выволочку - а так никто не пострадал.

Мы немного поспорили промеж собой, стоит ли дорогущую, кроме старика "Конваса", кино-видео аппаратуру доверять замку этой хлипкой двери, ведущей в конуру без единого полностью застеклённого окна. Ночь обещала двадцать пять градусов тепла, не меньше, и букет самых очаровательных запахов, которые только могут быть в горах. В результате на аппаратуру более-менее плюнули - всё-таки мы не какая-нибудь там команда Кусто. Кое-кто говорит, будто сей водоплавающий старик ради красивого кадра умел превращаться в изощрённого живодёра морских глубин, обливавшего кислотой осьминогов на палубе, чтобы пошевеливались. Кто знает? Море не шутит - заметил бы на это Берс. Но поднимать такую ужасную тему на поверхность не хотелось - природа вокруг взывала о райском спокойствии и бессознательном блаженстве за гранью добра и зла. Никакого моря поблизости не было - было только ледяное горное озеро, в котором нами решено было искупаться на обратной дороге. А не сейчас, на ночь глядя, да на голодный желудок.

Зюзель каждые пять минут сморкался в платок - сказывалась питерская закалка, реагирующая на климатический комфорт обратными эффектами приболоченной психосоматики. Вот москвич - он, понятно, ебанутый человек с холмов. Если на него летит машина - он не отскакивает, как иные, а замирает, чаще всего навсегда. Такова незримая статистика существования генетических ответвлений - одни волосатые самцы повели свои гаремы на равнину, в междуречья, а другая ветвь самцов выбрала себе для размножения пересечённую местность.

Итак, доверив дорогущую аппаратуру абстрактным понятиям офицерской чести, мы отправились на огни столовой, которые поманили нас как бы сами собой. Не столовая, так, буфет, или даже просто ларёк, обязательно с алкоголем - хоть что-нибудь должно было обеспечить нам достойное отхождение ко сну.

Столовая оказалась самой настоящей, советской - с огромными картинами, нарисованными прямо на стенах неизвестными ратных дел стеномазами. Подлодка всплывает в шторм, самолёт режет облака, пограничник с собакой стоят у полосатого столба с дощечкой "СССР". Поднять дух эти творения не могли - скорее, они отводили его в сторону, в безопасное укрытие, где можно было бы переждать вакуумный взрыв начальственных прорывов в космическую бесконечность милитаризованной империи долбоёбов.

На парапете у столовой стоял самолёт - что-то вроде первого сверхзвукового истребителя. Судя по размерам - его модель один к двум, склёпанная из подручных металлов неизвестными мастерами наглядной службы. Той, без которой не обходится ни одна армия - задолго до старинных иероглифических трактатов китайского военного мыслителя Сунь Цзы. Не хватало скальпов, ожерельев из вражеских клыков, засушенных отрубленных членов и вечных жертвенных огней - чтобы окончательно конвертировать уже ныне не такой и трудоёмкий процесс убийства себе подобных в бытовую расслабуху ветеранов и гражданский покой их трусливых сограждан.

Очень скоро я обнаружил себя и своих спутников за столом, накрытым белой скатертью. Несколько солдат подавали на стол - салаты из свежих овощей, порции яичницы, варёные яйца под майонезом, какие-то сухари, водку в графине, морс с отдельными ягодками в кувшине из стекла, а также много хлеба с кубиками масла. Сидящий перед нами толстый, возможно, полковник любезно пригласил нас выпить и закусить.

Мы не заставили себя долго уговаривать. В процессе выпивания и поедания я рассматривал полковника, ища в нём сходство с Марлоном Брандо из "Апокалипсис Нау" Форда Копполы. Берс наклонился к моему уху и сказал:

- Помнишь улитку, которая ползёт по лезвию бритвы?

Это потому, что на шее у полковника висела толстая золотая цепь. Она и делала отсыл - через "Крёстного отца" - к другому фильму того же американского режиссёра.

- Скажите, пожалуйста, а сколько в день обычно погибает солдат? - спросил я полковника, когда нам подали чай, - Мы не пресса. У нас документальное кино. Просто интересно...

- Ну... - полковник что-то подсчитал и разделил в своём уме, - В моём районе труп в неделю. Раненый через день. Когда зелёнка. Когда зелёнки нет, тогда дели на четыре. Это в одном моём районе. Но он у меня крутой. Как эти яйца! Остальные районы не такие...

Мы все выпили водки, не чокаясь. Полковнику явно нравилось ощущать свою цепь. Сколько она весила, интересно? Полкило? Из вражьих выдернутых зубов её переплавляли, что ли? Положение драматурга обязывало меня максимально широко смотреть на вещи - чтобы не упустить той возможности понимания, что воистину наилучшая. Чтоб затем разоблачать ложные схемы, заставляющие обычных людей смотреть совсем в другую сторону.

Полковник понимал, что мы высокого о себе мнения - об этом говорил наш внешний вид на фоне всего того, что ему приходилось видеть.

- А я в Орле был, - сказал полковник, - Мать хоронил. Отпуск две недели. Теперь возвращаюсь...

Мы опять выпили, не чокаясь.

- Ну, понятно... - бесцеремонно прервав затянувшуюся паузу, сказал Зюзель, - А, скажите, вы завтра тоже полетите на вертолёте?

- Вместе полетим, - подтвердил полковник и зачем-то погладил лысину.

- А сейчас ведь так называемая "зелёнка", лес листвой покрылся, я правильно понимаю?

- Давно покрылся. Ничего. Мы будем отстреливать тепловые и магнитные ловушки. Хотя их и так всё время отстреливают. Независимо от времени года.

- Ты разве об этом хотел спросить? - удивился я вслух вопросам Зюзеля.

- Ну, да, - кивнул он, - Примерно. Я вообще на вертолёте никогда не летал. А тут, я слышал, их сбивают постоянно. По телевизору то и дело показывают.

- Это большие сбивают! - улыбнулся полковник, - А мы на маленьком полетим. В него ещё попробуй, попади! Совсем другая скорость!

Мы чокнулись и снова выпили.

- У меня в одном киносценарии военный вертолёт сбивают из гранатомёта "Муха", - спросил я полковника, - Такое вообще возможно в реальности?

- Почему нет? Смотря, с какого расстояния. Может, он мимо дома пролетал не спеша? Закладывал манёвр, чтобы ракету запустить? А тут его с балкона и шарахнули. С тридцати метров, к примеру, я это дело себе запросто представляю. Да и сам бы... Жаль, у духов вертолётов нет. Хотя нет, не жаль. Они на этот аэродром Моздокский, черти, однажды на грузовике с тротилом почти что прорвались... Блядь, шуму поганого было в главке - как будто не люди погибли, а хуй его знает что. Не помню точно, сколько - но много...

Мы помолчали, потом опять выпили не чокаясь.

- А можно, я тоже спрошу? - поинтересовался Берс, - Скажите, правда, что Шамиль Басаев до террора был комсомольским функционером? Или врут?

- Ну... - полковник поднял глаза к потолку, - Конечно. Он же в Москве учился, при Горбачёве. Ему ещё Боровой компьютер преподавал. Я сам читал, в какой-то газете. Да теперь-то уже, кому какая разница? Я вот даже коммунистом стать не успел. Развалилось всё к едрене фене...

- Может, оно и к лучшему? - предположил Зюзель.

- По-моему, без разницы... - сказал полковник.

Разговор понемногу расклеивался.

"А что я могу спросить? - думал я, - Сколько человек вы лично убили? Для кино - неформат. Сколько человек убили на ваших глазах? Что вам снится во сне? Часто ли вы думаете о смерти? Зачем вы выбрали себе такую жизнь? Почему вы её не выбирали? Кому всё это надо?"

Так что спрашивать я ничего не стал. Напоследок Берс немного рассказал нам про фельдмаршала Паулюса и его стратегические ошибки под Сталинградом. И ещё о том, как японский камикадзе с вражеской пулей в мозгу промахнулся самолётом мимо американского крейсера - но выжил и опубликовал мемуары, чем обеспечил всю свою семью огромным количеством суши, сакэ, рыбы фугу, самурайских мечей, синтоистских подношений духам павших на войне предков и всякого прочего.

- По-японски "Скорая помощь" будет "Кому-то херовато"! - так завершил Берс свой рассказ, выпивая в одиночку.

Полковник ничего как будто не видел и не слышал, давно погрузившись в свои собственные меланхолические мысли. Водка закончилась, и больше даже не хотелось.

- Подъём в шесть утра, ребята, - устало вздохнул полковник, - Отбой. Бельё вам выдали? Сейчас распоряжусь.

Нам очень быстро выдали бельё. Берс и не думал идти в эту свою офицерскую баню, как мы его не подначивали дебиловатыми шутками.

- Баня на обратной дороге, - отвечал он, улыбаясь, - И купание в озере.

- В отряде своя баня должна быть, - уверенно сказал я.

- Кровавая... - буркнул Зюзель.

Хотелось спать, мечталось о косяке. Я достал из сумки очередную папиросу, и мы вышли на улицу. Зюзель курить с нами пока не хотел - он вообще в последнее время отчего-то стал не любитель ганджи, предпочитая добрую старую выпивку.

Когда я вышел с косяком на воздух - вышедшего ранее туда же Берса нигде не было. На улице стрекотали цикады, в озере неподалёку давали свою ораторию десятки лягушек. Где-то тарахтел трактор или ещё какая-нибудь хрень. Я зачем-то ждал одиночных выстрелов со стороны гор, хотя и не специально по нам - но их не было. Луна на небе наблюдалась на три с лишним четверти полной.

"Вот будет прикол, если полнолуние совпадёт с Днём Независимости..." - подумал я.

А после обошёл наш домик по часовой стрелке и увидел загадочную картину.

Берс сидел на земле в позе лотоса и негромко издавал странные гортанные звуки. Приглядевшись, я увидел в метре от него какой-то предмет, оказавшийся при более внимательном рассмотрении трупом птицы. Кажется, голубя, из местных. Судя по его размеру - но в темноте я не был уверен, что это не какая-нибудь местная сорока.

- Хрии-и... Хрии-и-и... Хрии-и-и-и... Хик! - говорил он над ней, сначала с придыханием, а в конце вдруг резко, как при игре в гольф. Но очень негромкий гольф.

Зрительным дном я увидел вокруг мёртвого тельца птицы какое-то свечение, явно фотонной природы. Я с детства вижу свечение вокруг разных объектов - отчего живое иногда кажется мне неживым и наоборот. Так случилось и на этот раз.

- Берс? Я тебе не мешаю? - спросил я.

Берс встал на ноги.

- Нет, каким это образом? - сказал он, - Я её в Чистую страну отправил. Животные, они мало весят и почти не думают, поэтому их легко...

Мы отошли от птицы и закурили косяк.

- Значит, ты помог этой мёртвой птице улететь сознанием прочь отсюда, куда-нибудь, типа, где получше? - поинтересовался я у Берса.

- Ну. Где без эго - только сознание прётся, и всё.

- А человеку такому же сможешь помочь?

- Такому же? - усмехнулся в темноте Берс.

Шишки плотно накатывали на мои лобные доли, и грядущий сон касался моего сознания своим межгалактическим масштабом. Вселенная. Это она бросила меня, бросила меня сюда, бросила здесь. Но чем тогда она лучше смерти? Это было уже неважно. Единственной задачей, которую мне оставалось решить, была следующая - понять, не является ли всё происходящее со мной последствием той самой контузии зимы девяносто пятого? Полученной в период штурма Грозного, при неудачной попытке выстрелить пьяным из гранатомёта РПГ в направлении Луны? Выстрелить получилось, громко и с ужасной неожиданной отдачей - от которой я отлетел метра на два, упав на спину и хрястнувший кобчик, а также треснувшись головой о грозненский асфальт.

Хозяин частной гостиницы, в которой жили иностранные журналисты, пытался вымогать с меня тысячу баксов за причинённый его недвижимости незначительный ущерб. Какой ущерб? Оказывается, я уже вчера стрелял на этом же самом месте из автомата и прошил короткой очередью дверь гостиницы. Этого я не помнил. Меня скрутили лютые чеченские парни - типа сыновья владельца гостиницы. Платить было нечем. Я гнал обычную чушь, и вскоре от меня отстали без особого насилия.

А через два дня, когда моя контузия уже ушла с поверхности внутрь сознания, гостиницу раздолбали ракетами русские вертолёты. Иностранцы дисциплинированно прятались в подвале, никто из них не пострадал.

Зачем пьяный боевик, с поначалу показавшимся мне странным именем Сервер, дал мне свой РПГ, я всё ещё не помню. Наверное, на спор, или для понта. Но целился я точно в Луну, потому что больше целиться мне было некуда. Я собственно, кроме этой Луны, забавного имени чеченца и грохота выстрела из гранатомёта, оглушившего мой разум и уши, вообще ничего и не запомнил.

И уже гораздо поздней, в московской психушке имени Кащенко, когда меня пытались реабилитировать - а на самом деле я просто тайно перекумаривался после длительного полинаркотического запоя - мне объяснили, что я серьёзно травмирован. Причём с самого детства.

Это показала крупно отпечатаная энцефалограмма моей бритой налысо головы - с большой серебряной английской булавкой в левом ухе, которой всегда так удивлялись шахиды Дудаева и Басаева. Черепушку из хирургической стали я вдел в ухо гораздо позже.

И, как заявила мне мой лечащий врач Верещагина - это просто неблагоприятная перинатальная матрица в моей голове формирует вокруг соответствующую реальность.

- От которой нам всем неплохо было бы избавиться! Но начать мы должны с тебя, дружок... Ты таблетки сегодня принимал? - всё время твердила мне она, когда мы прорабатывали мои психические травмы. Я же рассказывал ей всё, что видел, слышал, помнил и придумывал по вдохновенному наитию. К примеру, рассказывал мне не раз знакомый фотокорреспондент про то, как он провалился в могилу со зловонной трупной жижей во время эксгумации - а я рассказывал в мельчайших подробностях, как это якобы случилось лично со мной, врачу Верещагиной. И всё в таком же духе.

Может, я и входил в роль для отвода глаз - только врач Верещагина после меня навсегда уволилась и больше к подобной работе, по моим интуитивным сведениям, не возвращалась. Видимо, ей это стало неинтересно - после меня. Да и фамилия у неё была подходящая для моего сложного военного случая.

Что ж? Я всегда знал, что являюсь главной причиной всех войн, на которых побывал - а, возможно, и вообще всех. В Кащенко это подтверждали и окружавшие меня со всех сторон психи, и самая совершенная медицинская техника, смело погружавшаяся в одичавшее сознание контуженого Архипа. И химические препараты туда же. Вот мне и кажется теперь, что всё это было не со мной. Но больше то, вроде, и не с кем?

6.

Умри, сойди с ума или стань поэтом - так советовали кельты. Такая у них была дремучая пещерная психология.

В последний день мая ты, моя любимая, и наши гениальные дети свалили к своим бабушке и дедушке в солнечную Ялту. А любящий вас шизанутый поэт и счастливый отец Архип остался в городе дебилов Москве. С мешком грецких орехов, полуграммом гашиша, сломанным компьютером и кучей приятелей-полудурков - в большинстве своём безработных журналистов, драматургов-джанки, принципиальных алкоголиков и прочих литературных негров.

Накануне известия о предстоящей неожиданной моей поездке в Чечню я так нажрался - а это был пятый день твоего отсутствия, любимая, но запой ничуть ещё не утомлял мой немолодой, но вполне здоровый организм - так нажрался, что выгнал всю гоп-компанию дружбанов в тёмную, тёмную ночь.

Ни хера подобного, пусть просохнут. Так легко взять и скурить весь мой гашиш - что ещё надо в этой жизни?

Они долго свистели с улицы и орали примирительные лозунги. А я наглухо вырубился на водяном матрасе для гостей - типа, больше никаких гостей, я сам себе и гость и хозяин. Вот такой бываю я гад с друзьями, развиваю им терпение.

В эту ночь мне приснился сон, как соседи по даче просят меня застрелить взбесившуюся большую чёрную собаку несуществующей породы, и даже дают пистолет - но собака оказывается доброй и спокойной, мы играем и всюду на природе носимся, даже лазаем по деревьям и форсируем болото. Да я и в любом случае её не убивал, эту гигантскую собачечку - а пистолет бы просто затырил, для чего ведь я на самом деле и взялся, якобы взялся, за это дело. О пистолете я мечтал с детства - после станет ясно, почему. Соседи по даче были мне людьми незнакомыми, просто какие-то кретины, да и дача была не моя. Обычная ситуация для моих пьяных снов.

В конце сна я ехал на большой красной машине с открытым верхом - а весёлая, ставшая ещё крупнее, чёрная собака неслась на бешеной скорости рядом, на бегу прокусывая шины у "чайников". Ехали, небось, в сторону Рублёвки, к Чубайсу - но на этом месте пошёл уже другой сон. Про гигантскую гиену, которая таскала меня за загривок, как щенка, а её хозяин - боцман в чёрном плаще - ржал над нами и предлагал отведать рому. Роста в той гиене было метра три - примерно с жирафу. "Теперь ты её щенок!" - кричал мне боцман снизу. А я болтался над землёй, зажатый воротником военной куртки в челюстях заботливо урчащей матушки-гиены, и размышлял об обратном импринтинге у собаковидных. Чем закончилась её любовь ко мне - не помню. Наверное, сменилась фаза, либо запись попала на участок мозга, подвыщербленный в детстве нанюхиванием эфирными испарениями.

На завтра же я проснулся и задумался о том, как провести день - чтобы тут же понять, что это бессмысленно. Я пошёл на кухню. Там на столе умирал таракан - где-то в другой квартире хватанул яду, или от старости. Во вчерашнем стакане с недопитым чаем плавала муха. Видимо, она попала туда не так давно - может, в одно время с тараканом, или позднее - потому что гребла лапками, будто олимпийская китаянка. Я выловил её лезвием ножа и посадил на подоконник, обсыхать на ярком весеннем солнце. Там её мог бы склевать прилетающий сюда ежедневно одноногий голубь, которого мы с любимой прикормили - но его не было видно с того самого дня, как моё семейство оставило меня в смиренном одиночестве, безработного, дёрганного и неодухотворённого, и не как будто, а на конкретном раскумаре.

Вдруг поняв, что просто выкарабкиваюсь всё это время на обратках, я попил воды из-под крана, а после расколол и съел несколько грецких орехов.

Тут и раздался телефонный звонок, круто изменивший моё видение реальности. То, что это звонит Зюзель с важнейшим для нашей жизни предложением, я понял ещё за секунды до дурацкого трынканья советского аппарата технического поддержания межличностных связей на больших расстояниях города дебилов.

Последний раз мы с Зюзелем виделись на майские праздники. Выпили пива, потом водки. Обсудили очередную работу английского киногения Хэла Хартли. Последнее время мы с Зюзелем виделись раз в полгода, не чаще - у Зюзеля тоже есть двое малолетних детей, работы почти нет, а забот хватает. Он почти не курит и выпивает, но не напивается. Но он ничего и не пишет - так, изредка, какие-нибудь свои сумбурные режиссёрские планы.

- Самолёт улетает послезавтра рано утром, - сообщил мне из телефона голос Зюзеля, - В Ичкерию и обратно нас доставят без денег. Командировочные на телеке я уже получил, на троих, включая оператора. Неизвестная контора, ты её не знаешь, раскручиваются на пропаганде, дружат с вооружёнными силами.

- Жадные, небось, словно скоты.

- Не без этого. Там у них главный, бывший ведущий, на всю страну известный, всем заправляет. Восемьдесят процентов бюджета хочет себе забрать. То есть не хочет, а забрал. Хорошо, что бюджет нормальный. Судя по некоторым признакам.

- Не хило. Так ты предлагаешь мотануть, в Чечню? Звучит заманчиво. А что, конкретней, за работа?

- Короче, живём в настоящем боевом отряде. Ездим на зачистки, снимаем портреты во стане русских воинов и всё такое. Короче, я уже сам накатал телегу в ФСБ, про поиск духа боевого братства.

- Оригинально.

- Вечная тема. А ты будешь сценарист всей этой поддельной херни.

- А тебе это зачем? Кроме экзотических ощущений?

- Как это?! - возмутился Зюзель, - Я достану из-под кровати свой старенький "Конвас" и наконец-то израсходую просроченную плёнку чэ-бэ. А то Верка ругается, что вся морозилка коробками этими забита!

- Это понятно. Верке привет. Нет, но как ты вышел на всё это дело? Это я давно туда много раз ездил, давно не ездил? Это я должен был бы тебе позвонить, если бы сам на всё это не забил, в своё время. И вдруг звонишь мне ты. Чечня. Какое то странное стечение обстоятельств, тебе не кажется, Зюзель?

- Да нет, сдурел, что ли? Чего тут странного? Понимаешь, у меня тут на районе, как оказалось, расквартирован отряд специального назначения внутренних войск. Ну и я как-то случайно с ними познакомился. Они отмечали звезду героя, одного из них, а я представляешь, напился в Доме кино, на какой-то скотской презентации. Вот мы с этими спецназовцами и квасили у метро. У меня была трёхзвёздочная дагестанская конина, но они, представляешь, наотрез отказались её пить. Тогда мы взяли какой-то "Москвы златоглавой". Редкостное пойло, его никакой продакт плейсмент не спасёт. Хотя цена соответствует качеству, надо отдать им должное.

- По любому это всё для дебилов. Дальше, дальше то что? - поторапливал его я, а по моей подкорке гуляло предчувствие глобального адреналина.

Зюзель долго рассказывал, как он со спецназовцами обретал воинский дух через алкогольные возлияния на свежем вечернем, а после уже и ночном майском воздухе.

- Оператор-то кто? Знакомый? - наконец прервал его я. Долго слушать о бухалове с похмелья мне было слишком тошно.

- Оператор? Да Берс. Я разве ещё не сказал?

- Берс?! Что ж ты сразу не сказал?!

"Берс! Всё сходится!" - мелькнуло у меня в голове открытым текстом.

Берс! Если что - лучше звать не Архипа, а сразу его. Он мудрее и опытнее во всех вопросах жизни и смерти. С Берсом можно идти в разведку. Матёрый человечище, не какой-нибудь интеллигентский гомункулус - настоящий маргинальный лидер контркультуры. Искусство принадлежит богеме.

Зюзель тоже матёрый человечище. Зюзель - он выше, чем режиссёр, а Берс шире. Оба не умеют ни хрена записать словами, хотя Зюзель в это не верит, а Берс как раз наоборот чересчур нахлобучен этим фактом. А учились они в одной группе ВГИКа. Забыл, у какого мастера.

Берс в Чечне - это сенсация мирового масштаба. Главное, чтобы не сорвалось. Сорвётся? У меня?!

- Так ты едешь? - спросил меня Зюзель из телефонной трубки.

- Конечно, еду, Зюзель! - воскликнул я, исполненный чувств, - Кто же тебя с Берсом туда отпустит, без меня?!

- Вот и расскажи обо всём Берсу. Он ещё пока ничего не знает. А мы послезавтра уже вылетаем с Чкаловского аэродрома. На грузовом военном самолёте. С каким-то гуманитарным грузом от партии типа пенсионеров. К празднованию Дня Независимости России.

- Разве его ещё празднуют? Двенадцатого июня, что ли? При Путине? Но он же ельцинский? Ты что-то путаешь. Это не замануха?

- Да пусть они там сами путают, что хотят. Нам то какая разница? Главное вылететь, прилететь, отснять и снова улететь. А то плёнка пропадёт. А так, представляешь, у нас будет 35-миллиметровый фильм, который можно будет показывать на большом экране, на каком-нибудь зарубежном фестивале, в кино. Да и просто в кино. Чёрно-белый, это же классика.

- Дзига Вертов нервно курит?

- Дзига Вертов просто кувыркается в могиле со своим глазом. Ладно, всё. Позвоните мне с Берсом ближе к послезавтрашнему дню. Мобильник мой есть? Старый? Всё, до скорого!

Голова моя слегка закружилась, как от лёгкой дозы метамфетаминов под соточку вискаря.

- Чечня... 350-миллиметровый фугас у нас будет в жопе, вот что... Но если кто выживет, ему будет в том большая подвижка... - задумчиво произнёс мой внутренний голос вслух. Такое с ним случается.

Но Зюзель на это никак не среагировал, потому что уже отключил связь. Он и так о многом сообщил. Например, о том, что меньше через сто часов я начну встречу со своей буйной молодостью. И, как и к любой долгожданной встрече, к ней нужно подготовиться особым образом. Внутри меня заработал обычный моторчик, как бывает всегда, когда я жёстко решаю раздобыть денег и замутиться по лёгким наркотикам и галлюциногенам.

"Наверняка Берс сейчас тоже сидит без денег и будет не прочь замутиться по лёгким наркотикам, как всегда, - подумал я, - Тогда с ним и поговорим о синдроме "Внутренней Ичкерии". Спокойно так потрещим, по фронтовому..."

С Берсом я не виделся почти год. У нас такое бывало и раньше. То мы месяцами общались с регулярной частотой, будучи связанными какими-либо общими допинговыми движениями или кинопроектами - то вдруг надолго расставались до нового благоприятного стечения обстоятельств. Словно мы какие-нибудь древние камбоджийцы или кхмеры. Главным в нашем общении был иной, чем у большинства других людей, взгляд на окружающий мир. Зюзель смотрел сквозь этот мир, Берс его впитывал и изредка выблёвывал. А я, как мне казалось, мгновенно обнаруживал феномен присутствия всех нас в едином сознании унивёрсума.

Больше всего Берс напоминал футуриста Родченко, фотографию которого я когда-то видел в одном журнале, с подписью под ней "конструктор мечты". Помню только, что коммунисты его, как художника, не понимали. На этой советской фотографии двадцатых годов прошлого столетия абсолютно лысый человек с лицом деревенского камикадзе, курит папиросу, стоя рядом с антикварной кинокамерой и вглядываясь в никуда. Вот и Берс как раз такой. Когда пьяный, то в тыщу раз круче, а трезвый, накуренный и в процессе работы - так просто запредельно.

Если бы Берсу слегка поспособствовали как следует развернуться в кино - он бы смог недорого поставить Элевсинскую мистерию, явление Заратустры, кельтские саги, Курскую дугу, а заодно и атаку инопланетян на деревню Гадюкино при Андропове. За многочисленные и культовые клипы его не раз удостаивали разных призов и наград, импортных и отечественных. Берсу катит под полтинник. Зюзель - тот помладше лет на пять.

Берс родился в ту ночь, когда в секретном советском городе Арзамас-16 случилась ядерная авария. Отходы слили в озеро у его родной деревни, в котором спустя неделю бабушка-старообрядка тайно от сельсовета и покрестила будущего целлулоидного гения. Покинув родину, Берс больше никогда туда не возвращался. Его креативные замыслы вбирали в себя весь спектр творческих высказываний - от гравюры на рисовом зёрнышке и ваджрных песенок тибетского йогина Миларепы до управления танковой дивизией Роммеля при взятии Каира. От последнего выжившего колхозника-тувинца из секретного батальона СС, давшего смертельный бой красным китайским коммунистическим ордам на подступах к гробнице Рериха - до всей правды о Тристане и Изольде. В данное время он увлекался изучением Третьего Рейха, всяких необычных привычек его типичных при ближайшем рассмотрении обывателей - что как раз особо и страшно. Эта заинтересованность будила в нём огромное сострадание и желание биться насмерть за неведомую человеческим массам свободу.

Ну, а свой досуг Берс тратил на исследования сознания. Даже был адептом "Аум Синрикё", но спиздил у них шлем с электродами и был нещадно вычищен из рядов задолго до газовой атаки в Токио, после чего окончательно ушёл в тибетский тантризм и отвлечённую поэзию в японском всё же стиле.

"Хокку пьяный в канаве лежит - по дороге грохочут японские танки..." - это из него, из раннего.

- Я не пью, - сказал Берс, когда я позвонил ему и ненавязчиво позвал в бар Дома журналистов, называемый в народе попросту "гадюшник".

Оказалось, что он не пьёт любой алкоголь, причём уже семнадцать недель, отмечая каждый день карандашом на кухонной стене. Я вспомнил, что примерно столько мы и не виделись - с какой-то презентации в Доме Кино.

- Анашу ты тоже не куришь? - поинтересовался я.

Анашу Берс как раз в этот момент и курил. Деньги у него тоже были, и он пригласил меня к себе в гости, причём на такси.

Я обрадовано сказал, что буду через час, похоронил дохлого таракана в кадке с беспонтовым кактусом, оделся в свой боевой наряд - недвойственные кеды, красный и синий, жёлтые джинсы, чёрную футболку с длинными рукавами, расписанную флюорисцентными грибочками - вышел из дома на дорогу и поднял руку.

В остановившихся старых битых "Жигулях" сидел то ли калмык, то ли бурят. А может вообще монгол? Он не спросил у меня цену, а просто пригласил присаживаться.

- Полетаева! - сказал я, - Кузьминки!

Мы поехали. Парень оказался из Тувы. Мало того - когда мы вышли на тему тамошнего гашиша, он, как говорится, сражу зе угостил меня тамошним гашишом. Ну не совпадение ли? Это ли не знаки удачи?! Да и ручник у него оказался ядрёный, душистый и мягкий, такой, который сам всё за себя говорит.

- Это у вас живого буддийского ламу откопали? В смысле, не живого, а нетленного за семьдесят лет? - поинтересовался я, когда мы зачем-то ехали по Садовому кольцу.

- Не-а, - сказал узкоглазый смуглый парень, с которым мы так и не назвали друг другу своих имён, - Это в Калмыкии. А у нас старики говорят, что зря он живым то остался. Сознание надо отпускать. Кому нужен труп, когда сознание не свободно?

- Да? А я слышал по ОРТ, что он специально своим потомкам пример показал. Чтобы вдохновить, всё такое...

- Пример чего? Неправильной медитации? Или чтобы трупу поклонялись? Они и так от водки тупые - а тут ещё это...

- А почему бы не поклоняться трупу? Ну, в самом себе? Мы же все потенциальные трупы. И что значит - поклоняться? Неважно ведь - труп или не труп... Бля, а ведь и вправду хороший гаштет. А то все вокруг - гидропон, гидропон... Природа возьмёт своё! Да... И где бы такого брать постоянно?

- Не вопрос. Слушай, ты ведь москвич? А правда, что Путину делают инъекции стволовых клеток?

- Да хрен его знает, чего ему там делают. Ты на Лужкова посмотри. Чистый младенец.

- Но это ещё ладно - вон, в Китае вообще варят супчик из плаценты, причём уже много тысяч лет, - сообщил он мне.

- Да ладно! Хотя... У них ведь и политика людоедская, что внешняя, что внутренняя. Потравят весь мир, никакой войны не надо.

- Так и есть... Муравьи ненасытные...

Так, болтая ни о чём, мы доехали до Кузьминок.

- Ом мани пеме хунг! - сказал я. Меня так Берс научил. Тут он сам вышел из подъезда и с теми же самыми словами расплатился.

Шофёр приложил ко лбу сложенный ладони, бибикнул четыре раза и умчался прочь.

- После Чечни поедем снимать в Туву, - сказал я Берсу, когда мы входили в квартиру, - Знаешь, каким гаштетом меня накурил этот туземец?

- У меня всё есть, - спокойно сказал Берс, - После какой Чечни? Ладно, давай я сам тебя сначала как следует накурю. Ты, мне кажется, с глубокого похмелья? Как хорошо, что я бросил пить! Может, ты тоже бросишь?

Я не возражал. И насчёт Чечни я тоже сразу знал, что уговаривать не придётся. Дураков-то нет.

Уговаривать не пришлось. Сначала мы как следует раскурились, в тишине и клубах дыма кухни, стены которой были исписаны придуманными рунами, а также буквами языков санскрита, тибетского и английского. Я подумал, что из-за Чечни Берс опять не закончит свой полнометражный киносценарий, который переписывает уже лет двадцать, а придумывает вообще с детства, как и положено классику.

- Берс, а когда ты впервые в жизни написал что-то осмысленное? - спросил его я.

- Вчера, - сказал Берс, - Измена похожа на верность.

- Что это?

- Новое название моего полнометражного киносценария.

- Слушай Берс... Он ведь про войну? Помню, ты что-то такое рассказывал? Ты же всю жизнь это сценарий пишешь? И даже снимал кусочек, вроде как, в Питере. Это он?

- Он, он. Про вторую мировую, - сказал Берс, - Ты же читал третий вариант, Архип. Ещё предлагал диалоги расписать... Но ты пьяный был, и я тебе это отсоветовал... Там, короче один эсэсовец, племянник барона Унгерна, уезжает в Тибет. Чтобы не видеть войны. И тут - китайские коммунисты на парашютах. Надо было все перевалы взрывать, но его не послушали... И тогда он взял английский пулемёт и надел на шею амулет воинственной народности кхампа...

- Слушай, Берс, - перебил его я, - Это другой сценарий, не тот. Ну, ладно. А сам-то ты хочешь увидеть настоящую войну?

- А кто ж не хочет? - удивился Берс, - А... Вот ты почему про Чечню заговорил... А что, есть такая возможность?

- Зюзель постарался, - сказал я, - Кстати, ты вот не пьёшь, а может, у твоего сына есть какой-нибудь алкоголь? Мне бы не помешало сейчас громов триста какого-нибудь лёгкого алкогольного коктейля.

Берс ушёл в комнату, где спал его давным-давно бросивший среднюю школу сын, со своей такой же расслабленной подружкой, и через какое-то время вернулся оттуда с недопитой бутылкой, почему-то перцовки. Дал мне рюмку и налил большую кружку чая. На кружке был изображён портрет Джима Моррисона. Берс купил эту кружку на барахолке в Париже - когда ездил туда за крупным международным призом типа европейского МТV. За всем известный клип про большую железную птицу, которая никак не может взлететь, и московских битников времён хрущёвской оттепели, берущих конструктора птицы и его творение на буксир, спасая тем самым, типа, вечную любовь.

Я выпил перцовки, запил чаем и рассказал Берсу, что мы улетаем послезавтра утром из военного аэропорта Чкаловский. А также уточнил и предполагаемый расклад:

- Зюзель ничего не сказал про деньги, но чутьё мне подсказывает, что получим мы не больше чем баксов по пятьсот на рыло. Командировочные хорошо, если в плюс - а то и всё туда же. В любом случае - сейчас у меня полный глушняк. А как поедешь с пустыми руками? Это не в наших интересах. Так что одолжи мне баксов триста на закупку горючего?

Нет такого бесконечно малого промежутка времени, который бы Берс хоть когда-нибудь посвятил бытовой меркантильности.

- Конечно. Прямо сейчас дать или попозже?

- Уже без разницы!

Я выпил на радостях ещё. В кои-то веки у Берса можно было занять денег - это тоже был хороший знак. Он снимал музыкальные клипы, примерно по одному в год, и за очень маленькие крохи денег, остающиеся от непомерных аппетитов жадных мудил продюсеров и исполнительных директоров. Но ему это было всё равно.

- Я тоже возьму необходимые ингридиенты, - сказал Берс, не уточняя, - Если моего сына не подведут. Но как всегда подведут. А вообще он всё бросить собрался - думаю, бросит. Но пока, если ты хочешь закупить что-нибудь более серьёзное, чем трава или гаштет, то можешь смело брать в расчёт меня. Но не на половину, а на треть. А я уже на месте сам разберусь. Может, и не буду ничего. Чтобы сына не травмировать.

- Серьёзное? Какое?

- Ну, да. Грибы, ЛСД, Пи-Си-Пи...

- Пи-Си-Пи? Я и не думал, что ты знаком. Но в любом случае - в кои то веки это всё стало для тебя серьёзным, Берс?! На тебя же большинство наркотиков действует хорошо, как и на меня? Важно просто быть внимательным, вот и всё, как следует сконцентрироваться. Просто делать то, что и так приходиться делать всю жизнь. Только на бешеной скорости. Перед лицом смерти разве ж это не прельщает? А так я и сам тоже редко употребляю эту херотень. Я ж обычный писатель-алкоголик.

- Я не парюсь на эти темы... - сказал Берс, - Вообще-то, я живу вне времени... Но мозг... А шишек ты можешь сам купить на мою долю? Чтобы я из дома не вылазил? А то вдруг нажрусь, от военных предвкушений. И буду как раненый!

Он улыбнулся светлой улыбкой депресвятого из Кузьминок. Оставалось только поражаться тем разительным изменениям, что произошли с его психикой за всего треть года, что мы не виделись. Передо мной сидел абсолютно другой человек. Свежий, полный обоснованных космической силой надежд на творческие свершения во благо человечеству. И надежды эти были полностью противоположны тому, что привыкли вкладывать в слово "надежда" кобзоноподобные олигофрены планеты.

- Я готов таскать на себе любую аппаратуру, даже разведывательную, - сообщил мне Берс, - И каску, и бронежилет, если надо. Я потомственный пехотинец. Помнишь, как на день рождения Будды я прошёл пешком от Киевского вокзала до Рублёвского шоссе? Под соловьиные трели? С пивной баклагой и пачкой сигарет без фильтра? А на этот день рождения Будды я уже не пью и не курю. Непостоянство!