- А Басаев правда жив?
- А вот пусть этот ваш расскажет. Петя из контрразведки. Хотя мне по барабану. Я ж политикой не интересуюсь.
Насколько я помнил, Контрразведчик представился просто Васей, и без информации насчёт профессиональной принадлежности. Хотя конечно, у него на роже всё и так написано. Вон он как раз выходит из туалета, задумчив, как дятел на высоковольтных проводах.
Всё-таки я никогда не был настоящим боевым репортёром - не то, что Жека, официальный герой России. Я всё время думал только о себе. О своих внутренних переживаниях. На тему, как умудриться и не стать зависимым от этого лживого призвания - что-то кому-то объяснять исходя из коллективных интересов. Ну, насколько лживого, настолько и мудрого. Это уж кто как распоряжается сим даром. Тут главное знать одно - прогибаясь в несвободу в своём времени, мы отнимаем свободу у будущих поколений. Не хуя прятаться по ущельям вечных, как это обычно делаю и я.
Коньяк изрядно нахлобучивал и подзаводил на агрессивные мыслеобразы и эмоциональные ступоры между ними. Внезапно в голову пришёл тибетский лама из рассказов Берса - во время захвата Тибета красными китайцами он просто сидел и медитировал в своём монастыре. А когда ворвались злостные китаёзы в военной форме и с ППШ в руках - то он так на них заорал, трёхэтажным санскритским матом, что они быстренько ушли и закрыли за собой дверь, резную тисовую дверь двенадцатого века. Все монастыри в округе были уничтожены, а этот стоит до сих пор, и толку от него не много, но и не мало. Лама умер, туристов китайское правительство зазывает всё усерднее, дабы подправить международный имидж. Эмигрант Далай-Лама никогда не отдыхает. Берегись швартового конца. Мусор в море - источник травматизма. Роддом - больница - кладбище. Главное - не отрубаться прямо сейчас. Особенно здесь.
- Какая сука крысу замочила? - спрашивал я Жеку.
- Та же сука, что пыталась позапрошлой ночью меня задушить! - смеялся Жека, - Если бы не комендант наш Егорыч... туго бы мне пришлось. Навалился из темноты. Пособник Басаева, наймит чеченский... То есть это он на меня так наехал. Белка у него, что ли, началась?
- А... - сказал Контрразведчик, - Это ты про Колю... Его уже перевели.
- Да ну? Вот спасибо огромное! А много у вас ещё таких психов? Ну, при пресс-службе штаба ошивается?
- Хватает... Стресс...
- Я давно просил командование раздавать нашим самым верным людям витамины для мозга
- Рекомендую "Болюсы Хуато"... - сказал я.
Так все дружно и продолжали бухать. Коньяк на старые спиртовые дрожжи лёг галлюциногенным методом. Я вырубился, - не помню, сколько точно проспал. Когда проснулся, уже смеркалось. Красное солнце на четыре пятых скрылось за горами, окрашивая перистые облака в цвета крови с молоком. Что-то вроде этого.
- Убьют их всех. Или в заложники возьмут. Нельзя им с чеченским шофёрам ездить, сдадут... - сказал нам Контрразведчик на обратной дороге к лагерю.
- Так это ж не чеченский шофёр, Петя, - объяснял я ему, - Это аварский парень, с Махачкалы. Кто из нас вообще контрразведчик?
- Какая на хер разница? - удивлялся и замполит Акула моей разборчивости в северокавказских этносах.
Я был разбит, я был в депрессии. Хотелось до одури накуриться и завалиться спать. От конины болела голова. И ещё эти опёздолы, Берс и Зюзель, такие довольные, пьяные, расслабленные, молчат и молчат. Хорошо им. Они художники изображения. А у меня на всё одни только буквы да слова! И ещё эти опёздолы - Акула с Контрразведчиком. Чего вообще несут? Сами то понимают? Да я книжек о Чечне прочёл в сумме больше, чем всё ваше дутое руководство, пацаны вы в краповых беретах. И про тайники мюридизма, и про шейхов, и про тейпы, и про адат, и про газават. Только всё равно вы воюете каждый сам с собой. С собственным отражением. И Внутренняя Ичкерия плачет женской сутью глупой и жадной страны нашей России, и жестокий оскал кремлёвского безумного и властного насилия в крупных масштабах вырывается из необъятных просторов общинной и материнской народной всероссийской ментальности, рубающей детей мечом в горделивых мужских руках. Блядь, мутант-гибрид - мочи, а то убежит. Мы дети твои, Чечня. Кто-то мне сказал, что на концерт в День Независимости приедет выступать Надежда Бабкина и опять будет петь про то, как её сгубила русская водка. А что ещё ей петь? Я бы на вскидку предложил Боба Марли, "Ноу вумен, ноу край" и "Ай шат зе шериф", тем более что сама Бабкина явно выглядит как депутат государственной думы. Которого как раз и не стал, пока, убивать герой всемирно известной песни гениального борца за свободу Джамайки и её окрестностей. Что бы сказали все чечены, если конгресс США предложил им всем переехать и поселиться на Ямайке, переименованной в Нохчойку? Главное - что сказали бы на это ингуши, вот вопрос вопросович. Коренных жителей Джамайки с распростёртыми объятьями примет лишённая Фиделя и его камарильи столица Вест-Индии, благословлённая русскими боеголовками Куба. Нет, явно на концерте мне будет очень не хватать "Джа Дивижн" и лично Геры Моралеса. Ведь и в правду всех уже заебал бородатый Фидель - он повесил солнце, а оно не катит. Куба, Куба, Куба-на - легалайз мариуана...
Но никто, кроме меня в Чечне, ни о чём таком попсовом даже и не думал. Что думали Зюзель и Берс - навсегда останется тайной за семью печатями. Может быть, все мы, и они, и я, переосмысливали сами основы своего существования. Может быть, нет. Напиваться больше не хотелось - хотелось выпить грамм сто алкоголя в одиночестве духа, накуриться как следует в таких случаях и завалиться спать часов на шесть. Больше тут спать мне было не по силам - нервы в таком состоянии, что спать им западло. Им бы оторваться и расколбаситься через все параллели и меридианы - если бы не усталость тела и не величественный гигантизм планеты, на которой эти нервы зародились от электричества, что ли, которое в молнии, вроде бы, хуй его знает, молниеносно...
Помню, в ту войну мы вообще не спали - выпивали по бутылке водки, каждые два часа, на троих с фотографом Коксом и ингушским шофёром Тимуром, и колесили на "Жигулях" в треугольнике Грозный-Шали-Гудермес, стараясь держаться просёлочных дорог, фотографируя и наблюдая, в подавляющем большинстве своём, одну только смерть и множественные разрушения. Когда в небе появлялся военный, понятно, вертолёт - мы сразу заезжали в лесок, отбегали от машины подальше и выпивали водку уже там. Мы слышали много историй о том, как вертолётчики на спор соревнуются в точности попаданий по едущим машинам. В машине ведь сначала не видно кто едет - а потом уже не понять, после попадания. В результате этих правил игры водки мы на троих в день выпивали иной раз по ящику. Но ингушская водка - это всего тридцать градусов, и если есть много жирной баранины, то цирроза можно не бояться. Тем более что печень на войне в тонусе - молекулы страха ей что наркотик. Голова, жалко, быстро разрушается - но к счастью мы, писатели, на войне предпочитаем не задерживаться. Отметился - и в тыл, строчить отчёты.
А сейчас, в эту войну, наша съёмочная группа поужинала консервами и стала укладываться спать. Пьянка закончилась - завтра предстояла операция, с выездом куда-то на броне. Зюзель тоже пошёл покурить со мной и Берсом.
Курнули, как всегда, на бруствере, два больших косяка. Штакеты кончались, но это меня не страшило - Акула пообещал завтра проехать через Аргунский рынок, на котором я в прошлый раз совсем забыл присмотреть каких-нибудь папирос для забивки. Манил меня тогда насвай. Так себе, ничего особенного.
Курили молча. Потом покурили по "пустышке". Зюзеля наконец-то нахлобучило, и он внутренне раскрылся помощней. Да и расцвет его кинотворчества давал о себе знать - всё-таки дня четыре уже снимаем. Или сколько там?
- Я, - сказал весомо Зюзель, - Лет десять назад был в Нью-Йорке. Снимал диплом для одной выпускницы Нью-Йоркской киношколы. Меня постоянно там за это накуривали. Помощнее шишки, конечно, чем твои.
- Везука! - усмехнулся я.
- Так вот, - продолжил Зюзель, - Поехал я с этим же примерно "Конвасом" на одну из башен-близнецов, чтобы снять панораму Нью-Йорка. Полицейский долго требовал бумагу - разрешение на камеру и съёмку. Ай эм стьюдент! О кей. Залезаю наверх. Снимаю.
- Это потом твой в клип "Аукцыона" вошло, где Гаркуша на велосипеде в одну реку неоднократно въезжает?
Зюзель не обратил внимание.
- Там на крыше, на стене, написано слово "хуй". Мало того - через два года я увидел в кадре одного из фильмов Дерека Джармена, там два пидора о чём-то на этой крыше говорят, и на заднем плане та же надпись.
- Ни хуя себе... - сказал я, - А теперь этой надписи нет. Усама, будь он не Ладен. Или Буш - объелся груш.
- Почему? - удивился Зюзель, - В кино она есть.
- Это делает его документальным?
- Границы размыты... - пожал плечами Зюзель, выбрасывая бычок.
Мне ещё надо было, как я вспомнил, постирать носки. И развесить их там, где показал замполит Акула - а то с другого места запросто спиздят. А там особое место. Блаватского. У него глаз насквозь увидит, кто носки спизданул.
Так я и поступил. Бойтесь, твари, гнева терпеливого человека.
Больше мы в тот день не бухали и спокойно легли себе спать-отдыхать. Возможно, правда, это мне лишь так показалось, потому что меня закружило? У меня и раньше выпадали из памяти целые дни. Даже два первых дня той чеченской выпали - войска ввели одиннадцатого декабря, а я позвонил в редакцию с сообщением об этом только на четвёртый день. Так меня тогда споили проклятые прибалтийские наёмники-алкаши. Я тогда замочил в алюминиевом, как сейчас помню, тазике свои нуждавшиеся в стирке личные вещи - а потом мы резко побежали куда-то в сторону центра, где гостиница "Кавказ" и дворец Рескома. Посмотреть, как взрывом оторвало голову американской тележурналистке Синтии Эльбаум. Когда вернулись - на месте дома, где мы остановились, была воронка. Потом я вспомнил, что и ножик свой прикольный, привезённый из Китая, оставил на столе, потому что резал им там колбасу, хлеб и сыр.
Теперь я всегда, когда занимаюсь стиркой своих личных вещей или режу продукты питания - вспоминаю ту оторванную женскую голову с длинными белыми волосами, зиму, висящие на ветке дерева и дымящиеся от мороза внутренности человеческого тела, и всю эту злоебучую бомбёжку по живым людям, с их простым бытом и надеждами на лучшую жизнь.
"Съем-ка я грибы в одну харю... - решил я, - Всё равно Зюзель художник, Берс почти просветлённый, а я? Маргинальный нарик с нобелевскими амбициями? Только мне здесь нужна настоящая психотерапия. Ай эм файа стата, факин инстигейта... Ай эм файа стата, твистед файа стата!"
Вот так, под "Продиджи" в башке, я достал и съел всю свою тайную порцию псилоцибиновых грибов. В ночи, в одинаре, расслабленно и без палева.
22.
Без внутреннего экстрима жизнь невыносима никуда во вне. Ни воли, ни покоя, ни, на хер, поэтических пошлостей - даёшь один сплошняковый прорыв в неведомое. А проиграть невозможно - только уровень энергии остаётся надолго, всё остальное ненужное съёбывает мало-помалу. Так и следует жить. Когда впервые в моей жизни мощная военная пуля ударила в ствол дерева в полуметре от меня - я понял, что к чему, зачем и через что. Можно сказать - выбрал срединный путь раз и навсегда. Скорее всего - выбрал его значительно раньше, просто в который раз понял. Что? Всё. Со всяким случается.
И вот сейчас, на раскалённой броне - да только здесь ли я? не вопрос! - непонятно с чего вдруг всплыл образ Сарбаста, сорокапятилетнего мощного низкорослого курда, со Швеции - напоминавшего гнома Гимли из блокбастера "Властелин колец" - которому я во ВГИКе писал киносценарий для полного метра. Сарбаст был бывший "пешмерга" - курдский партизан, воевавший с турками за независимость своего огнепоклоннического народа. Хотя "пешмерга", понятно, бывшей не бывает. Перед нашенской государственной думой он самосжигаться насмерть не хотел - как те два паренька, из-за ареста своего усатого вождя Оджалана. Куда больше Сарбаста прельщала мысль объездить весь свет с великим фильмом о тяжёлой судьбе курдского народа. А шведское правительство дало ему убежище и выделило грант, чтобы он перестал бегать по турецким горам с автоматом, а поехал в Москву, город-герой, учиться языку киноповествования. Язык этот он быстро освоил - не фугас всё-таки на дороге закладывать. За сценарий мне заплатил мало, всё прибеднялся - но чувство юмора у него было цельным, как у любого, кто воевал за хоть мало-мальски правое дело. Редко кто пойдёт воевать без высших мотивировок, если только не полный маньяк. Впрочем, если коридор реальности сужен до гибельного предела - за высокую мотивировку можно принять любую чушь. Чтобы хорошо воевать - нужно уметь любую чушь превращать в высокую мотивировку и хуячить. То есть просто убивать или ещё и умирать. Воевать из любви к процессу умирания - как внутри, так и вовне. Сарбаст очень смеялся, когда я объяснял ему, как пройти ночью к метро - минуя местных хулиганов.
- Ну, очень хорошо! - было его любимым русским словосочетанием, - Архип, я помню, как мы шли к тебе. Я всё помню, нэ беспокойся
- Сколько человек ты убил, Сарбаст? - спрашивал я.
- Никого! - смеялся он в ответ, - Ну, очень хорошо!
- А! Тогда бы тебя в Швецию бы не взяли? У тебя есть Хельсинский синдром? Или он Стокгольмский?
- Нет! Ну, очень хорошо! Спасибо, Архип!
И Сарбаст уходил в ночь, как и положено настоящему "пешмерге". Сценарий у нас получился очень хорошим - его одобрил даже бывший редактор Андрея Тарковского по имени Нехорошев Леонид. Очень хороший редактор.
Вдруг я увидел, что никакого солнца и никакой брони не существует - а я сижу не на броне бэтэра, окружённый бойцами спецназа, и не еду по городу Грозный, как мне казалось последние как минимум полчаса, а то и час - а сижу я на бруствере, ночью, с Берсом, под чем-то, не помню под чем, возможно, под ЛСД, и наблюдаю луну и звёзды. И горы. Мы при этом оба молчим. Но ведь только что лязгал гусеницами железный бэтэр? Я даже отбил себе всю жопу, до сих пор болит? Ну, да ладно, разберёмся.
Вспоминалось не переставая. Приёмку сценария в качестве основы дипломной киноработы мы с Сарбастом обмывали всё в том же Доме журналистов. Обмывали негромко, так, перцовкой с томатным соком, обсуждая ближневосточные авантюры америкосов и внутреннюю политику России, так, негромко обмывали. За соседним столиком о том же самом спорили и соглашались известный журналюга Валерий Джеймсович - сыгравший роль старого диктатора в клипе Зюзеля для ди-джея Ганса - и литератор Александр Кабаков. Про последнего рассказывали, как он ломанулся в Чечню в 1995-м - но ещё в Ингушетии был контужен крышкой люка и в зону боевых действий не попал. Помню, иду по коридору политического еженедельника - а мимо сам Кабаков, "Невозвращенец". "Неизвращенец" - называли мы его по доброму, по пьянке. Очень уважаемый человек и писатель. В октябре 93-го он ходил по бару в подтяжках и предрекал неминуемый штурм, к которому готовился - сообщили, что штурмуют "Московский комсомолец", вот он и напрягся, как оказалось зря. Но он верил - наша газета важна для страны, и он лично то же. Конечно, важен - каждый важен, кто пишет отчёты. Да и кто не пишет - то же самое. Да и не только для страны - для мироздания в целом. Хотя это всё газетные штампы, а не мысли. А что такое мысль - откуда приходит, куда исчезает? Как змея.
Мне показалось, я слышу, что говорит Кабаков на самом деле - за всеми этими привычными словами про пиздец демократии - он говорит об искусстве литературы как обучении управленческому аппарату на границе между эмоциями и разумом. Как они друг в друга трансформируются, переходят, соответствуют. Как идёт разработка сбруи для коня ума. И что молодец Невзоров, что жалеет лошадей, экологически мыслить призывает в их эксплуатации, чтобы без крови и насилия, на чистом договоре. И что...
Собственная мысль трансляцию Кабакова оборвала - это кто ж так сегодня сможет, кроме растаманов, общаться с животными? Легалайз принадлежит богеме. "Сакэ без "Асахи": йены на ветер!" - как сказал Берс в суши-баре, куда нас занесло после очередных съёмок чьего-то короткометражного вгиковского диплома. "Осень, опять продаю награды предков..." - это тоже Берс. Он разбирает в отечественных медалях времён второй мировой войны - они ему от родственников достались.
Мы с Сарбастом взяли ещё ноль-семь перцовки, томатный сок, выпили почти всё вполне быстро и затормозились на последних, потому что конкретно привставила. Не знаю, как "пешмаргу" - а меня что надо. Я долго объяснял Сарбасту, что глубоко несчастен тот, кто хочет контролировать другого человека. Надо говорить людям правду - в противном случае мы их просто предаём. Какую правду им сказать - выбирать не приходится. Но как её сказать, чтобы они проснулись? Тренировка по сей науке бесконечна. Есть, чем заняться. Сарбаст меня явно понимал - всё-таки режиссёр со ВГИКа, войну прошёл в партизанах и с автоматом.
Тут сквозь воспоминания прокорёжился избитый вопрос - как это я ехал на раскалённой от солнца броне бэтэра днём, причём явно ехал по городу Грозному, мимо разбитых бомбами домов, воронок, наполненных водой, мимо всякой железной покорёженной всячины, вроде обгоревших остовов машин, мимо каких-то холмиков, битого кирпича повсюду. Ехал себе - и вдруг оказался ночью, с Берсом на бруствере, глядя на звёздное небо надо мной и беззаконие внутри неизвестно чего?
- Закон причины и следствия! - услышал я голос Берса и успокоился.
Я вспомнил тебя, моя любимая, моё солнышко. Как Берс короткометражку с тобой доснял - но это потому что араб Аля постоянно докупал коньяк, еду и, главное, гашиш, а также оплачивал звуковиков и оператора Вову. "Мясные голуби не летают" - так предлагал назвать Берс это фильм, намекая на египетское происхождение режиссёра. Но Аля назвал по-своему - всё-таки формально он был режиссёр этого фильма, это его был диплом, его гашиш и коньяк. Только видеокамера была оператора Вовы. А вся эротика - твоя.
Бля... А ведь я действительно ни хера не на раскалённой солнцем броне бэтэра! Я на бруствере, с Берсом, мы под чем-то - я и просто всё минувшее вспоминал? Но почему ночь показалась мне днём? Раньше такое было всего один раз - из-за семисот граммов абсента, выпитого тогда, майским вечерком, впервые в жизни - и продолжалось дня полтора или два. Негативное восприятие синапсами серого вещества, чёрт его знает, что за хрень.
- Берс, а почему ночь показалась мне днём?
- Потому что это день.
- Не пизди. Это ночь. Я вижу луну и звезды.
- А я вижу солнце и белые тучи на синем небе. И горы.
- Горы я тоже вижу.
- Вот сам и не пизди. Не наезжай. Я вспоминал.
- Я тоже... Так сейчас правда день?
- Да ночь, ночь. Я пошутил.
- Я так и понял...
- А знаешь, как однажды тибетские беженцы пришли к Кармапе шестнадцатому? В Индии? Они же там болели, потому что с гор спустились, а лёгкие не приспособлены к влажности. Плюс - продукты, вода, медикаменты, со всем напряг. Живут в палатках. Хорошо, что вообще приняли.
- Это я знаю. Читал.
- А Кармапа шестнадцатый это король йогов Тибета.
- Ты рассказывал.
- Ну. И вот беженцы к нему приходят и начинают жаловаться. Мол, дети умирают, туберкулёз свирепствует, погребальные костры не затухают. Лекарств нет. А Кармапа и сам всё это знает. И тогда он начинает смеяться. И постепенно все, кто пришли, начинают смеяться. Вот такая история.
- Да... Это надо уметь. А ты вообще это к чему?
- Да чтобы у тебя настроение поднялось. Ты вообще что вспоминаешь, всё подряд?
- Да... Переживаю повторный опыт. Дежа ву-у-у! Или только кажется?
- Всё кажется. Если два раза кажется - уже тенденция, однако.
- Ну. Раз уж судьба распорядилась ползать здесь за счёт государственной казны, разворованной умниками, и набивать какими-то дурацкими буквами виртуальное пространство...
- Судьба это наши действия. Нет никакой судьбы. Есть закон причины и следствия.
- Причины я не помню, а на следствие мне начхать, как и на кредитную историю, ты же меня знаешь, я анархист. Я только спонтанное насилие признаю, да всякие высшие идеалы.
- Отсутствие идеалов высший идеал.
- Значит, остаётся одно лишь спонтанное насилие?
- Вообще-то это был дзэн... Высший идеал тоже отсутствует, это имелось в виду... Но вообще, конечно, ничего не имелось...
- Вот я дебил!
- Не льсти себе. Но вообще-то, спонтанное насилие, как высшее действие и высшая мудрость, без любых там идеалов... Да, больше ничего.
- Во-во. Похоже на то...
Мы замолчали.
Я собрался постараться не вспоминать ни тебя, ни детей, чтобы не впасть в тягучую вязкую сентиментальность, которой почему-то боялся, как силы притяжения шальных пуль. Это, видать, что-то из подсознания. Мы были молодые дурак и дура, когда познакомились во ВГИКе, на сценарном. Тебе шестнадцать, мне двадцать пять, я в дебильном разводе, ты только после ялтинской школы приехала в Москву. Мы с тобой сразу же сняли квартиру и стали жить. Который раз это вспоминаю - видимо, круче поворота в моей жизни не было. Женщинам надо дарить свободу - как завещал великий шеф, как учит нас великая Тантра всех времён и направлений.
Мне также думалось, что увлечение современной молодёжи экстремальными видами спорта - ни что инее как подготовка к войне. Изнеженные жители мегаполисов должны уметь постоять за себя в третьей мировой, против мусульман или китайцев, неважно. Они уже, эта молодёжь - перерождения воинов прошлого. Приближается время Калачакры, правильно это Берс говорит. Мне тоже так кажется - я разведчик в будущее людей. Изучаю тут войну. Главное, блин, не возгордиться на эту тему. Работаю то в основном на себя. Да вон, на Зюзеля с Берсом - если формально, не для телевидения. Какого, спрашивается, ля я об этом размышляю?
Я вспомнил, как зимой 93-го, в Ингушетии, куда нашу группу журналистов привезли, чтобы мы посмотрели на ужасающие последствия вооружённого конфликта с осетинами, за Пригородный район. Собака Сталин всё подстроил, да и вообще уровень культуры населения оставляет желать выжить. Меня, например, вместе со стрингерами европейского пресс-фото агентства, кажется, возил ингушский милиционер, натурально укравший себе жену. Он был воин-интернационалист, афганец, Иса его звали. Мы с ним пили водку, и он умел виртуозно и бесплатно преодолевать блокпосты, надев милицейскую форму. Потом он возил меня и в первую чеченскую, в Грозный - завидя вертолёт, мы ныряли в лесок, благо было уже лето, и выскакивали из машины. Водку пили из горлышка - ингушская, не больше тридцати градусов, пьётся за день бутылки четыре легко. Потому что адреналина в крови по горло. Иса не мог жить без адреналина - до начало чеческой войны он постоянно возил журналистов туда, куда не следует. А с её началом совсем распоясался. И так бы и тусовал - если бы его не забрали в охрану тогдашнего президента Ингушетии Аушева, в постпредство, в Москву. Я ходил туда - там отличные сауна и бассейн. В те годы журналисты ещё не так боялись попасть в заложники, как сейчас.
Я достал из кармана и закурил сигарету "Донской табак" типа лайт. Вокруг лежали руины города Грозного - вон там знаменитая площадь "Минутка", где подорвали генерала Николаева, вон там дворец Реском, "республиканский комитет", который полгода назад окончательно сравняли с землёй. А я в нём бывал. И от гостиницы "Кавказ" ничего не осталось. Но это ещё с того штурма, на новый 1995-й год. Годы идут, но циклит на этих дурацких цифрах прошлого века. Сейчас всё будет проще - год первый, год седьмой, год двадцать четвёртый. А не какой-то там тысяча девятьсот. Правильно говорят, что от курения глупеют.
На хрен эти руины прошлого, даёшь Крым, древний город Гурзуф. Что вы там снимали, с этими придурковатыми киевскими продюсерами - какой-то, кажется, новогодний мюзикл? Я приехал из Москвы в отпуск - работал тогда в газете - на десять дней. Бухал и курил в этом Гурзуфе, шатался по кладбищам, искал могилу деда. Никаких указаний на её счёт у меня не было - я просто знал из определённых информационных источников, что она там есть. Ну, да это тёмная семейная история.
У вас на съёмочной площадке был гроб - называется "реквизит". Я в него лёг, и ты меня сфотографировала. Я, в общем, в приметы никогда не верил - считал, что у меня защита высшего уровня. Но если брать как бессознательное предзнаменование - это да. Я вернулся в Москву и через три недели погиб мой друг. Большой друг, один из немногих лучших. Много мы с ним чего выпили и употребили, и многое удалось обсудить - жаль, что не всё. Так бывает.
Мы с тобой пили шампанское и поили им виноградных улиток. Они отпадали. Когда я уезжал - ты попросила передать привет Санчесу.
Больше вы с ним не увиделись - он погиб. Через две недели после нелепого самоубийства Кащея. Погиб не глупо - просто и бессмысленно. Тут уж вообще ничего не скажешь. Разбился на машине, будучи пассажиром. Лобовое столкновение с троллейбусом - в самом троллейбусе, на счастье, никто не погиб. А Санчес погиб мгновенно, на очень быстрой скорости новенького "фолькса" с неопытным водилой за рулём. Когда мне позвонила наша общая подруга сказать об этом, я почему-то сразу вспомнил, как последние месяцы подвыпивший Санчес часто напевал из Мамонова: "Синий троллейбус с жёлтой полосой, впереди водитель такой молодой..." Подруге я об этом не сказал - глупость какая-то, человека не вернёшь, верхнюю часть черепа снесло напрочь.
Похороны и пара поминок - Санчес, приехавший в Москву из Заполярья лет пятнадцать назад, успел познакомить между собой многие десятки самых замечательных людей с более-менее адекватными взглядами, работников масс-медиа и шоу-бизнесса - прошли очень достойно. Многое после вспоминалось и вспоминается.
Лично я пил ежедневно почти месяц - а до того, как это случилось, я уже и так пил почти полмесяца, узнав про Кащея. Так что к началу этого лета сознание моё представляло из себя что-то в высшей степени абстрактное, относительно вопроса страдания как такового. "Ты больше не будешь страдать!" - говорил мне внутренний голос. То, что очень скоро и надолго брошу пить, я знал и без него. Ну и что тогда делать? Надо было определяться на эту жизнь. Может быть, она вообще единственная, кто её знает? Или - вряд ли?
Мы с Санчесом познакомились в одном некогда типа влиятельном политическом еженедельнике, куда этот иногородний первокурсник журфака принёс дебютный очерк о красоте родного Заполярья и отстреле оленей браконьерами с целью сдачи молодых рогов на валютный японский пантокрин. Выпили водки в редакционном баре, обсудили несколько последних фильмов узкоглазых Карвая и Китано, вышли к памятнику Пушкина и попали в руки стражей порядка, доставивших нас в своё паскудное отделение милиции.
Гашиш к тому времени был уже нами полностью уничтожен - и всё же, находясь в обезьяннике, Санчес кричал на ментов: "Суки! Где мои наркотики?!" Я же просто назвал себя детективом Нэшем Бриджесом и отказался от комментариев. Отпустили нас через целых - дабы не ронять честь мундира - полчаса.
Дальше мы оказались в каком-то чебуречном злачняке, где играли и пели ростовский постгероиновый рэп. Потом играли в русскую рулетку девятимиллиметровым газовым револьвером. Проиграли, но Санчес, за что-то как будто на меня обидевшись - кажется, я сказал какую-то сальную шутку, которых он не любил - или просто желая подшутить, выстрелил у меня перед лицом громким взрывом и струёю дебильного психотропа, от которого меня даже немного привставило в и без того затуманенный мозг. Остальные свидетели происшествия убежали плакать в общественный туалет. Потом мы снова бухали. Мы вообще с Санчесом в основном бухали, и ещё он читал стихи русских поэтов Серебряного Века. Такое воспитание.
Санчес был самоуверенный строчкогон, как и я, только на пять лет помоложе. Он приехал в Москву с Камчатки в шестнадцать лет. "Тот край, откуда я прибыл, Сибирью зовётся меж вами, жидами!" - говорил он мне по пьянке. Его отец был журналистом и много лет назад разбился - вместе с вертолётом, на котором летал по необъятным просторам Севера.
В Москве Санчес быстро попал в штат в этот наш якобы политический еженедельник, где я работал по "горячим точкам" и чуток по коррупции. Первый же его начальник через неделю после их знакомства тоже разбился на вертолёте, бывает же такое, офигенный мужик, двое детей осталось. На похоронах тогдашний главный редактор, урождённый одессит, подарил им путёвки в европейский Дисней-лэнд. Санчес тогда даже слегка поседел - из-за таких смертельных вертолётных совпадений. Но контору не выбирают. В газете его направили на социалку. Бездомные, наркоманы, проститутки, бандюги - он быстро находил с ними общий язык, читал им Есенина, и вместе с ними ненавидел ментов, как любой нормальный человек. Бухать приходилось постоянно - в еженедельнике был собственный бар, да и деньги платили, хоть и не большие.
Санчес был настоящий идеалист. Если бы его послали по "горячим точкам" - он бы быстренько сошёл с ума. А так я ему всё рассказывал, и мы пили. Тут разбился на вертолёте его талантливый начальник, и у Санчеса началась паранойя. Он стал бояться командировок, бросил журналистику и ушёл в рекламный бизнес, где заработал много денег и даже чуть не присел на тюремные нары.
Тогда Санчес снова пришёл в журналистику, попал на телевидение, съездил в командировку в Чечню, вернулся - сказал мне, что теперь мы во всём равны - и вдруг разбился на очень быстром автомобиле, вместе с оператором, оба насмерть. Шёл дождь, скорость их была за сто километров. Санчесу сразу снесло голову, он даже ничего не понял.
Хоронили его в Сергиевом Посаде, рядом с отцом. В церкви, когда его отпевали в закрытом гробу, какая-то бабушка сказала мне вынуть руки из карманов и перекреститься. Я сказал ей, что, скорее всего, я сатанист. Она спросила - не боюсь ли я гореть в аду? Я ответил, что и там тоже живут люди, должен же кто-нибудь ими заниматься? Бабка, крестясь, отвалила. На поминках мы все пили много водки и курили много питерской гидропоники. Нескольких видавших виды парней в тот день выносили из "гадюшника" на руках. Кстати, в этом здании происходила гражданская панихида и самого Есенина - тоже мне алкаш-суицидник, если его ЧК не мочканула, что вполне - не помню в каком году точно, в двадцатых того века. Его стихов на поминках, к счастью, не читали. И вообще никаких - так, вспомнили кое-что. Плановые люди циничны беспредельно и как следует, что прекрасно. Некоторые барышни сильно плакали - иногда, не всё время. Я же просто разговаривал с ним самим - он был там, с нами, подавая недвусмысленные знаки тем, кто понимает, как устроено сознание человека после смерти.
- Я тебе что, дилер, что ли?! - всегда орал на меня Санчес, когда я просил его замутиться. Он всегда всё доставал и всех угощал. Последний раз мы ели с ним грибы за месяц до его гибели. Можно было понять, что он предчувствует свою смерть - но я не понял. Да и что бы это дало? Хотя...
Ты, любимая, была в Крыму с дочкой, беременная сыном. Про Санчеса я сказал тебе только после родов - рожали в Ялте, вместе, без всяких врачей.
- Почему ты не сказал? Мне снился очень странный сон про Сашку. Задолго до того, как всё это случилось... - сказала ты, узнав, что он погиб ещё два месяца назад.
А Кащею ты симпатизировала не особенно. Кащей был человек нелюдимый - не то, что Санчес. Ну, ничего. Однажды мы все вдруг поймём, что являемся всем - и это всё.
Тут я понял, что в один миг оказался... Где?! Всё сияло! Чистое пустое пространство слегка жидкого, медленно играющего радужными красками, света. Я думаю медленно - это из-за недостатка ЛСД. Но я просто дурак. А тут - такое! И ни на какой я не на раскалённой чеченским солнцем броне российского бэтэра, в разбомблённом на миллениум городе Грозном - и не на ночном бруствере отряда спецназа "Ярило", с кинорежиссёром Берсом, оба под чем-то - а здесь и сейчас, вне пространства и времени, какой есть. Будда?! Скорее, демобудда. Конечно, тупо на первый взгляд - обычная химия мозга - но сверх высшая мудрость нахлобучивает и вставляет любого поверх визуальных эффектов, непосредственно личного сердца изнутри. И сам ты тоже как бы внутри сердца. То есть - я. Но здесь очень смешна вся эта концепция: ты, я.
Всё вокруг пронизано ненапряжным, очень ясным светом. Небо сверхчеловеческое - Ван Гог воскрес. Мы находимся в очень красивой местности - на манер крымской, но знаем, что это не крымская. Всюду песок - красивый, искристый, разноцветный местами - на горизонте красные горы, прямо таки марсианские.
Мы - это я, Берс, Кащей, Санчес и рядовой отряда "Ярило". Я с ним не знаком - но знаю, что зовут его рядовой Петров, коротко и ясно. На голове у Петрова каска, он всё-таки спецназовец, в военной форме, но без оружия.
- Невозможно указать на него посредством утверждения, сказав - этим он является. Невозможно указать на него посредством отрицания, сказав - этим он не является. Реальность, неподвластная рассудку - несоставная. Пусть мы найдём убеждённость в окончательном значении! - говорит Берс.
Как только он говорит эти слова - вдалеке, там, где наша нечеловеческая прерия упирается в горизонт, что-то крупное, типа полусолнца, начинает ярко светиться.
- А я вернусь? - спрашивает рядовой Петров.
- Да, - улыбается Берс, - Если, конечно, захочешь.
После этого Берс начинает горловым образом бормотать какие-то заклинания. При этом он мгновенно оказывается сидящим в полной позе лотоса - хотя до этого сидел как-то криво и по-турецки.
Санчес и Кащей ничего не говорят. Они в этой местности чувствуют себя своими. Санчес курит бодрый джойнт, передаёт его Кащею, тот возвращает ему.
- А мне? А Берсу? - спрашиваю я их.
- На вас местный не подействует, - отвечает Санчес.
- А кто мне голову приделал? - спрашивает рядовой Петров.
- Мы приделали, - говорит Кащей, - А что, жмёт?
- Да нет, вроде... - Петров смущённо улыбается и трогает свою каску.
Берс прекращает бормотать свои заклинания, мы тоже перестаём болтать. Зарево на небе уже большое-пребольшое.
- А я захочу вернуться? - спрашивает рядовой Петров Берса.
- Только когда поймёшь, что тебе некуда возвращаться, - объясняет Берс.
- Нет, - испуганно мотает головой рядовой Петров, - Я этого лучше понимать не буду.
Я с Кащеем и Санчесом общался без слов. От Берса я знал, что такое промежуточное состояние, по-тибетски бардо - а ни, судя по всему, непосредственно переживали этот опыт в данный момент. Кащей, к примеру, мысленно говорил мне, что я - вернее все мы вместе - это то ли человек из будущего в прошлом, то ли человек из прошлого в будущем, в любом случае речь идёт о вневременном скачке.
- Типичный лишний человек русской, да и любой литературы! - сказал вслух Санчес.
- А как тут вообще с литературой, в этой вашей виртуалке? - поинтересовался я.
- Она здесь всё, - сказал Кащей, - Я тебе это ещё в Москве, во дворе говорил.
- Про концентрацию ты говорил, это я помню...
- Это всё то же самое.
- Место литературы в будущем будет укрепляться. Но не для всех, - сказал Санчес.
- И кино, - добавил Берс.
- А как же я? - поинтересовался рядовой Петров.
- А ты иди, - сказали ему все, - Тебе уже пора.
Петров встал на ноги, развернулся, и молча пошёл в сторону взошедшего над горизонтом второго солнца - покрупнее, но помутнее обычного. Цвет его менялся в спектре радуги - тусклой, но ясно различимой.
Вдалеке завыл койот.
- Только Кастанеды нам тут не хватало, - улыбнулся Кащей.
Они с Санчесом успели развести маленький костерок и жарили на нём грибочки на палочках. Обычные, видать, грибочки, такие, собранные на здешней пустынной местности.
- Как вообще тут всё устроено? - спросил я.
- Ты нас спрашиваешь? - усмехнулся Санчес.
- Берс, что со мной будет после смерти? - спросил я Берса.
Рядовой Петров уходил всё дальше от нас.
- Куда он направляется? - спросил я ещё.
- У него не было Ламы, - ответил Берс - Его влечёт ветер кармы. Я сделал всё, что мог. Дальше...
- Пусть ему приснится розовый слон, - сказал Санчес.
Мы помолчали. Поднялся ветер, стал играть завихрениями песка, невдалеке от нас пролетела бумажка, типа какого-то бланка, с едва различимой печатью
- Берс, познакомишь меня с твоим Ламой? - спросил я.
- Ты с ним давно знаком. По прошлым жизням.
- Мы все тут с ним знакомы, - сказал Кащей, - Забыл?
- Ну?! - добавил Санчес.
Я задумался ненадолго, а потом спросил:
- И что, парни, вы тут совсем не бухаете?
- А то?! - засмеялся Кащей и достал из ниоткуда мутную двухлитровую бутылку со светящимся туманным пойлом.
- Пейотовка, - сказал Кащей, - Дичка...
На песке перед нами сами собой появились стаканчики. Кащей разлил.
- А вдруг это на нас тоже не подействует? - спросил я, - Как местная анаша?
- Да я пошутил, - сказал Санчес, - Просто у нас последний джойнт остался. Раста редко откидываются. А вот героина здесь завались, ясное дело.
- Но мы не по этой части, - сказал Кащей, вздыхая, - Слава богу, как бы он ни был. Ну что, бухнём за встречу?
- И чтобы не в последний раз, - сказал Берс.
И мы бухнули. Эта сволочь - якобы из пейота - подействовала термоядерно. Откуда здесь пейот? Откуда? Не надо мне ваших местных грибов - мне земных вполне хватает. И ещё это ЛСД. Хватит уже, Архип. Всё равно ведь скоро сдохнешь - об энергии подумай.
Незаметно вернулся и подсел к нам рядовой Петров. Берс на радостях выпил - он как-то личностно воспринимал этого человека, я не понимал, почему, нормальный вроде парень, как все рядовые бойцы, из глубинки, должно быть.
Последнее, что я запомнил из этой бесконечности - это как он рядовой Петров снял, наконец, каску и показал мне свой мозг, серьёзно повреждённый и напичканный микрочипами в стиле трэш-киберпанк.
- Не беспокоит? - участливо спросил Кащей.
- Чешется немного, - смущённо отвечал Петров, - Даже приятно слегка, покалывает так...
- Если посмотреть на вещи, то там нет никаких вещей, и взгляд оказывается обращён на ум. Если посмотреть на ум, то там нет никакого ума, ведь он пуст по своей сути. Если рассматривать и то, и другое, цепляние за двойственность исчезает само по себе. Пусть мы постигнем природу ума, ясный свет! - довольный всем, сообщил Берс и выпил в одиночку свой наполовину полный стакан.
Все последовали его примеру - в том числе я. Но себя я уже наблюдал как бы со стороны. Всё это я видел и слышал уже периферийными слухом и зрением - потому что растворился во всём, и нигде не нашёл ничего другого, достойного внимания, но тут и само понятие внимания стало мне в тот же самый момент бесконечно смешным.
23.
Не помню, как я включился обратно в разговор с Жекой в том чеченском вагоне, который никуда не ехал. Если бы он ехал в Крым! Мы бы все в нём туда поехали - но я бы наверняка по дороге бы выпал, по закону подлости. И пошёл бы пешком, тормозя другие попутные вагоны.
Но поскольку мы никуда не ехали, было такое ощущение, что я ни из времени, ни из вагона, ни из нашего со всеми разговора и не выпадал. Мы сидели в спальном купе поезда, который никуда не ехал, и пили коньяк с Жекой, Аликом, Берсом, Зюзелем, Кастетом, Акулой и Контрразведчиком, который коньяк не пил, находясь на службе по защите отряда "Ярило" от деятельности вражеских разведок.
- Ты со мной о чём-нибудь говорил, Жека? Сейчас, здесь? - спросил я.
- Последние полчаса ты висел, глядя в никуда, - сообщил Жека.
- Мы опять тебя потеряли! - непринуждённо и радостно добавил замполит Акула.
Зюзель не обращал ни на кого внимания, рассказывая Берсу о съёмках другого клипа "Аукцыон", песня на стихи Велимира Хлебникова "Я конский череп, я на липе..."
- Представляешь, какое скотство! - веселился Зюзель, -
Денег не было, пиротехническая закладка всего одна. Гаркуша бухой, изображает поэта-самоубийцу. Ему в спину закладку и вставляем. На уровне сердца. В револьвере тоже выстрел один. Дубль тоже один. Гаркуша должен с первого раза подойти в зеркало посмотреть на себя и выстрелить в сердце - взрывается закладка, вылетает якобы пуля, он падает мёртвый. Одни дубль, чэ-бэ...
- Короче, он подходит и стреляет себе в голову. Пуля вылетает из сердца. Он падает, - говорю я, - На его месте мог бы быть любой поэт.
Тысячу раз сам рассказывал эту историю - от Зюзеля её слышал второй раз. Что-то замкнулось.
- Это надо видеть, - пожимает плечами Берс.
Мы выпиваем за что-то большое, светлое и глубокое, навроде чувства собственной небесполезности в свете вечности искусства. Андрей Платонов, кажется, считал искусство важнейшей штуковиной - максимальная польза за счёт минимального действия. Искусство выше морали - а мораль вообще придумали узурпаторы, узаконив себя.
- Ну, что, пора прощаться, - строго сказал Контрразведчик и встал на ноги, - Вы и так все здесь на нелегальном положении.
- Почему все? У меня аккредитация. Я вообще герой России, между прочим. Вы очень подозрительны, сэр! - высказался Жека.
Кастет, до этого всю дорогу молчавший и лишь изредка поддакивавший, высказался вопросом:
- А кто вообще здесь на легальном положении?
- Где? - удивился Акула.
- Что значит "на легальном"? - спросил махачкалинский шофёр Алик.
- Вот! - сказал Контрразведчик, - Вы даже слова такого никто не знаете. Не понимаете, что оно означает.
- А ты понимаешь, что ли? - удивился Акула.
Контрразведчик был зараза - он опирался на какие-то непонятные простому человеку сентенции. Стремился куда-то в нечеловеческую теорию заговора. И вообще, по-моему, в голове его была одна лишь каша от пугливого государственного термита.
- Естественно, понимаю... - пожал плечами Контрразведчик, - Давай, вставай. Пошли уже...
Мы засобирались и пошли.
- Слушай, Жека... - незаметно от всех спросил я, - А у вас телефон есть? С мобильника отсюда хер позвонишь, да мы их и не брали, для пущего отрыва от реальности...
- Конечно, есть. Целая спутниковая подстанция. Только она весь день на перегон видео херачит. Так что только ночью. Отпустит тебя этот хмырь из контрразведки?
- Да кто его спрашивать будет... - нервно сказал я.
Я нервничал. Нужно было накуриться. Нужно было срочно позвонить тебе. Я был даже рад, что сейчас этого сделать было нельзя. Наверняка в это время суток ты с детьми на море. Или не с детьми. Или не на море. В горах. С парнями. Какая на хер разница! Если я позвоню, а тебя не будет - я просто ёбнусь, и всё. Надо срочно накуриться. Что меня так тащит? И так тут страшно глупо и некомфортно - если бы не хорошая компания и интересный фактический материал - но надо к тебе! Срочно! Да это, блядь, просто перинатальная матрица, небось, у меня буксует. Не хотел рождаться к новой жизни. Вот и сейчас боюсь. Надо отпустить тебя в своём сердце. Отвернуться. Но как?
- Как, как? Каком сверху! - из размышлений меня выдернуло громкое выражение Акулы. Я не сразу понял, что оно относится не ко мне, а к Контрразведчику. Мы шли к лагерю. У меня абсолютно выпало из головы - как мы уходили из журналистского вагончика, как жали друг другу руки и смотрел ли я напоследок на дохлую крысу. Ночью её, должно быть, не особо увидишь. Хотя там наверняка включают фонарь, или какое другое освещение.
"Наверно, я сошёл с ума и вот-вот умру..." - подумал я, как обычно бывает в таких случаях.
Жить не особо и хотелось. Понятно, что ум не вещь. А что - вещь? Эти трупы скормленных свиньям младенцев с ингушских фотографий? Фотомонтаж? Люди так не поступают? Пошли все на хуй, это не люди. Я знаю, что они всегда умели играть отрезанными головами в футбол - что при ацтеках, что при Калигуле, что при Милошевиче, что при Владимире Красное Солнышко, что при ордена Ленина негре-людоеде Бокассе.
Вокруг висела тишина. Я ничего не слышал. И никого не хотел видеть. Хорошо, что здесь нет метро - я бы в него не пошёл, это уж точно. Хватит, накопались. Всё это обманка. Ни хуя там нет.
Что ценного в нашем видении? Мы как подростки из будущего - не мыслим, а плывём визуальными штампами и расхожими цитатами по пространству повторяющихся человеческих заблуждений, да и сами в них участвуем. Но, к счастью, не всецело. В чём-то да, а как иначе - а в чём-то ни при каких условиях. Война и наркотики - вещи одинаково запрещённые, но непобедимо выходящие изнутри человечества, резвящиеся в нём самом и им самим же периодически забываемые и вновь открываемые, на автомате. Вот и кино так же снимается. И так же извлекается звук познания из ниткуда. Нет, ребята - ЛСД и грибы в Чечне особо не торкают. Реально говорю. По крайней мере - грибы. Но думаю, что и ЛСД. Что сказать вам за Чечню после всего того, что там произошло? Как поведать, дети мои? Постараюсь, как минимум, коротко, будто выстрел. Мир в Чечне - да и на всей планете - должен быть установлен раз и навсегда. Раз и навсегда, на всех уровнях без особого идеализма. Наркотики и война - и то и другое полезно только в очень небольших дозах. Бесполезно что-либо запрещать человеку - накопиться и прорвётся так, что мало не покажется. А вот прививки - дело другое. Для иммунитета. И ещё, конечно, образовательный уровень свой надо, ребята, повышать.
Сентиментальность - признак отсутствия мудрости. Зарубите себе это на носу, циники - вы такие же, только ещё ранимее. Цинизма вокруг завались - только он не чистой пробы. Фальшивки и пошлые повторения. Пошлые повторения. Но и нехватка в этом мире сентиментальности заставляет, ёб ты, задуматься - а не слишком ли переоценивают себя эти будущие трупы? Хуй его знает. Один лишь хуй считает себя вечно живым. Разит наотмашь вне времён. Как можно сойти с ума, если ум - не вещь? Кто и куда сходит? Я? Ты? Кто здесь?
Неохота было вспоминать и наблюдать никакую войну - охота было сваливать отсюда. К мирным людям, какими бы глупыми кретинами они не были. А не лучше. Но что-то интересное должно было случиться, что-то важное - не зря же я здесь. Или уже случилось? Что со мной было - пока я смотрел в никуда, нажравшись галлюцингенных грибов? Что видел, где был? То же, что и везде, там же, где и всегда. Какая разница?
Я пошёл и накурился в гордом одиночестве. Навестил чёрного хряка и отрядную собаченцию Виолетту - почесал обоим за ухом. Я был как бы в бреду, плюс меня всё как будто шатало. Даже спирт от Акулы не помог.
Контрразведчик сразу врубился, когда я покурил второй косяк и вернулся в палатку на автопилоте:
- Парень, да ведь ты себе крышу рвёшь?!
- Ясен хуй, не на рояле играю... - грустно сказал я.
На рояле я отыграл тому более двадцати лет назад. Да и поздно уже. Смеркается. На сопках Чечни лежит ночная мгла. Все укладываются спать. Никто не бухает. Куда делся мой драйв? Куда делся мой драйв? А на хуй повторять? Шизотопонимика, мать её за ногу...
Люблю я тебя!!! Ты понимаешь это?!!! Я сам не пойму!
Всё это крик в никуда. Нет никакой любви - есть только ужас и веселье избавления. И желание спрятаться... Ну не наркоман ли я? Что такое вообще злоупотреблять нарктиками - а, придурки? Топчите меня, а также и пинайте своими копытами. Кабан умирает. Ему насрать.
- Берс, - шёпотом спросил я Берса в полумгле, - Ты со мной пойдёшь?
- Пойду... - так же тихо отвечал он.
- А курить будем?
- Будем...
- А ЛСД хавать?
- Посмотрим... А много?
- Много не дам... Съедим - и дуем туда, где были. Мне надо позвонить. Вернёмся - как раз вставит. И ты дашь мне передачу. Ну, как ты это называешь. Передача? То, что дают? Когда прорубает? Чтобы отпустило?
- Замётано... - сказал Берс.
Берс всегда был и есть Берс. Человек из мрамора с улицы лётчика Фёдора Полетаева. Район Кузьминки. Типа того.
Ясен хуй, я всё осознаю. Что я мудак. Но я ведь не могу выйти из потока. Меня несёт. Держи меня крепче - говорила мне ты. А как тебя держать? Спрашивается? Все подыхаем... Кто так - кто эдак... Ну ладно, что ж, дружок. Давай, вперёд!!! Форверц! Но что-то я кроме скелетов ничего впереди и не вижу. Нижние миры пошли.
Мы выкурили косяк на бруствере. Я достал ЛСД. Треть отдал Берсу, две трети взял себе. Но почему-то одну треть есть не стал - завернул обратно в клетчатую бумажку, как было, и убрал обратно в тот же карман.
- В Крыму съешь? - смекнул Берс, - С любимой женщиной?
- Надеюсь... - я сам услышал своего голоса эхо, которое было только внутри меня.
Пошли все на хуй. И в пизду. Не перед кем извиняться. Извиняться вообще - западло. Надо говорить - благодарю...
- Помнишь клип, где все рыдают? - спросил я Берса, и пропел идеально, - Лай, лай, лай лай лай лай, лай, лай?
- Не-а... - ответил он.
Прощайте, моя любовь и моя вера в любовь. Всё это не нужное и наносное. Привет, завтрашний день. Завтра мы поедем на зачистку. Какой ужас... Где палач?
Надо был идти, звонить тебе, любимая. Пока сознание ещё хоть что-то контролирует. Тут столько адреналина, любовь моя - что с кислой надо поосторожнее. Тем более, если накануне жрал галлюциногенные грибы. А если не жрал, и всё мне лишь приснилось, как всегда - то где они сейчас, эти мои грибы? Тайничок то в куртке - распорот?
Я незаметно доел треть марки кислоты - мгновенная мысль сказала, что если я не выживу после завтрашней зачистки, то кислота эта пропадёт. Плюс её воздействие может уберечь меня от смерти во время завтрашней зачистки. Да и всех остальных - по крайней мере, попытаться. Попытка - не пытка. Палачей нам не надо. Достаточно всяческих разведчиков и контрразведчиков, со всех сторон чтобы прикрывали от виктимности мироздания. Прикрывали дефективностью, так получается? Какое я всё-таки мудило - особенно в изменённых состояниях сознания. Или не особенно? А тогда где ещё можно быть таким крутым мудилой?
Контрразведчик, небось, уже давно и мирно себе храпел, когда мы с Берсом, сожрав свой лизергин, быстрым шагом перемещались в сторону железнодорожных путей. Путей. Хорошо, что грибы так сразу не вставляют. Тем более пьяных. Наоборот, трезвят. Это то же самое, что есть люди, которым не дано чувство любви. В этом нет ничего страшного. Я сам такой.
- Берс, тебя накрыло? - спросил я прежде, чем пойти в вагончик звонить по спутниковой связи в Ялту. Берс оставался на улице курить сигарету и делать дохлой крысе отсылание сознания в чистую страну. В дневной наш сюда приход, я наблюдал за ним, вспоминая ту птицу в Моздоке, но он этого не делал - много народу и суеты - а сейчас, в сумерках, под кислой, подходил к делу осознанно.
- Знаешь, как старообрядцы считали? - ответил Берс вопросом на вопрос, - У меня бабушка была старообрядка.
- Что считали?
- Время. Они считали, что оно не линейно, как Пётр первый приказал, а куполообразно. И на него проецируется от человека сразу всё. То есть как бы единое всеобщее искупление. Или бесконечная жизнь, что одно и то же. Пусть и виртуальное...
- Ну? И в чём вопрос?
- Вопрос? - Берс задумался, - А вопрос в том, какое место отведут тогда освобождённые народы?
- Отведут место? Кому? Где, на куполе?
- Кому? Да этим... Жрецам мамоны. Деньгопоклонникам.
- Да они же просто запутавшиеся педерасты и некрофилы? Садо-мазо... - предположил я.
- А как же им тогда удаётся так долго скрывать от всех истину об отсутствии времени?
Я пожал плечами в темноте и промолчал. Не это меня волновало. Сочувствие ко всем живым существам накрывало меня волной - тяжело было побороть тошноту, следом мог придти полуэпилептический припадок, знакомый с детства. Последствия родовой травмы. С тех пор я всегда как младенец. Тета-волны, понимаешь. Остальным их глушат к четырём годам полностью. После шестидесяти они идут в обратку. Любовь переходит в войну и обратно, и наоборот. Недаром поют старые ебуржские попсовики - я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе.
Надо было идти звонить. На Чёрное море. В Крым. В Ялту. Тебе. Да, весь мир - иллюзия. Но ты - это особая иллюзия. Её никогда нельзя выпускать из виду. Не испытывая никакого страха перед полным её растворением. Навсегда. А кому легко? А старообрядец бы так не парился. Или буддист. А я парюсь. Потому что я - никто. А ты - всё.
Меня захлёстывало и колбасило. Коридор вагона показался бесконечно длинной дорогой в совмещённый рай и ад. Ум не цеплялся ни за что - ни за людей, ни за их лица, ни за их слова и поступки. Полный провис. Скоро должны были появиться первые светлячки потустороннего. Хотя хуй его знает, как это происходит в Чечне? Кто-нибудь когда-нибудь ел в Чечне грибы? Вдруг они здесь не вставляют? Может быть, мы с Берсом мало съели? Может, Берс мало съел? Или я? Может, доесть то, что осталось? А на Крым? Не-е-ет... В Крым ещё рано. На выходе из психоза я легко могу убить человека. Пусть даже он ни в чём не виноват - ты ведь заставляешь его засовывать свой член туда, где давно живёт мой? Не надо мне таких друзей. Как минимум отпизжу. Да, ты не ревнивая. Да, я ревнивый. Но я ведь приспосабливаюсь. Сам. И мозг тебе, заметь, стараюсь не ебать. После того, как избил тебя на улице Нагорной.
Не помню, кому и что я сказал - разношёрстная интернациональная команда парней в состоянии клаустрофобии, как мне показалось, молча пропустила меня к спутниковой связи. Показали где и что набирать. Дали в руки трубку. Лучше бы курительную - я так волнуюсь. Ну да хуй с ним. Поехали. Тринадцать цифр - код страны, код города, код квартиры. Код тебя? Гудки.
Ты взяла трубку. Довольно быстро. Мы не слышали друг другу неделю. Последний раз я звонил тебе из Москвы перед отъездом. Сказал, куда. Сказал, что на неделю. Не впервой. Ты давно просила меня взять тебя с собой - но как бы я это мог сделать? Привожу сам, что могу. Паранойю. Метанойю. Онто-инсё. Войну за свободу и просветление. Выбирай на свой вкус и стиль.
- Да?
Я забыл все слова.
- Кисун? Это ты?! - твой голос дрожит, или мне только кажется?!
- Я тебя люблю... - сказал я, - Я жив. Мы в Чечне. Все живы, здоровы. Я тебя люблю. Ничего не говори... Кисун, ты меня слышишь?
На другом конце связи была тишина. Тишина. Тишина.
Потом раздался глухой удар, как будто-то кто-то упал обморок и уронил при этом трубку. Профессиональное озвучание. Я подождал какое-то время и повесил трубку. Что ещё я мог сделать? Просто верить тебе и ждать тебя, где бы ты ни была. Даже когда ты рядом. Или далеко. Даже не спросил тебя, как детишки - хотя и так ясно, что кайфуют в море. И в горах. Без всяких ваххабайтов!
Оказывается, мы давно уже сидели всё там же, на бруствере. Берс молча смотрел на звёзды и курил сигарету. Оказывается, вспомнил я, у меня в кармане четыре косяка. Последние папиросы. Надо покурить. А то не сбил ли я ненароком рядового вдовца Берса в бед-трип своей лажовой песней? Сколько раз я её пропел? Хотя плох тот трип, который не хочет быть бед-трипом. Кому, как не берсу об этом знать. Они с Зюзелем столько ЛСД сожрали, ещё в начале девяностых. Жидкого. Им финские рокеры привозили. По бартеру. За клипы, гонорар. Зюзель так интересно об этом иногда вспоминает и рассказывает. Может, его тоже надо было грибами накормить? Да нет. Тогда бы у меня хрен бы чего получилось - их бы с Берсом в кино утащило, и всё. А так - кинорежиссёр и писатель. Энергия! Ты всегда хотела стать кинорежиссёром. Какого ты им до сих пор не стала? У тебя просто совпали кризис взросления и кризис возмужания. Аккумулированные сынишкой за два года твоего грудного материнства так, что... А я бухал. Чего об этом говорить? Грибочки на пике... куполообразное время...
Я начал говорить с Берсом о тибетском буддизме. Захотелось позитивной волны. Оказалось, он уже три года, как учит тибетский язык. Учит не спеша, и потому знает пока всего лишь пару десятков слов. Но зато не расстаётся с русско-тибетским карманным словарём, который тут же мне и продемонстрировал, достав из-за пазухи. Открыл на неслучайной странице и прочитал:
- Цом па по, чанг, тун да. Писатель, пиво, пистолет.
- Я-я, - вздохнул я, - так оно и есть.
- Чё. Каким всё является на самом деле.
- Да... Многозначительно...
Помолчали, выкурили ещё косяк. Такие уж мы неуёмные пограничники.
- Я думаю, - сказал Берс, - Что самая первая фальсификация случилась, когда обезьяна поела грибов. А потом пришла в себя и проголосовала за то, чтобы хоронить своих мертвецов. Ты как думаешь?
- Я не то, что не думал и не думаю. Я даже не знаю, как я принимаю решения... - сказал я, - А вообще я с Маккеной согласен. Если бы не галлюциногены, искусство не смогло бы гуманизировать людишек. Одни лишь вырванные сердца всяких майя да чучмеков.
- У всех художников женский ум в своей основе. Все великие писатели боддхисаттвы. Только они из всех мужчин могут родить что-то живое.
- Кино то же самое.
- Кино круче... - вздохнул Берс, - Просто пока цепляется за литературу, как младенец за сиську. Скоро повзрослеет.
- Тебе когда полтинник? В следующем году?
- Я живу вне времени.
Берс улыбнулся.
- Слушай, Берс. А ЛСД тебя привставило?
- Ну, так. Немного. Мы же немного съели.
- Это ведь хорошо?
- Ну.
- А ты крысу переправил в чистую страну?
- Переправил. С животными это быстро.
- А я могу научиться?
- Можешь. Каждый может всё.
- Круто.
- Ну...
Мы выкурили ещё один косяк и замолчали. Вот такой трип. Взрослый. На войне, всё-таки. А я себе в самолёте представлял всё по-другому. Мудак, что уж там говорить. Даже две радуги вокруг солнца меня не торкают. Ладно, Берс вытащит. Он уже стольким существам помог. Он много жизней всесторонне развитый Будда, не то, что некоторые. Даже может месяцами не бухать. Я, кстати, тоже могу. Важна лишь мотивация. И ничего, что здесь мы бухаем, это ничего.
В голове моей крутилось письмо к тебе. Вернее, все мои воспоминания о тебе существуют в настоящем - как письмо, которое я пишу. Нескончаемое письмо. Нулевая степень письма. Этим письмом расписан весь купол моего времени. Ты вечная женщина. Остальное хуйня.
Нашей дочке было три года, когда мы по киношным делам мотанулись на два дня в Чернигов - оказались на кармане лишние деньги и казённая машина. Чернигов красивый город. Благородный и самоотстранённый. Как спёкшаяся кровь, по которой никто не будет плакать - или все умерли, или все живы здоровы. Что-то такое.
Зашли на толкучку, не помню, зачем. В зоологическом ряду. Дочка увидела крысят. Чёрные и белые, дней десять от роду. С красными лапками и розовыми хвостами. Очень прикольные.
- Сколько они живут? - спросил я.
- Три года... Как ухаживать... - глубокомысленно улыбнулась продавщица.
- Берём? - спросил я дочку.
Она кивнула.
- Какого?
Она так же молча протянула руку и взяла крысёныша - одного из двух белых. Я расплатился.
Дочка назвала его Басявкой - за голые розовые лапки. Баська. Через две недели вырос в молодого поджарого крыса. А через год, в мае - этот вечный всеочищающий и разрушающий старое май с его вальпургиевой ночью - вы с дочкой, уже без меня, решили купить ему подружку. Купили Лилу, шоколадного цвета с белым знаком на грудке и белым брюшком. Миниатюрная девочка. Они сразу подружились. Я купил большую клетку. Скоро Лила стала беременна. Потом родила десять сыновей. Половину из них - дочерей. Они жили все вместе в одной клетке. Когда крысята только только родились - они были прозрачные. Без шерсти. Напьются молока - в пузе миниатюрная белая фасолина.
Потом ты сказала, что едешь в Крым. Я должен был, как всегда, оставаться по работе. Ты сказала, что Баська обижает своих жену и детей. Нещадно пиздит их и кусает. Они постоянно дерутся. Житья им друг с другом нет.
И ты отнесла клетку с Лилой и девятерыми крысятами - десятый сдох сразу после родов, или его Баська загрыз, я не видел, я спал - и отдала тем же людям, у которых купила, добавив пятьсот рублей. У них дома много крыс, крысят и клеток. Потом вы уехали с дочкой и Баськой в Крым. Я приехал к вам, когда Баське было уже два с половиной года. Дочке, соответственно, пять. Она уже многое понимала. Баська был жирный крыс, с одышкой, раскормленный холестериновой колбасой. После разлуки с Лилой он долго не мог спокойно общаться с людьми - всё кусался. А потом забылся в еде. Ожирел.
Умирал он долго. Несколько дней. Спрыгивал с полки, где жил, полупарализованный, и полз - то за холодильник, то к телевизору.
- Папа, а Баська уже умер? - спрашивала меня дочь, проходя мимо.
- Нет ещё. Умирает пока, - отвечал я.
Умер, гадёныш, у меня на руках. Белый и старый, с мозолями на лапах. Одну знал женщину, одну любовь и одну ненависть. И одно хобби - пожрать. Общаться с людьми любил или не любил - было непонятно. Укусил только один раз - меня. И сам же от ужаса обоссался. Благодарю тебя, Басявка. Ты многое сделал правильно. Лилу только не нужно было пиздить, и детей своих кошмарить. Или нам не надо было её покупать - остался бы ты монахом.
Мы с дочкой хоронили Баську вдвоём, без тебя - ты работала на съёмках кинокартины "Бегущая по волнам" в Севастополе. У нас был трудный период в отношениях. Я ревновал тебя ко всем мужчинам съёмочной группы. Ездил один раз к тебе в Севастополь. После съёмок - боулинг, водка. У меня была с собой анаша. Накурили замдиректора. Он набухался. Исполнительница главноё роли сексуально на меня посмотрела - если я не ошибаюсь. С утра я уехал в Ялту. Через несколько дней - один в Москву. Потом вернулся. Мы жили вместе до весны. Потом - в Москву. Потом - вы в Ялту. А потом родился Егор. Мы вместе его рожали. Хотя что я мог? В обморок не упал, пуповину перерезал. Через три дня перинатальная матрица вскрылась. Я возродился. Один одинёшенек. А ты? То же самое. Осталась одна. Я тебя оставил. Ты с ребёнком. Сейчас ему почти три года - а он всё ещё сиську сосёт. Ты в маразме, наверное. И я тоже. Иначе почему бы я был сейчас в Чечне, а вы втроём в Крыму? Так спрашивается в задаче? Проблем нет. Мы все партнёры на этом празднике жизни. Вечеринка удалась. Можно уже и не особо бухать. А можно чуть-чуть и подбухнуть! Ну, а уж накуриться - так обязательно. Если очень хочется - то можно. Все свободны. Всем спасибо. Плаценту Егора я закопал под ясенем. В двух метрах от Баськиной могилы. А всё так всегда и было в сознании. Как ещё можно знать прошлое, настоящее и будущее? Однажды ты станешь всем - и это всё...
- Однажды ты станешь всем. И это всё... - подтвердил вслух мои неслышные мысли Берс.
- Истина первого порядка не может быть ни доказана, ни опровергнута, - добавил я, - Это как рисование палочкой на воде. Всё своевременно, но растворяется сразу же в момент появления. Мы хозяева кинотеатра. Нам решать, что смотреть - комедии или трагедии. Что-то распиздился я сегодня...
- Махамудра точка ру! - рассмеялся Берс.
"Вот и передача..." - промелькнула мысль. В тот же момент и передача закончилась. Вернее - перестала заканчиваться и закончила возобновляться. Ага! Во как...
Но ты всё не выходила из головы, сердца и чёрной чакры. Я был уверен - на этот раз все ниточки порваны. Моя паранойя стала бед трипом, чтобы я как следует её осознал, переварил и начал жить обновлённым. Надо было мысленно поблагодарить тёщу, тестя, друзей - весь круг твоего общения, контакты с которым ты обрываешь. Хотя почему обрываешь? С детьми мне могут запретить видеться только по суду. Буду приезжать в Ялту четыре раза в год. Или реже. Дети вырастут - тоже будут в Москву ездить. Я буду по Европе ездить, ты тоже, небось, разовьёшься донельзя. Что выросло - то выросло. Сам же я просил небеса прислать мне богиню, которая сделает из меня писателя. Не знаю, кем стала ты. Посмотрим нам развитие детей в моё отсутствие. Крым - страна солнца. Женская планета. Много ветра, гор, моря, солнца, зелени, да и вообще всего в изобилии там. Украина - рай. Москва - да и вообще Россия - это ад. Мы все тут болеем Чечнёй. Бычимся. Уничтожаем друг друга. Жадность, тупость, беспредел - всего этого у вас нет и в помине. Просто поменьше ругайте москвичей - кого ругаешь, сам на того становишься похожим. Так наш ум работает. Извини, что немного подзаразил паранойей и шизофренией - и вас троих, да и весь ближний круг родственников и знакомых. Никто от этого, надеюсь, не умер - в небольших дозах это полезно. Как прививка. Пусть дети читают Джека Лондона. А умирает каждый сам по себе - так же, как и рождается. Закон причины и следствия. С причинами у нас всё в порядке. Страха бы поменьше перед следствием. Нет никакого следствия. И никакой правды быть не может - кроме одной, выразить которую невозможно, но не пытаться это сделать глупо.
Грибы потихоньку отпускали, ЛСД вообще свалило по-английски, не прощаясь. Захотелось пойти и написать тебе письмо по настоящему - вдруг тогда в голове появится больше просветов, чем раньше? Хотя и так уже понятно - не корми красивых девушек грибами, им от этого рано или поздно башню снесёт. Угощай грибами боевых товарищей. Пусть красивые девушки живут в Крыму со своими рабами - пока воины ведут войну. Пировать по любому будем в тёплых краях. С тобой или без тебя - воину после битвы это уже неважно. Видеть смерть и любовь только в кино да по телевизору, или мгновенным сгустком дикой энергии пережить их на личном опыте - разные вещи. Смерть не страшна - с ней не раз мы встречались в степи.
В палатке все спали. Кое-кто похрапывал - возможно, Зюзель, он это любит.
- Когда там сидели, казалось, что до неба рукой можно дотронуться, - шёпотом сообщил мне Берс, - А тут всё наоборот.
- А ты как хотел? - раздражённо сказал я, - Всё, извини, мне надо работать.
- Удачи. Спасибо за двери восприятия.
- Говно вопрос.
И Берс лёг спать.
А я стал быть с тобой. Один на один. Глаза в глаза - как любил говорить один мой соавтор по мыльным телеоперам. Что-то он сейчас поделывает? Чтобы избавиться от навязчивых идей относительно тебя, оставалось только одно сердце. Тьфу, одно средство.
Итак, я уже сидел и строчил тебе письмо по настоящему - на листочках из блокнота поручика Блаватского. Ручкой замполита Акулы. Писал тебе. Долго. Всего и не упомнишь. Заканчивалось письмо так:
"Напоследок расскажу тебе, моя любовь, как в последний раз я накушался грибов, какие ты любишь. Или не любишь? Тебе решать - здесь и сейчас. Я не могу решать - я под грибами. Помнишь, как мы с дочкой возились под грибами, когда у неё внезапно температура подскочила? Ночь. "Скорую" не вызвать - зрачки у нас расширены, колбасит в психозе. Лекарств никаких нет. Ты её стала водкой обтирать, с уксусом. Ей всего месяцев девять тогда было. Так и барахтались всю ночь, как динозавры. А под утро уже - как семья неандертальцев. Как там наша дочка? Сынок? В сотый раз уже спрашиваю.
Так вот, съел я грибов напоследок. Это ещё до Чечни. Прошлой осенью. Под Сергиевым Посадом, чур меня. Был я там с Либидосом и ди-джеем Гансом, привет тебе от обоих из Москвы.
Так вот. О грибах. Я уже давно ничего такого от грибов не ожидал. А тут ко мне явились существа из микромира и попросили отдать им моё ДНК. Первое время я ни в какую на это не соглашался - даже матерился и посылал их куда подальше. Они обещали мне, что я стану всем, и даже показывали несколько демо-версий этого состояния. Всё происходило в моём уме, двигаться я не мог, лежал на земле, а Либидос сидел где-то у костра, его не вставило. Транс ушёл в сторону старинного кладбища с девушками. Ушёл с девушками.
Любую победу даря другим людям, себе избирать поражение - признак благородного человека. Так вот, тогда я круто насмотрелся на неземной красоты реальности, демонстрируемые грибами в режиме моей нереальности - это были в основном киберпанковские страсти, типа я единственный мегашизоидный центр власти и удовольствия. А после, насмотревшись, я спросил их: если вы такие крутые, почему же у вас нет ДНК?
Потому что мы меньше ДНК, - отвечали они. Почему же вы не можете его просто у меня забрать? Мы не можем применять насилие - отвечали они. Внешний вид их казался мне ужасным. Дело происходило в блестящей неземными металлами операционной без ножей, в которой присутствовал лишь мой ум, но не тело - его разнесло по дачам в районах станций "Ашукинская" и "Заветы Ильича" ярославской железной дороги.
Зачем им, этим добрым монстрикам, вообще нужно моё ДНК, я у них спросить забыл, ну да ладно. Короче, я понял, что они добрые, раз без насилия - и сказал, что, ладно, берите ДНК. У меня. Тут я увидел в моём уме как бы компьютерную колбочку с цифровой блестящей жидкостью, которая наполнялась, мелькали проценты, и когда всё быстро закончилось, я понял, что переформатирован.
За сим откланиваюсь, и как агент влияния грибов агенту влияния грибов передаю поклон от грибов. До встречи - и удачи. Не забывай отмечать полнолуния душераздирающим воем. Ближайшее уже очень скоро. Ничейный Архип. Мы с тобою Будды, весь мир - Тантра, и пусть это передадут по всем спутниковым каналам ретрансляции. Ом таре туттаре туре соха от Берса. Респект от Зюзеля. Чечня. Отряд спецназа внутренних войск "Ярило", боевой лагерь Ханкала. Целуй детей, привет им от папульки. Я вас от всего, чего не хочешь, защищу. Гадом буду!"
24.
Я проснулся и сразу же решил побрить своё лицо. Глядя в зеркало, я неожиданно чувствами понял, что объект субъект и действие едины. Кто-то думает, что он кого-то бреет. Того, кто в зеркале. Но это далеко не так. Хотя и так - тоже.
У меня был очень старый помазок, моего папули. Я только недавно узнал, что он достался ему от отца, моего деда. А дед с ним прошёл всю войну, до Берлина, в танковой армии маршала Конева. Военный помазок, теперь и до Грозного добрался.
Я вспомнил тебя и понял, что не могу тебя потерять. Неважно где мы и кто мы. Вообще никто не может никого потерять - потому что никого не нужно искать. Никто ни от кого неотделим, до последнего бурундука. Всё появляется в пространстве из его потенциала, играет в нём и растворяется - всё спонтанно, мы открыты и с благодарностью принимаем эту любовь, какой бы она ни была. В любой форме её суть одна и та же.
Тело? Там нет даже атомов. Секс? А что не секс? Дети? А кто не дети? Живой или мёртвый? Какая на хуй разница? Гадом буду - главное не кашлять. В засаде. На охране рубежей между светом и тьмой. Огненный кабан охраняет рубеж. От кого? В том числе от самого себя. Он не хищник. Но за страдающих живых существ въебёт так, что мало не покажется. Или слушайте его и своё сердце - или проваливайте. Не до вас. Высшая мудрость не ждёт. Придёт сама, в своё время. Это зависит от связей, взгляда и терпения. Терпения не отвлекаться. Делать что-то быстро - это делать что-то медленно. Принц Гарри знает, что говорит. Теперь я знаю, что всю жизнь ошибался - как и все люди. Много жизней ошибался. Но это просто игра. Тот, кто совершает ошибку, объект ошибки и сама ошибки - это просто, как побриться. Расслабьтесь. Получите удовольствие. Продолжайте удерживать взгляд и развивать терпение. Понимание приходит с опытом. Большим собакам не нужно лаять. Змеи вообще больше молчат.
Танцовщицы и конокрады, и всяческие инопланетяне - мне немедленно нужно огрести кучу бабла и купить себе мотоцикл. Рвануть на нём по Европе. Увидеть свой ум со всех сторон. Пока есть тело. А можно прямо просто взять и открыть его здесь и сейчас. Отвернуться в своём сердце. Сконцентрировано прицелиться. И победить. Раскрыть глаза. И ничего кроме любви не увидеть. Хочешь - пользуйся её щедрость. Хочешь - бесстрашием. Кто-то хочет причинить кому-то вред? Привычка двойственного мышления. Кто-то хочет кем-то насильно манипулировать? Иудео-христианско-мусульманские заморочки - человек не может никому принадлежать. Мы в одиночестве рождаемся, в одиночестве живём и в одиночестве умираем. Хотя на самом деле у нас есть весь мир, и мы являемся всем. Да, у последней рубашки нет карманов. Последнее тело полностью обнажено, как во сне - потом уже нет ничего материального. Космические бомжи, с планеты на планету. Жизнь это гостиница - ничего нельзя взять с собой, но всем можно отважно и с любовью наслаждаться - чтобы было как модно меньше страдания и как можно больше счастья. Это отвечает состоянию ума. Прочее - временные заморочки.
Итак, Архип побрился, когда прочие ещё спали. Только Блаватский в одних плавках занимался физической культурой - бегал, нарезал круги по лагерю. Он это делал каждое утро. Огромная боевая машина для защиты. Если он бы решил стать плохим - он был бы очень плохим.
- Под старость будешь убегать от жены, как Лео Толстой! - крикнул я ему. Он молча отдал честь, как русский офицер. Толстовец.
Да нет, это не я ему крикнул - это он крикнул сам себе. Я ведь просто зеркало.
Я очень чётко вспомнил мой юношеский Крым - как я там впервые, в пятнадцать лет, посмотрел фильм Вима Вендерса "Париж-Техас". Это было в восемьдесят восьмом году. Во как меня перемкнуло. Только сейчас я врубился, как и что такое великое Кино. Апокалипсис нау. Мертвец. Сонатина. Фейерверк. Страх и отвращение в Лас-Вегасе. Бразилия. Жидкое небо. Далее везде. Кино может сделать глупого придурка огненным героем - если оно снято с правильной мотивацией. Просто взять и подарить любовь на всю жизнь. Крым. Ты. Кино. Наш круг всё больше. Буду гонять по Крыму на мотоцикле. Но не как Такеши Китано или Хантер Томсон, а по-своему. С тобой, без тебя, с кем захочу. Да да да да да. Мы уже не дети. Это всего лишь песня.
Вы можете себе представить, что каждое утро бреетесь, и этому нет конца? Тарзан - сын джунглей. Старая американская книга. Почему-то американские книги в русских переводах вставляют меня сильнее, чем первоисточник. Может быть, я перерождение Германа Меллвила? Не хотелось бы конец своих лет провести, работая в таможенной конторе. Похоже на то. Хуй его знает. После первого успеха своих рассказов о мореплавателях и каннибалах, Герман Мелвилл купил себе дом в деревне и жил с женой и двумя детьми десять лет, пока не написал "Моби Дика" После этого деньги закончились, роман не купили и всё рухнуло. Кто ж знал, что через полвека он будет номер один? В школьной программе? Пора придти в себя и начинать исправлять положение. Хотя это и прямо противоположные вещи. Исправлять там нечего. Положение прекрасно. Америка - женская страна. Она всех любит. Она всё понимает с запозданием, так как основана на близком прошлом. Китай - мужская страна, её интересует только далёкое будущее. Фанатичное видение цели максимально удаляет её от достижения. Фанатичная увлечённость средствами приближает Америку к космическому ЛСД. А нас - плющит между ними. Но с течением времени всё поменяется. Чёрное, белое, точка бифуркации - никуда не денутся. Форма это пустота, пустота это форма, форма и пустота неразделимы. Сутра сердца. С утра. Россия живёт здесь и сейчас. Матка-яйка её в Киеве. Голова в Москве. Жопа в Ичкерии. Печень в Питере. Сердце где-то в районе Омска. Где же хуй? Пора распутываться. Надо хорошенько объединиться, чтобы размежеваться. Не надо быть ни трупом Ленина, ни портретом Сталина, ни черепом Мономаха, ни пресс-конференцией Буша с Мао и Тимошенко. Достаточно просто осознавать всё и ничего.
Война есть война есть война всех против всех. Любовь дарить любовь дарить любовь всем за всех. Хуй тут сойдёшь с ума - но везде опизденеешь. Пиздец!!! Ни хуя себе... Прошлое и будущее. Да и нет. Другие пространственные координаты. Другие всегда.
На хера мы сюда припёрлись? Надо спасать положение от самих себя. Пэй!!! Пей...
Ага?!
Я вошёл в палатку. Замполит Акула варил в кастрюле на микропечке какое-то варево.
- Чеченский хаш! С похмелья! Первое дело! Жирный и острый! Тут научили! - энтузиазма ему было не занимать.
- Суп из семи залуп... - ответил я задумчиво, - Шесть накрошено, одна так положена...
Акула помолчал и спросил:
- Грустишь?
- Хуй его знает... - честно признался я.
- От того, что мы все мудаки?
- Вы? Смеёшься? Это я главный мудак. Вы все золото. Золота мало. Серебра много. Кто кроме вас защитит людей от насильственной исламизации? Кто защитит свободу наших женщин, стариков и детей? Писателей, кинорежиссёров? И наркоманов, кстати? Хотя мы то за себя постоим...
- Не ссы. Прорвёмся! - пообещал мне Акула.
- Да ну его в жопу... Теизм, монотеизм... Государство, блядь... Это ж ад! Фашизм натуральный!
- Чем выше вершины, тем глубже ущелья... - вздохнул замполит Акула, - Так Блаватский говорит. А ему тут все доверяют.
- Я тоже ему доверяю.
- Попробуй ему не доверься! - засмеялся Акула.
Никогда раньше у меня не был отходняков от галлюциногенов - от них вообще отходняков не бывает. А тут, в Чечне, вдруг приключился. Не надо было столько спирту жрать. И конины. Но теперь надо было просто курнуть и отключиться. Соскочить с волны отходника - а после включиться и бухнуть. Но уже не так сильно - а так, чутьточек. И разобраться, наконец - что за херня меня подплющивает? Может быть, написать что-нибудь - какую-нибудь поэмку? Нет, столько сил у меня уже и не хватит. Дудки. С поэмами покончено много лет назад - после "Агонии Буратино". Ничего себе поэма - жаль, что я её сжёг, как и все прочие свои дебильные и на триста процентов версифицированные стишки. А как ещё к такой дури относится? Хотелось написать нормальный роман в русле Гоголя, Платонова, Мелвилла, Мамлеева, о Кафке не говорю - поскольку русские всенародные авторы, не считая тонких переводчиков, меня не сильно интересовали, в силу своей ортодоксальной христианской замшелости. Набоков мог бы стать исключением, но он убил слишком много бабочек не из-за чего. От Достоевского тошнило, хотя его уникальный опыт с расстрелом всегда будил во мне волны зависти. Вот Гайдар... Сэллинджер, Мейлер, Воннегут. Джек Лондон. Андрей Платонов? Платонов Андрей. Ну и хватит. Мне с ними уж не курнуть, не бухнуть. Разве что с Мураками да Уэльбеком - если свалю в Европу. А чё не свалить?
Тут, на тумбочке у Контрразведчика, я заметил тонкую книжку в мягкой обложке. Подошёл и посмотрел. Это был старый внедобрый китаёза Сунь Цзы - "Искусство войны", в изложении некоего Кауфмана, американского китаиста и якобы разведчика, на что туманно намекал рекламный тест на задней странице обложки. Толстый Кауфман на фотографии был в чёрных байкерских очках и с окладистой бородой.
Я открыл на заложенной странице и прочёл фразу, подчёркнутую тонкой красной линией:
"Предусмотрительный командир не отдаёт склад вооружения в руки человека, который интересуется только торговлей".
Это была чистая древняя правда. Наши отцы-генералы всех продадут - лишь бы всё глубже погружаться в своё обезьянье существование. Не надо обижать животных - они бывают гуманны. А вот если бы Гитлер взял тогда Москву, в 1941 году - и быстро, не дав эвакуироваться сталинской элите, взросшей на массовых истреблениях и унижениях себе подобных, уничтожил бы эту поганую сталинскую элиту - он бы потом долго всё равно не продержался бы, ну, пару лет, от силы, он был непоследовательный придурок... Посмотрел бы я на эти сегодняшние генеральские рожи - какими бы они были. Да их бы просто не было.
Ничего. Будет и для этих блядей своя кровавая ежовщина и румынщина. Хотя особых изменений это сразу и не принесёт - но в перспективе... Кто будет этим заниматься? Когда уже подрастут нормальные поколения людей, на этой кретинской территории, с такими богатыми ресурсами, которых ещё и не коснулся разум приличного человека? Не даёт ответа. Ладно. Помирю всех прямо здесь и сейчас. Дам существам абсолютной активности. Мне то её не занимать. Курнул тетрагидроканнабинола - и сразу на накате поделился хорошими пожеланиями со всеми существами.
Проснулся и Берс. Прочие спали. Только Блаватский всё бегал, а Акула доваривал свой суп из семи залуп. Разведчик куда-то уполз ещё ночью, наверное.
Контрразведчик открыл глаза.
- Поубивают вас всех...
- Пэй! - резко крикнул Берс.
Вдруг резко откуда-то захуярили САУ - самоходные артиллерийская установка. Прямо с утра. Раньше такого не была - при нас, по крайней мере. Сколько дней уже мы здесь торчим? Где-то пять или шесть?
После залпов САУ уже проснулись и все остальные. Мы позавтракали и сгоняли на пяти бэтэрах на зачистку. Ничего особенного. Толпа детишек откровенно над нами надсмехалась, женщины смотрели неодобрительно, если не сказать жёстче. Когда мы подъезжали к очередному дома для проверки паспортного режима - обязательно двое-трое молодых чеченов сигали через заборы и уходили огородами. Никто по нам не стрелял. Пятерых молодых чеченов увезли на вертолёте в изолятор Чернокозово - или как она там называется, эта подземная тюрьма горского народа? Неподалёку проезжали джипы кадыровцев - остановились и понаблюдали за нашими профессиональными действиями. Сами они предпочитали действовать по ночам - объяснил нам всезнающий замполит Акула.
Дни шли чередой, ничего не менялось. Все подбухивали, я бухал и ещё мы с Берсом курили. За почти неделю мы не попали ни в одну историю - хотя ежедневно ездили на какие-то сельские перекрёстки и досматривали трактора с улыбчивыми горцами предпенсионного возраста. И кинорежиссёру Зюзелю это на третий день уже не нравилось. Ну, проезжаем рынок - кто-то пускает солнечного зайчика. Вот пролетал над нами эффектным своим брюхом вертолёт - фильм то широкоэкранный предполагается, с озвучкой долби. Вот какие-то элементы пробирания бойцов через чащу с большими чеченскими колючками, такая уж тут растительность, горная - в художественном изображении напоминающая спецоперацию. Разгром дверей старого каменного сарая на отшибе всех дорог. Уничтоженная временем сноповязалка. Это вам не город Грозный зимы девяносто пятого, с ракетами средней дальности от не товарища нам Сосковца. Видимо, рассказами о своих журналистских приключениях на прошлой чеченской я и сформировал у питерского художника внутри Зюзеля ложное представление о нашем будущем фильме с рабочим названием "Внутренняя Ичкерия". Реальность оказывалась скучнее, преснее и неприступнее для трагедий, чем могло показаться по телевизору в Москве. Всё в порядке - маршал Конев и лошадки.
- Радуйтесь! - говорил нам замполит Акула, - Вам что, жить надоело?
Он немного нервничал перед поездкой на зачистку в далёкое горное селение, родовое гнездо одного из ваххабитских вождей, марионетки то ли мировой закулисы, то ли Кремля, то ли и того и другого, что ближе к истине.
До села мы тряслись на наших железяках часа три. Контрразведчик по дороге показывал нам секретную карту Чечни, где все населённые пункты были обозначены названиями европейских столиц и крупных городов. Париж, Лондон, Прага, Будапешт, Братислава, Берлин, Рим, Ницца, Хельсинки, Осло, Копенгаген. По всему выходило, что мы ехали в Куршавель.
- Это для конспирации, объяснял Контрразведчик, - Самолёты наводить.
- Тень на плетень наводить... - прокомментировал поручик Блаватский, - Если что будете эту карту жрать вместе с ним. Без запивки, на скорость. Пока бошку не отрежут.
- Дурак ты, боцман, - почти обиделся Контрразведчик, - И шутки у тебя такие же...
Блаватский не ответил. Вообще он последнее время был молчаливее обычного - лишь изредка мы вели с ним негромкие философские и религиозные дебаты.
- Ламаисты тебя до добра не доведут! - обычно говорил Блаватский, кивая на Берса.
- Смерть толстовцам! - иронично салютовал Берс.
Приятно быть на острие копья в христианско-мусульманском обществе - фигурально выражаясь, на острие копья буддизма. Которого, вообще-то нет - его как раз христиане с мусульманами и придумали, чтобы понять, о чём речь. По-другому они не понимают - только через жёсткие концепции. Не у всех получается думать своей головой, ничего не поделаешь.
- Я вам покажу видео, что с нашими пленными делают... - обещал нам майор Влад, но ничего не показывал.
- А что вы с ихними пленными делаете? - спрашивал я.
- Съёмка запрещена. Тут тебе не Ирак, - серьёзно говорил Контрразведчик.
В горах было тихо, блеяли бараны, стояли многовековые каменные башни - краса и гордость воинственных чеченских тейпов. Даже Сталин их не бомбил - когда выселял местные аулы в Казахские степи.
Пока бойцы ходили по домам со своими федеральными формальностями, мы у быстрой горной речки решили снять интервью с простым бойцом. Из тех, что остались при бэтэрах.
- Нужен синхрон на фоне дикой природы, - утверждал Зюзель, - Берс, поставишь "Бетакам", чтобы эти башни были в кадре.
- Какие будут вопросы к рядовому? - уточнил я.
- Что ему снится... - пожал плечами Зюзель.
Фамилия рядового была Петров.
Берс с Зюзелем установили "Бетакам" и "Конвас", по команде Зюзеля "мотор" плёнка застрекотала, Берс тоже нажал кнопку, и фильм продолжил своё создание.
Поначалу рядового Петрова было достаточно сложно разговорить.
- Тут не надо думать... - задумчиво говорил нам он на любой вопрос, - Тут надо выполнять приказ командира.
- А что тебе снилось? Самое яркое? - спросил я.
- Мать недавно снилась, - подумав, сказал Петров, - Будто я приехал, дембельнулся. Ну, она обрадовалась. Ну, в магазин пошли. Купили чего-то - водки, хлеба... Солнце вокруг, лето. Деревня наша. Она меня спрашивает - как служишь, сынок? А я ей - да отслужил уже, мам, ты чего? Я вернулся. Она плачет. Мы выпили водки, понемногу...
Он замолчал.
- Сколько служить осталось? - спросил Зюзель.
- Девять дней.
- Да ладно?! - удивился я, - И ты на зачистки ездишь? Решил, что ли, армии жизнь посвятить?
- Да нет... У меня мать одна, в деревне. Скоро к ней поеду.
На этом интервью закончилось.
Через час все снова расселись на бронемашины и уехали по другому адресу.
- Все в горах попрятались... - сообщил майор Влад, - Одни женщины, старики да дети.
- Полевая почта "Юность"... - подтвердил Акула.
- А теперь куда? - спросил Зюзель.
Ему всё казалось, что он недобирает материала и снимает полный отстой. Да и плёнка могла дать брак по свету - такое яркое солнце было в горах.
- А теперь мы едем уничтожать подпольный нелегальный нефтезаводик, финансирующий бандформирования, - сказал Контрразведчик.
- А разве их все не кадыровцы контролируют?
- Ни хера они не контролируют, только свои шкуры, - сказал Блаватский в несвойственной ему манере газавата, - Да деньги бюджетные пилят.
- За что ты так нефть ненавидишь? - подколол его Контрразведчик, - Она же кровь земли?
- Вот именно. Чур, я стреляю! - улыбнулся Блаватский.
До подпольного нефтезаводика в степях под Аргуном - на вид представлявшего из себя несколько грязных замасленных железнодорожных цистерн, врытых в землю и соединённых ржавыми трубами - мы добирались часа два. Заводик никто не охранял. Экология вокруг была наглухо убита - из пропитанной солярой и прочим говном земли ничего не росло метров на тридцать в диаметре. Заводик заминировали и поручик Блаватский стрельнул в него из гранатомёта. Громыхнуло как следует - можно сказать, даже эхо по степи прокатилось, хотя, возможно, оно случилось исключительно в моих обдолбанных анашой ушах.
Ничего в действии снимать нам не дали - только последствия. Вся операция заняла минут тридцать-сорок.
- И часто вы такие заводики уничтожаете? - спросил я Блаватского.
- Один и тот же по пять раз в квартал, - сказал Блаватский, - А ты как думал?
Думал? Да я давно истребил в своём мозгу всё рациональное - настолько глупыми казались мне виды человеческой жизнедеятельности - как минимум последние семь часов, которые я не курил ничего, кроме никотиновых пустышек.
Что тут думать? Нефть надо запретить, как и все машины. Что, так сложно до этого додуматься? Религия отвлекает? Или научный атеизм?
Зюзель на бойцов взбеленился - не сразу, а с задержкой, только на середине обратной дороги.
- Какого хуя вы не даёте нам снимать то, что мы хотим?! - обратился он к Акуле, майору Владу и Контрразведчику, - Мы же не мешаем вам делать свою работу?!
- Ладно, ладно, успокойся, - успокаивал его Влад, - Приедем в лагерь, бухнём, и я тебе всё объясню.
- И я, - добавлял Контрразведчик.
- Какого хуя мы вообще сюда тогда приезжали?! - не унимался Зюзель.
- Для обрезания! - непонятно к чему пошутил Блаватский.
- Советская власть кончилась! Что тут непонятного?! А вы продолжаете представлять из себя какую-то коалицию мудозвонов! - закончил разговор Зюзель, отвернулся и уставился в окно.
Может быть, хоть на одно мгновение, но мне показалось, он их пристыдил. Хотя они военные. И обрезание тут ни при чём. Хотя в "Ярило" мусульман не берут - не положено. Даже татар. Тоже мне - военная тайна.
Не понимаю обрезания, хоть ты тресни. Кому, к Аллаху с Иеговой - и, главное, что? - я могу пожертвовать своим хуем, даже частично? Монашество тоже бред - рудимент экономических трудностей. А обрезание - понятно идиоту, что это чисто гигиеническая процедура пустынной доктрины. А свинина? Мёртвая свинья быстро тухнет в жарком климате - у войска может начаться повальный понос. Где-то в иных мирах за огромным столом восседают великие военачальники и теоретики всех войн - Сунь Цзы, Магомед, Александр Македонский, Атилла и другие официальные великие мастера массовых убийств на расстоянии. Кто ещё? Барбаросса из Моздока, столицы великой Алании, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон, Суворов, Маннергейм, Роммель, Тухачевский в противогазе, ещё живой генерал Шварцкопф, десятки других им подобных, но помельче - и у каждого в руках маленький калькулятор с тремя кнопками: ноль, минус, один. Жидкокристаллический холодный экранчик показывает всё увеличивающуюся абсолютную минус цифру.
"В нашем теле копошатся ожиревшие жуки - после смерти наступает жизнь что надо, мужики!!!" - таков вот вам привет от Зюзеля и всех питерских некрореалистов. Хотя в смысле кино, Зюзель - обычный реалист, без закидонов.
Мы невридимыми вернулись с нашей военной вылазки, поужинали и теперь пили в палатке в абсолютно мужской компании. Я, к счастью, уже накурился как следует - вместе со Стариной Хэмом, который тоже пришёл с нами побухать и курнуть - так что бойцы меня не раздражали. Накурившись, Старина Хэм стал утверждать, что он великий психолог - и я попросил его выдать мне мой психологический портрет.
- Ты же за нами наблюдаешь? Я же тебя накурил? - спрашивал я, - Вот и ты мне сообщи, что думаешь.
Он задумался, молча выпил водки, закурил сигарету и согласился.
- Ты лох чилийский, - сказал мне доктор Старина Хэм, - Невроз на неврозе, иждевенец и прихлебатель, подверженный гедонистическим пристрастиям. От всех воротишь нос, обладаешь больным самолюбием, ядовит и коварен, будто змей, один против всех, все должны тебе, а ты никому, симулянт и попрошайка, очень изредка желающий работать и кормить себя и свою семью. Под видом гениальности разыгрываешь карту социальной дезадаптации, ждёшь правительственных или иных субсидий, ищешь глупых меценатов. Пишешь, как правило, сплошную ерунду - спекулируешь на темах войны, Чечни, страдающих детишек и мёртвых фотографов. Грезишь мировым признанием и Нобелевской премией по литературе. Готов хоть в тюрьме за это отсидеть. Салманом Рушди тоже быть не хочешь. Ищешь золотую середину между кичем и трэшем. Ну, что знал - рассказал, пока всё.
- Откуда ты всё это про меня знаешь? - удивился я.
- Ты сам мне всё это рассказал, - пожал плечами доктор, - Не помнишь? На бруствере? Вы с Берсом там сидели? Берс подтвердит...
- Ну и память у тебя... - сказал Берс, - Я ни хрена не помню, в том числе тебя.
- Так это вы были под чем-то, - улыбнулся доктор, - Более серьёзным...
- Да ладно... Не может быть... - сказал Контрразведчик, не отрываясь от телевизора.
Так все по-тихому и напивались, уткнувшись в телевизор - там показывали познавательную передачу про Китай и его богатую кровопролитием историю.
- Спасибо, Архип, - сказал доктор, наливая всем спирту с "Нарзаном", - Вот она другая половина сознания, или мозга. Сознание и бессознательное.
- И кто из нас кто?
- Ты, конечно, сознание, Архип. Судя по всему, тебя в детстве переучили с левой руки на правую.
- Переучили, - сказал я.
- А у меня руки одинаково работают. Я могу одновременно обеими что-нибудь рисовать, в зеркальном отображении, - сказал Старина Хэм.
- Вот это круто! - воскликнул поручик Блаватский, - И ты никогда этого мне не говорил?!
Мы выпили за гениев и несовместимое с ними злодейство.
- Смотря, что называть злодейством, - высказался Берс.
- Гений лишь ошибка в системе, на которой учатся, - назидательно сообщил Контрразведчик.
- Многому на ваших системах научишься, - не соглашался я, - А гений и так всё видит на триста лет вперёд, а то и больше.
- Кто спорит?
- Я вам Джордано Бруно никогда не прощу, - сказал Берс.
- Кому это "нам"?
- Белой цивилизации. Христианской. И многих других, безвинно убиенных христианами, тоже не прощу, - добавил он.
- Никто себе не простит, - примирительно заметил Акула, - Меня с детства от этого колбасит. Веришь?
- Мсти, - сказал Берс, достал откуда-то внушительную сигару и закурил.
- Я думаю, - вступил я, - Что дело тут не в цивилизации и не в культуре, а в каких-то общих информационных завихрениях...
- Какие завихрения? - удивился Берс, - Они же орудие пыток носят на груди?!
- Я не христианин, я атеист, - радостно сообщил Акула, - Во втором поколении, а то и больше. Кто его знает?
- Твой атеизм простое приспособленчество и уход от конфликта, - сказал Берс, - И вся ваша цивилизация уходит от конфликта. Мерил семь раз, очень короткий, резать не стал. Жаль, не я это хокку сочинил...
- Шарикову больше водки не наливать, - пошутил Зюзель.
Он давно смотрел сквозь пальцы на то, что наш оператор Берс забухал - действительно, мало ли что бывает на войне. По любому ведь - ни хера интересного снимать нам не дают?
Так мы и напивались, часов до трёх ночи, пока телевизор не закончился, а потом все - кроме Разведчика, который ещё и не думал приползать с чеченских гор - пьяные легли спать. В моей голове шёл непрекращающийся сеанс одновременного развенчания всего сущего - непрочитанная книжка Елены Петровны Блаватской "Разоблачённая Изида", дневники православного врача экспедиции Рерихов "Развенчанный Тибет", и цитата оттуда: "Опять тибетские ламы, следующие нашим обозом, накурились гашиша и всю ночь что-то пели. Завтра опять придут ко мне просить таблеток от частого сердцебиения..."
Я ощущал, что на острие мутного болота общественной жизни тысячелетиями в охотку загибающейся нации - эволюционной гуманоидной ветке сбоку насчёт развития альтернативных схемах коммуникативных иерархий, в личностном плане паразитирующих на основных инстинктах, в целях повышения комфортности в постнатальной и предтанатосовой фазах. В ущерб, понятное дело, процессам преодоления отчуждения, если, конечно, не паразитировать и на энергии их саморазрушения - научившись создавать так называемых клонов-провокаторов.
Ничего более конкретного изнутри мне - от чего-то - не сообщалось.
25.
Самый качественный мой друг для моих родителей - это кардиохирург Виталий. Вит пересаживает сердца покойников умирающим - но мои родители любят его не за это. Просто он вежлив до крайности - даже вежливее Берса, которого мои предки тоже привечают, от сердца. Особенно с пожилыми людьми. Пожилые у него в клинике, как правило, реципиенты - а молодые как раз доноры. То бишь, трупы. В России нет трансплантационной культуры, потому что совести у людей маловато. В Европе же считается почётным всегда носить с собой пластиковую карточку с перечислением личных внутренних органов, готовых к пересадке. В случае чего. Они там каждый день живут, как последний - это правильно и общественно одобряемо, особенно для молодых мотоциклистов.
Охреневая от данного цивилизационного подвига, Вит и свалил в Гермашку, лет пять назад, вместе с женой и ребёнком. Устроился нелегально работать в какой-то частной еврейской клинике для богатых, мечтающих продлить своё немыслимое без жизни богатство.
- Представляешь, - рассказывает он мне, приезжая раз в год в Москву, - Мы садимся на вертолёт и кружим над крупными городами. Они там все близко. Кружим, как стервятники. И ждём, когда кого-нибудь переедет машина. Или парень на мотоцикле врежется куда-нибудь, и с концами. Вертолёт фрахтуем за бабки у военных. Слушаем полицейскую волну. Бывает, по несколько часов кружим. Но чтобы без добычи - такого никогда не бывало. Статистика. Клиент-то ждёт... А у меня в руках чемоданчик - и в нём не сухой лёд, как здесь, а новейшая система терморегуляции... Блядь, вы тут в России живёте, как в каменном веке!
- Не... Тогда приятней было, это уж точно... - не соглашаюсь я, - Расскажи-ка лучше про Амстердам. Сколько тебе до него часов на машине?
- Три-четыре! - гордо говорит Вит, и добавляет, - А обратно семь.
- Понятно. Грибы там есть?
- А как же! Даже в одноразовых пакетиках, как чайная заварка!
Жена его с малым ребёнком не выдержала культурного барьера и реэмегрировала обратно в Москву, не продержавшись на неметчине и года. Хотя так мечтала о загранице. А теперь обзывает славный немецкий город Эссен не иначе, как "Пырловка". Даже книжку об этом написала, по типу Робски наоборот.
А Вит отказался оттуда возвращаться в наши клиники, наполненные, по его словам, в большинстве своём сплошь ворами и бездарями. Не пациентами, понятно, а врачами. Пациент вне критики. С пациентами Вит вежлив и корректен, как похоронный агент.
- По любому, немцев резать приятней... - говорит Вит, когда мы раскуриваемся, как в былые годы. Он редко приезжает в Москву.
Мы с ним познакомились лет десять тому назад через общего дилера, и тут же задружились. Сначала на тему кьеркегоровских идей о болезни к смерти, а после уже и просто так. Побухать, покурить, скушать ЛСД, поехать на его раздолбанных "Жигулях" на грибную поляну. Помню, как мы с хакером Либидосом натрескались героином на его свадьбе. Даже в милицию попали - после не относящейся к свадьбе драки со скинхедами у метро ВДНХ - но даже это не испортило настроения. Шапочку Гиппократа Вит накладывает на пробитую голову за четыре минуты, особенно пьяный и под крики "Горько!"
Не у каждого есть друг, который чуть не ежедневно копается в человеческих внутренностях. Тем более - в сердце. Это же центр вселенной. И хотя, как утверждает Берс, у вселенной нет центра и пределов - но сердце это как раз такой орган, который может снять любые логические ограничения. Сердце заведует временем - а время ведь чистый плод индивидуального сознания? Кто сказал, что крыса живёт три года? По количеству ударов сердца она живёт столько же, сколько человек. И слон. И, наверняка, столько же - динозавры. А вот у таракана и прочих насекомых - пять сердец. Так, наверное, какой-нибудь сложный математический дифференциал, чтобы время посчитать. А бактерии - те вообще линейно не живут, а только лишь делятся и делятся, без изменений, быстро и вне времени.
Сердце, как минимум человеческое, мне кажется, должно быть сильным, добрым и негромко ухахатывающимся. Все люди могут быть такими, и мой друг-кардиохирург тоже чаще всего такой, если никто в этот день не умер, не упало на кафель оттаявшее донорское сердце, подвергшись обширной гематоме и выброшенное в мусорный бак. Не рассыпались по полу, потерявшись, дорогие американские шунты. Не приснились зарезанные белые крысы. Но это бывает редко.
Чаще всего в своих снах Вит бывает счастлив, хотя и в достаточно абсурдных ситуациях. Или как раз поэтому. Иногда - он часто рассказывает этот повторяющийся сон - ему снится, что он плывёт на огромном лайнере типа "Титаник". Ночь, все спят, он выходит на палубу подышать морским бризом. И видит приближающийся гигантский айсберг - но не простой, а весь изрытый пещерами, катакомбами и ходами, прорытыми императорскими, судя по размерам, пингвинов. Большие чёрно-белые птицы кудахчут и суетятся - по ходу, это как раз они и ведут ледяную глыбину на погибель сотням белых людей всех возрастов.
Зачарованный зрелищем их слаженной жизнедеятельности, Вит моментально включает объективного учёного и забывает о всём человеческом в себе. В результате мой друг напрочь предаёт сей тонущий с мирно спящими пассажирами коммерческий дредноут - разве что не помогает жестоким птицам довершить всю грязную работу с барахтающимися в ледяной океанической воде пассажирами. Пингвины глушат их, забрасывая кусками льда, которые откалывает от своего природного дредноута. А кардиохирург просто смотрит и прётся, как пародия на Тургенева у Достоевского в "Бесах". А когда приходит пора затонуть самому - то сразу же просыпается. И ждёт этого удивительного яркого катарсического донельзя сна по новой.
Мне кажется, таким образом он снимает у себя чувство вины за всех больных, которые знали его, как врача, но всё равно взяли и умерли. Почему я так думаю? А откуда же тогда в этом сне взялись лёд и массовая гибель. А половинчатые пингвины просто олицетворяют беспринципных слуг медицинской системы. Здоровье - что дышло, мол. Куда повернёт?
Вит всегда соглашается со мной, особенно если мы уже выпили литр виски и выкурили пару-тройку добрых косяков. Он объясняет:
- Хирургия, Архип, это область медицинских знаний, в которых развитие и использование рефлексии играет одну из главенствующих ролей.
- Например?
- Например, ты думаешь, что знаешь, где и как ты должен выполнить разрез. С каким нажимом пилить лобзиком грудную кость. Все дозы препаратов подсчитаны на компьютере. Но ты даже не можешь себе представить, как на самом деле прочна кожа, и какое ощущение рукам передает скальпель, рассекая ее поверхность! Можешь себе представить?
- Не-а... Ты кури, кури, а то опьянеешь... За бухлом ещё пойдём?
- Обожди. Дай дорасскажу... В иллюстрациях медицинских атласов человеческое тело представлено как открытая книжка. Бери и переворачивай страницы. Но что делать, если эти страницы абсолютно непредсказуемы в реальности?
- Да? Что?
- Что они умеют сжиматься! Что они пульсируют! И, блядь, сука, кровоточат! А текущая кровь, заливающая рану - это ведь одна из краеугольных основ рефлексии.
- Да уж...
- Под названием "страх смерти"! Недаром ведь обряды любых народов содержат жертвоприношение, как один из древнейших культов поклонение крови.
- Да пошли они на хуй!
- Не говори... Даже абсолютно спокойный внешне человек реагирует на вид крови самым широким спектром рефлексов. Активизируются симпатическая и парасимпатические системы. Учащается дыхание и ритм сердца. Обильное слюнотечение. Волосы встают дыбом.
- Чё? Реально? У тебя?
- У всех, Архип! У всех! Да я вообще, блядь, уже лысею... Когда я впервые задумался над этим - над кровью, не над облысением - после первого года работы в операционной... У меня были проблемы с оценкой своей вменяемости. Правда, позднее пришло понимание, что и эти рефлексы могут притупляться. Не верь! Не верь сладкоголосым врачам, Архип, ты понял?
- Да я вообще никому не верю...
- Молодец! Тот врач, кто с тобой больше пятнадцати минут, просто пидорас, у которого до хуя времени, и он хочет расположить тебя к себе, чтобы поглубже залезть в твой карман.
- Да слать его на хуй!
- Шли! И всем так советуй. Приятная улыбка и внимание на лице врача, это всего лишь профессиональная маска, наработанная за не одну сотню смертельных историй... Представь - мужик, шестьдесят пять всего, и так хуево ему с сердцем... И стенки висят аккинетичные, и пробы с нагрузками положительные, абсолютно все. Ну, не хватает его сердцу кислорода, забиты его сердечные артерии атеросклеротическими бляхами. Не хуй было жрать сыто, да жопу в кабинете на мягком стуле просиживать...
- Бегать надо было?
- От нас не убежишь... Я в молодости в морге на трупах бомжей тренировался, и с удивлением обнаружил, знаешь что?
- Откуда знаю?
- Нету у них этих бляшек в сосудах сердца! Нету! Блядь, хоть диссер пиши. То ли алкоголь все порастворил, то ли житьё на свежем воздухе. И если поголовно у всех у нас к тридцати пяти бляшки есть, у бомжей их ни хуя нету. А интактные сосуды вообще, так сказать, подросткового периода... Ты понимаешь что-нибудь, Архип?
- Ну... Так...
- Вот и я не понимаю... Ещё пример. Разрез. Неприятная бабка, тяжёлая. Кожа тонкая, ткани кровучие, сосуды мелкие. В общем, сразу ясно что операция будет нуднейшая. Может, мы ей и поможем, а может... Слушай, как меня заебал этот ебанутый пиздёж российской прессы о воровстве органов.
- А что? Всем ведь интересно, что в этом мире творится...
- Идиоты! Да все пересаженные получают конкретную терапию, и расход лекарств на эту терапию четко проходит по массе реестров, проверить которые не составляет никакого труд! Так что узнать, кто кому и что пересадил, не представляется проблемой. Заводов изготовителей этих лекарств по пальцам пересчитать можно, и все они преимущественно серьезные медицинские концерны.
Да к тому же в России программа трансплантации органов, давно сдохла, как некоммерческая... Думаешь, легко на это смотреть?
- Ладно, ты не кипятись...
- Время всё рассудит... Для меня лично конкретика такая. Есть труп, мозги желе, сердце бъётся, легкие качает аппарат. Есть молодая красивая девушка, ей от силы пол года осталось. С новым сердцем может ещё лет десять - пятнадцать протянет. У меня сложные отношения с высшими инстанциями, но я считаю разумным из двух полутрупов собрать одного живого.
- Это тебе президенту нашему надо написать... Или в Рейхстаг... Что за девушка то, наша или немка там, у тебя на новой родине? Слушай, ты так материться стал в этой неметчине...
- Это из-за китаёз нелегальных. Подсиживают, суки, блядь. Ладно. Да везде одно и то же... Так о чём я?
- О двух полутрупах.
- А, ну да, ну да. Так вот. Я бы вообще снимал всю процедуру операции, и по выписке предлагал бы кассету, за бабки естественно, пациентам. Они же не в курсе того, что с ними там происходит. И тут тебе раз, и вся полнота картины. Изо рта трубки торчат, куча всяких канюлей и магистралей в вены и в артерии повтыканы, в члене катетер...
Потом мы идём в ночь, за бухлом. Потом ещё пару вечером зависаем в каких-то барах - а ему ведь надо навестить всех своих любимых медсестёр, и выпить с бывшими коллегами. Рассказать всем, как много ему платят евреи, и сколько им самим платят умирающие бюргеры, все сплошь миллионеры. И как он кружит на вертолёте бундесвера над бывшими фашистскими городами, которые много лет назад геройски атаковал его дед-танкист. И как охуенско в Амстердаме, особенно сорт "Замбези зе бест". И сколько лет ему дадут, если их нелегальную по строгим немецким законам бригаду накроет полиция.
Через пару недель Вит возвращается обратно в Гермашку, в свою холостяцкую комнату в общагу, и снова нелегально трудится в своей клинике типа хай-тэк, от зари до зари. И очень редко - не чаще раза в месяц - выезжает в Амстердам на выходные. Наедается пирожков с гашишем, звонит мне на мобильный и настойчиво зовёт в гости, причём очень срочно:
- Ты же европейская величина! Последний классик русской литературы! Без пяти минут лауреат нобелевской премии! - на самолюбие давит, гадёныш.
А у меня опять загранпаспорт утерян, а денег лишних всё нет и нет. И без любимой я не поеду, и детей нам оставить не на кого.
Но Вит не врубается - и всегда звонит, наглухо убитый голландской вольницей, и зовёт, зовёт. Иногда, видать, всё-таки-хреново ему в Гермашке - в бригаде одни китайцы да македонцы, реципиенты-бюргеры сплошь толстые и испуганные, а доноры-трупы в основном всё одни и те же пьяные и обкуренные молодые мотоциклисты, то есть наши немецкие братья. Жалко их.
Единственное, за что Виталий благодарит провидение - так это за то, что не выбрал себе специализацией детские трансплантологию и кардиохирургию.
- Сам бы уже давно лежал с инфарктом... Или вообще в могиле! - так он это объясняет.
Кому охота сгореть на работе? Пусть даже на любимой, выбранной с детства, и освоенной до инстинктивности. Такой, что побеждает рефлексию смертельных страхов нашей коротенькой, практически мгновенной, жизни...
Особенно, если для кого-нибудь твоя работа может быть последним признаком жизни в теле, оставляемом сознанием на гниение или огонь. Или поедание расчленёнки собакам и птицам, как в Тибете...
Но там, правда, нету трансплантологов. Там такое никому и в голову не придёт. Берс неоднократно объяснял Виту, что в случае трансплантации сердца, как главной чакры индивидуального человеческого ума, жить остаётся как раз сознание донора, то есть покойника.
А тот, кто оплачивает себе пересадку, и чьё изношенное сердце улетает в мусорку, и к кому потом придут радующиеся счастливому исходу родственники, вот он как раз и умирает.
- Голова ничего не решает! - Берс стучит себя по голове, - В сердце весь ум! Зря ты столько белых крыс зарезал...
- Но кого-то из этих двух мы всё-таки спасаем... - задумчиво парирует Виталик, - Пусть даже не того, кто оплатил. А какая разница? Крыс мне тоже жалко... И людей, всех. А что делать?
- Клизьму! - смеётся Берс.
Как ни крути, а в современной медицинской науке превалирует абсолютно ложная концепция человеческого здоровья. Но лично убеждаться в этом ни к чему.
Если бы не богатырское, хотя и не большое, драгоценное моё человеческое тело - долго бы я продержался на этом спирту? Да меня вообще ни разу не тошнило - кормёжка солдатская была ничего, да и порции большие-пребольшие, да и у офицеров, с которыми мы делили кров, были свои, купленные на рынке в Аргуне, продукты. Меня еда вообще не интересовала - наверное, из-за приближающегося полнолуния. И Дня Независимости. А запасы спирта были неистощимы - его где-то выменивали на казённое растительное масло.
Моральному большинству лишний раз кого-нибудь полюбить по-настоящему или некогда, или скучно - от этого на планете любви очень мало, а больше какой-то глупой сублимации. Давиловка какая-то с детства начинается, фрустрации там всякие, и пиши пропало. Хорошо ещё, если годам к сорока пяти врубишься во что-нибудь, а здоровье и терпение к тому времени ещё останутся. Но это вряд ли - экологии то пиздец. Гея начинает гневаться, и старик Вернадский вертится в гробу, вырабатывая зачем-то злорадную мёртвую волну.
Свобода от себя - что этому противопоставишь? И кто он, этот сам собой человек, создание вечной природы? Вот так грузинский философ Мамардашвили умер на скамеечке в аэропорту - и что с этого? Обыватель правит миром, и всегда правил, и нечего дёргаться - смерть всех уравняла.
Машина всегда была у власти. Потому что она и есть власть, проявленная в своей энергетически-делегированной форме. Революция - смешно, она, само собой происходит, как часть общей эволюции. Как эти маленькие чёрная с белой точки на китайском круге "инь-ян". Ведь их могло и не быть, но они там есть. И вообще этот круг на плоскости, что неверно, он ведь шар. Например, если посмотреть на татуировку "инь-ян" на бритом затылке майора Влада из нашего отряда спецназа "Ярило" - этот круг лишь проекция объёмной модели. В которой через эти места проходит поток Дао, или чего-то там. Куда проходит, и откуда - никому не ведомо, кроме разве что изобретателя точки бифуркации профессора-эмигранта Иосифа Пригожина. Вот такая получается вселенская хитросовокупительность. Если люди перестанут мудрствовать и отбросят умничанье - польза их возрастёт во сто крат. Эх, да кто бы говорил...
А в личной жизни надо быть проще. Не стоит её усложнять. Если есть любовь - понятно, почему. А если любви нет - тоже, в общем, понятно, почему не надо усложнять. Там и усложнять то нечего - хуяч сам себе по мозгам, раз в такое счастье привалило. Любовь!
Мне всегда так думалось - при загадочном приближении красивой женщины, которой я до сих пор не видел. Что-то подобное должен был чувствовать тот научный чувак, что первым раскопал гробницу Нефертити. Или какой-нибудь скифской царицы, или даже скелет женщины-неандерталки. Или кроманьонки, что гораздо прогрессивней. Они ведь, вроде как, от пришельцев произошли. У них ноги длиннее и лицо миловидней.
Если человек много лет ежедневно занимается чем-то одним и тем же - в его мозгу и натуре неминуемо есть то, чего нет у того, кто занимается чем-то другим. Это просто должно быть так. Это касается как моногамного многолетнего секса по обоюдной искренней любви - так и живой современной поэтической литературы.
И наоборот тоже верно, само собой - что бы это ни значило. Нету ни одной науки - от философского безумия через противоестественные изыскания и деконструкцию к теории реальности как единого семантического поля - которая могла бы это опровергнуть. Да и зачем?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги