Гагарин. Человек и легенда

Глава 9 Случай в Форосе

Крым — почти остров. Он выступает в Черное море, соединяясь с Украиной двумя перемычками-полуостровами, тонкими, словно вены. Северная оконечность острова — приятные, но скучные места. Юг — другое дело. Там и живописные горы, и пронизанные солнцем леса, и укромные пляжи под тенью пальм. Здесь даже в октябре отличная погода, а миндальные деревья вновь зацветают к февралю.

Черное море никогда не принадлежало целиком России. Южная его часть досталась старому врагу — Турции. Россия с давних пор затаила на нее обиду. Бригада легкой кавалерии лорда Кардигана некогда ворвалась в Балаклавскую «долину смерти», а слева и справа ощетинились русские батареи…[18] В конце концов Россия проиграла англичанам — не в последнюю очередь из-за турецкого участия в Крымской войне. Но это было давно, а сегодня корабли Черноморского флота по-прежнему зорко следят из Севастополя за Турцией и ее союзниками по НАТО.

Во время Второй мировой войны Черчилль и Рузвельт заключили свою непростую договоренность со старым добрым «дядюшкой Джо» — Сталиным; и случилось это тут, в Крыму, в Ялте. В Форосе, на том же побережье, чуть западнее Ялты, у Хрущева имелась дача. Современные руководители государства до сих пор иногда проводят там лето, хотя никогда точно не знают, что замышляют их враги, пока они отдыхают в тысячах километров от Кремля. В августе 1991 года Михаила Горбачева захватили врасплох, когда он дремал на своей даче, расположенной на одном из высоких утесов, откуда открывался великолепный, но, видимо, недостаточно широкий вид.

В 1960-х, во времена своего расцвета, форосская резиденция «Тессели» представляла собой роскошный санаторный комплекс, принимавший лишь самых привилегированных советских граждан. Теплое море, свежее мясо, фрукты, изысканные вина и, вероятно, кое-какие свободы — здесь были доступны все эти удовольствия. Предполагалось, что власти не станут чересчур пристально следить, как развлекаются гости Фороса. Первые космонавты и их помощники, с женами и близкими, также отдыхали в этом благословенном месте.

Назовем ее Анной. Возможно, Анн было даже две. Анна Румянцева, молоденькая медсестра, дежурила в «Тессели» 14 сентября 1961 года, когда сюда вселились Гагарин и его приятели-космонавты. Она рассказывает множество подробностей о другой медсестре по имени Анна, также работавшей в Форосе во время пребывания там Гагарина. А может быть, эти две Анны — на самом деле одна и та же? Не важно. Сегодня Анна Румянцева — замужняя женщина, почтенная бабушка, практикующий врач.

«В жизни встречается такой тип людей, которые постоянно ищут приключений. Особенно часто это бывает у мужчин, — замечает Анна. — Мне кажется, именно к такому типу относился Юрий Алексеевич Гагарин. Вспоминаю одно небольшое происшествие, прыжок с террасы, — можно ведь рассказать коротко, верно? Не думаю, чтобы он что-нибудь хотел скрыть от своей Валентины. Нет, он просто по-мальчишески выпендривался, чтобы потом сказать ей: „Ты зря думаешь, что я там был и чем-то таким занимался“».

Более длинная версия рассказа Анны раскрывает нам больше.

Группа состояла из 28 человек. Юрий и Валентина приехали в санаторий со своей младшей дочерью Галей, которой было девять месяцев и которая нуждалась в постоянном материнском уходе. Там же отдыхали тогда Герман Титов, Алексей Леонов, журналист Ярослав Голованов, целая куча космонавтов, кое-кто из технического персонала и даже страшный Николай Каманин, по-дружески выпивавший со своими ребятами, отдыхая от (как формулирует Голованов) образа «законченного мерзавца-сталиниста».

Каманин заметил, что Юрий с Валей не очень-то ладят. Юрий бывал груб, рассеян, уделял жене мало внимания. Иногда она мрачно сидела в машине, а ее муж беспечно уходил посмотреть достопримечательности или выпить с какими-нибудь крымскими сановниками. Порой он вел себя настолько дурно, что доводил Валю до слез. Каманин и его жена Мария были потрясены поведением Гагарина, оно стало для них полной неожиданностью. Через несколько дней после начала отпуска Каманин отозвал его в сторонку. В своем дневнике он пишет: «Я сказал Гагарину: „Вчера мне в первый раз было стыдно за тебя, ты очень обидел Валю“. Гагарин признал, что виноват, и обещал исправиться»1.

Титов в Форосе вел себя, пожалуй, не лучше. К тому времени, судя по всему, в нем значительно ослабла та дисциплинированность, которой восхищался Каманин при подготовке первого полета «Востока». Каманин счел необходимым предупредить обоих своих первых космонавтов, что они «на скользком пути».

Гагарин не исправился, он явно изо всех сил пытался развеяться. На вторую неделю отдыха он повез некоторых своих спутников в море на небольшой моторке. Персонал санатория заклинал его: это против правил, он не знает местных условий, ветер дует с берега, погода может испортиться, ему не следует выходить в море. Но он все-таки вышел, увел лодку далеко от берега и бесстрашно ею управлял, закладывая крутые виражи и обдавая брызгами своих пассажиров. Волнение увеличилось, как его и предупреждали2. Лодка скрылась за горизонтом, с берега ее уже не видели, и пришлось высылать на помощь другую моторку, побольше. Когда его доставили на берег, Гагарин отправился в поликлинику: он так резко поворачивал руль лодки, что ладони у него растрескались и кровоточили. Боль и общая неприятность этой дурацкой авантюры не помешали ему обратить внимание на хорошенькую светловолосую медсестру, обрабатывавшую ему ссадины. «Юрий Алексеевич был очень милый человек, такой веселый и жизнерадостный», — признаёт Анна. Он спросил, работает ли она здесь. Она ответила — да.

На другой день Титов, Каманин и десять других членов группы с утра пораньше собрали рюкзаки. Конечно, свои последний день отдыха они отметили как следует. «А потом, вечером, отметили еще раз», — сухо вспоминает Анна. В дневниковой записи Каманин описывает тихие игры в карты и шахматы, но в столь чинное времяпрепровождение верится с трудом, учитывая общий темп питья и шумных увеселений, заданный в предшествующие две недели.

Журналист Голованов излагает такую версию событий 3 октября: «Гагарина позвали в гости севастопольские моряки Черноморского флота. Я там был вместе с ним и Германом Титовым. Мы вернулись в Форос, на другой день навестили местных пионеров под Ялтой, а потом — виноградники Массандры. В общем, мы оттуда вернулись довольно захорошевшие. И Юра решил нанести визит приятельнице. Но тут надо сказать кое-что о его замечательном характере… — Голованов ненадолго отвлекается от главной нити повествования. — Знаете, его жена Валентина была женщина довольно сложная. Она защищала Юру от всевозможных искушений, которые могли возникнуть в его положении… В общем, Валентина узнала, что Первый Космонавт исчез, и решила выяснить, где он. А он проявил настоящую джентльменскую доблесть и благородство — выпрыгнул из окна второго этажа».

Чтобы не смотреть, как они шутят и играют на своей вечеринке, Анне пришлось уйти из здания. Она говорила Анне Румянцевой, что вошла в комнату и села на диван. «Юрий Алексеевич… не знаю, что у него было на уме. Он был пьяный, — вспоминала она. — Может, он просто хотел поговорить? Не думаю, чтобы у него имелись какие-то дурные мысли. Во всяком случае, он вошел к Анне в комнату. Закрыл дверь, но на ключ запирать не стал. А Валентина Ивановна вошла сразу же вслед за ним. Представьте, открывается дверь… Может, он хотел сказать, что она ошиблась, а может, думал спрятаться? Не знаю».

После инцидента Николай Каманин подверг допросу санаторную обслугу, в том числе и Анну, после чего вывел собственную версию произошедшего:

«Как рассказала медсестра Аня, она после смены с дежурства зашла в комнату отдохнуть, лежала на кровати одетой и читала книгу. Гагарин вошел в комнату, закрыл дверь на ключ и со словами: „Ну что, будешь кричать?“ — пытался ее поцеловать… В это время раздался стук в дверь, и Гагарин выпрыгнул с балкона».

Возможно, между Юрием и Валентиной состоялся неприятный разговор, а возможно, она ворвалась в комнату и обнаружила, что там нет ни малейших следов мужа, лишь задыхающаяся и растрепанная Анна. Может быть, Валентина потребовала сказать, где ее супруг, и Анне пришлось ответить, что он прячется на балконе. Рассказы Анны об этой сцене многочисленны и отличаются друг от друга, скорее они похожи на вынужденные интерпретации событий, чем на прямое их искажение, однако, судя по всему, обе женщины перегнулись через край балкона, чтобы посмотреть, и увидели, что внизу распростерся неподвижный Гагарин. «Тогда на балконах рос дикий виноград, — вспоминает Анна Румянцева. — Видно, он зацепился за лозу, когда падал. Он ударился о бордюр лбом. Не самая лучшая посадка. Из космоса он вернулся удачно. А тут приземлился неудачно… Я все это узнала от Анны. Ее тоже зовут Анна. Она мне и рассказала».

В тот день, 4 октября, Николай Каманин еще до того, как узнал все скандальные подробности, записал в дневнике кратко и по-деловому, что в состоянии алкогольного опьянения Гагарин выпрыгнул из окна, в результате получил серьезную травму лица и шрам над бровью. Врачи военно-морского флота сделали операцию. Позже Каманин писал: «Консилиум врачей решил, что еще 10 дней Гагарин должен соблюдать постельный режим. На открытие 22-го съезда КПСС он уже не попадет»3.

Каманин был одним из первых, кто оказался возле Гагарина после падения. Ему не доставило большого удовольствия состояние космонавта. Было столько крови, что ему на мгновение показалось — Гагарин застрелился. Валя уже сбегала по лестнице, чтобы посмотреть, что случилось. Она крикнула Каманину: «Что же вы все стоите, помогите ему! Он умирает!»

Немедленно вызвали врачей из севастопольского полевого госпиталя. Пока же форосский медперсонал оказывал первую помощь; проверили, насколько сохранили чувствительность конечности Гагарина, после чего решили, что его можно положить на раскладушку, которую кто-то принес из здания. Затем его внесли внутрь, и медики сделали ему локальную анестезию лба. Оказалось, что раздроблена лобная кость. Когда прибыли севастопольские хирурги, они вынули осколки кости, провели первичную обработку и зашили рану. Все это время Гагарин сжимал чью-то руку. Он не проронил ни звука, но его ногти оставили на этой руке багровые следы, так крепко он за нее ухватился.

Похоже, до Гагарина стала доходить вся чудовищность его промаха. Он поднял взгляд на Анну и задал ей один-единственный вопрос:

— Я буду летать?

Она сказала — посмотрим.

Анна была признательна Гагарину за то, что он даже сейчас, при такой боли, в такой неловкой ситуации, дал себе труд выгородить «Анну» перед властями. «Он попросил позвать кого-то из руководства санатория и сказал: „Конечно, она не виновата“. Так оно и было. Ее перевели в другой корпус, но она продолжала работать в санатории».

В главном корпусе санатория устроили специальный закрытый медпункт. Анна и другая медсестра, сменяясь, постоянно дежурили возле Гагарина, а Валентина проводила у его изголовья долгие часы. Несмотря ни на что, она относилась к Анне очень дружелюбно. «Она вспоминала, как они жили до того, как Юрий полетел в космос. Рассказывала, как он серьезно готовился к своему полету, говорила, что иногда сожалеет о такой жизни».

Врачи опасались, что Гагарин мог получить сотрясение мозга. Позже Юрий настаивал, что ни на секунду не терял сознание, но ему все равно предписали строгий постельный режим. После трех дней безделья он сел, опершись на подушки, и пожаловался Анне:

— Хватит, надоело. Я хочу чем-нибудь заняться. Анна, закройте дверь, пожалуйста. Сделать бы стойку на кистях.

— Юрий Алексеевич! Если врачи узнают, меня с работы выгонят!

— Не беспокойтесь. Я чувствую, что здоров. Просто хочется чем-нибудь заняться.

Он встал на руки, а потом всячески проказничал. Гагарин чувствовал себя отлично, только ужасно скучал. Анна убедила его лечь. Он заметил:

— Об этом будут еще сто лет судачить. Когда будете бабушкой, расскажете внукам, как когда-то лечили Юрия Гагарина.

Но он понимал, что прыгать из окна было глупо. За веселой улыбкой и неотразимой самоуверенностью крылись мрачные раздумья о будущем. Беспокоился и Каманин. В дневнике он писал, что это происшествие «попортило очень много крови мне и многим другим людям, несущим ответственность за Гагарина. Это происшествие могло закончиться очень печально для Гагарина, меня и нашей страны. Юрий Гагарин был на волосок от нелепой и глупейшей смерти».

Через три дня за Гагариным приехал лимузин «Чайка», чтобы отвезти его на съезд партии. Его несли на носилках, хотя он к этому времени уже вовсю ходил и потому счел всю эту ситуацию нелепой. Лежа на носилках, он громко хохотал. Его доставили в Севастополь и погрузили на самолет, летевший в Москву. По прибытии ему не разрешили выступать на съезде слишком долго и после заседания общаться с другими делегатами. Официальные сообщения рапортуют о его весьма активном участии в съезде, несмотря на уверенность Каманина в том, что Гагарин не в состоянии даже присутствовать на съезде, не говоря уж об участии в его работе. Голованов объясняет: «На самом деле он появился, но только на пятый или шестой день после открытия, и фотограф снимал его только в профиль, чтобы не видно было рану на лбу». Между тем газеты изложили эту историю так, чтобы успокоить любопытных. «Помню, писали, что Юрий держал на руках свою маленькую дочку и споткнулся, так что ему пришлось пожертвовать собой, чтобы она не пострадала, вот он и поранил себе лоб. Так объясняли эту рану». «Известия» давали другую версию этой официальной сказки: Гагарин якобы нырял в Черное море, чтобы спасти тонущую дочь, и ударился головой о камни.

Врачам, лечившим Гагарина, объявили благодарность и повысили в должности. Хрущева задело, что его любимый космонавт не смог с должным блеском показаться на

партийном съезде, но еще больше он озаботился безопасностью своего юного друга. Нравственная сторона форосской драмы его, судя по всему, не особенно волновала. Бурлацкий, советник Хрущева, отмечает: «Несмотря на пресловутую партийную мораль, которая считалась очень строгой, все отнеслись к этому как к забавному происшествию. Хрущев смеялся. Жена его, возможно, нет… Но, думаю, существовали генералы, различные высшие военачальники, у которых отношения с Гагариным были не такие легкие. Думаю, они завидовали его близости к Хрущеву». Эти обиженные соперники не сочли историю такой уж потешной, полагает Бурлацкий. Они с неудовольствием отметили недостойное поведение Гагарина и надолго запомнили этот эпизод.

Разумеется, Николай Каманин подвергся резкой критике за то, что в Форосе допустил недосмотр. 14 ноября на партсобрании в Звездном городке ему пришлось объяснить поведение Титова и Гагарина, постаравшись представить события как можно в более выгодном свете[19]:

«Выступившие Гагарин и Титов в основном правильно доложили о своем поведении на курорте. Признали случаи злоупотребления спиртным, легкомысленное отношение к женщинам и другие проступки. Юра достоверно изложил обстоятельства своего ранения, но, по-видимому, заботясь о спокойствии Вали, утверждал, что, заходя в комнату, из которой выпрыгнул, он не знал, что там находится медсестра Аня…»

Каманин убедил собрание вынести решение, что Первый Космонавт номер один просто по-детски играл с женой в прятки, тогда как его пьяного дублера Титова сбили с пути истинного спутники-некосмонавты. Все понимали, что это «ложь во спасение», однако в итоге сошлись на корректных официальных версиях, не без помощи рукописных объяснительных с извинениями, составленных космонавтами лично. Каманин отмечал: «Хотя я и убежден, что мотив посещения комнаты был другой, не стал настаивать на своем. Версию Гагарина нельзя считать совсем невероятной, и она в какой-то мере смягчает само происшествие и не будет поводом для раздора в семье».

Каманин проявил снисходительность, однако после возобновления в декабре всемирного турне Гагарина он с большим неудовольствием отметил, что Первый Космонавт так и не исправился. 14 декабря Каманин записал в дневнике:

«Даже после происшествия в Крыму он не отказался совсем от выпивок… Я не хотел бы быть пророком, но мне кажется, что со временем он будет пить, и пить крепко. Сейчас он в зените славы, все время на виду, постоянно несет большую моральную и физическую нагрузку, чувствуя, что за каждым его шагом наблюдают. Пройдет еще 1–2 года, обстановка значительно изменится, и тогда у него появятся нотки неудовлетворенности. В его семейной жизни они уже и сейчас заметны: он не уважает жену, иногда унижает ее, а она не обладает достаточным тактом, воспитанием и другими достоинствами, чтобы влиять на него».

Кроме того, он отмечал, что у Титова, недавно вернувшегося из поездки в Индонезию, «появились признаки зазнайства». Очевидно, Каманин почувствовал, что под его началом оказался еще один заблудший космонавт. Следует иметь в виду, что его личные дневники служат не только тайным вместилищем раздражения, но и являются достоверным историческим свидетельством. Едва ли найдется кто-нибудь из задействованных в советской космической программе (включая даже великого Главного Конструктора), кого бы он ни критиковал в тот или иной момент, часто несправедливо и столь же часто — перед тем как спустя несколько дней совершенно переменить мнение. Достается даже Хрущеву. Вероятно, административные трения, возникшие у Каманина после форосского инцидента, отчасти объясняют его необычный всплеск раздражения по отношению к съезду, зафиксированный в дневнике: к тому самому съезду, где недостаточно яркое появление Гагарина вызвало столько неловкостей. На этом съезде Хрущев предложил вынести тело Сталина из Мавзолея. 5 ноября 1961 года Каманин гневно писал в дневнике:

«Очень много людей не одобряют эти решения, многие открыто заявляют об этом в метро, трамваях, автобусах и на улице… Попрание авторитета Сталина приносит нам много неприятностей за рубежом, наносится громадный вред воспитанию молодежи, которая теряет веру в авторитеты… Сталин управлял страной 30 лет, и при нем наша Родина стала могущественной державой. Имя Сталина не затемнят жалкие потуги пигмеев… А что можно сказать о Хрущеве? Мелкий, завистливый политикан, трусливый подхалим… Хрущева народ не любит, все знают о его сплошных дипломатических провалах: Китай, Югославия, Албания, Венгрия, США, Франция, Англия и т. д.».

Парадокс в том, что при Сталине никто не посмел бы занести на бумагу подобные откровения о властях, опасаясь, что это раскроется и написавшего расстреляют. Можно предположить, что хрущевское окружение винило Каманина в том, что он не держит своих космонавтов в узде, и он выплеснул оскорбленные чувства на страницы дневника; однако в своих политических воззрениях он был не одинок. Возможно, в октябре 1961 года у Каманина имелся целый ряд причин для горьких раздумий, но в своей оценке он оказался по большому счету прав: Первый секретарь Никита Сергеевич Хрущев двигался к своему падению. Как и Юрий Гагарин.

К декабрю 1961 года мировое турне возобновилось, побледневший шрам Гагарина аккуратно замазали. Дели. Лакхнау. Бомбей. Калькутта. Коломбо. Кабул. Каир. Дальше, дальше, вперед. Посещая Цейлон, Гагарин участвовал в пятнадцати встречах, и везде надо было говорить. Во время его визита в Каир одна из местных газет сообщила, что его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета от Смоленской области4.

Афины. Никозия. В Токио — провокационный вопрос об игрушках. Один японский журналист хотел узнать, почему Гагарин купил столько японских мягких зверюшек для своих детей. Может быть, там, на его родине, игрушек недостать? Гагарин парировал: «Я всегда привожу дочкам подарки. На этот раз я решил удивить их японскими куклами, но теперь эту историю подхватят все газеты, и сюрприза не будет. Вы испортили удовольствие двум маленьким девочкам». Он произнес это с самой обаятельной улыбкой, и вопрошатель признал свое поражение. Другие присутствовавшие при этом журналисты одобрительно зашумели. Один — ноль в пользу Гагарина.

На этом отрезке пути к нему присоединилась Валя, но совмещать заграничные поездки с уходом за детьми было непросто, и она предпочитала оставаться в Москве, пока муж путешествует. Она отличалась застенчивостью, и редкие публичные выступления давались ей с трудом.

Пока Гагарин пребывал за границей, Валю возил Демчук. Водитель заметил, что она терпеть не может публичности. Немногочисленные зарубежные поездки она переносила с напряжением, да и московские улицы и магазины стали для нее не меньшим бременем. Демчук сопровождал ее, когда она ездила за покупками. Валя всегда, как обычный человек, становилась в конце очереди, но какая-нибудь старушка-покупательница ее, как правило, сразу же узнавала. «Тогда она мгновенно поворачивалась, снова садилась в машину и говорила: „Поехали. Меня узнали“. Все ее пропускали, просили подойти к прилавку, но она скромно возвращалась в машину, и мы ехали в другой магазин».

Николай Каманин сопровождал Гагарина еще в нескольких зарубежных поездках. 4 декабря 1961 года, во время визита в Индию, он записал в дневнике:

«Наблюдая миллионные толпы людей, так горячо приветствующих Гагарина, я часто вспоминал свои юношеские впечатления от одной лубочной картинки, изображающей встречу Иисуса Христа с народом… Фантазия людей тех далеких времен не шла дальше чуда с пятью хлебами и пятью тысячами голодных, накормленных Христом этими самыми хлебами. А вот наш Гагарин одним своим появлением утоляет жажду многотысячных иноплеменных толп… Это пишу я, хотя мне лучше других известно, что Гагарин — это только счастливая случайность, на его месте мог быть и другой. Помнится, 11 апреля 1961 года [накануне первого космического полета] я записал в своем дневнике: „Завтра Гагарин будет всемирно известным человеком“. Но и я не предвидел тогда всего величия свершавшегося».

К 9 декабря Гагарин, Валя и их сопровождение уже прибыли на Цейлон, в Коломбо. Гагарин признался Каманину: «Работаем на износ, так я долго не выдержу». Советский посол в Коломбо настаивал на как можно большем числе публичных выступлений и встреч. Каманин не удержался и отметил:

«Они делают всё, чтобы выжать из Гагарина максимум возможного для поддержки правительства. Как это отразится на Гагарине, их не интересует…»

Каманин все больше беспокоится о Гагарине с его злоупотреблением спиртным и о Вале с ее все возрастающей неспособностью переносить напряжение публичных мероприятий. Голованов и другие близкие разделяли точку зрения Каманина. Судя по всему, Гагарин пил благоразумно, просто любил повеселиться: в часы отдыха он мог хорошо выпить вместе со всеми, но редко позволял себе слишком много алкоголя, когда работал. К сожалению, эти рекламные турне загоняли его в ситуации, когда он должен был постоянно пить, откликаясь на бесконечные тосты, произносимые в его честь. Это, в придачу к безжалостному графику публичных мероприятий, взваливавшему на его плечи большие эмоциональные нагрузки, незаметно привело к тому, что он стал все больше злоупотреблять спиртным. Вениамину Русаеву и Алексею Беликову (сотрудникам КГБ, личным сопровождающим Гагарина и одновременно его консультантам-спичрайтерам) часто ставили в вину такое положение дел, но что они могли предпринять в такой ситуации…

У Гагарина сложились очень хорошие отношения с Русаевым, и они всегда заступались друг за друга. Спустя много лет Русаев говорил: «Юра был очень чистосердечный человек, он часто брал на себя ответственность за всякие неприятности, которые устраивали другие. Что касается Германа Титова, то этому все было как с гуся вода. После своего полета он раз двадцать, если не больше, совершал, что называется, серьезные дисциплинарные проступки, попадал в аварии на машине и тому подобное. Всем вечно хотелось как-то втянуть в эти истории Юру, но тут уж вмешивался я».

Русаев вместе со своим коллегой Беликовым, блестящим лингвистом, сидели рядом с Гагариным, когда он выступал или беседовал с журналистами. «Я был скорее не телохранитель, а советник и помощник. Сами можете представить, сколько всяких трудностей Юре встречалось в публичной жизни и в заграничных поездках. И моя работа была — о нем заботиться». Не то чтобы Гагарин был неловок в общественной жизни, совсем напротив. «Он отлично помнил имена всех политиков и официальных лиц, с которыми встречался, в отличие от Каманина, который много раз с ним ездил за границу, но в таких вещах был совершенно безнадежен… Часто Юра действовал интуитивно, на слух, ему не нужны были указания и помощь. Я поражался, как он справляется с таким огромным количеством вопросов».

Русаев поведал трогательные подробности: «Никита Сергеевич Хрущев мог порядочно нагрузиться уже после двух рюмок, и Юра всегда следил, чтобы он не перебирал». Хотя Гагарин явно обожал Хрущева, он старался держаться от других политиков как можно дальше — насколько позволяла вежливость. Сергею Белоцерковскому довелось близко познакомиться с Гагариным: он преподавал ему аэрокосмические науки с 1964 года, когда тот пытался вернуться к серьезной работе. «Думаю, у него началось своего рода раздвоение личности. С одной стороны, его привечали короли, президенты и даже английская королева, а с другой, он никогда не терял связи с простым народом. Думаю, он начал ощущать, что у низших классов слишком мало прав, что им тяжело живется, при этом он наблюдал разложение в высших слоях общества. Он видел, как наши пьяные вожди танцевали на столах и отвратительно себя вели, и это не могло не ранить его честную душу. Я говорю не только о внешних признаках, но и о внутреннем распаде, который царил среди нашей правящей верхушки».

На Гагарина многие несправедливо обижались за то, что он якобы получал от Хрущева массу привилегий. Да, его и других космонавтов обеспечили жилищными условиями выше среднего уровня, но в остальном они жили не намного лучше большинства офицеров среднего звена. Титов говорил: «Честно говоря, мы никогда не получали особых благ. Мне вечно твердили: „Да тебе стоит только указать, где ты хочешь себе возвести роскошную дачу, и Хрущев ее тут же тебе отгрохает“. Но я никогда не утруждался такими просьбами, и Юра тоже. Мы были простые молодые ребята. О чем они болтают? На что нам были эти дачи?»

Русаев подтверждал: «Юрий был необыкновенно честный парень. Он был Первым космонавтом, он столько сделал для своей страны, а видели бы вы, где сейчас живет Валя. Не на приличной даче, а в каком-то курятнике. Юрий вкалывал ради блага Родины, а не для собственного обогащения»5.

Душевный покой Гагарина отравляли и более темные виды зависти, не обязательно связанные с материальными льготами, которыми он якобы наслаждался. Сергей Белоцерковский отмечал: «Даже Королев не мог ожидать той лавины проблем, которая нахлынула на Гагарина, когда он представлял страну за рубежом. У него появилось множество врагов — просто потому, что он держался обаятельнее и разговаривал откровеннее и разумнее, чем руководители официальных советских делегаций. Начальство такого не прощает».

Но Русаев не покладая рук старался защищать Гагарина от таких нападок: «Он всегда говорил, что политики — люди тяжелые и сложные, так ему казалось. Я ему отвечал: „Политика — дело грязное. Держись от нее подальше. У тебя есть твоя страна, твоя семья. Радуйся тому, что есть, и не лезь в политику“».

Русаев оставался рядом с Гагариным до 1964 года, когда Хрущева сместил Брежнев. После этого связи КГБ со всеми космонавтами стали совершенно иными. В марте 1967 года Гагарин в последний раз обратится к Русаеву — за политическим советом. Но тогда будет уже слишком поздно. Для них обоих.