Гагарин. Человек и легенда

Глава 3 Главный Конструктор

Был один человек, который отныне больше, чем кто-либо еще, управлял жизнью Гагарина — как друг и могущественный заступник. Этот человек не был космонавтом, хотя когда-то давно, в юности, научился пилотированию. Он пребывал в тени, где-то в самых верхних эшелонах космической власти. Большинство работавших в советской космонавтике называли его Королем или Шефом, а иногда по его инициалам — просто С.П. Его фамилию никогда не произносили публично, так как власти объявили его личность строжайшей государственной тайной. Долгие годы в многочисленных сообщениях о советских ракетных достижениях, проходивших по радио и в газетах, его называли только Главным Конструктором, без имени и фамилии.

Сергей Павлович Королев родился в 1907 году на Украине. Высшее образование получил в Москве. Став в 1930 году авиаконструктором, он увлекся ракетами. Сначала он видел в них подходящий источник энергии для своих летательных аппаратов, но к концу 30-х годов понял, что ракета как таковая способна сама по себе стать транспортным средством1.

Предвоенные армейские стратеги проявляли большой интерес к работе пионеров ракетостроения. Маршал Тухачевский организовал создание нового исследовательского центра, Лаборатории газовой динамики, прятавшейся за тяжеловесными валами петербургской Петропавловской крепости (на каменной кладке до сих пор видны следы термических ожогов), а в Москве над схожими проблемами трудилась Лаборатория реактивного движения. Благодаря этим параллельным исследованиям выдвинулся соперник Королева — Валентин Глушко, самый многообещающий конструктор топливных насосов и камер реактивных двигателей для ракет. Но Королев смотрел дальше: он размышлял о том, как соединить двигатели с топливными баками, навигационным оборудованием и полезной нагрузкой, чтобы создать ракетные средства передвижения, которые могли бы выполнять определенные функции — сбрасывать бомбы, вести метеонаблюдения в верхних слоях атмосферы, а когда-нибудь и исследовать космос.

Михаил Тухачевский главным образом интересовался крылатыми ракетами-бомбами и другим полезным для Красной армии вооружением. В 1933 году он начал масштабное объединение различных ракетных программ в единый военный проект. К сожалению, Сталин боялся умных солдат, а потому к 1937 году развернул широкомасштабную чистку среди офицеров, ставшую частью террора, царившего на всех уровнях советского общества. Тухачевского арестовали 11 июня и расстреляли в ближайшую же ночь2. Всех инженеров-ракетчиков, которых он собрал и поддерживал, тут же заподозрили в антисталинских настроениях и арестовали. Королева взяли 27 июня 1938 года. Его ожидало десять лет строгого режима в Сибири: по сути, это был смертный приговор.

В июне 1941 года вторгшиеся в страну фашисты одерживали сокрушительные победы над Красной армией, которая оказалась совершенно не готова к войне. Сталину вскоре пришлось пожалеть о чистке офицерского состава, которую он провел. Почти все уцелевшие командиры представляли собой бездарных лизоблюдов без всякого опыта ведения боевых действий или разработки армейской стратегии. Тогда-то Сергея Королева и многих других ценнейших инженерных работников освободили из лагерей и доставили в главные промышленные центры страны, где они должны были работать на авиационных и оружейных заводах — по-прежнему под охраной. Ближе к концу войны Королева освободили, так как его репутация отчасти восстановилась, и в сентябре 1945 года ему позволили пробраться в самое сердце разрушенной Германии в поисках еще не вывезенных американцами останков блестящей и печально знаменитой ракетной программы Вернера фон Брауна — «Фау-2». В 50-е годы Королев с невероятной энергией и решимостью создает целый ряд все более сложных ракет, тогда как Глушко разрабатывает несколько реактивных двигателей, относящихся к числу самых эффективных в истории.

Для человека, пережившего репрессии и лагеря, административные баталии с конкурентами или косными кремлевскими чиновниками были делом сравнительно нетрудным, особенно при куда менее жестком, чем сталинский, режиме Хрущева, правившего страной в конце 50-х — начале 60-х. Королев, с его фантастической целеустремленностью, организовал своего рода «сеть влияния» — намного более разветвленную и сложную, чем могли бы создать его соперники по аэрокосмической области. К 1956 году он утвердился в качестве руководителя своей собственной промышленной империи, столицей которой стал секретный завод в Калининграде, к северо-востоку от Москвы, скромно именовавшийся Опытно-конструкторским бюро № 1 (ОКБ-1). Королев являлся здесь самодержавным властителем, хотя на кремлевском уровне он и был подотчетен Министерству обороны под руководством маршала Устинова, а также организации с туманным названием — Министерство общего машиностроения. (В данном контексте «общее» — эвфемизм для обозначения ракет и спутников.)

В 1961 году московская журналистка Ольга Апенченко описывала впечатление, которое производил Королев на окружающих, когда он стремительно шагал по коридорам и цехам ОКБ-1, хотя она старательно избегает называть его фамилию и сам завод. Согласно установленным правилам, она именует его Главным Конструктором, и больше никак:

Юрий Мозжорин, один из главных специалистов по траекториям наведения, говорит, что это был «великий человек, необыкновенная личность. С ним можно было беседовать и о простом, и о сложном. Можно бы подумать, что тюрьма сломила его дух, но нет, совсем наоборот: когда я впервые с ним познакомился, в Германии, где мы исследовали „Фау-2“, он был настоящий король, человек целеустремленный и с сильной волей, твердо знавший, чего он хочет. Между прочим, он был очень строгий и требовательный, он мог тебя обругать, но никогда не оскорблял. Он всегда тебя выслушивал. На самом деле его все любили».

Почти все… Валентин Глушко, столь же целеустремленный, как и Королев, работал в собственном конструкторском бюро. Пока его двигатели подходили для ракет Королева, эти двое избегали открытых столкновений, но два гиганта советского ракетостроения не могли ужиться друг с другом. Несомненно, напряженность между ними зародилась еще летом 1938 года, когда Глушко почему-то приговорили всего лишь к восьми месяцам «домашнего ареста», а Королева отправили в лагерь. Возможно, Глушко предал большинство своих коллег, тогда как Королев хранил столь дорого ему обошедшееся молчание. Еще одним его соперником явился Михаил Янгель, разрабатывавший в своем днепропетровском конструкторском бюро реактивные ракеты, предназначенные исключительно для военных целей. Четвертой крупной фигурой советского ракетостроения стал Владимир Челомей, у которого хватило благоразумия взять к себе инженером Сергея, сына Хрущева.

До сих пор самая серьезная угроза автономии Королева и его ОКБ-1 исходила от высших кремлевских и околокремлевских чинов и от Министерства обороны: те и другие беспокоились, что его космические проекты тормозят развитие необходимых систем вооружений. И тогда он перехитрил их, создав ракету-носитель двойного назначения, а затем доказал, что пилотируемый космический корабль его конструкции можно переделать в беспилотный спутник-шпион. Выполняя ответственные военные задачи вместе с теми, что интересовали его лично, он обошел Янгеля и Челомея и сохранил жесткий контроль над большинством космических программ СССР до самой своей смерти — до 1966 года. Его гениальность заключалась в стандартизации многих важнейших узлов космического корабля, так что ошеломляющую череду пилотируемых и беспилотных аппаратов удавалось собирать на базе сходных компонентов. До этого не сумел дойти ни один из инженеров НАСА.

Американский историк космоса Энди Олдрин (сын Базза Олдрина, астронавта «Аполлона-11»), разъясняет тонкую тактику Королева: «Те, кто руководил военными ракетными программами, находились рядом с ним еще с войны. Во многом именно ему они были обязаны карьерой, так что не хотели открыто противостоять ему. Кроме того, военные толком не понимали его технологий и втайне ему просто доверялись. Поэтому когда Королев заявил: „Со спутниками-шпионами пока ничего не получится, сначала надо [заложить основу и] разработать пилотируемые аппараты“, у них по большому счету не было выбора, им оставалось принять его слова на веру. Можно сказать, он их надул… Он отлично понимал, как надо обращаться с советскими властями».

Одним из самых могущественных союзников Королева стал академик Мстислав Келдыш, неутомимо продвигавший новые космические экспедиции и орбитальные научные эксперименты. Этот специалист по математическому обсчету ракетных траекторий создал собственную базу в Москве, основой которой стал его специально построенный вычислительный центр. Подобно Королеву он обладал незаменимым опытом политической игры. Пока Королев строил ракеты, Келдыш разрабатывал маршруты их будущих полетов.

Больше всего Королева раздражало то, что при космических запусках он по-прежнему был вынужден полагаться на не очень-то умное сотрудничество Советской армии, поскольку его работа с ракетами была тесно связана с военными сферами. Он мог повернуть армейское оборудование на выполнение собственных целей, но не мог сделать так, чтобы ревнивые генералы вдруг исчезли. Впрочем, если ему кто-то мешал, он, как правило, не боялся поставить этого человека на место, обращаясь с ним как с младшим по званию. Олег Ивановский, ведущий инженер королёвского КБ, вспоминает: «Однажды какой-то очень высокий чин отказался на время космического полета предоставить доступ к важному каналу радиосвязи. Королев, говоря с ним по обычной телефонной линии, закричал: „Работать не умеешь! Давай-ка мне канал, а то в сержанты разжалую!“ Мы поразились, как грубо он разговаривает с вышестоящими».

Первый секретарь КПСС Никита Хрущев и его коллеги по Политбюро активно поддерживали Королева, когда их это устраивало, хотя власти не особенно интересовались подробностями устройства космической аппаратуры. В ракетных технологиях их больше восхищал внешний блеск и потенциальное политическое значение, а не детали механизмов. Когда в 1955 году начала разворачиваться первая ракетная программа Королева, Главный Конструктор попросил ведущих членов Политбюро проинспектировать его работу. Хрущев пишет в своих мемуарах:

Сергей Белоцерковский, коллега Королева, отвечавший за научные исследования, проводимые космонавтами, так формулирует позицию Политбюро по вопросам космоса: «Отношение властей к Королеву было потребительским. Пока он оставался незаменимым, пока он был им нужен для разработки ракет, щита, прикрывающего Родину, ему позволяли делать все, что необходимо, но работы, связанные с пилотируемыми космическими полетами, приходилось вести под прикрытием военных разработок. Штука в том, что Королев запускал своих космонавтов на тех же самых ракетах-носителях».

Его основной «рабочей лошадкой» служила реактивная космическая ракета-носитель двойного назначения Р-7 — «семерка», как ее ласково называли те, кто ее создавал и на ней летал. Топливом для Р-7 служила смесь жидкого кислорода и керосина; у «семерки» имелось четыре отделяемых боковых блока-ускорителя, и она стала первой в мире действующей межконтинентальной баллистической ракетой (МКБР). Каждый блок («ступень») аппарата содержал в себе четырехкамерный двигатель Глушко. Следует признать, что двигатели Глушко были великолепными — собственно, их до сих пор применяют в усовершенствованных ракетах, сделанных на базе Р-7 и доставляющих современные аппараты «Союз» к орбитальной станции «Мир»[7]. Новаторство Глушко заключалось в создании компактных топливных насосов и системы труб для обслуживания четырех камер сгорания одновременно. Поэтому суммарную реактивную тягу двадцати отдельных двигателей на Р-7 обеспечивают всего пять таких устройств.

Первые два запуска Р-7 прошли неудачно, однако 3 августа 1957 года эти ракеты успешно пролетели по траектории, рассчитанной для МКБР, а всего через два месяца начали свою карьеру в качестве космических ракет-носителей — 4 октября выведя на орбиту первый в мире искусственный спутник.

Энди Олдрин с восхищением говорит о том, как быстро Королев сумел прийти к своим невероятным космическим победам. «Он вместе с компанией ракетчиков после запуска первого спутника пытался удрать в отпуск, но они отдохнули всего два дня, когда Королеву позвонил Хрущев: „Товарищ Королев, приезжай в Кремль, ты нам нужен“. Конечно же он туда отправился и сел рядом с советскими лидерами, и они ему сказали: „Через месяц — сороковая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Мы хотим, чтобы в честь такого знаменательного события вы запустили еще один спутник“. Они предложили: пусть спутник передает из космоса „Интернационал“, но у Королева возникла другая мысль. Он решил отправить в космос животное, чтобы заложить основу для предстоящего пилотируемого полета. И действительно, всего через месяц он вместе со своими ребятами завершил создание нового космического аппарата и запустил его».

«Спутник-2» взлетел 3 ноября, с собакой Лайкой на борту. Это событие прямо указывало на то, в каком направлении развивается советская космическая программа. «Американцев поразил первый русский спутник, а теперь еще и Лайка. Выяснилось, что темная, непонятная, отсталая страна на другом краю света вдруг резко вырвалась вперед и опередила США».

31 января 1958 года американцы с помощью собственной небольшой ракеты наконец запустили свой первый спутник — «Эксплорер-1». Хрущев презрительно именовал его «грейпфрутом», так как он весил всего 14 кг (вес «Спутника-1» — 80 кг, а «Спутника-2» — 500 кг). Впрочем, «Эксплорер-1» тут же совершил одно из важнейших научных открытий XX столетия: несложная аппаратура Джеймса ван Аллена обнаружила существование радиационных поясов Земли5.

Когда осенью 1959 года дело дошло до отбора людей для пилотируемых космических полетов, Королев рассмотрел личные дела всех наиболее перспективных кандидатов и 18 июня 1960 года вызвал двадцать самых выдающихся пилотов в калининградское ОКБ-1, чтобы они увидели настоящий космический корабль. (До этого его узлы и компоненты еще не были собраны.) Алексей Леонов вспоминал, как, знакомясь с ними, Главный Конструктор произнес небольшую речь, призванную снять напряжение, овладевшее космонавтами: «Он сказал: „В сущности, мы делаем самую простую вещь на свете. Мы что-то изобретаем, находим подходящих людей для того, чтобы это построить, даем многочисленные заказы на компоненты по всей стране — самым лучшим заводам, с самым большим опытом. А когда они наконец доставляют то, что мы просили, нам остается только собрать все эти узлы вместе. Не так уж это сложно“. Однако мы, конечно, понимали, что для постройки космического корабля этого недостаточно». Но космонавтов тронули сердечность и дружелюбие Королева. Он называл их «мои орлята».

По словам Леонова, в тот день в кабинете Главного Конструктора Юрий Гагарин произвел хорошее впечатление: он внимательно слушал, задавал дельные вопросы о космосе и ракетах. В этой официальной полувоенной обстановке (молодых новобранцев впервые представляют командиру) любознательность Гагарина можно было легко счесть проявлением дерзости, но Главному Конструктору было приятно, что будущие космонавты способны задать прямой вопрос. Леонов вспоминает: «Он велел Юре встать и произнес: „Расскажи-ка мне, орленок, о своей жизни и родных“. Казалось, на десять-двадцать минут он забыл об остальных, обо всех нас. Думаю, Юра ему сразу же приглянулся».

Германа Титова, человека слегка надменного, не испугала репутация Главного Конструктора и его авторитарные замашки. «Что я тогда знал, зеленый лейтенантик с храбрющими глазами и почти без единой разумной мысли в голове», — покаянно признаётся он. В последующие месяцы и годы его отношения с Королевым так и не приобрели настоящей теплоты. «Видимо, двум львам тесно в одной клетке. Я не хочу сказать, что был львом под стать Королеву, но у нас действительно сложились непростые отношения».

Фаворитами Главного Конструктора стали Юрий Гагарин и Алексей Леонов, хотя Королев опекал и защищал всех космонавтов, которые летали на его ракетах и свято верили в их надежность.

После этого первого знакомства Королев отвел космонавтов в самое сердце ОКБ-1. Они проследовали в главный сборочный цех. Королев и Олег Ивановский, один из ведущих космических конструкторов, стали объяснять пилотам, что они видят перед собой, но по-настоящему понять это оказалось нелегко. Там аккуратным рядком стояла дюжина космических аппаратов, по возрастанию степени готовности: на одном конце шеренги — голая оболочка, на другом — почти полностью собранный корабль. На архивных кадрах запечатлена эта необыкновенная сцена. Каждый корабль состоял из серебристой сферы, расположенной на верхушке конического основания, покрытого проводами и трубами, а внизу имелся еще один конус, обращенный вершиной вниз и окруженный металлическими лопастями с тонкими бороздками. Этот двойной конус представлял собой отделяемый модуль с аппаратурой, а лопасти в нижней части служили радиаторами. Большие сферы (их называли шарами) служили кабинами для пилотов6. У этих машин, сделанных без учета аэродинамики, не было рулевых поверхностей и с виду — никаких средств реактивного перемещения; у них даже не было нормального оборудования для приземления. Они не могли стоять на полу, и их приходилось ставить в металлические фермы, чтобы они располагались вертикально, — как шаткие дома, которые поддерживают лесами. «Мы не могли это в себя вместить, — рассказывает Титов. — Совершенно невообразимая штука — шар без крыльев, вообще без всего. Летчику такое понять трудно. Конечно, мы, пилоты, никогда раньше ни с чем подобным не сталкивались».

Это были космические капсулы «Восток».

Целые пучки электрических проводов шли от тестирующих устройств и заводских кабелепроводов, змеились по полу, вылезали из стен, свешивались с потолка. Каждый из них, подобно хищному корню, проникал в тело столь лелеемых людьми космических машин, тестировал, анализировал, питал их энергией или отключал их от нее, по мере того как инженеры в белых халатах проводили свои бесконечные испытания. Завод походил на джунгли, где всем правят гигантские серебристые жуки.

Олег Ивановский, имевший репутацию неутомимого оратора, посвятил космонавтов в удивительные подробности, касавшиеся узлов корабля. «Кое-что они из меня вытянули». При этом он изучал лица двадцати будущих космонавтов, смотревших на него. Двадцать молодых людей, двадцать имен, двадцать незнакомцев. Разумеется, Королев их уже знал, но Ивановский до этого никогда с ними не встречался. «Они с любопытством глазели на наши аппараты, словно в первый раз увидели какие-то космические технологии. Я знал, что все они летчики и авиация им знакома, но надо честно признать: кто из них мог бы уже успеть привыкнуть к этой новой машине?»

Королев оборвал лекцию Ивановского и разъяснил полетные характеристики «Востока» языком, который легче было понять пилотам, прошедшим подготовку на МиГах. Однако он предупредил слушателей:

— Вам еще многому предстоит научиться. В один день всего не расскажешь. Мы создадим специальные классы, чтобы вам подробно изучить всю систему. Будете ходить на лекции, а потом устроим вам экзамены.

Один из них, славный парень с неотразимой улыбкой, спросил Королева:

— Сергей Павлович, а оценки будете ставить?

— Да, и мы вас выгоним! — рявкнул на него Королев. — Прекратить улыбки! Чему вы там улыбаетесь, Юрий Алексеевич?

Королев изучающе смотрел на парня, следя за его реакцией: вероятно, Главный Конструктор намеренно пытался разрушить то настроение, которое перед этим создал у себя в кабинете. Гагарин постарался изобразить на лице серьезность, но при этом вовсе не испугался. Он сохранил полнейшее спокойствие, а Королев, по всей видимости, как раз и добивался такого отклика. Ивановский знал это по собственному опыту: всего несколько недель назад Королев в ярости уволил его. Он часто устраивал такие внезапные увольнения, а на другое утро восстанавливал человека в должности. Так он выпускал пар. В тот раз он орал на весь сборочный цех: «Ты больше у меня не работаешь! Запишу тебе выговор в личное дело». Ивановский прокричал в ответ: «Это невозможно, вы меня только что уволили! Я у вас и так больше не работаю». Королев снова начал кричать на него, но скоро инцидент забылся. Главный Конструктор восхищался людьми, которые способны были устоять перед ним, которые играли в открытую и не скрывали серьезных проблем лишь для того, чтобы сохранить за собой место. После этого случая у Королева сложились очень доверительные отношения с Ивановским. А теперь этот самоуверенный мальчишка из Смоленской области…

Вдруг Королев предложил космонавтам поближе познакомиться с одним из «Востоков» — моделью, которую использовали при наземных испытаниях, но на которой стоял почти полный набор оборудования для настоящего космического полета, в том числе катапультное кресло и приборные панели. Алексей Леонов вспоминает, как Королев велел им разуться (чтобы не нарушать чистоту корабля), подняться по лесенке и залезть в открытый люк шара. Без малейших колебаний Гагарин выступил вперед. «Разрешите, Сергей Павлович?» Он скинул ботинки и вскарабкался наверх.

Что касается эпизода с ботинками, то один из членов первого отряда космонавтов, Валерий Быковский, утверждает, что Гагарина вовсе не просили их снять. Собственно, пилоту не обязательно стаскивать обувь перед тем, как он усядется в кабину нового МиГа, так зачем же делать это сейчас? «Так вот разуваются, входя в дом, в русских деревнях», — подумалось Быковскому7. С этой минуты он был уверен, что первым в космосе станет именно Гагарин.

А Гагарин не обращал внимания на товарищей: его полностью захватила кабина космического аппарата. Внутри она была выстлана легкой резиновой пеной коричневатого цвета. Эта подкладка скрывала подлинное нутро корабля — бесконечную сеть труб и системы распределения электроэнергии. Лишь через несколько недель космонавтам предстояло познакомиться с этими тайнами, сейчас окутанными для них мраком неизвестности. Пока же Гагарин, проведя беглый осмотр, мог увидеть лишь то, что больше всего бросалось в глаза. Вероятно, он обнаружил, что отсек гораздо менее загроможден, чем кабина его МиГа. Циферблатов и приборов здесь оказалось явно меньше. Основную часть пространства занимало катапультное кресло, на котором он сейчас развалился. Оно казалось успокаивающе-знакомым, только здесь он лежал на спине, а не сидел выпрямившись, как в самолете. На стене, прямо напротив лица, располагался простенький пульт с немногочисленными тумблерами, несколькими индикаторами, хронометром и маленьким глобусом Земли. Неискушенному человеку он мог показаться просто детской обучающей игрушкой, но в последующие месяцы Гагарин и его коллеги узнали о спрятанных внутри корабля гироскопах и акселерометрах, передающих данные на этот шарик, благодаря чему тот вращался в точном соответствии с положением «Востока» на орбите, говоря пилоту, в каком месте над Землей находится корабль. Другие индикаторы на приборной панели отсчитывали число витков вокруг планеты и показывали внутренние параметры: температуру, давление, содержание углекислого газа и кислорода, уровни радиации. Космонавтам предстояло узнать, что не все из этих устройств предназначены непосредственно для них самих. Им следовало с заданными интервалами снимать показания приборов и по радиоканалу сообщать результаты всевозможных замеров на Землю, где уже другие решат, что означают эти показания и как распорядиться кораблем.

Слева Гагарин, вероятно, увидел еще одну небольшую панель, на которой имелось четыре ряда тумблеров. По словам Леонова, он поиграл ими и сразу понял, что сумеет дотянуться до них лишь правой рукой. «Естественное» расположение кресла, свойственное кабине самолета, здесь не применялось, хотя его опущенная правая рука удобно легла на маленький рычаг, который для каждого пилота «Востока» служил, по сути, ближайшим аналогом рычага управления истребителем. Справа, повыше, располагался радиоприемник, совмещенный с радиопередатчиком. Оставалось лишь еще одно устройство — ящик для продуктов. До него было легко дотянуться и правой, и левой рукой.

Внизу, под ногами, чуть впереди, Гагарин мог увидеть круглый иллюминатор с мелкими калибровочными делениями-рисками — «Взор», оптическое устройство для ориентации корабля в пространстве, состоящее из линз и зеркал. При наблюдении через «Взор» кривизна земного горизонта казалась сильно увеличенной. Когда «Восток» находился под определенным углом по отношению к Земле, пилот мог наблюдать по всему внешнему краю «Взора» сверкающее кольцо горизонта — признак того, что аппарат занял правильное положение для возврата в атмосферу (с поджигом реактивного двигателя). Устройство чем-то походило на кривое зеркало из парка аттракционов: изобретательные инженеры за неимением лучшего оборудования сделали из него прецизионный инструмент космической навигации.

Убранство кабины этого опытного образца «Востока» все же несколько отличалось от того, что Гагарин увидит, отправившись в полет на реальном космическом аппарате. Со временем он встретится с новым оборудованием — например с докучной телекамерой, наставленной ему прямо в лицо, или с яркой лампой, бьющей прямо в глаза, чтобы врачи могли фиксировать выражение его лица. На левой же панели расположится клавиатура с цифрами — два ряда по три цифры в каждом, всего шесть. Ее назначение не сразу стало понятно — как ему, так и кому-либо из его товарищей, забиравшихся в кабину после него.

Через несколько минут его позвали наружу. В кабину стали по очереди залезать другие космонавты, а Королев с Ивановским, просунувшись в люк, показывали им элементы управления.

Потом, выходя из сборочного цеха, космонавты оживленно обсуждали «Восток», гадая, кто первым на нем полетит. Алексей Леонов вспоминал, как приобнял Гагарина и заметил: «Сегодня для тебя очень важный день. По-моему, выбор пал на тебя». Некоторые члены отряда поддакнули. Гагарин успел произвести впечатление, впервые поднявшись на борт космического корабля.

А между тем Валя начинала понимать, какие тяготы приходится переносить жене космонавта. В 1978 году она рассказывала журналисту Ярославу Голованову: «Юра приходил домой поздно, часто уезжал в командировки. О своих делах он не очень-то распространялся, а если я проявляла женское любопытство, отшучивался… Наверное, он просто не имел права рассказывать о ней (о работе) в семье…» Она признавалась: «Временами мне казалось, что служебные дела в Звездном всё больше и больше отнимают у меня Юрия. Я старалась делать вид, что не замечаю этого. И все же странная тревога порою овладевала мной…»8

Однажды во второй половине 1960 года Гагарин привел домой нескольких своих приятелей-космонавтов, и Валя, вернувшись из больницы в Звездном городке, где она работала, услышала, как они шепчутся: «Теперь уже скоро… Пойдет, наверное, Юра. А может, Гера или кто другой…»