Гарем до и после Хюррем

Мы в Малой Азии. В той ее части, которая сегодня зовется Турцией. Некогда она была лишь средоточием необъятной Османской империи. Именно здесь и происходили волнующие нас события.

Крохотное Османское государство, созданное немногочисленным племенем в 1299 году, быстро превратилось в мировую империю и просуществовало 624 года! За эти шесть с лишним веков сменились тридцать шесть беев и султанов из династии Османов. Разные то были люди… Некоторые из них оказались весьма способными государственным мужами и просто мужьями, другие продемонстрировали свою полную политическую и… телесную несостоятельность.

Подобно историям других стран, летопись Османской империи следует рассматривать в тесном сочетании разных факторов, и немалую роль в политике, как и в других сферах человеческой жизни, играла любовь.

В Османском государстве, где господство мужчины было неизбежным, некоторые женщины гарема проявили поразительные способности правительниц. Эти женщины выходили на авансцену истории и контролировали государственные дела в те важные моменты, когда султаны оказывались неспособными управлять страной. Именно в этом и состоит одна из главных тайн гарема. Те, кто оценивал его роль, рассматривая этот «институт» извне, всегда составляли неправильное представление о гареме. Исследователям казалось, что женщины имели здесь лишь ограниченную свободу. На самом же деле они творили историю!

Да, столетиями гарем хранил свою тайну…

Мы решились лишь прикоснуться к ней, приоткрыв полог над одним из самых загадочных явлений Востока. Но понять его можно только на фоне истории самой Османской империи. Наложница (рабыня), икбал, кадынэфенди (жены султана), валиде-султан (мать султана), харемагадары (евнухи)… Все они предстают перед нами в хитросплетениях их взаимоотношений благодаря дошедшим до наших дней запискам и рассказам последних обитателей султанского дворца. В своих книгах они раскрыли многие стороны жизни гарема, главным образом в стамбульском дворце Топкапы. Те же, кто захочет пройтись по настоящему гарему, могут совершить экскурсию по нему в конце книги.

В преддверии великих дел

Прошла всего тысяча лет с тех пор, как Сельджук-бей из племени кынык озугской ветви тюркских племен, перешедших в ислам, основал государство Сельджукидов и стал защитником халифов. Сначала сельджуки вторглись в Персию. Обитатели византийского дворца задолго до их появления уловили топот копыт турецкой конницы и направили крупную армию для защиты восточной границы.

26 августа 1071 года византийские войска во главе с императором Романом IV Диогеном в битве при Маназкерте (Малазгирте) были разгромлены сельджуками. После этой победы перед турками открылся путь в Анатолию. Они овладели большей частью этой благодатной земли, захватили Никею — город, имевший большое политическое и религиозное значение для византийцев. Султан сельджуков назначил Сулеймана, сына Куталмыша, правителем Анатолии за его военные успехи. Так было основано Сельджукское государство в Анатолии со столицей в Конье.

Сельджуки со своей специфической культурой привнесли новые элементы в размеренную когда-то жизнь Анатолии. Они развернули обширное строительство, учитывая при этом все технические достижения доанатолийских культур: воздвигали школы, мечети, больницы в таких городах, как Сивас, Эрзерум, Конья, и украшали эти здания. Кроме того, они соединили свою столицу Конью с соседними городами хорошими, безопасными дорогами и построили караван-сараи для обеспечения их безопасности.

Тем временем из-за монгольской угрозы в Центральной Азии огузское племя кайы вынуждено было навсегда покинуть родину. Караван кайы сначала прибыл в восточную Анатолию и некоторое время находился в Ахлате. Часть племени решила вернуться, а остальные (около 400 шатров) двинулись дальше на запад и достигли Анкары, оставшись жить в Караджадаге.

В то время государством Сельджукидов в Анатолии правил султан Алаеддин Кейкубад. Когда он отправился на войну в западную Анатолию, то призвал новоприбывших принять участие в походе. Так воины племени кайы, возглавляемые Эртогрулом, стали частью сельджукской армии. И в то время как Алаеддин Кейкубад был вынужден вернуться из-за монгольской угрозы с востока, Эртогрул продолжал сражаться и захватил Сегют и окрестности. Сельджукский султан даровал Эртогрулбею область Сегют на зимнее время и плато Доманич — на летнее.

Так племя кайы наконец обрело новую родину в Анатолии. Тем временем, пока оно расселялось в Сегюте, умер Алаеддин Кейкубад, а монгольская угроза на востоке усиливалась. В конечном счете монгольские орды разбили наголову сельджуков при Кеседаге и захватили Анатолию. Эртогрул же умер в возрасте старше 90 лет в Сегюте в 1281 году.

Осман I — основатель империи

Беем был назначен его младший сын, двадцатитрехлетний Осман. Он продолжал расширять границы родного бейлика, женился на Мал-хатун, дочери сельджукского визиря, и укрепил свою политическую власть. После этого Осман вступил в брак с Бала-хатун, дочерью шейха Эдебали, религиозного вождя всего региона. Этими браками он упрочил свое положение, продолжая расширять свой бейлик.

Византийцы, внимательно следившие за активностью кочевников, считали Османа опасным противником. Они попытались убить его: договорились пригласить Османа на свадебную церемонию и покончить с ним. Осман раскрыл их план и решил отомстить, заманив их в ловушку. Он переодел своих солдат в женскую одежду и отправился на свадьбу. Когда византийцы попытались убить Османа, его солдаты, сбросив женскую одежду, истребили византийских воинов и всю местную знать. Осман выдал невесту Холиферу, дочь князя Иерхисара, за своего сына. Она позже приняла ислам, взяв турецкое имя Нилюфер.

В то время сельджукские султаны играли незначительную роль под властью монгольских Хулагуидов. Осман же, воспользовавшись подходящей ситуацией, провозгласил независимость. С этого времени правящая династия стала называться по его имени — Османами.

В 1307 году монголы убили последнего сельджукского султана. Эта дата считается концом Сельджукского султаната. Это произошло вскоре после объявления Османом независимости. Многие княжества в Анатолии также стали независимыми. Поскольку Осман страдал подагрой, он передал бразды правления в 1324 году сыну Орхану. По завещанию, он хотел, чтобы Орхан любой ценой захватил Брусу (Бурсу) и похоронил отца там. Выполняя его волю, Орхан захватил город в 1326 году и предал там земле своего отца, умершего в возрасте 67 лет.

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи»

Осман был похоронен здесь, в Бурсе, на склоне горы, в усыпальнице, обращенной через море в сторону Константинополя. Вкупе с могилами его наследников она стала центром паломничества мусульман. Эпитафия на его могиле была облечена в форму молитвы, которую на протяжении веков, опоясавшись обоюдоострым мечом Османа, должны были произносить все вступавшие на османский трон наследники: «Будь столь же добродетелен, как Осман!» Он действительно был добродетельным человеком, в духе традиций раннего мусульманства, наставлявшим, находясь на смертном одре, своего сына: «поощрять справедливость и тем самым украшать землю. Порадуй мою отлетающую душу блистательной чередой побед… Своими руками распространяй религию… Возводи ученость в достоинство, чтобы был утвержден Божественный закон».

Историческая роль Османа заключалась в деятельности племенного вождя, сплотившего вокруг себя народ. Его сын Орхан создал для народа государство, его внук Мурад I превратил государство в империю. Их достижения как политиков были по достоинству оценены одним османским поэтом XIX века, сказавшим: «Мы из племени вырастили подчинявшую себе мир державу».

Созданием своего государства и, позднее, империи османы были во многом обязаны традициям и социальным институтам гази, тем бойцам за веру, кому они были искренне преданы. Традиции гази уходили своими корнями в жизнь общины, основанную на моральных принципах, с корпорациями, или братствами, подчинявшимися своду исламских правил добродетельного поведения. Исходя главным образом из религиозных целей, эти правила включали в себя абстрактные концепции с сильным акцентом неортодоксального мистицизма, в итоге принимая конкретные и практические формы. В городах раннего периода ислама мусульмане приспосабливались к тому, чтобы охватить учением цеха купцов и ремесленников. В пограничных местностях и деревнях они создавали боевые братства, подобно ахи. Братья по оружию были движимы воинственным и почти фанатичным энтузиазмом в отношении как религии, так и войны. Эти братства напоминали известные рыцарские ордена Запада, налагая друг на друга и принимая на себя взаимные обязательства во время встреч в местах, напоминавших те, в которых собирались мистические братства ислама в прежние времена.

Из записок путешественника Ибн Баттуты, XIV в.

«Нигде в мире нельзя встретить кого-либо, сравнимого с ними в их внимательности, заботливости в отношении незнакомцев, в их пылкой готовности покормить вас и исполнить ваши желания, отвести руку тирана, убить агентов полиции и тех негодяев, которые якшаются с ними. Ахи, на их местном языке, — это тот, кого собравшиеся вместе товарищи по роду занятий вместе с другими неженатыми мужчинами и теми, кто дал обет безбрачия, выбирают своим руководителем.

По приглашению сапожника в ветхих одеждах и с вой лочной шапочкой на голове Ибн Баттута посетил приют, выстроенный «примерно двумястами мужчинами разного рода занятий» для того, чтобы принимать путешественников и других гостей, расходуя при этом на общую цель все, что они зарабатывали в течение дня. Это было «изящное здание, украшенное прекрасными румскими ковриками, с большим количеством светильников из иракского стекла. Стоя рядами, в зале находилась группа молодых людей в длинных мантиях и обуви… Их головы были прикрыты белыми шерстяными шапочками с прикрепленными к ним кусками материи длиною в локоть… Когда мы заняли свои места среди них, они внесли большой торжественный обед с фруктами и сладостями, после которого они начали петь и танцевать. Все в них наполнило нас восхищением, и мы были поражены их щедростью и врожденным благородством».

В Бурсе Ибн Баттута был принят султаном Орханом, «который является величайшим правителем среди всех правителей турок и самым богатым по размерам сокровищ, земель и вооруженных сил.

Одних крепостей у него около ста, и большую часть времени он снова и снова объезжает их… Говорят, что он никогда не останавливался ни в одном городе хотя бы на месяц. Он также непрерывно сражается с неверными и держит их в осаде».

Орхан был младшим из двух сыновей Османа, но именно его Осман назвал своим преемником, учитывая его недюжинные военные способности. По контрасту, его старший сын Алаеддин был человеком с жилкой ученого, увлекавшимся законом и религией. Легенда гласит, что он отказался от предложения своего младшего брата разделить наследство, по поводу чего Орхан заметил: «Поскольку, мой брат, ты не берешь стада и отары, я предлагаю тебе быть пастухом моего народа. Будь моим визирем». В этой должности тот, вплоть до своей смерти семь лет спустя, занимался управлением государством, организацией армии и разработкой нового законодательства.

Османскому бейлику уготована была великая роль в истории. Начались новые военные походы. Важные меры были приняты для управления страной. Из отдельных отрядов выросла 20-тысячная армия. По мере того как османы усиливали свою мощь, их соседи византийцы постоянно слабели из-за жестокой борьбы за престол. Императоры, стараясь удержаться у власти, просили помощи у Орхана. Византийский император Андроник III попросил его поддержать его и выдал за него свою дочь. Затем и Иоанн VI Кантакузен, также возжелавший породниться с Орханом, выдал свою дочь за этого турецкого бея.

Орхан-бей умер после 36-летнего правления на 80-м году жизни. Его сын Мурад, рожденный от Нилюфер-хатун, занял трон в 1359 году.

Шли годы. Мурад I, принявший титул султана, круто взялся за возведение основ государства. Он привел в порядок дела в Анатолии и, в 1362 году взяв Адрианополь (по-турецки Эдирне), перенес в него столицу, потому что оттуда было легче руководить военными действиями в Европе.

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи»

«Султаны сохраняли за собой право на абсолютное владение землей, которую они завоевали. Более того, поскольку они продолжали завоевания, росло количество земельных участков, становившихся доступными в качестве награды для все большего числа солдат. В рамках этой системы Орхан, следуя совету, исходившему от его брата Алаеддина, организовал регулярную армию под командованием суверена, профессиональную военную силу, находившуюся на военном положении, подобной которой в Европе не могли создать на протяжении последующих двух веков.

Армия его отца, Османа, состояла только из нерегулярных тюркских отрядов, добровольцев-кавалеристов, называвшихся акынджи. Рекрутируемые по деревням под возгласы «Каждый, кто хочет воевать!», они должны были быть готовы к определенной дате пойти с оружием. Они были опытными наездниками, скакавшими сплошной массой, как стена. Орхан, набирая своих воинов среди обладателей военных наделов, преобразовал это войско в авангард кавалеристов-разведчиков, роль которых заключалась в том, чтобы изучить местность перед намечаемой атакой. Таким образом, их преданность гарантировалась самыми богатыми земельными наделами. В поддержку им давались проводники, так называемые чавуши, и регулярные корпуса кавалерии, сипахи, получавшие денежное содержание.

Орхан набирал также нерегулярную пехоту, именовавшуюся азабы, — войско, которое можно было не щадить и место которого было на линии атаки, а задача — вызвать на себя первый залп противника. За ними противник, нередко к своему крайнему удивлению, наталкивался на более грозную линию вооруженных копьями, вымуштрованных войск. Взятыe из корпусов солдаты, которые получали жалованье и назывались оджаками капы кулу, были вооруженной силой, хорошо обученной приемам совместного ведения боя под началом командиров, которых они знали и уважали. В отличие от преобладавших в то время наемников, они были едины в своей преданности суверену, считая его дело своим собственным и целиком доверяя ему соблюдение своих интересов в смысле продвижения по службе и других наград за службу. В принципе они постоянно находились «у двери султанского шатра», подчиняясь абсолютной власти правителя, служа ему лично, под началом командира, которому поручено действовать от имени султана. Сила этих новых регулярных османских войск заключалась в абсолютной сплоченности и их постоянной готовности сражаться.

Османы всегда были начеку, их нельзя было застать врасплох. Армия была оснащена первоклассной службой разведки, хорошо информированной относительно того, когда и где может появиться неприятель, дополняемой безукоризненной работой проводников для сопровождения войск по нужному пути. Путешественник Бертран де ла Брокьер так отзывался об османских войсках: «Они могут внезапно трогаться с места, и сотня солдат-христиан произведет больше шума, чем десять тысяч османов. При первых ударах барабана они немедленно начинают маршировать, никогда не сбиваясь с шага, никогда не останавливаясь, пока не последует приказа. Легковооруженные, они способны за одну ночь проделать путь, на который у их христианских соперников уйдет три дня».

В мире войны

Таковы были военные таланты выносливого, упорного и дисциплинированного народа, веками вырабатывавшего в себе навыки кочевников к скорости и мобильности. Таковы были — также с точки зрения организации и тактики — принципы совершенного инструмента ведения войны, предназначенного превратить государство османов в империю. Это был народ, инстинктивно движимый унаследованным импульсом кочевников все время идти вперед по сознательно намеченному в западном направлении пути, в поиске новых пастбищ. С тех пор как они были обращены в ислам, этот поиск стал «святым делом» и еще сильнее подогревался их религиозным долгом гази, согласно священному закону обязанных разыскивать и бороться с неверными на «землях войны», или Дар-аль-Харб, то есть на землях, еще не подчиненных исламу. Это значило совершать набеги и захватывать земли неверных, их имущество, убивать или брать в плен и подчинять иноверческие общины власти мусульман.

Теперь этот поиск к тому же приводился в движение общественной и экономической потребностями в экспансии, обусловленной непрерывным притоком в приграничные местности новых поселенцев, будь то земляки-кочевники, мусульмане неортодоксальных взглядов или искатели приключений из княжеств Центральной Анатолии. Теперь, придя из степей Азии, эти турки должны были рискнуть пересечь незнакомую и негостеприимную стихию — море. И к середине XIV века армии ислама уже были готовы к высадке в Европе.

Частые победы на поле боя открыли туркам дорогу к центру Европы. В 1389 году ополчение сербов и боснийцев выступило против турок на Косовом поле. Турецкие войска одержали полную победу. Однако великий султан Мурад I, проходивший по полю битвы, был убит раненым сербом Милошем Обиличем, и турки потеряли великого правителя.

Впрочем, история этой трагедии изложена в разных источниках по-разному. Наиболее правдоподобной представляется версия, согласно которой убийство было совершено во время или после битвы Милошем Обиличем. Накануне вечером, терзаемый голословными обвинениями в измене со стороны своего тестя Лазаря, он исполнился решимости доказать свою верность. Он притворился, что переходит на сторону турок. Оказавшись в их рядах, Милош Обилич потребовал, чтобы его, согласно его рангу, принял Мурад. Когда аудиенция была разрешена, Милош в притворном смирении встал перед султаном на колени, а затем вонзил ему в грудь кинжал, «сделав это дважды», как подсчитали позже, причем «кинжал пронзил его насквозь». Не сумев бежать, он был растерзан солдатами султана.

Джентиле Беллини. Мехмед Завоеватель

После покушения Мурад еще некоторое время оставался в живых и успел отдать приказ о введении в бой резерва, что принесло османам решающий успех. Последним приказом Мурада перед смертью был приказ «привести Лазаря и приговорить его к казни».

За время правления Мурад I возвысил государство своих предков до уровня империи, которой было суждено стать мощной мировой державой. Впоследствии его славу затмили два еще более могущественных властителя: Мехмед Завоеватель и Сулейман Законодатель. Но они осуществляли строительство и расширение державы уже на фундаменте, созданном Мурадом I.

Султан Мурад весьма преуспел в военном искусстве, стал мудрым стратегом, беспощадным — по сути, жестоким — в бою, уверенным в своих военачальниках, которым он был всегда готов передать право командовать армией. Но его сила заключалась и в искусстве поддерживать мир. Он был правителем выдающегося поли тического ума. Как только битва была выиграна, он сразу же заботился о том, чтобы жизнь на завоеванных христианских территориях продолжалась под исламом с минимальными социальными и экономическими срывами. Сразу же создавались весьма прагматичные системы административного управления. Мурад доверял своим чиновникам не меньше, чем своим командирам.

В оценке характера своих подданных и врагов, будь то грек или славянин, Мурад проявлял незаурядную интуицию. Истый мусульманин, он управлял христианами своей новой империи порой с большей терпимостью, нежели иные правители-католики. Он никогда не санкционировал преследований христиан и, за исключением отбора воинов для корпуса янычар, не предпринимал никаких насильственных обращений в ислам. Патриарх православной церкви лично свидетельствовал в письме папе римскому в 1385 году о том, что султан оставил его церкви полную свободу действий.

Разумно и в то же время твердо Мурад сеял семена, как бы мы сейчас сказали, многонационального и поликонфессионального общества, которое должно было эффективно функционировать под управлением его преемников в предстоящие века. Этот процесс создал на больших пространствах «Пакс Оттоманум», который со временем заслужит сравнение с «Пакс Романум» более ранних веков. Османская империя, в сущности, тоже метила в преемники Римской империи, ведь еще Румский султанат сельджуков означал буквально «Римский», то есть объявлялся прямым наследником обоих Римов. Османская держава позаимствовала римскую традицию предоставления иностранцам гражданства, натурализовала их по собственным образцам и поощряла использовать свои возможности как к собственной выгоде, так и к выгоде империи. Она предоставляла христианским подданным султана практически равные возможности в достижении высоких государственных должностей.

Это была практика, схожая с той, которая, с точки зрения профессора Тойнби, «позволила римлянам первыми создать империю, а затем вновь и вновь оживлять ее». В оценке достоинств этой практики он заходит настолько далеко, что утверждает, что османы «были способны построить империю, которая действительно была пятым возрождением Римской империи на Ближнем и Среднем Востоке» и которая смогла просуществовать в этом качестве вплоть до первой четверти ХХ века.

29-летний Баязид Йылдыром (Молниеносный), рожденный от Гюльчичек-хатун, унаследовал османский трон. Затем под влиянием султана оказалась Валахия, и Баязид разгромил огромную армию крестоносцев (от 60 до 100 тысяч человек) под Никополем в 1396 году. В это время он женился на Девлет Шах-хатун, дочери Гермияноглу Сулеймана-шаха. Благодаря этому браку по политическому расчету Баязид получил в качестве приданого Кютахью и окружающий район. Сербский царь Лазарь, чтобы сохранить себе жизнь, отдал ему свою дочь Марию Оливеру Деспину.

Некоторые местные князья использовали этот полезный опыт и впредь отдавали своих дочерей за турецких султанов, обеспечивая тем самым безопасную жизнь себе и своим подданным.

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи»

Баязид, привычно размещавшийся со своим двором в Европе, не решил ни одной из проблем, которые повлекли за собой эти завоевания. Между кампаниями он предпочитал предаваться чувственным наслаждениям, ничем не ограниченному обжорству и пьянству, не отказывая себе в различных формах разврата с женщинами и мальчиками из своего гарема. Двор Баязида, прославившийся своей роскошью, вполне мог соперничать с роскошью византийского двора в период расцвета.

При всех этих эксцессах Баязид отличался глубокой религиозностью. Он соорудил для себя небольшую келью на крыше своей мечети в Бурсе и на долгое время погружался в состояние мистического уединения, затем беседовал с богословами из своего исламского окружения.

После побед в Европе Баязид вернулся в Анатолию и без промедления напал на турецкие бейлики. Их правители бежали за помощью к Тамерлану. Правители стран, в которые вторгался Тамерлан, в свою очередь, прибыли за поддержкой к Баязиду. В битве под Анкарой в 1402 году Баязид был разбит, когда малоазийские беи изменили ему и перешли на сторону Тамерлана. Турецкий султан умер в плену 9 марта 1403 года. Тамерлан оставался в Анатолии четыре года, разделил ее на множество бейликов, но потом, словно предчувствуя близкую смерть, вернулся в Самарканд, где умер в 1405 году.

Сразу после отъезда Тамерлана началась борьба за власть между сыновьями Баязида. Мехмед Челеби после длительной борьбы победил братьев и восстановил Османскую империю. После его смерти в 1421 году султаном стал его сын Мурад II.

18-летнему правителю пришлось столкнуться со множеством проблем. Правители анатолийских бейликов жаждали вновь обрести независимость, и поэтому некоторые из них не признали Мурада II. В то же время султану пришлось бороться против дяди Мустафы и брата Мустафы. В конечном счете султан вновь объединил Анатолию в 1421 году. Царствовал он 23 года. И хотя ему было лишь 40 лет, войны в Европе и Анатолии отняли у него почти все силы — вот почему он оставил престол своему 12-летнему сыну Мехмеду II.

Когда в Европе узнали, что на троне оказался ребенок, в Византии оживились антитурецкие силы и была собрана новая армия крестоносцев. Видя возникшую опасность, Мурад II снова взял управление в свои руки и вернул власть сыну после победы над крестоносцами. Впоследствии Мурад II еще раз возвращался на трон, когда восставали янычары (йени чери, или «новое войско»).

Бесстрашный султан умер зимой 1451 года в Адрианополе (Эдирне), и Мехмед II, которого позже назовут Завоевателем (Фатихом), унаследовал власть в возрасте 19 лет. Его мечтой было покорить Византию, выглядевшую головкой фурункула на большом и сильном теле Османской империи. Он добился своей цели, взяв штурмом Константинополь в 1453 году. Сюда Мехмед II и перенес столицу из Эдирне. При этом султане большого размаха достигло строительство дворцов, мечетей, медресе в новой столице Стамбуле, бывшем Константинополе. Мехмед всегда оставался терпимым к христианам и продолжал так же, как и его отец, рекрутировать новобранцев из христиан.

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи»

Сколь терпимым он был в религиозных делах, настолько же хладнокровным мог быть Завоеватель в политических и личных ситуациях. Он был абсолютно беспощадным на поле битвы. После завоевания города султан освободил из-под стражи нескольких бывших министров императора, включая мегадукса Луку Нотара — министра, по слухам, якобы сказавшего в момент отчаяния по поводу переговоров о союзе церквей, что он скорее увидел бы в Константинополе тюрбан, чем митру кардинала. Вначале султан обращался с ним с уважением и даже предполагал сделать его губернатором города. Однако он этого не сделал, предупрежденный своими советниками. Чтобы проверить его, однажды вечером на банкете Мехмед, порядком разогретый вином (что было его частой привычкой) и известный своими нетрадиционными сексуальными вкусами, послал в дом Нотары евнуха с требованием прислать его миловидного четырнадцатилетнего сына для развлечения султана. Когда министр отказался, султан немедленно приказал отрубить Нотаре голову, а заодно — и его сыну и зятю, и их три головы, как рассказывают, были помещены на банкетном столе перед султаном. Нотара попросил, чтобы сначала головы отрубили двум молодым людям, чтобы вид его собственной экзекуции не лишил их мужества умереть как подобает христианину.

После этого аналогичным образом были казнены другие знатные греки — султан хладнокровно решил, что будет лучше, если главные чиновники бывшего императора исчезнут. Нотара, между тем, успел намекнуть султану на соучастие вместе с греками в получении взяток великого визиря Халил-паши, которого Мехмед давно подозревал в вероломстве. Халил был немедленно арестован, лишен всех своих постов, а затем переведен в Адрианополь. Как говорят, однажды султан увидел лиса, привязанного у дверей его дворца, и с иронией сказал животному: «Бедный глупец, почему ты не попросишь Халила предоставить тебе свободу?» Халил, услышав об этом и опасаясь за свою судьбу, немедленно объявил о своем намерении совершить паломничество в Мекку. Но, успокоенный султаном, он остался. А вскоре после этого был обезглавлен.

Султан вернулся в Анатолию и покорил Трапезундскую империю, завоевав Крым. Он умер в возрасте 49 лет во время очередного похода.

Селим Явуз

Ему наследовал Баязид II, композитор, поэт и ученый. За 31 год царствования он укрепил государственную власть, заложил фундамент империи, а с 1512 года империей стал править Селим I Явуз (Грозный), свергнувший своего отца, поскольку считал его недостаточно активным. Он победил шаха Ирана Исмаила в 1514 году, которого его отец всегда недооценивал, пока шах не превратился в серьезную угрозу всей империи. Селим I пришел к власти в возрасте 42 лет: обычно в ту эпоху султанами становились в гораздо более молодом возрасте. Именно в его правление Египет стал достоянием османских турок.

Селим скончался в муках от тяжелой болезни в деревне по дороге в Константинополь. Крупный мужчина со свирепым выражением лица, неистовый по характеру, с огненными глазами и холерической комплекцией, Селим не обладал уважением к человеческой жизни. Рассказов о его импульсивной жестокости имеется множество. Одним из его наиболее ранних публичных деяний — так утверждали — было убийство ударом меча провинциального губернатора, который вслед за уступками, сделанными султаном янычарам, поторопился потребовать увеличения своего дохода. Селим всегда был готов отдать приказание своим немым стражам убить на месте любого человека, осмелившегося возразить или как-либо еще не понравившегося ему.

Жизни и карьеры его великих визирей были, таким образом, достаточно скоротечными. Семеро из них были обезглавлены по eго приказам вместе с другими многочисленными чиновниками и военачальниками. Фраза «Чтоб тебе быть визирем Селима!» вошла в обиход на турецком жаргоне как подразумевающая проклятие «Порази тебя смерть!».

В качестве меры предосторожности визири выработали благоразумную привычку брать с собой, когда их вызывали к султану, свои последние по времени завещания. Один из них рискнул игриво попросить своего господина о некоем предварительном уведомлении насчет того, когда ему следует ожидать обвинительного приговора, чтобы успеть привести в порядок свои дела. На что, громко смеясь, султан ответил: «Я некоторое время думал о том, чтобы убить тебя, но у меня сейчас нет никого подходящего, чтобы занять твое место, в противном случае я бы тут же сделал это».

Несмотря на подобные опасности, в желающих занять высшие посты недостатка не было. Ибо вознаграждения были столь же велики, как и риск. При всем своем варварстве Селим был также человеком высокой культуры, влюбленным в литературу и наделенным талантом поэта. Он написал книгу на персидском языке, с удовольствием покровительствовал ученым людям, беря с собой в военные кампании певцов и летописцев, чтобы записывать происходящие события и воспевать подвиги турок.

Сверх всего, султан был великим воином: Селим менее чем за десятилетие удвоил размеры Османской империи. Ко времени его кончины она простиралась от берегов Дуная до берегов Нила, от побережий Адриатики до побережий Индийского океана.

Провластвовав не долго — всего 8 лет, — но весьма успешно, султан Селим I Явуз умер в 1520 году, оставив трон сыну Сулейману Великолепному, или, как его еще называли, Сулейману Кануни (Законодателю), рожденному от Хафсы-султан. Мировая экспансия Османской империи достигла зенита во время его длительного 46-летнего правления, полного дворцовых интриг, загадок и тайн. Именно этот период османской истории наиболее полно освещен в литературных произведениях и кинематографии исключительно благодаря одному персонажу — несравненной Хюррем-султан, наложнице, а затем и законной жене султана Сулеймана I.

Информация к биографии

СУЛЕЙМАН ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ

В 1566 году, в год смерти Сулеймана, высказывались различные оценки его деятельности. Европейцы, согласно собственным представлениям, называли его Великолепным. Турки — Кануни, то есть Законодателем.

Впервые законы султанов начал систематизировать Мехмед Завоеватель. Мехмед разделил kanun (закон) на две отдельные друг от друга части. Первая часть затрагивала вопросы политики и армии, вторая касалась вопросов налогообложения и взаимоотношений с крестьянским населением страны. Последняя часть была добавлена после смерти Мехмеда, и оттоманский kanun принял свою окончательную форму в 1501 году. Сулейман, в свою очередь, пересмотрел этот свод законов, но в целом свод законов Сулеймана почти идентичен тому, что был принят в 1501 году. Однако только Сулейман решился на то, чтобы закрепить его, придав ему законченный вид. После Сулеймана уже не было внесено никаких изменений. С тех пор свод законов был назван Кануни Османи, или Оттоманские законы.

Дотошная хроника «Краткие мировые события» отметила смерть Сулеймана как уход тирана, который доставил христианам много неприятностей.

Через пятьдесят лет после смерти Сулеймана в протестантской Англии Ричард Ноллес в своей «Всеобщей истории турок» писал о султане следующее: «Магомедпаша, после того как назначил в Сигетвар турецкого губернатора, созвал разбредшихся солдат и отступил к Белграду. Он держал мертвое тело Сулеймана сидящим в паланкине, создавая видимость, что султан болен подагрой. Янычары легко поверили этому, зная, что султана возили таким образом уже много лет. Они все еще считали присутствие его залогом успеха, хотя теперь он был ни на что не способен. (Есть какая-то ирония в этом последнем марше мертвого султана во главе армии, которую он приучил к дисциплине и порядку).

Он был высок, как статуя, худощав, с длинной шеей, цвет лица имел бледный, нос длинный, крючковатый, характер — честолюбивый и щедрый. Сулейман был верен своему слову и обещанию более чем кто-либо другой из мусульманских правителей, его предшественников. Он не желал ничего более достойного, чем овладеть огромной империей, но такой империей, которая счастлива верой в Христа».

Р. Ноллес считает Сулеймана достойным такой великой империи. Бесспорно, турки были опасны, но они оставались великим народом, а грозного Сулеймана нельзя рассматривать отдельно от турецкой традиции.

Элегия поэта Бакы на смерть султана полна искренней печали. Он вводит в нее неизбежные образы Матьяра, мученика, и Гази, завоевателя. Тем не менее стихи рождают щемящее чувство утраты:

Это — кульминация элегии. Бакы не употребляет здесь таких слов, как «религиозная вера» или «покорение неверных». Сулейман добивался прежде всего утверждения права.

Было ли это расовой терпимостью (в то время когда при католических королях Изабелле и Фердинанде из Испании были изгнаны национальные меньшинства)? Было ли это правом отдельного человека пользоваться защитой закона, независимо от религии (когда в Европе еретиков довольно часто жгли на кострах)? Было ли это социальной утопией (о которой писал Томас Мор, когда в Англии пытали и вешали бродяг)?

Сулейман не был мечтателем. Во всех случаях он опирался на турецкую традицию. Ничего не изобретая, стремился приспособить старый обычай не к требованиям века, а к чему-то более совершенному. Дело не в том, что султан мыслил как турок своего времени. Интенсивная учеба, например, практиковалась по меньшей мере со времени Завоевателя. Заслугой же Сулеймана явился перенос бремени управления империей с представителей султанской семьи на отличившихся выпускников школы.

В довольно-таки демократичной атмосфере Турции периода правления Сулеймана было нечто и от модернизма. Сам султан явно отгораживался от общения с народом. Мехмед Завоеватель говорил лицом к лицу со всеми, кто искал с ним встречи. Но обезличенные усилия Сулеймана были направлены на защиту отдельного лица экономически и юридически. Народ по справедливости присвоил ему после смерти титул Законодателя.

Одно из свидетельств деятельности султана сохранилось до сих пор. В некотором смысле он принял Турцию как страну военных лагерей и превратил ее в страну монастырей и медресе (религиозных школ). И это в то время, когда поздний Ренессанс на Западе оставил наследие по большей части в виде роскошных дворцов королей и знати — испанского Эскориала, вилл и дворцов Медичи, замков Валуа, особняков Тюдоров…

Довольно скромные мечети, которые Сулейман строил в память усопших членов своей семьи, сейчас стали достопримечательностями Стамбула вместе с памятниками его соратников — небольшой гробницей Барбароссы у Босфора, гробницей Пьяли-паши, стоящей в соответствии с его пожеланиями у канала, который выходит к открытому морю. Комплекс Сулеймания расположен рядом с территорией современного университета. Приехав в любой город Анатолии, вы обнаружите необычную по своей простоте мечеть или живописный фонтан — работу талантливого архитектора Синана, воспитанного Сулейманом и выросшего при нем. Именно благодаря им в Турции укоренилась истина: «Что было, то останется».

Султан Строитель

Сулейман хотел сделать Стамбул центром исламской цивилизации. Он претворял в жизнь огромные архитектурные и культурные проекты. Можно без преувеличения сказать, что Cтамбул в середине XVI века был в архитектурном плане самым динамичным и прогрессивным городом мира. Гениальным архитектором в Средние века был Синан. Мечети, построенные Синаном, считаются архитектурным триумфом ислама. Они не просто внушают благоговейный страх, но и символизируют находчивость в решении, казалось бы, непреодолимых инженерных проблем.

Возможно, самым величественным и величайшим примером архитектуры османов в Стамбуле является Сулеймание, мечеть Сулеймана Великолепного. Эта мечеть была построена в 1550–1557 годах и является не только памятником величайшему правителю, но и таланту Синана. Существует легенда, связанная со строительством этой мечети. Согласно ей, во время ее строительства один из европейских монархов, желая то ли принизить султана, то ли выказать ему свое почтение, подарил Сулейману на строительство мечети огромный золотой самородок. Султан был разгневан. И дабы показать, что у него достаточно денег на строительство мечети, и не одной, он велел заложить этот самородок в фундамент мечети.

Стоя на возвышенности старого Стамбула, Сулеймание привлекает внимание своим необыкновенным изяществом и минимумом архитектурных излишеств. Как и во всех больших мечетях, молельному залу предшествует огромный внутренний двор. Четыре минарета расположены в углах двора, они как бы подчеркивают тот факт, что Сулейман был четвертым великим османским правителем. Десять балконов на минаретах указывают на то, что он был десятым султаном с того самого момента, когда Осман стал основателем династии.

Молельный зал Сулеймание облицован искусно подобранным бледным мрамором. Мечеть была не только храмом, здесь располагались теологическая и медицинская школы, трапезная и больница для бедных, турецкая баня (хаммам) и караван-сарай.

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи»

Он не случайно был назван Западом «Великолепным». Повседневная жизнь Сулеймана во дворце — от утреннего выхода до вечернего приема — следовала ритуалу, сравнимому в его детальной точности с ритуалом французских королей в Версале.

Когда султан утром вставал с кушетки, его должны были одевать люди из числа его наиболее приближенных придворных. В один карман верхней одежды, надеваемой лишь однажды, клали двадцать золотых дукатов, в другой — натысячу серебряных монет. И кафтан, и нерозданные монеты в конце дня становились «чаевыми» постельничего. Еда для его трех трапез на протяжении дня подносилась ему длинной процессией пажей, чтобы быть съеденной султаном в одиночестве. Это были превосходные фарфоровые и серебряные блюда, расставлявшиеся на низком серебряном столике. Были также сосуды с подслащенной и ароматизированной (изредка вином) водой. Рядом всегда — ради предосторожности — находился доктор, проверявший блюда на предмет отравы. Спал султан на двух малинового цвета бархатных матрацах — одном пуховом и одном хлопковом, покрытых простынями из дорогой тонкой ткани, а в зимнее время — завернувшись в мягчайший соболий мех или мех черной лисицы с головой, покоящейся на двух зеленого цвета подушках с витым орнаментом. Над его кушеткой возвышался золоченый балдахин, а вокруг — четыре высоких восковых свечи на серебряных подсвечниках, при которых на протяжении всей ночи находились четыре вооруженных стража, гасившие свечи с той стороны, в которую поворачивался султан, и охранявшие его до пробуждения. Каждую ночь в качестве меры безопасности он, по своему усмотрению, выбирал новую комнату, которую его постельничьи должны были подготовить.

Большая часть его дня была занята официальными аудиенциями и консультациями с чиновниками. Но когда не было заседаний дивана, он мог посвящать свое время досугу, возможно, читая «Книгу Александра» — легендарный отчет персидского автора о подвигах великого завоевателя; или изучая религиозные и философские трактаты; или слушая музыку; или же смеясь над ужимками карликов; или наблюдая за извивающимися телами борцов; а возможно, развлекаясь остротами придворных шутников.

Во второй половине дня, после сиесты, возлежа на двух матрацах — одном парчовом, шитом серебром, и другом вышитом золотом, — он на лодке нередко переправлялся через пролив на азиатский берег Босфора, чтобы отдохнуть в садах. Или, напротив, сам дворец мог предложить ему отдых и восстановление сил в саду третьего двора, засаженном пальмами, кипарисами и лавровыми деревьями, украшенном павильоном со стеклянным верхом, над которым струились каскады сверкающей воды.

Празднества оправдывали славу султана как поклонника увеселений. Когда, стремясь отвлечь внимание народа от своего первого поражения под Веной, он летом 1530 года отметил праздник обрезания пятерых своих сыновей, празднества длились три недели.

Ипподром был превращен в город ярко драпированных шатров, с величественным павильоном в центре. Султан восседал перед своим народом на троне с колоннами из лазурита. Над ним сиял палантин из золота, инкрустированный драгоценными камнями, а под ним, покрывая всю землю вокруг, лежали мягкие дорогие ковры.

Между официальными церемониями с их пышными процессиями и роскошными банкетами ипподром предлагал множество развлечений для народа. Тут проходили игры, турниры, соревнования по борьбе и верховой езде, танцы, концерты, постановки театра теней, батальных сцен и великих осад. Были цирковые представления с клоунами, фокусниками, акробатами, с шипением, разрывами и каскадами фейерверков в ночном небе — и все это с размахом, ранее невиданным в городе.

Великий знаток и ценитель искусства, Сулейман был сам талантлив в поэзии, в искусстве и даже считался золотых дел мастером. В его эпоху Стамбул стал центром искусства, музыки, поэзии и философии. Сулейман опекал целую армию художников, религиозных мыслителей и философов. Этот культурный рост на протяжении правления Сулеймана стал самым, как бы сейчас сказали, креативным периодом в Османской истории. Почти все явления культуры, которые мы отождествляем с Османской империей, возникли в то время.

В период правления Сулеймана культура Османской империи служила мостом между Западом и Востоком, объединяла в себе традиции народов Европы, Азии и Африки, живущих на территории империи.

Справедливейший из справедливых

Сулейман считается самым выдающимся правителем в мусульманской истории. Он стал воплощением всех неотъемлемых качеств исламского правителя, самое важное из которых — справедливость. Коран указывает на царя Соломона как на воплощение справедливости. Сулейман был назван в честь Соломона, и относятся к нему как ко второму Соломону.

«Я не знаю ни одной земли, которая была бы счастливее этой, — написал венецианский посол в 1525 году, — она благословлена всеми Божьими милостями. Она контролирует мир и войну; она богата золотом, людьми, кораблями и послушанием; ни одна страна не сравнится с ней. Да продлит Господь жизнь самого справедливого императора в мире».

Важные государственные посты в Османской империи получали не благодаря титулам, а благодаря заслугам и уму. Европейские лидеры были поражены таким бурным расцветом Османской империи и хотели знать, в чем причина такого успеха. «Вы имеете в виду, что простой пастух может стать великим визирем? — воскликнул венецианский сенат, когда их посол рассказал о том, что происходило в империи, где каждый гордился тем, что он раб султана. — Высокое государственное лицо низкого происхождения? Сила ислама растет за счет второсортных людей, крещенных и воспитанных христианами? Невероятно!»

Тициан. Франциск I и Сулейман Великолепный

Действительно, восемь великих визирей Сулеймана были христианами и были привезены в Турцию рабами. Хайреддин-паша, предводитель пиратов в Средиземноморье, известный европейцам как Барбаросса, стал адмиралом и управлял флотом в сражениях на территориях Италии, Испании и Северной Африки. Адмирал и картограф Пири-реис (Хаджи Мухиддин Пири ибн Хаджи Мехмед) составлял удивительные карты мира, до сих пор восхищающие географов. Сулейман привлекал в свою страну самые лучшие умы того времени, самых одаренных людей.

Сулейман был завоевателем, однако, пожалуй, одним из самых благородных и милосердных. Законы, которые он установил в Европе, были основаны не на насилии, а на терпении и даже отцовской заботе. Он был необыкновенно толерантен.

Наместник в Венгрии хорватского происхождения Янош Запольяи относился к Сулейману как к отцу, а тот к нему, в свою очередь, как к сыну. Султан позволил Запольяи стать королем Венгрии. Когда Карл V и Франциск I вступали в конфликт друг с другом, когда попадали в беду, то нередко обращались к Сулейману за помощью. Султан Сулейман считался властелином мира и, как считали в Европе, был в силах разрешить любой конфликт.

Однажды налоговые сборы, пришедшие из Египта, оказались выше тех, которые были предусмотрены. Сулейман решил выяснить причину. Оказалось, что с людей брались огромные, непомерные подати и управитель Египта был страшным тираном. Султан немедленно сменил его. Он был по-своему честен, не допуская коррупции и наказывая нечестных.

Крах и упадок династии султанов после Сулеймана был столь значительным, что нередко турецкие историки ищут его причины в правлении самого Законодателя. Тремя поколениями позже Хоя Бек, весьма честный исследователь, насчитал четыре следующие главные ошибки Сулеймана, способствовавшие упадку и падению Османской империи.

1. Султан удалился из дивана, порвав тесную связь с советниками, принятую в Азии.

2. Он сделал визирями Ибрагима и Рустема, исходя из политики фаворитизма, а не из заслуг и знатности. В случае с Рустемом он возвысил родственника, что противоречило закону.

3. Из-за Рустема и Хюррем женщины получили возможность влиять с помощью интриг на назначение министров. В результате главные евнухи приобрели большую власть.

4. Богатства, которые было позволено накопить Ибрагиму и Рустему, нанесли ущерб государству, особенно после того, как они были переданы в вакф (религиозный фонд) на постоянное хранение.

По мнению Хоя Бека, Сулейман несет ответственность за все это. Султан таким образом подорвал айин (обычай), что имело губительные последствия, и пошел на разрыв с традицией ради достижения собственных целей.

Знаменитое смотровое оконце, закрытое решеткой, что расположено над залом заседаний в диване, сохранилось до сих пор, подтверждая одно из обвинений против султана. Но хотя Сулейман и обособился от дивана, он незримо присутствовал во всех сферах жизни империи, вникая во все детали управления.

Очевидно, что Сулейман был склонен к экспериментам, позволяя правительству действовать почти самостоятельно, без оглядки на повелителя. Точно так же он поступал в отношении армии.

В случае с визирями султан ограничился нарушением традиционного порядка в их назначении, подбирая нужных ему людей. Хорошо разбираясь в людях, он выдвинул трех талантливых министров — Ибрагима, Рустема и Соколлу, под властью которых империя в течение сорока трех лет совершила рывок вперед. Здесь Сулейман провел особо дерзкий эксперимент, отняв руководство государством у представителей Османской династии и передав его наиболее способным людям. Ясно, что он при этом немало рисковал, особенно на последнем этапе своего правления, когда его уже отяготила болезнь.

Точно так же он не верил в свою способность и способность своих наследников завоевать Европу, что частично удалось добиться прежним османским султанам. Часто говорят, что из-за гибели Мустафы и Баязида приход к власти Селима-пьяницы спровоцировал упадок Османской империи. Но, возможно, из-за пугающей немощи сыновей Сулейман и относился к ним с беспримерной жестокостью при появлении первых признаков нелояльности с их стороны. Баки называл султана «беспощадным как судьба». И можно говорить определенно, что безжалостные казни осуществлялись султаном главным образом внутри семьи (Фархад-паша и Ибрагим-паша были его зятьями).

В визарат (совет министров) стали назначаться фавориты. Те, в свою очередь, назначали своих фаворитов на другие выгодные должности. Однако суровое обучение в школе сераля продолжалось как прежде. Блестящие визири, например, из семейства Купрулу были призваны оздоровить атмосферу упадка в серале. В горниле исторических испытаний визири оказались гораздо способнее своих повелителей.

После смерти в 1578 году Мехмеда Соколлу, когда обострилась борьба за власть между визаратом и гаремом, школа сераля неизменно играла стабилизирующую роль в империи. Очень скоро рекрутирование «посвященных» детей прекратилось, по крайней мере вне пределов самой Турции. Туркам было позволено учиться в привилегированной школе. Обучение в ее стенах не отставало от требований времени до XVIII века, а ее традиции сохранялись до XX века.

«Идея образования, развивающего способности ученика в полном объеме, чрезвычайно современна, — считает профессор Альберт Любиер, который произвел детальное исследование истории османского режима. — Во время правления великого Сулеймана не было общественного устройства, которое могло бы сравниться с османским режимом по силе, простоте, быстродействии и престижу внутри страны и за рубежом».

Правление женщин. Плюсы и минусы

Со смертью Сулеймана кончилось действие «силы, беспощадной как судьба», которая поставила османскую семью на службу империи. Селим II сразу привез в сераль вместе со своим имуществом сто пятьдесят женщин разного пошиба. Медленно, но неуклонно османские султаны стали платить высокую цену за потомство от рабынь. Женщины, освободившись от жесткого контроля, сначала незаметно, затем все более открыто и неистово стали добиваться привилегий, богатства и, наконец, власти.

Принято считать, что начала эту борьбу Хюррем, создавшая прецедент женского теневого правления. Обустройство Роксоланы в хорошо охраняемом серале оказалось небезопасным. Но в многолюдных коридорах и помещениях сераля женщинам было нетрудно секретничать с заседателями дивана. Женщины проживали и спали вблизи своих черных охранников, которые располагались напротив белых стражников у входа в сераль. Сокровищница находилась рядом с внутренней Тронной комнатой.

Хюррем-султан, она же Роксолана

Более значимым, чем это удобное соседство, был тот фатальный факт, что устное слово турецкого султана обладало деспотической силой, а повелитель не был застрахован от влияния женщин. Сам Сулейман не был свободен от влияния одной женщины, хотя и не позволял ей руководить собой. Селим, поддававшийся настроениям, тем не менее придавал большое значение исполнению Соколлу обязанностей визиря, поскольку тот игнорировал интриги гарема. Однако, когда запои Селима участились, власть в гареме приобрела его первая кадын Hypбану, она же венецианка Сесилия. Будучи матерью Мурада, она вытребовала для себя титул валиде, то есть матери султана, после смерти Селима. Таким образом, впервые мать султана стала содержать свой собственный двор в серале. Hypбану не намеревалась расставаться со своей властью в пользу первой кадын своего сына. Ее внутренняя Тронная комната должна была оставаться таковой. (О Нурбану мы еще расскажем дальше.)

Затем, после убийства престарелого Соколлу, был устранен последний барьер наследованию женщинами власти. Последовавший за этим век был назван турками Кадынлар султанати («правление фавориток»). Мурад приблизил к себе прекрасную венецианку, женщину из дворянской семьи Баффо, известную в гареме под именем Сафия (Сафийе), Светлая. Светловолосая или рыжеволосая пленница турецкого капитана (а может быть, секретный агент, внедренный в гарем дальновидными венецианцами?), Сафия отстаивала интересы Венеции в престолонаследии в пользу своего сына, как это раньше делала Роксолана-Хюррем.

Поскольку Мурад увлекался женщинами, Hypбану, его мать, подыскивала ему любовниц, способных отвлечь султана от опасной Сафии. Мурад с готовностью отдавался развлечениям, ведь и его отец замыкался в гареме, а государственными делами управлял диван… Это, к слову сказать, благоприятно отразилось на делах. Престиж Османской империи в Европе возрос после того, как Венеция нашла на международной арене общий язык с Францией. Однако с поставками в гарем многочисленных женщин с рынков рабынь усилилась власть смотрительниц за женщинами, и Сафия, возможно, руководимая венецианцами, определенно влияла на действия турецких армии и флота. Торговка бриллиантами, еврейка по имени Чиарецца, служила посредницей для ее связи с венецианским дипломатическим комплексом, магнифика комунита.

С возвышением Сафии были умерщвлены девятнадцать сыновей Мурада от других женщин! Беспрецедентный по кровавому ужасу рекорд! Сделавшись матерью наследника султана, она приобрела колоссальные возможности влиять и на операции турецкого флота.

Мурад III

Когда заступил на трон ее сын Мурад III, Сафия встретила растущее сопротивление. Венецианская мать султана в гареме была, возможно, замкнутой и недоступной, но вне его ее считали смертоносной фурией. Из-за решетки смотрового окна она следила за дебатами в диване, не имея возможности находиться там собственной персоной.

В период максимального обострения борьбы между ней и визиратом Сафия стала поставлять своему сыну женщин, чтобы он меньше отвлекался на государственные дела. Однако восстание на северной границе империи позволило военачальникам вырвать Мурада из сераля и поставить его во главе армии, совершавшей поход в Венгрию, как это часто было при Сулеймане, начиная с его первого похода в тридцатилетнем возрасте.

Когда в отсутствие султана поставки женщин в гарем не прекратились, Сафия была устранена единственно возможным способом. Ее задушил в постели слуга-евнух другой женщины. Это было одно из многих в череде убийств в гареме.

Все беды обычно начинались внутри перенаселенного сераля, выходя наружу. Как только сын султана начинал претендовать на власть, он становился объектом интриг женщин, едва достигших половой зрелости. Последствия заключения в гареме сразу же сказывались на заступившем на трон наследнике, который держался гарема и попадал под влияние валиде и их окружения.

Такое положение дел способствовало, в свою очередь, усилению власти аги янычар (который, подобно главе преторианской гвардии, формировал охрану дворца). Отдельные женщины редко могли быть уверенными в своем превосходстве без поддержки смотрителей за женщинами гарема и самого аги. К этому треугольнику неожиданно добавлялся четвертый фактор в лице выпускников дворцовой школы, расположенной на противоположной стороне третьего дворика сераля.

Поэтому, вопреки сплетням, выходившим из дверей гарема (одни из них были известны как «Двери шалей», а другие как «Двери похорон женщин»), вопреки и без того фантастическим историям, приукрашенным в закоулках района Галата иноземцами, искавшими наиболее сочные сюжеты из жизни «Гран Серальо», вмешательство кадын в государственные дела империи могло быть исключительно эпизодическим.

Как правило, это случалось, когда женщина старшего возраста цеплялась за власть над молодыми обитательницами гарема.

Жизнеспособность османского режима подрывало воспитание в гаремной среде. Внук Мехмеда III был, несомненно, слабоумным. Другой внук, Осман, был убит янычарами.

Затем первая кадын гарема по имени Кесем попыталась приобрести такую же власть, какой обладала Сафия. Однако ее сын Мурад IV отверг влияние гарема и увлекся военным делом. От пьянства и болезней молодой султан был очень робок. Говорят, Мурад умер в припадке страха перед затмением солнца.

Возможно, слабоумием страдали и Мурад, и его брат Ибрагим. В любом случае их неспособность противостоять интригам матери приводила к конфронтации между различными силами в серале, не уступающей по трагичности шекспировскому «Гамлету»…

Молодой Мурад, умиравший в своих спальных покоях, искал удовлетворения в том, чтобы ненавистный ему Ибрагим умер раньше его. Оба брата были последними потомками мужского пола правящей османской семьи. Мурад назначил одного из фаворитов, главу оруженосцев, своим наследником. Он велел казнить Ибрагима, который был заключен в одно из помещений рядом с покоями султана. (Это была предтеча знаменитой «клетки», в которой часто содержались братья наследника султана и их дети в целях изоляции от окружающего мира.) Если бы повеление Мурада о казни было исполнено, то это оборвало бы династию Османов, уничтожило бы айин (обычай) и сделало бы неопределенной судьбу империи.

В условиях кризиса правления ближайшее окружение Мурада испугалось выполнить его повеление, тем более что его исполнителям грозила карами Кюсам. Они сообщили умирающему султану, что Ибрагим якобы задушен.

Говорят, после смерти Мурада Ибрагим был так напуган, что забаррикадировался в своей камере, когда к нему прислали людей, чтобы выпустить его на волю. Даже когда Ибрагима опоясали мечом Османа, назвав султаном, животный страх его не покинул. Он боялся матери, дворцовых заговоров, и эта боязнь провоцировала безумные поступки. Еще больше, чем Иван Грозный, умерший два поколения назад, Ибрагим был подвержен фантастическим видениям, терроризируя окружающих. Его короткое восьмилетнее правление было отмечено пагубным превосходством гарема над государственной властью.

Ибрагим I

Ибрагим казнил своего способного визиря Кара-Мустафу, преемник которого, естественно, позволял султану предаваться любым фантазиям и извращениям. Так же поступала в своих корыстных интересах Кюсам. Слабоумный молодой человек, проведший в ожидании палача с тетивой от лука несколько лет в заключении, взял реванш в духе печально известного римского императора Калигулы. Он «отыгрался» на обитателях гарема.

У него были странные причуды — душиться сверх меры, наряжаться в меха, особенно в соболиные шубы; из казны империи деньги так и текли на серую амбру и наряды. Он украшал комнату зеркалами, требовал доставлять к нему девушек, не искушенных в гаремных хитростях, награждал каждого из своих приближенных, кто выдумывал новый способ стимулирования половой энергии. Говорят, однажды заставил всех женщин в своей комнате раздеться догола и скакать вокруг него на руках и коленях, как табун кобыл, в то время как сам он изображал из себя жеребца.

От страсти к духа́м Ибрагим перешел к обожанию бриллиантов. Его страсть к раритетам опустошила сокровищницу. Женщины, вынужденные уступать его сексуальным вожделениям, вознаграждали себя тем, что для них приобретались на рынке драгоценности и роскошные наряды. Ибрагим дал указание торговцам держать свои лавки открытыми днем и ночью.

В блеске изумрудов в бороде Ибрагима усматривали дьявольский знак. В течение ряда лет из Дверей похорон постоянно вывозились трупы.

Однажды ныряльщик, прыгнувший в глубь небольшого пруда в парке у сераля, вынырнул оттуда с криком ужаса. На дне он увидел ряды стоящих мертвых женщин. Закутанные в саваны, они покачивались от течения. (Обитательниц гарема удаляли тайком. Их зашивали в мешки, к ногам привязывали камни. Потом ночью выбрасывали в водоем из шлюпок. Камни притягивали жертвы ко дну, и тела торчали вертикально).

Гарем, обслуживавший безумные фантазии Ибрагима, фактически управлял империей. Сопротивление оппозиции росло. Наконец представители всех родов войск потребовали от матери султана Кюсам низложить Ибрагима и поместить его в «клетку», а на трон возвести сына султана Мехмета.

Когда Ибрагим воспротивился этому, во дворец ворвались сипахи и по указанию муфтия убили его. Османский султан Ибрагим был задушен по приказу верховного шариатского судьи.

Престарелая Кесем, однако, не уступила своей власти новой матери султана Тюрхан-султан. Она все еще располагала козырной картой — поддержкой аги янычар. Ей казалось возможным, что в случае захвата янычарами власти молодой Мехмед будет отстранен, а на трон взойдет его младший брат.

Между тем формировались новые силы, выступавшие против Мехмета и послушного ему дивана. Наряду с борьбой враждебных партий при дворе возникло общественное движение за установление законности и порядка, а также — за прекращение произвола самой султанской власти.

Кесем пустила в ход козыри и проиграла. Ее сообщниками в заговоре были глава оруженосцев, большинство черных евнухов и янычары со своим агой.

Борьба за контроль над сералем началась с того, что Кюсам уговорила главу садовников открыть ночью ворота внутренних двориков вооруженным янычарам. Предполагалось, что они захватят спящего визиря и увезут его с собой в качестве заложника. Захват сераля казался неизбежным, но визирь перехитрил янычар. Он сказал, что намерен созвать заседателей дивана и удовлетворить требования янычар. Уйдя от них, он скрылся в третьем дворике, закрыв ворота на запор.

Пока дворик оборонялся лишь подростками и слугами, были приняты меры к розыску Кесем. Она спряталась в своей комнате. Старуху вытащили из сундука для хранения одежды. С нее сорвали драгоценные украшения и роскошное платье. Затем задушили, а тело выбросили за ворота.

Турхан-султан оказалась достаточно мудрой, чтобы предпочесть безопасность власти. Она уступила общественным требованиям. Визирем стал один из блестящих представителей семьи Купрулу. Таким образом, через сто лет после того, как Хюррем-султан плела интриги против сестер Сулеймана и первого претендента на престол, его сына от Махидевран — Мустафы, — закончилось правление женщин при султанах.

Наш рассказ о нравах гарема, а точнее, об их упадке во многом опирается на рассказы иностранцев, проживавших в то время в Турции, а те, в свою очередь, черпали сведения от разносчиков бесчисленных сплетен о внутренней жизни сераля. Конечно, большей частью эти события достоверны, но, естественно, они должны быть проверены в архивах и по другим источникам истории Турции. Свидетельства иностранцев так долго пересказывались, что многие легенды становились фактами, а факты, наоборот, — байками. Знакомясь с эпохой Сулеймана, мы будем то отдаляться по необходимости, то снова возвращаться к ней. Однако сразу стоит отречься от многих западных баек, к примеру, о том, что главный визирь Ибрагим был евнухом; что женщины из султанской семьи выдавались замуж только за евнухов, чтобы не могли иметь детей; что Михримах и обитательницы гарема требовали захвата Мальты только потому, что галеры рыцарей перехватили торговые суда с грузами одежды и драгоценностей для этих женщин; что Селим приказал захватить Кипр лишь потому, что с этого острова привозили его любимые вина…

И снова султан Сулейман

Что касается самого Сулеймана, то его темную сторону мы можем разглядеть сейчас отчетливее. Сильная личность, как бы сказали психиатры, эволюционировавшая к жестокости. Светлую сторону этого известного человека, состоявшую в том, что он стремился к свершениям, выходящим за рамки его эпохи, мы замечаем эпизодически. Только последствия его деяний свидетельствуют о ней более определенно. Кто из других великих деятелей прошлого к западу от Константинополя — от Генриха VIII до Екатерины Медичи — оставил столь обширную библиотеку?

Сэр Чарльз Омэн пишет о Сулеймане: «Он закрепил форму Османской империи. Ее длительное существование после его смерти в большой степени результат его деятельности. Понадобилось несколько поколений бездарных правителей, чтобы разрушить это творение».

Сулейман Великолепный

Месье де Тевоно столетием позже (Франция времен кардинала Мазарини) писал о прочной сельскохозяйственной основе страны, благосостоянии крестьянства, изобилии основных продуктов и приоритете государственных интересов в деятельности правительства: «Все дела империи находятся в ведении визиря. Он освобождает великого сеньора (Мехмеда IV, который был еще слишком молод после казни султана Ибрагима) от государственных дел и требует за это только титул. Это весьма тяжелое бремя ответственности».

В сфере внешней политики курс Сулеймана на укрепление дружбы с Францией и столь же просвещенной Польшей был продолжен Соколлу и последующими визирями. Позже он стал основой политики Турции.

Во внутренней политике терпимость к национальным меньшинствам и разным религиям довольно быстро сошла на нет. Ее сменила хищная корысть. Патриархи христианских церквей, от которых требовали все больше денег, были вынуждены увеличить сборы средств со своей паствы. Их положение стало безвыходным и невыносимым. В условиях показной свободы вероисповедания их обязывали служить сборщиками налогов для турок. Уже в правление внука Сулеймана, Мурада, католические церкви в Константинополе были захвачены и превращены в мечети.

В это время ужесточилась миссионерская деятельность турок. Может, это совпадение и связано с ростом внутреннего богатства, но тогда же увеличилась доля собственности, переданная в вакф. Наблюдательный Бусбек заметил в Амасии, что Сулейман «столь же озабочен распространением своей веры, сколько расширением империи». Современные ученые, такие как Темперлей и Любьер, считают, что «религиозная экспансия турок в период правления Сулеймана была более опасной, чем военная».

В отношении силы воздействия шариатских законов мнения современных ученых разделились. Религиозное рвение довольно долго служило стимулом прогресса. Но на определенной стадии оно стало играть деструктивную роль. Не изменяясь в мире перемен, оно вызывало чувство фатализма, нежелание усваивать новые знания, что располагало турок к ностальгии и медлительности — полная противоположность динамичным деятелям эпохи Сулеймана. Симптоматично, что наиболее радикальной из реформ Ататюрка, проводившихся через четыре столетия после Сулеймана, было упразднение отжившей религиозной догматики. В последнем, правда, великий реформатор не слишком преуспел. Да и так он претворил в жизнь слишком много нововведений…

Сорок детей Сулеймана и их убийство — миф или реальность?

Как гласит легенда, Хюррем-султан решила, что ее сыновья должны умереть. Более того, она всеми силами убеждала султана, что этот шаг просто необходим, и он должен сделать это. Баязида предупредил верный человек, он успел бежать и скрылся в Иране. Но убили не только сыновей Роксоланы, но и тех детей, которые были рождены другими наложницами и женами султана. По велению Хюррем, их разыскивали в гареме и по всей стране. Как выяснилось, сыновей было около четырех десятков, и они все были убиты, тайным или явным способом, по приказу жены султана.

В действительности же дела обстояли иначе. Поскольку эта династия была правящей, то все рождения и смерти четко учитывались и фиксировались в гаремных книгах. Существовали и другие документы. Описывалось все — начиная с того, сколько использовалось муки для приготовления десерта, и заканчивая перечислением основных затрат на содержание. Более того, имелось предписание, чтобы все потомки правящей династии в обязательном порядке жили при дворе, чтобы в любой момент можно было посадить кого-нибудь из них законно на трон.

Не следует забывать и о высокой детской смертности в те времена, как и о том, что правителей мусульманского Востока и христианской Европы очень интересовали новости об Османской династии и о ее потенциальных наследниках. Поэтому послы иностранных государств незамедлительно ставили в известность своих монархов, если у какого-нибудь правителя рождался ребенок — ведь такие события требовали отправления подарков и поздравлений. До сих пор в архивах хранятся подобные письма, а посему подсчитать, сколько наследников родилось у того же Сулеймана, не так уж и сложно. Было известно о каждом потомке, не говоря уже о шейх-заде, и каждое имя сохранено в истории. Короче говоря, у Сулеймана было восемь сыновей шейх-заде.

Махмуд, которого родила Фюлане (1512–1521). В 1520 году был провозглашен наследником.

Мустафа, рожденный Махидевран (1515–1553). Провозглашен наследником после него. Наместник провинции Караман в 1529–1532 годах, наместник Манисы в 1533–1541 годах, наместник Амасии в 1541–1953 годах.

Мурад, которого родила Гюльфем в 1519 году, прожил до 1521 года.

Теперь, собственно, о сыновьях, которых родила султану Хюррем.

Мехмед родился в 1521 году, был провозглашен наследником в том же году. Наместник Кютахьи с 1541 года и до смерти в 1543 году.

Абдулла родился в 1522 году, в том же году умер.

Селим II, третий сын Хюррем, родился в 1524 году. Одиннадцатый султан Османской империи. Дожил до пятидесяти лет.

Баязид родился в 1525 году. 6 ноября 1553 года его провозгласили третьим наследником. Занимал пост наместника Карамана в 1546 году, наместника провинций Кютахья и Амасия в 1558–1559 годах. Умер в 1562 году.

Джихангир, еще один сын Хюррем, родился в 1531 году. В 1553 году стал наместником Алеппо. Скончался там же и в том же году, 27 ноября.

Не стоит забывать, что не жена султана Хюррем, а он сам казнил Мустафу и Баязида, двух своих сыновей. Мустафа был казнен вместе со своим сыном, другой его сын умер за год до этого.

Баязида и его пятерых маленьких сыновей убили через четыре года после смерти Хюррем.

То есть, если обратиться к историческим документам, можно увидеть, что жена султана Хюррем не была причиной смерти его сорока сыновей…

Был ли заговор против шейх-заде Мустафы?

Как гласит легенда, однажды Хюррем рассказала султану, как предательски ведут себя по отношению к нему Мустафа и его друг. Шейх-заде, по ее словам, связался с сербами, и они совместно готовят заговор против османского правителя. Интриганка прекрасно знала, что это будет выглядеть весьма правдоподобно, ведь в те времена дворцовые перевороты были вполне обычным делом. Для достоверности она приводила слова, якобы сказанные Мустафой, Ибрагим-пашой и прочими «заговорщиками», которые удалось подслушать ее дочери… Хюррем нашептывала их османскому правителю, а тот напряженно размышлял.

Она воспитывала прелестного малыша Мустафу с четырех лет, а когда тот повзрослел, бывшая няня пришла к выводу, что жить он не должен. Поскольку обагрять свои руки кровью не дело падишахов и их наследников, то по ее воле и в соответствии с приказом Сулеймана Мустафу, его братьев и детей задушили шелковым шнурком.

В действительности же принца Мустафу, старшего сына Сулеймана, казнили в 1553 году, и было ему в то время около сорока лет.

Мустафу казнили из-за того, что он вынашивал план узурпировать трон. Но, как и после казни султанского фаворита и друга Мустафы — Ибрагима-паши, обвинили Хюррем-султан, поскольку она была иноземкой в ближайшем окружении владыки. В Османской империи уже был прецедент, когда сын свергал отца с трона — это совершил Селим I, отец Сулеймана, по отношению к Баязиду II, деду Сулеймана. После того как за несколько лет до этого умер от кори или оспы шейх-заде Мехмед, руководство регулярной армии на самом деле разрабатывало планы по отстранению Сулеймана от управления страной и его изоляции в резиденции. То же самое в свое время произошло и с дедом султана. К тому же имелись и письма шейх-заде с личной печатью Мустафы, написанные сефевидскому шаху. Позже об этих письмах узнал и Сулейман.

Последней каплей в этом деле стал визит посла из Австрии, который вместо того, чтобы сначала отправиться к султану, первым делом навестил Мустафу. После этого посол сообщил всем, что принц Мустафа был бы прекрасным падишахом. Как только Сулейман об этом узнал, Мустафу вызвали к нему и удушили. Это произошло в 1553 году, во время персидского военного похода.

Разрушительные силы империи

Но вернемся к жизни при султане. В отсутствие железного контроля со стороны Сулеймана и Соколлу доходы от торговли потекли в руки алчных чиновников. Возросли налоги, пошлины взимались с любой коммерческой сделки. Этому проложили путь великие визири Ибрагим и Рустем. Ко времени уже известного нам автора Ноллеса доходы империи выросли до цифры более чем в восемь миллионов дукатов ежегодно. Ко времени другого автора, пишущего об империи, — Рюкота, — они достигли одиннадцати миллионов дукатов. В период столетнего правления фавориток знати распродавались ленные владения, деньги обесценивались.

Верфи стали выгодным местом службы привилегированных лиц и источником нетрудовых доходов. С тех пор как капудан-паша Барбаросса выудил из казны огромные средства на строительство и оснащение флота, его пост стал источником обогащения. Корабли, экипажи которых состояли на жалованье и довольствии, редко выходили в море. Между тем в эпоху морских завоевательных походов под командованием Барбароссы, Драгута и Пьяли флот окупал себя. После хаоса 1640 года число капитанов галер, состоявших на жалованье, достигло четырехсот шестидесяти. Но из них не более ста пятидесяти человек выходили в море, огибая дворцовый мыс.

Позднее команды кораблей стали формироваться из дисциплинированных янычар, которые недолюбливали морскую службу.

«Они укомплектовывают экипажи кораблей в основном солдатами и даже янычарами, — пишет Тевоно, — но парни, которых не вдохновляет расставание с берегом, уходят в море против своей воли. И если у них появляется возможность откупиться, то они это делают. Тех, кто отбывает сезон судоходства на кораблях, называют «сафарли», то есть путешественниками. Три дня перед отходом кораблей они слоняются по улицам с тесаками в руках, выбивая деньги из повстречавшихся на пути христиан и евреев, а иногда и турок».

Факты продажности чиновников верфей обнаружил Рюкот: «Из-за большой себестоимости строительство галер и судов — что не учел первый состав этого правительства — опустошилась казна империи. Из-за хищений чиновников и бездарного руководства верфи были сданы в аренду на три года вперед. Лишь благодаря мудрости знаменитого визиря Купрюлу все было выкуплено и восстановлено».

Достопочтенный британский консул неосознанно коснулся еще одного источника утечки доходов империи, отметив, что его соотечественникам «следует считать благодатью то, что мы почувствовали пользу и преимущество свободной торговли и дружеских связей с турками… это началось во время правления благословенной памяти королевы Елизаветы… и, будучи усовершенствованным под блестящим руководством той самой уважаемой купеческой компании Леванта, принесло Британскому королевству большую выгоду, а также благодеяния многим тысячам англичан. Благодаря свободной торговле его величество получает большие доходы от пошлин без всяких затрат».

Существует популярное и, очевидно, устойчивое мнение, что османские турки в зените своего могущества забавлялись женщинами чуть ли не со всего Ближнего Востока, что эти женщины, переполнявшие гаремы, служившие танцовщицами и одалисками, тоже способствовали краху империи. Эта одна из новейших легенд, по крайней мере относительно эпохи Сулеймана, безраздельно захватила воображение Запада.

Правившие империей султаны и вправду без зазрения совести шли на связи с представительницами разных национальностей, и результаты этого легко прослеживаются. Сулейман не был исключением. Но важно понять и то, что простые турки вовсе не следовали примеру своих султанов. В людской среде, начиная с командиров янычар и тымариотов, вплоть до обычных крестьян, межнациональные брачные отношения не были распространены. Другие малые народы, и уж тем более племена Турции, также придерживались в основном браков между соплеменниками.

Позорная работорговля была главным образом средством наживы на пленных. Более состоятельные османские турки — весьма немногочисленные во время Сулеймана — использовали рабов и рабынь только в домашнем хозяйстве. Шариатский закон устанавливал пристойные отношения между хозяевами и рабами, в отличие, кстати, от Европы.

В то время большим гаремом располагал любвеобильный Аяс-паша. Барбаросса тоже брал в жены женщин в каждом порту. Но руководители государства, такие как Ибрагим, Рустем, Соколлу, Пьяли и другие, взяв себе в жены женщину из семьи султана, были вынуждены, будучи «при исполнении», оставаться моногамными.

Стоит заметить, что турецкие государственные деятели, начиная с Сулеймана и далее вниз по иерархии, были менее подвержены влиянию межнациональных браков, чем представители европейских королевских дворов того времени. (Особенно отличались в манипуляциях брачными связями Габсбурги. Филипп брал себе в супруги по очереди португалку, англичанку, француженку и австрийку. Если было на кого накинуть мантию Синей Бороды, то больше всего для этого подходили крепкие плечи Генриха Тюдора.)

Информация к биографии

ЯНЫЧАРЫ И ИБРАГИМ

Еще на заре своего правления султан столкнулся с бунтом янычар. Эти воинственные, пользующиеся привилегиями воины рассчитывали на ежегодные кампании, чтобы не только удовлетворить свою жажду боя, но и обеспечить себе дополнительные доходы от грабежей. Они постоянно негодовали по поводу затянувшихся перерывов в военных действиях султана. Янычары ощутимо становились более сильными и более осознающими свою мощь, поскольку составляли четверть постоянной армии султана. В военное время они были, как правило, преданными и верными слугами своего господина, хотя могли и не подчиниться его приказам, воспрещающим разграбление захваченных городов, и при случае ограничивали его завоевания, протестуя против продолжения чрезмерно напряженных кампаний. Но в мирное время, изнывая от бездействия, больше не живя в обстановке жесткой дисциплины, а пребывая в относительной праздности, янычары становились угрожающей и ненасытной массой, открыто и безнаказанно занимаясь грабежами и развратом — особенно во время интервала между смертью одного султана и восшествием на трон другого.

И вот весной 1525 года они отважились на открытый мятеж, грабя таможни, еврейский квартал и дома высших чиновников и других людей.

Группа янычар силой проложила путь в приемную султана, который, как говорят, убил троих из них собственной рукой, но был вынужден отступить и скрыться, когда в него стали целиться из луков. Мятеж был подавлен с помощью казни их аги и нескольких офицеров, подозревавшихся в соучастии, тогда как другие офицеры были уволены со своих постов.

Рисунок Х.С. Бехама. Ибрагим-паша

Солдаты были успокоены денежными подачками и обещанием кампании на следующий год. Ибрагим-паша был отозван из Египта и назначен главнокомандующим вооруженными силами империи, готовившимися к вторжению в Венгрию. Захват Белграда открывал путь вверх по Дунаю.

Ибрагим-паша — одна из самых блестящих и могущественных фигур периода правления Сулеймана. Он был по происхождению греком-христианином, сыном моряка из Парги, что в Ионическом море. Родился в один и тот же год — и даже, как он утверждал, на той же неделе, — что и сам Сулейман. Захваченный еще ребенком турецкими корсарами, Ибрагим был продан в рабство вдове из Магнесии, которая дала ему хорошее образование и научила играть на скрипке. Уже юношей он встретил Сулеймана, в то время наследника трона и наместника в Магнесии, который был очарован им и его талантами и сделал его одним из своих личных слуг, затем — поверенным лицом и наиболее близким фаворитом.

После восшествия Сулеймана на трон молодой человек был назначен на пост старшего сокольничего, затем последовательно занимал ряд постов в имперских покоях. Ибрагим сумел установить со своим хозяином необычайно дружественные отношения, ночевал в апартаментах Сулеймана, обедал с ним за одним столом, делил с ним досуг, обменивался с ним записками через немых слуг.

Сулейман, замкнутый по натуре, молчаливый и склонный к проявлениям меланхолии, нуждался именно в таком доверительном общении. Под его покровительством Ибрагим был обвенчан с подчеркнутой помпой и великолепием с девушкой по имени Хатидже, которую считали одной из сестер султана.

Его восхождение к власти было на самом деле настолько стремительным, что вызвало у самого Ибрагима некоторую тревогу. Будучи прекрасно осведомленным о взлетах и падениях придворных, Ибрагим однажды зашел настолько далеко, что стал умолять Сулеймана не ставить его на слишком высокий пост, поскольку падение будет для него крахом. В ответ, как утверждают, Сулейман похвалил за скромность своего фаворита и поклялся, что Ибрагим не будет предан смерти, пока он правит, независимо от того, какие обвинения могут быть выдвинуть против него. Но, как справедливо заметит историк следующего века, «положение королей, которые являются людьми и подвержены переменам, и положение фаворитов, которые горды и неблагодарны, заставит Сулеймана не выполнить свое обещание, и Ибрагим потеряет свою веру и лояльность».

Первая военная кампания в Персии ознаменовала собой падение Ибрагима, который служил султану в качестве великого визиря на протяжении тринадцати лет и теперь был командующим его действующими армиями. За эти годы Ибрагим не мог не приобрести врагов среди тех, кто ненавидел его за быстрое вхождение во власть, за чрезмерное влияние и вытекающее из этих обстоятельств феноменальное богатство. Были и те, кто ненавидел его за христианские пристрастия и неуважение к чувствам мусульман. В Персии он, очевидно, превысил свои полномочия. После захвата Тебриза перед прибытием Сулеймана он позволил присвоить себе титул султана, добавив его к титулу сераскера, или главнокомандующего. Ему нравилось, когда к нему обращались как к султану Ибрагиму. В этих краях подобное обращение было достаточно привычным стилем, обычно применимым в обращении к малозначительным племенным вождям курдов.

Случилось так, что Ибрагима во время этой кампании сопровождал его старинный личный враг, старый и мудрый Искандер Челеби, дефтердар, или главный казначей, который возражал против использования Ибрагимом данного титула и пытался убедить его отказаться от него.

Результатом стала ссора между двумя мужами, превратившаяся в войну не на жизнь, а на смерть. Она закончилась унижением Искандера, обвиненного в интригах против султана и злоупотреблении общественными деньгами, и его смертью на виселице. Перед казнью Искандер попросил дать ему перо и бумагу и в письменном виде обвинил самого Ибрагима в заговоре против своего господина.

Поскольку это было его предсмертное слово, то, согласно Священному Писанию мусульман, султан поверил в виновность Ибрагима. Его убежденность в этом была подкреплена, следуя турецким хроникам, сновидением, в котором султану явился мертвец с нимбом вокруг головы и попытался удушить его. Несомненное воздействие на султана оказывалось также в гареме его новой и амбициозной наложницей русско-украинского происхождения, которую давно уже звали на турецкий манер Хюррем. Она ревновала султана к визирю. К тому же Ибрагим всячески поддерживал молодого наместника и претендента на престол Мустафу (сына Махидевран), а Хюррем продвигала к престолу своих детей.

В любом случае Сулейман решил действовать скрытно и быстро. Однажды вечером по возвращении весной 1536 года Ибрагим-паша был приглашен поужинать с султаном в его апартаментах в большом серале, остаться после ужина и, согласно его привычке, заночевать. На следующее утро его труп был обнаружен у ворот сераля со следами удушья. Лошадь под черной попоной увезла тело прочь, и оно было сразу же захоронено в монастыре дервишей в Галате, без какого-либо камня, отмечавшего могилу. Огромное богатство, как это было принято в случае смерти великого визиря, было конфисковано и отошло к короне. Так сбылись предчувствия, которые Ибрагим высказал в начале своей карьеры, умоляя Сулеймана не возносить его слишком высоко, предполагая, что это обусловит его падение.

Все вышло так, как он предвидел! (Мы еще вернемся к судьбе Ибрагима, когда будем говорить подробнее о Хюррем.)

Разрушительные силы империи. Продолжение

После смерти Хюррем султан замкнулся в себе, чаще оставаясь один, наедине с мыслями. Даже успехи на военном и дипломатическом поприще перестали трогать его. Когда Пиале-паша вернулся с флотом в Стамбул после своих исторических побед в Триполи, которые утвердили исламское господство над Центральным Средиземноморьем, «те, кто видел лицо Сулеймана в этот час триумфа, не могли обнаружить на нем и малейших следов радости. Выражение его лица оставалось неизменным, его жесткие черты не утратили ничего из их привычной мрачности… все торжества и аплодисменты этого дня не вызвали у него ни единого признака удовлетворения». Так писал Бусбек, отмечая необычайную бледность лица султана — возможно, из-за какого-то скрытого недуга, — и тот факт, что, когда в Стамбул приезжали послы, он прятал эту бледность «под румянами, полагая, что иностранные державы будут больше бояться его, если будут думать, что он силен и хорошо себя чувствует… Его высочество на протяжении многих месяцев года был очень слаб телом и близок к смерти, страдая водянкой, с распухшими ногами, отсутствием аппетита и опухшим лицом очень нехорошего цвета. В прошлом месяце, марте, с ним случилось четыре или пять обмороков и после этого еще один, во время которого ухаживающие за ним сомневались, жив он или мертв, и едва ли ожидали, что он сможет оправиться от них. Согласно общему мнению, его смерть уже близка».

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи

По мере того как Сулейман старел, он становился все более подозрительным. «Он любил, — пишет Бусбек, — наслаждаться, слушая хор мальчиков, которые пели и играли для него; но этому пришел конец из-за вмешательства некоей пророчицы (то есть некоей старухи, известной своей святостью), которая заявила, что в будущем его ждет кара, если он не откажется от этого развлечения». В результате инструменты были сломаны и преданы огню… Он стал есть, пользуясь фаянсовой посудой вместо серебряной, более того, запретил ввоз в город любого вина — потребление которого было запрещено пророком. Когда немусульманские общины стали возражать, доказывая, что столь резкая перемена диеты вызовет болезни или даже смерть в их среде, диван настолько смягчился, что позволил им получать недельную порцию, выгружаемую на берег у Морских Ворот».

Но унижение султана в морской операции на Мальте вряд ли можно было уравновесить аскетическими опытами. Независимо от возраста и плохого состояния здоровья, Сулейман, проведший свою жизнь в войнах, мог спасти свою уязвленную гордость только еще одной, заключительной победоносной кампанией, чтобы доказать непобедимость турецкого воина. Вначале он поклялся лично захватить Мальту следующей весной. Теперь вместо этого он решил вернуться на привычный для себя театр военных действий — сушу. Он пошел бы еще раз против Венгрии и Австрии, где преемник Фердинанда из Габсбургов, Максимилиан II, не только не хотел выплачивать причитающуюся с него дань, но и предпринимал набеги на Венгрию. В случае с Венгрией султан все еще горел желанием отомстить за отпор, полученный под Сигетваром и Эгером.

1 мая 1566 года Сулейман в последний раз выступил из Стамбула во главе самого крупного войска, которым он когда-либо командовал, на тринадцатую лично проводимую им кампанию — и седьмую на территории Венгрии. Его султанский шатер был разрушен перед Белградом во время одного из наводнений, столь частых в бассейне Дуная, и султан был вынужден перебраться в шатер своего великого визиря. Он больше не мог сидеть на лошади (исключая особо торжественные события), и вместо этого путешествовал в закрытом паланкине.

У Семлина султан церемонно принял юного Иоанна Сигизмунда Запольяи, законные претензии которого на венгерский трон Сулейман признал, когда тот был еще грудным младенцем. Как послушный вассал, Сигизмунд теперь трижды преклонил колени перед своим господином, каждый раз получая приглашение подняться, и при целовании руки султана приветствовался им, словно дорогой любимый сын. Предлагая свою помощь как союзник, Сулейман дал понять юному Сигизмунду, что вполне согласен с такими скромными территориальными претензиями, какие выдвинул венгерский король.

Из Семлина султан повернул к крепости Сигетвар, стремясь отомстить ее коменданту — хорвату, графу Николаю Зриньи. Злейший враг турок со времен осады Вены, Зриньи только что атаковал лагерь бея санджака и фаворита султана, убив его вместе с сыном и увезя в качестве трофеев всю его собственность и большую сумму денег.

Поход к крепости Сигетвар благодаря несвоевременному усердию квартирмейстера был завершен, вопреки приказам, за один день вместо двух, что совершенно измотало султана, находившегося в плохом состоянии, и настолько разгневало его, что он приказал обезглавить этого человека. Но великий визирь Мехмед Соколлу умолял не казнить его. Враг, как проницательно доказал визирь, будет устрашен доказательством того, что султан, несмотря на преклонный возраст, все еще мог удвоить продолжительность дневного перехода, как и в полные энергии дни его молодости.

Вместо этого все еще разгневанный и жаждавший крови Сулейман приказал казнить губернатора Буды за некомпетентность. Затем, несмотря на упорное и дорого стоившее сопротивление Зриньи, установившего в центре крепости крест, Сигетвар была взята в кольцо. После потери самого города тот закрылся в цитадели с гарнизоном, поднял черный флаг и заявил о решимости сражаться до последнего человека. Восхищенный подобным героизмом, но тем не менее расстроенный задержкой с захватом столь незначительной крепости, Сулейман предложил щедрые условия сдачи, стремясь соблазнить Зриньи перспективой службы в турецкой армии в качестве фактического правителя Хорватии. Однако все предложения были с презрением отвергнуты.

После этого в ходе подготовки к решающему штурму по приказу султана турецкие саперы за две недели подвели мощную мину под главный бастион. 5 сентября мина была взорвана, вызвав опустошительные разрушения и пожар.

Янычары

Но Сулейману не было суждено увидеть эту свою последнюю победу. Он скончался той же ночью в своем шатре, возможно, от апоплексического удара, возможно, от сердечного приступа, ставшего результатом крайнего напряжения. За несколько часов до смерти султан заметил своему великому визирю: «Великий барабан победы еще не должен быть слышен». Соколлу вначале скрыл весть о смерти султана, позволяя воинам думать, что султан укрылся в своем шатре из-за приступа подагры. Как утверждали, в интересах секретности великий визирь даже задушил врача Сулеймана. Так что сражение шло к своему победоносному завершению. Турецкие батареи продолжали обстрел еще на протяжении нескольких дней, пока цитадель не была полностью разрушена, за исключением одной башни, а ее гарнизон не перебит, кроме шестисот оставшихся в живых человек. В последний бой Зриньи вывел их, роскошно одетых и украшенных драгоценностями, словно на праздник, чтобы умереть достойно и принять венцы христианских мучеников. Когда янычары вклинились в их ряды с целью захватить Зриньи, он выстрелил из большой мортиры таким мощным зарядом, что сотни турок полегли замертво; затем с саблей в руках Зриньи и его товарищи героически бились до тех пор, пока Зриньи не пал. Его последним подвигом была закладка фугаса под склад боеприпасов, который взорвался, унеся жизни примерно трех тысяч турок.

Великий визирь Соколлу больше всего на свете желал бы, чтобы наследование трона Селимом, которому он послал известие о смерти его отца со срочным курьером в Кютахью, в Анатолии, было мирным. Соколлу не раскрывал свой секрет еще несколько недель. Правительство продолжало вершить свои дела так, как если бы султан был по-прежнему жив. Приказы выходили из его шатра как бы за его подписью. Производились назначения на вакантные должности, продвижения по службе и награды распределялись в привычном порядке. Был созван диван, и традиционные победные реляции направлялись от имени султана губернаторам провинций империи. После падения Сигетвара кампания продолжалась так, как будто войсками по-прежнему командовал султан, причем армия постепенно отходила к турецкой границе, осуществив по пути небольшую осаду, приказ о которой султан якобы отдал. Внутренние органы Сулеймана были захоронены, а его тело забальзамировано. Теперь оно следовало домой в его закрытом паланкине, сопровождаемое, как и тогда, когда он шел в поход, его охраной и с соответствующими выражениями почтения, nолагающимися живому султану.

Только когда Соколлу получил известие, что шейх-заде Селим достиг Стамбула, чтобы официально занять трон, великий визирь позволил себе сообщить солдатам о том, что их султан мертв. Они остановились на ночь на опушке леса недалеко от Белграда. Великий визирь вызвал к себе чтецов Корана, чтобы те встали вокруг паланкина султана, славя имя Бога, и прочли полагающуюся молитву об усопшем. Армия была разбужена призывом муэдзинов, торжественно поющих вокруг шатра султана. Узнав в этих звуках знакомое извещение о смерти, солдаты собирались группами, издавая скорбные возгласы. На рассвете Соколлу обошел воинов, говоря, что их падишах, друг солдат, теперь отдыхает у единого Бога, напомнил им о великих деяниях, совершенных султаном во имя ислама, и призвал солдат выказать уважение к памяти Сулеймана не стенаниями, а законопослушным подчинением его сыну, славному султану Селиму, который теперь правит вместо отца. Смягченные словами визиря и перспективой подношений со стороны нового султана, войска возобновили свой марш в походном строю, эскортируя останки покойного правителя и командира в Белград, город — свидетель первой победы Сулеймана. Затем тело доставили в Стамбул, где оно было помещено в гробницу, как завещал сам султан: в приделе его великой мечети Сулеймание.

Сулейман умер так же, как он, по существу, жил, — в своем шатре, среди войск на поле битвы. Это заслуживало в глазах мусульман приобщения великого воина к лику святых. Отсюда заключительные элегические строки Бакы, великого лирического поэта того времени:

Учитывая преклонный возраст и кончину в момент победы, это был удачный конец для султана, правившего огромной военной империей. Сулейман Завоеватель, человек действия, расширил и сохранил ее; Сулейман Законодатель, человек порядка, справедливости и рассудительности, преобразовал ее; Сулейман Государственный Деятель завоевал для своей страны господствующий статус мировой державы. Десятый и, пожалуй, величайший из турецких султанов, Сулейман привел империю к пику могущества и престижа, но само величие несло в себе семена вырождения. Ибо султану наследовали другие люди: не завоеватели, не законодатели, не государственные деятели. Пик турецкой империи весьма резко и неожиданно перешел в крутой склон.

Легенда о войне

Как военный деятель Сулейман оставляет парадоксальное впечатление. Традиция требовала от него играть роль командующего непобедимой армией, совершающей завоевательные походы в «земли войны». Однако во время правления Сулеймана и особенно после его смерти произошло резкое падение боеспособности кавалерии феодальных рекрутов. Трудно сказать, была ли в этом вина Сулеймана.

С другой стороны, он увеличил регулярную армию, численность янычар и сипахов. Ко времени его кончины жалованье из государственной казны получали 48 316 солдат, причем это жалованье было удвоено после того, как Сулеймана опоясали мечом Османа.

Сулейман преобразил корпус янычар, имевших до него нищенский вид. Ослабил наложенные на них ограничения, разрешив им браки и позволив рекрутировать в корпус турок. Вероятно, эти элитные войска не могли не деградировать со временем.

Вскоре после смерти Сулеймана его сын Селим II повелел начать строительство Волго-Донского канала в степи, от чего отказался покойный султан. Хотя турецкие корабли, войдя в реку Дон, оставили необходимые материалы для строительства, экспедиция в степь завершилась безрезультатно из-за козней крымских татар.

Мурад, внук Сулеймана, ввязался в большую войну с Персией, которой его дед стремился избежать. Война длилась двенадцать лет, получив название «долгой войны», и не принесла обеим империям ничего, кроме истощения.

В 1683 году амбициозный визирь Кара Мустафа предпринял последнюю осаду Вены, от которой воздерживался Сулейман. Провал осады ознаменовал ослабление османской военной мощи в условиях, когда совершенствовалось вооружение, возрастал боевой дух европейских армий и повышалось искусство фортификационных работ европейцев. Полководцем, который привел армию, спасшую Вену, был поляк, Ян Собеский. Сулейман же заботился о поддержании дружественных отношений с Польшей.

В непосредственном военном руководстве Сулейман добился двух замечательных достижений. Дважды в условиях приближавшейся зимы, находясь на значительном расстоянии от Турции, он выводил армию из враждебных горных мест. Султан благополучно довел ее из Вены в Константинополь, из Тебриза — в Багдад. Для Наполеона в Москве подобная операция оказалась непосильной — во всяком случае, он покинул армию во время отступления.

Сама турецкая армия представляла собой еще один парадокс. Хотя ею командовал деспот, однако в определенном отношении она была демократичной в современном понимании. Большинство ее офицеров получали подготовку в государственных военных учебных заведениях. В армии не существовало социальных барьеров. Полевой командир в ходе сражения мог занять место генерала.

Поскольку командный состав, включая султана, жил среди войск, ему приходилось быть на переднем крае сражений. Сам Сулейман попадал под артиллерийский огонь на Родосе, у Мохача и под Веной. Потери в командном составе были велики. Старый обычай требовал от командиров делить опасности и награды с солдатами. В результате между военачальниками и подчиненными сложились прочные связи братства, неведомые в то время другим армиям. В тогдашней Европе повсюду командные должности, как правило, приобретались либо в силу знатного происхождения, либо благодаря монаршей милости. Командующие редко видели свои армии и если присутствовали в начале сражения, то часто отсутствовали при его окончании. Исключением был Карл V в сражении под Алжиром, а также командиры рыцарей.

Одна легенда о Сулеймане не умирала дольше других. Она состояла в предположении, что он стремился завоевать Центральную Европу, но потерпел неудачу.

Добросовестный историк Роджер Меримэн делает решительный вывод о том, что Вена определила судьбу современной Европы. «Осада Вены поражает воображение. Никогда еще христианская Европа так дерзко не подвергалась угрозе со стороны магометанской Азии и Африки. Распорядись судьба иначе, мировая история пошла бы другим путем».

Этот вывод действительно поражает воображение. Но целью похода Сулеймана в 1529 году была Буда, расположенная на берегу Дуная, который огораживает Большую Венгерскую равнину. В турецких источниках нет никакого указания на то, что султан намеревался захватить Вену. И собственные записи Сулеймана, к которым следует отнестись особенно серьезно, подтверждают, что таких намерений у него не было.

«Это была определенно самая большая опасность для Европы, — писал еще раньше, в 1937 году, сэр Чарльз Омэн, — в длительном противоборстве династий Габсбургов и Османов. Если бы Вена пала, султан сделал бы ее местом зимовки своей армии и плацдармом для последующего завоевательного похода в Германию».

Но ведь Сулейман даже в Буде после 1529 года не оставлял гарнизона янычар несколько лет. Его войска не занимали всей Венгерской равнины, примыкающей к этой самой Германии. Каким образом турецким всадникам, совершавшим рейды только в летние месяцы, удалось бы контролировать заснеженные зимой горные районы Германии, остается только догадываться.

Легенда просто выросла на той почве, что победоносный султан Востока повел свою армию в Европу, чтобы вырвать ее из-под власти могущественного императора Запада. Поскольку решающего сражения между ними не состоялось, в легенде ее место заняла осада Вены. Соответственно Карл V фигурирует в легенде как организатор успешной защиты города (на помощь которому он направил всего семьсот испанских кабальеро), в то время как Сулейман представлен азиатским завоевателем, вынужденным повернуть назад после неудачной осады Вены.

Барбаросса: пират или адмирал?

Сегодня уже не скажешь, кто первым начал называть турецких капитанов пиратами и корсарами с Варварского (Барбарийского) берега. Началось это не во время Сулеймана, тогда эти определения вовсе не употреблялись. Их нельзя обнаружить даже в объемистом труде Ричарда Ноллеса.

Между тем капитаны не были ни пиратами, ни корсарами с Варварского берега, ни алжирскими морскими предводителями. Не было у них и никаких пиратских баз. Тем не менее все эти определения можно найти в современных исторических трудах на Западе. Вдобавок можно прочитать, что морское могущество турок закончилось с началом пиратских рейдов Барбароссы или после битвы при Лепанто. Ни одно из этих утверждений не является истинным.

Каковы бы ни были этические установки Хайреддина-паши, или Барбароссы, — а из него вышел бы великолепный пират, — он плавал только под турецким флагом, рядом с которым укреплял собственную эмблему. Барбаросса имел адмиральский чин, получал жалованье из турецкой казны, строил корабли на турецких верфях, осуществлял план морской войны одного государства против полудюжины других.

Хайреддин-паша, или Барбаросса

Главный противник Барбароссы, Андреа Дориа, обычно представляется адмиралом Священной Римской империи, хотя он менял свои флаги так же, как и покровителей. В состав генуэзского (французского) имперского флота входило тринадцать судов, принадлежавших Дориа. Он требовал себе часть морской добычи (как это делал Барбаросса). Кто же из них обоих не был пиратом?

Эти флотоводцы командовали большими эскадрами, от операций которых зависела судьба целых государств. Знаменитая испанская морская операция 1588 года преподносится как небывалая в истории попытка одного государства завоевать другое, Англию. Однако мощь этой армады, состоявшей из 132 кораблей с 21 621 солдатом и 8066 матросами на борту, была почти такой же, как мощь эскадры Карла V, чей поход завершился катастрофой вблизи «пиратского гнезда» — Алжира. Испанская армада 1588 года была менее мощной, чем эскадра Дориа у Превезы или флот у Лепанто.

Неизвестный художник. Битва при Лепанто

Что касается не менее знаменитой битвы у Лепанто, то вот правда о ней.

Морское соперничество, начавшееся между Сулейманом и Карлом, долго не прекращалось и после смерти обоих. После 1568 года Филипп II в стремлении навязать европейской империи испанское руководство начал уничтожать мятежных мавров в провинции Гренада.

В отместку или из желания совершить собственный завоевательный поход Селим II послал турецкую эскадру захватить Кипр. Селим Пьяница ни при каких обстоятельствах не стал бы возглавлять свою армию, но он мог спокойно отправить в море с боевой задачей флот, который не нуждался в присутствии султана. На захвате этого последнего венецианского острова, расположенного, однако, южнее Анатолийского выступа, настаивал Пьяли, хотя Мехмед Соколлу занял в отношении такого предприятия осторожную позицию.

Селим уподобился своему отцу в том, что вынес вопрос на суд Ибн Сауда:

— Когда мусульманская страна завоевана неверными, должен ли благочестивый государь вернуть ее под власть ислама?

Ответ на такой вопрос мог быть только утвердительным. В начале лета 1570 года многочисленный турецкий флот вышел в море к берегам Кипра. Им командовал Лала Мустафа, бывший наставник Селима, спровоцировавший гибель Баязида.

Кипрская крепость Фамагуста защищалась потомками крестоносцев, итальянскими наемниками и греками. Они выдержали артиллерийские бомбардировки и подрывы мин солдатами Лала Мустафы в течение одиннадцати месяцев, то есть до августа 1571 года. Затем крепость капитулировала на условиях, близких тем, которые однажды Сулейман предложил на Родосе — свободное отбытие гарнизона на Крит, гарантии безопасности жизни островитян и их прав. Но Лала Мустафа не был похож на Сулеймана. Едва защитники крепости сели на корабли, как их схватили, а командиров безжалостно убили.

После вторжения турок на Кипр молодой живописец Эль Греко бежал с острова в Испанию и там создал шедевры, обессмертившие его имя.

Между тем «великолепная синьора» Венеция, которая со времени сражения у Превезы наслаждалась длительным и благодатным миром с турками, убеждала европейские столицы провозгласить крестовый поход против османов после того, как один из ее лучших островов подвергся нападению. Несколько столиц откликнулось, пока венецианская эскадра благоразумно уклонялась от встреч с турецкими галерами, которыми командовал Улудж Али, бывший помощник Драгута (европейцы называли его Очиалу). Императора Максимилиана венецианцы не смогли убедить в том, что они искренне стремятся принять участие в крестовом походе.

Во всяком случае, помощь Кипру откладывалась до тех пор, пока не был потерян последний оплот крестоносцев, а в Испании истреблены все мавры. Только после того, как испанцы закончили войну с маврами, их силы под командованием единокровного брата Филиппа, дона Хуана Австрийского — незаконнорожденного сына Карла, — присоединились к армаде, собиравшейся в Адриатике. Примерно двести двадцать семь судов разных типов с двадцатью тысячами солдат на борту, многие из которых были вооружены аркебузами новых моделей, скопилось близ острова Корфу. Однако время было упущено, Кипр уже капитулировал.

Между командирами армады возник жаркий спор относительно дальнейших действий. 26-летний дон Хуан, склонный к решительным действиям, настоял на выходе армады в море для поисков турецкой эскадры, находившейся неподалеку, в Коринфском заливе.

Так произошло морское сражение у Лепанто, изображенное на стенах Ватикана и Дворца дожей в Венеции.

Триумф был настоящим, поражение турок полное. Они потеряли почти все свои галеры. Специалисты говорят, что большое количество турецких кораблей скопилось в тесном устье залива недалеко от города Лепанто. Они не могли маневрировать, и в этих условиях перевес был на стороне крупных галер, лучшего вооружения и более эффективного огня европейцев. В этой битве погибли многие турецкие капитаны. Но левый фланг турецкого боевого строя кораблей под командованием Улудж-паши не только вышел без потерь из битвы, но даже прихватил с собой в качестве трофеев венецианскую галеру и боевой флаг Великого магистра Мальты.

В сражении при Лепанто Мигель де Сервантес получил рану, сделавшую его инвалидом. Его пятилетние приключения в качестве пленника турок в Африке после ранения, должно быть, дали пищу для написания многих страниц бессмертного «Дон Кихота».

С победой у Лепанто корабли потрепанной армады дона Хуана встали на зимний ремонт и переоснащение. Возник вопрос, что теперь делать огромной эскадре, когда грозный турецкий флот перестал существовать.

Венецианцам не удалось договориться с Филиппом, который вел переговоры путем переписки. Выдвигался план возвращения африканского побережья или его части, а также план возвращения венецианских островов или нескольких из них.

Переговоры еще не кончились, когда весной пришла невероятная весть. Турецкий флот, который, как утверждалось, потоплен, сел на мель или сдался у Лепанто, снова вышел в море из Дарданелл и направляется на новую битву с европейцами.

Военный совет европейской империи редко переживал подобный шок.

А случилось вот что. Как утверждали, Улудж Али вернулся в Турцию с сорока семью галерами. Пьяли-паша, теперь уже слишком старый для руководства боевыми действиями флота, прочесал все порты по Босфору в поисках пригодных кораблей. Кроме того, Мехмед Соколлу повелел, чтобы в период между октябрем и апрелем было построено и спущено на воду сто восемьдесят новых галер.

Верфи Золотого Рога, работая день и ночь, выполнили это повеление. Новый флот вышел в море под командованием капитан-паши Улудж Али с рекрутированными янычарами, сипахи и тымарами на борту. Его численность составляла сто шестьдесят судов.

Флот был плохо оснащен, а солдаты не имели достаточной подготовки для морского похода. Он представлял собой армаду, командовать которой больше всего опасался Барбаросса. Но эскадра производила внушительное впечатление и следовала своим курсом.

То, что случилось потом, нельзя обнаружить запечатленным красками на стенах итальянских дворцов.

Наступило лето, и воссозданный турецкий флот бороздил море. Новый венецианский флотоводец, заменивший того, который возражал дону Хуану, ожидал принятия командования испанским флотом. Но тот не показывался. Однако турки были слишком сильны, чтобы венецианский флот осмелился выступить против них самостоятельно.

Когда же дон Хуан Австрийский вернулся с долгожданными приказами Филиппа и европейский флот достиг численности двести парусов, эскадра Улудж Али долго не появлялась на виду. Он незаметно проскользнул мимо европейских сторожевых судов в укрепленную бухту Модон, к югу от Лепанто. Там он попросил помощи армии в ремонте кораблей, дающих течь или непригодных к дальнейшему плаванию.

Хуан Австрийский

Это поставило дона Хуана перед дилеммой. Он не мог осуществлять боевые операции в море, имея уже в тылу внушительный боевой флот Османов. Не осмеливался он и штурмовать укрепленный порт. Это было бы новой Превезой. Испанские войска под командованием Алесандро Фариезе де Парма (он в будущем станет знаменитым генералом) высадились недалеко от бухты Модон, рассчитывая сразиться с турками. Однако турецкая армия воздержалась от сражения. Когда наступила зима, дон Хуан в раздражении отбыл на Сицилию. Венецианцы ушли в Адриатику.

После этого Улудж Али увел свой призрачный флот с захворавшими командами назад к Дарданеллам, чтобы подготовиться к новому сезону судоходства. Вероятно, во всем Средиземноморском бассейне не было более благодарного судьбе человека, чем он.

И, несомненно, в истории не было блефа, оцененного лучше, чем блеф Улудж Али. Он не смог взять реванш за Лепанто. В течение двух лет европейцы снова господствовали на море, но не могли добиться большего. Память о Барбароссе и призрак появления турецкого флота, не менее мощного, чем прежде, властвовали над умами участников военных советов. Как метко заметил один наблюдательный историк, «Лепанто ознаменовало упадок Испании и турок».

Испанцы хотели покончить с турецкой оккупацией африканского побережья. Венецианцы не соглашались на это, потому что испанцы не помогли им вернуть Кипр. Когда Улудж Али снова появился в море со своим флотом, который по крайней мере мог маневрировать, венецианцы вышли из альянса с Испанией и стали искать мира с сералем на новых условиях. Соколлу не слишком их ободрил. Его представитель, видя комичность положения, со смехом выговаривал послу:

— Для вас потерять Кипр — все равно что лишиться руки. Вы не сможете ее вернуть. Для нас неудача при Лепанто — все равно что бритье бороды. Она вырастет снова.

Венецианцы опасались за судьбу Крита. Они замирились с турками на тех условиях, что и после Превезы, — с обязательством оплатить военные расходы турок и уступкой им территории.

Испанская половина альянса преуспела чуть больше. Дон Хуан во главе внушительной армады захватил укрепления и гавань Туниса — африканский край сухопутного моста в Европу. Однако Филипп, опасаясь честолюбивых устремлений своего молодого единокровного брата, не посылал в Тунис ни продовольствия, ни подкреплений. На следующий, 1574 год Улудж Али и Синан-паша вернули Тунис туркам, прислав на дворцовый мыс несколько испанских командиров в цепях. Филипп, занятый теперь борьбой с голландскими морскими бродягами и протестантскими «пиратами» из Англии, оставил африканское побережье туркам. Это была та самая потерянная рука, которую невозможно вернуть.

По необходимости, испанский король прочно утвердился в районе Гибралтара, распространив свое влияние на Марокко. К востоку от мыса Матапан господствовал, как и прежде, турецкий флот. В середине следующего столетия турки реализовали угрозу Соколлу оккупировать Крит. Жители острова предпочли правлению венецианцев власть турок. Один из выдающихся визирей, Купрулу, завершил захват Крита, отдав в аренду ослабленной Венеции залив Суда.

В течение ста двадцати лет после того, как Сулейман и Барбаросса разработали план военно-морских операций в Средиземном море, турецкие корабли действовали согласно этому плану. Европейцы посылали иногда против турок крупные эскадры с войсками, но сопутствовал этим экспедициям успех или нет, они не могли надолго отнять у мусульман территории, находившиеся под их контролем.

Информация к биографии

ХАЙРЕДДИН-ПАША

Барбаросса — имя, которое дали христиане семье грозных морских разбойников и турецких адмиралов XVI века — Аруджу (Харуджу), Хизру (Хайр-эд-Дину; Хайреддину) и Хасану, сыну Хайреддина. В 1840 году капитан Уолсин Эстерхази, автор исторического описания правления Османской империи в Африке, выдвинул предположение, что Барбаросса — Рыжебородый — было просто искажением имени Баба Арудж (отец Арудж). Современная арабская хроника, опубликованная С. Рэнгом и Ф. Денисом в 1837 году, ясно говорит о том, что именем Барбаросса христиане называли только Хайреддина.

Османская империя на Средиземном море нуждалась в могущественном и сильном флоте. Она настраивала пиратов-мусульман против христиан, и пираты были неплохими союзниками в этой борьбе.

Султаны давали и обещали еще больше золота пиратам, строили корабли в Измире, собирая бродяг и авантюристов со всего света. Это были итальянцы, греки, датчане, норвежцы.

Они все охотно принимали ислам, потому что не были приверженцами какой-либо определенной веры, называли себя мусульманами, но при этом, когда выигрывали в походах, пили за удачу вино, а самых красивых невольниц делали своими женами.

Именно тогда Хайреддин превратился в турецкого капитан-пашу — впоследствии адмирала.

И тут, в 1533 году, Хайреддин получает приглашение от турецкого султана. В Золотой Рог Хайреддин прибыл вместе со своим флотом, и его корабли были нагружены подарками для султана и рабами, которых можно было продать на Константинопольском рынке и получить баснословные деньги.

В ответ на это морской разбойник был одарен султаном почестями и наградами. Первый турецкий флот образовался в Анатолии и состоял из тридцати парусных судов. Они постепенно завоевывали большие куски территорий в Эгейском море.

Кроме того, Хайреддина назначили главнокомандующим всем турецким флотом в Северной Африке и одновременно — бейлербеем в том же регионе.

С этого дня все беи африканских государств должны были неукоснительно подчиняться одному человеку — Хайреддину. Он стал любимцем Сулеймана.

Историк Джема Карада говорит, что, когда Барбаросса получил от султана почетное звание Хайр-эд-Дин («Хранитель веры»), то он стал очень набожным, соблюдал все мусульманские обряды и требовал это также и от своих подчиненных. Он считал, что такое усердное служение Аллаху помогает ему одерживать победы.

А на торговых суднах все чаще и чаще стали возникать бунты среди моряков, не получавших обещанную плату. И поэтому многие из них бросали там службу и на пиратских кораблях присоединялись к флотилии Барбароссы.

Чтобы защитить Восточную часть побережья Средиземного моря, империи нужен был большой флот. И теперь Барбаросса выходил под зеленым мусульманским флагом, а его эскадра насчитывала 84 корабля.

Вот слова историка, преподавателя стамбульского университета Айхана Катыджи: «На флаге Барбароссы была изображена Звезда Давида, еврейский символ современного Израиля. В средневековые времена эта звезда была исламским символом, известным как Печать Соломона, и была чрезвычайно популярна среди турецких султанов — наместников в Анатолии. Этот символ также использовали в художественных оформлениях мечетей, на монетах и личных флагах пашей».

Адмирал получил разрешение на постройку новых кораблей в бухте Золотой Рог и начал формирование и переоснащение флота. Он вводил в строй новые суда, учил турецких пастухов обращаться с морскими канатами и парусами и установил жесткие правила поведения на кораблях.

Было запрещено напиваться и играть в любимую игру — в карты и в кости на деньги. Нарушители и бунтовщики строго наказывались.

Особенно много времени уделялось оружию, требовалось содержать его в порядке или чистоте. Наказанием было лишение моряков награбленного ими добра.

В османских архивах сохранился портрет Хайреддина: лохматые брови, густая борода, толстый нос и полная, презрительно оттопыренная нижняя губа. Он был среднего роста, но обладал могучей богатырской силой. Легенда гласит о том, что на вытянутой руке он мог держать двухгодовалую овцу до тех пор, пока та не отдавала концы.

Слава о Барбароссе разнеслась по всему Средиземноморью.

Вот рассказ Ильбера Ортайлы, директора музея дворца Топкапы: «В Средние века Средиземное море превратилось в поле битвы между Османской Портой и противостоявшими ей европейскими государствами. Христиане один за другим теряли свои укрепления и форпосты. Турция овладела Кипром и Родосом. Командующий христианским флотом генуэзский адмирал Андреа Дориа несколько раз пытался вызвать Барбароссу на открытый бой. Но ему это никак не удавалось. Хитрый Барбаросса всегда уклонялся от сражений.

Однажды в районе Туниса Барбароссе удалось сбежать с поля боя через пустыню и спрятать свои лучшие галеры. А через десять месяцев он с успехом совершил жестокий налет, разрушил христианский флот и увел в рабство около шести тысяч невольников.

То, что Барбаросса обещал — уничтожить христианский флот и захватывать европейские порты, — он и делал с особой жестокостью: устраивал показательные казни пленных христианских солдат. Выставлял на всеобщее обозрение отрубленные головы. Рубил на куски и бросал в море тела солдат и офицеров, которые сопротивлялись, чтобы еще больше держать в страхе своих противников».

И вот в одном из итальянских городов он увлекся молодой итальянской княгиней. Барбаросса никогда ее не видел, но слышал о ней от захваченных пленников. Слухи быстро распространялись о молодой красавице-итальянке и так сильно распалили воображение уже стареющего Барбароссы, что он поклялся любой ценой соблазнить княгиню-аристократку. Он прибыл в итальянский порт Фонди с флотилией, которая состояла из шестидесяти галер. И чтобы красавица не сбежала в суматохе, Барбаросса решил напасть в полночь. Но не успел. Княгиня Джулия Гонзага предусмотрительно покинула город.

Не получив очередной игрушки, Хайреддин-паша, придя в неописуемую ярость, устроил жуткий погром.

У мусульман Барбаросса слыл героем. Конечно, он не был разбойником в духе капитана Блада. У него был несомненный талант военачальника и организатора. Он был выдающимся моряком-корсаром и титул адмирала флота у султана носил не зря. Благодаря ему турецкое государство из маленького и слабого княжества превратилось в сильную средиземноморскую державу. Турецкий флот обладал превосходством в Средиземном, Черном, Красном морях, в Персидском заливе и Индийском океане. Фрески с изображением турецкого флота можно увидеть на стенах многих европейских дворцов: во флорентийском Дворце Питти и Дворце дожей в Венеции.

Еще Барбаросса был весьма суеверен и носил на шее распространенный в Средиземноморье оберег в форме глаза — подарок султана, и он никогда не брал на палубу женщин.

Барбаросса удалился на покой только в 80-летнем возрасте и поселился на берегу Босфора. То, что он «заработал» за столько лет, позволило ему стать таким богачом, что он мог позволить себе быть независимым даже от султана.

Капитан-паша построил над морем роскошный дворец, а поблизости — мечеть и мавзолей необыкновенной красоты и посвятил свой остаток жизни написанию своих мемуаров.

Он успел написать пять рукописных книг о приключениях великого корсара, которые сейчас выставлены в музее дворца Топкапы и в Стамбульской университетской библиотеке.

И до сих пор корабли турецкого флота салютуют, проходя мимо мавзолея знаменитого турецкого флотоводца.

Насух-эфенди. И ученый, и матракчи для повелителя

Не только военачальники, но и многие люди науки и искусства были вовлечены в интриги и драмы гарема. Не был исключением и замечательный математик, историк и картограф Насух-эфенди. Он родился в Боснии и, как множество приближенных султана, происходил с Балкан. Помимо перечисленных профессий, он был и одаренным фехтовальщиком и стрелком, преподавателем, говорил на пяти языках.

После длительного периода исследований по математике и геометрии он написал произведения «Куттаб» и «Хисаб» и представил их еще султану Селиму I.

Недавнее исследование его книги «Хисаб» показало, что Матракчи придумал некоторые ранее неизвестные методы умножения. Так, метод умножения решеткой был широко известен в Эндеруне за полвека до того, прежде чем Джон Нейпир представил его западному миру. Кроме того, известны труды Насуха истории, также он был очень известен благодаря своим миниатюрам. Еще Насух был настоящим воином и мастером изготовления ножей, мечей, кинжалов. Он работал в качестве учителя в школе Эндеруна. Он и его ученики продемонстрировали свои навыки на празднике обрезания сыновей Сулеймана I. Тогда Насух получил почетное звание устада (мастера) и рейса (начальника) от султана. Насух был непревзойденным игроком в матрак (бой с палкой), обучая ей сыновей султана и устраивая показательные поединки во дворе дворца.

Он также написал книгу об использовании различных видов оружия и техники боя кавалерии и пехоты.

При дворе Сулеймана I работали персы, албанцы, черкесы, молдаване (турки лишь начинали осваивать мастерство живописцев). Насух-эфенди был самым известным художником этой группы.

Селим

Как придворный ученый и живописец, Насух в 1534–1535 годах сопровождал султана Сулеймана в походах и описал эти военные экспедиции в «Отчете о каждой стадии кампании в двух Ираках» (рукопись на арабском и персидском языках, более известна под названием «Меджмуа-и-Меназил», или «Маршруты»). Текст рукописи Насух сопроводил ста тридцатью двумя иллюстрациями. Научно-художественный стиль этих миниатюр положил начало развитию в османском искусстве жанра «топографической» живописи.

Яркая образность созданных Насухом городских пейзажей позволила турецким искусствоведам назвать его миниатюрные картины подлинными «портретами городов». Свою хронику побед Сулеймана Великолепного — Сулейман-наме — Насух украсил тридцатью двумя выразительными «портретами». Эти миниатюры интересны также как ценный источник сведений по истории средневекового градостроения.

Бали-бей. Храбрый воин и покоритель женских сердец

Телевизионные сериалы о жизни тех лет лишь отдаленно могут поведать о хитросплетениях далекого и великолепного века, одним из благородных символов которого по праву стал знаменитый Бали-бей.

Живший во время правления султана Сулеймана, Малькочоглу Бали-бей происходил из рода Малькочей и носил имя Мехмед. Он также упоминается как великий Бали-паша, родившийся в 1495 году, то есть он был одного возраста с султаном Сулейманом. Бали-бей был женат на Айнишах, дочери Баязида II. Однако в книге Фрили написано, что он был женат на дочери Айнишах — Девлетшах, дочь Баязида была его тещей, а матерью была другая дочь Баязида — Хума Шах-султан.

Будучи еще ребенком, он обучался ратному делу с таким вдохновением, что не было сомнения в его успешной карьере военного.

Достигнув совершеннолетия, Мехмед участвовал в венгерской компании в качестве младшего офицера. Проявив себя и набравшись опыта, пылкий и неопытный воин стал холодным и расчетливым военачальником.

В 1533 году Мехмеду доверяют провести первую самостоятельную военную операцию — осаду хорошо укрепленной венгерской крепости Дьюла на юго-востоке Венгрии. Молодой военачальник успешно выполняет поставленную задачу — крепость была взята всего за пятьдесят девять дней.

В 1537 году Мехмед-бей участвовал в военной операции в Йемене. Это была одна из самых коротких компаний в серии турецких войн на территории мамлюков.

В дальнейшем Мехмед поступает под командование своего земляка, Лала Кары Мустафы-паши, знаменитого османского полководца боснийского происхождения, «прославившегося» на века своими зверствами на Кипре и Мальте.

1 июля турецкая армада стремительно обрушилась на Лимасол. Турки разорили и сожгли город, а затем двинулись вдоль южного берега к крепости Ларнаке, где благодаря бездействию руководителя обороной Кипра, Николо Дандоло, смогли свободно произвести высадку на берег.

Взяв несколько крепостей, 11 сентября Лала Кара Мустафа-паша отправил парламентера к командирам последней еще не сдавшейся венецианской крепости — Фамагусты — с требованием немедленно сдаться.

Крепость Фамагуста, которую обороняли Марк Антонио Брагадино и Асторре Бальони, капитулировать отказалась, и 17 сентября османы приступили к осаде.

Защитники Фамагусты немногочисленными силами сдерживали османов, ожидая подкреплений, обещанных Венецией и Испанией. Но все было напрасным. Боеприпас и запасы продовольствия подходили к концу. Тем не менее христиане продолжали держать оборону.

Когда Мустафа-паша понял, что голодные и обессилившие защитники не смогут выстоять против решительного натиска, был предпринят ожесточенный штурм, который лично возглавил Малькочоглу Мехмед-бей. Но к несчастью для турок, осажденные оказали героическое сопротивление, несмотря на то что в их рационе уже давно не было ничего, кроме бобов. В результате неудачного штурма Мехмед погиб, а крепость по-прежнему была в руках христиан. Лишь спустя некоторое время Брагадино лично прибыл к Мустафе-паше для обсуждения условий капитуляции.

Мечеть Сулеймание. Фотография ок. 1853 г.

Вполне возможно, что благородная натура Мехмед-бея была бы потрясена чудовищными зверствами, учиненными турецким командующим. Янычары сняли с коня Брагадино, отрезали ему уши и нос и поставили на колени перед пашой, который приказал заживо снять с него скальп. Храбрый венецианец умер, когда с него сдирали кожу. Не остановившись на этом, Лала Мустафа приказал набить кожу Брагадино соломой и сделать чучело. По его распоряжению чучело было посажено на корову и несколько раз провезено по городу, после чего было привязано на основную мачту флагманского корабля.

Различные сюжеты османской истории настолько тесно переплетены между собой, что нам приходится то убегать вперед, то возвращаться, чтобы ухватить тот или иной сюжет. Вот и сейчас мы снова переносимся чуть дальше в будущее, во времена правления сына Сулеймана, Селима.

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи»

После смерти Сулеймана в 1566 году султаном сравнительно ненадолго стал его сын Селим II — тот был за мирные отношения с соседними государствами и никогда не воевал в течение своего восьмилетнего царствования. Он передал Соколлу Мехмеду-паше ведение государственных дел, в то время как сам удовлетворял свой интерес к возлияниям, религии и поэзии. Селим II приказал архитектору Синану построить знаменитую мечеть Сулеймание в Адрианополе.

Абсолютная беспомощность Селима дала турецким историкам повод сомневаться, был ли Селим отпрыском своего отца, или же незаконным сыном любовника его матери.

Невысокий и тучный, с красным лицом, он вскоре получил прозвище Селим-пьяница из-за хронической привязанности к кипрскому вину. Ленивый и распущенный по натуре, он был ничтожеством, поглощенным только собой и своими удовольствиями, не унаследовавшим ничего из талантов отца или же склонной к интригам, но сильной натуры матери. Он не пользовался уважением как со стороны своих министров, так и со стороны своих подданных. Не испытывая желания переносить тяготы войны, не имея вкуса к государственным делам, Селим предпочел сабле и шатру праздное времяпрепровождение в серале. Здесь, в окружении закадычных друзей и льстецов, он жил без цели, нисколько не заботясь о судьбе империи.

Единственным подлинным талантом Селима была поэзия, отличавшаяся изысканностью. Он писал на турецком языке, но в подражание Хафизу. Цитируя пророка, который проклинал вино как «мать всех пороков», Хафиз, напротив, находил вино «более сладким, чем поцелуй молодой девушки». Вторя его чувствам, Селим закончил любовную поэму куплетом:

Чтобы успокоить совесть в связи с запретом пророка, великий муфтий нашел казуистическую оговорку, которая прощала употребление такого вина, которое пил сам султан. Эта оговорка вслед за первым принятым в его правление указом об отмене ограничений на продажу и употребление вина стала предметом популярной шутки, подразумевавшей вопрос: «Куда мы пойдем сегодня за вином? К муфтию или к кади?»

…Вскоре после нового захвата Туниса Селим-пьяница внезапно умер, что стало неожиданным итогом его последней выпивки в одиночестве. Суеверный от природы, он увидел признаки своего приближающегося конца в появлении кометы, в разрушительном землетрясении в Константинополе, наводнениях, которые угрожали святым местам Мекки, но более всего — в серьезном пожаре на кухнях его сераля, уничтожившем также винные погреба султана. Безутешный Селим посетил турецкую баню, которую недавно построил и стены которой еще не успели просохнуть. Чтобы заглушить свои страхи, султан выпил залпом целую бутылку любимого кипрского вина. Потом, шатаясь, он поскользнулся и упал на пол, ударившись головой о его мраморные плиты и тем самым ускорив фатальный исход. Таким был конец наименее выдающегося султана Турции.

Парад султанов. Шерше ля фам

Правление Селима было непродуктивным, но его смерть была несвоевременной. Мехмед Соколлу обеспечил мирное восхождение на трон его сына, Мурада III. Но Мурад ограничил эффективную власть Соколлу и тем самым воспрепятствовал завершению важной в государственном плане задачи последнего, а именно — сохранения империи Сулеймана и придания ей устойчивого запаса жизненных сил. Хотя Соколлу оставался еще несколько лет на посту великого визиря, он больше уже не пользовался всей полнотой власти, которую давал ему Селим, но постоянно находился в зависимости от причудливых интриг новых фаворитов — рабов своего господина и женщин его гарема, которые стремились настроить султана против него.

В ночь своего прибытия в Стамбул, страдая от морской болезни после длительного переезда с места прежней службы в Магнесии, Мурад отдал распоряжение удушить своих пятерых братьев. На следующее утро он принял высших руководителей государств.

Первые слова султана ожидались придворными в полной тишине, с восточным суеверием, что они будут нести в себе некое предзнаменование относительно будущего правления нового султана. Словами после ночного сна, снявшего его болезненное состояние и восстановившего аппетит, были: «Я голоден, принесите мне что-нибудь поесть». Это показалось предзнаменованием засухи, которая на самом деле случилась на следующий год. Мурад не разделял любимого увлечения своего отца, и одним из его первых указов был указ против употребления вина. Принятие этого решения было спровоцировано поведением группы янычар, которые, находясь вне таверны, подняли бокалы, чтобы выпить за его здоровье. Когда же янычары заявили протест против указа с угрозами и оскорблениями в адрес великого визиря, указ был отменен, и им вновь было разрешено пить вино, но при условии, что они должны воздерживаться от насилия.

В характере Мурада было немало отталкивающих черт, но особенно отвратительны были алчность и похотливость. Он любил до маниакального состояния женщин и золото. Вплоть до смерти Сулеймана государст венная казна размещалась в Семибашенном замке, в одной из башен которого находилось золото, в другой — серебро, в третьей — золотая и серебряная посуда и драгоценные камни, в четвертой — ценные реликвии старины, в пятой — такого же рода предметы из Персии и Египта, тогда как шестая башня служила арсеналом, а в седьмой хранились государственные архивы.

Селим II перевел все, что сохранилось после дорогостоящих войн, в свою частную казну, и Семибашенный замок стал преимущественно тюрьмой. Но Мурад III пошел еще дальше. Он построил специальное хранилище с тройными запорами для казны и спал над ним на протяжении всего срока своего правления. Оно открывалось только четыре раза в год, чтобы принять свежий груз сокровищ, который обычно оценивался в миллионы дукатов.

Мурад окружил себя бесчисленными придворными, среди которых он вел праздную жизнь, заключавшуюся в потакании собственным прихотям, и уделял внимание государственным делам лишь для того, чтобы удовлетворить собственные амбиции. Четыре женщины, иронично сравнивавшиеся с четырьмя столпами империи, управляли его жизнью. Одна из них, султанша валиде, была его матерью, руководившей гаремом. Вторая — хотя ее влияние скоро сошло на нет — была его сестрой, женой Соколлу. Следующей была уже упомянутая красавица-венецианка по имени Сафие (Сафия). В своем страстном увлечении Мурад долго оставался верен ей. Обеспокоенная властью Сафие над сыном, его мать делала все от нее зависящее, чтобы разнообразить увлечения Мурада, и он погружался в распутную жизнь, требуя услуг двух или трех любовниц в одну ночь. Это удвоило цену девушек на рынке рабынь в Стамбуле и позволило ему наплодить более сотни детей.

В среде этих женщин воображением похотливого Мурада завладела и некоторое время влияла на него одна венгерка. Но четвертой женщиной и советчицей стала некая Джанфеда, которая после смерти его матери и по ее предсмертной просьбе должна была стать «гранд-дамой» гарема. Поскольку сама Джанфеда не делила с султаном ложе, ее главной задачей было обеспечить, чтобы для него это делали другие. Предполагают, что в одиночку и коллективно они постоянно давали ему советы по государственному управлению.

Но той, что продолжала оказывать преобладающее влияние, оставалась Сафие, которую многие авторы ошибочно называют венецианкой, путая с матерью султана Сесилией Баффо (Нурбану). На самом деле она по происхождению была албанкой.

Под знаком развлечений

Миролюбивый в принципе человек, султан Axмед III, правивший почти 30 лет в начале XVIII века, на «излете» империи, мог наслаждаться миром в течение последних 12 лет своего правления — в период, когда уже намечалась серьезная тенденция к вестернизации и реформам. Родившийся вне стен сераля во время боевых действий ребенок любимой фаворитки отца, он избежал заключения в клетку и, хотя испытывал влечение к женщинам, сумел с юности сохранить определенный иммунитет от влияния и интриг гарема. Правитель, наделенный чувством терпимости, он был утонченным светским человеком и человеком культуры, способным откликаться на цивилизованные вкусы как Запада, так и Востока. Увлекаясь музыкой, литературой и искусствами, он собрал вокруг себя школу наделенных талантами придворных поэтов и обогатил свой сераль новой библиотекой, которая пополнялась ценными рукописями.

Личные таланты Ахмеда были сосредоточены главным образом в области эстетики, и он нашел выход для них в проектировании и строительстве многочисленных зданий. Совершенно не городской житель, а человек, находивший отдохновение в прелестях природы: в тени деревьев, пении птиц, журчании воды, — он порвал с ограничениями своего большого сераля, чтобы создать для своего двора и своих пашей новый образ жизни в летнее время на дворцовых курортах, расположенных на разных морских побережьях.

Одним из них были «Сладкие воды Европы», в начале Золотого Рога, где он повернул русла двух ручьев, чтобы устроить облицованные мрамором каналы, искусственные озера, каскады и фонтаны и благодаря этому обеспечить водой роскошные сады.

В центре султан воздвиг для себя летний дворец Саадабад, взяв за образец французское шато ХVII века, план которого посол Турции привез ему из Парижа. Вокруг него выросли другие дворцы, павильоны, киоски, виллы — общим числом не менее сотни, выполненные в подражание французскому декоративному искусству. Подобные «города удовольствий» скоро украсили и специально отобранные участки азиатских берегов Босфора. Построенные архитекторами, доставленными как из Европы, так и из Азии, эти «эманации», как заметил посол Франции Луи Савьер де Вильнев, выражали стили настолько разные, что иногда можно было предположить, что находишься в Версале, а иногда — в иранском Исфахане. Эти строения напоминали сценические декорации к бесконечной круговерти красочных зрелищ. Двор султана в поисках разноообразия и перемен придумывал все новые и новые забавы.

Заботу о развлечениях султана взял на себя зять Ахмеда, Дамад Ибрагим-паша, разделявший любовь султана к изящным искусствам и служивший на протяжении последних двенадцати лет его правления в качестве великого визиря (в первые 15 лет султан сменил тринадцать великих визирей).

Ибрагим сам был любителем роскоши и развлечений. Придумывая спектакли, которые заканчивались далеко за полночь, он привлекал к делу специалистов, способных изобрести новые приемы и устройства праздничных иллюминаций в Стамбуле. Так что вновь прибывший французский посол мог ночью с высот Пера наблюдать расположенный напротив город, здания и сады которого и даже воды светились и искрились огнями (купола мечетей были окружены бесчисленными ореолами света, тогда как между минаретами благодаря невидимому аппарату стихи Корана писались на фоне неба огненными буквами).

В праздники Стамбул освещался на протяжении трех дней и ночей подряд. Во время одного из торжеств по случаю свадеб трех дочерей султана и двух его племянниц, а также обрезания четырех его сыновей великий визирь распорядился провести празднества по всей империи. Он собрал из провинций около двух тысяч музыкантов, тысячу пятьсот мимов, борцов, фокусников и акробатов и столько же поваров.

Султан возложил на инспектора имперских кухонь ответственность за гастрономические церемонии, приказав ему изготовить четыре брачных пальмы, символы плодородия, гигантских размеров для молодых наследников и меньшего размера — для всех остальных. Повара творили чудеса кондитерского искусства, в том числе сад несколько метров в длину и четыре в ширину, полностью изготовленный из сахара. Этот сад символизировал сладость семейной жизни.

Сераль в зимнее время развлекался праздниками халвы, общественными собраниями, на которых проводились философские собеседования наряду с чтением стихов, танцами, пьесами и молитвами, и все сопровождалось раздачей сладостей, иначе — халвы.

Цветок Аллаха

Но когда зима кончалась, к удовольствию султана, наступал весенний праздник, который со временем превратился в фестиваль тюльпанов. Ахмед очень любил цветы — розы, гвоздики (они, как говорили, напоминали его усы), лилии и жасмин. Но в конце концов именно тюльпаны стали предметом его обожания, превзойдя все остальные цветы. По-турецки «тюльпан» звучит как «ляле», и в это вкладывается священный смысл из-за созвучия со словом «Аллах». Отсюда правление Ахмеда III среди потомков известно как ляле деври, или «эпоха тюльпанов».

Тюльпан был диким цветком азиатских степей, устилавшим дороги турок на протяжении веков их миграции на Запад. В XVI веке Бусбек, посол австрийского императора, будучи заядлым ботаником, первым привез тюльпаны на Запад, взяв с собой во Фландрию их луковицы. Европейское название цветка произошло от прозвища, которое дали ему турки: «тулбенд», или «тюрбан», — на фарси. Вскоре после того, как тюльпан был ввезен европейскими купцами и в больших количествах стал разводиться в Голландии, стали известны уже около двенадцати сотен его сортов.

Именно Мехмед IV, отец Ахмеда, был первым, кто вновь вернул тюльпан в Турцию, разбив цветник с несколькими сортами тюльпана в садах сераля. Но первым, кто начал импортировать тюльпаны в больших количествах не только из Голландии, но и из Персии, был сам Ахмед. Разведение тюльпанов в его садах тщательно планировалось, на каждой делянке высаживалась лишь одна разновидность этого цветка.

Праздник весны Ахмеда, праздник тюльпана, проводившегося в садах большого сераля, на время даже затмил своим значением традиционные религиозные праздники мусульман. Он проводился всегда в апреле на протяжении двух вечеров, предпочтительно при свете полной луны. Над частью своих садов султан возвел крышу наподобие оранжереи. Здесь, расположенные на полках, стояли бесчисленные вазы с тщательно отобранными по цвету и форме цветами, с поставленными между ними большими лампами и емкостями из стекла, заполненными разноцветными жидкостями, так что тюльпаны светились как бы идущим изнутри собственным светом. На ветвях деревьев, объединяя оранжерею с вольерой, были развешаны клетки с канарейками и редкими певчими птицами. Султан сидел в центре на троне под шатром имперского павильона, принимая выражения почтения. На следующий вечер развлечения устраивались для дам из гарема, которых султан принимал один, развлекая их музыкой и поэзией, песнями и танцами своих рабов, тогда как черепахи бродили по садам со свечами на панцирях, чтобы освещать тюльпаны. Иногда устраивался «поиск сокровищ» — подобно поиску пасхальных яиц в Европе, — с окрашенными в разные цвета конфетами и безделушками, спрятанными среди цветов, которые женщины гарема искали, перебегая туда-сюда на цыпочках. Ибрагим-паша сам обожал больше всего сорт тюльпанов под названием «голубой жемчуг», предлагая солидное вознаграждение тому, кто смог бы акклиматизировать его, и накрывал эти цветы белой вуалью, чтобы предохранить от солнечных лучей в жаркую погоду.

Тюльпан не только стал заметным мотивом в декоре изразцов и плитки и в других видах декоративного искусства османов — с сопровождающим этот цветок культом весны он стал источником вдохновения для турецких поэтов в то время, когда они начали освобождаться от влияния персидской поэзии, чтобы создать свою собственную, новую музу. Ведущим поэтом времен правления Ахмеда III с его нарядностью и роскошью, галантным обхождением был Недим — «добрый приятель», певец удовольствий с беспечной философией: «Давайте все смеяться и играть, давайте наслаждаться прелестями жизни».

Как образ, тюльпан просуществовал в турецкой поэзии вплоть до республиканской эры XX столетия. «Победа, — писал современный поэт Яхья Кемаль, — это хрупкая красота с лицом розы и поцелуем тюльпана».

Эпоха тюльпанов была больше чем просто мода. По своей сути она знаменовала собой рождение в Османской империи современной эры. В этом образе выразилось начало вхождения страны в мировой процесс, новый этап просвещения, отражавший дух рационального поиска ответов и либеральной реформы. Империя обратилась к Западу, находившемуся в новой фазе научного прогресса, экономического процветания и военной мощи, чтобы найти светский противовес традиционным религиозным ценностям исламского Востока. Тюльпан, таким образом, стал символом расцветавшего под влиянием западной цивилизации турецкого Ренессанса.

1. Осман Гази (1299–1326)

2. Орхан Гази (1326–1362) Отец — Осман Гази, мать — Мал-хатун

3. Мурад I (1326–1369) Отец — Орхан Гази, мать — Нилюфер-хатун

4. Баязид Йылдырым (1389–1402) Отец — Мурад I, мать — Гюльчичек-хатун

5. Мехмед Челеби (1413–1421) Отец — Баязид Йылдырым, мать — Девлет Шаххатун

6. Мурад II (1421–1451) Отец — Мехмед Челеби, мать — Эмине-хатун

7. Мехмед Фатих (1451–1481) Отец — Мурад II, мать — Хюм-хатун

8. Баязид (1481–1512) Отец — Мехмед Фатих, мать — Гюльбахар-хатун

9. Селим Явуз (1512–1520) Отец — Баязид, мать — Айше

10. Сулейман Кануни (1520–1566) Отец — Селим Явуз, мать — Хафза-султан (1520–1534)

11. Селим II (1566–1574) Отец — Сулейман Кануни, мать — Хюррем-султан

12. Мурад III (1574–1595) Отец — Селим II, мать — Нурбану-султан (1574–1583)

13. Мехмед III (1595–1603) Отец — Мурад III, мать — Сафие-султан (1595–1603)

14. Ахмед I (1603–1617) Отец — Мехмед III, мать — Хандан-султан (1603–1605)

15. Мустафа I (1617–1623) Отец — Мехмед III, мать — неизвестна.

16. Осман II (1618–1622) Отец — Ахмед I, мать — Махфирус-султан

17. Мурад IV (1623–1640) Отец — Ахмед I, мать — Кесем-султан (1623–1651)

18. Ибрагим (1640–1648) Отец — Ахмед I, мать — Кесем-султан (1623–1651)

19. Мехмед IV (1648–1687) Отец — Ибрагим, мать — Турхан-султан (1651–1683)

20. Сулейман II (1687–1691) Отец — Ибрагим, мать — Дилашуб (1687–1689)

21. Ахмед II (1691–1695) Отец — Ибрагим, мать — Хатидже Муаззез

22. Мустафа II (1695–1703) Отец — Мехмед IV, мать — Гюльнуш (1695–1715)

23. Ахмед III (1703–1730) Отец — Мехмед IV, мать — Гюльнуш (1695–1715)

24. Махмуд I (1730–1754) Отец — Мустафа II, мать — Салиха Себкати Вали де-султан

25. Осман III (1754–1757) Отец — Мустафа II, мать — Шех-сювар Валидесултан

26. Мустафа III (1757–1774) Отец — Ахмед III, мать — Михришах

27. Абдул-Хамид I (1774–1789) Отец — Ахмед III, мать — Рабиа

28. Селим III (1789–1807) Отец Мустафа III, мать — Михришах

29. Мустафа IV (1807–1808) Отец — Абдул-Хамид I, мать — Айше Синепервер

30. Махмуд II (1808–1839) Отец — Абдул-Хамид I, мать — Накшидил

31. Абдул-Меджид (1839–1861) Отец — Махмуд II, мать — Безми Алем

32. Абдул-Азиз (1861–1876) Отец — Махмуд II, мать — Пертевниял

33. Мурад V (1876) Отец — Абдул-Меджид, мать — Шевкевза

34. Абдул-Хамид II (1876–1909) Отец — Абдул-Меджид, мать — Тиримюжган

35. Мехмед V Ришад (1909–1918) Отец — Абдул-Меджид, мать — Гюльчемал

36. Мехмед Вахидеддин (1918–1922) Отец — Абдул-Меджид, мать — Гюлусту