Гастарбайтер

Кулебяки

На деньги, в спешке вырученные от продажи отличной марыйской четырёхкомнатной квартиры, в Кулебяках мать смогла купить лишь тёмный однокомнатный угол на втором этаже полусгнившего двухэтажного деревянного барака, 1927 года постройки. И я, после освобождения приехавший в эту жуткую глухомань, обнаружил мать и младшего брата-школьника в состоянии полной нищеты и неприкаянности. У них не было денег даже на дрова, и они собирали по вечерам на городском рынке картонные коробки, дабы хоть как-то обогреть свой мрачный угол. Многочисленная родня по материнской линии была такой же нищей, в основном безработной, и совершенно ничем не могла помочь новоявленным переселенцам. Мать работала на городском рынке, торговала сахарным песком за 20 тысяч неденоминированных ещё рублей в день – четыре доллара. Вот в эту удручающую обстановку я и попал после освобождения – никому не нужный, переполненный амбициями мальчишка.

Даже и сейчас, спустя десятилетие, мне сложно оформить тогдашние чувства в слова. Увидеть собственную мать, изнурённую фактически неоплачиваемой, бесполезной, тяжёлой работой (полуцентнерные мешки с сахаром она вынуждена была таскать со склада на рынок сама, при помощи ветхой тачки с разными колёсиками), и младшего братишку, вся убогая одежонка на котором по стоимости едва дотягивала до блока средних сигарет… Вспоминать это вовсе не легко, а уж почувствовать на себе – врагу не пожелаю.

Естественно, я начал помогать матери таскать со склада эти самые пресловутые мешки – делать-то было нечего. И в один прекрасный день меня приметил на этом рынке некий барыга, имени которого я не помню, а потому стану трактовать его Барыгой и далее. И вот этот Барыга, о чудо, предлагает мне работу! Небывалое везенье! Попёрло, как утопленнику. Стоит ли говорить, что согласился я моментально, даже толком и не дослушав, о чём идёт речь. Не до того было, знаете ли. Тем более, что Барыга предложил мне целых тридцать тысяч рублей ежедневного оклада. По тем временам пять долларов – сумма! Так везло далеко не всем.

Обязанность моя состояла в следующем: продавать в розницу репчатый лук, который Барыга оптом возил из соседнего Арзамаса. И с этого момента судьба повернулась ко мне куда более весёлой и фартовой своей стороной.

Лук этот стоил, кажется, три с половиной тысячи рублей за килограмм. То есть три пятьдесят по сегодняшнему курсу. В распоряжении своём я имел примитивные весы – две чашки-противовеса, а ещё комплект опломбированных гирек и небольшой пластиковый тазик, в который, собственно, и загружался для взвешивания репчатый лук. Сказать, что распродажа проходила бойко – вообще ничего не сказать. Ко мне, в отличие от других торгашей, почему-то выстраивались целые очереди бабушек с авоськами, наперебой бубнящих и тщательно отслеживающих каждые десять граммов. А я предпочитал этих граммов не считать, потому наваливал всегда с верхом и, если чаша весов немного не дотягивала до заказанной кондиции, кидал сверху луковицу бесплатно, только бы эти въедливые бабушки от меня скорее отстали. И каково же было моё удивление, когда, расторговавшись после первого рабочего дня и подсчитав барыши, я понял, что имею в кармане личными деньгами чуть ли не столько же, сколько составляла вся дневная выручка!

Трижды всё пересчитав, я убедился, что деньги эти реально мои, без обмана и подвоха. «Ничего себе! На ровном месте такая куча бабла!» – подумал я и купил себе не санкционированную бытовыми нуждами бутылку пива.

И так прошли целых две недели. Ежедневно я убеждался, что заработал почти столько же, сколько выдавал Барыге. Не понимая, что происходит, я припрятывал изрядные суммы в заначку и – вы не поверите! – каждый день покупал себе бутылку пива. Потом сезон торговли луком закончился, и Барыга исчез с горизонта, а я снова остался без работы и снова начал помогать матери таскать мешки.

Вы спросите – откуда же падали мне эти непонятные деньги? Проще всего было бы объяснить это божьим промыслом, но, увы, в наше время бог крайне редко заглядывает на эту планету, да и не верю я в него. О происхождении сумм я догадался в последний день своей славной торговли, буквально за несколько минут до последнего отчёта Барыге.

Помните, я упоминал о пластиковом тазике? Так вот – тазик сей весил около четырёхсот граммов. А в промозгло нищих Кулебяках мало кто покупал более двух кило лука. А теперь представьте – с каждой продажи я имел навара целых четыреста граммов! Четыреста граммов репчатого лука, ценою в три рубля пятьдесят копеек… Сейчас вспоминать об этом грустно.

Самое удивительное было не в этом тазике. А в том, что въедливым кулебякским бабулькам ни разу не пришло в голову просто перевесить покупку на контрольных рыночных весах. Я склоняюсь к мысли, что дело было в той самой несчастной луковице, которую я всегда с улыбкой добавлял сверху веса. И каковая, в конце концов, перевешивала чашу в мою пользу, притупляя бдительность этих престарелых церберов с авоськами.

Поняв суть дела, я уяснил себе вывод: не стоит быть мелочным и жадным. Не надо. Жадность сгубила не одного фраера. Эту луковую историю я запомнил тогда на всю жизнь. И принесла она мне несравнимо больше дивидендов, нежели был бы я рвачом и стяжателем.