Гайджин

Глава 22

Международный аэропорт в Лос-Анджелесе

Август 1983

Нора Барт вошла в автобус "С", нашла местечко у окна недалеко от кабины водителя, скинула туфли и стала массировать ноги. Она по-прежнему чувствовала себя отвратительно — ее измучил полет, в горле першило, голова кружилась от перкодана — препарата, немного ослаблявшего боль от побоев, которые нанес ей якудза в Нью-Йорке. Хотя этот препарат вызвал у нее тошноту и озноб, но все-таки — слава Создателю — она осталась жива. Чего нельзя было сказать о Молли Дженьюари.

Нынешняя поездка на автобусе не доставила Норе никакого удовольствия, не говоря уже о том, что было всего восемь тридцать утра, а ее желудок сжимался от голода. Она уже провела целый час в здании аэропорта, когда выяснилось, что среди багажа не оказалось ее новой сумки от Луи Вуаттона, которую она купила в аэропорту Кеннеди перед отлетом в Лос-Анджелес. Но еще более она жалела покупки, которые находились в злополучной сумке — две пары новых туфель, свитер ценой в восемьсот долларов, который ей достался на распродаже всего за триста, и плейер «Сони» с великолепными стереофоническими наушниками. Служащие авиакомпании долго извинялись, но это отнюдь не могло заменить потерянной сумки.

Поездка на автобусе не способствовала улучшению настроения, поскольку ей до этого уже приходилось путешествовать с Виктором по маршруту "С". Ей было необходимо добраться до автомобильной стоянки аэропорта, а это означало новую потерю времени. Здания аэропорта образовывали гигантский полукруг, и автобус маршрута "С" останавливался буквально перед каждым из них, впуская и высаживая пассажиров, до тех пор, пока, наконец, не подходил к огромному паркингу, уходившему под землю на несколько этажей. Не самая быстрая езда. Далеко не самая.

Вряд ли Нора Барт доберется туда раньше девяти часов. Потом ей предстояло полтора часа вести машину по скоростной автостраде Пасифик до дома Виктора на Малибу-бич, где она собиралась прихватить кое-что из одежды. И автомобиль Виктора. Потом его автомобилем она пользоваться не станет, у нее уже созрел план, что делать с ним дальше. В аэропорту Кеннеди она купила себе билет на самолет до Торонто — вылет должен был состояться сегодня вечером из аэропорта в Лос-Анджелесе. Всего за несколько часов ей нужно было упаковать вещички, продать свою машину и доехать на машине Виктора до аэропорта.

Сколько времени она пробудет в Канаде? Месяц или больше? На этот вопрос ответить сейчас она не могла. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что от Нью-Йорка у нее осталось очень неприятное впечатление, особенно после того, как ее там избили. Именно после этого она решила, что если выживет, исполнив свою роль в маленькой пьеске, которую для нее сочинили ребята из якудзы, то она определенно свалит из Лос-Анджелеса.

Это необходимо — утверждали они, колотя ее. Если она не будет выглядеть или вести себя, как свойственно жертве насилия, то человек в магазине может заподозрить неладное. Спрашивается, был ли у нее выбор? Ей пришлось терпеть и надеяться, что ее все-таки не убьют. Она пыталась защитить лицо, но огромный толстый якудза отвел от лица ее руки и несколько раз врезал, приговаривая, что если она станет кричать, то ей будет еще хуже. Нора была уверена, что ублюдок испытывает истинное удовольствие, избивая женщину.

Но лучше так, чем оказаться на месте Молли Дженьюари. Нора не видела ее мертвой, но она была уверена, что Молли ждут штучки вроде тех, которые якудза проделали с Терико Ота и подобными ей. По крайней мере. Нора была жива, хотя в Нью-Йорке минуту или две ей казалось, что здоровяк расколет ей кулаком череп. Впрочем, стоило им заграбастать Молли, как якудза, казалось, про нее забыли и позволили ей выйти из машины около стоянки такси, предупредив на дорогу, чтобы она не светилась, а сразу же отправлялась в Лос-Анджелес. Норе дважды повторять было не надо.

В автобусе она украдкой взглянула на себя в маленькое зеркальце. Синяк почти полностью скрыт темными очками, левая щека с кровоподтеком искусно замазана крем-пудрой. Хорошо еще, что губы больше не распухали. В самолете стюардесса принесла ей кусок льда, и Нора всю дорогу прикладывала его к разбитому рту. Так что, останется она в Лос-Анджелесе или переедет в Торонто — ей все равно понадобится некоторое время, чтобы лицо зажило. Иначе не было смысла возвращаться к прежнему доходному ремеслу девушки по вызову — кто станет платить деньги за бракованный товар?

Нора намеревалась отдохнуть в Канаде недельки две. Сейчас она чувствовала себя неуверенной и зажатой, а все из-за того приключения, которое ей пришлось пережить в Нью-Йорке. Этот город вообще излучает слишком много отрицательной энергии. Когда она снова займется медитацией, она сможет опять шаг за шагом проследить за событиями, выбившими ее из колеи, и избавиться от навязчивых идей. Медитация поможет ей вернуться к нормальной жизни, в которой не будет места якудза и воспоминаниям, связанным с этим мрачным периодом ее существования. Все печали она похоронит в недоступных тайниках подсознания.

На этот раз автобус ехал медленнее из-за строительства, которое затеяли в аэропорту. Некоторые пассажиры весьма заинтересовались происходящим: ведь это строили новую пятиэтажную международную радиостанцию и новую стоянку для машин. Но Норе Барт это было неинтересно, она даже не была, пожалуй, патриотом своего города.

Проклятый перкодан вызвал у нее новый, еще более сильный, приступ тошноты. Господи, ну почему у нее нет с собой героина? С последней порцией она разделалась еще в самолете, сидя на крохотном унитазе и моля Бога, чтобы ее не стошнило. Конечно, кокаин можно было заменить дарвоном, который хранился в ее квартире в Голливуде. Дарвон помогал ей справиться с болями в колене — профессиональной болезнью танцовщиц. Хореографы по большей части требовали от девушек невозможного, стараясь привлечь внимание крупных акул шоу-бизнеса к своей работе. Скоты они все. Сами-то не танцуют, зато готовы принести в жертву здоровье девушек, лишь бы выпендриться перед воротилами. Чтоб они все сдохли!

Шум стройки сводил Нору с ума. Боже, какие только машины не работали здесь — отбойные молотки, генераторы, бетономешалки, стальные конструкции, ударявшиеся одна о другую. Боль от побоев, утомительный перелет, перкодан неожиданно вызвали у Норы острейший приступ голода. Ей до чертиков захотелось есть — даже тошнота куда-то отступила. При мысли о куске сочного поджаренного на углях бифштекса у нее потекли слюнки. Завтрак, который подавали в самолете — апельсиновый сок, сладкая булочка, кофе — казался ей теперь ничтожным. А ведь тогда она из-за тошноты от него отказалась. По дороге на виллу Виктора она обязательно заедет в ресторан Фанга и слопает цыпленка с солеными орешками, сырой фарш на листьях салата и, пожалуй, взбитые сливки на десерт. Да, она будет есть, есть, есть. Пока ее живот не станет тугим и гулким, как барабан военного оркестра.

Автобус подкатил к зданию авиакомпании Аэро-Мехико. Господи — вот оно, начинается. Десятки мексиканцев с дешевыми чемоданами, набитыми сумками, извергающими музыку кассетниками, гитарами и орущими детьми. Сколько же у них детей! Нора удивилась, что они заодно не прихватили с собой аккумуляторы с проводами, чтобы заводить моторы автомобилей: таких, как мексиканцы, любителей чужих машин, свет еще не видел. По крайней мере здесь, в Лос-Анджелесе, они стояли на первом месте по угону автомобилей. Небольшого роста смуглая мексиканочка в сандалиях и красном платье плюхнулась на сиденье рядом с Норой. На вид ей было не больше шестнадцати лет, но у нее уже был ребенок. Даже Нора была вынуждена признать, что мальчик очаровательный: огромные черные глаза, милая улыбка и черные вьющиеся волосы. В прошлом году несколько мексиканцев работали на вилле Виктора — тот хотел починить себе солярий. Виктор был от них не в восторге. Тупой народ — говорил он — даже туалетную бумагу им необходимо продавать с инструкцией.

Из-за духоты, усталости и перкодана Нора стала клевать носом и неожиданно задремала. Когда автобус подкатил к стоянке и остановился, она проснулась и обвела салон воспаленными покрасневшими глазами. Народу было — яблоку негде упасть. Люди стеной стояли в проходе, прижатые друг к другу и толкая тех, кому удалось устроиться на кожаных диванчиках. Очаровательный малыш на коленях соседки неожиданно начал кричать, широко открывая рот. Молодая мать расстегнула платье, вынула грудь и дала ее мальчику. Великолепно! Здоровенный краснокожий мужчина, сидевший наискосок от Норы рядом с тщедушным маленьким вьетнамцем, начал переругиваться со своим соседом, пытавшимся заглянуть в газету, которую он читал. Нора зажала уши руками.

Водитель открыл двери, и люди повалили наружу. Нора решила не торопиться и оставаться на своем месте, пока не выйдут все. Пробиться через эту толпу было так же невозможно, как сквозь кирпичную стену. Вот когда эти гадкие людишки выйдут — и только тогда — Нора встанет с места. Вот и думай после этого о легкой жизни. К тому же, если она сейчас не съест что-нибудь, то точно сойдет с ума. Нора снова вспомнила о потерянной сумке и едва не застонала от ненависти к проклятым самолетчикам. Целый час искали — и все впустую. Если бы не это, Нора уже сидела бы в доме Виктора и насыщала свою измученную плоть.

Когда последнее существо, имевшее наглость считать себя пассажиром, покинуло автобус, Нора надела туфли и встала. Уф! Что-то тяжело. И немного лихорадит. Она ухватилась за спинку сиденья и на секунду закрыла глаза, чтобы перевести дух. Через секунду Нора открыла глаза и собралась идти к выходу, но вдруг увидела еще одного пассажира, сидевшего в самом конце салона. Это был японец в темных очках и со сверкающей черной шевелюрой. Он был одет в кремовую шелковую рубашку и носил на шее толстую золотую цепочку. Нору поразила форма его носа — он был до того приплюснутый, что казалось, его обладателя по этому месту долго били. Японец спокойно сидел и смотрел на Нору.

Нора узнала его. Господи — это Джимми Хаито. Несколько лет назад он был известен в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско как боксер-легковес под именем Джимми Хи-Хо. Теперь же парень выступал в качестве киллера якудза. Он уже убил двух человек, и Нора знала об этом.

Какое-то мгновение Нора пыталась убедить себя, что это случайное совпадение, но страх уже поселился в ее сердце. Нора знала, почему Джимми Хи-Хо оказался с ней в одном автобусе. То, что Нора считала ушедшим в прошлое, снова возвращалось к ней, но на этот раз в куда более ужасном варианте. Парни из якудза отнюдь не собирались позволить Норе жить дальше. Они продолжали играть по собственным правилам, и вот, наконец, дошла очередь и до нее, как обязательно дойдет она до парня по фамилии Бендор и его матери — просто Молли Дженьюари стояла в списке раньше. Виктор, как всегда, оказался прав — все они скоты. Фрэнки, Кисен, Джимми Хи-Хо и гайджин — все. И особенно гайджин.

Джимми Хи-Хо поправил очки на своем лошадином лице.

— Здравствуй, малышка Нора. С какой это стати ты собралась в Канаду? Ты разве не знаешь, что там сейчас холодно? — Он положил руки на спинку переднего кресла и сделал губами чмокающий звук. — Иди-ка сюда, поближе ко мне. Нам необходимо поговорить.

Нора застыла в проходе, как статуя, и водитель, повернувшись к ней, спросил:

— Вы собираетесь выходить, мисс, или как?

Нора вспомнила о том, как погиб Виктор, полезла в сумочку и достала его сверкающий золотом пистолетик. Водитель автобуса — пухлый негритос — увидел оружие и, произнеся: «Господи!», мгновенно соскочил с кресла и бросился вон через открытую дверь, неудачно спрыгнул на тротуар, подвернул ногу и сдавленно вскрикнул от боли.

Нора Барт направила пистолетик в Джимми Хи-Хо и трижды нажала на спуск. Одна пуля пробила заднее окно, другая ударила в металлический поручень сиденья, выбив целый сноп искр, третья угодила в деревянное покрытие пола.

Джимми Хи-Хо, скорчившись, кричал, что она поганая дура, что у него с собой нет оружия и он только хотел с ней поговорить. Нора Барт не верила ему и поэтому выстрелила еще раз, попав в автобусную стенку над головой Джимми.

Джимми Хи-Хо сполз на пол и, абсолютно скрытый креслами, продолжал вопить:

— Брось игрушку, дура, брось, кому говорят. Прекрати стрельбу, и мы потолкуем.

Нора Барт услышала вой полицейских сирен, слышала, как люди с криком бросились прочь от опасного автобуса, и поняла, что для нее все это слишком, а Виктора, который решал за нее щекотливые проблемы, больше рядом с ней никогда не будет.

Она присела на диванчик, где до этого сидела молоденькая мексиканка, сбросила с себя туфли на высоченных красных каблуках, взглянула себе под ноги, потом подняла голову, вложила ствол пистолетика в рот и нажала курок. Раздался выстрел, и Нора сначала откинулась на спинку сиденья, а потом сползла на пол. Пальцы ее маленькой руки поползли к горлу последним жестом и замерли, намертво вцепившись в блестящее украшение на шее — ожерелье «собачий ошейник».

Глава 23

Гонолулу

Август 1983

Алекс Бендор всегда нравились полотенца для гостей в доме Пола Анами. Все они, лежавшие на кровати в ее комнате, отличались размером, цветом и запахом. Все они источали запахи гавайских цветов, каждое свой. Какой, все-таки, хороший вкус у Пола, не говоря уж о том, что у него прекрасно развито воображение — черта, отсутствовавшая у большинства знакомых Алекс. Алекс прекрасно различала запахи, и для нее было большим удовольствием определять, какими цветами пахнет то или другое полотенце. Вот гардения, гибиск, а это — орхидея, вот аромат имбиря, а вот запах алламонда, бразильского цветка, Бог весть каким путем занесенного на острова. Милый Пол! Она полюбила его с того самого момента, как он вытащил Саймона из воды после того, как случай на Банзай Трубе едва не стоил ее сыну жизни.

Сегодня вечером, сняв с лица витаминную маску из растертого авокадо, она умылась и вытерлась сначала полотенцем с запахом гардении, а потом — с запахом алламонда. Божественно. Было время, когда она могла позволить себе есть авокадо дважды в день, но это было давно, до того, как ученые подсчитали, что в каждом плоде содержится до восьми калорий. Тем не менее, ничто не могло сравниться с авокадо по его воздействию на кожу лица — об этом с древности знали все гавайские женщины. Чтобы очистить лицо после питательной маски, было вполне достаточно протереть его водой с лимонным соком.

К сожалению, морщин с лица теперь не удалишь даже с помощью маски из авокадо. Как говорила в доброе старое время Момс Мабли, вы просыпаетесь в одно прекрасное утро и обнаруживаете, что и вы не смогли избежать подобного украшения.

Спальня Алекс находилась на втором этаже, напротив хозяйской. Комната была высокая, светлая и просторная, полы из наборного паркета. Стены были оклеены светлыми обоями, а под потолком неслышно вращались лопасти большого вентилятора. Алекс, накрутив волосы на бигуди, сидела на кровати, одетая в кимоно Пола, и читала — уже в который раз — дневники Касуми. Два хрустальных стакана с водой и с лимонным соком — стояли на ночном столике, отделенные от Алекс москитным пологом, который окружал кровать со всех сторон. Из небольшого радиоприемника-часов, стоящего рядом с хрустальными бокалами, негромко слышалась музыка Баха.

Неужели Касуми было только шестнадцать лет, когда она писала все это? Каким умным ребенком была она, и не просто умным, а с замечательным чувством юмора и с редким талантом к самоанализу. Несомненно, она получила в этом возрасте огромную душевную травму, когда родители продали ее для известных услуг, но она им простила, более того — была уверена, что тем самым выполняет свой дочерний долг. Алекс считала, что любовь Касуми к Руперту де Джонгу была одновременно и наивной, и очень серьезной, что не слишком удивительно для столь юной девушки. Де Джонг был ее спасителем, человеком, вырвавшим ее из позорного и унизительного состояния. По этой причине она считала его рыцарем без страха и упрека, не способным ни на что дурное.

В отличие от многих, Касуми не боялась его. Она свободно писала в дневнике о шутках, которые позволяла себе с гайджином, особенно, когда ей казалось, что его слова несправедливы. Так, однажды он позволил себе несколько выспренное выражение, что ему хотелось бы, чтобы ее сердце и губы составляли единое целое. «Лучше промолчать, чем сказать неправду», — записала она тогда в своем дневнике.

По сравнению с другими романами военного времени, отношения гайджина и Касуми сохранили свои индивидуальные черты. Они, например, в течение всей войны продолжали делать друг другу подарки. Ничего особенного. Гребень для волос, авторучка. Книга стихов, веер. И каждый раз любовники бывали искренне рады подарку партнера. И никто из них не пытался рассматривать чувство благодарности как своего рода бремя. Если бы сама Алекс не стала жертвой де Джонга, она бы, пожалуй, назвала отношения Касуми и де Джонга трогательными. Но всякий раз, когда она начинала испытывать чувство симпатии по отношению к любовникам, она дотрагивалась до шрама в том месте, где у нее когда-то было ухо.

В дневнике Касуми можно было обнаружить несколько фраз на английском языке, по всей видимости, тщательно скопированные Касуми под руководством де Джонга. Но было ясно, что девушке этот язык не нравился. Она считала его слишком ограниченным, чтобы передать тонкие движения человеческой души. Однажды, когда де Джонгу пришлось оставить ее на короткое время в одиночестве, она записала: «Я боюсь потерять то, что имею; я опасаюсь, что никогда не получу того, чего желаю в жизни более всего». Интересно, имел ли гайджин непосредственное отношение к этим словам, написанным в дневнике его возлюбленной? Или под этим подразумевалось нечто другое?

Приходилось ли де Джонгу убивать ради Касуми?

Их любовь была весьма тесно переплетена с реальностями тогдашнего существования.

Алекс потерла кулаком глаза, чтобы отогнать подступающую дремоту, и снова перечитала строки, в которых говорилось об обещании де Джонга отвезти прядь волос Касуми после ее смерти в Японию. Он дал это обещание как настоящий самурай, а подобную клятву невозможно игнорировать. Исполнение священной клятвы позволяло самураю рассчитывать на славу и почет в будущих перевоплощениях. Нарушение клятвы означало позор и бесчестие в будущей жизни. У Руперта де Джонга было, по крайней мере, две причины сдержать слово. Прежде всего, он был больше японцем, чем сами японцы. И во-вторых, однажды Касуми спасла ему жизнь.

Алекс видела де Джонга в Гонолулу, поэтому никаких сомнений в том, что он не забыл свою клятву, не оставалось. Он, собственно, и объявился на фестивале, чтобы оказать честь ее памяти. Гайджин не относился к людям, которые забывают хоть что-нибудь. Японцы помнят о своих умерших близких. Фестиваль Бон проходит в течение июля и августа. В это время японцы поют, танцуют, готовят ритуальные кушанья и зажигают огни — свечи, масляные светильники и бумажные фонарики.

Алекс пыталась поговорить о Касуми и де Джонге с Полом, но тот казался куда более подавленным, чем обычно, и чаще прежнего ходил к врачу. Было ясно, что его депрессия прогрессирует. Его разговор уже не был живым, как прежде, блестящий ум его словно бы дремал. Что с ним? Возможно, новый любовник заставляет его испытывать муки ревности? Алекс, которая уже давно привыкла к любовным делишкам Пола, не хотелось давить на беднягу. Он мог сам начать разговор с ней о своих мучениях, а мог и промолчать. Пусть будет, как захочется милейшему Полу.

Впрочем, усилилась депрессия Пола, или это только показалось Алекс после долгой разлуки, поваром он по-прежнему оставался непревзойденным. Он лично приготовил обед — изысканное блюдо под названием «сай-мин» — прозрачнейший бульон с лапшой, тонко нарезанную сырую рыбу, каждый ломтик которой был свернут в трубочку и начинен фаршем из ломтиков слегка припущенного белого турнепса, бараньи ребрышки в имбирном маринаде, мороженое из плодов манго и шампанское. По неизвестной для Алекс причине он на несколько дней отослал из дома своего слугу, филиппинца по имени Хуан. И вообще Пол говорил только о том, о чем обычно говорят за обедом, поглядывая время от времени на потолок, словно там, где находились спальни, сидел кто-то, кто мог подслушать их разговор.

Когда Алекс спросила, одни ли они в доме, Пол заколебался, но потом сказал, что ей не о чем беспокоиться.

— Все совершенно нормально, — добавил он и достал одну из своих таблеток. Алекс подумала, что наверху, в спальне, заперт один из любовников Пола, но это, впрочем, не ее дело. Она слишком устала, чтобы размышлять еще и по поводу интимной жизни хозяина дома.

Алекс захлопнула дневник. В сущности, она не столь уж и переутомлена. Раньше бывало хуже, особенно когда Саймон разработал для нее диету и специальный комплекс упражнений.

Кстати, о Саймоне. Отчего он не выполнил ее просьбу и не оставил фотографию в доме Фрэнки, как они договорились? И что это за странные слова он просил передать ей от своего имени? Что он, дескать, теперь верит во все, сказанное ею раньше? Именно такое послание от сына передал ей Пол. Не должно ли это означать, что он, наконец, поверил, что Руперт де Джонг жив и намеревается ее убить? Ей бы следовало разузнать поточнее, что ее сын имел в виду, поскольку если Саймон станет ей помогать, то это значительно облегчит ее миссию. Де Джонг, несомненно, чрезвычайно опасный негодяй, но не столь опасен, как ее сын. Никто не в состоянии превзойти Саймона в области тайной войны.

Необходимо все-таки что-то сделать для того, чтобы де Джонг встретился с Касуми. Той оставалось жить всего несколько дней. Что будет, если она умрет раньше, нежели Алекс удастся извлечь пользу из ее состояния? Нет, чертовски плохо, что Саймон не сдержал своего слова. Фотография должна была послужить той самой приманкой, которая позволила бы выманить де Джонга из его убежища. Наживкой, которая, возможно, заставила бы его заглотить вместе с ней и стальной крючок смерти.

Алекс слишком хотела спать, чтобы покинуть удобную постель и сходить в ванную почистить зубы и снять бигуди. Она обычно всегда снимала их перед сном — привычка, которая появилась во времена замужества. Ни одна женщина на свете не может нормально выглядеть в бигуди. Оттого-то она не позволяла мужчинам видеть себя с подобным украшением на голове. Но сейчас она была не в состоянии даже пошевелить руками.

Она положила дневники Касуми и очки с толстыми стеклами в ящик ночного столика и выключила радио, а потом погасила свет. Уже через секунду она спала мертвым сном.

Раймонд Маноа в одиночестве сидел на террасе второго этажа в доме Пола Анами. Свет он так и не включал. Он смотрел на восток, на вершины гор Коолау — там лейтенант-детектив наполнялся духовной силой. Он мог часами бродить по горам, осматривая места давних сражений, в которых участвовали его предки. Иногда он подолгу сидел в полуразрушенном, позабытом храме луакини хейау, построенном в честь Верховного божества войны. На алтарь этого храма когда-то приносились кровавые жертвы. Эти человеческие жертвы отправлялись на небо не без помощи кахуна — жрецов, предков Раймонда. Для него все это олицетворяло образ жизни настоящего гавайца.

Он перевел взгляд на окно спальни Алекс Бендор, которая находилась рядом с его комнатой. Свет в ней только что погас, значит — дама мирно отошла ко сну. Можно не торопиться. Пусть она заснет как следует, прежде чем он отправится к ней в гости. Он нагнулся и достал из пластикового пакета, стоявшего у его ног, несколько упаковок с орехами макадамия. Съев орехи, он снова полез в пакет и вынул три банана, большую упаковку картофельных чипсов и картонный пакет с кокосовым молоком. Маноа медленно жевал, сидя очень прямо в плетеном кресле, и механическими движениями отправлял пищу в рот. Покончив с едой, Маноа вытер руки о полы желто-оранжевой гавайской рубахи, затем поднялся со стула, подошел к перилам веранды и прислушался.

Все было тихо и в доме, и вокруг него. Только не умолкая стрекотали цикады, кузнечики, да пищали комары. Из лесу, начинавшегося почти сразу за домом, доносилось квохтанье японской перепелки и пение маленькой бамбуковой курочки. За этими птицами предки Маноа когда-то охотились, чтобы обеспечить себе пропитание. На веранде слышались также очень тихие, но отчетливые звуки: крохотные жуки-точильщики вели свою бесконечную разрушительную работу, как бы напоминая о бренности всего земного.

Эти звуки мог услышать каждый обладающий более или менее острым слухом, но были и такие звуки, которые различить мог только Раймонд Маноа. Голос мана, неслышный для непосвященных, шепотом требовал от Маноа, чтобы он снова отправился в горы и принес в жертву хаоле — белую женщину, мирно спавшую в соседней комнате. Пора, пора, твердил мана в ухо детектива.

Он посмотрел еще раз на темное окно комнаты миссис Бендор и подумал, достаточно ли крепко спит пожилая леди, чтобы к ней можно было направиться с визитом. Вполне возможно, что она только дремлет и еще не вполне готова к посещению Маноа. Впрочем, Маноа не имел права ослушаться мана. Его голос направлял Маноа и учил, что ему делать в самых ответственных случаях. Мана слишком могущественная сила, чтобы ей можно было противостоять. Разве не мана придумал для лейтенанта-детектива хороший предлог, чтобы остаться в доме Пола Анами, когда к тому приехала Алекс Бендор? «Предложи Анами свою помощь, — нашептывал детективу мана, — ведь он слабый, напуганный, человек, готовый опереться на любого, кто готов его выслушать. Скажи ему, — продолжал мана, — что ты останешься в его доме на ночь, чтобы отразить возможное нападение со стороны человека в тыквенной маске».

— Никому не говорите, что я в доме, — сказал Маноа, обращаясь к антиквару. — Не открывайте наш секрет даже миссис Бендор. Это может ее взволновать, а ведь мы не хотим этого, правда? — Завтра Маноа, возможно, посвятит ее в суть дела, а сегодня ей лучше ни о чем не знать.

Если зазвонит телефон, то Маноа снимет трубку — в его комнате находится спаренный аппарат. Пусть человек в маске попытается причинить вред мистеру Анами — Маноа готов к любым действия со стороны этого кошмарного существа. Если же сам мистер Анами обнаружит насильника — ему стоит только позвать лейтенанта — и Маноа поспешит к нему на помощь. Держись, братец, Большой Рэй позаботится о тебе. Неплохо было бы, кстати, отослать куда-нибудь слугу Хуана, денька на два или на три. Пусть насильник в маске думает, что вы остались в одиночестве. Вполне возможно, что он тогда проявится, и мы сможем разделаться с ним раз и навсегда. Верь мне, братец.

Пусть теперь толкуют о вреде насилия. В данном случае оно было необходимо. В сущности, случай с мистером Анами следовало бы занести в книгу рекордов Гиннеса — ведь после маленького приключения с крысой мистер Пол готов был поверить в каждое слово, исходившее от Маноа.

Позже Маноа обязательно спросит, кто такая Касуми, материалы о которой миссис Бендор изучает с таким вниманием. Детективу пришлось покинуть свое убежище и встать на лестничной площадке, чтобы подслушать разговор между мистером Анами и почтенной дамой, который доносился из столовой на первом этаже. Весьма интересно. Информация о женщине, которая когда-то была близка с гайджином, а потом считалась умершей, но, как выяснилось, в конце концов она выжила и жива до сих пор. Правда, жива, но не очень-то — по словам миссис Бендор, она в любой момент могла отойти в лучший мир. Из слов миссис Бендор Маноа также узнал, что женщину звали Касуми, она ныне проживает в Лос-Анджелесе, и у нее больное сердце. Оябун — как сказала миссис Бендор — чрезвычайно любил эту самую Касуми и готов отдать все за известие, что она все еще жива. Но самое интересное было потом. Миссис Бендор проговорилась, что хочет использовать имя женщины в качестве приманки и выманить гайджина в Лос-Анджелес, где и надеялась, разделаться с ним. Ничего удивительного, что оябун хотел прикончить старую даму.

Только вернувшись к себе в комнату, Маноа, наконец, уразумел, что к чему, поскольку совершенно неожиданно вспомнил, что на прошлой неделе гайджин собственной персоной посетил Гонолулу, там-то его и заметила миссис Бендор. Так вот, гайджин присутствовал на фестивале «Бон», на котором почтил память некоей умершей женщины. Вполне возможно, что это та самая женщина, которая в настоящий момент умирала на больничной койке в Лос-Анджелесе. Впрочем, единственным человеком, который мог бы узнать правду, является не кто иной, как сам гайджин, но для этого ему пришлось бы отправиться в Калифорнию, чтобы выяснить все обстоятельства на месте. Неужели гайджин способен на подобную глупость? Ведь это немалый риск. Хотя, если миссис Бендор не станет путаться под ногами, поездка уже не будет столь рискованной. В любом случае оябуну придется как следует отблагодарить Маноа. Особенно, когда он расскажет ему о Касуми. Да уж, гайджину придется раскошелиться.

Маноа поднял пластиковый пакет, где у него хранились припасы, ушел с веранды в комнату и приоткрыл дверь в коридор. В коридоре никого не было. Он вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Затем он пересек холл и тихонько приоткрыл дверь в спальню хозяина. Мистер Пол, свернувшись калачиком, спал, как сурок, в основном благодаря таблеткам, которыми снабдил его Маноа. Маноа оставил хозяина в покое и быстро проследовал к комнате, где находилась Алекс Бендор. Он неслышно вошел в ее спальню и замер — Маноа не торопился. Когда он услышал ровное дыхание женщины, он расслабился. Мана велел ему поторопиться, и мана оказался прав.

Маноа закрыл за собой дверь и на цыпочках подошел к кровати. Она лежала на спине, слегка приоткрыв рот, с бигуди на голове и спала сном уставшего человека. Пришел за тобой, мамуля. Маноа опустил руку в пакет, когда Алекс неожиданно задвигалась. Она повернулась к нему спиной и перекатилась на живот. Детектив перестал дышать. Потом он достал из пакета удавку и поставил пакет на пол. Удавка — тонкий серый шнурок длиной чуть более трех футов — был вещью старинной и когда-то принадлежал прадедушке Маноа, телохранителю королевы Лилиокалани, последней коронованной правительнице острова до того, как американцы захватили Гавайи.

Маноа подождал еще некоторое время и, увидев, что его жертва не двигается больше, рванулся к ней. Он отдернул москитный полог, прикрыл на секунду глаза, услышав призыв мана, и бросился на Алекс. Он быстро обвязал ей горло удавкой, с силой вдавил колено между лопаток женщины и с силой дернул ее голову за концы шнура вверх.

Пожилая дама проснулась от неожиданно наступившего удушья, уцепилась пальцами за шнур, стягивавший ей шею, и забила ногами по кровати, словно собираясь плыть. Она попыталась приподняться и сбросить с себя ночного пришельца, но у нее, конечно же, ничего не получилось. Маноа затянул удавку потуже и спустил голову и плечи женщины с кровати так, что ее голова чуть не касалась пола. Алекс захрипела, и тогда Маноа остановился. Так ему велел могучий мана. Хаоле была почти мертва, но жизнь в ней еще теплилась. Мана потребовал, чтобы женщина оставалась в живых до самого момента жертвоприношения.

Детектив извлек из-за пояса наручники, сковал руки пожилой дамы впереди и перекинул ее через плечо. Совсем не тяжелая. Он мог бы, если бы пришлось, нести трех таких женщин на расстояние двадцати миль. Взяв с пола пакет, с которым он пришел, Маноа вышел из спальни, спустился вниз и прошел через холл. Открыв раздвижные стеклянные двери, он выбрался во внутренний двор дома и аккуратно задвинул скользившую на полозьях стеклянную пластину. За все это время миссис Бендор не издала ни звука, но, если бы она попробовала закричать, Маноа быстренько бы ее успокоил.

Маноа обогнул владения мистера Анами, стараясь держаться в тени эвкалиптов, баньянов и сосен. Дальше начинался густой лес, и дорога поднималась в горы. Маноа со своей ношей двинулся вверх, напевая «Прогулку с тобой вдвоем». Через четверть мили он сошел с дороги и направился к группе огромных эвкалиптовых деревьев, в тени которых стояла машина, позаимствованная Маноа у якудзы. Он швырнул миссис Бендор и свой полиэтиленовый, пакет в багажник автомобиля и запер его. Маноа вернулся на автомобиле к дороге, доехал до шоссе и повернул на восток. Он мчался в сторону гор Коолау.

Маноа вез Алекс Бендор в луакини хейау, в котором никто не бывал уже лет сто пятьдесят. Крысы, дикие свиньи и летучие мыши были единственными живыми существами, которые посещали это когда-то святое для гавайцев место. Время от времени сюда забирался какой-нибудь белый турист — большей частью по чистой случайности. Но белые не знали историю гавайских островов, и то, что они видели в храме Бога войны, не имело для них никакого значения. Маноа добрался до храма через малоизвестный переход в скалах, образовывавших хребет Коолау. Ему пришлось противостоять ветрам, постоянно дувшим в горах. Эти ветры обладали такой силой, что человеку приходилось идти, нагнувшись вперед. Некоторые альпинисты-любители пытались покорить острые скалистые вершины гор. Каждый год гибло по нескольку человек, стоило только ветрам задуть в полную силу. Тогда альпинисты превращались в раскачивающиеся маятники на своих страховочных веревках, и их расплющивало о скалы.

Маноа, давно уже оставивший машину, упорно поднимался все выше и выше, придерживая бесчувственное тело пожилой женщины, как и прежде перекинутое через плечо. В другой руке Маноа держал фонарик, освещая узкую извилистую тропинку. В эту ночь ветер особенно неистовствовал. Он был настолько сильным, что волосы Маноа дыбом поднимались у него на голове, а ночная рубашка Алекс неоднократно закрывала ему глаза, раздуваясь огромным пузырем. Несколько раз Маноа спотыкался, а один раз чуть не сорвался в пропасть, где его тело было бы разрезано на куски острыми, как бритва, обломками скал. Проклятые крысы. Они, казалось, были везде. Но Маноа не боялся крыс. Он направлял на них луч фонаря и при этом орал, как сумасшедший, отчего крысы прыгали у него из-под ног во все стороны.

Пройдя еще несколько сот ярдов, Маноа очутился в крохотной долине, со всех сторон укрытой густыми зарослями. Когда-то здесь была процветающая сахарная плантация, и руины построек виднелись тут и там. Сейчас эти земельные угодья находились в собственности федерального правительства, которое, признаться, совершенно позабыло об этом. Правительство получило в собственность плантацию, когда цены на сахар упали, и владелец оказался не в состоянии платить налоги. За долиной и развалинами хозяйственных построек начинались почти непроходимые тропические леса. Маноа, наконец, дошел до цели.

Сам храм Хейау находился совсем неподалеку, у самого подножия вершины, и его отделяла от плантации узкая полоска сухой красноватой земли. Храм представлял из себя площадку длиной в сто пятьдесят и шириной в пятьдесят ярдов. На небольшом возвышении в центре площадки находился каменный алтарь. Маноа восстановил его своими руками, используя обломки вулканической лавы, ветви кустарника пили и древесину местного растения под названием охиа. Так строили древние полинезийцы много сотен лет назад. Но чтобы оживить храм, возобновить его мистические связи с внешним миром, требовалась жертва. Камни алтаря необходимо было обагрить кровью.

Маноа возложил легонькое тело миссис Бендор на алтарь, затем достал четыре фонаря, которые заранее припрятал под ним, и установил их по углам капища. Когда он зажег их, на свет прибежали крысы. Их красные глазки сверкали, как крохотные рубинчики, они сновали туда и сюда, опасаясь, правда, подходить близко к алтарю, где царил Маноа.

Распевая полинезийскую песню, детектив присел на корточки рядом с алтарем и полез в свой пакет. Именно в этот момент Алекс неожиданно приподнялась и с размаху ударила Маноа закованными в наручники руками, попав ему в левый глаз и задев скулу. От неожиданности и довольно болезненного удара Маноа потерял равновесие и упал на каменные плиты возвышения, на котором был установлен алтарь. Алекс скатилась с алтаря и, едва коснувшись ногами плит из вулканической лавы, что есть силы кинулась бежать по направлению к густым зарослям. Маноа тоже вскочил и кинулся за ней. Оказывается, пожилая дама была еще способна неплохо бегать. Она мчалась по красноватой сухой почве, поднимая облака пыли, а ее ночная рубашка развевалась за ее спиной, как саван. Если бы не этот шлейф из тонкой светлой ткани, Маноа вполне мог бы потерять в темноте беглянку.

Алекс неслась в лунном свете и пыталась при этом кричать, но ее поврежденное горло способно было издавать только хриплые, похожие на приглушенные стоны звуки. Напрасный труд. Никого вокруг не было, никто не слышал ее призывов о помощи. Вдобавок снова поднялся ветер — еще сильнее прежнего — и его унылые стенания почти полностью заглушили несильный голос Алекс.

Если она доберется до зарослей раньше Маноа, ему придется долго ее там разыскивать. Он хорошо понимал это и тоже бежал изо всех сил — так, что даже в груди стало больно. Как только он подумал, что еще немного — и пленница добежит до леса и там укроется, порыв ветра закрутил вокруг ног женщины широкий подол рубашки, она оступилась, и тут Маноа схватил ее.

Он скрутил ее прежде, чем Алекс успела подняться на ноги. Он ударил ее в живот, затем в бок, в спину, потом ухватил ее за скованные руки и рывком поставил на ноги. Он снова перебросил ее через плечо, сильно разозлившись на пленницу за то, что ее начало рвать. Он слышал ее стоны, но ему было наплевать — белая женщина должна сполна заплатить за все.

Через несколько минут она снова была водружена на алтарь и лежала там, подтянув ноги к подбородку, еле слышно постанывая. Маноа, обнаженный до пояса и в тыквенной маске, опрокинул Алекс на спину и куском угля нарисовал ей на лбу черные точки. Эти точки являлись знаком каува — человека низшей касты, годного только на то, чтобы его принесли в жертву Главному божеству войны. Пожилая женщина начала рыдать и кашлять, так как Маноа сильно ударил ее в бок.

Наконец Маноа закончил разрисовывать жертву и затянул древний полинезийский ритуальный гимн, не обращая никакого внимания на плач и отчаянные крики женщины. Закончив пение, Маноа одним движением разорвал рубашку Алекс, обнажив ей грудь. Она умоляла своего палача помиловать ее, но Маноа не желал ничего слушать. В шуме ветра ему слышался только голос мана.

Он заговорил, но его слова были только точной копией последних слов му — вершителя казней — перед тем, как тот приступал к делу. Он говорил, что приносит в жертву божеству войны по имени Ку белую женщину и надеется, что это послужит вящей славе грозного божества. Потом Маноа замолчал и зажал в кулаке ритуальный нож из акульих зубов. Этим ужасным орудием он сделал надрез на обнаженной груди Алекс Бендор. Надрез над тем местом, где у Алекс билось не желавшее сдаваться сердце.

Глава 24

Гонолулу

Август 1983

Саймон Бендор вышел во двор дома Пола Анами за несколько минут до того, как часы пробили одиннадцать утра. Он положил на тиковый столик дневник Касуми и очки матери с толстыми стеклами, а затем опустился в плетеное кресло. Кресло, стоявшее рядом и предназначенное для Эрики, пустовало. Сама она находилась на противоположном конце участка и курила, молча глядя на пышные кроны деревьев. Она вспоминала Молли.

Саймон потянулся к кувшину с соком папайи и наполнил свой стакан. Сумочка его матери и одна из ее розовых пластмассовых бигуди покоились на его колене. Саймон потягивал холодный сок и смотрел на Пола Анами. Полу явно было не по себе, но он изо всех сил старался казаться спокойным. И изо всех сил помогал Саймону переводить магнитофонные записи, захваченные в доме Фрэнки Одори. В настоящий момент он старательно вслушивался в голоса, говорившие по-японски, которые неслись из портативного магнитофона, стоявшего перед ним. Локти Пол держал на столе, а ладонями прикрывал глаза. Концентрировал внимание. Сосредоточивался. А может быть, в очередной раз пытался понять, что же случилось с ним за последние два дня. Гайджин требовал от Маноа самых решительных действий, и беседа между ними, записанная на пленку, свидетельствовала об этом.

Саймон спросил Пола, не встретил ли тот что-нибудь новенькое, прослушивая пленки, то, чего Он сам не смог уловить при первом прослушивании.

— Ничего, — ответил Пол.

На той кассете, которую он изучал сейчас, Руперт де Джонг пытался призвать к порядку своего крестного сына Фрэнки Одори. Он объяснял, что оябуну необходимо подчиняться беспрекословно. Нравится это Фрэнки или нет, но он должен быть в отеле «Луахала» не позднее среды, то есть, сегодня. Через два дня Фрэнки предстояло получить куш в пятьдесят миллионов зеленых в ценных и редких марках, принадлежавших некоторым весьма важным лицам Китайской Народной Республики. Гайджин предлагал Фрэнки не спорить понапрасну, а подчиниться настоятельному требованию оябуна.

Сэр Майкл Марвуд должен появиться в отеле Луахала в пятницу. Марки будут при нем. Время — около часа дня. Фрэнки следует оставаться в отеле до тех пор, пока детектив Маноа не передаст ему, Фрэнки, марки в собственные руки. Через двадцать четыре часа Фрэнки должен убраться из отеля и с марками в чемодане вылететь в Лос-Анджелес, а оттуда — в Мехико. Из Мехико путь Фрэнки лежал на Каймановы острова, где местные банки были готовы конвертировать драгоценные кусочки бумаги в любую валюту.

Пол сообщил Саймону, что гайджин чрезвычайно сердит на Фрэнки за то, что тот всячески пытался оттянуть свой визит на Гавайские острова. Фрэнки должен себе зарубить на носу, что крестный сын оябуна своим поведением обязан подавать пример другим. Проявление неподчинения или неуважения к старшему может стать сигналом для прочих, и они могут начать делать то же самое.

— Не пытайся извлечь преимуществ из того особого положения, которое ты занимаешь в моем сердце, — говорил гайджин.— С того самого дня, когда я познакомился в Оксфорде с твоим отцом Омури, — продолжал он увещевать Фрэнки, — до самой его смерти двадцать лет назад, я ни разу не видел, чтобы он унизил себя, отказавшись подчиняться старшим. Следуй его примеру, сынок Фрэнки!

Саймон с большим вниманием проследил, как Пол извлек из кармана баночку с таблетками, и вытряхнул на ладонь две, отправил их в рот вместе с изрядной порцией сока папайи. Затем Анами сказал:

— Оябун весьма серьезно относится к поведенческим моделям прошлого. Он напоминает самурая древности, готового изрубить мечом человека за то, что тот наступил на его тень.

Пол хлопнул ладонью по магнитофону.

— В этот момент де Джонг объясняет Фрэнки, отчего тот должен держаться подальше от мистера Марвуда. Совершенно очевидно, что дипломатический статус делает из мистера Марвуда наиболее ценного курьера для якудза. Будет весьма неосторожно, если его увидят в компании с Фрэнки, особенно с тех пор, как его стали подозревать в связи с американским якудза.

— Де Джонг привык обдумывать все заранее и действовать наверняка. Есть какая-нибудь информация по поводу того, когда Маноа должен передать чемодан с марками Фрэнки? — спросил Саймон.

— Время можно высчитать достаточно точно. Передача марок должна, по-видимому, состояться в ту же самую пятницу, после того, как Маноа найдет подходящее время, чтобы навестить Марвуда. Марвуд же после прибытия должен встретиться с сотрудниками из Английского консульства и с одним-двумя репортерами. На это может уйти час или два. Маноа тоже явится к нему в качестве члена общества англо-гавайской дружбы. Точное время передачи марок Фрэнки гайджин оставил на его усмотрение. Фрэнки обязан ждать сигнала Маноа — его телефонного звонка у себя в номере.

— Фрэнки это должно чрезвычайно понравиться.

— Марвуду весьма хочется оказаться на Гавайских островах. Если верить записям, он летит сюда после переговоров на высоком уровне, касающихся будущности британской колонии Гонконг. Он надеется отдохнуть в Гонолулу с неделю после пережитого напряжения. Кстати, и леди Марвуд собирается присоединиться к нему в субботу.

— Все хотят погреться на солнышке в Вайкики.

Саймон почувствовал, как Эрика обнимает его за плечи. Он поцеловал ее в ладошку и усадил в пустующее кресло рядом. Она выглядела утомленной, и было видно, что ей ужасно хочется спать. Не самое лучшее время, чтобы попенять ей насчет курения.

— Та часть пленки, где говорится о Касуми. Прослушай ее еще раз повнимательнее, ладно?

Пол поставил магнитофон на обратную перемотку.

— Это в самом начале. Де Джонг говорит там о старинных фестивалях и празднествах и о том, насколько велико их значение для современной японской молодежи, начинающей забывать заветы отцов. Его весьма волнует все более увеличивающееся влияние Запада на Японских островах. Старинную музыку начинают исполнять на электронных инструментах, в храмах звучат песнопения, записанные на пленку. Де Джонг считает, что все это отвратительно.

Саймон видел, как Пол нажал кнопку «стоп», а потом включил запись. Что ж, кажется, нервы Пола потихоньку приходят в порядок. Держится он вполне достойно. Пока. С другой стороны, кто разберется, что творится в душе у другого человека?

— Ага, — сказал Пол, — вот здесь Фрэнки подшучивает над своим крестным. Когда де Джонг достигнет возраста «коки» — то, что японцы называют «редким почтенным возрастом» — тогда Фрэнки вернется в Японию и закатит для своего крестного отца сногсшибательный вечер. Танцовщицы, тяжелые металлические группы, рок-певцы, огромные видеоэкраны. Короче, там будет все. Мой подарок тебе, крестный — так выразился Фрэнки. Разумеется, он таким образом поддразнивает де Джонга.

Эрика пригасила в пепельнице сигарету:

— Милый, добрый Фрэнки. Просто душка, а не мальчик!

Пол поднял руку, и все замолчали.

— Вот здесь. Де Джонг говорит, что собирается в ближайшее воскресенье зажечь окуриби — ритуальные огни, которые японцы зажигают перед своими жилищами в честь фестиваля Бон. Огонь светильников освещает дорогу мертвым, которые возвращаются на землю во время фестиваля. Эти огни также помогают мертвым найти дорогу назад — в царство умерших. Де Джонг собирается возжечь свой светильник в память о Касуми. Он совершит этот обряд в воскресенье вечером перед своим домом в Йокогаме.

Эрика коснулась рукой Саймона.

— А я думала, что фестиваль Бон закончился две недели назад, — произнесла она. — Тогда Алекс и увидела гайджина здесь, в Гонолулу.

— Фестивали О-бон, как их еще называют, проходят в течение месяца. Они начитаются где-то в середине июля и продолжаются до середины августа. В это время в каждой японской провинции проходит свой фестиваль, не говоря уже о том, что различные сообщества устраивают фестивали в соответствии со своим уставом.

Пол прикусил ноготь большого пальца.

— Поймите, что японцы обожествляют своих мертвецов. Они смотрят на них, как на божества. И живые, и мертвые зависят друг от друга. Живые хранят память об умерших, а мертвые, в свою очередь, помогают живущим. Я могу даже догадаться, чего ждет де Джонг со стороны почившей Касуми.

Саймон спросил у Пола, уверен ли тот, что де Джонг будет возжигать светильники в память о Касуми — не может ли случиться так, что Пол ошибается? Пол отрицательно покачал головой. Де Джонг напомнил Фрэнки, чтобы тот не забыл прочитать молитву в субботу в память о собственном отце. В субботу они оба должны молиться в память только о самых близких людях. Пусть Фрэнки вспомнит о светильниках, зажженных гайджином перед домом в Йокогаме. Не зная того, Фрэнки придется помянуть самое близкое существо его крестного отца — Касуми.

Саймон взял очки Алекс, лежавшие на столе.

— Ты сказал, что Алекс неожиданно исчезла ночью. Просто взяла — и удалилась из твоего дома, не сказав тебе, куда она идет?

Он наблюдал, как Пол, прежде чем ответить, в нерешительности пожевал губу и нахмурился.

— Я не могу этого понять, — негромко произнес он. — Когда я сказал об этом сегодня утром Маноа, он ответил, что с пожилыми людьми такие вещи случаются.

— Да, случаются, особенно, когда он бродит поблизости.

— А он что-ниб5;дь слышал?

— Он сказал мне, что вздремнул часа два и знать ничего не знает.

— Моя мать приехала сюда на такси. Интересно знать, как она, по его мнению, смогла выбраться из долины среди ночи?

Пол сокрушенно покачал головой и закрыл глаза. Он несколько затруднялся с ответом, особенно на скорую руку.

Слишком сильно я на него давлю, решил Саймон, вот он иготов каждую минуту сорваться.

Саймон сознательно старался говорить спокойно, не допуская никаких угрожающих интонаций.

— Ее сумочка все еще здесь. Так же, как и весь багаж, ключи от дома и ключи от магазина, — он коснулся рукой дневника Касуми. — Трудно поверить, что она не взяла эту тетрадь с собой. Она, которая не расставалась с ней почти сорок лет.

Саймон перелистал записи Касуми.

— Маноа знает о том, что этот дневник существует?

Саймон снова пристально взглянул на Пола. Было заметно, что у того в душе происходит отчаянная борьба — с одной стороны, Полу хотелось поскорее выбросить из памяти все, что напоминало о детективе, с другой — он искренне старался вспомнить, о чем они с детективом разговаривали сегодня утром. Когда Саймон сообщил ему, что Маноа и был тем зловещим незнакомцем в тыквенной маске, который подверг его, Пола, насилию, Пол едва не потерял сознание. Несколько кубиков льда, которые Саймон приложил к его обнаженной спине, привели его в чувство. Саймон тут же дал Полу обещание:

— Маноа больше не будет тебе вредить. Я могу заверить тебя в этом.

Тем не менее, потребовалось время, чтобы он успокоился и смог действовать, а главное — слушать драгоценные магнитофонные пленки.

— Не могу точно вспомнить, но мне кажется, я ни единым словом не упомянул про дневник, — сказал Пол.

— Понятно.

— Прежде чем вы с Эрикой приехали, он спрашивал меня о гайджинеи Касуми. Он сказал, что случайно услышал, как мы с Алекс разговаривали о них вчера вечером, и ему показалось, что это весьма интересная история. Любопытно узнать побольше о том, как живут люди — так, кажется, он выразился. Впрочем, если подумать как следует, в нашем разговоре с Маноа о дневнике не упоминалось. Просто не было случая поговорить на эту тему.

— Ты слушал пленки и знаешь, что Маноа работает на гайджина.У него есть приказ ликвидировать меня и мою мать.

Пол отвел глаза и принялся раскачиваться на стуле взад-вперед.

— И кроме того, там еще говорится, что с этой целью Маноа будет пользоваться услугами одного из моих друзей. — Саймон достал зеркальные солнечные очки из кармана и надел их. — Как я тебе уже говорил, не думай слишком много о Маноа с сегодняшнего дня.

— Где фотография Касуми, та, что тебе прислала Алекс? — спросила Эрика Саймона.

— Наверху, на ночном столике в ее спальне. Я оставил ее там вместе с запиской, написанной рукой матери. Оставил там, где Маноа будет ее сподручнее взять.

Саймон почувствовал, как пальцы Пола Анами впились в его локоть.

— Ты не знаешь его, — промолвил он тихим голосом. Саймон некоторое время ждал продолжения.

— Сегодня я сказал ему, что собираюсь уехать на несколько дней — как ты меня просил, — добавил Пол.

— Ты упоминал ему обо мне?

Пол отчаянно затряс головой:

— Нет, что ты. Только я знаю наверняка — в покое он меня не оставит. Я говорю о том, что силой он теперь действовать не будет, но ему каким-то образом удается направлять мои поступки. В нем присутствует непонятная мне сила, какая-то энергия, источник которой я не знаю. Впрочем, это единственное объяснение, которое я могу тебе дать. Он очень примитивен, Саймон, но если мне придется встретиться с ним лицом к лицу снова... Господи, я не знаю, что тогда случится.

Саймон встал.

— Ты больше с ним не встретишься. Мы уезжаем. Все вместе. Вполне возможно, что якудза уже прознали, что меня нет в Нью-Йорке. Рано или поздно они вычислят, что я здесь.

Пол улыбнулся:

— Ты одет, как почтальон. Я готов заплатить, чтобы снова увидеть тебя в подобном виде.

Саймон вручил магнитофонные записи Эрике, а она положила их в сумочку.

— Слушай, а ведь я действительно выгляжу весьма пикантно в синей форме, пробковом шлеме и с кожаной сумкой через плечо. Ты ведь знаешь, что я вышел из своей квартиры в Нью-Йорке, сразу же направился в Центральный парк, чтобы убедиться, что за мной не следят. Потом я взял такси и поехал в аэропорт Кеннеди, — сказал Саймон, адресуясь больше к Анами, нежели к Эрике, которая была в курсе событий. — Через два часа появился Джо вместе с Эрикой, и мы с ней купили билеты до Гонолулу. На этот раз Джо весьма тщательно следил, чтобы не привести за собой хвост.

Эрика снова прикурила сигарету.

— В аэропорту Гонолулу Саймон пошел в мужской туалет и вышел оттуда при косице, с усиками и круглых маленьких очках. Эдакий стареющий хиппи. Затем мы сели в разные такси, и вот мы здесь.

Зазвонил телефон, и нервничавший Пол Анами неловким движением уронил стакан с соком папайи. Оранжевая жидкость ручейком разлилась по столу.

Никто не двинулся.

— Это Маноа, — сказал Саймон.

— Откуда тебе это известно? — спросил Пол Анами й суеверно сложил крест из указательного и среднего пальца правой руки.

— Я знаю.

Телефон продолжал звонить. Саймон, не обращая на него внимания, осведомился о судьбе Хуана — слуги-филиппинца.

— Я отослал его к родным на пару дней. Идея Маноа. Он хотел, чтобы я выглядел совсем беззащитным в глазах неизвестного насильника.

Саймон сказал, что идет наверх, чтобы положить очки матери и ее сумочку на ночной столик. После этого они отправятся к нему домой, поскольку ему необходимо захватить некоторые вещи.

Телефон продолжал звонить, не умолкая.

Саймон положил ладони на плечи Пола Анами.

— Если ты не станешь отвечать на его звонок, он сам явится к тебе, чтобы разузнать, куда ты делся. Ему ничего другого не останется. Ведь, по их мнению, ты являешься той отмычкой, с помощью которой они смогут проникнуть в семейство Бендор. — Саймон кивком головы указал Полу на гараж. — Выводи машину. Через минуту я спущусь.

— Мне тоже необходимо взять с собой кое-какие вещи, да и позвонить кое-кому.

— Нет времени. Маноа постарается изо всех сил сесть мне на хвост, чтобы обезвредить. Таковы приказы гайджина. Позвонишь от меня. Да, "вот еще что. Я хочу, чтобы ты обязательно позвонил Хуану. Скажешь ему, что у тебя планы изменились и тебе необходимо его присутствие дома. И чем скорей, тем лучше. Ничего больше не говори. Пусть занимается обычной ежедневной работой — убирается, пропалывает клумбы — все в таком роде. Ну ладно, старик. Пора двигаться.

Когда Пол удалился в сторону гаража, Саймон поднял со стола бигуди матери:

— Не слишком хорошо это выглядит, — сообщил он, обращаясь к Эрике.

Она взяла бигуди у него из руки и посмотрела на Саймона удивленными глазами:

— Я не очень понимаю, о чем ты?

— В комнате матери наверху я нашел только эту одну. Одну, понимаешь? Остальные пропали. Алекс никогда в жизни не пойдет в бигуди даже в киоск за газетами. Если она покинула дом Пола, не сняв их, то значит, ее к этому принудили. Волосы у Алекс должны лежать особым образом, чтобы не было заметно отсутствия уха. Ты меня понимаешь?

— Неужели Маноа?

— Ну, он у гайджина самый главный в нашем райском уголке. — Саймон повернулся к телефону, продолжавшему надрываться. — До скорого свидания, детектив, — прибавил он тихо.

Глава 25

Куинз

Август 1983

Джо Д'Агоста поставил чашечку с кофе на стол и посмотрел через окно на вход в депо метрополитена. В бесконечной войне с любителями рисовать на стенах городской муниципалитет уже истратил два миллиона, обнеся всю территорию депо бесконечным забором из колючей проволоки, по верхнему краю которого тянулись острейшие шипы. Парни из службы безопасности патрулировали район в милой компании с разъяренными немецкими овчарками.

Джейк Отто как раз рассказывал об этом Д'Агосте в маленьком пустом барчике, в то время как обшарпанный музыкальный ящик наигрывал нечто тягучее в стиле кантри. Джо и Джейк Отто были одни во всем баре. Они расположились за колченогим столом, под одну из ножек которого, чтобы он не рухнул, была засунута изгаженная и заплеванная книжечка пьес Брендона Бегана. Высокий и костлявый «дважды О» уже в начале двенадцатого веселился по-вечернему: каждую порцию виски он запивал кружкой Будвайзера. Завершив повествование о борьбе городского муниципалитета с любителями рисования, он приступил к другому, куда более интересному рассказу. Д'Агоста, навострив уши, выслушивал самую свежую историю — о том, как некто по имени Ирвин Тукерман неожиданно решила вмешаться в дела честнейшего из всех нумизматов и всюду сует свой нос, желая доказать, что мистер Д'Агоста занимается не совсем честным, с точки зрения закона, бизнесом.

Тут «дважды О» отвлекся, обвел грустным взглядом стоявшие перед ним пустые стаканчики из-под виски и пустые пивные кружки и пустился в длительное путешествие по морю своих трудностей и бед.

— Решил оторвать задницу от стула и превратиться в полноправного трудящегося гражданина. Надоело протирать дома штаны, поэтому я хочу продаться туда, — Джейк ткнул не особенно чистым пальцем в сторону злополучного депо. — Есть места агента безопасности, диспетчера, ночного служителя. Сейчас я согласен на все. Ко мне набивается дама, готовая мне платить за то, что будет есть чернослив, сидя голой пипкой у меня на физиономии. И что ты думаешь? Я и на это согласен. Я не согласен только работать с этими кошмарными собачками, с которыми местные агенты разгуливают за забором. У них слишком много зубов, приятель, слишком много.

«Дважды О» сопроводил следующую порцию виски кружкой светлого и продолжил:

— Так вот, у меня есть один осведомитель из заведения напротив. Тоже агент безопасности. Бывший полицейский, кто же еще? Тот самый, кто поведал мне о Фейгане. Или, чтобы быть до конца точным — об Уолтере К. Фейгане.

Д'Агоста налил себе немного кофе.

— Парень Тукермана. Его главный дознаватель и отчасти телохранитель.

— Ага, ты поймал суть дела. Хороший мальчик. Фейган и под тебя копает со страшной силой. А теперь спроси меня, как я об этом узнал.

— Как ты об этом узнал?

— Мне сказал Сол Бирнбаум. — Отто снова нацелился пальцем в сторону депо. — Он мой осведомитель в тамошних краях. Насколько я знаю, ты знаком с мистером Бирнбаумом.

Еще бы Д'Агосте не знать мистера Бирнбаума! Известный подонок, который постоянно норовил застукать Д'Агосту и его партнера на чем-нибудь горячем, чем прямо бесил их. Пять лет назад он погорел и вынужден был уйти из полиции, поскольку через него, в прессу просочилась секретная информация. Однако с помощью дорогого адвоката ему удалось выкрутиться и даже получить весьма престижную работу в городской транспортной системе, позволявшую ему надеяться на высокую пенсию в будущем. Все, что Д'Агоста мог сказать по поводу этого человека, заключалось в словах: «Дерьмо всегда плавает на поверхности».

— Так вот, Бирнбауму весьма не понравилось твое последнее выступление, — произнес Отто. — И он просто слюной исходил — так ему не терпелось поведать мне о Тукермане и его слабости к твоим делам. Похоже на то, что Тукерман хочет выяснить, не связан ли ты с торговлей вороваными вещами. Уж не знаю, как ему могла прийти в голову подобная идея.

"Он интересуется моими делами, потому что ему необходимо выяснить, отчего Молли спрятали в моем магазине, — подумал Д'Агоста. — Именно в моем — а ни в каком другом месте. А все оттого, что якудза уже увязали меня и Саймона в одно целое. Если Тукерману удастся доказать, что я скупаю краденое, тогда выяснится, что Саймон наверняка тот самый вор, который обчистил его дом на прошлой неделе. Тукерман слишком долго находится в деле, чтобы не знать элементарной вещи: когда что-нибудь пропадает — особенно если речь идет, о предметах уникальных — стоит проверить антикваров, поискать на блошиных рынках, у ювелиров и у нумизматов".

— Возможно, Тукерман неожиданно загорелся любовью к золотым гинеям и хочет, чтобы я со своим товаром заплыл на его частный пляж, при условии, конечно, что я не буду оставлять за собой черные и липкие нефтяные следы, — сказал Д'Агоста вслух.

— Понятно. — Джейк Отто оглянулся в поисках бармена и, встретившись с ним глазами, указал на свой пустой стаканчик. — Надо сказать, однако, что мистер Фейган не преуспел в своем расследовании. И все же кажется, что он готов облагодетельствовать каждого, кто от тебя не в восторге. Ты же знаешь, как это ведется у следователей? Они действуют по правилу — начинай с врагов подследственного, спроси у них, продолжает ли он бить свою жену, не употребляет ли в пищу дерьмо и не воет ли ночами на луну? А может быть, он ходит вечерами по улице и обнюхивает сиденья велосипедов, принадлежащих девушкам?

Бармен подошел к их столику, поставил перед Джейком Отто очередную порцию его любимого горячительного, а затем снова отплыл в глубь своих владений поближе к музыкальной шкатулке. Нажав на ней несколько кнопок и вызвав у музыкального автомата новый автоматический приступ, именовавшийся, тем не менее, «Алабама — наша общая родина», бармен, крупный мужчина с редеющими седыми волосами, величественно проследовал за стойку, где уткнулся в телевизор, показывавший «Справедливую цену».

— Единственное хорошее дело, которое когда-либо сотворил Рейган, заключается в том, что он помиловал Мерли Хоггарта, — произнес Джейк Отто.

Д'Агоста поднял в удивлении брови:

— Шутишь?

— Рейган был губернатором Калифорнии во времена, когда Мерли сидел в каталажке. По-моему, в Сан-Квентине, но я в этом не уверен.

Джейк Отто, похожий на труп в своем сверкающем голубом костюме и белой рубашке без галстука, единым махом осушил полпинты пива и снова повернул голову в сторону депо.

«Что ж, если предметом любопытства мистера Тукермана является его скромная персона, — подумал Д'Агоста, — значит, так тому и быть».

Д'Агоста почти не сомневался, что Тукерман лично наблюдал, как якудзы убивали Молли, точно так же, как он являлся свидетелем гибели Терико. Молли была причиной того, что Тукерман стал совать нос в жизнь Д'Агосты. Молли, правда, не знала, что Саймон вор, но она видела, как он действовал в Японии, и поняла, что он не просто средний американец. Теперь об этом знают и якудза, и Тукерман.

Исчезновение Молли два дня назад заставило Д'Агосту удвоить осторожность. Полиция вернется к нему в магазин, как только будет найдено тело Молли, и Д'Агосте следовало подготовиться к этому моменту. Поэтому он перестал звонить по телефону из магазина, и связь с Саймоном поддерживал только по телефонам-автоматам. Оттого он и с Джейком Отто встретился не в Астории, а совсем в другом заведении. В принципе, у полиции не было причин следить за Джо, но осторожность не помешает.

— Премного обязан тебе за информацию о Тукермане. Если тебе трудно поддерживать связь с Бирнбаумом, найдутся и другие люди. Что же касается тебя лично, то благодарность моя не имеет границ. Я постараюсь что-нибудь придумать для тебя в смысле работы, — сказал Д'Агоста, обращаясь к «дважды О».

— Моя благодарность тоже не имеет пределов. По крайней мере, в течение ближайших десяти минут.

Д'Агоста вынул из кармана бумажник, достал оттуда четыре двадцатки и три десятки и сунул деньги в нагрудный карман на пиджаке Джейка:

— Мы с тобой не встречались и ни о чем не говорили.

— Разговаривали? Ты о чем это, парень? Да и вообще — кто ты такой и с какой стати сидишь за моим столиком? Господи, да они пускают в заведение, кого попало!

Они подняли руки, приветствуя друг друга, и кофейная чашка Д'Агосты со звоном встретилась со стеклянным стаканчиком Джейка. Музыкальный, ящик наигрывал песенку Хэнка Коэна «Это не любовь, но и так неплохо». К огромному удивлению Д'Агосты, Джейк Отто неожиданно запел. Этот поганец, оказывается, знал все слова. Д'Агоста неожиданно подумал о Молли Дженьюари и вспомнил о тех нескольких часах, которые они провели вместе. Ему было действительно с ней неплохо, совсем неплохо.

Лонг-Айленд-Сити. В подвале заброшенной фабрики жевательной резинки стоял Ирвин Тукерман, прислонясь спиной к уже начинавшей разрушаться лестнице. Проклятая фабрика разваливалась на части. Окна зияли пустыми глазницами рам, часть крыши обрушилась, а все, что можно было украсть или вынести, уже вынесли и украли. Местные вандалы порезвились здесь от души. Фабрикой владел Фрэнки Одори, впрочем, как и всей прилегающей к ней территорией. И эта территория напоминала одновременно пустыню и городскую свалку. Фрэнки не обременял себя заботами об этой фабрике. По какой-то причине ему было на нее совершенно наплевать.

Бог с ней, с фабрикой. В конце концов, это проблема Фрэнки. Он просто не в состоянии принять действенные меры. Ему даже не хватило смелости прийти и посмотреть, как его люди станут расправляться с Молли Дженьюари. Он, видите ли, предпочитает спокойную жизнь. Но он, Тукерман, не мог себе позволить пропустить подобное зрелище. Он нашел местечко в подвале, где не было воды, мерзких вездесущих крыс и жирных пятен, проступавших на стенах от пролитой нефти. И он видел все. Он начала до конца.

В первый раз ему удалось полюбоваться на подобное зрелище в Лос-Анджелесе — городе реклам и киношников. Некий парень, стриженный под панка и одетый в сшитый на заказ джинсовый костюм и ковбойские сапоги — один из так называемых гениев эстрады, который, кстати, был должен братьям Ла Серрас около миллиона долларов — пригласил Тукермана полюбоваться на весьма острое зрелище — смерть двенадцатилетней девочки-мексиканки. Девочка, что называется, нигде не числилась — никто в целом мире не интересовался, живет ли она или почила в бозе. Она появилась в Америке благодаря заботам мексиканского сводника, который вербовал у себя на родине подобных ей девчонок и продавал их любому, у кого водились денежки. Эстрадный певец. Тукерман и еще несколько человек наблюдали за тем, как девочка умирала в мучениях в квартире гения в Бель-Эр. Еще никогда в жизни Тукерман не испытывал такого сильного сексуального возбуждения, как в тот раз. После того, как умерщвление состоялось, все присутствующие разделись и предались любви. В той самой комнате, где находилась мертвая девочка. Все словно свихнулись и трахались, как бешеные. Тукерман чувствовал себя на седьмом небе от восторга.

Лично Тукерман не отказался бы приголубить крошку Молли, но ему необходимо было сохранить лицо в присутствии японцев, поэтому он только наблюдал, как четверо якудза насиловали ее один за другим. Через некоторое время она перестала кричать и только стонала. Натешившись вволю, японцы пассатижами вырвали у нее зубы и с помощью зажигалок поджарили ей промежность. Так они мстили ей за смерть своего человека в Токио. Вот что происходит с людьми, за которыми числится должок гайджину.

Потом японцы принесли электрические дрели и использовали их на завершающей стадии обработки своей жертвы. Тукерман не мог оторвать глаз от такого экзотического зрелища. Ему чрезвычайно хотелось заглянуть в глаза Молли в тот момент, когда она станет отходить в лучший мир, но он боялся запачкаться — все вокруг было забрызгано кровью, а на Тукермане были новые туфли ценой в триста долларов. Проклятые японцы буквально залили кровью подвал, прежде чем Молли Дженьюари умерла.

Тукерман держал наготове свой поляроид, и, когда он понял, что Молли отходит, он протиснулся к ней поближе, прижимая к глазу окуляр видоискателя. Он совсем забыл про туфли и только снимал, снимал, снимал.

Глава 26

Йокогама

Август 1983

Руперт де Джонг был оглушен, сконфужен и ошеломлен.

Подобное состояние ума, нервов и чувств следовало бы назвать недопустимым. Де Джонгу было настолько плохо, что он потребовал от всех оставить его одного. Он сидел в своем садике, обнесенном стенами, и пытался сосредоточиться. Всего несколько минут назад он получил фотографию Касуми и ее мужа, Артура Кьюби, ныне именовавшегося Оскаром Колем. Детектив Маноа пытался дать описание снимка по телефону, но это не смогло подготовить де Джонга. Когда фотография оказалась у него в руках, он испытал настоящий шок.

Касуми жива — утверждал Маноа. Он узнал об этом, подслушав беседу между Алекс Бендор и Полом Анами в доме последнего. Поначалу де Джонг отреагировал однозначно — этого не может быть, а доклад Маноа — откровенная чушь. Гайджин даже предложил детективу помалкивать по поводу Касуми и не тревожить воспоминаний, которые для него, гайджина, являются священными. Но Маноа продолжал настаивать на достоверности своей информации. Более того, он поведал гайджину о заговоре, который задумала против него Алекс Бендор, решив воспользоваться ни о чем не подозревающей Касуми Коль в качестве приманки. По словам Маноа, Касуми серьезно больна и находится при смерти. Миссис Бендор знала о клятве де Джонга в случае смерти Касуми отвезти прядь ее волос в Японию. Когда же гайджин приедет в Америку в соответствии с данным словом, там его уже будет поджидать миссис Бендор.

Умно? Весьма. Впрочем, никто бы не назвал Алекс Бендор обыкновенной женщиной. В некоторых сторонах секретной войны она превосходила даже самого де Джонга, это следовало признать, а он сам тоже был далеко не последним человеком в сфере шифров и кодов. Ему удалось выиграть у нее один раунд во время войны только благодаря предательству ее слабовольного коллеги, достопочтенного Майкла Марвуда. Необходимо отдать ей должное. Она была умная и тонкая женщина и даже бесстрашная; правда, ее бесстрашие было особого рода. Если бы Касуми пережила войну, никто другой не смог бы ее обнаружить так быстро, как миссис Бендор. К тому же, она одна знала о клятве, которую де Джонг дал Касуми сорок лет назад.

Маноа упомянул в своем отчете имя Артура Кьюби, человека, о котором он вряд ли что смог бы узнать при других обстоятельствах. Именно это имя заставило гайджина потребовать, чтобы и фотографию, и конверт с адресом Касуми немедленно доставили ему в Японию. По его требованию посланец незамедлительно вылетел из Гонолулу в Йокогаму. В Японии в аэропорту его дожидалась машина, чтобы и фотографии и адрес оказались в руках де Джонга как можно скорей.

И вот теперь гайджин, одетый в летнее кимоно и гета, сидел на каменной скамье в садике лицом к карликовым бамбуковым деревьям и при алых лучах заходящего солнца рассматривал черно-белую фотографию. Да, это была его Касуми. Что бы ни говорил по поводу снимка детектив, но фотография — есть фотография. Правая сторона рта слегка приподнялась в полуулыбке, а глаза Касуми по-прежнему хранили свойственное им выражение нежной грусти. Время милостиво обошлось с его возлюбленной. Ее изысканная красота и стройность тела сохранились, возможно, лишь очертания ее фигуры приобрели большую законченность, зрелость. Де Джонг зарыдал. Время — скрытый старец, как называл его Бодлер, снова дотронулось до него своей рукой и принесло длинную череду воспоминаний, сожалений и страхов, которые, как думал де Джонг, навсегда похоронены в глубинах его памяти.

Итак, Касуми жива. Но смертельно больна и находится при смерти.

Де Джонг приподнял фотографию за угол так, чтобы солнечный свет упал на лицо Артура Кьюби, в своем новом перевоплощении именовавшегося Оскаром Колем. Когда-то этот светловолосый человек был молодым и служил в гитлеровской контрразведке «абвер». Де Джонг скривился. К Артуру время отнеслось куда более жестоко, чем к Касуми. Ты полысел и потолстел, милый друг Артур, но, тем не менее, ухитрился сохранить надменное выражение, свойственное членам богатой и знатной прусской семьи, которая подарила фатерлянду двух фельдмаршалов. Тот факт, что все это время Касуми была жива и замужем за Артуром Кьюби, наполнил его сердце злобой, отвращением и ненавистью ко всем людям арийской расы.

Скорее всего, Алекс Бендор с самого начала знала, что Касуми жива. Вместе с судьбой и Артуром Кьюби Алекс составила тайное общество, целью которого являлось лишить де Джонга заслуженного счастья. Вероятно, именно Алекс Бендор помогла Касуми и Артуру подыскать убежище в Америке. Будь она проклята! Впрочем, коварная миссис Бендор уже не сможет помешать кому бы то ни было. Маноа, наконец, разделался с ней, убрав довольно-таки значительное препятствие с пути гайджина. Останки женщины находятся в импровизированной могиле в горах на Гавайях. Вряд ли теперь она станет поджидать де Джонга в Лос-Анджелесе, когда тот приедет, чтобы посидеть у кровати умирающей Касуми.

Гайджин поднялся и пошел по выложенной полосками булыжниками дорожке к чайному домику, принадлежавшему когда-то Хидееши, легендарному японскому шпиону. Де Джонг остановился рядом с крохотным, почти игрушечным домиком, думая об этом человеке, которого он уважал и которым восхищался. Этот феодальный владыка был гением разведки, которому во многом благодаря действиям своих шпионов удалось объединить Японию. Бесконечная цепь побед, которые он одерживал над врагами, являлась результатом его способностей добывать и оценивать разведывательную информацию. Донесения о численности войск, о количестве убранного с полей риса, состоянии мостов и дорог, об отношениях того или иного вельможи со своими воинами, о количестве укрепленных замков и даже о количестве осадков, выпадавших в определенной местности — стекались непосредственно к нему. Никакая информация не считалась бросовой или неважной. Каждый добытый факт тщательно учитывался и в совокупности с другими приносил Хидееши несомненную пользу. Этот феодал в течение долго времени был кумиром де Джонга и личностью, которой де Джонг старался подражать.

С негодованием он посмотрел на ту стену, за которой скрывался городской центр. Хотя дом гайджина, выстроенный в викторианском стиле, стоял на вершине поросшего соснами холма, у подножия которого находился порт Йокогамы, все равно шум добирался и сюда. Все эти пьяницы, туристы и прочие поклонники фестиваля «О-бон» пили, пели и танцевали, используя благородный праздник как повод, чтобы прикрыть собственные низменные желания — покуролесить и подебоширить всласть. Мерзость, да и только.

На этой неделе парочка хулиганов поднялась на холм, зажгла огни напротив дома швейцарского бизнесмена и пригласила швейцарцев принять участие в празднике в честь усопших. Там же объявились танцоры, исполнители ритуальных танцев, которые на всю катушку завели священную музыку, звучавшую по этой причине непристойно громко. Де Джонг послал своих людей, чтобы те прогнали негодяев, позволивших себе подобраться так близко к его владениям.

Де Джонг протянул руку и коснулся крыши древнего строения, словно желая вобрать в себя силу, исходившую от него. Да, он поедет в Лос-Анджелес, чтобы взглянуть на Касуми и привезти ее с собой в Японию. Но не раньше, чем его люди подтвердят существование мистера и миссис Оскар Коль, а заодно установят их адреса и название госпиталя, в котором лечится Касуми.

Необходимо также принять все меры, чтобы добраться, наконец, до Саймона Бендора. Он исчез из виду, но, скорее всего, до самого последнего момента поддерживал связь с матерью. Весьма интересный персонаж, этот мистер Бендор-младший. К нему следует относиться, как к весьма опасному субъекту. Стоит представить себе — только представить, что он тоже знает о существовании Касуми и собирается встретить де Джонга в тот момент, когда тот ступит на американскую землю. В конце концов, почему бы ему как любящему сыну не взять на себя грязную работу вместо матери? По крайней мере, он, не колеблясь, убил человека, выступая союзником другой женщины — Эрики Стайлер. Естественно, что он совершит подобное ради старушки-матери.

Когда осторожный человек идет по мосту, он принимает во внимание каждый камушек, встречающийся на пути. Так и он, де Джонг, не станет пренебрегать даже самым маленьким камушком, который встретится на мосту между ним и Касуми. Что же касается вопроса о том, будет или нет Саймон Бендор продолжать войну, начатую его матерью, следует примириться с мыслью, что да, будет — и вести себя соответственно. Одно поколение строит дорогу, а другое идет по ней.

Текки ни eomme сейо. Подготовиться к встрече с врагом. Пусть методы и тактика противника станут твоими собственными. Сила против силы, хитрость — против хитрости. На атаку отвечай атакой, на неожиданную атаку — неожиданной. Молодой Бендор любит сражаться в боях, затеянных близкими ему женщинами. Не верится, чтобы он не знал о планах собственной матери. По этой причине он попытается заманить меня в западню, подумал де Джонг. Но он сам попадет в ловушку, которую я расставлю для него.

Англичанин прошел в сторону прудика, где жили карпы. Большие серые рыбы собрались на краю маленького искусственного водоема и терпеливо ждали, когда гайджин соизволит их покормить. Когда де Джонг делал в Японии свои первые шаги, он покорил многих умением фехтовать. Де Джонг тогда гордился своим мастерством и был уверен, что, когда ему придется показать его на деле, он не подкачает. Однажды барон Канамори приказал ему вступить в учебный поединок с хилым стариком, у которого была длинная седая борода и почти совсем не было зубов. Старик, казалось, даже был не в состоянии удержать шинай, меч из бамбука, обыкновенно применявшийся в тренировочных боях в кендо — японском фехтовании. Де Джонг весьма самоуверенно считал, что перед ним только одна проблема — постараться по возможности не нанести старику травму.

Бой открыл глаза де Джонгу на многое. Ему не удалось ни разу задеть своим шинай старого мастера, зато тот нанес ему, пожалуй, самое обидное поражение за всю его жизнь. Унижение было столь велико, что де Джонг едва не расплакался. Мастерство, с каким фехтовал старец, поражало не только идеально рассчитанными движениями, но и жестокостью, с которой старец наносил удары молодому англичанину. Когда бой завершился, то не только плоть де Джонга, но и его душа подверглись сильнейшему испытанию.

Позже, когда он сидел за чашечкой сакэ со стариком, раскрыв рот в улыбке деревенского идиота, и бароном Канамори, ему пришлось выслушать безжалостные, но справедливые слова.

— Физическая сила далеко не самое главное в воинских искусствах, — сказал барон. — В сражении между силой и разумом разум победит, поскольку с его помощью легко найти слабое место противника.

У Саймона Бендора было сильное тело, зато гайджин обладал разумом. Начатая с сегодняшнего дня его конфронтация с враждебной якудза Урага будет на время забыта. Де Джонг на время забудет о драгоценных марках, которые везет из Гонконга на Гавайи сэр Майкл Марвуд. Главная проблема сейчас — разобраться с Саймоном Бендором, который, конечно же, будет ждать де Джонга в Лос-Анджелесе.

«Он рассчитывает, что я приду к нему, — подумал гайджин. — Вернее, не к нему, а к Касуми. Но он никак не может ожидать, что я сделаю так, чтобы Касуми пришла ко мне».

Де Джонг нагнулся и опустил руку в воду маленького прудика. Он принялся гладить рыб, которые привыкли к его прикосновениям. Да, это, пожалуй, можно устроить. Прежде всего необходимо узнать, жива ли еще Касуми, а уж после можно начать разработку плана. Потребуется автомобиль «скорой помощи» и неболтливый врач, обладающий достаточным опытом и квалификацией. По всей видимости, придется выкрасть Касуми из больницы и доставить прямо к гайджину, который будет ждать ее где-нибудь в Лос-Анджелесе. Он найдет себе в этом городе квартиру, где будет достаточно якудза, чтобы мистер Бендор не чувствовал скуки, когда объявится.

Воскресный фестиваль О-бон пройдет здесь, в Йокогаме, как планировалось ранее. Но не в честь погибшей, а в честь богов, которые помогут сохранить Касуми в живых до тех пор, пока гайджину не удастся повидаться с ней. Если якудза из Лос-Анджелеса смогут подтвердить сведения о том, что Касуми и в самом деле восстала из мертвых, то де Джонг вылетит в Америку сразу же после окончания фестиваля.

Только Саймон Бендор, сын тигрицы, представляет угрозу для воссоединения любящих сердец. Впрочем, мертвый тигр столь же безвреден, как и ягненок.

Глава 27

Гонолулу

Август 1983

Эрика Стайлер сидела в офисе антикварного магазина, принадлежащего Полу Анами и Саймону. Саймон работал над ее лицом, изо всех сил стараясь превратить девушку в нечто абсолютно неузнаваемое. Он сказал, что ее внешность должна измениться абсолютно и, по-видимому, добился немалых успехов, поскольку Пол Анами, едва взглянув на Эрику, поспешил принять свои успокаивающие таблетки.

Для того, Чтобы похищение марок состоялось, Эрике было необходимо через два часа войти неузнанной в двери отеля Луахала. Иначе шансы на успех были бы у Саймона более чем скромные. Шансы на встречу с Раймондом Маноа и Майклом Марвудом у него также были бы ничтожные. Интересно знать, что испытывает Эрика, прекрасно сознавая, что Саймон должен убить их? Да ничего. Марвуд и Маноа принадлежали к тем людям, которые увели с собой Молли, и ел было совершенно наплевать, что сделает с ними Саймон.

Новый имидж. Эрике необходимо обмануть всех: Фрэнки, репортеров, стремившихся поболтать с Марвудом, якудза, которые располагали ее фотографиями, странствующих игроков в покер, которые случайно могут узнать ее. Самое же главное — Эрике следовало проникнуть в номер Марвуда, а значит пройти мимо его телохранителя по имени Алан Брюс.

Было ли ей страшно. Страх в прямом смысле клубился вокруг нее, он был настолько материален, что она могла бы разгонять его палкой. «Обволакивающая липкая дрянь» — так называл страх, сродни ее нынешнему, отец Эрики. Тошнотворное чувство, пронизывающее существо человека от пяток до затылка. Оно вызывает спазмы в желудке, головную боль, потливость рук и нервное истощение. Саймон почувствовал его тоже и прекратил работу. Он взял ее руки в свои и сказал, что вся шутка в том, чтобы бояться, но продолжать делать дело.

— Как поступала Алекс? — спросила Эрика.

— Да, как поступила Алекс, — кивнул Саймон.

Эрика была настолько тронута заботой Саймона о матери, что на некоторое время позабыла про Молли. Вчера вместе с Полом Анами она уехала из долины Нууану, и они направились на Маунт-Танталус — домой к Саймону, чтобы забрать там кое-какие вещи, которые, по словам Саймона, могут ему понадобиться в ближайшие несколько дней. Эрика видела, как, добравшись до дома на Маунт-Танталус, Саймон зашел в комнату Алекс и некоторое время молча ходил по ней, дотрагиваясь рукой до бюро, до платяного шкафа, брал со стола фотографию, на которой были изображены они с Алекс, рассматривал медаль, которую он когда-то получил и подарил матери. Потом Эрике стало трудно продолжать наблюдения: к горлу подступили слезы, и она отвернулась, чтобы скрыть их от Саймона.

Они с Саймоном чрезвычайно близки. Даже Пол это заметил. Иногда ей казалось, что у них с Саймоном одно сердце на двоих. Его боль она чувствовала, как свою собственную.

Уезжая из дома, Саймон прихватил фотографию матери.

Саймон решил, что лучше всего будет, если они проведут ночь у него в оздоровительном клубе. Там они поели фруктов и овощей и легли спать в офисе менеджера. На рассвете Саймон разбудил Эрику и Пола и сказал, что им надо уехать пораньше — пока клуб не открылся для посетителей, и на улицах нет ни души. Перед тем, как уехать из клуба, Саймон позвонил в свою нью-йоркскую квартиру, а потом в дом Пола, но никаких новостей от Алекс не оказалось. Ни Полу, ни домой к Саймону она не звонила.

В офисе антикварного магазина Саймон работал над лицом Эрики, одновременно слушая пленку, на которой был записан разговор Раймонда Маноа и Фрэнки Одори, они обсуждали план, как лучше и быстрее ликвидировать Алекс. Пленка нервировала Эрику — она даже хотела попросить Саймона, чтобы он выключил магнитофон, но ей не пришлось. Саймон сделал это сам, а потом включил радио, по которому передавали новости. Прошло еще пять минут, и Эрика поняла, что новости совершенно не интересуют Саймона. Его интересовало только одно — любая информация об Алекс.

Изменение имиджа. Эрика следила в зеркале за тем, как ее кожа постепенно меняла цвет. Саймон добился этого, постепенно втирая в ее кожу состав, который он именовал «нежной смазкой» и представлявший из себя слегка жирный наощупь крем темного оттенка. Крем он наносил на щеки и шею Эрики, припудривая затем обработанное пространство, приглушая блеск, что позволяло ее коже сохранить естественный вид. Затем он сбрил ей часть бровей и с помощью коричневого косметического карандаша придал им совершенно иную форму. Тени, положенные под глазами, прибавили Эрике возраст, а более темные, нанесенные на подбородок, придали ему другие очертания. Кусочки губки, проложенные Саймоном между губами и деснами Эрики, чрезвычайно изменили очертания рта.

Саймон все еще продолжал трудиться над ее ртом. С помощью карандаша он увеличил его размер, а пространство между границами природными и нарисованными замазал алой губной помадой, которую прихватил на туалетном столике Алекс. Крошечное пятнышко красноватого оттенка, нанесенное Саймоном на нос, придало Эрике вид женщины, которая не прочь опрокинуть рюмку-другую. Нос тоже приобрел иную форму — он стал казаться длиннее и тоньше благодаря умелой комбинации светлого и коричневого тонов, наложенных Саймоном.

Следующим номером шли накладные бедра и груди. Потом Эрику облекли в длинный, до пят голубой с белым шелковый костюм, и все это сооружение увенчал парик из натуральных волос длиной почти до талии. Саймон слегка посеребрил искусственные локоны. Пол отослал своего служащего за туфлями на платформе, которые увеличили рост девушки на несколько дюймов. Когда Эрика взглянула на себя в зеркало, то чуть не потеряла дар речи. Впечатление было грандиозное. Она выглядела, словно Квазимодо, наширявшийся наркотиками. Ее внешность можно было описать тремя словами — неприличная, отталкивающая и вульгарная. К тому же, она казалась куда старше своих лет — Господи, и намного старше. Да, следовало признать, что Саймон постарался от души. Чем больше Эрика вглядывалась в свое отражение, тем больше она поражалась изменениям в себе. Особенно ее развлекли новые длинные волосы. Пол сказал, что она похожа на польскую королеву, возвращающуюся на родину.

— И еще одно, — сказал Саймон, обращаясь к Эрике. — Повтори все то, что тебе придется говорить о себе в отеле «Луахала», если тебя спросят, кто ты и зачем там находишься.

Эрика прикрыла глаза, вызывая в памяти инструкции, которые ей дал Саймон еще до начала переодевания. Когда она закончила, Саймон похвалил ее и повернулся к Полу.

— Планы изменились, — сказал он. — Тебе придется уехать с Гавайских островов.

Японец коснулся пальцами мальтийского креста, висевшего у него на шее. Нервный тик, который время от времени заставлял подергиваться его левый глаз, начался снова.

— Я не понимаю, о чем ты? Я думал, тебе понадобится мое присутствие здесь, хотя бы на тот случай, если позвонит Алекс.

Саймон опустил глаза и стал изучать паркет у себя под ногами. Тогда Эрика поняла, что Саймон уже не надеется найти свою мать в живых.

— Когда Маноа умрет, поднимется такой шум, что будет лучше, если ты уедешь.

Он улыбнулся Полу:

— Ты, наверное, и представления не имел, что на себя навлекаешь, когда выловил меня из океана?

Они обнялись.

Эрика, помня о гриме, делала все от нее зависящее, чтобы не расплакаться и побороть подступившую дурноту.

Часом позже Саймон стоял у дверей роскошного номера в гостинице «Луахала»; одетый в полицейскую форму. Кроме формы, на нем был рыжий парик, а под носом красовались такие же рыжие усы. Фуражку он надвинул глубоко на лоб, так что козырек касался края его зеркальных солнечных очков. В руке он держал предмет, напоминавший очертаниями портативный магнитофон, а у его ног стоял черный атташе-кейс. Саймон взглянул сначала направо, а потом перевел взгляд налево. Справа по всей длине коридор был пуст, но слева были люди. К счастью, они стояли в самом дальнем конце и не обращали на него никакого внимания. Он постучал в дверь еще раз — уже четвертый — но, как и раньше, никто не ответил. Очень хорошо.

Теперь замок. Он был по-настоящему хорош и снабжен панелью электронной сигнализации. Кроме того, у него стоял цифровой код, поэтому, чтобы войти в номер, нужно было или набрать код, или отключить сигнализацию. Очень удобно. Никакой возни с ключами, которые, к тому же, можно потерять. Знаешь код — проходи, не знаешь — стой у двери. Саймону следовало выяснить код за считанные секунды.

То, что он держал в руке, было небольшим компьютером-селектором, который был в состоянии просчитать всевозможные комбинации и обнаружить необходимую. Саймон снова бросил взгляд влево, увидел парочку, все еще дожидающуюся лифта, и решил рискнуть. Обслуживающий персонал и агенты безопасности могли появиться каждую минуту, чтобы убедиться, что такой важной птице, какой считался Марвуд, оказаны все возможные виды гостеприимства. Гавайские острова славились этим.

Саймон подсоединил провод, тянувшийся от компьютера, к панели электронной сигнализации, а затем, нацелив селектор на панель, нажал большими пальцами на две кнопки, располагавшиеся на селекторе. Он не сводил теперь глаз с крохотного дисплея на селекторе, на котором с огромной скоростью замелькали цифры. Что-то вроде игрального автомата. Сначала на дисплее загорелась цифра 5 в левой его части и там осталась. Снова замельтешили цифры и неожиданно рядом с пятеркой появилась и осталась на месте двойка. Через пятнадцать секунд в распоряжении Саймона оказался пятицифровой код, с помощью которого замок запирался. Не теряя времени, он набрал код, перевернул ручку, и дверь открылась. Быстро отсоединив провод от электронной системы замка, он вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Достав из заднего кармана черные перчатки, Саймон тщательно надел их на руки.

Роскошно. Высокие потолки, хрустальные бра, рояль и маленький бар в гостиной. Другой бар в комнате для заседаний. Отдельная кухня, две спальни на двоих каждая, две ванные комнаты, в одной устройство для искусственного загара. Просторная веранда-лоджия с видом на два бассейна и лагуну с соленой водой внизу. Марвуд любил хорошо пожить. Это было очевидно. «Луахала» был одним из новейших отелей, расположенных на берегу океана. Розовое двадцатипятиэтажное здание доминировало над окрестностями и было окружено буйной тропической растительностью. С крыши открывался великолепный вид на пик «Алмазная голова» и океанские дали, а стеклянный лифт за несколько секунд мог доставить постояльца в ресторан, считающийся одним из самых дорогих в Гонолулу. Еще один небоскреб, закрывающий солнце — так Алекс отзывалась о новой гостинице.

Саймон тщательно обследовал каждую комнату. Такую же работу должен будет проделать телохранитель Марвуда Алан Брюс, когда высокие гости займут роскошный номер. Такая уж у Брюса работа. Он станет всюду совать нос, расспрашивать о том, насколько надежна местная прислуга, а главное — обшарит номер комнату за комнатой, чтобы убедиться, что здесь не скрывается злоумышленник, способный причинить зло его хозяину. Когда такой квалифицированный телохранитель, как Брюс, по-настоящему занимается делом, тут уж не скроешься под кроватью или в шкафу. Саймон должен спрятаться в номере, но так, чтобы его не нашли. Он вышел на открытую лоджию и взглянул в северо-восточном направлении на горы Коолау. Горы приковали к себе его внимание — и надолго. Его охватила странная необъяснимая грусть, от которой он постарался отделаться как можно скорее. Через секунду он уже обнаружил место, где можно укрыться. Вряд ли даже Алан Брюс станет его там искать.

Сэр Майкл Марвуд стоял, повернувшись лицом к Раймонду Маноа, на открытой лоджии роскошного номера отеля «Луахала» и, потягивая джин с тоником, изо всех сил старался поддерживать светский разговор. На Марвуде был костюм фирмы Дживс и Хаукиз, рубашка от Турноболла и Ашера, подаренная ему женой на шестидесятишестилетие, и голубой шелковый галстук из дорогого лондонского магазина «Сулк». Дипломат выглядел усталым и подавленным. Перелет из Гонконга доконал его, чему немало способствовала старая американская кинокомедия, которую демонстрировали во время полета. Фильм изобиловал устаревшими непристойными шутками самого дурного свойства, от которых Марвуда просто тошнило.

Несколько минут назад Марвуд, наконец, избавился от назойливых визитеров, желавших приветствовать английского дипломата на гавайской земле. Это была весьма пестрая компания из работников посольства, представителей гостиничного менеджмента и журналистов. В конце концов, он здесь не для того, чтобы решать судьбы мира, а для того, чтобы немного отдохнуть и расслабиться. Кроме того, ему необходимо выполнить поручение, данное гайджином, и чем скорее он сделает это, тем раньше его оставят в покое. Оставшись в одиночестве, он примет наркотик, ставший уже привычным и необходимым злом, сыграет парочку этюдов Шопена и пообедает здесь же, на лоджии. Алан Брюс находился в одной из спален, разбирая багаж. Он распаковывал чемоданы, предварительно отложив в сторону чемоданчик с марками, которые Маноа желал осмотреть лично, и, конечно же, искал надежное местечко, чтобы припрятать запас героина, принадлежавшего Марвуду. По этой причине Марвуд вышел на балкон и увлек с собой местного детектива Маноа, чтобы они могли вместе полюбоваться роскошным видом на океан и горы.

Большой опыт, который накопил Марвуд за столом переговоров во множестве стран, научил его обращать внимание даже на малейшие нюансы человеческого поведения. Что он мог сказать по поводу Маноа? Да ничего утешительного. По мнению англичанина, тот находился на одной из самых ранних ступеней человеческой эволюции. Для всякого, обладавшего минимальной наблюдательностью, это было бы ясно с первого взгляда. Грубые черты лица, холодные, немигающие, словно у кобры глаза, жадность, с которой детектив заглатывал пищу — все говорило в пользу подобной характеристики. В этом человеке ощущалось полное отсутствие сострадания к другим людям, что явствовало из его равнодушия, с которым он повествовал об убийстве Алекс Бендор. Вероятно, Маноа вообще не свойственны нормальные человеческие чувства. Цивилизованный человек не стал бы упоминать о таком неприятном эпизоде вовсе.

Само воспоминание о том, как Маноа появился у него в номере, заставил англичанина содрогнуться от отвращения. Гавайец обращался с людьми, как начинающий политик самого дурного толка. Его манеры были ужасны: похлопывание по спине, пожимание рук, необыкновенная улыбчивость. Ему ничего не стоило обнять совершенно незнакомого человека за плечи и справиться о его самочувствии. Другими словами, худшее, едва ли не гротескное копирование провинциальных американских политиканов. Маноа, как и они, готов на все, лишь бы заручиться поддержкой широких масс и найти союзников среди влиятельных людей. Потом он добрался и до Марвуда, грубо схватил его за локоть и сразу же стал шепотом рассказывать о том, как он разделался с Алекс Бендор три дня назад. Он говорил об этом, пыжась от гордости. Что и говорить, достойное деяние.

Когда они вышли на лоджию, Марвуду удалось сменить тему разговора. Он спрашивал детектива об отеле, в котором остановился, об уровне преступности в Гонолулу, задавал вопросы о ресторане, находившемся на крыше, наконец, о семейной жизни самого детектива. Все, что угодно, только бы не возвращаться к истории с убийством. В свою очередь, Маноа рассказал о местных достопримечательностях — о горе «Алмазная голова», о Перл-Харбор, а также о новом отеле, воздвигнутом усилиями де Джонга совместно с братьями Ла Серрас.

Детектив ткнул пальцем в восточном направлении:

— Горы Коолау. Там я и закопал миссис Бендор.

Марвуд закатил глаза:

— Господи, дружище. Неужели вы не можете позабыть об этом хотя бы на время? Пусть она покоится с миром.

— Как же, успокоилась бы она, если бы ей не помогли! Это была весьма крутая старуха, братец. Вот, взгляни. Это ее рук дело. — Маноа указал на припухлость, которая начиналась рядом со скулой. — Ударила меня, понимаешь, своими же собственными наручниками. Я после этого чувствовал себя, как оплеванный. Ты меня понимаешь?

— Конечно же, я вас прекрасно понимаю. — Марвуд одним глотком допил джин в своем стакане. Затем он повернулся и посмотрел на горы Коолау. — Я знал ее много лет. Очень много лет. Весьма сильная женщина. Она теперь там, высоко?

— Ага. Только найти ее — так никто не найдет. Пусть ищет хоть сто лет. Там есть один заброшенный храм древних гавайцев — неподалеку от старой сахарной плантации...

— Лучше бы вы избавили меня от деталей. Я бы предпочел ничего о них не знать.

— Есть много всего, о чем ты даже не подозреваешь, братец, — Маноа снова изобразил на лице улыбку Чеширского кота.

— Например?

— Например, гайджин намеревается съездить в Америку. Ты знаешь об этом?

Марвуд коснулся перил рукой, чтобы справиться с неожиданной слабостью в ногах:

— Чушь. У него нет ни единой причины туда ехать.

Гордость Маноа по поводу своей осведомленности переполняла сердце:

— А ты когда-нибудь слышал о женщине по имени Касуми?

Он рассказал Марвуду о японке, живущей ныне в Лос-Анджелесе и бывшей замужем за одним из старых приятелей гайджина еще со времен мировой войны. Этого человека зовут Артур Кьюби.

Марвуд почувствовал безмерное удивление:

— Так ты говоришь, что именно Алекс обнаружила местопребывание Касуми? Вот, поистине удивительная женщина.

— Все это в прошлом, братец. В прошлом. Теперь это уже часть истории. Я не говорил тебе, что собираюсь заняться политикой? Так вот, мне хотелось бы у тебя спросить, что ты предполагаешь предпринять по этому поводу?

Марвуд отошел от детектива. Итак, Алекс Бендор мертва, а вместе с ней умерла и частица самого Марвуда. Трудно думать об Алекс в прошедшем времени. Она была такой живой, такой энергичной. Одна из немногих женщин, которых Марвуд уважал. Ему не нравилось, что Маноа постоянно напоминает о ее смерти. Что же касается политических амбиций мистера Маноа — то его, пожалуйста, увольте. Марвуд ушел с лоджии, поскольку ни секундой более не мог терпеть общество этого кретина, этого почти первобытного дебила. Войдя в гостиную, Марвуд громко позвал Алана Брюса.

Саймон висел под лоджией. Он лежал в импровизированном гамаке, который изготовил на скорую руку, обвязав один конец веревки вокруг талии, а свободный конец и тот, который охватывал талию, но болтался свободно, подвязал к обоим сторонам балкона снизу. Кроме того, он сделал веревочную петлю, которая бы облегчила ему подъем вверх. Саймон очень страдал. Руки, ладони, плечи — все его тело буквально горело от боли: не очень-то удобно висеть на веревках на расстоянии девятнадцати этажей от земли. На лбу и на шее Саймона выступили вены. Его трясло от усилий, которые он прилагал, чтобы не выдать своего присутствия напряженным дыханием: на расстоянии нескольких дюймов от него стояли два человека и вели неспешную беседу.

Но Саймон их слышал. Каждое слово.

Он моргал, стараясь стряхнуть слезы, наполнившие его глаза. Ему не хотелось верить в то, что он только что услышал о судьбе своей матери. Неожиданно веревка, на которой он висел, лопнула. Он успел ухватиться за веревочную петлю и теперь висел только на ней одной, изо всех сил стараясь побороть подступившую панику. Только две тонких веревки, образовывавшие петлю, еще немного — и он выпустит веревки из рук и полетит к земле навстречу смерти.

Неожиданно один конец веревки, образовывавшей петлю, отвязался и соскользнул вниз. Петли больше не было. Хотя Саймон крепко привязал оба конца веревки, но тяжесть его тела оказалась слишком велика, и один узел не выдержал. Веревки, которые должны были помочь ему подняться наверх, оказались слишком тонки. Саймон висел теперь только на одной-единственной тонкой бечевке, но и она, как он почувствовал, была готова отвязаться в любой момент.

Уставшие ладони начали скользить, и Саймон стал постепенно съезжать вниз. Тогда последним усилием заставив себя не думать о боли в руках и вызвав в душе образ умершей матери, который один — и только один — мог подхлестнуть его стремительно уменьшающиеся силы, он покрепче уцепился за веревку и рывком подтянулся, ухватившись кончиком пальцев за металлическое основание лоджий. Вот и второй конец тонкой бечевки отвязался, и она полетела вниз, но Саймон уже держался за металлическое основание лоджий двумя руками. Затем левой рукой он ухватился за низ ограждения лоджии и, еще раз качнувшись в воздухе, подтянулся к верху перил. Закинув ногу за перила, он следующим усилием уже перелезал через них. Оказавшись на лоджии, он укрылся за большой пальмой. Отдышавшись, он мысленно поблагодарил мать, а затем связался по радио с Эрикой.

— Сейчас, — произнес он единственное слово в радиопередатчик, приблизив его к губам.

Он снова прикрепил коробочку к поясу, посмотрел в сторону начинавших затягиваться туманом вершин Коолау и кончиками пальцев смахнул слезы, стоявшие в глазах.

Заглянув в гостиную, он увидел, что она пуста. Саймон немного подождал.

Раздался стук во входную дверь. Затем еще и еще. Через несколько секунд в гостиную вошел Алан Брюс. Он появился с левой стороны от Саймона, дожевывая бутерброд, который держал в руке. Он был по-прежнему в пиджаке и галстуке. У двери он приостановился, чтобы отправить в рот последний кусок бутерброда и расстегнул пиджак. Разговаривая через дверь с посетителем, он положил руку на рукоятку пистолета, торчавшего из-под мышки.

Саймон встал, вынул из заднего кармана черные перчатки и надел их. Потом он вошел в гостиную. Медленно, чуть ли не по-хозяйски он двинулся по направлению к спальне, стараясь, не производить шума и не сводя глаз со спины Брюса, моля Бога, о том, чтобы телохранитель Марвуда случайно не оглянулся.

Эрика сунула портативный радиоприемник в сумку, висевшую у нее на плече, подхватила папку и направилась к двери. На секунду она заколебалась, втянула в себя побольше воздуху и, открыв дверь, шагнула в коридор.

К ее платью на груди была пришпилена пластмассовая идентификационная карточка, на которой значилось имя — Ида Руби. Эрика изо всех сил старалась выглядеть так, словно она уже тысячу лет здесь проработала. Тем не менее, ее глаза, скрытые массивными темными очками, непрерывно мигали. Как поется в песне Марты Ванделлам — бежать некуда и прятаться тоже негде.

Это как в покере — твердила она себе. Тебе нужна холодная голова — и тогда блефуй на здоровье.

Она подошла к двери номера Майкла Марвуда и постучала. Один раз, два раза, три раза — наконец ей ответили.

— Ида Руби, — сказала она, когда Алан Брюс спросил, кто стучит. — Я из офиса мистера Берлина. Он менеджер.

— Я знаю, кто это, солнышко. Меня интересует — кто ты такая? — пророкотал бас с сильным шотландским акцентом, отчасти смахивавшим на собачий лай.

— Я — мисс Руби, его ассистент. Он хотел предоставить вам новый код для замка, когда был здесь, но забыл. И ему бы не хотелось называть его по телефону. Я надеюсь, вы понимаете, почему. Мне сообщили, что я должна передать его сэру Марвуду лично.

Она вынула из папки конверт и поднесла его к глазку в двери:

— Мы хотим изменить комбинации во всех номерах. Это предосторожность, которая с некоторых пор стала нашей политикой.

— Неважная работенка, как я погляжу. Ваш управляющий должен был позаботиться об этом заранее. У меня появилась мыслишка позвонить ему и сообщить свое мнение по поводу того, как он выполняет свои обязанности.

Эрика закрыла глаза. Она открыла их снова только тогда, когда услышала, что дверь открывается.

Алан Брюс стоял на пороге собственной персоной, вытянув вперед руку и мрачно глядя на вошедшую.

— Ну что ж, позвольте получить.

— Прежде я должна продемонстрировать вам, как действует замок, — она протянула Алану конверт и уронила его, когда он протянул за ним руку. Шотландец пробормотал какое-то ругательство и присел на корточки, чтобы поднять конверт.

Из-под деловых бумаг, лежавших в папке, Эрика быстро достала шприц, который Саймон приклеил там липкой лентой. Затем она шагнула к телохранителю, скорчившемуся в дверях, и моментально погрузила иглу шприца в левую часть шеи Алана. Она хорошо помнила слова Саймона: «Вонзай его поглубже. И если не сможешь добраться до шеи, то коли в живот».

Брюс, у которого из шеи торчал шприц, ухватил ее за левую руку и втащил в номер. Эрика ударила его в лицо папкой и одновременно ногой в правую лодыжку, когда он попытался повалить ее на пол. Его правая рука уже была под полой пиджака, но неожиданно у него закатились глаза, и он упал на колени. Эрика взяла его пистолет и закрыла дверь номера. Она повернулась именно в тот момент, когда телохранитель рухнул лицом вниз, задев одной рукой за маленький журнальный столик и свалив его вместе с вазой с красными и желтыми гибискусами прямо на себя.

— Алан, что там происходит? Алан? — раздался голос Марвуда из спальни.

Эрика, повернувшись спиной к двери, опустила руку в сумку и судорожно сжала рукоятку пистолета.

Саймон шел в спальню, прямо на звук голоса Марвуда. Он уже прошел коридор, покрытый коврами и увешанный акварелями с видами острова, когда неожиданно снова раздался голос Марвуда, звавшего своего телохранителя. Саймон распластался у стены и замер. Ждать ему пришлось недолго. У него не было с собой оружия; его оружием можно было назвать неожиданность и хладнокровие. Алекс часто говорила: «В тебе много пороха, мой сын. Храни его в прохладном месте».

Саймон снова тихо двинулся в спальню. У дверей он на секунду прижался к стене и заглянул в щелку. Марвуд и Маноа стояли спиной к двери. Они склонились над кроватью и внимательно рассматривали марки, лежавшие между пластиковыми страницами фотоальбомов. Марвуд указывал на отдельные экземпляры детективу и что-то ему объяснял, на что тот важно кивал головой.

Саймон снова откинулся к стене. Закрыв глаза, он сложил руки тыльной стороной друг к другу так, что пальцы сошлись к низу, а потом вывернул их таким образом, что пальцы оказались зажатыми в замок, а ладони смотрели друг на друга. Вытянув руки, он выставил вперед мизинцы и поднял большие пальцы вверх. Тай — четвертый знак в куджи-но-ин. Создан для усиления боевого духа, для лучшей концентрации мыслительных способностей, для битвы. Начертив в воздухе девять горизонтальных линий, Саймон пожелал себе стать невидимкой. Неслышимым. Могущественным. Затем он подумал о матери. Через секунду он шагнул в дверь.

Марвуд и Маноа. Они оба стояли лицом к кровати, разглядывая марки. Саймон неслышно прошел через всю комнату и остановился на расстоянии каких-нибудь двух футов от очаровательной парочки. Они ничего не заметили. «Маноа первый, — подумал Саймон. — Он наиболее опасен».

Мгновенно подпрыгнув, Саймон обрушил ногу на правое бедро Маноа. Почти одновременно его правый каблук воткнулся в левое ахиллесово сухожилие детектива, разрывая его и заставляя Маноа кричать от боли. Когда детектив осел на ковер, Саймон нанес ему удар кулаком в основание черепа. Сильный удар — его оказалось вполне достаточно, чтобы заставить детектива замолчать и почти лишить сознания. Но не убить. Маноа был жив. Пока что.

Саймон нагнулся над детективом, вытащил у него из кобуры револьвер тридцать восьмого калибра, а потом взглянул на Марвуда.

Марвуд отступил назад и прошептал:

— О, Господи, только не это. — А потом снова воззвал к Алану Брюсу.

Саймон выпрямился:

— Алан не придет. Быстро на пол, лицом вниз, пожалуйста.

— Вы не полицейский — уж это я знаю точно. Я сейчас же вызову службу безопасности отеля.

— На пол, я сказал.

Марвуд взглянул в сторону спальни, и его лицо вытянулось еще больше. Саймон же даже не повернулся на звук шагов. Он только спросил:

— Эрика?

Девушка вошла в спальню Марвуда, держа в обеих руках пистолет, который был нацелен в живот англичанина.

Дипломат медленно укладывался на пол, неожиданно постарев на несколько лет — колени у него дрожали, а руки подгибались. Тем не менее он выполнил приказ Саймона и послушно вытянулся рядом с Маноа.

Никаких следов — сказал Саймон себе. Никаких следов на Маноа. Он подошел к одной из двух кроватей, стоявших в номере, нагнулся к изголовью и выудил оттуда свой атташе-кейс.

Вернувшись к Маноа, он снял с детектива туфли и носки. Но, когда он хотел расстегнуть на нем ремень, детектив попытался оттолкнуть его. Тогда Саймон протянул руку, ухватился за половые органы гавайца и сильно сжал их. Маноа — весь в поту, скрипя зубами, сделал громкий выдох и откинулся на спину.

Саймон расстегнул брюки Маноа, потом стянул их с него вместе с шелковыми боксерскими трусами. Марвуд, приподняв голову, наблюдал за действиями Саймона широко открытыми от страха и любопытства глазами. Саймон открыл кейс, вынул стерилизатор и выбрал шприц, в котором была бесцветная жидкость. Нагнувшись над распростертым Маноа, он сделал ему укол в паховую область чуть повыше пениса, старательно загоняя иглу в тело детектива как можно глубже. Детектив, снова вскрикнул. Марвуд при виде операции, которую Саймон произвел над Маноа, закрыл глаза и уронил голову на ковер.

Положив шприц и стерилизатор в кейс, Саймон раздел Маноа догола. На этот раз детектив не оказал сопротивления. Глаза его остекленели, мышцы стали дряблыми, а из уголка рта тонкой нитью потекла слюна.

— Укол не убьет тебя, — сказал Саймон, — он тебя парализует и лишит возможности двигаться в течение восьми-девяти часов. Потом тебе станет лучше. Препарат повлияет на твои умственные способности. Довольно скоро ты потеряешь способность мыслить.

Маноа мигнул и попытался заговорить. Его глаза следили за Саймоном. Тот же, приблизив лицо к уху детектива, прошептал:

— Я сын Алекс Бендор.

— Господи, — только и сказал Марвуд и отвернулся.

Саймон схватил Маноа под мышки и оттащил его ставшее тяжелым тело в ванную комнату рядом со спальней. Там Саймон положил детектива на диванчик и включил установку ультрафиолетового облучения на максимальную мощность. Маноа получал все по максимуму — максимальное количество тепла, максимальное время излучения. С минуту Саймон наблюдал за выражением лица детектива, пока не убедился, что тот понял.

— Да, — утвердительно кивнул он. — Именно таким способом ты отправишься в лучший мир.

Простыни на диванчике приобрели розовый оттенок, а затем малиновый. Саймон чувствовал, как усиливается жара. Он видел, как Маноа собирал силы, чтобы открыть рот, но так и не смог этого сделать.

Джон Канна обучил Саймона искусству составления ядов. Некоторые из них убивают, говорил Канна. Другие парализуют. Есть такие, которые поражают мозг, и такие, от которых человек слепнет. Яд — точно такое же оружие, как нож или меч. Или рука человека, или его нога. Учись готовить свои собственные яды — из сырой рыбы, скорпионов, из яблочных семечек, сливовых косточек, миндаля. Яды, которые быстро действуют и не оставляют следов. Свое умение Саймон использовал во Вьетнаме — и с большим успехом.

Он видел, как кожа Маноа покрылась потом, затем стала на глазах розоветь. Казалось, детектив молил глазами его помиловать. Саймон вышел из ванной.

В спальне он присел на корточки возле Марвуда и мягко перевернул его на спину.

Дипломат рыдал:

— Мне ужасно жаль, что все так случилось с вашей матерью. Правда, жаль. Она мне очень нравилась. Мы встречались еще в годы войны и отлично поладили друг с другом.

Он не сопротивлялся, когда Саймон снял с него пиджак, ослабил галстук и закатал его левый рукав.

— Великолепная женщина, — продолжал Марвуд. — Совершенно великолепная. Я познакомил ее с вашим отцом, знаете ли.

Саймон снова достал свой стерилизатор. Он выбрал еще один шприц и взял Марвуда за левую руку. Дипломат не оказывал ни малейшего сопротивления, зато продолжал говорить:

— У меня не было выбора. Честное слово, не было. Вы не знаете де Джонга. Это не человек — дьявол. Он просто из какого-то другого мира. Как это сказано — дьявол есть лев рыкающий, бродящий вокруг и ищущий, кого бы сожрать. Святой Петр. Послание пятое. Стих восьмой.

Саймон сделал ему укол в сгиб локтя. Марвуд, уставившись в потолок, затих. Саймон сделал еще несколько уколов в том же месте. Неожиданно Марвуд приподнялся и сел. Сначала он посмотрел на собственную руку, потом на Саймона.

— Героин, — сообщил ему тот. — Моя мама говорила, что вы любитель.

Марвуд нахмурился, потом улыбнулся.

— Правда? Как же она узнала, хотелось бы знать? Неважно. Она всегда была слишком умна.

Марвуд почувствовал, как его охватывает теплая волна и несет, несет...

— Никогда не принимал его таким образом. Я...

Он задергался, схватился за сердце и задохнулся.

Героин раздобыл Пол вчера вечером в баре для гомосексуалистов. Саймон не знал, что значит уколоться этим снадобьем, да и знать не желал. Точно так же он не знал, каких только пышных названий не удостаивалась эта отрава. А их было немало — молочный сахар, детская присыпка, порошковое молоко и все такое прочее. Какая разница? Просто в героин он добавил немного стрихнина, который Алекс хранила для того, чтобы травить крыс. Всего за несколько минут он убил Марвуда.

Саймон собрал одежду Маноа, отнес ее в ванную и аккуратно повесил на стул перед туалетным столиком. Там же он оставил револьвер тридцать восьмого калибра, принадлежавший детективу. Кожа Маноа начала дымиться. Саймон проверил показания прибора, увидел, что все они по-прежнему стоят на максимуме, и вышел.

В спальне он поднял Марвуда и уложил на кровать, в то время как Эрика укладывала пластиковые листы с марками в один из небольших чемоданов, принадлежавших Марвуду. Саймон достал из своего чемоданчика фуражку полицейского и надел ее. Затем он вынул три никелевые контейнера с героином, несколько листочков фольги, обожженную ложку и зажигалку. Все это он положил на ночной столик рядом с кроватью Марвуда. После этого он снял брючный ремень с Марвуда и крепко перетянул ему левый бицепс. Так поступает всякий наркоман, прежде чем уколоться.

Англичанин лежал на спине, закрыв глаза и широко разбросав руки. Он не двигался.

— С опозданием на сорок лет, — прошептал Саймон.

В гостиной Эрика с чемоданом в руках наблюдала за тем, как Саймон оттащил Алана Брюса на диван и налил ему водки в рот, а также облил воротник и грудь его рубашки. Телохранитель не был ни убит, ни парализован. Он просто находился без сознания и должен был пробыть в таком состоянии еще несколько часов. Когда он придет в себя, проблема пьянства при исполнении служебных обязанностей будет самой меньшей из всех, которые возникнут перед ним.

Саймон подошел к телефону и позвонил портье. Он назвался Аланом Брюсом и сказал, что сэр Майкл Марвуд просил его не беспокоить впредь до особого уведомления. По этой же причине он просил не соединять его номер, если последуют телефонные звонки.

Потом он подошел к Эрике, взял ее за руку и кивком указал на дверь. Она ушла первой. Саймон подождал десять минут и тоже вышел из номера, тихо притворив за собой дверь.

Глава 28

Лос-Анджелес

Август 1983

Джо Д'Агоста стоял под мексиканской раскидистой пальмой вместе с Саймоном Бендором и наблюдал за входом в больницу, где умирала Касуми Коль. Д'Агоста носил белую рубашку с короткими рукавами и брюки из полиэстера. На Саймоне были надеты белые джинсы и зеленая рубашка. Д'Агоста посмотрел в небо и сказал, что погода в Калифорнии на удивление холодная, и ему следовало бы привезти с собой свитер из Нью-Йорка. Конечно, у него был пиджак, но он одолжил его Эрике, которая стояла и разговаривала с Полом Анами на лестнице, ведущей в госпиталь.

— Господи, — сказал Д'Агоста, — когда я увидел Эрику в аэропорту, я не поверил своим глазам. Меня чуть не стошнило. Я до сих пор удивляюсь, что завтрак не полез у меня через нос. А потом она зашла в женский туалет и вышла, как обычно появлялась всегда — красивой и подтянутой. Если бы ты не сказал, что это ; — она, я бы в жизни ее не узнал.

Саймон подул в руки, сложенные в кулак.

— Она все время вела себя, как надо. Более того, если бы не она, у меня бы ничего и не получилось.

— Похоже, что ты можешь сделать из меня фанатика. Я, наконец, поверил в твою звезду, когда оказалось, что ты смог разделаться с этими скотами, как и обещал. Чистая работа. Д'Агоста покрутил головой:

— Мне жаль, что так случилось с Алекс. Она была, что называется, отличным парнем. Она не думала о себе, как ты знаешь. Во время войны с ней работали три парня, которых прикончил гайджин. И она постаралась отплатить за них в полной мере. В этом проявилось благородство ее души. Она никогда не забывала про них.

Он увидел, как слезы наполнили глаза Саймона, и торопливо сказал:

— Уж слишком много я треплюсь. Прости. Мне бы следовало помолчать.

Саймон отрицательно покачал головой:

— Нет, как раз в твоих словах, возможно, и заключена истина. Человек не должен жить только ради себя. А ведь я всю жизнь жил именно так. Иногда стоит помочь другим. Жаль только, что хорошие мысли приходят к нам слишком поздно. Если бы я был с ней с самого начала...

Саймон опустил голову.

— Да, мне следовало бы помочь ей с самого начала.

Д'Агоста помолчал, а потом сказал, что новости о судьбе Молли, скорее всего, в ближайшее время станут достоянием общественности. Рыбакам удалось выловить в заливе Ямайки чрезвычайно странное плавучее устройство — поплавок, на котором находился торс белой женщины. Голова, руки и ноги отсутствовали. Возраст между двадцатью и двадцатью пятью годами. Опознать торс, по сообщениям прессы, было невозможно, но Д'Агоста чуял, что это не кто иная, как Молли.

Саймон посмотрел на Эрику:

— Пока не узнаем наверняка, девочке говорить не стоит.

Д'Агоста вздохнул:

— Ты прав, как всегда. Впрочем, хочу сообщить тебе еще одну вещь. Вполне возможно, это тебя заинтересует. Недавно прикончили Тукермана. Две пули двадцать второго калибра попали в сердце.

— Да ну?

— Говорят, что в него стреляли из пушки с глушителем. — Д'Агоста потер ладони.

— Черт! А ведь хотел взять свитер. Думал, как дурак, что здесь всегда тепло. Кстати, Тукермана застрелили, когда он шел на работу. Как все шел. Сволочь. Ну и получил пулю. Никто не слышал, никто не видел. Как написали в газете, Тукерман сидел на пароме и читал газету. Там его и нашли. Но газету он уже не читал.

— Любопытно. А разве у Тукермана не было телохранителя?

Д'Агоста пожал плечами:

— Был, конечно. Но работал не всегда.

Джо посмотрел на огромное здание «Лос-Анджелес таймс», которое занимало целый квартал.

— Видишь ли, телохранитель не может следовать за тобой все время. Не очень практично. Полиция считает, что его ухлопал какой-нибудь не слишком довольный клиент, который чаще посещает публичный дом, нежели церковь.

Д'Агоста увидел, как потрепанный «бьюик» подвалил ко входу в госпиталь. Оттуда вылезли мексиканец и молодая латиноамериканка, которые помогли выйти беременной женщине из машины и подняться вверх по лестнице.

Д'Агоста тем временем говорил, что Тукермана убили, скорее всего, по той причине, что он слишком много знал о воре и его скупщике, пытавшемся спрятать девушку, о найденном торсе которой трубили теперь газеты. Девушка девушкой, но Д'Агоста считал, что причиной убийства стало то, что Тукерман слишком близко подобрался к вору, ограбившему его дом. Девушка, кстати, была связана — насколько, конечно, слышал об этом Д'Агоста — с грабителем, так что — по мнению Д'Агосты — если бы Тукерман стал копать, то вполне возможно докопался бы до грабителя.

Саймон посмотрел на небо.

— Интересные вещи ты говоришь. Но еще интереснее пушка. Надеюсь, с ней все нормально?

— Кто его знает, приятель? Говорят, что ее разломали на куски и по частям спустили в канализацию. А особенно крупные куски похоронили в Потомаке.

Саймон улыбнулся:

— Ну и прекрасно.

— Рад слышать, что все удачно сложилось.

— Я старался. Кстати, ты знаешь, что за нами следят? — Саймон потер шею и махнул рукой Эрике и Полу. — Правда. Две машины. «Тойота» на углу и «форд» рядом с автобусной остановкой.

— Не так уж плохо, парень. Совсем неплохо. Люди де Джонга наготове.

— Естественно, как говорят здесь. Ты в порядке?

Д'Агоста похлопал себя по животу, где под ремнем был засунут револьвер тридцать восьмого калибра.

— Домой без револьвера не ходи. Жаль, что у меня нет малютки, чтобы заменить утонувшую пушку. С этим тебе придется подождать.

Саймон поднял руки над головой и пошел навстречу Эрике.

Они вошли в госпиталь. За ними последовали Пол и Д'Агоста. Люди гайджина наблюдали за их действиями в абсолютной тишине.

На втором этаже Саймон и Артур Кьюби молча смотрели в темнеющий двор. Рядом с ними в кислородной палатке спала Касуми.

— Так вы говорите, что он действительно приезжает в Америку?

— Да. Он знает, что она жива и замужем за вами.

— Слушайте, а почему вы считаете, что он меня убьет?

— Да потому, что вы забрали то, что принадлежит ему. Моя мать знала де Джонга лучше, чем кто бы то ни было. Она знала, что ему захочется прийти к смертному одру Касуми при любых обстоятельствах.

— Но ведь Алекс погибла?

— Да.

Кьюби отвернулся от окна и посмотрел на Саймона:

— По большому счету, и ты, и твоя мать заманили нас в ловушку.

— Это вы вторглись в жизнь моей матери сорок лет назад. Хотя она вас не приглашала. Поэтому мне наплевать на ваши слова. Де Джонг приезжает сюда, чтобы похитить вашу жену и прикончить вас. Де Джонг жив. И он знает, где живете вы. А теперь подумайте, сколько вам еще осталось жить.

Плечи Кьюби безвольно опустились:

— Ваша мать была великой женщиной. Приношу вам свои соболезнования. На свете не было сильней ее; я не знал женщины лучше. Она лучшая из лучших.

Немец взглянул на жену:

— История повторяется. Те, кто был с нами, собираются опять. Де Джонг, Касуми, даже я, который боялся его сорок лет назад, точно так же, как я боюсь его сейчас.

Кьюби посмотрел на Саймона:

— Что мне делать?

Глава 29

Йокогама

Август 1983

Руперт де Джонг вошел в бутсума — маленький храм с алтарем, находившийся на первом этаже его викторианского дома. Обтянутая рисовой бумагой дверца неслышно задвинулась за ним. Он прошел через всю комнату и остановился в углу, где находился алтарь — бутсудан. Туда он положил веер Касуми, головку куклы и фотографию, которую ему переслал Маноа. На гайджине было белое шелковое кимоно, головная повязка белого шелка и таби. Единственное, что свидетельствовало о его гневе, — были раздувающиеся ноздри.

Причиной его гнева стало дело с исчезнувшими марками, а также необъяснимая гибель Марвуда и Маноа. Телефон де Джонга звонил, не переставая, с тех пор, как китайцы узнали, что лишились пятидесяти миллионов. Этот факт гайджину пришлось признать, когда выяснилось, что банкиры на Каймановых островах вовсе не собираются переводить деньги на счета китайцев. Генерал — командующий войсками Фуджунского военного округа — заявил гайджину, что будет ждать своих денег не дольше трех дней. Никаких оправданий и отказов он выслушивать не намерен. Правительство Китайской Республики прознало о том, что марки на кругленькую сумму уплыли из страны, и потребовало от генерала незамедлительного возврата средств, которые именовались «народными».

В доме гайджина побывали два высокопоставленных чиновника из японского Министерства иностранных дел, которые сообщили, что операция с марками может осложнить отношения Страны восходящего солнца с ее огромным соседом. С одной стороны, лидеры Китайской коммунистической партии смотрели сквозь пальцы, когда крупные бонзы из номенклатуры наживались не совсем честными путями, с другой — они время от времени казнили особо зарвавшихся, когда те попадались с поличным. Все это пышно именовалось «китайским социалистическим путем развития». Таким образом, в случае казни кого-нибудь из китайских партнеров гайджина вина за это пала бы целиком на него. Чтобы избежать последствий, гайджину было необходимо как можно скорее вернуть марки, в противном случае он лишится поддержки японских политиканов и приобретет могущественных врагов в лице китайских партийных бонз. Сама жизнь оябуна оказалась бы поставленной на карту.

Гайджин никому не сказал о своих подозрениях, хотя, признаться, он был совершенно уверен, что марки взял сын миссис Бендор. Только этот молодой лев, появившийся на свет из чрева Алекс Бендор, был в состоянии провернуть подобное дело и отправить на тот свет Марвуда и Маноа и обставить все таким образом, что их смерть в глазах непосвященных выглядела случайной. Да, случайной, но от этого не менее странной. Марвуд умер от слишком большой дозы столь любезного его сердцу героина, а Маноа по причинам, известным теперь только ему и Богу, зажарил себя под ультрафиолетовыми лучами установки для искусственного загара.

Сначала гайджин подумал, что это работа Алана Брюса, решившего таким образом сорвать куш для себя лично. Он попросил Фрэнки поспрашивать его по данному поводу. Фрэнки исполнил просьбу крестного отца, в результате чего мистер Брюс покинул нашу общую юдоль скорбей и печалей. Правда, прежде чем отправиться в последнее в жизни путешествие, мистер Брюс весьма активно отрицал свою причастность к смерти патрона и гавайского детектива. Гавайская, а вслед за ней и мировая пресса неистовствовала. Смерть Марвуда и Маноа проходила как «удивительная тайна, достойная пера Агаты Кристи». До сих пор, правда, упоминаний о причастности якудзы к происшедшему не было. Но де Джонг, прагматик и пессимист по натуре, ждал этого. А самое главное: как, скажите на милость, Саймон Бендор пронюхал о марках?

Де Джонг отвернулся от алтаря и взглянул в сторону зашторенного окна. Когда оно было открыло, из него открывался вид на кладбище, где хоронили иностранцев. Несколько минут назад со стороны кладбища на барабанные перепонки де Джонга обрушилась страшная какофония. Усиленная десятком динамиков кассетных магнитофонов, в дом де Джонга ворвалась чудовищной силы и громкости ритуальная музыка. О-бон. Святотатство и мерзость. На кладбище загорелись огни. Не маленькие и мирные, но огромные и опасные. По-видимому, их разожгли пьяные негодяи, заполнившие в последнее время улицы Йокогамы. За две недели фестиваля Бон люди просто одичали. А ведь впереди еще две недели празднеств! Местные жители, иностранцы и туристы жгли светильники и напивались до чертиков. Просто светопреставление какое-то.

Фестиваль О-бон стал оправданием свинского поведения. Каждую ночь сотни танцующих заполняли улицы, храмы, паркинги. Они собирались на любой площадке, на которой можно было установить барабан, отбивавший ритм. Разодетые в праздничные летние кимоно, люди пели, смеялись и ели жареную кукурузу, запивая ее сакэ, и размахивали всевозможными светильниками и бумажными фонариками. Ну, хорошо, пусть они танцуют и веселятся где-нибудь там, в городе, но они норовят забраться на холм, где стоит дом гайджина — да не только на холм, но и на кладбище, которое выходит на задний двор его владения.

Два человека по-прежнему охраняли фасад дома и входные двери, но троих он был вынужден послать за кладбищенскую ограду, чтобы прекратить адский грохот, доносившийся оттуда. Шум не давал гайджину возможности сосредоточиться и отвлекал его от медитации, которой он предавался у алтаря. Но более всего гайджину хотелось, чтоб его люди потушили костры. Уж слишком близко от его дома горело. Какую-нибудь случайную искру занесет ветром, и что тогда?

Де Джонг велел телохранителям плотно закрыть все двери и окна. Как иначе он избавится от дыма и шума, мешавших ему отдаться воспоминаниям о Касуми? Хэй, она жива. Это установленный факт. Его люди в Лос-Анджелесе подтвердили, что она находится в местном госпитале и в самом деле замужем за Артуром Кьюби — Оскаром Колем, как он себя теперь называет. Они также подтвердили, что Саймон Бендор находится поблизости и ждет того момента, когда гайджин явится к Касуми. Мистер Бендор и его сторонники — Джозеф Д'Агоста, Эрика Стайлер и Пол Анами — расположились в помещении больницы. Артур Кьюби поспешно выдумал для них неплохое прикрытие — он объявил, что все они являются родственниками его жены или его самого. По этой причине им всем предоставили помещение на том же этаже, где находилась палата Касуми.

Автомобиль «скорой помощи», на котором Касуми будет доставлена к гайджину, доставит заодно и самого мистера Бендора. Его единственным шансом убить оябуна является постоянное дежурство у постели больной.

Де Джонг покинет Японию сегодня вечером и прилетит в Калифорнию вечером следующего дня. Дело о марках будет решено в ближайшее время. Что же касается Касуми, то он или привезет ее в Японию, или вернется назад с прядью ее волос, поскольку таково было его обещание. Если он сдержит его, то ему обеспечены почет и непреходящая слава во всех дальнейших перевоплощениях. Он уже в таком возрасте, что пора подумать о достойной смерти.

Ему предоставляется редкая возможность возвеличить себя после смерти. Возвращение пряди волос Касуми на родину означает для него отдать должное всему тому, что он любил и ценил в этой жизни. Он просто обязан выполнить обещанное. Выполнить долг означает для настоящего самурая прославиться в веках. Даже пятьдесят миллионов долларов не в состоянии купить бессмертие. А прядь волос Касуми и есть его шанс на бессмертие. Там, в стране, откуда не возвращаются, он встретит своего старого друга — барона Канамори и многих других. Он поведает им о своей верности слову и всему тому, что для него было дорого — друзьям, стране восходящего солнца, его якудза и, конечно же, Касуми.

Медитация.

Де Джонг сел на зафу — маленькую голубую подушку — и сложил ноги в традиционной позе лотоса: левая ступня на правом бедре, правая — на левом. Тело гайджина напряглось и застыло. Глаза он полузакрыл, а руки положил на бедра — ладонями вверх. Левую на правое бедро, правую на левое. Дыхание оябуна изменилось — вдыхал он медленно и почти незаметно для глаз, зато выдыхал с силой. Гайджин старался задать легким мерный, спокойный ритм. Потом он сконцентрировался, стараясь на время позабыть обо всем и сосредоточиться только на образе Касуми. Теперь уже ничто — ни музыка и крики, доносившиеся со стороны кладбища, ни запах дыма, который изрыгали желтые языки пламени, не могли ему помешать. Его душа устремилась к Касуми. В его воображении они снова были молоды. Видение согрело и успокоило его, и оябуна даже стало клонить в сон.

Через несколько минут он открыл глаза и посмотрел в сторону алтаря. Он увидел рисовые колобки, чай и сладкое соевое повидло. Все это он положил перед фотографией Касуми. Это было приношением де Джонга, его даром возлюбленной. Он увидел головку куклы, ее веер и фотографию, на которой они были запечатлены вдвоем в Шинтоистском храме перед тем, как гайджин отправился в Швейцарию.

И еще он увидел дневник Касуми и прядь ее волос.

Де Джонг потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Он даже протер глаза, чтобы удостовериться, что это не сон. Шок приковал его к месту. Когда он поднял руку, чтобы взять дневник, его рука тряслась. Дневник подлинный. Волосы тоже. Нет, ему ничего не привиделось. Он открыл тетрадь, перелистывал страницы, смотрел на детский почерк Касуми, читал написанные ею слова. Глаза его наполнились слезами. Что-то выпало из дневника, и де Джонг нагнулся, чтобы поднять.

Фотография. На ней де Джонг и двое детей Фрэнки Одори.

Неожиданно за спиной де Джонга послышался шепот:

— С ее помощью я добрался до вас.

Де Джонг медленно повернулся и увидел фигуру человека в черном. Гайджин хорошо видел пришельца, но его разум отказывался верить в то, что в его собственном доме находится чужой. Таких храбрецов на свете не существует. Их просто не может быть. Де Джонг все видел и слышал, но отказывался верить, что инстинкты могли до такой степени подвести его.

— Шум и огонь. Неплохо придумано, — сказал Саймон.

Он протянул левую руку, схватил де Джонга за кимоно на груди и рывком бросил его на пол. Англичанин лежал на животе, а Саймон сидел у него на спине. Он прижимал спину де Джонга коленом, а рукой давил на затылок так, что лицо гайджина все больше вжималось в плетеный мат на полу. В правой руке Саймон стискивал тонкий и острый, как игла, стилет. Нагнувшись над оябуном, он ввел лезвие в ухо англичанина и надавил. Клинок вошел легко, а Саймон продолжал его проталкивать все глубже, пока рукоять стилета не коснулась уха.

Де Джонг вздрогнул, но почти сразу же затих. Он только один раз вздохнул и тут же умер.

Саймон извлек стилет, вытер его о брюки и посмотрел, не идет ли кровь из уха де Джонга. Когда он увидел, что крови нет, то поднялся на ноги и встал во весь рост. Он подошел к алтарю, задул свечи и направился к дверце, обтянутой рисовой бумагой. Он приоткрыл ее, убедился, что в коридоре никого нет, и выскользнул из комнаты.

Он двигался в сторону заднего двора дома, туда, где пахло дымом и виднелись языки пламени. Он слышал, как за стеной переругивались японцы, пытаясь потушить костры и заставить замолчать магнитофоны, которые Саймон прикрутил проволокой к надгробиям и верхушкам деревьев.

На цыпочках Саймон дошел до самого последнего окна в конце холла, вылез через него на улицу и сделал то, что делал всю жизнь. Он побежал по направлению к огню и дыму, по направлению к людям, которые кричали друг на друга, метаясь среди памятников и надгробий. Как всегда, он бежал навстречу опасности.