Газета День Литературы # 100 (2004 12)

Георгий Судовцев ВЕЛИКИЕ ГОРЫ

Я видел Великие Горы весной.

Поэтому я сижу среди сада

и перекладываю камни в траве.

Юность, и зрелость, и старость — названья

тем, кто идёт перед нами, за нами.

А мы для себя остаёмся собой.

Этой весной всё я вижу иначе,

и даже подарки далёких друзей

кажутся напоминаньем о смерти.

Щегол чёрно-красный в клетке из прутьев

ивовых — снова запел. Я бы не смог

петь в одиночестве так даже весной.

Шёлковой нитью связал я дороги:

на север, на юг, к восходу, к закату.

Спутницей мне стала собственная тень.

Чем выше уходит дорога твоя,

тем шаг твой достойнее сотни шагов,

ведущих равниной, и тысячи — вниз.

Целую жизнь я скитался по миру,

не выходя за привычные стены.

А ныне, скиталец, обрёл я свой дом.

Хворост несу — на ночь огонь развести.

Остановлюсь отдохнуть у развалин

древнего храма, чьи боги — забыты.

Флот облаков уплывает на запад,

где остывает усталое солнце.

Долго стою, размышляя о ветре.

Утренний дождь застаёт меня спящим.

Открою глаза и продолжу свой путь.

Но кого же разбудят слёзы мои?

Тушь растираю неспешно на камне.

Горы подёрнуты утренней дымкой,

а мотылёк всё порхает, порхает.

Скользнула тень от бабочки летящей —

и гусеница замерла тревожно:

такая смешная в зелёной траве!

Разве увижу Великие Горы,

если не стану смотреть неотрывно,

всегда и везде, где бы ни был, — на них?

Превозмогая дорогу к вершинам,

выше становится в горы идущий.

Но и вершины становятся выше.

Озером горным не станет болото,

даже поднявшись поближе к вершинам:

а как же лягушки, камыш, комары?

Ноша моя тяжела не по силам.

Хотя не видна, но и сбросить нельзя:

ни отдохнуть, ни помощника выбрать.

Может, что лишнее? Огниво, кисти,

тушь и бумага в бамбуковом стебле?

Может, что лишнее в сердце осталось?

Лёгкая стая из птиц разноцветных

с веток слетела, чтоб место оставить

новой, зелёной — дождусь ли весною?

Каждый листок вновь становится миром,

оброненным ветром у ног невзначай.

Так трудно подняться. Так трудно уйти.

Имя моё помнят камни и травы,

а сам я забуду его навсегда.

Спрошу — и уже не услышу ответ.

Зимнею ночью присел у жаровни,

и долгие-долгие песни сверчка —

что угольки: то погаснут, то вспыхнут.

Жемчугом светятся зубы красавиц,

но под жемчужной луной у прибоя

груды встречаю погибших ракушек.

Если увижу, что впрямь разделимы

зло и добро в этом мире, как должно,

то мир не достоин существованья.

Думаешь, столько прошел и увидел,

исполнился мудростью, можешь учить?

Глупец! Ты ещё и не начал свой путь!

Горные тропы! О, сколько сандалий

сплёл я — и что же? Да все износились.

Дальше пойду, словно ребенок, босым!

Великие Горы были безмолвны.

Я, человек, рассмеялся над ними —

и эхо моё оглушило меня.

Бегущую воду, горящий огонь,

детей, создающих миры из песка,

могу созерцать почти бесконечно.

А бесконечность подобна дороге,

лежащей в горах, подобна молчанью,

лежащему в речи, и камню в траве.