Газета День Литературы # 128 (2007 4)

Олег Кочетков РОЖДЕНИЕ

МЕТАМОРФОЗА Радикальные веянья новы:

Из антихристов – в богословы!

Из писателей – в робу вахтёров.

В гардеробщики – из актеров!

И ни удержу, и ни меры:

Из банкирского лобби – в премьеры!

Не от женских потуг – из пробирки!

В новорусские – из Бутырки!

Из учительницы – в проститутки!

Не о духе молва – о желудке!

В вышибалы из офицеров!

Культ зубов и отсутствие нервов.

Что считалось всегда трали-вали –

Удостаивается медали,

А с экранов орущее блядство –

Всероссийского лауреатства!

Обхохмили всё, обворовали.

И так далее, и так дале...

На Руси от сего холокоста –

Патриоты обычные просто

Превратились, как это ни сложно,

Окончательно и безнадежно,

До последней сердечной икоты –

Просто в лютые патриоты!

НА ПРОГУЛКЕ Ну что, хромоногий дружище,

Так скорбно глядишь на меня?

Осталось одно пепелище

От нашего ясного дня.

От нашего крестного хода

И стати державной, святой,

И от золотого народа –

Один только нимб золотой!

Одно только гордое имя...

Хоть к небушку руки воздень!

Столица с огнями чужими

Да пустошь родных деревень.

Как славно, что жизнью иною,

Дружище, твоя занята.

Трусцой ковыляешь за мною

И веешь вопросом хвоста.

Вживаешься в мир этот бренный,

Как тошно в душе и вокруг!

Мы были – надежда вселенной,

А ныне изъяли наш дух...

Куда же теперь нам, мой верный,

Последний мой преданный друг?

* * * Пахнет сумрак сырою листвой,

Холодеют задумчиво лужи,

Даль молчанья… И голос живой,

Даже самый любезный – не нужен.

Одиноко вокруг, и во мне,

И от этого – сердцу услада.

Оно льнет, от меня в стороне,

К глубине опустевшего сада,

Где на ветках сиротски плоды,

Кое-где сохранившись, мерцают,

Где от немощной красоты

Забытья оно тает и тает...

И в бессилии превозмочь

Истекающую сердечность –

Переходит в желанную ночь,

Преходящую в бесконечность…

* * * Ни печали, ни сплина,

Ни хандры, ни тоски.

Золотая равнина,

А на ней – колоски.

Время жатвы приспело,

Я труда не боюсь,

Принимаюсь за дело –

В сердце – русская грусть!

И причины нет вроде,

Но за что на возьмусь:

А она – на подходе –

Эта русская грусть!

Я то трезвый, то пьяный,

То грешу, то молюсь!

А в душе постоянно –

Непонятная грусть.

Встану рано сегодня

И вокруг оглянусь:

Боже, это ведь – Родина!

Ах, ты Мать моя – Русь!

Беспросветная грусть...

* * * Безжалостный день дотлевает

Над бедной моей стороной.

Чернее в душе не бывает,

И сердце исходит виной,

И зрелым сознаньем бессилья,

В котором – последняя страсть:

Скрестив свои руки, как крылья,

Ничком в это небо упасть!

До стона вдыхая, до крови

На стынущих, мглистых губах

Тоскующий сгусток Любови,

Саднящий в родных небесах

О нашем поруганном крае,

Где нам только место и есть

Одно лишь – землица сырая,

Где наша скорбящая персть,

Навеки смешавшися с нею,

Нездешний продолжит свой путь,

Чтоб впредь никакому злодею

Уже нас с него не свернуть!

* * * Покидаю Лужковское сити,

Где мне всё – ни по мне и не так.

Остается одно только: выйти

На заросший травою большак,

По обочинам – клевер с ромашкой,

Колокольчики, да васильки,

И сердечко ликующей пташкой

Ввысь выпархивает из-под руки!

А простор – не измерить судьбою,

Даль широка, а ширь далека!

Становлюсь я здесь снова – собою,

До пульсирующего желвака,

На безропотных скулах славянских…

И, наивный, бреду в грусть полей,

К ней, оставшейся в снах мессианских,

К невозвратной России моей!

ОТВЕТ Всеми странами мира обласкан и зван

Прикатил по стопам Айседоры Дункан,

Подсластить нам разруху – на то и талант,

На гастроли из Штатов – один музыкант!

За почти интерес, а не ради куска.

Он был принят в Кремле – самым первым вождём.

И про голод на время забыла Москва,

И стонала галерка в театре Большом!

Но лишь браво и бис перестали звучать,

Робкий голос спросил из живой тишины:

"Вы могли бы сейчас нам, маэстро, назвать

Музыкантов великих из Вашей страны?"

На мгновенье всего в ожиданье затих,

И взорвался потом, и обрушился зал!

Когда всех соплеменников лучших своих

Поименно великий маэстро назвал.

Но вскочил над плесканием радостным рук,

И заблеял какой-то лоснящийся фрак,

Усмиряя одесский, с трудом, воляпюк:

"А сбежавший к вам, русский, Рахманинов – как?"

И повис на сверкающих люстрах вопрос,

Источая крутой совнаркомовский яд...

И тряхнул головой пианист-виртуоз:

"Я назвал вам великих. Рахманинов – над!"

КРЕСТ Звезды стынут и колко дрожат,

Источая жасминовый дух.

А в тебя провалился мой взгляд

Моя речь, осязанье и слух!

Покачнувшись на нитке льняной,

Виновато сверкнув при луне

Нависает мой крест над тобой,

И мурашки бегут по спине!

Где там запад? И где там восток?

Дикий север? Полуденный юг?

Мы – сейчас – поднебесной исток,

Всеземной, замыкающий круг!

Полыхает жасминовый куст

Ароматом тяжелым своим!

Мы с тобою – в бескрайности чувств,

Где всё грешное стало святым!

У подножья своих мы Голгоф,

Вдалеке от родительских мест...

В темь ложбинки, меж зрелых холмов

Провалившись, ложится мой крест!

СВЯТОСЛАВ Что же, хоробрый мой княже,

Мечешь свой пасмурный взгляд?

Что же, не радует даже,

Что разгромил каганат?

Вдаль всё глядишь, будто мнится:

Век обезумевший мой,

Где мне вот так же грустится,

Где каганат твой – живой!

Да, он восстанет из злата

После кончины твоей.

Ты не глади виновато

И ни о чем не жалей!

Сделал ты дело святое,

Бью тебе буйным челом!

Славлю как первого воя,

Будут другие потом.

Внуки Даждь-боговы живы,

Первым пример ты явил –

Против вселенской наживы

Выступил и – победил!

Вместе с дружиною дружной

Первым к победе пришел...

– Где он, твой меч харалужный?

…Как же он страшно тяжел!

ЖЕЛАНИЕ Под упругой моею стопой

То полынь, то жнивье, то крапива.

Над усталой моей головой –

Ощущенье державного взрыва!

А внутри меня – та пустота,

Что сродни перепаханной пашне.

А в груди запеклась немота

О юдоли моей настоящей.

Горизонт простирает огни

Иноземной, досужей рекламы.

А в округе, куда ни взгляни,

Свет безжалостный нашей драмы!

И желание – волком завыть:

"Что содеяли, что сотворили!"

Или ясенем в поле застыть,

Чтоб оглоблю покрепче срубили!

РОЖДЕНИЕ На подушке – тяжёлая воля

Разметавшихся росных волос.

А в глазах, раскалённых от боли, –

Преисподняя зреющих слез!

С перекусанных губ – темень крика,

Обжигающий бред простыней...

Пред разъятием тайны великой, –

Обращенные стоны – о ней!

На краю жаркой бездны – свершилось!

Вон, внизу – её кровный, в крови...

И чело её вмиг осветилось,

Часть грехов на него, и – живи!

От её опустевшего лона

Их он с ангельских принял начал.

Как вздохнула она облегченно!

Как пронзительно он закричал!

ГРЕХ Как полынно тебя целовал,

Как медово меня целовала!

Был твой рот запрокинутый ал.

И душа моя к Богу взывала.

На исходе ликующих сил,

В полуяви победного стона

Не тебя я в сознанье вместил –

А твое златокрылое лоно.

Забирало оно и несло,

Растворяя в себе без остатка.

Клокотало мое естество

Оттого, что так гибельно-сладко!

Этой алчности не превозмочь

Никому под луною из смертных!

И просил я бессмертную ночь

От земли унести меня прочь.

Чтобы там, средь созвездий несметных,

Помолиться за грешных нас, бедных.

УЩЕРБНОСТЬ Все было: и вера, надежда,

И кожаная одежда,

Чтоб блузу не пачкать в крови.

Но не было только любви!

Был маузер возле колена,

Горячие крики: "Даёшь!"

И верность была и измена,

И чистая правда и ложь!

И подлая трусость и храбрость

Безумная, словно те дни.

Спокойствие было и ярость,

Все было, чего ни возьми!

Но что выделялось особо,

Что было всегда под рукой:

Безжалостность, ненависть, злоба!

И только любви – никакой!

ЗВЁЗДНОЕ НЕБО Для чего-то же он – беспредельный?

А не просто лишь – сам по себе...

Со своею юдолью скудельной

Весь, в его я – дремучей волшбе!

Растворяется в космосе жутком

Для чего, и куда, и зачем?

И ни сердцем постичь, ни рассудком.

Звездный ливень загадочно нем...

Что ж под ним я – с душой распокрытой

Все стою, ощущал челом

Холод нашей туманной орбиты,

Дольний мир, где мгновенье – живём?

И куда эти звезды так мчатся,

Что наш мир в этих вечных мирах,

Что роятся вокруг, и роятся?..

Миновала пора обольщаться –

Он, конечно, не в наших руках...

А на сердце и радость, и страх...

* * * Встрепенётся душа словно птица

От душистой улыбки твоей.

То ли – спиться, а то ли – молиться

У твоих одиноких дверей!

Отворишь – целиком в тебе кану!

Ничего, даже имени нет.

И ни библии, ни корану,

А тебе – мой последний обет!

Пропаду весь, без племени, роду,

Без рождения и числа!

Чтоб мою удалую свободу,

Ты своею свободой взяла!

Ах, как это погибельно-сладко:

Раствориться в тебе – без остатка,

Хоть на время стать только тобой!

...Как живому – под смертной плитой...

СЛУЧАЙ Хлопнул ладонью – убил комара!

И заалела на ней моя кровь.

Та, что ещё в моих жилах вчера

Миру смиренье несла и любовь.