Газета День Литературы # 150 (2009 2)

Виктор ПЕТРОВ "И БЬЁТ МЕНЯ ВЕТЕР..."

ДАЛЬ

Свои пятилетние планы

уже осмеяла страна –

пьяны тем столицы и пьяны,

одна только даль не пьяна.

Кочует любовь молодая,

коль старые стены тесны,

и стелет простынку Валдая

с подветренной злой стороны.

Приятель к жеманному югу

ударную выправит даль,

сманив наудачу подругу

рассказом про сладкий миндаль.

Разлука срывает стоп-краны,

бросается на полотно,

и нет ослепительней раны,

чем рваного солнца пятно.

Трефовые ставят кресты нам,

рязанская морось горчит,

но что за путеец настырный

стучит по железу, стучит?

Владимир, звонарь заполошный,

сзывает на праведный бой,

и жёлтая кофта, как плошка,

маячит, влечёт за собой.

Сегодня махнём до Усть-Кута.

а завтра – туда – в никуда…

Ты певчее горло укутай,

сибирские жгут холода!

Клубы паровозного пара

плывут из отъявленной тьмы.

С тобою, как рельсы, на пару

в снегах затеряемся мы,

где жёлтая кофта, как роба,

дорогу торит наугад,

и сталью становится Коба,

и враг не возьмёт Сталинград!

АНГАРСКАЯ ДЕРЕВНЯ

В.Распутину

Баню растопили по-белому,

жизнь крутнулась наоборот…

Баба сердобольная беглому

ставила еду у ворот.

Ох, и веник, розги берёзовые –

разве нужен мне рай иной?

Споры с мужиками серьёзные

после копанки ледяной.

Пить не пьём, а чинно чаёвничаем,

может, рядышком дух святой.

Скажут: "Мы живём ничего ещё,

любим париться, золотой.

Что ж теперь народ искалечился,

злющий, точно осиный рой?"

…Подорожниковой жалельщицей

стань, деревня за Ангарой!

Если что-нибудь и осталось

у людей ещё от людей,

это деревенская жалость –

устыдись её, лиходей.

ТОЛПА

Себя ищу в толпе неистовой,

любить и жить почти не хочется:

глотаю ночью слёзы истины –

толпа взыскует одиночества.

Казалось мне, что мы по горло

укрыты суетною заметью,

а нас опустошило горе,

и с пулей воля пала замертво.

Трясина чёрная втянула –

ужель не выбраться наружу?

Страшился площадного гула,

но граждан вновь зовут к оружью!

Мы красное вино лакаем,

не становясь в толпе толпою,

а ночь стучится кулаками –

окно у воронка слепое…

Спасёмся как? Иду в молчание.

Я слова не желаю ложного,

и слёзы светятся ночами,

томится мысль моя острожная.

ХАДЖ

Я хаджж совершал

в дагестанских горах,

где Пушкина лик

обращён к небесам.

Прости богохульство такое, Аллах!

Да разве поэтом ты не был и сам?

Медина и Мекка – святые места.

А здесь журавлиная музыка сфер

во мне ль

не опять воскрешает Христа?..

Была бы лишь вера – любая из вер!

И я мусульманином стану, клянусь,

пленённый очами горянки одной,

пускай только слово начальное –

"Русь" –

курлыканье птиц

разнесёт надо мной.

Упала, разбилась звезда на плато,

коснулся бумаги

таинственный свет…

Прости же поэта, Всевышний, за то,

что прочей бумаги не знает поэт.

Я грезил вершиной

гунибской скалы,

но твой муэдзин разбудил на заре,

и еду на север от Махачкалы –

стихами обёрнут лаваш в сумаре.

Я хлеб разделю…

А стихи? Что стихи!

Слагает их Каспий

талантливей всех:

омоет волна, и простятся грехи,

но всё же один не отмолится грех.

Кому рассказать –

не поверит никто,

а верят строке, где и правды-то нет.

Темнеет в окне моя ночь,

как плато –

так рви же бумагу на клочья, поэт!

Железная сцепка летит напролом,

бросаюсь к проёму и ветру кричу:

нет лучше стихов,

чем намаз и псалом!

И бьёт меня ветер,

как друг, по плечу.

ТАНА

Сверкнули кареокие две тайны.

Какой там Север?

Ты из южной Таны.

Мост подвесной

качается над Летой,

и я перехожу в гортанный город,

где благоденствует врастяжку лето

и помыкает мной любовный голод.

Своё толкует в ступке

пестик медный,

возносится над туркой

дух победный

заморского привоза

горьких зёрен;

я в чашке

след кофейный не оставлю –

зачем гадать? Я без того упорен

и доблестно взовью

казачью саблю,

когда на откровенный торг нагую

выводит, цокая, базар… Смогу я

отбить у нехристей ту полонянку

и ускакать за стены крепостные…

…Плевать на сигареты и гулянку:

есть явь – азовские увижу сны я!

Там обожаешь ты на шкурах волчьих

мерцать, сиамствовать со мной воочию;

твоё дыхание, как милость Божью,

почувствую на берегу разлуки.

Пусть правда ради правды станет ложью,

пускай сплетутся, не касаясь, руки.

Исплачется река у низких окон.

Замечу напоследок жгучий локон

и тем утешусь, вроде запятую

поставила не ты ли между нами –

свяжи, чтоб разделить…

Любить впустую, но быть потом, как Тана, именами!

***

Острые звёзды Кремля

ранили русского зверя,

и задрожала земля,

веря Христу и не веря.

Лучше страдать на кресте,

а не поддаться расколу:

тянется крест к высоте,

прочее клонится долу!

Я загадаю орла –

выпадет решка, решётка…

Вохра заломит крыла,

сплюнет: "Желаешь ещё так?"

Родиной звать не могу

лобное место для неба:

кровь запеклась на снегу

после Бориса и Глеба.

Это чужому закат

вроде бы красные розы –

мат вопиет, перемат

с ласками лагерной розги.

Эх, без креста – да в Сибирь!

Там ли острожную муку

вылечит чёрный чифирь

тягой к сердец перестуку?

КИТЕЖ

Я ветром по свету гоним,

и слышен поруганный гимн,

как звон колокольный на дне –

град Китеж, мой Китеж во мне!

Сказал победитель: "Восславь…"

Я славил не сон, славил явь,

и звёздному верил огню,

и мир весь держал за родню.

Отец-победитель, звезда,

казалось, отец – навсегда…

А в небе не стало его,

и нет на земле ничего.

Я слёзы стираю с лица,

зову себя сыном конца.

Мне жить остаётся в бреду,

победу сменив на беду.

Не страшно, что нежить… Страшна

та музыка скорби со дна.

Я встану при гимне – мечту

минутой молчанья почту.

Где Китеж?.. Таит белый свет

во мне ли суровый ответ?

ПОЕЗД

Поезд шёл в ночную пору

расписанию вдогон,

и вольготно было вору

спящий обирать вагон.

Вор в законе издалёка,

не улыбка, а оскал,

чёрный глаз, гортанный клёкот –

души русские искал.

И, куражась, для почина

сунул нож проводнику,

пусть заткнётся дурачина,

служка жёлтому флажку.

Заградил дорогу тельник –

только что он мог спьяна? –

и скользил по лицам тенью

тот залётный сатана.

Облапошил молодуху,

не перечил инвалид…

К моему приникнул уху:

– Что, мужик, душа болит?

А душа и впрямь болела,

так болела – невтерпёж,

впору вырваться из тела

да и броситься под нож.

Душу клятую и битую

как таскать не надоест? –

и ворюга хвать в открытую

мой нательный медный крест.

Непробудный сон России

ехал с нами, нами был,

а вокруг леса, трясины,

мрак и морок, глум, распыл…

Поезд темень рвал, стеная,

и являлась неспроста

родина как неродная,

хоть и русские места.

Ирод сгинул. Слава богу,

не заметил пацана,

что не вчуже знал дорогу

и очнулся ото сна.

Будь ты проклят, чёртов потрох,

ведь сошли бы под откос,

но спасителем стал отрок

с нимбом золотых волос.

Он глядел и ясным взглядом

успокаивал вагон,

что проехал рядом с адом,

оборвав невнятный сон.

Поезд шёл, летел по свету,

как всему и всем ответ:

ничего святого нету –

ничего святее нет…