Газета День Литературы # 157 (2009 9)

Владимир БОНДАРЕНКО СМЕРТЬ В РАЙСКОМ АДУ

Александр Потёмкин. Кабала. Роман. Изд-во "ПоРог", 2009.

Писатель Александр Потёмкин испытывает человека в крайних приграничных ситуациях, когда человек добровольно, или под внешним воздейст- вием – отменяется.

Это может быть мир разнообразного садомазохистского порока ("Мания"), мир игры ("Игрок"), мир жестокого чиновного бизнеса ("Стол"). В романе "Кабала" благополучный человек, бизнесмен средней руки, погружается в мир наркотиков, дабы и раствориться полностью в нём, умереть в его райском аду.

Написано это погружение в наркотические состояния так подробно, убедительно, что поневоле приходит в голову мысль: может быть, Александр Потёмкин, бывший сухумский беспризорник, сам когда-то проходил через все подобные состояния. Это не описания снаружи, не описания врача, который, к примеру, подробно рассказал писателю все внешние преображения погружающегося в наркотические видения человека, его страшную ломку – но со стороны.

В романе "Кабала" превосходно и с пугающей подробностью описано всё внутреннее преображение человека, порабощенного (или облагодетельствованного?) наркотиками. Я бы посоветовал прочитать этот роман всем врачам-наркологам, а заодно и всем наркоманам.

Это не сатира и не социальное изучение человеческого дна – никто не осуждается. Может быть, вот так и суждено погибнуть безропотно всему человечеству от того или иного вида социального, музыкального или пищевого наркотика; может, это наше будущее? Но Александр Потёмкин не пишет утопию или антиутопию, он всерьез, как Путин на дно Байкала, погружается со своим героем за пределы самой жизни. Это явно экзистенциалистский роман, как и всё, что пишет Алексан6др Потёмкин. В любом обществе его всегда интересует конкретный герой. И чаще всего – герой из бездны. Вот и в романе "Кабала" не надо искать признаков "Каббалы", некоего зазеркалья, оккультных глубин. Это скорее сверхпсихологический роман, исследующий закрома души современного русского человека. Может быть, этим самым он и становится – русским романом. Ибо психология-то исследуется западными методами, но человек-то русский, и выход из этой психологии может возникнуть самый неожиданный. Если это исповедальный роман отпетого наркома- на, то зачем он? Он же ничему не учит, ни от чего не отталкивает. Да и наркоман наш, любезнейший Петр Петрович Парфенчиков, ни в чём не раскаивается и ни к чему ни призывает. Он наслаждается свой агонией умирающего. Собственно, всё действие романа – это бурное умирание некоего наркомана на фоне необъятных просторов Сибири. Впрочем, и эти необъятные просторы вымирают вместе с Парфенчиковым. Парфенчиков – как столичный сталкер из фильма Андрея Тарковского. По всей Сибири какая-то имитация жизни, сплошная нелепица, ни людей, ни дорог, ни домов… Вернее, всё это есть, но тоже в состоянии затянувшейся агонии. Или в ожидании некоего прихода кого-то другого: китайцев ли, мусульман, инопланетян, американцев.

Может быть, весь роман написан в том состоянии, в которое погружает очередная маковая доза? Но автор уверяет, что сам никогда наркотики не употреблял. И наркотическое состояние Парфенчикова ли, Сибири всей, перегруженной Москвы при самом стройном, логически достоверном, психологически точном описании всего этого процесса скорее напоминает романы Франца Кафки, где тоже по законам логики жили самые странные существа. Так мог бы описать процесс внимательный врач-нарколог, ежедневно следящий за своим пациентом, но и он вряд ли смог бы заглянуть в душу самого Петра Петровича Парфенчикова. А если и заглянул бы, то удивился, никаких бесовских видений, никакого кошмара. Спокойное обывательское умирание с наслаждением. Человека ли, нации ли, государства.

Даже элемент фэнтэзи Александр Потёмкин вносит в роман всего лишь как дополнительный сюжет, мол, вот внесём в каждого человека чуточку грузинской или еврейской крови, немецкой или китайской, и человек преобразуется. Появится новый глобальный человек. То, что проделывают в небольшом сибирском городке два наркомана, экспериментируя с добавками крови в человеческий организм, плавно превращается в глобальный итог романа, преобразовывает его весь. Ибо в эпилоге из московской гостиницы "Националь" выходит молодая красивая женщина, когда-то сдобренная добавками чужой крови нашими наркоманами, и это – уже женщина из высшей элиты общества, а никакая не Катерина Лоскутова. Обычные люди вымирают от наркотизации всего общества, а новая элита с новой космополитической кровью определяет развитие опустевших сибирских просторов.

Вроде бы нет в романе никакого глобализма, описана судьба московского опустившегося наркомана, но кто-то же, какой-то доктор, появляющийся после определённого приёма опийных доз, меняет национальный состав крови, добавляя к русской ещё и китайскую, еврейскую, немецкую, грузинскую… Что это – бредовая фантазия наркомана? Я бы так и сказал, если бы не абсолютно просчитанный и ясный финал всего романа. "Сказка – ложь, но в ней намёк…"

Скажу откровенно, мне немного мешали экономические рассуждения не столько героев романа, сколько самого автора. Парадокс в том, что сами по себе эти экономические фантазии были настолько неожиданны и привлекательны, что, выйди они отдельной книгой, быстро стали бы бестселлером. Но, вторгаясь в повествование, они замедляют его, как клипы во время фильма, сколь бы хороши они ни были. Все романы Александра Потёмкина явно провокационны. Но все его провокации литературные критики стараются не замечать.

Я бы не прочь поразмышлять и о литературной судьбе самого писателя, явной жертвы своих героев, всех сразу. Я как-то сказал ему: "Саша, если бы ты был бедным, опустившимся полуспившимся литератором полулиберального толка, то, как минимум, пяток из твоих книг стали бы бестселлерами. Тебя раскручивали бы Андрей Немзер и Слава Курицын, Павел Басинский и Лев Данилкин. Ты – явно талантливый и явно независимый ни от кого писатель. И потому тебя не впускают к себе наши филологические грамотеи".

Я с восторгом прочёл статью одного из моих любимых критиков "Нового мира" Игоря Манцова, и некоторые его мысли прямо перенёс на отношение нашей филологической элиты к романам Потёмкина: "Между прочим, нью-йоркская вольница, пережитая и описанная Уорхолом, заставила вспомнить труды знаменитого математика и публициста перестроечной поры Игоря Шафаревича. Нечто про "малый народ", который хитроумно навязывает свою волю, свою этику с эстетикой народу большому и доверчивому…

Мама дорогая, получается, левоеврейские гомосексуальные порнографисты везде?

И не только они! С чувством глубокого удовлетворения воспринял тот факт, что понятие "грамотные", которое, казалось, я вызвал из небытия и которое пытаюсь здесь укоренить, старше меня самого.

Вот слова заслуженного американского социолога Петера Бергера: "Средних лет профессора, особенно философы, и особенно в наших более старых университетах, создали специализированные монополии в использовании языка, для того чтобы защитить свой элитный статус как грамотных"".

Вот так они защищают свой статус грамотных и от босяков типа Севы Емелина, и от вторгшихся со стороны независимых писателей, таких как Александр Потёмкин.

Он и пишет и ведёт себя явно не по законам общепринятого литературного мира, что левого, что правого. И давно уже дело не в его деньгах, у Кабакова или Маканина тоже в карманах бренчит, дело в его независимом поведении.

Вот и пишет он также независимо. Я, опытный литературный критик, не всегда понимаю его логику. Ибо в литературу он вносит законы логической экономики, он чересчур объективен как учёный в исследовании своих героев, Зато его математическая логика даёт такие фантастические вбросы, которые не под силу ни одному фантасту. В кабале оказывается не только его герой, хотя столь утончённые описания его и мучительных, и упоительных наркотических состояний упорно наводят на мысль, что рукой автора порой водил сам демон. В кабале живёт вся Россия и, может быть, уже не живёт, а доживает.

Благополучный бизнесмен, осознанно ведущий весь свой бизнес далеко за пределами России, дабы не втягиваться самому в наши коррупционные процессы, в России, насколько я понимаю, Александр Потёмкин только тратит деньги. На дом в Рублёвке, на литературные проекты, на издательство.

Его давно уже охотно переводят на Западе, в той же Франции, он мог бы там же и издавать свои книги, оставаясь загадочным незнакомцем для литературной элиты. Литературный обозреватель Лина Ландер (Leena Lander) в журнале POLYCHRONIQUES пишет: "Я" – это мощный одинокий голос, то неистовый, то насмешливый, который порой нас отталкивает, но чаще всего захватывает". Ландер считает, что "Александр Потёмкин написал выдержанный в прекрасно дозированном стиле непрерывный внутренний монолог, в котором умещается 20 лет жизни одного человека. Мы находим в этой книге темы и ситуации, дорогие Достоевскому… Ещё один французский критик в NOTES BIBLIOGRAPHIQUES уточняет "Автор блистательно объединяет абсурд и чернуху. По мере того как его персонаж победоносно увязает в кошмаре, беспощадным пером Потёмкин разоблачает противоречия российского общества…" Пишут, что Потёмкин – это "провоцирующий автор, достойный быть узнанным. Его будоражащая книга вскрывает изъяны современной России, с трудом переживающей потрясения прошлого. Что есть наибольшее зло? Жестокость, низость, хищность людская? Или желание всё исправить любой ценой? Приходишь к заключению, что несовершенства и нерациональность человеческие намного предпочтительней. А между тем, во время странного монолога рассказчика мы не обделены описанием казалось бы всех возможных пороков. Русский писатель Александр Потёмкин предлагает зеркало даже не кривое. Просто свободное от любой ретуши..."

Вот и спрашиваешь себя, зачем автор стремится завоевать Москву, если Париж уже давно завоёван? Русская душа требует. И потому ему никогда не понять наших западников, стремящихся покинуть Россию. Отринуть Россию.

А зная законы западной экономики, с ещё большим сарказмом и сатирой он рисует хари русских чиновников-казнокрадов. Даже наркоман со своими прожектами по сравнению с ними – бледная овечка. И тут уже отступает его логика, его погружение в человека. В каждом из его романов, в том числе и в "Кабале", живописуется во всей своей неприглядности наш бюрократический монстр, от самого верху до самого низу. И кому он нужен в таком виде в России – каким швыдким или сеславинским, каким главным редакторам каких журналов?

Его независимость – это невиданное явление в наши дни. Это прорыв из русской Кабалы. Неслучайно Александр Потёмкин под названием романа – "Кабала" – надписал дополнительно – "сочинение для себя". И это на самом деле – для себя. Уверен, читателей у романа будет много, особенно среди попробовавших наркотик, их мнение прежде всего и интересует автора. А что думают "умные головы"? – какое нам дело.

Игорь Манцов продолжает: "Я огляделся и понял, что вокруг полным-полно тоскливых и нудных интеллектуалов… "Как мы могли впустить этих?!" – неизменный стон всемирного барского интернационала. Этот стон раздаётся и со всех сторон в окружении Александра Потёмкина. Как этот пролез в наши ряды? Как занимает место на книжных ярмарках, как устраивает презентации в большом зале ЦДЛ? Это для него, небось, ОМОН сгоняет слушателей и зрителей.

Энди Уорхол писал о себе: "Я хотел сделать "плохую книгу", так же как я делал "плохие фильмы" и "плохое искусство", потому что если делаешь что-то совершенно неправильно, на что-нибудь обязательно наткнёшься…"

Независимый художник в любые – советские, антисоветские – времена всегда ведёт себя бескомпромиссно, и в ответ та или иная доминирующая на данный момент социальная группа стремится унизить противника до крайности. Вот и стирают Потёмкина и все упоминания о его бесспорных книгах на всех либеральных литературных высотах. Впрочем, не только о нём. О Владимире Личутине, о Петре Краснове, о Всеволоде Емелине. Накинулись дружно на новую молодую прозу. В этой дружной стайности есть одна слабость – это самое интеллектуальное барство. Как пишет в статье обо мне Глеб Морев: "Ясно – человек культурно невменяем. Попробуем разобраться с природой этой невменяемости… Бондаренко – критик из "патриотов", персонаж из иной, параллельной действительности, с некоторыми реалиями которой я как-то знакомил наших читателей. Вероятно, таких персонажей там пруд пруди, у них же всё как у людей – своя литжизнь, своя критика. В основе его собственной культурной деятельности лежит компенсаторный механизм – стремление уесть обидчиков, властителей дискурса, т.е., правильно, либералов…"

Лев Данилкин называет меня вахлаком с пещерной мощью, Дмитрий Быков – дикарём… Разницы никакой, что против вторгнувшегося в американскую элиту Энди Уорхола, что против Потёмкина, что против меня. Я ни в коем случае не собираюсь сравнивать ни себя с Потёмкиным, ни Потёмкина с Энди Уорхолом. Но ситуация зеркально схожая. Всемирный барский интернационал, или по Глебу Мореву "властители дискурса", или "грамотные профессора" по Петеру Бергеру, или уж прямо по Энди Уорхолу или Вуди Аллену "левоеврейские гомосексуальные порнографисты", – он и только он определяет иерархию в любой культуре.

Но проходит время и оказывается, как в случае с Энди Уорхолом, или с Эдуардом Лимоновым, или Александром Солженицыным (осознанно привожу разные примеры), именно эти выходцы из большого народа побеждают тот или иной "малый народ", владеющий дискурсом.

Думаю, уже недалеко то время, когда и книги Александра Потёмкина прорвутся сквозь "левоеврейский гомосексуально-порнографический" заслон. По крайней мере, психология нар- котизированного сознания, разобранная так художественно достоверно, мне не встречалась ни в нашей, ни в мировой литературе, ни у Егора Радова, ни у Аллена Гинзберга.

А навстречу кумарному от опия Петру Петровичу Парфенчикову с его мистическим профессором Евгением Кошмаровым, решающим проблемы изменения русского сознания с помощью генных добавок от разных рас, двигался по сюжету романа поток разнообразных малых и средних начальников, пробирающихся из Сибири в Москву вороватых Ефимкиных, натыкающихся там в Москве на куда более разбойных Картузовых. И весь этот хаос – не строительства, не развития, а постоянного потребления, развлечения, расхищения вовлекал в свою воронку великую когда-то страну. На фоне всех этих несунов тихие мечтательные наркоманы, уходящие в своё небытие, и при этом всё-таки рождающие некоего нового мирового русского человека, становятся даже какими-то созидателями обломовского типа. Да и автору романа они милее, чем сатирические персонажи жадных, не останавливающихся ни перед чем дельцов разного толка.

Можно читать роман "Кабала" как пародию, можно как едкую сатиру, можно, особенно учитывая финал, как утопию. А можно читать как слепок самой жизни, давно уже кумарящей всех нас, уводящих в пустоту с какой-то мистической надеждой. Нас всех и ждёт давно уже смерть в райском аду. Только вместо выращиваемого мака у нас ещё более легко добываемая нефть; сидя на ней и вовсю дыша газом, мы мирненько отправляемся в небесную "Кабалу".