Газета День Литературы # 55 (2001 4)

Эзра Паунд ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ

COMRADERIE

"E tuttoque io a lacompaqia

di molti, quanto acta vista".

Порой я ощущал твоей щеки

Касанье, словно дуновенье Юга;

Казалось, что взывает вся округа

К весне в лугах и в роще близ реки.

Что ж, иногда рассудку вопреки

Вдруг прорастают волосы упруго

Сквозь ливень глаз, и входим мы друг в друга,

А воздух времени немеет вкруг руки.

А то по вечерам дождинки слез,

Дрожь каплевидна, и напрасной жертвой

Мой пульс несется, зная: чувство смертно

И пронеслось, как ветер розу нес.

МАСКИ

Ах, эти сказки вытертых личин,

Причудливые мифы душ, чью рвань

Исторгла иноземная гортань,

Заблудшая по множеству причин,

А звездного ристалища почин

Не ограничен облаками, ткань

Колеблется: запеть в такую рань

Как рифмоделы прадедов зачин?

Забывшие мелодии певцы,

Художники, цветослепые сплошь,

Поэты, рифм сломавшие венцы,

И колдуны, вещающие ложь:

Ужель они с тревогою в глазах

Обдумывают молча жизни крах?

К ОТРАЖЕНИЮ В ЗЕРКАЛЕ

О странное лицо в зеркальной мгле!

О гнусный компаньон! О дух святой!

О, мой тоской-истасканный дурак,

Что скажешь?

О, конечно, тьмы и тьмы

Сражаются, играют и проходят,

Острят, бросают вызов, противостоят,

Я? Я? Я?

А ты?

INVERN

Комета зимняя земли

И я — частицы мирозданья,

Дух всех движений ощутим во мне;

Я вынужден переносить земную зиму,

Рисуя изморозь и мрак часами

И радуясь скупым мгновеньям солнца,

Увял я в ожидании весны!

А то еще алкать тепла, согнувшись

Над скудными прожилками огня

В зажженном очаге; взять радость

Судорожную в томике Лонгина,

Когда б читал я в первый раз,

Леса бы запылали летом

Иль под ветрами жадными весны,

Позволило бы чтенье разоставить

Поющие мне сферы или сердце

Принудить к блужданию среди горящих роз,

Иль под луной любезной свить в траве гнездо.

ПЛОТИН

Как тот, кто прозревает всюду связь,

Стремясь назад к водовороту света,

Взыскуя лишь прапамяти ответа,

В пучине хаоса молчания стыдясь;

Забывши циклы странствий, Парки власть,

Был атомом я на пути обета

И знал: мертво, что духом не согрето.

О Боже! Дашь рукой на струны пасть?!

Но одинок как бедное дитя,

Я в пустоте кричал, не слыша крика,

Усугубив беду свою, я дико

Решил, что мысли сущности н о в е й.

И с ним была моя душа, хотя

Страх впереди был вечности моей.

ПРОМЕТЕЙ

По мановенью палочки волшебной

Для нас огонь был явлен. Наши слуги

Во славу прежних дней скончались,

И мы всегда уходим вверх, как искры света,

Воспламеняя все,

Чего коснулись наши тени.

Паденьями своими утомленный,

Всегда несомый вверх огонь, огонь,

Что тянется всегда к огню другому

Под родственным присмотром солнца,

Внутри его. Из мрака, из застенка

Путь лишь один, несущий вверх к огню другому

Под родственным присмотром солнца, внутри огня.

XENIA

И

В твои глаза сердце мое

Послало вечные мечты весны,

И тут же — рифмы мои, как сны,

Нашли на тропе и тебя, всю в цветах,

В песенном обрамленье ручьев,

Лишь без росы на лепестках.

Мы разбрызгали над ними смерть.

ЗАПАДНОЕ

Пламеточат осенние разрывы

Под солнечно-закатными стадами.

Овена шерсти отблеск рыже-ржав.

Что ж, таково наследство Митры

И медленного его ухода,

Покуда в небе сотни златорунных

Медведей, каждый дань былому богу.

Смысл запада горящего стропил,

Что защищает золотом упадка,

Подобен в наших землях гобеленам:

Особенности королевских встреч

И маскарада вечного пилюля,

А как еще легендам оживать,

Оглядываясь внутрь их жизней масок.

Все трепетней сторукое дыханье,

Что ветер западный вбирает в дом души.

ИДИЛЛИЯ ДЛЯ ГЛАВКА

И созерцая ее, я сделался в самом себе

Таким, каким оказался Главк, когда вкусил травы,

Сделавшей его товарищем других богов моря.

"Рай", Песнь 1, 67-9

"Лишь Главк попробовал траву, это сделало

его морским божеством наряду с другими богами".

I

Куда б он ни ушел, я не пойду за ним. Его глаза

Ужасны и сейчас. Они всегда такими были,

Тождественные, родственные морю.

Сегодня я нашел его. Искал я долго,

Пока нашел среди сетей; расспрашивал упорно

Я рыбарей; они смеялись надо мной до колик.

Искал его я многодневно среди утесов, думая найти

Одни останки, и когда мелькнула радость

Свиданья в голубой пещере-рта,

От неожиданности стало больно узреть его живым.

Конечно, куда б он ни ушел, я не пойду за ним;

Казалось, для отдыха становится он чуждым;

И море мрачное сейчас его волшебный дом.

Нырнуть он может в странные глубины,

Туда, где не бывает вовсе света, как полагаем мы.

Вот и сейчас он странные слова произносил.

Не понимал я половины нашей с ним беседы.

Когда же я увидел н е ч т о, он внезапно прыгнул,

Как будто выстрелил серебряным лучом вглубь.

Три дня потратил я, сраженный роком,

И все-таки он больше не пришел.

Он даже и виду не показал, что, дескать, знает,

Что я следил за ним,

скользящим сквозь стекло глубин.

II

Они пеняли мне, что паутину я пробовал сучить,

Не понимая странный интерес,

Они насмешничали по поводу прихода.

Что ж, я приду опять.

А прошлой ночью я заметил

три белые фигуры, что двигались

За гранью волн далеких,

неся моряцкий белопенный крест.

Я отчего-то догадался: он был одним из них.

Ойме, Ойме! Я думаю, приходят они ежеминутно

В царство воздуха из сердцевины моря,

Они — вон та вдали-влекомая дорожка от берега.

Когда впервые я нашел его, он спал, как будто

Отлеживался после долгого ночного лова на глубине.

И только он очнулся,

осколок старой дружеской улыбки

Прорезался у губ его и брезжил, пока он был со мной.

Но и тогда пугающие проблески сверкали

Сквозь серо-глубокие глаза, как будто

Он насквозь смотрел, меня не видя. И когда

Он пробовал заговорить, то это было мучительно.

А следом он нарвал травы и приказал мне съесть.

А затем меня покинул, оставил ради моря, его красот,

Враз ухватился за волну и эдак убыл.

III

Я удивился, что он настоял,

насмешничая с этою травой,

Предположить не мог я длительность потери.

С тех пор я не жил в материнском доме.

Я понимал, они меня считают сумасшедшим,

Долгими ночами я часто посещал тот окаем,

считая, что найду

Когда-нибудь траву, что предлагал мне он.

Возможно, он и не шутил; они сказали просто больше

Насчет той широко-захватной власти,

Чем жены старые прикинули за них.

Возможно, обнаружь я заповедную траву,

и он бы объявился снова,

Возможно, эти странные красоты

его б обрисовали здесь,

Хотя б для них он вряд ли бы покинул

Свой новообретенный экипаж,

что мчится на два фута в глубине,

Смеется в штормы и рыбацкие рвет сети.

Ойме, Ойме!

ПЕСНЯ

Голоса на ветру:

Мы одеты в голубое, в крап,

Все лагуны и все шхеры

Исстари знакомы с нами, наши новонайденные девы.

Есть весьма секретный трап

Моряцкого восхожения…

Вне ветра:

Ойме, Ойме!

Я удивился: ветер почему, поверьте, даже ветер

Насмешничает надо мной сейчас всю ночь, всю ночь,

И может, заблудился я среди утесов,

Которые сказали, что некогда упал я вниз

Сквозь удила-расщелины морские, чтобы больше

Не ощущать клоаки теплой солнца или купанья

В росе моих усталых глаз, их исцеляя.

Напрасно пытались задержать меня,

Среди четырех стен запрятав. Я не мог остаться.

Ойме!

И ветер вторит мне: Ойме!

Я так устал сегодня.

Знаю я: трава должна расти повсюду

Вдоль фракийского исхоженного побережья,

Если только он сможет выбрать время

И отыскать ее вновь для меня.

Окончание стенания по Главку

УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ

Приткнул меня здесь

Бог — вовсе не есть —

Летать, петь радости дня;

Знать, песня сильна,

Коль стежка длинна,

Ребята дождутся меня.

В свою песню я взял веселый свет,

Что упал от солнечных крыл,

И прохладный ветер радушно дул

Любому, кто дверь открыл.

ТЕРСИТ: ОБ УЦЕЛЕВШЕМ ЗЕВСЕ

( С апологией ко всем риторическим одистам)

I

Бессмертно Скука властвует людьми

В поступках, фактах — больше, чем Любовь

С обилием конфетных поцелуев,

А что до Времени усталого богов,

То славу можно приравнять к могиле,

На что горазды все мы при дворах!

О ты, бесславный, вслушайся в хвалу!

II

Великая Любовь вернет назад

Его, а не тебя, призер веков,

Позволь скользить дождю. Ты преуспел

И в Македонии, и в Риме, где божки,

Увы, напрасно собирали жатву

Людских похвал, а ты молчал один.

Зерна ли ждать, коль ходишь по мякине.

III

Бессмертье — сказка, что спасает мир

От тучных кляч невидимой заразы.

О тихий голос мудрости самой,

Твоих овец не крадет Феб наивный,

Поет, не соблазнясь гранитным троном.

Язвительности примененья нет,

Так повернуть презренья меч нет сил.

IV

Грязны поступки, только все же песнь

Гораздо меньше, чем поступок; глад

В душе рождая. Тщетно войны длятся,

Людей песчинки движутся твоим

Дыханием; на ниве божьих поприщ

Ты преуспел. Прими-таки хвалу,

А наша сказка пусть идет поодаль.

НЕДОСТАТОК

"Некоторые могут порицать тебя —"

Пусть порицают нас, что мы молчим

О многом. Мы в стихах сболтнули рано,

Сказав: любимый голос был такой;

Сказав: для женских слез есть сто причин,

Но где родится радость, где умрет;

Сказав: у ней свой путь, махни рукой,

Боль чем не милосердная основа;

Спроси нас, не затрачивая слово;

Коль мы горды, в том мудрости оплот —

Не спрашивать об очевидном снова;

К чему слова, они — сплошная рана.

ДЛЯ ПОДВЫПИВШЕГО ГОЛОСА

Почему мы печемся о завтрашнем гуле,

Ведь возможно мы все будем просто мертвы?

Хули! Хули!

Ху — у — у — ли —и !

Там окажутся лучшие люди, увы,

Хотят они того или нет?

Важно, что мы не отыщем свет.

А если окажутся худшие,

что ж,

Покинем мы их, не хватаясь за нож!

Хули! Хули!

Ху — у — у — ли — и!

ПРИГЛАШЕНИЕ

Приди ко мне. Ведь я один из тех,

Кто для познанья душ прекрасных их покинул;

Приди ко мне, я свет принес, чтоб высветить людей

Средь колебаний.

Так твердил больной, мной становясь.

Приди ко мне, Я — груда мишуры,

Весна и осень — я.

О как печален

Привет с известной склонностью зерна!

Окисленное злато!

Перевел с английского Виктор ШИРОКОВ