Газета День Литературы # 70 (2002 6)

«А ВЫ, МОИ ДРУЗЬЯ ПОСЛЕДНЕГО ПРИЗЫВА...» (Вспоминая Анну Ахматову)

23 июня — день рождения Анны Андреевны Ахматовой. Почти накануне я получил очень неожиданное письмо. Татьяна Борисовна Фабрициева из Кандалакши Мурманской области, которую я знал лет тридцать назад по литобъединению при газете "Кандалакшский коммунист", прислала записи из дневника своей матери, которая, оказывается, была близко знакома с Ахматовой.

Геннадий ИВАНОВ

Где-то в дорогих моему сердцу воспоминаниях детства запечатлелась такая сценка: я, как всегда, больная, лежу в постели; в доме праздник — Татьянин день, мой день, а я лежу забытая всеми, кроме любимого кота, и прислушиваюсь к шуму в соседней комнате, где собираются гости. И вдруг открывается дверь и входит она — женщина, которая всегда казалась мне королевой из сказки. Это Анна Андреевна Ахматова. Она садится на краешек моей кровати, говорит какие-то добрые слова и, как добрая фея, дарит мне подарки: картинку — акварель художника Судейкина — дети в парке, играющие в бильбоке, и волшебную малюсенькую красную вставочку с таким же маленьким позолоченным перышком. Эти дорогие мне реликвии погибли в разрушенной ленинградской квартире. Но не погибла память, так же, как не погибли листочки маминого дневника, в которых есть странички, посвящённые драгоценным для неё встречам с Анной Андреевной.

Я хорошо помню, как вечерами Владимир Георгиевич, брат папиной первой жены, и Анна Андреевна приходили к нам. В доме всегда царило праздничное оживление, меня раньше укладывали спать. И вот раздавался звонок и входила Анна Андреевна в сопровождении Владимира Георгиевича, а иногда ещё и общих знакомых: Л.Я. Гинзбург, Б.Я. Бухштаба. Она появлялась высокая, стройная, в чёрном шёлковом кимоно с белым драконом, вышитым на спине, словно королева в окружении придворных. Гости скрывались в соседней комнате, звенели чайные ложки, слышался гул голосов, а потом всё стихало и очень красивый голос читал необычные и таинственные стихи, которые тоже казались сказкой. До сих пор ещё звучит во мне голос Ахматовой, читающий "Он и после смерти не вернулся в милую Флоренцию свою".

Иногда мы с мамой ходили в гости к Анне Андреевне через "Дом занимательной науки", который располагался тоже в "Фонтанном доме", но вход был со стороны Литейного проспекта. Меня всегда удивляло, что у "королевы" такая скромная комната, почти лишённая волшебных вещей. Узкая кровать, небольшой письменный стол, старое кресло. Мне там было не очень интересно, и если меня отправляли гулять, я радостно убегала в сад искать жёлуди. Я ведь не сознавала тогда, что приобщаюсь к истории. Помню только, что у моих родителей было очень почтительное отношение к Анне Андреевне, а мама, которая сама грешила стихами, благоговела перед ней и с любовью хранила её маленькую гипсовую камею, записи её стихов и как самую дорогую вещь — сборничек "Из шести книг", подаренный ей Анной Андреевной в 1940 году, перед войной. Всё это, к сожалению, погибло в блокадном городе или было утеряно во время многочисленных переездов. Остались только две тетради: красная — дневниковые записи и синяя — поэтический дневник. В них осталась не описанной последняя встреча с Анной Андреевной в конце 1941 года, когда Анна Андреевна разыскала нас у папиных знакомых на набережной Мойки, где мы жили, укрываясь от бомбёжек. В этот последний визит она ничем не напоминала королеву. Драповое пальто в ёлочку, туго перетянутое поясом, серый платок, наполовину скрывавший похудевшее лицо, через плечо — противогазная сумка. Ахматова, как и все ленинградцы, была бойцом ПВО. "Меня эвакуируют через Москву, кажется, в Ташкент. Я пришла проститься", — сказала она. При последнем разговоре я не присутствовала. Она улетела, а в январе-феврале не стало моих родителей. Папа скончался 25.01.42, в Татьянин день, 6.02.42 перестало биться мамино сердце. Остались только память и листочки из её дневника. Эти живые свидетели тех лет могут быть интересны не только мне. Именно поэтому я рискую опубликовать эти записи, но пока только то, что относится к Анне Андреевне Ахматовой.

Татьяна ФАБРИЦИЕВА

25.1.1935 г. Татины именины: без гостей, без пирога. У нас Ахматова.

28.08.35. Приезжала с дачи. Виделась с Анной Андреевной. Я начинаю привязываться к ней всё глубже и больше по человечеству и меньше по литературе (сначала было наоборот). И теперь, когда я узнаю её больше как человека и люблю как друга, я возвращаюсь к её стихам с новым пониманием и осмыслением и я люблю в ней поэта, пожалуй, больше, чем раньше.

Февраль 1938 г.

Была у Анны Андреевны, которая в этом году перестала читать мне стихи. Что это: опала? Или охлаждение? Мне грустно без её стихов.

9.06.38. В прошлом году Анна Андреевна меня спрашивала: "Как Вы ощущаете в этом году весну?"

— Никак.

— А я слышу её, и вижу, и чувствую. Мне хорошо!"

И, когда однажды они вдвоём с Вл. Георгиевичем Гаршиным пришли к нам под дождём, оба — насквозь промокшие, но весёлые и ребячески шаловливые, и Анна Андреевна потом переоделась в мою юбку и кофточку цвета палевой розы и сразу стала вдруг молодой и похорошевшей, а Вл. Георгиевич смотрел на неё добрым, смеющимся, почти счастливым взглядом, тогда я поняла, как и почему, и с кем она чувствует, слышит и видит весну.

В этом году они приходят дружные и близкие, и он давно стал для неё своим человеком, но нет в её движениях той стремительной лёгкости, а в его глазах того огня, что в прошлую весну. И она уже не спрашивает меня: "Вы слышите весну, Лидия Михайловна?" "Да, — сказала бы я ей сейчас, — я её слышу, как слышит человек жизнь после выздоровления".

20.03.39. Умер Мандельштам. Потеря для поэзии непоправимая. Скольких их не стало — поэтов моего времени и поколения: Блока, Гумилёва, Маяковского, Есенина, Кузьмина, а теперь Мандельштама!

Я праздную печальный юбилей

Не узнанной и терпеливой музы.

Пусть до конца останется ничьей,

Всегда верна безвестному союзу.

Так в юности мучительной моей,

Когда рвались любви стеснённой узы,

На тризне всех расстрелянных друзей

Один на память завязался узел!

Л.Андриевская. 1937.

Октябрь 1939 г. Из посторонних (за много-много лет) мне хорошо было по-настоящему только с Анной Андреевной. Когда недавно я была у неё и она прочла мне свои стихи, как будто сквозь толщу непроницаемой нашей лжи и лицемерия я, наконец, услышала искренний голос поэта, простой голос женщины, никому не льстящий, только свободно проливающий свою скорбь о сыне таком, какой он есть на самом деле, а не о таком, каким он представляется другим.

Я засыпаю ни поздно, ни рано.

Сердце горит, как открытая рана.

Вижу я брошенных Ваших детей,

Вижу большие глаза матерей,

Слышу, как плещет Печора и Обь,

Странно молчит непроглядная топь.

Родина-мачеха! Сжалься, прости

Гибнущих там, на таёжном пути!

Нас наказуй за безбожный уют,

Ради которого терпят и лгут!

Не засыпая ни поздно, ни рано

Совесть горит, как открытая рана.

Л. Андриевская. 1938 г.

16.11.41. Писать невозможно ни писем, ни стихов, ни дневники. Живёшь с какой-то смертью в груди. Юг у немцев, Украина, Крым, Донбасс, Ленинград в осаде уже третий месяц. Бои под Москвой.

Пишу под артиллерийскую канонаду. Воздушными налётами разрушены все окраины до основания и разворочен центр. В городе голод. Живём у Бориных друзей. Милые люди, но в такое время жить не дома! Снятся страшные сны. Третий месяц спим не раздеваясь. Такое чувство, что всё едешь куда-то и никак не приедешь, или сидишь на вещах и ждёшь поезда, а его нет, нет, нет. А кругом всё грохочет и воздух гудит от снарядов.

Анна Андреевна улетела, она сейчас в Ташкенте. Страшнее всего мне за Тату, жальче всех Борю (Б.М.Э.). Он очень остро голодает, у него началась цинга, опухли глаза — минутами я боюсь потерять его...

А вы, мои друзья последнего призыва,

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стать плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена! Ведь всё равно — вы с нами!

Все на колени, все! Багряный хлынул свет,

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами —

Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.

А.Ахматова. 1942г.