ИСТОРИЯ

НАКАНУНЕ ВОЙНЫ

(Продолжение. Начало в №№21,22,25,34,36,38,40,44,47,49-52 2013г., 3-10 2014г.)

Утро 21 июня в 4-й Армии

Бывший начальник штаба 4-й армии Л.М. Сандалов в своих мемуарах весьма подробно описал субботний день 21 июня:

"Я особенно отчетливо и ярко представляю себе все, что делал в субботу, 21 июня 1941 года: с кем встречался, о чем говорили, куда ходил и ездил" (Сандалов Л.М. Пережитое. — М.: Воениздат, 1961, с.80).

Давайте прочтем его воспоминания с учетом того, что мы уже знаем об этом дне, и уточним, что он при этом нам не договорил, когда пересказывал разговоры с сослуживцами, а главное – что передал верно, но на что до сих пор никто не обратил внимания.

Слово Л.М. Сандалову:

"Утром, как только я прибыл в штаб, командующий протянул мне телеграмму:

– Начальник штаба округа сообщает, что для участия в армейском опытном учении сегодня в Брест приедут представители из округа и из Наркомата обороны. Надо встретить их и устроить. А мы с начальником боевой подготовки едем сейчас на полигон и еще раз все там прорепетируем. Предупредите командиров соединений и частей, чтобы завтра к восьми часам на полигоне были все, как один..."

И сразу для нас сюрприз – по всей границе войска, предупрежденные о том, что война начнется завтра, должны находиться в боеготовности, а тут - телеграмма из округа о каких-то учениях завтра утром! Почему?

"После отъезда командующего ко мне зашел полковник И.В. Тутаринов — начальник штаба механизированного корпуса".

– Генерал Оборин в течение нескольких дней проверял танковую дивизию в Бресте, а я – другую в Пружанах, – сообщил он. – Должен сказать, что постепенно дивизии эти начинают становиться дивизиями не только по названию.

Во время нашей беседы с Тутариновым в мой кабинет заглянул по какому-то поводу Шлыков [член Военного Совета 4-й армии. – Г.С.]. Начальник штаба мехкорпуса, обращаясь скорее к нему, чем ко мне, продолжал:

– В народе, да и среди войск, не прекращаются слухи о готовящемся вторжении немцев. Какие у вас имеются на этот счет данные из округа или из Москвы?

– Кроме известного вам Заявления ТАСС, ничего нет, – ответил Шлыков.

– Коль скоро округ и Москва назначили на завтра учение на Брестском полигоне, надо полагать, ничего угрожающего не предвидится, – попытался я ободрить Тутаринова.

Однако, как мне показалось, Тутаринов отлично понимал, что мы и сами не очень-то спокойны. Он заверил нас, что на учение все командиры соединений и частей мехкорпуса прибудут непременно, и ушел явно неудовлетворенный".

То есть не только в этот день, но и вообще с 14 июня не только предупреждений о предстоящей войне, но и просто важных новостей в штаб 4-й армии не поступало. Сандалов был информирован не меньше Коробкова со Шлыковым, и наверняка больше сапера Чернова из стройбата УНС-89. Но, обратите внимание, врать от своего имени он не стал, а предпочел сообщить эти, мягко говоря, неточные сведения устами своих давно погибших камрадов.

"Расставшись с Тутариновым, я предложил своему заместителю по политчасти батальонному комиссару А.В. Дюльдину и начальнику связи полковнику А.Н. Литвиненко поехать вместе со мной в Буховичи проверить наш командный пункт. Утро выдалось теплое. Путь пролегал по живописному берегу реки Мухавец. Яркое солнце делало заливные луга и зеленые рощи необыкновенно нарядными, праздничными. Тревожное настроение постепенно испарилось.

Командный пункт располагался в нескольких закопанных в землю деревянных бараках. Вызвав с узла связи по телеграфным проводам штаб округа, а потом штабы соединений и обменявшись с округом сигналами по радио, мы с удовлетворением отметили, что командный пункт готов для управления армией. Не было связи только с Пружанами. Связисты вышли на линию устранять повреждение, а мы сели в машину и выехали в Пружанский гарнизон. Хорошо отремонтированные к тому времени шоссейные дороги позволяли ездить на самой большой скорости.

В Пружанах мы прежде всего посетили старый аэродром. Командир истребительного полка майор Н.В. Акулин доложил:

– Два дня назад полк получил два новых самолета МиГ. Все остальные — устарелые истребители с пулеметным вооружением Бетонированная полоса еще не готова.

На мой вопрос, когда покинул аэродром штурмовой полк, Акулин ответил:

– По распоряжению округа штурмовой полк сегодня утром в полном составе перелетел на полевой аэродром в район Высокое. У них тоже есть новинка — получили пару самолетов Ил-два...".

То, что Сандалов коснулся авиации, кстати, потому что много чего интересного про нее мы уже знаем. А Сандалов к этому добавил, что 74-й штурмовой авиаполк 10-й авиадивизии в то утро перелетел на полевой аэродром в Высокое. Значит некоторые части утром 21 июня все же проводили перебазирование и рассредоточение своих самолетов.

"С аэродрома заглянули в 30-ю танковую дивизию. Встретивший нас начальник штаба дивизии полковник Н.Н. Болотов сообщил, что проволочная связь с Буховичами восстановлена. Вскоре приехал и командир дивизии полковник С.И. Богданов.

– Полки дивизии проводят к юго-западу от Пружан тактические учения, — доложил он. — Вернутся в Пружаны только завтра утром.

Мой заместитель и начальник связи армии возвратились из Пружан в Кобрин, а я с Богдановым поехал в район учений — к селению Поддубно. Даже при поверхностном знакомстве с полком сразу бросалась в глаза слабость его подготовки. Подразделения действовали несогласованно, танки сбивались с курса и часто останавливались, чтобы уточнить свое местонахождение.

…Под Кобрином я заглянул на второй наш старый аэродром. Там командовал полком майор Сурин.

– Вчера на станции Тевли мы выгрузили из эшелона двадцать новых самолетов Як-один, – сообщил он приятную новость. – Сейчас приводим их в боевое состояние. А летчики, умеющие летать на этих машинах, приедут завтра пассажирским поездом. Кроме новых самолетов, в полку имеется 60 истребителей «чайка».

Со старого я поехал на новый кобринский аэродром и застал там командира авиационной дивизии, а также командира района ПВО.

– Как видите, взлетно-посадочная полоса почти готова, — похвалился полковник Белов. – В ближайшие дни можно будет перебазировать сюда полк Сурина".

О, да ведь тут все знакомые нам лица! Авиационные командиры майор Сурин и полковник Белов ранним утром объявили тревогу в своих частях. (Конечно, вместе со всеми ВВС округа). Тревогу объявили, но Сандалову, начальнику штаба своей армии, ни словечка об этом при встрече не сказали? То есть Сандалов скрыл факт приведения в боеготовность и авиации, и некоторых сухопутных соединений 4-й армии, хотя потом это очень осторожно, но ясно покажет. Но не скрыть он не мог, поскольку причиной поездки было то, о чем Сандалову наверняка не то что говорить, но и вспоминать не хотелось.

"– Этому полку везет: получает и новый аэродром, и новую технику, и надежное прикрытие, – заметил я, глядя в сторону командира района ПВО.

Реакция последнего была совершенно неожиданной.

– Вам хорошо известно, — заговорил он с нескрываемым раздражением в голосе, – что у меня, как и в войсках четвертой армии, зенитные части находятся в окружном лагере под Минском. Ни штаб армии, ни штаб механизированного корпуса, ни авиацию, ни даже себя прикрыть с воздуха в районе Кобрина мне нечем.

– Но ведь округ обещал возвратить ваши зенитные дивизионы! — возмутился я".

Как будто начальник штаба армии сам не знал, что зенитная артиллерии армии находится на полигонах! На самом деле этим Сандалов осторожно пояснил, что на тот момент Павлов и Клич должны были уже вернуть ее в армию, но не вернули. Даже к утру 21 июня, когда уже объявили время войны – все равно не вернули.

"«Обязательно нужно еще раз доложить об этом командующему», – подумал я и, разрешив с полковником Беловым ряд частных вопросов, поехал к себе в штаб. Прибыл туда к 4 часам дня. Из штаба округа, равно как и из войск, за время моего отсутствия никаких важных сообщений не поступало.

Вскоре возвратился из Бреста и командующий армией. Я доложил ему о результатах посещения командного пункта, а также танковой и авиационной дивизий. Однако на него мой доклад впечатления не произвел. Через минуту он с увлечением стал рассказывать о своей поездке:

— Большая часть времени у меня ушла сегодня на подготовку учения. Перед началом его покажем командному составу армии новую боевую технику…

– А в Бресте вы не были? — спросил я.

– Хотелось сегодня объехать все войска армии, – ответил Коробков. – С самого утра мной овладело какое-то беспокойство. С полигона направился именно в Брест, а там — прямо в крепость. Командиры дивизий и частей большого энтузиазма к завтрашнему выезду на учение не проявляют. Понять их нетрудно — замучились".

Замучиться-то командиры, может, и замучились, но если их только что предупредили, что завтра нападут немцы, то какой энтузиазм они будут проявлять к совершенно нелепым в тот момент учениям, когда они уже сидят под прицелом немецких пушек?

"По-прежнему от каждого стрелкового полка по одному-два батальона работают в пограничной зоне. Ночуют всю неделю в землянках и палатках, а тут мы еще воскресенья занимаем учениями да заседаниями всякими. Надо с этим кончать...

Командующий говорил сбивчиво и непоследовательно. Из его рассказа трудно было понять, что он считает важным, а что несущественным:

– Командиры расположенных в крепости частей показывали несколько новых наблюдательных вышек, построенных немцами за рекой. Уверяют, что по ночам слышен шум моторов. Сегодня опять несколько немецких самолетов летали над нашей территорией...

Я молча слушал его, лишь изредка задавая вопросы, которые могли бы помочь мне представить истинное положение на границе:

– Генерала Пузырева не видели?

Встречал. Управление его сегодня на рассвете переместилось из Бреста в Высокое. Шоссейная дорога туда прекрасная, и я поехал посмотреть, хорошо ли устроился комендант. Нашел его у командира сорок девятой стрелковой дивизии. Пузырев доложил, что к нему пришли три специальных батальона из Мозырского укрепрайона, и он разместил их на Семятическом, Волчинском и Брестском участках. С батальонами налажена проволочная связь. Каждый из батальонных участков имеет четыре—шесть готовых дотов с вооружением и гарнизонами. Доты между собой и с войсками еще не связаны".

Кстати, из этого отрывка следует, что 6-я и 42-я дивизии на свои позиции все-таки не выходили.

Итак, получив указания о подготовке к показным учениям, с утра 21 июня командующий армией, его начальник штаба и член Военного совета (о нем я чуть забежал вперед) сразу уехали в войска. Начальник штаба первым делом проверил готовность полевого командного пункта в Буховичах, затем посетил полки 10-й авиационной и 30-й танковой дивизий. Это все, в общем-то, тыл или второй эшелон армии. Но вот командующий, который имел вроде только одну задачу - ехать на полигон и готовить там показные учения, отправился в части прикрытия границы.

Начал он с Бреста, и там с командирами частей и дивизий у него вышел какой-то напряженный разговор, чуть ли не конфликт, когда обеспокоенные командиры, пытавшиеся втолковать Коробкову опасность обстановки, остались сильно недовольными. Далее, именно в это утро управление Брестского укрепрайона покинуло Брест и переехало в центр своего боевого участка! (По другим сведениям, оно отправилось в Высокое еще в ночь на 21-е. Но, видимо, пока собирались и выступали, подошел рассвет.)

Но еще более интересное Сандалов сообщил о 49-й стрелковой дивизии, подчинявшей непосредственно командующему армией.

"– Командир сорок девятой дивизии доносил, что у него на оборонительных работах занято по два батальона от каждого полка.

– Верно, по два, — подтвердил Коробков. – Два стрелковых полка дивизии целиком размещаются у границы на правом фланге армии, а один остался вместе со штабом дивизии в Высоком. Артиллерийские полки с Брестского полигона вернулись в дивизию. Командир дивизии утверждает, что на том берегу в окопах сидят немецкие части. Сегодня в район Высокого залетели немецкие самолеты, которые, по его мнению, безусловно, обнаружили перебазировавшийся сюда утром наш штурмовой авиационный полк. Полковник Васильев считает, что немцы накапливают силы для нападения, и прямо спросил меня, почему мы не принимаем никаких мер.

Прижал он вас к стенке, – сочувственно заметил я.

Действительно, прижал, признался Коробков. А что я мог ответить ему?.. Посоветовал еще раз внимательно прочитать Заявление ТАСС".

Оказывается, два стрелковых полка 49-й стрелковой дивизии в то утро уже размещались у границы, а ее артполки с Брестского полигона вернулись в дивизию! Два полка у границы, а один во второй линии, в резерве при штабе – это расположение приграничной дивизии, занявшей оборонительные позиции по плану прикрытия! Но это нас удивлять не должно – в то утро так должно было быть по всей границе.

Однако Коробков отправился туда не за тем, чтобы контролировать или повышать боеготовность подчиненной дивизии. Здесь у него вышел конфликт с командиром дивизии полковником Васильевым, еще более резкий, чем в Бресте. Из-за чего? Командир уже почти боеготовой дивизии, приведя неотразимые факты готовности немцев к нападению, "прижал этим к стенке" своего командующего. Но если Коробков отбивался от него доводами в духе хрущевской трактовки "Заявления ТАСС от 14 июня", то значит, он приехал в дивизию не для повышения ее боеготовности, а с прямо противоположными целями. То есть он почему-то не хотел, чтобы дивизия была в готовности. Сандалов это вполне ясно сказал. И это не были обычные призывы "не поддаваться на провокации" – такое само собой разумелось. Комдив знал об этом не хуже Коробкова, из-за этого он не мог командарма чуть ли не за грудки хватать и прижимать к стенке!

Но здесь мы уже забегаем вперед, а пока продолжим вместе с Сандаловым обзор событий того дня в 4-й армии.

"– А известно ли вам, что штаб двадцать восьмого стрелкового корпуса после штабного учения остался на своем командном пункте в Жабинке и в Брест переходить пока не будет?

Я это знал и поэтому из Высокого возвращался в Кобрин через Жабинку, думая застать там на командном пункте командира корпуса. В штабе все были на месте, а командир корпуса уехал в Брест...".

Штаб 28-го стрелкового корпуса после учений утром 21-го остался на своем полевом командном пункте в Жабинке, и в место своей постоянной дислокации – Брест – возвращаться не собирался! И только командир корпуса уехал в Брест. Зачем? Учитывая действия Коробкова – скорее всего не для вывода частей на позиции, а вслед за командармом «успокаивать» своих подчиненных.

А тем временем член Военного совета армии ринулся в 75-ю стрелковую дивизию (тоже армейского подчинения):

"Вскоре к нам присоединился член Военного совета дивизионный комиссар Шлыков. Он в свою очередь поделился впечатлениями о поездке на левый фланг армии — в 75-ю стрелковую дивизию. Положение в этой дивизии было примерно такое же, как и в 49-й. Два стрелковых полка размещались недалеко от границы, а один — со штабом дивизии. Командование дивизии зафиксировало ряд новых фактов, свидетельствовавших о выдвижении немецких войск к границе" (Сандалов Л.М. Пережитое. — М.: Воениздат, 1961, с.80-88).

И там он тоже нашел, что, как и 49-я, 75-я сд так же находится в боевом положении по плану прикрытия – два полка у границы, а один – в резерве, со штабом дивизии. И здесь тоже был – по некоторым признакам, нелицеприятный – разговор с командованием дивизии, которое снова почему-то вынуждено было указывать высокому начальству фактами готовности немцев к нападению, напоминая об опасности, о которой оно знало не хуже командования дивизии.

Ну и отметим тот факт, что члены Военного совета армии отправились в войска утром, когда солнце уже начало пригревать, то есть часов в 7-8. Обратно же Сандалов возвратился к 4 часам дня.

Итак, после приказа из Москвы в ночь на 21 июня две дивизии 4-й армии из четырех к утру занимали свои боевые позиции, но уже утром армейское начальство почему-то стало отменять их готовность к бою. А теперь посмотрим, что в войсках приграничных округов произошло дальше.

Откат-2

После того как в ночь на 21 июня войска вновь были приведены в боевую готовность, музыка в ее честь в Западном и, отчасти, Киевском округах, играла недолго. К 16 часам дня, когда Сандалов вернулся в штаб армии, командиров частей и соединений уже не уговаривали, а заставляли отменить боеготовность своих войск.

В 18 часов авиаполки ЗапОВО, как им было приказано в шифровке №962/ш, о своей боевой готовности в Минск так и не доложили.

В 16 часов 21 июня командир 10-й авиадивизии полковник Белов прилетел в 123-й истребительный авиаполк, чтобы провести совещание с командирами полков (тема понятна – завтрашняя война). На аэродроме его уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев с новостью:

"- Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков - отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовкой.

- Как так? – удивился. – Ничего не пойму.

- Ну что ж, нет худа без добра. В воскресенье проведем спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33-м истребительном полку все подготовлено.

- Нет, Семен Иванович! Давайте эту шифровку не будем доводить. Пусть все остается по-старому…". (Буг в огне. Изд-во «Беларусь», Минск, 1977, с.140.)

Причем летчиков заставили отменить не только приказ о боеготовности, но даже относительно безобидный приказ об отмене отпусков.

Можно понять Белова – насколько ему не хотелось отменять готовность своих частей ввиду очевидности предстоящего нападения немцев. Но доводить шифровку до частей ему все же пришлось. Из журнала боевых действий 10-й сад:

"21.6.41 15.00 Пом. нач. оперативного отделения дивизии капитан Островский по телефону «ВЧ» (Кобрин – Минск) получил устное указание от полковника Тараненко следующего содержания: «Шифртелеграмму о приведении частей в боевую готовность отменить. Частям продолжать летную тренировку и командирскую учебу с повышенной готовностью». Это устное приказание было подтверждено шифртелеграммой за подписью полковника Тараненко.

21.6.41 17.00. Устное приказание командующего ВВС ЗапОВО было доведено частям диизии и в 17.00 шифртелеграммой начальник штаба дивизии в штаб ВВС ЗапОВО донесено: "Части дивизии находятся в состоянии лагерной службы с повышенной готовностью, часть самолетов, которая не мешают производству плановым полетам, оставлены рассредоточенными. Меры маскировки в целях учебы не сняты». /Федульев/" (ЦАМО РФ, ф.20050, оп.1, д.1, л.2).

Обращает на себя внимание, что сначала в 15.00, как и в сухопутных войсках (о которых чуть позже), было получено устное распоряжение об отмене готовности, а вслед за ней якобы пришла и шифротелеграмма аналогичного содержания. Но если она вообще и приходила, то, скорее всего, значительно позже, поскольку и в 17.00 боеготовность частей дивизии отменяли со ссылкой на устное приказание командующего ВВС округа.

Однако это были еще цветочки. Чуть позже командующий авиацией Копец со своим начальником Павловым сделали вовсе плохо укладывающееся в голове.

В июне 41-го лейтенант С.Ф. Долгушин, ставший потом известным асом, служил в 122-м истребительном авиаполку 11-й смешанной авиадивизии. Полк базировался на полевом аэродроме Новый Двор километрах в 20 от границы. В 12-15 километрах по другую сторону от нее, на аэродроме Сувалки, базировалась немецкая истребительная авиагруппа. Пилоты нашего полка регулярно вели разведку немецкого аэродрома. Делалось это так: летчики взлетали парой и летели вдоль границы, стараясь не пересекать ее. Один следил за воздухом и ориентирами на земле, чтоб не залететь к немцам, а второй в бинокль рассматривал немецкий аэродром (в ясную погоду с высоты он хорошо был виден) и считал немецкие самолеты. Обычно в Сувалках было около 30 истребителей. Но в последние дни перед войной число самолетов там стало резко расти. Поэтому командир полка приказал летать на разведку дважды в день. И к 21 июня пилоты насчитали около двухсот немецких самолетов. Причем кроме истребителей Ме-109 и Ме-110 там появились бомбардировщики Ю-87, Ю-88 и Хе-111.

После полета пилоты составляли отчет об увиденном и отправляли его дальше по команде. В конечном итоге они попадали на стол Копеца. Видимо, Копец с Павловым решили убедиться в этом своими глазами, для чего совершили вылазку к самой границе. И вот какие выводы они из этого сделали.

С. Долгушин рассказывает историку-любителю из Гродно Василию Бардову:

"И вот в субботу [21 июня] прилетел Павлов на Ли-2 и с ним Копец. Командир дивизии Ганичев прилетел на своём И-16…

Когда прилетели они (Павлов с Копцом) – мы только вернулись со свежими разведданными. Обрабатываем всё это дело. Подходит машина эмка и нам говорят: «Садитесь, ребята»… Привезли нас в штаб полка – в это имение Бобра-Велька: аэродром, за ним липы стоят, а за ними имение. Вот туда нас привезли, и мы доложили свежую информацию о том, что там творится.

В.Б. А докладывали кому?

С.Д. Павлов, Копец, Ганичев, Николаев тут. Мы доложили всё как было. Причём у нас с Серёжкой расхождение получилось всего в 2 самолета. Мы насчитали около 200.

В.Б. Т.е. каждый в бинокль пересчитал самолёты?!

С.Д. Да. Я насчитал около 200. И какие самолеты были: Ме-109, Ме-110, Ю-87, Ю-88 и Хейнкель-111… Когда мы доложили Павлову всё это, нас отпустили.

Видимо, тут Павлов вновь, как и три дня назад, прикинулся дурачком и сделал вид, что не поверил рядовым пилотам. Потому что вслед за ними на разведку взлетели уже три старших офицера – генерал-майор Копец, командир 11-й сад полковник Ганичев и командир полка майор Николаев.

С.Д. Мы вернулись в свою эскадрилью к своим самолётам. Вдруг смотрим – эмка несётся. Остановилась у стоянки, где стояли И-16 командира дивизии и Николаева - командир полка. Они вышли, а машина продолжила движение и подъезжает к нам – к моему самолету. А у меня 16-й номер машины. Выходит Копец, подошёл. Я ему доложил. Он говорит: ну как самолет – заправлен?

И они тройкой самолетов взлетели: он, Ганичев и Николаев. Они примерно минут 35 в полёте были – Августов-то был всего 60 км…

Они прилетели, сели. Мы с Макаровым подошли к нему (Копцу. – В.Б.). Он говорит:

– Ну, Сергей, молодцы вы. Вы правильно доложили. Машина твоя хорошая. И они уехали и потом Копец улетел на Ли-2, а Ганичев остался, потому что прилетел на своём И-16 из г. Лида.

(В.Б. Что интересно, об этом визите Павлова за день до войны на границу нашим гродненским белорусским и российским историкам, занимающимся этими вопросами, насколько я знаю, до сих пор ничего не известно… Но я припомнил, что кто-то из ветеранов 213-го сп 56-й сд рассказывал мне, что незадолго до войны Павлов со своей «свитой» и генерал Карбышев приезжали в их полк, располагавшийся в летнем палаточном лагере на южном берегу Августовского Канала севернее местечка Сопоцкино.)

Убедившись, что гитлеровская авиация готова к удару, Павлов занялся своей авиацией. Про отмену приказа о ее боеготовности мы уже знаем. Но этого ему показалось мало!

С.Д. Мы отлетали, потому что шли полёты. Закончили мы полёты примерно в 18 часов. Часов в 19 нас разоружили - ПОСТУПИЛА команда «СНЯТЬ С САМОЛЕТОВ оружие и боеприпасы и разместить их в каптерках» - дощатых и фанерных сарайчиках за хвостом самолётов.

Мы все думаем: зачем же?! Мы же когда взлетали в готовности №1 и когда догоняли Ме-110, у нас пушки и пулеметы «стояли на одну перезарядку»: пулеметы - просто дёрнул ручки - вот они стоят. И тут же кнопки, чтобы воздухом перезаряжать пушки на одну перезарядку, и после этого жми на гашетки и стреляй. А тут – сняли!

Вечером поужинали. За ужином мы обменивались – все были до того возмущённые и злые: как это так – мы вылетали на перехват, имея всё оружие на одну перезарядку, а тут – в такое тревожное и какое-то неприятное время, у нас отняли оружие, у истребителей!

С.Д. Я с ребятами своими посоветовался, мы поговорили, но приказ есть приказ, и мы сняли пушки ШВАК и пулеметы ШКАС – мы вынуждены были, но я договорился с ребятами… своего звена со всеми: с техниками, с лётчиками и с инженером эскадрильи, ни в коем случае никому ничего не говорить – мы не сняли ящики с боеприпасами – оставили их, а их 2 ящика от пушек и 2 от пулемётов. А пушки и пулеметы сняли: на моторе пулемёты 2 ШКАСа и 2 пушки ШВАК в плоскостях.

В.Б. А они в лентах в ящиках были?

С.Д. В лентах. Поэтому когда принесли их (пушки и пулеметы.), воткнули общими усилиями – и так моё звено оказалось первым в готовности в полку.

…Поужинали. Такое состояние было: СНЯЛИ ОРУЖИЕ И БОЕПРИПАСЫ!!! И мы спросили: «Почему сняли оружие?! Кто такой идиотский приказ издал»?! Даже к командиру полка Емельяненко комэск обратился и говорит: «Ну почему»?! А командир полка разъяснил командирам эскадрилий: «Приказ командующего» (Д.Г. Павлова. – В.Б.), а командиры эскадрилий - нам»

Могут возразить, что Павлов якобы тут совсем не при чем, ибо перед войной действительно имелись факты разоружения самолетов-истребителей.

Но эти факты к нашей истории отношения не имеют. Еще 28 мая вышло совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) об улучшении самолета МиГ-3, принятое по предложению авиапрома. В соответствии с ним для улучшения летных характеристик истребителей Миг-3 с них снимали крыльевые пулеметы БК. (1941 год: Кн.2 – М.: Международный фонд "Демократия", 1998. – С.269.)

Это постановление выполнялось до самого начала войны, чему есть документальные свидетельства. Снимались только два из пяти пулеметов.

Кроме того, разоружались снимаемые с вооружения и отводимые в тыл, для учебных частей, устаревшие истребители И-15бис. Но на вооружении 122-го иап не было ни МиГ-3, ни И-15бис, а только новейшие истребители И-16 типов 27 и 28, т.е. самых последних моделей! И полк за несколько часов до войны разоружался полностью! Причем, разоружалась вся 11-я авиадивизия. Сын летчика из 16-го бомбардировочного полка, входившего в состав той же дивизии, сообщил Бардову:

"Я, Сальников Георгий Георгиевич, сын Сальникова Георгия Ивановича, стрелка-радиста 16-го СБАП. Мой отец находился на лагерном аэродроме Черляны в момент штурмовки немцами в 4 утра 22 июня 1941 г. Примерно в 52-53 годах он мне, мальчишке, рассказал трагическую историю начала войны. Рассказал, как за сутки до начала войны с бомбардировщиков было снято пулеметно-пушечное вооружение, как проснулся от грохота и стрельбы. На его глазах взлетел его комэск Протасов и как он шел на таран. Как понимаю, он служил в его эскадрилье".

Приказ о разоружении отдал лично Павлов. То, что они сделали с Копцем – предательский акт. Зная, что завтра война, лично убедившись, что напротив у самой границы сосредоточено почти 200 немецких самолетов, они подставили им под удар свою разоруженную авиацию.

Приказ о начале "демобилизации" авиации ЗапОВО 21 июня пришел около 15 часов дня. Но в сухопутных войсках округа этот процесс начался гораздо раньше. Вспомним, что еще утром командующий 4-й армией Коробков получил приказ о проведении учений на брестском полигоне, а затем конфликтовал с командиром 49 стрелковой дивизии по поводу отмены боеготовности. В 68-м Гродненском укрепрайоне, подчиняющемся 3-й армии, отбой тревоги объявили уже к полудню:

"К полудню объявили отбой. Не знавшие устали ездовые наперегонки грузили на повозки боеприпасы, чтобы отвезти их на артсклад. Занятия отменены, комроты приказал отдыхать". (Из рукописи книги А.Д. Шмелева «Реквием 9-му артпульбату».)

К 16 часам, когда Сандалов, Коробков и Шлыков вернулись в Кобрин, в сухопутных частях армии с боеготовностью ими все уже было покончено. Если утром 21 июня Коробков и Шлыков застали по два полка 49 и 75-й стрелковых дивизий в готовности у границы, то на следующее утро, когда началась война, их там уже не оказалось:

«Картину дополнил командир, возвратившийся из Высокого. Он сообщил, что полковник Васильев собирает части дивизии под вражеским артиллерийским огнем и «вот-вот должен выступить к границе». Комендант укрепрайона заверил его, что все доты приведены в боевую готовность.

Делегат связи из Малорита доложил, что два полка 75-й дивизии уже выдвигаются на оборонительные позиции к Бугу». (Сандалов Л.М. Пережитое. — М.: Воениздат, 1961, с.96-97.)

К утру 22 июня части 49-й сд находились: 15-й стрелковый полк – в местечке Метна, что в 6-7, 212-й сп – у станции Нурец в и 222-й полк – у пос. Черемха в 30 километрах от границы (ЦАМО, ф.15, оп. 881474, д.12, л.105). Да, слабовато прижимал полковник Васильев генерала Коробкова к стенке. Налег бы посильнее – не пришлось бы ему собирать свои части и двигать под вражеским огнем на те позиции, которые они занимали еще 15-20 часов назад.

В КОВО отмена боеготовности сначала тоже началась с неофициальных уговоров, которые породили в войсках соответствующие слухи. В 92-м отдельном артиллерийском дивизионе (ОАД) Владимир-Волынского укрепрайона такие слухи среди младшего комсостава пошли еще часа в два после полудня 21 июня. И только в 17 часов на офицерском собрании об этом уже официально объявил командир дивизиона:

«Состояние боевой готовности, - сообщил дальше командир дивизиона, - приказом старшего артиллерийского начальника отменяется. Командный и начальствующий состав батареи может отправляться по квартирам». (Петров В. С. Прошлое с нами. Киев, Политиздат Украины, 1977, с.75.)

С прошлого месяца это был первый день, когда командирам разрешалось навестить свои семьи. Более того, командующий армией генерал-майор Потапов сообщил в укрепрайон, что 25 июня начнется отвод его артиллерии на артиллерийский полигон. Совершенно непонятно, чем вообще при этом руководствовался этот военный специалист. Возможно, он в самом деле уверовал, что война отменяется, и уже не только вел речь, чтоб "не поддаваться на провокации", но и прямо обманывал свои войска.

Но Потапов отменил боеготовность не только уровских частей, но и во второй половине дня 21 июня отвел от границы основные силы своих стрелковых дивизий. Вечером 21-го июня солдаты 92-го ОАД при разводе караулов в своем лагере в монастыре Зимно, неподалеку от Владимир-Волынского, наблюдали следующую картину:

«Солнце клонилось к закату, небо на западе окрашивалось в золотистые тона.

На площадке, где обычно проходил развод караулов, играл оркестр… По дороге со стороны Хотячева [т.е. от границы. – Г.С.] показалась колонна. Запыленные пехотинцы шагали бодро. У монастыря головная рота затянула песню. Наш дирижер был чужд тщеславия, присущего его симфонической братии. И оркестр умолк, соблюдая старинное правило: если пехота поет – музыканты должны слушать». (Там же, с.76-77.)

Это уже был не отвод войск по приказу от 20 июня (возможно, тогда они и не отводились далеко от границы, а располагались рядом, в лесах). От границы до Владимир-Волынского было около десяти километров, а с утра 20 июня прошло не менее полутора суток. За это время тот путь можно было пройти туда-обратно и еще раз оттуда. Видимо, так и было: за то время в течение дня 20 июня части дивизий прикрытия сначала немного отвели от границы, затем в ночь на 21-е июня они снова заняли позиции, а к вечеру 21 июня их опять отвели от границы, на этот раз в полевой лагерь Когильно.

Столь же тщательно Потапов ликвидировал боеготовность и в подчиненной ему авиации. После того как распоряжением штаба КОВО утром ее привели в боеготовность, в течении дня 21-го ее полностью отменили. О том, что из этого получилось утром 22 июня в 17-м авиаполку 14-й смешанной авиадивизии 5-й армии, рассказал известный советский ас Ф.Ф. Архипенко:

«Фактически в этой тяжелейшей обстановке никакого руководства на аэродроме не было. Я же, оперативный дежурный по аэродрому младший лейтенант Федор Архипенко, неумело пытался организовать редкие боевые вылеты и эвакуацию разбитых машин. Связь была нарушена, указаний и приказов — никаких, лишь внутренние телефонные линии, проложенные к стоянкам авиаэскадрильи, уцелели каким-то чудом». (Архипенко Ф.Ф. Записки летчика-истребителя. — М.: НПП «Дельта», 1999.)

Самым старшим на аэродроме в начале войны оказался младший лейтенант, и он в одиночку руководил боевыми действиями полка до 13 часов 22 июня. Командование полка с большей частью летчиков в ночь на 22-е тоже отдыхали у своих родных и близких в Ковеле. Видимо, авиаторам генерал Потапов 21 июня также устроил небольшой праздник в виде первого выходного за последний месяц. А ведь его до сих пор считают инициативным и грамотным профессионалом. Хотя, скорее всего, не столько в самом Потапове здесь дело.

В соседней 6-й армии 41-я стрелковая дивизия примерно к 16-17 часам тоже сосредоточилась в полевом лагере. Однако на совещании ее командного состава, о котором здесь уже говорилось, никакой речи об "отмене войны" не было. Наоборот, там ясно сказали о необходимости быть готовым к худшему в ближайшие часы – то есть к войне, оставив, тем не менее, части в полевых лагерях. Там они вместе с находившимися при них командирами оставались в готовности к немедленному выходу на оборонительную полосу.

Даже в наиболее благополучном с точки зрения боеготовности Прибалтийском военном округе командующие округа и его армий тоже дергались и нервничали под давлением из НКО и Генштаба, но до утра 22 июня, хоть и с потерями, им все же удалось продержаться без существенного ущерба для боеготовности.

Г.Н. СПАСЬКОВ

(Продолжение следует)

Загрузка...